ИОАНН КАМЕНИАТ

КЛИРИКА И КУВУКЛИСИЯ ИОАННА КАМЕНИАТЫ

"ВЗЯТИЕ ФЕССАЛОНИКИ"

1. Сколь прекрасна ревность о благом, ибо она свидетельствует об обладании всяческой добродетелью! У тебя, Григории отличнейший и ученейший из людей ¹, она сказалась, наряду с другими устремлениями твоего любомудрия, и в том письме, которое ты обращаешь к нам ², домогаясь все узнать из наших ответов. Ведь немалые добродетели и ревность показывает желание познать множество вещей, в особенности те, благодаря коим душа исполняется страха божьего, обогащает благими побуждениями разумную сторону нашего существа и учится чуждаться греха как виновника гибели, но следовать добродетели, венец коей — жизнь вечная для избирающих эту стезю ³. Доселе я по двум причинам откладывал исполнение твоей просьбы: с одной стороны, потому, что затруднялся писать о подобных вещах тебе, человеку, чьи слова управляют поступками, а последние в полном согласии со словами совершенно сочетаются между собой (ведь о твоих совершенствах уже идет великая слава, и, хотя сам ты молчишь, она достигла и нашего слуха); с другой же стороны, не чувствуя себя в силах складно рассказать то, о чем ты расспрашиваешь, я пользовался присущей мне простотой как благовидным оправданием, дабы не оскорбить и не умалить своей повестью величия будящих твою любознательность событий, которые едва ли не весь круг земной наполнили молвой о себе ⁴. Но когда мне наряду с тем, о чем я уже упомянул, пришло на ум, как бы, ко всем прегрешениям, я не был привлечен к ответу за ослушание, грех по природе своей страшный и гибельный, во времена оны склонивший наших прародителей к презрению даже божеского закона, я приступаю ныне к исполнению твоей просьбы, вверившись твоему благосклонному и сочувственному расположению. Я уверен, что неумелость и несвязность моего рассказа, равно как и заключенная в нем суть, не встретят осуждения ни со стороны твоего искусства, ни со стороны [160] исполненных глубокого дознания, суждении твоей совершенной и великой мудрости, но, напротив, все, что я собираюсь поведать, правдивое и чуждое всяких прикрас и вымысла, не подвергнется хуле.

2. В своем письме ты выразил желание узнать, как я, попав в руки варваров ⁵, томился в неволе, как сменил родную землю на чужие края, какова моя отчизна и ее обычай. Ты уверяешь, что за время краткого общения, которое выпало нам на долю, когда ты был в Триполи ⁶, ты убедился, что история моя длинна, и все пережитое мною ранее и еще угрожающее в будущем ни с чем не сравнимо и превосходит все ужасы трагедии. Ибо и сам тогда, терпя одинаковое с моим несчастье, скитался с другими пленниками, которые, как ты говорил, были твоими соотечественниками-каппадокийцами ⁷, попал в Триполи, направляясь в Антиохию ⁸, не веря, что страданиям твоим настанет конец. Когда же ты увидел нас со следами недавних мучений и выражением пережитого ужаса на лицах, то самая бледность наша, по твоим словам, безмолвно вопияла о страданиях. Однако если бы я вздумал рассказывать все перенесенное подробно, повесть моя получилась бы бесконечной, и я, нарушив закон соразмерности, вышел бы за пределы необходимого. Пусть же мне не придется признать, что я злоупотребляю твоим и без того утомленным вниманием, хотя ты и стремишься меня выслушать. Итак, раз ты пообещал сочувственно отнестись к моим словам, я начинаю свой рассказ.

3. Родом я, друг мой, из Фессалоники ⁹, и с этим городом, где изведал многое, чего раньше не знал, я тебя и познакомлю прежде всего. Так как мы подружились совсем недавно, то я расскажу о своей родине; Фессалоника — первый в Македонии и обширный город — богата всем, что создает городам славу, и ни в чем — уже не говоря о красоте—не уступает ни одному из соседей ¹⁰, а особенно славна своим благочестием, которое, усвоив издревле, сохранила по сей день. Ведь Фессалоника гордится тем, что наставником ее в благочестии был сам апостол Павел ¹¹, этот сосуд избранный ¹², евангельской проповедью объявший все земли от Иерусалима до Иллирика ¹³, который здесь прежде, чем в других городах, посеял семена божественного познания и возревновал о получении обильных плодов веры ¹⁴. Кроме Павла, Фессалоника славится и святым Димитрием мироточивым, удостоенным великомученического венца, также совершившим великий подвиг во имя веры ¹⁵(помимо всех совершенств добродетели, он выдавался постижением божественного учения и был украшен великим знанием догматов, благодаря чему слава его и достигла пределов земли) ¹⁶, а затем всеми пастырями последующих времен [161], твердо отстаивавшими спасительное слово божие; пестуемый и руководимый их святым наставлением, город освободился от нечистых бесовских заблуждений и языческих вымыслов, в которые верят те, кто служит демонам. Приверженностью к учению истинному он доказал свою веру и, от века не примешав к божественным семенам никакой плевелы, никакого еретического или чужеродного плода, сохранил ее чистой и незапятнанной ¹⁷. Множество у Фессалоники и других достоинств; черпая из их сокровищницы, молва прославляла ее имя, превознося как первое присущее ей свойство то, что она предана истинной вере, выдается ею и ею славится превыше, чем всем другим. Поелику ты стремишься услышать как можно больше о самом городе, а мне невозможно и едва ли уместно в настоящей повести охватить все, то я, прибавив немногое и лишь то, что поможет тебе составить впечатление о Фессалонике, обращусь к рассказу о своих собственных несчастиях.

4. Фессалоника, как я уже сказал, обширна и занимает большое пространство; она окружена стенами и надежными укреплениями ¹⁸и, насколько благодаря им возможно, охраняет безопасность жителей. К югу от города лежит морской залив ¹⁹; омываемая с одной стороны его водами, Фессалоника открывает прибывающим отовсюду кораблям удобный к себе доступ, ибо там образуется глубокая бухта, совершенно недоступная бурям, что позволяет мореходам безопасно причалить и спокойно стоять на якоре. Искусный строитель отрезал фессалоникийскую бухту от моря; преградив буйство волн воздвигнутым посередине молом, он вместе с тем защитил гавань от морских бурь. Море ведь, вздувая валы и обрушиваясь прибоем на землю, сдерживается этой преградой и, не находя применения своей ярости, расступается здесь, а дальше катит свои волны спокойно, так что гавань оказывается недоступной для бурь ²⁰. Залив отделен от моря мысом ²¹, подобно косе на большое расстояние врезающимся в воду. Из-за того что мыс уходит далеко в море, фессалоникийцы называют его Экволом ²². Сужаясь из-за косы к противоположному берегу, залив создает вторую гавань ²³. От мыса до самых стен Фессалоники вода образует прекрасное подобие круга, широко простирающегося к обоим берегам и понемногу сужающегося у города. К югу от залива — открытое море, севернее залива — гавань, а город севернее гавани. Гавань имеет вид четырехугольника, залив кругл и весьма глубок, но изобилие его вод сдерживается далеко от берега.

5. Такова Фессалоника с юга; северная же ее часть, напротив, лежит на крутых холмах. Здесь возвышается господствующая [162] над окружающими холмами гора ²⁴, на которой, поднимаясь над остальной равниной, расположена значительная часть города; половина Фессалоники, таким образом, лежит на равнине и удобна для жителей, а половина раскинулась в гористой и холмистой местности. Это, однако, городу не во вред, ибо подобное его расположение не позволяет врагам безнаказанно нападать с вершины и угрожать стенам; местность эта дает нападающим лишь малую возможность избежать противодействия, так как простирающаяся здесь равнина лишает их преимущества. Отсюда гора на большое расстояние простирается к востоку; недоступная благодаря своим утесам и ущельям, она возвышается и господствует над остальной местностью. Оба склона горы — я говорю о южном и северном — переходят в удобные цветущие равнины, дарующие жителям возможность всяческого благоденствия. Та, что лежит к югу от горы, к востоку от города, поистине прекрасна и сладостна ²⁵. Она изобилует тенистыми деревьями, всевозможными садами, щедрыми водами рек и источников, которыми горные чащи дарят равнину и оделяют также и самое море. Виноградные лозы густо покрывают землю и обилием своих гроздьев радуют жадный до прекрасного взор ²⁶. Бесчисленные обители монахов расположились по склону горы и у ее подножия и, раскинувшись в самых красивых местах, являют и путникам и здешним жителям прекрасное зрелище ²⁷. Равнина, которая простирается от левого склона горы, также тянется вдаль и вширь, так что достигает соседних гор ²⁸. Посреди нее ты увидишь два обширных озера ²⁹, которые занимают большую часть равнины а тоже приносят немалую пользу. Ведь в них водится большое количество всевозможной мелкой и крупной рыбы ³⁰, в изобилии потребляемой как окружающими деревнями, так и самой Фессалоникой. Озера словно состязаются с морем и соревнуют в том, кто из них даст более обильные дары. Побеждают то озера, то море, и победитель не знает поэтому,. за кем признать поражение. Остальная равнина частично предназначена для землепашца, частично отведена под пастбища как для послушных человеку, так и для живущих на воле животных; олени, например, покидают горы, словно влекомые озерными водами, и, обретая в них обильное питье, соединяются здесь в одно стадо с коровами и пасутся вместе.

6. Теперь, когда местность к востоку, северу и югу от Фессалоники описана достаточно подробно, пора нам рассказать, как сумеем, и о пространствах, что лежат к западу. Есть еще одна равнина, начинающаяся от Эквола ³¹; справа она примыкает к горе, а слева доходит до моря, в несказанной красе представая взорам ³². Та ее часть, что может гордиться соседством [163] как с городом, так и с морем, орошается водами; она убрана венком из виноградников, густо разросшихся деревьев и садов, украшена множеством жилищ и святых храмов, большинство которых принадлежит монашеским общинам, подвизающимся во всяческих подвигах добродетели и живущим только богом, к которому устремляются и во имя которого, избрав единственную ведущую к нему стезю, они покинули житейские волнения. Далее равнина на большое расстояние становится безлесной; она покрыта травой, весьма пригодна для возделывания ³³и тянется на запад до других высоких гор, туда, где расположен город Верроя ³⁴, славный своими жителями и всем,, что обеспечивает городу цветущее состояние ³⁵. В средней части этой равнины разбросаны вперемежку различные селения; одни, занятые другувитами и сагудатами ³⁶, подчинены Фессалонике ³⁷, другие платят подати одному из скифских племен ³⁸, живущему бок о бок с ними. Впрочем, все эти селения расположены а теснейшей близости друг к другу, и то, что фессалоникийцы благодаря торговле связаны со скифами ³⁹, особенно когда они в мирных отношениях и не поднимают оружия, приносит, в добавление к другим преимуществам, немалые выгоды городу. К дружбе те и другие стремятся издавна и, сохраняя глубокий и прочный мир ⁴⁰, в постоянном общении приносят друг другу пользу ⁴¹. Многоводные реки, беря начало в скифских пределах и пересекая упомянутую равнину, сами доставляют Фессалонике изобилие рыбы и открывают доступ морским кораблям, благодаря которым вместе с речными водами прибывает множество товаров ⁴².

7. Однако неприметно для себя я растянул рассказ обо всем этом больше, чем сулил тебе вначале. Поступить так заставила меня прежде всего любовь к отчизне, сладостно предающаяся воспоминаниям и благодаря возникающим в памяти картинам словно живущая в самих словах, а также ревностность и настойчивость твоего любомудрого внимания, которое ты с самого начала пообещал подарить мне всецело, говоря, что ничто стороннее не отвлекает его и не стоит между ним н моей повестью. Вот что меня побуждало. Ведь обычно вещи, наиболее для иас желанные, нерасторжимыми оковами связывают и рассказчика и слушателя, ибо ни взор от сладостных картин, ни слух от любезных созвучий не отказываются легко и с готовностью, и доставляющая отраду речь не умолкает, пока не достигнет предела, к которому стремится изначально. Обратимся же к описанию самого города. Доколе нам словно в зеркале показывать Фессалонику или пытаться заимствованными извне красками живописать оригинал, когда надлежит в подобающем рассказе изложить события, дабы все, пока еще [164] окутанное для тебя туманом, проступило яснее. Ведь посулив вначале описать в меру сил моих Фессалонику, какой она была и во что обратилась впоследствии, я, словно отказавшись от описания города и столько времени — этот упрек сделал бы мне всякий — посвятив подробностям, своей медлительностью подвергаю опасности повествование о самом важном. Пора снова вернуться к Фессалонике и, поведав о великолепии, рассказать затем о знаменитой беде этого города, дабы, сколько он превосходит все другие своей блистательностью, стольких удостоился слез и сожалений.

8. Мы уже сказали, как раскинулась Фессалоника и вдаль и вширь и сколь обширное пространство она заключает в своих стенах. Обращенная к равнине часть городской стены благодаря толстой кладке весьма надежна и крепка; она защищает город своим передним укреплением с множеством выступов и брустверов ⁴³, так что жители совершенно избавлены от страха. Южная стена, напротив того, совсем низкая и отнюдь не приспособлена для обороны. Думается мне, что в стародавние времена строитель пренебрег ее укреплением, не предвидя нападения со стороны моря. Существует древнее, сохранившееся до наших дней, предание, что город здесь долгие времена вовсе не был укреплен, пока тот, кто в ту пору правил державой ромеев, в страхе перед Ксерксом, царем мидян ⁴⁴, который на море воздвиг сушу и с неисчислимым войском пошел на Элладу войной ⁴⁵, не обнес город с этой стороны невысокой, как позволяли обстоятельства, стеной ⁴⁶. С тех самых пор вплоть до настоящего времени стена так и стоит, и он думал, что никогда и никому даже не придет на ум, что опасность будет грозить отсюда. Да, город перевидал на своем веку не одну тяжелую битву — и с варварами и с теми же соседними скифами, насмотрелся на всевозможные вражеские хитрости и на всяческие племена, подступавшие к его стенам полчищами, неисчислимые, как морской песок, и ревновавшие о том, чтобы город не выдержал их нападения (а ведь они были воистину необоримы в своем натиске и превосходно вооружены) ⁴⁷.

Однако столкновения происходили на суше ⁴⁸, и город благодаря надежной стене отражал нападения и избежал всех опасностей, вверяя свою защиту тому, кто постоянно и ревностно оборонял его — я говорю о преславном мученике Димитрии ⁴⁹. Этот спаситель моей родины избавлял ее от многих бедствий и не единожды, полный сострадания к ней, даровал Фессалонике победу еще до того, как она успеет испытать тяготы войны. Но предоставим все это книгам, повествующим о чудесах святого Димитрия ⁵⁰, и продолжим наш рассказ.

9. Итак, по названным мною причинам Фессалоника не страшилась [165] никаких опасностей. С тех пор как купель божественного крещения обратила скифское племя и ему, наравне с христианами, уделено от млека благочестия, прекратился мятеж городов, опустился меч, привыкший к убийству ⁵¹, и сбылось воочию некогда предреченное громогласнейшим из пророков — Исайей. Мечи наши перекованы на серпы, копья — на орала ⁵², война исчезла отовсюду, и мир воцарился в соседних пределах; не было таких благ, которых мы не вкушали бы до пресыщения,— обильны были плоды земледелия, разнообразны предметы торговли. Ведь и земля и море, наши давние слуги, щедро одаряли нас великим изобилием благ. Если же был в чем-нибудь недостаток или земля чего-нибудь не родила, море мудро приходило ей на помощь и в избытке доставляло все, в чем была нужда.

Какие же из кораблей, приходивших со всех концов земли, мне назвать в первую очередь, что упомянуть из тех товаров, которыми они услаждали моих сограждан, получая взамен наши?

Большая государственная дорога ⁵³, ведущая с запада аа восток, проходила через Фессалонику и поневоле склоняла путников остановиться и здесь закупать все необходимое. Поэтому мы оказывались обладателями всевозможных, каких только ни назовешь, благ. Улицы города всегда наполняла пестрая толпа фессалоникийцев и проезжих гостей, так что легче было пересчитать песчинки на морском берегу, чем людей, проходивших по рыночной площади и занятых торговыми делами. У многих здесь накопились несметные сокровища — золото, серебро и драгоценные камни, а шелковые ткани шли наравне с шерстяными ⁵⁴. Обо всем остальном—меди, железе, свинце, олове и стекле, т. е. тех материалах, которые содействуют процветанию ремесел, связанных с применением огня, я считаю излишним упоминать, потому что в Фессалонике их столько, что с их помощью можно возвести и отстроить целый город.

10. Неужели же при подобном благоденствии и изобилии Фессалоника, блиставшая искусством своих мастеров и гордившаяся пышностью построек, уступала другим городам в соблюдении законов и гражданских установлении или в образованности? Никоим образом! Ибо она лелеяла науки, как зеницу ока, а благозаконие,— как самое жизнь. Ты мог бы видеть, что юношество здесь предается одному постижению мудрости; здесь черпают силы науки и искусства. Сумею ли я словами дать представление о мелодическом богатстве песнопений или о сладостных напевах певцов и усердии клира? Как мне описать все это? Ведь до сих пор, сам не пойму как, увлеченный потоками речи, словно не замечая своего невежества, будто [166] и не принадлежа к людям, вовсе неумудренным в науках и неотесанным, я смиренно тщился поведать о том, чего жаждала твое любомудрие. Теперь же, поелику я упомянул о мелодическом сладкогласии песнопений, дух мой смятен, и я не знаю, о чем поведать, о каком умолчать из сладчайших и стройных напевов, в которых смертные сливали, свои голоса с силами небесными и коими сопровождали праздничные торжества. Если бы кто пожелал эти звуки, в общем праздничном песнопении согласно воссылаемые всевышнему всеми устами, уподобить гласу ангелов, прославляющих бога в обители блаженных, он не ошибся бы!

11. Храмы, величественные и прекрасные своим богатым убранством, разбросаны по всему городу ⁵⁵, как всенародные искупительные дары всевышнему. Самые выдающиеся среди них — храм всемогущей и божественной премудрости всевышнего слова ⁵⁶и церковь святой приснодевы богородицы ⁵⁷; не уступает им и храм упомянутого уже мною достославного и победой венчанного мученика Димитрия ⁵⁸, поставленный там, где он свершил святые подвиги и восприял победную награду. Собирая народ по чередою наступающим праздникам в своих стенах, храмы эти даруют прихожанам несказанное блаженство и духовную усладу. В каждом — свои чины священников, совершающих богослужение, и корпорации чтецов,, исполняющих служебные песнопения ⁵⁹. Попеременно затягивая слова гимнов и сопровождая эти звуки движениями рук, этот многоголосый и сладостный сонм и чарует взор великолепием сверкающих риз, и услаждает слух искусным псалмолением. Что по сравнению с этим песнопением значит мифический Орфей ⁶⁰, гомеровская муза ⁶¹или обманные песни Сирен ⁶², изукрашенные ложью вымысла, которые воистину не достойны хвалы, ибо это — призрачные слова, совращающие людей и предающие их во власть заблуждения. Язычники обольщались ими попусту, ибо были лишены истинного знания и против самих себя вооружались суесловием своих суеверий. Мы же почитали истинное и истинному возносили песнопения.

12. Поэтому меня охватывает дрожь, трепет и изумление при мысли о том, как случилось, что столь величественное пение, несравнимое по своему благолепию ни с одним из наших приношений всевышнему, сразу смолкло, исчезло, отлетело, как сновидение. Я думаю, что мы, будучи грешниками, проповедовали божественные, по слову псаломопевца, уставы, и наша греховность сделала бесплодным это преславное и святое богослужение, ибо всевышний отверг прославление и почитание грешных и нечистых уст ⁶³.

Доколе же нам молчать об истинной причине обрушившегося [167] на нас бедствия? Пусть потомки на нашем примере научатся служить богу живому и истинному и избегать всего пагубного, дабы и они не сошли со стези праведной и прегрешениями, подобными нашим, не навлекли на себя божьего гнева. Ведь то великое отмщение, о котором страшно даже вспоминать, мы познали не за что другое, как за свою неправедную и греховную жизнь, за распри и зло, возникшие потому, что в Фессалонику стекались люди всякого племени и всякой земли и каждый приносил с собой присущие ему пороки, которыми щедро награждал ближнего; из-за здешнего изобилия, о нем я уже говорил, жители ближайших местностей и городов селились в Фессалонике; особенно охотно те, кому удалось спастись с островов, уже захваченных погаными агарянами ⁶⁴, в надежде, что они тут не испытают тревог войны ⁶⁵. Познали мы отмщение также за безудержную роскошь, беспечность, за изобилие и доступность всего, что доставляет наслаждения; мы были словно забыты господом, вступив на ложный и безысходный путь; по слову апостола, каждого влекли собственные страсти, каждый необузданно поддавался любому искушению, пренебрегая стезей добродетели.

13. Какие только пороки, говоря правду, нас не обуревали? Разгул, прелюбодеяние, грязные побуждения, ненависть, ложь, воровство, распри, соперничество, злословие, ярость, корыстолюбие, несправедливость и мать всех пороков — зависть равно владели каждым и были присущи всем.

Не было среди нас человека, кто на деле радел бы о ближнем, но всякий коварно замышлял причинить ему вред. Никто по душевному состраданию не, желал уделить нуждающемуся от своего добра, но, напротив того, вступал в тяжбу с ближним, чтобы приумножить свой достаток за счет чужого; люди лукавили друг с другом, рукоприкладствовали, клеветали, предавались всевозможным порокам, притесняли сирот, посягали на владения вдов, затевали ссоры. И каков конец всего этого? Я не решаюсь говорить о столь огромных бедствиях и не мог бы, кажется, вернуться вновь к воспоминаниям о том, что мы все перенесли. Но поелику нельзя молчать о событии, благодаря коему мы оставили всему миру великое и страшное назидание, я начну свою повесть об этой знаменитой беде, дабы ты сам увидел, каково воздаяние за грехи.

Когда мы роскошествовали, проводя дни в суетных и пышных забавах, когда, по словам псалма, все уклонились, сделались равно непотребными, и не было человека, который искал бы бога ⁶⁶, тогда-то нас и поразило это страшное бедствие говоря точнее, катастрофа, или справедливое воздаяние.

14. Подумай, как и в этом милосерд всевышний, желающий [168] не смерти грешника, но чтобы грешник сошел с пути своего и жив был ⁶⁷. Зная, сколь неудержимо наше мерзостное стремление ко злу, что делает он, дабы отвратить нас от греха и заставить раскаяться? Прежде всего поразив землетрясением уже упомянутый мною соседний Фессалонике город — я говорю о Веррое — вместе со всей округой, так что многие жители погибли, какую цель преследовал господь этим? Чтобы мы, увидев воочию кару, постигшую других, хотя и поздно, воздержались от греха и направили свои поступки в лоно добродетели. Но поелику мы и после этого бедствия не отступились от присущего нам с давних пор обычая, господь избирает иной путь наставления, являя на примере ближних, бедствие, предстоящее и нам, буде мы не раскаемся. Другой греческий город, Димитриада, расположенный недалеко от нас и превосходящий соседние города количеством своих жителей и всем другим. в чем обычно состоит гордость городов, незадолго до захвата Фессалоники оказался во власти варваров ⁶⁸. Когда город после осады пал, едва ли не все его жители погибли от меча; это привело нас к мысли, что и мы претерпим такое же бедствие, если не расстанемся со своими пороками, и мы узнавали в испытаниях этого города, словно от одаренного речью надгробия, заслуженную нами судьбу.

15. Но пусть никто не заключит из моих слов, будто эти города ради нас изведали такие ужасы. Несчастия, я полагаю, явились для них, как впоследствии и для нас, карой за их собственные пороки, ибо всевышний каждому определяет возмездие в меру его прегрешений. В этих бедствиях, если бы мы обратили их себе во благо, нам легко было обрести путь для собственного вразумления и спасения. Но раз господь, испытующий сердца ⁶⁹, узрел, что дух наш объят гибельными стремлениями и чужд спасительных заповедей и наставляющих истине побуждений, благодаря коим мыслящая и разумная часть души обращается к добру, избегая скверны, порождающей, по слову апостола, гнев против сыновей ослушания ⁷⁰, должно было уничтожить зло, дабы оно, распространясь, не осквернило и других; всевышний для того поразил нас этими приводящими в трепет невероятными бедствиями, чтобы мы, поелику горе ближних нас не наставило, выстрадали свое а послужили примером остальным людям.

16. Но к чему это многословие? Пора приняться за свою повесть и рассказать о том, как мы вынесли тяжелую осаду, дабы потомки наши почерпнули в этом предупреждение и красноречивое поучение. В один прекрасный день прибывает посланец благочестивейшего императора Льва ⁷¹, правившего державой ромеев, с вестью о нашествии варваров (я имею в [179] виду поганых агарян) и приказом тотчас вооружаться. Он рассказывает, что перебежчики открыли императору намерения варваров и сказали, что удар будет направлен на Фессалонику, ибо многие захваченные в плен осведомили варваров о том, что со стороны моря город уязвим и не выдержит натиска. Когда ужасная весть была объявлена, в городе поднялся крик, всех охватили страх и смятение,— ведь впервые ушей наших достигло предупреждение о столь невероятной и тревожной опасности; мы решили — увы нам ! — бороться за свое спасение, позаботиться об отпоре врагу и вдохновить дух свой на битву. Однако по неопытности в делах войны, не зная, за что приняться, всякий мучился разнообразными заботами. Особенно мы тревожились за городские стены, негодные как раз в том месте, откуда мы ожидали нападения: ведь положение воистину могло внушить страх не только нам, незнакомым с войной и безоружным, но и людям бывалым и имеющим опыт в такого рода делах.

17. Наконец мы решили, если уж обороняться, то под защитой стены, приведя ее в порядок, и на нее преимущественно уповать. Однако императорский посланец (он звался Петрона, имел чин протоспафария ⁷²и получил приказание некоторое время пробыть в Фессалонике, оказывая необходимую в подобных обстоятельствах помощь) не одобрил нашего плана и сказал, что придумал другой, более остроумный, который окажется спасительным, если только грехи горожан, уготовившие нашу погибель, не предрешили и падения города. Петрона, человек умный и многоопытный, рассудив, что он, если займется возведением стены, не добьется для города блага и принесет не больше пользы, чем те, которые до него стремились действовать таким образом, придумал другой способ защиты. (Обрати внимание, сколь мудр и удобен его план!) Приняв в расчет, что вся южная часть города омывается морем и что при нападении с этой стороны варвары с легкостью осуществят свои замыслы и ничто не помешает им завладеть стеной,— она ведь чрезвычайно низка, а корма кораблей выше ее уровня, так что сверху можно поражать прячущихся за брустверами людей,— Петрона задумал скрыть в море некое защитное средство, хитро придуманную ловушку, которая стала бы городу защитой, а врагам помехой. В восточной и западной части Фессалоники было множество могильных плит из цельного камня, под которыми жившие здесь древле греки хоронили своих покойников; Петрона собрал их и при помощи им самим придуманного остроумного способа рядами погрузил в море на небольшом расстоянии друг от друга; так он создал удивительное подводное укрепление, воистину более надежное [170] и крепкое, чем возведенная здесь. стена. Мысль эта воплотилась бы в жизнь, обеспечив городу полную безопасность, и вражеские корабли не имели бы возможности приблизиться и нанести ему ущерб, если бы прегрешения наши не воспрепятствовали и тут и не обратили это начинание в прах.

18. Когда подводные укрепления были доведены уже до середины опасного места и улеглись наши страхи и тревога, прибывает второй посланец от императора, немедленно отзывает Петрону и берет управление городом в свои руки. Имя ему было Лев; он был назначен стратегом округи ⁷³и принял на себя заботу обо всех военных делах. Лев решил приостановить сооружение подводных укреплений и взяться за возведение стены. Сразу по прибытии он потребовал, чтобы все занятые прежде на оборонительных работах люди доставляли строителям все необходимое, дабы его план выполнялся при возможно большем числе рабочих рук и обилии материалов. Так снова закипела работа над возведением стены. Но насколько надстраиваемая ее часть, казалось, способна была остановить вражеский натиск, настолько остальная вселяла в нас тревогу. Ведь не было возможности исправить всю стену, протянувшуюся на большое пространство, так, чтобы мы не опасались за ее надежность, тем более что время появления врагов близилось, а в том месте, откуда мы ожидали их нападения, постройка не была еще доведена даже до половины. Бесчисленные вести, много страшнее полученных нами прежде, терзали наш слух, вести о том, что варвары приближаются и проделали уже большую часть пути. И действительно, нигде они не могли задержаться даже на короткое время, так как почти все острова были уже раньше разграблены ими, а жители приморских городов в ужасе от одного слуха об их приближении обратились в бегство, и не оставалось никого, кто был бы в силах сопротивляться их натиску ⁷⁴. Мы были предупреждены, что на нас идет флотилия из 54 кораблей, каждый из которых величиной своей не уступал целому городу ⁷⁵, команду их составлял пестрый сброд самых потерянных и на все готовых людей — измаилитов, населяющих Сирию ⁷⁶, и соседних с египтянами эфиопов, отличающихся кровожадностью и звериной жестокостью, искушенных во всяческих убийствах, имеющих на совести множество разбойничьих нападений, так что человеку страшно слушать даже рассказы об угрозе их нашествия, и. настигнутый этим сбродом, каждый спасается бегством, предпочитая жить в горах с дикими зверьми, чем попасть в руки этих варваров и быть преданным мучительной смерти.

19. И вот, когда город был в таком положении, снова прибывает посланец с известием еще более тревожным,— он предупреждает [171] всех, что варвары совсем близко. Звали этого посланца Никита, он был стратигом по званию и настоящим полководцем по своему опыту. Никита обещал помочь горожанам (он сказал, что прибыл с этой целью) и выказал готовность, если нужно, приступить к делу. Но пока мы ожидали врагов, по воле злобного демона, возмущающего дела людские, случилось нечто ужасное: когда упомянутый прежде стратиг, впервые встретившись с только что прибывшим Никитой в том месте, где шли работы по возведению стены, и собираясь, как принято при дружеской встрече, объятием приветствовать его, выронил поводья (и тот и другой были на конях), произошло большое, достойное слез несчастие. Кони испугались, особенно тот, на котором сидел Лев; объятый ужасом, с взъерошенной шерстью, заломив шею, он взвился на дыбы и выбил всадника из седла; стратиг, ударившись о землю, раздробил себе правое бедро и оказался в жалком и безнадежном состоянии. Стратиоты из свиты ⁷⁷сейчас же подняли его на руки и унесли домой; более он, естественно, не мог предаваться заботам о городе. Он лежал, терзаемый непереносимыми муками, не зная, к чему обратить свои мысли. С одной стороны, его ум занимали размышления о грозящем бедствии, о том, каким способом спасти Фессалонику от нападения варваров, с другой же — его с еще большей силой отвлекала от них острая боль;перелом, угрожавший ему гибелью, заставлял забыть обо всем, кроме собственного выздоровления. Так наш стратиг, страдая от той и другой беды, ничего не мог сделать для города. Однако под давлением нависшей над Фессалоникой опасности мы сделали деревянные башни и поставили их у недостроенной части стены, проникшись некоторой надеждой, что с их высоты мы отобьем наступающих с моря врагов, не позволим им приблизиться к стене и осуществить свои губительные замыслы. Такие шаги мы в спешке предприняли, ибо вопреки словам мудреца, что теснимый бедой — изворотлив, опасность порождала несбыточные планы. Среди нас не было никого, кто был бы уверен в будущем или в благополучном исходе того, к чему стремился душой.

20. Поскольку, однако, попечение о нашем городе после несчастного случая со Львом всецело перешло к Никите, он в свою очередь стремился делать для нашей безопасности все от него зависящее. Он говорил, что приняты меры к тому, чтобы искусные лучники из числа соседних славян, которые подвластны Фессалонике ⁷⁸или подчиняются стратигу Стримона ⁷⁹, в достаточном количестве собрались в городе, дабы мы не оказались беспомощными перед лицом хорошо вооруженных варваров, но смогли при содействии славян отразить первый вражеский [172] натиск ⁸⁰. Никита всячески старался осуществить это решение: он разослал письма по всей округе, добиваясь, чтобы в город как можно скорее пришли соседние славяне, должным образом вооруженные ⁸¹Но собрались немногие, далеко не лучшие; их было не настолько много, чтобы они могли принести пользу, но, наоборот, до такой степени мало, что их можно было без труда сосчитать, и вдобавок они были недостаточно хорошо снаряжены для битвы. Все это произошло из-за своенравия и низости самих облеченных властью архонтов ⁸², ибо они пеклись больше о собственной выгоде, чем об общем благе, привыкли злоумышлять против ближнего, гнались за мздой и превыше всего ставили обогащение ⁸³. Хотя и дважды, я трижды, и множество раз Никита пытался письмами устрашить стратига Стримона, упрекая его в медлительности и предупреждая, что, если случится несчастие, он один будет в ответе перед императором, тот, исполненный обычной злокозненности, держался не менее самоуверенно, чем прежде. Стратиг этот презрел божий страх и повиновение и, ни во что не ставя даже гибель столь великого города, не пожелал ни прибыть самолично, ни разрешить кому-нибудь из подвластных ему людей прийти нам на помощь в столь бедственном положении: напротив того, этот коварный человек до самого последнего дня осады вводил нас в заблуждение постоянной надеждой на свою поддержку и, коварно обманув, вволю смеялся над нашей злой погибелью ⁸⁴.

21. Так были обмануты наши надежды на помощь союзных славян ⁸⁵; хотя нас было немало, вполне в нашем положении достаточно, а численностью мы значительно превосходили варварское войско, отсутствие опыта в делах войны и незнакомство с ее тяготами заставляли нас трепетать и страшиться нападения. Кроме того, мы не успели придумать надежного способа защиты, и это представлялось роковым. И все же пока было непереносимо думать о бегстве: ведь если бы мы покинули Фессалонику, город был бы захвачен, похищены золото, серебро и прочие драгоценности святых храмов или эти божьи храмы были бы преданы пламени; вместе с тем, пытаясь уклониться от сопротивления, мы не миновали бы гнева императора. Решение обороняться было осуществимым и единственно спасительным, хотя для нас, еще не знакомых с бременем войны, одна мысль об этом казалась страшнее самой смерти; поразившее нас великое бедствие внушало нам смятение и ужас, поскольку мы привыкли к изнеженному и роскошному образу жизни и до сих пор были далеки от ратных дел.

22. В спорах о преимуществах того и другого из возможных для нас выходов мы жили следующие дни, прибегая к единственному [173], что остается людям в нашем несчастном положении,— призывали неизреченное милосердие божие и заступничество всех святых. В упомянутом уже мною преславном храме святого мученика Димитрия собрались все мы, жители Фессалоники, и все, кто пришел сюда из чужих краев, люди всякого звания и возраста, и, составив печальный хор, молили о заступничестве в грозящей беде варварского нашествия, говоря:

«О великий-святой, ты уже являл нам свое вспомоществование в годины бед, не однажды угрожавших твоему городу, ты рассеивал злоумышления врагов и спас его от погибели. Яви и ныне, милосердный, свое безмерное о нас попечение, да не восторжествуют над нами враги иноплеменные, не ведающие бога, да не осквернится храм сей, врачеватель и прибежище всей вселенной, руками нечистых и безбожных людей, насмехающихся над нашей верой и презирающих нашу службу, вменяющих нам в вину наше благочестие и угрожающих нам ужасной и преждевременной гибелью. Но, буде мы за содеянные на земле прегрешения и достойны несчетных кар и сами повинны в надвигающемся на нас бедствии, мы не знаем другого бога, кроме увенчавшего тебя, ради коего ты свершил святой подвиг, коего ты прославил, подражая его страданиям, благодаря коему ты получил благодать чудотворства и был дарован нам в качестве стены крепкой и опоры незыблемой, ибо неустанно ты молишь его за нас и испрашиваешь нам благо. И ныне взгляни на наше смятение и беспомощность, внемли нашей мольбе, встань верной заступой за своих рабов, избавь от грозящего утеснения, да не насмеются над нами сыновья служанки Агарь и да не скажут: „Где их защитник?" Ибо сам ты, всеблагой, знаешь, что спасение свое мы видим не в мечах, а в твоем всемогущем заступничестве и вновь уповаем на твою помощь». Мы ожидали врагов, в страхе сердца своего денно и нощно вознося мученику подобные молитвы и обливая слезами пол храма, но необоримой преградой воздвиглись наши прегрешения и не дали заступничеству святого склонить к нам милость божию. Ведь и Димитрию справедливо можно было сказать, как некогда сказано было пророку Иеремии, молившему бога за Израиль, недостойный милосердия всевышнего: «Не проси за народ сей, ибо не услышу тебя» ⁸⁶. Должно, воистину должно было, чтобы уготованная нам погибель восторжествовала над нами, дабы все погрязающие в грехе узнали, что ничто так не склоняет бога к мольбам святых, как праведная жизнь и стремление к добру.

23. Между тем, пока мы обращали к небу свои тщетные мольбы, появляется человек с вестью о том, что корабли варваров уже подошли к Экволу ⁸⁷. Это было в воскресенье, июля [174] месяца 29 дня 6412 года ⁸⁸⁸. Молва сразу облетела весь город в вселила во всех смятение, испуг и ужас; всякий что-то кричал, искал совета в несчастии, вооружался, как мог, спешил к городской стене. Не успели люди добежать до ее брустверов, как вражеские корабли с распущенными парусами появились из-за мыса. Их тогда подгонял попутный ветер, так что многим даже мерещилось, что корабли не движутся по воде, а летят по воздуху. Ведь стоял, как я уже сказал, июль месяц, когда чаще, чем в другое время, дует с моря ветер, рождающийся на вершинах Олимпа в Элладе ⁸⁹. В эти жаркие дни с самой зари и до девятого часа он устремляется на город и освежает его своим дыханием. Враги, найдя себе в нем союзника, ранним утром подходят к Фессалонике. Достигнув ее стен, они первым долгом спускают паруса и принимаются внимательно рассматривать город; таким образом, они не сразу начали битву, но дали себе срок, узнав наш дух и силу, приготовиться к сражению. Некоторое время варвары стояли в растерянности, так как ни с чем не могли сравнить то, что представилось их глазам, — перед ними лежал широко раскинувшийся город, и вся стена была заполнена народом. Весьма встревоженные этим зрелищем, варвары еще некоторое время не решались начать битву, мы же благодаря их промедлению несколько ободрились и пришли в себя.

24. Тут Лев — предводитель варварского войска — решил осмотреть обращенную к морю часть стены. Был он человеком коварным и исполненным злобы; дела его в полной мере соответствовали его имени, и кровожадностью нрава и безудержностью устремлений он не уступал льву ⁹⁰. Ты, конечно, и сам наслышан о нем, ибо молва не устает говорить о его злобности, и знаешь, что никто из величайших на земле нечестивцев не доходил, подобно этому человеку, до того, чтобы с ненасытной жадностью любоваться потоками человеческой крови и более всего жаждать гибели христиан. Некогда, приняв в святом крещении свое второе рождение, и наставленный в таинствах нашей веры, он был человеком достойным, но, попав в руки варваров, сменил истинное вероучение на их безбожие ⁹¹. И ничем этот человек не мог сильнее выказать им свою преданность, как деяниями оправдывая свое имя и поступая, как отступник. и вор, гордиться и возноситься этим. Итак, этот необузданный и вероломный Лев, плывя вдоль стены, осматривал ее и с коварством обдумывал, куда он направит свой удар; остальные же его корабли в боевой готовности стали на якорь в восточной частя бухты. Вооружались и наши сограждане, заняв свои места на стене и собравшись с духом для предстоящего состязания. Ведь это было подлинно состязание, славное среди великих [175], приносящее не хвалу зрителей силе одного противника и дарующее победителю не награду на кратковременную утеху, а побежденному - не поражение, наказывающее его одним только стыдом; оно сулило городу, если он останется невредим в столь грозной опасности, небывалую славу, а если пострадает от ков врага, — неутешное страдание.

25. После того как этот зверь в образе человека осмотрел стену и вход в гавань, прегражденный железными цепями и остовами потопленных кораблей ⁹², он утвердился в решении напасть на город с той стороны, где подводные западни, т. е. погруженные в море камни, не могли, по его мнению, помешать кораблям приблизиться и где Фессалоникийцы не окажутся способными наносить им урон со стены, к этому времени еще недостроенной. И вот, указав место у низкой части стены, где море достаточно глубоко, он обращается к своим воинам и приказывает им построить корабли для боя. Они быстро подплывают и с пронзительными варварскими выкриками устремляются на веслах против нашей стены, зловеще ударяют в кожаные тимпаны ⁹³и разными способами устрашают защитников. Те в свою очередь отвечают еще более мощным и громким криком, призывая в помощь против супостата заступу животворящего креста; варвары, услышав столь многоголосый и леденящий кровь воинский клич, пришли в замешательство и перестали верить в свою победу; услышав этот крик, они сделали заключение о количестве защитников и решили, что нелегко им будет, сражаясь с таким множеством готовых к битве [людей], овладеть этим обширным городом, равного которому им не доводилось видеть. Однако, дабы мы не заметили, что первое же столкновение их устрашило, варвары, еще не поборов страха, без той ярости, которую они проявляли впоследствии, в бешенстве, смешанном с испугом, приблизились и стали осыпать город дождем стрел. Потом, отваживаясь на более решительные действия и стремясь подойти еще ближе к стене, они, подобно кидающимся на человека псам, разжигали свою злость и еще больше свирепели, когда в них со стены летели стрелы. Ведь защитники Фессалоники не пренебрегали этим оружием и пользовались им весьма широко и охотно, поставив всех пришедших в город славян на такие места, откуда удобно целиться и где можно укрыться от вражеских стрел.

26. Некоторое время противники стреляли из луков и победа не склонялась ни в ту, ни в другую сторону. Тут горстка варваров отделяется от остальных сражающихся (это были, разумеется, самые бесстрашные и дерзкие), бросается в море с деревянной лестницей, плывет, подталкивая ее вперед, чтобы [176] по ней подняться на стену, не обращая внимания на летящие сверху стрелы. Ведь до тех пор, пока пловцы не приблизились к берегу, тела их были скрыты водой, головы защищены щитами; достигнув же берега и выйдя из воды, они мужественно держались под градом стрел, только головы прикрывая щитами, быстро поставили лестницу и пытались подняться на стену и проникнуть в город. Однако их гибель опередила осуществление этого замысла, и, прежде чем обдумать, как привести его в исполнение, варвары расстались с жизнью: едва они ступили на лестницу, полетевшие, подобно частому граду, камни предали их разом морю и смерти. После этого варварские корабли отступают, не отваживаясь более на подобного рода смелые действия, и только издали посылают на город страшный, застилающий дневной свет дождь стрел. Но и сами они подвергаются такой же участи, ибо защитники Фессалоники метко стреляют в них из луков, почти не зная промаха, забрасывают из камнеметов ⁹⁴камнями, самый свист которых вселяет в варваров ужас.

27. Посланец императора Никита обходил стену и ободрял сражающихся такими словами: «До сих пор, фессалоникийцы, я иначе думал о вас и не знал, что вы столь отважны и бесстрашны в ратном деле, хотя доныне не упражнялись и были чужды ему; теперь же час тягчайшей опасности рождает надежды на ваше мужество. Я 'вижу, что все вы сильны телом, мужественны духом, готовы к сопротивлению, презираете врага и доблестно противостоите его коварным замыслам. Вы держитесь как подобает, ибо сражаетесь за самих себя, мужей сильных и телом и духом, и за всю Фессалонику, с которой не может соперничать в блеске ни один из самых знаменитых городов. В случае победы над супостатом вы удостоитесь хвалы, а если сбудутся угрозы варваров, ни с чем тогда не сравнятся ваши беды и горечь вашего унижения. Поэтому стойте мужественно, завоевывая победу своей отчизне и себе самим; да не обратитесь вы перед врагом в бегство, да не оставите миру неподобающей по себе памяти, предпочтя столь грозной опасности кратковременное облегчение». Так Никита, совершая свой обход, всех воодушевлял и наполнял сердце каждого бесстрашием и твердостью. Сам стратиг, точно забыв о болезни, хотя она была весьма, как мы рассказывали, тяжелой и доставляла ему невыносимую боль, объезжал укрепления, сидя на муле боком (как позволяло ему недавнее повреждение ноги); в самых ответственных местах он. расставил наиболее отважных лучников с тем, чтобы они своим примером вдохновляли на подвиги сотоварищей.

28. В течение этого дня варвары не однажды пытались наступать [177], но, устрашенные больше прежнего, всякий раз отходили назад, пока не получили приказа прекратить осаду с моря и, покинув поле сражения, пристать у берега к востоку от города. Тут они сошли с кораблей и опять принялись стрелять по тем, кто находился под прикрытием высокой стены, у ворот, расположенных вблизи моря и называемых Римскими ⁹⁵. Здесь сражение длилось до поздней ночи, пока варвары, устав от битвы, не замолкли на своих кораблях, обдумывая, разумеется, планы завтрашнего нападения и готовя новые козни. Едва мы после целого дня ратных трудов успели перевести дух, появилась новая забота: всем защитникам стены надлежало быть на страже и следить, чтобы варвары не ухитрились дод прикрытием ночи подняться на стену и добиться успеха. Ведь они славятся военными хитростями и, задумав подобное коварство, сейчас же берутся за его исполнение, презирая всякую опасность, одержимые одной-единственной мыслью — приступить к осуществлению своего замысла. И если, паче чаяния, затеянное ими дело принимает иной, чем надеялись, оборот, они видят для себя славу в том, что дерзостно стремились к недостижимому. Поэтому всю ночь мы бодрствовали и не сетовали на себя за то, как сражались накануне; ведь мы проявили столь большую смелость, что даже предводитель вражеского войска был удивлен и позже допытывался, как мы могли так мужественно отражать его натиск. С этих пор мнение варваров о нас изменилось.

29. Но когда наступил рассвет, вестник второго дня войны, и варвары обрушили на нас еще более тяжкие, чем прежде, удары, стратигам вновь пришлось ободрять дух сражающихся и показывать им пример твердости. Ведь с первыми лучами солнца враги покинули корабли и опять принялись осаждать стену; разделившись на отряды и нападая таким образом на отдельные ее участки (особенно много их сосредоточилось у выходов), варвары обратили против нас всю мощь своего разнообразного оружия: одни стреляли из луков, другие метали камни, третьи посылали своими камнеметами тяжелый град снарядов. Многолика была грозящая нам смерть, и, обрушиваясь на нас отовсюду, она жестоко поражала того, кто попадался ей на пути. Ведь возле одних только Римских ворот стояло семь хорошо прикрытых камнеметов, которые варвары забрали для осады нашего города, проходя мимо Фасоса ⁹⁶. Кроме того, они прислонили к стене деревянные лестницы и пытались вскарабкаться по ним наверх под прикрытием летевших из камнеметов снарядов, ибо, падая беспрестанным градом, они не позволяли защитникам показываться на стене. Варварам удалось бы осуществить этот замысел,— они ведь успели уже приставить [178] лестницу к брустверам переднего укрепления,— если бы по божьему соизволению несколько смельчаков не спрыгнули сюда со стены и, ранив варваров копьями, не заставили отступить. Увидев, что эта попытка не увенчалась успехом и варвары, обратившись в бегство, бросили свою лестницу, мы исполнились такой дерзости духа, что насмехались над врагами и успешнее, чем в первый день, стреляли из луков и камнеметов, не позволяя варварам даже на краткое время приблизиться к стене, хотя они в своей безумной ярости и точили на нас клыки, наподобие диких кабанов и, если бы только могли, растерзали бы нас живьем. О, сколь жутко было глядеть, как они неистовствуют! Кипение их неукротимой злобы видно было по тому, что они страшно скрипели зубами и, одержимые злым духом, извергали изо рта пену, в течение всего-дня ничего не ели и не желали прекратить битву, хотя стоял палящий зной, совершенно не чувствовали ни своей одежды,. ни тяжести ратного труда, ни того, что их сжигает стоящее над головой солнце. Они были охвачены единственной мыслью: либо захватить город и насытить свою ярость, а поелику им этого не достичь, — проститься с жизнью и умертвить себя своими руками. Ведь варвар, однажды распалившись гневом, в своей ярости будет бушевать до тех пор, пока не прольется его собственная или вражеская кровь.

30. Но так как приблизиться к стене было небезопасно, она доверили успех дела лукам и камнеметам. Построившись рядами на таком расстоянии, чтобы стрелы и каменья ни на минуту не ослабевающим градом попадали в цель, они, прикрытые щитами и целиком поглощенные боем, стояли, словно изваяния из меди или из другого еще более твердого металла, и выдерживали множество тягчайших трудов, бросая вызов опасности. А в полдень, когда солнце жжет особенно сильно, словно зной воспламенил их природное бешенство, дерзкой отвагой распалив свою безумную ярость, враги придумали другой (посуди сам, сколь страшный) способ осады. В восточной части города четыре пары ворот ⁹⁷; варвары решили две пары,. упомянутые уже Римские и Кассандрийские, предать огню, рассудив, что если смогут, когда внешние ворота загорятся, прижавшись к высокой стене, проникнуть в переднее укрепление, то нетрудно будет сокрушить внутренние ворота ⁹⁸и постепенно впустить в город всех остальных, тем более что их поддержат меткие лучники, чьи стрелы ве позволят защитникам появляться из-за прикрытий.

31. Варвары следующим образом приступили к делу: нашли повозки, днищами вверх поставили на них лодки, какими-у нас пользовались раньше рыбаки, и наложили туда множество [179] всякого дерева и хвороста. Все это они облили смолой и серой, а сами, пригнувшись, стали вращать колеса; таким образом они руками двигали повозки, пока не достигли ворот. Тут варвары подожгли свой груз и под прикрытием щитов отступили к стоящим здесь лучникам; свой замысел они привели в исполнение незаметно для нас. Охвативший повозки огонь благодаря действию серы и смолы вырос в огромное пламя в, докрасна накалив внешнюю, снизу доверху обитую железом сторону ворот, перебросился внутрь; теперь ворота были целиком охвачены пожаром и вскоре рухнули, внушив всем нам несказанный ужас. Лишь только весть об этом разнеслась по городу, точно острый нож прошелся по сердцу каждого,— в таком все были страхе и трепете, так изменились в лице и потеряли надежду на спасение; те, кто незадолго перед этим бесстрашно появлялись на стене и воодушевляли друг друга на битву, стали поистине трусливее зайцев. Ибо то, что хитрость врагов успешно осуществилась, заставило всех опасаться поражения. Когда внешние ворота сгорели, мы поспешно укрепили внутренние тут же возведенной стеной и заготовили воду,— ведь и с этой стороны мы ждали натиска,— чтобы, если враги повторят свою коварную выдумку, мы могли бороться с огнем и сохранить ворота. Они же, узнав о наших приготовлениях,, уже больше не применяли таких способов осады, но угрожали нам другими, еще более ужасными и тяжелыми, от которых нечем нельзя было обороняться, столь они были страшны и злокозненны. Когда пожар улегся, варвары стреляли в нас из камнеметов и луков всю остальную часть дня, пока ночная темнота не заставила их против воли прекратить сражение.

32. После того как сражение окончилось, варвары возвратились на корабли и вскоре стали претворять в жизнь свои хитроумный план. Их вдохновляла мысль, что цель будет достигнута, если удастся взять город этим способом; ведь никакой другой, как казалось, не мог с ним сравниться, особенно, в условиях нападения с моря, когда суша не препятствует кораблям подойти вплотную к стене; в противном случае, если и этот способ, подобно всем другим, которые они уже успели испробовать против нашего города, не приведет ни к чему, они умертвят виновников войны, необдуманно увлекших их в столь дальний поход, и покинут эти места. Придя к такой мысли, варвары еще ночью приступили к выполнению своего коварного и сложного плана. Они зажгли повсюду огни и, связав свои корабли попарно, так, чтобы один вплотную подходил к другому, и для большей надежности скрепив по бортам крепкими канатами и железными цепями, подняли на укрепленных на носу талях утолщающиеся в середине бревна, [180] которые моряки зовут реями ⁹⁹. Затем варвары высоко подтянули при помощи веревок рулевые брусья на каждом корабле и выставили на носу и по бортам мечи, создав таким образом удивительное и невиданное сооружение. Брусья, как я сказал, были подняты вверх; на них варвары ровными рядами положили длинные бревна и засыпали промежутки землей; все это они обшили досками, а концы брусьев закрепили в кормовой части крепчайшими канатами. Таким образом получились лучшие башни, чем те, которые были у нас на берегу. ¹⁰⁰Сюда с оружием в руках взошли наиболее сильные телом и дерзкие духом варвары, чтобы направить против нас последний решающий удар. Одни должны были стрелять из луков и метать камни по тем, кто находился под защитой стены, другие— забрасывать огнем людей, идущих в открытом бою против них, ибо и такое оружие было предусмотрено, а огонь на этот случай сохранялся в специально заготовленных глиняных сосудах. Все это варвары без труда могли сделать, так как стояли не на земле, но благодаря изобретенным ими ужасным башням оказались, выше уровня стены и их снаряды, обрушиваясь с высоты, попадали без промаха.

33. Поскольку неверные все сделали в одну эту ночь, ничто не укрылось от наших глаз; ведь они, как я говорил, зажгли множество огней и находились неподалеку от места, куда хотели направить свой удар; всех объял страх и ужас, и люди не знали, как оборониться. Народ был испуган и растерян, всякий час тревожился новыми заботами и терял надежду на жизнь. Никто не думал больше о том, как отразить надвигающуюся беду, а предавался размышлениям о муках, в которых ему предстоит умереть. Ведь спасаться бегством было уже и крайне затруднительно, и небезопасно, так как варвары окружили стену плотным кольцом тт караулили ворота; оставаться нельзя было из-за грозившей опасности. И вот те, кто изверился в спасении, как безумные, стали метаться взад и вперед по стене, потрясенные великим бедствием. Однако некоторые, в ком еще теплился огонь мужества, решили до того, как начнется сражение, заготовить кое-что для защиты: смолу, факелы, негашеною известь и запасти в глиняных сосудах все то, что разжигает пламя, чтобы воспользоваться этим как метательными снарядами, когда приблизятся корабли, и таким образом вывести их из строя.

34. Пока эти несчастные приводили в исполнение свой план, ночь сменилась рассветом, и вот в новом облике появились вражеские корабли, рассеялись вдоль стены и во многих местах наносили удары, являя собой удивительное и невиданное для всех зрелище. Ведь каждая пара связанных между собой кораблей [181] несла на себе хитро сооруженную из дерева башню, намного превышающую своей высотой уровень нашей стены; на ее вершине, словно разъяренные быки, сея вокруг себя гибель, бесновались варвары. Тогда те фессалоникийцы, кто презрел неизбежную, как говорят, перед глазами стоящую смерть, очертя голову бросились в бой, самую злую опасность сделав мерилом мужества, храбро сражались, и каждый выказывал отвагу. Они не позволяли кораблям вплотную подходить к стене, но тучей стрел и морем огня лишали их возможности приблизиться и завладеть городом. А те, чьи сердца поразил испуг, не могли от великого ужаса даже глядеть на то, что творилось перед их глазами, и, мало-помалу покидая стену. бежали на холмы, в более высокую часть города; этим они внушали немалую дерзость врагам. Когда те заметили, что в одном месте (там, где мы возвели деревянные башни) стена более доступна,— им было известно, что море здесь весьма глубоко,— они направились сюда на одном сдвоенном корабле, медленно работая веслами до тех пор, пока не достигли брустверов. В ответ на попытку горожан, сидящих здесь в деревянных укреплениях, отразить их каменьями варвары, находящиеся-на площадках своих диковинных-сооружений, о которых мы подробно рассказали, испустив громкий воинственный крик, стали в свою очередь метать большие каменные глыбы, удара которых человек не может вынести, выдувать через сифоны огонь ¹⁰¹и метать в нашу стену снаряды, тоже наполненные огнем, чем и ввергли защитников в такой страх и трепет, что они, оставив стену совершенно пустой, обратились в бегство. Лишь только замысел варваров увенчался успехом (ведь горожане, подстёгиваемые страхом, словно листья при порыве ветра, попадали.на землю), забыв о лестницах, они приказали какому-то дерзкому эфиопу, разъяренному, кажется, более других, вскарабкаться на стену. Размахивая мечом, он бросился наверх и стоял там, стараясь понять, обратились ли горожане в настоящее бегство или покинули укрепления только для того, чтобы обмануть врагов. Ведь варвары подозревали, что фессалоникийцы устроили засаду, чтобы расправиться с ними, когда они рассеются по улицам, поэтому опасались без предосторожности войти в город и грабить его. Когда же все кругом засверкало ог вражеских мечей и стало ясно, что враги ворвались в Фессалонику (был третий час дня) ¹⁰², люди поняли, что настало великое бедствие, и бежали кто куда, ибо смертельная опасность подгоняла их. Она была рядом и не позволяла родиться ни одной мысли, которая могла бы ее победить.

35. Когда же варвары убедились в том, что стена пуста и что неудержимое бегство фессалоникийцев сулит им безопасность [182], они поспешно вышли на берег, спрыгнув вниз, проникли внутрь укреплений, отперли ворота и оповестили о победе остальные корабли; те сейчас же причалили сюда, и обнаженные варвары, едва прикрытые короткой набедренной повязкой, с печами в руках ворвались в город. Они начали с того, что перебили тех, кого нашли неподалеку от стены, ибо некоторые были поражены ужасом и не могли двигаться, так как испуг отнял у них силы, а другие, отчаявшись найти спасение в бегстве, разбились, упав, как я рассказал, со стены вниз; потом варвары разошлись по улицам города, где фессалоникийцы кричали и плакали, не зная, куда укрыться и чем оборонить себя от беды. Люди тогда — жалостное зрелище! — бросались из стороны в сторону, словно челн без кормчего, мужчины, женщины, дети наталкивались друг на друга, обнимались и целовали один другого горьким прощальным поцелуем. Иногда какой-нибудь престарелый отец припадал к плечу сына и громко причитал, не в силах пережить разлуки, и, обхватив своего любимца, до того как почувствовать меч убийцы, пронзаемый естественным чувством боли, сам себе говорил такие плачевные слова: «Увы мне, дитя мое, как мы ужасно страдаем! Что видят мои глаза? На то ли, чтобы пережить эту ужасную гибель н горестную разлуку с тобой, я любовно тебя. вырастил, на то ли поручал наставникам и радел, чтобы ты отличался среди сверстников разумностью, верил, что благословлен отцовством, что все завидуют моей родительской гордости, что я счастливее других, ибо имею такое дитя — милое прелестью тела, милее того лицом и премного милее свойствами души. На то ли жалкая старость сохранила меня до сего дня, чтобы я увидел, как тебя терзают нечестивые, как меч палача безжалостно убивает твое дорогое и любезное мне тело? Увы, что мне делать? Какими глазами я буду глядеть на это? Какой похоронный плач затяну над тобой? О, если б нам встретился такой палач, который убил бы меня первым, чтобы мне не пришлось, пережив тебя, вынести страдания более острые, чем удары меча! Такому убийце я буду благодарен, который начнет с меня, старика. О, если б твоей кровью он окропил мою и тем уменьшил бы мою боль!»

36. Так он стенал. Немного дальше кто-то другой, увидев свою супругу, глубоко вздыхал, качал головой, изменялся в лице и, подбежав к ней, заключал в объятия и принимался оплакивать свое несчастие: «Прощай, жена, не забывай супруга. Ныне ведь расторгаются узы великой любви, которую мы витали друг к другу в браке; меч разбивает наш союз, и преждевременная смерть нарушает его. Не жить нам впредь бок о бок, одной семьей, не рождать больше детей. Лучше бы [183] глаза наши никогда не видели и тех, что теперь окружают нас!

Лучше бы они нашей рукой были преданы земле и не дожили до жалкого рабства у нечестивых зверей». К родителям присоединялись дети, и все вместе затягивали плач в предчувствии близкой разлуки. Если брат встречал брата и друг своего друга, один оплакивал родство, другой—давнишнюю привязанность. Коротко сказать, из-за беспрерывных стенаний все было исполнено какого-то неразборчивого гула; казалось, громко блеяли согнанные на убой овцы. Кто спешил домой, кто думал о дороге, некоторые искали спасения в святых храмах, другие старались пробраться к воротам, третьи хотели вскарабкаться на стену, но не могли, так как обессилели от страха,—люди не знали, как спастись, и, так как всюду, где бы ни оказывались, они видели перед собой смерть, все способы ее избегнуть стали казаться им бесполезными.

37. Какими словами описать тебе, ученейший Григорий, беду, которая случилась с нами позже, или, вернее, наши беспрестанно следующие друг за другом несчастия? Какое из них назвать прежде и каким уделить вторые места? Зачем, впрочем, мне рассказывать и брать в руки перо? Ведь воспоминали? о пережитом тревожит мой ум: мне кажется, что я снова вижу перед глазами то, о чем собираюсь говорить, и чувствую, сколь прискорбно мне этого касаться. Прошлое, при помощи памяти как бы запечатлевая пережитую опасность и вверяя события разуму, убивает желание говорить. Чего только тогда не происходило! Одни, страшась не столько телесной, сколько душевной погибели, трепетали, ибо считали обособление [души] от тела преддверием загробных мук. Другие, упав на колени и источая потоки слез, молили бога, чтобы за столь мучительную смерть счел их достойными и призвал к себе; некоторые, терзая свою совесть воспоминаниями о содеянных грехах мучительнее, чем острым мечом, в своем покаянии звали назад напрасно растраченное время. Были и такие, кто совершенно потерялся; страх затуманил их ум, и они стояли в ужасе перед гибелью, как не одаренные разумом деревья. Некоторые люди, подстегиваемые испугом, точно стрекалом, метались по городу; большинство их, потеряв голову, бросились вниз со стен и либо кончили свою жизнь, разбившись о камни, либо попали в руки стоявших там варваров.

38. С чего мне начать рассказ о женщинах, которые самый воздух кругом заставляли вторить своим стенаниям: рассказать ли прежде всего об их жалобных призывах и рыданиях или о прощании с детьми? Сраженные горем, они не желали сдерживать себя и прятаться от глаз мужчин, но, не испытывая смущения, носились по городу с распущенными волосами, презрев [184] всякое приличие, громко причитая и оплакивая свое несчастие. Нередко и девица-затворница, строго лелеемая для брака и приученная к скромности, еще не будучи женщиной, в страхе присоединялась к матерям семейств и, отбросив стыдливости, металась по улицам вместе с ними, причитая и испуская громкие крики. Монахи и монахини, которые в молодые годы оставили соблазны мирской жизни, прельщенные добродетелью и живущие только для себя и для всевышнего, покинули свои обители и рассеялись по городу, жалобно оплакивая общую-для всех беду. Меня схватывает ужас, когда я думаю о том, что удивительная добродетель этих назареев ¹⁰³которую они упражняли, всенощное псалмопение, девственность, непрестанные молитвы и слезы не [вымолили] ¹⁰⁴нам божьего милосердия, не-спасли город, и в награду за святую жизнь им не было дано избегнуть опасности, но, напротив того, они были пойманы, как овцы, пасущиеся без присмотра, и, закланные мечом, разделили участь грешников! Думается мне, однако, что смерть их, как говорит псалмопевец, была любезна перед лицом господа ¹⁰⁵, и ею он мудро удостоил возлюбленных рабов своих, дабы их славная жизнь увенчалась мученической кончиной, и щедро излилась на них награда за долготерпение и воздаяние за несказанную добродетель. Множество прегрешений наших сделало бесполезными не только их мольбы, но и заступничество святых, чтобы на примере наших мук все, презирающие заповеди божьи, увидели, что никакая сила не сможет спасти сопричастных злу от гнева всевышнего.

39. Когда враги проникли в город и разбрелись повсюду, тотчас же начались убийства людей всякого возраста и звания. Ведь варвары, уже давно кипевшие гневом и жаждавшие нашей погибели, не знали жалости: и старик, и муж еще в расцвете сил, и юноша,— одним словом, каждый встречный становился жертвой злодеев, которые нарочно не наносили смертельных ран, но заставляли людей терпеть долгие страдания и обрекали мучительной смерти, поражая нижние части тела. Но обуявшая варваров ярость не успокоилась даже от этого, и они не могли смириться с тем, что человек умирает только один раз. Чтобы удовлетворить свою дикую и необузданную жажду убийства, они вначале не щадили ни женщин, ни детей, нежный возраст которых нередко способен внушить сострадание даже лесному зверю, но косили всех без различия, как косят на лугах траву, так что недавно еще столь многолюдный и густонаселенный город пустел на глазах. Многие, как я уже говорил, спаслись на высотах у акрополя ¹⁰⁶или в ограде святого Давида (эти места расположены высоко сравнительно со всем остальным городом, и здесь пребывает множество славных [185] добродетелью и удостоившихся блаженной жизни монахов), а некоторые устремились к тем двум воротам, которые обращены на запад ¹⁰⁷, обуреваемые стремлением таким образом избегнуть вражеских мечей. Но им посчастливилось не больше, чем всем остальным, ибо варвары караулили ворота; не имея возможности иначе выбраться из города, фессалоникийцы стали теснить друг друга и сами. себе закрывали выход.

40. Сколь великое горе случилось у Золотых ворот! Как ужасно поплатились за попытку их открыть сбежавшиеся сюда горожане! Ведь едва только они развели немного створки ворот, как варвары своим натиском заставили их отступить. Зажав их таким образом, враги поражали мечами по нескольку человек зараз и, видя, что люди, сбитые в кучу, стоят друг к другу вплотную и не могут двинуться с места, рубили наотмашь на уровне человеческих лиц, так что голова летела с плеч какого-нибудь несчастного вместе с членами его соседей; мертвые не падали на землю, так как их поддерживали тела живых; казалось, для того чтобы они причастились общей крови и общей смерти, кто-то не давал им упасть, пока все не были перебиты и не испустили последний вздох.

Текст воспроизведен по изданию: Две византийские хроники. М. Изд-во вост. лит-ры. 1957