ЗАКАРИЙ КАНАКЕРЦИ

ХРОНИКА

ТОМ I

/59б/ Глава XXVIII

ОБ АМИРГУНА-ХАНЕ

Когда царь персидский, шах Аббас, овладел Ереваном, назначил он туда правителем Амиргуна-хана, мужа храброго и смелого, доблестного в битвах, неустрашимого и безбоязненного, благоустроителя и друга христиан. Начав править Ереваном, он тотчас же приступил к благоустроительству и умножил число жителей.

Сначала принялся он строить крепость, затем дворцы и виноградники, цветники и сады, рыть каналы и умножать [количество] воды. В некоторых местах облегчил он также налоги и снял тяжкое бремя с выи простолюдинов. Но вместо этого увеличил он сухра, /60а/ то есть барщину. Увеличил он барщину потому, что, как сказали мы, занимался строительством. Поэтому сочинили побасенку, будто, когда женщина беременела, мужа ее забирали на барщину и не разрешали вернуться домой. Женщина рожала сына, рос он, и [тогда] отправляли его на барщину, чтобы отец вернулся домой. Придумали эту небылицу из-за тяжести барщины. Но хотя и тяжела была барщина, однако хан давал хлеб работавшим на барщине, ибо был он милосерден. Напекши много хлеба, он, нагрузив лошадей, отправлялся туда, обходил поля и раздавал хлеб тем, кто работал там. Поэтому ашуги сложили и пели хвалебные песни о его щедрости. И так жил он, благоустраивая /60б/ страну.

При жизни совершил он много подвигов, воюя с османами, ибо дважды двинулся он на область Карина, разрушил и полонил страну, достиг ворот крепости Арзрум и палицей своею выбил двери крепости и, забрав пленных, поселил их в Ереванском крае.

Отправился он и в пределы Вана и Муша и, полонив [жителей] их, привез пленных и поселил в областях, находящихся в Ереванской долине. И вот по сей день благоустроены села меж Ереваном и Эчмиадзином, а именно: Кялар, Гокгумбет, Кавакерт, Паракар, Сабад и другие, в коих поселил он взятых в плен в османских областях. [71]

/61а/Так жил он, [совершая] подвиги и благоустраивая землю Араратскую. Любил он и народ армянский и всегда ходил в дома христиан, ел и пил с ними. И назначил старост областей, то есть меликов. Назначил он старостой областей Котайк и Анберд некоего Давуда, [родом] из села Канакер. А некоего Гозал-бека из Карби сделал другом и советчиком Давуда. И что бы ни [намеревался] предпринять хан, [обо всем] советовался с ними. И, когда садился за ужин, справа и слева от себя сажал мелика Давуда и Гозал-бека и говорил: “Вы – отцы мои, я – /61б/ сын ваш”.

Так поступал он, чтобы понравиться всем и чтобы они были прилежны в благоустройстве страны. И так в благоразумной мудрости провел он жизнь свою до самой смерти.  

Глава XXIX

О НЕДОБРЫХ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЯХ В ЕГО ВРЕМЯ

Близко светопреставление, а потому в различных местах появляются предтечи антихриста и возвещают нам его приход, как это можно видеть [из того], что случилось в это время.

Некий человек из племени алван, которых ныне зовут удинами, из алванского города Гандзака, отправился в Святую обитель Гандзасара, где находится престол алванского католикоса, и стал учеником /62а/католикоса Ованнеса. Изучил он псалтырь и грамоту; рукоположили его в архидьяконы и дали ему рясу и клобук. Был он бесстыден и искушен в безнравственных и непристойных речах.

Как-то послал его католикос в страну по нуждам монастыря. А он, отправившись [туда], стал выдавать себя за вардапета и проповедовать ложь и неправду, [изрыгая] хулу и нечестивые речи. И распространил он по всей стране обман и лживые речи, поэтому пришли и пожаловались на него католикосу. И послал католикос [за ним людей], и привезли его в монастырь. Отобрал у него разгневанный католикос рясу и клобук и сказал: “Лишаю тебя звания дьякона, но [72] останешься ты /62б/ в монастыре как неграмотный служка и будешь служить братии”. А он говорит: “Так как ты отобрал у меня звание, сбрей и бороду и кудри мои, дабы было мне стыдно, и тогда я не выйду из монастыря”. Говорит католикос: “Достаточно с тебя стыда и за безобразие лица твоего”. Ибо был он [человеком] омерзительной внешности: голубые впалые глаза, длинный и острый нос, лицо веснушчатое и в оспинах, рыжая и жиденькая бородка, зубы крупные и редкие, ростом мал и остроголов, весь покрытый грязью, быстрослов и борзоречив, а также злоречив и скор на злые дела. /63а/ И при виде его [все] смеялись и издевались над ним из-за столь мерзкой его наружности. Поэтому, видя, как его унижают, стал он злее, чем сатана, и задумал завлечь католикоса в западню; поэтому и просил, чтобы побрил ему голову и бороду. Но не вышло то, что он задумал, а потому он, от природы злой и в мыслях таивший злобу, тайком вышел из монастыря, пошел в город Гандзак и, побрив лицо и голову, отправился к князю Давуд-хану – это тот Давуд-хан, о котором мы упомянули выше, что взбунтовался он и с шестью мужами ушел к османам, – и пожаловался ему, говоря: “Проповедовал я, /63б/ что Магомет истинный пророк, и по этой причине католикос так опозорил меня и лишил меня сана”. Разгневанный хан [велел] привести католикоса, наказал его большим денежным штрафом и сказал: “Верни ему его сан и дай грамоту, [дозволяющую] проповедовать”. Из страха перед ханом католикос дал ему то, что тот желал. И от хана также он получил указ.

И принялся он проповедовать вкривь и вкось. Стал он врагом монахов и, когда встречал монаха, раздевал и избивал его дубиной. И говорил он народу: “Кто даст что-либо монаху, отправится в ад, ибо недостойны /64а/ монахи служить обедню, так как они блудники и нечестивцы. Но священник достоин служить обедню, ибо состоит он в святом браке”. И другими подобными лживыми речами взбаламутил он землю алванскую.

И примкнуло к нему более 500 человек, не только необразованных мирян и простолюдинов, но и невежественных [73] иереев и богатых и знатных людей. Отобрав из них двенадцать храбрых и сильных мужей, он дал им в руки булаву, то есть топуз, опоясал их мечом и назвал апостолами. И приказал им исполнять то, что сам желал. Избивал ли /64б/ кого, либо сажал в темницу, все это делал он с их помощью. И из лицемерия ни от кого ничего сам не брал, но [все] получал руками двенадцати [апостолов] и делил между пятьюстами [приспешниками], говоря: “Не подобает ученикам Христа получать золото и серебро либо одеваться в богатые одежды, но подобает надевать власяницу и шерсть”. И сам, надев власяницу и искусно укрепив на ней против сердца два железных гвоздя, показывал всем и говорил: “Так подобает одеваться монахам”. И так распространилась [слава] его лживого имени среди мусульман и христиан. И звали его мусульмане Мехлу-Баба (Тур., букв. «батюшка с гвоздями»), /65а/ а армяне – Мехлу-вардапет.

Выйдя из страны алванской, пришел он с множеством [своих последователей] в Гехамскую область, имея с собой пять связанных монахов; один из них по имени Микаел был из села Канакер. В Гехаркуни встретился с ним священник по имени Ованнес из города Карби и с ним дошел до области Котайк. Все это они рассказали мне. И пришел Мехлу в село Норк и, глядя на крепость Ереван, распростер руки, как птица, и стал махать ими. Говорит иерей Ованнес: “Что ты делаешь, вардапет?” Отвечает Мехлу: “Хочу полететь к крепости”. А иерей, схватив его за руку, говорит: “Хочешь осрамиться, /65б/ как антихрист? Как можешь полететь, ежели ты человек? Откажись от своих колдовских дел, отпусти и монахов, а то услышит хан, предаст тебя мучительной казни”. И послушался [Мехлу] слов иерея, отпустил монахов и направился к крепости. А Амиргуна-хан, выйдя из крепости, ехал на дозор; приглядевшись, увидел он множество людей и, ужаснувшись, спросил: “О, что это за сборище?” Говорят: “Это тот Мехлу-Баба, о котором рассказывали”. И тогда хан повернул [назад] и въехал в крепость. Подошел и Мехлу и также вошел в крепость с толпой своих людей и предстал /66а/ перед [74] ханом. Был там при хане и католикос Аветис, а с ним два епископа. Спросил хан, обращаясь к Мехлу: “Что ты за человек, откуда идешь и куда путь держишь?” Говорит Мехлу: “Чернец я, молящийся о твоем здравии”. А хан протянул руку в сторону католикоса и говорит: “Их достаточно, чтобы молиться за меня, ты же иди молись за Давуд-хана”. “Почему закрыл ты лицо свое?” – спрашивает хан, ибо краем капюшона закрыл он лицо. Отвечает он: “Недостоин я видеть небо”. И хан концом палки, которую он держал в руке, приподнял капюшон и, увидев, как омерзительно лицо его, сказал: “Наллат сурукуна суратуна (Тур. «Будь проклят образ твой»), /66б/ ты скрываешь свое уродство, дабы никто не увидел твоего презренного лика, и так служишь небу!” Говорит далее хан: “Что это за рать, куда идешь с нею воевать, в Ван или Арзрум?” Говорит Мехлу: “Никуда не иду я, но следуют они за мною, ибо проповедую я истину”. Говорит хан: “Прочти проповедь и тем, кто [находится] здесь”.

Мехлу имел при себе какой-то сборник и по нему читал то, что говорил. Раскрыв книгу, говорит: “Это написано для чернецов, ибо сказано “не примите злата и серебра…”” и так далее. Находился там один гарниец, который, отказавшись от монашества, стал /67а/ воином. Звали его Захар-бек. Сказал ему хан: “Ты переводи все сказанное им”. И все, что говорил Мехлу, Захар-бек пересказывал вслед за ним. Сказал хан католикосу: “Скажи и ты свое [слово]”. И было у католикоса Евангелие, именуемое Зрахавор (*** — букв. «одетое в латы»), и он раскрыл то [место], где сказано: “Ибо восстанут лжехристы и лжепророки” (Марк, 13, 22) и т. д., а также “берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные” (Матф., 7, 15). Это также перевел Захар-бек. И сказал тогда хан: “Это истинно, а ты харамзаде. /67б/ И одежды эти ты надел лишь для того, чтобы обмануть невинных христиан”. И повелел [75] бросить его в пруд и утопить в воде; и сколько ни высовывал он голову из воды, слуги хана вновь погружали его в воду. И повелел хан обобрать двенадцать [апостолов] его, раздев их донага, дозволил ограбить и двух мусульман и одного армянина из его всадников.

Затем благодаря мольбам католикоса выволокли Мехлу из воды и приставили к нему воинов, чтобы удалили его из земли Ереванской.

Выведя из крепости, повели его в сторону Канакера. А невежественные канакерские простолюдины, когда услышали о прибытии его, бросились /68а/ к нему навстречу. Даже девушки, которым не дозволялось выходить из дому, вышли посмотреть на того колдуна; а иные подходили и касались лицом полы его одежды. Многие встречали его с распростертыми объятиями.

Жила [там] одна старуха вдова, которую звали “жена Егьи” и которая выкормила телку. Куда бы ни шла та старуха, телка следовала за нею. И вместе с толпою, которая шла посмотреть колдуна, отправилась и старуха, а следом за старухой побежала, мыча и задрав хвост, выращенная [ею] телка. Приспешники колдуна, увидев это, поймали телку и стали говорить: “[Эта] жертва послана вардапету”. А старуха принялась плакать и говорить: “Это моя телка, /68б/ а не жертва, ради Бога, отпустите мою телку”. Но не послушались ее, зарезали телку и по частям раздали; раздали даже шкуру и помет в виде благословения.

И привели колдуна в Канакер и ввели в нижнюю церковь. И так как не было места, он поднялся и сел на алтарь, спустил ноги вниз и стал поносить монахов и говорить: “Ежели кто убьет хоть одного монаха, не спросятся с того грехи его [на том свете], и отправится он в рай Божий”.

Жил в том селе Канакер мужчина один по имени Акоп Тутакенц. /69а/ Пошел этот Акоп к нему на исповедь и попросил отпущения грехов. А Мехлу говорит: “Пойди убей монаха, принеси его мяса и крови, дабы вкусил я мяса, выпил крови его и отслужил обедню, и тогда воскрешу сорокалетнего мертвеца и отпустятся тебе грехи твои”. И поверил ему этот [76] глупец и в ту же ночь отправился к воротам монастыря и стал ожидать: авось выйдет инок Микаел – тот Микаел, о котором мы упоминали в нашем повествовании, – ибо был он моложе остальных. И вот видит, идет епископ Филиппос; набросился на него Акоп /69б/ и чуть не ударил по голове епископа топором.

Говорит епископ: “С ума ты сошел, Акоп?” Отвечает Акоп: “Согрешил я против тебя, владыка Филиппос, ибо думал, что это Миран” – так как прежнее имя Микаела было Миран. И рассказал Акоп ему все. А епископ вразумил его и говорит: “Он не из тех, кто служит обедню и воскрешает мертвых, а тот, кто делает тебя убийцей, виновником кровопролития”. И пошел Акоп, причитая над собой.

Были [в то время] там, в Канакере, католикос и воины хана. Когда услышали они об этом, погнали Мехлу до пределов области Ниг. И дошел он до Арзрума и говорил [всем]: “Иду в Иерусалим”. И был в то время в Арзруме /70а/ вардапет Погос Кегаци. И написали ему отсюда о его (Мехлу) злоумышлении. А он, схватив его, отобрал у него рясу и клобук и наказал паломникам Иерусалима не принимать его в свою среду. Так погиб и исчез он, осужденный на вечные муки.

После гибели Мехлу его приспешники пустили молву, будто, когда Амиргуна-хан ударил вардапета палкой, исказилось лицо хана и ослабели руки [его]. Так говорят они еще и по сей день.

 Глава XXX

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ [ЖИЗНИ] КАТОЛИКОСА МОВСЕСА

Обо всем, [что касается] католикоса Мовсеса ⁷⁰, начиная от рождения его и до смерти, написал историк Аракел. Мы же сообщим здесь то, /70б/ что слышали о нем от католикоса Акопа. Как писал историк Аракел, поругался католикос Мелкисет с вардапетом Мовсесом и сказал: “Покинь эту страну и уходи куда хочешь”. И отправился он в село Хнкелодзор, что ныне зовется Дзорагех, около крепости Ереван, и стал там проповедовать [77] слово Господа Христа, [в ожидании] пока найдет себе товарищей, чтоб отправиться с ними в Грецию. И слово это было по велению Спасителя, который сказал, что “трости надломленной не переломить и льна курящегося не угасить” (Исайя, 42, 3), что и подтвердилось на святом вардапете Мовсесе по следующей причине.

Жил в городе Ереване мужчина по имени Ованнес, и /71а/ имел он жену по имени Ачапхан. А сестра Ачапхан, по имени Хусмихан, была женой Амиргуна-хана. И ненавидела Ачапхан мужа своего Ованнеса, как красивая – некрасивого, родовитая – безродного. И так жила она, постоянно попрекая и ненавидя [его], и не общалась с мужем своим. Не внимала она увещаниям священника; даже хан вразумлял ее, и она не послушала его.

Как-то пошла Ачапхан в Дзорагех послушать проповедь вардапета. А в проповеди вардапета, обращенной к собравшейся общине, были такие слова: “И если жена разведется с мужем своим… прелюбодействует” (Марк, 10, 12). /71б/ Когда Ачапхан услышала это, схватилась за голову обеими руками и сказала: “Горе мне, ибо и я сука”. И пока читал вардапет [свою] проповедь, она размышляла над этими словами. Когда же кончил он проповедь и распустил народ, сказала Ачапхан иерею, который протянул руки для благословения: “Имею нечто сказать вардапету. Молю тебя, останься здесь, чтобы твоими устами я говорила с вардапетом”.

Когда вардапет вышел, пала она ниц и поцеловала ноги его и, рыдая, рассказала о преступлении своем. И блаженный вардапет вразумил ее словом Божьим. А наутро привел он мужа ее и взял с них обещание /72а/ жить в страхе Божьем и разумно.

Услышал об этом Амиргуна-хан и говорит: “Много раз наставлял я свояченицу мою, и она не слушала меня; как же она помирилась [с мужем] теперь?” И говорят: “Случилось это благодаря наставлениям вардапета Мовсеса”. Говорит [78] хан: “Позовите его, чтобы увидел я, что это за человек, [милостью которого] слышу эту добрую весть”. И когда увидел он [вардапета], то полюбил его превыше меры. И это было началом, [после которого] познакомился вардапет с шахом и стал католикосом.

А Ованнес и Ачапхан некоторое время жили друг с другом, а потом с разрешения католикоса мирно разошлись. Ованнес отправился на остров Севан и сделался отшельником, а Ачапхан, взяв дочь свою Лукию, вступила /72б/ в женский монастырь в разряд женщин, давших обет, и нарекли ее Атанасией.

 Глава XXXI

О ТОМ, КАК СОБРАЛИ ДЕТЕЙ

Позабыли мы написать [об одном событии], относящемся ко времени шаха Аббаса, но, узнав о нем позже, мы поместили его здесь.

Шах Аббас очень любил [разные] истории, споры, шутки и забавы, религиозные рассуждения и разговоры. Однажды собрались у него вельможи и повели беседу о религии и сладкозвучии и богатстве языков. И [рассуждая] о первом языке, данном Адаму, одни говорили, что первым языком был еврейский, другие – эфиопский, некоторые [говорили] – этот, а иные – тот. Но шах ничего не одобрил из сказанного /73а/ ими и дал повеление князю Лала-беку, сказав: “Узнай, на языках скольких племен говорят в области Исфахана, собери от каждого племени грудных младенцев – мальчиков и девочек, которые еще не начали говорить, и помести их в просторном и большом доме. По ночам вели зажигать светильник, если похолодает – разжигать огонь. И накажи матерям их никогда не говорить и не улыбаться, но пеленать и убирать, нянчить и купать [их], не разговаривая, укладывать [детей] не в колыбели и в люльки, а в постель на полу. Деньги на расходы для матерей и детей брать из царской казны. По ночам спать матерям с младенцами, а днем – находиться в другом [79] помещении. И назначить /73б/ для охраны их двух евнухов. Если кто заплачет, пусть молча дают знать матери, чтобы пришла и успокоила младенца”. Наказав сделать это, говорит: “Посмотрим, на каком языке заговорят они, тот и будет язык, данный Адаму”. Князь Лала-бек исполнил сей указ. Построил он дом в стороне от [других] строений, дабы не слышны были звуки песен гусанов. И собрал он младенцев 20 племен, которые нашлись в Исфахане, 7 христианских и 13 других. Из христиан были прежде всего армяне, греки, латиняне, сирийцы, грузины, алваны, цыгане. А других было десять (Далее в рукописи следует перечисление не десяти, а тринадцати племен) племен – турки, персы, влаты, гебры, мары, луры, лакзи, озбеки, чагатаи, /74а/ диляки, евреи, индусы, эфиопы. От стольких племен собрал он множество двухлетних младенцев – мальчиков и девочек и поместил в [этом] доме. И, если кто из них умирал, приносили вместо него другого. Через год заговорили они членораздельно, и вот [оказалось, что] не было это ни одним из языков, а было чем-то варварским и исковерканным. И многие приходили, молча слушали их речи и не понимали. [А дети] дрались, играли, смеялись, плакали. А когда входили к ним матери их, они подходили и приводили в смятение матерей и терзали их. Пришел также и шах и, услышав варварскую речь их, повелел рассыпать изюм: они набросились на изюм, крича и визжа, и никто не понял, что это за язык. И сказал шах: /74б/“Уничтожьте их, дабы не распространилось наречие это”. Но Лала-бек не дал истребить [детей] и вернул их матерям, говоря: “Когда уйдут они, научатся языку матерей своих” ⁷¹. И так и поступили; и вскоре они научились разным языкам. Рассказал нам это вардапет Маркос Джугаеци, что был настоятелем Хавуц-Тара. Он же сказал: “Среди собранных детей был и брат моего отца”. [80]

 Глава XXXII

О ВОЛКАХ-ЛЮДОЕДАХ

Как повествует историк Аракел, шах Аббас угнал [жителей] страны Араратской и поселил их в Персии. И осталась страна Араратская пустынной и безлюдной. Поэтому в стране размножились звери, /75а/ устроили себе логова в селах и домах и рожали там детенышей. И были звери те: барс, медведь, гиена, волк, лиса, куница, еж и другие, подобные им, крупные и мелкие. И не осталось человека, чтобы прогнать их, и они смело и бесстрашно бродили [всюду]. Но смелее других зверей были волки. Так как оставшиеся здесь люди были старики, старухи и немощные, которые не могли уйти со всеми, то волки приходили, раздирали их и пожирали. И, поедая бессильных, привыкли они [к человеческому мясу] и стали пожирать и здоровых, если встречали их, почему и были прозваны /75б/ волками-людоедами. И мы сочли нужным написать кое-что и о зле, [причиненном] ими.

Один старик из села Ариндж, прибыв в Канакер [и взяв там соль], возвращался в село свое, взвалив на плечи [мешок] с солью. Достиг он мельниц, и вот два волка спустились с холма, называемого Дарапасом, и схватили старика. Стал он кричать в сторону мельниц, но, пока прибежали [люди], они разгрызли старика, съели одну руку и изгрызли лицо его.

Одна женщина из села Норк сидела у порога дома своего, держа на руках свою маленькую дочь. И вот увидел ее издали волк и, прибежав, схватил ребенка за одежду и стал тянуть к себе. А женщина принялась кричать и, обняв дитя, /76а/ не выпускала его. И прибежали на голос женщины люди и прогнали волка, но ребенка отняли уже мертвым.

Мужчина из села Канакер, по имени Мхик, который был джырпетом села, отправился, как обычно, увеличить приток воды. Достиг он одного разрушенного села в области Котайк, которое называют Мехуд, и видит, что несутся к нему навстречу пять волков. Мхик побежал и поднялся на кровлю церкви. Волки, достигнув подножия стены, попытались забраться на кровлю церкви. Тогда Мхик снял ремень с пояса и спустил [81] его вдоль стены. Волки же отошли в сторону и уселись, глядя на Мхика, [надеясь], что, быть может, он спустится и они съедят его. И так оставался он до рассвета. А когда поднялось /76б/ солнце, появились трое мужчин с навьюченными лошадьми. И стал кричать им Мхик. Подошли они и прогнали волков, а Мхик, дрожа, пошел с ними в их село.

Брат мой Хачатур нес своему крестному в Ереван кувшин мацуна. Достиг он места, что зовут Хандакер, и вот окружили его шесть волков и готовы были уже разорвать его, когда милостью Божьей подъехал на лошади мужчина, канакерец по имени Ованнес, и прогнал их, а Хачатура посадил на лошадь свою и увез в Ереван.

И много другого вреда причинили волки, но мы не пишем о том, чтобы не докучать читателям.

 /77а/ Глава XXXIII

О БИТВЕ ЖЕНЩИН С ВОЛКОМ

Когда шах взял Ереван ⁷², назначил он туда правителем Амиргуна-хана и наказал ему восстановить крепость, насадить виноградники и заботиться о строительстве. Поэтому все принялись строить и сажать виноградники. Один мусульманин также посадил виноградник и, приведя из Котайка некоего мужа по имени Саргис с женой и грудным младенцем, поставил его сторожем нового виноградника. А мужчина посадил между виноградными лозами огурцы, дыни, арбузы и зелень. Днем мужчина шел работать на строительство крепости, а женщина ухаживала за виноградником и огородом. Вечером, боясь волков, поднимались они по деревянной лестнице на кровлю давильни /77б/ и поднимали наверх лестницу.

Однажды пошел Саргис, как обычно, на работу. А жена спустила колыбель с младенцем, поставила в давильню и, не заперев двери, пошла работать на огород. Волк, заметив это, открыл дверь, вошел в давильню, и дверь сама захлопнулась за ним. Женщина же услышала скрип двери и подумала, [82] быть может, кто-нибудь вошел в давильню, [чтобы] украсть что-либо. Вошла и увидела волка и, подняв крик, схватила его за оба уха [и] потащила, чтобы отнять младенца, и не могла. Женщина волоком тащила волка, а он не выпускал пеленок младенца. И волоча его, добралась женщина до дверей, /78а/ открыла дверь ногой и принялась кричать соседкам. Услышали ее голос две женщины, прибежали и увидели муки женщины. Одна женщина взяла резак, а другая – большую дубину, стали бить волка и убили его. А младенец не говорил и не шевелился, и подумали [они], что он убит. [Тогда] открыла мать лицо младенца, и он улыбнулся матери. Мать от радости потеряла сознание, и с трудом привели ее в чувство.

Услышали мы это от вардапета Закария, что был настоятелем Ованнаванка, а сам он слышал это от Саргиса в Ереванской обители в 1080 (1631) году.  

Глава XXXIV

О НАБЕГЕ КУРДОВ НА ДОЛИНУ ШАРУРА

Как сказали мы, в войне с моуравием Амиргуна-хан был ранен и отвезен в Ереван, а сын его Тахмасп-бек остался у корчи-баши. /78б/ Прослышали об этом мары, то есть курды, [живущие] по ту сторону горы Масис, объединились и вздумали двинуться на долину Шарура, пограбить. И слух об этом достиг Амиргуна-хана. Он послал сыну своему Тахмасп-беку строгое предписание, в котором говорилось: “Наступили для тебя дни страданий и день несчастья, так на что же ты надеешься, оставаясь там?”

И глубоко было уязвлено [сердце] Тахмасп-бека, когда услышал он предписание отца. Поэтому без ведома корчи-баши взял он рать свою и пошел в тот же день в Гехамскую область, на другой день – в Вайоцдзор, а на следующий день достиг равнины, называемой Веди. И увидел, что мары (Восстановлено по рук. № 1662 (л. 78б, стк. 2 св.). В печатном тексте «мужи» — *** (стр. 60, стк. 9 сн.)) [83] покрыли всю равнину. И закричал Тахмасп /79а/ громко: “Хавтур, кызылбаш, хавтур” (Тур. «Вперед, кызылбаш, вперед»). А один муж из персов, незнатный, низкого [рода] и никчемный, ответил презрительно: “Беш батман тарунун на хави олур” (Тур. «Какое „вперед" от пяти литров проса»). А смысл этих слов тот, что не хватало хлеба, и муж этот свое улуфе получил просом и здесь с пренебрежением бросил это в лицо ему (Тахмаспу). И по сей день в этих местах говорят эту поговорку. Ослабели от этих слов персы и не захотели вступать в бой. Поэтому сам Тахмасп-бек напал с немногими мужами на стан курдов и принялся рубить их. Увидев это, войско его воспряло духом и, бросившись в бой, победило курдов и погнало их. И дошли они до места, /79б/ что зовется Аяглу-сарай (Тур., букв. «дворец, имеющий ноги»), и подняли там белое знамя курдов, что зовется алам или байдаг. Увидев свое знамя, курды поверили, что это правда, и поэтому направились к нему. Персы же набросились на них, стали хватать их, рубить и захватили все их имущество. А остальные [курды], едва спасшись, бежали восвояси. И пока персы пребывали в Аяглу-сарае, пришла и другая печальная весть о том, что войско османов выступило уже из Карса, дошло до Куаши и Вжана у подножия Арагаца и намеревается двинуться на Карби. Услышав об этом, Тахмасп отправил всех пленных, головы убитых и добычу к отцу своему Амиргуна-хану, сам же /80а/ не поехал, но, взяв войско свое, в тот же вечер отправился в село Норагавит; там накормил лошадей и, когда запели петухи, выступили и перешли реку Раздан, то есть Занги. Выйдя на скалистую местность, они по бездорожью добрались до места, что повыше Ошакана, перешли реку Касах, прошли пониже садов, что зовутся долиною Карби, достигли вжанских полей и увидели османов. Затрубили в трубы ратные, и смешались друг с другом персы и османы. А лошади османов не были привычны к звукам труб персов и от трубных звуков обратились в бегство, персы же [пустились] вслед за ними, преследуя их. /80б/ [84] Тахмасп-бек, потеряв из виду войско свое, ехал один. И вот увидели его издали три османа, узнали, что это кызылбаш, но не догадались, кто он, и тайком пустились следом за ним. Так как он имел сильную и очень смышленую лошадь, которую называли Гази-кхер (Араб.-перс. *** — букв. «гнедой герой»), то скакал [все время] впереди османов. И вот встретилась ему большая расщелина, как говорят, шириною в 24 пяди, а длины и глубины безмерной. Хлестнув лошадь и вздыбив ее, он взлетел и очутился на той стороне. Став на ноги, сошел он с лошади и поцеловал ее глаза. Затем он поехал и нашел свое войско. Ему насчитали шесть человек, которых недоставало в войске. А они сами /81а/ имели пятерых пленных и три [отрубленные] головы. Захватив их с собой, они отправились в Ереван к хану. А к шаху отправили гонца с описанием двух сражений.

 Глава XXXV

О СМЕРТИ АМИРГУНА-ХАНА

Когда отправился Тахмасп-бек с войском своим [на войну] без повеления корчи-баши, был корчи-баши смертельно обижен, считая это для себя оскорблением. И написал он жалобу на Тахмасп-бека и также отправил с гонцом-скороходом к шаху. И случилось так, что оба гонца-скорохода, и корчи-баши и Тахмасп-бека, в один день вошли /81б/ к шаху. И когда прочел он послание, понял, что корчи-баши написал его из зависти, и не принял во внимание написанное. А [то, что написал] Тахмасп-бек, [шах] учел и похвалил его. Написал он указ и вручил его тому же гонцу-скороходу. А копия его такова: “Указ от нашего шахского величества тебе, Тахмасп-бек. Если отец твой умрет, похорони его, если же он будет здравствовать, то пусть не остается там и либо прибудет ко мне, либо сидит молчком. А ты правь ханством”. Как прочитал это Тахмасп, тотчас убил отца своего. Одни говорят, удушил веревкой, другие говорят, положил ему [85] подушку на рот и сел на него, и тот задохнулся /82а/ и умер, а иные говорят, что умер он своею смертью от тяжелой раны. Врачи не смогли ее вылечить, ибо, сколько ни клали лекарств, рана его все увеличивалась, и умер он в страданиях. Так или иначе, ушел из жизни храбрый и мужественный Амиргуна-хан, белокурый лев. И сел на его место ханом сын его Тахмасп-бек, и стал править тяжелой рукою. Однако есть у меня сомнения по этому поводу. Ибо историк Аракел говорит, что, когда был ранен Амиргуна-хан, сын его Тахмасп-бек был у шаха. Услышав о ранении Амиргуна-хана, шах отправил сына к отцу, /82б/ чтобы охранять страну. А молва говорит то, что мы написали, и думаю, что молва соответствует действительности. Потому что я был еще ребенком, когда говорили: вот вернулся Тахмасп-бек из Грузии и от курдов, которых захватили, закованными привели в Канакер и сдали под охрану. И нам также дали под охрану одного по имени Лки-лки, который знал армянский язык. Он рассказал нам о сражении.

 Глава XXXVI

О ПОХОДЕ ОСМАНОВ НА БАГДАД

Узнав, что шах Аббас умер и [на престол] сел внук его Сефи, слабосильный ребенок, царь османов Мурад собрал войско и дал его везиру Хосров-паше [с повелением] идти на Багдад и взять его. /83а/ Отправившись туда, осаждал [Хосров-паша] его много дней и не смог взять ⁷³. Повернул он и пошел на Экбатан, то есть Керманшах, и на Хамадан ⁷⁴, и на Даркахин и ничего не сумел сделать. Вернулся он в страну османов и вознамерился перезимовать в Токате. Услышав [об этом], царь Мурад разгневался и отправил к нему Муртуза-пашу. Этот отрубил голову Хосров-паше и сам занял его место. [86]

Глава XXXVII

О ПОХОДЕ РУСТАМ-ХАНА НА ВАН

А царь персидский шах Сефи, узнав о деяниях султана Мурада, вознамерился сам совершить то, что сделал он. Посему велел он собрать войско и идти на Ван. И поставил во главе /83б/ войска Рустам-хана, правителя Тавриза. Получил он эти полномочия и, возгордившись, отправил к Тахмасп-хану в Ереван [гонца с повелением] явиться к нему, чтобы вместе двинуться на Ван. Но Тахмасп-хан дал суровый ответ, говоря: “Я не могу явиться, во-первых, потому, что не имею приказания шаха, и, во-вторых, как могу я оставить страну без правителя и идти служить тебе, если с трех сторон Еревану угрожают враги – грузины, курды и османы?” И не пошел. Гонцам также не оказал почестей, вернулись они со стыдом. [Сердце] Рустама было уязвлено незаживающей раной, и он не знал, что делать, /84а/ ибо не внял слову его и презрел его Тахмасп.

Взяв войско, пошел он на Шамирамакерт ⁷⁵ и осадил его. Много дней вел он войну за город и увидел, что не может взять его. Задумал он удрать и повелел войскам своим рассеяться по стране и в течение трех дней захватить в добычу все, что смогут, а через три дня вернуться к нему. И войска, рассеявшись, расхитили все, что нашли, и вернулись к нему. А он тайно призвал к себе всех тысяцких и говорит: “Вы позовите тайно сотников, они – пятидесятников, а пятидесятники – десятников, а те своих воинов, чтобы готовы были все бежать одновременно в указанную /84б/ ночь и чтобы не узнали о том османы и, выйдя из крепости и преследуя их, не причинили им вреда”. И поступили так: оставили зажженными огни, чтобы не подумали чего османы, и убежали в один и тот же час.

На следующее утро османы заметили бегство персов, пустились следом за ними, но не смогли настигнуть. И, вернувшись в стан их, кроме огней, не нашли ни соломинки. Рустам же вернулся в Тавриз, написал жалобу на Тахмаспа и послал шаху. Шах пренебрег ею и с побоями отправил [87] доставившего бумагу гонца. С тех пор до самой смерти он с отвращением смотрел на Рустама.

 /85а/Глава XXXVIII

О ПЕРЕПИСЧИКАХ ДУШ

Еще при жизни Амиргуна-хана человек один из племени османов по имени Мурад-бек бежал, спасаясь от казни за воровство, и прибыл к Амиргуна-хану. И был возвеличен он ханом и временами возглавлял персов и водил их на османов. Полюбился он хану за мужество.

У него был брат по имени Аслан-ага. Этот услышал, что брат его [Мурад-бек] возвеличен ханом, и также отложился, бежал со всею семьею и прибыл к брату, а тот повел его к хану. И так жили они вдвоем при хане.

После Амиргуна-хана сел [на престол] Тахмасп-Кули-бек. Этот /85б/ тоже полюбил их и поставил Мурад-бека вторым после себя, а Аслан-агу – главным по сбору налогов. [Как-то] послал он этого Аслан-агу по стране, чтобы произвести перепись всех мужчин и всего имущества.

И прибыл он в зимнюю пору сперва в Канакер и позвал к себе крестьян, чтобы они сообщили число душ своих. Пришел прежде всех мелик Давуд и привел восьмерых своих сыновей и сына дочери и показал ему. Приходили все с сыновьями своими, и заносили их в книгу. А отец мой Мкртич посадил меня, Закария, на плечи, толкнул брата моего Хачатура вперед, и пошли. И когда Аслан-ага увидел нас, малышей, хромых и кривоногих, разгневался и сказал: “Здоровых сыновей своих ты утаил, а калек привел?” /86а/ И велел повалить [отца] лицом на землю, и, принеся воды, вылили на него. Облили его с ног до головы, и сел один мужчина ему на голову, а другой – на ноги. И приказал он четырем воинам избивать его с обеих сторон. И били его до тех пор, пока кожа не сошла с тела, а сам он не потерял сознание. И сочли его мертвым и, оттащив, зарыли в навозе.

А у одного мужа по имени Барсег и у другого по [88] имени Газар содрали [все] двадцать ногтей. Еще одного мужа по имени Маруге из Еревана повесили за одну руку и били до тех пор, пока не были вывихнуты все его суставы. Таким образом, охватил всех великий ужас перед ним. /86б/ Поэтому не оставалось ни одного грудного младенца, которого не показали бы. И если приходили старики, он приказывал ходить перед ним взад-вперед и наблюдал: если голова была опущена, а обе руки заложены за спину, не записывал, если же голова держалась прямо, а руки [несколько] вперед – записывал. И никто не понял этого. Если же приходили ребята, брал он веревку, обхватывал ею шею парня, оба конца веревки клал ему в рот и приказывал, чтобы тот держал их зубами: связав кольцо, снимал его через голову. Если оно проходило через голову, отпускал его, если же не проходило через голову – записывал его. И так он весьма точно записал все: мужчин, коров, /87а/ лошадей, мулов, ослов, овец, мельницы, маслобойки, [виды] ремесел, рисовые толчеи, виноградники и сады, и все, что нашел, записал он и обложил налогом. И послал все записанное в царский диван.

 Глава XXXIX

ОБ АМАЛДАРЕ ШАХ КУЛИ-БЕКЕ

Царь персидский шах Аббас очень любил прогулки и пиршества. Однажды в сопровождении нескольких вельмож отправился он в сад ужинать и пить вино. Сидя на траве под яблоней, он посмотрел на дерево и спросил: “Сколько плодов на этом дереве?” Одни сказали столько литров, а другие – столько-то. И выступил вперед некий муж по имени Шах Кули-бек, который служил на кухне, /87б/ и сказал: “Да пребудешь ты в здравии, государь! На этом дереве столько-то литров яблок, повели сорвать и взвесить и, если хоть на один мискал будет больше или меньше, выколи мне глаза”.

Когда услышал это шах, поразился и повелел двум мужчинам взобраться на дерево и сорвать все плоды, ничего не оставив и не растеряв. Они, взобравшись на дерево, [89] сорвали все яблоки, спустили и взвесили. И весили они столько, сколько сказал Шах Кули-бек, ни на йоту не больше и не меньше.

Говорит шах: “Мудрость твоя проявляется только в этом или во всех вещах?” Говорит муж: “Не только в этом, но и во всем, ибо слуга твой [служит] на царской кухне, и, что бы туда ни поступало и ни выносилось, не теряет ни в весе, ни в мере, /88а/ и, как говорю я, так и бывает”.

Повелел царь принести большой мешок пшеницы и сказал: “Сколько здесь литров?” Говорит муж: “Столько-то литров”. И, взвесив, увидели, что так оно и есть, как он сказал. И изумленный шах повелел изгнать его из страны, говоря: “У него злой глаз, расщепит камни, заставит иссякнуть родники, иссушит растения”. Вывели его со всеми домашними и со всем имуществом и изгнали. Добрался он до Еревана и явился к Амиргуна-хану, ибо издавна знали они друг друга. И назначил его хан главным над нивами, чтобы определял он количество пятин. Эту должность они называют хазырчи. А он отправился по стране на осмотр; приходил ли в поле, говорил: “Здесь столько-то пшеницы”, [видел ли] стог, /88б/ говорил: “Здесь столько-то снопов”, подходил ли к куче [обмолоченного] зерна, говорил: “Столько-то литров”, если же подходил к отаре овец или стаду коров, говорил: “Здесь столько-то [голов] рогатого скота” или “столько-то овец”. И было так, [как он говорил], и никогда он не ошибался. И назвали его амалдар Шах Кули-бек. Так оставался он [главным] над нивами и в исчислении [голов] скота. При жизни Амиргуна-хана он был надзирателем и учетчиком.

После Амиргуна-хана стал ханом Тахмасп-Кули. Сговорились тогда три мусульманина и втайне от людей убили Шах Кули-бека, и никто не узнал о смерти его, так как нашли голый труп его брошенным [где-то] в поле. /89а/ Так сгинуло зло с лица земли нашей. [90]

 Глава ХL

О ТОМ, КАКИМ БЫЛ ТАХМАСП-КУЛИ-ХАН

Все, что написали мы с начала нашего повествования и до сих пор, все это [заимствовано] от молвы и слухов, из писаных историй и памятных записей. Отныне, будучи очевидцем ближайших событий и слыша все сам, опишу все это безошибочно.

Сперва о том, каким был человеком Тахмасп-хан. Имел он красивую внешность, большие глаза, тонкие брови, широкий лоб, широкие плечи, маленький рот и мелкие зубы, был приятен в беседе и сладкоречив, справедлив и правосуден, правдолюбив и беспристрастен. Любил он христиан, поэтому всегда ходил к ним в дома, ел и пил и не гнушался мяса [животных, зарезанных] христианами, и кушаний, /89б/ приготовленных ими. И говорил, что некоторые мусульмане едят мясо и пьют кровь христиан, а сами говорят – не ешьте мяса [животных, зарезанных] христианами, ибо грех это.

Как-то отправился он на свадьбу Григора, сына мелика Давуда, но не взял с собой много мусульман, чтобы не было больших расходов дому мелика. Взял он с собой только Мурад-бека, и Аслан-агу, и калантара Масума, и несколько слуг. И когда он сел за ужин, посадил справа и слева от себя мелика Давуда и Гозал-бека из Карби. И когда вставал он, поднимались и они, когда засыпал, приказывал, чтобы заснули все и никто не оставался бодрствовать. Такова была /90а/ его привычка.

Случилось, что просидел он на этой свадьбе в доме мелика с вечера до полуночи, ел и пил под песни и игру гусанов, в плясках и большом веселии. И когда опьянел, встал, чтобы идти спать, и сказал всем: “Идите все спать, и чтобы никто не оставался бодрствовать”. Пошел и заснул; когда выспался, встал и зажег фонарь, передал его в руки дочери мелика, которую звали Варда-хатун, и обошел весь дом, чтобы убедиться, что из мусульман никто не бодрствует. Вошел он в нижний погреб и увидел, что над тониром поставлен был курси, курси был накрыт, на нем [разложили] хлеб и [91] кушанья, кувшин с вином и со стаканом, а Аслан-ага, /90б/ вытянув ноги под курси, положив одну руку на другую, а на руки склонив голову, спит на курси. Увидев это, хан вернулся и сказал девочке: “Ничего никому не говори”, улегся на постель и снова уснул. Но были там два мужа, прислуживавшие на свадьбе; имя одного – Сахрат, а другого – Тархан. Они не спали, увидели это и, разбудив Аслан-агу, рассказали ему об этом. И когда он услышал это, дрожь и ужас охватили его, и сказал он: “Знаю, убьет меня. Но если спросит он, я скажу правду”. И, встав, /91а/ пошел на свое место.

Утром призвал хан всех мусульман вместе и говорит им: “После моего ухода отсюда кто остался бодрствовать?” Говорит Аслан-ага: “Пошел я в нижний погреб и увидел, что слуги веселились в честь твоего высочества, и я тоже сел за курси и долго веселился. И охватил меня сон, и не мог я встать, но уснул за столом”. Сказал хан: “Если бы ты неправду сказал, лишился бы ты головы”. Так в страхе держал он мусульман и любил христиан.

 Глава XLI

О ПОХОДЕ ХАНА В СТРАНУ ОСМАНОВ

Он увидел, что у османов, бывших в городе Карсе, начались междоусобия, /91б/ ибо два знатных парона, которых звали саг-агаси и сол-агаси, что значит правый парон и левый парон, из-за власти стали враждовать друг с другом. И отправились они в Арзрум, к старшему правителю, то есть к великому паше, чтобы он рассудил их, а Карс остался без надзирателя. Услышав об этом, хан собрал войско, вручил его калантару Масуму и отправил в область Карса, и наказал ему, если он полонит христиан, с миром привести их к нему, а если турок, – мужчин убивать, а женщин брать в плен, заселенные места сжигать и разрушать.

Дал он ему такой наказ, а сам, взяв остальное /92а/ войско, отправился в сторону Кагзувана, захватил и разрушил всю эту местность. И достиг он древнего города Багреванда, который [92] ныне зовут Зарафхана, на реке Ерасх ⁷⁶. Полонил он жителей его, разрушил жилища, и остается [город] в развалинах по сей день; пленных же [хан] отправил в Вагаршапат. И [так] продвигаясь, достиг он области Карина и захватил все, что нашел. Возвращаясь через Басен и Партизадзор, прибыл хан к воротам Карса и всех оставшихся здесь из плененных Масумом погнал в плен. И не смогли противостоять ему османы, ибо в малой Колонии армянской, то есть в Шапгарасаре, увеличились в числе разбойники, то есть джалалии; /92б/ по повелению царя османов Мурада пошел на них паша Карина, и осталась страна без правителя. Вследствие этого усилились персы и совершили все это.

 Глава ХLII

О НАКАЗАНИИ ШАЙХ-ИСЛАМА МАХМЕТА

Был епископ по имени Микаел из Канакера. Это тот инок Микаел, о котором я упомянул в повествовании о Мехлу. Был он мужем высокого роста, недалекого ума, несведущ в писании, но искушен в мирских речах. Был у него один враг – перс, который говорил: “Я твой родственник, и все, что имеешь ты, – все это мне принадлежит, ибо я мусульманин и закон наш так велит”. И часто ругал он епископа, называя его язычником, неверным и нечестивым. И так шли между обоими споры и раздоры.

И отправились они вдвоем /93а/ к кази на суд. Кичась своим мусульманством, перс считал себя правым. Отправившись [в суд], предстали они перед шейхом. Говорит перс: “Мирза! Я родственник этого христианина и мусульманин и по закону требую у него мою долю имущества, а он не дает”. Говорит шейх епископу: “Действительно он родственник тебе?” Говорит епископ: “Я не знаю и не ведаю о нем. Если он родственник мне, пусть приведет свидетелей и докажет родство свое перед вами, и тогда пусть мое имущество перейдет к нему”. Говорит шейх персу: “Есть у тебя свидетели, что ты ему родственник?” Говорит перс: “Свидетель мой – моя [93] вера”. Говорит шейх: “Есть много людей этой веры, но ничем это не поможет. Если имеешь /93б/ свидетелей, приведи их, а если нет – не утруждай людей, ибо без свидетелей ничего ты не выиграешь”.

Отправился перс в Канакер, дабы привести свидетелей из мусульман Канакера. Но они пренебрегли им и не пришли. А кази написал и дал епископу бумагу со свидетельскими [подписями] многих мусульман и с печатью. И признали мусульманина неправым. Взял епископ казилама и отправился к себе. Через месяц опять пришел перс к шейху и говорит: “Зачем ты из-за какого-то голоштанника черноголового опозорил меня и вывел неправым? Я дам тебе столько-то серебра, а ты устрой мое дело”. И послушался его кази, ибо взятка ослепляет глаза судей. Приняв взятку, /94а/ он дал ему грамоту и сделал его родственником епископа. А мусульманин, получив от него бумагу, устроился в саду епископа. Пришел епископ к шейху и говорит: “Что же это такое? Согласно свидетельству многих мужей, дал ты мне шейхслама, а теперь дал указ и ему, и вот пришел он и устроился в моем саду”. Говорит шейх: “Я был неточно осведомлен о деле, теперь же достоверно узнал, что он твой родственник, и, согласно нашему закону, все имущество твое принадлежит ему”. Говорит епископ: “Покуда он не давал тебе взятки, ты не делал его моим родственником, а теперь ты принял взятку и сделал его моим родственником”. Кази, рассердившись, приказал слугам выгнать /94б/ его вон. И слуги вытолкали его из здания. Выйдя оттуда, написал епископ жалобу на шейха, приложив к ней казилама, и с меликом Давудом отправил ее к хану. Когда хан прочитал [жалобу], позвал к себе епископа и проверил дело. Разгневанный хан отправил за кази грозных мужей, дабы привели они его пешим и бегом. И привели они его и поставили перед ханом. Показал ему хан казилама епископа и говорит: “Ты написал это?” Говорит кази: “Да”. Показал и прошение епископа и говорит: “Что это?” Говорит шейх: “Меня неверно осведомили [о деле], а потом я узнал истину”. Говорит хан: “Это взятка так познакомила /95а/ тебя с истиной, что ты указ свой объявил ложным?” Оказались там и те, [94] кто скрепили казилама [своими печатями], и сказали они: “Эту грамоту написал он при нас после подробного опроса”. Говорит хан: “Что ответишь на это?” Замолчал шейх и изменился в лице. Разгневанный хан повелел надеть на него тахтакюлах, то есть деревянный колпак. Принесли большую и толстую доску и, пробив в ней отверстие, надели на шею шейха. И повесили на доску трещотки и колокольчики, ручки кувшинов и хвосты лисиц и собак, дохлых кошек и высохшие /95б/ черепа животных и рваные старые женские панталоны, привязали ему на шею веревку, а конец ее дали в руки одного старика мусульманина, который шел впереди и тащил его за веревку. А слуги хана били шейха хлыстами и розгами, дабы кричал он громко: “Всякий, кто вынесет приговор за взятку, будет так наказан”. И кричал он громко по-турецки: “Хар ким диванда ршуат алур, джазаси пудур де”. И прозвали епископа казикран (Тур. *** букв. «истребитель казиев»). А шейха вели так с позором [по городу] под бой барабанов и свист и лишили прав шейхства. И жил он окруженный презрением, покуда жил Тахмасп-хан. А о том, как убили Тахмасп-хана, расскажем в своем месте. /96а/ Епископ же по велению католикоса Филиппоса стал настоя телем монастыря Сурб-Саргиса (Св. Саргиса). А затем, отказавшись от [настоятельства], ушел он в обитель Ованнаванка и там умер. Эту историю мы услышали от него, хотя и сами были ее очевидцами.

 Глава ХLIII

ОБ ИМЕНИТЫХ ЕПИСКОПАХ

Жили в то время старые епископы, именитые и славные, благопристойные и святолюбивые, которых звали Филиппос, Ованнес и Мхитар. Хочу я рассказать о жизни каждого из них в отдельности. Сперва [расскажем] о Филиппосе. Он происходил из Канакера и был из знатного рода, который звался Нукзаренк. При рождении назвали его также Нукзаром (Перс. *** — «златоклювый»). [95] С детства был он благопристоен, набожен, воздержан [в еде] и постился, /96б/ любил молиться, отказывался от мальчишеских игр, постоянно ходил к вратам монастыря, почитал монахов, слушал и запоминал духовные речи. Поэтому родители его, увидев такое усердие, отдали его учиться в сельский монастырь. И так как он обладал быстрым умом и трудолюбием, то вскоре выучил безупречно Псалтырь и Шаракан, а также литургию.

Католикос Аракел, прибыв в монастырь Канакера и увидев благопристойное поведение его, постриг шестнадцатилетнего [Нукзара] в монахи и назвал его Филиппосом, что в переводе означает “светоч разума” или “уста рук” ⁷⁷. Так благопристойной и добродетельной жизнью служил он Христу. /97а/ И жил он в монастыре, никогда не выходил из него, пока не появился второй просветитель – вардапет Мовсес Татеваци. Тогда отправился Филиппос и присоединился к нему и, куда бы ни шел Мовсес, следовал за ним. И не отходил от него до тех пор, пока не стал Мовсес католикосом. Посвятил он Филиппоса в сан епископа и отправил в монастырь Бджни, чтобы он управлял им. И, оказав ему почесть, пожаловал ему грамотою [церковные подати] Канакера, дабы пользовался он ими пожизненно, а после смерти его чтобы отошли [подати] Канакера его монастырю. И вот по сей день существует эта грамота.

И, отправившись в монастырь, собрал он более шестидесяти монахов, упорядочил сперва духовный чин, часы молитв, а затем и повседневную жизнь. Он обновил обветшавшую кровлю церкви, /97б/ построил над западными дверьми церкви деревянный притвор, хозяйственные помещения и кельи. Построил он маслобойню и мельницу, хлев для скота, конюшню для лошадей и овчарню. Приобрел много крупного скота, овец и другого добра. Любил он также молиться и временами исчезал, отправляясь в лесные дебри, и, углубленный в свои мысли, молился Богу день или два, а затем возвращался в монастырь. Это вошло в его постоянную привычку.

Однажды исчез он таким же образом, и думали все, [96] что вернется в тот же день. Но вернулся он спустя три дня, /98а/ имея при себе кадило и маштоц. И спросили его: “Откуда пришел, что означают эти вещи?” Но он не сказал ничего о том, что делал. И жил в монастыре один смиренный инок по имени Степанос родом из города Константинополя, который сказал: “Многих отшельников похоронил он. Знаю, и ныне уходил он по этим делам, ибо имеет при себе маштоц и кадило”. И обратились монахи к епископу с горячей мольбой, и [тогда] он сказал: “На границе земель монастырских умер некий чужеземец, и я похоронил его”. И стали мы снова молить его, дабы сказал имя его и показал место. И сказал [епископ]: “Имя его – Минас, и [похоронен] он в таком-то месте”. Мы отправились /98б/ и поцеловали могилу блаженного отшельника. Вернувшись в монастырь, спросили мы у епископа: “Сколько лет жил он там?” Ответил епископ: “Шесть лет. Каждую пятницу относил я ему два хлеба, и это было его пищей до следующей пятницы. Зимой подходил он к монастырю в таком-то месте, и я отдавал ему хлеб, а летом я ходил к нему”. Все это он рассказал, ибо мы упросили его. Так в добродетели прожил он многие годы в монастыре, а потом отправился к католикосу Филиппосу и попросил его [отпустить с ним] ученого вардапета Мовсеса из села Тачарабак области Котайк. Вернувшись, поставил его настоятелем монастыря, а сам, /99а/ отказавшись [от сего сана], стал ходить по монастырям и обителям, чтобы молиться.

После Филиппоса ⁷⁸ католикосом стал Акоп Джугаеци ⁷⁹. Забрал он епископа Филиппоса в Святой Эчмиадзин и назначил его духовным отцом всей братии. И, прожив некоторое время при Святом Престоле, прихворнул он немного и попросил отвезти его в Святой монастырь его в Бджни, чтобы там умереть.

Но, когда достигли его родного села Канакера, окружили его сельчане и не допустили отправиться в Бджни. Остался он там, в Канакере, и спустя два дня умер, и похоронили его у дверей церкви Святого Акопа. В ту же ночь некий отступник по имени Тадеос отправился на мельницу и, когда достиг церкви, подумал: “Пойду /99б/ поцелую могилу парон-тера”. [97] И когда приблизился, увидел, что горят над могилой три огня, и принял их за настоящие огни, но, когда подошел вплотную, соединились три огня [в один] и исчезли в окне церкви. И обильные слезы пролил отступник Тадеос на могиле епископа. Пожалел он о [содеянном им] злом деле, ушел на остров Севан, стал отшельником и умер [там], раскаявшись. Ведя на земле святую жизнь, епископ Филиппос преставился к Христу милостью его. Вечная слава ему.

 Глава ХLIV

ЖИТИЕ И ИСТОРИЯ ЕПИСКОПА ОВАННЕСА

Сей [епископ] был родом из города Карби, из знатной семьи, которую звали Тмокенк, а ныне прозывают Саакянк. /100а/ Красильщик по ремеслу, был он скромен и добродетелен, какую бы плату ни дали ему за ремесло, он брал, не глядя, много ли то или мало. Любил он также молиться. Лавка его находилась рядом с церковью. В часы молитвы отправлялся он в церковь и до конца службы не выходил из церкви. Он любил и монахов и отшельников. Если случалось встретить кого-нибудь из них, расспрашивал, осведомлялся, откуда они и каковы их места, каков порядок молитв, и жаждал жить, как они.

Появился в это время вардапет Мовсес Татеваци, который проповедовал Слово Божие. Отправившись к нему, изучил у него Ованнес полностью от начала до конца Библию – Ветхий и Новый /100б/ заветы, а также историю; все, что он видел, изучил в совершенстве. По повелению вардапета ушел он в обитель Лима, стал там иноком и постоянно вел подвижническую жизнь. Но тот, кто является началом всех зол и врагом истины, позавидовал жизни его и пожелал погубить не только душу его, но и ввести в соблазн тело. Поэтому принял он образ ангела и явился ему и осмелился сказать: “Я, мол, ангел Господен и послан Богом, чтобы говорить с тобой, утешать и помогать тебе в твоем подвижничестве; постоянно я буду с тобою и сообщу тебе обо всем том, /101а/ что случилось [98] от сотворения мира и по сей день”. А Ованнес, хотя и умудренный в заповедях Божиих, не был опытен в кознях дьявола, поэтому и поверил ему, однако от Господа он не отрекся. Так прожил он семь лет. Приходил дьявол, говорил с ним и рассказывал ему все прошлое. То, что знал Ованнес, знал он из Писания, а с тем, чего не знал, знакомил его дьявол. Поэтому не было никого, кто был бы так мудр, как он. Никто из членов обители не знал об этом, кроме двоих: инока Мелкисета из села Вжана и паломника Мкртича из города Вана, которым Ованнес сам раскрыл [тайну]. Дьявол говорил /101б/ с Ованнесом, Ованнес рассказывал Мелкисету, а Мелкисет записывал в тетради. Еще вот что сказал дьявол: “Ты, мол, происходишь из рода Лусаворича, т. е. Аршакуни. Из твоего рода один должен стать католикосом, а другой – царем, и тогда наступит конец света. А тебя на глазах у всех поведу я по морю, как по суше”.

Спустя много времени узнала об этом и братия обители и, осыпав его упреками и побоями, стала говорить: “Почему принимаешь ты явление дьявола за ангельское?” Но он стоял на своем, повторяя речи дьявола и утверждая, что дьявол – это ангел Божий. И говорил: “В день Вознесения придет много ангелов, /102а/ дабы повести Меня по морю, чтобы вы увидели, как иду Я, и уверовали, что со Мной говорит ангел Божий”.

Как услышали это братья, накинулись на него, схватили, бросили в келью и заковали ноги, заперли за ним дверь и никого не впускали к нему. И приставили к нему одного отшельника, чтобы приносил он ему каждый день обед, ставил перед ним и уходил. И много времени пробыл он так в тюрьме.

Каждый день приходил к нему дьявол, разговаривал с ним и открывал ему неведомые вещи. По истечении семи лет собеседования дьявола с Ованнесом, в среду шестой недели Пятидесятницы после пасхи, явился к нему дьявол и говорит: “Приготовься, ибо завтра в час /102б/ Вознесения Господа придем и сокрушим двери, сбросим цепи с ног твоих и, освободив тебя отсюда, повлечем через море и силою заставим всех монахов прийти и увидеть славу твою”. И пока [99] размышлял Ованнес о том, как ему поступить, вошел служитель его и принес кушанье двух видов. И вот милостью Господа осенило его свыше, и, взяв кушанья двух видов, смешал он их и говорит дьяволу: “Если ты воистину ангел Божий, отдели друг от друга эти два кушанья, чтобы я вполне уверовал в тебя”. Поднялся тогда на ноги тот злой дьявол и, со смехом хлопая в ладоши, /103а/ сказал: “Шабаш, шабаш! Я тот дьявол, который обманул Адама и вывел его из рая; чем ты лучше его, чтобы не быть обманутым мною?” Сказал это и исчез. Ованнес, придя в себя, сказал: “О я несчастный! Ради чего стал я позором и посмешищем для [всего] света? Как взгляну я в лицо людям, как буду говорить с людьми? Горе мне, заблудшему!” И, обернув лицо на восток, говорил, плача: “Велики дела Твои, Господи! Спас Ты меня от смерти, сотворив чудо на земле”. И, говоря это, причитал и обливался слезами.

Придя наконец в себя, стал он звать братию. /103б/ Услышали голос его братья и, придя, открыли дверь и увидели его побледневшее лицо. А он, пав ниц у их ног, испускал громкие вопли: “Грешен я пред небом и вами”. И, не переставая рыдать, раскрыл им обман злого духа. Тогда сняли цепи с ног его и, принеся теплой воды, обмыли ноги, руки и голову его и пригладили волосы. И, так как близился час вечерни, облачилась братия, принесли рясу, надели ее на него и пошли вперед с зажженными лампадами, говоря: “Да будут они как прах пред лицом ветра! Да будет путь их темен”. И, так доведя его до дверей /104а/церкви, сказали: “Открой, о Боже, врата милости перед нами, что обращаются к тебе с мольбами”. И так ввели его в церковь и совершили всенощное бдение, до утра молясь и читая псалмы. А на следующее утро в день Вознесения Господа приказали ему отслужить обедню Христову, и все приняли от него причастие. Прожил он еще несколько лет в обители Лима, а потом католикос Филиппос призвал его и оставил при себе, чтобы он обучал монахов. Все это мы узнали из книги, большей по объему, чем Псалтырь, в которой Мелкисет подробно описал его историю. Эта книга находилась в библиотеке Ованнаванка, но его ученики [100] попросили ее и унесли, и не ведаю, что сделали с нею. /104б/Конец его истории о том, как выщипали ему бороду, и о смерти его расскажем в своем месте.

 Глава ХLV

ИСТОРИЯ И ЖИТИЕ ЕПИСКОПА МХИТАРА

Сей Мхитар, угодный Господу и христолюбивый, дитя добродетельных христиан, был родом из села Далу-Гардаш Гехамской области, прозываемого Цмак. С детства жил он в страхе Божьем, любил добро и, постоянно думая о заповедях Божьих, желал [приобщиться] к духовным делам, стать отшельником. Изучал он церковные обряды, Псалтырь и Шараканы, постоянно усердно молился, ибо хотел быть иноком, но так как в селе том не было священника, сельчане заставили /105а/ его родителей женить его, дабы рукоположили его в священники села. Хотя Мхитар не имел желания вступать в брак, однако [уступил] просьбам сельчан и мольбам родителей, и ввели его по обряду в чин белого духовенства. Так жил он в благочестивом браке, согласно словам Павла, “на непорочном ложе” (Евр, 13, 4), целомудренный, как голубь, справедливый, как аист. Прожили они некоторое время друг с другом как агнцы, а затем дали ему волею и милостью Господа сан священника. И бескорыстно исполнял он свои [обязанности] священника, не зарился на добро и на даяния народа, не проявляя жадности и не угнетая никого. /105б/ Прожил он некоторое время в браке и священстве, затем умерла его жена, и остался тер Мхитар одиноким. И задумал он [тогда] уйти в пустынь. Но воспротивились [тому] сельчане и не допустили, чтобы он ушел, ибо любили его за святую жизнь и добрые дела. Он утешал и наставлял благочестивых и порицал и укорял бесчестных.

Жил в селе некий муж, староста той области, по имени мелик Парсадан. Был он очень жаден до чужого имущества, [101] горд и заносчив. И наставлял его иерей Мхитар, чтобы он бросил свои незаконные дела, не обирал и не лишал [добра] простолюдинов. /106а/ Но мелик Парсадан вместо того, чтобы раскаяться и отречься от злых дел, все более ненавидел почтенного иерея Мхитара, завидовал ему и враждовал с ним и стремился ввергнуть его в беду. А иерей Мхитар искал повода, чтобы удалиться из села и уйти в пустынь, и не находил.

Однажды, запрягши в ярмо шесть быков, молотил он на току зерно. Прислал мелик к нему слугу своего и сказал [через него]: “Отдай быков твоих, чтобы обмолотил я свои снопы, ибо скоро пойдет дождь и намочит ток”. Отвечает иерей: “Если дождь намочит твой ток, то намочит он и мой. Вот видите, молочу, чтобы убрать зерно с тока, пока сухо, а потому не дам я быков”. Вернулся слуга /106б/ и рассказал о том своему хозяину. И во второй раз послал [мелик слугу] и говорит: “Лучше отдай своей волей, иначе посыплются на твою голову несчастья”. Отвечает иерей Мхитар: “Добровольно я не отдам, а если хочет силою захватить, может забрать. Если [намерен] убить меня, пусть убьет, ибо он мелик, облеченный большою властью”. Вернулся слуга и рассказал и это. Тогда исполнился гнева, как медведица, потерявшая детенышей, и почернел, как уголь, загордившийся мелик и в ярости послал трех слуг своих молотильщиков, сказав: “Пойдите приведите быков как есть, впряженными в ярмо с молотильной доской, с молотильщиком и со всем, /107а/ что есть на ней (доске)”. Отправились слуги и сделали, как было приказано им. И незлопамятный отец Мхитар не возмутился, и не воспротивился, и слова резкого не сказал, но поступил, как Павел, говоря: “Передайте мелику: “Доволен я тобой, ибо освободил ты меня от мирских забот. За то добро, что сделал ты мне, пусть к тебе перейдут мой дом и имущество мое””. Сказав это, не пошел он в дом свой, но отправился к дверям церкви и поцеловал их. Обулся он затем в лапти, надел на голову шапку, завернул в рясу скуфыо и башмаки и пустился в путь, направившись на Севан. И никто не видел, как он ушел, никто не узнал, где он находится, и никто не повстречал [102] его в дороге. Достиг он /107б/ пристани Севана, и на крик его прибыло судно и переправило его в обитель. С мольбою наказал он братии никому ничего не говорить о нем. Крестьяне, однако, обратились к мелику: “Разве не ты погубил священника нашего? Ты отвечаешь за кровь его”. И разослал мелик [людей] по соседним селам, но вернулись они ни с чем. А спустя десять дней пришли отшельники из обители и сказали, что отец Мхитар находится на Севане. Отправился тогда мелик, взяв с собой нескольких сельчан, на Севан и, приняв на себя грех, долго молили его вернуться. Но не послушал он их, остался там, постоянно обращаясь к Господу чистыми помыслами и молитвой.

/108а/ Католикос всех армян Филиппос, услышав о доброй славе его, отправил [за ним людей], и привезли его к Святому Престолу Эчмиадзина. Рукоположил католикос его в сан епископа и снова отправил на Севан управлять братией. Вернувшись туда, он свято управлял обителью и в 1111 (1662) году нашего летосчисления [почил в бозе], обретя бессмертную жизнь, и был похоронен там во славу Христа-Бога.

 Глава ХLVI

О КОСТЯХ ДЖАФАР-ПАШИ

Когда Тахмасп-Кули-хан разбил курдов (У Закария описка, должно быть «османов») в долине Вжана, захватил он кое-кого из вельмож их и, избив их, отправил к великому шаху Аббасу. А тот повелел раздеть и бросить троих из них львам [на растерзание] /108б/ на потеху войску своему. Затем спросил он: “Где находится труп Джафар-паши?” Ответили ему, что в Тавризе. Отправил он людей, чтобы откопали они труп и доставили к нему. Разрезал топором на мелкие куски его труп, смешал с ячменем и смолол муку, дал испечь из нее хлеб; бросил его мелкими кусками собакам, а те поели его. Вот какую ненависть питал он к племени османов! [103]

 Глава ХLVII

О ПОХОДЕ ОСМАНОВ НА АРАРАТСКУЮ ОБЛАСТЬ

Вернувшись из Арзрума, карские пароны по кличке саг-ага и сол-ага принялись обвинять Шхичан-пашу: “Почему, мол, ты не сразился с Тахмасп-Кули-ханом, когда проник он в пределы /109а/ твоей области?” Ответил Шхичан: “Вас здесь не было, а войска мои рассеялись. Как мог я противостоять войскам персов? Ныне же будьте готовы, ибо и мы также двинемся против них”. [В это время] Амиргуна-хан был уже мертв, а сын его Тахмасп-Кули-хан пошел на Грузию против Теймураза. Поэтому собрались османы и двинулись на области Ширака и Нига. Обойдя с севера гору Ара, проникли османы в область Котайк, разграбили там все, что нашли, и подошли они к селу Егвард и осадили его крепость. А сельчане закидали их камнями. Подождали османы, пока не иссякли их камни, и тогда легко овладели крепостью, убили /109б/ до 30 человек из них и полонили всех, кого нашли там, – людей и животных.

Поймали и некоего мужа по имени Цатур, связали ему сзади руки и, так как был он сельским старостой, стали принуждать его, чтобы он показал имущество [сельчан]. А он, вырвавшись и разорвав путы, проник через отдушину в один дом, взобрался ловко на потолок и повис там, схватившись руками и ногами за балку. Османы, войдя в дом, поискали [его] и не нашли. Вышли они из дома и обратились в бегство, ибо услышали, что Тахмасп-хан возвратился из Грузии и уже приближается [к ним]. И торопясь, перешли османы Аштаракский мост и через /110а/ Талин вернулись восвояси в Карс.

 Глава ХLVIII

О ПОХОДЕ ХАНА НА ОСМАНОВ

Вернулся наконец хан из Грузии и узнал о зле, причиненном османами Айрарату; разбитый горем, вздыхал он [104] и рычал, как лев. И вот приказал он собрать среди армян ратных людей, то есть мушкетеров. И собралось их более шестидесяти из Егварда, Канакера, Еревана, Норагавита, Эчмиадзина, Ошакана, Аштарака, Карби и Ованнаванка. Все они были мужи отборные и искусные в стрельбе из ружья.

Взяв их и свое войско, отправился он к северному склону Арагаца и, остановившись там, поставил во главе войска Мурад-бека, о котором писали мы выше, и велел ему напасть на войска османов, которые собрались в /110б/ Ширакской области на берегу реки Арпа. Одни из них спали, другие купались, иные же холили коней, и так пребывали они в беззаботности.

Мурад-бек, поднявшись на вершину одного холма, подал голос османам. Османы поспешно вскочили, сели на коней и, [обойдя] холм с другой стороны, напали на персидское войско. Увидев их, персы пустились бежать по направлению к хану. А хан сидел с двенадцатью мужами, окруженный армянами-мушкетерами, и пил вино. Узнав о бегстве Мурад-бека, повскакали они поспешно. Облекся хан в железные доспехи, то есть гейим (Тур., букв. «одежда», «одеяние»), одел на голову шлем, /111а/ на руки – налокотники, так полностью он вооружился. Имел он также нужные в сражении колчан, полный стрел, и саблю, называемую Зилфегар (Перс. из араб. Зу-л-Факар (или Зи-л-Факар) — эпитет меча пророка, Али, зятя Мухаммада), булаву и копье, а также серебряный щит на спине, Точно так же надел на свою лошадь по имени Гази-кхер набрюшник, и не было [на ней] места, которое не было бы закрыто. Вооружившись так, хан устремился на врага. Мурад-бек в бегстве своем достиг хана; разгневанный хан сказал ему: “О черный ишак! Ты все еще любишь свое племя?” И, ударив его копьем по голове, сказал: “Повернись, мы пойдем [вперед]”. И, двинувшись [вперед], столкнулись [они] с войском османов. /111б/ Во главе османов стоял некий [муж], которого звали Гелп-Али. Выступив вперед, сказал он: “Хану подобает хан, парону – парон, слуге – слуга. Кто из вас хан, пусть подойдет, чтобы мы увидели его”. “Я хан, – сказал [105] хан, выступив вперед, – если имеешь что сказать, говори”. Тогда Гелп-Али, увидев, что на хане нет ни одного открытого места, кроме рта, нацелил копье, которое держал в руке, в рот хану и рассек ему верхнюю губу. Хан ударил хлыстом лошадь и выхватив саблю Зилфегар, ударил его по левому плечу и рассек [туловище] до самой ноги, так что голова с правой рукой повисли в одну сторону, а левая рука – в другую. Когда османы увидели, что их предводитель /112а/ пал, они обратились в бегство. И затрубили персы в трубы ратные. Лошади же османов, не привычные к звукам труб, испугались и пустились в бегство. И преследовали их персы до ворот Карса. Закатилось солнце, и провели они ночь у ворот Карса. А на следующий день рассеялись они по стране, полонили всех, кого нашли, и вернулись в Ереван, захватив с собой много османов. Эту историю узнали мы в обители Ованнаванка от паломника по имени Гариб из Эчмиадзина. Он говорил, что и сам был мушкетером. А предыдущую историю я слышал от отшельника по имени Акоп из обители Сагмосаванка. Сам он был из села Егвард и также попал в плен к османам.

Комментарии

70 Католикос Моноес Татеваци (1629—1632). О нем см. Аракел, гл. XXIV.

71 У Геродота имеется аналогичный рассказ о фараоне Псаметтихе, желавшем узнать, какой из языков был самым древним.

72 1605 г.

73 Османское войско двинулось на Багдад в июне 1630 г. Осада Багдада, начатая в октябре 1630 г., продлилась до середины ноября. Хосров-паше так и не удалась взять Багдад, и осада была снята.

74 Здесь у Закария ошибка. Экбатан и Керманшах — не один и тот же город, хотя они и расположеяы недалеко один от другого. Хамадан — позднейшее название Экбатана.

75 Шамирамакерт — г. Ван.

76 Ерасх — р. Дравс.

77 Нам неизвестно такое значение имени Филиппос.

78 Имеется в виду католикос Филиппос Агбакеци (1633—1655).

79 Акоп Джугаеци — католикос армян (1655—1680).

Текст воспроизведен по изданиям: Закарий Канакерци. Хроника. М. Наука. 1969