ЮСТ ЮЛЬ

ЗАПИСКИ ДАТСКОГО ПОСЛАННИКА В РОССИИ ПРИ ПЕТРЕ ВЕЛИКОМ

Заздравные чаши пились так. (Сначала) комендант предложил мне (выпить) здоровье царя. Чашу эту, по русскому обычаю, я пил лишь после того, как она обошла кругом всех и была пита всеми. То же произошло вслед за тем при чаше моего государя. Я рассказал коменданту, что в Дании за посольскими обедами, на которых пьют чаши королей и государей, первую чашу называют patronanza, что означает, что чаша пьется вообще за здоровье всех царствующих государей; вторую — matronanza, т. е. общею чашей королев и принцесс; третья filionanza, т. е. чашею принцев, — (и что) когда таким образом здоровье королей, королев и принцев пьется зараз, никто из них не умален в чести. Впрочем я прибавил, что рассказываю это лишь в шутку, а не с тем, чтоб осуждать заведенный у них порядок. (Комендант) принял это весьма хорошо, сказав, что очень желал бы учиться и что несчастлив тем, что не видал света и чужих краев, как то удалось иным его землякам.

После того как мы встали из-за стола и русские снова перекрестились и поклонились на образа, (прислуга) внесла десерт, состоявший из фиников, имбирного варенья, каких-то персидских плодов, соленых огурцов, сырого зеленого гороха в стручках и сырой моркови.

Когда я уходил, комендант пошел впереди меня, ибо у русских принято, что гости, приходя, вступают первыми в дверь; при уходе же их впереди должен идти хозяин, дабы безопасно проводить их из дому. Комендант приказал отвезти меня домой в своей крытой повозке, в которой (перед тем) по его распоряжению меня привезли к нему. [49]

6-го. Так как пятница, а равно и среда, у русских дни постные или рыбные, как у католиков пятница и суббота, то я распорядился чрез пристава (:какового в сущности в Дании (назвали бы) дворецким:), чтоб сварили (к обеду) рыбы, однако пристав все-таки обедать не остался, узнав, что у нас в обычае варить рыбу в том же котле, в котором варится и говядина. По его словам, это было великим грехом.

В этот же день на берег доставлены остальные мои вещи и люди при посредстве русской лодки, после того как шведский капитан Анкарстьерна предоставил этой лодке безопасно забирать на рейде мои вещи, в чем выдал мне письменное удостоверение за своею рукой.

7-го. В Нарве я видел многих русских из числа так называемых князей и бояр. (Слово) “князь” нельзя перевести по-датски иначе как “Forste”; тем не менее в сущности русские князья вовсе не князья и только наследовали (этот) титул от предков, некогда владевших уделами в качестве незначительных государей. Таких князей в России несчетное множество; по созданной их собственным воображением иллюзии и из гордости они желают, чтоб их величали князьями, хотя титул этот так же мало к ним и к их положению пристал, как титул императора (Keyser) к царю, о чем будет сказано в своем месте.

Что касается бояр, то до нынешнего царствования они были в России высшими должностными лицами; в настоящее же время дети прежних бояр сохранили одно свое боярское звание без остальных (преимуществ).

В Нарве подобных князей и бояр великое множество. Относительно их один артиллерийский офицер по имени Коберг рассказал мне (следующее). Когда царь лично участвует в каком-либо походе, то в предупреждение мятежа рассылает (рассеянных) по всей России князей и важнейших лиц, в которых не уверен, в Петербург и в иные места, подальше от их имений, чтоб быть уверену, что в его отсутствие они не составят заговора и не возмутят против него народа. По моему мнению, в России князья то же, что в Англии лорды.

Из многих лютеранских священников, живших в Нарве до взятия города царем, теперь остался только один, именно Генрих Брюнинк, благообразный ученый человек. Из (гражданских же) властей остался лишь один бургомистр Христиан Гётте.

Богослужение происходит в ратуше, так как обе лютеранские церкви, из коих одна называлась немецкою, а другая шведскою, отняты у жителей русскими. (Лютеранская) община невелика, человек в 200; (состоит она) преимущественно из простых ремесленников, ибо прочие (жители), обвиненные пред государем в тайной переписке с царскими врагами, уведены и расселены по разным [50] местам России: в Вологду, Астрахань, Казань, Псков. Хотя в данном случае они и не были чисты, как ангелы, однако понесли более тяжкое наказание, чем заслужили. Немало виноваты в этом как местные, так и иностранные и (в том числе?) немецкие офицеры, (добивавшиеся) выселения нарвских жителей в расчете обогатиться их имуществом, которое стало бы добычею (офицеров) в тех случаях, когда (жители) не могли бы взять его с собою; поэтому-то жителей увели (всего) через восемь дней после оповещения о выселении.

9-го. Осмотрел обе городские церкви. Прежде в них совершалось богослужение по Аугсбургскому исповеданию; в настоящее же время по приказанию царя они освящены русскими священниками, совершающими в них (ныне) богослужение по (обрядам) греческой веры. Как мне сообщали, сначала только одна церковь была передана русским священникам, другую же царь охотно бы оставил за местными жителями; но по проискам генерал-фельдмаршала немца Огильви, который во время взятия Нарвы ⁴⁰ находился на службе у царя, была отнята у них и другая церковь. Русские собственно не нуждались в ней, но, будучи католиком и ненавистником лютеранской веры, (Огильви) полагал, что если только отымет церковь у жителей, то со временем достигнет обращения ее в католическую. (Однако) план его не удался: он вскоре оставил службу у царя, и полтора года спустя церковь обращена была в православную. Тем не менее богослужение совершается лишь в одной из церквей, другая же пустует.

Мне передавали также, что русские под предлогом того, что у них в (самих) церквах хоронить не дозволяется, выкопали с целью грабежа все мертвые тела как внутри церкви, так и вокруг нее ⁴¹. В гробах они искали серебра и денег. Таким образом, по взятии города улицы повсюду были полны покойников и гробов. (Жители) уносили тела своих друзей и знакомых и погребали их за городом, а тех (мертвецов), о которых никто не заботился, русские бросали в реку, протекающую под городом.

10-го. Прибыли сюда из Петербурга два полка пехоты и один полк драгун; этими тремя полками командовали два немецких полковника, а именно von Felsen и Буш (Busk), и один русский полковник. Солдаты означенных полков были одеты в мундиры французского (образца), так как по всей России русское платье упразднено и заменено французским. Чтобы успешнее ввести эту реформу, царь велел повсюду в общественных местах прибить объявление о том, как должно быть сшито упомянутое платье, и приказал, чтобы [51] всякого, кто войдет или выйдет из городских ворот в обычном длиннополом русском наряде, хватали, становили на колени и обрезали на нем платье так, чтоб оно доставало ему до колен и походило бы на французское. (Исполнялось это) особыми приказными. Царь велел также у всех городских ворот вывесить для образчика выкройку французского платья, которою русские имели руководствоваться, заказывая себе одежду.

Мне равным образом сообщали, что царь запретил всем русским, за исключением крестьян, отпускать себе бороду. До него в России, как в высшем, так и в низшем сословиях, было в обычае носить длинную бороду. Кто в настоящее время желает ее носить, тот должен платить с нее царю ежегодную пошлину в 10, 20 (и) даже 100 рубл., смотря по соглашению с царскими придворными.

Я осмотрел городские валы и старую крепость, находящуюся внутри теперешних укреплений и городских валов. Высокие стены ее, построенные на старинный лад, не могут служить надежною защитой. Мне указывали место, где русские сделали приступ, когда брали город. Генерал-майору ⁴², командовавшему городским (гарнизоном), жители ставили в вину его пренебрежение к русским и то, что он не стрелял по ним до тех пор, пока они не подвели траншей под (самую) крепость. При взятии города комендант Горн оплошал тем, что не рассчитывал, что неприятель пойдет на приступ раньше ночи, и ввиду этого распустил на отдых большую часть гарнизона. Но царь приказал штурмовать среди дня, и люди его овладели валами менее чем в час с четвертью. Когда коменданта на его дому уведомили, что русские уже в городе, у него даже не случилось под рукою барабанщика, который мог бы пробить к перемирию. Царь был так разгневан (прежними) насмешливыми и высокомерными ответами коменданта на его требования сдать город, что, придя к нему, собственноручно избил его по лицу до синяков и велел посадить в острог, (где он и находился до тех пор) пока его не [52] перевезли в Вологду и затем в Москву. Обрадованный столь быстрым и успешным взятием города, царь приказал щадить жителей; но все же (русские) солдаты из рвения и кровожадности погубили многих, несмотря на то что сам царь делал все, что мог, чтобы помешать кровопролитию, и собственноручно зарубил многих своих людей, ослушавшихся его повеления. Войдя в дом к бургомистру Христиану Гетте, он показал (этому последнему) свои окровавленные руки и сказал, что то кровь не его (бургомистра) горожан, а собственных его (царя) солдат, которых он убил, застигнув их нарушающими его приказание щадить жителей. Равным образом, увидав в одном месте несколько убитых горожан, царь поднял руки к небу и молвил: “в их крови я неповинен!”

12-го. Я послал к коменданту (просить) дров, в которых испытывал недостаток. В ответ он велел мне сказать, что не может отпускать мне дрова в большем количестве (чем теперь), до получения (на этот предмет) дальнейших приказаний, ввиду чего я должен был покупать (их) для своего дома на свой счет. Уже и тут начала проявляться та русская скаредность и мелочность, с которыми впоследствии я хорошо ознакомился.

Во многих случаях мне приходилось убеждаться, что между немецкими и русскими офицерами (царит) большой разлад: русские следят исподтишка за всеми словами и действиями немцев, ища (уличить) их в чем-либо неблаговидном, так что здесь немецким офицерам приходится вести себя столь же осторожно, как если бы они жили в Венеции.

Как сказано выше, комендант Нарвы был человек весьма высокомерный и гордый; произведен он в полковники и (назначен) комендантом, не бывши до того на войне. У него в доме я часто видал, как обер-офицеры и даже майоры не только наливали ему (вина) и подавали пить, но и служили за его стулом, как если бы были его холопами.

Однажды, гуляя за городом, я зашел на один двор, принадлежащий бургомистру Гетте, который содержит там дубильное заведение для изготовления русской кожи. В Москве способ выделки этой кожи тщательно скрывается от чужестранцев. Однако, насколько я мог осведомиться, русская кожа приобретает свой запах и мягкость от особого “дегтярного масла”, получаемого в большом количестве из Пскова. Это самое масло продается в аптеках как внутреннее средство для скота в предохранение его от заболеваний по весне.

Кладбищем для нарвских жителей служит сад, расположенный неподалеку от вышеупомянутого двора, ибо русские не дозволяют горожанам хоронить покойников ни на церковном дворе, ни в самой церкви; впрочем, в церквах (хоронить мертвых) не дозволяется и самим русским. [53]

13-го. В Нарву из Пскова и Смоленска прибыло более 20 000 мешков сухарей для солдат; ожидали также около 10 000 малых одноконных крестьянских подвод, имеющих следовать за армиею. Достойно удивления, но притом (вполне) достоверно, что когда в той или другой крепости производятся какие-либо особенные работы или предпринимается поход, окрестным крестьянам за 50 и (даже) за 150 миль в окружности велят выезжать, каждому с подводою, на работу; при этом за свои труды они ничего другого не получают, кроме хлеба, каковым и довольствуются. (Вообще) крестьяне, равно как и солдаты, вполне довольны, когда имеют хлеб и чеснок да порою немного муки, разведенной в горячей воде. Если у крестьянина падет лошадь, сам он все же остается на работе впредь до ее окончания или до смены его другим крестьянином, чего иной раз не случится и в течение целого года. Если умрет крестьянин, то и тогда беда невелика, так как край населен густо, по той причине, что парни вступают в брак 16-ти, а девушки 14-ти, иногда и 12-ти лет; таким образом, в 50 лет человеку нередко случается видеть своих правнуков, и когда крестьянин умирает, всегда есть кому заменить его в хозяйстве.

Однажды утром, в 8 часов, я отправился в церковь посмотреть и послушать русскую обедню, которую ежедневно служат в этот час. Совершалась она следующим образом. Сначала (человек) вроде нашего звонаря или могильщика стал читать большую похожую на Библию книгу, лежавшую на высоком аналое. По быстроте его чтения нетрудно было заключить об отсутствии в нем благоговения, а также о том, что большую часть (книги) он знает наизусть. Последнее замечалось также (и по тому), что пока он искал в книге новое место, он продолжал читать (на память). Между прочим, любопытно было, что порою среди чтения (псаломщик) так быстро повторял слова: “Господи, помилуй”, т. е. “Кирие элейсон”, что нельзя было сосчитать число раз. Во время чтения это повторялось неоднократно.

Посреди чтения первого (псаломщика) заменил другой, перебил его и продолжал читать далее, равным образом (произнося слова) наизусть, когда ему случалось искать в книге новое место. Все слова выговаривались им на один голос. Следует заметить, что в России умение священников и дьячков много раз подряд не переводя духа повторять “Господи, помилуй” весьма ценится как искусство, (способствующее) благолепию (служения).

Во время сего чтения справа из (алтаря) ⁴³ вышел диакон с дымящимся серебряным кадилом в руках. (На нем был) зеленый, цвета [54] морской воды, травчатый шелковый стихарь, подобный (стихарям) наших священников, с тою лишь разницей, что рукава его не были ни зашнурованы, ни застегнуты, ни закрыты (наглухо) у кистей рук, а имели широкие открытые края. Стихарь этот имел отверстие только у шеи, так что, вероятно, священник надел его с головы, как надевают свои стихари наши священники. На четверть локтя кругом шеи (стихарь) был оторочен золотом. На левом плече у диакона, спускаясь спереди и сзади до земли, висел (орарь) шириною приблизительно в ладонь. В этом облачении диакон вышел сначала против середины (алтаря) и (принялся) читать, кланяясь и осеняя себе лицо и грудь трехперстным крестом, затем троекратно покадил на (алтарь) и при последнем разе одновременно поклонился. Вышеописанным образом диакон кадит и всему тому, что находится в церкви и чему полагается кадить. Снизу (иконостас) был сплошь украшен резною работой по дереву и богато позолочен. Посредине, на нижней его части [т. е. на царских вратах], нарисована была Тайная Вечеря, а над нею полукружием апостолы в красивых позолоченных (ризах) ⁴⁴, сидящие по бокам образа Богоматери, по шести с каждой стороны. Когда царские врата отворяются, образа эти разделяются посредине пополам. Спускаясь со свода, над царскими вратами в упомянутом полукружии висел позолоченный голубь, изображающий Св. Духа. От него кругообразно расходились позолоченные лучи на проволоках, подобные тем, какие обыкновенно рисуются над апостолами при изображении праздника Св. Духа. По сторонам царских врат стояли позолоченные (в золотых ризах?) (арх)ангелы Гавриил и Михаил, (представленные) в человеческий рост; (каждый) держал в руке скипетр; (они стояли) наклонясь над царскими вратами и протягивали друг к другу скипетры, (сходившиеся) над упомянутым голубем, который, казалось, парил в воздухе. За этими изображениями, (спускаясь) со сводов до самого пола, висела голубая завеса, отделявшая (алтарь) от остальной части церкви, и скрывала за собою все (его пространство).

Диакон с кадилом (в руке) переходил по всей церкви от одного образа к другому и перед каждым троекратно кадил, как описано выше. Кадил он и священным книгам, и всем присутствующим в церкви, и священникам, и всем церковнослужителям, покадил даже на клирос ⁴⁵, где стоял я, и наконец унес кадило в (алтарь). Вслед за тем он тотчас же снова вышел, держа перед собою в руке за середину висящий на его (плече орарь), сделал земной поклон, трижды перекрестился (орарем) и, оставшись в том же положении [т. е., [55] очевидно, продолжая держать перед собою орарь], начал читать наизусть (ектению). В конце каждого (прошения) заключительными его словами он давал певчим тон, и весь хор стройно пел ему в лад, выводя басовую, теноровую и альтовую партии. Певчих было 11 человек. Пока (они) пели, (диакон) продолжал громко и отчетливо говорить; временами певчие прерывали пение, но диакон все продолжал говорить. Далее, в то время как (певчие) пели “Господи, помилуй”, “аллилуйа” и прочее, чего я не понимал, диакон снова вошел в (алтарь) с левой стороны. Затем царские врата отворились и завеса была отдернута, причем во вратах остался один висящий (в воздухе) голубь, изображение Св. Духа.

В (алтаре) в прежнем облачении (стоял) диакон и кадил перед четвероугольным позлащенным и посребренным (пре)столом, имевшим локтя два в квадрате. (Престол) стоял на четырех равным образом позлащенных ножках, представляющих собою изваяния четырех евангелистов; под ним стоял позлащенный агнец, Agnus Dei, держащий правою (переднею) ногой позлащенную чашу, а между передними ногами хоругвь с (изображением) креста. Возле (пре)стола стояло два аналоя, покрытых каждый шерстяным платом с (золотою) каймой. На (пре)столе стояло распятие; (подножием ему) служил позлащенный шар, вокруг которого обвилась змея, кусающая себя за хвост.

Затем диакон покадил перед старинною лютеранскою алтарною доской, оставленною на прежнем месте и освященною для (православного) употребления, (покадил) перед Дарами, стоявшими справа в (алтаре) и покрытыми платом с (золотою) каймой; то были серебряные дискос и потир, подобные нашим датским, (покадил) и перед большою книгой in folio, похожею на Библию. Книга эта была кругом окована позолоченною медью, а на одной стороне (сверх того) украшена красными, зелеными и голубыми (драгоценными) камнями. Наконец (диакон) покадил священнику, облаченному в красную ризу без рукавов, с (золотою) оторочкой вокруг шеи. Риза эта была подбита желтою камкой и сшита так, чтобы надеваться с головы; была она шире датского священнического облачения (и) хватала до колен, руки священника выходили снизу из-под ее подола, (так что) когда ему надо было что-нибудь брать, (передний край) ризы лежал на его руках против груди. При этом (открывалась) епитрахиль из травчатой шелковой (материи), спускавшаяся с его шеи до (самых) ступней и напоминавшая окрылья, висящие спереди на наших священнических облачениях.

После того как диакон покадил еще двум церковнослужителям, находившимся с ним в алтаре, священник подошел к означенной большой книге, поклонился и перекрестился перед нею и, поцеловав ее, передал диакону. Тот поцеловал сначала книгу, потом руку у [56] священника и затем, приняв от него книгу, с величайшим благоговением вынес ее в царские врата. Тут он (снова) поцеловал ее и передал священнику, у которого (опять) поцеловал руку. (Потом) священник стал читать и петь с книгою в руках. Хор отвечал ему. Далее диакон с рукоцелованием снова взял у священника книгу и, положив ее на аналой вне (алтаря), прочел несколько (стихов), стоя лицом к (алтарю). Оканчивая чтение, он, как и прежде, дал тон певчим, и хор тотчас запел ему в лад. После такового чтения (диакон) опять передал книгу с рукоцелованием священнику, который, поцеловав книгу, положил ее на четвероугольный (пре)стол, затем сделал перед нею земной поклон и (еще раз) поцеловал ее. Оттуда священник и диакон пошли вместе к Дарам. (Тут) священник, дав поцеловать свою руку диакону, положил к себе на левое плечо шерстяной плат, покрывавший дискос и потир, затем поставил диакону на голову дискос с нашитым поверх него (воздухом) из шерстяной материи; (диакон) поддерживал (дискос) обеими руками. Сам священник взял потир, равным образом покрытый шерстяным платом, и двое церковнослужителей несли впереди каждый по паникадилу с зажженною восковою свечой. В таком порядке (духовенство) вышло из (алтаря) с правой его стороны и остановилось посредине против (молящихся), при чем последние преклонили (голову). Здесь (священнослужители) почитали и попели над Дарами, потом унесли их обратно на место с прежними крестными знаменьями, поклонами и лобзаньями. После этого царские врата были затворены, завеса задернута и священник стал петь в алтаре песнь, которую хор подхватывал в лад.

Во время служения стоявший в церкви мальчик лет восьми, крестясь и кланяясь, часто падал ниц. То же (делал) и один старик, (стоявший) рядом. Прочие же, когда низко кланялись, по большей части дотрагивались (только) правою рукой до земли.

(Как мне случилось) заметить во время описанного выхода, диакон так обвязал кругом себя (орарь), что он перекрещивался как спереди, так и сзади, причем оба конца приходились спереди.

По прошествии некоторого времени диакон начал петь ⁴⁶ в алтаре; тогда певчие, выйдя из своих клиросов, остановились посредине пред царскими вратами; затем врата снова отворились на оба створа, диакон взял у священника (упомянутую) большую окованную книгу, впрочем в этот раз без рукоцелования, и понес ее перед ним к царским вратам. Тут он снова передал ее священнику, который, держа ее в руке, стал что-то читать и петь наизусть. Когда он кончил, диакон опять внес книгу (в алтарь) и положил ее на место. За этим тотчас последовал новый выход с Дарами, подобный первому. Когда Дары поставили на место, то затворили царские врата, [57] задернули завесу, (еще) немного почитали и попели, и на этом обедня закончилась. Длилась она полтора часа, ибо когда комендант узнал, что я собираюсь идти в церковь смотреть на их служение, то письменно приказал священникам служить полную обедню со всеми (ее) торжественными обрядами. Выражаясь короче, все их богослужение сводится к каждению образам, книгам, священникам, дьячкам да пастве, к поклонам и крестным знамениям, к паданью ниц и суетному чтению и пению. Я побывал в гостях вместе со многими нарвскими жителями ⁴⁷.

Как я узнал впоследствии, по всей Лифляндии в обычае подавать после обеда, когда уже все напились и сыты, миску с холодным молоком или с яйцами на молоке, которые гости едят ложкою друг у друга из чаш. Так было и здесь.

По приглашению коменданта я ездил с ним за город в его экипаже смотреть, как батальон его полка, состоящий из 700 человек, производит ученье. (Солдаты этого батальона) были обучены так же хорошо, как любой датский полк. Разница заключалась (разве) в том что (все приемы) они делали быстрее, чем наши солдаты, хотя делали (их) точно так же одновременно. Стрельбу они равным образом производили отлично, подобно любому (иностранному) полку, как (общими?) залпами, так и повзводно.

В четверти (мили) к югу от Нарвы находится большой шумный, бурливый водопад, (низвергающийся) со скалы. Вытекает он из озера Пейпуса, которое тянется до самого Пскова; около водопада в большом количестве ловятся лососи: несколько штук поймано было при мне, пока я там стоял.

19-го. Прибыл сюда из Петербурга генерал-адмирал Феодор Мат-веевич Апраксин, встреченный с вала салютом из 51 орудия. Сестра его ⁴⁸, ныне вдовствующая царица, была замужем за покойным братом царя.

Так как я письменно уведомил (Апраксина) о моем прибытии (в Нарву), то ввиду моего положения, как посланника коронованной особы, вежливость, принятая между людьми, умеющими обращаться в свете, требовала, чтоб он первый сделал мне визит или по крайней мере прислал бы кого-нибудь уведомить меня о своем приезде. Но он не сделал ни того, ни другого, и мне пришлось с этим примириться, так как я нуждался в его поддержке против коменданта, который во многом проявил относительно меня свою невежливость, послал к (Апраксину) секретаря миссии Фалька передать ему мой и (выразить) радость по случаю его приезда. В ответ он [58] тотчас же прислал ко мне майора, (которому) приказал меня благодарить и поздравить с приездом в качестве посланника в (Россию), причем выразил надежду на скорое свидание со мною.

20-го. Я (долго) сидел дома, ожидая первого визита генерал-адмирала; наконец увидел, что он не намерен его сделать. Однако, так как для пользы королевской службы мне необходимо было получить сведения, где настичь царя, чтобы продолжать мое путешествие, и я полагал, что (генерал-адмирал) в состоянии лучше, чем кто-либо, сообщить мне эти сведения, коих я ни от кого еще не мог добиться, то я передал ему чрез секретаря миссии Фалька, что мне хорошо известно (правило), принятое в Дании относительно первого визита, но что я не знаю, как поступают в подобных случаях в России и что, так как я весьма желаю говорить с ним, то предоставляю ему самому назначить удобные для него час и место для первого нашего свидания, причем, впрочем, надеюсь, что он поступит относительно меня не иначе, чем как принято поступать в России с посланниками других коронованных особ.

(Генерал-адмирал) велел отвечать, что он несведущ во всех этих церемониях, (но) что, так как здесь оба мы чужие и проезжие, то (не) все (ли) равно, где нам свидеться, (а потому), если мне удобно и я хочу сделать ему честь прийти к нему, он будет мне очень рад.

Я тотчас же пошел к нему, и так как кушанье стояло у него на столе, то он предложил мне отобедать. Я согласился, (но) такого плохого обеда мне никогда в жизни еще не приходилось есть, ибо по случаю постного дня на столе ничего не было кроме рыбы: осетрины, стерляди и других неизвестных в Дании пород, воняющих ворванью. Вдобавок все яства были присыпаны перцем и (крошеным) луком. В числе других кушаний был суп, сваренный из пива, уксуса, мелко накрошенного лука и перца. За столом, согласно русскому обычаю, всякая (заздравная) чаша наливалась иным напитком и в другого рода стаканы. В особенном ходу был напиток, называемый “астраханским пивом” и выдаваемый за (виноградное) вино, на самом же деле сваренный из меда и перцовки. Люди, знакомые с местными обычаями, уверяли меня, что напиток этот варится с табаком.

Адмирал казался очень любезным и веселым человеком. Он так же, как и другие, не знал, где застигнуть царя. Обещал сделать распоряжение относительно производства мне содержания согласно заключенному между Даниею и Россиею договору, заверил меня, что во всем, в чем может, будет к моим услугам, и вообще был очень вежлив.

За тем же (обедом) в гостях у генерал-адмирала был один сибирский принц ⁴⁹, называвшийся царевичем, подобно сыну царя. Звали [59] его так потому, что предки его, прежде чем подпали под русское владычество, были царями в Сибири. Царевича этого царь постоянно возит на свой счет (по России), путешествуя с ним сам или (заставляя его путешествовать) с другими (sic) своими главными министрами. (Делает он это) частью из сострадания, частью (из опасения), как бы (сибирский царевич) не попал обратно на родину, не произвел там восстания и (вообще) не стремился вернуть себе значение и власть предков. ⁵⁰

22-го. Комендант позвал меня обедать. (На его обеде) присутствовали также генерал-адмирал и другие важнейшие должностные лица. Тут я познакомился (еще) с одним русским обычаем: жена хозяина, одетая во французское платье, стояла посреди комнаты, неподвижная и прямая, как столб; мне сказали, чтоб я, по обычаю страны, поцеловал ее, и я исполнил это. Затем она подносила мне и другим гостям водку на тарелке, шаркала, как мужчина, и принимала обратно пустую чару.

23-го. Сюда пришло несколько полков с полевою артиллерией и (боевыми) припасами. (Они) разбили лагерь за городом; затем приехал и генерал-майор Брюс, имеющий командовать этими новоприбывшими 10 тысячами солдат, которые уже (успели) расположиться лагерем за городом. Генерал этот родился в Москве от немецких родителей и (следовательно) был Alt(-)Teutscher: так называются дети иностранцев, рождающиеся в России. Но [так] как здесь вновь водворившиеся немцы презирают старых, то название это считается унизительным.

24-го. Я был зван в гости вместе с генерал-адмиралом и генерал-майором Брюсом к бургомистру Христиану Гётте. Здесь мне в первый раз (пришлось) увидать калмычку татарского племени, называемого калмыцкими татарами. Лицо ее, как лица прочих (калмыков), имело особенное, необычное строение. Оно было гораздо шире обыкновенного, с совершенно расплющенным и вздернутым носом и с очень маленькими глазами, посаженными гораздо дальше друг от друга, чем обыкновенно, причем наружные углы их немного закруглялись, спускаясь на щеку, точно были прорезаны книзу. Один офицер, побывавший в стране калмыков и знакомый с (их) бытом, рассказывал мне, что они язычники, религии не имеют и (только) вырезают себе из дерева истуканов, которым поклоняются, ежедневно обмазывая им рот вместо пищи салом и ворванью. (Однако) если зима сурова, то (калмык) не обмазывает (своего) идола, но ставит его на дерево, приговаривая: “мерзни себе, мерзни без еды и питья: ведь сам ты не даешь нам ни того, ни другого”; ибо в случае суровой и продолжительной зимы (калмыки) во всем испытывают недостаток.

25-го. Два полка под командою полковников Буша (Buski) и Bolovni(?) выступили (из Нарвы), чтоб присоединиться к прочим [60] войскам (расположенным) в лагере за городом, где таким образом собралось 12 000 пехоты. При войсках находились в готовности для предполагавшейся осады Ревеля 20 полукартоверов, 20 восемнадцатифунтовых орудий с 16 000 ядер и 7 мортир с 700-ми семидесятипятифунтовых каменных (?) бомб. Из числа этих орудий двадцати штукам с прогоревшею от долгой пальбы затравкой и потому негодным к употреблению залили дно на толщину ядра металлом и затем впереди этого залитого слоя просверлили новую затравку. (Русские) артиллерийские офицеры уверяли меня, что такому быстрому прогоранию затравок подвержена большая часть их орудий, и это потому, что вылиты они из металла, обыкновенно употребляемого для колоколов и заключающего в себе слишком много олова; ибо в настоящую войну духовенство было вынуждено предоставить (правительству) из церквей во всех царских владениях известное количество колоколов для переливки (оных) в пушки.

Того же (25-го числа) по возвращении домой секретаря миссии Фалька, побывавшего за городом и видевшего в полуторе мили за ним три полка драгун, комендант послал просить меня, чтоб на будущее время я предупреждал его всякий раз, когда (сам) я или кто-либо из моей свиты пожелаем куда-нибудь поехать, дабы при поездках моих за город можно было отряжать кого-либо для охраны меня от нападений со стороны простого народа, а также (своевременно) принимать меры для оказания мне должного почета. Таков был предлог (его просьбы), на самом же деле главными ее причинами явились его прирожденные высокомерие и подозрительность. Затем он вторично послал ко мне человека просить, чтоб пришел к нему секретарь, побывавший за городом. В ответ на это, поняв, что комендант хочет говорить с секретарем о (его поездке за город) и сделать ему по этому поводу внушение, я велел сказать (Зотову), что ему не подлежит требовать к себе кого бы то ни было из моей (свиты), но что он может передать мне чрез посланного то, что имеет сказать (моему) секретарю, дабы я мог подобающе отвечать ему за моих людей. На это он приказал мне передать, что вполне довольствуется (моим объяснением), а что если он послал за секретарем, то (лишь для того), чтоб переговорить с ним о моем отъезде. (Но) то же самое незадолго перед тем он (уже) сообщал мне чрез (местного) плац-майора.

Упомянутые выше орудия вместе с ядрами, бомбами и гранатами были вывезены в лагерь и распределены между полками, главным образом затем, чтоб в случае (несчастья) с (назначенными) под эти орудия и боевые припасы лошадьми их могли бы везти солдаты. Но порох и другие мелкие принадлежности (должны были) идти исключительно с артиллериею.

На наш серебряный вес 16 рублей 74 копейки представляют один фунт серебра; 10 рублей весят 19 лотов, и, таким образом, 100 [61] рублей копейками весят 5 фунт. 30 лот. Один ригсдалер (in) specie равняется по весу 104 копейкам, но вес (одной монеты в) рубль и одного ригсдалера (in) specie почти тождествен, и (даже) рубль на 3—4 копейки легче (ригсдалера). Относительно копеек следует заметить, что отчеканены они так небрежно, что мне случалось находить между ними настолько крупные, что две из них равнялись по весу трем другим (обыкновенным копейкам). Здесь говорят, что в прежние времена 100 рублей копейками весили 10 фунтов; теперь же, в силу распоряжения царя, 100 рублей должны бы весить 7 фунтов, (но) обыкновенно вследствие утаек монетного двора они весят всего 6 фунтов и даже меньше, как указано выше.

Рубль заключает в себе 100 копеек, полтина, или полрубля, 50 коп., гривна 10 коп., алтын 3 коп., копейка содержит две денежки или (два) скиллинга, денежка две полушки. Со времени Шведской войны царь приказал чеканить копейки, денежки и полушки из шведской меди.

В России при прежних царях была в ходу только мелочь: копейки (и т. д.?), прочие же (монетные единицы), каковы рубль, полтина, полуполтина, гривна, алтын, были только (отвлеченными) названиями, как в Англии фунт стерлинг. Но ныне царствующий государь приказал чеканить монеты всякой из этих ценностей с его изображением на одной стороне и гербом на другой.

27-го. Комендант прислал сказать приставленному к моим дверям караулу, что мои люди как по городу, так и за городом должны ходить не иначе, как в сопровождении одного солдата. (Приказ этот был отдан) под предлогом их охраны от насилия со стороны пьяных и (другой) сволочи. Под тем же предлогом комендант приказал, чтоб и сам я предупреждал его о моих выездах. Но истинною причиной (подобного распоряжения) были его высокомерие и подозрительность, а также без сомнения любопытство; ибо таким путем он рассчитывал выведывать чрез солдат, какие поручения были даваемы моим людям и что я (сам) предпринимал. Солдаты его в точности исполняли его приказание, так что (по улицам) я всегда ходил, как пленник. Не видя другого исхода, я вынужден был письменно жаловаться генерал-адмиралу на такую невежливость со стороны коменданта, равно как и на неприличное его отношение ко мне во всем прочем. (При этом) я требовал той свободы, которою во всех (странах) мира пользуются посланники, (требовал) права (свободно) выходить из дому и возвращаться (домой), когда я хочу, не спрашиваясь у коменданта; просил также (генерал-адмирала), чтобы он своею властию разрешал те и другие спорные вопросы между мною и комендантом и оказал бы равным образом содействие относительно выдачи мне по праву (суточных) денег, дров, свечей и воды (:согласно договору, [62] заключенному между его величеством королем и царем:). Вследствие (таковой моей жалобы) генерал-адмирал приказал отменить конвоирование меня солдатами, но комендант за этот причиненный мне срам не понес никакого наказания. Ввиду моего требования мне стали также выдавать (суточные) деньги, дрова, свечи (и) воду, однако всякий раз не иначе, как после частых обсылок и долгого выпрашивания. (Что касается) выдачи денег, (то она) всегда производилась копейками, причем среди последних нередко попадались фальшивые, а то и (самый) счет был неверен. Ригсдалеров in natura я никогда не получал. И несмотря (на все это), я постоянно должен был делать подарки (лицам), приносившим мне мое положенное скромное содержание. Следует вдобавок отметить, что как в Нарве, так впоследствии и в (самой) России русские при выдаче мне денег всегда намеренно меня обсчитывали в свою пользу. Если, бывало, их проверишь, они сосчитают снова и говорят, что счет верен. (Проделывают они это) хоть десять раз кряду и до тех пор изводят получающего (деньги), пока ему не надоест их проверять и он не помирится (на обмане). За каждый следуемый мне ригсдалер (in) specie я получал только по 80 копеек.

28-го. В Нарву прибыл нарвский обер-комендант Нарышкин и (был встречен) салютом из 24 орудий. Он одновременно состоит и обер-комендантом во Пскове.

В чужих краях надо описывать все, что узнаешь, а потому я не обойду молчанием способа, каким варится в Лифляндии пиво. (Способ этот) следующий. Прежде всего берется кадь во столько бочек, во сколько предполагается сделать затор: воды в нее вливается смотря по количеству имеющегося солода и по тому, какой крепости хочешь (варить) пиво. (Затем) солод размешивается в кади, и туда бросают раскаленные ядра или раскаленные камни в количестве, достаточном для того, чтобы заставить закипеть затор; между тем его все продолжают мешать. (Когда) затор достаточно размешан, его, как и в Дании, ставят на огонь, потом сливают, а на (сусло) снова наливают теплую воду, из которой впоследствии образуется слабое пиво (:камни употребляются теми, у кого нет средств на покупку ядер:). Камней нельзя пускать в ход более одного раза, потому что при вторичном нагревании они разлетаются на куски не без опасности для стоящих возле, что, впрочем, часто случается и с (теми) камнями, которые в первый раз кладутся в огонь. Накаливают их (так): сначала кладут слой дров решеткою, полено от полена в малом друг от друга расстоянии, затем слой камней, потом опять слой дров и опять слой камней, смотря по количеству камней, требуемых примерно (для пивоварения). И хотя этот способ поглощает больше дров, чем обыкновенный, употребительный в Дании и других (странах), тем не менее (лифляндцы) пользуются им [63] предпочтительно пред сим последним, так как, по их мнению, расход на дрова, которые здесь весьма дешевы, с избытком покрывается выгодою на солоде, из коего (при этом способе варки) извлекается будто бы более силы (чем при обыкновенном), что весьма вероятно. По словам лифляндцев, солод, если его кипятить (обыкновенным способом), теряет свою силу.

В Лифляндии, как и в других (странах), пиво варится также лицами высшего сословия, однако весьма немногими.

29-го. Я послал секретаря миссии Фалька к генерал-адмиралу и затем к обер-коменданту: (к генерал-адмиралу) чтобы просить его отобедать у меня завтра; (к обер-коменданту) чтобы поздравить его с приездом (:хотя сам он ни чрез кого не известил меня об оном:), и тоже пригласил его на завтрашний обед с генерал-адмиралом. Но (обер-комендант) велел (только) кланяться и сказать, что мы без сомнения еще перед тем увидимся. Хотя (ответ этот) мог иметь двоякий смысл, однако я легко угадал в нем намек, что я первым должен посетить (обер-коменданта), о чем ему в сущности не следовало напоминать, если б даже он был (прав). Впрочем, я знал, что русские, в том числе и он, стали учиться в школе вежливости лишь при теперешнем царе и еще сидели там на задней скамье ⁵¹. Поэтому мне (оставалось) только сожалеть как об (обер-коменданте), так и о прочих (русских) и ждать, чтоб они (чему-нибудь) научились.

30-го. Согласно обещанию, генерал-адмирал и петербургский комендант генерал-майор Брюс пришли ко мне обедать. Что же касается до обер-коменданта, то когда ввиду его неприхода я вторично послал его звать, он велел благодарить и сказать, что не придет, причем не извинился и не сослался ни на какой предлог, из чего я заключил, что он не намерен быть у меня первым. Следовательно накануне, сделав заключение о его неразумии и высокомерии, я не ошибся.

Я дал понять генерал-адмиралу, что объясняю себе отсутствие обер-коменданта тем, что он на меня в претензии, но что я имею большее основание быть в претензии на него, так как до сих пор он еще не сделал мне чести известить меня о своем приезде.

Октябрь

1-го. Без сомнения, генерал-адмирал Апраксин доверительно передал сказанное ему мною накануне обер-коменданту Нарышкину, и последний, кажется, принял этот урок и напоминание к сведению, ибо с утра прислал ко мне одного капитана извиниться, [64] что не мог явиться на мое приглашение, и только тут поздравил меня с приездом, а также уведомил о своем (прибытии), но при сем изъявлении вежливости было досадно то, что (Нарышкин) велел (вместе с тем) сказать мне, что жаждет со мною видеться; а это (опять-таки) имело вид намека, что я должен прийти к нему (первым).

2-го. Ездил осматривать лагерь, разбитый в красивой местности, на возвышенной равнине, приблизительно в расстоянии одной мили от города. По моей просьбе для этой поездки генерал-адмирал одолжил мне свою карету, запряженную шестериком, и шесть белых (верховых) лошадей под сопровождавших меня людей. (В лагере) я обедал у генерал-майора Брюса. Хотя у русских день этот был постный, тем не менее с нами обедало несколько русских офицеров, из коих иные за отсутствием на столе рыбы ели мясо; (впрочем) другие (довольствовались) хлебом с солью, огурцами, свеклою и тому подобными появлявшимися на столе яствами. После обеда генерал (Брюс) приказал трем полкам произвести для меня учение и сделать в мою честь несколько залпов, что было исполнено весьма удачно ⁵².

У генерала Брюса было два одногорбых верблюда, возивших в походе его палаточные принадлежности и одеяла. Обыкновенно русские офицеры выписывают себе этих животных из Астрахани. Для похода они весьма полезны, так как два таких (животных) подымают столько же, сколько везут десять русских малых повозок, или болоков ⁵³. Если только вволю кормить верблюдов соломою, (подстилать) им мягкую постилку да каждые три-четыре дня подбадривать солью, служащею для них как бы лекарством, то они довольствуются небольшим (количеством) корма (из) осоковатого сена. Признаком их бодрости служит прямое положение горба на спине, ибо у слабых и истомленных (животных) он свешивается в ту или другую сторону.

При каждом из 10 полков, расположенных здесь лагерем численностью (в общей сложности) в 12 тысяч человек, находилось по 2 полевых орудия. К лафету каждого из этих орудий прикреплены были по сторонам две маленькие ручные мортиры. [65]

3-го. Обедал у обер-коменданта Нарышкина. Тут мы свиделись с ним в первый раз. Заключение о его гордости, которое я вывел из упомянутых его обсылок, оправдалось, ибо он не только не встретил меня в дверях, но и в горнице не сделал двух шагов в мою сторону, чтоб поздороваться со мною, и если б я первый ему не поклонился, он, мне кажется, и по сие время не решился бы ни на какое приветствие.

Здесь, как и в других (домах), где я (обедал) с генерал-адмиралом, я сидел на высшем после него месте и (пользовался) предхождением (вслед за ним).

(Самый) обед происходил почти так же, как описанный выше, у коменданта; (подавалось) такое же количество плохо приготовленных, плохо сервированных и (плохо) распределенных блюд. Обер-комендант, как всякий русский хозяин, сам служил за столом и при каждой чаше сам обносил гостей стаканом на тарелке.

До того дня (русские) пили чашу царя прежде чаши короля датского, но от моего урока стали настолько покладчивы, что в этот раз здоровье обоих наших государей было выпито одновременно, так же как и обоюдное здоровье наследников престола.

Достойно примечания, что колеса у здешних подвод, т. е. малых телег, а также у болоков, т. е. небольших закрытых повозок для клади, изготовляются совершенно иначе, чем наши. Весь их обод согнут из одного куска дуба или бука, причем (такое колесо) все-таки крепче наших датских колес, составленных из многих крупных кусков (дерева). Будучи обтянуты тонкими железными (шинами), русские колеса так крепки, что в походе на них перевозятся большие металлические мортиры.

Мне рассказывали, что в большинстве (случаев) генералы (русской) армии уполномочены царем назначать в подведомственные им части оной обер-офицеров: капитанов, майоров до подполковников включительно. Последствием такого (порядка вещей) является большое послушание и покорность со стороны офицеров к генералам, в руках которых находится вся их карьера. Поэтому когда офицеры приходят к генералу, то падают пред ним ниц на землю, наливают ему (вина) и (вообще) служат ему, как лакеи.

Относительно здешних поклонов наблюдается, что когда русский хочет выказать какому-либо важному лицу наибольшую (степень) почтения, то падает (пред ним) ниц следующим образом: становится на правое колено, упирается руками в землю и так сильно стукается лбом об пол, что можно явственно слышать (удары). О таких поклонах часто упоминается в (Священном) Писании: “молиться, пав на лицо свое”. При менее почтительном поклоне русские становятся на правое колено и кладут на пол правую ладонь, вообще же, приветствуя какого-либо (боярина), кланяются так низко, что правою рукой дотрагиваются до земли. [66]

5-го. Генерал-адмирал Апраксин уведомил меня о (предстоящей) посылке в армию верхового гонца, ввиду чего я немедленно написал письмо к великому канцлеру Головкину ⁵⁴.

Вечер провел я у генерал-адмирала (и) там сделал наблюдение, что русские чаще называют друг друга по (крестному) имени, чем по занимаемой должности. Так, адмирала звали не “господин адмирал”, а “Феодор Матвеевич”, что значит “Феодор, сын Матвея”; (звал его так) всякий, какое бы низкое положение ни занимал. В течение дальнейшего моего пребывания в России я убедился, что таков повсеместный обычай и что даже самого царя русские нередко называют “Петром Алексеевичем”.

6-го. Был в гостях у коменданта. Обед был подобен вышеописанным русским обедам. Особенность его заключалась (разве) в том, что на нем, как я в тот раз заметил, было подано множество совершенно сухих и подгорелых жарких, (лежавших) безо всякого под ними соуса на больших отчищенных, блестящих блюдах, притом на каждом блюде (кушанья) было очень мало.

За такими обедами хуже всего то, что русские принуждают друг друга пить сверх меры, так что почти невозможно урваться с их (обеда), не напившись через край, и это за здравье и на продление жизни! ⁵⁵

В крепости обычай таков, что по утрам и по вечерам караулы (сменяются) выстрелом, как на корабле. Когда барабанщик бьет утреннюю или вечернюю зорю, то выбивает вперемежку почти все существующие барабанные (сигналы): марш, зорю (reveil), тревогу, сбор и проч.

Следует заметить, что в России есть секта схизматиков, называемых раскольниками. (Они) совершенно отстраняют себя от прочих русских, избегая всякого общения с ними. Некоторое время (раскольников) жестоко преследовали; так, многие из них были сожжены либо выселены; но теперь гонение (на них) прекратилось. Раскол [67] их заключается главным образом в том, что они никогда не едят и не пьют с другими русскими, считают смертным грехом брить бороду и волосы (на голове) и крестятся тремя первыми пальцами (sic), каковой способ (креститься), по их словам, сохранился (у них) от времен Христа, который, равно как и ветхозаветные патриархи, (складывал так персты) при благословении. Остальные русские, когда крестятся, соединяют большой палец, безымянный и мизинец.

В общем раскольники честнее, богобоязненнее и трезвее прочих русских, (а) по части христианских догматов начитаннее и просвещеннее их. Более подробные о них сведения приведены в книге Bergii: “De Religione Muscovitica” ⁵⁶.

8-го. Я посетил обер-коменданта, который (с последнего раза) настолько преуспел в вежливости, что встретил меня внизу лестницы и дотуда же проводил меня.

9-го. Прибыл из Петербурга адмиралтейц-советник Александр Васильевич Кикин. Говорили, что он в великой милости у царя.

10-го. Был в гостях в лагере у генерал-майора Брюса, позвавшего также генерал-адмирала Апраксина, обер-коменданта (Нарышкина) и адмиралтейц-советника Кикина. Когда генерал-адмирал вышел из своего экипажа, ему салютовали 21 пушечным выстрелом и обе шеренги войска одна за другою сделали по залпу, ибо войска всего лагеря были расставлены в две шеренги.

При чашах государей, престолонаследников и государынь, которые всегда уже пились совокупно, тоже при каждом здоровье стреляли из орудий.

Тут прибыл в Нарву гонец с известием, что в непродолжительном времени сюда придет еще семь полков под предводительством бригадира Tschernicoff'а ⁵⁷.

Князь Александр Данилович Меншиков владеет под Нарвою весьма красивым садом, (разбитым) в местном вкусе. (Сад) расположен в глубокой долине между двумя высокими скалами. Мимо (этих скал) протекает та (самая) река, которая отделяет Нарву от Ивангорода. В саду есть прекрасная оранжерея со многими узкими отделениями, снабженными каждое печкою. Я заметил, что в каждом (отделении) имеется по отдушине для регулирования температуры. В саду есть также много красивых сводчатых ходов из зелени.

13-го. Прибыли сюда вышеупомянутые (7 полков): 6 пехотных и 1 драгунский. (Они) принимали участие в Полтавской битве. Полки эти были проведены чрез город в лагерь и, соединившись там с прочими войсками, (поступили) под команду генерал-майора Брюса. [68] Главное начальствование над (войсками в лагере) и вообще над военными силами в этом краю принадлежит генерал-адмиралу Апраксину.

15-го. Рано утром посетил я адмиралтейц-советника Кикина, остановившегося на царском подворье в Нарве. В тот же день у меня обедали генерал-адмирал, генерал-майор Брюс, Кикин, (оба) коменданта, старший и младший, и несколько человек офицеров.

Здесь на пирах в обычае угощать на славу не только званых гостей, но и слуг их, приводимых ими с собою в большом числе. Если же последних хорошо не примешь и не употчуешь, не накормишь и не напоишь через (край), то (добрый прием), оказанный их господам, идет не в счет. Таким образом в России оправдывается датская пословица, что “пир должна хвалить прислуга”.

За этим (моим) обедом у меня украли серебряный нож, что я отмечаю единственно ввиду приводимого ниже примера строгости здешних наказаний, постигающих виновных за малейшие их проступки.

(16-го). Nulla dies sine linea ⁵⁸, говорит пословица, а потому сегодня я заношу сюда меру различных локтей, сообщенную мне бургомистром Христианом Gotte.

Датский локоть на столько короче английского ярда:

(в подлиннике проведена черта длиною в 28,2 сантиметра). ⁵⁹

Датский локоть на столько короче брабантского:

(в подлиннике проведена черта длиною в 6,2 сантиметра)

Датский локоть на столько короче той нарвской меры, на которую продают полотно:

(в подлиннике проведена черта длиною в 2 сантиметра)

Датский локоть на столько длиннее рижского:

(в подлиннике проведена черта длиною в 9,7 сантиметра)

Датский локоть на столько длиннее нарвского:

(в подлиннике проведена черта длиною в 3 сантиметра)

Датский локоть на столько короче русского аршина:

(в подлиннике проведена черта длиною в 7 сантиметра)

Датский локоть на столько короче голландского:

(в подлиннике проведена черта длиною в 5,2 сантиметра)

Датский локоть на столько длиннее ревельского:

(в подлиннике проведена черта длиною в 8,8 сантиметра)

Датский локоть на столько длиннее любекского:

(в подлиннике проведена черта длиною в 4,1 сантиметра)

Датский локоть на столько длиннее гамбургского: 1/4 зеландского (датского) локтя:

(в подлиннике проведена черта длиною в 11,3 сантиметра)

Когда в (Нарвской) крепости генерал-адмирал, обер-комендант или генерал-майор Брюс выходили (из дому), то не только при [69] собственных их караулах (ибо каждый имеет у дверей караул по меньшей мере из 20 человек), но и при всех (тех) караулах, мимо которых они проходили, били в барабаны — (почесть), оказываемая в Дании только (особам) королевского дома.

17-го. Приехал гонец и привез генерал-адмиралу письмо от царя с тремя печатными экземплярами манифеста, обнародованного королем польским, для объяснения причин, побуждающих его снова искать польской короны и объявить Швеции войну ⁶⁰. Чтобы досадить шведам, царь приказал генерал-адмиралу переслать этот манифест в Выборг шведскому генерал-майору Любекеру ⁶¹.

В здешней крепости офицеры караулов, когда вызывают свою команду в ружье, сами отдают честь обнаженным мечом, как кавалерийские офицеры, а не опусканием пики или партизана, как то делается в подобных случаях в Дании.

Украденный у меня серебряный нож нашелся у одного из комендантовых слуг. Вора заставили самого принести мне нож обратно и наказали батогами. Комендант прислал его ко мне с двумя профосами, чтоб показать, как окарнали ему спину за таковое воровство, и при этом просил, чтобы я велел его бить еще сколько пожелаю, хоть до смерти. Но так как ему уже и без того досталось довольно, я не захотел (наказывать его вторично). (Однако) немалого труда стоило мне уговорить профосов не бить его больше; (ибо) по их словам, они получили на то приказание от коменданта.

19-го. Осматривал крепость с плац-майором Грековым. Нарва укреплена так хорошо, что может считаться одною из сильнейших крепостей в Европе. Близ города протекает река (и отделяет его) от Ивангорода. Вокруг (крепости) рвов с водою нет; но те, что просечены в скале, на которой она построена, так глубоки, что без штурмовых лестниц невозможно взобраться на вал, и притом так отвесны, что по-видимому в них нельзя спуститься не сорвавшись (и не разбившись) насмерть или не убившись (до смерти) при прыжке. [70] Парапет крепости (сложен) из больших камней. Крепость снабжена несколькими прекрасными бастионами: имена их были написаны по-латыни на столбах, нарочно для того поставленных шведами ⁶². (Впоследствии) те же имена по приказанию царя приписаны внизу по-русски.

Один из бастионов, первоначально названный шведами “Honor”, переименован царем в “Божий Бреж”, т. е. Божий пролом или (Божья) брешь, так как за несколько дней до штурма он сам собою, без того чтоб по нем был сделан (хотя) один выстрел, рушился до (основания). Чрез это царь получил возможность ускорить приступ, а потому по взятии города, когда он возобновил бастион, (он) назвал его вышеприведенным именем в воспоминание сей счастливой случайности, посредством (которой) Бог предал город в его (руки). С восточной стороны по распоряжению царя действительно была пробита брешь орудиями, расставленными на противоположном берегу реки, ибо городские стены стоят у самой реки, чрез которую (впоследствии? царем?) был наведен мост. Эту брешь царь тоже велел заделать и соорудил на ее месте великолепные ворота, украшенные его гербом.

На валах в большом множестве виднелись пушки, мортиры, ядра и другие боевые припасы или ammunition, доставшиеся русским при взятии (города). Орудий было более 300, не считая тех, что по взятии (Нарвы) увезены были в Петербург.

Любопытно, что многие 24-фунтовые орудия стояли не на лафетах, а на рапетах, как те (пушки), что употребляются на судах. Рапеты были сделаны исключительно из железа, кроме (одних) колес, которые впрочем были так плотно обтянуты железными (шинами), что не уступали в прочности железным.

Укрепления состояли из шести бастионов и нескольких равелинов, вооруженных в общей сложности приблизительно 350 орудиями. Бастионы назывались: Honor, Gloria, Fama, Victoria, Fortuna, Triumph.

В тот день чрез город прошел (еще) полк, участвовавший в Полтавской битве; (бывший) полковник его Фихтенгейм убит в (этом) бою (пулею); (в настоящее время) место его занимает Giord ⁶³. Весь полк был в шведских капюшонах, розданных всем (солдатам), за исключением недавних новобранцев.

В Нарве караулы вызывались со знаменем, каковое всякая назначаемая на караул часть (приносит) с собою и уносит обратно с вахты.

Всякий, кому позволяют средства, ездит (здесь) шестериком. (Ездит так) не только генерал-адмирал, но и генерал-майор (Брюс), [71] и обер- и унтер-коменданты, притом по самому городу, когда иной раз им не приходится проехать и ста шагов.

Я забыл упомянуть в своем месте, что вскоре по моем приезде в Нарву комендант прислал просить меня сообщить ему именной список моих людей с обозначением их должностей, каковую его (просьбу) я и исполнил, так как во всем (проявлялись) его высокомерие и тупость, о которых можно судить и по следующей истории.

Как сообщил (мне) здешний пастор Гейнрих Брюнинг, когда произошла битва под Полтавою и получены были подробные о ней сведения, комендант не только приказал ему начать в следующее воскресенье службу не в 8 часов, как обыкновенно, а в 5, с тем чтобы она отошла прежде, чем начнется служба в русской церкви, и прочесть с проповедной кафедры от слова до слова все сообщение о Полтавской битве с поименованием всех взятых в плен (шведских) офицеров, — но и (приказал) лютеранской общине собраться по окончании богослужения в полном составе в русскую церковь, чтобы выслушать то же сообщение по-русски. Сделал он это отчасти чтоб проявить свою власть, отчасти чтоб досадить (нарвским) жителям, которые прежде были шведскими подданными. Исполняя приказание, пастор прочел с кафедры все сообщение о (Полтавской) битве, а также объявил (пастве), что она имеет собраться в русскую церковь, после чего некоторые из лицемерия, другие из страха перед комендантом действительно по окончании проповеди туда отправились. Но сам пастор, по его словам, не пошел.

Начиная от города и на протяжении полумили за город река, протекающая мимо Нарвы, [имеет] с обеих сторон высокие скалистые (берега), у основания которых вода образовала пещеры с отверстиями вроде печных устий. В такие пещеры обыватели частью перед осадою города, частью (перед тем), как их увели из Нарвы, надо полагать, спрятали и замуровали большое количество золота, серебра и денег. Лица, заслуживающие доверия, говорили мне, что в эти пещеры несомненно запрятано больше (богатств), чем можно бы предположить.

28-го. Генерал-адмирал передал мне чрез бургомистра Гётте, что получены от царя письма, в которых он, узнавши о моем прибытии в качестве датского посланника (в Россию), предписывал (Апраксину), если я еще в Нарве, задержать меня здесь до его приезда, если же я выбыл, но отъехал недалеко, вернуть меня немедленно назад; ибо сам он рассчитывает приехать сюда в скором времени, лишь только побывает в Мариенвердере для свидания с королем прусским ⁶⁴. [72]

29-го. Я, генерал-адмирал и генерал-майор Брюс крестили дочь у подполковника Манштейна. Крещение происходило в доме пастора Брюнинга. Я заметил, что при совершении (таинства) Брюнинг обливал ребенка обеими руками и не последовал принятому у нас (в Дании) обычаю — не сказал крестным отцам, что в случае смерти родителей ребенка (на их обязанности лежит) воспитать его в (правилах) христианской (веры). (В России) у иностранцев соблюдается на крестинах тот же обычай, что у русских, (а именно): по окрещении ребенка крестные отцы идут к родильнице, лежащей (еще) в постели, целуют ее и дарят ей золотой: дукат или более (крупную монету), смотря по желанию. Когда (жене Манштейна) дарили червонцы, генерал-адмирал велел мне передать, что (обычай) этот существует в греческой церкви с незапамятных времен (и что) деньги дарят родильнице (собственно) для ребенка в воспоминание того, что волхвы после рождения Христа подносили ему золото.

30-го. Ввиду того, что в этот день разрешилась от бремени жена плац-майора, русская по рождению, и что здесь принято посещать родильниц тотчас после их разрешения, я, (желая) соблюсти этот обычай, пошел к ней, поцеловал ее и положил ей в руку червонец. Рассказываю здесь об этом ввиду некоторых смехотворных подробностей: несмотря на крайнюю ее слабость, майор подал ей тарелку с чаркою водки, а она, (продолжая лежать) в постели, поднесла ее мне, согласно установленному по всей России для родильниц обыкновению.

Ребенка назвали Иваном, т. е. Гансом. Имя это, по заведенному обычаю, он получил (еще) до крещения, как только после его рождения священник осенил его крестным знамением. (Здесь) для всех детей крестным отцом бывает одно и то же лицо: как бы долго оно ни отсутствовало, его все поджидают на крестины и откладывают их до его возвращения. Впрочем, если ребенок настолько слаб, что по-видимому не может жить, его крестят (не дожидаясь прежнего крестного отца). Если новорожденное, но уже окрещенное дитя находится при смерти, его приобщают Святых Тайн. Таинство крещения совершается только по воскресеньям, исключая случаи крайней необходимости.

В лагере под городом положение дел было незавидное: одна треть лошадей у крестьянских подвод пала, значительная часть крестьян умерла от голода, (а) 400 человек разбежалось, остальных распределили по полкам. Вначале лошадей под прибывшими подводами насчитывалось тысяч восемь. Причиною смертности (среди крестьян) послужило то обстоятельство, что им велено было взять с собою хлеба (всего) на два месяца; (на самом же деле) с тех пор, как они покинули (свои) дома, прошло четыре месяца, так что ни для людей, ни для лошадей корма не осталось; подножного корма тоже не было, а (от правительства) ни сена лошадям, ни хлеба крестьянам не выдавалось. [73]

Ноябрь

(1?). Я заметил, что генерал-адмирал и другие русские сановники (весьма) неравны в соблюдении своей чести и достоинства. В то самое время, как их офицеры, до бригадиров включительно, ухаживают за ними, даже наливают им (вина) и служат, как лакеи, они вдруг (ни с того ни с сего) становятся с ними запанибрата, как с товарищами. Удивительнее (всего), что генерал-адмирал и другие сановники могут от обеда до полуночи курить, пить и играть на деньги ⁶⁵ в карты с самыми младшими своими подчиненными — (поведение), которое у нас считалось бы неприличным и для простого капрала. Таким образом, хотя в настоящее время в своем обращении русские и стараются обезьянничать, (подражая) другим нациям, (хотя они и) одеты во французские платья, (хотя) по наружному виду (они) немного и отесаны, тем не менее внутри их (по-прежнему) сидит мужик.

Генерал-адмирал, если у него есть досуг, охотно спит после обеда. Так впрочем поступают и все русские. Зато утром они встают рано и (с утра) принимаются за дело; обедают (тоже) рано, часов в 10, ужинают же редко, ибо, как сказано выше, убивают вечера, куря табак и распивая водку и другие крепкие напитки.

Один из полков, прибывших из-под Полтавы, по имени Фихтенгеймский, имел при каждой роте известное количество солдат, (вооруженных) пиками. Когда случалось, что такие солдаты были назначаемы в караул к моим дверям, они стояли на своем посту с пикою в руке; кроме того у каждого (за) поясом был пистолет.

Сравнив между собою русский, нарвский — т. е. шведский — и датский вес, я нашел (следующее): обыкновенный нарвский, или шведский, фунт, которым взвешивается грубый товар, на один квинтин легче датского фунта, (употребляемого) для взвешивания серебра. Нарвский же, или шведский, фунт для взвешивания серебра, а также мелкого товара на три лота и один квинтин легче датского фунта для взвешивания серебра. Русский же фунт как для взвешивания грубого товара, так и для взвешивания серебра один (и тот же) и на 4 1/2 лота легче датского, (употребляемого) золотых дел мастерами. Русский фунт содержит 96 русских золотников.

3-го. Так как в этот день плац-майор крестил своего сына и по сему (случаю) позвал меня обедать, то желая посмотреть, как (совершается) крещение у русских, я попросил (у него?) позволения присутствовать при оном, на что и получил (его) согласие.

Крещение совершилось следующим образом. Ввиду того, что крестный отец прочих его детей отсутствовал и не мог прибыть, плац-майор пригласил восприемниками генерал-адмирала и жену [74] коменданта. Священник, совершавший крещение, войдя (в комнату), тотчас же направился к ребенку и осенил его крестным знамением. Посреди (комнаты) стоял большой ушат с водою. По краям его были зажжены три малые восковые свечки. Священник стал против середины стола, обратившись лицом к (купели), генерал-адмирал стал от него слева, а комендантша справа; перед нею женщина держала на руках ребенка. Священник стал читать над ним быстро и беспорядочно; дьячок и двое других певчих время от времени отвечали пением, порою же отвечали крестные отец и мать, которые также, одновременно со священником, часто крестились на небольшой образ, висевший против них на стене. Перед (образом) теплилась восковая свеча. После многих крестных знамений, (долгого) пения и чтения священник подошел к ребенку и, раскрыв ему лицо, прочел еще что-то. Затем подошел к (купели), троекратно осенил воду крестным знамением, (проводя по ней) концами пальцев, и (после) всякого раза крестообразно подул на нее. Равным образом трижды перекрестил с лица на грудь и три раза крестообразно подул на ребенка. Затем, почитав еще (что-то), подошел к ребенку, отвернулся от восприемников и ребенка к столу, на котором лежал крестик на красной ленте, и опять (sic) (сделал несколько вопросов, на каковые отвечали восприемники. Далее), когда последние снова (sic) отвернулись, священник принялся читать (что-то), а адмирал стал громко и явственно повторять за ним (слова) и потом один прочел наизусть довольно длинную (молитву). Когда он кончил, священник снова прочел (что-то) и, как это делается в лютеранских церквах, обратился к ребенку с вопросом, причем и священник, и восприемник плевали и отвечали: отрекаешься ли сатаны и проч. Потом священник взял обе (sic) свечи с (купели) и передал одну адмиралу, другую жене коменданта, причем и тому, и другому протянул руку, которую оба они поцеловали, как принимали от него свечи. Дьячок, тоже с рукоцелованием, подал священнику кадило. Тот покадил воде в (купели), лежащему на столе кресту, образам, стоявшим в стороне, тому образу, что стоял перед (купелью), адмиралу, комендантше, ребенку, мне и всем предстоящим, после чего отдал кадило дьячку, который принял оное, снова поцеловав у него руку.

Сначала священник был в одной рясе, при (епитрахили), похожей на ту, что надевают под свои (облачения) датские священники. Была она сделана из зеленого окаймленного (золотом) бархата, (надевалась) на шею и ниспадала поверх одежды. Но тут священник взял ризу, поцеловал ее и надел. Риза была без рукавов, сплошная кругом, с отверстием лишь для шеи, так что руки священник протягивал из-под переднего ее подола, который при этом и держал на своих руках. Затем, взяв маленький кувшинчик [75] с елеем, он вынул воткнутое в него перо, трижды крестообразно провел им по воде и три раза крестообразно подул на нее; затем (снова) обмакнул перо в елей, трижды крестообразно помазал ребенку лоб, правую и левую щеки, подбородок, уши, затылок, плечи, спину, тыльную часть рук, ладони и обе ноги у щиколоток. Далее, приняв от женщины нагого ребенка, взял его голову в левую руку, причем закрыл ему пальцами рот, чтобы он не захлебнулся, правою рукой (взял его) сзади за бедра и трижды совсем окунул ничком в воду, крестя во имя Отца и Сына и Святого Духа. Затем передал ребенка дьячку, который вытер его особо на то приготовленным камковым платком, попросил кувшин с водою, умыл себе над (купелью) руки, почитал (что-то), еще раз таким же образом помазал новорожденного елеем [миром], навесил ему на шею крестик, лежавший до тех пор на столе, и наложил на него рубашку ⁶⁶.

Явился дьячок с кадилом, и (священник) снова покадил всем образам и восприемникам. Потом священник, генерал-адмирал, комендантша и в заключение (женщина) с ребенком, следуя друг за другом, три раза, как бы в пляске, обошли кругом (купели). В это время священник и дьячок пели что-то на мотив плясовой песни ⁶⁷. Затем священник взял губку, вымыл ее в (купели), вытер ею на (теле) ребенка места, помазанные миром, снова вымыл над (купелью) губку и передал ее дьячку; наконец взял ножницы и отрезал по пучку волос с темени, с обоих висков и с затылка ребенка. Пучки эти, один за другим, принимал у него из рук дьячок и скатывал в кусочек мягкого воска, который впоследствии должен был быть брошен в определенное место в церкви. Как объяснил мне генерал-адмирал, это значило, что теперь новорожденный окончательно освобожден ото всей своей нечистоты. Под конец священник взял и выставил перед собою распятие; адмирал и комендантша сначала приложились к нему, потом поцеловали у священника руку. После этого женщина, державшая ребенка, вышла (из комнаты), за нею (последовал) адмирал, а за ним комендантша. Тем и заключилась (церемония).

По сравнении между собою нарвского, русского и датского веса на безмене я нашел, что русский лисфунт, заключающий в себе 30 фунтов, равен датскому, т. е. 16 (датским) фунтам; нарвских же, или шведских, фунтов в датском лисфунте содержится 17 3/4. [76]

5-го. В Нарву из Пскова приехал отец коменданта, некогда состоявший дядькою при царе, а в настоящее время называемый патриархом, хотя на самом деле он вовсе не духовное лицо ⁶⁸.

Осмотрел крепость Ивангород, стоящую близ самой Нарвы. (Города) эти отделяет друг от друга лишь неширокая река. Крепость эта, или замок, получила имя от знаменитого царя и великого князя Ивана Васильевича, построившего ее как пограничную крепость у (пределов) Лифляндии. На стенах крепости несколько башен, так что орудия стоят друга над другом в два яруса. В нижней части стен изнутри устроено много просторных сводчатых помещений, где может храниться великое обилие хлебных и (других) зерновых запасов. Своды их сооружены так прочно, что никакая бомба не может их пробить. В скале под стеною [с внутренней стороны высечены?] один под другим три свода, из коих нижний приходится на одном уровне с рекою. С этого свода можно стрелять настильно по воде. Хотя стены весьма ветхи и в предохранение от падения обтянуты крепкими железными полосами, тем не менее в (последнюю) осаду они оказались настолько крепкими, что до самого взятия Нарвы в них не удалось открыть брешь даже при (помощи) самых больших орудий. По взятии же Нарвы Ивангород вынужден был добровольно сдаться за недостатком продовольствия ⁶⁹.

В крепости две церкви; первоначально (они были) лютеранские, но теперь (пере)освящены в православные.

7-го. Получил из Дании письма, первые после отплытия моего из Кенигсберга.

Выехав верхом на прогулку к морскому берегу, отстоящему от города в 2 милях, видел по дороге (могилу) немецкого полковника Бордевига (пользовавшегося у царя большим значением). Могильный памятник деревянный, воздвигнут среди поля, так как на своих кладбищах, в “христианской земле”, русские иноверцев не хоронят, какое бы высокое положение они ни занимали (при жизни).

Я заметил уважение, с каким простой народ относится в России к священникам. Встречая их на улице, простолюдины подходят к ним, с большим благоговением наклоняются, целуют у них руку, и когда те осенят их крестным знамением с лица на грудь, снова целуют у них руку, а (затем уже) идут своею дорогой. Если же русский встречает на улице или в другом месте лицо, занимающее высшее положение, чем он, и хочет с ним поздороваться, то для изъявления вящей покорности снимает правую перчатку, если на нем есть перчатки, и, кланяясь, дотрагивается до земли обнаженною рукой. [77] Как генерал-адмирал, так и обер-комендант были высоки ростом и дородны, что немало усугубляло их природную гордость; ибо у русских высокий рост и дородство считаются как для мужчины, так и для женщины весьма почетным (отличием) и (одним из условий) красоты.

12-го. Генерал-адмирал Феодор Матвеевич Апраксин выехал отсюда в Петербург при салюте с вала из 51 орудия. Он говорил мне, что получает от царя годового жалованья 7 000 рублей. Достойно замечания, что хотя с виду (он) был человеком весьма вежливым и оказывал мне содействие во всем, о чем бы я его ни попросил, (тем не менее) однако в течение всего своего пребывания (в Нарве) ни разу не побывал у меня с визитом, но в гости по зову приходил. Я же, напротив, часто у него бывал, так как должен был посещать его по необходимости, чтобы поддерживать с ним хорошие отношения, отправлять (через него) мои письма и вообще добиваться того, что мне было нужно; притом сам он ни разу не позвал меня в гости — из чего нетрудно усмотреть, что хотя как (сам) он, так и прочие русские и начали учиться заграничным приемам общежития, но (покамест) научились только принимать оказываемую им честь, а не оказывать ее другим. Так, уезжая, (адмирал) не только не зашел ко мне проститься, но даже не прислал уведомить меня о своем отъезде. Уж не знаю, к чему это отнести: к мужицкой ли (его) грубости или к неуместной гордости.

13-го. Генерал-майор Брюс выехал из (Нарвы) в Петербург при салюте с вала из 11 орудий.

В тот же день от государственного вице-канцлера Шафирова получено письмо с извещением о скором прибытии царя в Нарву.

За городом мне случилось видеть, как русские пользуются своими банями. В тот день был сильный мороз, но они все-таки выбегали из бани на двор совершенно голые, красные, как вареные раки, и прямо прыгали в протекающую возле самой бани реку; затем, прохладившись вдоволь, вбегали обратно в баню; потом выходили опять на мороз и на ветер и, прежде чем одеться, долго еще играли и бегали нагишом. В баню (русские) приносят березовые веники в листах, которыми дерут, скребут и царапают (себе) тело, чтобы (в него) лучше проникала теплота и (шире) отворялись бы поры.

Комментарии

40 Нарва взята 29 июля 1704 г.

41 Здесь очевидно идет речь о той церкви, которая с самого начала обращена была в православную.

42 Ниже он назван по имени: то был Henning Rudolf Horn. Родился он в Померании; отец и мать его были шведы. В описываемое время Горн был шведским генерал-майором и обер-комендантом всех крепостей в Ингерманландии. Нарву он защищал с замечательною храбростью и на предложение сдать крепость отвечал отказом даже тогда, когда неприятель, пробив стену, находился уже в бреши. Последствием этого была впрочем жестокая резня, которую Петру удалось прекратить не без труда. Ввиду сурового обращения Горна с одним пленным русским полковником самого его содержали у нас в плену тоже с крайнею суровостью. В 1707 г., тотчас после его обмена, король шведский назначил его генерал-фельдцейхмейстером. В 1719 г. он сделан членом государственного совета и возведен в графское достоинство. Умер в 1730 г. Жена его, Елена (рожденная Sperling), скончалась во время осады Нарвы; при описываемом разграблении города гроб ее был открыт и ограблен, а тело выброшено в реку, чему бедному Горну пришлось самому быть свидетелем.

43 У Юля: “из святаго святых” (в других местах алтарь называется “святилищем”).

44 В подлиннике: “красиво убранные и позолоченные”.

45 В подлиннике: “Stoel”, быть может, не клирос, а скамья для молящихся — наследие прежней лютеранской обстановки церкви?

46 “Пением” Юль без сомнения называет возгласы священника и диакона. [Речитатив дьякона не один только Юль называет “пением”. Вероятно в данном случае терминологически равноправны оба варианта: и “чтение”, и “пение”. Впрочем, возможны другая интерпретация. Справедливо предположить, что Юль совершенно прав и детален в своих наблюдениях, о чем, собственно и свидетельствуют его записки. В данном случае он очень точно записал впечатления от службы. Петь или читать текст- по большей части зависит от самого священника – некоторые именно “читают”, а ряд прочих полноценно “поют”. Между тем традиционно практиковалась своеобразная манера “чтения на распев”, интонационно более близкая классическому оперному речитативу, нежели обыденному ритмизированному чтению. И, если батюшка не в полную меру следовал канонам, бывало, что его весьма серьезно наказывали. Гавриил Добрынин описал подобный случай, когда ленивый священник оказался в тайной канцелярии именно по этой причине. Между тем, в том же абзаце далее по тексту, мы видим, что Юль разделяет чтение и пение, так что следует скорее согласиться с датским посланником, чем с комментариями его текстов - М. В. Вознесенский].

47 У кого не сказано.

48 Марфа Матвеевна (род. в 1664, ум. в 1715), вдова царя Феодора Алекеевича.

49 В 1718 г. сибирский царевич этот, Василий, замешанный в дело царевича Алексея Петровича, был сослан в Архангельск.

50 [Юль не совсем прав поясняя причины такого поведения Петра. Царь очень любил самые различные диковинки или “кунсты”, вроде часов с курантами или, купленного им для своей кунсткамеры, Готторпского глобуса. Его интерес простирался и на чудеса одушевленные, куда можно отнести лилипутов, которых самодержец собирал по всей России, великанов, коих числом двое, он выписал из-за границы и поженив попытался размножить, северных оленей и сопутствующих оным самоедов, узбекских песенников, приобретенной им коллекции заспиртованных младенцев, его увлечение патологоанатомией и тривиальное выдирание зубов и т. д. Сибирский царевич, вероятнее всего, естественным образом включался одной из ряда обыкновенных “чудес” которые обязан был иметь при себе всякий авторитетный двор, дабы все прочие дивились и завидовали– М. В. Вознесенский]

51 У Юля: “paa Sinckestocken” (т. е. раз Sinkebanken) — в буквальном переводе: “на скамье тупиц”.

52 В письме от 9 октября Юль заверяет Сехестеда, что стоящие кругом Нарвы русские войска могут выдержать бой с войсками любого иностранного государя, и выражает при этом мысль, что датский король давно бы изменил политику, если б имел верные сведения о состоянии царской армии и если б знал, каких потоков крови стоили шведам их успехи, не исключая и самых маловажных; по свидетельству Юля, в Европе слава о шведских победах крайне раздута; на самом деле они гораздо незначительнее, чем предполагают.

53 В подлиннике “Poluker”, множественное от “Poluk” (очевидно, болок).

54 Письмом этим от 5 октября 1709 г. Юль предостерегает Головкина против заключения мира со Швециею без ведома короля датского, которого-де он, Юль, застал в Берлине в твердом расположении и намерении (disposition og intention) разорвать сношения со Швециею. Головкину, при хорошо известной его проницательности, должно быть вполне ясно, замечает кстати Юль, что только потеря Шонии, Готланда и Блекингена отняла у Дании возможность оказывать дальнейшее сопротивление Швеции; поэтому если б в настоящее время Россия заключила с последнею отдельный мир, не выговорив возвращения Дании названных провинций, то Швеция по прошествии немногих лет была бы снова в состоянии объявить войну Дании или России (см. книгу писем Юля в Копенгагенском государственном архиве).

55 Первоначально рукою Эребо было написано: “так что урваться живым с (обеда), (убегая опасности) напиться до смерти, представляет чуть не уголовное преступление”. Оборот этот смягчен благодаря изменению, сделанному самим Юлем.

56 “О вере московитов”. Напечатана в Любеке в 1709 году лифляндским суперинтендантом Нильсом Бергом.

57 Вероятно, граф Чернышев Григорий Петрович.

58 Ни дня без строчки.

59 [Из электронного текста исключены несколько линий соответствующих размеров, демонстрирующих реальную меру длинны – М. В. Вознесенский]

60 “Manifestum August! II Poloniarum Regis in Poloniae Regnum reducis” (“Манифест Августа II, короля польского, в Польское королевство вернувшегося”) — обнародован в Дрездене 8 августа 1709 г.

61 Любекер Георг быстро сделал блестящую карьеру. В 1702 г. участвовал в битве под Клиссовом будучи ротмистром; в 1705 г. произведен в подполковники; в 1707 г. в генерал-майоры и пожалован бароном; в 1710 г. сделан генерал-лейтенантом, причем на него возложена ответственная задача защищать в отсутствие короля шведского Финляндию, препятствовать поступательному движению Петра в Остзейских провинциях и мешать дальнейшему устройству Петербурга. На высших должностях Любекер выказал однако не только полную неспособность, но и явную трусость, и шведы видели в нем виновника понесенных в Финляндии потерь. Вследствие этого он был приговорен в 1717 г. к смертной казни, но в 1718 помилован, впрочем в том же году умер.

62 Где стояли эти столбы — на самих бастионах или возле них, из дневника не видно.

63 Не Гордон ли Ашинтоуельский (af Achintoul) Александр, родом шотландец, полковник, затем бригадир, позже генерал-майор русской службы? Род. в 1669, умер в Шотландии в 1752.

64 При этом свидании между Петром и королем Фридрихом I заключен был (21 октября) наступательный и оборонительный союз.

65 В подлиннике: “на копейки”.

66 В подлиннике на поле против этого места следующая отметка: “крест этот (русские) должны носить на себе постоянно до самой смерти: потому-то во всей России не найдешь ни одного мужчины и ни одной женщины, на которых не было бы креста”.

67 Отметка на поле: “Пляска исполнялась для выражения радости по случаю избавления и освобождения от власти диавола (еще) одного человека и принятия его в лоно христианской церкви”.

68 Воспитатель Петра, впоследствии начальник ближней походной канцелярии, всешутейший Никита Моисеевич Зотов, Кокуйский патриарх, ближний советник и Ближней (Походной) канцелярии генерал-президент. Был пожалован графом, но титул этот не перешел к его сыновьям.

69 Нарва, как уже сказано, взята 29 июля 1704 г., а Ивангород капитулировал 6 августа, т. е. восемь дней спустя.

70 Гавриил Семенович Кропотов.

Текст воспроизведен по изданию: Лавры Полтавы. М. Фонд Сергея Дубова. 2001