СКАЗАНIЕ О КАЗАНСКОМ ЦАРСТВЕ

О волхвехъ, прорицающихъ взятіе Казани, и о сетованіи Казанскихъ стареишихъ, и горденіе.

И многажды отъ велможъ нецы сами въ полудне видяху. и жены ихъ и дети играюща. и градсти стражи въ нощіи того же калугера, по стенамъ Казанского града ходяща и крестомъ градъ обсеняюща, и тако же водою на четыре страны кропляюща, но таяху въ себе и никому же того поведаху, да не страхъ и боязнь преже времени на вся люди нападетъ; но таино другъ зъ другомъ глаголаху и посылаху по хитрыя своя волхвы, допрашивающе у нихъ о томъ, что сее хощетъ необычно явитися. Волхвы же, яко древле Елинистіи пророчествоваше о Христове пришествіе, сице и Казанскаи глаголаху: "о горе намъ! яко приближается конецъ нашему житію, и вера христьянская будетъ зде, и Русь имать вборзе царство наше взяти. и насъ поработати и владети нами силно не по воле нашеи. Вы же, аще хощете, сказуемъ вамо прямо, необинующеся, и еще тихо пожити въ земли вашего отечества, женъ и чадъ вашихъ и родителеи состаревшися побиваемыхъ, ведомыхъ въ пленъ не ведети, то избравше отъ себя пошлите мужа мудры и словесны къ Московскому самодержцу, могущихъ умолити его и укротити, заранее смиритеся съ нимъ и обещаитеся быти подручни къ нему, не гордящеся, и дани даваите: не требуетъ бо онъ вашіе дани, злата и сребра, и не нужно бо есть ему, но ждетъ смиренія вашего и покоренія истинного; и аще сего не сотворите, яко же глаголахомъ вамъ, то вскоре вси погибнемъ". Стареишины же наша тужаху и печаловахуся, овіи же горделивы и зле смеяхуся, и не внимаху речемъ волхвомъ, глаголюще: "мы ли хотимъ подручники быти Московскому держателю и его княземъ и воеводамъ, всегда насъ боящимся! Имъ достоитъ бо и лепо есть то; намъ итъти владети и дани у нихъ взимати, яко же и преже; оне бо царемъ нашимъ присягали и дани давали, и мы есмя темъ изначала господіе и оне раби наши; и како смеютъ или могутъ наши раби намъ, господемъ своимъ, противитися, многажды имъ побежденнымъ бывшимъ отъ насъ? .Мы бо искони обладани не быхомъ никемъ же, кроме царя нашего, но и служаще ему волни есмя въ себе: камо хощемъ, тамо идемъ, и ту живемъ и волею своею служимъ; въ велицеи неволи не обыкохомъ, яко же на Москве у него живуть людие, великіи скорби терпяще отъ него; темъ ни слышати хощемъ, еже глаголете."-И многи хулы глаголавше и укоривше волхвовъ, и посмеявъшеся имъ, вонъ изгоняху отъ себе бещестны, плюнувше на лица ихъ; иногда же въ темница всажаху ихъ, да не возмущаютъ людми. Они же паче вопіяху къ народу: "горе, горе, Казанскимъ людемъ! яко въ пленъ и въ разхищеніе будутъ Рускимъ людемъ, воемъ. Горе же и намъ, яко волхвованія наша съ нами исчезаютъ". И се тако збысться, яко же рекоша волхвы наши. И разуме царица отъ волхвовъ, яко збысться конецъ прореченія отъ она боляшая царица Сиберская, но молчаше и людеи укрепляше. Прорече некогда та царица Казанское взятіе въ болезни своеи, аки неволею въ себе таивъ.

О царицыне прореченін о Казани. Глава 31.

При царе бо некогда, еще ходившимъ Казанцомъ воиною на Рускія пределы, на Галичъ и на Вологду, и на Чюхлому, и на Кострому, многи крови христьянскія пролившимъ и взяв шимъ тогда, изгономъ прискокавше, градъ пребогатую Балахну, немногими людми посланы отъ болшихъ, токмо 6000 на мяснои неделе, на зоре утреннеи, градцкимъ людемъ исплошившимся и во время то испивающимъ, яко же обычаи есть христьяномъ въ тыя дни о Бозе веселятися. Варвари же гражанъ мужеи и женъ и зъ детми всехъ подъ мечъ подклониша, не ведуще ихъ въ пленъ, отягченія ради: единемъ златомъ и сребромъ и одеждами златыми, инеми таковыми же и всяцеми вещми многоценными угрузишася и взяша боле всея рати своея, наполнивше возы и вьючьная бремена тяжкая; обычного же рухла отъ смиренніишихъ ничто же взимаху, но вся во огнь сія вметаху и сожигаху, яко непотребна имъ. И съ такимъ великимъ пленомъ въ Казань пришедшимъ, царю съ воеводами своими веселящуся на пиру своемъ, а царице его болшои, Сиберке, на одре слежащи и люте болезнующи недугомъ некимъ, и царь веселъ пріиде къ неи въ ложницу, радость еи поведал, Руского плена и богатства неизчетного привезенiе къ нему; она же, мало молчавъ, аки новая Сивилда, Южская царица, со воздыханіемъ испущаше, глаголя отвешаше ему: "не радуися, о царю, сія бо радость и веселіе не на долго время будетъ намъ, но по твои животъ, и оставшимся плачъ и въ сетованіе нескончаемое обратитца; и за тое неповинную кровь христьянскую своею кровью отольютъ, и зверіе и пси поедятъ теляса ихъ, и не родившимся и умершимъ до того отраднеиши будетъ, и блажащеи царіе въ Казани уже, по тебе не будутъ; вера бо наша во граде семъ искоренится и вера будетъ святая въ немъ, и обладанъ будетъ Рускимъ здержателемъ". Царь же замолчавъ и разгневався на ню, вонъ отъ ня изъ ложницы изыде.

О бесе, о творящемъ мечты предъ человеки, живуще во градце.

Къ сему же третіе знаменіе при мне же бысть, еще бо ми тогда въ Казани живуща. Бе не въ коемъ улусе Казанскомъ малъ градецъ пусть, на брезе высоце Камы реки стоя, его же Русь имянуетъ бесовское градищо, въ немъ же живяще бесъ, мечты творя отъ много летъ. И то бе еще старыхъ Болгаръ молбище жертвенное. И зхожахуся ту людіе мнози со всея земля Казанcкія, варвары и Черемиса, мужи и жены, жрюще бесу и о полезне себе вопрошаху отъ ту сущихъ волхвовъ. Бесъ же аки овехъ отъ недугъ исцеляше, овехъ, съ нераденіемъ минующихъ его, уморяше, не пометнувшихъ ему ничто же и плавающихъ рекою опроверзаше лади, потопляше въ реце,-чюдо же, отъ христьянъ некихъ погубляше.- Темъ никто же смея проехати его не поверхши мало что отъ рухла своего, и къ вопрошающимъ ответъ невидимо отдаяше жерцы своими, комуждо ихъ долголествіе сказываше, смерть и здравье, и помощь, убытцы и на землю ихъ плененіе и пагубу, и всяку скорбь. И на воину пошедше жряху ему совопрошающися съ волхвы, аще зъ добыткомъ или съ четою возвратятся; бесъ же проявляше имъ впредь и симъ прелщаше, овогда же и яша. И посла тогда царь самого Сеита Казанского вопрошати, аще одолеетъ Казань Московскіи царь, князь великіи или Казанцы ему одолеютъ, и до 10 днеи павше кляцаху на землю молящеся ерея бесовскія, не востающи отъ места и мало ядуще, да не умрутъ зъ гладу. Минувъ 10 днеи, въ полудни отозвася гласъ отъ беса въ мечте, глаголюще, всемъ людемъ слышащимъ: "что стужасте о мне? Уже бо вамъ отныне несть на мя надежи, ни помощи ни мало отъ мене; отхожю бо отъ васъ въ пустая места, непроходная, прогнанъ Христовои силою; при ходить бо сюда со славою своею, хощетъ воцаритися въ земли сеи и просветити святымъ крещеніемъ". И по мале часе явися дымъ чернъ, великъ, изнутрь градца, изъ мечети, на воздухъ идя, смрадъ золъ, изъ дыма же излете зміи великъ, огненъ, и на западъ полете, всемъ намъ зрящимъ и чюдящимся, и невидимъ бысть изо очію нашею. И разумевше вси бывшее ту, яко исчезе животъ ихъ.

О царицьне владеніи Казанію и велможамъ съ нею болшихъ, и печаль имъ, и о поставлени града Свіяжска.

Царя же въ то время не бе на Казани, умеръ бо бяше, и остася царица его молода, и родися отъ нея царевичъ единъ, именемъ Мамшкиреи, единемъ летомъ отъ сосцу матери своеи, ему же по себе отецъ царство приказа. И владевше пять летъ после царя своего царица Самбекъ имя еи, всемъ Казанскимъ царствомъ, докуды сынъ ея возрастетъ, царевичъ, во царскіи разумъ пріидетъ совершенъ. И брежаху съ нею Казань уланове, князи, и мурзы, и болшія велможи, и приказщики, въ нихъ же бе первыи боле всехъ царевичъ Крымскіи, именемъ Кощакъ. Тои за едино лето до сего Казань отстоя ото взяти, удержа отъ самого царя Московского. Се же вси видевше, царица и вся держатели Казанскія, и простыя земскія люди, Черемиса нижняя, по Рускому же чернь, что пріиде изъ Русіи царь Шигалеи Московскіи со множествомъ вои Рускихъ, съ великимъ нарядомъ огнянымъ, аки смеяся имъ, играя, не во многи дни поставиша градъ среди земля ихъ, яко на плеща ихъ, да подивятся имъ; нагорняя Черемиса отступиша отъ нихъ вся и заложися за Московского царя. Казанцы же вборзе ничего же не сведавше, ни поставленія градного, ни Черемисы отложенія; много имъ сказующи и не яша веры, гордостію снедаеми, чаюіце малы градецъ поставленъ, зовомъ гуляи. Тотъ бо многожды ходилъ съ воеводами хъ Казани, сотворенъ на колесехъ и утверженъ чепми железными, его же некогда оторваша Казанцы и 7 пушекъ въ немъ ухватиша. Егда же истину уведаша Казанцы, что поставленъ бысть великіи градъ, и почаша тужити и тосковати. И возбояся царя Казанцы вси, и устрашишася зело: вниде трепетъ въ нихъ великъ, крепость въ нихъ вся исчезе, и мудрость ихъ и горденіе поглощено бысть Христовою силою; и рекоша сами себе: "что сотворихомъ? почто не убрегохомся? какъ уснухомъ? какъ оболсти насъ Русь лукавая, аки во сне?" И думаше много со царицею. Она бо, аки лютая лвица, неукротимо рыкаше, веляше въ Казани осаду крепити и вои многихъ на помощь отвсюду збирати, откуду поидутъ къ нимъ, отъ Нагаи, и отъ Асторохани, и отъ Крыма, и отъ Азова, аще недостанетъ столикихъ своихъ вои на противленіе Руси, и давати царскія казны злата и сребра безъ скупости наима, елико хотятъ; царя Касимовского Шигалея и воеводъ Московскихъ со всею силою Рускою изгнати отъ земля Казанскія, и градъ новы отняти, всячески и противитися, доколе мочно. Никто же бо ея слушаше. Царица бо ведаше неизбытье свое: волею крепитися не хотяше. Единъ бо ея некто подкрепляюще и крепце съ нею стояше за Казань, противляшеся безо лсти Московскому, воюяся и премогаяся съ нимъ 5 летъ, по наказу царя своего,-и по смерти выше всехъ почтенъ бысть отъ царя своего, воеводства его ради и мужества его на бранехъ, именемъ Кощакъ царевичь, мужъ зело величавъ и свирепъ. Къ нему же приложишася Крымцы и Нагаи и все пріезжаша языцы въ Казань, отъ 20.000; и хотяху брань составите съ Русью, Казанцы же все не хотяху, глаголюще, яко мы немощни есмя ныне, не силны противитися воемъ Рускимъ, аки неизученые младенцы: и бысть между всехъ пря и несогласье во едину мысль, и за сіе погибоша.

О любви блуднои со царицею улана Кощака, и о избеженіе его исъ Казани, и о яти его, о смерти.

Того же царевича Кощака не токмо вси Казанцы сведаху отъ своея ему жены прелюбыи творяща со царицею после царя, но и на Москве слышаща речь та и во многихъ ордахъ. Еще же и здее сего, мысляща съ нею царевича, сына ея, убити, юнънаго. Велможи же все обличиша его о беззакони его; онъ же восхоте царицу за себя взяти и воцаритися на Казани. Тако бо женское ко греху естество полско; некіиждо бо тако прелютыи зверь убиваетъ щенца своя, ни лукавая змія пожираетъ исчади своихъ! Советницы его, велможи, возбраняху ему, да престанитъ отъ злодеиства того, и убиствомъ прелщаху ему; онъ еже власть имы надо всеми и не смотряше же ни на ковоже. Любляше бо царица, зазираше доброте его, и разжизанми плотскими сердце ея уязвенно бе къ нему всегда: не можаше ни мало быти безъ него, не видя лица его, огненными плотми разпалаема. Кощакъ же царевичь, видевъ царство все люто волнуемо, и разуме неможеніе свое и неизбытье, неминущую беду свою отъ Казанцовъ мятущихся всехъ и не слушающихъ его ни въ чемъ, и умысли убегжествомъ сохранити животъ свои, и нача у Казанцовъ проситися исъ Казани ласковыми словесами, яко да отпустятъ его въ Крымъ. Они же отпустиша его честно, со всемъ именіемъ его-бе бо велми богатъ зело. Онъ же собрався съ Крымскими варвары, жившими въ Казани, и взя брата своего, и жену свою, и два сына своя, и взя стяжанія своя, и нощію воставъ и побеже исъ Казани, не являся никому, яко не побеже, но яко збирати воя и поиде самъ, не веруя инемъ посланнымъ отъ него: все посылаеми не дохождаху тамо, уду же посланы бываху, на собраніе воиномъ, къ Москве и зъ граматами его пріежжаху, отдаваху самодержцу. Казанцы же испустиша его и даша весть царю Шигалею,-и взыдетъ на нихъ вина бежанія его -не любяше бо его Казанцы за сіе, что, иноземецъ сы, яко царь силно владеша ими. Царь же Шигалеи посла за нимъ погоню, воеводу Ивана Шереметева, а съ нимъ 10.000 лехкихъ людеи. Воеводы же догнавъ его въ поле бежаща между двема рекама, Дономъ и Волгою, на переволоке и поби всехъ бежащихъ съ нимъ 5.000, и взяша богатства много у нихъ, самого же улана Кощака и зъ братомъ жива яша и зъ женою, и зъ детми, и 300 добрыхъ съ нимъ варваръ, въ нихъ же бе 7 князеи, 12 мурзъ, и послаша къ Москве оттуду. И приведоша буяго варвара въ царствующи градъ бещестно, аки лютого зверя, всего железными чепми окована. И не хотя добромъ смиритися и волею предатися; Богъ неволею преда его. И воспросиша, еже повеленіемъ царевымъ аще хощетъ креститися и служити ему, то да милость пріиметъ отъ него и живъ будетъ; онъ же рабъ его быти хотяше, а креститися отрицашеся, ни мыслію внимая. И благословенія не восхоте и удалися отъ него. По неколицехъ днехъ держаща его въ темнице изведоша его воины изъ града на секателное место и побиша ихъ мечемъ всехъ. А жену его со двема сыны ея крестиша въ православную веру, и взять я къ себе христолюбивая царица, въ полату свою жити, а два сына Кощаковича царь взя къ себе во дворъ и изучи ихъ Рускимъ грамотамъ гораздо и крепко.

О думе велможъ Казанскихъ со царицею о Казани, миру ихъ со царемъ Шигалеемъ и съ воеводами его.

По убежени исъ Казани царевича Кощака собрашася ко царице и рече: "что дума твоя съ нами, еже о насъ? когда утешимся отъ скорби и печали нашея, душа наша? Уже бо пріиде кончина твоему царству и нашему съ тобою владенію, яко же мы сами видимъ великое наше согрешеніе и неправду, бывшую на Рускихъ людеи: и постиже наше царство гневъ Божіи и насъ плачъ неутешимы и до смерти нашея; бе бо сама видела еси, колико Руси победихъ и погубихъ и съ великимъ такимъ царствомъ много летъ боряхуся. Паче боле ихъ умножается, Богъ бо ихъ съ ними всегда побеждаетъ насъ. И аще бо восхощемъ на нихъ востати, супротивъ Руси, бранію, яко же ты пущаеши насъ. Рускимъ бо воемъ многимъ сущимъ, готовымъ уже, великъ нарядъ у себе имущимъ, на томъ пришедшимъ съ нами бранитися, намъ же многимъ людемъ не собравшеся и не изготовльщимся; да веси сама себе, яко побеждени будемъ отъ нихъ, неже победимъ ихъ. А храбрыи Кощакъ царевичь, его же держахомъ у себе въ царя место, чтяше, покоряющеся ему по цареву приказу, и надеяхомся нань, аки на царя же, а онъ въ горкое сіе время и нужное прежъ всехъ насъ устрашися, и оставя насъ въ мятеже и въ печали и взявъ именія многа своя же и чюжая, и храбрыхъ людеи таино сведе отъ насъ, яко всему царству грубя, и побежавъ съ великою корыстью, хотя единъ угознути Божія суда. Не убежавъ, отъ коихъ бегаше, и бояся изыманія къ темъ и самъ прибежавъ, и впаде въ руце, и погибе. Ныне же высокоуміе наше и горденіе преложимъ на кротость и на смиреніе: оставльше нелепыя наша думы, идемъ ко царю Шигалею съ моленіемъ и смиреніемъ отъ лица твоего, яко да не бы помнилъ нашія вины и наруганія,-еже иногда сотворихомъ ему и хотяще многажды убити его,-дабы царемъ на Казани селъ и взялъ тебя честно женою себе, не гордяся тобою, съ любовію, не яко горкую пленницу, но яко царицу любимую и прекрасную, дабы укротися сердце его, и умирятся воеводы все". И люба бысть речь царице и всемъ велможамъ, и всему народу Казанскому. И сими словесы совещавшеся и болша сихъ, и поидоша отъ царицы болшіе велможи и уланове князи и мурзы Казанскія во Свіяжскіи градъ ко царю Шигалею и къ воеводамъ. И пришедши къ нимъ и вдаша имь дары светлыя и начата тихо глаголати о смиреніи отъ всего сердца ихъ и нелестно молити царя Шигалея, яко да идетъ на царство въ Казань и ничто же сомнеяся: "молимъ тя, благоволны царю, и кланяемся вамъ, великимъ воеводамъ, всемъ; не погубите насъ, рабъ своихъ, до конца; пріимите смиреніе и покореніе, и великіи градъ нашъ, и вся земля державы его предъ вами есть, и ваша. да. будетъ; у насъ же нетъ царя на царстве, того ради межъ нами бываетъ мятежъ великъ, межюусобица и нестроеніе земское. Ты же аще помилуеши насъ, царю, и всего зла нашего забудеши и не воспомянеши древнія своея обиды, не мстиши намъ, и царицу нашу возмеши за себе, то все царство и со всеми нами повинно будетъ и несопротивно". Царь же, советовавъ съ воеводами, яко же наказа имъ самодержецъ во единои мысли жити и о себе ничто же творити, и пріятъ смиреніе у Казанцовъ и няся у нихъ быти царемъ на Казани и царицу нашу поняти. И пріеждяху на зговоръ по 15 днеи Казанцы, пироваху и веселяхуся у царя и у воеводъ, и уложишася царь съ Казанцы миръ аки вечны, и пріехаша въ Казань, возвестиша царице, яко миръ со царемъ совершенъ взяша, да и царство предаша, и тебе хощетъ поняти царицею.

О царицыне отраве, данои царю на миръ, и о гневе его на царицу.

Она же аки на радости велицеи посла ко царю некія дары честныя и царское некое брашно устроивъ; онъ же повеле поискусити, брашна часть малу дати псу снести, а питіе же излить: песъ же брашна того лезнувъ языкомъ-и расторже его на кусы. И въ другорядъ же царица къ нему присла срачицу драгу, царску, зделавъ сама, своима рукама; царь же повеле на себя служащему своему, осуждену на смерть варварину: отрокъ же паде тотчасъ на землю мертвъ, яко всемъ бывшимъ устрашитися ту. Царь же изветъ о неи сотвори Казанцомъ, глаголя, яко по вашему наученію сотвори сія мне царица ваша. Они же кляхуся, неведуще сего, и даша ему волю, яко же хощетъ съ нею за сіе зло. И разгневася на ню царь, и ять царицу къ Москве, и посла ю, яко прелютую злодеицу, со младымъ лвищемъ, сыномъ ея, и со всею царскою казною ихъ. А Казанцы же ведаша то известно и не сташа о неи съ царемъ впреки, что царица слово свое и клятву преступи. Казанцы же подустиша его на ню и волю ему даша вывести царица исъ Казани и невозбранно, яко да не все царство погибнетъ единыя ради жены: "яко мы составляемъ миръ и любовь, какъ бы избыти вскоре печали сея, минути, она же возвизаше брань и мятежъ: вправду она достоина изгнанія".

О смерти Сеитове и всего Руского плена испущени исъ Казани.

По царице же Сеита своего Казанцы, мнимого учителя ложного закона Махметева, сами руками своими яша и отдаша его царю пришедша, яко худа и непотребна имъ, возмущающа всемъ народомъ, во едино совести съ ними не согласающися, и царю не покоряющуся. И повеле царь въ тои же часъ главу ему отсечи, а богатества его все въ казну переписавъ самодержцову взяти повеле, и весь въ Казани пленъ Рускіи, многъ, избравше за 30 летъ, изо всея земля Казанскія, число боле 100.000 мужи и жены, отроки и девицы, и на Русь отпустиша. Иніи же застаревшеся прелестницы многи отъ нихъ осташася, не хотяще обратитися къ вере Христове, и до конца отчаявше своего живота спасенія, и погибоша окоянны, светъ отвергше истинныя веры, а тму возлюбивше.

О изведеніи царицы исъ Казани съ сыномъ ея и о плаче ея.

И егда ведоме быти царице исъ Казани,тогда посла по ню царь великого воеводу Московского, князя Василья Сребряного, а съ нимъ вои 3.000 воруженныхъ, 1.000 огненныхъ стрелцовъ. Воевода же, вшедъ во градъ, и ятъ царицу со царевичемъ ея, яко смиренну птицу некую во гнезде со единымъ малымъ птенцемъ, въ полатахъ ея, въ превысокихъ светлицахъ, не трепещущи же еи, ни бьющися, со всеми ея любимыми рабынями, рожденными женами и отроковицами, живъшими въ полатахъ ея. Царице же не сведавши изыманія своего: аще бы сведала, то бы сама ся убила. Вшедъ же къ неи воевода съ велможами Казанскими въ полату, одеянъ во златую одежду, и ста предъ нею и, снемше златыи венецъ главы своея, и рече еи слово тихо и честно, толкомъ: "поимана еси, волная царица Казанская, великимъ Богомъ нашимъ, Исусъ Христомъ, царствующимъ на небеси, отъ него же царствуютъ вси цари на земли и служатъ ему князи и власти да воля его, богати величаются, силныи похваляются и храбръствуютъ; тои надо всеми Господь, единъ царь, царству же его несть конца,-тои ныне отъ тебе царство твое отъемлетъ и предаетъ тя съ нимъ въ руце великому и благочестивому самодержцу всея великія Роси, его же повеленіемъ азъ, рабъ его, пріидохъ по тебе и посланъ: ты же буди готова скоро съ нами поити". Она же разумевъ толкомъ речь его и противъ отвещавъ слова его, выпрянувъ отъ высоково места своего царского, на немъ же седяше, и ста поддержама подъ руце рабынями ея, и умилно съ тихостію отвещавъ варварскимъ языкомъ: "буди воля Божія и самодержцова Московского", и поразися о руку рабынь, поддержащихъ ю, и пусти гласъ свои съ великимъ плачемъ и подвизающе съ собою на плачъ и то бездушное каменіе. Тако же и честныя жены и красныя девица въ полате у нея много плачевны гласъ на градъ пущаще, и лица своя деруще, и красныя власы рвуще, и руце и мышьцы кусающе. И восплакася по неи дворъ и вельможи, и властели, и вси царьсти отроцы. Слышавше плачъ тои и стекахуся народи ко цареву двору, тако же плакахуся, и кричаху неутешно, хотяху воеводу жива поглотити, аще бы мошно, и воя его каменемъ побити; ино не да имъ воли властели ихъ, бьюще ихъ шелыгами и батоги, и дрекольемъ разгоняху ихъ по домомъ. И похватиша царицу отъ земля стояща ту съ воеводою ближнія ея стареиши, воеводы и велможи, мало не мертву, едва отъяльша водою, и утешающе ю. И умоленъ бысть воевода да царицу сію, да еще мало помедлить царица въ Казани. Онъ же у царя и у воеводы вопроси, и далъ еи воевода 10 днеи пребыти въ полатахъ своихъ, за крепкими стражама, да не убьетъ сама себе, давъ ея беречи велможамъ Казанскимъ, самъ почасту ходя назираше ее. И стояше же во цареве дворе во инехъ полатахъ, не просто, брегомъ отъ своихъ вои, да не зло некое неведомо учинять Казанцы лукаво надъ нимъ, и преписоваше цареву казну всю и до пороха, и запечатавъ самодержцовою печатью, и наполнивъ до угруженія 12 лодеи великихъ, златомъ и сребромъ, и сосуды сребряными и златыми, и украшенными постелями, и многоразличными одеянми царскими, воинскими оружми всякими, и высла исъ Казани преже царицы со инемъ воеводою въ новы градъ. Посла съ казною за казною и хранителя казенного, скопца царева, да тои самъ книги счетныя предъ самодержцомъ положить. И по десяти днехъ поиде воевода исъ Казани, за нимъ же поведоша царицу исъ полатъ ея; во следъ его воеводы несущія подъ руце, а царевича, сына ея, предъ нею несоша на рукахъ пестуны его. И упросишася царица у воеводы у царева гроба проститися; воевода же отпусти ю за сторожами своими, а самъ ту у двереи стояще. И вниде царица въ мечеть, где лежаще умеры царь, и сверже златую утварь зъ главы своея, и раздра верхнія ризы своя, и паде у гроба царева, власы главы своя терзающа, и ноготми лице свое деруще, и въ перси своя біюще, и плакася горько вопія, глаголя: "О милы мои господине, царю Сапкирее! виждь ныне, царицю свою; любилъ еси паче всехъ женъ своихъ; и ведома бываетъ въ пленъ иноязычными воины на Русь, съ любимымъ твоимъ сыномъ, яко злодеица. И не нацарствовашеся съ тобою многа летъ, ни нажившися. Увы и мои животъ! почто рано заиде красота твоя ото очію моею подъ темную землю, а меня вдовою остави, а сына своего сиротою младенца. Увы, где лежиши, где тамо живеши, да иду къ тебе и живу съ тобою, и почто ныне остави зде? Увы мне, не веси ли сего: се бо предается царица твоя врагомъ твоимъ, въ руце ненадеемымъ сопостатомъ нашимъ, Московскому царю. Мне же убо единеи не могуще вратибитися силе, крепости его и не имехъ помогающихъ мне, вдахся воли его. Увы мне, аще отта иного некоего царя пленна бы, то бы я единого языка нашего и веры единыя, пошла бы тамо, не тужа, но съ радости и безъ печали, ныне же, увы мне, мои царю милыи, послушаи горного моего плача и отверзи ми темныи свои гробъ, поими мя къ себе живу, и буди намъ гробъ единъ тебе и мне царская наша ложнипа и светлая полата. Увы мне, царю мои, не рече ли тебе болшая твоя царица, яко добро тогда будетъ умерымъ и неродившимся, и се не збысть ли ся тако. Ты же ничего сего не веси, намъ же пріиде живымъ горе и болезнь. Пріими, драгіи царю мои, юнную и красную царицу свою, не гнушаися мене, яко нечисты, да не насладится красоты моея, да не буду лишена отъ тебе конечнее, и на землю чюжю не иду въ поруганіе, и въ посмехъ, и во иную веру чюжую, и въ ыныи языкъ, незнаемыя люди. Увы мне, господине мои, кто пришедши мне тамо плачъ мои утешитъ, и горки слезы моя утолить, и скорбь души моеи возвеселить, или кто пресетитъ мя? Несть никого же. Увы мне, кому тамо печаль мою возвещу: къ сыну ли нашему, но и тои еще млечную пищу требуетъ; или ко отцу моему, но тои отселе далече; хъ Казанцомъ ли, но они чересъ клятву отдаша мене. Увы мне, милыи мои царю Сапкирею, не отвещаеши ли со мною ничего же. Се при дверехъ, зде, стоить немилостивыи воинъ, хотя мя поглотити, яко зверь дивіи серіи увосхитити отъ тебе. Увы мне, царица твоя бехъ иногда, ныне же горкая пленница; и госпожа именовахся всему граду Казанскому, ныне убогая худая раба. И за радость плачь и слезы горкія постигоша мя, за царскую утеху сетованіе и болезнь и скорбныя беды обыдоша мя. И уже бо плакатися не могу-ни слезы текутъ ото очію моею; и ослепоста очи мои отъ безмерныхъ слезъ моихъ, и премолче гласъ мои ото многаго вопля моего". И на многа причиташе царица, и кричаше, лежаще у гроба на земли, яко 2 часа, убивающеся, яко самому воеводе приставнику прослезитися, и уланомъ же, и мурзамъ всемъ предстоящимъ, плакаху, многимъ рыдати. И приступиша къ неи царевы отроки повеленіемъ приставника воеводы, со служащими рабынями ея. И поднята отъ земли мертву, и видеша вси людіе открыто лице ея, опухше отъ слезъ, ея же красота ото обычныхъ ея велможь, всегда входимыхъ къ неи о делехъ земскихъ, никто же нигде же виде. И ужасеся приставникъ, воевода, яко не убрежаша ея. Бе бо царица образомъ красна велми и въ разуме премудра, яко не обрестися такои лепоте лица ея во всехъ Казанскихъ женахъ и въ де вицахъ, но и во многихъ Рускихъ на Москве, во дщеряхъ и въ женахъ болярскихъ и во княжнахъ.

О утешъныхъ воеводскихъ глаголехъ ко царице и о провоженія ея отъ града Казанского.

Воевода же приставникъ, близъ пришедъ къ неи, и болшія Казанскія увещеваху царицу сладкими словесы, да не плачется и не тужить, глаголюще: "не боися, госпоже царица, и престани отъ плача, не на бесчестіе, ни на смерть идеши съ нами на Русь, но на великую честь къ Москве ведемъ тя, и тамо госпожа многимъ будеши, яко же и зде въ Казани была еси; и не отымется честь и власть твоя отъ тебе: самодержецъ милость велику тебе покажетъ, милосердъ бо есть ко всемъ, никакоже восповни ти зла царя твоего, но и паче возлюбить тя, и дастъ на Руси некія грады своя вместо Казани, въ нихъ царствовати, и не оставить тя до конца быти въ печали, и печаль твою на радость преложить. И есть на Москве много цареи юнныхъ, по твоеи версте, кроме Шигалея, кому понята тя, аще восхощеши за другаго мужа посягнути. А Шигалеи бо старъ есть, аки отецъ тебе или дедъ, ты млада аки цветъ красны, и того ради Шигалеи не хощетъ поняти тя. То бо есть въ цареве воли самодержцове, яко тои похощетъ тако и сотворить о тебе. Ты же не печалися о томъ, ни скорби". И проводиша изъ града честно всемъ градомъ и народомъ градцкимъ, мужи и жены и девицы, на берегъ Казани реки, воюще горко по царице, аки по мертвои все. И плакася ея весь градъ и вся земля неутешимо лето цело, поминающе ея разумъ и премудрость, и къ велможамъ честь, и ко среднимъ и къ обышнымъ милованіе, и дарованіе, и ко всему народу градскому бреженіе великое. И пріехавъ царица въ колымаге своеи на берегъ къ реке Свіяге, и подняше ю подъ руце исъ колымаги, и обратися, и поклонися всемъ Казанцомъ; народи же Казанскія все припадаша на землю на коленехъ и поклоненіе дающе еи по своиски. Введоша ю во уготованны царскіи стругъ, въ немъ же когда царь на потеху ездяху,-борзъ хоженіемъ, подобенъ летанію птицъ, утворенъ златомъ и сребромъ, и место царицыно посреди струга, теремецъ цклянъ доспетъ, аки фонарь светелъ, златыми цками покрыть, въ немъ же царица седяще, аки свеща горя, на все страны видя.-Съ нею же взя воевода 70 женъ и девицъ красныхъ 30, доброродныхъ, на утеху царице; и положиша ю въ теремце, яко на царскои постеле. Воевода же и велможи Казанскiя седоша по своимъ стругомъ. Мнози же отъ гражанъ простыхъ, чернь, пеши провожаху царицу, мужи и жены, по обема странама Казани реки. Предъ царицею же, впреди и назади, во обоихъ стразехъ стрелцы огненныя идяху, страхъ великъ дающе Казанцомъ, силно ударяюще исъ пищалеи. Велможе проводиша царицу и обычныя Казанцы до Свіяжска, и вси возвратитася въ Казань, тужаще и плачюще.