ЮСТ ЮЛЬ

ЗАПИСКИ ДАТСКОГО ПОСЛАННИКА В РОССИИ ПРИ ПЕТРЕ ВЕЛИКОМ

Европейские дипломаты о России после Полтавской победы

Эпоха Петра Великого по праву считается важнейшим рубежом в российской истории. Преобразования первой четверти XVIII века поражают масштабом и многоплановостью, проникновением практически во все области государственной и общественной жизни. Петр I надолго определил развитие России как могучего имперского государства, ставшего одним из ведущих в мире.

Особенность петровских реформ состояла в том, что они проводились в условиях тяжелейшей войны, начатой молодым царем в 1700 г. В течение первого десятилетия XVIII века война со Швецией носила для России характер отчаянной борьбы за выживание. Поэтому преобразования того времени осуществлялись стихийно, ради скорейшего решения насущных проблем, которых было немало: предстояло организовать новую систему комплектования и подготовки армии, создать флот, построить практически на пустом месте промышленность, призванную удовлетворить военные потребности, преобразовать финансовую систему, усовершенствовать административный аппарат, открыть учебные заведения. Лишь позже, по мере развития достижений русских войск, Петр I смог приступить к более последовательной реформаторской деятельности.

Россия начала войну со Швецией, имея союзниками Данию и Саксонию, но очень скоро утратила их: уже в августе 1700 г. Дания была вынуждена выйти из войны после осады шведами Копенгагена. Затем юный шведский король Карл XII занял Варшаву, лишил саксонского курфюрста Августа II польского престола и утвердил на нем своего ставленника Станислава Лещинского. В августе 1706 г. , после вторжения шведских войск в Саксонию, курфюрст был вынужден подписать крайне унизительный для себя мирный договор со Швецией.

В последующие три года Россия и Швеция готовились к решающему столкновению, от которого должен был зависеть исход Северной войны. Полтавская битва 27 июня 1709 г. коренным образом изменила расстановку сил в Восточной и Северной Европе. Карл XII лишился своей армии и бежал под покровительство турецкого султана. Дания и Саксония немедленно примкнули к победившей стороне. Август II уже 15/26 июля 1709 г. заключил оборонительно-наступательный союз с Россией, после чего объявил мирный договор со Швецией недействительным и в августе 1709 г. вступил в Польшу. В сентябре того же года Петр I встретился с ним в Торуни и начал переговоры, завершившиеся 9/20 октября подписанием еще одного союзного договора. Станислав Лещинский бежал, и Август II вновь занял польский престол.

Датский король Фредерик IV еще годом раньше начал склоняться к вступлению в новый военный союз с Россией. Прибывший в Копенгаген русский посол князь В. Л. Долгорукий подал ему 28 сентября 1708 г. мемориал с [415] предложениями по возобновлению активного русско-датского сотрудничества. Эта инициатива была воспринята в Дании весьма благосклонно. В октябре Фредерик IV наложил резолюцию на предложения Долгорукого, в которой обязался срочно направить в Россию чрезвычайного посла, уполномоченного вести переговоры о союзе. Этим послом предстояло стать морскому офицеру Юсту Юлю ¹. Но его отправка в Россию затянулась из-за колебаний датского правительства. Долгое время не продвигались и переговоры об условиях союза, которые вел в Копенгагене Долгорукий. Датская сторона требовала огромных субсидий и вспомогательных войск от России, изнуренной в тяжелом единоборстве с мощным противником, в то время как финансы и военные силы Дании в первое десятилетие XVIII века значительно укрепились. Доходы королевства возросли от торговли и от пошлины, взимаемой с иностранных судов за проход через Зундский пролив, соединяющий Балтийское и Северное моря. В 1701 г. Фредерик IV провел военную реформу: он создал национальную армию численностью более 16 тысяч человек, а старую наемную армию предоставил в распоряжение антифранцузской коалиции, борющейся с Людовиком XIV в Войне за испанское наследство 1701—1713 гг. ². За эти войска Англия, Голландия и Австрия выплатили Дании свыше 4 млн. ригсдалеров. Датский военно-морской флот был сильнейшим на Балтике и насчитывал в 1709 г. 40 линейных кораблей и 10 фрегатов, не считая более мелких судов ³. При таком благоприятном финансовом и военном положении Дании требование ею российских субсидий и вспомогательных войск вряд ли можно признать справедливым.

Переговоры об условиях союза могли тянуться еще дольше, если бы Полтавская победа русских войск не положила конец колебаниям датчан. Уже в июле 1709 г. на заседании датского Тайного совета было принято решение о вступлении Дании в войну осенью того же года, а 11/22 октября в Копенгагене был подписан русско-датский оборонительный и наступательный союзный договор. Он не содержал никаких материальных обязательств России в пользу Дании, и это было большим успехом русской дипломатии.

Незадолго до подписания Копенгагенского договора в Россию приехал датский посланник Юст Юль. Он имел инструкции с требованиями субсидий, которых добивался с присущей ему исполнительностью в течение всего своего пребывания при российском дворе. Дипломатическая деятельность Юля не отмечена особым успехом, зато ему удалось собрать множество ценных сведений о русской жизни. Его наблюдения зафиксированы в дневнике, который он вел согласно инструкции, данной ему королевскими советниками О. Краббе и Х. Сехестедом. В то время нигде в мире еще не существовало служб внешней разведки, и функцию эту, как правило, выполняли дипломаты. Разведывательные обязанности послов и посланников определяли особую содержательность и разнообразие фактического материала дипломатической переписки XVIII века ⁴. Инструкции внешнеполитических ведомств устанавливали круг наиболее актуальных вопросов, на которые послы должны были искать ответы в стране пребывания. [416] Юлю было приказано составить описание “всего того, что с ним приключится” как при исполнении служебных обязанностей, так и в частной жизни. Кроме того, он должен был осветить ряд важнейших тем: состояние царского двора и правительства, намерения царя и позиции министров относительно заключения мира или продолжения войны, вероятность внутренних беспорядков и правительственного переворота, “положение и устройство” государственного управления, финансов, армии и флота, состав иностранных дипломатов при российском дворе и отношение царя к каждому из них, состояние здоровья царя и его наследника. В отношении царевича Алексея Петровича Юст Юль должен был попытаться ответить на особо сложный вопрос: подает ли тот надежды к поддержанию введенных Петром I “порядков и предначертаний”? Вероятно, поведение наследника уже в 1709 г. позволяло сомневаться в этом.

Вопросов было слишком много, и не на все Юлю удалось найти ответы. Тем не менее его дневник содержит довольно полную и весьма интересную картину жизни России после Полтавы — в важнейший исторический момент становления русского великодержавия.

Родился Юст Юль в 1664 г. в датском городе Виборге. Его отец происходил из прославленного рода Юлей, который дал своей стране немало талантливых государственных деятелей, дипломатов и флотоводцев; мать была дочерью государственного канцлера Дании Юста Хэга. Начальное образование Юль получил дома, затем обучался в Кильской академии. По окончании курса наук внук канцлера пытался устроиться на службу в датское ведомство иностранных дел, но для него не нашлось места. Юль отправился за границу и нанялся простым матросом на голландское военное судно, на котором в 1681—1688 гг. совершил два плавания по Средиземному морю. Вернувшись на родину, он поступил в королевский флот и благодаря своим способностям быстро продвинулся по службе: в 1689 г. был произведен в лейтенанты, в 1691 г. — в капитаны, в 1697 г. — в капитан-командоры, в 1704 г. — в командоры.

В апреле 1709 г. Юлю было предложено отправиться в Россию в качестве чрезвычайного посланника. Можно предположить, что в этом неожиданном повороте его карьеры сыграло роль намерение датского Тайного совета назначить ко двору Петра I образованного морского офицера, каким был Юль. Такой дипломат мог скорее завоевать симпатии царя, страстно любившего флот.

В России Юль пробыл чуть менее двух лет: с сентября 1709 г. по август 1711 г. В ноябре 1711 г. он был представлен своему королю в лагере под Штральзундом. На вопрос Фредерика IV, желает ли он вторично отправиться к русскому двору, Юль ответил: “Не особенно сильно, ибо мне из долгого опыта известно, какие неприятности предстоят мне от пьянства”. Дневник посланника позволяет легко убедиться в том, что его автор не преувеличил степень опасности для своего здоровья. Король не стал настаивать и избавил Юля от неприятной для него миссии.

В следующем году бывший посланник, произведенный уже в вице-адмиралы, в последний раз встретился с Петром I. 22 августа 1712 г. царь, которого Фредерик IV назначил главнокомандующим над своими морскими силами, прибыл на датский флот, стоявший в то время у берега Померании, близ Перта. Датский историк XVIII века Н. Йонге сообщает, что каждую ночь царь оказывал милость вице-адмиралу Юсту Юлю, спал на вверенном ему корабле “Морская царевна”. 25 августа по требованию царя Юлю дано было приказание подвезти его величество на “Морской царевне” на несколько миль ближе к берегу, “каковое приказание адмирал и исполнил в тот же вечер”. Затем Петр I [417] еще раз переночевал на корабле Юста Юля и утром отошел от датского флота на одном из своих фрегатов ⁵.

Опытный моряк, умный и образованный человек, смелый, решительный, честный, с чрезвычайно развитым чувством долга, Юль не мог не нравиться Петру. Не случайно в 1713 г. русский посол в Копенгагене В. Л. Долгорукий заявил датскому правительству, что царь хочет видеть Юля в качестве посланника при своем дворе. Честь была очень велика, но вице-адмирал вынужден был просить короля “о всемилостивейшем избавлении его от столь важного поручения”.

Юст Юль был убит пушечным ядром в морском сражении со шведами под Ясмундом в 1715 г. В донесении об этой битве датский адмирал Рабен отметил, что король потерял одного из лучших флагманов своего флота ⁶.

Годы, проведенные в России, по всей видимости, доставили Юлю мало радости. Тем не менее любознательный дипломат не упускал случая поближе познакомиться с русской жизнью. В поле его зрения попадали самые разнообразные стороны окружающей действительности, и почти обо всем у него было собственное мнение. Это позволяет судить о немалой проницательности и незаурядных аналитических способностях Юля. Повествование в дневнике ведется просто и ясно, а суждения и выводы вполне убедительны. В большинстве случаев Юль сообщает о том, что видел сам, слухами почти не пользуется, за исключением разве что тех случаев, когда они подтверждают и дополняют его собственные наблюдения. Скептический склад ума Юля способствует, возможно, некоторому преобладанию мрачных тонов в созданной им картине российской жизни, но в плане достоверности информации такая авторская позиция представляется достаточно надежной.

Автор предваряет дневниковые записи замечанием о том, что его труд не предназначен для опубликования и носит, так сказать, служебно-информативный характер. “Если бы я имел в виду, — пишет Юль, — посредством печати сделать его достоянием всеобщим, то я, конечно, прибегнул бы к некоторой осторожности и выключил бы из него те места, в коих царь и его подданные рисуются в красках малопривлекательных”. Посланник полагает даже, что если бы дневник дошел до сведения Петра I, тот обязательно пожаловался бы датскому королю на автора, обвинив его в “намеренном посрамлении русской нации”. Сам же Юль твердо уверен в своей правоте: “Дневник этот, как сказано, я писал единственно во исполнение нарочитого всемилостивейшего приказания вашего королевского величества, а потому я и не колебался отмечать в нем как достойное хулы, так и достойное похвалы: мне казалось непростительным скрывать от вашего королевского величества правду”.

Посланник должным образом оценивает свое произведение, не претендуя на роль создателя фундаментального исследования. “Я далек от мысли, — подчеркивает он, — выдавать настоящий дневник за полное описание России, ибо для подобного труда нужно бы основательное знание русского языка и многолетнее спокойное пребывание в этой стране. Могу только сказать одно, что я записал все, что мне было возможно записать, но при том записал лишь то, что я по вполне достоверным сведениям считал за истину”.

Центральной фигурой повествования датского дипломата, несомненно, является Петр I, предстающий на страницах дневника человеком поистине [418] выдающимся. Надо заметить, что Юль далек от его идеализации, но в то же время пишет о нем с симпатией и пониманием. Можно сказать, что в целом посланнику удалось создать один из наиболее достоверных образов Петра Великого.

Юль неоднократно отмечает, что царь “самыми важными делами. . . ведает один, ибо как на суше, так и на море должен сам все делать и всем распоряжаться, при том решать и текущие вопросы”. Он “лично одарен столь совершенным и высоким умом и познаниями, что один может управлять всем”. В другом месте дневника Юль пишет, что Петр “весьма прозорлив, отлично все знает и имеет верный взгляд на все. . , всякая мера, военная или гражданская, должна быть обсуждена царем. Он и сам это видит и прекрасно сознает”. В одном из доверительных разговоров с датским посланником государь отдал справедливость многим иностранным правителям, в особенности Людовику XIV. Он сказал, что эти монархи заслуживают величайшей славы, но они “обязаны своими успехами многим разумным и смышленым людям, состоявшим у них на службе”. Сам же он “в важных делах почти не имеет помощников, вследствие чего поневоле заведует всем сам”. Петр не без горечи добавил, что ему “приходится обращать скотов в людей. . . и предводительствовать ими на войне с одним из могущественнейших, мудрейших и воинственнейших народов в мире”. “В сущности это справедливо, — заключает Юль, — и остается только удивляться, с одной стороны, уму этого человека, правящего всем самолично, с другой — природным его силам, благодаря которым он без утомления выносит все заботы и труды, выпадающие на его долю”.

Юль пишет, что Петр I “одарен таким широким умом, что, как ни важны и ни серьезны дела, которыми он в данную минуту занят, он никогда настолько всецело ими не поглощен, чтобы среди них ему не приходили в голову разные забавные шутки и затеи”. Одним из примеров этого явилось шествие “самоедского царя” — шута Вимени с его “подданными” в составе торжественных колонн во время празднования Полтавской победы.

Обладая чувством юмора, Петр постоянно устраивал своеобразные представления, построенные, к сожалению, в основном на унижении человеческого достоинства и издевательстве над своими подданными. На многочисленных праздниках и пиршествах практиковалось спаивание людей до скотского состояния, что являлось одной из излюбленных забав царя. Сам он пил умеренно и с интересом наблюдал за действием алкоголя на разум гостей, а особенно на их язык. Юль свидетельствует: “Гостей заставляют напиваться до того, что они ничего не видят и не слышат, и тут царь принимается с ними болтать, стараясь выведать, что у каждого на уме. Ссоры и брань между пьяными тоже по сердцу царю, так как из их взаимных укоров ему открываются их воровство, мошенничество и хитрости”. Иностранные дипломаты не могли избежать общей участи, и датский посланник, плохо переносивший спиртное, весьма страдал из-за необходимости пить сверх всякой меры. Однажды он вздумал спастись взобравшись на мачту корабля, но царь полез за ним со стаканом вина в зубах, уселся рядом на рею и напоил датчанина так, что тот едва мог слезть обратно на палубу. Юль пытался даже подкупить царского духовника Феодосия Яновского, чтобы тот убедил государя не принуждать посланника к пьянству. В другой раз Юль полушутя-полусерьезно встал на колени перед Петром I и Екатериной Алексеевной. Царь немедленно встал на колени рядом, окончательно обратив дело в шутку. Дипломат так и не добился пощады.

По словам Юля, Петр иногда разыгрывал комедию с самым серьезным видом, вводя в заблуждение окружающих. Например, он изображал [419] величайшее почтение к “князю-кесарю” Ф. Ю. Ромодановскому, целовал ему руки и внимательно слушал его поучения. По мнению посланника, царь тем самым хотел “уверить старых русских, что очень ценит их глупые советы”. В этом случае Юль не совсем прав. Известно, что Петр I действительно любил и ценил Ромодановского. Скорее всего царь в свойственной ему манере сочетал шутку с выражением своего искреннего отношения к пожилому сподвижнику.

Притворство, по словам автора дневника, являлось основным пороком Петра I, затмевающим его добрую славу. “В других отношениях царь достоин бесчисленных похвал, . . . он храбр, рассудителен, благочестив, поклонник наук, трудолюбив, прилежен и поистине неутомим”.

Юль подтверждает и дополняет сведения многочисленных источников о любви Петра I к физическому труду. По его свидетельству, на Адмиралтейской верфи царь орудовал топором “искуснее, нежели все прочие присутствовавшие там плотники”. Автор дневника особо отмечает увлечение Петра токарной работой. “В этом мастерстве, — пишет посланник, — он не уступит искуснейшему токарю и даже достиг того, что умеет вытачивать портреты и фигуры”. Царь трудился “с таким усердием и вниманием, точно работал за деньги и этим трудом снискивал себе пропитание”.

Весьма интересны свидетельства Юля о том, что Петр I во время церковных служб “громко пел наизусть так же уверенно, как священники, монахи и псаломщики, имевшие перед собою книги, ибо все часы и обедню царь знает, как "Отче наш"”. Это еще один штрих, подтверждающий выдающиеся способности Петра Великого.

Говоря о душевном складе царя, посланник делает важное замечание: “Продолжительное занятие одним и тем же делом повергает его в состояние внутреннего беспокойства”. Может быть, именно в этом таилась причина разнообразной кипучей деятельности преобразователя. Юль не обходит вниманием и известную склонность Петра к психическим припадкам. Во время них “лицо его было чрезвычайно бледно, искажено и уродливо. Он делал различные страшные гримасы и движения головою, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями”. Юль не верит распространенной гипотезе, согласно которой болезнь царя явилась следствием принятого им когда-то яда. По мнению посланника, недуг этот имел физиологические причины.

Второй по значимости персоной в записях датского дипломата является князь А. Д. Меншиков. Об этом человеке Юль отзывается без малейшей симпатии, замечая, что Александр Данилович “во всем, что относится до почестей и до наживы, является ненасытнейшим из существ, когда-либо рожденных женщиною”. Говоря о высокомерии, надменности и корыстолюбии князя, Юль вместе с тем утверждает, что “уровень его ума весьма посредственный”. В подтверждение своего мнения посланник рассказывает, как однажды решил польстить Меншикову и заявил, что тот один стоит 5 тысяч солдат. Но князь полушутя-полусердито возразил, что эта оценка занижена: по мнению польских генералов, он “представлял собою более, чем 10 000 человек”. “Из этого образчика, — подводит итог посланник, — легко заключить об уме и рассудительности князя Меншикова”. Но вряд ли автор дневника в данном случае прав. Скорее всего он, не обладая, в отличие от собеседника, развитым чувством юмора, не понял, что Меншиков попросту посмеялся над его слишком грубой лестью.

Юль постоянно отмечает огромное влияние Меншикова, любовь и доверие к нему со стороны царя. В дневнике приведены собственные слова Петра:

“Без меня князь может делать что ему угодно; я же без князя никогда ничего [420] не сделаю и не решу”. Несмотря на явное преувеличение, эта фраза весьма красноречиво характеризует отношение преобразователя к своему сподвижнику. “Он был в то время полубогом, и вся Россия должна была на него молиться”, — говорит о Меншикове автор дневника.

Мнение Юля о Меншикове согласуется с представлениями о нем других современников. Английский дипломат Ч. Уитворт отмечал, что он “пользуется неограниченной властью во всех делах” и при этом “свои личные страсти ставит выше любых интересов”. Шведский военнопленный Л. Эренмальм утверждал даже, что Меншиков “может быть назван истинной пиявкой России” ⁷.

Юль касается животрепещущего вопроса о том, почему “царь, крайне нуждающийся в средствах для ведения войны и столь же скупой для самого себя, как какой-нибудь бедняк-простолюдин” в то же время позволил Меншикову пользоваться несметным богатством, предоставил ему торговые монополии и другие источники доходов. Ответ датского посланника оригинален, но правдоподобен: этими доходами или во всяком случае основной их частью пользуется сам Петр, а Меншиков отвлекает на себя всеобщую ненависть. “Про царя говорят, что сам он добр, на князя же падает вина во многих вопросах, в которых он нередко невинен”, — заключает мемуарист. Примечательно, что точка зрения Юля совпадает с утверждением его предшественника на посту датского посланника в России Г. Грунда о том, что Петр I “через этого фаворита приводит в исполнение все дела, которые согласуются более с его пользой, нежели с щедростью” ⁸.

Ненависть окружающих мало заботила Александра Даниловича, который не боялся увеличивать число своих недоброжелателей, во всем полагаясь на милость Петра I. По словам Юля, “стремясь безраздельно обладать сердцем царя, князь Меншиков досадует и сердится на всякого, кому его величество оказывает какую-либо милость. Вот почему все его ненавидят и у него так мало или пожалуй вовсе нет друзей в России”.

Впрочем, в окружении Петра I Юль заметил одного человека, который мог составить Меншикову серьезную конкуренцию. Это был П. И. Ягужинский. “Милость к нему царя так велика, что сам князь Меншиков от души ненавидит его за это; но положение Ягужинского в смысле милости к нему царя уже настолько утвердилось, что, по-видимому, со временем последнему, быть может, удастся лишить Меншикова царской любви и милости”. Можно лишь удивляться проницательности дипломата, предугадавшего последующее развитие событий. В дальнейшем положение Ягужинского все более упрочивалось, в то время как Меншиков не раз терял расположение Петра I. В конце концов светлейший даже начал заискивать перед Ягужинским ⁹.

В дневнике Юля встречаются характеристики Г. И. Головкина, П. П. Шафирова, Н. М. Зотова и других сподвижников Петра I. Мемуарист рисует довольно привлекательный образ Екатерины Алексеевны, которую, по словам Юля, царь объявил своей будущей супругой в день своего отъезда из Москвы в Прутский поход. Датский дипломат не знал о том, что в этот день, 6 марта 1711 г. , состоялось тайное венчание Петра и Екатерины. О трех царских племянницах Юль пишет, что они “очень вежливы и благовоспитаны, собою ни хороши, ни дурны, говорят немного по-французски, по-немецки и [421] по-итальянски”. Эти детали особенно интересны для характеристики средней из сестер — будущей императрицы Анны Иоанновны.

В целом русский народ произвел на Юля неблагоприятное впечатление. Он отмечает грубость, необразованность, скупость, мелочность и недоверчивость русских. Затем он приходит к выводу о том, что “справедливость и право у них недействительны”, они ценят лишь почести, крепкие напитки и подарки. Однако все эти замечания касаются главным образом людей, облеченных властью. Простой народ вызывает у Юля несколько больше симпатии. Он замечает, что “быстрота, с какою русские выучиваются и навыкают всякому делу, не поддается описанию”. А позже он говорит о солдатах — участниках Прутского похода: “Славный народ — хоть куда, но крайне ослабленный голодом”.

Замечания Юля о грубости нравов в России того времени совершенно справедливы. Пьянство было распространено повсеместно и весьма процветало при дворе и в домах вельмож. Рассказывая о праздниках, торжествах и визитах, посланник то и дело замечает: “пили ужаснейшим образом по всякому поводу”, “пьянство тут шло чудовищное”. Юль приходит к прискорбному для себя выводу: “Если, живя в России, избегать собраний, где таким образом пьют, то нельзя привести к окончанию ни одного важного дела, ибо. . . все серьезнейшие вопросы решаются за попойками”.

По свидетельству Юля, на русских пирах был распространен обычай устилать “полы во всех горницах и залах толстым слоем сена, дабы по уходе пьяных гостей можно было с большим удобством убрать их нечистоты”. В другом месте дневника также говорится, что сено в комнатах лежало по колено. Можно представить, сколь экзотической казалась эта деталь интерьера образованному европейцу. Подводя итог теме пьянства, отметим также своеобразное наблюдение Юля о том, что “в обществе русских женщин благодаря их усердному канючению и просьбам в самый короткий срок выпиваешь более, чем в обществе самых завзятых пьяниц”.

Датский посланник, по вероисповеданию протестант, с большим неодобрением отзывается о православном посте и удивляется тому, как “русские столь долгое время поддерживают жизнь пищею, едва пригодною для прокормления собаки”. Он приветствует то, что Петр I, А. Д. Меншиков, А. В. Кикин и некоторые другие не соблюдают постов.

Неотъемлемой частью придворного быта петровской эпохи были многочисленные шуты, нередко выходцы из княжеских родов. По словам Юля, они окружали Петра I на пиру даже во время его серьезного разговора с датским посланником, они кричали и свистели прямо в уши царю, но он не обращал на них ни малейшего внимания. Шуты были душой “всешутейшего и всепьяней-шего собора” — созданной в качестве пародии на папство шутовской компании, с которой Петр I иногда устраивал сумасбродные забавы. Юль отмечает активное участие царя в похождениях “всепьянейшего собора”, особенно в святочных набегах на дома вельмож и других богатых жителей Петербурга.

Среди шутов выделялся князь Ю. Ф. Шаховской, которому Петр I дал весьма примечательную характеристику: “один из умнейших русских людей, но при том обуян мятежным духом”. Юль сообщает о том, что Шаховской носил “орден Иуды” — огромную серебряную медаль с изображением повесившегося христопродавца. Датскому посланнику не была известна подлинная история этого “наградного знака”, изготовленного в Москве летом 1709 г. по приказу А. Д. Меншикова. “Орден” предназначался для И. С. Мазепы, но тот умер в Бендерах 22 августа 1709 г. и таким образом избежал “пожалования”. [422] Возможно, беззастенчиво алчный Шаховской выпросил у Петра I ненужную теперь медаль ¹⁰.

Надо заметить, что увеселения и попойки отражены в дневнике датского посланника значительно более подробно, чем серьезные события того же времени. Думается, это произошло вследствие нескольких причин. Во-первых, Петр, как уже отмечалось, мог совмещать забавы с важными делами без малейшего ущерба для последних. Во-вторых, Юль в свое время сообщал многие факты в своих донесениях в Копенгаген и, возможно, не считал нужным повторять в дневнике то, что уже было известно королю. В-третьих, посланник, вольно или невольно, делал акцент на проблеме пьянства, чтобы оправдать свое нежелание снова ехать в Россию.

Несомненно, вторая из указанных причин привела к тому, что в дневнике почти не оказалось сведений о дипломатической деятельности Юля. Он лишь упоминает о своих совещаниях с Петром I, Г. И. Головкиным и П. П. Шафировым, а также об аудиенциях у государя. Более подробно описана только одна деталь переговоров посланника с канцлером и вице-канцлером 11/22 декабря 1710 г. в связи с ратификацией не самого важного договора о салютах между русскими и датскими военными судами. Наиболее спорным оказался вопрос о праве первой подписи на документах. В результате, как пишет Юль, русские одержали “воображаемую победу на жидовский манер”. Несомненно, оригинальная идея расположить подписи на документе в обратном порядке принадлежала П. П. Шафирову.

Юль одним из первых заметил возрастание престижа России после Полтавской победы. Правда, датский посол относится к этому явлению неодобрительно, считая, что оно лишь усугубило амбиции русских. Он считает недопустимым провозглашение Петра I императором, хотя “как в России, так и за границей находятся люди”, побуждающие царя “добиться ото всех коронованных особ Европы признания за ним этого титула”. Петр I внешне “не требует такого возвеличения”, но “не без тайного удовольствия внимает этому титулу”. Для доказательства необоснованности этих претензий Юль прибегает даже к историческим и этимологическим исследованиям, утверждая, что слово “царь” не может происходить от титула “цезарь”. С точки зрения словообразования датский посланник не прав: по своему первоначальному значению русский титул “царь” восходил к имени Цезаря и был равнозначен титулу византийского императора ¹¹. А в политическом отношении царский титул мог соответствовать как императорскому, так и королевскому.

Мемуарист обращает внимание и на то, что высшие чиновники России, со своей стороны, хотели приобрести такое же значение, как должностные лица Священной Римской империи германской нации. По словам Юля, “более других стремится приравняться к императорским министрам государственный вице-канцлер Шафиров”.

За время пребывания Юля в России состоялось лишь одно важное нововведение: 22 февраля 1711 г. был учрежден Правительствующий Сенат — коллегиальный орган из девяти членов, призванный обеспечить бесперебойное управление страной во время отсутствия государя (Петр отправлялся в Прутский поход). Юль в апрельской записи 1711 г. поименно перечислил пятерых сенаторов: граф И. А. Мусин-Пушкин, князь П. А. Голицын, Т. Н. Стрешнев, Г. А. [423] Племянников и князь Ф. Ю. Ромодановский. В действительности последний сенатором назначен не был, а помимо названных лиц, в Сенат вошли князь М. В. Долгорукий, князь Г. И. Волконский, М. М. Самарин, В. А. Апухтин и Н. П. Мельницкий.

Юль несколько раз упоминает еще одну важнейшую реформу, произведенную накануне его приезда в Россию: разделение страны на восемь губерний по указу от 18 декабря 1708 г. Прежде Россия делилась только на уезды. Из числа прочих петровских нововведений конца XVII — начала XVIII века посланник отмечает лишь учреждение должности бургомистра, введение нового алфавита и принуждение подданных носить европейскую одежду и брить бороды.

Довольно много Юль пишет об иностранцах на российской службе, обычно отдавая им предпочтение перед русскими. Интересно наблюдение посланника о том, что “между немецкими и русскими офицерами царит большой разлад: русские следят исподтишка за всеми словами и действиями немцев, ища уличить их в чем-либо неблаговидном”. Любопытны также сформулированные Юлем принципы кадровой политики Петра I. Они показаны на примере генерал-адмирала Ф. М. Апраксина, “который в сущности лишь показной адмирал и в морском деле решительно ничего не понимает”. Почему же Петр I поручил командование военно-морским флотом Апраксину? “Определен он на эту должность, — поясняет Юль, — по той только причине, что вообще над армиею, над флотом, в пограничные крепости и т. п. царь никогда не назначает начальником иностранца, а всегда природного русского, хотя бы он решительно ничего в деле не смыслил”.

Казалось бы, мнению Юля о профессиональных качествах Апраксина можно безусловно доверять, ведь сам датский посланник являлся моряком высочайшей квалификации. Однако английский морской офицер Дж. Ден, долгое время состоявший на русской службе, дал Федору Матвеевичу иную оценку:

“Благодаря удивительным природным способностям и огромной памяти он достиг достаточного искусства в морском деле и поразительно поддерживает авторитет свой как генерал-адмирал” ¹².

Отмеченное Юлем отношение преобразователя к иностранцам позволяет не согласиться с известным мнением славянофилов о том, что Петр I “слепо подражал Западу, шел на поводу у западных людей, враждебных всему русскому”. Как справедливо заметил историк М. А. Алпатов, “у западного его современника Юста Юля такого впечатления вовсе не было. Наоборот, он подчеркивает, что иностранный элемент в России руководился Петром и исполнял его волю” ¹³.

В дневнике тщательным образом отмечены успехи русской армии в ходе кампании 1710 г. Юль подчеркивает, что Петр I в течение одного года стал хозяином Лифляндии, Эстляндии и Карелии и “ему больше ничего не осталось завоевывать”. Дневник содержит особенно много сведений об обстоятельствах осады и взятия Выборга. В частности, Юль отмечает, что русский осадный корпус выступил в поход в марте 1710 г. “в самый ужасный мороз, какие бывают только в русские зимы. . . Всякая другая европейская армия, наверное, погибла бы при подобном переходе. Но где предводителем является само счастье, там все удается. И то сказать, русские так выносливы, что [424] с ними можно совершить то, что для солдат всех прочих наций казалось бы невыполнимым”.

Еще более высокую оценку заслужили в глазах Юля войска, участвовавшие в Прутском походе. По свидетельству мемуариста, “русская армия вела себя удивительно доблестно”. Правда, сам посланник при этом не присутствовал. Обстоятельства Прутского похода и заключения мира с турками изложены в дневнике генерала Л. -Н. фон Алларта, который лично передал его Юлю, а тот включил его в текст своего повествования. Этот небольшой, но очень насыщенный информацией документ охватывает период с 17 июня по 13 июля 1711 г.

Со слов Петра I Юль нарисовал впечатляющую картину страданий русских войск во время Прутского похода: “Царь передавал мне, что сам видел, как у солдат от действия жажды из носу, из глаз и ушей шла кровь, как многие, добравшись до воды, опивались ею и умирали, как другие, томясь жаждою и голодом, лишали себя жизни”. Это может показаться преувеличением, но аналогичные сведения приведены в “Гистории Свейской войны” — историческом труде, написанном в 1720-х годах при непосредственном участии Петра I. “Сей марш от Днестра, — говорится в этом достоверном произведении, — был зело труден от безводицы, и у многих солдат идучи кровь гортанью от зною и жажды шла так, что от того, падши, помирали, а иные отворением жилы спасались, понеже жары великие были” ¹⁴.

Юль со ссылкой на свидетельства очевидцев описывает поведение Петра I в момент наибольшей опасности: “Царь, будучи окружен турецкою армией, пришел в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова”. Это показание, на первый взгляд, опровергается сведениями других источников, согласно которым царь спокойно и разумно руководил обороной русских позиций, взвешивал возможности прорыва через турецкие линии, давал указания по ведению переговоров с турками. На самом деле никакого серьезного противоречия в данном случае нет. Вероятно, очевидцы описывали Юлю признаки одного из психических припадков Петра I, который был особенно подвержен им в минуты сильного волнения. Но такие приступы, как правило, довольно быстро проходили, после чего государь мог спокойно продолжать свою нелегкую работу.

К числу интереснейших страниц дневника относится описание свадьбы герцога Фридриха-Вильгельма Курляндского и племянницы Петра I Анны Иоанновны. Это был первый династический брак из нескольких запланированных преобразователем. Чуть позже царевич Алексей Петрович женился на принцессе Вольфенбюттельской, царевна Екатерина Иоанновна вышла за герцога Мекленбургского, а вскоре после кончины императора цесаревна Анна Петровна стала женой герцога Гольштейн-Готторпского. Датский посланник приводит уникальное свидетельство о том, что один из значительнейших представителей русского духовенства, Стефан Прибылович, открыто возражал против брака православной царевны и герцога-протестанта. Несомненно, эту точку зрения разделяли многие духовные и светские лица, но никто не смел противиться воле скорого на расправу царя.

Примечательно, что через две недели после заключения высокого брака Петр устроил грандиозную свадьбу своего любимого придворного карлика Ефима Волкова, на которую собрал более 70 карликов и карлиц ¹⁵. Злые языки [425] утверждали, что царь хотел высмеять своего нового родственника — владетеля крошечного Курляндского государства. Но более вероятно, что Петр просто придумал феерическое общественное развлечение без какого-либо скрытого смысла. Самое живое и подробное описание этого мероприятия приведено на страницах дневника Юля. Интересно сравнить его рассказ со сведениями из сочинения брауншвейг-люнебургского резидента Х. -Ф. Вебера. Правда, он прибыл в Россию тремя годами позже, но тем не менее сумел составить яркую картину этого события со слов очевидцев. Вебер пишет, что карлики танцевали, по русскому обычаю, под звуки рожкового оркестра и забавляли гостей гримасами, позами и диковинной внешностью: “одни были с высокими горбами и маленькими ножками, другие с толстыми брюхами, третьи с искривленными ногами, как у барсучьих собак, иные с огромными широкими головами, криворотые и длинноухие, другие с маленькими глазками, раздутыми щеками и множество других уморительных образин” ¹⁶.

В дневнике Юля содержатся описания достопримечательностей Петербурга, Киева, Новгорода и других городов. Часто встречаются рассказы об осмотрах посланником православных церквей и монастырей. Весьма интересны детали русского быта, зафиксированные любознательным датчанином. Например, из дневника можно узнать, что в России было принято есть суп после вторых блюд, а на десерт в числе прочих лакомств подавались соленые огурцы, сырая морковь и зеленый горох в стручках. Остроумно замечание Юля о том, что у русских имеется три доктора: баня, водка и чеснок. В дневнике отражены также некоторые детали украинского быта, подмеченные посланником во время поездки из Москвы в Киев.

Как уже было сказано, дневник Юста Юля был обнаружен в Копенгагенском государственном архиве Ю. Н. Щербачевым, который перевел источник с датского языка и издал в 1892 г. в нескольких номерах журнала “Русский архив”. В конце 1893 г. дневник опубликован и в Копенгагене — на датском языке. В 1899 г. Ю. Н. Щербачев издал наиболее полный текст источника в “Чтениях Общества истории и древностей Российских”, а в 1900 г. та же публикация была повторена в виде отдельного оттиска.

Следует обратить внимание читателей на то, что даты в дневнике Юля приведены по григорианскому календарю (новый стиль). Применявшийся в России юлианский календарь (старый стиль) отставал от него в XVIII веке на 11 дней.

Ценным дополнением к дневнику Юста Юля являются выдержки из автобиографии Расмуса Эребо, помещенные в Приложениях. Он родился в 1685 г. в Свендборге в семье шкипера. Рано лишившись родителей, испытал в детстве и юности голод, нужду и другие лишения. Это не помешало целеустремленному и способному мальчику добиться осуществления своей мечты — получить образование. Он усердно учился сначала в датской и латинской школах в Копенгагене, а затем на богословском факультете Копенгагенского университета. Окончив обучение, Эребо стал искать место священника и уже собирался ехать в Индию в качестве корабельного пастора, как вдруг привлек внимание Юста Юля. Вновь назначенный посланник искал для предстоящей поездки в Россию “человека, умеющего бегло говорить и писать по-латыни” ¹⁷. Он нанял вчерашнего студента в качестве “письмоводителя или секретаря для личной [426] переписки”. Так неожиданно для себя богослов Эребо стал лицом не духовным, а светским.

Секретарь почти неотлучно находился при посланнике в течение всего времени его пребывания в России. Вместе с ним он в мае — августе 1711 г. совершил поездку из Москвы в Киев и Могилев, а затем отправился в Польшу. В Торуни Эребо расстался с Юлем и через Данциг вернулся на родину.

В ноябре 1712 г. Эребо вновь отправился в Россию, чтобы забрать оставленные в Москве вещи бывшего посланника и свои собственные. Путешествие оказалось недолгим, поскольку багаж успели еще до его прибытия привезти в Ригу. Пробыв в этом городе до февраля 1713 г. , Эребо отправился домой.

В июле 1713 г. ему пришлось вновь ехать в Россию, на сей раз в качестве дипкурьера. Письмо, которое Эребо должен был вручить Петру I, было крайне важным для датского двора. Оно касалось позиции России в вопросе о Шлезвиг-Гольштейне, захваченном Данией в начале 1713 г. ¹⁸. Окончив весьма опасное морское путешествие в Курляндии, курьер затем после небольшой передышки продолжал путь морем до Ритусара. Узнав, что Петр I находится в Гельсингфорсе, Эребо немедленно отправился туда и 15/26 августа 1713 г. вручил царю королевское послание.

Петр решил оставить курьера на некоторое время при себе, таким образом Эребо пришлось участвовать во взятии русскими войсками Або 28 августа (8 сентября) 1713г. Спустя десять дней царь отпустил Эребо с ответными письмами к датскому королю. В октябре 1713 г. курьер вернулся в Копенгаген.

В 1715 г. Эребо получил место публичного нотариуса в Копенгагене. В том же году ему была предложена должность штатного секретаря датской миссии в Петербурге, но он предпочел “верный и спокойный хлеб” нотариуса. Интереса к России он, впрочем, не утратил. Об этом свидетельствует написанный им в 1726 г. труд о российских торговых законах, предназначенный для сведения датских купцов. Умер Эребо в 1744 г.

На страницах своей автобиографии Эребо предстает человеком образованным, предприимчивым и решительным. Гордость и темперамент нередко побуждали его хвататься за охотничий нож, шпагу или пистолет. Возможно, в рассказах о своих вооруженных подвигах Эребо допускает некоторую долю самолюбования, но компенсирует эту слабость самоиронией.

В большинстве своем содержащиеся в автобиографии факты подтверждают и дополняют сведения дневника Юля. Эребо тоже описывает сильные впечатления от триумфального шествия 21 декабря 1709 г. (1 января 1710 г. ) по случаю Полтавской победы: “Оно несомненно было величайшим и великолепнейшим в Европе со времен древних римлян”.

Первая встреча Эребо с Петром I прошла в соответствии с правилами, уже известными по дневнику посланника. Секретарь должен был служить переводчиком Юлю и вельможам, окружавшим царя. Но приняв из собственных рук Петра четыре стакана вина, Эребо “стал немым толмачом” и поспешил незаметно ретироваться. Так же он старался поступать и впоследствии, что сделать ему было легче, чем Юлю.

Эребо сумел близко сойтись с иерархами Русской Православной Церкви Феофилактом Лопатинским и Феофаном Прокоповичем. Они даже предлагали молодому датчанину остаться в России и принять православие, обещая ему место епископа, но тот отказался под благовидным предлогом. [427] Знакомство с духовными лицами помогало секретарю посланника получать разнообразную информацию, которой он, несомненно, снабжал Юля. “В России, — пишет Эребо, — как и в папской области, духовенство знает все и. . . чрез обхождение с духовными лицами я задолго вперед узнавал многие тайны”. Он подружился также с Феодосием Яновским, которому помог совершить обряд венчания герцога Курляндского и Анны Иоанновны на латинском языке. “Через него, — отмечает секретарь, — духовника как царя, так и царской любовницы, впоследствии царицы, я узнавал много тайн для моего сведения и сведения посланника”. Несомненно, Эребо, несколько склонный к бахвальству, преувеличил объем и значение сведений, сообщаемых ему священниками.

Рассказывая о свадьбе герцога Курляндского и Анны Иоанновны, мемуарист характеризует невесту наилучшим образом: “Это была очень красивая и умная девушка, отличавшаяся особенною кротостью и благожелательностью”. Подобного отзыва будущая российская императрица, кажется, больше ни от кого не получала.

Эребо особо отмечает неимоверное распространение разбоев в Москве. “Почти всякое утро, — пишет он, — мы находили в окрестностях нашего подворья одного, двух или нескольких убитых”. Юль также сообщал, что за время его пребывания в Москве неподалеку от его дома было найдено 16 трупов. 29 января (9 февраля) 1711 г. в руки разбойников чуть не попал знаменитый впоследствии А. И. Остерман, спасшийся в доме Юля и Эребо. Шедший с ним капитан Ф. -В. фон Виллемовский был смертельно ранен и ограблен налетчиками. Тот же эпизод с меньшим количеством деталей описан в дневнике Юля.

Эребо считает, что 1710 г. “для России изо всего царствования Петра I был самый счастливый год”. В Петербурге происходили почти постоянные салюты и пьянство “по случаю многочисленных побед, одержанных в этот год царем над шведами”. “Насколько был счастлив этот год, — продолжает мемуарист, — настолько печален и полон опасностей был последующий, что мне пришлось отчасти испытать и на себе”. Эребо вспоминает, как в Немирове, в Польской Украине, они с Юлем едва избежали рабства или смерти: “В какой-нибудь полумиле от нас татары и турки взяли в плен и зарубили 700 человек русских, сопровождавших транспорт с провиантом для армии”. Юль же утверждал, что это были запорожские казаки, которые “отбили у русских 700 подвод с хлебом и мукою”. Думается, что свидетельство посланника точнее. Эребо, как и Юль, описывает страдания русской армии во время Прутского похода. “Солдаты почернели от жажды и голода, — вспоминает он. — Почерневшие и умирающие от голода люди лежали во множестве по дороге, и никто не мог помочь ближнему или спасти его, так как у всех было поровну, т. е. ни у кого ничего не было”.

Эребо пишет о том, что в сентябре 1711 г. в Торуни ему довелось быть переводчиком “в важных государственных переговорах” между посланником Ю. Юлем, генерал-майором князем В. Л. Долгоруким и “знаменитым князем Седмиградским, Рагоцким”. Речь идет о Ференце Ракоци — предводителе венгров в их войне 1703—1711 гг. за освобождение от власти Австрии. Вероятно, переговоры касались его отказа признать мир с императором Карлом IV и желания перейти под русское покровительство, о чем упоминал Юль в дневниковой записи от 24 сентября 1711 г.

При описании своей второй поездки в Россию Эребо не сообщил ничего ценного, кроме того, что купленные в Данциге парики и необработанный янтарь можно было с большой выгодой продать в Петербурге. После третьей [428] поездки он сохранил в памяти печальные картины войны русских и шведов в Финляндии, хотя участвовать в сражении лично ему, кажется, понравилось.

Автобиография Эребо была впервые опубликована в 1862 г. в Копенгагене доктором философии Вурман-Бекером, а в 1889 г. ее издал Г. Л. Грове. Выдержки из издания Грове Ю. Н. Щербачев перевел с датского и поместил в приложении к дневнику Юста Юля (издания 1899 и 1900 гг. ). Даты в автобиографии Эребо приведены по новому стилю.

В феврале 1711 г. Юст Юль отметил в своем дневнике: “В Москву приехал имперский резидент Плейер и тотчас же известил меня о своем прибытии”. Этот дипломат прибыл из Вены, куда его вызывали для отчета и где он в июне 1710 г. подал в Императорское министерство записку “О нынешнем состоянии государственного управления в Московии”. Появление этого документа, несомненно, было вызвано возросшим интересом австрийских правительственных кругов к России, набиравшей силу после первых реформ Петра I и Полтавской победы.

Комментарии

1 Возгрин В. Е. Заключение русско-датского союзного договора 1709 г. // Исторические записки. М„ 1974. Т. 93. С. 311.

2 История Дании с древнейших времен до начала XX века. М. : Наука, 1996. С. 220.

3 Возгрин В. Е. Указ. соч. С. 310.

4 Наумов В. П. Некоторые особенности источниковедческого анализа дипломатических реляций XVIII в. // Источниковедение и краеведение в культуре России. М. , 2000. С. 145.

5 Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709—1711). Извлек из Копенгагенского архива и перевел с датского Ю. Н. Щербачев. М. , 1899. С. IV.

6 Там же. С. V. (Предисловие Ю. Н. Щербачева к публикации дневника Юста Юля).

7 Беспятых Ю. Н. Иностранные источники по истории России первой четверти XVIII в. (Ч. Уитворт, Г. Грунд, Л. Ю. Эренмальм). СПб. : Блиц, 1998. С. 69, 363.

8 Там же. С. 169.

9 См. : Павленко Н. И. Птенцы гнезда Петрова. М. : Мысль, 1994. С. 86—87.

10 Защук Г. В. Орден Иуды // Вопросы истории. 1971. № 7. С. 212—215. 11 См. : Успенский Б. А. Царь и император: Помазание на царство и семантика монарших титулов. М. : Языки русской культуры, 2000. С. 34.

12 Беспятых Ю. Н. Указ. соч. С. 75.

13 Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа. XVII—первая четверть XVIII века. М. : Наука, 1976. С. 367.

14 Павленко Н. И. Петр Великий. М. : Мысль, 1994. С. 341.

15 Семенова Л. Н. Общественные развлечения в Петербурге в первой половине XVIII в. // Старый Петербург: Историко-этнографические исследования. Л. : Наука, 1982. С. 160.

16 Вебер Х. -В. Записки о Петре Великом и его преобразованиях // Русский архив. 1872. Вып. 6. Стб. 1681.

17 Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом. М. , 1900. С. VI.

18 Подробнее об этом см. : Юность державы / Фридрих Берхгольц. Геннинг Бассевич. М. : Фонд Сергея Дубова, 2000. С. 327—330, 439—440.

Текст воспроизведен по изданию: Лавры Полтавы. М. Фонд Сергея Дубова. 2001