ЗАКАРИЙ КАНАКЕРЦИ

ХРОНИКА

ТОМ II

/115а/ Глава I

ПРЕДНАПИСАНИЕ

В написанном до сих пор повествовании о персидских царях, называемых Ш[ей]х-оглы, начиная с царя Джаханшаха в 878 (Дата восстановлена по рук. № 16б2 (л.115а, стк. 7 св.) и рук. № 3024 (л. 76а, стлб. 2, стк. 10 св.): *** — 878 (1429); в печатном тексте ошибочно дана дата *** — 1078(1629) г.) (1429) году и до царя шаха Сефи в 1083 (1634) году, я передал тебе как ложь, так и истину – все, что поведала мне молва. Отныне в назидание потомству я буду писать сжато только о том, что видел своими глазами или слышал в настоящее время своими ушами от совершенных людей, о том, как пришел царь османов Мурад в Айрарат и взял город Ереван; затем о том, как пришел царь персидский Сефи и взял назад тот же город Ереван. /115б/ Упомяну также о наших страданиях, которые мы претерпели, дабы вы, уразумев их, остереглись и, видя ваши [собственные страдания], были милосердны к нам.

Будьте в добром здравии.

 Глава II

О ТАНУТЕРЕ АМИРДЖАНЕ

Был [в Канакере] некий муж по имени Амирджан, муж гордый и заносчивый, кичливый и насмешливый, ибо, кого бы ни ставили танутером села Канакер, он издевался и поднимал его на смех, говоря: “Он грабитель и разоритель села”. [107] Поэтому собрались все сельчане и говорят: “Давайте поставим его танутером; быть может, обуздаем его гордость”. Так и поступили и поставили его /116а/ танутером Канакера. А некоего Мкртича, мужа ловкого и краснобая, знатока персидского языка, знавшего наизусть Псалтырь, назначили его писарем, чтобы вся торговля на селе проходила через руки Мкртича, все записывал он и ничто бы не пропало. Так пробыли в согласии танутер Амирджан и писарь Мкртич три года, и, что бы ни продавалось, Мкртич записывал год и число месяца.

Случилось однажды, что собрались знатные люди села и завели разговор о своей выгоде. Мкртич также сказал кое-что полезное для дела. А танутер по гордости сердца /116б/ своего и заносчивости характера рассердился на Мкртича и говорит: “Кто дал тебе позволение говорить на людях?” Отвечает Мкртич: “Что плохого в сказанном мною, что ты рассердился?” Амирджан замахнулся на него дубиной и обругал его жену, назвав ее распутницей. Мкртич ничего не ответил, но молча поднялся и вышел. С ним вместе вышли и многие.

Отправился Мкртич к деверю своей свояченицы, которого звали Агам, мужу почтенному и миротворцу, и пожаловался ему, что назвали его жену распутницей. Но Агам посоветовал ему потерпеть два дня, “ибо он раскается и позовет тебя”.

Терпел он три дня, но /117а/ Амирджан не позвал его и не заговорил с ним миролюбиво, а послал он к нему кое-кого с гневом и угрозами, требуя: “Пришли мне торговые записи”. Мкртич с презрением вернул их, говоря: “Я вел записи не по его приказанию, по велению старейшин села”. Сказал это Мкртич и отправился к Агаму. И сказал ему Агам: “Теперь уже твое дело, поступай как знаешь”.

Пошел Мкртич к своим единомышленникам-старейшинам, а было их трое: одного звали Барсег, по прозвищу “Бисцнох” (*** (правильно ***) — «Раститель»), второго – Саргис, по прозвищу “Моцак” (*** — «Комар»), а третьего [108] – Газар, по прозвищу “Паландуз” (*** — из перс. «Седельник»). Сговорились они с другими /117б/ старейшинами, собрались в одном месте, позвали танутера и говорят ему: “Мы собрались из-за тебя, дай нам отчет в своем танутерстве”. Но он молчал и не вымолвил ни слова. Тогда сказали Мкртичу: “Прочти ваши торговые записи”. И зачитал он все, что прошло через руки танутера, вплоть до последнего яйца, которое также было записано. И начислили на него 340 туманов, соответствовавших налогу за три года, за которые потребовали [с него] отчета. Тогда Амирджан, движимый бесом, стал ругать их и говорить: “Кто вы такие, чтобы я по вашему, собаки, приказанию отчитывался? Подите приведите ханского пристава, дабы отчитался я перед ним”. /118а/ А затем обернулся к Мкртичу и долго ругал его, говоря: “Эти 340 туманов, что дал ты мне, цена твоей жены Вард”.

Обозлились тогда сельчане и отправили Мкртича к хану. А он отправился к хану и сам поговорил с ним, ибо хан давно его знал из-за умения говорить по-персидски. И взял Мкртич с собой одного пристава, коренного перса по имени Гулназар, не знавшего турецкого языка. Последний получил от хана наказ: потребовать отчет у танутера и, если что-нибудь останется за ним, повесить, избить его дубиной /118б/ и полученную [сумму] отдать сельчанам. Прибыв [в село], Гулназар вызвал танутера для суда на площадь и сказал: “Дай отчет о 340 туманах”. И все, что он (танутер) сказал, они, удовлетворенные, приняли. Но осталось 60 туманов, и он не мог вспомнить, что сделал с ними. “Отдай же эти 60 туманов”, – говорит Гулназар. Он ничего не отвечал. Тогда, принеся колодку, одели ее на шею Амирджану и, подвесив его к высокой стене, принялись избивать с обеих сторон, приговаривая: “Отдай 60 туманов”.

И обратились родственники его с мольбами к сельчанам, дабы они простили ему часть [долга], и те простили 30 туманов, но требовали остальные 30 туманов и, вновь повесив его, принялись жестоко избивать. /119а/ [109] Обессилев, он сказал: “Есть у меня четыре сына и красивая дочь. Пусть хан возьмет их и отпустит меня”. Спустил его Гулназар с виселицы и передал под охрану брата его, иерея Аракела, говоря: “Охраняй его, пока я схожу к хану, чтобы не убежал он”.

Придя к хану, передал он слова Амирджана. Но хан, разгневавшись, сказал: “Разве он израсходовал мои деньги, чтобы я брал его сыновей и дочь? Пусть отдаст [деньги] канакерцам и освободится, а ты поступай так, как я сказал”.

Вернувшись [в Канакер], вновь Гулназар повесил, его. И вот погляди на его мучения: били его по ногам до тех пор, пока [не] выпали все десять ногтей, а опухоль поднялась выше колен. И избивали его так жестоко шесть дней. /119б/ А было это на четвертой неделе Пятидесятницы пасхи. В полдень седьмого дня его наказания закрыла туча солнце, померкло все на земле и стало [темно], как ночью. Загромыхал и загрохотал гром, [засверкали] зарницы и молнии, пошел дождь и крупный град величиной с куриное яйцо. И все, кто были там, удрали. Остался Амирджан на виселице под градом. И вот пришла некая женщина по имени Хансолтан, двоюродная сестра (со стороны отца) Мкртича, развязала веревки на его ногах, поставила перед ним башмаки и сказала: “Давай удирай”. Добрался он до места водораздела, что зовется Крунк, и встретился там с неким мужем по имени Аракел, который разбил его колодку. Бежал Амирджан со всех ног до Агстева и так спасся.

/120а/ Глава III

О ПРИХОДЕ ЦАРЯ МУРАДА В ЕРЕВАН

Рассказ об Амирджане мы поместили вначале, ибо он был причиной прихода хондкара (Т. е. султана Мурада) в Ереван. В 1083 (1634) году прибыли из страны греков купцы и сказали хану: “Османы собрали войска; одни говорят, идем в Багдад, другие – на Ереван, а иные – на Львов. Но истину мы не узнали”. [110]

Сказал хан вельможам: “Разыщите человека, чтобы послать его лазутчиком в страну османов”. Они ответили: “Танутер Амирджан очень хорошо знает эту страну”. И повелел хан канакерцам /120б/ отправиться и привести его. А они послали ему письмо, привезли его и отвели к хану. Дал ему хан [денег] на дорожные расходы, коня и сказал: “Отправляйся в Стамбул, узнай, куда намеревается идти хондкар, и доставь нам известие”.

Выйдя от хана, пустился Амирджан в путь. Но Мурад-бек тайком от хана перехватил его и отвез в свою ставку. Дал он [ему] четыре запечатанных письма, из которых одно было написано на имя хондкара, другое – везиру, третье – казиаскеру, четвертое – великому эфенди. И написал он в них: “Слышал я, что двинулись вы и намереваетесь отправиться на войну. Ни в какое другое место не идите, /121а/ но приходите в Ереван, ибо находится он в моих руках. Как только прибудете вы сюда, в тот же день сдам Ереван в ваши руки”.

Выехал Амирджан из Еревана в начале декабря, а в Византию вступил 21 марта, в день, когда собрались османы идти на Львов. Как только отдал он письмо, тотчас повелели глашатаям громогласно возвестить повсюду: “Всякий, кто услышит наш голос, пусть приготовится идти через три дня в Ереван”.

Так, согласно строгому указу, приготовились они, вышли 29 марта из Константинополя, а 6 августа достигли земли Араратской, а с ними и Амирджан. /121б/ И, когда они оказались в области Ширак, сказал Амирджан: “Я отправляюсь вперед, дабы доставить хану весть о вашем прибытии”. Вступив в крепость, отправился он к хану; хан велел дать ему вина, а затем спросил: “Что имеешь сообщить?” И сказал он сперва: “Привел я хондкара в Ширак”. “Мы отправили тебя, чтобы ты привез нам весть, – сказал Мурад-бек, – а ты пошел и привел хондкара?” Говорит Амирджан: “Не я привел, но твои четыре письма привели”. “Что это за письма были?” – спросил хан. И рассказал Амирджан все по порядку. Тогда разгневанный хан ударил Мурад-бека ногой по голове и сказал: /122а/ “О черный ишак, я не знал, что твоя собачья натура [111] творила зло”. Сказав это, он ушел. А Мурад-бек сам убил Амирджана и бросил его в помойную яму.

Спустя три дня прибыл хондкар, осадил крепость, а через девять дней овладел крепостью ¹. И сказал он персам: “Кто любит нас, может остаться здесь, а кто не хочет оставаться, может идти куда пожелает”. Шесть персов вышли [из крепости], чтобы пойти в Гянджу. Дошли они до канакерских полей, до места, что зовется Аванапос, и увидели сделавших там привал османских воинов. Напали они на них, убили и захватили их имущество. Пока царь узнал об этом и послал против них силы, они /122б/ поспешно бежали в направлении Гянджи.

Хондкар же, оставив в Ереване мужа сестры своей Муртуза-пашу с пятнадцатью тысячами солдат, сам отправился в Тавриз, и получил он [там] письмо от матери: “Захватили, мол, латиняне престол твой”.

[Тогда], выступив из Тавриза, он отправился через Ван в Константинополь.

Глава IV

О ТОМ, КАК УБИЛИ МУРАД-БЕКА

Взяв крепость, призвал хондкар Тахмасп-Кули и назвал его Юсуф-пашой, а Мурад-бека – Мурад-пашой и послал их в Стамбул до своего отъезда. И отбыли они со всей своей свитой, слугами и служанками. Вместе с ними поехали /123а/ и Масум-бек, и Аслан-ага, и иные простые [люди]. Когда достигли они пределов османских, стали выходить [из домов] люди земли той, дабы поглядеть на них, а иные высмеивали и ругали их, давая им прозвища, издевались над ними. Все эти оскорбления Тахмасп-Кули принимал на свой счет. Вспоминая былое величие и [сравнивая его] с насмешками, которые видел и слышал, вздыхал он и всхлипывал, но ничего не мог поделать и молчал. Двигаясь так, они достигли постоялого двора, который называли Алача-хан, и сделали там привал. И никто не присоединился к Мурад-беку, ни брат его Аслан-ага и [112] никто /123б/ другой, но все разделяли трапезу и чувства Тахмасп-Кули. А Мурад-бек уединился со своими слугами и сидел в своем шатре.

Однажды отправил хан к нему Аслан-агу, сказав: “Позови сюда этого черного ишака, твоего брата, ибо имею нечто сказать ему”. Пошел к нему Аслан-ага и говорит: “Зовет тебя хан”. “Разве я слуга ему, – говорит Мурад-бек, – чтобы шел к нему? Он паша, я тоже паша”. И не пошел. Вернувшись, рассказал Аслан все хану. Говорит хан: “Пойди, снова позови его”. Снова отправился он его звать. /124а/ А тот рассердился и говорит: “Почему зовет меня сопляк? Мне нечего ему сказать, чтобы я шел к нему. Если же он имеет что сказать, пусть придет ко мне”. Вернувшись, рассказал [Аслан] все хану. Говорит хан Аслан-аге: “Опояшись саблей и иди со мной. Что скажу, то и сделаешь”. И пошли они в шатер Мурад-бека. Гордость и упрямство [Мурад-бека] погубили его, ибо, увидев хана, не поднялся он [ему навстречу], но в пустой надежде остался сидеть. “О черный ишак, – сказал ему хан, – ты привел османов против меня, ты разорил страну мою, ты сдал им крепость, из-за тебя полонен я и страна езидов. И вот слышу я, как одни /124б/ говорят мне – перс, другие – неверный, третьи – неправедный, а иные – еретик. И все это свалилось мне на голову из-за тебя, собака. А теперь стал ты таким важным, что называешь меня сопляком?”

“Войди к этой собаке, – сказал он Аслан-аге, – и изруби его саблей на мелкие куски”. Так погиб он (Мурад-бек) во славу сатаны. Похоронили его там и поставили над ним грубый памятник из нетесаного камня.

Рассказали об этом хондкару сопровождающие их. А хондкар сказал: “Хан хорошо поступил, что убил своего слугу”. /125а/ И отправился хан в Стамбул. Царь вызвал его [к себе] и говорит: “Вот эта страна пред тобой, построй себе жилище, поселись там, где пожелает твое сердце”. Уехал хан в область Халкедона, в город Ускюдар, там построил себе жилище в персидском стиле и прожил там до дня смерти. О смерти же его расскажем в свое время. [113]

Глава V

О ТОМ, КАК ОГРАБИЛИ КАРБИЙЦЕВ

Когда хан Тахмасп-Кули узнал, что османы вскоре вступят в нашу страну Араратскую, он повелел всем [жителям] Ереванской области рассеяться и бежать кто куда хочет, чтобы османы, придя, увидели [страну] опустошенной. /125б/ И не дал он им сопровождающих, но сказал: “Пусть каждый по своей воле идет куда пожелает”.

И, покинув свое местожительство, рассеялись они; одни [ушли] в Грузию, иные же в Алванк, в Закам, в Гянджу, в Хачен, в Варанда – кто куда смог. Карбийцы же, все вместе на масленице в субботу, в день Преображения, пустились в путь и направились к стране Каштаг. Достигли они села Хочес, где в черных палатках жило много курдских семей. Когда увидели они карбийцев, сказали: “Это беженцы, давайте перебьем их и захватим /126а/ их имущество”. Карбийцы же догадались о намерении курдов, взялись за оружие и приготовились к битве. Бросились курды на карбийцев со страшной силой и убили пять мужей: тер Мхитара, Татлу-баба, Давида, Гилара и Айваза. Хотя карбийцы также убили некоторых из них, однако были побеждены, ибо курды отдыхали и не трудились, а эти были утомлены и не подготовлены. Ограбили их [курды], раздели их женщин и довели их до крайней нищеты. Взяли в полон и трех их юношей. /126б/ И так как сельчане (хочесцы) помогали курдам, боясь, как бы они и их не ограбили, то так и остались карбийцы там нагими и обобранными, [в бессилии] взирая на совершенное.

Был некий муж из Карби, которого звали Жантенц-мирза: находился он в эти дни в Тавризе по торговым делам и, услышав, что ограбили его село, весьма опечалился. Узнав о том, что шах собрался идти на Ереван, он написал жалобу на курдов. А содержание ее таково: “Прах ног шахских несчастные крестьяне Карби уведомляют о следующем: /127а/ узнав, что османы идут на нашу землю, мы, привыкшие к кызылбашам, бежали всем селом, ибо не можем быть слугами османов, и пришли мы в пределы твоей державы, дабы жить [114] у ног твоих. Достигли мы села Хочес; курды, прибывшие туда, ограбили нас и многих из нас убили; женщин, раздев, опозорили, детей наших полонили и все наше добро похитили. Оставшиеся женщины и дети наши наги и несчастны. Никого не имеем, кто бы помог нам, кроме Бога и тебя, дабы твоя держава /127б/ пригрела нас, кои покорные рабы твои и прах ног шахских. Будь здоров!”

Взял эту бумагу мирза и отправился к шаху. И споспешествовало [им] милосердие Божие, ибо прочел шах жалобу и, постигнув истину, отправил против курдов большое войско. И наказал он [войску]: “Не жалейте их. За отобранного у армян козленка пусть заберут верблюда, вместо курицы заставьте отдать лошадь, за каждого убитого [пусть] взыщут десять туманов, за опозоренных женщин пусть обесчестят /128а/ их женщин. Все, что наказал я вам, исполните без упущений”.

Шах дал столь жестокий наказ, дабы опозорить племя их, ибо курды были османского вероисповедания (Т. е. сунниты). Получив сей наказ, военачальники отправились сперва к карбийцам. А те, придя, пали к ногам военачальников, причитали и вопили, /129а/ показывая наготу свою. Военачальники же записали весь ущерб, причиненный этим христианам, а затем отправились к курдам.

Теперь же смотрите и слушайте, ибо не было зла, которого не причинили бы курды карбийцам и взамен которого не получили бы они от военачальников сторицей. Схватили они всех мужчин курдских, связали им сзади руки и стали безжалостно избивать, женщин их обесчестили, а имущество и добро захватили и разграбили, лишив их всего. /129б/ Затем позвали карбийцев, разделили между ними имущество курдов и возвратили пленных детей. Но деньги за кровь убитых забрали себе, а нескольких взятых в плен красивых девушек-курдянок отвезли шаху. Таков был конец этого дела. И оставались там карбийцы до тех пор, пока шах не взял Ереван, а там вернулись и поселились в селе своем Карби. [115]

Глава VI

О ПОХОДЕ ШАХА НА ЕРЕВАН

Когда наступил 1085 (1636) год нашего летосчисления, собрал /130а/ царь персидский шах Сефи войско в сто тысяч человек, а также ремесленников и купцов еще более, чем ратных людей, и, выступив с ними, двинулся на Ереван. И в среду поста Святого Акопа осадили они крепость и простояли под нею три месяца. И милостию Господа не выпало за это время ни одной снежинки, отовсюду поступала снедь и все необходимое войску. Поэтому ни о чем они не заботились и спокойно сидели.

Когда услышал царь турецкий султан Мурад, что война затянулась и не взяли [персы] крепость, /130б/ отправил он в подмогу крепости некоего пашу по имени Кор-Хазнадар с многочисленным войском ². Когда достиг он Арзрума, начался неожиданно столь сильный снегопад, что войско османов не смогло продвигаться [вперед]. И приказал Кор-Хазнадар вывести [людей] на сухра, то есть барщину, дабы расчистили они снег и открыли войску дорогу. Но все, что они расчищали днем, за ночь вновь засыпало [снегом]. Много помучались, а пользы никакой от того не было. Сказал [тогда] Кор-Хазнадар: “Бог помогает кызылбашам, и не в силах человека противиться ему”. И прекратили работу. И на третью неделю великого поста овладели /131а/ персы крепостью, ибо Муртуза-паша, начальник крепости, увидев, что не может противостоять персам, принял смертельный яд и умер, а те, кто были в крепости, сдали ее, и стали господствовать над крепостью персы ³. Повелел шах османам идти, куда они пожелают. Взяли они труп Муртуза-паши и пустились в путь. Когда прошли они полдневный путь, вероломные персы отправились вслед за ними, перебили и разграбили их имущество. Оставшиеся в живых взяли труп Муртузы и бежали в Арзрум. /131б/ Отдав страну Ереванскую [в управление] Кялбали-хану, шах отправился в Исфахан, забрав Шхичан-пашу, Маймун-пашу и Ибрагим-пашу. Отправил он пашей в крепость Ануш, которую они называют Кахкаха-кала. Там они остались, там и умерли. [116]

Глава VII

ПОВЕСТВОВАНИЕ О ДОМЕ ИДОЛОПОКЛОННИКА

Будучи еще в Ереване, шах отдал приказ разрушить крепость Маку и переселить жителей села в область Котайк в Арарате, устроив их на жительство в селе Гамрез. И так и поступили. Некий муж, добродетельный и скромный христианин по имени Киракос из того же села Маку, прибыл со своими двумя сыновьями, Ованнесом и Сафаром, в Канакер, сдружился /132а/ с семьей отца моего и стал жить у нас. Иногда уходил он по торговым делам и [вновь] возвращался. И был он красноречив и очень умен. Как-то собрались у нас мужчины села и говорили о недостатке хлеба. И рассказал Киракос одну историю: “Случилось однажды, что было мало хлеба в селе нашем Маку. И во всей нашей области нельзя было найти пшеницы. Сказали нам, что в области Хоя изобилие пшеницы. Собралось нас четверо мужчин с вьючными животными и деньгами и отправились в одно село. Спросили мы там пшеницу, и сказали нам, что пшеница имеется в таком-то доме. /132б/ Разыскали мы дом и поздоровались [с хозяевами], но они не ответили на наше приветствие. Спросили мы [тогда] у хозяина дома: “Имеете ли вы пшеницу на продажу?” “Имеем”, – ответил мужчина. “Дай на деньги пшеницу”, – сказали мы и дали ему деньги. Он взял деньги, наполнил наши мешки пшеницей и сам завязал их. А затем положил перед нами хлеб. И сказали мы: “Благословите Господа [Бога]”. А мужчина страшно разгневался и убрал хлеб, говоря: “Кого хотите вы благословить? Того, кто никому ничего хорошего не делает?” Высыпал он пшеницу /133а/ обратно, отдал нам наши мешки и деньги и говорит: “Вставайте и убирайтесь от моего порога”. Подумали мы, что [здесь] все сельчане такие, и молчком ушли. Через некоторое время опять не стало пшеницы, и стали мы страдать от голода. И сказали мы тогда: “Давайте опять пойдем в то село, к тому мужу, но не поздороваемся [с ним]. И если даст хлеб, молча съедим его, не поминая имени Божьего, возьмем пшеницу и вернемся”. Один из прежних моих товарищей, двое других и я собрались, и [117] отправились в село. Посмотрели мы на дом мужа [того], и вот [вместо дома того] большая расселина страшной глубины и ширины. И поразились мы: /133б/ что же это такое? Спросили мы тогда у одной женщины: “О мать! Был в этом селе некий богатый человек, который продавал пшеницу. Где дом его?” А она показала рукой на расселину, говоря: “Вот его дом”. И спросили мы о причине этого. Отвечала женщина: “Не поклонялся он нашему Богу, но имел своего бога из меди и ему поклонялся. И умножилось все его имущество, движимое и недвижимое. И [так как] платил он много налогов правителю, никто ничего не мог ему сказать. Ни с кем он не говорил, не бывал на людях, не торговал с нами, никому не давал милостыню и хулил нас и нашего Бога. Поэтому рассердился /134а/ наш Бог на его бога. Случилось однажды ночью легкое землетрясение, не причинившее никому никакого вреда, не пропало ни одной курицы. А наутро увидели мы, что провалился дом его и не осталось у него ни животных, ни даже курицы единой”.

Услышав это, воздали мы славу Богу правосудному, говоря: “Ты праведен в приговоре твоем и чист в суде твоем” (Псалт., 60, 6).

Глава VIII

О НАСИЛЬСТВЕННОЙ СМЕРТИ ШЕЙХ-ИСЛАМА

Как сказали мы выше, заставил епископ Микаел Канакерци одеть на шейх-ислама колодку и лишить его прав шейхства. И так он жил отрешенным [от должности].

Случилось, что пришел хондкар и взял Ереван. Приказал он персидским воинам идти кто куда хочет. /134б/ Но сей шейх Махмет не ушел с персидским войском, но остался тут и, отправившись к начальникам османов, получил от них права шейхства. И когда шах взял Ереван и поставил там правителем Кялбали-хана, шейх Махмет ведал шейхством.

Случилось, что между двумя мусульманами началась [118] тяжба, и отправились они к шейху судиться. А шейх у каждого в отдельности взял взятку и вынес несправедливое решение. Тогда объединились оба мусульманина, собрали вокруг себя много персов, отправились к нему, побили его камнями и дубинками и убили. /135а/ А родственники шейха обратились с жалобой к хану. Хотел хан наказать их, но они сказали: “Он был суннит, молился за Омара и Османа, потому и убили его”. Простил им хан и ничего не сделал. Так сгинул он со света.

Глава IX

О ТОМ, КАК ВЗЯЛИ МАГАСАБЕРД

Греческий царь Морик (Император Маврикий), по происхождению армянин из села Ошакан Араратской области, [волею] счастливого случая процарствовал в Константинополе 42 года. Отправил он в родную страну свою, в Армению, некоего мужа, армянина, по имени Магас, дабы построил он /135б/ на армянской земле город своего имени.

Приехал он и разыскал в Ширакской области, близ города Ани, к югу [от него], на реке Ахурян, ровное место между двух гор, которое с трех сторон было окружено высоким скалистым обрывом, а с западной стороны имело несколько более отлогий скат. Понравилось ему место и, окружив его стеной и повесив в ней ворота, назвал его Магасаберд. И до тех пор пока власть в стране находилась в руках христиан, владели они и Магасабердом. Когда же страна попала в руки персов, овладели они Магасабердом [и владеют им] вплоть до наших дней.

/136а/ В наше время некий мусульманин, по вероисповеданию суннит, прикинувшись красноголовым (Т.е. кызылбашем), облачился в шкуру и назвал себя правоверным, то есть авдалом, или дервишем. Иногда уходил он в Карби, а иногда возвращался в [119] Магасаберд. И так, то уходя, то возвращаясь, познакомился он с султаном Магасаберда и выказал такую верность, что доверили ему даже ключи от крепости.

Случилось как-то, что султан, по происхождению из племени богчалу, отправился в Ереван и в крепости оставил сына своего. Остался в крепости и дервиш. Отправил он однажды послание паше Карса, сообщив ему: “В такую-то ночь приходите /136б/ к воротам крепости, и я сдам ее вам”. Как услышали это османы, обрадовались. Собралось их человек двести, вооружились они и в условленную ночь помчались на быстроногих конях ко входу в ущелье. Спешившись, привязали они там коней, а сами пешком бесшумно подошли к воротам крепости. А проклятый авдал стоял на стене и высматривал. И так как ключи от крепости находились в его руках, то, увидев османскую рать, открыл он ворота и впустил их внутрь. Схватили они сына султана и полонили всех, кто был с ним. Жена же султана, увидев, что взяли они крепость, закрыла /137а/ лицо свое покрывалом и, бросившись с высоких скал вниз, умерла. Так попал город в руки османов и [остается у них] по сей день.

Узнав об этом, хан Еревана схватил султана и, содрав с него целиком кожу, набил ее сеном и послал шаху. А сам отправил войско в Курдистан и привез оттуда много добычи и сто сорок пленных. Случилось это в 1087 (1638) году.

Глава Х

О ПОХОДЕ ТАТАР НА ЕРЕВАН

Когда карсцы взяли Магасаберд, отправили они весть об этом царю своему султану Мураду. И повелел царь отдать крепость тому, кто взял ее, [дабы переходила она] от отца к сыну. /137б/ Так и поступили. И зовут их (владельцев крепости) Хатун-оглы.

Сам султан Мурад, взяв более семисот тысяч своих воинов, двинулся на Багдад ⁴. И [послал] он из Кафы в Арзрум [120] к Кенан-паше пятьсот [татар] (Имеются в виду крымские татары) и наказал ему собрать находящихся по соседству пашей с их войсками и идти на Персию, чтобы захватить там добычу и пленных ⁵.

Собрал Кенан-паша, как ему было приказано, всех: пашу Колонии, то есть Шапгарасара, пашу Даруна, то есть Хасан-кала, пашу Карса, Сафар-пашу из Ахалцхе. Собралось их более сорока. Двинулись они на страну /138а/ Араратскую, достигли области Котайк, полонили и забрали в добычу все, что нашли.

Хан Еревана, узнав об этом, собрал свое весьма малочисленное войско и, выйдя на каменистую возвышенность, что против Канакера, двинулся по нехоженым местам на войско исмаильтян. Когда дошли они до Кетрона и перешли реку Раздан, которую зовут Занги, лошади их, истомившись от жажды, напились воды и отяжелели. Дошли они до [места] выше разрушенного села, что зовется Птгун, и здесь столкнулись друг с другом. Испустив воинственный клич, набросились исмаильтяне на персов. Некоторые /138б/ из них пустились за ханом и поразили его булавой, то есть топузом. И бежал хан, [а с ним] и все войско его. Во время бегства хана утомился его конь, остановился и больше не мог идти. Некий перс по имени Бхугат-бек слез с коня и посадил на своего коня хана, и этот ускакал, а сам он, взяв коня хана за повод, потащил его в какое-то место, укрылся там и [так] спасся. А хан с одним скороходом с трудом спасся и прискакал в крепость. Агаряне же, преследуя красноголовых, одних убили, других взяли в плен, третьих оставили полумертвыми, а сами без всякого страха рассеялись по всей стране.

Глава XI

/139а / О ТОМ, КАК СХВАТИЛИ ЭЛХАЗ-ХАНА

Некий Элхаз-хан, муж сильный и могучий телом, широколобый и с мускулистыми руками, смелый сердцем и [121] победоносный в войне, искусный в стрельбе из лука, увидев, что хан обратился в бегство, слез с коня, высыпал [стрелы] из колчана, то есть из кеша, и начал пускать стрелы в османов, задержав их, пока хан не убежал. И ни одна из его стрел не упала на землю, но [каждая] поразила или человека, или лошадь.

Когда кончились его стрелы, он закричал: “Принесите мой кеш!” В то же время лопнула тетива его лука; бросил он его на землю со словами: /139б/ “Чтоб соль и хлеб ослепили тебя, Кялбали-хан!” Сказав это, скрестил он руки на груди и говорит: “Делайте со мной что хотите”.

Некий безымянный муж, подойдя, схватил его. Но подошел какой-то начальник и захотел отнять у него [пленника], и поднялся между ними спор. Отправились они к паше, и спросил паша у Элхаза: “Кто захватил тебя?” Отвечает Элхаз: “Сей безымянный муж”. И отдал паша [Элхаза] ему и отправил к хондкару. Остался он там, и не ведаем, что сталось с ним.

Глава XII

/140а/ О БЕГСТВЕ ТАТАР

После бегства персов рассеялись османы по всей стране, и паша, дойдя с войском своим до села Норк, смотрел оттуда на крепость и радовался. И вот выделил он пятьсот татар и триста османов с двумя начальниками, отправил их в область Гарни и наказал им: “Сегодня и завтра грабьте страну, а завтра вечером приходите в местечко около крепости, называемое Таш-Кесан, то есть Каменоломня. Мы также придем туда, проведем ночь там, а на следующий день отправимся (Слова «ночь там, а на следующий день отправимся» — *** восстановлены по рук. № 1662 (л. 140а, стк, 5—3 Си.). В печатном тексте (т. II, стр. 18): «останемся в долине Шарура» — ***) на Шарурскую равнину, в Садарак и Веди и месяц погуляем по стране Араратской”. [122]

Отправились они, /140б/ как наказал им паша, а Кенан-паша с оставшимся войском рассеялись, разбрелись по всей стороне.

Напав на беженцев из Канакера у входа в укрепление, которое зовется пещерою Святого Саргиса, они схватили иерея Саргиса и двух мужей – Вардана и Саака. Так пребывали они в беззаботности. Но божественное провидение не допустило полностью разорить нашу страну. Ибо находился в войске агарян некий муж персидского вероисповедания, которого звали Масум-ага. Это тот Масум-ага, который был калантаром Еревана и, сопровождая Тахмасп-Кули в плен, вместе с ним попал в Стамбул. Ныне /141а/ он находился при Кенан-паше. Страдал он и болел душою, видя, как опустошают его родную страну, но не знал, как поступить. И вот с помощью Божьей поймал он некоего христианина из области Котайк и очень обрадовался. И вложил он ему слова в уста и сказал: “Я отведу тебя к паше, а ты скажи ему, что Рустам-хан с двенадцатью тысячами людей подошел к воротам крепости и вот-вот нападет на нас. Скажи это и не бойся”.

И отвел он его к паше. Когда спросил его паша, он ответил то, чему научил его Масум-ага. Тотчас приказал /141б/ паша своим войскам: “Спасай всяк свою голову”. Услышав это, все бросили награбленное и добычу и бежали кто куда мог. И вот написал Масум такое письмо: “О хан, выслушай все, что скажет тебе этот армянин”. Запечатав письмо, отдал его армянину, назвал имя свое и наказал ему: “Нынче вечером, когда стемнеет, придут пятьсот татар в местечко Таш-Кесан. Скажи хану, что они ваша дичь. И не бойтесь, ибо бессильны они”. Отпуская его, сказал: “Поспеши и отдай письмо и скажи ему все, /142а/ что я наказал тебе”.

Взяв письмо, он вскоре, на заходе солнца, достиг крепости, отдал письмо хану и сообщил то, что наказал Масум, а также о бегстве османов. Когда услышал хан это, повелел глашатаям кричать: “Всяк, кто услышит наш голос, пусть наденет доспехи, возьмет оружие, сядет на коня и отправится в Каменоломню, ибо этим вечером быть великой битве с татарами. Кто же не придет, чтобы исполнить это, лишится головы”. [123] И возглашали они это в крепости и у ворот. Все, кто услышал это, /142б/ вышли через восточные ворота и, соединившись в отряды, отправились в Каменоломню.

Наступили сумерки, и хотя видели одни других, но не узнавали друг друга (Фраза переведена по рук. № 1662 (л. 1426, стк. 4—6 св.) — ***. В печатном тексте (т. II, стр. 20) неправильно: «и хотя, [быть может, не] видели одни других, но узнавали друг друга» — ***). Собралось там и татарское войско. Когда подошли вплотную друг к другу, подумали татары, что это войско османов, и, махая руками, стали звать к себе.

В это время находился при хане один осман, удалившийся с семьей своей из Карса, которого звали Узун-Али. Увидел он татар и говорит хану: “Пойдемте и нападем на них, ибо это наша добыча”. Отвечает хан: “Быть может, их много и не сможем /143а/ мы одолеть их”. Разгневанный Узун-Али сказал: “Ты только по названию управляешь Ереванским ханством”. И, отправившись, схватил двух татар и привел их к хану, говоря: “Вот тебе знак силы татар”. Тогда ободрившийся хан приказал затрубить в ратные трубы. Напали они на татар, – кого поймали, а кого обратили в бегство. Захватили и двух их главарей.

Так окончилось это дело. Кажется, из пятисот [татар] едва ли сотня спаслась бегством.

Глава XIII

/143б/ О ХРАБРОСТИ НЕКОЕГО МУЖА

Бежали османы в результате ложного слуха, [пущенного] армянином. Трое из этих мужей, не зная об их бегстве, забрались в сады села Ариндж и собирали себе фрукты, и так как им не досталось никакой добычи, то, увидев некоего мужа, который один шел по дороге в село Дзагаванк, они, выйдя из садов, все трое тайком бросились за ним. Этот человек увидел их и обратился в бегство, но мусульмане [124] гнались за ним на лошадях, /144а/ и муж сей, не зная, куда скрыться, залез под мельницу, в цртон ⁶. А они, подъехав, стали искать внутри копьем, [надеясь, что], быть может, копье ранит его и он от боли выйдет наружу. Но копье не достигло его, и он не вылез наружу. Тогда они пошли и открыли на него воду, чтобы он вынужден был выйти. И этим способом не смогли извлечь его [оттуда]. Отвели они снова воду и послали одного из своих внутрь, чтобы вытащил он его. Но армянин, набравшись мужества, набросился на него и, схватив его, сунул в воду, сел на грудь и /144б/ задушил. А потом, заговорив на их языке, сказал: “Пусть придет еще один из вас. Я один не могу его одолеть, ибо он сильнее”. Залез туда еще один. И его также он схватил, задушил в воде и положил ему на грудь камень. Вынув одно из крыльев мельничного барабана, вышел он наружу, ударил крылом по голове мусульманина, который держал лошадей, и тот, оглушенный, упал. А христианин, подобно Давиду, вытащил саблю турка и отсек ему голову. Залез затем он в цртон, вытащил оттуда трупы и отсек их головы, раздел /145а/ и сложил трупы друг на друга, а сам, взяв головы и лошадей, отправился к хану. Хан отдал ему все имущество мусульман и освободил его от налогов (Слова «от налогов»— *** в рук. № 1662 отсутствуют, восстановлены по рук. № 3024 (л. 84а, стлб. 1, стк. 3—1 сн.)) на все [время], пока он был ханом.

Глава XIV

О ХРАБРОСТИ ДРУГОГО МУЖА

Расскажу также о храбрости другого мужа.

Когда татары бежали, все, кто из страха перед османами собрались у ворот крепости, разошлись по домам. С ними был и некий муж из села Паракар, который сказал своим домочадцам: “Вы не спеша идите, а я пойду быстро, ибо оставили мы двери домов наших открытыми, кто-нибудь может войти в наш дом и унести /145б/ кур”. [125]

Придя [в село], вошел он в дом и [вдруг] услышал какой-то шепот. Обыскал он весь дом, но никого не нашел, поднял крышку тонира, видит: в тонире два османа. Сняв свой пояс, связал он им в тонире руки за спиной и вытащил оттуда. И спрашивает их: “Где ваши лошади?” Ответили они: “Утомились они и больше не могли идти. Отпустили мы их”. Тогда муж, подгоняя их, отправился в крепость.

В это время хан, выйдя из крепости, спускался по откосу к мосту. И встретился там с ханом муж вместе с турками. После многих расспросов спросил хан: “Откуда вы?” “Из Карса”, – ответили они. /146а/ Услышав, что они из Карса, хан приказал убить их.

Я видел своими глазами, как отсекли им головы.

Глава XV

О ПОДВИГЕ ДВУХ ОТРОКОВ

Еще до того как османы бежали в результате ложного слуха, ими были схвачены два отрока из Котайка. Во время бегства своего они связали отрокам руки за спиной и гнали их перед собой. Достигнув вершины скалы у села Арцни, называемой Дыжварадем (*** — букв. «трудноосиливаемый», т. е. крутой), сказали отроки своим конвойным: “Развяжите нам руки, чтобы помочились (Восстановлено по рук. № 1662 (л. 146а, стк. 4 сн.) — ***, В печатном тексте (т. II, стр. 23, стк. 1 св.) «страдали» — ***) мы. Убежать мы не сможем, так как с одной стороны каменистый обрыв, а с другой – вы”. /146б/ И развязали они им руки. А отроки, сговорившись, добежали до вершины утеса, помянули имя Божие и, бросившись вниз со скалы, умерли. Они избрали себе сами столь горькую смерть по двум причинам: во-первых, чтобы не быть опороченными и обесчещенными, во-вторых, чтобы умереть христианами, а не жить вероотступниками. Вот почему не считаю их смерть суетной, но они причастны венца епископа Вилона [?], который бросился с высоты и умер по [126] той же причине, и тысячи дев, которые ради Христа бросились в воду и утонули ^6а. Так и они умерли блаженной смертью. /147а/ [В это время] в ущелье находились скрывавшиеся там люди, и увидели они, как упали отроки, остались до следующего дня, [затем] подняли их тела и, отнеся в село Арцни, похоронили.

Глава XVI

О ПОДВИГЕ ЖЕНЩИНЫ ПО ИМЕНИ ГЗЛАР

Во время бегства татар от персов двое татар добежали до села Норагавит. Наступили сумерки. Эта Гзлар, выйдя из дома, пошла к соседям, чтобы принести домой светильник, и встретилась с двумя татарами, которые, сойдя с лошадей, схватили женщину и подняли ее на лошадь. Она упала вниз. Снова /147б/ подняли ее на лошадь. Она опять упала. И в третий раз посадили ее на лошадь, но целомудренная женщина опять упала. Тогда татары, которым надоело это и которые боялись персов, изранили мечом блаженную Гзлар, бросили ее полумертвой и бежали.

Их встретили персы, одного убили, а другого, схватив, повели с собой. Женщина же прожила еще пять дней. Пришли священники, причастили ее, и через два дня почила она во Христе. Она была женою некоего мужа из того же села Норагавит, по имени Сеав-Закария (*** — «Черный Закария»). Когда он возвращался из торговых странствий, /148а/ в селе Мушахбюр его с двумя товарищами убили разбойники.

Глава XVII

О ТОМ, КАК ВЕРНУЛСЯ КОНЬ

В то время когда османы, пользуясь затишьем, опустошали страну, ограбили они и село Арцни. Хотя сельчане [127] [успели] бежать, однако османы захватили весь скот, не оставив даже козленка.

Жил в этом селе некий муж по имени Давид, который был танутером села. Имел он великолепного коня вороной масти, высокого, с широкими копытами, длинной шеей, маленькой головой и быстроходного. Обученный словам, этот конь, которого он назвал Гыр-ат (Тур., букв. «серый конь»), понимал все, что говорил Давид.

/148б/ Увели османы и этого коня, и попал он в руки одного карсца, дом которого находился вне крепости. Каждый день садился сей муж верхом на коня, отправлялся в дозор и радовался его быстроходности.

Однажды сел он, как обычно, верхом на коня, поехал на прогулку, [затем] вернулся домой и въехал во двор. Спустившись с коня, бросил он поводья на седло, вошел в дом и сказал слуге: “Пойди расседлай коня”.

Выйдя [из дома], слуга увидел, что конь вышел со двора и потихоньку идет. Приблизился к нему слуга, чтобы поймать его, но конь пустился бежать на восток. Пошел слуга, /149а/ сказал об этом хозяину. Тогда муж этот оседлал другого коня и отправился вслед за тем. Но конь ускорил бег, и он, не сумев догнать его, вернулся обратно. А умный конь, пробежав в ту ночь шестидневный путь, достиг села Арцни и вошел в свой двор.

Ночью мать Давида вышла, чтобы идти молиться в церковь, и увидела коня, который ржал и бил копытами о землю. Вернулась женщина домой и сказала об этом сыну. Вышел Давид, а конь, как разумное существо, положил ему на плечо шею и все время ржал.

Когда рассвело, собрались все сельчане и /149б/ говорят Давиду: “Отведи коня хану и расскажи ему [все]”. Взял он коня, повел и показал его хану, рассказав о причине. Сказал тогда хан: “К тебе вернулось истинно твое добро. Возьми его и иди”.

Никто да не посмеется над нами. Мы написали это потому, что животные любят кормильца и хозяина своего, а человек, [128] как это делают в наши дни иноки, не признает своего благодетеля. После двух месяцев плена конь бежал и вернулся к своему хозяину, а мы и двух дней не храним в памяти благодеяния наших господ.

/150а/ Меж тем турок, который увел коня, спустя несколько дней прибыл в Арцни, увидел коня и узнал, что в ту ночь, когда убежал, он достиг села Арцни. После этого Давид и турок стали друзьями.

Глава XVIII

О ПРИМИРЕНИИ ДВУХ ЦАРЕЙ

Царь турок султан Мурад пошел и отобрал Багдад у персов ⁷. Находясь в Багдаде, отправил он посла к царю персов шаху Сефи, чтобы заключили они друг с другом мир. Шах [в свой черед] также отправил к хондкару послом некоего мужа, которого звали Джагата-Котук /150б/ Махмет-хан. Примирились они, заключили мир и поставили условием оставаться в мире тридцать лет ⁸. Вскоре оба царя умерли ⁹. После султана Мурада стал царствовать брат его Ибрагим, вслед за ним сын его Махмет, после него сын его Орхан ¹⁰, а вслед за этим брат его Мустафа, который жив и ныне и царствует. После шаха Сефи стал царствовать сын его Аббас, а после него Сефи ¹¹, вслед за Сефи Сулейман, за Сулейманом Хусейн ¹². Историю их мы расскажем потом. Во время этих царей между персами и турками был мир. Ибо с 1088 (1639) года по 1147 (1698) год, /151а/ в котором мы пребываем, царили мир и согласие. Поэтому без страха и боязни можно ехать из Константинополя в Исфахан.

Глава XIX

О ЧУДЕСАХ, СОТВОРЕННЫХ КАТОЛИКОСОМ ФИЛИППОСОМ

О жизни и деяниях католикоса Филиппоса все написал историк Аракел. Однако, когда мы были в городе Карине, [129] нам рассказали о чуде, сотворенном им, те, кто были очевидцами этого чуда. И мы сочли подобающим и нужным написать об этом здесь.

Великий и добродетельный католикос и второй Просветитель Мовсес дал посох вардапета Филиппосу, посвятил его в сан /151б/ епископа и отправил в качестве своего нвирака в страну греков. Прибыл он в Феодосиополь, то есть в Арзрум. Жил в этом городе вардапет по имени Минас, который в совершенстве изучил искусство музыки, но был очень горд и высокомерен, дерзок, кичлив, никогда и никому не подчинялся. Однажды ночью, когда пели службу, кончив стих “Величить” (Шаракан, III), Минас начал петь последние стихи шаракана “Господи на небесах” (Шаракан, III). Сказал ему Филиппос: “Не пой это, ибо это не подходит”. Но Минас оставил это без внимания и по заносчивости характера сделал так, как хотел. Окончив молитву, Филиппос стал /152а/ читать проповедь, соответствующую обстоятельствам дня, начиная с “Господи, отверзи уста…” (Псалт., 50, 17) и до “Величить”, объясняя все красивым и приятным слогом. Несколько слов сказал и о шаракане “Величить” и упрекнул Минаса за незнание таинства и за самовольность. А Минас, стоя за дверью, услышал слова Филиппоса и счел это личной обидой.

Исполненный злой зависти, пошел он к правителю [города] и оклеветал Филиппоса, говоря: “Пришел из Персии какой-то монах и собрал в нашей стране много денег, дабы отдать их персам, чтобы те пришли и опустошили нашу землю. Он также проклинает /152б/ и ругает ваш народ и читает анафему Омару и Осману”.

Разгневанный паша послал [за епископом] трех янычар, говоря: “Приволоките его лицом вниз”. Отправились янычары и увидели, что собралось у него много купцов и горожан. И говорят они: “Где священник, который пришел от кызылбашей? Пусть поднимается и идет к паше, ибо зовет он его”.

Встал святой вардапет, встали и все мужи, которые были [130] там. Сказал вардапет: “Выйдите из дому”. А сам, раскрыв нишу, вынул оттуда две белые, еще не зажигавшиеся ранее свечи, которые имели на концах фитиль, спрятал их под рясу /153а/ и пошел. С ним вместе отправились и все мужи. Войдя к паше, он поздоровался с поклоном. Говорит паша: “Это ты пришел в нашу страну собирать деньги, которые отправишь шаху, чтобы он на наши деньги набрал войско и пошел на нас войной?” А блаженный вардапет, который не мог говорить непосредственно по-турецки и объяснялся через переводчика, ответил: “Я торговец маслом; кто покупает у меня масло, тот платит деньги, а кто не покупает, денег не дает”. “Если ты торговец, – говорит паша, – почему ругаешь и проклинаешь нас?” Ответил на эти слова вардапет: “Не мое это дело [браниться]”. Затем достал из-под рясы две свечи /153б/ и протянул их паше. Но когда паша взял свечи, вспыхнули они милостью Святого Духа и зажглись в его руке. Поразился паша и со страхом сказал вардапету: “Выйди и отправляйся к себе”. И блаженный вардапет, низко поклонившись, вышел. А паша сказал мужам: “Что означает это диво?” Ответили мужи: “Много чудес творит он, ибо свят он и справедлив”.

Приказал тогда паша вернуть вардапета и говорит: “Отче, ты видишь, у нас засуха, нет дождя и высохла вся земля. Если можешь, дай нам дождь”. /154а/ Отвечает вардапет: “Милость Божья бесконечна, но турки не позволяют нам молиться по нашему закону”. “Я дам тебе провожатых, – говорит паша, – если кто воспротивится, они убьют его, ты же молись по своему закону”. Дал он десять воинов и наказал им: “Ежели кто воспротивится ему, убейте его”.

Удалившись от паши, вардапет пошел в церковь, которая зовется “Богоматерь братии”, и повелел всем священникам облачиться. Сам он оделся как для литургии, накинул на себя эмифор, на голову возложил митру, взял в руки крест и вышел из церкви с крестом и Евангелием под звон /154б/ кимвал и колоколов. И начали петь шаракан “Святый Боже, Отец безначальный” (Шаракан, № 34, стр. 102). [131]

Все горожане толпой направились в северную сторону города, которую зовут Холмом Святого Креста. Пока шли они под пение шаракана, небо стало затягивать облаками. Как дошли до назначенного места, стал накрапывать дождь. Когда стали читать Евангелие “ибо как молния исходит” (Матф., 24, 27), трижды прогремел гром. А когда начали крестный ход, разверзлись хляби небесные, и хлынул ливень, и, прежде чем кончился крестный ход, поле стало как море. И вернулись тогда в церковь, говоря: “И будет восседать Господь царем вовек” (Псалт., 28, 10). Войдя в церковь, спели /155а/ “Молим Святым Крестом” (Шаракан, № 88, стр. 292—294), “Сей твой народ сохрани” (Шаракан, № 85, стр. 286—288).

Как увидел два эти чуда паша, схватил он клеветника Минаса и заставил его уплатить тысячу марчилей, говоря: “Пусть это будет тебе наукой, не занимайся впредь клеветой”.

Рассказал нам это вардапет Ованн из Карина, ученик этого Минаса.

Глава XX

О ПОДВИГЕ ИЕРЕЯ ГАЛУСТА

После того как посольством Джагата-Котук Махмет-хана был заключен мир между двумя царями, персидским и турецким, шах Сефи пожаловал ему Ереванское ханство, ибо Кялбали-хан умер в 1088 (1639) году.

На втором году его правления прибыл из Басена некий муж со своей женою и поселился в селе Арахус, в области Котайк. И родила эта женщина сына. Отнесли его крестить к иерею Галусту, который крестил его как дитя христиан и ничего не взял с них из-за их бедности, но сам дал им двенадцать литров пшеницы, чтобы испекли они себе хлеб.

Спустя несколько дней пришли отец и брат этой женщины и говорят ее мужу: “Похитив нашу дочь, ты бежал сюда. [132] Почему украли наше имущество (Восстановлено по рук. № 1662 (л. 1556, стк. 1 сн.) — ***. В печатном тексте отсутствует) и припасы /156а/ и забрали с собой?” Надоели мужам долгие разговоры и отказы, написали они жалобу на зятя и дочь свою и отдали ее хану.

Хан вызвал их и говорит: “Отдайте им их добро”. Но так как они все промотали и не могли возместить, то муж и жена приняли мусульманство и, усугубив грех свой, донесли на иерея Галуста, говоря: “Мы давно хотели принять мусульманство, но иерей Галуст не позволял и даже крестил нашего сына и дал нам взятку – пшеницу, прибавив: “Я буду вас содержать, а вы не вступайте в мусульманство, /156б/ чтобы не погубить души своей””.

Отправил хан за ним жестоких мужей; привели они невинного священника и поставили перед ним. Говорит хан: “Ты почему крестил сына турка?” “Не знал я, что они турки, – отвечает иерей, – они попросили меня, и я поступил так, как велит наш закон. Подобно тому как многие христиане принимают мусульманство, так стали мусульманами и они. Чем же мы виноваты?” “А почему ты дал им пшеницу и взятку?” – спрашивает хан. “Разве милостыня – это взятка? – спрашивает иерей. – У христиан /157а/ в обычае давать всем милостыню, как велит нам Евангелие”. “Рассуждая так, ты хочешь ускользнуть от меня, – говорит хан, – но не быть тому. Либо прими мусульманство, либо умертвим тебя пытками”. “Не дай Бог отступиться мне от своей веры, – отвечает иерей, – но, если хочешь убить меня, невинного, я готов умереть”. Говорит хан: “Что может быть страшнее той вины, когда дитя мусульман превращают в христианина?” “Я уже сказал, – отвечает отец Галуст, – что я не знал, что они мусульмане; знай я, что он мусульманин, когда он пришел в наше село, не позволил бы я ему, заблудшему, вступить в истинную /157б/ веру нашу”.

Разгневанный хан приказал отвести его с побоями в тюрьму. Послал он к нему двух мугри, сказав: “Вразумите его, быть может, сумеете его обратить”. [133]

Пошли они и стали говорить ему много плотоугодных речей. Но блаженный священник Галуст не был сведущ в книжной мудрости, [а потому] речами простонародными укорял он их, говоря: “Ваш предводитель находится в аду со всеми своими единомышленниками и с сатаной. Мне также предлагаете присоединиться к нему?” Рассерженные муллы (Должно быть «мугри»; у Закария описка), поднявшись, побили его ногами и пошли рассказали хану.

Отправил хан к нему воинов, чтобы связали они ему руки за спиной, /158а/ приказав: “Отведите к западным воротам и бейте его камнями”.

Пришли жестокие воины, вывели его из тюрьмы и, толкая, погнали к месту казни, то волоком, то на ногах; одни били его, другие давали тумаки, некоторые насмехались, а иные толкали, кто дергал за бороду, а кто за волосы; одни плевали ему в лицо, другие ругали, некоторые попрекали, иные давали дурные советы. Не выдержал святой священник Галуст и принялся бранить их пророка, говоря: “Будь проклят он и те, кто его принимают, и те, кто признают его пророком”.

И вот велели привести христиан, чтобы избили они его камнями, но все христиане скрылись. Поймали они некоего мужа /158б/ племени боша и сказали ему: “Бей его камнями, чтобы он умер”. Но он не стал бить. Сунули ему в руки конец веревки и говорят: “Тащи его”, но он не взял веревки. Избили они бошу до полусмерти, а затем, оставив его, набросились, как волки-людоеды, на иерея и камнями убили блаженного тер Галуста. И почил он, истинно веруя во Христа.

Наступил вечер, оставили они его среди камней и ушли. Мусульмане, сторожившие стены крепости, увидели над телом /159а/ Святого свет, подобный вспышкам молнии, и, подумав, что вероломные мусульмане жгут его тело, принялись кричать лавочникам, мол: “Что это вы делаете?” А они ответили: “Это свет, а не огонь”. Когда рассвело, стража крепости отправилась к хану и рассказала ему. И сказал хан: “Я насильно отправил иерея в рай Божий”. Повелел он [134] христианам забрать его тело и похоронить согласно своим обрядам.

Собралось поэтому много священников и народу, взяли [они] тело, камни и землю, орошенные кровью, и похоронили рядом с апостолом Ананией в Ереванской обители. /159б/ Скончался святой священник Галуст в 1088 (1639) году в сорокадневный пост, в дни владыки Филиппоса, католикоса армян.

Глава XXI

О СМУТЕ ВО ВРЕМЯ ПРАЗДНИКА ВОДОСВЯТИЯ

Персидский царь, великий шах Аббас I, переселил страну армянскую (армян) и поселил их в Персии. При этом поступал он так, чтобы все это понравилось армянам: строил повсюду церкви и повелел, чтобы каждый год обряд Водосвятия совершался в его присутствии. Все ханы последовали его примеру и там, где были христиане, приводили их к себе и [велели] освящать воду в их присутствии. По этому обычаю и этот Котук-хан /160а/ повелел католикосу Филиппосу торжественно совершить обряд Водосвятия в его присутствии.

И написал великий патриарх Филиппос письмо, и собрались все настоятели и монахи монастырей, а также сельские иереи, чтобы со всей торжественностью исполнить повеление хана.

По приказанию великого католикоса все собрались в селе Хнкелодзор, которое ныне зовется Дзорагех, и начали службу. Хан, раскинув свой шатер ниже моста, дожидался, когда подойдет крестное шествие.

И вот собрались свирепые персы, которых зовут татарами; они также устроили зрелище /160б/ наподобие обряда Водосвятия. Приготовились они в крепости и поставили у ворот наблюдателей, сказав: “Когда армяне соберутся выходить из церкви, сообщите нам, чтобы и мы вышли вместе с ними”. Их предводителем был некий епископ – вероотступник, которого звали Чачин.

Окончив службу, армяне вышли, чтобы идти к назначенному [135] месту ниже моста. Вардапет Закарий, настоятель Святой обители Ованнаванка, ехал верхом на муле с двумя /161а/ скороходами впереди. Когда наблюдатели увидели их, сообщили татарам, которые вышли во главе с Чачином, с криком и шумом, даул-зурною, свистом и хлопаньем в ладоши. Как увидел это вардапет Закарий, остановился и приказал всем, кто одет в облачения, вернуться. Сам же, сойдя с мула, велел скороходам схватить вероотступника Чачина и бросить на землю. Сняв свой башмак, принялся он бить гвоздями башмака по голове вероотступника /161б/ до тех пор, пока израненный Чачин не обагрился кровью. И стал мерзкий вероотступник кричать: “Ужель исчезла на земле вера мусульманская, если этот армянин может убить меня?” Услышав это, татары набросились на Закария, чтобы убить его. Но несколько мусульманских видных людей обнажили против них свои мечи и сказали: “Вы хотите погубить все наше племя? Они устраивают это по повелению шаха для нашего развлечения. И вот хан ожидает их там. Вы же действуете против шаха и хана”. /162а/ Услышав это, прекратили они.

Сообщили хану, что шествие по поводу Водосвятия вернулось. Послал хан много посредников, и с трудом согласились они прийти и освятить воду. После окончания обряда Водосвятия принесли по приказанию хана два дорогих одеяния – одно для католикоса, а другое для Закария. Хан велел схватить тридцать татар, выступивших против, и взял с них триста туманов штрафа, а мерзкого вероотступника Чачина прогнал от себя и выгнал из крепости. Так был он опозорен Богом.

Глава XXII

/162б/ О ЖИЗНИ И ДЕЯНИЯХ ШАХА АББАСА МЛАДШЕГО

В 1091 (1642) году умер царь персидский шах Сефи и унаследовал царство сын его Аббас, муж умный и сведущий. После воцарения упрочилась власть его. Еще когда отец его, шах Сефи, находился в Ереване, индусы [136] захватили город Кандахар. Этот шах Аббас с великой силой отправился войною на них и, взяв город после многих ухищрений, вернулся в Исфахан. Задумал он также идти на Багдад и взять его. /163а/ Но князья и вельможи не позволили, говоря: “Отец твой заключил с ним мир, [скрепленный] клятвою и проклятием. Мирный договор заключен сроком на тридцать лет. Прошло едва пять или шесть лет после заключения договора, почему же ты хочешь нарушить клятву и расторгнуть договор и быть проклятым?” Услышав это, мудрый царь отказался от своего намерения и успокоился. Он любил христиан. И когда устраивал он пиршества для вельмож и князей своих, звал он и знатных людей Джуги – ходжу Сафраза и ходжу Птума. /163б/ Ходил он и в дома христиан, на их свадьбы и званые угощения, и не отличал их [от мусульман]. Был он правосуден и справедлив; оставался он таким всю свою жизнь. Начеканил он также монету больших размеров, чем [монеты] прежних царей, и назвал ее С[а]хабгран (Араб-перс. Сахиб киран- "обладатель счастливого сочетания двух светил"-титул правителя мусульманских государств).

Глава XXIII

О ПОСТРОЙКЕ ЦЕРКВИ В АРДЕБИЛЕ

Как уже много раз говорил я, великий шах Аббас I угнал [жителей] страны армянской и переселил их в Персию. Поселил он также немного христиан (Имеются в виду армяне) и в городе Ардебиле. И построили они по повелению шаха около их мечети, называемой Шейх Сефи, маленькую церковь с деревянной кровлей /164а/ по числу христиан. Понемногу увеличилось число христиан, и так как церковь была мала, то не вмещала она всех людей, что причиняло им большое огорчение. Поэтому задумали они разобрать западную стену церкви и немного расширить ее, чтобы было достаточно места. [137]

Узнали об этом мугри и муллы и, собравшись толпой, все вместе разрушили церковь до основания.

Христиане, отправившись к дверям хана, подняли крик, но хан не смог /164б/ воспрепятствовать тому. И сказал хан: “Раз поступили они своевольно и не послушали меня, напишу я письмо эхтимал-довлату. Отправляйтесь [с письмом] к нему и с его позволения доложите [обо всем] шаху. Быть может, будет он к вам благосклонен”. И написал он письмо для них весьма полезное.

Жил в городе некий иерей, ловкий на язык и речистый; его решили отправить к шаху. Собрали много денег, дали ему, и, взяв письмо хана, он отправился. Прибыв в Исфахан, пошел он сперва к ходже Сафразу, /165а/ ибо он был старшиной Джуги. Этот повел его к эхтимал-довлату, которого звали Сарутаги, и показал ему письмо хана. Прочитав [письмо], сказал эхтимал-довлат: “Иерей, ты напиши, как умеешь, ходатайство и отдай [его] вместе с письмом хана ходже, и, когда мы пойдем к царю, там он даст их мне, а я покажу царю”. Написал он слезное прошение и отдал ходже, а тот в назначенный день отдал эхтимал-довлату, который показал обе бумаги шаху. И вот посмотрите на милосердие Божие! Как склонилось /165б/ сердце Артаксеркса к Мардохею (См. Эсфирь, гл. 6—8), так склонилось и сердце царя Аббаса к иерею, и сказал он: “Приведите ко мне того, кто написал это ходатайство”. Позвали его; пришел иерей и, пав ниц, подполз и поцеловал ноги шаха и встал. И говорит царь: “Это ты написал ходатайство?” Отвечает иерей: “Да, владыка, мой государь”. Говорит шах: “Скажи и изустно, дабы я узнал”. И рассказал он все. Шах внимательно слушал, а затем призвал писца и говорит: “Напиши хану и /166а/ муллам Ардебиля, что, разрушив молельню христиан и стерев память деда моего, вы совершили великий грех и заслуживаете смерти. Однако милую вас на этот раз, потому что вы слуги Шейха Сефи. Посему повелевает наше царское величество, чтобы вы сами на свои деньги, своими работниками, ремесленниками и слугами [138] построили, под присмотром армян, для них такую церковь, какую они пожелают, – большую либо малую, дабы не исчезла память рода моего и молились они там за очаг Ш[ей]х-оглу”. /166б/ Запечатав бумагу, отдал он ее иерею и сказал: “Иди”. И стал иерей пятиться к выходу, но, когда удалился он немного, вернул его шах и говорит: “Знаю, что нет у тебя денег на хлеб в дороге”. И повелел казначею: “Дай ему двенадцать тысяч дианов, чтобы мог купить себе хлеб – пищу в дороге” – и добавил: “Торопись идти!”

Вышел иерей и, прибыв в Ардебиль, показал рагам хану. Прочитал он рагам и увидел, что написан строго. Позвал он шейхов и мугри и передал им повеление шаха, показал и письмо, /167а/ где написано следующее: “Вы, сделав это, стали врагами очага Ш[ей]ха Сефи”. И когда услышали это, ужаснулись все и сказали: “Повеление царя исполним с любовью”.

Тотчас они позвали мастеров, каменщика и кирпичника, и приказали армянам отмерить место. Затем стали класть основу большими и нетесаными камнями, а на них – обожженные кирпичи. И так как работников было много, то скоро была завершена постройка великолепной и красивой кирпичной [церкви]. /167б/ И когда была воздвигнута церковь, там были три священника, и назначили одного очень умелого клепальщика, который каждый вечер отправлялся и стучал в двери и световые отверстия домов христиан и звал их на молитву.

Однажды вечером, в пятницу, поднялся мулла на кровлю мечети и стал кричать сала. И начали городские собаки выть вместе с ним. Когда умолкал мулла, умолкали и собаки, когда же мулла кричал, выли и собаки. Слушая завывание собак, сказал звонарь сам себе: “Вот собаки воют с муллой, а /168а/ если и я стану выть, какой мне от этого вред будет?” И принялся громко кричать: “Благословен Господь, благословляйте Господа!” Услышав его голос, мугри умолк и спустился, погрузившись в печаль. Пришли молящиеся и говорят: “Почему прекратил ты свой зов?” Отвечает мугри: “Погибла наша вера”. Спрашивают мусульмане: “Почему?”[139] “Потому, – отвечает мулла, – что армянский звонарь так громко звал, что заглушил меня”. Взяли они муллу, отправились к хану и подняли крик. Повелел хан позвать трех иереев и говорит им: “Вы стали столь бесстыдными, что заставили мусульман построить вам церковь. А ныне кто дал вам позволение звать на молитву?” Ответили /168б/ иереи: “Мы не звонари, но есть у нас один служитель, быть может, он звал”.

Приказал хан, и привели его. И говорит хан: “Это ты зовешь в городе на молитву?” Отвечает звонарь: “Да”. Говорит хан: “Я велю бросить тебя собакам, чтобы сожрали они тебя”. “За что?” – спрашивает звонарь. Отвечает хан: “Кто позволил тебе громко кричать и заглушать голос нашего муллы?” Отвечает звонарь: “Послушай, о хан. Увидел я, что, когда мулла начинал голосить, все городские собаки выли с ним, а когда умолкал мулла, смолкали собаки, а когда снова звал мугри, выли и собаки. И я сказал: вот собаки воют, и никто не наказывает их и не штрафует. /169а/ Ежели покараешь и оштрафуешь собак, пусть то же будет и мне”.

Услышав это, засмеялись мусульмане и сказали: “Коль так, идите и войте”. С тех пор и по сей день громогласно зовет звонарь, и голос его достигает мечети, которую называют Шейх Сефи.[…]

Глава XXIV

О ПРИБЫТИИ ХОСРОВ-ХАНА

Джагата-Котук Махмет-хан был очень алчным, скаредным и хищным грабителем. Обычно он задерживал и не давал /169б/ воинам жалованье. Он лишил власти военных и никому никакого дела не поручал. Никого из них он не отправлял собирать налоги, но посылал только тех, кто приехал вместе с ним. Надоело это всему войску, и написали они все вместе письмо-жалобу, которое дали подписать и скрепить печатью и католикосу Филиппосу, и отправили шаху. Шах, узнав об этом, послал некоего мужа по имени Хосров, грузина по происхождению, и поручил ему управление Ереваном, а Махмет-хана приказал отправить к нему. [140]

Прибыв в Ереван, стал Хосров ханом, а Махмета отправил в Исфахан. /170а/ И был сей Хосров мужем хорошим, добросердечным и другом христиан, ездил в монастыри и давал [монастырям] дары и приношения. Он был милосердным и щедрым, и, если кто приносил ему [даже] одно яйцо, он дарил ему одежду. Облегчил он налог, [взимавшийся] с христиан, и отменил подорожную пошлину. Появилось изобилие всех продуктов, все товары стали дешевыми. Сам он был гусаном и музыкантом, сочинителем и исполнителем песен. Когда приезжал он в монастырь, собирал детей-школьников и предлагал им петь шараканы и псалмы. Так жил он в добродетели. Садясь же есть и пить, он сажал с собой знатных /170б/ армян. В судебных делах он был правдивым и правосудным. Так правил он Ереваном. А о том, как он уехал, мы расскажем потом.

Комментарии

1 Султан Мурад IV со своим войском подошел к Еравану в конце июля 1635 г.; сдалась крепость 8 августа 1635 г. B то время в должности помощника Тахмасп-Кул.и-хана был Мурад-ага, который и вел от его имени переговоры о сдаче крепости. Оба затем уехали в Турцию.

2 На помощь османскому гарнизону Еревана выступил с войском везир Мухаммед-наша, которого Закарий ошибочно называет пашой Кор-Хазнадаром (от арабск.-персидск. *** —«казначейство»).

3 Ереван был взят войсками шаха Сефи 1 апреля 1636 г. после шестимесячной осады. Начальник османского гарнизона Муртуза-паша умер от ран.

4 Османская армия подошла к Багдаду 15 ноября [1638 г.

5 Кенан-наша, правитель Эрзурума, командовал отрядом татар и курдов. Общим выступлением против Еревана руководил Джафер-цаша. Начавшись в конце 1638 г., эти действия продлились несколько месяцев. В мае 1639 г. Кенан-паша еще находился в окрестностях Эчмиадзина.

6 Цртон *** — нижняя часть мельницы, где вертится жернов, или та часть мельницы, куда вытекает отработанная вода; погонный ларь.

6а Речь идет о христианских девах, которых по велению царя Хосрова Ануширвана везли в дар гуннскому хакану и которые утопились в р. Итиль (Волга) (см. Хронографическая история Мехитара Айриванского, пер. К. Патканова, СПб., 1869, стр. 3'9'7).

7 Багдад был взят султанам Мурадом 25 декабря 1638 г.

8 B сентябре 1639 г. в Константинополь прибыл посол Персии Мохаммед Кули-хан; был ратифицирован мирный договор, согласно которому султан Мурад признавал власть Персии над Ереванской областью в обмен на безоговорочное признание своей власти над Багдадом.

9 Султан Мурад умер в 1640 г., шах Сефи I — в 1642 г.

10 После Мухаммеда IV царствовал не Орхан (см. рук. № 1662 л. 1506, стк. 3 св.), а Сулейман II (1687—1691), а затем Ахмед II (1691—1695). Мустафа II царствовал с 1695 по 1703 г.

11 После смерти шаха Аббаса II царствовал Сулейман II, он же Сефи II (1667—1694). Закарий решил, что эти два имени принадлежат двум разным шахам. Хусейн I правил с 1694 по 1722 г.

12 См. Аракел, гл. XXV, стр. 314—345, гл. XXVI, стр. 346-353.

Текст воспроизведен по изданиям: Закарий Канакерци. Хроника. М. Наука. 1969