РОБЕР ДЕ КЛАРИ

ЗАВОЕВАНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ

LA CONQUETE DE CONSTANTINOPLE

XXXIX

Ну вот, теперь мы поведали вам о кознях, по причине которых маркиз Монферратский ненавидел императора Константинопольского, и о том, почему он так настойчиво советовал, больше, чем остальные, двинуться на Константинополь. Вернемся же к тому, о чем мы говорили раньше.

Когда дож Венеции сказал баронам, что теперь им представляется подходящий предлог для того, чтобы направиться в Константинопольскую землю, и что он за это, все бароны до единого согласились с ним. Затем спросили епископов, не будет ли грехом идти туда. И епископы ответили и сказали, что это не только не явится грехом, но будет скорее благочестивым деянием, ибо, поскольку с ними законный наследник, которого лишили его наследственного достояния, они могут оказать ему помощь в отвоевании его права и в отмщении его врагам. Затем они заставили [31] юношу поклясться на святых мощах ¹⁹⁶, что он выполнит условия соглашения, которое заключил с ними раньше.

ХL

Итак, пилигримы и венецианцы согласились отправиться в Константинополь. И вот они подготовили флот и снаряжение и вышли в море ¹⁹⁷. И плыли они до тех пор, пока не прибыли в гавань под названием Бук д'Ав ¹⁹⁸, примерно в сотне лье от Константинополя. Эта гавань была расположена там, где некогда стояла Великая Троя ¹⁹⁹ ), при входе в рукав Св. Георгия ²⁰¹. Отсюда они двинулись дальше и поплыли вверх по рукаву Св. Георгия, пока не остановились в одном лье от Константинополя Здесь они подождали остальных, а когда все суда и вся флотилия собрались вместе, то они выстроили свои корабли и украсили их столь прекрасно, что это было самое великолепное зрелище на свете. Когда жители Константинополя увидели этот флот, который был столь прекрасно изукрашен, они сочли его чудом, и они взбирались на стены и на дома, чтобы поглядеть на это чудо. А те, кто находились на кораблях, разглядывали огромный по величине город и сильно дивились тому, сколь он велик в длину и ширину. Затем они двинулись дальше и вошли в гавань Мохидон ²⁰². что по ту сторону рукава Св. Георгия.

XLI

Когда император Константинопольский узнал об этом, он направил к ним добрых послов ²⁰³ спросить, чего они здесь ищут и зачем они сюда прибыли, и предложил им, что если они хотят получить сколько-то из его золота или серебра, то весьма охотно пошлет его. Когда знатные люди услышали зто, они ответили послам, что они не хотят ничего из его золота и серебра, но хотят, чтобы император отрекся от своей власти, потому что он владеет империей не по праву и незаконным образом; и они поручили передать ему, что с ними находится законный наследник Алексей, сын императора Кирсака. И послы ответили тогда и сказали, что император и не подумает ничего подобного делать; с тем они и ушли. Тогда дож Венеции обратился к баронам и сказал им: «Сеньоры, я предлагаю взять 10 галер и на одну из них посадить царевича и с ним некоторое число людей; и пусть эти корабли мирно проплывут вдоль берегов Константинополя, и с них спросят у жителей города, хотят ли они признать молодого человека своим сеньором». И знатные люди ответили, что это придумано как нельзя лучше. И тогда приготовили эти 10 галер и посадили молодого человека и с ним достаточное число вооруженных людей; и они несколько раз проплыли вдоль стен города в обе стороны и показывали жителям юношу, который звался Алексеем, и спрашивали их, признают ли они его своим [32] сеньором; а жители города, отвечая, прямо говорили, что они не признают его своим сеньором и что вообще не ведают, кто он таков; и те, кто были с молодым человеком на галерах, говорили, что это сын императора Кирсака, а те из города во второй раз отвечали, что знать его не знают. И тогда они возвратились в войско и рассказали, что им ответили в городе ²⁰⁴. И тогда отдан был по всему войску приказ, чтобы все — и великие, и малые — вооружились; и когда все они вооружились, то исповедались и причастились, ибо сильно сомневались, смогут ли высадиться в Константинополе. Потом они выстроили свои боевые отряды и свои нефы, свои юиссье и галеры, и рыцари со своими конями вошли в юиссье, и они пустились в путь; и они повелели трубить почти и сто пар бронзовых и медных труб и бить в барабаны и кимвалы, которых было еще больше.

ХLI

Когда жители города увидели эту большую флотилию и услышали звуки труб и барабанов, которые производили оглушительный шум, они все до единого вооружились и взобрались на свои дома и на башни города ²⁰⁵. И им наверняка казалось, что все море и земля сотрясаются и что все море покрыто судами; однако император приказал всем своим вооруженным людям выступить на берег, чтобы берег оборонять.

ХLII

Когда крестоносцы и венецианцы увидели греков, которые вооруженными вышли на берег, чтобы их встретить, то они посовещались и дож Венеции сказал, что он выступит вперед со всеми своими людьми и с божьей помощью высадится на берег. И тогда он взял свои нефы, и свои галеры, и свои юиссье и во главе флота двинулся вперед; потом они взяли своих арбалетчиков и своих стрелков из лука и поставили их на носу каждого корабля, дабы очистить берег от греков. Когда они построились таким образом, то двинулись прямо к берегу ²⁰⁶. Когда греки увидели, что пилигримов не взять на испуг и нельзя им помешать подойти к берегу, и когда увидели, что те приближаются к ним, они отступили, не отважившись выжидать их, так что эскадра подошла к берегу; и как только она подошла к берегу, все рыцари выехали из юиссье уже на конях; ибо юиссье были устроены таким образом, что каждый имел дверцы, которые легко отворялись, а потом перебрасывался наружу мостик, по которому все рыцари могли сойти на землю, уже восседая на конях. Когда эскадра подошла к берегу и греки, которые отступили назад, увидели, что крестоносцы сошли на землю, то были повергнуты в сильное смятение. А ведь это были те самые люди, эти греки, которые взялись защищать берег и которые похвалялись перед императором, что пилигримы никогда не ступят сюда, пока они, греки, находятся здесь ²⁰⁷. Выехав из юиссье, рыцари тотчас начали преследовать [33] этих греков, и они гнали их вплоть до какого-то моста, который был на краю города ²⁰⁸; на этом мосту были ворота, через которые греки бежали в Константинополь. Когда рыцари возвратились к кораблям, кончив преследовать греков, они посоветовались между собой, и венецианцы сказали тогда, что их корабли не будут в безопасности, если не войдут в гавань; тогда они порешили, что введут их в гавань. А гавань Константинополя ²⁰⁹ была прочно заперта большой железной цепью ²¹⁰, которая тянулась с одной стороны в город, а с другой стороны, перегораживая гавань, — к башне Галаты. Башня эта была сильно укреплена и хорошо защищалась многочисленными вооруженными ратниками ²¹¹.

ХLIV

По совету знатных людей башня эта была осаждена и в конце концов взята силой; а греческие галеры стояли от одного конца цепи до другого и помогали защищать цепь. И когда башня была взята, а цепь разорвана, то суда вошли в гавань и укрылись там в безопасности; и крестоносцы захватили у греков галеры и нефы, которые стояли в гавани. И когда нефы и все другие суда венецианцев были введены в гавань и стали в безопасности, все пилигримы и венецианцы собрались и держали совет между собой о том, как им осаждать город; и наконец они договорились, что французы осадят его с суши, а венецианцы — с моря; и дож Венеции сказал, что он поставит орудия на своих нефах и [34] лестницы, с которых будет произведен приступ стен. И тогда рыцари и все другие пилигримы вооружились и выступили к мосту, который находился примерно в двух лье; и кроме как через этот мост ²¹², по крайней мере на протяжении четырех лье, не было другого пути в Константинополь. И когда они подошли к мосту, сюда подоспели греки, чтобы помешать им, насколько они это смогут, перейти через мост, но пилигримы бурным натиском обратили их в бегство и перешли мост. И когда они вступили в город, знатные люди расположились лагерем и раскинули свои палатки супротив Влахернского дворца ²¹³, который принадлежал императору» и этот дворец находился прямо на краю города. И тогда дож Венеции приказал соорудить дивные и прекрасные осадные орудия, ибо он распорядился взять жерди, на которых крепят паруса нефов ²¹⁴, длиною едва ли не в 30 туаз или даже более того ²¹⁵; а потом он приказал хорошенько связать их и закрепить прочными канатами на стенах, и устроить поверх них добрые мостки и оградить их по краям добрыми поручнями из веревок; и каждый мостик был столь широк, что по нему могли проехать бок о бок три вооруженных рыцаря. И дож повелел столь хорошо укрепить мостки и прикрыть их с боков столь прочными кусками эсклавины ²¹⁶ и парусины, что тем, кто проезжал по ним, чтобы участвовать в осаде города, нечего было опасаться стрел ни из арбалетов, ни из луков; и каждый мостик находился на высоте 40 туаз над нефом, а то и больше; и на каждом юиссье был мангоннель ²¹⁷, который мог метать камни так далеко, что они били по стенам и достигали города. Когда венецианцы оснастили свои нефы так, как я вам только что рассказал здесь, пилигримы, которые осаждали город с суши с другой стороны, расставили таким образом свои камнеметы и мангоннели, что они бросали, били, достигая самого императорского дворца; а те стреляли из города, точно так же достигая палаток пилигримов ²¹⁸. Затем они посоветовались вместе, пилигримы и венецианцы, и назначили следующий день, чтобы двинуться на приступ города одновременно и по суше и с моря.

Когда наступило утро следующего дня, венецианцы приготовились, построили в боевом порядке свои суда и подошли как можно ближе к стенам, чтобы начать приступ, и точно так же пилигримы расположили с другой стороны своих людей. А император Константинополя Алексей вместе со всей своей вооруженной ратью выехал из города через ворота, которые называют Романскими ²¹⁹, и там построил своих ратников и разделил их на 17 боевых отрядов; в этих 17 боевых отрядах насчитывалось почти 100 тыс. конных воинов ²²⁰. Потом он приказал послать большую часть этих 17 отрядов в обход лагеря, где стояло войско французов, а остальных оставил при себе; и всем пешим жителям города, которые способны были носить оружие, он повелел выйти из города и приказал им построиться в боевые порядки вдоль [35] стен от одного конца до другого между войском французов и стенами. Когда французы увидели себя таким образом окруженными кольцом этих боевых отрядов, они сильно устрашились и тоже построили поэтому свои отряды, но образовали всего семь отрядов из 700 рыцарей, а больше у них и не было; да и из этих 700 рыцарей 50 были пешими ²²¹.

XLV

После того как они построили таким образом своих ратников, граф Фландрский потребовал, чтобы под его командование был отдан первый отряд, и его дали ему; второй отряд получили граф де Сен-Поль и мессир Пьер Амьенский ²²²; третий отряд получили мессир Анри, брат графа Фландрского, и германцы ²²³. И потом они порешили, что пешие оруженосцы последуют за конными отрядами, с тем чтобы три или четыре группы пеших следовали за одним конным отрядом и чтобы оруженосцами при каждом отряде были воины из его страны. Потом, когда они собрали три отряда, которые должны были сражаться против императора, они составили четыре других, которые должны были защищать лагерь. Притом маркиз ²²⁴, а он был сеньором всей рати, находился в арьергарде и защищал лагерь с тыла, а граф Луи ²²⁵ имел второй отряд, шампанцы составляли третий отряд ²²⁶, бургундцы же — четвертый ²²⁷, и всеми этими четырьмя отрядами командовал маркиз ²²⁸. А потом взяли всех, которые стерегли коней, и всех поваров, которые могли носить оружие; и вот всех их облачили в попоны, покрыли седельными ковриками, дали им в руки медные котелки, деревянные молотки и пестики, так что они имели столь безобразный и ужасающий вид, что пеший меньшой люд императора, который стоял по ею сторону стен, был объят сильным страхом и пришел в ужас, когда увидел их. А те четыре боевых отряда, которые я вам уже назвал раньше, защищали лагерь из опасения, как бы боевые отряды императора, окружавшие лагерь, не прорвались и не уничтожили бы лагерь и палатки; конюших же и поваров повернули в сторону города, лицом к пешим воинам императора, которые были выстроены у стен. Когда пешие воины императора увидели наш меньшой люд столь безобразно вооруженным, это нагнало на них такой сильный страх и привело их в столь большой ужас, что они никак не отваживались ни сдвинуться с места, ни подступиться к ним, и нашему войску вовсе нечего было опасаться с этой стороны ²²⁹.

ХLVI

Затем было приказано, чтобы граф Фландрский, граф де Сен-Поль и мессир Анри, у которых были три боевых отряда, вступили в сражение с императором; а четырем другим отрядам было решительно запрещено, какая бы надобность у них ни появилась, сходить с места до тех пор, пока не увидели бы, что все, так [36] сказать, потеряно, — чтобы не быть окруженными или атакованными другими отрядами императора, которые стояли вокруг лагеря.

В то время как французы выстроились таким образом, венецианцы, которые были на море, тоже не забывали о том, что им надлежало сделать; напротив, они пододвинули свои нефы вплотную к стенам, так что они могли прекрасно взбираться прямо на стены города по лестницам и мосткам, которые изготовили на нефах; и они стреляли и метали стрелы и снаряды из своих мангоннелей и нападали столь яростно, что лучше и нельзя было, пока наконец не подожгли город; и сгорела часть Константинополя величиной с Аррас ²³⁰. Но они не отваживались ни пробраться, ни вступить в город, ибо их было чересчур мало и они там не продержались бы; и таким образом отошли назад, на свои нефы.

XLVII

Знатные люди, которые стояли с другой стороны и которые должны были сражаться с императором, решили, что нужно из каждого боевого отряда избрать двух самых доблестных и мудрых людей, какие только им были ведомы и что бы они ни приказали, было бы исполнено: скомандовали бы они «В шпоры!», то пришпорили бы коней, скомандовали бы «Аллюром!», то поскакали бы аллюром. Граф Фландрский, который был в авангарде, первым тронулся аллюром в сторону императора; а император находился в четверти лье от графа Фландрского и приказал своим боевым отрядам выступить навстречу графу; и граф де Сен-Поль, и мессир Пьер Амьенский, которые предводительствовали боевым отрядом, скакавшим вслед за первым, продвинулись оттуда немного вперед; и мессир Анри д'Эно и германцы, которые составляли третий боевой отряд, двинулись за ним; и не было коня, который не был бы покрыт боевой попоной и шелковым покрывалом, не говоря обо всем прочем. И три, четыре или пять групп наших оруженосцев следовали за каждым отрядом впритык к хвостам коней, и они продвигались в таком порядке и таким сомкнутым строем, что не нашлось бы смельчака, кто отважился бы вырваться вперед других. И император двигался навстречу нашим со всеми девятью отрядами, и среди этих девяти отрядов не было ни единого, который не насчитывал бы 3 или 4 тыс., а иные и по 5 тыс. всадников. И когда граф Фландрский удалился от лагеря на расстояние двух арбалетных выстрелов, его советники сказали ему: «Сеньор, вы совершаете ошибку, собираясь сразиться с императором так далеко от лагеря, потому что если вы, сражаясь там, будете нуждаться в подмоге, то те, кто остались защищать лагерь, не смогут прийти вам на выручку. А если вы послушаетесь нас и повернетесь к палисаду ²³¹, то там, находясь в большой безопасности, вы и станете поджидать императора, коли он пожелает сражаться». Тогда граф Фландрский повернул [37] назад к палисаду, как ему советовали, и отряд монсеньора Анри тоже. А граф де Сен Поль и мессир Пьер Амьенский не захотели повернуть назад, но совершенно хладнокровно остановились со всеми своими людьми прямо посреди поля. Когда отряд графа де Сен-Поля и мессира Пьера Амьенского увидел, что граф Фландрский отходит назад, рыцари сказали все разом, что граф Фландрский совершает нечто весьма постыдное: тот, кто находился в авангарде, отступает. И они вскричали все разом: «Сеньоры, сеньоры, граф Фландрский отходит назад! А коли он отходит назад, то предоставляет вам авангард. Ну-ка, займем его во имя бога!». И бароны согласились и сказали, что они встанут в авангарде. Когда граф Фландрский увидел, что граф де Сен-Поль и мессир Пьер Амьенский не собираются отходить, он послал к ним юнца и попросил их отойти назад. И мессир Пьер Амьенский ответил ему, что они и не думают отходить. И граф Фландрский велел через двух гонцов снова сказать ему, чтобы они, бога ради, не навлекали на него позора, но чтобы отошли, ибо ему так советовали. И граф де Сен-Поль и мессир Пьер Амьенский снова ответили ему, что они ни в коем случае не отойдут. И вот тогда появляются ²³² мессир Пьер Амьенский и мессир Юсташ де Кантелэ, которые командовали боевыми действиями, и говорят: «Сеньоры, ради бога, скачите во весь опор!». И они пустились вскачь во весь опор, и все те из войска, которые остались позади, принялись кричать им вслед: «Глядите, глядите! Граф де Сен-Поль и мессир Пьер Амьенский вот-вот атакуют императора». «Боже, сеньор наш, — стали они говорить и кричать, — будьте ныне обороной для них и для всего их отряда! Глядите! Они стали авангардом, в котором должен был находиться граф Фландрский. Боже, сеньор наш, оберегите их!» А женщины и девушки во дворце Влахернском прильнули к окнам, и другие жители города, и их жены и дочери, взобрались на стены города и разглядывали оттуда, как скачет этот отряд, а с другой стороны император, и они говорили друг другу, что наши будто походят на ангелов, настолько они были прекрасны; ведь они были так прекрасно вооружены и их кони покрыты столь прекрасными попонами.

ХLVIII

Когда рыцари боевого отряда графа Фландрского увидели, что граф де Сен-Поль и мессир Пьер Амьенский не отошли вслед за ними, все равно по какой причине, они подошли к графу и сказали ему: «Сеньор, вы совершаете весьма постыдное дело, не выступая вперед, и знайте, что если вы не двинетесь, мы не останемся верны вам!». Когда граф Фландрский услышал эти слова, он пришпорил своего коня и вслед за ним все остальные и они так пришпорили, что нагнали боевой отряд графа де Сен-Поля и мессира Пьера Амьенского, и когда они нагнали его, то поскакали рядом с ним голова в голову; а боевой отряд монсеньора [38] Анри скакал позади. И боевые отряды императора и наши боевые отряды сблизились настолько, что арбалетчики императора с легкостью стреляли в наших людей, а наши арбалетчики одновременно стреляли в людей императора, и осталось преодолеть лишь небольшой холм, который находился между императором и нашими боевыми отрядами, и императорские отряды стали взбираться на него с одной стороны, а наши — с другой. И когда наши ратники достигли вершины холма и император увидел их, то он остановился и все его люди тоже, и они были так ошеломлены и ошарашены тем, что наши боевые отряды шли такими ровными рядами, прямо им в лоб, что не знали, на что решиться. Между тем, пока они пребывали в растерянности, другие боевые отряды императора, которые были посланы в обход лагеря французов, повернули обратно и соединились с другими отрядами императора в долине. И когда французы увидели все до единого боевые отряды императора собравшимися вместе, они молча остановились на вершине холма и только спрашивали себя, что же собирается делать император; графы и знатные люди из трех боевых отрядов посылали гонцов друг к другу, чтобы держать совет, что им делать: пойти ли им на сближение с войсками императора или нет. И они не решались подступиться туда, потому что были весьма далеко от своего лагеря, и если бы стали сражаться там, где был император, то те, кто охраняли лагерь, не увидели бы их и не смогли бы прийти им на подмогу, коль скоро в ней возникла бы надобность; а с другой стороны между нами и [39] императором был большой канал, большой проток, по которому в Константинополь поступала вода ²³³, так что если бы они перешли этот канал, то они понесли бы большие потери в людях; вот почему они не решались двинуться туда ²³⁴. А пока французы вот так советовались между собой, император отступил в Константинополь; и когда он туда явился, то был весьма сильно порицаем женщинами и девицами за то, что не вступил в сражение со столь малочисленной ратью, какой были французы, имея столь великую тьму людей, какую он привел ²³⁵.

ХLIX

Когда император отступил, пилигримы тоже вернулись в свои палатки, скинули доспехи, и когда они сложили оружие, то венецианцы, которые плыли на нефах и кораблях, пришли спросить у них о новостях и сказали: «Ну, ей-богу! А мы-то слышали, что вы сражаетесь против греков, и очень испугались за вас и и вот явились к вам на подмогу». А французы ответили им и сказали: «Право же милостью божьей мы очень хорошо действовали, ибо мы двинулись навстречу императору, а император не решился схватиться с нами в бою!». И французы, в свою очередь, спросили о новостях у венецианцев, а те им ответили: «Ей-богу, сказали они, мы здорово атаковали греков и вступили в город, взобравшись на стены, и мы подожгли город, да так, что большая часть города сгорела».

L

И вот, пока французы и венецианцы толковали друг с другом, в городе поднялся очень сильный ропот, и жители города сказали императору, чтобы он избавил их от французов, которые подвергли их осаде, и что если он не сразится с ними, они пойдут и обратятся к молодому человеку, которого привезли французы, и поставят его своим императором и сеньором.

LI

Когда император услышал такое, он обещал им, что завтра даст бой французам, а когда приблизилась полночь, император бежал из города, прихватив с собой столько людей, сколько мог увести ²³⁶.

LII

Когда наступило утро другого дня и жители города узнали, что император бежал, они не сделали чего-либо иного, кроме того, что подошли к воротам, распахнули их, вышли оттуда и явились в лагерь французов и стали спрашивать и искать Алексея, сына Кирсака. И им растолковали, что они найдут его в палатке маркиза. Когда они пришли туда, то обнаружили его там; и его друзья ²³⁷ устроили великое празднество, и выказали великую [40] радость и весьма возблагодарили баронов, и сказали, что те сделали очень хорошо и очень достойно, что поступили таким образом; и они сказали, что император бежал и пусть бароны войдут в город и в императорский дворец, словно к себе. Тогда собрались все высокие бароны войска и взяли Алексея, сына Кирсака, и с большой радостью и с великим ликованием ввели его во дворец. И когда они явились во дворец, то приказали освободить из темницы отца Алексея и его жену ²³⁸, которых заключил туда его брат, тот, кто держал бразды правления. И когда Кирсак был освобожден из темницы, он с радостью воздал благодарность своему сыну, обнял, и поцеловал его, и горячо поблагодарил всех баронов, которые там были, и сказал, что он освобожден из темницы сначала с помощью божьей, а затем с их помощью. И тогда были принесены два золотые трона и на один трон посадили Кирсака, а на другой рядом — Алексея, его сына, и Кирсак был тем, кто получил императорский трон ²³⁹. Тогда императору сказали: «Государь, здесь находится в темнице один знатный человек по имени Морчофль ²⁴⁰, и уже целых семь лет, как он там. Если бы на то была ваша воля, было бы хорошо освободить его из темницы». И вот Морчофль был освобожден из темницы, и император назначил его затем своим главным бальи, а тот впоследствии отплатил ему злом, как мы вам об этом поведаем потом. И вот после того как французы поступили таким образом, случилось, что султан Коньи ²⁴¹ прослышал о том, как поступили французы. Тогда он явился переговорить с ними туда, где они еще располагались, вне Константинополя, и обратился к ним: «Дорогие сеньоры, — сказал он, — завоевав столь великий город, как Константинополь, столицу мира, и восстановив на его троне законного наследника константинопольского, которого короновали императором, вы совершили достойное деяние, великий и доблестный подвиг». Действительно, жители этой страны говорили, что Константинополь является столицей мира. «Сеньоры, — сказал султан, — я хотел бы попросить вас об одном деле, о котором сейчас скажу вам. У меня есть брат, который младше меня и который изменой отнял у меня землю и мою сеньорию Конью, сеньором коих я был и законным наследником коих являюсь. Если бы вы захотели помочь мне отвоевать мою землю и мою сеньорию, я бы отдал вам много своего добра, а потом я бы стал христианином, так же как и все те, которые держали бы от меня земли, если бы я отвоевал мою сеньорию и если бы захотели мне помочь». И бароны ответили ему, что они будут держать совет об этом, и было послано позвать дожа Венеции, и маркиза, и всех высоких баронов; и они собрались на великий совет, и в конце концов их совет не вынес решения в пользу того, о чем просил их султан. И когда они вышли, закончив свой совет, то ответили султану, что не могут содеять то, что он просит, ибо им еще нужно получить договоренное от императора и что было бы [41] опасным оставлять столь большое дело, какое было в Константинополе, в том положении, в котором оно находится; они не отважатся его так оставить. Когда султан это услышал, он был этим сильно огорчен и уехал.

LIII

Когда бароны привели Алексея во дворец, они спросили о сестре короля Франции, которую называли французской императрицей ²⁴², жива ли она еще, и им ответили «да» и что она снова замужем, что знатный муж города Вернас женился на ней и она живет во дворце неподалеку отсюда. Тогда бароны пошли туда свидеться с нею, и приветствовали ее, и горячо обещали служить ей, а она оказала им весьма худой прием, и она была сильно разгневана тем, что они явились сюда и что они короновали этого Алексея; и она не хотела разговаривать с ними ²⁴³, но она все же говорила с ними через толмача, а толмач сказал, что она ни слова не знает по-французски. Однако графа Луи, который был ее кузеном ²⁴⁴, она все-таки признала.

LIV

Потом случилось однажды, что бароны пошли развлечься во дворец, а заодно повидать Кирсака и его сына-императора. И вот, пока бароны были во дворце, туда пришел некий король, все тело которого было черным, а посреди лба у него был крест, выжженный раскаленным железом. И этот король проживал в одном очень богатом аббатстве в городе, где, как повелел Алексей, который раньше был императором, он мог оставаться сеньором и господином столько времени, сколько пожелает пребывать. Когда император увидел, что он вошел, он встал, чтобы выйти ему навстречу и оказал ему великие почести. И вот император спросил баронов: «Знаете ли вы, — сказал он, — кто этот человек?». «Конечно, нет, государь», — ответили бароны. «Ей-богу, — сказал император, — это король Нубин, который явился в этот город, совершая паломничество». Тогда они взяли толмача, чтобы завести разговор с ним, и велели спросить у него, где его земля, и он ответил толмачу на своем языке, что земля его находится еще в 100 днях перехода за Иерусалимом и что он пришел оттуда, направляясь в паломничество в Иерусалим; и он сказал, что когда выезжал из своей страны, то с ним поехали 60 человек из его земли; а когда он прибыл в Иерусалим, то в живых из них остались только 10; когда же он, выйдя из Иерусалима, прибыл в Константинополь, то с ним осталось лишь двое. И потом он сказал, что собирается отправиться в паломничество в Рим, а из Рима в Сен-Жак ²⁴⁵, а потом вернуться обратно в Иерусалим, если он столько проживет, и уж потом умереть там. И он сказал еще, что все жители в его земле христиане и когда рождается ребенок и его [42] крестят, то ему выжигают раскаленным железом крест на лбу, такой, как у него самого. И бароны рассматривали этого короля с большим изумлением ²⁴⁶.

LV

После того как бароны короновали Алексея, так, как я вам сказал, было решено, что во дворце вместе с императором останутся мессир Пьер де Брешэль и его люди; а потом бароны стали решать, где они разместятся, и не рискнули остаться в городе из-за греков, которые все были предателями; поэтому они отправились, чтобы расположиться, на другую сторону гавани, туда, где находится Галатская башня; и там все они разместились в разных зданиях, которые тут были, и привели свой флот, и поставили его на якорь перед своими жилищами, в город же ходили, когда хотели. И когда они хотели попасть туда морем, то переплывали на баржах, а когда хотели ехать на конях, то переезжали через мост. Ну, так вот, когда они разместились, то французы и венецианцы сообща решили разрушить на 50 туаз стены города, ибо они опасались, как бы жители города не попытались восстать против них.

LVI

И вот однажды все бароны собрались во дворце императора ²⁴⁷ и потребовали у императора выполнить свои обязательства; и он ответил, что непременно выполнит их, но сперва он хотел бы быть коронован ²⁴⁸. Тогда они собрались и назначили день, чтобы короновать его; и в этот день он был с великой торжественностью коронован как император по воле своего отца, который добровольно согласился на это ²⁴⁹. И когда он был коронован, бароны снова потребовали свои деньги и он сказал, что весьма охотно уплатит им что сумеет, и уплатил им тогда добрых 100 тыс. марок. И из этих 100 тыс. марок половину получили венецианцы, потому что должны были получить половину от всех завоеваний; а из 50 тыс. марок, которые оставались, им уплатили 36 тыс. марок, которые французы еще оставались должны им за флот, а из других 20 тыс. марок ²⁵⁰, которые оставались пилигримам, они вернули всем тем, кто раньше ссудил их из своих денег для уплаты за перевозку.

LVII

А потом император обратился к баронам и сказал им, что у него ничего нет, кроме Константинополя, и что он поистине остался бы бедным, если бы у него ничего больше не было: ведь его дядя владеет всеми городами и замками, которые должны по праву принадлежать ему; и он попросил баронов, чтобы они помогли ему завоевать окрестные земли, а он тогда им весьма охотно даст еще из своего добра ²⁵¹. И тогда они ответили, что они очень хотят помочь ему и что все те, кто хотят разжиться, отправятся [43] с ним. И таким образом с Алексеем двинулась добрая половина поиска, а другая половина осталась в Константинополе, чтобы получить плату, и Кирсак остался тоже, чтобы произвести выплату баронам ²⁵². И Алексей пошел со всем своим войском и сумел завоевать из своих земель чуть ли не 20 городов и 40 или более замков; а другой император, Алексей, его дядя, все эти дни бежал все дальше. Французы пробыли с Алексеем три месяца ²⁵³. А пока Алексей совершал этот поход, жители Константинополя восстанавливали свои стены, укрепив их так же сильно и подняв так же высоко, как и раньше, пока французы после взятия города не разрушили их, по меньшей мере на 50 туаз, поскольку опасались, как бы греки не возмутились против них. И когда бароны, которые остались, чтобы получить причитавшуюся плату, увидели, что Кирсак им ничего не платит, они послали сказать другим баронам, которые отправились вместе с Алексеем, чтобы те повернули назад, ибо Кирсак нисколько им не выплатил, и чтобы все они возвратились в город к празднику Всех Святых ²⁵⁴. Когда бароны это услышали, они сказали императору, что возвращаются обратно; когда император это услышал, он сказал, что раз они возвращаются, то и он возвращается, потому что не может доверять этим грекам ²⁵⁵. И так они вернулись обратно в Константинополь; и император отправился в свой дворец, а пилигримы пошли к своим жилищам по другую сторону гавани.

LVIII

А потом графы, и другие знатные люди, и дож Венеции, И император собрались вместе. И французы потребовали у императора свою плату, а император ответил, что ему пришлось столь дорогой ценой выкупить свой город и свой народ, что ему нечем им заплатить, но если они предоставят ему какую-то отсрочку, то за это время он изыщет средства, чтобы заплатить им. Они предоставили ему отсрочку, а когда время прошло, он так им ничего не уплатил, и бароны опять потребовали своей платы. А император опять попросил отсрочку, и они дали ее ему. Между тем его приближенные, и народ, и тот Морчофль ²⁵⁶, которого он велел освободить из темницы, пришли к нему и сказали: «Ах, государь, вы уже с лихвой уплатили им, не платите им больше! Вы заплатили им столько, что совсем истратились! Заставьте их поскорее убраться подобру-поздорову, а потом изгоните их прочь из своей земли». И Алексей послушался этого совета и не захотел больше ничего им платить ²⁵⁷. Когда эта отсрочка истекла и французы увидели, что император не собирается что-либо платить им, тогда все графы и прочие знатные люди войска собрались вместе и отправились в императорский дворец и вновь потребовали причитавшейся им платы. А император ответил им, что, какие бы доводы ему ни выставляли, он никак не может им [44] уплатить, бароны же ответили ему, что коли он им не заплатит, то они доберутся до его добра, чтобы самим себе заплатить.

LIX

С этими словами бароны покинули дворец и вернулись в свои жилища, а когда вернулись, то держали совет о том, как им быть дальше, и в конце концов послали к императору двух рыцарей ²⁵⁸, и они опять увещевали его, чтобы отослал им их плату. А он ответил послам, что ничего не заплатит им, что он и так уже с лихвой заплатил им и что он их нисколько не страшится; мало того, он потребовал, чтобы они убирались прочь и освободили его землю, и пусть знают, что если не очистят ее как можно скорее, то он причинит им зло ²⁵⁹. С этим и возвратились послы восвояси и дали знать баронам, что ответствовал им император. Когда бароны это услышали, то держали совет, что им предпринять, и в конце концов дож Венеции сказал, что он сам хотел бы пойти и переговорить с императором. И он послал гонца передать, чтобы император пришел в гавань переговорить с ним. И император явился туда на коне; а дож повелел снарядить четыре галеры, потом взошел на одну из них, а трем приказал сопровождать ее, чтобы его охранять; и когда он приблизился к берегу, то увидел императора, который прибыл туда на коне, и он заговорил с ним и сказал ему: «Алексей, что ты думаешь делать? — сказал дож. — Припомни-ка, что мы возвысили тебя из ничтожества, а затем мы сделали тебя сеньором и короновали императором; неужто ты не выполнишь своих обязательств по отношению к нам, — сказал дож, — и ничего больше не сделаешь для этого?». «Нет, — сказал император, — я не сделаю ничего больше того, что уже сделал!» «Нет? — сказал дож. — Дрянной мальчишка, мы вытащили тебя из грязи, — сказал дож, — и мы же втолкнем тебя в грязь; и я бросаю тебе вызов, а ты заруби себе на носу, что отныне и впредь я буду чинить тебе зло всей своей властью».

LX

С этими словами дож удалился и вернулся обратно. И тогда графы, и все люди высокого звания в войске, и венецианцы собрались вместе, чтобы держать совет, что им делать дальше; и венецианцы сказали, что они не могут ни сделать лестниц, ни поставить орудия на своих кораблях из-за погоды, которая была очень холодной: ведь это было время между праздником Всех Святых и рождеством. А пока они были там в таких стесненных обстоятельствах, вот что сделали император и изменники, которые его окружали: они замыслили великую измену, они собирались... ²⁶⁰ Ночью они взяли в городе корабли ²⁶¹; они нагрузили их очень сухими деревяшками, положив куски смолы между деревяшками, а потом подожгли. Когда наступила полночь и корабли были целиком охвачены пламенем, поднялся очень резкий ветер [45] и греки пустили все эти пылающие корабли, чтобы поджечь флот французов, и ветер быстро погнал их в сторону нашего флота. Когда венецианцы заметили это, они быстро вскочили, забрались на баржи и галеры и потрудились так, что их флот милостью божьей ни на один миг не соприкоснулся с опасностью ²⁶². А после этого не прошло и 15 дней, как греки сделали то же самое; и когда венецианцы опять вовремя увидели их ²⁶³, они еще раз двинулись им наперерез и доблестно защитили свой флот от этого пламени, так что он нисколько милостью божьей не пострадал, кроме одного купеческого корабля, который прибыл туда: он сгорел ²⁶⁴. А дороговизна в лагере была столь велика, что сестарий вина покупали за 12, 14, иногда даже за 15 су, а цыпленка — за 20 су и яйцо — за 2 денье; напротив, на сухари такой дороговизны не было, потому что сухарей у них имелось достаточно, чтобы войско некоторое время могло продержаться.

LXI

В ту зиму, когда они пребывали там, жители города прекрасно укрепили свои стены, подняли выше и стены и башни, надстроили сверху каменных добрые деревянные башни и прочно укрепили снаружи эти деревянные башни, обшили добрыми досками и прикрыли сверху добрыми шкурами так, чтобы нечего было опасаться лестниц с венецианских кораблей; и стены имели добрых 60 стоп в высоту, а башни — 100. В городе же они установили по меньшей мере 40 камнеметов от одного до другого края стен, в тех местах, где, как они думали, могут пойти на приступ; и неудивительно, что они все это сделали, потому что у них имелось много досуга.

Между тем, пока все это делалось, греки, изменники императора, и этот Морчофль, которого император вытащил из темницы, собрались однажды и сговорились учинить великую измену, ибо они хотели вместо этого поставить другого императора, который избавил бы их от французов, потому что Алексей не казался им способным на это. И Морчофль сказал: «Если бы вы поверили мне, — сказал он, — и захотели бы сделать меня своим императором, я бы избавил вас от французов и от этого императора, так что вам никогда не пришлось бы их опасаться». И они сказали, что если он в состоянии избавить их, то они сделают его императором, и Морчофль поклялся освободить их за восемь дней; и они обещали ему, что сделают его императором ²⁶⁵.

LXII

Тогда Морчофль, не помышляя о сне, взял с собой оруженосцев, ночью вошел в покой, где спал его сеньор, император, который вытащил его из темницы, и приказал накинуть ему веревку на шею, и велел задушить его, а также его отца Кирсака ²⁶⁶. Когда он содеял это, то вернулся назад к тем, кто [46] должны были поставить его императором, и сказал им о содеянном; и они явились и короновали его, а потом сделали его императором ²⁶⁷. Когда Морчофль стал императором, по всему городу разнеслась весть об этом: «Что тут правда, а что ложь? Ну и ну! Морчофль — император, и он же загубил своего сеньора!» Потом из города в лагерь пилигримов была подкинута грамота, в которой сообщалось о том, что совершил Морчофль. Когда бароны это узнали, то одни говорили, что едва ли найдется кто-нибудь, кто бы сожалел о смерти Алексея, потому что он не хотел выполнить своих обязательств перед пилигримами. А другие, напротив, говорили, что на них лежит вина за то, что он погиб такой смертью. А потом прошло немного времени, и Морчофль велел передать графу Луи, графу Фландрскому, маркизу и всем другим знатным баронам, чтобы они убирались прочь и очистили его землю и чтобы они зарубили себе на носу, что императором является он и что если по истечении восьми дней он их еще найдет там, то всех перебьет. Когда бароны услышали то, что Морчофль повелел им передать, они ответили: «Что? — сказали они. — Тот, кто ночью изменническим образом убил своего сеньора, он же еще и смеет посылать нам такое требование?». И они послали ему в ответ слова, что бросают ему вызов, и что пусть он их опасается, и что они не покинут своего места, пока не отомстят за того, кого он убил, и пока не возьмут Константинополь второй раз и не добьются полностью выполнения тех условий, которые Алексей обязан был по договору выполнить в отношении их ²⁶⁸.

LXIII

Когда Морчофль услышал этот ответ, он приказал охранять как следует стены и башни и укрепить их так, чтобы нечего было опасаться нападения французов; и они сделали это очень хорошо, так что стены и башни стали еще более надежными и еще более приспособленными для защиты.

LXIV

Потом случилось так, что как раз в то время, когда предатель Морчофль был императором и когда войско французов столь сильно обеднело, как я уже рассказал вам раньше, и поспешно приводило в порядок свои корабли и свои камнеметы, чтобы предпринять приступ, к знатным баронам войска направил посольство Иоанн ли Блаки ²⁶⁹. Он послал передать, что если бы они захотели его короновать королем, чтобы он стал сеньором своей земли Блакии, то он держал бы от них свою землю и свое королевство и пришел бы к ним на помощь с доброй сотней тысяч вооруженных людей, чтобы пособить им взять Константинополь. А Блакия — это земля, которая принадлежит к домену императора; и этот Иоанн был воином императора, охранявшим одну из его конюшен, а когда император требовал прислать 60 или [47] 100 коней, то этот Иоанн посылал их ему; и он каждый год являлся ко двору до того, как впал в немилость при дворе, а именно однажды он явился, а один из евнухов, слуг императора, нанес ему подлое оскорбление, он ударил его ремнем по лицу, что повергло его в полное отчаяние ²⁷⁰. И из-за этого подлого оскорбления, которое ему причинили, Иоанн ли Блаки, разъяренный, тотчас оставил двор и уехал в Блакию. А Блакия — очень суровая земля, которая вся закрыта горами, так что туда нельзя ни войти, ни выйти оттуда иначе как через какой-нибудь узкий проход.

LXV

Когда Иоанн вернулся восвояси, он начал всячески привечать к себе знатных людей Блакии, словно какой-нибудь могущественный человек, который располагает немалой властью; и потом он начал обещать и раздавать то одному, то другому титулы и столько понаобещал и понараздавал, что все люди страны сделались его подданными, а он стал их сеньором. Когда он стал их сеньором, то отправился к куманам ²⁷¹ и устроил так, что, входя в доверие то к одному, то к другому, сделался их другом, и все они были как бы у него в услужении и он будто бы впрямь стал их сеньором. Ну а Кумания — это земля, которая граничит с Блакией, и я вам сейчас скажу, что за народ эти куманы. Это дикий народ, который не пашет и не сеет, у которого нет ни хижин, ни домов, а имеют они только войлочные палатки, где они рождаются, а живут они молоком, сыром и мясом. Летом же там столько мух и всякой мошкары, что они не отваживаются выходить из своих палаток чуть ли не до самой зимы. А зимой, когда собираются отправиться в набег, то выходят из своих палаток и удаляются из своей страны. И мы сейчас скажем, что они делают. У каждого из них есть десяток или дюжина лошадей; и они так хорошо их приучили, что те следуют за ними повсюду, куда бы их ни повели, и время от времени они пересаживаются то на одну, то на другую лошадь. И у каждого коня, когда они вот так кочуют, имеется мешочек, подвешенный к морде, в котором хранится корм; и так-то лошадь кормится, следуя за своим хозяином, и они не перестают двигаться ни днем ни ночью. И передвигаются они столь быстро, что за одну ночь и за один день покрывают путь в шесть, или семь, или восемь дней перехода. И пока они так передвигаются, то никогда никого не преследуют и ничего не захватывают, пока не повернут в обратный путь; когда же они возвращаются обратно, вот тогда-то и захватывают добычу, угоняют людей в плен и вообще берут все, что могут добыть. А из одежды и оружия у них имеются только куртки из бараньих шкур; да еще они носят с собой луки и стрелы; и они не почитают ничего, кроме первого попавшегося им утром навстречу животного, и тот, кто его встретил, тот ему и поклоняется целый день, какое бы животное это ни было. Этих [48] куманов Иоанн ли Блаки имел у себя на службе, и каждый год они совершали набеги на землю итератора, доходя до самого Константинополя, а император не имел достаточно сил, чтобы отбиваться от них.

Когда бароны войска узнали у него посылал просить у них Иоанн ли Блаки, они сказали, что посоветуются об этом между собой; и когда они посоветовались, то пришли к худому решению, ибо они ответили, что им нет дела ни до него, ни до его помощи, но что пусть он знает, что они доставят ему хлопот и причинят ему зло, коли смогут; и он заставил их потом весьма дорого заплатить за это. И это действительно было великим позором и великим несчастьем ²⁷². И когда у него ничего не вышло с ними, он послал тогда в Рим просить, чтобы его короновали, и апостолик послал кардинала, чтобы его короновать, и таким-то образом он был коронован как король ²⁷³.

LXVI

А теперь мы расскажем вам о другом происшествии, которое случилось с монсеньером Анри, братом графа Фландрского. В то время как французы осаждали Константинополь, монсеньор Анри и люди его отряда не были при большом достатке; напротив, они довольно-таки нуждались и в продовольствии и во всех прочих вещах; и вот они прослышали о некоем городе названием Филея, который был в 10 лье от лагеря. Этот город был очень богат и полон всякого добра. Тогда монсеньор Анри взял да и собрался ь поход и ночью выехал из лагеря с тремя десятками рыцарей и многими конными оруженосцами, так что об этом совсем никто не знал ²⁷⁴. Когда он приехал в город, то сделал свое дело ²⁷⁵ и остался там на один день; а между тем, пока он находился там, он был выслежен и о нем донесли Морчофлю. Когда Морчофль проведал об этом, он повелел 4 тыс. вооруженных ратников оседлать коней и распорядился взять с собой икону ²⁷⁶, как называли греки изображение божьей матери. Императоры имели обыкновение брать ее с собою, когда шли на бой; и они питали такую великую веру в эту икону, что были уверены, будто ни один человек, который берет ее с собой в бой, не может потерпеть поражение; а поелику Морчофль не имел права нести ее, то мы верили, что именно потому он и потерпел поражение. И вот французы уже отослали свою добычу в лагерь; тогда Морчофль подстерег их возвращение, и когда он приблизился к нашим людям примерно на одно лье, то он поставил своих людей подстеречь наших и устроил засаду. Наши же люди вовсе не знали об этом; они возвращались быстрым аллюром и ничего не знали об этой ловушке. Когда греки их увидели, они принялись кричать, и наши французы огляделись. Когда они их заметили, то были сильно ошеломлены и начали вовсю взывать к господу богу и пречистой деве и были в таком смятении, что не знали, что делать, и одни [49] говорили другим: «Признаться, если мы побежим, то все мы погибли, лучше уж нам пасть, защищаясь, чем умереть, пустившись в бегство». И тогда они совершенно спокойно остановились и взяли восемь арбалетчиков, которые, у них были, поставили их в линию перед собой; а император Морчофль, предатель, и греки помчались на них галопом, и потом сильным натиском напали на них однако ни один француз благодарением божьим не коснулся ногой земли ²⁷⁷. Когда французы увидели, что греки на них нападают со всех сторон, они пустили в ход копья, а потом схватились за ножи и мизерикорды ²⁷⁸, которые были при них, и начали защищаться с такой силой, что многих убили. Когда греки увидели, что французы одерживают верх, они пришли в смятение, а потом обратились в бегство. Французы преследовали их, многих убили, а многих взяли в плен и захватили много добычи; и они преследовали императора Морчофля с добрых пол-лье, ибо думали, что захватят его; и он и его воины так торопились, что бросили и икону, и его императорскую шапку, и знаки императорского достоинства, и икону, которая вся была из золота, и вся выложена богатыми драгоценными каменьями, и была она столь прекрасна и столь богата, какой никогда не видывали, такой красивой и такой богатой. Когда французы ее увидали, они прекратили свою погоню и радостно возликовали, взяли образ и унесли его с превеликой радостью и торжеством в свой лагерь. А пока они сражались, в лагерь пришли вести, что они дерутся с греками; и когда те, кто были в лагере, услышали эти вести, они тотчас схватились за оружие и, пришпорив коней, помчались навстречу сеньору Анри, чтобы ему помочь. Однако когда они туда прискакали, то греки уже убежали, и наши французы увезли свою добычу, и они принесли оттуда икону, которая, как я вам сказал, была столь прекрасной и богатой; и когда они подъехали к лагерю, епископы и клирики, которые были в войске, вышли им навстречу процессией, и приняли икону с превеликой радостью и с большим торжеством, и передали ее епископу Труа; а потом епископы унесли ее в лагерь в церковь, которой они пользовались ²⁷⁹, и епископы пели службу, и устроили по этому случаю превеликое празднество; и в тот самый день, когда она была завоевана, все бароны договорились отдать ее в Сито, и позднее она действительно была туда доставлена ²⁸⁰. Когда Морчофль вернулся в Константинополь, то заставил поверить, будто он разбил мессира Анри и его ратников, однако иные греки с невинным видом спрашивали: «Но где же икона и инсигнии?» ²⁸¹. А другие отвечали, что все-де укрыто в безопасном месте. Вести эти разнеслись повсюду, пока французы не узнали, что Морчофль сумел внушить, будто он нанес поражение французам; и тогда французы взяли и снарядили галеру, забрали с собой икону, и подняли высоко на галере и ее и императорские инсигнии, и провели галеру с иконой и со всеми инсигниями вдоль стен от одного края [50] до другого, так что те, кто были на стенах, и многие жители города увидели все это и узнали наверняка, что это были инсигнии и икона императора.

LXVII

Когда греки это увидели, они пришли к Морчофлю и начали его стыдить и хулить его за то, что он потерял инсигнии империи и икону, за то, что уверял их, будто разгромил французов; и когда Морчофль это услышал, он защищался, как только мог, и он стал говорить: «Ну, теперь-то уж нечего падать духом, ибо я заставлю их дорого заплатить за это, и я им крепко отомщу!».

LXVIII

Потом случилось так, что все французы и все венецианцы собрались, чтобы держать между собой совет насчет того, как им действовать, и что предпринять, и кого бы они могли поставить императором, если захватят город; наконец, они порешили, что возьмут 10 французов из числа самых достойных в войске и 10 венецианцев тоже из числа самых достойных, каких только знают; и что решат эти 20, то и будет сделано, причем если императором будет избран кто-либо из французов, то патриархом изберут кого-нибудь из венецианцев. И было решено, что тот, кто станет императором, получит в свое личное владение четвертую часть империи и четвертую часть города, а остальные три четверти поделят таким образом, что половину получат венецианцы, а другую — пилигримы и все будут держать свои земли от императора ²⁸². Когда они все это решили, то заставили всех ратников войска поклясться на святых мощах, что всю добычу в золоте ли, в серебре ли или в новых тканях стоимостью в пять су и больше они снесут в лагерь для справедливого дележа, кроме утвари и продовольствия, и что не учинят насилия ни одной женщине и не будут срывать с нее платье, в которое она одета, а тот, кого застанут совершающим насилие, будет предан смерти. И их заставили также поклясться на святых мощах, что они не поднимут руку ни на монаха, ни на монашенку, ни на священника, разве только вынуждены будут к самозащите, и что они не разрушат ни церкви, ни монастыря ²⁸³.

LXIX

Потом, когда все это было обговорено, а тогда уже прошло рождество и дело близилось к великому посту ²⁸⁴, и венецианцы и французы снова начали приготовляться и снаряжать свои корабли, причем венецианцы соорудили новые мостки на своих нефах, а французы сделали осадные орудия, которые называли «кошками», «повозками» и «свиньями», чтобы подкапывать и разрушать стены ²⁸⁵; и венецианцы взяли доски, из которых строят дома. и, плотно их пригнав, покрыли настилом свои корабли, [51] а потом взяли виноградные лозы и прикрыли ими доски с тем, чтобы камнеметы не могли повредить кораблям и разнести их в щепы. И греки сильно укрепили свой город изнутри, а деревянные башни, которые были над каменными башнями, они еще прикрыли снаружи добрыми кожами, и не было такой деревянной башни, которая была бы ниже, чем в семь, или в шесть, или по меньшей мере в пять ярусов.

LXX

А потом, дело было в пятницу, примерно за 10 дней до вербного воскресенья ²⁸⁶, когда пилигримы и венецианцы закончили снаряжать свои корабли и изготовлять свои осадные орудия и приготовились идти на приступ. И тогда они построили свей корабли борт к борту, и французы перегрузили свои боевые орудия на баржи и на галеры, и они двинулись по направлению к городу, и флот растянулся по фронту едва ли не на целое лье и все пилигримы и венецианцы были превосходно вооружены. А в самом городе был холм, в той местности, со стороны которой должны были идти на приступ, так что с этого холма можно было отлично видеть поверх стен корабли, столь он был высок; Морчофль, предатель, император и вместе с ним кое-кто из его людей пришли на этот холм; а потом он повелел раскинуть свою алую палатку и трубить в серебряные трубы и бить в барабаны и устроил оглушительный шум, причем пилигримы могли все это ясно видеть, а Морчофль мог хорошо видеть корабли пилигримов ²⁸⁷.

LXXI

Когда корабли должны были вот-вот причалить, венецианцы взяли тогда дебрые канаты и подтянули свои корабли как можно ближе к стенам; а потом французы поставили свои орудия, свои «кошки», свои «повозки» и своих «черепах» для осады стен; и венецианцы взобрались на перекидные мостки своих кораблей и яростно пошли на приступ стен; в то же время двинулись на приступ и французы, пустив в ход свои орудия. Когда греки увидели, что французы идут на приступ, они принялись сбрасывать на осадные орудия французов такие огромные каменные глыбы, что и не скажешь; и они начали раздавливать, разносить в куски и превращать в щепы все эти орудия, так что никто не отваживался оставаться ни в них самих, ни под этими орудиями, а с другой стороны венецианцы не могли добраться ни до стен, ни до башен, настолько они были высокими; и в тот день венецианцы и французы ни в чем не смогли достичь успеха — ни завладеть стенами, ни городом. Когда они увидели, что не могут ничего здесь сделать, они были сильно обескуражены и отошли назад; когда греки увидели, что те отступают, они принялись тогда во всю орать и вопить, и они взобрались на стены и стали снимать с себя одежду и показывать им свои голые задницы. Когда Морчофль [52] увидел, что пилигримы отступили, он начал трубить в свои трубы и бить в свои барабаны и производить оглушительный, сверх всякой меры, шум, и он созвал своих людей и стал говорить: «Ну, вот, поглядите, сеньоры, разве я не достойный император? Никогда у вас не было такого достойного императора! Разве я не хорошо это содеял? Отныне нам нечего опасаться; я всех их повешу и предам позору!».

LXXII

Когда пилигримы увидели это, они сильно обозлились и опечалились, а потом вернулись на другой берег гавани к своим жилищам. Когда бароны возвратились и сошли с кораблей, то собрались вместе и в сильном смятении сказали, что это за свои грехи они ничего не смогли ни предпринять против города, ни прорваться вперед ²⁸⁸; и тогда епископы и клирики войска обсудили положение и рассудили, что битва является законной и что они вправе произвести добрый приступ, — ведь жители города издревле исповедовали веру, повинуясь римскому закону, а ныне вышли из повиновения ему и даже говорили, что римская вера ничего не стоит, и говорили, что все, кто ее исповедуют, — псы; и епископы сказали, что они поэтому вправе нападать на греков и что это не только не будет никаким грехом, но, напротив, явится великим благочестивым деянием.

LXXIII

И тогда стали скликать по всему лагерю, чтобы утром в воскресенье ²⁸⁹ все явились на проповедь: венецианцы и все остальные; так они и сделали. И тогда стали проповедовать в лагере епископы — епископ Суассонский, епископ Труаский, епископ Ханетест, мэтр Жан Фасет и аббат Лоосский ²⁹⁰, и они разъясняли [53] пилигримам, что битва является законной, ибо греки — предатели и убийцы и им чужда верность, ведь они убили своего законного сеньора, и они хуже евреев ²⁹¹. И епископы сказали, что именем бога и властью, данной им апостоликом, отпускают грехи всем, кто пойдет на приступ, и епископы повелели пилигримам, чтобы они как следует исповедались и причастились и чтобы они не страшились биться против греков, ибо это враги господа. И был отдан приказ разыскать и изгнать из лагеря женщин легкого поведения и всех их отослать подальше от лагеря; так и поступили: всех их посадили на корабль и увезли весьма далеко от лагеря.

LXXIV

Потом, когда епископы отговорили свои проповеди и разъяснили пилигримам, что битва является законной ²⁹², все они как следует исповедались и получили причастие. Когда настало утро понедельника ²⁹³, все пилигримы хорошенько снарядились, одели кольчуги, а венецианцы подготовили к приступу перекидные мостики своих нефов, и свои юиссье, и свои галеры; потом они выстроили их борт к борту и двинулись в путь, чтобы произвести приступ ²⁹⁴; и флот вытянулся по фронту на доброе лье; когда же они подошли к берегу и приблизились насколько могли к стенам, то бросили якорь. А когда они встали на якорь, то начали яростно атаковать, стрелять из луков, метать камни и забрасывать на башни греческий огонь; но огонь не мог одолеть башни, потому что они были покрыты кожами ²⁹⁵. А те, кто находились в башнях, отчаянно защищались и выбрасывали снаряды, по меньшей мере из 60 камнеметов, причем каждый удар попадал в корабли; корабли, однако, были так хорошо защищены дубовым настилом и виноградной лозой, что попадания не причиняли им большого вреда, хотя камни были столь велики, что один человек не мог бы поднять такой камень с земли. Император же Морчофль был на своем холме, и он приказал трубить в свои серебряные трубы, и бить в свои барабаны, и устроить превеликий шум; и он ободрял своих людей и говорил: «Ступайте туда! Ступайте сюда!», — и он посылал их туда, где видел, что в этом была особенно большая надобность. И во всем флоте имелось не более четырех или пяти нефов, которые могли бы достичь высоты башен — столь были они высоки; и все яруса деревянных башен, которые были надстроены над каменными, а таких ярусов там имелось пять, или шесть, или семь, были заполнены ратниками, которые защищали башни. И пилигримы атаковали так до тех пор, пока неф епископа Суассонского не ударился об одну из этих башен ²⁹⁶; его отнесло прямо к ней чудом божьим, ибо море никогда здесь не бывает спокойно ²⁹⁷; а на мостике этого нефа были некий венецианец и два вооруженных рыцаря ²⁹⁸; как только неф ударился о башню, венецианец сразу же ухватился за нее ногами и руками [54] и, изловчившись как только смог, проник внутрь башни. Когда он уже был внутри, ратники, которые находились на этом ярусе, — англы, даны ²⁹⁹ и греки, увидели его и подскочили к нему с секирами и мечами и всего изрубили в куски. Между тем волны опять отнесли неф, и он опять ударился об эту башню; и в то время, когда корабль снова и снова прибивало к башне, один из двух рыцарей — его имя было Андрэ де Дюрбуаз, поступает не иначе, как ухватывается ногами и руками за эту деревянную башню и ухитряется ползком пробраться в нее. Когда он оказался в ней, те, кто там были, набросились на него с секирами, мечами и стали яростно обрушивать на него удары, но поелику благодарением божьим он был в кольчуге, они его даже не ранили, ибо его оберегал господь, который не хотел ни чтобы его избивали и дальше, ни чтобы он здесь умер. Напротив, он хотел, чтобы город. был взят — в наказание за предательство греков и за убийство, которое совершил Морчофль, и за их вероломство, и чтобы все жители были опозорены; и потому рыцарь поднялся на ноги и, как только поднялся на ноги, выхватил свой меч. Когда те увидели его стоящим на ногах, они были настолько изумлены и охвачены таким страхом, что сбежали на другой ярус, пониже. Когда те, кто там находились, увидели, что воины, которые были над ними, пустились бежать вниз, они оставили этот ярус и не отважились долее оставаться там; и в башню взошел затем другой рыцарь, а потом и еще немало ратников. И когда они очутились в башне, они взяли крепкие веревки и прочно привязали неф к башне, и, когда они его привязали, взошло множество воинов; а когда волны отбрасывали неф назад, эта башня качалась так сильно, что казалось, будто корабль вот-вот опрокинет ее или — во всяком случае так им мерещилось от страха — что силой оторвет неф от нее. И когда те, кто помещались на других, более низких ярусах, увидели, что башня уже полна французов, то их обуял такой великий страх, что никто не осмелился долее оставаться там, и они все покинули башню. А Морчофль все это хорошо видел, и он подбадривал своих ратников и направлял их туда, где, как он видел, приступ ведется сильнее всего. А между тем, как только эта башня была взята столь чудесным образом, о другую башню ударился неф сеньора Пьера де Брешэля; и когда он ударился об нее снова, те, кто были на мостике нефа, храбро атаковали эту башню, да так успешно, что чудом божьим и эта башня тоже была взята.

LXXV

Когда эти две башни были взяты и захвачены нашими людьми, то они не отваживались двигаться дальше, ибо увидели на стене вокруг себя, и в других башнях, и внизу у стен множество ратников — и это было подлинное чудо, сколько их там было. Когда мессир Пьер Амьенский увидел, что те, кто были в башнях, [55] не трогаются с места, и когда увидел, в каком положении находятся греки, он поступил не иначе, как сошел со своими воинами на сушу, заняв клочок твердой земли, что 6ыл между морем и стеной. Когда они сошли, то поглядели вперед и увидели замаскированный вход: створки прежних ворот были вырваны, а сам вход снова замурован; тогда Пьер Амьенский подступил туда, имея при себе всего с десяток рыцарей и всего около 60 оруженосцев. Там был также клирик по имени Альом де Клари, который выказывал великую отвагу всегда, когда в том являлась нужда; он был первым во всех стычках, где участвовал; а при взятии Галатской башни этот клирик, то и дело рискуя собственной жизнью, совершил подвигов больше, чем кто-либо иной, кроме сеньора Пьера де Брешэля. А уж этот превзошел всех других — и знатных, и низкородных, и не было там никого, кто совершил бы столько ратных подвигов и выказал бы столько доблести, рискуя собственной жизнью, как это сделал Пьер де Брешэль. Когда они подступили к этому замаскированному входу, то стали наносить сильные удары копьями, а с высоты стен глыбы падали на них так часто и столько их бросали оттуда, что казалось, они вот-вот будут погребены под камнями; а те, кто находились наверху, имели щиты и таржи ³⁰⁰, которыми они прикрывали тех, кто пробивали замаскированный вход. И со стен на них бросали котелки с кипящей смолой, и греческий огонь, и громадные камни, так что это было чудом божьим, что всех их не раздавило; и мессир Пьер и его воины не щадили там своих сил, предпринимая эти ратные труды и старания, и они продолжали так крушить этот замаскированный вход секирами и добрыми мечами, дрекольем, железными ломами и копьями, что сделали там большой пролом. И когда вход был пробит, они заглянули и увидели столько людей — и знатных, и низкородных, что казалось, там было полмира; и они не отваживались туда войти.

LXXVI

Когда Альом, клирик, увидел, что никто не осмеливается туда войти, он вышел вперед и сказал, что войдет туда. Ну а там был некий рыцарь, его брат по имени Робер де Клари ³⁰¹, который запретил ему это делать и который сказал, что он не сумеет туда войти, а клирик сказал, что сделает это; и вот он пополз туда, цепляясь ногами и руками; и когда его брат увидел это, то схватил его за ногу и начал тянуть к себе, но клирику все же удалось туда войти наперекор своему брату. Когда он уже был внутри, то греки, а их там было превеликое множество, ринулись к нему, а те, кто стояли на стенах встречали его, сбрасывая огромные камни. Когда клирик увидел это, он выхватил свой нож, кинулся на них и заставил обратиться в бегство, гоня перед собой как скот. И тогда он крикнул тем, кто был снаружи, — сеньору Пьеррону ³⁰² и его людям: «Сеньоры, идите [56] смело! Я вижу, что они отступают в полном расстройстве и бегут». Когда мессир Пьер и его люди, которые были снаружи, услышали это, они вступили в пролом, а их было не более десятка рыцарей, но с ними было еще около 60 оруженосцев и все были пешими. И когда они проникли внутрь и те, которые были на стенах или вблизи этого места, увидели их, они были охвачены таким страхом, что не отважились оставаться в этом месте и покинули большую часть стены, а потом побежали кто куда. А император Морчофль, предатель, стоял очень близко оттуда, на расстоянии не более того, чем пролетел бы кинутый камень, и он велел трубить в свои серебряные трубы и бить в барабаны и устроил весьма сильный шум.

LXXVII

Когда он увидел монсеньора Пьеррона и его людей, увидел, что они, будучи пешими, уже проникли в город, то пришпорил своего коня и притворился, что мчится на них, но проскакал-то с полпути, устроив лишь видимость столь великого зрелища. Когда мессир Пьер увидел, что он приближается, то начал ободрять своих людей, говоря: «Ну, сеньоры, теперь вам настает время действовать храбро! Сейчас у нас будет бой; сюда приближается император. Смотрите, чтобы Никто не посмел отступить, а помышляйте только о том, чтобы выказать отвагу!»

LXXVIII

Когда Морчофль, предатель, увидел, что они совсем не собираются бежать, он остановился, а потом возвратился к своим палаткам. Когда мессир Пьер увидел, что император повернул назад, он выслал отряд своих оруженосцев к воротам, которые были поблизости, и приказал разнести их в куски и открыть. И они пошли и вот они начали наносить удары по этим воротам секирами и мечами до тех пор, пока не разбили большие железные задвижки и засовы, которые были очень прочными, и не отперли ворота. И когда ворота были отперты, а те, кто находились по ею сторону, увидели это, они подогнали свои юиссье, вывели из них коней, а потом вскочили на них и через эти ворота с ходу въехали в город ³⁰³. И когда все французы уже были внутри, все на конях, и когда император Морчофль, предатель, увидел их, его охватил такой страх, что он оставил там свои палатки и свои сокровища и пустился наутек в город, который был очень велик и в длину и в ширину — там говорили, что обойти стены города — это все равно, что пройти добрых девять лье; а длина стен, которые опоясывали город, столь велика, что внутри он имеет два французских лье в длину и два — в ширину; и тогда сеньор Пьер де Брешэль завладел палатками Морчофля, и его сундуками, и его сокровищами, которые он там оставил ³⁰⁴. Когда те, кто защищали башни и стены, увидели, что французы вошли в город и что [57] их император бежал, они не отважились остаться там, а побежали кто куда; вот таким-то образом город был взят. Когда город был таким образом взят и французы вошли в него, они вели там себя совершенно мирно и спокойно. Потом знатные бароны собрались и держали совет между собой, что им делать дальше; наконец, по войску прокричали, чтобы никто не вздумал продвигаться в глубь города, потому что это опасно — как бы в них не стали бросать камни со дворцов, которые были очень велики и высоки, и как бы их не стали убивать на улицах, которые были столь узки, что они не смогли бы там как следует защищаться, или как бы их не отрезали огнем и не спалили бы. И из-за угрозы всех этих бед и опасностей они не отважились углубиться в город и разбрестись по нему, а преспокойно оставались прямо там, где были; и бароны договорились на этом совете о том, что, если греки, у которых было еще в сто раз больше людей, способных носить оружие, чем у французов, захотят сражаться на следующий день, тогда пусть поутру на следующий день крестоносцы вооружатся, выстроят свои боевые отряды и пусть ожидают греков на площади, которая была перед ними в городе; а если греки не захотят ни сражаться, ни сдать город, то надо будет узнать, с какой стороны дует ветер, и подкинуть огонь с наветренной стороны, и поджечь греков; тогда-то уже они одолеют их силою ³⁰⁵. С этим советом согласились все бароны. Когда наступил вечер, пилигримы скинули кольчуги, и дали себе отдых, и подкрепились, и улеглись на ночь спать там, где были, напротив своих кораблей, с внутренней стороны стен.

LXXIX

Когда дело подошло к полуночи, и император Морчофль, предатель, проведал, что все французы в городе, его охватил весьма сильный страх и он не рискнул там оставаться долее; и вот в полночь он бежал из города так, что никто ничего об этом не знал ³⁰⁶. Когда греки увидели, что их император убежал, они разыскали в городе некоего знатного мужа по имени Ласкер ³⁰⁷ и прямо этой же ночью спешно поставили его императором. Когда он был поставлен императором, то не отважился там остаться, а еще до восхода сел на галеру, переплыл рукав Св. Георгия и уехал в Никею Великую, а это богатый город; там он остановился и потом стал в нем сеньором и императором.

LXXX

Когда настало утро следующего дня ³⁰⁸, священники и клирики ³⁰⁹ в полном облачении явились процессией в лагерь французов и туда пришли также англы, даны и люди других наций и громкими голосами просили их о милосердии, рассказали им обо всем, что содеяли греки, а потом сказали им, что все греки бежали ³¹⁰ и в городе никого не осталось, кроме бедного люда. [59] Когда французы это услышали, они очень обрадовались; а потом по лагерю объявили, чтобы никто не брал себе жилища, прежде чем не установят, как их будут брать. И тогда собрались знатные люди, могущественные люди и держали совет между собою» так что ни меньшой люд, ни бедные рыцари вовсе ничего об этом не знали, и порешили, что они возьмут себе лучшие дома города ³¹¹, и именно с тех пор они начали предавать меньшой люд, и выказывать свое вероломство, и быть дурными сотоварищами, за что и заплатили потом очень дорого, как мы вам расскажем дальше ³¹². И потом они послали захватить все самые лучшие и самые богатые дома в городе, так что они заняли все их, прежде чем бедные рыцари и меньшой люд успели узнать об этом. А когда бедные люди узнали об этом, то двинулись кто куда и взяли то,. что смогли взять; и они нашли много жилищ и много заняли их, а много еще и осталось, ибо город был очень велик и весьма многолюден. А маркиз велел взять себе дворец Львиную Пасть ³¹³, и монастырь св. Софи ³¹⁴, и дома патриарха; и другие знатные люди, такие, как графы, повелели взять себе самые богатые дворцы и самые богатые аббатства, какие только там можно было сыскать ³¹⁵; и после того как город был взят, они не причинили зла ни беднякам, ни богачам ³¹⁶. Напротив, те, кто хотели уйти из города, ушли, а кто хотели остаться, остались; а ушли из города самые богатые жители.

LXXXI

А потом приказали, чтобы все захваченное добро было снесено в некое аббатство, которое было в городе. Туда и было снесено все добро, и они выбрали 10 знатных рыцарей из пилигримов, и 10 венецианцев, которых считали честными, и поставили их охранять это добро. Когда добро было туда принесено, а оно было очень богатым, и столько там было богатой утвари из золота и из серебра, и столько златотканых материй, и столько-богатых сокровищ, что это было настоящим чудом, все это громадное добро, которое туда было снесено; и никогда с самого сотворения мира не было видано и завоевано столь громадное количество добра, столь благородного ³¹⁷ или столь богатого — ни во времена Александра, ни во времена Карла Великого, ни до, ни после; сам же я думаю, что и в 40 самых богатых городах мира едва ли нашлось бы столько добра, сколько было найдено в Константинополе. Да и греки говорят, что две трети земных богатств собраны в Константинополе, а треть разбросана по свету ³¹⁸. И те самые люди, которые должны были охранять добро, растаскивали драгоценности из золота и все, что хотели, и так разворовывали добро; и каждый из могущественных людей брал себе либо золотую утварь, либо златотканые шелка, либо то, что ему больше нравилось, и потом уносил. Таким-то вот образом начали они расхищать добро, так что ничто не было разделено к [59] общему благу войска или ко благу бедных рыцарей или оруженосцев, которые помогли завоевать это добро, кроме разве крупного серебра вроде серебряных тазов, которыми знатные горожанки пользовались в своих банях. Остальное же добро, которое оставалось для дележа, было расхищено таким вот худым путем, как я уже вам об этом сказал, но венецианцы так или иначе получили свою половину; а драгоценные камни и великие сокровища, которые оставались, чтобы их разделить, все это ушло бесчестными путями, как мы вам потом еще расскажем.

Комментарии

196 Jurer seur sains — формулировка, понимаемая исследователями по-разному: иногда ее переводят «поклясться на св. мощах», в других случаях — «поклясться на Евангелии». Представляется, что Робер де Клари имеет в виду клятву, сопровождавшуюся прикосновением к каким-либо священным реликвиям.

197 Дата отплытия флота — 24 мая 1203 г.

198 Bouk d'Ave — буквально: «горловина воды» (Boux d'Ave — Bouche d'Еаu). Следуя народной этимологии, Робер де Клари передает таким образом греческое название гавани Авидос (Абидос) при входе в Дарданеллы.

199 Известие почти соответствует действительности,

200 «Рукав Св. Георгия» — наименование, употреблявшееся на Западе со времени Первого крестового похода для обозначения Босфора в целом. У Робера де Клари — обозначение всего пролива Геллеспонта (Дарданеллы) до конца Босфора. Название произошло либо от монастыря св. Георгия в Мангане, либо от арсенала в крепости Константинополя, господствовавшей над Босфором.

201 Флот остановился 23 июня у монастыря св. Стефана, в 3 (а не в одном) лье от Константинополя.

202 Имеется в виду Халкидон, на правом берегу Босфора.

203 Венецианские источники относят это посольство еще к тому времени, когда крестоносцы собрались в Венеции, и приписывают ему намерение разорвать ее связь с крестоносцами, побудив, напротив, к союзу с Византией. В действительности, как явствует из рассказа Жоффруа де Виллардуэна и некоторых эпистолярных памятников, Алексей III отправил к крестоносцам в Скутари итальянца Николу Росси с грамотой, в которой предлагалась дружба, я с устным сообщением к Бонифацию Монферратскому. Довольно резкий ответ послу дал Конон Бетюнский: предводители крестоносцев отказались вести переговоры, пока Алексей V не отречется от власти.

204 Рассказ Робера де Клари полностью совпадает здесь с изложением того же эпизода у Виллардуэна.

205 Из писем крестоносцев известно, что по указанию Алексея   среди населения столицы была развернута враждебная латинянам агитация — они де намерены уничтожить «старинные свободы» и др.

206 5 июля 1203 г.

207 Жоффруа де Виллардуэн рассказывает о высадке крестоносцев у Константинополя в следующих выражениях: «И стояло прекрасное утро, солнце только что взошло; и император Алексеи на другой стороне ждал их со множеством своих отрядов и многолюдным войском. И вот трубят трубы, и каждая галера была привязана к юиссье, чтобы переплыть более безопасно на другую сторону. Никто не спрашивал, кому выступать вперед первому; кто мог раньше, раньше и причаливал. И рыцари выходили из юиссье и прыгали в море, погружаясь по пояс в полном вооружении, с опущенными забралами и с мечом в руке, и добрые лучники, и оруженосцы, и арбалетчики — все были на своем месте, где случилось пристать к берегу. И греки прикинулись, будто собираются сопротивляться, но как только были нацелены копья, греки обратили тыл и предоставили им берег. И знайте, что еще никогда никакой порт не был взят столь славно. Тогда моряки начали отворять дверцы юиссье и перебрасывать мостики; и стали выводить коней; и рыцари начали вскакивать на коней, и боевые отряды начали строиться, как надлежало».

208 Имеется в виду, вероятно, мост через реку Барбиссу, впадающую в залив Золотого Рога. По Виллардуэну, греки разрушили этот мост, и крестоносцам пришлось его чинить целый день и целую ночь. Некоторые исследователи высказывают сомнения по поводу локализации моста и его существования вообще.

209 Залив Золотой Рог — главный стратегический центр обороны Константинополя. Залив глубоко вдается в сушу, как бы разделяя город надвое.

210 Эта железная цепь, укрепленная на громадных «балках» и удерживавшаяся на поверхности воды деревянными брусьями-поплавками, запирала константинопольский порт, позволяя контролировать вход и выход кораблей в открытое море. Подобные цепи имелись также в Афинах, Задаре и других морских гаванях. Чтобы прорвать цепь, нужно было пустить боевой корабль со специальным приспособлением — гигантскими «ножницами» или прочным тараном, под натиском которого цепь разрывалась. Цепь, перегораживавшая Золотой Рог, существовала уже в начале VIII в. На протяжении истории Византии она натягивалась для противодействия вражеским судам по крайней мере пять раз: в 717 — 718 г. — против арабского флота; в декабре 821 г. — во время восстания Фомы Славянина, пытавшегося в союзе с арабами захватить столицу; в 969 г. — перед лицом опасности со стороны Руси; в 1203 г. — во время событий, описываемых Робером де Клари; в 1453 г. — во время осады Константинополя османами. Цепь тянулась от Акрополя (от башни Кентенарий) в Перу к Галатской башне. Механизм, регулировавший положение цепи, был устроен таким образом, что ее натягивали и отпускали со стороны города, а в Пере она была наглухо присоединена к башне.

211 Галатскую башню защищали наемники — норманны и датчане, а также пизанцы и генуэзцы, которые, отстаивая свои коммерческие интересы в Византии, стремились воспрепятствовать успеху крестоносцев, ибо он привел бы к усилению позиций Венеции. Венецианские источники обходят данный эпизод молчанием, упоминая лишь о том, что цепь, запиравшая гавань, была разорвана венецианским кораблем «Орел».

212 Высказывалось предложение, что здесь имеется в виду Юстинианов мост, или мост св. Каллиника, перекинутый через Золотой Рог в северо-восточной части Константинополя, у Влахернского дворца (чуть выше современного Галатского моста).

213 Лагерь был окружен бревенчатым ограждением. Располагался между Влахернским дворцом и монастырем Космы и Дамиана (см. примеч. 231).

214 Венецианские и другие итальянские корабли были оснащены треугольными («латинскими») парусами, которые держались на длинных деревянных рангоутах (или нокреях), прикреплявшихся диагонально к мачте.

215 Туаза (toise) почти равнялась морской сажени, или шести стопам (футам). Цифры Робера де Клари сомнительны: рангоут в 30 туаз имел бы длину 180 стоп, между тем, например, граф де СенПоль в сроем письме к Анри Лувэнскому говорит, что мостики из этих рангоутов, переброшенные с кораблей, были каждый в 100 стоп. Хронист, следовательно, впадает здесь и сильное преувеличение. В гл. XCII он определит высоту двух колонн в Константинополе в 50 туаз, или 300 стоп, что чуть ли не вдвое превышает чх действительную высоту.

216 Эсклавина — грубая холщевая ткань.

217 Мангоннель (мангонно) — передвижное метательное осадное орудие типа баллисты. Сходно по устройству с так называемым требюшэ.

218 Аналогичное описание осады — у Виллардуэна и в письме Гюга де СенПоль к Анри Лувэнсквму.

219 Ворота св. Романа.

220 Данные о численности византийской конницы, выведенной через ворота св. Романа и построенной перед стенами для обороны, недостоверны, они противоречат собственным сведениям Робера де Клари (гл. XLVII, где фигурируют девять боевых отрядов во главе с императором, причем в каждом из них было не менее 3, 4 и даже 5 тыс. всадников, следовательно, всего 30 — 40 тыс. конных воинов). Если принять среднюю численность отряда равной 4 тыс. воинов, то в 17 отрядах насчитывалось бы 50 — 70 тыс., а не 100 тыс. воинов!

221 Это были, вероятно, оруженосцы.

222 По Виллардуэну. командование вторым отрядом вверили Анри Фландрскому, Матье де Валинкуру и Бодуэну де Боревуару.

223 Третьим отрядом, по Виллардуэну, предводительствовали Гюг де СенПоль. племянник Пьера Амьенского, Юсташ де Кантелэ и Ансо де Кайо.

224 Бонифаций Монферратский.

225 Луи Блуаский и Шартрский.

226 Более легально перечисляет рыцарей, входивших в этот отряд, Виллардуэн, называя Матье де Монморанси, самого себя, Ожье де Сен-Шерона, Манессье де л'Иля, Милона де Бребана, Макэра де СенМенэу, Жана Фуанона, Гюи де Шаппа с племянником Кларембо и Робера де Ронсуа.

227 Виллардуэн приводит имена наиболее видных рыцарей: Эд де Шанлитт с братом Гийомом, Рено де Дампьер с братом Эдом, Гюи де Пем с братом Эмоном, Одо де ла Рош и Гюи де Конфлан.

228 Описание состава и диспозиции боевых отрядов, а также перечень их командиров по большей части довольно точно, хотя и не полностью совпадают с сведениями Жоффруа де Виллардуэна, по которым первым отрядом действительно предводительствовал Бодуэн Фландрский, вторым (см. примеч. 222) — его брат Анри вместе с Матье де Валинкуром и Бодуэном де Боревуаром, третьим — Гюг де СенПоль и Пьер Амьенский, четвертым — Луи Блуаский и Шартрский, пятым — Матье де Монморанси (тут были и шампанцы), шестым — бургундцы, седьмым — Бонифаций Монферратский, под начальством которого находились ломбардцы, тосканцы и немцы.

229 Эпизод отсутствует у всех остальных хронистов крестового похода.

230 Аррас — город во Франции. По рассказу Никиты Хониата, этот, первый и самый малый из трех пожаров, учиненных крестоносцами в 1203 — 1204 гг., уничтожил все в той части города, которая охватывала территорию от Влахернского дворца до монастыря Эвергета; выгорела, вероятно, треть этой части городского «треугольника».

231 Палисад — деревянное заграждение (из мощных бревен заостренных сверху, врытых в землю и соединенных поперечными брусьями), которое воздвигалось вокруг лагеря.

232 Глагол vint, употребленный хронистом, свидетельствует о его собственном участии в боевых действия —

233 Это была река Ликос.

234 Описание этого эпизода дают также Жоффруа де Виллардуэн, Никита .Хониат и другие очевидцы

235 Разумеется, «порицание», вынесенное константинопольскими «женщинами и девицами» императору, — плод воображения хрониста.

236 Алексеи III бежал ночью 17 июля. По сооищениям других хронистов, византийских и латинских, он взял с собой все золото, какое только смог, и вместе с дочерью Ириной, несколькими приближенными, родственниками и сожительницами уехал в Адрианополь, где ему якобы уже было подготовлено убежище.

237 Повидимому, хронист имеет в виду приверженцев Исаака II Ангела.

238 Имеется в виду Маргарита Венгерская, дочь Белы III и внучка Людовика VII (по матери), вышедшая в 1186 г. замуж за Исаака II Ангела и сменившая имя на Марию.

239 История восстановления Исаака II Ангела на престоле окрашена у Робера де Клари домыслами. В действительности его освободили и восстановили на престоле уже в ночь бегства Алексея III, чтобы избежать вмешательства латинян в дела Византии. На следующий день, 18 июля, в лагерь крестоносцев отправили вестников с целью уведомить о происшедшем и объявить наследником престола царевича Алексея. Латиняне, опасаясь западни, поручили сперва выяснить положение в Константинополе своим людям (Матье де Монморанси, Жоффруа де Виллардуэну и двум венецианцам, представлявшим дожа Дандоло) и только после того царевича проводили в Константинополь, где он встретился с Исааком II, а 1 августа был коронован в храме св. Софии как соправитель отца.

240 Morchotles — Алексей V Дука, прозванный Мурцуфлом («насупленный»), потому что, по разъяснению Никиты Хониата, у него всегда были нахмурены густые брови, сходившиеся на переносице, и глаза были темными, глубоко запавшими. Он принадлежал к знатному семейству Дуков. Гунтер Пэрисский утверждает, будто Мурцуфл, «муж знатный, но вероломный», был одним из главарей заговора, составленного некогда с целью низвержения Исаака II и водворения на престоле его брата — Алексея III. Имеются основания предполагать, что он являлся вдохновителем заговора и против Алексея III (31 июля 1201 г.).

241 Иконийский султан Гайат альДин Хосров I (1192 — 1196), действительно, по сообщению Абуль-фиды, лишенный власти своим братом Рокн ад-Дином Сулейманом II. Низвергнутый султан обратился за помощью к Мануи-лу I и получил ее, но все же был разгромлен п, бежав, укрылся в Византии, благожелательно встреченный Алексеем III Напротив, из повествования Никиты Хониата о событиях 1205 г., а также ряда восточных источников следует, что султан отвоевал свое царство совсем недавно.

242 Агнеса, вдова сперва Алексея II, затем Андроника I Комнина, в третий раз вышедшая замуж за Феодора Врану.

243 В холодном и даже жестком отношении бывшей француженки к крестоносцам отразилась политическая позиция Феодора Враны, враждебного Исааку II.

244 Граф Луи Блуаский был сыном Алисы, сводной сестры Агнесы, т. е. ее племянником.

245 Имеется в виду Сантьяго-де-Компостелла (северо-западная Испания) — один из центров паломничеств в Западной Европе.

246 Сообщение Робера де Клари, по-видимому, отражает реальный факт, о котором он мог слышать от очевидцев. Правда, какие-либо данные для идентификации упоминаемого персонажа отсутствуют, однако в остальном сведения хрониста подтверждаются. Кардинал-епископ Жак де Витри, знавший обычаи нубийцев (во время Пятого крестового похода они уже были христианами яковитского толкав передает, что, прежде чем подвергнуть своих новорожденных крещению водой, на лбу младенцев выжигали знак креста раскаленным железом; иногда такие знаки выжигали на щеках, «ложно думая, будто они таким образом очищены огнем».

247 Робер де Клари имеет здесь в виду Алексея IV.

248 В предыдущей главке об Алексее говорится как об уже коронованном государе-соправителе, но, скорее всего, речь идет о том, что он фактически был признан императором, чем о формальном акте коронации.

249 1 августа 1203 г. (см. примеч. 239).

250 По обыкновению, Робер де Клари путается в цифровых выкладках: если венецианцам выплатили остаток долга в сумме 36 тыс. марок, то из 50 тыс. марок, полученных крестоносцами от Алексея IV, у них — после расчета с венецианцами — осталось всего 14 тыс., а не 20 тыс. марок.

251 Судя по рассказу Никиты Хониата, Алексей IV, навлекший на себя неудовольствие придворной аристократии союзом с латинянами, охотно предпринял эту завоевательную экспедицию: она позволила ему удалиться из города. Крестоносцы последовали за ним, тем более что время для переезда в Св. землю уже было неподходящим (конец лета). Они запросили у императора при этом крупные суммы так, Бонифаций потребовал 16 тыс. кентинариев (т. е. 1600 фунтов) золота. Поход длился с середины августа до 11 ноября 1203 г.

252 Условия договоренности между Исааком II и крестоносцами, если она имела место во время >его восстановления на престоле, неизвестны. По-видимому, были подтверждены обязательства, принятые царевичем Алексеем в 1203 г.

253 Сведения Робера де Клари относительно этого похода гораздо более скудны, чем данные Виллардуэна, заслуживающие и большего доверия, равно как и известия Никиты Хониата, согласно которым под власть Алексея IV перешли все города Фракии, включая Адрианополь. Крайними рубежами завоеванной территории стали Адрианополь и Кипсела.

254 1 ноября 1203 г.

255 Алексей IV отправился в поход, чтобы на деле лишить Алексея III власти в стране. Между тем 19 августа на город обрушился второй пожар. Как повествует Никита Хониат, банда фламандцев, пизанцев и венецианцев ввязалась в уличную схватку с греками в восточной части города. Латиняне подожгли находившуюся там мечеть. Огонь быстро охватил густонаселенные кварталы от Золотого Рога до Мраморного моря, угрожая храму св. Софии, распространился на улицы, примыкавшие к ипподрому, уничтожил портики главной магистрали столицы и значительную часть самых богатых кварталов. Пожар, по словам Виллардуэна, был столь огромен, что никто не в состоянии был его погасить. Эти события усилили и без того враждебное отношение константинопольцев к крестоносцам, так что у Алексея IV и в самом деле были основания ье доверять грекам.

256 Алексей V Дука (Мурцуфл) был известен своей враждебностью к латинянам.

257 Византийский историк Георгий Акрополит также отмечает, что против выполнения обещаний крестоносцам выступали как придворная аристократия, так и простой народ. Вообще византийские авторы изображают Алексея IV игрушкой в руках завоевателей — от начала до окончательного крушения его власти Примерно так же излагает события и Никита Хониат.

258 Жоффруа де Виллардуэн рассказывает, что в состав депутации входили Конон Бетюнский, Милон ле Бребан и он сам от «пилигримов», а три других лица, назначенных дожем, представляли венецианскую сторону. Послы двинулись ко Влахернскому дворцу на конях с мечами наголо, понимая, что подвергаются «из-за вероломства греков» большой опасности.

259 Жоффруа де Виллардуэн умалчивает о решительной позиции Алексея IV, менее же пристрастные западные авторы освещают положение именно таким образом.

260 В рукописи в этом месте пропущены четыре строки.

261 Военный флот Византии, как рассказывает Никита Хониат, находился в то время в крайне плачевном состоянии.

262 Попытка сжечь флот крестоносцев была предпринята 1 января 1204 г.

263 Т. е. увидели греческие брандеры.

264 О стараниях греков уничтожить огнем венецианский флот сообщают также Жоффруа де Виллардуэн и автор хроники «Константинопольское опустошение», подтверждающий в частности известие о гибели одного корабля.

265 В Константинополе действительно имели место попытки дворцового переворота.

266 Алексей IV был арестован Мурцуфлом, официальное положение которого давало ему свободный вход во дворец, в ночь на 28 января 1204 г.; его отвели к тюрьму, где через несколько дней, в начале февраля 1204 г., он был задушен. Что касается Исаака II, то, согласно известиям Никиты Хониата и Виллардуэна, он, не выдержав постигших его потрясений, умер еще до убийства Алексея IV.

267 Мурцуфл был провозглашен императором под именем Алексея V 5 февраля 1204 г. К этому же времени относится, вероятно, и умерщвление Алексея IV, которого он дважды или трижды пытался отравить, а затем приказал задушить.

268 Сходным образом рисуют ситуацию и другие латинские хронисты.

269 Речь идет о болгарском царе Иоаннитце, который сам себя называл Калоиоанном (Иоанн Прекрасный, или Добрый). Робер де Клари явно не осведомлен о предыстории «Иоанна ли Блаки». Это был младший из трех братьев Асенидов, который, после того как двух его старших братьев Асеня и Петра убили в Византии, унаследовал в 1197 г. власть над Болгарией, добившейся еще в 1186 — 1187 гг. независимости.

270 В действительности оскорблению — ударом по лицу, нанесенным севастократором Иоанном, — подвергся его старший брат Асень. Сам Иоаннитца с весны 1188 г. находился в заключении в Константинополе, но вскоре был освобожден ив 1197 г. стал правителем Второго Болгарского царства.

271 Куманы, или команы (половцы), — кочевые племена тюркского происхождения, занимавшие обширную территорию к северу от Дуная. Разводили коней, верблюдов, быков, коров. Близ Дуная и на Балканах появлялись только в холодное время года — между октябрем и апрелем, в теплые же месяцы передвигались далеко к северу и северо-востоку, к границам Руси. Куманы действительно были вначале союзниками Петра и Асеня, затем Калояна, который. согласно преданию, даже женился на половчанке.

272 Робер де Клари имеет в виду поражение, нанесенное болгарами войску Латинской империи в битве под Адрианополем 14 апреля 1205 г.

273 Иннокентий III, добиваясь подчинения Болгарии римско-католической церкви, в 1204 г. уполномочил кардинала Льва короновать Иоаннитцу и облечь архиепископа Василия Тырновского саном примаса Болгарской церкви.

274 Рейд происходил в феврале 1204 г. Филея — город на берегу Черного моря.

275 Способ выражения, к которому прибегает хронист, формулируя свою мысль околичностями, ясно свидетельствует о подтексте формулировки «сделали свое дело» («si fist s'en fait»): участники набега на Филею дотла разорили город.

276 У Робера де Клари — ansconne, искаж. греч. eikon, т. е. икона. Вероятно, он слышал это слово во время пребывания в Константинополе.

277 Т. е. не был сброшен с лошади.

278 Misericordes, «милосердники» — остро заточенные кинжалы, которыми пронзали рыцаря, сброшенного с лошади, сквозь его доспехи, если он не просил пощады (misericorde).

279 Из этой фразы явствует, что во время пребывания у Константинополя крестоносцы использовали для своих религиозных надобностей какую-то из православных церквей.

280 Эпизод, случившийся во время грабительского рейда рыцарей на Филею (2 февраля 1204 г.) — захват иконы — упоминается многими хронистами. Идентифицировать икону с каким-нибудь известным произведением византийской иконописи до сих пор не удалось. Средневековые авторы описывают ее как изображение богородицы, якобы нарисованное св. Лукой и называвшееся Одигитрией — икона считалась защитницей Константинополя. Исследователями этот взгляд отвергается. К тому же икона, захваченная рыцарями, никогда не передавалась в аббатство Сито. В описи реликвий, доставленных из Константинополя на Запад (ее составил в конце XIX в. П. Риан), икона эта не значится. Одигитрия же попала позднее в руки венецианцев (см. гл. CXIV).

281 Инсигнии (1'enseingne) — знаки императорского достоинства (скипетр и проч).

282 Фактически здесь передаются, правда с существенными неточностями, условия подписанного предводителями крестоносцев и венецианцами в марте 1204 г. договора «О разделе империи».

283 Жоффруа де Виллардуэн ни слова не говорит о такого рода клятвенных обязательствах рыцарей.

284 10 марта 1204 г.

285 «Кошка» — огромных размеров осадное орудие XII — XIII вв. (до 5 м в высоту и до 10 м в длину), служившее для бросания (с помощью двух рычагов) камней и зажженных факелов на расстояние от 1000 до 1500 м. Один из рычагов по форме напоминал кошачью лапу — отсюда название орудия.

«Повозка» — осадное орудие на трех полуколесах, так что его можно было быстро и вплотную придвинуть к вражеским стенам,

«Свинья», или «черепаха» — передвижная деревянная башня, под прикрытием которой осаждающие, находясь в ней, могли приблизиться к стенам противника.

286 Вербное воскресенье приходилось в 1204 г. на 18 апреля; таким образом, «пятница примерно за 10 дней до него» — 9 апреля. Виллардуэн и приводит эту дату. Значит, Робер де Клари довольно точно указывает день первого приступа.

287 По венецианским источникам, приступ был произведен у той части стен, которая примыкала к монастырю Пантэпонта, расположенному на холме (здесь стоял шатер Алексея V, что в общем совпадает с сообщением Робера де Клари). Жоффруа де Виллардуэн соотносит место приступа с тем же, где был осуществлен первый штурм Константинополя (11 — 17 июля 1203 г.), — на левом берегу гавани, близ Влахернского дворца; по Никите Хониату, приступ произвели с берега между монастырем Евергета и Влахернским дворцом.

288 Официально нападение на Константинополь считалось «грехом», ибо, согласно постановлению Нарбоннского собора, происходившего еще в год «великой схизмы» (1054 г.), означало бы пролитие крови самого Христа. У Робера де Клари явно слышится отзвук этой точки зрения.

289 Воскресенье «Страстной недели» — 11 апреля 1204 г.

290 Имеются в виду епископы Нивелон Суассонский, Гарнье де Тренель Труаский, Конрад Гальберштадтский, канцлер Бодуэна Фландрского Жан Нуайонский и аббат Симон Лоосский.

291 Т. е. хуже тех, кто некогда, согласно богословской традиции, распяли Иисуса Христа, — аргумент, который, видимо, должен был, по мнению духовенства, показаться крестоносцам особенно убедительным, вызвав у них взрыв религиозной ненависти к грекам.

292 Этот текст отчетливо раскрывает позицию церковников, сопровождавших венецианско-крестоносную армаду и осуществлявших волю Иннокентия III. Сведения Робера де Клари, таким образом, один из убедительнейших доводов в пользу той точки зрения, согласно которой папство явилось фактическим соучастником политических сил, придавших крестовому походу антиконстантинопольское направление.

293 12 апреля 1204 г.

294 Приступ был произведен со стороны «морских стен», тянувшихся вдоль Золотого Рога.

295 Греческий огонь (grijois) — горючая смесь из селитры и нефти, с давних пор использовавшаяся вначале лишь византийцами, притом в морских сражениях: через особые трубы жидкость выбрасывалась на неприятельский корабл», который таким образом предавался пламени. Во времена крестовых походов греческий огонь был уже широко известен и на Западе, и на Востоке, причем применялся как в морских, так и в сухопутных боях. В данном случае хронист указывает на безрезультатность использования греческого огня крестоносцами, поскольку деревянные башни константинопольских стен были защищены кожами, смоченными водой.

296 В письме латинского императора Бодуэна I папе Иннокентию III (вскоре по взятии Константинополя) отмечается, что башня подверглась атаке связанных между собой кораблей епископов Суассонского и Труаского — «Рай» и «Пилигрим». Жоффруа де Виллардуэн также упоминает оба корабля по названиям, причем его рассказ совпадает с повествованием Робера де Клари.

297 Виллардуэн и венецианские хронисты пишут о том, что дул северный ветер («борей»).

298 Их имена известны из других источников: венецианца звали Пьстро. Альберти, рыцарей — Андрэ де Дюрбуаз и Жан де Шуази. В хронике Виллардуэна фигурирует лишь Андрэ д'Юрбуаз, венецианец же не назван по имени. Напротив, в венецианских хрониках упоминается только Пьетро Альберти.

299 Речь идет о наемных воинах, находившихся на службе византийских императоров, — англосаксах и датчанах.

300 Тарж — металлический треугольный щит, прикрывавший чуть более половины груди и левое плечо. Обычно на него наносились геральдические изображения.

301 Автор говорит здесь о самом себе.

302 Пьеррон — косвенный падеж имени Пьер: имеется в виду Пьер Амьенский.

303 Виллардуэн умалчивает об этом эпизоде, который, видимо, был решающим при взятии города.

304 О том же сообщают Гунтер Пэрисский, Виллардуэн и другие хронисты.

305 Пожар (третий по счету; о первом говорится в гл. XLVI, о втором ничего не сказано, см. примеч. 255) действительно произошел той ночью. Из рассказа Робера де Клари ясно видно, что поджог города был произведен предводителями крестоносцев умышленно. Иными словами, пикардиец считает вполне правдоподобной злонамеренность этого акта, осуществленного во исполнение решений баронского совета. Напротив, Виллардуэн, стремясь обелить баронов, рисует ситуацию таким образом, будто пожар возник чуть ли не случайно: какие-то люди подожгли квартал «между нами и греками» из опасений, чтобы «пилигримы» не были атакованы с их стороны; что это за люди, он, Виллардуэн, не знает. Т. е., хотя поджог и был учинен крестоносцами в качестве превентивной меры, они руководствовались лишь страхом, притом предводители никакого касательства ко всему этому не имели. По Гунтеру Пэрисскому, распоряжение подкинуть огонь было отдано неким немецким графом (возможно, Бертольдом фон Катценельнбоген) с тем, чтобы «легче победить греков», которые оказались бы стесненными «и битвой и пожаром». Пожар, свидетельствует Виллардуэн, продолжался всю ночь и следующий день до самого вечера: «сгорело домов больше, чем имеется в трех самых больших городах королевства Франции». По данным Никиты Хониата, выгорела часть вдоль Золотого Рога — от храма Христа Спасителя до квартала Друнгарион.

306 Он бежал через Золотой Рог во Фракию с царицей Евфросиньей (женой Алексея III) и ее дочерьми.

307 Видимо, Феодор Ласкарь, впоследствии император Никейской империи (1204-1222).

308 13 апреля 1204 г.

309 Робер де Клари говорит о константинопольском духовенстве.

310 Из контекста явствует, однако, что город покинули не «все», а только знатные и состоятельные греки.

311 Известия о «несправедливом» разделе добычи, об особых выгодах, полученных знатными крестоносцами, содержатся также в хрониках Эрнуля и Бернара Казначея.

312 См. гл. CXII.

313 Дворец Вуколеон. Греческое название означало «быко-лев»: близ дворца, расположенного рядом с одноименной гаванью на берегу Пропонтиды, с наружной стороны от морских стен, высилась огромная античная статуя льва, который, вспрыгнув на быка, разрывает его. У византийских авторов более раннего времени сохранился ряд описаний скульптурной группы «быко-льва». Робер де Клари в соответствии с народной этимологией переиначил греческое «быколев» на созвучное ему французское «Львиная Пасть» (Bouke de Lion-Bouche de Lion). Таким же образом именует дворец Жоффруа де Виллардуэн. В научной литературе высказывалось мнение, что искажения греческих названий в записках Робера де Клари объясняются не только незнанием греческого языка, но и неприязненным отношением хрониста-рыцаря ко всему византийскому.

314 Т. е. храм св. Софии. Бонифаций Монферратский изъявил притязания на императорский дворец и главную столичную церковь, вероятно, в расчете на то, что это повысит его шансы пои избрании императора. С этой же целью он вступил в брак с Маргаритой(Марией) Венгерской, вдовой Исаака II Ангела.

315 Так, по рассказу Гунтера Пэрисского, Влахернский дворец был занят графом Анри д'Эно.

316 Старания Робера де Клари представить захват Константинополя крестоносцами чуть ли не в виде мирного вступления в город находятся в противоречии с фактами, засвидетельствованными многими другими современными событиям историками, в том числе западными: убитым в Константинополе «не было ни числа, ни меры» (Виллардуэн); «когда вся масса воинов вошла в царственный град, то одних греков поубивали, других обратили в бегство, третьих, изъявивших готовность повиноваться, пощадили» (Аноним Суассонский); было убито по крайней мере 2 тыс. человек (Гунтер Пэрисский). Сведениями о бесчинствах крестоносцев изобилуют произведения греческих авторов, а также «Повесть о взятии Царьграда фрягами» русского очевидца захвата Константинополя.

317 Слово «благородный »(noble) употребляется Робером де Клари не в качестве прилагательного, определяющего знатность происхождения, а имеет специфически «предметное» значение, указывая на изящество отделки, пышность, великолепие, красоту вещи или совокупности вещей, будь то утварь, здание, корабль и т д.

318 Примерно в тех же выражениях сообщает о захваченной в Константинополе добыче и Виллардуэн: после раздела добычи крестоносцы, получив свою долю, «уплатили венецианцам 50 тыс. марок серебром», между собой же поделили 100 тыс. марок; «не считая украденного и доли венецианцев, там было принесено наверняка на 400 тыс. марок серебром» и т. д. В рассказах крестоносцев, вернувшихся в Европу, эти и подобные им числа вырастали до сказочных размеров. Английский хронист XIII в. Радульф Коггесхэйльский писал: «Император Бодуэн получил и разделил между предводителями и войском латинян третью часть императорской сокровищницы, и эта третья часть содержала 1 млн. 800 тыс. марок серебром». Разграбление сокровищ византийской столицы, часть которых вывезли на Запад, было, по выражению современного английского историка М. Маклегэна, «настолько эффективным», что сегодня эти предметы «легче оценить в Венеции, Лувре или Вашингтоне, чем в Стамбуле». 

Текст воспроизведен по изданию: Робер де Клари. Завоевание Константинополя. М. Наука. 1986