МИРЗА МУХАММАД ХАЙДАР

ТА'РИХ-И РАШИДИ

КНИГА ВТОРАЯ

ГЛАВА 106.

УПОМИНАНИЕ О СОБЫТИЯХ, ПРОИСШЕДШИХ В КАШГАРЕ ПОСЛЕ [СМЕРТИ] ХАНА

Стихи:

Небо — дракон, обвившийся вокруг себя,
Он — полон сил для нашич мучений,
Захвачены мы его кольцами,
Как же мы избежим его пасти
Ты не увидишь человека, который бы не был им ранен,
Из сотни ни над одним он не сжалился,
От его гнева никто не ушел невредимым,
Где та грудь, которая не ранена им

Жалоба на противоречивую судьбу, рассказ о кривовращающемся небе, сетования и обида на недостойных потомков — в [тюркском] рубаи:

О красавица, какие только жестокости ты не причиняла мне,
Почему ни на йоту ты не сжалилась надо мной
Сто раз ты обещала мне верность, однако
Ни разу ты не была верна этим обещаниям

Увы, когда действия судьбы и рока определены таким образом, то у человека нет сил спрашивать “как” и “почему”. Рубаи:

В тот день, когда оседлали неукротимого коня неба,
Окрасили Юпитер плеядами,
Такой долей оделила нас канцелярия судьбы,
В чем наша вина, что нам выпала такая доля?

Короче говоря, после того, как хан вручил свою жизнь ангелу смерти, шейх дьяволов Мирза 'Али Тагай и мать дьяволов Ходжа Шах Мухаммад диван, которые вот уже много лет как свет в своих глазах [562] сменили на зависть, договорились между собой и отправили зятя Мирза 'Али Тагая Йадгар Мухаммада к Рашид султану в Аксу с письмом, содержащим нелепые и ложные сообщения, которые были клеветой на хана, и выдали их за завещание хана, сделанное им якобы при последнем вздохе. Он как будто сказал: “Я не намеревался идти со священной войной в Тибет— это Саййид Мухаммад Мирза и Мирза Хайдар побуждали меня к этому. /299б/ Я не буду доволен своим сыном 'Абдаррашидом, если он не убьет их. Их смерть — это как бы месть за меня. Кроме того, до тех пор, пока они будут существовать, тебе не удастся укрепиться у власти. Они написали еще несколько по добных пустых фраз, долгие годы сидевших по злобности в жаровне их мозга, и отправили. А к моему дяде они послали другого человека с сообщением о том, что случилось с ханом и что теперь им делать, и все, что он укажет, ими будет выполнено, и они подкрепили эту ложь торжественной клятвой.

Когда это известие дошло до моего дяди, он очень разволновался и расстроился. Как положено, он приступил к церемонии поминания [хана] и отправился из Кашгара и Йарканд. Так как был сезон Льва [июль] и стояла чрезвычайная жара, хана быстро привезли [в Йарканд] и погребли в одной из комнат диванханы. В это время из Кашгара прибыл мой дядя. Он выразил глубокое соболезнование высоким госпожам из гарема и женам [хана] и выполнил все дела, связанные с его поминанием. Он устроил поминание и вне [гарема], и каждый из присутствующих эмиров просил его о заключении с ним договора и союза. В собрании вельмож, ученых-улемов, высокопоставленных лиц и эмиров мой дядя первым дал обещание, что будет относиться к ним лучше, чем во времена покойного хана, и они также поклялись, подкрепив это верой: “Мы также больше, чем прежде, будем проявлять старание в доброжелательстве и единстве”. Особенно сильными клятвами подкреплял свою готовность служить, искренность, единомыслие и единство Мирза 'Али Тагай.

Когда люди успокоились, то повели разговоры о возведении на престол 'Абдаррашид хана и о держании им траура. Это решили прекрасным образом и ждали только прибытия Рашид хана. Когда сообщили о его приезде, был последний день месяца зу-л-хидджа. Мои дядя послал ему навстречу высокопоставленных, [563] известных людей, объяснил порядок и правила проведения траура и сказал: “Высочайший приезд в конце года и месяца, в среду, не будет благополучен. Пусть он остановится на эту ночь в окрестностях города, а завтра в первый день месяца мухаррам, в четверг, в начале 940 (23 июля 1533) года /300а/осчастливит нас честью своего прибытия”. Эмиры отправились и договорились об этом [с Рашид ханом]. А Мирза 'Али Тагай пришел тайком [к Рашид султану] и доложил: “Так как я всем обязан [покойному] хану, то чувствую необходимость вопреки договоренности довести до Вашего сведения то, что Саййид Мухаммад мирза договорился со мной и с эмирами, и чтобы Вы поразмыслили над этим. Он условился с нами о том, что как только Рашид султан прибудет, мы поместим его рядом с его отцом, а ханом объявим Искандар султана, который находится в Тибете”. Он сочинил еще несколько таких лживых сообщений и убедил хана настолько, что не осталось необходимости уточнять все по прибытии.

Утром, в четверг первого мухаррама 940 (23 июля 1533) года Рашид султан направился к могиле отца. Мой дядя надел траурную одежду, как сказано в рубаи:

Оплакивая тебя, мир много пролил слез,
Тюльпан всю кровь своих глаз вылил себе в подол,
Роза разорвала воротник алой одежды,
Горлица обмотала свою шею черным войлоком,—
и сел у могилы хана, <да озарит Аллах его могилу>.

Рашид султан как был на коне, так и подъехал к двери дома, а мой дядя в это время вышел к нему навстречу, рвал свою бороду и усы, бросив на землю синюю чалму и обмотав шею черным войлоком, — стихи:

Сердце в крови, душа измучена, печень изранена и грудь растерзала,
Скажи же сам, как мне не издавать горестных вздохов.
Я мечтал благовония своего савана сделать из праха твоего порога,
Увы, смотри, несу я эту мечту в землю,—

восклицал: “О горе, о несчастье!”. Рашид султан приказал схватить его. К нему кинулись со всех сторон, ударили мечом неправосудия по шее мусульманина и отделили голову от туловища. И 'Али Саййида, о котором раньше [564] упоминалось в нескольких местах, также подвергли мучительной смерти. Предав этих двух несчастных мученической смерти, [Рашид султан] спешился и отправился к могиле отца, оттуда он пошел к знатным госпожам гарема и в общем выполнил обряд поминания. В это же время он послал Мирза 'Али Тагая в Кашгар, и тот убил сыновей моих дядей /300б/ Хусайна, сына Саййид Мухаммада мирзы и (Добавлено по Л₂ 234б; Л₃ 175а) Мансура, сына Аба Бакра мирзы, и Султан Мухаммада (Приведено по Л, 209б, Л₂ 234б; Л₃ 175а; R 450 (в Т— Махмуд)) мирзу, сына Саййид Махмуда мирзы, возраст каждого из этих трех не достиг и двадцати лет.

Они ни минуты не проводили без того, чтобы не пограбить и не причинить [людям] обиды. За доброе отношение моего дяди и за его ревностную службу Рашид султан отплатил убийством. Обещания и договоры, которые были основательно подкреплены верой и страхом перед гневом Аллаха, он проглотил так же, как и их кровь. Байт:

Мир впал в неверие из-за тех двух локонов,
О мусульмане! Где же мусульманство?

Обычай у людей таков: поминание усопших они отмечают дозволенным [шариатом] убиением животных, однако Рашид султан [поминание] своего высокочтимого отца отметил убийством моего дяди, его сыновей и 'Али Саййида. Кит'а:

У тирана скончался отец,
Кончину его он отметил кровью людей,
При его оплакивании вместо одного причитания
Он сотни раз смеялся и улыбался.

Помимо того, что Рашид султан убил и ограбил моего дядю, он еще недостойно обращался с людьми своего великого отца, что противно человеческой нравственности, поэтому я вынужден умолчать об этом и перейти к следующему рассказу.

Господин Маулана Шарафаддин 'Али Йазди описал в “Зафар-наме” деяния Султан Халила мирзы ¹³⁰ — одного из внуков Амира Тимура, который впоследствии стал преемником своего великого деда на самаркандском престоле. Этот отрывок приводится здесь в точности. [565]

Несомненно, что после Султан Халила мирзы никто, кроме Рашид султана, подобным же образом не тиранил и не притеснял [людей]. Поскольку изложению этих событий мешает стыд, я не стал их описывать, и о них [пусть узнают], сравнивая с тем полным горести рассказом [Йазди]. Возможно, цель у упомянутого Маулана при описании тех скверных дел заключалась в том, чтобы у читателей и у наследников трона был образец для удержания себя от скверных дел и для занятия похвальными делами. Рассказ из “Зафар-наме”:

Паревич Султан Халил мирза так поступил с группой уважаемых [женщин], бывших по отношению к нему на положении матерей, что ни один умный человек это не одобрит. /301а/ Каждую из них он принуждением и силой отдал [в жены] человеку, не годившемуся служить ее высокому порогу. Гурию он бросил в силок [злого дива] Агримана ¹³¹, а райскую птицу соединил на брачном ложе с коршуном; драгоценную жемчужину он поставил в один ряд с нестоящей раковиной, рубин хорошей воды он сравнял с йеменской раковиной. Стихи:

Он сделал такое дело и не устыдился
Ни перед людьми, ни перед богом
Если шаху не присущи честь и справедливость,
То он быстро развеет страну по ветру.

Как следует из этого неприятного рассказа, расположение к нему у большинства людей и войска было утрачено, и умы совершенно отказали ему в уважении.

Вместе с такими же скверными делами Рашид султан не упускал ни минуты, чтобы не причинить неприятностей и горя своим тегкам по отцу, принадлежащим к гарему пишущего эти строки, а также матери детей Шах Мухаммад султана, о которых ранее уже говорилось в нескольких местах и после этого еще будет упомянуто в своем месте. Мать детей Шах Мухаммад султана Хадича султан ханим была родной сестрой покойного [Са'ид] хана. Несмотря на то, что у нее были чахотка и водянка и она была прикована к постели, [Рашид султан] прогнал ее с детьми в Бадахшан. Не доехав до Бадахшана, она скончалась по дороге, испытав сотни трудностей и мучений, а ее дети — Исма'ил султан, Исхак султан, Йа'куб султан и Мухтарама [566] ханим, малолетние или грудные, одинокие, без близкого человека, прибыли в Кабул. Исан Тимур, о котором было сказано ранее и который находился в Индии на службе у Камрана мирзы, потребовал их к себе и с отеческим состраданием взял на себя заботу о воспитании племянников. Исма'ил султан погиб в сражениях в Индии; Йа'куб султан умер естественной смертью, Мухтараму ханим я обручил с Камраном мирзой, о чем будет упомянуто, а Исхак султан по этому же случаю до сегодняшнего дня находится у Камрана.

Он был сыном 'Али Мирака б. Дарвиш Хусайна /301б/ барласа. В то время, когда [Са'ид] хан находился в вилайате Фергана, Рашид султан освободился из плена узбеков и присоединился к своему отцу. Его атабеком [Са'ид] хан сделал Гури барласа, которому Мухаммади доводился племянником. Гури барлас в те же дни умер естественной смертью, а его должность атабека по родству перешла к 'Али Мирак барласу. Спустя несколько лет после завоевания Кашгара 'Али Мирак барлас ушел на священную войну в Тибет, и должность атабека Рашид султана по наследству утвердилась за Мухаммади. Вскоре Рашид султана увезли в Моголистан. Управление всеми делами передали Мирза Али Тагаю, а дела киргизов поручили Мухаммад киргизу. Этот Мухаммади, как уже было сказано, также находился на службе у Рашид султана. 'Али Мирак барлас доводился дядей с материнской стороны моему дяде, в связи с этим мой дядя и я старались способствовать успеху его дела. А Мирза 'Али Тагай был настроен против него, он боялся его злых намерений и коварных замыслов — неприязнь Мирза 'Али Тагая к моему дяде была больше из-за него. Мухаммади во всех случаях опирался на поддержку моего дяди, в конце концов Шах Мухаммад султан погиб от его руки. Это несчастье послужило [причиной] того, что жены и наследники Шах Мухаммад султана решили отомстить и казнить упомянутого Мухаммади, а мой дядя и я спасли его от той опасности. В связи с этим между мною, тетками с материнской стороны, детьми [567] теток и [другими] родственниками произошли неприятности, и все эта явно было из-за Мухаммади.

Когда после смерти хана произошли все эти неприятные события, убийства и разорения, Мирза 'Али Тагай, хотя и приложил к этому старание, однако если бы не было на то согласия Мухаммади, Рашид султан никогда не совершил бы этих мерзких дел. Наоборот, во всех мерзостях Мухаммади проявлял даже большее усердие, [чем мирза 'Али Тагай]. Влияние его на Рашид султана было велико и на что бы он ни указывал, Рашид султан непременно все выполнял, даже если это было неверным, и не ослушивался его. Вся эта ложь и недостойные поступки совершались из-за него. Рашид султан предлагал знатным женщинам и женам хана, которые как бы считались матерями Рашид султана, Мухаммади [в мужья] и, если они не соглашались на это, то дело доходило до того, /302а/ что он разорял их и изгонял. Знатные женщины считали недостойным сожительство райской птицы Хума с вороной.

Свою сестру Бади ал-Джамал ханим он отдал в жены Буйдаш султану б. Адик султану узбек-казаку. Когда узбеки Шайбана, объединившись, разбили узбек-казаков, то Буйдаш султан как зять с надеждой вошел к Рашид султану. А тот стал угрожать ему смертью, если он не даст развода Бади ал-Джамал ханим. И у такого благородного царевича, который был вполне достоин этого брака, он отобрал [Бадиал-Джамал-ханим] и отдал Мухаммади. Из предков Мухаммади никто и близко не удостаивался такой чести. Это было совершенно недопустимым, потому что в таких делах как государи, так и подданные выбирают себе равных. Однако Рашид султан пренебрег всем этим и навлек позор на свое семейство. Он не отличил совершенного, одаренного речью человека от низкого, кричащего животного. Самое скверное из всего этого то, что он расторг брак [сестры] с человеком достойным и силой отдал ее недостойному человечишке. Стих [мисра]:

У какого народа такая манера, и где существует такой обычай?

Вот таковы были влияние Мухаммади на Рашид султана и его власть, а причины этого не известны. У Мухаммади не было ни обилия прежних заслуг, ни [568] способностей и прозорливости в делах управления государством, ни красноречия в беседах, ни знания хороших манер, ни твердости в благородных качествах, он не отличался остроумием и веселостью на пирах, рассудительностью и храбростью в битвах, у него не было изящества и красоты, [чтобы радоваться] при встрече с ним, наоборот, [слова]: <с черным лицом в обоих мирах> — самое подходящее описание его> лица, как сказано в стихе:

О ты, у которого внутри черно так же, как и снаружи,
О ты, черный лицом и душой

Кислые речи его — сплошная ложь, зловещие слова его — целиком фальшивые. То, что изложено здесь — краткое описание его, и в этом справедливая [оценка его]. Правда в том, что все недостойные дела, которые совершил Рашид султан, были состряпаны Мухаммади. К Рашид султану претензий нет, за исключением того, что он без всякого основания слушался во всех делах Мухаммади. В эти дни /302б/ пришло известие о том, что Мухаммади распрощался с жизнью. Если это правда, то не исключено, что в руках Рашид султана окажутся поводья освобождения и, возможно, он уже узнал о дурных своих делах в прошлом и раскаялся <во имя Господа обоих миров>.

ПОХОД АВТОРА КНИГИ В УРСАНГ. УБИЕНИЕ МОЕГО БРАТА АБДАЛЛАХА МИРЗЫ И О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО В ТОМ ПОХОДЕ

Когда хан направился в стольный город Йарканд, он отпустил меня, и я первые десять дней зу-л-хндджа 939 (с 24 июня по 4 июля 1533) года, проведя праздник жертвоприношения в Марийуле, выступил на разрушение языческого храма Урсанг. Мы преодолели двадцатидневный путь и не встретили поблизости ни одного неверного тибетца. Были лишь отдельные крепости, [а тибетцы], полностью полагаясь на их укрепленность и прочность, сидели там. Взять эти крепости удалось бы с трудом, результаты же от этого не оправдали бы затраченных усилий.

Оставив Искандар султана, моего брата 'Абдаллаха мирзу и сына моего дяди Махмуда мирзу с тяжелым грузом и ослабевшими мулами, я вместе с храбрыми людьми и сильными лошадьми быстро отправился. В первый день сафара в местности под [569] иазванием Барйанг (В Л₁ 211а — Бамайак; R 454 — Барманг) мы обнаружили большой отряд из людей джампа (Приведено по Л₂ 236а; Л₃ 177а) Тибета и устроили на них набег, в результате чего триста тысяч баранов стали достоянием победоносного войска и соответственно этому в наши руки попало много пленных, лошадей и имущества. Согласно нашему желанию и по разным надобностям мы остановились на подходящем пастбище,, чтобы подкрепить лошадей и чтобы Искандар султан, 'Абдаллах мирза и сын моего дяди Махмуд мирза догнали нас. Однако когда я ушел от той группы, они тоже, не спеша, направились в первый день мухаррама 940 (23 июля 1533) года к одной из упомянутых крепостей под названием Кардун. Положение тех презренных [внутри крепости] оказалось очень затруднительным и, обратившись за помощью к одному из раев Индии, они привели три тысячи пеших индийцев, вооруженных кинжалами, как говорят, — байт:

Да буду я жертвой тех двух глаз, которое, подобно индийцам-разбойникам,
Вонзили во все сердца кинжалы из острия ресниц.

Искандар султан и мои братья выступили с двумя сотнями человек и шли так быстро /303а/ что из этих двухсот человек за ними поспевало небольшое количество людей. Мой брат Абдаллах мирза был отважным юношей, и до этого он совершил подвиг, неся службу при хане в Балти, заслужил награду, и все воины хана это признавали. Опьяненный этим успехом, он возгордился. Не дожидаясь войска и остальных людей, он прибыл с тремя воинами и необдуманно, бесстрашно устремился в центр трех тысяч [индийцев]; его окружили. В это время подоспел сын моего дяди Махмуд мирза с четырьмя воинами и застал брата в таком положении. Он также смело бросился [на врагов] и спас брата от гибели. 'Абдаллах мирза вновь напал [на врагов], его опять окружили, и Махмуд мирза еще раз бросился на них, чтобы спасти его, и его также окружили. В это время подоспели пять уважаемых бахадуров, они увидели двух братьев в таком положении и кинулись [на врагов] (Добавлено по Л₂ 236б; Л₃ 177а). Однако к этому времени рукою насилия они уже разрубили 'Абдаллаха на куски таким [570] образом, что кажый кусок его доспехов и одежды оказался в руках какого-нибудь неверного. Стихи:

Мед мученической смерти был выпит по его желанию,
Да будет дозволенным вино, которое он испил красиво,
Я был в этом мире и мой дорогой брат
<В цепи стиха и прозы — драгоценная жемчужина (Добавлено по Л₂ 236б; Л₃ 177а)

Когда стало известно о происшествии с моим братом, то, согласно смыслу стиха:

Невозможно бороться с предопретелением,
Нельзя жаловаться на судьбу.
Творец делает то, что сам желает.
Нельзя приказывать Творцу,—

я прочитал стих Корана: <Мы принадлежим Аллаху, и к нему мы возвращаемся! ¹³²>

Я пробыл на том пастбище несколько дней, так что люди и лошади отдохнули. Затем я отправил назад всю добычу, которая попала в руки и, выделив девятьсот человек отборных воинов, направился в Урсанг. От Марйула Тибета до него было два месяца пути. Когда мы отошли от тех мест на расстояние месячного пути, то достигли озера, окружность которого составляет сорок фарсахов. На его берегу имеется крепость, которую называют Кук-у-Лабук (Л₁ 211б — Тарсак ва Бахвак, Л₂ 236б; Л₃ 177б — Тук-у-Лабак, R 455 — Лук-у-Лабук), и там мы провели ночь. Когда наступило утро, все лошади оказались мертвыми, и только немногие из них были чуть живыми — метались и корчились Так, у меня было двадцать семь лошадей и из этого числа /303б/ наутро в хорошем состоянии осталась одна лошадь; две другие были полуживыми, а остальные двадцать четыре — мертвы. Причина этого — болезнь удушья, уже описанная раньше. Когда утром мы выступили оттуда, на конях была только пятая часть войска, все остальные шли пешком. На второй день мы совершили нападение на вилайат (В Л₂ 237а, Л₃ 177б —крепость) под названием Ним (В Л₂ 237а, Л₃ 177б —Нимтач, R 455 —Хам (или Хари)) Люди тех мест говорили, что отсюда до Бенгалии двадцать четыре дня пути. В наши руки попало много рабов. В этом войске тотько у девяноста человек были лошади, способные двигаться. С этими девятью десятками людей мы прошли четырехдневный путь и напали на местечко под названием Аскабрак. Около ста тысяч баранов, двадцать [571] тысяч яков и соответственно этому рабов и лошадей попало в наши руки. От Аскабрака до Урсанга оставалось восемь дней пути, но из-за того, что лошади в войске совершенно выбились из сил, нам поневоле пришлось вернуться. Через шесть дней, вновь присоединившись к войску в Ниме, мы стали возвращаться. Это произошло восьмого раби ал-авваля (Л₂ 237а, Л₃ 177б, R 455 — раби ал ахир). В последний день джумад ал-ахира в Тамлике, находящемся в двадцати днях пути от Марйула, мы догнали людей, с которыми ранее отправили добычу и трофеи. В Тамлик пришли люди из Гуга и заявили, чго это самый главный вилайат Тибета и что все они согласны уплатить джизью. Они пригласили меня приехать к ним, чтобы определить джизью соответственно возможностям и доходам [вилайата]. На основании этого я отправился и за одну ночь доехал от Тамлика до Гуга. Они оказали мне достойный прием и радушное гостеприимство. Я оставался там три дня. Определив для того места джизью в три тысячи тибетских мискалей, каждый мискаль которого составляет полтора шариатских мискаля, я возвратился назад. По дороге я получил известие о разорении моего войска, что вскоре будет описано.

ГЛАВА 109.

УПОМИНАНИЕ О ПРИСКОРБНЫХ СОБЫТИЯХ, КОТОРЫЕ ПРОИЗОШЛИ В ТИБЕТЕ, И СМЕРТЬ СЫНА МОЕГО ДЯДИ МАХМУДА МИРЗЫ

Стихи:

Утро наше из-за тебя проходит в печали и вечер — в трауре
Редко бывает, чтобы утро и вечер кого-то из-за любви
Проходили так.
Ты не слушай наш рассказ, ибо будет жаль
Что эта закваска печали падет на твой веселый нрав

Жестокие события /304а/ и удивительные обстоятельства, приносящие трудности, [как сказано в стихе] — байт:

До каких пор судьба будет накладывать пятна горя на мое сердце
На еще свежее пятно она кладет другое.
Пятно, которое понемногу стало исчезать,
То пятно судьба оставляет и накладывает другое. [572]

Следующие одно за другим бедствия, несчастья и беспрерывные горести как волны настигали нас. Байт:

Так как из этого лазурного моря человек не испьет хорошей воды,
Мы насытились водопоем мира

Корабль обстоятельств погрузился в волны моря смятения и подвергся испытаниям в урагане несчастий и страданий. В добавление к этому посыпались на голову капли дождя волнений и смятений из облаков небесной сферы, приносящей трудности, что было [другим] бедствием. Байт:

Никогда не идет с небес дождь милости,
А всегда с этого неба несчастий идет печаль.

Когда коварное небо и переменчивая судьба начинают двуличничать, то человека с одной стороны настигнут огорчения, исходящие от близких людей, с другой — разные бедствия, и в этом нет никакого вмешательства человека и ничья рука здесь не приложена, стихи:

Если жестокость исходит от врага — вины в том нет,
В его насилии и гнете нет сомнения.
От тех жестокостей и несправедливостей, которые посылает небо,
Во всем мире нет ни одной неразбитой груди

Подробности несчастий, которые произошли после смерти покойного [Са'ид] хана, лучше изложить кратко, потому что подробности этого <не дай бог> в глазах читателей, которые удостоят этот ничтожный список своего счастливого взгляда, предстанут как преступление границ и будут восприняты как краснобайство, потому что жестокость этих событий для собеседников, пребывающих на ложе спокойствия, возможно, покажется невероятной. Итак, следуя тому, как говорят: “Не настаивай на правде, которая похожа на ложь, а говори о лжи, которая похожа на правду” мы избегаем подробностей этих событий и приступаем к краткому их изложению.

Как только Рашид султан покончил с убиением, разорением и оскорблением моего дяди, его родственников и [других] знатных людей, он отправил человека в Тибет, снабдив его несколькими указами. Один был предназначен для его брата Искандар султана и содержал [573] следующее: “Мы даруем тебе вилайат Тибет, Мирза Хайдар и Махмуд мирза пусть также будут там”. Каждой группе войск он послал другие указы следующего содержания: “Скарб и домочадцы каждого, кто останется в Тибете, /304б/ будут проданы здесь киргизам за лошадей. Как только будет получен этот приказ, вам следует разойтись и отправиться в Йарканд”.

В то время, когда прибыл этот злосчастный приказ, я находился в Гуге, как уже писалось об этом. Как только воинам стало известно о содержании письма, то посчитав время благоприятным для ухода, они все разом поспешно направились в Йарканд. Искандар султан и сын моего дяди Махмуд мирза бежали от них с небольшим количеством людей и остались там. Через два дня я прибыл на то место, откуда ушли люди. Искандар султан и сын моего дяди Махмуд мирза заявили, что лучше эту ночь провести здесь, так как некоторые из бежавших людей ушли поневоле и, возможно, при удобном случае отстанут и присоединятся к нам. Со мной было более ста человек, все богатыри и предводители воинства, отцы и деды которых служили [нашему семейству] и мне они тоже достались по наследству. В сражениях и битвах они много раз отличались среди равных, удостаивались даров и наград, пользовались милостями, и каждому был присвоен титул эмира, некоторые из них были моими молочными братьями и назывались именем “кукалдаш”, и мне трудно было поверить в их неповиновение. Когда войско звезд ночи обратилось в бегство, искусный наездник неба один воссел на пегом коне неба, и я узнал, что, подобно войску звезд, которое неустойчиво и исчезает днем, все доверенные люди ночью убежали от меня.

Когда сияние солнца осветило поверхность земли, темную, как напасти судьбы, прибыли Джан Ахмад атака, о котором уже упоминалось до этого и который доводился мне молочным братом, и еще один человек из кукалдашей по имени Шах Мухаммад — один из уважаемых людей той группы. Они привели с собой пять шагирдпиша и, в общем, страх перед одиночеством рассеялся. Через некоторое время прибыли Искандар султан и сын моего дяди Махмуд (Добавлено по Л₂ 237б; Л₃ 178а) и со всех сторон собралось около пятидесяти человек. Оттуда мы [574] направились в Марйул. Было начало сезона Козерога, начало /305а/ зимы и стояла большая стужа, [такая] —байт:

Когда от холода [месяца] Дея утка
Пришла искать убежища у шашлычника

Стояли такие холода, что если их описать, то [люди] сочли бы это преувеличением. Короче говоря, из числа этих пятидесяти человек более сорока отморозили себе руки, ноги, уши и носы. С такими мучениями и трудностями за двадцать пять дней мы достигли Марйула. Главы Марйула Ташикун и Лата Джугдан, имена которых упоминались ранее в нескольких местах, поспешили оказать нам услуги. Так как раньше мы проявили жестокость к ним, допустив грабежи и убийства, то я опасался их, а они, наоборот, проявили усердие в оказании услуг и просили извинения. [Они] сказали: “Вот уже четыреста лет, как из поколения в поколение мы — подданные, а вы — государи; мы — рабы, а вы — покровители рабов. Если в период Вашего могущества и обилия великолепия из-за страха мы допустили какую-нибудь провинность, то встретить ее поучением,— обычай господ. И если каждый из глав Тибета в то время повиновался и служил Вам, то это было из-за страха, а сейчас наша служба Вам основывается на нашей верности и искренности; да будет Вам известно о том, кто в действительности верен Вам и чьи заверения в покорности — от сердца, а не от языка. Байт:

Многие говорили о своей любви к тебе,
О, я раб того человека, чье сердце едино с языком.

Они вручили (Добавлено по Л₂ 238а, Л₃ 178б) нам крепость Шайа ¹³³ — столицу Марйула. Мы вошли в Шайа и, в конце концов, получили возможность отдохнуть. Там к нам присоединились несколько отставших от войска человек. Среди них был Маулана Дарвиш Мухаммад Каратаг, один из мулазимов Махдум-и Ходжа Мухаммад Йусуфа, упоминание о котором было сделано ранее. Этот Маулана Дарвиш Мухаммад был благочестивым и убежденным мусульманином. Он хорошо владел тибетским языком, находился в большой дружбе со всеми тибетскими главами, и наши дела с ними он разрешал [575] наилучшим образом. Из Кашмира прибыл некий хаджи, который впоследствии /305б/ будет упомянут в разных местах, и посчитал для себя обязательным служить мне. Вместе с ними собралось более шестидесяти человек.

Распавшееся войско уже ушло, однако по дороге из-за изменения погоды на их долю выпали такие трудности, что идти для большинства из них оказалось невозможным. Те, которые прилагали усилия для того, чтобы уйти, потеряли все свое имущество; окото ста пятидесяти человек погибло от стужи, а оставшиеся полуживые ушли в Йарканд. Другая группа вернулась с дороги назад и в жалком состоянии прибыла в Маркйул. Снова собралось пятьсот человек, и нам досталось десять тысяч баранов. Наступило полное благополучие.

Перед тем, как прибыть в Марйул, я отправил к Рашид султану в Йарканд Джан Ахмад атака и Шах Мухаммад кукалдаша с дарами, добытыми в этой кампании. Я также послал несколько фраз, напоминающих о прежних наших обетах, и несколько вещей, которыми мы обменялись в знак дружбы,— темного цвета арабскую шубу и стальную секиру, которые дал мне Рашид султан. Стихи:

Пусть это напомнит тебе о нас, ибо о нас ты не вспомнил ни разу,
Мое безрадостное сердце ты не обрадовал ни разу,
С тех пор, как ты стал шахом над нами,
Не поступал с нами по справедливости ни разу.
Что было, то прошло.

Байт:

Мы знаем, что неверность — обычай возлюбленной,
Мы хорошо знаем, что нет верности у красавиц

Когда кончилась та зима, Рашид султан послал Бидакана, сына Джан Ахмада атака, моего молочного брата, в сопровождении Хасана дивана, чтобы передать свои извинения и раскаяние — “все, что случилось, произошло по глупости и стало причиной стыда на этом и на том свете. Теперь для удовлетворения того дорогого друга я приношу извинения п отправляю Маулана Кудаша с двумя сотнями человек. Все, кто из [Ваших] слуг прибыли сюда, вернутся обратно, никто им не будет препятствовать”. Он послал мне лошадь и несколько подарков. Из-за этих известий я [576] стал рассчитывать на его покровительство, и большинство тибетцев приняли это с покорностью.

В это время прибыл Маулана Кудаш и с ним несколько моих видных мулазимов. Опираясь на эту грунпу, мы направились в Балти, который примыкает к границам Кашмира. /306а/ Весь Балти наилучшим образом уплатил полагающийся с него мал.

Суру — одно из мест Балти, надежная опора и образец неприступности для тех краев. Маулана Кудаш попросил у меня разрешения собрать мал с того места. Я не согласился, потому что знал, что те неверные совершенно не желают, чтобы кто-нибудь видел их ущелье и место обитания. Они попросили извинения и заверили нас, что все, что положено из мала, они полностью доставят в то место, где мы находимся, и нет надобности приходить к ним. Однако если охотник судьбы положит в силок кончины зерно бренности, то ни одна чуткая птица не избежит того силка. Байт:

То, что предопределено тебе судьбой, ты получишь полностью.
Если ты откажешься брать, то тебе дадут насильно

Надоедая своими просьбами, [Маулана Кудаш] в конце концов получил мое разрешение и уехал. В узком ущелье люди Суру подвергли его сотням унижений и без боя убили его вместе с двадцатью четырьмя уважаемыми людьми. Хотя в нашем войске было около семисот человек, однако из-за недостатка снаряжения и отсутствия сил нам не удалось отомстить за него. Стихи:

Ты посмотри на завершение своего дела,
Чтобы ни с какой стороны не было для тебя опасности,
Если нет сил для отмщения,
Не сворачивайся, подобно змее, [для нападения]

Со ртом, подобным полным яда зубам змеи, и с сердцем, подобным полным гнева желчному пузырю змеи, мы ушли из Балти в сторону Тибета в вилайат под названием Зангискар. Когда мы прибыли туда, посевы еще не поднялись высоко и время для сбора урожая еще не наступило. До наступления сбора урожая прибыл один из глав Балти по имени Танги Сакаб, в прошлом оказывавший нам подобающие услуги, и сказал, что настало время устроить нападение на убийц Кудаша, т. е. людей Суру, увести их в рабство, [577] а мужчин подвергнуть истреблению. Мы тотчас же отправили в Марйул ослабевших людей, а с сильными выступили в путь. Так как на расстоянии одного дня дорога [в Марйул] была опасна, я послал сына моего дяди Махмуда мирзу, чтобы он провел людей через то место. Ночью он остановился там и, поскольку место было опасное, /306б/ держал свою лошадь неподалеку от себя. Во время сна пасущаяся лошадь близко подошла к его голове. Он прикрикнул, чтобы она отошла подальше, и лошадь лягнула его в лоб так, что кость размером с лошадиное копыто вдавилась вовнутрь. На следующий день он прибыл (Добавлено по Л₃ 214а; R 462) ко мне, и я, увидев его рану, способом могольских костоправов, держа его сломанную кость, занялся лечением. Об этом я сообщил Танги Сакабу, и Танги Сакаб прислал ответ: “Так как для Вашего прихода сюда возникли препятствия, то если Вы отправите к нам несколько человек, мы возьмем Суру, а пятую часть доставшейся добычи отошлем Вам, и это тоже явится достойной услугой”.

Между Зангискаром — местом моего пребывания, и Сутом ¹³⁴, где жил Танги Сакаб, было пять дней пути. Я отправил туда семьдесят человек во главе с Маулана Дарвиш Мухаммадом Каратагом, который был в большой дружбе с главами Тибета, и способного воина Нур 'Али дивана, но оба вернулись с дороги. Прежде чем было принято решение, прошло два месяца в обмене посланиями.

Рана Махмуда ухудшилась. Из-за холода ему было трудно оставаться в Зангискаре, и я был вынужден отправить его в Марйул, а сам задержался с расчетом на то, что когда Махмуд достигнет Марйула, я отправлюсь в Суру и, возможно, найду там средства к жизни. Когда Махмуд добрался до того места, где его в голову лягнула лошадь, он остановился там на ночь, а наутро перед тем, как сесть на лошадь, он обнажил голову, чтобы наложить пластырь. Холодный воздух охватил его раненый мозг, у него закружилась голова и он потерял сознание. К полуденной молитве ко мне прибыл человек и сообщил об этом. Я быстро отправился к нему и в полночь прибыл,— он лежал без сознания. На следующий день он пришел в себя, сознание полностью прояснилось, и на следующий день он был в сознании, а на трегий день стал [578] бредить. На вторую ночь [после этого], отказавшись от общества живых, он отправился по дороге небытия для беседы с умершими. Рашид султан, который был для меня как зрачок глаза, мечом насилия, подобного ресницам красавиц-угнетательниц, казнив моего дядю и его детей, /307а/ ранил мою душу и сердце, и язвы этого еще не зажили, [как произошла смерть Махмуда]. Я не знаю: изменчивая ли судьба учила его жестокости или сама училась у него? Байт.

Тот тиран, который выжег [на мне] сотни пятен жестокости,
О боже, у кого он научился этому насилию и гнету?

Поверх этих ран [судьба-тиран] нанесла еще огненные пятна, подобные звездам на небе, и разве недостаточно было боли, что эти [мои] раны она прижгла еще пятнами разлуки с 'Абдаллахом, скребя их, посыпала солью?

Байт:

У меня и так сердце в страданиях и горестях,
Не сыпь еще соль на рану мою

Нет могучей руки, которая могла бы схватить [судьбу] за воротник, нет внемлющего стонам, чтобы уберечь от ее гнета. Рубаи:

Крик и стон — от руки твоей, о колесо судьбы!
Ты не видишь верных тебе людей, и не ведаешь благодарности,
Все дела твои — обида моему несчастному сердцу,
Перед тобой все одно — дьявол или ангел

Весь запас несчастий, который был припрятан судьбой за весь период моей жизни, которая переступила за тридцать и не достигла сорока лет, она разом обрушила на меня. Байт:

Развязывал свой груз на моей растерзанной груди
Каждый караван печали, который прибывал из страны Любви

Однако в нашествии напастей и в свершении разных нежелательных дел заключено несколько тысяч мудрых смыслов. У деревца блага и счастья, призванного давать хорошие плоды и приносить довольство благоприятной весной, пронизывающий ветер в конце осени [579] сбивает урожай, а холод месяца Дея задерживает увядание плодоносного дерева до весеннего ветра благоденствия, который приведет его в движение, чтобы оно вместо увядших плодов прошлого года принесло новые. Когда я мудро взглянул на это глазами размышления, то понял, что с наступлением предопределенного времени плоды на деревьях долго не удержатся, и опадание их в прах небытия наступит неизбежно, и /307б/ я прочел стих Корана: <Мы испытываем вас кое-чем из страха, голода, недостатка в имуществе и душах...> ¹³⁵ до [стиха]: <мы принадлежим Аллаху, и к нему мы возвращаемся> ¹³⁶.

В это время прибыл человек из того отряда, который я послал в Суру, и известил о том, что Нур Али дивана, договорившись со своими спутниками, схватил Маулана [Дарвиш Мухаммад] Каратага и отправился с ним к Багану. Баган был главой — джуем одной из областей Тибета, а Маулана Дарвиш Мухаммад Каратаг где-то [когда-то] предательски нанес ему раны, так что тот был близок к смерти. И те злодеи преподнесли того мусульманина в качестве подарка тому неверному, а сами, получив от него разрешение, отправились в Йарканд. Тот неверный острием палки прошил рот упомянутого Маулана и убил его. Затея с Суру в связи с этим была оставлена.

Я привез тело Махмуда [мирзы] в Марйул, а оттуда отправил его в усыпальницу его предков в Кашгар. Эти дела произошли в начале сезона Скорпиона; когда мы ушли в Марйул, было начало холодов в Тибете. Та зима, вплоть до весны, прошла в таких трудностях, что если их описывать, то заподозрят преувеличение.

Весной мы, семьдесят человек, из-за лошадей отправились в горную долину Утлук, которая по всему Тибету славилась прекрасной травой. Мы проводили там время в охоте на диких ослов и степных яков, а затем вернулись. Я оставлял Искандар султана с группой людей в Марйуле. Когда все собрались в одном месте и лошади подкормились и стали сильные, люди, не устояв перед трудностями и опасностями, все разом разбрелись и ушли в Йарканд. Из тех людей осталось пятьдесят человек — все остальные убежали. В это время из Йарканда прибыл Джан Ахмад-атака, которою я два года тому назад, во время своего возвращения из похода в Урсанг, отправил к Рашид султану, как уже было упомянуто, и он привез приказ о том, [580] чтобы мы покинули Тибет. Причиной моей задержки здесь было следующее: если бы я подался куда-нибудь по собственной воле, то всю ответственность за нарушение обязательств возложили бы на меня, хотя сам он нарушил договор и обещание, подкрепленные верой и сильными клятвами, внешне выказывая верность им. Теперь он, превращая все это в забытый прах, /308а/ прислал приказ о бегстве. Стихи:

О государь, в то время, когда я уходил от тебя
Ответственность за клятву я возложил на тебя и ушел
Когда ты нарушил клятву и договоры,
Ответственность за все я возложил на тебя и ушел

Как только прибыл Джан Ахмад-атака, я направился в Бадахшан.

ГЛАВА 110.

УПОМИНАНИЕ ОБ ОТПРАВЛЕНИИ АВТОРА КНИГИ ИЗ ТИБЕТА В БАДАХШАН

Ранее упоминалось, что из тех семисот человек осталось пятьдесят, остальные же, как только могли, бежали в Йарканд. Упоминалось также, что трудность тибетских дорог из-за недостатка фуража и дров, сильные холода и тяжесть пути своими крайностями были таковы, что здравый рассудок отказывался в это верить. Вместе с тем отсутствие возможности достать пищу, одежду, особенно подковы для лошадей, которые совершенно необходимы на тех дорогах, малое количество лошадей и ослабленность их дошли до такого предела, что оставаться в Тибете было невозможно. Мисра:

Ни уйти, ни остаться, ох, что это за положение!

И оставаться здесь, и пускаться в путь — оба дела были крайне трудными, однако в уходе была надежда, что придет конец трудностям, а в пребывании здесь нельзя было и представить себе их конца (Добавлено по Л₂ 240а; Л₃ 180а). Мисра:

Увы! Закрыли мне дорогу с шести сторон!

[Уход] в любую сторону — в Кашмир, и в Кашгар, и в Турфан, и в Индию был одинаково невозможен. Единственной стороной, где имелась надежда на спасение, был Бадахшан, но никто из нас не знал дороги из [581] Тибета в Бадахшан, чтобы можно было уехать, минуя Кашгар. В группе людей, которая бежала в Йарканд, был некий Джахан Шах, и он как-то рассказывал, что слышал от людей горной части Йарканда, как они говорили, что от места под названием Таганак ¹³⁷ (В Л₁ 215а —Маханак; Л₂ 240а; Л₃ 180а — Тагдумбаш; R 464 — Таг Нак (в коммент.— Токанак).) имеется дорога, которая ведет в Бадахшан Памира. Тогда я расспросил о ней, и мы отправились по дороге, которой не знали. Байт:

Разве можно пускаться в путь по дороге,
Которую никто не видел и не знает?

Несколько человек из тех оставшихся пятидесяти, потеряв силы, остались в Тибете. Я с двадцатью семью человеками отправился в путь; не хватало снаряжения для путешествия, лошади ослабли, дорога было трудная и, несмотря на сезон Девы, стсял такой холод, что когда после захода солнца мы доехали до места /308б/ под названием Каракорум (R 465— Кара Курам), то протекавшая там большая река была полностью скована льдом и, где бы мы ни пробивали его, не было ни капли воды. Так мы старались до вечернего намаза. Лошадям, которые весь день шли по земле [где была опасность болезни удушья] и прибыли в местность, где не было воды, а трава была как исчезающая ртуть, мы дали немного ячменя, что было у нас, однако из-за отсутствия воды они не стали его есть. Джан Ахмад-атака сказал: “Я как-то видел родник, примерно около полфарсаха отсюда, надо идти туда”. Он показал одно место среди льда, где надо было пробить, и когда пробили во льду дыру, там оказалась вода. У нас был один мул, самый сильный из всех вьючных животных. Из-за отсутствия воды зубы его сомкнулись и, сколько бы мы ни старались, он не смог выпить и глотка воды и погиб. Груз, который был на нем, так и остался. Вот до какой степени была трудна дорога! Мисра:

Мусульманин да не услышит, неверный да не увидит

Когда с такими трудностями мы доехали до места, откуда отделялась незнакомая нам дорога, ведущая в Бадахшан, Искандар султан испросил у меня разрешения: “Я пойду к Рашид султану, быть может, [582] братское сострадание, как птица Хума, накроет меня тенью милости, а раны, которые он до сих пор наносил мечом разрыва родственных связей, возможно, исцелит исполнением родственных обязанностей”. Я сказал: “Твой брат не остался верен братству, предписанному Аллахом и являющемуся основой мусульманства, о чем свидетельствуют его деяния, о которых мы слышим. К этому еще добавились его упущения в мирских делах он поддался козням Мухаммади барласа, злобность души которого соединена с низостями его существа. Посчитав его за человека, он стал его единомышленником, поэтому никогда нельзя надеяться на узы родства с твоим братом и его милосердие”. Рубаи.

В его мирских делах и в дружбе нет верности,
Нет в нем чистоты ни внутри, ни снаружи,
От такого человека для людей верности
Нет ничего, кроме обиды, насилия и жестокости

Я произнес несколько подобных фраз, но поскольку трудности дороги и несчастья в Тибете дошли до предела, его проницательный взгляд не видел верного пути, и он упорно настаивал на получении разрешения. Я поневоле отпустил его, присоединив к нему четырех человек. /309а/ Так как из двадцати семи человек пятеро отделились, я отправился по тому незнакомому (Добавлено по Л₂ 240б; Л₃ 180б) пути с двадцатью двумя человеками. Из-за того, что не было подков, несколько лошадей вышли из строя. В тот самый день, когда от нас отделился Искандар султан, в полуденный намаз мы убили одного степного яка. Из его шкуры мы изготовили обувь (Добавлено по Л₂ 241а; Л₃ 180б) для ног обессилевших лошадей и взяли мяса столько, сколько смогли унести. Из провизии у нас ничего не оставалось, кроме ячменного толокна, которого хватило бы на один-два дня, и (добыча яка) была милостью Дающего хлеб насущный, <да будет всеобщим его благодеяние>. Мы смогли взять с собой только то, на что хватило сил у вьючных животных, чтобы нести. У нас оказалось еды на пять дней, что составило, во-видимому, четверть яка. Остальное было брошено и, возможно, в течение недети те места оглашались призывными криками воронов, пировавших и дравшихся друг с другом. Так мы шли [583] наугад. На следующий день мы снова убили яка крупнее этого. На третий день опять выпало счастье. Мисра:

Дарующий хлеб насущный послал дневное пропитание.

Из рассказа упомянутого Джахан шаха я предполагал, что, возможно, за шесть дней мы дойдем до какого-нибудь населенного места. Однако на третий день, как мы отделились от Искандар султана, в полдень мы дошли до людей в несколько семейств. Они поспешили к нам навстречу и выразили радость. Мы спросили их о дороге. Они сказали, что эта долина называется Раскам (В Л₂ 241а; Л₃ 180б — Расткам) и отсюда до Памира пять дней пути. Когда мы встретились с теми людьми, то полностью отдохнули от трудностей нескольких лет. Они забрали ослабевших лошадей, а вместо них дали хороших коней, полных сил. Все, что они имели из пищи и напитков, они приносили нам, положив на блюдо подношения. Каждый из тех людей, кто видел меня, начинал плакать и говорил на своем наречии: “Благодарение Аллаху, что хоть ты один остался в живых из наших царевичей династии, существующей четыре столетия, все мы — жертвы твои”. Со всеми чадами и домочадцами они кружились вокруг меня, и сколько бы я ни запрещал им это, не помогало. /309б/ Куда бы мы ни приходили, все те люди всей семьей сопровождали нас. За семь дней, оказывая нам безмерный почет и уважение, они довели нас до Памира и настаивали на том, чтобы таким же образом вместе дойти до Бадахшана. С большим усилием мы отговорили их от этого и отправились в Бадахшан.

Я приехал [в Бадахшан] к Сулайман шаху мирзе — сыну Мирза хана, сына моей тетки по матери, о котором и о завершении дел которого ранее уже упоминалось в нескольких местах. Он поспешил меня встретить, и оказал нам все услуги, на которые только был способен. Я воздал тысячу благодарений всевышнему Аллаху за то, что после таких трудностей мы добрались до убежища, мисра:

Я был мертв, а Аллах вновь дал мне жизнь,—

К тому же из страны неверных, о которой я говорил тысячу раз,— байт:

На улице соперников как я упомяну о луноликой?
Ведь та страна неверных, о Аллах, что мне делать?—  [584]

мы прибыли в страну мусульман. Стихи:

Без тебя я не могу найти покоя ни на миг,
Милости твои не могу сосчитать
Если каждый волос на моем теле превратится в язык,
Даже одну благодарность из тысячи я не смогу выразить

Когда мы достигли Вахана ¹³⁸ (В Л₂ 241б, Л₃ 181а —Варзухан), граничащего с Бадахшаном, ко мне пришел один из мулазимов Рашид султана, находившийся там с каким-то делом. Я сочинил кит'у по тюркски и отправил ее через него Рашид султану. Тюркские стихи.

Соглашение о верности, любви и милости —
Все это ты удивительно уничтожил,
В твоей вере жестокость — это милость,
Да благословит тебя Аллах, вот какие милости ты оказал.

Байт:

Если я начну стонать, из сердца камня исторгается стон.
Если я начну плакать, из черной земли поднимется тюльпан

Цель написания этих слов — не жалоба на обиду, причиненную жестокими людьми, и везде, где они приведены, они подсказаны самим ходом изложения и являются подтверждением тому, что сказано великими людьми. Стихи:

Я слышал, что допустимо осуждать за глаза трех [власть имущих] людей.
А прощать их — было бы четвертой ошибкой,
Один из тех трех — падишах, заслуживающий порицании,
От которого люди терпят несчастья

Если бы я описывал деяния какого-нибудь тирана, то для этого понадобился бы специальный рассказ. Если пожелает Аллах, описание жизни Рашид султана будет приведено в основной части “Истории” и здесь повторять это не стоит. Короче говоря, в это время он /310а/ оказал милость моей жене, которая доводится Рашид султану теткой по отцу, тем, что прогнал ее и выслал, присоединив к ней Искандар султана. Другая его милость заключалась в том, что он ее не обобрал и не ограбил, а отправил с тем, что было при ней в тот момент. В стесненных обстоятельствах и в трудном положении моя жена прибыла в Бадахшан. У моих домочадцев было [585] одно стадо скота. По рашидовой милости прибыли также около десяти человек, высланные вместе с семьями со всем своим скарбом.

Ту зиму я провел в Бадахшане, наслаждаясь покоем и отдыхом. Проведя весну в степях и горах Бадахшана, летом я прибыл в Кабул. Вслед за моими домочадцами [Рашид султан] выслал уважаемую жену [Са'ид хана] Зайнаб Султан ханим, которая была также его двоюродной сестрой по отцу, вместе с ее сыновьями — Ибрахим султаном, самым любимым из детей [Са'ид] хана, Мухсин султаном и Мухаммад Йусуф султаном. Все они собрались в Кабуле, а я уехал в Индию.

Когда я прибыл в Лахор, там сидел Камран мирза, сын Бабур Падишаха. Он встретил меня с почетом и уважением, какие только были возможны, и оказывал мне бесконечные царские милости. Так от смятения и страха мы достигли почета и уважения. Несколько байтов из “Бустана” ¹³⁹ [Са'ади] соответствуют этому положению, и мы приводим их. Стихи:

Один человек увидал во сне пустыню дня воскресения из мертвых,
Земля от солнца была раскалена, как медь,
Вопли людей поднимались до небес,
Вскипая, мозг выходил с дыханием,
Но один из тех людей сидел в тени,
На плече у него — богатое платье с украшениями,
Тот человек спросил у него
“О украшающий собрание людей,
Кто же был твоим заступником в этом собрании”
У меня была виноградная лоза у двери дома,
В тени той лозы спал блаженный человек,
В тот день страшного суда тот праведный человек
Выпросил у бога прощения за мои грехи
“О Господь, сжалься над этим рабом,
Я благодаря ему нашел в свое время покой”.
Когда Са'ади постиг эту тайну,
Поведал о ней госпотину Ширака,
Ибо все в тени его великодушия
Блаженствуют вокруг его скатерти милости,
Человек великодушный — это дерево плодоносящее.
Ты не позволишь, чтобы его сравняли с топливом с гор,
О ты, дерево плодоносное, какое ты прочное,
Ты плодоносишь и тень даешь
/310б/ [Бесплодное] дерево срубают топором,
А разве рубят дерево плодоносящее

Когда я прибыл к Камрану, утомленная душа моя обрела покой. Мисра:

Птица из клетки вырвалась в сад. [586]

Он великодушно обласкал меня разными царскими милостями, так что ушли все огорчения, выпавшие мне на долю из-за обилия трудностей и бедствий и превратившие мою жизнь в горечь; противоядием от этого стала его милость и успокаивающая сердце благосклонность. Стихи:

Хорошие качества шаха невозможно перечислить,
[Описания их] не вместятся в эту книгу.
Если бы обо всех них писал Са'ади,
То, вероятно, заполнил бы другую тетрадь

В это время один из сыновей Шаха Исма'ила пришел и овладел Кандагаром. Описание этого события следующее. Сам Мирза ¹⁴⁰, один из сыновей Шаха Исма'ила (Добавлено по Л₂ 242а; Л₃ 181б, R 408), бежал с группой людей от своего брата Шаха Тахмаспа, прибыл к границам Систана и оттуда направился в Кандагар (Приведено по Л₂ 242а; Л₃ 181б, R 468 (в Т — Кундуз)). В Кандагаре сидел Мир Ходжа-йи калан ¹⁴¹. Этот Ходжа-йи калан — сын Маулана Мухаммад садра, одного из великих столпов религии и государства Мирзы 'Умар Шайха б. Мирза Султан Абу Са'ида. Его (Мухаммад садра) сыновья после смерти Мирзы 'Умар Шайха по праву преемства находились при Бабур Падишахе и много славных дел было сделано их руками на службе у Бабур Падишаха. У них было много заслуг перед тем семейством: так, шесть братьев погибли один за другим в сражениях, которые вел Падишах, и остался один из братьев — этот Амир Ходжа-йи калан, человек образованный и храбрый. Твердостью своего мнения, украшающего государство, он держал в порядке дела Падишаха. Завоевание [Бабур] Падишахом Индии согласно божественному предопределению произошло благодаря его стараниям и усилиям. Короче говоря, он так укрепил Кандагарскую крепость, что сам Мирза в течение восьми месяцев, прилагая большие старания, пытался взять ее, но не смог. В конце восьмого месяца из Индии прибыл Камран мирза и у Кандагарской крепости произошло сражение. Благодаря храбрости и стараниям Амир Ходжа катана и настойчивости Камрана мирзы, победа оказалась на стороне последнего. Сам Мирза, разбитый и разгромленнный, ушел в Ирак, а Камран мирза возвратился в Лахор. Сей раб в те дни тоже прибыл в Лахор. Та зима [587] прошла, а весной в Кандагар пришел Шах Тахмасп, чтобы отомстить за брата. Шах Тахмасп был таков, что каждый раз, когда он направлялся в Хорасан, /311а/ 'Убайдаллах хан, несмотря на свое могущество, а узбеки на свою многочисленность, предпочитали противостоять ему издалека и бежали от него. Байт:

Если тебе суждено отправиться в рай,
То они выберут себе ад

Мир Ходжа-ий калан не смог удержать крепость, во-первых, из-за того, что войско у Шаха Тахмаспа бычо мощным и многочисленным, и, во-вторых, из-за того, что прошлый год он восемь месяцев выдерживал осаду, во время которой были потрачены все защитные средства на ее укрепление. Кроме того, у него не было твердой надежды на то, что Камран мирза придет и освободит его из рук Шаха Тахмаспа. По этим причинам он оставил Кандагар и ушел в Уч и Татту, а оттуда прибыл в Лахор. Когда это известие дошло до высокого слуха Камрана мирзы, он решил отправиться в Кандагар. Все районы Индии, которые принадлежали ему, сановников дивана и должностных лиц он целиком передал сему рабу, вручив мне также доходы от всех владений и государственные дела, а сам благополучно отправился в Кандагар. Когда он достиг Кандагара, доверенные лица Шаха Тахмаспа по мирному соглашению вернули ему Кандагар и ушли в Ирак. Эта поездка [Камрана мирзы] длилась больше года. За это время, насколько было возможно, я проявлял должное усердие в управлении государственными делами. Я целиком следил за порядком во владении, за взиманием налогов, за подчинением непокорных, за охраной мятежных границ и укреплением основ ислама. Когда Камран мирза с полной победой вернулся с стольный град Лахор, он повысил мое жалование с пятнадцати лаков до пятидесяти и отличил меня среди равных умножением своей благосклонности ко мне. А один индийский лак равен двадцати тысячам шахрухи, а один шахрухи равен одному мискалю серебра, находящемуся сейчас в обращении.

ГЛАВА 111.

УПОМИНАНИЕ О ХУМАЙУН ПАДИШАХЕ, СЫНЕ БАБУР ПАДИШАХА, И ЗАВЕРШЕНИЕ ЕГО ДЕЛА

Хумайун падишах — сын Бабур Падишаха, великий, знаменитый и старший из детей [Бабур] Падишаха. Я [588] встречал немного людей с его способностями и врожденными качествами, однако из-за частого общения с людьми порочными и мерзкими, главой которых был Маулана /311б/ Мухаммад Паргари, и другими, у него появились недостойные склонности, не свойственные его природе, например, пристрастие к опиуму. Все, что совершалось [Хумайун] падишахом и являлось предметом пересудов людей, связано с этим. Однако по своей ангелоподобной природе он объединял в себе разные совершенные качества: в жестоких сражениях отличался храбростью и стойкостью, подобной горе, в тонкостях пиршества ладонь его [щедрости], рассыпающая жемчужины, была подобна морю, его чистое сердце было рудником драгоценностей благородных деяний, а щедрая его рука — источником облака благодатной милости. Возможно, Анвари ¹⁴² именно о нем сказал байт:

Если сердце и рука подобны горю и руднику,
То эти сердце и рука государя.

Одним словом, он был до предела величественным и могущественным государем, полным нравственною величия и великодушия. Когда после своих несчастий я прибыл к нему в Агру, о чем еще будет сказано, люди говорили, что сейчас ничего не осталось от его прежнего славного и великолепного царствования. Но, несмотря на это, во время битвы при Ганге, все руководство в которой было передано мне, у него в услужении находились семнадцать (Приведено по Л₁ 217б; Л₂ 243а; Л₃ 182а; R 470 (в Т — семьсот тысяч)) тысяч шагирдпиша и из этого можно представить себе его великолепие.

Одним словом, краткое изложение тех событий таково. В то время, когда Камран мирза в первый раз пошел на Кандагар, [Хумайун] падишах двинулся на Гуджарат и овладел им. Из-за разногласий и отсутствия проницательности у его бестолковых эмиров он оставил Гуджарат и вернулся назад. От этого на красе правления падишаха появилось пятно, а на личности его как правителя — стыд, и представление людей о прочности его величия поколебалось в их сердцах. Вслед за этим он отправился на Бенгалию, чтобы как-то восполнить потери. Бенгалию он также завоевал, и пребывание его. там затянулось. [589]

В Агре находился его младший брат Хиндал мирза. По той причине, что Шир хан ¹⁴³ из Баркунды и Рохтаса ¹⁴⁴ направился к Агре, [Хиндал мирза] убил Шайх Пула, который был пиром [Хумайун] падишаха, как уже было упомянуто, прочел хутбу на свое имя и стал открыто бить по барабану власти ремнем неповиновения. Как сказано в пословице: “Везде, где появляется неповиновение, исчезает власть”.

Когда известие об этом дошло до Бенгалии, /312а/ [Хумайун] падишах передал Бенгалию Джахангиру кули б. Ибрахим бекджаку моголу с пятью тысячами человек, а сам направился в Агру. Однако, когда Хиндал мирза провозгласил хутбу на свое имя, никто из эмиров падишаха, находившихся в окрестных индийских городах, не выразил ему повиновения. По недомыслию и невезению он не пошел против Шир хана, а сначала отправился завоевывать владения [Хумайун] падишаха, как говорят: “Разберись с друзьями, а враг сам сделает свое дело”. Сначала он пошел на Дели — столицу всей Индии. Правителями Дели были эмиры падишаха, и они не отдали ему Дели, обе стороны вступили в сражение, проявляя в отношении к врагам малодушие, а к друзьям — храбрость.

Пока Хиндал мирза был занят этим делом, Хумайун падишах из Бенгалии дошел до Чаусы и Байка ¹⁴⁵. Шир хан посчитал это удобным для себя моментом и преградил путь падишаху. Все лошади падишаха погибли в Бенгалии, воины ослабели и устали от сезона дождей. Три месяца он стоял напротив Шир хана. Неоднократно [от падишаха] к братьям прибывали гонцы с сообщением, что главой смуты в Индии является Шир хан, что сейчас он стоит здесь против него и пусть братья скорее придут, чтобы его уничтожить. Однако братья были заняты своей враждой, а враг — своим делом.

Когда известие об этом положении дошло до Камрана мирзы, он тотчас же двинулся с войском в Дели. Хиндал мирза бежал от него, а эмиры [Хумайун] падишаха вышли встретить Камрана мирзу. С приходом Камрана мирзы они в общем обрели силу. Но сколько бы умудренные опытом люди ни советовали отправиться в Чаусу помочь падишаху, недальновидные возражали против этого: “Поход на Чаусу станет причиной спасения падишаха и уничтожения врагов, а мы окажемся в затруднительном положении”. Камран Мирза по своей молодости и из-за отсутствия опыта, как говорят в [590] стихе: “Да не командует войском никто, кроме пожилого” — возражения недалеких людей посчитал справедливыми и стал медлить с выступлением. Опытные люди говорили: “Так как поход откладывается, то нужно возвратиться, чтобы но погубить снаряжение войска. Пусть каждый возвращается к себе домой и займется подготовкой снаряжения к бою. /312б/ Если Шир хан разобьет [Хумайун] падишаха, мы будем готовы отразить его, а если падишах уничтожит Шир хана — это же танно” [Недальновидные люди] с этим также не согласились [и сказали]: “Если Шир хан сокрушит падишаха, тот затаит на нас обиду”. В качестве своего оправдания, выбрав [стих Корана] колеблясь между этим [и тем] ¹⁴⁶, они дошли до Агры. В Агре они пробыли больше месяца, когда туда прибыл потерпевший поражение и разбитый [Хумайун] падишах. В сезон дождей прибыли все братья и собрались в одном месте. Это произошло в, сафаре 946 (1539) года ¹⁴⁷.

ГЛАВА 112.

РАССКАЗ О БИТВЕ ПРИ ГАНГЕ

Когда братья собрались все вместе, они стали совещаться. Разговоры были долгими, однако описывать их бесполезно, потому что не было сказано ни одного слова, достойного быть записанным, как говорят: “Когда судьба омрачается, умы мутнеют”. Камран мирза хотел вернуться, однако падишах, удовлетворяя самые невозможные просьбы Камрана мирзы, на эту не соглашался. Семь месяцев прошли в настоятельных просьбах, пока не потеряли время и Шир хан не подошел к Гангу с намерением дать сражение. Кит'а:

Смерть подошла и сидит пред тобой,
А ты хватаешься то за то, то за это,
По беспечности и недостатку опыта,
Подобного тебе простака никто не видел
Все свое величие и государство
Ты потерял из за каких-то глупостей

Во время тех споров и просьб Камран мирза сильно заболел. Климат Индии был для него неблагоприятен. Ложный аппетит и частая еда привели к плохому пищеварению. Из-за несварения пищи начался геморрой с опухолью и трещинами в заднем проходе. А из-за опухоли в заднем проходе наступила также затрудненность мочеиспускания. Через два-три месяца от начала заболевания появились жар, рвота и раздражительность. По [591] этой причине из еды и питья ему стали давать [продукты] холодной натуры. Он совершенно ослабел, руки и ноги не двигались. Байт:

Я настолько исхудал, что под кожей, подобно струнам чанга,
Можно было сосчитать все кровеносные сосуды в моем теле

В его лечении господин Мир Абу-л-Бака (В Л₂ 244а, Л₃ 183а —Абу л Фатх), подобно Мессии, творил чудеса (Листы рукописи перебиты при переплете, следующий за л. 112б лист попал в конец и перевернут (л. 320ба)).

/320б/ Камран мирза постоянно настаивал на том, чтобы вернуться в Лахор, а когда его болезнь усилилась, он твердо решил возвращаться. Возвращение Камран - мирзы было удачей для Шир хана и бедой для чагатайцев. Сколько бы [Хумайун] падишах ни убеждал его оставить для помощи большую часть войска и командующих в качестве вспомогательной силы, Камран мирза, напротив, старался увести с собой всех людей Агры, куда там оставить свое войско! Уже упоминавшийся вскользь Мир Ходжа-йи калан, которому подобало бы быть опорой государства в этом деле, сам старался уехать. Камран мирза под каким-то предлогом послал его вперед, а сам собирался отправиться следом.

Тем временем Шир хан подошел к берегу реки Ганг, и его войско перешло реку. Кутб хан, его сын, подошел к Атаве и Калпи. Те места принадлежали в качестве икта Касим Хусайну султану, который был из узбекских султанов Кафы ¹⁴⁸ и Крыма, и Йадгар Насиру мирзе, сыну Султан Насира мирзы, брата Бабур Падишаха, о котором упоминалось ранее. Часть Калпи они отдал Камрану мирзе, который от себя отправил в этот вилайат Искандар султана. Эти три человека выступили против Кутб хана, сразились с ним, убили Кутб хана и одержали полную победу. [Хумайун] Падишах выступил из Агры к Гангу против Шир хана.

Камран мирза все свои дела целиком передал мне и предлагал вернуться в Лахор. [Он говорил]: “Ты прибыл сюда из Кашгара из за разногласий с родственниками, на службу которым ты потратил всю свою жизнь, а что тебе досталось от них, ты знаешь. Когда ты приехал, из-за нашего родства я отнесся к тебе как к брату и даже больше, я передал тебе все свои дела и [592] сделал тебя главным в решении государственных дел и, если в этом деле я сделал что-то не так, ты скажи, чтобы можно было исправить. Однако в такое время, когда враг /320а/ одержал победу над моими владениями, а болезнь — над царством тела, не убирай руку братского сострадания от важного дела милосердия, освободи меня от этих двух опасностей и доставь меня в Лахор”.

С другой стороны, [Хумайун] падишах сдружился со мной и на могольский манер присвоил мне имя “друг” и ни с каким другим именем ко мне не обращался. В фирманах он писал так: “потомок великих султанов”, “отпрыск уважаемых правителей”, “средоточие похвальных качеств”, “товарищ, лучше чем брат”, “избранный друг” Мухаммад Хайдар Гураган, <да продлится его любовь>. Ни к кому из своих братьев и султанов времени, которые находились в услужении у [Хумайун] падишаха, он не обращался с такими эпитетами. Несмотря на то, что я еще находился на службе у Камрана мирзы, [Хумайун падишах] все свои дела вершил по моему совету. Он повторял мне: “Если Камран мирза говорит, чтобы ты сопровождал его [в Лахор], то это из-за усиления его болезни, а подумать как следует ему мешает нездоровье. Нет никакой необходимости, чтобы ты сопровождал его [в Лахор] и, конечно, никакое дело с отправкой в Лахор с тобой не связано. Если он ссылается на свою болезнь — ты не врач и не лекарство, а если он говорит о родстве, то твое родство с ним идет через родство с [Бабур] Падишахом и в этом отношении между мною и Камраном мирзой полное равенство. Ты сам подумай с точки зрения справедливости о правильности того, что я говорю. Дела всей Индии и судьба потомков Бабур Падишаха связаны со сражением между мною и Шир ханом. Предстоит такое дело, а ты из-за болезни Камрана мирзы отправишься в Лахор! Из этого последуют два вывода: первый, что ты испугался опасности и, сохраняя свою голову, под предлогом болезни Камрана мирзы оставил всех и ушел в безопасное место — все погибли, а ты спасся. И второй — ты двоюродный брат Бабур Падишаха, ты одинаково доводишься родственником [всем его детям, поэтому] следует, чтобы ты позаботился обо всех потомках [Бабур] Падишаха (Добавлено по Л₁ 219а; Л₂ 245а; Л₃ 183б). /313а/ В этом нашествии тревог ты ни о ком [593] не думаешь и, что бы ни случилось с этими людьми, ты спокойно едешь в Лахор, а из Лахора уйдешь в любое безопасное место. Если это согласуется с дружбой и братством, тогда так и поступай. Правда, люди могут порицать тебя за то, что ты не довел Камрана мирзу до Лахора, несмотря на его болезнь, а, исходя из общих интересов, остался в войске для битвы при Ганге, но [это осуждение] меньше того, если скажут, что в такой битве, когда решаются все дела этой династии и служение которой для тебя обязательно, ты оставил все на одного меня и под предлогом болезни Камрана мирзы укрылся в безопасном месте. На самом деле, если здешние дела погибнут, Лахор первым падет под ударами того же меча”.

Поразмыслив, я отдал предпочтение этим словам. Сколько бы Мирза Камран ни старался, я остался без его разрешения [с Хумайун падишахом]. Камран мирза в качестве помощи оставил примерно тысячу человек во главе с Искандар султаном и, забрав с собой из жителей Агры столько людей, сколько смог, отправился в Лахор. Это само по себе способствовало усилению врага и поражению друзей.

Как бы то ни было, [Хумайун] падишах достиг берега реки Ганг, и около месяца падишах с одной стороны реки, а Шир хан — с другой противостояли друг другу. Общая численность войска с каждой стороны превышала два лака (В Л₂ 245б; Л₃ 184а — двенадцать лаков).

В итоге Мухаммад Султан мирза... (Здесь текст не ясен — упоминаются еще два имени: “Тимуридские мирзы Улуг мирза и Шах мирза”), внук от дочери Султана Хусайна мирзы, о котором упоминалось [при описании] Хорасана, договорился с Шир ханом и бежал к нему. В Индию он приехал на службу к Бабур Падишаху, [Бабур] Падишах отнесся к нему с большим уважением и встретил его разными царскими милостями. После смерти Бабур Падишаха он неоднократно проявлял непокорность Хумайун падишаху и, ничего не добившись, вновь возвращался к нему и [Хумайун] падишах прощал ему его вину. Таким образом, [с его бегством] открылся путь [для других], /313б/ и каждый стремился убежать из войска. Удивительнее всего то, что эти бежавшие безрассудные люди не шли к Шир хану и не надеялись на его милость, [они говорили]: “В войске жарко, мы пойдем и отдохнем в своих местах”. [594]

Большая часть вспомогательных сил, оставленных Камраном мирзой, бежала в Лахор. Среди снаряжения, имевшегося у [Хумайун] падишаха, было семьсот повозок, каждую из которых тянули четыре пары быков, и на каждую повозку клали румийское орудие, которое выбрасывало ядра весом в пятьсот мискалей. В те дни я много раз наблюдал, как с вершины возвышенности они безошибочно попадали в едва только показавшегося всадника. И имелось еще восемь больших пушек, каждую из которых тащило восемь (Приведено по Л₁ 219б; R 474 (в Т —шесть)) пар быков. Каменные ядра для них не подходили — рассыпались, и в них применялись ядра из семи сплавов, каждое из которых весило пять тысяч мискалей, и стоимость каждого была один бадра — двести мискалей серебром. Ими стреляли на расстояние одного фарсаха.

Когда воины стали разбегаться, мы посоветовались и решили, что поскольку войско и без битвы распадается, то следует вступить в сражение, чтобы, если даже дело примет нежелательный оборот, люди не осуждали, что такую страну, как Индия, такие-то слепцы выпустили из рук, даже не вступив в сражение. И другое: если воины перейдут реку, никто больше не сможет бежать. По этим причинам мы перешли реку.

Оба войска проложили рвы. Каждый день неорганизованная чернь и индийцы с обеих сторон самовольно завязывали стычки.

В это время полил ливневый дождь и земля, где расположился лагерь того войска печали, пропиталась водой и необходимо было перебраться в другое место. Знающие люди говорили, что еще один такой дождь и наводнение ввергнут все войско в пучину смятения, поэтому следует расположиться напротив врага на высоком месте, чтобы потоки воды не заливали его. /314а/ Я походил по окрестностям, нашел подходящее место и мы собрались перейти туда. Я доложил, что сначала мы подвергнем врага испытанию, чтобы он не атаковал нас во время перемещения. Сражение во время перемещения нежелательно. Завтра, в десятый день [месяца мухаррама] в полном порядке мы выстроим ряды, но вперед не пойдем. Когда мы увидим, что враг вышел из рва и продвигается вперед, мы сами начнем бой и, в конце концов, между нами произойдет сражение. Это более приемлемо, так как мы выстроимся, выставим [595] вперед большие пушки и другие орудия, а между повозками разместим стрелков, которых около пяти тысяч. Если враг выйдет и атакует нас, то лучшего места и времени для сражения не будет. Если же враг не выйдет из рвов, то мы примерно до половины дня сохраним ряды. В тот день, когда станет известно, что враг не собирается выходить из рвов, мы вернемся на свои места. На следующий день таким же образом мы выстроим ряды, а обоз пройдет за этими рядами и разместится на новом месте, а мы прибудем туда следом за ним. Это, кажется, согласуется с осторожностью. Все опытные люди одобрили это мнение.

Десятого мухаррама 947 (17 мая 1546) года, в день ашура ¹⁴⁹, мы приступили к осуществлению упомянутого плана и выстроились в ряд, подобный сердцам самих людей, трясущийся и неровный. Как было решено, повозки, мортиры и пушки находились в центре. Мухаммад хан Руми и его сын (Приведено по Л₂ 246а, Л₃ 184б) Устад 'Али Кулч, Устад Ахмад Руми и Хасан-халифа — эти люди были начальниками артиллерии — каждый в определенном месте поставил свои повозки и пушки и протянул цепи по установленному правилу. Были там и эмиры, не соответствующие своему званию. Кроме имени “эмир”, в них не было ничего эмирского. Они имели сполна казну и власть, однако в них не было и частицы того, что составляет суть эмирства — рассудительности, знаний, великодушия, рвения, доблести и храбрости. Меня /314б/ [Хумайун] падишах определил быть сбоку, с левой стороны от него, таким образом, что моя правая сторона примыкала к левому флангу падишаха. На правом фланге падишаха стояли отборные отряды из гвардии падишаха, а на моем левом фланге — все мои мулазимы. Я отобрал из мулазимов четыреста человек, испытанных в сражениях и битвах, воспитанных на опыте дней распрей,— все на резвых конях, одетые в доспехи и кольчугу. От меня до левого края центра войска стояли двадцать семь эмиров, имевших знамена (туг), а другую сторону войска можно представить себе по этой (Приведено по Л₂ 246а, Л₃ 184б). В день сражения, когда Шир хан выступил, также распределив свое войско по отрядам, из тех наших двадцати семи знамен не оказалось ни одного, потому что все именитые эмиры попрятали их в страхе, чтобы, не дай бог, враг не набросился на него. По такому [596] мужеству можно составить себе представление о храбрости эмиров и их руководстве.

Шир хан выступил с пятью отрядами, каждый по тысяче человек, а впереди него было три тысячи человек. Я определил все его войско — не менее пятнадцати тысяч человек, а чагатайское войско, по моему предположению, составляло примерно сорок тысяч человек — все на резвых конях. Оно бурлило, подобно волнующемуся морю, однако храбрость эмиров и предводителей войска была такой, как уже описывалось.

Когда войско Шир хана вышло изо рва, два его отряда, превосходившие по численности другие, остались на месте перед рвом, а три отряда выступили против нашего войска. С нашей стороны мы привели в движение центр [Хумайун] падишаха, чтобы он укрепился в том месте, которое я счел подходящим. Когда мы достигли того места, где нужно было остановиться, сделать это не удалось и вот почему: каждый эмир из чагатайского войска, богатый или бедный, имел слуг-гуламов, а если один эмир, который уже был описан, имел сотню наукаров, конечно, из близких ему людей, а наукары — гуламов, то в целом это составляло пятьсот гуламов. И эти гуламы в день битвы не знали ни где их господин, ни где они сами. И сколько бы ни кричали повсюду “стой”, гуламы, потерявшие самообладание, не помнили ни себя, ни своих господ. /315а/ Когда какого-нибудь гулама бьют, чтобы он остановился, он, хватаясь за голову, бежит, выпустив поводья [самообладания]. Короче говоря, нам никак не удавалось остановиться. Гуламы, находившиеся сзади, стали теснить центр и погнали его до цепей между повозками, и все смешалось. Стал ясен смысл стиха Корана: < Когда будет распростерта земля плоско> ¹⁵⁰.

Итак, гуламы, стоявшие сзади, теснили людей, находившихся впереди, так что те в нескольких местах порвали цепь между повозками, и каждый, кто был у порванной цепи, волей-неволей оказался впереди нее, а те, перед которыми была цепь, остались позади нее. Ряды войска были нарушены. Таково было положение центра.

С правой стороны подошло три отряда Шир хана. К какому бы ряду воинов они ни приближались, еще до того, как они успевали выстрелить, те убегали, подобно соломе на ветру. Обратив, таким образом, в бегство ряды нашего войска, они достигли центра. [597] Находившиеся позади гуламы, которых хозяева направили вперед, сразу же побежали. Часть людей оказалась впереди повозок, а часть — за повозками. Ряды войска смешались: эмир оказался отделенным от наукара, а наукар — от эмира. В таком положении [отряды Шир хана], обратив в бегство правое крыло войска, достигли центра. Не выпустив и стрелы в сторону врага, разобщенные люди сразу же потерпели поражение. Вооруженное чагатайское войско, численность которого, кроме гуламов и шагирдпиша, я приблизительно определил в сорок тысяч, бежало перед десятью тысячами человек. Эта была битва, где ни один человек из друзей или врагов не получил ранения; Шир хан одержал победу, а чагатайцы потерпели поражение. Ни одна пушка не выстрелила, ни одно артиллерийское орудие не открыло огонь, и повозки так и не были приведены в действие.

Когда чагатайцы обратились в бегство, они пробежали один фарсах — [расстояние] между рекой Гангом и местом битвы. Все эмиры и бахадуры войска, не получив ни одного ранения, в полном здравии /315б/ достигли берега реки, а войско противника продолжало преследовать их. У чагатайцев не было времени сбросить с себя латы и верхнюю одежду, так они и бросились в воду. Ширина реки равнялась примерно расстоянию пяти выстрелов стрелы. Известные эмиры погрузились в море малодушия; кто остался — остался, кто погиб — погиб.

Когда мы перебрались через реку, [Хумайун] падишах, для услуг двора которого только в одну половину дня было семнадцать тысяч шагирдпиша, вышел из воды босой, с непокрытой головой, на лошади, на которую его посадил некто по имени Турди бек. Мисра:

Вечность — это вечность Аллаха и царство — это царство Аллаха

У меня была примерно тысяча мулазимов, из них через реку перешло шестьдесят человек, все остальные были захвачены водоворотом небытия; из этого можно судить о состоянии всего войска.

Прибыв в Агру, мы не остались там; побежденные и разбитые, в таком состоянии, описание которого ничего не даст, кроме расстройства, мы уехали в Лахор. [598]

ГЛАВА 113.

БЕГСТВО ЧАГАТАЙЦЕВ ИЗ ИНДИИ В ЛАХОР

В первый день месяца раби I 947 (6 июля 1540) года все султаны, эмиры и остальные люди собрались вместе. От обилия людей стало трудно передвигаться и находить место для жилья. У каждого были свои намерения и предложения. Всякий сведущий и несведущий человек предлагал свей план. Среди них были Мухаммад Султан мирза и Улуг мирза, еще до сражения бежавшие от берега Ганга. Не найдя места, где можно было бы остановиться, в жалком состоянии они прибыли в Лахор. Держась в стороне, они все еще проявляли враждебность и возглавили бродяг из подонков общества и беспутных индусов.

Хиндал мирза и Йадгар Насир мирза также строили глупые планы и занимались пустословием, [говоря] “Мы пойдем в Бакар и отберем его у Шах Хусайна Аргуна ¹⁵¹ и его же силами возьмем Гуджарат”. Камран мирза также думал о том, какую хитрость придумать и какое средство применить, чтобы каждый из этих людей отправился куда-нибудь, а ему самому уехать в Кабул. Хумайун падишах некоторое время думал о согласии, однако поскольку /316а/ это дело было явно трудным, он потерял на это надежду.

Между тем, время от времени все собирались и устраивали совещания о совместных действиях, что на самом деле было лицемерием. В качестве свидетелей они приглашали на эти совещания знатных людей и известных лиц, чтобы те высказывали свои мнения и были очевидцами того, что никто не нарушит принятого решения. Первым из тех людей был его святейшество господин и сын господина, глава рода [ученых], знаток по основным вопросам законоведения и их ответвлениям, объединяющий в себе постижимые разумом и изложенные [в книгах] знания, опора наставничества и руководства, кибла идущих по праведному пути, предводитель искателей истины, полюс святых, глава праведных и справедливых Шихабаддин Махмуд, известный как Ходжа Хованд-и Махмуд, <да удлинится его тень над головами его приверженцев>; другой—его младший брат— наставник султанов, покровитель хаканов Ходжа 'Абдалхак и учитель пытливых ученых, глава мудрецов, ищущих истину, подмога мусульман, наследник пророков и посланников, принадлежащий к роду печати пророков [Мухаммада] Мир Абу л-Бака. Они были самыми [599] знающими среди ученых мира, и на сегодняшний день в обитаемой четверти мира в понимании законоведения они являются предводителями всех мужей знания. Присутствовали также и другие знатные люди, перечисление имен которых растянет изложение.

Как-то собрались все султаны, эмиры и другие люди. Сначала они выразили свое согласие [объединиться], затем составили письменное обязательство, на полях которого привели имена указанных выше господ в качестве свидетелей. После этого они стали совещаться. Прежде всего [Хумайун] падишах указал на меня: “Вы должны сказать, что считаете целесообразным предпринять, исходя из сегодняшней обстановки”. Сей раб доложил: “Когда Султан Хусайн мирза скончался в Хорасане, восемнадцать его сыновей из-за отсутствия единства отдали Хорасан Шахибек хану и до сегодняшнего дня люди бранят их и все подданные проклинают. К этому позору они еще все погибли, так что в течение одного года /316б/ никого из них не осталось, кроме Бади аз- Замана мирзы, который уехал в Рум. Покойный Бабур Падишах с большими трудностями завоевал обширную территорию Индии, передал ее вам и ушел [из этого мира]. Неужели теперь вы отдадите такую страну, как Индия, такому, как Шир хан? Сами поразмыслите, какая разница между Индией с ее доходами и Хорасаном, и какое различие между Шир ханом и Шахибек ханом! И какая обида на вас будет со стороны людей! Сейчас следует над этим глубоко подумать, опустив голову в карман размышления, и поднять голову из воротника храбрости, чтобы обрести уважение соеди людей. Раньше дело можно было легко устроить, но из-за пренебрежения и отсутствия единства это стало трудным. Поправить теперь дело невозможно без огромных жертв. То, что я думаю на сей счет, я доложу вам, и это связано с большими трудностями. Так как вы сами легкое дело сделали трудным, то теперь, если вы не проявите терпения в этих трудностях, они станут еще тяжелее. Мой совет таков: пока Шир хан прибудет в Лахор, пройдет еще четыре месяца. За эти четыре месяца вы распределите [районы] у подножия гор Индии между султанами, чтобы каждый в соответствии со своими силами взял на себя защиту определенного места. А сему рабу окажите поддержку, и я обязуюсь за два месяца овладеть Кашмиром. Пусть каждый выполнит дело, исходящее из его обязательства. Когда [600] придет известие о моем прибытии в Кашмир, пусть каждый отправит туда свою семью и скарб, а сам останется в горах. Мы укрепим подножия гор с того места, где расположена гора Сирхинд ¹⁵² (Приведено по Л₁ 221б; (в Т — Сихринд).) до горы Саранг ¹⁵³. Большие пушки и [другая] артиллерия Шир хана являются его опорой и [основной] силой в его сражениях, их тянут повозки, которые никак не подойдут к горе, а он без тех орудий не станет сражаться. Его многочисленное войска распадется из-за нехватки зерна, и он поневоле вернется”. Камран мирза нахмурился после этих слов и сказал: “То, что ты говоришь, хотя и не лишено основания, однако связано с большими трудностями”. /317а/ Я ответил: “Извинение за это я принес в самом начале, доложив, что сейчас легкие дела уже позади, остались только трудности. Если кто-нибудь придумает дело более легкое, чем это, пусть скажет”. Камран мирза сказал: “Сейчас у наших людей имеется двести тысяч семей. Если мы будем действовать по твоему совету, то вдруг то дело не удастся осуществить, тогда этим людям будет грозить гибель. Итак, лучше, если [Хумайун] падишах и все мирзы будут без обузы и уйдут или в горы, или в Кашмир, а семьи свои присоединят ко мне, чтобы я доставил их в Кабул. Освободившись от семей, я снова приду и присоединюсь к войску”. Все удивились такому мнению: что стоит только что принятая клятва о единстве и что означают эти слова! Кто сможет отправить свою семью в Кабул, а сам остаться один? От Лахора до Кабула — реки, горы, разбойники. То, что предложил Камран мирза,— чистая нелепица. Сколько ни вели разговоров об этом, Мирза от своего не отказался. Намерение о единении вновь сменилось разногласием, и собравшиеся разошлись.

Так шло время, а Шир хан между тем подошел к берегу реки Султанпур. Каждый сам себе определил место. [Хумайун] падишах совещался со мной по этому поводу, и сей раб снова доложил ему: “И сейчас не поздно продвигать дело с Кашмиром. Как бы то ни было, отправьте меня вперед и выступайте следом за мной. Во всяком случае я гарантирую, что мы обязательно овладеем Кашмиром”. Итак, [Хумайун] падишах дал мне разрешение и оказал помощь, чем мог. Я с четырьмя сотнями рабов и свободных людей направился в Кашмир. [601]

ГЛАВА 114.

ПРИЧИНА ВЫСТУПЛЕНИЯ АВТОРА КНИГИ НА КАШМИР

Ранее уже упоминалось, что султаны Кашмира оказались беспомощными в руках своих эмиров. Каждый из них делал то, что хотел по собственному усмотрению. В то время, когда Камран мирза, как сказано выше, отправился в Кандагар против сына Шаха Исма'ила, правители Кашмира, враждовавшие между собой, прогнали из Кашмира Каджичака Абдала Макри /317б/ и Зангичака ¹⁵⁴, и те пребывали у подножия горы Хинд. Они обратились ко мне за помощью, а Хаджи, о котором упоминалось при описании событий в Тибете, выступил между нами посредником. Неоднократно и настойчиво я старался убедить Камрана мирзу насчет Кашмира. Ранее при отправлении [Камрана мирзы] из Агры в Дели было составлено войско, во главе которого был назначен некий Баба Чучак. Теперь из Агры в Лахор прибыл Хаджи вместе с Баба Чучаком для участия в походе на Кашмир. Баба Чучак из-за нерешительности и отсутствия способностей не смог выполнить этого дела. Он мешкал с выступлением до тех пор, пока не поступило известие о поражении при Ганге. Люди оказались в неопределенном положении, и Баба Чучак освободился [от необходимости] вести войско в Кашмир.

В те дни, когда все собрались в Лахоре, Хаджи несколько раз ездил между мною, [с одной стороны], и Абдалом Макри и Зангичаком — [с другой], и все дела устроил, как надо. Вот поэтому я проявлял такую настойчивость. Я показал [Хумайун] падишаху прошения, которые они присылали мне, и падишах в конце концов уверился в том, что, как только мы прибудем в Кашмир, он будет с легкостью завоеван.

Я договорился с [Хумайун] падишахом о том, что сначала с небольшим количеством людей отправлюсь в Наушахр ¹⁵⁵, а когда малики — правители Кашмира присоединятся ко мне, то следом прибудет и Искандар Тупчи. Как только мы достигнем перевала, Амир Ходжа-йи калан, о похвальных качествах которого упоминалось прежде, войдет в Наушахр. После моего вступления в Кашмир Амир Ходжа-йи калан подойдет к подножию (Добавлено по Л₁ 222а; Л₂ 248б; Л₃ 186б) [602] Кашмирского перевала, а падишах соизволит расположиться в Наушахре. Когда дела будут завершены таким образом, пусть Камран мирза и все остальные отправляются туда, куда пожелают. На основании этого решения я выступил в путь.

В Наушахре ко мне присоединились все малики Кашмира. Искандар Тупчи находился в одном дне пути от Наушахра, а Амир /318а/ Ходжа-йи калан был в Сиалкуте. В тот же день, когда я послал к Искандару Тупчи человека, прибыло известие, что все люди ушли из Лахора. Я поспешно отправился в путь. Когда я достиг подножия Кашмирского перевала, Каджичак поднялся по одной дороге, мы — по другой, и без особых стычек мы вошли [в Кашмир].

Однако, когда Искандар Тупчи и Амир Ходжа-йи калан услышали об уходе [войска] из Лахора, Искандар обратился [за помощью] к Сарангу — одному из султанов (Добавлено по Л₂ 248б; Л₃ 186б) подножия горы Хинд, а Амир Ходжа-йи калан ушел из Сиалкута и присоединился к беглецам [из Лахора]. [Хумайун] падишах сколько ни старался придти в Кашмир, никто к нему не присоединялся. Несколько безрассудных глупцов, а именно Хиндал мирза, Йадгар Насир мирза и другие повели падишаха в Татту и Бакар на Мирза Шах Хусайна, сына Шах бек Аргуна, сына Зуннун Аргуна. Мирза Шах Хусайн — это тот, о котором упоминалось ранее.

Когда Бабур Падишах силой отобрал Кандагар у Шах бек [Аргуна], тот прибыл в Уча и Татту и стал владеть всеми теми местами. Когда он умер, его сын, Мирза Шах Хусайн, занял место отца и долгое время занимался укреплением крепости и управлением делами. И действительно, он—человек рассудительный и расчетливый. Группа глупцов выступила против него, но ничего не смогла сделать. Хиндал мирза бежал в Кандагар. Правитель Кандагара встретил его (Приведено по Л₂ 249а; Л₃ 186б (в Т —не встретил)), и он стал претендовать на независимость. Камран мирза выступил против него из Кабула и после ряда неприятных дел был вынужден просить пощады у Камран мирзы и взялся служить ему. Вслед за ним Йадгар Насир Мирза и Касим Хусайн Султан также бежали от [Хумайун] падишаха и присоединились к Камрану мирзе. [Хумайун] падишах после бесчисленных трудностей и [603] безмерных напастей уехал в Ирак и в настоящее время не известно, что с ним стало. Что касается Камрана мирзы, то он находится в Кабуле в безвыходном положении от ударов судьбы.

/318б/ Остается уповать на Аллаха преславного и милостивого, что он каким-нибудь удивительным способом вновь возведет на трон царства Хумайун падишаха и даст народу благоденствие под сенью его милости <во имя Мухаммада и его славных потомков>. Такое царство, как у него, и величие мало кто имел, и вместе с тем бедствия и трудности, которые он испытал, мало кому из государей выпадали на долю. По предопределению Аллаха, когда дело великого государя приходит в расстройство, то это исходит от него самого, и если тот выдающийся обладатель царства при этом останется жив, то в спасении его головы заключена мудрость Аллаха. Так, отцу Хумайуна — Бабур Падишаху, как упомянуто в предыдущих частях этой книги, несколько раз удавалось овладевать троном Самарканда, а затем он терпел крупные поражения. Однако в тех поражениях голова государя оставалась невредимой. В конце концов всевышний Аллах удостоил его такой власти, что весь мир получил от него пользу, а его имя сохранилось среди султанов навечно. Так как Господь милостивый и всеведущий также сохранил жизнь Хумайун падишаху в водовороте этих опасностей, то, возможно, в этом заключены божественная мудрость и счастливый исход, <если захочет милостивый Аллах>.

ГЛАВА 116.

РАССКАЗ О РАССТАВАНИИ АВТОРА КНИГИ С ХУМАЙУН ПАДИШАХОМ; О ЕГО ВСТУПЛЕНИИ В КАШМИР; О ЗАВОЕВАНИИ КАШМИРА; О СОБЫТИЯХ ТОГО ВРЕМЕНИ И О ЗАВЕРШЕНИИ “ТА'РИХ-И РАШИДИ”

По августейшему разрешению Его величества [Хумайуна], благодаря божественной поддержке, с согласия всех мирз, по изложенным выше причинам я направился в Кашмир. Как уже упоминалось, двадцать второго раджаба я перешел через перевал Кашмира. Год вступления в Кашмир я нашел в цифровом значении слов “двадцать второе раджаба” — “дар бист у дуввим-и раджаб” [947/22 ноября 1540 года]. Был сезон Стрельца. Как только я вступил [в Кашмир], высокое небо из облаков (Добавлено по Л₂ 249б; Л₃ 187а), являющихся его наместником, поздравляя [604] меня, стало попеременно сыпать на головы людей капли дождя, подобные жемчужинам и перлам, и динары снега, подобные монетам шахрухи. Кит'а:

В ознаменование твоего прибытия
Каждая снежинка снега уподобилась динару,
Каждая туча, /319а/ которая появилась в небе,
Рассыпала у твоих ног монеты
От этих даров поверхность земли побелела, а в глазах у врагов потемнело.

Благодаря милости Всевышнего та зима прошла спокойно. Однако Каджичак, который свою супругу — владение Кашмира — посчитал окончательно разведенной с ним, и больше не надеясь на нее, оставил семью под защитой Малик Абдала и Зангичака и ушел. Он думал, что наступят разные перемены, и, как было прежде, они не прекратятся за один год,— мисра:

Подобно коршуну, который шесть месяцев бывает самкой,
А шесть месяцев — самцом

Все люди Кашмира, будучи такого же мнения, как он, ушли вместе с ним. Они не знали извечного установления всеведущего Господа, [заключенного в айате]: <Скажи: О Аллах, царь царства>.— владетель стран мира, бесспорный владыка владык, <ты даруешь власть, кому пожелаешь, и отнимаешь власть, от кого пожелаешь ¹⁵⁶>. Рубаи:

Извечный всемогущий и милостивый Господь,
Он — мудр и сведущ в делах всех людей,
У кого захочет — отнимет, кому захочет — даст,
А у раба его какое есть средство, кроме покорности.

Каджичак предположил невозможное, а именно, что Шир хан, возможно, своим могуществом и силой сможет изменить божественное предопределение, и прибег к его помощи. В начале весны, когда тучи войска зигзагов и сияний обнажили меч, подобный пламени, и из ружей грома с помощью огня молнии стали стрелять градом, подобным ружейным пулям, а войско зелени на поле сражения начало показывать острия, подобные кинжалу, и из-под зеленых листочков стали пробиваться цветы деревьев, Каджичак, добившись поддержки и помощи от Шир хана, выступил с большим войском. Когда известие об этом подтвердилось, Малик Абдал [Макри]— его опора и поддержка в этих делах — по причине [605] водянки переселился из мира бренного в постоянную обитель загробного мира, и все дела легли на Зангичака. Одним словом, испытывая всевозможные трудности, описание которых вызвало бы скуку, мы оставили семьи в крепости Андаркул ¹⁵⁷ (В Л₂ 250а — Бадаркул) и с отрядом людей, который на самом деле представлял собой неорганизованное сборище, отправились сражаться. Кит'а:

Я сокращаю рассказ, потому что у тебя
/319б/ Больше этого вызовет скуку
Один враг впереди, другой — позади,
Ты знаешь, что это за положение?

Короче говоря, в течение трех месяцев мы укрепляли надежные места. В конце концов Каджичак под защитой войска Шир хана почувствовал себя львенком, горделиво прошел выше укрепленного нами места и дошел до места, где мы остановились. Кашмирское войско с нашей стороны, казавшееся сплоченным, разбежалось, и осталось могольское войско. В тот день никто и не думал о сражении, большинство людей разбрелись по своим делам. Собралось около двухсот пятидесяти человек, а с небольшим количеством кашмирцев, присоединившихся к моголам, стало около трехсот человек и они стояли против пяти тысяч всадников и двух слонов. Пехотинцы [противника], которых было больше, чем всадников, зашли с тыла и стали грабить обоз. Особенности этой битвы и ее трудности были таковы, что если ее описывать, то читатель заподозрит красноречие и приукрашивание рассказа, поэтому, воздерживаясь от подробностей, мы ограничимся кратким изложением. Короче говоря, во время полученного намаза, в понедельник восьмого раби' II 948 (1 августа 1541) года смысл айата: <Разве ты не видел, как поступил Господь твой с владельцами слона?> отразил состояние противников, и глашатай божественного откровения прочитал для ушей наших душ айат: <Помощь от Аллаха и близкая победа> ¹⁵⁸. Господь, открывающий двери счастья, <да славится его могущество>, обратил в бегство пять тысяч всадников и несколько тысяч пехотинцев перед войском в триста человек [согласно айату]: < Сколько небольших отрядов победило отряд многочисленный с дозволения Аллаха> ¹⁵⁹, <Правдив всевышний Аллах и Его великодушный посланник> ¹⁶⁰ Стихи: [606]

Счастье — по милости всевышнего Судии,
А не в битве и сильной руке.
Победа и счастье — по Его милости, Бедствия и поражения — по Его повелению.

Удивительно, что хотя благодарность за Его милость обязательна, сей ничтожный раб не в силах этого сделать, [а если он сделает это], то этим он может уменьшить ту благодарность, которая выражена Ему великими людьми, приносить же извинения за свою неспособность таким, как я, ничтожным людям,— означает ставить себя с один ряд с теми великими людьми, а проявление (Текст в Т заклеен при реставрации листа и восстановлен по Л₂ 250б (частично прочитывается и в Т)) /321а/ такой неучтивости — дело ужасное. Рубаи:

Я не способен выразить тебе благодарность должным образом,
А приносить извинения за такое небрежение еще труднее.
Молчать же насчет благодарности — это тоже нелегко.
От этих терзающих душу трудностей иссякли терпение и покой.

Дойдя до этого места, перо сломалось. Одним словом, хатиб Кашмира Маулана Джамаладдин (В Л₂ 250б — Джалаладдин) Мухаммад Йусуф хронограмму этого события нашел [в словах]: “фатх-и мукаррар” ¹⁶¹ (“повторная победа”), потому что до этого я уже приходил в Кашмир и одерживал победу, <как об этом уже упоминалось (Добавлено по Л₂ 250б; R 480).

ГЛАВА 117.

ЗАВЕРШЕНИЕ КНИГИ ОБРАЩЕНИЕМ К ГОСПОДУ РАБОВ

Содержание: автор обращается к Аллаху как к Единому, Необходимосущему, Всемилостивейшему и Всепрощающему, которому рабы его за все данные им блага должны воздать благодарения, и за это Аллах прощает им их заблуждения. Принося свои благодарения Аллаху и прося у него прощение за свои заблуждения, автор обращается также к читателю с просьбой простить его за возможно допущенные им ошибки в своем сочинении.

Комментарии

130. Халил-Султан б. Мираншах (807/1405 до 812/1409) — внук Амира Тимура, для которого он образовал государство, включив в него Грузию, Армению и Арран. Однако Халил-Султан, участвуя в последнем походе Тимура на Китай, этим не воспользовался и, будучи популярен среди войска, захватил Самарканд. Был низложен сыном Тимура Шахрухом (807/1405 — 850/1447 гг.) — Бартольд, Место прикаспийских областей, с. 745; Босворт, Мусульманские династии, с. 217.

131. Агриман (Ахримап) — имя бога зла и властителя дивов в древней религии зороастризме.

132. Коран, II, 151(150).

133. Шайа — поселение около 8 миль к юго-востоку от Леха, на правом берегу Инда. Выше селения на холме находилась резиденция правителей Ладаха (Росс, с. 460, прим. 1).

134. Сут (Сот) — группа деревень, обычно называемых Каргил; Сут, возможно, другое название Каргил (Росс, с. 462, прим. 1).

135. Коран, II, 150(155).

136. Коран, II, 151(156).

137. Таганак — пункт на р. Йарканд (Таканак — на карте), ниже Кулан-улди (Росс, с. 464, прим. 1).

138. Вахан — историческая область по обоим берегам верхнего Пянджа и его притоков между Ваханскнм хребтом и Гиндукушем.

139. “Бустан” — известное сочинение, принадлежащее перу знаменитого персидского поэта Шейха Муслихаддин-и Са'ади-йи Ширази (ум. в 690/1291 г.) — СВР, т. II, с. 83, № 934 и сл.).

140. Сам Мирза б. Шах Исма'ил Сефеви (род. в 923/1517 — ум. в 984/1576 г.) известен в истории в основном как поэт и историк литературы — его перу принадлежат жизнеописания и антология персидских поэтов “Тухфа-йи Сами” (“Самов подарок”), написанный в 957/1550 г. и представляющий собой ценный источник. (СВР, т. I, с. 128, № 308; Рипка Ян, История с. 334).

141. Мир Ходжа-йи калан — Бабур постоянно упоминает его в своих “Воспоминаниях” и пишет о нем как о близком ему и доверенном человеке. (Бабур-наме, с. 163, 254 и др.).

142. Анвари — тахаллус выдающегося мастера панегириков Аухададдин 'Али б. Вахпдадднн Мухаммад б. Исхак Анвари (род. около 1126 г. в Абиварде; год смерти примерный — 1169). Жил и творил при дворе Сельджукида Санджара (511/1118 — 552/1157) — Рипка Ян, История, с. 195 и сл.

143. Шир хан Сур (род. прим. в 1472 или 1486 г.), первоначальное имя Фарид — афганский вождь из южного Бихара, успешно боролся с Хумайуном, ему даже удалось изгнать его на время из Индии. После победы над Хумайуном Шир хан короновался на царство, основав династию Суридов; годы его правления — 947/1540 — 952/1545 гг. (История Индии, с. 215 и сл.; Босворт, Мусульманские династии, с. 244).

144. Рохтас — сильная крепость в Пенджабе, построенная Шир ханом (История Индии, с. 217).

145. Так во всех списках и в переводе Росса (с. 470) — по-видимому, непонятое или испорченное переписчиками Буксара (Баксара) — решающее сражение между Хумайуном и Шир ханом произошло у Чаусы близ Буксары 27 июля 1539 года. (История Индии, с. 216).

146. Коран, IV, 142(143).

147. Точная дата этого события — 27 июля 1539 года. (История Индии, с. 216).

148. Кафа — средневековый город на южном побережье Крымского полуострова — ныне Феодосия. (Бартольд, Кафа, с. 453 и сл.).

149. День Ашура — день траура (10 мухаррама) по шиитскому имаму ал-Хусайну, погибшему в сражении при Кербела 10 октября 680 г. (Ислам, Энциклопедический словарь, с. 33).

150. Коран, LХХХIХ, 22(21).

151. Шах Хусайн Аргун — третий и последний представитель династии Аргунов; правил с 1524 по 1554 г. (Росс, с. 483, прим. 2).

152. Область Сирхинд находилась в наследственном владении семьи афганских военачальников династии Лоди. (История Индии в средние века, с 271; Бабур-наме, с. 316).

153. Саранг — здесь имя собственное (упоминается еще раз в тексте на л. 318а). Султан Саранг — глава такхаров, горных племен Пенджаба, примкнувших к Бабуру и ставших его союзниками, чтобы избавиться от ига Даулат хана, наместника Лахора. (История Индии в средние века, с. 382; Росс, с. 479, прим. 1).

154. Чак и Макри — два влиятельных дома в Кашмире, начиная с середины XIV столетия с начала правления первых исламских султанов (Шах Мир) соперничество которых было причиной наибольших беспорядков. (Росс, с. 482, прим. 1).

155. Наушахр — селение у подножия холмов Раджаори (Росс, с. 483, прим. 1).

156. Коран, III, 25(26).

157. Андаркул — по мнению Илайеса правильное произношение “Индракот” и находилось это место, по-видимому, недалеко от современной Барамулы. (Росс, с. 485, прим. 2).

158. Коран, LXI, 13(13).

159. Коран, II, 250(249).

160. Коран, ХХХШ, 22(22).

161. Хронограмма дает 938 год, что расходится с упомянутым выше самим автором 948 годом (л. 320 6).