ДОН ХУАН ПЕРСИДСКИЙ

КНИГА ОРУДЖ-БЕКА БАЯТА - ДОН ЖУАНА ПЕРСИДСКОГО

КНИГА ВТОРАЯ

Глава восьмая,

В предыдущей главе речь шла о событиях на грузинском фронте: царь Мухаммед Худабенде возвратился в Казвин, где он собрал армию в 20 тысяч конных. Выступив маршем, он имел слева провинцию Гилян на Каспийском море, справа — Шираз и Кашан. Потом, пройдя область Мазендеран и города Семнан, Дамган и Вистам, он прибыл в Себзевар — первый город на западной границе области Хорасан. Отсюда царь послал приказ и предписание правителю этого города, управлявшему от имени принца Аббас-мирзы, чтобы он оставил свой пост, но получил отказ. Тогда царь приказал захватить город, и, используя лестницы, его солдаты вскоре ворвались в крепость, захватив правителя в качестве пленника. После этого они отрубили ему голову. Следуя дальше, армия увела с собой гарнизоны, обнаруженные в Нишапуре, Мешхеде, Туршизе и Турбат-и Хайдери, в то же время наказывая тех правителей городов, которые не проявляли лояльности к царю: вскоре армия прибыла в Герат — сильно укрепленное место, расположенное на высоте, защищенное стенами и каналами-рвами, наполненными водой из ручьев, так как в прошлом Великий Тамерлан полностью отстроил город.

Теперь Аликули-хан Шамлу в Герате держал молодого принца Аббас-мирзу в своей власти, и в действительности он был главной причиной всех бед. Как уже отмечалось выше, Томас Минадои полностью позаимствовал сведения об этих и других событиях из турецких источников, а о событиях в Герате он был плохо осведомлен, и поэтому то, что я расскажу, сильно отличается от того, что он написал в своей «Истории». Но факты именно таковы, какими я их подаю, так как мой отец присутствовал там лично в то время, а с ним и многие наши родственники.

Аликули-хан тогда, как оказалось, держал Аббас-мирзу в полном своем подчинении, принца, бывшего вторым наследником шаха [108] Мухаммеда Худабенде, принца, который не мог еще, по причине своей молодости, определить сущность собственной политики. Намерением Аликули-хана было повлиять на принца так, чтобы он, Аликули-хан, оставался фактически независимым регентом великой западной провинции Хорасан и чтобы всегда демонстрировал свою непокорность шаху, а это в Персии считается тяжким преступлением и влечет за собой немедленное наказание. Намереваясь наказать его за преступления, шах вместе с принцем Хамза-мирзой тогда дошел до Герата, города, который теперь осадила царская армия: шах, как было сказано, уже расправился со многими мятежниками, когда проходил по этой земле. Но Герат, надежно сооруженный, был хорошо защищен, и осада длилась три месяца, ибо Аликули-хан хорошо снабдил крепость провизией. Дела шли неблагоприятно, и стало очевидным, что взять Герат невозможно: далее пришли вести о том, что султан Мурад вновь готовится к захвату Западной Персии. Таким образом, самым благоразумным было оставить осаду Герата, по крайней мере, на время. Причина настоящего положения дела была, однако, хорошо понята всеми придворными. Они видели, что кампания с самого начала была плохо руководима и какие огромные суммы потрачены бесполезно, и относили это целиком на счет Мирзы Салмана, великого везира, который с самого начала убеждал шаха предпринять этот неудачный поход.

Тогда придворные собрались, чтобы держать совет, и возложили дело на некоего человека по имени Шабдах Султан ²⁰⁸. Под предлогом сделки, которую необходимо было заключить с везиром, он вошел к нему и тотчас заколол его насмерть. Мятеж среди войск вскоре был подавлен, и шах с принцем Хамза-мирзой, повернув назад из Герата, двинулись маршем прямо в Казвин, в столицу. Томас Минадои сообщает в своей «Истории», что Мирза Салман отдал одну из своих дочерей в жены принцу Хамза-мирзе, так как у него был честолюбивый план, чтобы его внук и правнук после этой женитьбы могли оба стать царями Персии. Отсюда следует, что он советовал царю взять на себя кампанию в Герат, с тем чтобы он мог добиться заключения в тюрьму или смертного приговора Аббас-мирзе. Минадои утверждает, что, когда царская армия достигла Герата, принц Аббас написал прямое объяснение своему отцу и брату, из которого измена Мирзы Салмана — или Салмаса, как Минадои всегда неверно называет его, — становилась очевидной. Таким образом, мирное соглашение оказалось возможным между принцем, его отцом и старшим братом; и затем последовал приказ отрубить голову везирю. Но все, сообщенное Минадои, противоречит в действительности происходившему, ибо Мирза Салман никогда не отдавал дочь в жены принцу Хамзе. И Хамза-мирза не достиг тогда еще возраста, чтобы вести [109] войну. И Мирза Салман не был обезглавлен по приказу царя: в действительности все происходило так, как я об этом уже написал.

Но продолжим. Как уже отмечено, султан Мурад, услышав, что царь Персии целиком поглощен в Герате делами сына, принца Аббаса, назначил Фархад-пашу командующим армиями на персидском фронте, приказав продолжать войну в Грузии. Также он должен был теперь сделать попытку взять штурмом город Ереван, где правителем был Токмак-хан. Фархад-паше далее было приказано удержать и сильно укрепить дорогу из Карса в Ереван: и он должен был послать помощь войсками в Тифлис. Что касается недавних дел Менучихра — которого теперь называли Мустафой, — Фархаду-паше было предписано на время закрыть глаза на сделанное грузинским принцем, чтобы он не пошел против турецкой армии в будущих кампаниях, так как в будущем году султан намеревался атаковать Тебриз. Турецкая армия была теперь собрана: Фархад-паша оставил Константинополь и достиг Эрзурума, где был дан краткий отдых и состоялся общий смотр. Из Эрзурума армия выступила в Каре, и по пути паша решил, что некий замок, расположенный на важном горном перевале и известный туркам как Акче-кала («Серебряный замок»), должен быть сильно укреплен. Здесь был оставлен один из военачальников с достаточным количеством артиллерии и 400 воинами. Из Карса, где были оставлены свежие силы, армия двинулась и наконец достигла Еревана. Этот город расположен около очень высоких гор, которые большую часть года покрыты облаками и льдом, хотя внизу в долинах есть прекрасные пастбища для скота и великолепные нивы и пашни. Земля вокруг хорошо орошается водой из притоков, которые текут в Араке.

По пути в Ереван были взяты города Нахичевань, Меренд и Суфиян; и Фархад-паша беспрепятственно, без единого достойного упоминания инцидента, обосновался вблизи Еревана и приступил к осаде этого города: защита была возложена на храброго воина — Токмак-хана. Персы, однако, не могли оказать достаточное сопротивление из-за очень большой разницы в живой силе. Грузины тоже не могли оказать помощь, ибо были заняты обороной Тифлиса: нельзя было ждать помощи от шаха Мухаммеда Худабенде и принца Хамзы. Так что волей-неволей Ереван должен был пасть, но капитулировал на условиях, которые с готовностью представил Фархад-паша, и Токмак затем эвакуировал город. Вступив во владение, Фархад-паша тотчас приступил к сооружению крепости на том месте, где Токмак выстроил свой дворец и развел прекрасные сады, так что на их месте появились сильные укрепления. Ереван теперь был отдан под командование Синан-паши, сына Чигалы, и Хасан-бека, сына Джанбулат-хана, в качестве второго начальника города; и достаточное количество артиллерийских орудий, и 8 тысяч человек были отданы под командование Синана, сына Чигалы. Фархад-паша после этого вернулся из Еревана в Эрзурум  [110]

Ереван — большой город, столица провинции, но в наши дни вот уже несколько лет им владеют турки. Первоначально действительно его всегда считали принадлежащим Персидской империи: здесь достаточно отметить тот факт, что он попал под власть османов, хотя ему следовало бы, конечно, оставаться неотъемлемой частью Персидского царства. Ереван лежит на границе Грузии, к северу от него расположен город Тифлис и Калдеран — богатая лугами земля (ниже слияния рек Араке и Кура). По направлению к тропику Козерога (к западу) лежит город Ван, с озером Ван, которое в древности было известно как море Маркиана.

Как только Токмак-хан повернул от Еревана со своим гарнизоном, он собрал вместе войска, которыми мог командовать, и начал рейд по всей соседней области, в один день предавая мечу по сто человек турок, в следующий — двести, большинство из которых были посланы из ереванского форта для овладения близлежащими землями либо для добывания провизии. Именно в этот сезон случилось событие, ставшее почти насмешкой, хотя достаточно неприятное для султана Мурада. С тем, чтобы показать Менучихру, что султан вполне уверен в его лояльности, Фархад-паша получил приказание отправить 30 тысяч дукатов под его охраной — сокровище, которое он, Менучихр, должен был конвоировать как единственный человек, хорошо знакомый с горными переходами, в Тифлис, где деньги должны были быть вручены турецкому командиру крепости для платы гарнизону. Менучихр поспешно принял поручение и выступил по дороге в Тифлис вместе с охраной и носильщиками казны. Однако ему случилось столкнуться с изменником Симоном, и Бог вложил в их сердца сознание вины из-за постыдного обращения в ислам. Раскаяние нашло на них, их суровые сердца смягчились, и после долгого совещания друг с другом они твердо решили перебить стражников и носильщиков сокровищ и, таким образом, завладеть деньгами. Это великолепное намерение было тотчас приведено в исполнение, и двое грузин бежали, а о турецкой казне больше никто не слышал и никто ее не видел.

Новость о случившемся вскоре достигла Эрзурума, и Фархад-паша, с возможно меньшей задержкой, послал Хасан-пашу оказать необходимую помощь гарнизону Тифлиса. Взяв с собой эскадрон отборных воинов, которые могли дойти маршем из Эрзурума в Тифлис за двенадцать дней, он отправился и, не встретив по дороге никаких препятствий, привез в Тифлис из Эрзурума 40 тысяч дукатов. Дела, таким образом, были улажены: затем Фархад-паша собрал значительные силы, которые могли бы отомстить за оскорбление, нанесенное ему Менучихром и Симоном. Турецкие войска исходили все земли Менучихра вдоль и поперек, разорили всю округу, но не встретили никакого сопротивления.

Наступила весна 1584 года: шах Мухаммед Худабенде и его сын Хамза-мирза начали готовиться к маршу в Тебриз с большим числом войск. Узнав об этом, Фархад-паша, со своей стороны, немедленно [111] запланировал усилить фортификации в Хое и перебросить в это место 8 тысяч человек с 200 небольшими орудиями под началом Али-паши из Греции. Далее, этот Али-паша получил приказание укрепить Шейтан-кале — что на их языке означает «Замок Дьявола» и который является сильным укреплением, лежащим в десяти милях от Хоя. Затем Фархад-паша пошел со своей армией в Туманис, который Симон недавно разрушил, — в городе не было ни одного орудия, с помощью которого люди могли бы защищаться. Под наблюдением Фархад-паши Туманис был сильно укреплен и расширен: гористая местность в ущельях перевала была срыта и сровнена; было заложено основание огромной крепости с длинными стенами, которые окружили место так, что оно могло теперь вмещать гарнизон в 12 тысяч человек. В центре этого нового форта они соорудили огромную башню, разместив на ее башенках двести артиллерийских орудий. Это укрепленное место теперь господствовало над пограничным переходом из Армении в земли Грузии: поэтому все земли, окружавшие Туманис, получили достаточную защиту. Далее дорога, по которой по мере необходимости мог быть послан конвой в Тифлис, была также защищена: чтобы доказать, что это было так, как тому и следовало быть, Фархад-паша немедленно отправил Ризван-пашу в Анатолию вместе с пашой из Кара-Амида (т. е. Диярбакыра из Месопотамии) во главе 20 тысяч войска, которое за один день дошло из Туманиса в Тифлис, доставив казну и необходимое продовольствие. Одновременно был смещен правитель Тифлиса, и туда был послан Багли-паша для командования. Обратный марш войск в Туманис прошел без инцидентов.

Именно в это время Давид, брат Симона, явился к Ризван-паше, только что вернувшемуся из опустошенных земель Менучихра, показав свою лояльность султану Мураду, что доставило удовлетворение этим двум турецким пашам, так как Ризван гордился тем, что его использовали в качестве союзника и советчика. Симон, как только получил известие о том, что сделал его брат Давид, послал шпионов на разведку в лагерь Ризван-паши, но они принесли ему ложную информацию, сообщив, что турки немногочисленны. Симон после этого выступил маршем и, атаковав турок в лагере Ризван-паши, сперва привел их фланги в большой беспорядок. Весть об атаке достигла лагеря Фархад-паши, который, подняв под ружье своих воинов, пришел на помощь Ризвану, так как оба паши считали, что вся персидская армия пошла на них с самим шахом во главе. Благодаря замешательству и панике среди войск Симон получил возможность отступить, пока турки не узнали, как незначительны были силы атакующего их врага. Симон на деле предпринял эту демонстрацию со своими малыми силами, намереваясь, если возможно, отвлечь своего брата Давида от турецкого альянса, или, по крайней мере, испортить новую дружбу между ним и Ризван-пашой. Симон, однако, вскоре понял, что у него слишком мало людей, чтобы выполнить это намерение, и действительно, враг имел такое преимущество по [112] численности, что Симон сильно рисковал быть окончательно разгромленным. Он отдал приказ об отступлении, причинив ущерб, какой мог, но опоздал, так как в конце сражения оказался на грани захвата в плен. Позднее оба турецких лагеря пришли в спокойное состояние, и правда об этом инциденте стала известна.

Наступала зима, и Фархад-паша, оставив Хасан-пашу с гарнизоном в 8 тысяч человек в новой крепости в Туманнее, приготовился к отправлению. Он, однако, твердо решил, что будет целесообразным по пути домой подать еще один пример и снова опустошить земли мятежника Менучихра. Поэтому он направил всю турецкую армию на зимовку в эти местности перед тем, как выступить в обратный путь в Каре и Эрзурум. Намерение паши отложить, таким образом, возвращение домой вызвало ропот его людей, не понимавших цели такого отлагательства, и турецкая армия пошла вперед, прибыв через три дня поспешного марша в Триала. Здесь нужда и голод обрушились на турок из-за недостатка продовольствия, так как население ушло в горы. То же самое случилось в Ахалкалаки по соседству, в Алтун-кале и в Клиске, где люди так сильно страдали от голода, что 3,5 бушеля зерна — что равно венецианскому staia — стоили 50 дукатов. Два полка янычар и часть пехоты из Константинополя взбунтовались, но были успокоены усилиями Вейса, паши из Алеппо. Фархад-паша попытался взять штурмом крепость Алтун-кале, которая хорошо обеспечивалась провизией, намереваясь затем построить для своих войск сильное укрепление в Клиске, но его люди разрушили все его планы, вновь подняв мятеж и угрожая ему смертью. Фархад-паша вынужден был пойти маршем в Ардахан, и здесь грузины предприняли рейд, атаковав женщин паши в повозках, охраняемых евнухами, и их конвой был разграблен. Говорили, что это были не грузины, а мятежные янычары. В Константинополе Фархад-паша потерял всякий авторитет из-за того, что позволил себя так ограбить.

Фархад-паша наконец достиг Эрзурума, где его войска были распущены на зимние квартиры. И вот случилось другое событие, которое привело к полной дискредитации паши. Персидскому генералу Аликули-хану, который, как уже говорилось, был захвачен в плен и заключен в тюрьму и для безопасности содержался в крепости в Туманнее, удалось бежать и благополучно достичь Персии; это сильно разгневало султана Мурада. В Персии же развивались иные события, близко касавшиеся потери шахом Тебриза: этот город в самом деле был взят у него, и подробности этого ужасного события будут рассказаны читателю в свое время. А произошло вот что: Амир-хан в это время удерживал власть в Тебризе; он был главным ханом и эмиром племени туркман и великим солдатом. По неизвестной причине Амир-хан отправился в некий сильно укрепленный замок, который он приказал выстроить в Тебризе, и дал знать, что склонен передать командование в руки шаха (который, как отмечалось выше, прибыл из Казвина). Предполагали, что за всем этим [113] был заговор против шаха Мухаммеда Худабенде, но ничего нельзя было доказать. Как само укрепление, так и окружающая местность, где расположились лагерем люди Амир-хана, были очень хорошо укреплены, и как только шах и принц Хамза во главе своих армий вошли в Тебриз, всем стало известно о восстании Амир-хана. Тогда царь послал моего отца, Султанали-бека, к Амир-хану, чтобы, если возможно, склонить его к покорности. Мой отец успешно выполнил поручение, и после небольшой задержки ему удалось убедить Амир-хана появиться в присутствии царя, но тот, будучи в гневе, тотчас приказал арестовать его и препроводить, как пленника, под сильной охраной в замок Кахкаха. По прибытии туда, или, как некоторые свидетельствуют, по пути туда, Амир-хан был предан смерти, и случилось это по указанию царя.

Именно в это время султан Мурад назначил Осман-пашу главнокомандующим армиями [в Грузии на место Фархад-паши], хотя великий везир в Порте, Сиявуш-паша, сделал все возможное, чтобы противостоять воле султана, так как он был явным врагом Осман-паши. Поняв, что намерение султана в этом деле должно быть выполнено беспрекословно, великий везир был вынужден согласиться с назначением и послал официального осведомителя к Осман-паше, который тогда находился в Шемахе. Однако, обнаружив, что он не может открыто препятствовать назначению Османа на место Фархада как главнокомандующего в кампании против Персии, Сиявуш-паша тотчас твердо решил организовать заговор, чтобы добиться смерти Осман-паши, и это должно было осуществиться следующим образом. Осман-паша некоторое время посылал жалобы султану Мураду на Кумана ²⁰⁹, принца крымских татар, который, как он писал, был худшим из соседей, всегда угождавшим персам и никогда не оказывавшим должного почтения османскому государю. Эти жалобы Осман-паши, однако, будучи написаны и отправлены с послом, никогда не доходили до султана Мурада, так как татарский принц взятками подкупал великого везира Сиявуш-пашу, подчинив его своим интересам, и тот держал у себя все, что отправлял Осман-паша. Султан Мурад же считал татарского принца своим хорошим другом и союзником.

События складывались благоприятно, и Сиявуш-паша написал татарскому принцу, который находился в городе Кафе ²¹⁰ на Азовском море, что, если тот хочет поддержать мир с султаном Мурадом, он должен помешать Осман-паше прибыть в Константинополь, чтобы тот не смог узнать секрета, существовавшего между двумя этими людьми, и раскрыть их интригу с целью ввести в заблуждение султана. Поэтому, как писал великий везир, было бы удобно теперь убить Осман-пашу и [114] придать этому видимость несчастного случая: отряд татарских всадников должен быть послан в земли Колхиды и Иберии, где они смогут напасть на Осман-пашу и убить его. Он, везир, затем без труда убедит султана, что содеянное — дело рук людей из кочевых племен мингрелов или грузин, или московитских разбойников. Так был составлен заговор, а Осман-паша, получив официальное уведомление о своем новом назначении главнокомандующим, выступил в Константинополь, чтобы предстать перед султаном. Он намеревался идти вдоль северного побережья Черного моря, и татары ожидали его, чтобы убить. Но им не удалось осуществить свой замысел, так как эскорт Осман-паши победил их, взяв в плен многих татар. Пытками Осман-паша вынудил некоторых из них рассказать правду о случившемся; затем он благополучно достиг Константинополя. Здесь он рассказал о своем приключении султану Мураду, объясняя, что он должен был, в соответствии с приказаниями своего повелителя, оставить Дербент — который некоторые называют Демир Капы — и, минуя вершины Кавказа, оставить Мидию, Иберию и Колхиду по левую руку, а по правую — реки Волгу и Танаис, и вот наконец достигнув берегов Евксинского понта, был неожиданно окружен 12 тысячами казаков или бандитов, но он с воинами своего эскорта без труда справился с ними и от пленников узнал о заговоре, о том, что его хотели разгромить.

Султан Мурад был чрезвычайно рассержен, услышав все это, и тотчас призвал и сместил Сиявуш-пашу с поста великого везира. Затем он провозгласил татарского принца Кумана публичным врагом: он должен был получить по заслугам, ему нужно было заплатить его же монетой, и Осман-паша получил приказ заключить его в тюрьму и убить. После чего султан Мурад назначил на место Кумана, принца перекопских татар, младшего брата его, которого держали в качестве пленника в Конье, который также называют городом Ликаония. Султан Мурад продемонстрировал, таким образом, свое расположение к Осман-паше и формально назначил его главнокомандующим в будущей кампании против персов, сказав ему, что главной целью является Нахичевань, хотя в действительности у него было тайное намерение попытаться захватить Тебриз. Осман-паша, спешивший с выступлением, должен был, однако, на время отложить начало похода из-за событий в Каире.

Незадолго до того султан Мурад послал Хасан-пашу в Каир в качестве правителя Египта, и вот теперь было получено сообщение о том, что он проявляет себя тираном на своем посту, несправедливо судит население, имея единственную цель — накопление богатства. Султан тогда приказал ему тотчас явиться к нему в Константинополь, чтобы ответить на жалобы со стороны местного населения, но заставить того добровольно прийти оказалось невозможно. Тогда султан наконец решил послать Ибрагим-пашу [в Каир, на его место], но Ибрагим-паша вместо того, чтобы действовать по справедливости, тотчас выказал еще больший произвол: [115] разоряя египтян, действуя как тиран, и сам награбил огромные суммы денег, после чего наконец вынудил евнуха Хасана отправиться по морю в Константинополь. Затем Ибрагим-паша, покинув Египет, держал путь домой по землям Иудеи и Палестины, где силой подавил восстание эмиров этих земель, решивших стать независимыми принцами. Это были люди друзского народа, потомки крестоносцев, которые в прошлые времена завладели Иерусалимом и Святой Землей, но позднее стали мусульманами и подданными Османской империи. И у них Ибрагим-паша взял огромные суммы денег, разграбил их города и со всеми захваченными сокровищами прибыл в надлежащее время в Константинополь.

Теперь была установлена ежегодная дань Египта и Каира в размере 600 тысяч цехинов, и сумма должна была быть выплачена в казну, но вместо этой суммы Ибрагим-паша привез Мураду миллион цехинов. И это так восхитило султана, что он тотчас отдал ему в жены одну из своих дочерей.

Таким образом, султан Мурад успешно решил дела [Египта и друзов] с Ибрагим-пашой и отдал приказание Осман-паше выступить в поход против Тебриза. Паша выступил в Эрзурум, где предпринял обший смотр своих армий. После этого, 11 августа 1585 года, он вышел из Эрзурума по Тебризской дороге вместе с Максуд-агой — проводником, показывающим дорогу: последний, как известно, незадолго до того перешел в турецкий лагерь с персидской территории. Так сообщается в книге Томаса Минадои, но и в этом случае некоторые детали были искажены в турецких источниках, которыми он пользовался. Я, тем не менее, знаю правду о событиях, несколько отличающихся от того, что пишет Минадои, и это я сейчас сообщу. Максуд не был ханом, как называет его Минадои, не был он и придворным, так как он даже не носил титула бек, что по-испански значит «дон». Он был просто ага — что значит «богатый человек», который купил за свои деньги собственность около Тебриза с пятьюстами крестьянами; место было известно под названием Кузекунан ²¹¹. Этот Максуд был большим другом Амир-хана, покойного вождя племени туркман, и когда он узнал, что шах приказал убить его друга и что он сам, Максуд, под подозрением, так как он был суннитом (к которым относились и турки), и, зная, как его друг лишился головы, он отплыл в Константинополь. Затем он вернулся в Персию, чтобы действовать в качестве проводника в армии Осман-паши, так как он прекрасно знал окрестности Тебриза ²¹². [116]

Как уже отмечалось, когда Осман-паша выступил из Эрзурума, он подверг большому смотру свои войска; тогда же он обнаружил, что в них насчитывается 230 тысяч человек, по другим сведениям — 300 тысяч, и оказалось, что воинов было в избытке. Он распустил 50 000 человек, наименее опытных в ведении войны, и затем сделал публичное заявление, что собирается выступить маршем на Нахичевань. Однако вскоре стало ясно, что его действительной целью является Тебриз, а войска начали протестовать, считая, что их обманули. Но Осман-паша сумел усмирить их, и они выступили в Хой, город, расположенный недалеко от Вана; здесь армия отдохнула. Затем, пройдя через Меренд, первый город на персидском фронте, они вышли к Суфияну, маленькому городу на высоте, с которой, если смотреть вниз, можно увидеть Тебриз. Войска повеселели, особенно довольными они стали, когда достигли фруктовых садов в окрестностях Тебриза и не встретили ни единого вражеского солдата. Принц Хамза-мирза в это время пытался разведать, что делает турецкая армия за Суфияном. Он засел в засаде с 10 тысячами всадников, заметив, что враг рассыпался среди фруктовых садов. Потом он внезапно атаковал и разгромил их передовой отряд, убив 7 тысяч человек. Осман-паша, обнаружив близкое присутствие принца Хамзы, призвал Чигала-пашу и Мухаммед-пашу из Кара-Амида и послал их вперед с 14 тысячами воинов, чтобы они дали бой принцу. Но Хамза-мирза сражался умело, нанес еще больший урон врагу и захватил много турецких знамен. Но он вынужден был отступить и, покинув поле боя, присоединился к своему отцу, царю, который остался позади с основными персидскими силами в 12 милях от Тебриза ²¹³.

В то время Аликули-хан был правителем Тебриза, имея под своим началом для охраны великого города лишь 4 тысячи всадников. Зная силы, которые Осман-паша привел против него — 70 тысяч кавалерии и 150 тысяч пехоты, — все, что он как доблестный солдат мог сделать, это выйти из города и дать бой туркам. Со своей маленькой армией ему, быть может, удалось бы убить 3 тысячи или 4 тысячи турков, но вряд ли было возможно защитить такой огромный город. К тому же население, хотя и многочисленное, не было приспособлено к войне, вот поэтому оставаться в городе означало рисковать честью, при очень незначительной вероятности приобрести хоть какое-нибудь преимущество. Тогда он решил разрушить городские укрепления, отправиться в горы, но в то же время давал указания населению Тебриза, объясняя, что они не смогут защитить город, и лучше, заключив мирный договор, сдать его туркам. Жители Тебриза, будучи доблестным народом, не пошли на это и некоторое время защищали свой город. Осман-паша вынужден был, в конце концов, взять Тебриз силой и, рассерженный таким долгим [117] сопротивлением, какое было ему оказано, разрешил воинам грабить город. Тогда произошли такие ужасы, какие никогда прежде не случались, даже при захвате вражеских городов варварами.

Тебриз стоит у подножия горы Oronte, которая возвышается на его северной стороне. Он расположен на расстоянии 8 дней пути от Каспийского моря, а к югу простирается земля Персии. Окруженный горами с одной стороны, город стоит на самой границе Большой Мидии. Его жители большей частью торговцы, и Тебриз построен на месте, где Восток имеет проход в Сирию и где Европа со своими многочисленными странами имеет великолепную возможность для торговли с Востоком. Климат очень холодный, и снег лежит здесь в течение целого сезона в году. Дома частью находятся наполовину под землей: большинство из них низкие, лишь некоторые возвышаются на небольшую высоту, но они построены из обожженного кирпича и имеют прекрасную наружность. К несчастью, Тебриз теперь вторично пострадал, потому что Осман-паша приказал своим войскам вновь разграбить город, и турецкими солдатами было совершено так много жестокостей, что женщины и дети в ужасе, спасая свою жизнь, бежали в горы. Заняв Тебриз, Осман-паша приказал построить крепость, окружив ее рвом более десяти метров шириной и более двух метров глубиной. Эта крепость была защищена многими орудиями, и для ее охраны был оставлен сильный гарнизон. Так на многие годы Тебриз оказался под властью османов.

У читателя может возникнуть вопрос: как Тебриз, город столь важный как для царства, так и для царя оказался незащищенным перед лицом врага; как случилось, что шах Мухаммед Худабенде, стоявший лагерем со своей армией всего лишь в двенадцати милях от города, не сделал попытки помочь гарнизону? Реальной причиной всего этого была смерть Амир-хана, так как он был героем и главой туркманов, а туркманы являются единственными жителями Тебриза и его окрестностей и по природе своей воинственны и способны сражаться. Его казнь так настроила их против шаха Персии, что шах не мог решиться сразиться с Осман-пашой, так как понимал, что у него в тылу находились эти восставшие племена, и знал, какое огромное бедствие может исходить от их вероломства. Так, царь вынужден был притвориться беспомощным (боясь даже за собственную безопасность), в то время как видел падение Тебриза. Но когда ему доставили весть о полном разрушении великого города и трагической судьбе его жителей, царь, ужасно рассерженный, отправил шестьсот всадников и пошел маршем против турок, вызывая их на бой. Тогда Мухаммед-паша из Кара-Амида и Чигала-паша появились во главе 40 тысяч турок; и шестьсот персидских всадников поступили умно, заманив их в место, где принц Хамза находился в засаде с 20 тысячами кавалерии. Последние ударили с такой силой, что паша из Кара-Амида постепенно отступил, и Чигала-паша остался один. В рукопашной схватке персы ясно показали, насколько они превосходили [118] турок, и в конце концов они обратили Чигала-пашу в бегство, захватив многих из его людей.

Принц Хамза был так воодушевлен этой победой, что послал Осман-паше вызов на бой, и паша стал раздумывать. Теперь принц стоял лагерем в восьми милях от турецкого главного штаба, будучи напуган превосходством вражеской артиллерии, так как их пушки нанесли ему в прошлом большой ущерб. Их главный фронт был под командованием паши из Кара-Амида, и Чигала-паша вел войска из Ирака и Месопотамии, паша из Анатолии командовал левым флангом с эскадронами из Греции, тогда как правое крыло было отдано под начало Мурад-паши из Карамана, который также вел сирийские войска. В целом турки насчитывали около 70 тысяч воинов, а их товарищи по лагерю остались позади, в Тебризе, где занимались поиском сокровищ, зарытых, как предполагалось, в мечетях и частных домах. Янычары также остались в охране у Осман-паши, который в то время лежал больной. Турки подошли к месту, где принц Хамза ожидал их во главе 40-тысячного персидского войска, собранного из разных частей — из областей Мазендаран, Персидского Ирака и Ширвана. И как раз в этой битве я впервые участвовал, сражаясь на стороне моего отца.

Противостоящие армии тотчас же приняли вызов, и это было одно из самых тяжелых сражений, какие когда-либо происходили между этими двумя враждующими народами. Огромное количество знаменитых людей погибло в этой битве, особенно у турок: среди прочих — Мухаммед-паша из Кара-Амида, голову которому приказал отрубить и надеть на острие копья принц Хамза. Паша из Трапезунда был убит вместе с 5 командирами других частей, тогда как Мурад-паша из Карамана был захвачен в плен: сражаясь, он упал, беспомощный, в ров. Если бы не наступила ночь, ни один турок не спасся бы, но темнота вынудила принца Хамзу прекратить атаку и отступить со своей армией в лагерь, где оставался его слепой отец, царь.

Между тем день за днем Осман-паше становилось хуже. Тогда он решил начать марш обратно в Эрзурум. Он передал командование новой крепостью в Тебризе в руки евнуха Джафар-паши из Триполи, возложив на него право собирать дань с жителей Тебриза в течение трех последующих лет, оставив ему гарнизон из 12 тысяч человек. Остатки турецкой армии теперь выступили маршем из Тебриза. Когда они достигли места, известного как Шамби-Газан ²¹⁴ (Купол Газана) — древняя мечеть, находящаяся за городом на вершине холма — в двух лье от Тебриза, принц Хамза напал на них с войском в 28 тысяч всадников и, разбив арьергард, разграбил богатый обоз. Передовой отряд турок, услышав о случившемся, открыл огонь по арьергарду, убив многих, и наши люди вскоре вынуждены были отступить, не нанеся противнику большого урона. В [119] действительности позже стало известно, что здесь потери составили 20 тысяч человек, так что вместе с потерями при взятии Тебриза общее число убитых турок в тебризской кампании составило 70 тысяч человек.

Едва мы, персы, отвели наши силы, как из турецкого лагеря поступили известия о том, что Осман-паша умер от болезни, и хотя Чигала-паша пытался скрыть этот факт, сделать это оказалось невозможным. Тогда Чигала-паша стал главнокомандующим османской армией, и мы, с персидской стороны, с 14 тысячами всадников под командованием принца Хамзы преследовали отступающих турок всю ночь. На рассвете следующего дня мы вновь встретились с ними, но Чигала-паша теперь имел в качестве советников и проводников двух грузин — Давида и Максуда-агу, тщательно разбиравшихся в методе, которым пользовался во время атаки наш принц; и противник, вместо того, чтобы быть увлеченным вперед нашими обманными маневрами, твердо укрепился на оборонительных позициях. Принц, понимая настоящее положение дел, теперь начал отступать и сделал попытку пересечь реку Аджи-чай, где он только что решил осуществить свое нападение, но, по причине дождей, вызвавших разлив реки, 3 тысячи человек из состава персидской армии утонули. Таким образом, Чигала-паша спасся и, выступив маршем, благополучно достиг Эрзурума.

Глава девятая,

С помощью Максуд-аги и Давид-хана, которые по опыту знали, как предостеречь Чигала-пашу от хитростей принца Хамзы, туркам удалось избежать засады, где ждал их принц, и далее они были благополучно проведены через такие реки и болота, которые без проводников ни один из них не смог бы пройти. Турки благодаря счастливой фортуне избежали разгрома; и далее, как описывалось в заключении предыдущей главы, они стали свидетелями поражения и гибели в водных потоках большего числа персов, чем они, турки, потеряли в пяти предшествующих битвах этой кампании. Таким образом, турецкая армия была оставлена в покое и получила возможность вернуться в Эрзурум, где войска были расформированы, а везиры, паши, командиры и беки — все вернулись в Константинополь, чтобы отчитаться перед султаном обо всем происшедшем. Султан Мурад горячо сожалел о смерти Осман-паши, который был человеком, имевшим великий опыт ведения войн, особенно кампаний против персов и грузин. В Константинополе были объявлены празднества в честь этой османской победы, хотя там было немало и [120] недовольных, так как говорили, что, хотя султан и стал теперь господином крепости в Тебризе благодаря орудиям, наводившим ужас на персов, — и потери были для них печальным фактом — и что, хотя турки и владели теперь Тифлисом в Грузии, однако захват и удержание в руках этих мест стоили султану многих человеческих жизней, и что вместо публичных увеселений лучше было бы устроить печальные панихиды для успокоения горестных сердец всех вдов и сирот, бродящих теперь по улицам Константинополя.

В Персии, куда турецкая армия на время отступила, освободив местность вокруг Тебриза, шах Мухаммед Худабенде и его сын принц Хамза, хотя это и происходило в середине зимы, пытались извлечь выгоду из случившегося; так, они были вынуждены поднять свою репутацию в общественном мнении, пошатнувшуюся из-за потери у них же на глазах этого знаменитого города, теперь уже лежащего большей частью в руинах. Шах с принцем и со всей персидской армией вошли в город и вновь оккупировали районы Тебриза; там обосновался двор, и жители, спасшиеся от смерти и бежавшие в горы, теперь возвращались в свои дома. [Впоследствии была предпринята осада турецкой крепости.] Здесь, в соответствии с военным искусством, бок о бок были установлены два огромных осадных орудия, и они были так велики по своему калибру, что подобных им никогда раньше не видели в Персии. Два орудия днем и ночью обстреливали турок; бастионы с артиллерией были возведены напротив крепости среди развалин бывшего городского квартала. Турецкий гарнизон в 3 тысячи человек, однако, никоим образом не выказывал страха перед этими действиями персов, так как, во-первых, они все были солдатами, имевшими большой опыт в ведении войны, и, во-вторых, из-за того, что благодаря приказу Осман-паши они были обеспечены в крепости амуницией и провизией, достаточной для трехлетней осады, а стены крепости были в действительности чрезвычайно прочными. Убедившись в упорстве и доблести осажденных турок, принц Хамза решил сделать подкоп под крепость, которую нужно было, наконец, разрушить. Работа была начата, а турки ничего об этом не знали, так как персы старались это делать тихо и копали глубоко под землей, выбирая для работы удобные часы, и в то же самое время, днем и ночью, два огромных артиллерийских орудия продолжали бомбардировать крепость, таким образом отвлекая внимание турок от того, что делалось под землей.

Итак, разрушения, производимые двумя огромными орудиями, отвлекали внимание осажденных от того, что земля выбрасывалась людьми, которые сооружали подкоп, так как вся поверхность вокруг этого места была теперь покрыта кусками камней, отлетавших от стен во время их бомбардировки орудиями. Эти два орудия были так велики, что отверстие дула каждого составляло ярд в окружности, а длина ствола была пять ярдов. Так что турки никогда бы не узнали о том, что [121] происходит в месте, где рыли подкоп, если бы не предательство в тот момент двух персидских офицеров шахской армии. Один из них носил звание курчи-баши-хан ²¹⁵, он был контролером царских слуг — и его титул хана показывал, что он был важной персоной в царстве, — а другой предатель был Джафаркули-бек, его зять. Эти два придворных получили от своих шпионов сведения о том, что царь Мухаммед Худабенде и принц издали приказ о том, что их обоих следует предать смерти, но за какое преступление — неизвестно: и поэтому, извещенные об этом, они приняли решение, и однажды ночью, перед рассветом, покинули царский двор и, пробираясь через городские окраины, вошли в турецкую крепость, ища безопасности у врагов своей страны. В гарнизон они сообщили о подкопе, который рыли по приказу царя, и тогда турки немедленно начали рыть подкоп навстречу персидскому. Так что подкоп персов был вскоре блокирован камнями и землей, в то время как вся сторона крепости, бывшая у турок, была тщательно укреплена, и турки восстановили фасад великой стены в этой части, которая и стала позже причиной беспокойства. Все эти работы велись турками чрезвычайно быстро, а персы потеряли массу людей в безуспешных попытках предотвратить строительство и в тщетной борьбе за возможность закончить свой подкоп.

Принц Хамза, поняв, что два предателя, сбежавшие в крепость, раскрыли его тайный замысел, что его резонные надежды на уничтожение турок в их крепости теперь рассеялись в прах, переполнился гневом и нетерпением. Затем он попытался взять крепостную стену штурмом, применяя приставные лестницы, и хотя сперва турки были поражены этим невиданным нападением, однако скоро оправились и, обрушившись на нападающих, которые прикрепляли лестницы, начали стрелять по ним в упор через амбразуры в стене, а также с зубчатых стен и с соседних домов. Эта открытая атака на крепость продолжалась целых шесть дней, но, видя, что усилия бесплодны, принц, в конце концов, приказал дать сигнал к отступлению. В этой атаке было убито более 6000 персов, некоторые попадали с лестниц в ров, другие были расстреляны из мушкетов, и даже те, кому удалось взобраться на верх стены, были без труда уничтожены врагом в пределах крепости.

Мой отец, Султанали-бек Баят, который в то время сопровождал царя Мухаммеда Худабенде, получил приказ от принца Хамзы во [122] главе трехсот отборных воинов его собственного клана, вооруженных и приведенных в царскую армию за его счет, осуществить другую попытку. Все было организовано таким образом, что мой отец с компаньонами должен был однажды в ночь перед рассветом тайно достичь крепостной стены с передвижным щитом (или деревянной башней с платформой на колесах), который двести строителей должны были соорудить на открытом канале, где он стал бы защитой для кавалерии. Эта деревянная башня была построена и защищена мешками с землей, прибитыми с внешней стороны; и она была настолько высока, что с ее верха могла просматриваться площадь внутри крепости; с такой вершины подвесной мост с канатами мог в подходящий момент быть опущен через парапет крепостной стены. Все это сооружение было обито досками и защищено мешками с песком. Персы должны были осуществить свою атаку на врага на рассвете, как уже было сказано, пока турецкая стража не заметила их приближения. Затем триста наших воинов должны были ошеломить врага и закрепиться внутри крепости, в башне, которая с одной стороны возвышалась надо рвом. Эта башня была в стороне, выходящей на персидские осадные орудия, которые позже были установлены внизу домов в части города, теперь удерживаемой царскими войсками.

В назначенную ночь мой отец начал операцию в движущейся деревянной башне, но, хотя оси колес под платформой были обильно смазаны и колеса обернуты ватой во избежание шума, а факелы, сигнальные рожки и орудийные запальные каналы — все тщательно замаскировано, турки услышали наше приближение, и не успели мы подняться на внешнее заграждение, как они взялись за оружие. Они атаковали башню и ее платформу с помощью мушкетов, ядер, и, одновременно, семьсот турок, находившиеся в этом месте крепостного вала, вышли из крепости через задние ворота и отсюда также атаковали нас. Мой отец, поняв, что дела зашли так далеко, что отступать было уже невозможно, что случившееся даст ему небольшие преимущества, начал сражаться отчаянно, оставаясь внутри башни, так как под давлением наседавших турок выйти из нее было невозможно. Все же ему удалось убить семь человек, известных своей храбростью, не считая двух командиров и трех беков, но в тот же момент он скончался, получив ранения. Конец всему положило разрушение завесы парапета на нашей платформе, у основания башни, так как с этой стороны колеса внизу были сожжены. Враг бежал через упавший, подмявший более сотни турок, парапет. Поваленная стена препятствовала тому, чтобы я с моими людьми пришел на помощь отцу. Обнаружив, что вся персидская армия под командованием царя и принца спешила к нам на помощь, турки стали сдерживать атакующих нашу башню. Они отступили, вернувшись в свою крепость через задние ворота, которые немедленно закрыли, но их потери насчитывали 200 человек. [123]

Против моей воли меня привели к царю, который стал восхвалять меня и пытался утешить, но я находился в таком состоянии, что ничего не воспринимал, более того, состояние мое ухудшилось, когда я увидел, как турки выставили, надев на острие копья, голову моего отца, чтобы еще более оскорбить и унизить меня (тело его в своей неистовой ярости они уже сожгли). Царь и принц торжественно почтили память моего отца. Позже шах Мухаммед Худабенде, который действительно любил моего отца, приказал написать картину, представив отца, стоящим над телами семи турецких командиров, которых он самолично убил. Эта картина до сих пор находится над дверью одной из мечетей Тебриза, построенной в честь великого Амира Хейдара, отца шаха Исмаила, которого мы, персы, считаем святым.

Глава десятая,

Как мы уже объясняли, страна туркманов не является ни провинцией Персидской империи, ни названием какого-либо города, поэтому мы и не говорили о ней как о провинции (отмеченных в главе II первой книги). Но они образуют народность очень большого значения среди прочих национальностей Персидского царства, так как они наиболее доблестный народ и довольно многочисленны. Их взгляды и действия зачастую привлекают огромное внимание — так было при потере Тебриза, где их отказ в помощи стал главной причиной падения этого города. Это случилось из-за их любви и уважения к командующему, Амир-хану, который был, как они считали, несправедливо предан смерти. В тот момент, о котором мы сейчас говорим, шах пребывал еще в огромной досаде по поводу их прошлого предательства в тот критический период, но старался забыть, надеясь, что они могли бы верно служить ему, так как их помощь и поддержка были очень важны для него в попытке выбить турок из крепости в Тебризе. Следует также помнить, что туркманы поселились в большом количестве на всех землях вокруг Тебриза, так же, как в Испании мавры селятся во всех областях, прилегающих к Орану в Африке.

В тот момент дела обстояли так, как уже говорилось в предыдущей главе: турки надежно закрепились в крепости в Тебризе, и у нас было мало надежды изгнать их оттуда; неожиданно 40 тысяч туркманов собрались под ружье, подошли и встали лагерем на расстоянии половины лье от Тебриза. Ими командовали два военачальника — Мухаммед-хан и Халифе-хан, и их прибытие поначалу чрезвычайно обнадежило шаха. Для осажденных турок, напротив, их прибытие было серьезным [124] ударом, так как это была значительная поддержка для осаждавшей их царской армии. Поэтому турки, без отлагательств, пришли к заключению, что будет разумно составить петицию о переговорах, и они отправили посла к царю Мухаммеду Худабенде и принцу Хамзе, обещая им, что они, турки, теперь покинут крепость, если им позволят с их знаменами и военными барабанами свободно пройти к форту Суфиян. Переговоры завершались, обещая выгоды для персов, но тут сказалось вероломство туркманов, и теперь будет объяснено то, что произошло.

Среди туркманов, как и многих других полунезависимых народов, являющихся подданными персидского трона, существует старый обычай, по которому сын шаха является номинальным правителем и вождем. В это время они еще несли в сердце гнев по случаю убийства, как было рассказано выше, их любимого Амир-хана. Теперь их тайным намерением было восстать и попытаться выкрасть одиннадцатилетнего юношу Тахмасиба-мирзу, самого младшего сына шаха, который находился в это время при нем в лагере около Тебриза. Чтобы лучше замаскировать свои предательские цели, туркманы публично заявили, что только чувство благородного патриотизма заставило их прийти и предложить свою помощь царю и что вся их недоброжелательность забыта и отвергнута. Однако в ночь их прибытия в лагерь, после того, как шах удовлетворил полностью их требования, триста вооруженных туркманов, самых необузданных и безответственных, под предводительством Сакали-султана ²¹⁶ ворвались в царскую ставку в то время, когда часовые спали. Они предварительно взяли верх над главной армейской охраной, расположенной в Тебризе, так как незаметно сняли фонари караульных постов, которые фактически то же, что здесь, в Испании, имя святого, являющееся ночным паролем, который следует знать, — и похитители беспрепятственно проникли в царские покои. Здесь они перебили большинство солдат и дежурных привратников и захватили в свои руки принца Тахмасиба, которому они дали много обещаний, и ребенок, казалось, понял их и не стал кричать. Затем, вынеся его из дворца и города, они отправились в свой лагерь, сопровождаемые заговорщиками, бывшими среди личных служителей молодого принца.

Похитители во время нападения на царскую ставку потеряли около пятидесяти человек. Туркманские вожди Мухаммед-хан и Халифе-хан радостно приняли пленного принца. Тотчас весь состав племени получил приказ выступить в поход на Казвин в боевом строю, с тем чтобы быть готовым отразить любую атаку. Большое замешательство охватило царскую ставку и лагерь, а также город Тебриз; со всех сторон призывали к оружию. Турецкий гарнизон крепости, также охваченный [125] тревогой, полагая, что пробил их последний час, приготовился к худшему.

Некоторые предлагали убить своего пашу и в знак примирения выслать его голову царю Мухаммеду Худабенде. Но через некоторое время все утихло — люди снова воспряли духом, а потом выяснилось, что юный принц похищен. Туркманы беспрепятственно достигли Казвина и овладели царской столицей. Казвин был разграблен, осквернен, дома были полностью уничтожены. Я сам свидетель их дурных дел, так как большой ущерб был причинен дому моего отца, владельцем которого я уже стал по наследству. Затем туркманы объявили принца Тахмасиба царем Персии, но при этом заставляли его исполнять их волю. Они созвали государственный совет, взявший на себя власть. Придворные царя и законослужители были изгнаны из города, изданы указы, терроризировавшие граждан. Невежественный люд страны, будучи неверно уведомлен обо всех делах, не отважился на возражение или сопротивление их действиям. Туркманы даже осмелились на выпуск новых денег (который всегда был прерогативой царства), и старые монеты были заново отчеканены с измененным гербом и титулом на лицевой стороне.

И все это происходило на расстоянии лишь ста тридцати лье от царского двора. Никогда раньше я не слыхал, чтобы самые мятежные подданные творили такие действия против своего законного государя и принца, какие делали эти люди, и все оставалось без изменения, так как из-за продолжительных и обильных дождей и снега туркманы смогли спокойно перезимовать в Казвине, где они по своему усмотрению назначали или увольняли государственных чиновников. Наконец, когда наступила весна, принц Хамза, с нетерпением дожидавшийся конца сезона дождей и снега, с одной стороны, видя, что турки удерживают свою крепость в Тебризе, а с другой — ежедневно получая вести о дерзком поведении туркманов, теперь, с наступлением марта, получил разрешение отца и одобрение своего плана на выступление против мятежников, и мы двинулись в путь с 14 тысячами всадников во главе с принцем. Мне оказали честь, поручив командовать одним из эскадронов. Шах Мухаммед Худабенде остался в Тебризе с 50 тысячами пехоты и кавалерии, с помощниками по командованию Токмаком-ханом Кашлу ²¹⁷ и Имам-кули-ханом Каджаром. Принц Хамза достиг Султанийе, отстоящей лишь на тридцать лье от Казвина, и здесь мы остановились; подкрепились и люди, и кони, так как эта местность очень плодородная.

Здесь к нам примкнул Джафаркули-хан со своими тремя братьями: Неджеф-султаном, Шихали-султаном и Бедел-султаном во главе с 12 000 конных и пеших воинов, пришедших оказать помощь принцу. Все они были из племени Баят, из моего рода, который считается самой благородной крови в Персии. Их приход к нам для меня был очень [126] приятным, потому что эти четверо командиров фактически являлись моими троюродными братьями. Как только туркманы услышали о подходе Джафаркули-хана с тремя братьями, они направили к ним посла с предложением присоединиться к их мятежу и признать шахом принца Тахмасиба. Четыре Баятских хана, оставаясь лояльными подданными своего принца, не произнесли ни слова, но только отдали приказ, чтобы посла бросили головой вниз в соседнее болото, откуда он едва выбрался полуживым и, вернувшись в Казвин, доставил туркманам ответ Баятских придворных. Также в это время, а может двумя-тремя днями позже, к принцу присоединился Девлахар-хан с 10 тысячами конницы и пехоты, и все они были опытными в военном деле и принадлежали к клану по имени Curthasi Amanzir, пользовавшемуся глубоким уважением во всей Персии.

Оказавшись во главе армии с 40 тысячами конных и пехоты, прибывших из преданных ему разных провинций, принц решил двигаться прямо на Казвин, хотя ему и сообщили, что туркманы получили подкрепление в 10 тысяч человек. Вслед за тем мы выступили в поход, и в первую же ночь, когда разбили лагерь, было получено известие, что из Казвина выступили 20 тысяч туркманов для внезапного ночного нападения на нас. Мы стояли при оружии и ждали, готовые вскочить в седло по первому зову, но, выяснив, что мы знаем об их приближении, они дали отбой. Правда, к рассвету они предприняли неудачную атаку, но с подходом наших главных сил туркманы внезапно исчезли из виду. На следующий день, в пятницу, на заре, по нашему обычаю, они направили к нам вестников с приглашением на битву. Мы приняли их вызов, и был дан сигнал к атаке, в которой вначале мы не имели превосходства. Однако в конце счастье сопутствовало нам и была одержана победа, удачному исходу которой немало способствовал случай, о котором я сейчас расскажу. Один из служителей Халифе-хана, туркманского вождя, нес за плечами мушкет и бежал впереди своего хозяина, как вдруг без прикосновения его руки к оружию оно выстрелило и случайно убило Халифе-хана. А несколько ранее на глазах туркманских вождей наши люди сразили Али Пагмана, храбрейшего командира, с которым враг связывал свои главные надежды на успех.

Эти две потери привели туркманов в полное расстройство, и они, повернув к нам спины, бежали, а принц преследовал их. Победа была полная, убито около 8 тысяч, много предводителей обезглавлено, а среди них Сакали-султан, брат уже многократно упомянутого вождя Амир-хана. Было захвачено более 3 тысяч пленных, и юный принц Тахмасиб-мирза был доставлен к своему брату, отправившему его как пленника в крепость Аламут ²¹⁸. Потом, после победы, принц Хамза мирно овладел [127] Казвином, бывшей столицей туркманов, а теперь ставшей его столицей. Думаю, что читатель этой книги может потребовать объяснения того, как случилось, что Казвин, самый важный город Персии, так легко переходил из рук в руки врагов и друзей. Ему, моему читателю, я бы ответил испанской пословицей: «Наихудший вор тот, кто внутри дома». Огромное население Казвина, как и всякой столицы во всех странах, состояло из разных народов, и туркманские соплеменники всегда имели среди них своих друзей и родственников. Поэтому было столько же рук, которые распахнули бы перед ними городские ворота, сколько и тех, кто мог бы их закрыть. Этим также объясняется то, почему невозможно сохранить секрет двора одного принца от людей при дворе соседнего принца, ибо выходные ворота в городской стене столицы любого государства должны оставаться незапертыми, как в рассказе о ножовщике, горло которого было перерезано лезвием ножа, изготовленного им же самим. Нет необходимости излишне говорить о подобных делах, ибо войны в Персии намного отличаются от нашего представления о них в Испании, и все эти вещи не свойственны политике западных стран.

Вернемся поэтому к нашему рассказу. Принц Хамза, восстановив свое правление в Казвине и подвергнув наказанию тех жителей, кто участвовал в восстании, после двухмесячного пребывания вернулся в Тебриз, где он оставил шаха, своего отца. Мы нашли его все еще надзирающим за осадой турок в крепости, но, примкнув к нему, как можно легко понять, мы не имели даже часового отдыха от недавних военных дел. Наступала весенняя пора и с ней прекрасная погода, но она не принесла нам ни облегчения, ни удачи, так как вскоре после этого туркам на помощь подошла новая армия, которая, не встретив с нашей стороны отпора, вошла в крепость численностью, как говорили, свыше 200 тысяч человек. Командирами были Синан-паша (иначе известный как Чигала) и Фархад-паша, но главное командование было в руках Чигалы. К этому времени для шаха Мухаммеда Худабенде и его сына Хамза-мирзы стало очевидно, что в ближайшем будущем будет невозможно удержать городские кварталы Тебриза против огромного войска турок, и поэтому они решили, не откладывая, разрушить городские укрепления, эвакуировать все гражданское население со всем движимым имуществом в соседние безопасные местности. Затем персы снялись с лагеря, и армия выступила на север, к Гяндже (в Карабахе); в свите шаха был младший из его сыновей Абу Талиб-мирза. Когда мы достигли Гянджи, получили вести о том, что турецкая армия заняла Тебриз, что они разрушили все городские кварталы, оставив нетронутой только крепость, а городские стены были ими восстановлены.

Во время пребывания в Гяндже принц Хамза позаботился об опекунстве двух своих сыновей, родившихся от разных матерей. Это было сделано словно бы в предвидении печальных событий, которые скоро и произошли. Оба его сына были еще в очень нежном возрасте, их [128] звали — Исмаил-мирза-султан и Хейдар-мирза. Их опекунами были назначены Исми-хан Шамлу и Аликули-хан ²¹⁹. Во время стоянки в Гяндже Имамкули-хан Каджар прибыл во главе большого отряда, значительно пополнившего шахскую армию под верховным командованием принца Хамзы. Даже с таким пополнением принц счел неблагоразумным предпринимать дальнейшие действия против турецких сил в Тебризе. Отсюда было решено вернуться в Казвин, и вся персидская армия, конвоируя шахскую особу, совместно с двором, выступила из Гянджи. Наступила зима с дождем и снегом, и после дневного перехода мы остановились в местности в трех лье от Гянджи, в палатках, шатрах. Из-за плохой погоды мы прошли немного. Во время этой стоянки произошел тот ужасный случай, подробности которого будут изложены в следующей главе.

Глава одиннадцатая,

Турецкая армия, как мы узнали потом, оставила Тебриз (усилив гарнизон) лишь после того, как причинила городу страшные разрушения, так что не осталось ни одного целого дома, и трудно было судить, был ли здесь когда-либо город: не осталось ничего, кроме воспоминания о его былом величии. Турецкая армия теперь направилась на север, в Грузию. Случись им вторгнуться в район Казвина и Исфахана, судя по их настоящему вторжению в Грузию, и Персия оказалась бы в крайне тяжелом положении. Но, к счастью, фортуна никогда не благоволит только одной стороне; судьба переменилась, и, в конце концов, мы добились своего.

Бедственное событие (то есть убийство принца Хамзы, упоминание о котором было сделано в конце предыдущей главы, было осуществлено следующим образом. Недаром говорят: кто надеется на помощь другого, может остаться ни с чем, а принцы менее всех. Хотя счастливая судьба сделала их богатыми, но они вынуждены зависеть от чужих услуг, и это большое несчастье. Некоторые думают, что очень хорошо быть всегда объектом забот других; я считаю, что самое большое бедствие — быть принужденным зависеть не от себя, а от слуг. Исми-хан из клана Шамлу, как отмечено в предыдущей главе, стал опекуном и правителем при юном принце Исмаиле-мирзе-султане, старшем сыне принца Хамзы и, следовательно, втором законном наследнике в государстве. И Исми-хан был в смятении от высоты своего положения и почетности [129] своей должности. Ему казалось, и не без основания, что его новая должность может выдвинуть его еще выше, ибо, будучи опекуном законного наследника, он мог бы стать первым министром будущего царя, — эти должности близки, и тогда в его руках окажется власть над всей Западной Азией. Насколько я мог выяснить, в заговоре участвовали четырнадцать ханов и знатных лиц и близких родственников Исми-хана во главе с ним самим. Их целью было осуществить убийство принца Хамзы руками некоего Худаверди Даллака. Персидское слово «даллак» в испанском языке означает «цирюльник».

Итак, Худаверди ²²⁰ был цирюльником царя, что вроде нашего камердинера, и пользовался его особым расположением. Цирюльник владел списком с именами всех заговорщиков. Это вселило в него сознание важности своей роли в заговоре, и он решился на убийство принца в ту же ночь во время стоянки. Цирюльник спал в прихожей шатра принца и, считая глубокую ночь наиболее подходящей для осуществления своего замысла, после окончания вечерней попойки в царском шатре он незамеченным вошел в покои принца и перерезал ему горло со всем своим искусством цирюльника. Потом, когда он вышел из шатра, охранники его спросили, что ему понадобилось в столь поздний час. Он отвечал, что его высочество принц поручил ему исполнить одно дело, и, таким образом, ушел в безопасное место под защиту Исми-хана, главаря заговорщиков. В то время как цирюльник заметал следы, старый царь Мухаммед Худабенде стал громко звать, на что откликнулся начальник стражи. Тогда-то было выяснено, что принц убит, и эта весть быстро распространилась и вызвала беспорядки в армии и выкрики, что все потеряно.

И в самом деле так могло случиться, если бы Аликули-хан и Исми-хан, два соперника и наиболее могущественные сановники государства, поссорились и армия разделилась бы между ними; это едва не произошло, когда Аликули-хан, узнав о смерти принца, получил известие, что убийца нашел убежище у Исми-хана, прося его защиты. Старый царь, однако, пытался унять беспорядки, так как опасался, как бы турки, узнав о происшедшем, не двинулись бы вглубь страны и не поступили бы с ними так же, как в Тебризе, доведя государство до гибели. Так как вернуть принца к жизни было уже невозможно, его отцу не оставалось ничего, как проклинать свою несчастную судьбу и примириться с тем, чего избежать нельзя. Он сразу приказал найти и доставить к нему цирюльника, который должен был показать царю лист с именами заговорщиков и которому следовало бы донести на себя самого, но Исми-хан тут же ударил цирюльника кинжалом в рот — явное доказательство того, кто был настоящим предателем. Дело было замято, никто не привлекался к суду, кроме того несчастного цирюльника, которого царь приказал [130] сжечь живым. Как только волнение среди войска улеглось, оно двинулось в город Ардебиль, неся тело убитого принца, ибо в этом городе погребены все принцы-суфи, а именно: в мавзолее первого великого суфи, шаха Исмаила I, который известен как шейх-суфи, что означает то же самое, что святой суфи ²²¹. Его могила находится в мечети, являющейся святилищем для всей страны, и ежедневно здесь более тысячи бедных людей получают пищу и милостыню за счет царя. Город Ардебиль находился на расстоянии около ста лье от нашей стоянки, где был убит принц. Для исполнения царской церемонии погребения мы двигались очень медленно из-за крайней усталости наших солдат. Наконец мы добрались до Ардебиля и там совершили похоронные обряды, после чего армия сразу выступила в Казвин.

Не успел старый царь обосноваться в своей столице Казвине и прийти в себя от навалившихся на него невзгод и забот, как поступила весть, что Али-хан, сын Мухаммед-хана Туркмана, приступом овладел городом Кашан, где совершил разные дурные дела. Туркманские соплеменники, которых он собрал из всех частей страны, грабили жителей того города и окружающих деревень. Итак, хотя мы со старым царем все еще скорбели о принце, но вынуждены были без надлежащей подготовки двинуться на борьбу с ними, и наш поход против туркманов окончился безрезультатно. Положение во всей Персии пришло в полное расстройство. Не было царя, перед которым сановники испытывали бы благоговение. Многие провинции открыто восстали, и едва одна область приводилась в подчинение, как в другой поднимался мятеж. Не успели мы вернуться из Кашана, как должны были направиться в Исфаган, где грузинский изменник возглавил восстание, но и здесь нам не многое удалось: мятежников было больше, чем нас, и нам дали отпор. Словом, никто из ханов, знати, командиров войска не подчинялся старому царю; здесь уместно привести строки известной кастильской баллады:

Хорош только тот мавр, который использует свое копье против своего господина.

Когда на западе мы были тщетно заняты подавлением восстаний, стараясь вернуть провинции под контроль царской власти, на востоке, в Хорасане, также царила анархия. В Герате, как мы уже отмечали, юный принц Аббас был номинальным правителем, а вся власть в провинции в то время полностью находилась в руках Аликули-хана. В Мешхеде правителем был Муршидкули-хан, явный враг и соперник Аликули-хана, и, хотя Мешхед отстоял от Герата на 100 лье, каждый из этих людей [131] демонстрировал свое полное пренебрежение к другому. Теперь оба двинулись, чтобы разрешить свой спор в сражении, в котором у Муршид-кули-хана было 12 тысяч всадников, а у Аликули-хана — 20 тысяч. Они так жаждали драки, что, едва увидев друг друга, тут же бросили своих людей в битву. Это была одна из самых жестоких битв, когда-либо имевших место в этих краях, и хотя по численности войск Муршидкули-хан уступал своему сопернику, но его войска были лучше дисциплинированы, что обеспечило им успех; Аликули-хан был наголову разбит, и принц Аббас оказался под властью Муршидкули-хана. Как было уже разъяснено, со смертью принца Хамзы оба его совершеннолетних сына, лишенные отца, не считались способными на наследование [трона своего деда, слепого царя]. Наследником всего царства Персии стал принц Аббас, который, как мы только что видели, находился под опекой Муршидкули-хана. Вести о смерти принца Хамзы и восстаниях в западных провинциях всего лишь недавно дошли до Хорасана, но Муршидкули-хан, одержав полную победу над Аликули-ханом и имея на своей стороне принца Аббаса, находящегося при нем в Мешхеде, полагал, что опасаться чего-либо в ближайшем будущем у него нет никаких оснований.

В Казвине ханы и знатные придворные, подавленные развалом царства, собрались на совещание и решили направить посла к принцу Аббасу, умоляя его светлость прийти к ним и обещая публичное признание его прав на царство, кроме этого, они указали, что малейшая задержка в прибытии была бы пагубной для государства, так как его отец, будучи слепым и старым, уже совершенно неспособен править и его нахождение во главе дел является помехой для нормального правления и гибельно для государства. Когда послы прибыли и изложили все откровенно перед принцем Аббасом, он, решительный в действиях, тотчас с небольшим эскортом выехал из Мешхеда в Казвин, приказав Муршид-кули-хану следовать за ним с большой армией. Как только во дворце в Казвине узнали о приближении принца Аббаса — к городским воротам вышли все жители, чтобы приветствовать его: ханы и беки, а также находящиеся при дворе командиры немедленно поспешили к дому, где остановился принц, так что едва ли хоть кто-то остался в услужении слепого старого царя. Все выразили свою преданность принцу, бывшему на заре юности, признавая его своим государем и повелителем, и поистине, как говорится, все, что ново, нравится. Было много совещаний, созванных главными придворными и ханами. Пришли к соглашению, что все должны объединиться и помочь правительству, предав забвению вражду и соперничество с тем, чтобы положить конец гражданской войне, приносящей гибель государству: уже много голов было снесено, и бесчисленны были жертвы враждующих сторон.

Итак, было решено сложить всем оружие войны, объединиться, а врагам примириться и стать друзьями. Затем группа придворных с торжественными выражениями почтения и подчинения отправилась к [132] старому слепому царю во дворец и с двадцатью восемью его ханами и командирами, неотлучно находившимися при нем, явились к принцу, после чего старый царь обнял своего сына и вручил ему скипетр и корону империи. Потом все присутствующие признали принца своим царем и повелителем, оказывая почитание целованием его руки, и Аббас-мирза принял титул шаха — ибо «шах» по-персидски значит «царь». Новый монарх принял на службу гвардию из 12 тысяч грузинских вероотступников (ставших мусульманами) и приступил к реформам в области военной и гражданской администрации, хотя в это время ему было не более пятнадцати лет. Наконец воцарился мир, а благоразумие шаха и расположение к нему были такими, что все властители провинции выразили ему покорность, а соседние властители засвидетельствовали свое почтение.

В первый день, как было сказано выше, как только закончились церемонии присяги в верности новому монарху, шах Аббас отдал приказ, чтобы на следующий день ханы и командиры посетили его во дворце в мирном одеянии, без оружия, так как он желает посоветоваться с ними об учреждении дивана, или государственного совета, который обеспечивал бы надлежащее управление царством. На следующее утро, когда все собрались, как было велено, шах Аббас отдал тайный приказ своей грузинской гвардии закрыть все ходы и выходы на улицы, выходящие на площадь вокруг дворца. Когда ханы и командиры вошли в царское присутствие, они нашли шаха Аббаса сидящим на троне, а по правую руку от него сидел его отец, старый слепой Мухаммед Худабенде. Затем шах Аббас обратился с вопросом к собравшимся — а именно, какое наказание заслуживает тот, кто убил своего принца? Те, кто чувствовал себя более виновным, на этот вопрос ответили шепотом, в то время как те, у кого совесть была чиста, громко произнесли свой приговор: одни предлагали одно наказание, другие — более суровый приговор. В конце концов, однако, все единодушно сошлись на том, что подданный, осуществивший убийство своего принца, заслуживает смерти. Едва этот приговор был произнесен, как по знаку шаха Аббаса грузинские гвардейцы напали на присутствующих в дворцовом здании, предав смерти всех без исключения заговорщиков, после чего двадцать две головы на наконечниках копий были выставлены из окон дворца на обозрение народа; ужасное зрелище, вызывающее благоговейный страх в сердцах самых самонадеянных.

Но гнев шаха не остыл и, послав за своими двумя младшими братьями, Тахмасиб-мирзой и Абу Талиб-мирзой, он приказал тотчас ослепить их обоих, а затем отправил в заточение в хорошо укрепленную крепость Аламут. Примерно в то же самое время прибыли выказать свою верность и поцеловать руку шаху Аббасу Али-хан Туркман и Фархад-бек, два командира, которые, как упоминалось выше, восстали (против шаха Мухаммеда Худабенде) в Кашане и Исфахане. Царь очень милостиво [133] принял их покорность, но после этого немедленно приказал казнить обоих. Шах Аббас, чтобы покончить со всеми сомнениями в том, кто сейчас подлинный хозяин царства, убедил своего отца, старого царя, формально отречься в его пользу, и, хотя его вступление на престол и принятие власти потребовали мужества от старой знати двора, но все вопросы в столице были урегулированы, и никто не смел даже подумать восстать или противиться его воле и приказам.

Глава двенадцатая,

Хотя, как мы уже отмечали, при дворе и в непосредственном окружении царя все боялись его за непомерно суровое обращение с теми, кто противился его власти, но было еще много недовольных, особенно среди родственников людей, казненных царем, то есть тех, кто жил не при дворе, а также среди правителей отдаленных провинций, и они стали уже бунтовать и объявили, что этот новый царь шах Аббас не кто иной, как враг государства. Это открытое неповиновение шах Аббас, будучи в расцвете славы и считаясь гордостью империи, не мог стерпеть; но вначале, посоветовавшись с Муршидкули-ханом, который был в то время его тайным советником, он решил, чтобы развязать себе руки, отправить своего посла в Константинополь, стремясь договориться о мире с султаном Мурадом, хотя многим показалось, что этот унизительный акт означает его подчинение Турции.

Избранный посол Персии Кара Хасан-хан, женатый на одной из племянниц шаха, по прибытии в Константинополь нашел, что Османское государство согласится заключить мир с Персией на гораздо более жестких условиях, а именно: султан оставляет за собой все те земли, прежде включенные в Персидское царство, которые его армии опустошили и завоевали во время последних кампаний, и что река Араке должна считаться границей ²²², разделяющей Османскую империю с царством шаха. Кроме того, только купцы, торговцы или послы будут иметь право [134] пересекать эту пограничную реку, и под угрозой смерти ни один вооруженный солдат, турок или перс, не сможет перейти ее. В конце концов, шах и султан подписали этот договор, и каждый дал слово и торжественно заявил, что готов поплатиться своим добрым именем, если хоть в чем-то нарушит один из пунктов, и тогда он будет не кем иным, как клятвопреступником, неспособным на благородное дело или поступок. Таким образом, договор был утвержден, и с него были сделаны две официальные копии, одна — в Константинополе, подписанная в присутствии всех правителей Порты, другая — в Казвине, также подписанная персидскими ханами и правителями. К тому же среди прочих было такое условие, что шах Аббас должен послать султану Мураду в качестве заложника, с непременным проживанием в Константинополе, племянника Султана Хейдар-мирзу, второго сына умершего брата принца Хамзы, и молодой человек был тотчас отослан туда под надзором хана Мухаммедкули-халифа.

Договор с Турцией, таким образом, был окончательно заключен (и его северо-западная граница была в безопасности). Шах Аббас собрал 30 тысяч пехоты и выступил из Казвина, а поводом для этой его первой кампании послужило следующее. Среди ханов и знати, находящихся во дворце в Казвине на второй день после вступления шаха на престол, когда, как было рассказано в предыдущей главе, двадцать два изменника из их числа были казнены, но некоторые из оставшейся недовольной знати избежали смерти, а именно трое: Мухаммед Шариф-хан, Султан Махмуд и Азам-бек Колгачи. Эти ханы спаслись тогда бегством, найдя убежище у хана Ахмеда, принца Гиляна в Баете и Гешере, провинциях, лежащих на северном берегу Каспийского моря. Этот принц, хан Ахмед, был женат на сестре покойного шаха Мухаммеда Худабенде, и эта провинция, будучи подвластной Персидскому государству, должна была ежегодно выплачивать дань около миллиона золотых монет в шахскую казну.

Шах Аббас немедленно потребовал от принца Гиляна, чтобы он выдал сбежавших трех изменников-ханов, но хан Ахмед отказался; более того, он отказался платить дань, наложенную на него, и шах Аббас разгневался на это оскорбление и сопротивление. Провинция Гилян — гористая и непроходимая земля, где лошади мало используются для передвижения, вот почему царь мог взять с собою только пехоту, и ее число в этой кампании указано выше. Все, начиная от самой высокой знати до самых низших, следующих в обозе, должны были идти пешком, и для их удобства были припасены огромные запасы обуви, — главным образом, обувь, сшитая из воловьей кожи особого сорта, известная как чарыки. Царь сам носил их, чтобы показать пример, шагая, таким образом, во главе своего войска, и мы все шли по его следам.

Так мы продвигались, и за двенадцать дней покрыли пятьдесят лье, отделяющие Казвин от Гиляна. Хан Ахмед и его знать тем временем не [135] сидели сложа руки, так как они были уже осведомлены о нашем походе; так, огромные деревья были срублены и лежали таким образом, что преграждали дороги и тропы, и дальше на всем пути воины устроили множество засад, чтобы помешать нам. Но сопротивление, однако, было тщетным, и наше войско вошло в Гилян, правда, с небольшими потерями, но не такими, как можно было бы ожидать. В действительности, мятежники не могли противостоять нам, так как шах Аббас выставил головной отряд, идущий впереди основной части войска, под командованием шейха Ахмеда, который был главным судьей его двора, будучи также начальником стражи, и все эти люди были одеты в одежды алого цвета, от чарыков на ногах до шапок на головах; у персов это было формой палачей царского правосудия. Эти люди тем временем вошли в город под названием Нохум, предали мечу 10 тысяч его жителей, из которых более половины были женщины и дети, схватили жену правителя города, спасшегося бегством, и сожгли ее живьем, а она была прекраснейшей женщиной.

Таким образом, мы с главной армией вошли в Гилян, пройдя дорогами и тропами, большей частью безлюдными или заброшенными, и не успел хан Ахмед, принц Гиляна, узнать о нашем прибытии, как торопливо убежал со всем двором, покинув свою столицу, великий город Лахиджан, как мы уже говорили в книге первой, главе II этой работы. Он оставил городские укрепления полностью незащищенными, захватил с собой свои сокровища, а также прекрасную грузинку-невольницу, в которую был сильно влюблен; она была недавно куплена им за 10 тысяч крон. Принц Гиляна и его свита поспешили в порт на Каспийском море, чтобы сесть на корабль; этот порт был в его владении (и лежал на побережье к западу от пути из Грузии в Черное море), откуда он отплыл в Константинополь. После его бегства все города провинции Гилян подчинились шаху Аббасу, который сразу повернул назад, к Казвину, радостный и победоносный, оставив в Гиляне гарнизон из 12 тысяч персов под командованием Мехтикули-хана Шамлу, который был назван правителем. Шах Аббас в своем караване вез домой свою тетку, принцессу, чей муж, принц Гиляна, спасся бегством. Таким образом, мы вновь вошли в Казвин, но имели мало времени для отдыха. Не прошло и двух месяцев, как пришли новости, что восстал принц Луристана по имени Шахверди-хан.

Этот принц, женатый на племяннице шаха Аббаса, дочери принца Исмаила, ранее был обложен данью в 50 тысяч дукатов. Ныне причиной восстания послужило то, что шах Аббас в момент своего вступления на престол Персидского царства не послал ему приглашения, хотя он, Шахверди-хан, был своей женитьбой близко связан с шахом Аббасом. Далее, в этот момент турки и татары (его ближайшие соседи, начавшие уже бунтовать) уговорили его смело отказаться от выплаты дани, что он и сделал, хотя принцесса, его жена, еще более [136] настоятельно пыталась отговорить его от этого шага. Однако безрассудство взяло в нем верх, и, вместо того, чтобы последовать ее совету, он сильно ударил ее по лицу, и обида была столь велика, что принцесса в отместку тайно сообщила своему дяде, шаху Аббасу, обо всех планах мятежников. Шах сразу собрал 30 тысяч всадников и, не сообщая нам о цели похода, за восемь дней привел нас за сто пятьдесят лье к юго-западу, это было расстояние между Казвином и Хорремабадом, столицей земли Луристан. Таким образом, Шахверди-хан не был предупрежден о нашем приближении, пока мы не подошли к его воротам. Мы достигли горы на его границе, где он держал караул из ста человек для охраны, которые были поражены приходом нашей армии, а один солдат тотчас же убежал, чтобы сообщить правителю Луристана об опасности. В награду за принесенное предупреждение Шахверди-хан отрубил вестнику голову.

Затем, взяв жену и сокровища, он бежал из столицы, ища убежища в Турции, в местечко, где в двенадцати лье от Багдада находился гарнизон. Таким образом, по прибытии в Хорремабад мы обнаружили, что Шахверди-хан бежал от нас, и все жители столицы также бежали, ища приюта в соседних холмах. Поэтому шах Аббас сразу отправил одного из командиров по имени Аллахверди-хан в погоню за правителем во главе отряда из 12 тысяч грузинских всадников, все они были вероотступники, так как приняли ислам, отказавшись от Христа, но они исполняли все приказания так благоразумно, что, войдя в тот город, занятый турками, сожгли дотла все, не причинив никакого вреда воинам султана, — и, таким образом, специально избежали разрыва мирного договора между Персией и Османской империей, до сих пор сохранившего силу. Таким образом, они схватили Шахверди-хана собственной персоной и вместе с принцессой, его женой, доставили в Хорремабад к шаху Аббасу, который приказал немедленно его казнить. Принцессе как племяннице шаха было оказано уважение, ей было даровано пособие, а Хусейн-бек, всегда остававшийся верным слугой шаху Аббасу, был назначен правителем земли Луристан. После этого мы все вернулись назад, в Казвин, но если мы вошли в город с одной вестью, выходили уже с другой — начался бунт, главным образом в провинции Мазендеран, которая лежит на границе с татарами, а одна ее часть простирается вдоль побережья Каспийского моря.

Сюда пришел принц под именем Бенги Мелик (это было его прозвище), что означало «безумный, пьяный царь», и это прозвище было дано ему потому, что он вел образ жизни, пользующийся дурной славой. Решив не платить больше обычной дани, он поднял восстание, и хотя, как мы уже говорили, вел дурную жизнь, тем не менее был на поле боя умелым солдатом. Шах Аббас в этом случае не намеревался выступить лично против него — по какой причине, я не знаю — и потому послал своего представителя, главного инспектора шахского двора, известного нам, [137] персам, под именем курчи-баши ²²³, происходившего из знатной семьи племени каджар. Таким образом, он выступил из Казвина во главе армии из 50 тысяч солдат и, проведя в походе всю следующую зиму, достиг Мазендерана и осадил там одну крепость, где благополучно укрылся Бенги Мелик. Но это было, однако, ловким обманом, так как такое мог задумать только хитрый человек, и этот план следует подробно объяснить.

Правитель Бенги Мелик был вынужден построить в тех местах на вершине горы удивительную внешне крепость со многими бастионами и башнями, полностью состоящую из деревянных частей, простых тонких досок, покрытых гипсом. Это было сделано с таким искусством и мастерством, что вся крепость казалась построенной из камня, и надо было потрогать стены рукой, чтобы обнаружить обман. У Курчи-баши, который осаждал крепость, не было пушек, так как в армии шаха Персии полевая артиллерия обычно мало использовалась. Таким образом, крепость казалась неприступной, оставался только штурм, но персидские начальники, будучи напуганы небольшим количеством артиллерийских орудий, которые Бенги Мелик собрал и разместил в нужных местах, даже не пытались предпринять что-либо. Таким образом, он в течение всего зимнего сезона дерзко обманывал Курчи-баши, а персы, осаждая крепость, надеялись, в конце концов, уморить гарнизон голодом. Так это было или нет, но тут один из людей Бенги Мелика, руководствуясь частными соображениями, бежал из крепости, и от него Курчи-баши узнал, какую шутку с ним сыграли. Темной ночью он подошел к стенам крепости и, убедившись, из какого материала они сделаны, тотчас предал дерево огню, а когда Бенги Мелик попытался бежать, был взят в плен. Курчи-баши немедленно отрубил ему голову, но и сам был посрамлен и разгневан той шуткой, которую с ним сыграли. Когда он вернулся в Казвин, над ним действительно много смеялись, распевали песни об осаде Курчи-баши неприступной крепости, так что в течение долгого времени он не смел появляться при дворе.

Эти насмешки, однако, были недолговечны, так как Али-бек, правитель Астрабада, плативший дань шаху Аббасу, вдруг объявил себя самостоятельным и отказался платить ее. В этом случае шах Аббас немедленно выступил против него с 30 тысячами всадников, но я, к несчастью, заболел и не смог принять участие в походе. Судя по сообщениям, которые я слышал, Али-бек был взят в плен в первой же атаке, по другим сообщениям, он пришел добровольно, умоляя о прощении. Как бы то ни было, в результате шах Аббас приказал немедленно выколоть ему глаза, а затем, назначив одного из своих командиров правителем земли Астрабад, которая граничит с землями татар, с победоносной армией вернулся в Казвин. [138]

В предыдущих главах мы не раз говорили о великой силе государства татарского народа (обычно они известны как узбеки), чьи правители ведут род от Тамерлана, или Тимур-бека, и чей род восходит к Чингисхану, и чье имя, говорят, означает «Самый Главный» или «Высший» из всех. Когда в Персии на престол взошел шах Аббас, монархом узбекских татар был Абдулла-хан [Узбек], у которого был обычай время от времени делать набеги на районы, граничившие с его землями. Сейчас, заметив, что шах Аббас большей частью предпринимает походы против своих восставших подданных — как мы описывали выше, — он тотчас принялся грабить соседние со своими границами земли Персидского царства. Татарские орды опустошили весь Хорасан, завладев тридцатью двумя его городами, включая столицу Герат. Здесь они убили правителя Аликули-хана Шамлу, который держал гарнизон из 6 тысяч персов, и эти люди дорого заплатили за свою жизнь. От Герата до Мешхеда сто лье, и узбеки прошли их. Здесь был похоронен потомок халифа Али по имени имам Рза, которому мусульмане-шииты воздавали особую честь как святому, и к его гробнице, как мы уже рассказывали, на паломничество персы приходили за много лье босиком. Следует также упомянуть, что там есть маленькая башенка, высотой примерно в полтора древка пики или немного больше, полностью построенная из массивного золота. На ее вершине находятся сделанные из драгоценных камней арки, которые, в свою очередь, удерживают на своей вершине алмаз величиной с большой каштан, и все это ночью сверкает так, что тьма освещается на расстояние лье вокруг. Я не упоминал бы об этом чуде, если б не видел его собственными глазами.

У Мешхеда Абдулла-хан Узбек ²²⁴ встретил Исмет-хана из племени устаджлу, который, будучи персидским правителем и бывшим наместником Хорасана, в течение трех месяцев героически защищал город. Татары, однако, в конце концов, вошли в город, хотя докладывали, что они потеряли 200 тысяч человек во время осады. Таким образом, овладев положением, Абдулла-хан Узбек был повинен в больших жестокостях, так как по его приказу собрали вместе всех знатных персов и заперли в главной мечети и на ее дворе, и он сказал, что ради святого имама Рзы дарует им жизнь. Однако когда все собрались и их число приблизилось к 40 тысячам, их заперли и, по приказу узбекского вождя, все были казнены. Весть об этих событиях была доставлена шаху Аббасу, который в то время в Казвине занимался приготовлениями для переноса своей столицы из Казвина в Исфахан. Но это дело шах отложил, решив немедленно выступить и отомстить узбекам за эту страшную жестокость и оскорбление, которое они нанесли ему. Но в нужный момент шах обнаружил, что в казне мало средств, и он не знал, как выкрутиться, чтобы выплатить деньги войску. Поистине золото — энергия и подлинно [139] движущая сила войны: тот, кто имеет деньги, всегда находит солдат. В этом случае я говорю как человек, имеющий жизненный опыт, и следует упомянуть эту мудрость, услышанную мною однажды от нашего царя шаха Аббаса, так как действительно это был тот самый случай. И вот он издал приказ, чтобы немедленно расплавили всю его золотую и серебряную посуду (для примера, его запас золотой и серебряной утвари был самым богатым в сравнении с иными правителями). Три раза был отдан приказ, и трижды его управляющие откладывали исполнение, и когда шах поинтересовался, ему ответили, что в результате этой работы было бы получено всего лишь 900 тысяч дукатов. «Тем не менее, — сказал шах — все должно пойти в плавильный котел, чтобы заплатить солдатам». И еще сказал он: «Мой отец, слепой царь Мухаммед Худабенде, часто повторял поговорку, что хорошее жалованье принесет столько побед, сколько не может самая большая удача». После этого вся его золотая и серебряная посуда была расплавлена и перелита в монеты, посредством чего было собрано и экипировано 80 тысяч всадников. Тогда мы выступили на Мешхед.

Татары, однако, как только получили весть о нашем приближении, уехали, и мы вернулись в Казвин несолоно хлебавши. Но, когда мы невредимыми вернулись в столицу, Узбек-хан предпринял другой рейд во главе 200 тысяч татар, на этот раз осадив Турбат-и Хайдери (город, лежащий на некотором расстоянии к югу от Мешхеда), где был правителем Мухаммед-хан Баят. В течение месяца или больше он храбро сдерживал орды татар, и действительно, во время своих вылазок из форта убил их около 30 тысяч, но каждый день все больше узбеков присоединялось к осаде, и показалось благоразумным пойти на соглашение с врагом. Мухаммед-хан согласился сдать город, и персам, по условиям капитуляции, было разрешено выйти из города с развернутыми знаменами и литаврами. Тем не менее шах Аббас, услышав об этом, был далеко не удовлетворен, и, хотя Мухаммед-хан Баят имел верных друзей, ему, по прибытии в Казвин для выяснения своего дела, чуть не пришлось сложить голову. В конце концов, однако, шах помиловал его, так как действительно обстоятельства вынудили его пойти на этот шаг.

В течение последующих восьми лет шах Аббас вел постоянные войны против Абдуллы-хана Узбека и узбекских татар. Время от времени мы возвращали себе большую часть провинции Хорасан, но затем они, в свою очередь, снова переходили границы и занимали некоторые из отдаленных его провинций. Неоднократно шах Аббас посылал личный вызов Абдулле-хану Узбеку, призывая его выйти во главе своего войска и устроить заранее подготовленное сражение, или же двум монархам сразиться на победителя, как говорится, лицом к лицу. Любой способ боя достоин царей, сказал шах Аббас, тогда как эти набеги и засады ыли только грабительскими схватками. Татарский принц, однако, всегда давал ответ, что его предки воевали таким способом, и он не [140] намерен изменять древнему обычаю своего народа. Таким образом, в упомянутое время эта пограничная война продолжалась до тех пор, пока, наконец, смерть не прервала тщеславие и хвастовство Абдуллы-хана Узбека. Затем, по счастливой случайности, его сын [Абд-ал-Мумин, сменивший его] спустя несколько месяцев последовал за ним в могилу. Как очевидец, я ручаюсь головой, что в продолжение семи с половиной лет или около того, пока беспрерывно длились эти войны, шах Аббас предпринял более пятидесяти крупных кампаний, и я принимал участие в двадцати двух или двадцати трех из них: я не ошибусь в своей оценке, если скажу, что с обеих сторон, как персов, так и татар, погибло на полях сражений в течение этих лет более миллиона человек.

После смерти Абдуллы-хана Узбека последовало много значительных событий. Шах Аббас, избавившись от своего главного врага, решил навести и упрочить порядок в делах своего правительства и государства, тем более что приблизительно в это же самое время умер в Константинополе султан Мурад III, его сменил сын Мухаммед III, который в момент написания этих страниц является султаном Османской империи. Таким образом, и на северо-западной, и на северо-восточной границах Персии внутреннее положение турок и татар давало возможность передохнуть от нападений, к тому же султан Мухаммед III высказывал пожелание, чтобы твердо выполнялись условия мирного договора, много лет назад подписанного его отцом султаном Мурадом III вместе с шахом Аббасом. Шах Аббас воспользовался мирной передышкой, чтобы возвести множество сооружений, которые он планировал, и в это же время он осуществил визит сыновнего почтения к могилам своих предков в Ардебиле. В это же самое время были обнародованы новые законы и основаны учреждения, и тогда же была перенесена столица из Казвина в Исфахан. Как мы уже говорили, Исфахан был главным городом провинции Ирак, которая прежде была Парфией и в то же самое время имела более удобное месторасположение, чем Казвин, так как огромный капитал вместе с растущим населением, таким, как сейчас, сосредоточился в центральных метрополиях Персии, и районы вблизи Исфахана, столь обширные и плодородные, были вполне способны прокормить все население новой столицы.

Пока мы отдыхали таким образом от военных трудов и устраивались в наших квартирах, Талим-хан стал вождем у узбекских татар, наследовав верховную власть после смерти своего дяди, вышеупомянутого Абдуллы-хана Узбека. Этот Талим-хан был юношей, жаждущим известности и славы, и он повел войну дальше, не имея мудрых советников, которые сдержали бы его честолюбивый пыл. Поэтому, собрав силы в 300 тысяч татар, он начал вторжение в Хорасан, где не было достаточного количества персидских войск, чтобы оказать сопротивление бешеным атакам налетчиков. Талим-хан вскоре захватил всю провинцию, разместив свою резиденцию в городе Герате. Шах Аббас тем временем устал [141] от мира и, узнав об этих событиях в провинции Хорасан, немедленно послал Фархад-хана, тогда самого главного среди своих приближенных, дав ему 12-тысячную кавалерию, чтобы остановить татарский набег. Фархад-хан любыми средствами старался избежать атаки врага, но, поняв, наконец, что это невозможно и он находится лицом к лицу с татарскими силами, повернул назад и бежал. Шах Аббас, услыхав о такой трусости, был очень разгневан, но, соблюдая приличия, не показал испуга или видимого неудовольствия. Он собрал войско из 100 тысяч кавалеристов и решил выступить сам против Талим-хана; и в этой кампании я принял участие вместе с моим другом Аликули-беком — с тем, кто, как будет сказано дальше, впоследствии сопровождал меня в Испанию, где потом, приняв крещение, получил имя дона Филиппа Персии, — и обоим нам шах Аббас дал высокие должности в армии.

Когда персидские войска достигли границ Герата, шах Аббас, который все еще оставался в Исфахане, прискакал верхом и присоединился к ним, став во главе армии. Талим-хан, в юном рвении, жаждал открытого боя: он немедленно атаковал нас, и тогда шах принял вызов, хотя мы, персы, имели только 100 тысяч человек против 160 тысяч татар. В тот день, однако, удача сопутствовала нам, так как, начав великую битву против нас, татары поняли истинную цену того, как по-иному могут бороться наши командиры и солдаты, если ими командует лично их шах. Татары оказались совершенно не способными отразить наши атаки и повернули назад, спасаясь бегством, потеряв всю славу, которую они приобрели, и в то же самое время потеряв и господство над провинцией Хорасан. В своем беспорядочном бегстве они оставили своего предводителя Талим-хана, который попал к нам в плен и немедленно был казнен по приказу шаха Аббаса. Тогда мы освободили Герат, взяв в плен более 6 тысяч татарских солдат и вдобавок такое же число их женщин. Видя, что все его враги побеждены, шах отдал армии приказ вернуться в столицу Исфахан. Более того, он простил Фархад-хану его трусость и предложил назначить его правителем Герата, но Фархад-хан не изъявил желания принять назначение, так как он чувствовал себя более свободно среди интриг и скандалов двора, чем способным руководить провинцией и носить оружие. Фархад-хан, таким образом, освободил бы себя от этих обязанностей, но разгневанный шах, узнав о его отказе служить и вспомнив недавнее позорное поведение, незамедлительно приказал отрубить ему голову. Правителем Герата тогда был назначен Хусейн-хан Шамлу с гарнизоном в 40 тысяч персидских солдат; и, будучи удовлетворены и счастливы богатой добычей, мы все повернули назад, везя 24 тысячи отрубленных татарских голов и, кроме того, много пленных.

На обратном пути, однако, мы не пошли в Исфахан, так как приближенные и слуги шахского двора оставались с шахом, который пошел прямо в Казвин. Здесь некоторым из придворной знати поручили служить у принца Сефи-мирзы, самого старшего сына и [142] престолонаследника шаха Аббаса; он родился от жены-грузинки, и в то время мальчику было около десяти лет. Было приказано затем сопровождать молодого принца в Исфахан, что мы и сделали, устроив его в подходящий дворец с услугами, соответствующими его рангу. Так прошли в Исфахане два года без каких-либо событий, о которых следовало бы упомянуть, и в конце этого времени пришли вести, что снова от неоднократных набегов турок начались беспорядки на наших северо-западных границах. Шах быстро решил этот вопрос, так как был не прочь разорвать мир с султаном Мухаммедом III, и своевременное прибытие неких англичан утвердило его в этом мнении.

Эти люди прибыли из Шотландии и через Венецию направились в Алеппо и Багдад, выдавая себя за турок. Согласно условиям существующего мирного договора (между Персией и Турцией с их вооруженной охраной), их остановили на границе у реки Чисир, где они делали вид, что путешествуют как турецкие купцы, — и так как они вполне говорили на этом языке, турецкий конвой отпустил их. Затем несколько персидских купцов, проходя мимо, перевели их через реку, а оттуда довели до Казвина, где и стало известно, кто они есть на самом деле. Прибыв из Хорасана, мы нашли этих людей уже ожидающими нас в Казвине, где, однако, шах Аббас не встретился с ними. Позднее им было дозволено пойти в Исфахан, где они были допущены ко двору и где царь дал им аудиенцию (его величество, как было сказано, до сих пор не видел их). И вышло так, что в свое время мы вместе с ними в составе посольства отправились в Испанию, но об этом подробнее будет рассказано в третьей книге нашего сочинения.

Текст воспроизведен по изданию: Россия и Европа глазами Орудж-бека Баята - Дон Жуана Персидского. СПб. СПбГУ. 2007