СТАНИСЛАВ ЖОЛКЕВСКИЙ

НАЧАЛО И УСПЕХ МОСКОВСКОЙ ВОЙНЫ

ПРИЛОЖЕНИЯ

Жолкевский родился 1547 года в деревне Туринке под Жолквою ¹⁸⁸, имении родителя его. Окончив курс воспитания во Львове, поступил он в военную службу и был пожалован от Стефана Батория в Кастеляны Львовские. Сигизмунд III произвел его за усмирение жителей города Данцига в Напольные Гетманы. Впоследствии был он ранен под Бычинами и хромал от сего во всю жизнь свою. В 1596 году послал его Король усмирить Казаков. В деле сем поступил он с кротостью духа, согласил многие недоразумения и казнил только одного Наливайку, выданного ему Казаками же.

Отличные подвиги сии повредили ему на пути службы, ибо завистники его, а особенно Потоцкие, воспрепятствовали ему получить звание Коронного Гетмана, которое следовало ему в 1605 году. Когда Король не утвердил условия его с Московскими Боярами, то Жолкевский уехал в свои поместья. В 1618 произвел его Король в Коронные Гетманы и послал против Крымских Татар, ибо он объявил торжественно, что, не желая быть клятвопреступником, не станет воевать против Россиян.

В 1618 году, когда уже Жолкевскому минуло 70 лет от рождения, пожаловал его Король в Канцлеры и вручил Государственную печать. Но недолго пробыл он на дипломатическом поприще. В 1620 году напали Турки и Татары на Молдавского Господаря. Король, желая защитить его, послал к нему Жолкевского с 20.000 корпусом.

Знаменитый вождь сей встретился с 100.000 неприятелей и, не взирая на сие превосходство сил, прорубился сквозь сей корпус и вышел на берег Днепра. Здесь почитал он себя в совершенной безопасности, но конница его переправилась вдруг чрез реку. Сын сего великого мужа начал убеждать родителя своего искать спасения, но он отвечал ему: “Республика поверила мне всю армию и, спасая ее, погибну я здесь со всею пехотою”. Вскоре после сего был он убит под из цорою ¹⁸⁹ в то мгновение, когда держал в объятиях раненого сына своего. Впоследствии поставлена была на месте сем пирамида с следующею надписью:

Да возникнет из праха сего мститель! [622]

Голову сего знаменитого мужа, в знак великого торжества, возили несколько дней сряду по Константинопольским улицам. Дети его употребили весьма значительный капитал на выкуп тела родителя своего, а для получения головы должны были сделать еще большие пожертвования.

190 Жолкевский оставил от Регины Гербутовой дочери, сына Яна, взятого под Цецерою в неволю и выкупленного потом, также двух дочерей, из которых одна была в супружестве за Великим Коронным Гетманом Конецпольским, а вторая (бабка Яна Собеского) — за Даниловичем, Воеводою Русским.

* * *

Письмо Жолкевского о Московском походе ¹⁹¹.

От Коронного Гетмана Жолкевского к Е.В. Королю

Известившись об окончательной резолюции В.К. Величества, чтобы я служил В.К. Величеству в предприятии касательно Государства Московского, хотя я имел некоторые уважительные причины, предложенные мною В.К. Величеству, однако ж, так как прошедшего года, когда В.К. Величество изволили сообщить мне об этом предприятии своем чрез Его Милость Ксенза Референдария, тотчас объявил свою готовность служить В. К. Величеству, так равно и теперь, не взирая на то, что время изменило многие обстоятельства, помянутые уважения мои уступают воле и повелению В.К. Величества. По обязанности моей, обыкновенной готовности и долгу службы В.К. Величества, я охотно рад посвятить жизнь свою и все силы мои на эту В.К. Величества службу; в особенности же прошу в недостойных моих молитвах Господа Бога милосердно благословить это предприятие В. К. Величества. Я уверен, однако, что В.К. Величество о средствах и способах, необходимых для столь великого и смелого дела, изволите размыслить, сообщив и снесясь о том с Сенаторами, коих отменная верность и доброжелательство к особе Вашей, В.К. Величества известны. От этого, Милостивейший Государь наш, может зависеть многое; особенно же потому что на Сейме, в Общем Совете ничто не показывает, чтобы В.К. Величество настоящее свое предприятие изволили вести по предварительному согласию и намерению Сената. Думаю, что В. Величество слышите об этом и от [623] других, однако, я с моей стороны, поелику посвящаю себя на это служение, доношу о сем В.К. Величеству. Носятся также слухи в народе, что В.К. Величество из предстоящей экспедиции намерены искать пользы не столько для республики, сколько собственно для особы Вашей. А посему-то происходит, что злоречием исполнен не только черный народ, как я уже дал знать В. К. Величеству, но и здесь неблагоприятные слухи возникали между теми, кои собрались было в Красный Став, по удалении Людвига Вейера; да и везде между народом и даже между Сенаторами сих слухов не оберешься: как-то неприятно о сем говорят и жалуются на сей В.К. Величества замысел. По моему мнению, необходимо, по крайней мере, чтобы Сенаторы, как знатнейшие особы в государстве, знали бы о намерениях В.К. Величества и уничтожали тем народные мнения; ибо во всяком случае от хорошего расположения народа многое зависит. Сохрани Господи, чтобы дела не пошли бы тотчас по желанию; но хотя бы даже (чего дай Боже) пошло бы как наилучше, не вдруг, однако, может быть конец: проволочка же времени будет требовать больших издержек; от людей же недовольных трудно ожидать помощи: упоминаю о сем для предостережения В.К. Величества. По моему мнению, для окончания сего, одной четверти года, кажется, будет недостаточно; на дальнейшее же время потребно иметь наличные деньги. Ибо, ныне — дурные времена: ежели бы по истечении четверти года не стало наличных денег на другую, то кто может поручиться в том, что солдаты не сделают бунта; а потому на самом ходу предприятия пришлось бы отказаться. Не делали этого прежде Польские солдаты, и на моей уже памяти, заслуженного жалованья ожидали терпеливо, не взирая на великие труды и нужды, но в теперешнее время весь свет развратился. С теперешним предприятием сопряжена честь и здравие В.К. Величества,— поелику изволите присутствовать там своею особою, то и должен я заботиться о сем; а для того припоминаю В.К. Величеству, что поход этот великих требует сумм, которые трудно получить от людей недовольных. Если же, напротив, сделается известным и распространится в народе, что В.К. Величество ищете не увеличения собственного только достояния, но распространения областей Речи Посполитой, это возбудит в нем совсем иное расположение, нежели с каким теперь он слушает об этом деле: и также войско (которого список, составленный Подкоморием собственноручно, прислан им ко мне) В.К. Величество будете иметь на все более готовым. Не без основания сказано есть, что для Бога все возможно: неизвестно кому поможет: немногим или многочисленным? Однако, сообразуясь с ходом дел человеческих, и как проведший в войнах почти всю жизнь мою, ежели положить, чтобы до того дошло, чтобы миролюбиво (о чем должно стараться) и ничего бы не уладилось, а пришлось бы решить оружием, могу [624] судить о счастливом успехе, сколько знаю по преданности В.К. Величеству войска, о котором шло дело, и о чем не стану теперь распространяться. Я желал бы прибавить пехоты, в которой может быть великая потребность для гарнизонов, особенно при введении новой верховной власти. Здесь однако, В.К. Величество изволите принять во внимание отдаленность пути и, что уже далеко подвинулись мы в летнюю пору, и неизвестно, как скоро мы можем выступить. Я с моей стороны не терял до сих пор времени, уговариваясь с воинством, чтобы, получив за одну четверть, мы могли выступить в поход, не дожидаясь кварты за вторую, а теперь, по приказанию В.К. Величества, посылаю к тем, которые внесены в присланный ко мне реестр; ибо желаю лучше уговаривать их таким образом по одиночке (хотя это придется мне с большею затруднительностию), нежели созывать их всех вместе, что довольно опасно. Что только узнаю, по получении мною ответов, немедленно сообщу В. К. Величеству. До сих пор, однако, ничего хорошего от них не слышу: не имеют охоты выступить в скором времени, выставляя причиною не столько ожидание целый год заслуженного жалованья (в чем переуверит их теперь присланное от В. К. Величества обеспечение), но в особенности, как это будет перед новым хлебом,— опасаясь голода; во время жатвы они пошли бы охотно, ибо по истинне вижу их хорошее расположение. Не перестаю представлять им то, что В.К. Величество изволите предпринимать эту экспедицию не с таким намерением, как рассеивают злые люди, но с целию увеличения областей Речи Посполитой, что это будет не нападение на находящихся там братьев ¹⁹², но делается для собственной их же пользы, и что они безрассудной вспыльчивостью ничего не сделают; что В.К. Величество намерены основательно и милостиво обдумать как выгоды Речи Посполитой, так равно и награду за их терпение. Таковые речи склоняют умы солдат к готовности на эту В.К. Величества службу: что же касается жалованья, тем менее имею надежды, чтобы они остались довольными чем-либо другим, как только положенным Конституцией прошедшего Сейма. В.К. Величество изволите спрашивать мнения моего относительно Воеводы Брацлавского: остаться ли ему здесь на Украине ¹⁹³, или же он должен ехать с В.К. Величеством? Думаю, что ехать ему с В.К. Величеством весьма кстати: имея в сих делах хороший навык, он может служить В. К. Величеству хорошею помощию. Я уже в летах, и здоровье мое расслаблено всегдашними трудами, а посему ежели бы по воле Господней и пришлось бы которому-нибудь из нас умереть, то другой пусть будет всегда готов на службу В.К. Величества. Здесь же остается Воевода [625] Русский ¹⁹⁴, который хорошо знает Татар, бывал ранен холодным и огнестрельным оружием, бывал и при победах и при поражениях, и я уверен, что он будет уметь сослужить В. К. Величеству. Засим нижайшие услуги и проч.

Из Жолквы

11 Мая 1609.

* * *

Различные показания Историков о смерти Князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина ¹⁹⁵

Псковская летопись ¹⁹⁶

“Не по мнозе ж времени сотвориша пир дядья его, не яко любве ради желаху его, но убийства. И призваша, и ядоша и пиша. Последи же прииде к нему злаго корене злая отрасль, яко же древняя змия льстивая подоиде Княгиня Дмитреева Шуйского Христина Малютина дочь Скуратова... сестра Борисова жены Годуновы, иже отравою окорми праведнаго Царя Феодора и храбраго мужа,... яко мед на языце нашаше, а в сердцы меч скова и... прииде к нему с лестию, нося чашу меду со отравою; он же незлобивый, не чая в ней злаго совета по сродству, взем чашу, испить ю. В том часе начат сердце его терзати, вземше его свои ему принесоша и в дом. И призва отца своего духовнаго, исповеда ему вся согрешения, и причастився Божественных Тайн Христовых и предает дух свой Господеви”.

Ав. Палицын в сказании об осаде Троицкого Монастыря (стр. 203)

По двою месяцу пришествия его к Москве, мало поболев, страшный юноша ко Господу отъиде: но не вемы убо, како рещи, Божий ли суд нань постиже, или злых человек умышление совершися? Единый создавый нас се весть.

Рукопись Филарета ¹⁹⁷

Разболеся... на крестинном пиру, у К. Ив. Мих. Воротынскаго, егда крести сына своего К. Алексея(?), и тако едва дойде до монастырню пазуху, потом пустися руда из носа и из рта, и пребысть похищение смертное.

Летопись о Мятежах (стр. 177)

По приходе же Князь Михаила Васильевича начата наряжатися итти под Смоленск; и Яков Понтусов говорил безпрестанно, чтобы он шел с [626] Москвы, видя на него в Москве ненависть. По мале же времяни грех ради наших Князь Михайло Васильевич впаде в тяжек недуг, и бысть болезнь его зла безпрестани идеше бо кровь из носа. Он же сподобися покояния и причастия Божественных Тайн Тела и Крови Христа Бога нашего, и особоровавшись маслом, предаде дух свой, отъиде бо от суетнаго жития сего в вечный покой ¹⁹⁸... Мнози ж на Москве говоряху то, что испортила его тетка его Княгиня Катерина Князь Дмитрева жена Шуйскова; а подлинноль то, единому Богу сведомо, мняху бо все людие по той ненависти, что грех ради наших друг друга ненавидяху, и друг другу завидоваху, видяше кому Бог дает храбрость и разум, и тех не любяще, силою ж у Бога никому не взять, всяко бо званье от Бога честь восприимет, и власть дает Бог, кому хочет тому. Також и сему храброму Князю Михаилу Васильевичу дано от Бога бысть, а не от человек.

Записки Жолкевского (стр. 24)

Между тем, Скопин в то время, когда он наилучшим образом вел дела, умер отравленный (как сперва носились слухи) с согласия Шуйского, впоследствии ревности, бывшей между ними; после же расспросов оказалось, что он умер от лихорадки (ze febra umarl).

Берова Московская Летопись (стр. 167)

Храбрый же Скопин, спасший Россию при помощи Немцев, набранных им в Швеции, получил от Василия Шуйскаго в награду — яд. Царь приказал его отравить, досадуя что Москвитяне уважали Скопина за ум и мужество более, чем его самого. Вся Москва погрузилась в печаль, узнав о кончине великого мужа.

Сообразив со вниманием показания летописцев, мы находим следующее:

1) Два из них (сочинитель Псковской летописи и Бер) явно возлагают вину на Царя Шуйского.

2) Один (сочинитель летописи о мятежах) приписывает отравление невестке Шуйского, не упоминая об участии самого Шуйского.

3) Один (Ав. Палицын) не берет на себя разрешение вопроса: естественною ли смертию умер К. Скопин или нет?

4) Один (сочинитель Рукописи, принадлежавшей Филарету) вовсе не говорит об отравлении.

5) Один (Жолкевский) решительно говорит, что Скопин не был отравлен Шуйским.

Разберем теперь меру достоверности каждого из сих показаний. [627]

Отношения Псковского Летописца к Скопину нам неизвестны, но можно ли поверить на слово одному бытописателю и притом не Москвичу, а потому писавшему по слухам, и поверить тогда, когда мы знаем, что в то время действительно был всеобщий слух об отравлении Скопина Шуйским?

Бер бежал из Москвы, когда Шуйский взошел на Престол,— может ли он быть принят как беспристрастный свидетель в судном деле о Шуйском? Если нам будут отвечать, что мы уже видели пример его беспристрастия к Шуйскому (см. записки Жолкевского, прим. на стр. 47), то можно ли в сем случае допустить доказательство по аналогии: он был один раз к Шуйскому беспристрастен, а посему должен быть и всегда. К тому же заметьте, что здесь идет дело об отравлении кого? — Скопина, друга иноземцев, того, кто привел иноземцев, того, кто заключил с иноземцами союз, того, кто на иноземцев полагает надежды в спасении России ¹⁹⁹. Мог ли быть беспристрастен Бер, когда шло дело о Царе Шуйском и о Скопине? из коих первого имел (как мы видели) все причины не любить, а второго превозносить как героя, почти насчет всех его соотечественников ²⁰⁰. Был ли тогда в Москве Бер?

О Летописце, писавшем о мятежах, не нужно, кажется, упоминать, ибо он не обвиняет самого Царя Шуйского, но только невестку его.

А. Палицын, несмотря на то, что он был современник, не берет на себя (как мы видели выше) разрешение этого вопроса; мне кажется это обстоятельство довольно важным и клонится к пользе Царя Шуйского. Кто препятствовал А. Палицыну обвинять Шуйского? Шуйский не только уже не был Царем, но находился в плену.

Рукопись Филаретова дошло до нас, как известно, с приписками и заметками; странно, что ни сочинитель, ни поправщик (по некоторым известиям сам Филарет) не упоминает вовсе об отравлении, обстоятельстве столь важном.

Теперь остается оценить показание Жолкевского,— оно должно иметь сильный вес. Гетман был одной из важных причин падения Шуйского, он возмущал против него Русский народ универсалами3, он взял его в неволю,— все это показывает, что сношения Жолкевского с Шуйским были самые неприязненные. Отчего бы Гетману не сказать, что Шуйский отравил Скопина, если действительно так было? Но скажут: может быть, Жолкевский из каких-нибудь личных видов в сем случае оправдывает Шуйского. Может быть, Жолкевский хотел затмить образ смерти Скопина, чтоб показать свое равнодушие к этому происшествию, как будто бы Скопин [628] нимало не мог ему мешать. Решительно можно отвечать, что сего быть не могло: Жолкевский в своих записках выхваляет Скопина ²⁰¹; причин же неприязни к нему не имел никаких; несмотря на то, что Скопин и Жолкевский в двух противоположных сторонах были первейшими людьми своего времени, но между собою никогда не пришлось им испытать своих военных способностей: они ни одного разу не сразились, а поэтому между ними не могло существовать соперничества. На чем же могут быть основаны причины предубеждения против Скопина?

К упомянутым доказательствам добавим следующие соображения:

1. Известно, что для народа великие люди (особенно в ту минуту, когда на них возложены надежды всего Государства) никогда не умирают естественною смертию.

2. Если и была между Царем и Скопиным ненависть, то в критических обстоятельствах, в которых был Шуйский, вряд ли бы захотел он лишить себя такой опоры? Может быть, после совершенного изгнания Поляков, может быть тогда, когда бы Поляки уже не угрожали ему; — решился бы он поднять руку на победителя ему более не нужного. Но в минуту смерти Скопина вопрос был не в том — Скопин или Шуйский? Тогда еще висела над головою Шуйского гроза Польская и вопрос состоял в том, Кремль за Поляками или за Шуйским? Но кому как не Шуйскому, следователю по делу Царевича Димитрия, кому же как не ему знать, что смертоубийство скрыть почти невозможно; ему ли можно было наживать себе на руки такое дело, ему — наследнику Годунова, он близко видел, что такое нести на себе кровь ближнего, как неизгладимы кровавые пятна.

Предыдущее рассуждение ведет нас к заключению, что Скопин не был отравлен Шуйским, но умер естественной смертью от сильного кровотечения носом (Epistaxis, Haemorrhagia narium), которого тогда не умели унять; болезнь сия встречается и в наши времена, и несмотря на успехи Медицины, бывает иногда смертельной.

* * *

Письмо, писанное к Яну Петру Сапеге, в коем Самозванец За учиненную для него помащь делает великие обеты для Польши ²⁰²

Великими и важными обстоятельствами, особенно во время таковых возмущений в областях наших, мы приведены были выдерживать [629] различные не только набеги и опустошения областей наших от пограничных Государей, но и должны были сносить необузданную собственных подданных наших измену столь заразительную, что, без помощи и пособия обоих народов, трудно было бы оную уничтожить. Находясь в таком положении и зная, что границы областей Короны Польской почти соединены с Государством Московским, нашею отчизною и наследственным Государством нашим, мы обратились касательно помощи к знаменитой Короне Польской: представляя чтобы она в такие бурные времена воздержалась от неприятельских нападений на Государство, наказанное от Бога внутренними раздорами, но чтобы лучше по любви Христианской и соседственной, к дальнейшему укрощению своевольства (дабы впоследствии свет не имел такового примера) подали бы помочь от столь могущественного Королевства Польского; оба сии пункта нами получены: и они от насильственного завладения областей наших удержались. Итак, приняв во уважение надлежащим образом таковое доброжелательство знаменитого народа непобедимого Королевства Польского относительно нас и областей наших, мы предприняли и постановили свято,— утвердясь на престоле нашем, искать с Королевством Польским прочной дружбы и заключить ее постоянным образом. Что же касается теперешнего доброжелательства его, которое оказало нам в этом несчастии, не щадя для нас ни крови своей, ни же имущество, обещаем, и как несомненный долг на себя словом нашим Царским принимаем: Королю Польскому тотчас же по восшествии на престол дать триста тысяч золотых, а в казну Речи Посполитой в продолжение десяти лет будем обязаны давать ежегодно по триста тысяч злотых. Сверх того Королевичу также ежегодно в течение сего времени по сто тысяч злотых. Всю землю Ливонскую своим коштом обратно завоевать Короне Польской обещает. Также касательно Королевства Шведского собственным коштом нашим помочь Королю Польскому обещаем, и пока будет продолжаться эта экспедиция, 15.000 войска способного к бою из народа здешнего ставить будем обязаны; обещая притом против каждого из неприятелей Короны Польской помогать равным образом своими людьми, в чем и они нам против неприятелей наших помогать долженствуют. А так как между нами и Королевством Польским есть недоразумение касательно земли Северской, то мы не прочь от того (когда даст Бог благополучно воссядем на престол предков наших), чтобы вести о сем посредством великих послов наших переговоры; и ежели окажется, что действительно будет что-либо кому следовать, то (желая сохранить любовь и согласие) от должного отступать не будем; но лучше будем желать, чтобы каждый остался при своем. И на предбудущее время во всех выгодах Короны Польской и народа сего вспомоществовать обещаем, и все то, что добровольно на себя мы приняли, постоянно сдержать [630] обещаем; равно как удовлетворить всех обещаем и присягаем верою, совестию нашею и словом нашим Царским; также обещаем утвердить это, воссев на Престол, с согласием и подписью Думных Бояр наших. К чему ныне для большей достоверности собственною рукою подписались. Писано в стане под столичным городом Москвою, Июля 28-го дня (нов. стал.) 1610. Димитрий Царь.

* * *

Государя моего Милостивейшего.

Причины, по которым не так часто пишу к В.К. Величеству с донесением о том, что здесь делается, суть следующие: во-первых, для посланцев дорога небезопасна по причине разбоев; вторая причина, пока еще дела не решены, всегда питаюсь ожиданием; о предметах же сомнительных писать к В.К. Величеству не желаю. Каким образом пришел сюда, под этот острожек и под находящееся в нем неприятельское войско, я уже известил В.К. Величество. Так как предметом ожидания их (находившихся в острожке) была помощь вспомогательного войска, которую надеялись они получить от Князя Димитрия Ивановича Шуйского, то я, сколько позволяли тому средства, стеснил их, воздвигая около них городки, обставляя бдительными караулами, соделав для них выход совершенно невозможным, воспрепятствовав получение съестных припасов и возбраняя пастбища для лошадей. Беспрестанно также посылаемы были от меня отряды к Можайску для разведывания о Князе Димитрии, о чем старался тоже узнавать и посредством лазутчиков. Но я должен писать к В.К. Величеству кратко, опуская многое, ибо беспрестанно занят, не много остается мне времени для написания письма, да и В.К. Величеству, Государю моему Милостивейшему, не хочу причинить скуки чтением длинного письма. Я, однако ж, употребил Домарецкого, Львовского Подстольничего для написания им Подкормию Коронному даже и подробностей. Главные же обстоятельства суть следующие: Июля 3, часа два или три по полуночи, получил я известие, что Князь Димитрий Шуйский, выступивший из Можайска, ночевал в восьми от меня милях. С пятницы на субботу неприятель стянул к себе все силы, Московские и иноземные, какие только имел; войска чужеземного с Понтусом Делагарди и Эдуардом Горном находилось более, нежели пять тысяч человек, хорошо вооруженных и, как оказалось потом на деле, отличных [631] смельчаков. Московских же людей было слишком тридцать тысяч, немало было людей знатных и Воевод: Андрей Голицын, Данило Мезецкий, Яков Борятинский, Василий Бутурлин и другие. С таковыми силами они надеялись уничтожить войско В. К. Величества и намеревались сим же войском заставить снять осаду Смоленска. Я немедленно созвал к себе Полковников и Ротмистров войска В. К. Величества; по многим сильным и важным причинам (которых не привожу теперь, ибо далеко бы завело) не заблагорассудилось мне ожидать неприятеля; однако мне хотелось бы лучше провлечь до шестого Июля; по наступлении коего дня, поручив бы себя Господу Богу, намерен был попытать счастья. Итак, оставив часть войска при этом острожке со всею В.К. Величества пехотой и казаками, налегке, без повозок того же дня, т.е. 3-го Июля, под вечер я выступил к Клушину, где надеялся застать неприятельское войско, бывшее на расстоянии от нашего лагеря миль около четырех, мы шли всю ночь. На рассвете передовая стража по шуму лагерному приметила неприятельское войско, которое было ближе к нам, миновав Клушина. Мы же явились перед неприятелем неожиданно (ибо он не взял насчет нас ни предосторожности, ни же имел какого-либо известия) и застали бы его верно еще на постели; но как по причине дурной и тесной дороги войско не могло поспешить, то я должен был ждать час или более, покамест войско выбилось из худой дороги, а в это время проснулся уже неприятель, и увидела нас его стража. Таким образом, вчерашнего дня, 4 Июля, мы вступили с ним в бой, еще пред восхождением солнца: великою помощию для нас было, что неприятель пришел в смятение от нечаянного появления нашего, ибо он пренебрегал всеми нами по причине малочисленности нашей, а тем менее ожидал, чтобы мы, осадив достаточно здешний острожек, имели еще столько отваги, чтоб на них идти. Сначала против нас выстроились, в особенности иноземцы-Французы, вооруженные довольно хорошо, как прилично людям воинским: битва продолжалась по крайней мере три часа с переменным счастием. Можно почесть за диво в нынешнем веку (когда сражения решаются только натиском), что трудно было судить, чья сторона выиграла. Но Господь Бог по милосердию своему благословил, что после столь многих переворотов на их сторону и на нашу, неустрашимость и мужество войск В.К. Величества превозмогли неприятеля: сначала пустились в бегство Москвитяне, а потом и иноземцы. Воины В.К. Величества, рубя и поражая иностранную конницу, въехали на ее плечах в самый их лагерь, откуда потом прогнали ее в лес; однако пехота чужеземная стояла в боевом порядке при изгибе леса так, что сделать нападение на нее коннице было затруднительно. Моей пехоты и пехоты Старосты Хмельницкого не было и сотни, ибо остальную мы должны были оставить при лагере (т.е. под Царевым Займищем); а посему не было [632] никаких средств опрокинуть сих людей; кроме того, было несколько рот конных вооруженных Французов, но предводители их Понтус и Эдуард Горн ушли еще в первом порыве; Делавиль же оставался больным в Погорелой ²⁰³; следовательно, при них не было почти никого из начальников. Московские Воеводы: Голицын и другие также бежали; сам Димитрий Иванович Шуйский остался в острожке, устроенном им в продолжение одной ночи. Этот острожек и лагерь Шуйского соединялись со станом солдат иноземных. Согнав неприятельское войско с поля битвы, я стал обдумывать, каким бы образом с помощию Божиею можно было одержать над неприятелем совершенную победу. Коль скоро возвратились солдаты из погони, я хотел было приказать снова устремиться на лагерь иноземцев, но в то же время начали передаваться Французы по два и по три; обнадеживая меня в том, что и другие равно желают предаться милости В.К. Величества. Когда же я вступил с ними в переговоры, тогда Понтус и Эдуард Горн, скрывавшиеся до сих пор в лесу, возвратились опять в свой лагерь, и если бы могли, охотно бы прервали сии договоры; но солдаты воспротивились тому, ибо видели, что Москвитяне поуходили, и что их довольно перебито, а потому желали с нами согласия. Димитрий Шуйский также хотел было прервать сей договор и посылал к ним с неслыханными обещаниями, но ему в этом не удалось; иностранные солдаты сии принудили и Понтуса и Эдуарда Горна принять участие в этом договоре, который состоял в следующем: что все они должны остаться в совершенной как личной, так и относительно имущества своего, безопасности; желающим поступить на службу В.К. Величества — имеет быть позволено; а тем, которые захотят возвратиться в свое отечество,— учинить свободный пропуск: они же с своей стороны и начальники их присягою и рукоданием обет свой учинили, что никто из них против В.К. Величества, особенно же в войске Московском, оружия поднимать не должен. Димитрий Шуйский, приметив, что иноземцы договариваются со мною насчет его (их было несколько тысяч), не дождался окончания переговоров: из острожка, в котором он было окопался и укрепился с остальными удержавшимися при нем Московскими людьми, бросился с величайшей быстротой уходить в лес, находившийся там в недальнем расстоянии; наши пустились в погоню, а другие с иностранцами бросились в лагерь Шуйского, который был и обширен и изобилен: здесь между другими повозками осталась и собственная Шуйского карета; его сабля, шишак и булава были взяты. В преследовании, как обыкновенно то бывает, наибольше их погибло; Салтыков сказал мне, что видел между убитыми Якова Барятинского, Василий же Бутурлин взят в [633] плен. Также взят один разрядный Дьяк Яков Декудов, который только что привез из Москвы деньги для иноземцев: и действительно, в субботу, предшествовавшую сражению, он дал им десять тысяч рублей деньгами; а кроме сего, привезено было двадцать тысяч рублей в соболях и сукнах: каковые вещи, еще не разобранные, в лагере Шуйского захвачены нашими. И подлинно Пахолики — Погребищане (см. стр. 35) выжидавшие сего, получили великую добычу. Воины В.К. Величества понесли большие потери, как собственно сами, так и в лошадях, и для них необходима милость В.К. Величества касательно денежного на это пособия, посредством которого они могли бы оправиться. Каким образом кто отличал себя при этой службе В.К. Величества, я теперь никого называть не буду, ибо и без того, начиная писать, я полагал, что письмо мое будет коротко, но пришлось распространиться. Однако о всех вообще, не только я с моей стороны, но и самое дело свидетельствует, что при этой службе В. К. Величества стояли мужественно, как прилично то воинским людям: я уверен, что В.К. Величество изволите это принять от них благосклонно. Фалконетов при неприятельском войске было одиннадцать, из коих в мои руки дошло только семь, но и те с трудом были привезены, ибо я не имел на чем везти их; другие находятся здесь же между Ротмистрами. Хоругвей осталось несколько десятков, в числе которых и Бутурлина, начальствовавшего передовым войском, также хоругв самого Шуйского, весьма отличная штофная с золотом. В.К. Величество изволили писать ко мне, чтобы я Ивана Салтыкова отослал к В. К. Величеству. Догадываюсь, от чего это происходит: отец его думает, что он тяжело ранен; но Салтыков здоров и теперь, находясь со мною в этой битве, хорошо старался для В.К. Величества, равно как и другие в это время бывшие тут Московские Бояре. Теперь более ничего другого, только мои услуги В. К. Величеству свидетельствую.

Писано в лагере из Царева Займища 5-го Июля 1610.

Записка

Иностранцы, которые были в неприятельском войске: Немцы, Испанцы, Французы, Англичане, Шотландцы, все пришли сюда в лагерь В. К. Величества. Вчерашнего дня, после расстования моего с Понтусом, Англичане едва не убили его, так что убежавшие с ним Эдуард Горн и некоторые Финляндцы и Шведы насилу удержали это на него нападение за деньги, которые он у Москвитян взял, а им не дал. Понтус пошел к Погорелому с намерением взять с собою находящегося там больного Француза — Капитана Делавиля (Musier de la Ville) и пробиваться к границе Ливонской: он обещал и дал мне руку, что не будет служить у Москвитян; в Швецию также ехать не хочет, а желает направить путь в Нидерланды. Эдуард Горн [634] также просил меня весьма убедительно, чтобы я предстательствовал за них о исходатайствовании милости В.К. Величества.

В.К. Величеству небезызвестно, какую показал Пан Зборовский В.К. Величеству верность и готовность при вступлении в военную службу; сколь же много выиграли от того дела В.К. Величества, показывает также самое время. И в бывших здесь по сие время делах, равно и в данном теперь сражении, в коем по поручению моему предводительствовал правым крылом, отличился мужественным духом, совершенно шляхетным, и явил в себе осторожного воителя; почему и даю о доблести его должное удостоверение. А поелику по причине давнего отсутствия из дому (как иначе быть не могло), все у него перевелось, и теперь в битве понес немалую потерю, по сим причинам и, в особенности по слабости здоровья — думает ехать домой; нижайше прошу, чтобы В.К. Величество, благосклонно уважав столь ревностные и храбрые его заслуги, изволили порадовать его своею милостию и щедротой.

* * *

О виде и плане Смоленска

Приложенный вид Смоленска взят из весьма старой и редкой книги ²⁰⁴, изданной в Нюренберге на Немецком языке в 1637 году, Павлом Фюрстом (Paulus Furst) под следующим заглавием: Libellus Novus Politicus Emblematicus Civitatum oder Neiuen Politischen Statt: und Emblematabuch. Из предисловия видно, что сочинитель этой книги был какой-то Daniel Meissner.

Трудно ручаться за верность рисунков, входящих в состав такого рода собраний, но сколько можно судить по дошедшим до нас описаниям Смоленска, и по сравнению с планом сего города, должно полагать, что этот вид сделан верно, число башень совершенно сходно с числом башень же, показанных в плане, направление улиц, небольшое мостовое укрепление, лежащее за Днепром, все это весьма сходно с планом, хотя сей последний почерпнут из другого сочинения ²⁰⁵ и принадлежит совершенно другому автору. Фюрст издал свою книгу в 1637 году, но весьма вероятно, что вид Смоленска сделан гораздо прежде, а именно, в первых годах XVII столетия, посему-то и не находим мы в оном крепостцы или укреплений Сигизмунда III; крепостца сия показана на плане.

* * *

1. Показания Польских ученых:

а) Первейший Польский Историк Нарушевич говорит в истории Ходкевича Т. I. стр. 427: “Сей драгоценный манускрипт находится в библиотеке Залусских № 601 под следующим заглавием: Начало и успех Московской войны в царствование Е.В. Короля Сигизмунда III под начальством его милости Пана Станислава Жолкевского, Воеводы Киевского, Напольного Коронного Гетмана; писан самим его милостию паном Гетманом Жолкевским и с собственной его руки переписан”.

б) Немцевич также признает беспрекословно собственные записки Жолкевского в своей истории Царствования Сигизмунда III (которая у Поляков считается классическою) и беспрестанно ссылается на оные ²⁰⁶.

в) Ф. Сярчинский в сочинении своем: Изображение века царствования Сигизмунда III говорит следующее: “Жолкевский оказал заслугу и литературе нашей: как свидетель всех действий, участник и предводитель в войне Московской до самого взятия в 1611 году Смоленска, он точным образом описал нам ее Историю и оставил в рукописи”.

г) Свенский в своем Описании древней Польши, издание второе Т. II, стр. 378 говорит следующее: “Музы не были чужды для Жолкевского: он любил заниматься чтением, сочинениями и науками, он на отечественном языке написал комментарии о войне Российской им веденой; рукописи сего комментария находятся до сего времени в некоторых руках”.

2. Незабвенный наш историк Карамзин ссылается весьма часто на сию же рукопись, называя оную рукописью Жолкевского; хотя ее не было у Карамзина под руками, но она была ему известна по сочинениям [636]

Нарушевича и Немцевича, и он, как видно по его частым указаниям, нимало не сомневался в ее подлинности.

3. В рукописи нет описания данного Гетману обеда Московскими Боярами, на коем он раздарил все что имел ²⁰⁷; не упоминается о встрече и пышном приеме, сделанном ему по приезде в Смоленск из Москвы ²⁰⁸; не сказано ни слова о представлении им Королю несчастного Шуйского. Если б сочинил сии записки кто другой, то, без сомнения, описал бы сии обстоятельства, но со скромностию и достоинством Гетмана не совместны были описания такого рода.

4. В рукописи встречаем мы несколько раз объяснение сокровенных мыслей Жолкевского, описание того, что происходило на совещаниях его с Королем, бывших без свидетелей,— кто мог знать об этом, как не сам Гетман? Жолкевский, как кажется, обратил свое внимание на это обстоятельство и, говоря о себе в третьем лице следующую фразу СПб. списка: “Гетман посылал к Е.В. Королю”, во втором списке он переделал таким образом: “Гетман, сколько мне известно, хотя посылал к Е.В. Королю” и проч., чтоб придать более естественности своему рассказу (см. стр. 44).

5. В слоге писем и донесений Гетмана (см. приложения) и в слоге записок примечается большое сходство: в сих последних, особенно в Варшавском списке, слог, правда, более отделан, но не надо терять из виду, что донесения и письма были писаны в походе наскоро.

Кажется, приводимых доказательств достаточно для удостоверения, что печатаемые записки были написаны действительно самим Гетманом.

Теперь остается нам определить, когда именно были написаны сии записки; хотя ни на одной из рукописей не выставлено года, но очевидно, что записки написаны в 1611 году, несколько времени спустя по выезде Гетмана из России ²⁰⁹, ибо мы находим в них следующие слова (см. стр. 7): “Две родные сестры из фамилии Скуратовых были одна за Борисом (Годуновым), а другая за Князем Дмитрием (Шуйским), которая и теперь находится здесь (т.е. в Варшаве) с своим мужем”.

Известно, что Шуйские привезены в Варшаву в Октябре 1611 года, откуда они чрез несколько времени были отправлены в Гостинский замок, где и кончил жизнь свою Василий (10 Сентября 1612 года); там же умерли и братья его. [637]

Что повествование сие написано действительно в 1611 году, можно вывести также из следующих слов Жолкевского (см. стр. 12): “притом он требовал, чтобы Гетман снесся о сем с Воеводою Брацлавским (который недавно умер), бывшем в то время Старостою Каменецким...”.

Известно, что Ян Потоцкий Воевода Брацлавский умер в 1611 году 29 Апреля, во время осаждения Сигизмундом III Смоленска ²¹⁰.

Комментарии

187 Это известие подчеркнуто: из Царствования Царя Михаила Феодоровича, Г-м же Берхом взято оное из следующей книги: изображение века царствования Сигизмунда III, Ф. Сярчинского. Львов, 1828. О роде Жолкевских находятся подробности во 11-м томе Orbis Polonus, в статье Linea Familiae Lubicz, стр. 193.

188 Замечательно, что в 1707 году жил Петр I четыре месяца, с Января по Май, в Жолкве.

189 7 Октября 1620 года.

190 Это сведение почерпнуто из следующей книги: Opis starozytney Polski przez Tomasza Swieckiego. Warszawa, 1828.

191 Рукопись, с которой сие письмо была напечатано, находилась в библиотеке местечка Пулавы (в 3 вер. от Варшавы), принадлежавшей фамилии К. Чарторижских; во время мятежа 1830 года, все драгоценные рукописи и фамильный Архив были вывезены в Галицию.

192 Т.е. Поляков, находившихся уже в России, коими предводительствовали Ян Петр Сапега, Кн. Ружинский, Зборовский и пр.

193 Или на границе.

194 Гульский.

195 Polskiego tlumaczenia artykulu tego (о smierci К. Skopina-Szuyskiego) tu niema, albowiem tresc jego moze byc ciekawa tyiko dia Rossyan.

196 Карамзин т. XII, стр. 166. прим. 524.

197 Карамзин т. ХII, стр. 167. прим. 524.

198 Здесь упоминается летописец о погребении.

199 В особой статье я надеюсь доказать, что потеря Клушинского сражения произошла от измены иноземцев, т.е. Шведов, Французов и проч.

200 Московск. Лет. Бера, стр. 167, 280. 3) См. записки Жолкевского, стр. 38.

201 См. записки Жолкевского, стр. 16.

202 Оригинальное письмо (с печатью и подписью) отыскано Когновицким между рукописями, хранившимися в Архиве Рожанском (местечко в Царстве Польском в 89 вер. от Варшавы).

203 Погорелое городище, древний город, ныне село в Тверской губернии.

204 Эту книгу сообщил мне Действительный Член Общества Истории и Древностей Российских М.Н. Макаров.

205 Dzieie narodu Polskiego za panowania Wladyslawa IV. przez K. Kwiatkowskiego. W Waszawie, 1823.

206 Здесь кстати сделать следующее замечание: Самозванство Димитрия в полной мере признано и обличено Гетманом, который приводит на то важные доказательства; Немцевич в своей жизни Сигизмунда III, везде слепо следуя рукописи Жолкевского, отступает от оной, когда дело идет о самозванце; желая затмить сие дело каким-нибудь образом и заставить думать, что самозванец был действительно Царевич Димитрий, он не только отступает от рассказа Гетмана, но одно его доказательство преходит молчанием, а другому дает превратный смысл. Кто желает в сем удостовериться может сличить показания Гетмана-современника со следующими словами Немцевича-историка о сем же обстоятельстве: “По совету Шуйского назначенный в Польшу послом Афонасий (?) Безобразов приезжает в Краков с двояким поручением: заключить союз с Королем Сигизмундом и просить для Царя руку Марины Мнишек, дочери Воеводы Сандомирского. Человек этот (Безобразов) был искусный, опытный уже в посольствах, но тайным образом совершенно преданный стороне Шуйских. Изложив на публичной аудиенции содержание своего посольства, скрытным образом стал рассеиваить подозрения, что Димитрий не был тем, за кого выдавал себя; но шепоты сии как Королю, так и Мнишку не казались заслуживающими вероятия тем более, быть может, что увидели намерение посла действовать соответственно другим, предпринятым им видам”. Т. II. стр. 270.

207 Дневник Маскевича, стр. 51.

208 См. Кобержицкого. Кн. I, стр. 354 и Жизнь Яна Петра Сапеги. Т. II, стр. 267.

209 Жолкевский оставил Королевский лагерь (расположенный под Смоленском) в Апреле 1611 года, (Kobierzycki. 396) и отправился в свои поместья. Когда семейство Шуйских было в триумфе представляемо Королю, по приезде его в Варшаву, Гетман находился тогда в сем же городе. См. Pamietnik Lwowski, 1818 г. № 3.

210 См. Orbis Polonus. т. II, стр. 403. Книга сия издана Окольским и напечатана в Кракове в 1641 году.

Текст воспроизведен по изданию: Рукопись Жолкевского // Львовская летопись. Русские летописи Т. 4. Рязань 1999