ЖАК ДЕ ВИТРИ (ЯКОВ ВИТРИЙСКИЙ)

ТРИ КНИГИ ВОСТОЧНОЙ ИСТОРИИ

HISTORIA ORIENTALIS LIBRI III

622-1219

43. – Состояние общества в Палестине пред завоеванием Иерусалима Саладином.

1187 г.

(Около 1220 г.).

Три книги Восточной истории.

622-1219.

Когда Господь, предложивший себя искупительною жертвою, и взирая в своем милосердом сострадании на великодушие и терпение христианской армии, сжалился над ее долговременными страданиями, разверз пред нею врата Египта и предал в ее власть знаменитый город Дамиетту (т. е. в 1219 г.), мы оставались после [452] того долгое время, «восседая на берегах рек, которые орошают царство Вавилона, и проливали там слезы, воспоминая о Сионе» (Псал. 136, ст. 1); по причине своей малочисленности, мы не могли идти вперед против неприятеля, превосходившего нас числом, и не осмеливались оставить города. Многие из наших, худея и томясь от скуки в эти дни, угнали своим собственным опытом, как справедливы те слова Соломона; «Пожелания убивают ленивого, ибо его руки не хотят ничего делать» (Притчи, гл. 21,ст. 25): и слова пророка Иеремии (Плач, гл. 1. ст. 7): «Враги видели его (Иерусалим), и смеялись над его покоем». Но я, помышляя о том, как пагубна потеря времени, о чем говорит и Соломон (Эклес. гл. 33, ст. 28, 29): «Муки и наказание злому рабу, пошлите его на работу, чтобы он не был праздным, ибо праздность научает всякому злу», – я решился, вследствие размышления о священном Писании, сдержать свой ум, всегда наклонный, подобно злому рабу, к делам суетным и бесполезным, и которого мысли, беспрестанно терзаемое сердце, были часто перепутаны, чтобы приковать его узами прилежного чтения и не позволить ему заблудиться в мечтах своей фантазии. Так, ища для себя развлечения и воодушевленный желанием научиться чему-нибудь новому и неизвестному, я нашел различные книги в библиотеках греков, латин и арабов: случайно попались мне в руки рассказы о восточных царях, их битвах и их деяниях. Эти занимательные писатели, превознося суетно высокопарными похвалами людей, о которых я намерен говорить, и занося тщательно в свои сочинения рассказы о их битвах, победах, богатствах, о их могуществе и прошедшей славе, оставили потомству достопамятный произведения. Все это сильно воодушевило меня и вместе огорчило и опечалило; я упрекал своих современников за их небрежность и леность, ибо «сыны века сего умнее сынов света в своем роде» (Ев. Луки XVI, 8): первые из них употребили столько рвения и трудов к тому, чтобы описать преходящие деяния людей осужденных. В наше же время, напротив, не нашлось никого, или по крайней мере нашлось очень мало людей, которые предприняли бы рассказать и описать битвы, преславные победы и дивные дела Царя Небесного, на славу и хвалу того, кто один достоин хвалы и славы во все века. Действительно, у Товии (XII, 7) сказано: «Выгоду князя составляет то, чтобы хранить тайну князя, и славе Бога служит то, чтобы дела Бога были открыты и извещены всем»; а потому древние и святые отцы, имея всегда пред собою страх господень и пользуясь дарованным им талантом, употребили все старания и все прилежание к тому чтобы, во славу Господа и в назидание людей своего времени и их потомства, описать чудные дела Иисуса Христа, как те, которые он удостоил совершить сам лично, так и те, которые он исполнил чрез посредство своих святых. Во многих книгах, святые евангелисты рассказали деяния самого Христа, Лука – деяния апостолов, другие благочестивые люди – деяния и подвиги мучеников и исповедников, Иероним – жизнь восточных отцов, Григорий – западных отцов, Евсевий Александрийский оставил церковную историю, [453] а другие мудрые люди передали нам historia tripartita и другие события, совершившиеся от начала церкви господней. Но леность людей нового времени отказалась собирать вместе с апостолами крохи, падающие от трапезы Господа, и хранила глубокое молчание. Между тем и в наши дни Господь совершил дивные дела, достойные прославления и памяти людей, в Испании против мавров, в Пpoвансе против еретиков (альбигойцев), в Греции против отщепенцев, в Сирии против ... (пропуск в манускрипте), в Египте против сарацин, в отдаленнейших странах Востока против персов, ассириян, халдеев и турок. Потому я не хочу погребсти молчанием те многочисленные и те удивительные битвы нашего короля (т. е. Иерусалимского, Иоанна Бриэння), и те преславные победы, которые он одержал над своими неприятелями, чтобы кто-нибудь не упрекнул меня в неблагодарности к нему. Я желаю лучше, как та бедная вдовица, положив три или четыре монеты в кружку господню, лепетом своим воздать ему хвалу, нежели сохранить молчание и воздержаться от прославления его. В прежние времена, при сооружении храма, одни приносили золото, другие серебро, одни медь, другие шерсть гиацинтового цвета, пурпур, дважды крашенный сукна, тонкое полотно, а иные козью шерсть и овчину, каждый по своим средствам; так и я поручаю себя тому, кто смотрит более на намерение, нежели на результат, кто принимает в соображение не то, как сделано, но чем сделано, и кто сумеет извинить мою недостаточность, если я ему сделаю жертвоприношение не такое, какое желал бы, но какое мог.

Предмет, о котором я намерен рассуждать в этом сочинении, разделен мною на три книги.

В первой книге, очертив вкратце историю Иерусалима, я изложил в подробности дела Господа, которые он сподобил совершить в своем милосердии в странах Востока; я описал племена жителей, города и те местности, о которых, как я видел, упоминается всего чаще в различных писаниях; мне казалось это необходимым для большего уразумения обстоятельств, которые излагаются в них; а чтобы еще более расширить мой труд, я присоединил к тому подробности о многочисленных и различных особенностях этой земли.

Во второй книге, пробежал быстро историю новейших обитателей Востока, я перешел к рассказу о делах, которые совершил Господь в наши дни в странах западных; я описал главным образом различные ордена, как светские, так и духовные, и в конце книги приложил подробное рассуждение о порядке и обязанностях крестоносцев, и о пользе их пилигримства.

В третьей книге, возвратившись от истории Запада к Востоку, я начал с изложения событий, виденных моими собственными глазами, и которые Господь сподобил совершить, в своем народе и в войске христиан, после Латеранского Собора и до взятия Дамиетты. Да позволит мне Господь окончить вагу книгу завоеванием Святой Земли, обращением или истреблением сарацин и восстановлением восточной церкви. Внимательный читатель увидит ясно сам, [454] в какой степени мой настоящий труд, может послужить хорошим примером для тех, которые сражаются под знаменем Христа, как он будет полезен для утверждения веры, преобразования нравов, опровержения неверных, замешательства нечестивых, наконец для того, чтобы воздать хвалу людям добрым и побудить других следовать по их стопам.

В начале этой книги, после самого краткого очерка древнейших судеб Палестины, начиная от Авраама до Магомета, автор останавливается несколько на последнем, и затем прямо переходить в истории крестовых походов. Но он говорить весьма коротко о самых событиях и обращает особенное внимание на цветущее положение Иерусалимского королевства в первые годы его существования, и затем, приблизившись к концу XII века, рисует самыми мрачными красками то глубокое падение нравов самих завоевателей Палестины, которое было главною причиною поражения христиан и утраты ими Иерусалима, в 1187 году.

Между тем как виноградник Господа (Иерусалимское королевство) распространял от себя (в начале своего существования) сладкое благоухание до концов земли, древний змей, ядоносный дракон, враг человеческого рода, не мог долго переносить этих сладких благоуханий: видя преобразования, совершенные в восточных странах десницею Всевышнего, видя, как святая церковь делает во всем успехи, как распространяется богопочитание, как неверные смешаны и христиане превознесены, как возобновляются чудеса, как повторяются дивные подвиги, как небесный огонь, в день святой субботы на Пасхе, нисходит в церковь Воскресения Господня, как народ благочестиво стекается для празднования славы Бога и восхваления его благодеяний, как неверные покрыты стыдом и верующие радуются о Господе; смотря на все это с завистью, укрывшись в новый мрак от столь сильного света и пораженный сердцем в своей злобе на смерть, дьявол начал отыскивать тысячи средств, придумывать всякие ухищрения, чтобы тайно разлить свой яд, разрушить виноградник господень, «и посеять плевелы на поле господнем, пока пастухи спали» (Матф. XIII, 25).

Первоначально дьявол не мог найти себе помещения в местах сухих и безводных, то есть, посреди тех первых пилигримов, еще бедных, истощенных и утомленных продолжительными трудами; но наконец он увидел дом в полном спокойствие и свободным от всякой опасности, а людей предавшимися праздности, живущими безопасно в своем новом обиталище, посреди [455] увеличения сборов хлеба в масла, и наслаждающимися в крайнем изобилии всех земных благ; тогда дьявол, взяв с собою семь духов, более развращенных, чем он сам, вступил в тот дом с семью смертными грехами; и последовавшие события были горше предшествовавших, ибо язвы людей возобновились, их безумие породило порчу и гноение в ранах. Разжирев и растолстев, они сделались мятежными, и неправда этих безумцев вышла из среды их богатств и наслаждений. Господь их насытил, и они сделались прелюбодеями, и предались разврату в домах погибших женщин; они разлились как вода; они пустились в погоню за своими пожеланиями; они не перелились из одного сосуда в другой; они разлеглись в своей грязи, как вьючное животное ложится на свой помет: они заржали как лошади, и каждый из них преследовал с яростным жаром жену своего ближнего. Огонь ниспал на них, и они более не видали солнца, ибо они обратили глаза к земле, и сделались гордыми, заносчивыми, надутыми, наглыми, мятежными; раздирали друг друга и сеяли раздор между своими братьями; были злобны, преданы суеверию и святотатству, раздражительны и несправедливы, раздражены леностью и малодушием, ненасытны в своем корыстолюбии, согбенны от пьянства, отвратительны от разврата и мерзости, воры, похитители, убийцы, люди крови, предатели, не умеющие повиноваться ни своим родителям, ни своим старшим, без всяких привязанностей, без удержи, без всякого чувства сострадания, наконец, говоря словами пророка (Ос. IV, 2): «проклятия, ложь, убийства, грабительства и прелюбодеяние наводнили этот народ, и кровь пала на кровь». А потому и ад распахнулся широко; он приготовил помещение для всех преступлений и пороков и умножил свои нападения в бесконечность. Помыслы этих нечестивых людей были злобны во всякое время, и извратили все пути на земле; всякая добродетель и всякое благочестие исчезли в такой степени, благодетельность до того застывала все более и более, и между человеческими сынами встречали так мало веры на земле, что с трудом можно было найти кого-нибудь, кто отличал мирское от священного и чистое от нечистого. Все были увлечены в пропасть и хаос: в них не было ничего святого с головы до ног, и каков быль народ, таков был и священник.

И действительно, если начать с господней святая святых, в то время, когда почти весь мир, своими жертвованиями и своими приношениями и различными дарами, сделался данником прелатов церкви и людей, живущих в орденах, пастыри «сами паслись», собирая шерсть и молоко овец, не заботясь нисколько о душах, и подавая, напротив, своим подданным пример вероломства; эти откормленные кравы на горах Самарии перешли от бедности Христа к богатству, от его смирения к гордости, от его уничижения к тщеславию; они растолстели наследием Распятого, они обогатились и качали величаться, а между тем Господь сказал Петру: «паси овцы моя», и мы нигде не видим, чтобы он сказал: «стриги овцы моя». Таким образом, отыскивая своего, а не того, чего требует Иисус Христос, они сделались слепыми вожатаями слепых, и немыми псами, [456] не умеющими лаять. Имея вход во святая святых для молитвы и ключ к познанию, они однако ни сами не входили туда и не позволяли того желающим: жалким образом страдая от проказы Неемановой (Царст., IV, 5, 27), они сами устраивали повсюду по церквам скамьи продающих голубей и столы меновщиков, и могли сказать вместе с иудою предателем: «что вы дадите мне, если я вам предам его?» Таким образом, все любили подарки и искали одной выгоды; отнимали ключи у Симона-Петра, чтобы передать их Симону-Волхву, предаваясь чрезвычайной роскоши, разжирев в постыдной праздности, они пользовались «не только крохами, падающими со стола господина», но даже целыми хлебами и вкуснейшими яствами, чтобы тем откармливать щенков, которых они имели от своих презренных наложниц, и которые были презренны еще более этих последних.

Когда регулированное духовенство, заразившись ядом богатства, вознеслось чрезмерно и приобрело огромные владения, презирая своих старших, разрывая узы, соединявшие его с ними, и откинув эти узы далеко в сторону, оно сделалось неудобным для церквей и для прочего духовенства; ревнуя друг другу и обнося себя взаимно, к великому соблазну всего христианства, оно скоро перешло к публичной брани, к открытой вражде и почти к схваткам, к насилиям и к борьбе, не только на словах, но иногда даже на деле. Начав свое вавилонское столпотворение и отделившись друг от друга в смешении языков, оно не только распалось между собою, но, образовав партии, сеяло раздор между другими. Конечно, большое число среди духовенства, питая лучшие намерения и состоя из людей справедливых и богобоязненных, соблюдало спасительные правила и святые учреждения своего ордена, насколько то было возможно среди вихря; подобно зерну в куче плевел и лилии между тернием, оно, быв исполнено уничижения, проникнуто и уязвлено до глубины сердца сильнейшею печалью, не дозволяло себе ходить на совет нечестивых, не останавливалось на пути грешников и не восседало на зачумленных ложах. Но нечестие злых и злонамеренных одерживало верх, и их неправда была обильна до того, что часто они не боялись допускать к божественному служению тех, на которых их прелаты наложили запрещение и анафему, так что те, которые должны были бы радоваться с радующимися и плакать с плачущими, одни могли торжествовать, между тем как другие бедствовали. Вследствие того могущественные узы церковной дисциплины ослабли; миряне и зачумленные люди смеялись над приговорами своих прелатов и презирали грозное правосудие духовного меча. Действительно, аббаты, приоры, монахи и их продажные и жалкие капелланы, отбросив всякий страх господень, смело заносили свою косу на чужую жатву, соединяли тайным браком лица, не имевшие на то права или находившиеся в бегстве, посещали больных из корыстных побуждений, а не из благочестия, и приобщали святых таинств, не смотря на запрещение своих собственных священников; решили и вязали души, забота о которых нисколько не принадлежала им, в противность Богу и [457] определениям святых канонов, ибо сам Апостол сказал: «Кто ты, осуждающий чужого раба?» Относительно умерших, они допускали всех безразлично к погребению, не смотря на запрещение своих прелатов, и злоупотребляли правом приходской церкви, ибо «обязанность монахов плакать и молиться, а не совершать таинства над светскими людьми». И не только монахи, но также и монахини оказывались одинаково непослушными в отношении своих старших. Свергнув с себя иго повиновения, они выходили из монастыря, бродили по всем площадям и в своем нечестии посещали публичные бани вместе с светскими людьми. Все сказанное нами приведено не с тем, чтобы упрекать потомство, живущее ныне, за преступления их предшественников, но единственно для того, чтобы они, омыв свои ноги в крови нечестия, научились подражать добрым, проклинать и осуждать злых. Да уничижатся они вместе со Христом, воспримут на себя бедность, чистоту и благость, дабы, отказавшись от мира не по одному внешнему одеянию, могли «спасти души свои терпением».

Относительно мирян и светских людей замечу, что чем они были более знатны и могущественны, тем жесточе совращались с своих путей. Племя, исполненное превратности и коварства, дети злобы и развращения, люди распутные и преступившие божественный закон, происходящее от тех пилигримов. о которых я говорил выше, мужей благочестивых, угодных Богу и преисполненных благодати, как осадок происходит от вина, как грязь садится от масла, как плевелы отделяются от зерна и примесь от серебра; они наследовали владения, а не добродетели своих отцов, и злоупотребили земным достоянием, которое их отцы снискали ценой своей собственной крови, сражаясь мужественно во славу божию с нечестивыми. Их дети, называемые ныне пулланами (Автор выше объяснил происхождение этого названия: дети пилигримов, родившиеся в Палестине, назывались pullani потому, что, при недостатке женщин в Палестине, они были вывезены нарочно в огромном числе, преимущественно из Апулии (южн. Италия): другие же, по словам автора, производили это слово от pullus, цыпленок, ибо родившиеся в Палестине составляли младшее поколение, по сравнению с древними обитателями этой страны, сирийцами), вскормленные в наслаждениях, мягкие и женоподобные, привыкшие к баням более, чем к битвам, преданные всякой нечистоте и роскоши, носили, подобно женщинам, волнующееся одеяние и были украшены как храмы: кто знает, как мало смотрят на них сарацины, тому известно, до какой степени они трусливы, боязливы, малодушны и робки при встрече с врагами Христа. А потому, между тем как прежде сарацины трепетали, не смотря на свою многочисленность, в присутствии их отцов, пришедших в небольшом числе, как будто над ними разражался громовой удар, впоследствии, если бы с пулланами не были франки и западные народы, то сарацины, видя их трусость, боялись бы их не более как женщин. Заключая договоры с сарацинами, пуллане радуются миру с врагами Христа: они вступают в раздоры друг с другом по [458] самому ничтожному поводу, непрерывно производят междоусобия, очень часто просят помощи против христиан даже у врагов нашей веры и, не краснея, употребляют, во вред христианству, те силы и богатства, которые им следовало бы обратить против язычников во славу божию. Покрываясь и украшаясь листьями, как бесплодная ива, не приносящая плода, они так хорошо умеют скрывать свои мысли под звучными словами, что незнакомые с ними на опыте с трудом постигают вероломство их сердца и спасаются от обмана. Как люди подозрительные и снедаемые ревностью, они держат жен своих взаперти и следят за ними с такою заботливостию, что к ним с трудом могут являться их братья и их родственники; им запрещено ходить в церкви, быть в процессиях, слушать спасительное назидание божественного слова и делать все, что относятся к спасению души; они могут посещать церкви не более одного раза в году. Некоторые, однако, дозволяют им ходить в баню три раза в неделю, но под строгим надзором. Самые богатые и знатные между ними, чтобы казаться еще христианами и несколько извинить себя, ставят алтари рядом с кроватью своих жен, и приказывают читать для них обедню жалким капелланам и священникам ничтожным и невежественным. Но чем более тесно заключены их жены, тем более они стараются, при помощи всяких хитростей и выдумок, найти лазейку, чтобы обмануть мужей. Нельзя поверить, как научают их сирийские и сарацинские женщины колдовству, ухищрениям и мерзостям всякого рода. Сверх всего этого, пуллане не только не оказывают признательности, но даже угнетают всеми способами пилигримов, которые приходят издалека, из стран самых отдаленных, с большими издержками и претерпев тысячи затруднений, как по благочестию, так и из желания оказать им помощь. Они предпочитают вечно коснеть в праздности и предаваться плотским наслаждениям, нежели нарушить перемирие с сарацинами и сражаться против них. Пуллане страшно обогащались, заставляя пилигримов платить неумеренные цены в их гостиницах, обманывая и разоряя их при продаже вещей и при сделках всякого рода, наконец платя презрением и поднимая на смех этих сподвижников Христа, которые покинули родину из любви к нему; они преследовали их поруганиями и оскорблениями, называя западных пилигримов сынами Герноды, как будто бы они были глупы и бессмысленны ... (пропуск в манускрипте), и обращались с упреками к тем, к которым должны были чувствовать сострадание. Таковы, и еще хуже, извращенная злоба и злобная извращенность этих негодных людей, которые с радостию готовы на все худое, с восторгом совершают самые дурные поступки, и им на вечные времена уготована буря мрака. Они живут среди своих богатств, но скоро спустятся в преисподнюю ада. Но как мы проклинаем злобу нечестивых, сообразно словам пророка: «ужас овладел мною, когда я думал о нечестивых, оставивших наш закон»; и в другом месте: «я ненавижу их всею ненавистью, и они сделались моими врагами»; точно также мы хвалим о Господе добрых людей, если таковые найдутся между ними. Пусть [459] тот, кто прогневается на меня за сказанное, подумает, что тем самым он выдает себя и попадает в число тех, о которых я говорил.

Относительно тех, которые считаются уроженцами знаменитых городов, Генуи, Пизы, Венеции и других стран Италии, и которые живут теперь в Сирии, я замечу, что их отцы и предшественники, славно побеждая врагов Христа, стяжали бессмертное имя и вечный венец, но дети их были бы гораздо ужаснее для сарацин, если бы отказались от своей зависти и ненасытной корысти и не имели бы между собою бесконечных распрей и стычек. Но так как они борются и чаще, и охотнее друг против друга, нежели против вероломного племени язычников, и так как они предаются более своим торговым сделкам, нежели войне за Христа, то они радуют тем наших врагов, которые некогда трепетали пред их предками, людьми воинственными и отважными.

В Палестине есть еще один класс людей, которые с древних времен населяли эту страну, живя под управлением различных властителей, римлян, греков, латин и варваров, сарацин и христиан, и перенося долгое время в различных формах иго рабства; они оставались рабами, платили всегда подать, предназначались своими господами для сельских работ и другой низшей службы, не ходили на войну и были неспособны к военному делу, подобно женщинам, за исключением небольшого числа из тех, которые хотя не были вооружены и всегда изъявляли готовность к бегству, однако носили при себе луки и стрелы. Этот класс людей называли сурианами, или от имени города Сура (Тира), который с древних времен занимал первое место между городами Сирии, или от самого этого имени Сирии (Syria), вследствие замещения буквы у буквою и, ибо в древних писаниях они называются также сирианами. Эти люди в большинстве случаев без всякой чести, исполнены двоедушия, подобно грекам, хитры как лисица, лживы и непостоянны, преданы любостяжанию, изменники, падки на подкуп, имеют одно на языке, а другое в сердце, и вовсе не считают злом грабеж и хищничество. Делаясь шпионами за ничтожные деньги, они выдают тайны христиан сарацинам, посреди которых взросли; они употребляют язык последних предпочтительно пред всяким другим, и точно также развращены, ибо прежде они жили смешанно с сарацинами и усвоили себе их нравы. А потому, подобно сарацинам, они держат своих жен взаперти и закутывают как их, так и своих дочерей, в чадры; подобно сарацинам, грекам и почти всем восточным народам, они не бреют бороды, чрезвычайно заботятся о ней и обращают ее в предмет тщеславия, как знак возмужалости, как украшение лица, и видят в ней характер власти и славы человека. У латин евнухи, совершенно лишенные бороды, рассматриваются как люди, лишенные всякого благородства и вполне женственные; точно также сириане считают величайшим бесчестием не только совсем лишиться бороды, но даже потерять один ее волос. А потому послы царя Давида, которым Аннон, царь аммонитов, сбрил половину бороды в знак презрения к [460] их господину, не хотели уничтожать остального и укрывались в Иерихоне, пока их честь не возвратилась вместе с бородою. Балдуин, граф Эдессы (позже Иерусалимский король), отпустил себе бороду по восточному обычаю, потому что он женился на дочери знатного армянского князя греческой веры, по имени Гавриила; желая, при своей бедности, выманить у своего весьма богатого тестя деньги, он сказал ему, что, быв вынужден крайностью, он заложил свою бороду ростовщикам за весьма значительную сумму; тогда Гавриил, будучи вместе и огорчен, и изумлен, и желая сласти свою дочь и своего зятя от вечного срама, дал этому последнему тридцать тысяч византийских золотых, под условием обязаться не закладывать, более своей бороды, в каких бы обстоятельствах он ни находился и до какой бы бедности ни был доведен. В обыкновенных житейских отношениях сириане употребляют сарацинский язык; им же они пользуются для написания своих контрактов, договоров и для всех прочих случаев; но в божественном писании и во всех духовных делах они пользуются греческим языком: таким образом, при богослужении, их миряне, зная один сарацинский язык, ничего не понимают, между тем как греки, имея один и тот же язык для светского разговора и письма, понимают своих священников в церкви, служащих на языке литературном, который есть вместе и разговорный язык. Сириане вполне соблюдают обычаи и учреждения греков при божественной службе и во всех духовных делах, и повинуются им, как своим старейшим; относительно же латинских прелатов, в диоцезе которых они живут, сириане говорят, что они покоряются им не сердцем, но только устами и по наружности, и единственно из боязни к их светским баронам. Они имеют особенных греческих епископов, и ни во что не ставили бы латинские отлучения от церкви и всякие приговоры со стороны латин, если бы наши миряне сами не избегали всякого общения с ними относительно договоров и других необходимых связей. Сириане говорили между собою, что все латины сами отлучены и потому никого не могут связывать своими приговорами.

Сириане, как и греки, не допускают четвертого брака. Их священники и их диаконы хотя не вступают в брак, после своего посвящения, но удерживают при себе жен, с которыми сочетались прежде. Поддиаконство не считается у них священством. Малолетние у греков немедленно после крещения получают помазание от руки простых священников, что у латин дозволяется одним епископам и высшим прелатам, заменяющим в церкви господней место апостолов. Действительно, возложение рук апостолами сообщало именем святого Духа силу и утверждение, и [461] вышеупомянутое таинство у греков и сириан соответствует возложению рук. Субботний день считается у них столь торжественным, что никому не позволено в субботу поститься, за исключением святой субботы пред Пасхою. В субботу они отправляют торжественное богослужение, как в воскресенье, едят говядину и бражничают по обычаю евреев. Такое торжественное празднование субботы было осуждено латинами, с целью избегнуть всякого сходства с иудейством.

Епископ Яков Витрийский.

Historia orientalis Libri. III. 622-1219. – Кн. 1.

О жизни и сочинениях епископа Якова Витрийского см. ниже, в примеч. к ст. 64.

(пер. М. М. Стасюлевича)
Текст воспроизведен по изданию: История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Том III. СПб. 1887