КОМАРОВСКИЙ Е. Ф.

ЗАПИСКИ

III

Лето 1796 года. — Поездка в Ропшу. — Смерть княгини Е.Б. Шаховской. — Восшествие на престол императора Павла I. — Присяга. — Развод по-гатчински. — Эпизод со знаменем. — Перемена в образе жизни офицеров. — Вступление в Петербург гатчинских и павловских батальонов. — Уничтожение полковой канцелярии и письменная обуза. — Назначение адъютантом к великому князю Константину Павловичу. — Ложный донос на Лихачева и Дмитриева. — Повышение в чине. — Крещенский парад и внимание государя. — Ф.Ф. Вадковский. — Отправление государя в Москву на коронацию. — Покупка лошадей для великого князя Константина Павловича. — Причащение царской фамилии в великий четверг. — Коронация и балл в Грановитой палате. — Путешествие государя в Казань. — Сафонов. — Назначение великого князя Константина Павловича начальником 1-го кадетского корпуса. — Вражда Ферзена и Кутузова. — Преобразования в кадетском корпусе. — Жизнь в Петергофе. — Перемены при дворе. — Гнев государя на великого князя Константина Павловича. — Купанье в Петергофе с великими князьями. — Гатчинские маневры. — Чин полковника и орден св. Анны 3-й степени. — Ордена и орденские праздники при Екатерине II и Павле I.

Все это лето я провел на дачи по Петергофской дороге на 5 версте у княгини Варвары Александровны Шаховской. Дача сия принадлежала тогда княгине Дашковой и выходила на взморье, где выстроены два каменные домика. Нас жило тогда у княгини очень много. В большом доме жила она с г-жею Парис, с дочерью ея, теперешнею Балабиной, г-жа Брейткопф, тоже с дочерью, которая вышла после замуж за В.Н. Зиновьева. Дочь княгини В.А. была уже тогда замужем за князем Шаховским. Они жили на даче, принадлежавшей после графине Завадовской. Княгиня Елизавета Борисовна с мужем и с [340] сестрою его, княжною Шаховского, находившеюся после замужем за князем А.М. Голицыным, бывала всякий день у своей матери; в одном из домиков на взморье жили родные племянники княгиня В.А.: князь Александр и князь Сергей Михайловичи Голицыны и я, а в другом два француза, эмигранты: г-да Бресоль и Бушера. Часто все общество ездило но окрестным местам. Между всех их поездок самая приятная была в Ропшу. По возвращении оттуда всякий должен был выбрать одну статью из того, что случилось в течение двух дней, в Ропше проведенных, и ее описать; после нее это соединено было вместе, и составило довольно интересное сочинение, под названием: поездка одного общества в Ропшу. Я не стану описывать причину плачевного конца жизни княгини Елизаветы Борисовны Шаховской, дочери княгини В.А., а скажу только то, что известно было всем, что она отравила себя ядом. Сие происшествие, особливо в лучшем обществе, столь необыкновенное, произвело много шуму и различных толков; но скоро последовавшая затем кончина императрицы Екатерины прекратила все те разговоры, которые занимали так много публики.

В минуту восшествия императора Павла 1-го на престол, как следует, всем войскам приказано было присягать на своих полковых местах, а роту гренадер послать во дворец за знаменами, где они всегда находились; и тогда же нам объявлено было, что император принимает на себя звание полковника Преображенского полка, наследника, великого князя Александра Павловича, назначает полковником Семеновского полка и военным губернатором петербургским; Аракчеева — комендантом, а великого князя Константина Павловича — полковником Измайловского полка. Полк наш собрался на большом проспекте, который идет мимо церкви. Первый, посланный из дворца, ошибкою сказал, что полк должен идти на Дворцовую площадь. Мы уже и прошли несколько улиц, как бывший наш секунд-майор Кушелев ² встретил нас, возвращаясь из дворца, и воротил назад. Весь полк пустился бежать на парадное место; не доходя до оного, хотя было и темно, но видно было едущего кого-то верхом, в темном мундире и в голубой ленте. Сей едущий, поравнявшись с головой колонны полка, спросил:

— А где адъютант Комаровский?

Я случился близко, тотчас подъехал и узнал, что это был великий князь Константин Павлович. Его высочество со мной поздоровался, приказал мне находиться при себе и спросил у [341] меня, отчего полк давно не на парадном месте. Я ему донес, что полку ошибкой приказано было идти ко дворцу. Сие крайне его удивило. Во время присяги великий князь заметил, что полковой наш священник отец Прохор был в нетрезвом виде, — спросил у меня:

— Отчего отец Прохор пьян, от радости или от печали?

Я ему отвечал: я думаю, ваше величество, и от того и от другого, и он засмеялся.

Когда полк присягнул, его высочество приказал мне взять взвод гренадер, отнести знамена во дворец, отыскать там наследника, донести ему, что Измайловский полк принял присягу, спросить, куда прикажет поставить знамена, и в 5-ть часов по утру быть у него. Подходя ко дворцу, я был в большом затруднении, где мне найти наследника; но, к счастью моему, когда я сошел с лошади и подходил к среди им воротам, я увидал кого-то в таком же мундире, в каком был и великий князь Константин Павлович, и в голубой ленте, ибо они уже надели те мундиры, которые даны были потом всем гвардейским полкам, идущим с графом Татищевым, подполковником Преображенского полка. Я не усомнился, что это был наследник, и исполнил поручение великого князя. Знамена же он приказал мне поставить в кабинета императора; вход в оный был по деревянной лестнице. Я вошел по лестнице, и в первой комнате нашел спящего истопника, который позвал камер-лакея, и мне отворили кабинет. Я спросил, не знает ли он, куда поставить знамена. Он мне сказал: поставьте в угол, там уже много их находится.

В тот день, как императрица занемогла, в карауле стоял Семеновский полк, а в день ея кончины Измайловский, и капитан был П.А. Талызин; мне хотелось с ним видеться, и я зашел в караульню; мы обнялись и оба заплакали, равно и все бывшие в карауле офицеры. Я, увидев на столе Анненский крест, на узкой ленте, спросил у него, что это значит. Он мне отвечал: «сейчас мне принесли, и сказали, что это второй класс Анненского ордена, которым император меня пожаловал, и что оный должно носить на шее». Прежде мы знали только ленту со звездою сего ордена.

На другой день был тоже развод Измайловского полка, и великому князю хотелось, чтобы некоторые командный слова были уже по-гатчински, и чтобы все офицеры имели на параде трости и с раструбами перчатки. Когда я к нему явился в 5-ть часов утра, он мне приказал тотчас отправиться искупить сие вещи и чтобы они находились на полковом дворе, а он туда приедет в 8-м часов; развод же назначен был в 11-ть. Сия комиссия была самая затруднительная, ибо где найти столько тростей и [342] перчаток, и когда еще все лавки заперты, а в ноябре месяце рассветает только в 7-м часов по полуночи. Я просил его высочество, чтобы он пожаловал несколько из своих ездовых в мое распоряжение, на что он согласился; я разослал их по всем перчаточникам, а сам поехал по Гостиному двору. К счастью моему, лавочникам в эту ночь что-то не поспалось; все лавки были открыты очень рано, и мне удалось во время исполнить поручение, чем великий князь был очень доволен. Правду сказать, что офицеров при полку на лицо было тогда очень немного. Одни находились просто в отпуску, а другие, подав челобитные в отставку, уехали с тем, чтобы уже более не возвращаться. Кое-как великий князь сладил с разводом, и мы пошли ко дворцу. В приказе полковом сказано было, чтобы под знамя нарядить подпрапорщика. В прежнюю службу было четыре унтер-офицерских чина ³, и в первых трех чинах дворян почти не было; а потому и наряжен был из сдаточных. Развод остановился у бывшего Чичеринского дома. Великий князь приказал мне взять подпрапорщика, идти во дворец и, остановясь перед кабинетом императора, велел доложить его величеству, что развод Измайловского полка готов, и адъютант пришел за знаменем. Я все сие исполнил, и с докладом к императору пошел И.П. Кутайсов, бывши тогда простым камердинером. Кутайсов отворил дверь кабинета и показал мне знаком войти. Император стоя надевал перчатки, а граф Безбородко выходил с бумагами. Его величество, приказавши уже мне взять знамя, спросил у меня, увидя подпрапорщика большого роста:

— А что он дворянин?

Я отвечал: никак нет.

— Знамя должно быть носимо дворянином, — сказал император, — а потому и приведите мне унтер-офицера из дворян.

Я тотчас пошел к разводу, который уже строился на площади против дворца. Великий князь, увидя меня, не мог понять, отчего я иду без знамени; а когда он узнал, что наряжен был под оное недворянин, он чрезвычайно огорчился и сказал мне:

— Возьми хоть сержанта и поди скорее, — что я и сделал.

Императора уже в кабинете не было; он пошел к императрице и через несколько минуть вышел к разводу. Достойно примечания, что народу на площади было очень мало, и сие небывалое зрелище в Петербурге, — чтобы сам император, едва вступивший на престол, присутствовал при разводе, — никакого [343] приметного действия не произвело, и как будто это всегда случалось. Император был разводом нашим доволен и изъявил свое благоволение, что нас очень ободрило, а радость великого князя была неизреченна.

Образ нашей жизни офицерской совсем переменился; при императрице мы помышляли только, чтобы ездить в общества, театры, ходить во фраках, а теперь с утра до вечера на полковом дворе, и учили нас всех, как рекрут. Великому князю угодно было, чтобы я первый надел мундир нового покроя и обстриг себе волосы, и меня это так переменило, что когда я приехал домой, то сестра Анна Федотовна меня не узнала.

На четвертый день после восшествия на престол императора Павла мы видели зрелище совсем нового для нас рода, это было вступление гатчинских и павловских батальонов в Петербург. Войска одеты были совершенно по-прусски, в коротких мундирах с лацканами, в черных штиблетах, — на гренадерах шапки, как теперешние Павловского полка, а на мушкатерах маленькие треугольные шляпы без петлиц, а только с одною пуговкой. Офицеры одеты были все в изношенных мундирах, а так как цвет их был темно-зеленый и, вероятно, перекрашен из разноцветных сукон, то все они полиняли и представляли вид пегий. Император Павел, еще наследником, был генерал-адмиралом и президентом адмиралтейской коллегии. Во флоте были батальоны и назывались морскими; они употреблялись на кораблях для десантов. Из сих-то войск составлены были в Гатчине и Павловске батальоны из кадет морского корпуса, оказавшихся неспособными к морской службе, а оттуда переводимы были в гатчинские и павловские батальоны. Едва войска пришли к заставе, как прислан был с донесением о том поручик Радьков. Император сам надел на него орден св. Анны 2-го класса и назначил его адъютантом к наследнику, приказав войскам идти, сел на лошадь и поехал к ним на встречу. Когда войска вошли в алиниеман на Дворцовой площади, император сам сказал:

— Благодарю вас, мои друзья, за верную ко мне вашу службу, и в награду того вы поступаете в гвардию, а гг. офицеры чин в чин.

Всех батальонов было шесть, из коих назначены были: императора и Аракчеева — в Преображенский, наследника и Недоброва — в Семеновский, великого князя Константина Павловича и Малютина — в Измайловский полк, рота егерей — в гвардейский егерский батальон. Прежде при каждом гвардейском полку была егерская команда, из которых при императоре Павле составлен был батальон. Кавалерия поступила в конную гвардию. С какою радостью великие князья увиделись со своими [344] сослуживцами, и с какою печалью мы должны были считать их своими товарищами! На всех нас напало какое-то уныние. Иначе и быть не могло, ибо сие новые наши товарищи не только были без всякого воспитания, но многие из них самого развратного поведения; некоторые даже ходили по кабакам, так что гвардейские наши солдаты гнушались быть у них под командою.

В Измайловском полку было три адъютанта: Бахметев, Арбенев и я; великий князь обоих первых написал в роты, а меня оставил, и назначил двух гатчинских, бывших адъютантами в его высочества и Малютина батальонах: Черепанова и Шебуева. Прежде в каждом гвардейском полку была полковая канцелярия, и один из офицеров был секретарем; сие звание было штатное. В сей канцелярии производились все письменные дела; адъютант заведовал только нарядами и рапортами, касающимися до строевой части. По новому образованию, канцелярия была уничтожена, а с нею находившиеся в оной писаря, и вся эта обуза пала на меня, как на полкового адъютанта, так что я ни на минуту не имел отдыха; со своими родными даже по несколько дней я не видался.

Ноября 30-го был развод нашего полка. В 6-ть часов утра я должен был ехать к коменданту Аракчееву, который жил во дворце, за некоторыми приказаниями. Выходя от него, я встретил наследника; увидевши меня, с свойственною ему прелестною улыбкою, его высочество сказал мне:

— Поздравляю, Комаровской.

Я спросил: с чем, ваше высочество?

— А разве брат тебе ничего не сказал? — продолжал он.

Я ему отвечал: ничего.

Тогда он мне говорил:

— Prenez comme si je ne vous ai rien dit ⁴.

Я поехал в полк, где был уже великий князь, и, не могши скрыть моей радости, я сказал ему:

— Наследник с чем-то изволил меня поздравить.

Кто высочество мне отвечал: поздравить? — разве он знает — с чем, а я ничего не знаю.

Тогда приказы при пароле отдавались в комнате; все адъютанты и дежурные по полкам и по караулам штаб-офицеры писали оные в записных своих книжках. Приказы диктовал наследник, как военный губернатору и сам император тут всегда находился. Цепь была из конно-гвардейского внутреннего караула. Мне случилось близко стоять от государя; между прочими пунктами приказа один начинался: л.-гв. Семеновского полка капитан Путилов назначается адъютантом к его [345] императорскому высочеству наследнику; л.-гв. Измайловского полка полковой адъютант Комаровской назначается адъютантом к его императорскому высочеству Константину Павловичу, с чином капитан-поручика. Меня так это удивило, что я не знал, что делать; чувствовал только, что император ударил меня слегка по плечу рукой и сказал:

— Что же ты, брат, стоишь, дело, кажется, идет не об чужом. Я взглянул на наследника; он мне сделал знак глазами, чтобы я благодарил. Я тотчас стал на одно колено, и государь подал мне поцеловать руку. Я не могу изъяснить моей радости, особливо как вспомнил, что избавляюсь от всех столь несносных для меня хлопот ⁵. Я узнал после, что накануне этого дня в комнатном собрании государь подошел к великим князьям и спросил у них:

— Что вы, господа, не берете к себе никого еще в адъютанты?

Они поклонились и ничего не ответили. Лишь только государь отошел, то наследник спросил великого князя Константина Павловича:

— Ты доволен Комаровским?

Он отвечал: доволен.

— То сделай же мне одолжение, — продолжал наследник, — возьми его к себе в адъютанты, а я возьму Путилова.

После государь опять подошел к ним и сказал:

— Что, господа, надумались ли?

Тогда великие князья уже просили о назначении к ним в адъютанты: наследник — Путилова, а великий князь Константин Павлович — меня и с повышением в чине, на что император изъявил свое соизволение. Стало быть, и в сем случае видна была ко мне милость наследника.

Сие повышение в чин было для меня весьма выгодно, но [346] обидно для моих товарищей, ибо я был из младших поручиков ⁶. Новая моя должность была гораздо покойнее прежней, а главное, что я ни за какие упущения по оной не подвергал себя ответственности. Мне казалось, что император Павел был ко мне милостив.

Января 6-го 1797 г., в день Богоявления Господня, был парад всем гвардейским войскам для водосвятия и окропления знамен и штандартов святою водою. Мороз был в 14-ть градусов при сильном ветре. Иордань была устроена против сената; император и оба великих князя были при войсках верхами, а императрица, великие княгини, великие княжны и весь двор шли пешком из Зимнего дворца на Иордань и обратно, и многие от сего занемогли. При императоре Павле поздравления делались всегда накануне придворных праздничных дней, а так как на другой день было рождение великой княжны Анны Павловны, то и приказано было съезжаться во дворец в вечеру того же 6-го числа. Началось поздравление. Император обыкновенно всем мужчинам давал целовать свою руку; когда пришла моя очередь, и я подошел к нему, его величество, придержав мою руку, сказал с веселым видом:

— Что, брат, справился ли ты, все ли у тебя цело? — надобно было разуметь, что не отморозил ли я чего.

Я отвечал, что совершенно здоров.

Наступило время приготовления к отъезду на коронацию. Вся свита разделена была на несколько отрядов, но принадлежавшим к великим князьям приказано было собраться в Павловское, где и двор находился. Тут я нашел комендантом и шефом Павловского гренадерского полка ⁷ Ф.Ф. Вадковского, с которым я был очень знаком, и которого иначе не видал, как сидевшего целые дни перед камином в вольтеровских креслах; он служил при дворе камергером, куда он никогда не ездил. В древние времена он был любимцем императора Павла и был в его свите, когда его величество вояжировал под именем Северного графа. Ф.Ф. сам не мог надивиться этой с ним перемене и сказал мне:

— Я должен был принять, что мне предложили; я его давно знаю, он шутить не любить, хотя уже двадцать лет, как я военную службу оставил.

За несколько месяцев перед отъездом в Москву на коронацию, император купил у графа Безбородко преогромный его дом, [347] против Головинского сада и назвал оный Слободским дворцом. Приказано было пристроить две большие по бокам деревянный залы; сей дворец сгорел во время нашествия французов. Отряд, в котором я находился, приехал в Москву прежде двора. Свита великого князя Константина Павловича помещена была против Слободского дворца, в старом сенате, где назначено было место пребывания и для его высочества. По принятому обыкновению император остановился в Петровском дворце. Вся гвардия на сей случай была отправлена в Москву; это правда, что она была тогда не многочисленна. Назначен был день вшествия в Москву. В церемонию наряжены были камергеры и камер-юнкеры; а так как было холодно, то и приказано было им иметь юбер-роки, т.е. род широких кафтанов, из пунцового бархату. Ничего не было смешнее, как видеть этих придворных, привыкших ходить по паркету, в тонких башмаках и шелковых чулках, — верхом, Бог знает на каких лошадях, и на тех неумеющих держаться и управлять ими; многих лошади завозили куда хотели, и оттого сие царедворцы потеряли свои ряды и наделали большую конфузию. Особливо примечателен был между ими граф Хвостов, бывший тогда камергером. Император остановился в Кремле только, чтобы приложиться к св. мощам и иконам, и, сев опять на лошадь, продолжал шествие свое до Слободского дворца, куда прибыли уже, как начало смеркаться. Мимо государя прошли, однако же, церемониальным маршем все войска, бывшие в строю. Надобно было посмотреть на несчастных придворных; некоторых из них принуждены были снимать с лошадей, так они от холоду, можно сказать, окоченели. Великий князь поручил мне купить для его седла лошадей. Я ездил по англичанам, барышникам, но ничего не мог найти порядочного. Мне сказали, что есть хорошие верховые лошади у г. Гончарова, имевшего славные, парусинную и бумажную фабрики. Узнав, где он живет, я к нему поехал, но не застал его дома, а жена г. Гончарова просила меня к ней войти, что я исполнил. Она приняла меня очень ласково, говорила, что муж ея будет в отчаянии, что не случилось его у себя, что он непременно на другой день сам ко мне приедет; просила только сказать, где я живу, в котором часу он может со мною видеться, изъявляя желание чаще у себя меня видеть, пока двор пробудет в Москве. На другой день, чем свет, г. Гончаров был уже у меня, и мы вместе поехали к нему смотреть лошадей. Я нашел у него двух — очень хороших статей, и сказал ему, что я должен их показать великому князю Константину Павловичу, что я, по приказанию его высочества, ищу для него лошадей. Г. Гончаров обеспамятел от радости и сказал: — Ах! как бы я был счастлив, если бы мои лошади понравились его высочеству, и удостоил бы великий князь принять. [348]

Я ему отвечал: я не думаю, чтобы великий князь принял ваших лошадей даром.

По возвращении во дворец, я донес его высочеству, что я нашел двух лошадей, и спросил, когда угодно будет их видеть, назвав и хозяина оных. Великий князь приказал привести их на другой день, но чтобы отнюдь г. Гончарова тут не было. Я тотчас послал к нему ездового с запиской, прося его самого не беспокоиться; я узнал после, что Гончарова это очень огорчило. Одна из лошадей очень понравилась его высочеству, и он приказал узнать о цене; я ему доложил, что хозяин этой лошади денег не возьмет, а, если угодно, можно сделать ему подарок. Великий князь приказал мне отвезти к нему табакерку с бриллиантами, стоящую цену лошади. Гончаров был чрезвычайно рад этому подарку, и не переставал носить табакерку, хотя не нюхал табаку, покуда всем знакомым своим оной не показал. С тех пор Афанасий Иванович Гончаров сделался моим хорошими приятелем и просил меня принять от него в подарок одну лошадь.

Император Павел назначил день своего коронования в светлое Христово воскресенье. Вся императорская фамилия говела на страстной неделе и в великий четверг должна была причаститься св. тайн, кроме императора, в церкви у Спаса за золотою решеткой. Обедня совершаема была митрополитом Платоном; я был дежурным, находился тоже в церкви и был свидетелем зрелища, которое навсегда у меня останется в памяти.

Пусть представят себе императрицу Марию Феодоровну в цвете лет, великих княгинь: Елисавету Алексеевну и Анну Феодоровну, великих княгинь: Александру Павловну, Елену Павловну, Марию Павловну и Екатерину Павловну, всех одетых в белых платьях, и скажут, можно ли видеть более августейших красавиц, вместе соединенных! Один Платон умел это достойно изъяснить. Когда отворились царские двери, и прежде нежели диакон вынес сосуд, митрополит, вышел из алтаря и, как будто пораженный блеском сих красавиц, отступил назад, потом, обратясь к императору, сказал:

— Всемилостивейший государь! воззри на вертоград сей, — и повел рукою, показывая на предстоявших; у императора приметны были слезы на глазах.

Коронация происходила обыкновенным порядком; император короновал императрицу Марию Феодоровну, но было достойно примечания, что император, во время причастия, вошел в алтарь, взял сосуд и, как глава церкви, сам причастился св. тайн. Потом на троне прочел сам фамильный пакт, им составленный, о порядке наследия на престоле; сей пакт повелел хранить в серебряном ковчеге в Успенском соборе. Примечательно было, [349] что на бале, в Грановитой палате, дамы были одеты в робах черного бархата с преогромными фижмами; бал открыла императрица Мария Феодоровна с князем Александром Борисовичем Куракиным менуэтом, и прочие дамы ей последовали.

Скоро после коронации император с обоими великими князьями восприял путешествие в Казань. С великим князем Константином Павловичем поехал мой товарищ Сафонов; он был капитаном Измайловского полка. Кстати о Сафонове: любопытно будет знать, каким образом он попал в адъютанты к великому князю Константину Павловичу. Сафонов у нас в полку был в числе черных офицеров, т.е. не имеющих ни малейшего воспитания. До восшествия императора Павла на престол, он уже подал челобитную в отставку и отправил большую часть своих пожитков в деревню, а остался дожидаться первого пути, чтобы самому с матерью туда же отправиться. Как сделалась перемена в правлении, он просил меня, чтобы его высочество исходатайствовал ему отставку. Великий князь отвечал, чтобы Сафонов, сходил хотя один раз в караул, и если удачно, тогда его высочество удовлетворит его желание. Между тем император, проходя один раз мимо наших офицеров, во время развода, заметил Сафонова, вероятно, потому, что он всех офицеров был лицом старообразнее, спросил о нем у майора нашего полка, генерал-майора Кушелева, и когда узнал его фамилию, еще раз поглядев, на него пристально, пошел далее. В тот же день, после обеда, приходит камердинер от государя к великому князю с повелением, чтобы капитану поручику Сафонову приказал приехать к его величеству. Тотчас послан был ездовой в полк, и Сафонов полумертвый является к императору. Государь спрашивает у него, не тех ли он Сафоновых, которые в родстве с Гендриковыми. Он отвечал:

— Тех, государь.

— Так, стало быть, мы свои, — продолжал император, — мне, нужно иметь при великом князе Константине Павловиче человека пожилых лет, в роде дядьки, который бы мне доносил о всех действиях его высочества и ничего бы от меня не скрывал; мне кажется, я в тебе этого человека нашел; я тебя назначаю адъютантом к великому князю, но только именем.

Сафонов не мог опомниться от радости. Император в ту же минуту послал за великим князем, который чрезвычайно удивился, увидя императора в кабинете с Сафоновым. Государь, взяв его за руку, сказал его высочеству:

— Вот человек, которому я тебя поручаю; он хотя и адъютант твой, но ты должен в нем видеть доверенную мою особу.

Потом все вместе пошли к императрице, и государь, входя к ней с веселым видом, сказал ей, держа Сафонова за руку: [350]

— Я наконец нашел человека, которого искал для Константина Павловича.

Императрица наговорила множество приятных вещей Сафонову.

Я был тогда у великого князя, и каково же было мое удивление, когда я увидел его высочество, идущего вместе с Сафоновым, как с равным себе, и, обнявши его, великий князь сказал с притворно веселым лицом:

— Прошу иметь почтение и уважение к Павлу Андреевичу; он хотя и имеет звание моего адъютанта, но он гораздо для меня более сего звания.

Недолго Сафонов пользовался своим преимуществом; великий князь взял такую над ним поверхность, что он был из первых его льстецов, и ни одного раза не смел доносить государю о поступках его высочества.

По возвращении из Казани в Петербурга, император назначил великого князя Константина Павловича главным начальником над 1-м кадетским корпусом, по тому примеру, вероятно, что отец его величества, император Петр III, был директором оного в царствование Елисаветы Петровны. Императрица Екатерина поручала сей корпус всегда начальству генерала, имевшего военную репутацию, каковы были: граф Ангальт, граф Дебальмен и т.п. Последний был в ея царствование М.Л. Кутузов, которого император Павел назначил командиром войск, в Финляндии расположенных, а на место его директором кадетского корпуса — славного генерала, графа Ферзена, который разбил и взял в плен Костюшко. Великий князь поручил мне письменные дела, как по кадетскому корпусу, так и по Измайловскому полку. Его высочество всякий день поутру в 5-ть часов ездил в корпус со мною; ему приятно было видеть, как по барабану несколько сот детей вставали и одевались. Между тем поступало ко мне множество бумаг от графа Ферзена по бывшим будто бы злоупотреблениям, допущенным генералом Кутузовым, распродажею пустопорожних мест, корпусу принадлежащих, и прочее. Я заметил, что между сими двумя генералами была взаимная личная вражда, от зависти, может быть, в военном ремесле происходившая. Мне хотелось, чтобы представления графа Ферзена не сделали вреда генералу Кутузову, ибо я знал строгость императора, и если бы сии бумаги доведены были до сведения его величества, то генерал Кутузов непременно бы пострадал. Я много раз ездил к графу Ферзену и старался его склонить к некоторому снисхождению, но успеть в том не был в состоянии. Наконец, выбрав веселую минуту великого князя, я объяснил все его высочеству. Он, меня поблагодарив, приказал мне поехать к графу Ферзену и сказать ему, что все, что было сделано в управление генерала Кутузова корпусом, происходило в царствование его [351] августейшей бабки, и что его высочеству не угодно, чтобы генерал, служивший ея величеству с честью, получил какую либо неприятность; а потому приказывает его превосходительству, чтобы впредь никаких представлены на генерала Кутузова более не делать. Графу Ферзену это было очень неприятно. В первый раз, как я встретился во дворце с генералом Кутузовым, которому, вероятно, все было известно, он меня чрезвычайно благодарил.

Первый кадетский корпус был преобразован Бецким в царствование императрицы Екатерины II. По штату положено быть 5-ти возрастам, и в каждом возрастов по сту кадет, выпуски были через 15-ть лет; впоследствии сие изменилось, и выпускали по успехам, но кадеты никуда отпускаемы не были во время нахождения их в корпусе, и для того были казенные лошади и кареты, в которых возили их прогуливаться. Кадеты получали воспитание моральное и гимнастическое; для сего последнего устроен был jeu de pommes, который и теперь существует. Кадет учили вольтижировать, верхом ездить, фехтовать и танцевать. Император Павел, желая увеличить число кадет, приказал составить новый штат и уничтожить все гимнастические классы, даже и танцевальный, оставив фехтовальный и манеж. Для составления сего штата назначены были генерал-майор Андреевский, служивший в корпусе, эконом оного барон Аш и я. Мы нашли способ прибавить 226 кадет, итак число оных было 726, а вместо возрастов кадеты были разделены на роты; штат сей был конфирмован ⁸.

Из загородных дворцов, доставшихся после императрицы Екатерины императору Павлу, он любил Петергоф, Царского же Села терпеть не мог. Проведя весенние месяцы в 1798-м году в Павловске, император в начале июня со всем двором переехал в Петергоф, где квартировал ея величества полк, оным командовал Михаил Алексеевич Обресков. На время высочайшего пребывания в Петергофе великий князь Константин Павлович назначен был военным губернатором, Обресков — комендантом, я — плац-майором, а Измайловского полка адъютант Черепанов — плац-адъютантом. Время было прежаркое. Один раз император, встретив меня, сказал:

— Nous sommes ici comme en Afrique ⁹.

Тогда приехали в Петергоф два брата императрицы Марии Феодоровны, герцоги Фердинанд и Александр. Император езжал всякое утро верхом с герцогами и обоими великими князьями; я бывал всегда в свите. Скоро после того начались гонения на многих придворных, а особливо на тех, к коим императрица [352] Мария была милостива; в числи их был граф Н.П. Румянцов, которому велено было ехать в чужие края; шталмейстер князь Голицын сослан был в Москву; князь А.Б. Куракин, бывший генерал-прокурором, отставлен, а на место его назначен Лопухин; генерал-адъютант Нелидов, бывший любимцем императора и имевший военный портфель, отставлен, а на место его определен генерал Ливен; граф Буксгевден, тесть Нелидова, бывший петербургским военным губернатором, отставлен, и на место его назначен граф Пален; Нелединский, бывший у принятия челобитен, отставлен, и на место его определен Неплюев ¹⁰. Причиною сих гонений и перемен полагали начинавшиеся фавер Кутайсова, который был тогда, болен жабою, — ему дан был орден св. Анны 2-го класса, а говорили, что ему приложили красный пластырь на шею, чтобы скорее выздоровел, — а вместе с тем и рождавшаяся страсть к дочери Лопухина много способствовала таким действиям императора. Лопухин скоро потом выдал одну из своих дочерей за сына Кутайсова, и тем составилась партия, которая не могла быть в духе императрицы Марии Феодоровны. Должность великого князя, как военного губернатора, обязывала его находиться при вечернем рапорте караульного офицера, подаваемом императору. Всякое воскресенье были в Петергофе балы, на которые приглашались иногда иностранные министры. В одно воскресенье, после такого бала, который продолжался довольно долго, когда вся императорская фамилия вошла во внутренние комнаты, император со всеми распрощался, в том числе и с великим князем Константином Павловичем. Его высочество, возвратись к себе, сказал мне:

— Государь меня отпустил, прикажи подать мне кабриоль: я пойду погулять в Нижний сад.

Через полчаса после отъезда великого князя приходил граф Ливен и спрашивает у меня, где его высочество, говоря при том, что государь дожидает его, чтобы принять рапорт от караульного офицера. Я ему отвечал, что великий князь поехал в сад, и его высочество считает, что государь его отпустил; но я тотчас пошлю отыскать великого князя. Не прошло получаса, как граф Ливен опять приходить и говорить мне:

— Скажите его высочеству, что государь на него гневается, что он не знает своей должности.

Лишь только граф Ливен ушел, как посланный мой отыскал великого князя, и он прискакал домой. Торопливо спрашивает меня: [353]

— Ну, что сделалось?

Я ему пересказал все, что случилось в его отсутствие; его высочество чрезвычайно огорчился и послал меня узнать от караульного офицера, как это происходило. Караульный офицер мне сказал, что государь долго не принимал его с рапортом, ожидая все великого князя, наконец приказал ему войти и принял рапорт. На другой день, рано по утру, великий князь прислал за мной. Я нашел его весьма встревоженным.

— Я не мог во всю ночь почти уснуть, — сказал мне его высочество.

Он тотчас решился написать письмо к государю, но оно возвращено было нераспечатанными, после того приходил Обресков и говорил его высочеству:

— Государь знает, что ваше высочество сегодня нездоровы, а потому приказал мне подать рапорт при разводе, — который великий князь принужден был ему отдать.

Это довершило отчаяние его высочества. Чтобы больше еще привести его в затруднительное положение, императрица присылает к нему записку, в которой приглашает его с собой прогуливаться в колясочке. Я не знаю, что он отвечал на записку императрицы. Ходя долго по комнате взад и вперед, наконец он бросился ко мне на шею и сказал:

— Мне пришла мысль, исполни ее: поди сейчас к И.П. Кутайсову, скажи ему все, что со мной случилось, скажи, в каком я отчаянии, и чтобы он испросил у государя одну милость, чтобы меня выслушать.

Кутайсов был болен и жил под самым государевым кабинетом, что у гауптвахты; лишь только я к нему вошел, как он мне говорит:

— Вы верно пришли от великого князя Константина Павловича? Я все знаю. Государь у меня был и все пересказал; не стыдно ли великому князю не исполнять своей обязанности, и тем приводить в гнев своего отца и государя?

Такая встреча меня удивила. Я ему на сие сказал:

— Если бы его высочество был виноват, он не стал бы себя оправдывать, а великий князь прислал меня просить вас, чтобы вы испросили у государя одну только милость, чтобы его выслушать.

— Хорошо, сударь, — отвечал Кутайсов, — я исполню волю его высочества.

Я пожалел великого князя и не передал ему всего разговора, а сказал только, что И.П. обещал исполнить его волю. Через несколько минут опять великий князь послал меня к Кутайсову; лишь только я поравнялся с гауптвахтой, как государь [354] выходит от Кутайсова, увидя меня, прямо идет ко мне на встречу и, вертя своею тростью, грозно мне сказал:

— А! ты послом ходишь.

Я тотчас стал на колени и говорю ему:

— Государь, великий князь перед вами не виноват.

Его так это удивило, что он, взяв меня за руку, сказал:

— Встань, встань, — как невиноват? Надень шляпу.

И, взяв меня под руку, пошел со мной по аллее Верхнего сада. Я объяснил государю, как великому князю показалось, что он его отпустил, и уверял в привязанности великого князя к его величеству не только как к отцу, но как к государю; и что он вернейшего подданного, как великий князь, у себя не имеет; что гнев государя довел его высочество до отчаяния.

— Как, он точно огорчен? — прервал государь.

— Он так огорчен, — продолжал я, — что если сие состояние продолжится, то он, я уверен, сделается больным.

Тогда государь начал мне рассказывать, как все против него, т.-е. императрица и наследник; что он окружен шпионами; в сию минуту прошел вдали парикмахерский ученик, государь, показывая на него, сказал мне: «ты видишь этого мальчишку; я не уверен, чтобы и ему не велено тоже за мной присматривать»; что его величество полагался на привязанность одного только Константина Павловича, но накануне сделанный им поступок заставил государя думать, что и он передался противной парии. Наконец император присовокупил:

— Ну, если я его прощу, что он этому обрадуется?

Я отвечал ему: его высочество будет без памяти от радости, государь!

Тут он, приняв веселый вид, сказал из итальянской оперы:

— Dite lo voi per me ¹¹, что я его прощаю, чтобы он послал взять рапорт у Обрескова и подал бы мне оный при разводе, подошел бы, как обыкновенно, не показывая ни малейшей радости, чтобы никто не догадался о том, что между нами происходило, — и приказал мне идти.

Великий князь ожидал меня с нетерпением и не мог понять, отчего я долго так не возвращался. Когда я ему рассказал, что со мной случилось, он сначала не хотел верить, но видя, что я ему говорю именем государя, как ему поступать должно во время развода, тут он бросился ко мне на шею и начал меня целовать, и так крепко меня обнимал, что я думал, что он меня задушит. Когда великий князь с рапортом подошел к государю, его величество ему сказал: [355]

— Ты имеешь прекрасного посланника.

С тех пор государь всякий день что нибудь приятное мне говорил. Я выше сказал, что это лето было прежаркое. Наследнику великий князь Константин Павлович, двое князей Чарторыйских, из коих один был при великом князе Александре Павловиче, а другой при Константине Павловиче, граф П.А. Строгонов, князь Волконский — адъютант наследника, и я всякий день ходили купаться в петергофскую купальню, и великий князь Александр Павлович учил меня плавать. Один раз до того расшалились, что у гавани стоял превысокий столб, на котором утвержден фонарь для мореплавателей, и преузенькая лестница вела к фонарю, всякий должен был туда взлезть, чтобы показать, что не трус, а столб был так ветх, что когда взлезаешь, то он весь шатался. Все это лето много делали резвостей подобного рода.

Осенью того же года назначены были маневры в Гатчине; войска разделены были на две армии: одною командовал граф Пален, а другою Кутузов. Великий князь Константин Павлович опять назначен был военным губернатором в Гатчине; генерал-майор Чертков, командир Преображенского полка, — комендантом; того же полка полковник Цызерев — плац-майором, а я разжалован был в плац-адъютанты. В Гатчине жизнь была довольно приятная: по утру маневры, а ввечеру, всякий день, французский спектакль на придворном театре. Я особливо находил удовольствие в гатчинской жизни, потому что у обоих великих князей была общая передняя, и я всякий день имел счастие видеть наследника и говорить с ним. Великий князь Константин Павлович обходился со мной тоже весьма милостиво. В Гатчине 18-го сентября я произведен в полковники. Когда войска возвращались в Петербург, на первом привале у Пудоской мельницы, 28-го сентября, государь пожаловал меня кавалером Аннинского ордена на шпаге, который был тогда третьего класса. При императрице Екатерине два ордена, т.-е. Андреевский и Александровский, имели свои орденские платья: первого — была мания зеленого бархата с глазетовым серебряным воротником, камзол и нижнее платье из такого же глазета и цепь сего ордена надевалась на шею, круглая шляпа черного бархата с белыми вокруг тульи перьями; второго платье отличалось только тем, что мания была красного бархата. Императрица в сии праздники обедала с кавалерами сих орденов. Император Павел, сверх того, учредил еще три кавалерские праздника: 1-й св. Иоанна Иерусалимского 24-го июня, 2-й ордена св. Анны 3-го февраля и 3-й праздник всех орденов в день св. Михаила, 8-го ноября. Аннинский орден имел платья по классам, которых тогда было [356] три: 1-й лента через плечо со звездою, 2-й крест на шее, а 3-й на шпаге; платье вообще было: мантия пунцового бархата с золотым глазетовым воротником, шляпа круглая из такого же бархата, на одно поле поднято, — сверх которого приколоты были пунцовый перья. 1-й класс имел мантию до каблука и на шляпе три пера, 2-й мантию до половины икры и на шляпе два пера; а 3-й мантию до колена и на шляпе одно перо. Ордена св. Иоанна Иерусалимского платье состояло: из сюпер-веста черного бархата с большим мальтийским крестом спереди и сзади. Ордена св. Георгия и св. Владимира императором Павлом были уничтожены, как учрежденные, вероятно, его матерью. В кавалерские праздничные дни император всегда сам бывал в процессии, которая собиралась в зеркальной комнате, а кавалеры шли по два в ряд, — младшие впереди, — в большую придворную церковь и обратно. Его величество всегда был в церемонии в императорской короне и в далматике.

Комментарии

1. Продолжение. См. «Исторический Вестник», т. LXIX, стр. 28. (Скорее всего ошибка – начало в LVIII томе. Прим. распознавателя)

2. Он женат был на сестре Ланского, бывшего фаворита, и с тех пор имел позволение ездить на обед к императрице; он сим позволением пользовался всякий день, хотя императрица с ним никогда почти не говорила.

3. А именно: фурьер, подпрапорщик, каптенармус и сержант, и еще был чин капрала, который на обшлаге имел один позумент, а потому и не был в числе унтер-офицеров; из прочих три чина имели по два, а сержант — три позумента.

4. Считай, как будто я тебе ничего не говорил.

5. Мне случилось быть свидетелем одной необыкновенной сцены. Крепостной мальчик Семеновского полка капитана Лихачева донес Архарову, бывшему тогда вторым петербургским военным губернатором, что господин его и того же полка капитан П.П. Дмитриев посягают на жизнь императора. Лихачева и Дмитриева посадили в крепость, но по сделанному строгому исследованию, донос оказался ложным. Император, приказал провести их обоих в ту комнату, где обыкновенно отдавались приказы, в то время когда еще в оной все находились. Государь публично объявил, что Лихачев и Дмитриев невинны, и, обращаясь ко всем бывшим в приказной комнате сказал: «Неужели я имею между вами, господа, изменников?» Тогда мгновенно все вдруг закричали: «нет, государь!» и бросились целовать его руки. Император сим, общим порывом изъявления верности был тронут до слез. По окончании сей сцены, государь пошел к императрице, Марии Федоровне и с восторгом сказал ей: «теперь я уверен, что крепко сижу на престоле. Я сейчас получил новую присягу», — и рассказал, ей все подробности того, что происходило в приказной комнате.

6. Что и случилось: Л.Н. Бахметев был настоящим полковым адъютантом; когда меня произвели в прапорщики, он отдавал о том в приказе, а, когда меня произвели в капитан-поручики, он был еще в прежнем чине.

7. Сей полк, составлен был частью из московского гренадерского и из других полков.

8. Сие было в 1797-м году, и я 11-го августа, того же года, произведен был в гвардии капитаны.

9. Мы здесь точно в Африке.

10. Сие гонение распространялось и на особ, к которым был милостив наследник: князь А.Н. Голицын, находившийся при его высочестве камергером, был отставлен и выслан в Москву.

11. Скажите ему за меня.