ХАНЫКОВ Н. В.

ЭКСПЕДИЦИЯ В ХОРАСАН

MEMOIRE SUR LA PARTIE MERIDIONALE DE L'ASIE CENTRALE

Пока был жив сардар кандагарский, Али-хан не осмеливался предать его, хотя и оказывал предпочтение шиитам. Зато сразу же после смерти сардара он поспешил завязать отношения с тегеранским двором, куда и направился собственной персоной. Шах благосклонно принял его, выдал за него свою двоюродную сестру, дочь принца Бахрам-мирзы, и обещал помощь в создании батальона регулярных войск.

По возвращении в Секухэ Али-хан оскорбил самолюбие старейшин своего племени, заставляя этих неискушенных [146] людей соблюдать в отношениях с ним такой же церемониал, какой существует при шахском дворе. В результате между ним и его окружением возникло столь резкое отчуждение, что младший брат Лутф Али-хана — Тадж Мохаммед-хан, убивший своего дядю в его собственном дворце, завладел верховной властью.

Я позволил себе привести некоторые детали из древней и современной истории Систана, почти столь же богатой преступлениями и бурными событиями, как и история Афганистана и Белуджистана, частично ради того, чтобы дополнить не очень точные и запутанные сведения, опубликованные г-ном Личем в «Журнале Бенгальского Азиатского общества» (т. XIII, № 146, стр. 116-118), а также, чтобы показать (учитывая состояние наших знаний о Персии), что вряд ли в составе обширной Персидской империи имеется какая-либо другая провинция, о которой мы с большим основанием могли бы привести столько ценных и неизвестных фактов из ее прошлого. Я глубоко убежден, что путешественник, должным образом подготовленный, смог бы открыть в архивах, свято хранимых до сего времени несколькими членами рода Кейанидов, документы исключительной важности для понимания древней истории Персии. В то же время изучение нравов и обычаев систанцев даст ему возможность разрешить ряд проблем литературного, этнографического и археологического плана, которые без этих источников никогда не могут получить должного освещения. Это предприятие чревато рядом опасностей, но если взяться за его осуществление с определенной осторожностью и заручиться поддержкой персидского правительства, то я уверен в благополучном исходе, в особенности если будет избран маршрут на Мешхед, Бирдженд, Hex и Лаш. Нынешний глава Лаша уже сопровождал и охранял европейского путешественника г-на Конолли в его, к сожалению, весьма кратковременном путешествии, и, безусловно, он не откажется вновь оказать ту же услугу, если сможет рассчитывать на хорошее вознаграждение.

5 марта после тяжкого четырех-или пятичасового перехода по грязным, наподобие гилянских, дорогам Систана, о состоянии которых жители Восточной Персии сложили поговорку, мы вышли наконец из дельты Харута. Некоторое время двигались вдоль северного побережья озера, а затем вступили в ущелье, разрезающее горы, которые служат естественным рубежом между Хорасаном и Систаном. Ночь провели под открытым небом в местечке Уджган, расположенном приблизительно в 42 км от предыдущей стоянки. Долины в этих горах покрыты плодородными почвами, воды и топлива здесь достаточно, но тем не менее из страха перед нападениями белуджей никто не осмеливается селиться в этих местах. [147]

До Хорасана мы следовали кратчайшим путем, и именно эту дорогу избрал Надир для похода в Индию. Но караваны неизменно идут в обход, длинным и утомительным кружным путем через Бендан и Дехи-Салм, стараясь держаться вблизи населенных мест, что, однако, не спасает их от разбойников.

6 числа по тому же ущелью мы поднялись на каменистый перевал, называемый Теберкенд, что означает «Высеченный топором»; название возникло в связи с тем, что эту дорогу по приказу Надир-шаха расширяли, чтобы облегчить доставку пушек. Несмотря на это, дорога была узка и извилиста, а потому не только мои носилки, но и большую часть багажа пришлось нести на руках.

Спуск на равнину, раскинувшуюся у подножия гор с запаха, довольно обрывист, но поскольку дорога проложена зигзагами и хорошо наезжена, мы преодолели этот участок пути без особых трудностей. Равнина, на которой мы оказались, прерывалась лишь отдельными возвышениями, а когда экспедиция была в 20 км от бассейна с питьевой водой под названием Хоуз-е Джан бек Белудж, где мы 6 числа вечером разбили лагерь, поверхность приобрела характер гладкой равнины. Бассейн из кирпича и с таким же навесом своим возникновением обязан заботам богатого пастуха из белуджей.

Дорога далее почти незаметно начала подниматься в направлении другой горной цепи, представляющей собой политическую границу персидского Хорасана на востоке. Наивысшей точкой этих гор считается перевал Бурджи-Гураб; названием своим он обязан башне, построенной, по преданию, Надир-шахом для укрытия в ней небольшого гарнизона, размещаемого там на время прохождения его войск через это ущелье. Спуск с перевала еще менее крут, чем подъем; в центре слегка приподнятой равнины, покрытой в тот момент поразительным количеством цветущей merendera, показался город Hex.

Hex, уже упомянутый в трудах Исидора Харакского, а затем Истахри и всеми мусульманскими географами как главный город двух округов и место пребывания правителя (губернатора), собственно говоря, скорее похож на большую деревню. Однако и я, подобно Кристи и Поттингеру, должен признать следующее: когда возвращаешься в Персию после длительного пребывания среди афганцев, кажется, что попадаешь в страну, где царит порядок. Хотя нынешний правитель Герата по своему характеру и способностям и является человеком, совершенно исключительным среди афганских сардаров, я убежден, что было бы негуманно оказывать нажим на шаха Персии, чтобы он возвратил Герат его диким соседям, ибо, без всякого сомнения, эта благодатная провинция [148] только выиграла бы, если бы осталась под персидским владычеством.

В Нехе немногое заслуживает внимания путешественника, но среди этого немногого я без колебаний отведу почетное место его ветряным мельницам. Из тех частей Азии, которые я посетил, от Самарканда до Ангора, лишь в округе Кайен, граничащем с Систаном и бывшем некогда частью этой провинции, мне встречались мельницы подобного рода. Это обстоятельство заслуживает тем большего внимания, что благодаря г-ну Рейно мы знаем, что Масуди и Истахри видели их в Систане в Х веке, то есть, иными словами, задолго до применения таких мельниц в Европе (см. «Географию» Абу-ль Фида в переводе г-на Рейно, т. I, введение, § III, стр. CCCII,. и «Книгу стран» в переводе Мордтмана, стр. 110). Отсюда следует, что, весьма вероятно, именно здесь впервые зародилась мысль об использовании силы ветра.

По своему виду мельницы отличаются от наших. Поскольку они работают несколько дней в году, а именно осенью, после сбора урожая, то при строительстве их ориентировали исключительно на использование ветров северо-восточного направления, видимо преобладающих здесь в этот сезон. Их устройство таково: мельничный жернов закрепляется на конце деревянного цилиндра шириной 0,5 м и высотой от 3,5 до 4 м; этот цилиндр устанавливается вертикально в башне, открытой с северо-восточной стороны: именно отсюда дуют приводящие механизм в действие ветры. Цилиндр снабжен своего рода крыльями из камышовых связок или пальмовых листьев, прикрепленных вдоль движущегося вокруг своей оси вала. Врывающийся в башню ветер с большой силой вращает крылья, а за ними и вал с жерновом.

Из обиходных вещей, характерных для этой части Хорасана, нужно специально упомянуть хабие — водяные часы, подобных которым мне нигде более не приходилось видеть. Они состоят из медного сосуда полусферической формы с проделанным внизу отверстием, разделенным на восемь одинаковых отделений, границами между которыми служат семь начертанных на его внутренних стенках линий. Пропускная способность этого сосуда следующая: если он наполнен доверху, то на протяжении суток вода должна спуститься 50 раз; следовательно, для того чтобы вода слилась один раз, требуется 28 минут 48 секунд, а каждая из восьми ячеек должна опустошиться за 3 минуты 36 секунд. Этими водяными часами пользуются для отсчета времени, в течение которого каждый владелец сада или обрабатываемого поля имеет право пользоваться общественной водой для орошения своего клочка земли. Их охраняет мираб — человек, назначаемый общиной для наблюдения за справедливым распределением воды. Поскольку у жителей Неха имелись некоторые сомнения [149] в точности работы клепсидры ¹⁵⁰, за которой наблюдал избранный ими мираб, то они обратились к нам с просьбой выверить прибор. За это взялся г-н Ленц. Вот каковы результаты его наблюдений за временем вытекания воды из сосуда:

Итак, в среднем вода из каждого отделения сливалась за 4 минуты 19 секунд, то есть на 43 секунды дольше на каждую-50-ю часть суток, и лишь третий и шестой уровни были вымерены совершенно точно. Наименьшее расхождение с указанной выше средней выражалось цифрой, меньшей 8 секунд, а наибольшее — цифрой, большей на 3 минуты 56 секунд. По сравнению с нашими средствами измерения времени этот прибор казался чрезвычайно неточным, но когда подумаешь, что время определялось здесь не иначе как по перемещению тени от стены мечети на площади, не всегда ровной, и что при подсчетах, приведенных выше, десять минут в ту или иную сторону не делали погоды, то приходишь к убеждению,. что применение этого аппарата достигло своей цели, а использование его при распределении ирригационных вод является куда более предпочтительным, чем тот произвол, который царит в этом отношении в других провинциях Персии.

Равнина, на которой расположен Hex, окаймлена с северо-запада небольшой горной цепью, удаленной от города на 7—10 км и богатой теплыми источниками; почти вся вода из них по подземным каналам направлена к городу. У подножия гор к воде спускаются очень глубокие колодцы, глубина которых в городе не менее 18—20 м. Нас заинтересовала температура воды этих источников. За это взялся г-н Гёбель и установил, что температура воды в одном из колодцев на глубине 33 м 527 мм (111 англ. футов) равнялась 26°,25 по Цельсию (21° по Реомюру), а на глубине 16 м 459 мм (54 англ. футов) — 14°,5.

Все горы в окрестностях Неха богаты кварцем, в особенности одна из них, расположенная к юго-востоку от города и именуемая Кухе-Гули, или Гулина; там находят даже крупные куски аметиста чистой воды.

Нашим первоначальным намерением было пересечь большую пустыню Лут дорогой на Дехи-Салм — большую деревню, [150] знаменитую своими финиковыми пальмами и расположенную в 6 фарсангах к югу от Неха. Однако никто не согласился предоставить нам необходимое число верблюдов для перевозки воды и фуража. Причиной отказа погонщиков явилось то обстоятельство, что из-за позднего исхода трав животные еще не успели достаточно окрепнуть, чтобы вынести тяготы подобного путешествия. По истечении семи дней, проведенных в Нехе в бесполезных переговорах с жителями, мы были вынуждены отправиться западнее в поисках средств передвижения по пустыне. Ночь 16 числа мы провели в деревне Чахарфарсах, находящейся, как говорит само название, в 4 фарсангах от города. Недалеко от нее ущелье Сердере, ведущее к довольно высокому перевалу. Однако подъем нетруден, так как пролегает по хорошо орошаемой, живописной местности, покрытой даже небольшими лесками из zygophyllum, pteropyrum, мастиковых и миндальных деревьев. Спуск с перевала проходит сначала через довольно узкое ущелье, но вскоре оно расширяется, и, хотя почва здесь основательно пропитана солью, фисташковые деревья хорошо прижились и встречаются довольно часто. Ущелье выводит на равнину, где разместилась деревня Мейгун. Она окружена тщательно обработанными полями — картина, не характерная для Персии, если не считать этой части Хорасана и окрестностей Исфагана.

18 числа пересекли невысокую горную цепь и двинулись к деревне Басиран. Здесь провели следующий день в ожидании ответа из Серитшаха, куда послали нашего гонца за вестями о большом караване из Хорасана, который, по слухам, должен был подойти туда, перед тем как двинуться через пустыню. Наш геолог г-н Гёбель решил использовать эту остановку для посещения старых медных и свинцовых рудников, расположенных в местечке Калейе-Зери, в 20 км к юго-западу от Басирана. В настоящее время местность заброшена, но когда-то она была довольно известным центром разработки металлических руд, что подтверждалось обнаруженными нашим участником экспедиции остатками прежних шахт, штольнями, просторными, колоссальных размеров галереями, высеченными прямо в породе. Размах подобных работ говорит о том, что они производились во времена, когда отрасли механики и предприимчивость были развиты в этой стране не в пример лучше, чем сейчас. Местные жители не могли сообщить мне никаких точных данных о времени строительства этих подземных сооружений. Они относят их к эпохе Шеддада. Насколько я смог понять, под этим неопределенным выражением подразумевают в Персии период, когда семитские народы впервые одержали верх над иранскими — событие, о котором в народных преданиях упоминается довольно смутно. [151]

Месторождения содержат медь, свинец, марганец и бирюзу. По-видимому, ни у одного представителя мусульманских династий, правивших страной на протяжении 12 столетий, не хватило предприимчивости и денежных средств для возобновления работ.

Географы первых времен ислама ничего не сообщают об этих рудниках. На основании одного документа эпохи Сефевидов я смог сделать вывод, что даже в те времена, когда Хорасан переживал относительно яркую пору расцвета, эти копи находились в заброшенном состоянии из-за страха перед нападениями белуджей.

Между Басираном и Серитшахом дорога неизменно идет по равнине. Кое-где на ее поверхности встречаются невысокие каменистые поднятия; почвы глинистые и солончаковые; справа и слева от дороги виднеются цепочки гор; те, которые находятся на юге, образуют границу большой пустыни. На всем пути протяженностью около 50 км имеется лишь один колодец с довольно сносной питьевой водой. Из двух упомянутых выше горных образований более высоким является северное. Оно служит южной границей долины рек Бирдженд и Хусф. С севера бассейн ограничен горами, проходящими между Бирджендом и Туном и абсолютная высота которых значительно превышает высоту первых двух. Таким образом, мы видим, что восточная часть Среднего Хорасана покрыта тройным барьером гор, защищающих ее от климатических влияний огромной пустыни. В реке Хусф мало воды, и она полностью расходуется на орошение окрестных полей, однако обезвоженное русло реки тянется через всю великую пустыню. Никогда на человеческой памяти в этих местах его не видели заполненным водой; даже в дождливые годы вода наполняет лишь участки реки в пределах населенных мест. Что касается русла, прорезающего пустыню, то оно слишком глубоко вошло в ее поверхность, чтобы можно было увязать его возникновение с простым метеорологическим явлением, таким, например, как грозовые потоки. Очевидно, ложе реки обязано своим происхождением длительному и постоянному действию текучих вод. Следовательно, можно предположить, что здесь, как и на севере Центральной Азии, где Леман констатировал то же самое применительно к реке Зеравшан, уровень речных вод значительно понизился еще в незапамятные времена, и, следовательно, общее количество пресной воды в этой части старого мира должно было уменьшиться, что способствовало расширению границ пустыни.

Ожидаемый ответ прибыл: действительно, из Серитшаха должен был выступить караван и двинуться через пустыню. Мне стало известно также, что владетель этого местечка Мохаммед Реза бек получил приказ от губернатора Кайена лично сопровождать с отрядом в 25 всадников торговцев и [152] путешественников до границ Кермана. Поскольку караван был последним в этом году, мне не хотелось упускать столь благоприятный случай для обследования пустыни.

В путь мы отправились 20 числа около 7 часов 30 минут утра и в Серитшах прибыли в районе 3 часов пополудни накануне праздника Ноуруза, персидского Нового года, соответствующего дню весеннего равноденствия.

Равнинное пространство между Басираном и Серитшахом, покрытое глинистыми и солончаковыми почвами, вклинилось между двумя рядами гор и во многих местах представляет собой великолепные пастбища для овец и верблюдов. Довольно часто на поверхности встречаются глыбы пород, содержащих железо; их особенно много в окрестностях Басирана, где не рекомендуется ставить буссоль на землю, если вы хотите получить точно измеренные углы.

Поскольку нашему отряду в количестве 25 человек с 42 лошадьми предстояло идти через пустыню на протяжении трех дней и четырех ночей по безводной местности, лишенной всякого человеческого жилья, то следовало подумать о приобретении бурдюков для воды, об их проверке в течение нескольких дней, о закупке фуража и продуктов и, наконец, о найме необходимого количества верблюдов для перевозки нашего дополнительного груза. Поэтому сборы несколько затянулись.

Эти приготовления задержали нас в Серитшахе до конца марта, но вынужденную остановку мы провели с пользой. Мои коллеги обследовали окрестные места, а я послал топографа Жаринова в Бирдженд, чтобы он смог, используя метод точной триангуляции и подробной съемки, увязать наш маршрут с топографическими работами, выполненными г-ном Бунге во время его путешествия в Тебес. Здесь очень явственно сказывалось влияние жаркой пустыни. Еще в Нехе ртутный столбик иногда опускался ночью до 0° и ниже, а днем не поднимался выше 18°,5 по Цельсию; здесь же температура воздуха в тени колебалась на протяжении суток между 20 и 29°, а вода в ручье, где мы собирались выкупаться, прогрелась к 2 часам дня до 22° (по Цельсию). Добавлю также, что на южном склоне гор, в местах, не доступных воздействию северных ветров, кое-где растут пальмовые деревья.

Наконец, после длительных и нудных отсрочек, после того как мы выслушали потоки ложных слухов о так называемых отрядах белуджей, которых якобы видели бродившими по окраинам пустыни в ожидании нашего продвижения,— после всего этого 1 апреля нам привели верблюдов и сообщили, что конвой готов и в знак особого расположения к нам его численность по распоряжению губернатора Кайена увеличили до 50 человек. [153]

К 2 часам дня было завершено распределение багажа между погонщиками; они в свою очередь закрепили груз на верблюдах, и мы оставили Серитшах. Миновали небольшую, примыкающую к этому местечку деревню Алиабад и вступили в пределы равнины, покрытой соляным налетом, который блестел на солнце и придавал ей вид снежного поля. ровная поверхность простиралась лишь до деревни Салми, далее она приобретала волнистый характер. На глинистых почвах (местами солончаковых, местами песчаных) встречались редкие кустарники, а также haloxylon, caligonum и zygophyllum (по-персидски guidje), напоминая печальный и унылый пейзаж северной окраины Кызылкума—большой пустыни, расположенной к северу от Бухары и Самарканда.

Затем пересекли небольшую цепь холмов и спустились в узкую долину, окруженную скалистыми горами и имеющую один выход — через ущелье с юго-западной стороны. В глубине долины вырыт колодец под названием Зердек с солоноватой и горькой водой, около которого мы решили заночевать. Вечером вожак нашего каравана заявил, что он намеревается идти за водой не к источнику Амбар, как это делается обычно, а к колодцу, называемому Махигир, откуда, по его мнению, следует сразу вступить на территорию пустыни. Но за ночь вожак каравана оставил это намерение, так как ему сообщили, что в колодце Махигир слишком мало воды, чтобы досыта напоить наших верблюдов. Я упоминаю об этом факте, незначительном самом по себе, чтобы показать, в каком поразительном неведении находились жители относительно мест, непосредственно примыкающих к их деревням; в их интересах было бы составить более точное представление на этот счет.

2 числа в час дня мы поднялись по указанному ущелью на гору, ограничивающую с юго-востока небольшую долину Зердек. Хотя подъем здесь каменист и дорога узка, навьюченные животные прошли без особого труда. Дорога вывела нас на широкое плато, которое пересекаешь при спуске на большую равнину; отсюда четко виднеются на горизонте три очки. В них легко распознать: слева — Шахкух, с юго-западa — гору Михиамбар, у подножия которой находится колодец того же названия, а прямо к югу — холм с тремя вершинами; недалеко от него имеется колодец Атеш-Керде, вырытый среди густого кустарника и питаемый лишь потоками, низвергающимися с соседних гор зимой и весной; свидетельством этому являются широкие промоины на глинистой поверхности равнины.

Незадолго до захода солнца наш проводник обнаружил трех верблюдов, одиноко бродивших среди зарослей, — факт, в другом месте ничего не значащий, здесь же, в этой глуши, весьма тревожный. Животные были немедленно пойманы, [154] а всадники из конвоя начали простреливать местность, чтобы удостовериться, не принадлежат ли эти верблюды какой-либо банде белуджей, засевшей в засаде. К счастью, тревога оказалась ложной: наши погонщики установили, что животные принадлежали сельским жителям Серитшаха, откуда они, вероятно, убежали и, переходя с пастбища на пастбище, оказались у границ пустыни.

Название Атеш-Керде означает «Сотворенный огнем»; следовательно, где-то недалеко от этого колодца можно было ожидать следы выхода газа или лавы; однако ничего подобного мы не обнаружили. Довольно хорошего качества вода находилась на глубине 1,25-1,75 м. Чтобы по возможности уберечь воду от испарения, в колодце проделали очень узкое отверстие, а потому воду можно было доставать только одним ведром — явное свидетельство того, что это место никогда не сможет служить стоянкой для большого каравана.

Поскольку было решено подойти к источнику Амбар ранним утром (здесь мы намеревались напоить наших верблюдов в последний раз), то, едва забрезжил рассвет, мы сложили палатки и за 1 час 45 минут прошли 8 км, отделявших нас от цели.

Местность эта находилась в окружении песчаных холмов и была покрыта расцветающим тамариском, а также густым тростником, в изобилии растущим в широком овраге. Сюда устремляются воды источника, которые, впрочем, пригодны для питья лишь в месте своего выхода. Далее же вследствие соприкосновения с соляными почвами они настолько просаливаются, что даже верблюды, столь неприхотливые по части пойла, и те отворачиваются с отвращением.

На стоянку в Амбаре ушло более трех часов, и лишь около 11 часов утра мы смогли двинуться далее. Печальное и голое пространство раскинулось перед нами; ряд песчаных возвышений, лишенных всякой растительности, поднимался над глинистой равниной; земля глухо гудела под копытами лошадей, как будто под ней простиралась бездна. Было жарко, с запада дул сильный ветер, бросая нам в лицо горсти тончайшей пыли, состоявшей из глины, песка и соли, которая мучительно разъедала глаза. К счастью, этот шквал вскоре кончился, и мы вступили в овальной формы долину, окруженную небольшими холмами и покрытую густыми зарослями тамариска и haloxylon. Повсюду виднелись следы, оставленные стремительными потоками; часть этих русел была еще влажной — явление чрезвычайное, ибо в окрестностях на протяжении трех недель не выпало ни капли дождя. Дорога через долину вывела нас к узкой горловине меж двух рядов высоких скал. Место это называется Гелуи-Саудагер, что означает «глотка торговца». Дано такое название в память об одном несчастном негоцианте, которого зарезали здесь [155]

белуджи в тот момент, когда он уже думал, что миновал всякую опасность, раз благополучно пересек пустыню.

Когда вы выходите из этого короткого ущелья, то перед вами предстает пустыня во всем своем бескрайнем однообразии. Хотя поверхность здесь и приобретает безотрадный вид, сохраняющийся на всем протяжении пустыни Лут, иными словами, хотя она и покрыта крупнозернистыми песками сероватого оттенка, лежащими на твердом песчаном слое, сцементированном соляным раствором, кое-где еще виднеется какая-то, правда жалкая на вид, растительность, а само пространство еще не вызывает чувства беспредельного ужаса. Наши ботаники с удивлением констатировали, что встречавшиеся доселе представители растительного мира пустынь Трансоксании вдруг исчезли и их сменили растения, присущие флоре Аравии и Египта. Единственное, что придает пустыне Лут несколько менее унылый вид и отличает ее от пустынь Трансоксании,—это форма. Ни в одной части горизонта она не носит однообразных черт огромного, абсолютно правильного круга, с чем мы часто встречаемся в киргизских степях. Здесь, будь то на юге или на западе, намечаются вдали какие-то горы, напоминающие голубоватые облака. Они нарушают утомительную правильность видимой границы пространства и вселяют в путешественника твердую уверенность, что он не затеряется в беспредельности этого безмолвия, в котором линия горизонта всегда одинакова.

За час до захода солнца мы обогнули подъем со скалистой вершиной, называемый Михибакту, и сделали остановку в местечке, расположенном в полуфарсанге от гряды скалистых гор. В скалах здесь имеется три естественных бассейна, где нередко сохраняется скопившаяся дождевая вода. Мы подвели сюда наших лошадей в надежде напоить их, не расходуя взятую воду; но наши ожидания не сбылись, ибо воды едва хватило на то, чтобы наполнить бутыли, фляги и кружки, опустошенные нами со времени выхода из Серитшаха, и напоить двух лошадей.

В том месте, где мы разбили лагерь, животный мир еще как-то давал о себе знать: когда мы разгружали верблюдов, то через лагерь проскакал тушканчик; в воздухе жужжали насекомые, и со всех сторон сбегались огромные тарантулы, привлекаемые отблесками костров, разведенных для приготовления скудного ужина. Исчезли ласточки, и я больше не вдел летучих мышей.

Двинулись далее в 11 часов вечера. В течение некоторого времени мы блуждали в темноте. Наконец, к большой нашей радости, проводнику удалось сориентироваться. Затем мы пошли без существенных отклонений к месту второй остановки — Балахоузу. Чем дальше мы углублялись в недра пустыни, [156] тем бесплоднее становилась местность. На рассвете я еще заметил несколько высохших caligonum и salsola, а недалеко летали жаворонок и какая-то светлой окраски птица — последние живые существа, встреченные нами в этой унылой глуши.

С появлением первых лучей солнца начала давать о себе знать жара, становившаяся все сильнее. Холмы, у подножия которых расположен Балахоуз, казалось, находятся не далее ружейного выстрела, но мы шли и шли и никак не могли до них добраться. Наконец, около 11 часов утра 4 апреля, изнемогая от удушающей жары, мы достигли Балахоуза. Около него обнаружили следы разрушенного бассейна, давно высохшего. Местные жители называют этот край проклятой землей, что вполне соответствует действительности. Ни стебелька травы, ни единого признака представителей животного мира, ни звука в этой угрюмой тишине небытия, кроме тех, которые возникали в связи с присутствием каравана. Царившее вокруг глубокое и торжественное спокойствие живо вызвало во мне те же чувства, которые я испытывал в 1850 году на вершине великого Арарата: и туда, на высоту 1500 м над линией вечных снегов, также не проникали никакие звуки обитаемой земли.

Поскольку верблюды передвигались медленно, а также в связи с тем что мы сбивались с пути, теряя на это время, за ночь прошли всего 25 км. После четырехчасовой остановки двинулись далее по направлению к холмам Калахпер, что в 20 км от Балахоуза. Казалось, они все отдалялись от нас, хотя и были отчетливо видны. Я опередил караван и сел у подошвы одного из песчаных возвышений. Никогда не смогу передать состояния тоски и подавленности, овладевшего мною при виде окружающей мрачной пустыни. Хотя разорванные облака несколько умеряли действие солнечных лучей, все же было жарко и тяжко; рассеянный солнечный свет с удручающим однообразием освещал сильно раскаленную сероватую поверхность пустыни. На всем беспредельном пространстве почти не видно было ни малейшего признака какой-либо иной окраски, на которой мог бы остановиться взор. Абсолютная неподвижность всех точек этого мертвого пейзажа при полном отсутствии звуков производила самое удручающее впечатление. Казалось, находишься в части земного шара, обреченной на вечное бесплодие, где органическая жизнь может возникнуть снова только вследствие какого-то чрезвычайного потрясения, и невольно становишься свидетелем начала агонии нашей планеты. Мусульмане, которые так любят все события своего прошлого объяснять вмешательством пророка, рассказывают, что до рождения Магомета эта пустыня была покрыта соленой водой, но вода внезапно испарилась в тот момент, когда посланник господа появился [157] на свет; доказательством этому будто бы служат ракушки, встречающиеся на территории Лут. Хотя нам они и не попались, в рассказе нет ничего невероятного. Какой бы нелепой ни была эта легенда, дошедшая до нас из VI века, она вполне могла явиться отголоском некоего действительного события, случившегося в давние времена и сохранившегося в человеческой памяти.

Единственным нашим утешением в пустыне было сознание того. что мы движемся. Горы Мургаб, которые еще накануне появились на горизонте в виде туманной массы, сегодня на фоне свинцового неба четким рельефом вырисовывались перед нами. За ними возвышалась гора Дербенд, которая, как говорили, была недалеко от границ пустыни со стороны Йезда.

Пройдя Калахпер, мы спустились в высохшее русло Хусфа, где наши погонщики зарыли кое-что из припасов неглубоко в землю, предполагая взять их на обратном пути. Они были уверены в том, что никто, даже дикий зверь, не откопает их. Здесь нас застали сумерки, и лишь глубокой ночью мы добрались до песчаного рва, называемого Гоуди-Ниме, что означает «низина, находящаяся посередине». До нее после полудня мы прошли 24 км. Здешние жители считают эту местность самым центром пустыни, но в действительности она находится в точке, расположенной недалеко от Амбара.

Упало несколько капель дождя, немного освеживших раскаленный и удушливый, несмотря на ночное время, воздух. С запада на горизонте показались грозовые тучи, время от времени освещаемые молнией; раскаты грома до нас не доходили. Ушли мы отсюда до наступления полуночи и до рассвета прошли 20 км. За песчаным холмом, носящим название Бадриз, что значит «Навеянный ветром» (быть может, действительно таково его происхождение), пустыня приобретает иной вид: на смену ровной поверхности приходит ряд песчаных уступчатых террас. Недалеко отсюда на дороге валялся совершенно высохший труп лисицы, которая, без сомнения, погибла от жажды, когда пересекала пустыню.

5 апреля около 11 часов невероятная жара вынудила нас сделать остановку в местечке Телл-и Календар («Холм дервишей»). Поскольку каждому более или менее значительному пункту этих пустынных мест сопутствует драматическая легенда, объясняющая их название, то и наша последняя стоянка не избежала этой участи. Вот ее история.

Ясным летним утром 30 дервишей, направлявшихся в Керман, заметили на горизонте, в районе Михибакту, снежные вершины гор Хабис. Им показалось, что этот хребет совсем недалеко, и они рискнули пройти до него через Лут пешком с небольшим запасом воды. Однако когда они достигли [158] цели, то совершенно выбились из сил и погибли от усталости, жары и жажды.

Невдалеке от нашей стоянки находилась обширная низина, на которой кое-где вздымались скалистые глыбы. Границей ее на западе служило плато Гяндом-Бириан («Сожженная пшеница»). Это название также имеет свою историю.

Белуджийские разбойники совершили здесь нападение и разграбили шедший из Хорасана караван. Им не на чем было увезти всю добычу, и в числе прочего они свалили на землю большое количество зерна, рассчитывая вернуться через несколько дней. Но когда они возвратились, то увидели, что пшеница сожжена солнцем. В этом нет ничего невероятного, ибо в первой половине дня температура воздуха в тени на высоте 3/4 м от земли равнялась 39°,52 по Цельсию, влажный термометр показывал 20°,10, барометр — 729,48 мм ртутного столба при температуре ртути 39°,25. Если эти цифры подставить в формулу Реньо f = (0,480(t- t')/(610-t')) h. то мы сможем получить следующие данные: упругость паров составит 6,045 мм, а относительная влажность будет равна 11,2% полного насыщения в тени. Этот результат на 0,8% менее показателя, выведенного бароном Гумбольдтом в Барабинских степях, показателя, который, как он считал, отражает предельную сухость воздуха, зарегистрированную ранее на земной поверхности.

Что касается температуры почвы, то она была такой высокой, что ее трудно было выдержать даже в обуви.

В 2 часа дня мы снова были в пути. По довольно крутому склону спустились в ту самую низину, о которой шла речь. Известняковые глыбы, разбросанные по ее поверхности, имели весьма причудливую форму: некоторые из них напоминали увенчанные куполом здания, иные были похожи на минареты, мечети, зубчатые стены и т. д. Не потому ли эта местность получила название Nagoreh khaneh («Беседка музыкантов») по аналогии с помещением, открытым со всех сторон и находящимся над главным входом во дворец?

Незадолго до наступления сумерек мы достигли высокой отвесной стены около 20 м шириной. Узкая тропинка, крутая и извилистая, ведет на вершину этого естественного укрепления. Мы пересекли его при свете молодой луны и спустились в долину Шурруда с широким потоком горько-соленой воды. Он стекает в другую низину, расположенную к югу от Баги-Асада. Здесь соль оседает мощными слоями, и ее собирают жители Хабиса и деревки Дехисейф. Переход через этот мутный поток верблюды преодолели с трудом, и мы вскоре вынуждены были сделать остановку; наша стоянка находилась в 20 км от Телл-и Календар и 55 км от Гоуди-Ниме. По [159] свидетельству погонщиков, нам предстояло пройти 13 фарсангов, чтобы оказаться за пределами пустыни. Мы решили пройти это расстояние сразу, а не в два перехода, как это делалось обычно. Напоив остатками воды наших лошадей, мы снялись с последней стоянки, испытывая некоторое беспокойство за исход рискованного предприятия. К счастью, ночь 6 апреля была ясной и прохладной, а потому до рассвета мы миновали места, которые из-за неимоверной жары считаются самыми трудными для дневного перехода: Куче («Улица»), названная так потому, что дорога идет меж холмов, расположенных по ее обеим сторонам и имеющих некоторое сходство с домами; Баги-Асад — пункт, где сливаются дороги из Дехи-Салм и Серитшаха; и, наконец, Риги-Пяндж Ангух — участок пустыни с неожиданно холмистой поверхностью.

Ранним утром прошли мимо холма Ду-Дуванек («Беги, бегун»). Название это появилось следующим образом. Здесь в старину во время стоянки путешественники развлекались игрой, заключавшейся в том, что участники бегом устремлялись к вершине холма, стараясь обогнать друг друга. Отставший платил небольшую сумму победителю. Те, кто не принимал участия в игре по возрасту или по каким-либо иным причинам, облагались незначительным штрафом.

Мои носилки оказались впереди каравана. День едва занимался; я увидел на горизонте черноватую полосу — опушку тамарискового леса и край пустыни. Вдруг погонщик моего мула внезапно остановился, спрыгнул с лошади и разразился ужасными проклятиями, не сулившими ничего хорошего. Я понял лишь одно слово — «белудж». Когда я вышел из носилок, то действительно увидел какую-то темную массу, надвигавшуюся на нас с востока. Было еще довольно темно, и на таком расстоянии почти ничего нельзя было разглядеть. Единственное, что меня успокаивало,— крайняя медлительность и даже некоторая нерешительность передвижения этой массы. Когда она оказалась немного ближе, то мы увидели, что это был караван ослов, груженных солью. Его сопровождали полтора десятка жителей Хабиса, которые уходили в пустыню, чтобы привезти оттуда соль — единственное, что есть ценного в пустыне. Они в свою очередь приняли нас за белуджей, а потому передвигались очень осторожно, пока не заметили моих носилок.

Нападения белуджей — нередкое явление в этой части Персии. Обычно они предпринимают свои набеги в количестве от 80 до 100 человек, сидя по двое на верблюде. Их исключительная умеренность в пище позволяет довольствоваться мизерным запасом провизии и выносить неслыханные лишения в ожидании проходящих караванов. Сначала они намечают место для нападения, а затем, оставив свое имущество под охраной пяти-шести человек (часто женщин), отправляются [160] к намеченной засаде, захватив оружие, небольшой бурдюк с водой и два мешка: в одном — мука, в другом — сухой овечий сыр. Персы очень боятся белуджей и рассказывают страшные истории о той жестокости, с какой они убивают пленных, руководствуясь одним принципом — никогда не щадить врага. Необузданная энергия, проявляемая ими при нападениях, также поражает миролюбивых керманцев, вызывая у них беспредельный ужас.

Чаще всего белуджи вооружены копьями и саблями; фитильное ружье не всегда бывает одно на десятерых. Тем не менее это не мешает им почти всегда выходить победителями в стычках с пограничной охраной, значительно лучше экипированной и вооруженной по сравнению с ними. Тактика этих кочевников та же, что и у древних парфян: сначала они обращаются в бегство, увлекая за собой преследующих как можно дальше в глубь пустыни. Им на помощь приходит усталость лошадей и жажда, от которой страдают всадники. Тогда-то они совершают решительное нападение и, чтобы победить противника, пускают в ход все средства — даже зубы и ногти, раз уж в их распоряжении нет другого, более эффективного оружия. Недавно в шахском правительстве возник весьма здравый план — послать в Йезд и Керман отряды джезаирчи (артиллеристы на верблюдах), что, с моей точки зрения, является единственным действенным средством охраны спокойствия данных территорий: только верхом на верблюде еще можно с какой-то надеждой на успех преследовать этих разбойников.

Наконец мы подошли к тамарисковому лесу; пройдя 2— 3 км от него, пересекли соленый ручей Джуи-Руми, на берегу которого увидели караван из Бендер-Аббаса. Не дождавшись прибытия каравана из Хорасана, первый принял решение идти через пустыню. Велика же была радость торговцев, когда они узнали, что нас не только сопровождал конвой, но и что командовал им Мохаммед Реза бек—личность, как видно, весьма популярная в этих краях.

В 2 км отсюда находится деревня Дехисейф куда мы и вступили. Остановка в одной из живописных пальмовых рощ, разбросанных вокруг деревенских укреплений, была очень заманчивой, но мы предпочли более тенистые и прохладные места у глинобитных стен, нежели в садах, где жара была невыносимой.

Наш переход длился 11 часов подряд и составил, если считать от последней остановки, сделанной накануне, 61 км. Люди и животные падали от усталости, и легко можно себе представить то счастье, которое мы испытали после перехода через пустыню, не имеющую себе равных по бесплодности на всем Азиатском континенте, ибо Гоби и Кызылкум — это плодородные степи по сравнению с Лут. Уже в Х веке Истахри [161] заявил, что персидская Сахара (он не располагал современным названием) — это «пустыня самая безжизненная на территории всех стран, исповедующих ислам». Позднее мне довелось видеть мертвые пейзажи Суэцкого перешейка: во многих местах этот пустынный район казался таким же бесплодным, как и пустыня Лут, но подобное удручающее зрелище не распространялось на столь необъятную территорию. Там встречались иногда русла, образовавшиеся после зимних дождей, где оседали и прорастали принесенные потоками семена травянистых растений. Это единственное проявление органической жизни вызывает в памяти много других, аналогичных, которые в какой-то степени оживляют пустынные пейзажи.

Дехисейф — очень бедный район, и задерживаться в нем не имело смысла; несмотря на усталость, на следующий день мы двинулись в путь. На протяжении 20 км шли по холмистой поверхности, заросшей тамариском. Прибыли в Хабис, где для нас приготовили просторное жилище в большом саду среди пальмовых, апельсиновых, лимонных и гранатовых деревьев. В этом же помещении останавливался единственный мой предшественник —европеец г-н Аббот. В Хабисе мы задержались с 7 по 12 апреля, руководствуясь двумя соображениями: во-первых, нам нужно было время, чтобы предупредить власти Кермана о нашем прибытии, а во-вторых, следовало дать хотя бы небольшой отдых нашим едва передвигавшимся лошадям.

Жилые помещения в Хабисе не отнесешь к числу благоустроенных и удобных: двери считаются предметом роскоши; окна заменены проволочной решеткой, вделанной в глинобитную постройку. Эти решетки имеют своеобразный рисунок; они не мешают ни ласточкам, ни летучим мышам, ни даже шакалам проникать в жилища. Большую часть года эти скромные хижины затеряны среди огромных садов. Достаточно подняться на одну из крыш, всегда очень высоких, и окинуть взглядом местность, чтобы полностью забыть о неудобствах — такая красота царит вокруг. Под темно-голубым куполом небес расстилается огромный ковер с колышущимися султанами из пальмовых листьев, желтовато-зеленая окраска которых превосходно сочетается с темной зеленью растущих под их кронами лимонных и апельсиновых деревьев. С южной стороны горизонта вздымается величественный амфитеатр гор, зеленых у основания и увенчанных снежными вершинами, тогда как с востока и севера раскинулись, насколько хватает глаз, просторы пустыни Лут, напоминающие раскаленную металлическую массу тусклого красного Цвета, залитую от восхода до захода солнца обильным количеством света без малейшего намека на тень. Сады этого местечка орошены водой, благодаря чему здесь произрастает [162] мощная растительность; почти все ручьи и водоемы окаймлены зарослями олеандров (по-персидски guiche), которые начинают цвести в это время года, наполняя воздух ароматом, столь нежным, что никому даже не приходит в голову мысль об исключительно ядовитых свойствах этого растения. Очень. распространенной культурой в Хабисе является финиковая пальма. Здесь ее более 60 тысяч стволов. Деревья эти в условиях данной местности никогда не подвергаются губительному воздействию ранних осенних холодов или внезапным похолоданиям весной, как это бывает в округе Йезда. Они достигают значительной высоты. Я тригонометрическим путем измерил высоту трех особенно высоких стволов, и вот результаты: 16,7 м (54,8 англ. фута), 16,5 (54,2) и 16,1 м (52,9 англ. фута); третья пальма имела согнутый ствол, а потому ее действительная высота не менее 16,8 м (55 англ. футов). Произрастающая в Хабисе хна (lawsonia alba) справедливо славится по всей Персии; на месте она продается по цене 1 франк 20 сантимов за батман с четвертью.. Количество красящего вещества, содержащегося в местном. сорте, в пять-шесть раз выше, чем в других видах.

За время пребывания в Хабисе некоторые члены экспедиции предприняли поход в горы Сирч, а г-н Гёбель посетил имеющиеся там теплые источники. Согласно его наблюдениям, температура воды в них равнялась от 33 до 37° по Цельсию.

12 числа мы снова в пути. Первый переход был коротким,. всего 16 км, отделявших нас от деревни Чахарфарсах. В ее окрестностях, у теплого ключа, росло последнее пальмовое дерево.

Наш путь отсюда до Кермана совпадает с маршрутом г-на Аббота, и, как я уже имел случай отметить, мой предшественник оставил очень точное его описание. Я коснусь лишь некоторых общих наблюдений, относящихся к орографии территории, расположенной между Хабисом и Керманом. Район этот чрезвычайно горист, и здесь мало что сделано для создания удобных средств сообщения. Путешественнику на этом маршруте следует преодолеть три перевала; подъем на первый из них — Гудар — слегка расчищен по приказу сардара Хана Баба-хана, но спуск с него, равно как и дорога, идущая через два других перевала, остался почти в первозданном состоянии.

Эта высокогорная часть округа Керман со всех сторон окаймлена горами, образующими территорию в форме эллипса, большая ось которого длиной 60 км имеет почти точно северо-южное направление. Таким же образом расположена и горная цепь Сирч, служащая водоразделом между реками, текущими на восток, в сторону пустыни Лут, и на запаДг к равнине Кермана. В одном из проходов в этих горах, [163] а именно у Дере-и Сахт, где растет особенно много олеандров, наши лошади съели листья этого ядовитого растения. Одна лошадь пала еще до того, как мы пришли в Данг-у-Ним, место нашей стоянки, 13 апреля, а еще пять погибли в этой деревне. Первый признак токсикоза у отравившихся животных — слабость в ногах; затем расширяется зрачок и в пять-шесть раз увеличивается против нормальной величины даже глазное яблоко; в углах рта появляется пена, челюсти конвульсивно сжимаются, и животное испускает дух. Жители считают, что лошадь можно спасти, если влить ей в глотку сразу же после отравления большую дозу финикового отвара. Возможно, это средство и помогает, но я могу засвидетельствовать, что оно не принесло никакой пользы через два-три часа после отравления. Единственный способ, с помощью которого можно избежать столь досадных инцидентов в стране, где так трудно добывать вьючных лошадей, — надевать на морды лошадей мешки. По-видимому, именно олеандры имел в виду Страбон, когда писал о чем-то, похожем на лавровое дерево (см.: «География», кн. XV, гл. II, § 7).

14 апреля вступили в Керман, где оставались до 5 мая: так трудно было найти лошадей и мулов. Быть может, его надо отнести к числу наименее известных европейцам городов Персии. После Марко Поло первым, кто провел здесь несколько дней, был Поттингер. Затем тут побывал г-н Вестергор, который до сего времени ничего не опубликовал о своем путешествии в эту часть Персии. Наконец, нашим непосредственным предшественником был г-н Аббот. Но его путевые записки подводят нас, если можно так выразиться, лишь к воротам города. Что же касается описания Кермана, быть может и весьма обстоятельного (согласно его высказыванию в приложении к работе), то оно так и не увидело света.

Керман расположен на равнине или, точнее, в долине, имеющей продолговатую форму. Она вытянута с северо-северо-запада на юго-юго-восток и имеет в длину до 30 км. Ее ширина в районе города не превышает 20 км, на севере же, где она сливается с приподнятым плато, пересеченным дорогой на Йезд, ее размеры увеличиваются. Если подойти к городу с восточной стороны, то он виден с расстояния 5—6 км и благодаря окружающему его большому количеству хорошо сохранившихся развалин производит впечатление довольно внушительное. Но оно сразу же пропадает, как только оказываешься среди печальных обломков Махале-и Гебрие — некогда процветавшего предместья, заселенного, как показывает название, огнепоклонниками. Сначала оно было разграблено афганцами, но окончательно разорено и уничтожено Ага Мохаммед-ханом в 1208 и 1209 годах хиджры. [164]

Еще более внушительных размеров руины имеются с южной стороны города. Поскольку их возникновение относят к более давним временам (эти разрушения связывают со вторым вторжением афганцев в Персию после убийства Надир-шаха), то здесь значительно меньше сохранившихся строений, и поскольку следы происходивших событий стерлись, то общая картина не столь тягостна. Находящаяся на западе полоса развалин шириной 400—500 м служит прикрытием для новой городской стены. Стена эта имеет форму неправильного шестиугольника со следующей длиной сторон (округленно): северная — 500 м, северо-западная—600, юго-западная — 1125, южная—500, юго-восточная—750 и северовосточная — 600 м; общая же длина укреплений составляет 4625 м (так у автора.—Пер.).

Цитадель, примыкающая к середине юго-западной стены, имеет почти квадратную форму: длина стен 300 и 350 м. Стены городских укреплений и крепости глинобитные и во многих местах нуждаются в серьезном ремонте. Городская крепостная стена имеет пять ворот: Султани, Гебрийе, Баг, Меджид и Ригабад. Питьевой водой город снабжается из двух ручьев, текущих в его северной и южной частях. В Кермане всего три крупные мечети — Джума, Мелик и Калантар, одна высшая школа, называемая медресе Ибрагим-хана, и семь караван-сараев: Гяндж Али-хан, Хиндуйе, Гебрийе, Гюльхан, Мирза Хусейн-хан, Салехи-Назир и Хорасанийе. В городе два сада и оба — в цитадели. Сад Гюльхан произрастает во внутреннем дворе губернаторского дворца. Это скорее цветник, чем сад, ибо, кроме внушительных размеров бука и двух хилых кипарисов, в нем нет больше никаких деревьев. Зато сколько роз и шиповника! Розы необычайно красивы и разнообразны, а два вида заслуживают особого упоминания —их я нигде более не встречал: это столиственная желтая роза и небольшая по размеру, но очень красивой формы роза бледно-красного оттенка. Промежутки между розовыми рядами засажены жасмином, который начинает цвести сразу же после роз. Таким образом, вплоть до июня месяца этот цветник благоухает. Недалеко от дворца расположен и другой сад — Баги-Назар, в котором растут лишь тополя и фруктовые деревья.

В 3 км к востоку от Кермана над равнинным пространством возвышается цепь скалистых гор Кухе-Сари Асьяб. Их ответвление в виде невысоких, обрывистых и каменистых холмов уходит к северо-западу и круто обрывается у города. недалеко от надгробного сооружения Мазари Хусейн-хана, воздвигнутого напротив ворот Меджид, над могилой дервиша — главы религиозной секты. На вершинах венчают этот гребень скал видны остатки древней крепости Калей-Дохтер, которую считают ровесницей города. Кроме того, [165] здесь сохранился вырубленный в скале глубокий и широкий колодец, который ведет к подземному ходу. Этим ходом пользовались солдаты во время осады крепости, чтобы добыть воду из ручья, протекавшего по рву и отделявшего горные отроги от двух самых богатых в окрестностях города садов — нынешнего везира Кермана Мохаммед Исмаил-хана и Ага-хана.

Воздух в окрестностях Кермана считался бы здоровым, если бы не был таким сухим. На протяжении апреля показатель влажности колебался между 18—23% и никогда не превышал эту цифру, даже после небольших дождей. Если судить по данным температуры, собранным нами в Кермане, и в особенности если учесть постоянное усиление жары, то можно предположить, что летом здесь чрезвычайно жарко. И хотя каждую зиму ртутный столбик опускается ниже нуля, это понижение температуры никогда не бывает значительным и держится недолго. А потому среднегодовую температуру в Кермане следует считать равной 16—17° тепла по Цельсию. Атмосферное давление здесь всегда одинаковое, а количество выпадающих осадков в виде дождя или снега столь несущественно, что мне никогда не приходилось слышать, чтобы в провинции Керман говорили о дейми, то есть земледелии без обильного орошения.

Согласно преданию, бытующему и поныне среди населения Кермана и изложенному даже в некоторых исторических документах, этот город был основан во времена Ардешира Папакана ¹⁵¹, царствовавшего между 226 и 238 годами. В «Тарих-е Мо'джам» содержится весьма популярная в стране легенда. Она гласит, что недалеко от скалы с крепостью Калей-Дохтер на ее вершине расположилась небольшая деревня. У одного из наиболее именитых жителей деревни по имени Хафт-Абад было восемь детей: семь сыновей и одна дочь. Однажды жительницы деревни по обыкновению сели прясть хлопок у своих домов. Как издавна повелось, было установлено небольшое вознаграждение той, которая раньше всех закончит свое задание. Дочь Хафт-Абада, расположившаяся под яблоней, заметила, что под деревом лежит яблоко. Разломив его, она увидела, что половина яблока источена червями, один из которых был еще жив. Она Дала обет сохранить ему жизнь и даже ухаживать за ним в дальнейшем, если получит обещанное вознаграждение: в противном случае она его раздавит.

Девушка вновь принялась за работу и раньше подруг справилась со своей долей хлопка. Она отправилась к матери за новой порцией. Мать очень удивилась и спросила дочь, как ей удалось так быстро закончить работу. Девушка ответила, что работа шла как бы сама собой. Затем она рассказала матери о случившемся, и та велела ей заботиться о существе так облагодетельствовавшем ее. [166]

Червяк принес семье Хафт-Абада удачу: разбой, которым занимались отец и его сыновья, с тех пор стал намного успешнее. Червь рос не по дням, а по часам, и одновременно увеличивались влияние и богатство семьи Хафт-Абада. В конце концов этот деревенский житель стал царьком провинции, а червяк — объектом поклонения его подданных. Для него в скале было вырублено прекрасное жилище, куда ежедневно доставляли огромное количество риса и масла, немедленно пожираемого ненасытным божеством. Дочь Хафт-Абада стала хранительницей и жрицей этого храма.

Ардешир, сбросивший тиранию Аршакидов, решил овладеть Керманом. Астрологи, к которым он обратился за советом, сказали, что, пока червь находится в крепости Хафт-Абада, ее не удастся покорить. Тогда Сасанид прибег к хитрости. Он приказал лучшим своим воинам облачиться в одежды торговцев. Затем, погрузив на мулов несколько пустых сундуков и большое количество риса и свинца, он направился в район крепости, где разбил палатки и занялся торговлей на деревенском рынке. Там-то и увидела его дочь Хафт-Абада и безумно влюбилась. После тщетных попыток побороть свою страсть она решила открыться ему в письме, которое послала, привязав к стреле, в палатку Ардешира. Она обещала исполнить все его желания, если он согласится жениться на ней. Ардешир ответил, что он всего лишь скромный торговец, едва не погибший во время бури в Индийском море; что он дал обет насытить керманского червя, если будет спасен. Прежде всего он хотел бы исполнить свое обещание и только тогда думать о других делах.

Дочь Хафт-Абада разрешила ему войти внутрь крепости. Ардешир приказал воинам забраться в сундуки, погруженные на мулов, и процессия двинулась к крепости. Под предлогом подготовки к жертвоприношению был разведен большой костер, чтобы расплавить свинец. У червя разыгрался аппетит, воины дали ему немного вкусно приготовленного риса, а затем опрокинули в пасть расплавленный свинец. И то и другое благополучно проглотил ничего не подозревавший прожорливый идол. Но когда он отведал это же блюдо во второй раз, то вдруг ринулся из своего жилища и устремился в сторону Бама, где вызвал такой шум и грохот, что в Кермане, отстоящем на 240 км, дрожала земля.

Ардешир воспользовался возникшим замешательством, чтобы овладеть крепостью и уничтожить Хафт-Абада и его сыновей. Не пощадил он и его дочь-клятвопреступницу за то, что она так легко пожертвовала судьбой своей семьи ради сердечных дел.

Так Керман стал столицей новой персидской династии, но молва добавляет, что вскоре Ардеширу надоели эти места. Отправляясь однажды на охоту, он приказал своему повару [167] приготовить еду к заходу солнца и до его возвращения никого не кормить, невзирая ни на какие просьбы. Как только начало смеркаться, у ворот дворца остановился изнемогавший от усталости паломник, прося слуг короля покормить его чем-нибудь. Слуги дали ему немного плова, после чего он тут же исчез. Вскоре вернулся Ардешир. Узнав, что вопреки его воле накормили нищего странника, он воскликнул: «Этот паломник унес с собой благоденствие страны, и отныне провинция станет навеки бедной». Убедив себя в этом, Ардешир перенес столицу в Истахр.

Подобные предания не всегда следует принимать всерьез, но в основе своей они не лишены истины. В частности, Керман мог быть первой столицей Сасанидов, но, после того как цари этой династии убедились в том, что провинция не в состоянии обеспечить продовольствием население, они оставили ее. А когда в прошлом веке Надир-шах был вынужден на протяжении трех лет выкачивать отсюда в больших количествах продовольствие для своей армии, то в результате в округе возник голод, продолжавшийся семь-восемь лет подряд. Нумизматика эпохи Сасанидов в какой-то степени подтверждает предания. Так, г-н Мордтман считает, что именно на монетах Шапура III ¹⁵², относящихся к 383—388 годам, встречаются две буквы из древнеперсидского языка пехлеви, изображенные им как «kr». По его мнению, они являются начальными буквами слова «Керман». Тот же знак встречается на монетах Бахрама V ¹⁵³ 420—440 годов, и с тех пор эти буквы изображались на монетах вплоть до 31-го года царствования Хосрова II ¹⁵⁴, что соответствует 622 году, и лишь на монетах, выпущенных при халифах, название этого города выбито полностью.

Если и не придавать этому факту слишком большое значение, мне кажется бесспорным, что город Керман существовал уже при Сасанидах и что арабы-мусульмане обнаружили там один из основных очагов зороастризма ¹⁵⁵. Несмотря на воинствующую и жестокую пропаганду, они не смогли искоренить это древнее верование, отличающееся исключительной жизнестойкостью и продержавшееся вопреки всему на протяжении 1277 лет. Но вскоре исламизму удалось полностью подчинить себе последних огнепоклонников, так как из 12 тысяч семей гебров, проживавших в Кермане в конце прошлого века, к моменту осады этого города Ага Мохаммед-ханом их осталось здесь всего 70, а в соседних деревнях, таких, как Фирузан, Джуфар и Махан (или Махун), их насчитывается от 2 до 300 семей. Ежегодно от своей религии отрекается значительное число гебров. Преследования и гонения на них сразу же прекращаются. Короче говоря, все делается для того, чтобы заинтересовать их в акте отречения. Поэтому было заведено, что младший представитель семьи [168] гебров, принявший мусульманство, становится благодаря этому вероотступничеству ее главой и абсолютным владельцем движимого и недвижимого имущества своих родителей. Между мужчинами и женщинами не делается никакого различия: девушка из семьи гебров, вышедшая замуж за мусульманина и сменившая религию, предоставляет, следовательно, своему мужу право владеть всем, чем располагают ее отец и мать. Я сам наблюдал в Йезде, как один сеид вел себя как хозяин в доме богатого огнепоклонника. На мой удивленный вопрос он очень спокойно ответил, что женитьба на дочери главы этой семьи дала ему право действовать именно таким образом. Духовные наставники гебров Кермана могут противопоставить этому гнету лишь незначительное противодействие, и не только из страха перед мусульманами, но и по причине глубочайшего невежества вообще и в вопросах своей веры в частности. В Кермане мне встретился лишь один жрец (то был Бехруз, сын муллы Искандера), который проявил хоть какие-то знания: он разбирался в зендском и хузварешском алфавитах, но ни слова не мог перевести ни из Авесты, ни даже из Вендидада.

Керманские гебры говорят на особом языке, весьма отличном от того, который г-н Шпигель называет языком парсов. Я показал им несколько примеров, взятых из труда этого уважаемого ученого «Grammatik der Parsis-Sprache», и они признались, что с большим трудом разбирают приведенные там тексты. Свой язык они называют дapи и считают:

1) что он является не чем иным, как искусственно измененным чистым персидским языком типа балайбалана у арабов;

2) что он возник во времена, когда мусульмане захватили области их расселения; 3) что гебры прибегли к такому приему для того, чтобы иметь возможность скрывать что-то в беседе со своими соплеменниками, перешедшими в другую веру.

Они рассказывают, что вначале этот язык был понятен только тем, кто изучал его в школе, но постепенно стал общедоступным. Хотя в этой версии нет ничего невероятного, все же не следует слишком полагаться на подобные филологические гипотезы, сформулированные столь невежественными людьми. Если судить по образчикам этого языка, оказавшимся в моем распоряжении, мне кажется, что это не арго, а скорее диалект чисто персидского языка. Не думая что-либо идентифицировать, хочу напомнить, что Страбон, ссылаясь на мнение Неарха ¹⁵⁶, говорит, будто большинство гебров-жрецов и особенно караманьенцы изъяснялись на персидском и мидийском — факт, который позволяет предположить, что уже в эпоху Александра Великого в стране существовали два довольно отличных друг от друга языка.

Мусульмане с фанатическим усердием принялись разрушать [169] на территориях, подпавших под их владычество, все, что предшествовало исламизму, чем и объясняется полное исчезновение памятников сасанидской эпохи. Самым древним памятником города является мечеть, носящая имя Мелика. Она расположена в четырехугольной низине, куда спускаешься по длинной лестнице. Мечеть была сильно разрушена и восстанавливалась в момент нашего пребывания там. Я обнаружил лишь отрывок из Корана, начертанный письмом, который не встречается ранее VIII века хиджры. Однако предание относит строительство этой мечети ко времени правления сельджукида Мелик-шаха, царствовавшего между 466 и 485 годами хиджры.

Вторым памятником по хронологическому признаку нужно назвать мечеть Джума. Из имеющейся на ней надписи явствует, что она была сооружена по приказу Мохаммеда Мозаффара «1 числа месяца шаваль 750 года хиджры». Очевидно, личность эта — не кто иной, как Мохариз эд-Дин Мохаммед, сын Мозаффара, родившийся в 700 году и умерший в 765 году хиджры (см. Дефремери, Научная записка о династии Мозаффаров, — «Журналь азиатик», 1844, август; 1845, июнь).

Более поздним, а потому и лучше сохранившимся памятником является медресе Ибрагим-хана, построенная этим керманским губернатором в начале царствования Фатх Али-шаха, когда он управлял провинцией почти как независимый владыка. За городскими стенами имеются два сооружения, уже упоминаемые мною: гробница дервиша Хусейн-хана, примечательная своим куполом, украшенным синими эмалевыми плитками, а также крепость Калей-Дохтер.

Частные дома в Кермане отличаются от персидских жилищ в основном тем, что на крышах над потолочной щелью устанавливаются высокие трубы или квадратные вытяжные приспособления, носящие название «бадгир». В этом дымоходе сверху проделаны четыре больших отверстия — по одному с каждой стороны.

Поскольку летом в Кермане требуется много льда, здесь встречаются добротного устройства ледники, каких нет нигде в Персии. Чаще всего им придают форму удлиненных конусов, защищенных с юга, востока и запада высокими стенами. Стены предохраняют ледники от воздействия солнечных лучей, отражаемых наиболее освещенными участками земли. Зимой, когда температура воздуха ниже 0°, неглубокие бассейны заполняются водой. Образующийся там лед собирают и наполняют им ледники, где он и сохраняется на протяжении всего лета. Большое число подобных сооружений свидетельствует о прибыльности этой отрасли хозяйства, что позволяет продавать лед по весьма умеренным ценам.

Основная отрасль производства в Кермане — изготовление шалей. Они не такие тонкие и легкие, как кашмирские, но [170] зато дешевле и более разнообразных рисунков, а краски их так же красивы и прочны. Несмотря на особое покровительство, оказываемое этому производству со стороны шаха, оно чахнет день ото дня: когда-то здесь насчитывалось 1200 предприятий, а сегодня эта цифра уменьшилась до 200. Причину следует искать в том, что сюда хлынул большой поток дешевой европейской продукции. Действительно, привезенные ткани стоят во много раз дешевле восточных, но зато они менее прочны, а также значительно уступают восточным образцам в разнообразии и исполнении рисунков и в подборе цвета. Если верно то, что восточное искусство наибольшего совершенства достигло именно в изображении арабесок, то нужно признать, что азиатские художники мастерски прибегают к ним везде, где принято их изображать.

Выгодное географическое положение Кермана на большом континентальном пути из Индии на Запад, казалось, должно было бы обеспечить этому городу куда более процветающую торговлю. Большой ущерб делам Кермана наносит близость чрезвычайно развитого в промышленном и торговом отношении Йезда. Керман служит перевалочным пунктом для товаров, прибывающих из Бендер-Аббаса. К тому же керманский мусульманин слишком любит удовольствия, чтобы всерьез думать о торговле, а что касается гебров, весьма склонных к этому роду занятий, то они с большим трудом добиваются разрешения не только на выезд из страны, но и для того, чтобы доехать до Тегерана. Особенно неохотно дают им разрешение на выезд в Индию, где общины огнепоклонников пребывают в состоянии полного благополучия, — положение, слишком явно подчеркивающее разницу между политикой нетерпимости мусульманского режима по отношению к гебрам и просвещенной позицией христианского правительства, сильного и могущественного, уважающего свободу совести. Не следует удивляться тому, что жители Кермана довольно безразличны к капризам фортуны: жизнь у них недорога, климат приятен, вино хмельно и обильно, женщины прекрасны и доступны, а духовенство весьма снисходительно относится к той статье Корана, которая запрещает употребление спиртных напитков. Деспотизм правительства затрагивает лишь социальные верхи. Таким образом, у большинства населения имеются все условия для безбедного существования. А потому Керман слывет на Востоке страной обетованной, и, чтобы в этом убедиться, нужно лишь бегло прочесть надписи, которые мусульманские путешественники имеют обыкновение оставлять на стенах почтовых станций.

Во всех других частях Персии — это философские сентенции, стихи из Корана, проклятия в адрес первого министра или правителя соседнего города и т. п., в то время как по пути из Кермана в Йезд белые стены дорожных станций испещрены [171] хвалебными стихами, воспевающими красоту местных женщин и превосходные качества вин.

Все же не следует считать, что керманцы только и думают о материальных благах и удовольствиях. Они весьма склонны к занятиям различным теологическим вздорам и особенно к алхимическим опытам. Последняя слабость их столь велика, что из десяти керманцев трое наверняка расходуют все, что они имеют, на длительные и кропотливые поиски философского камня. Их вера в обратимость металлов непоколебима. Мне приходилось много раз беседовать с ними на эту тему, и я пришел к убеждению, что их безумные надежды на успех подобного рода поисков с применением разработанных ими методов основаны скорее на полном невежестве в области физики, чем на незнании химии. Они никогда не выйдут из порочного круга, в котором вращаются, пока не откажутся от ошибочных представлений об общих свойствах тел, таких, как цвет, вес, плотность, ковкость и т. д. Поэтому, по их мнению, получение серебра сводится исключительно к изобретению метода превращения ртути в твердое тело с сохранением ее цвета и блестящего металлического оттенка; они не хотят верить, что существуют температуры, при которых ртуть затвердевает, не превращаясь при этом в серебро. Большое количество специальных кубов для дистилляции розовой воды, отличающейся в Кермане очень хорошим качеством, облегчает и этот вид поисков. Данная отрасль создает даже некую видимость оправдания тем нелепым расходам, которых требуют подобные алхимические манипуляции от легковерных искателей удачи. К сожалению, если они заработают франк на розовой воде, то израсходуют 100 на продолжение своих призрачных занятий.

Я воспользовался вынужденным пребыванием в Кермане и побывал в деревне Махан, известной изготовлением опиума и усыпальницей шейха Нимет-Улла, персидского Нострадама ¹⁵⁷. Он родился 22 раджаба 730 года хиджры и скончался в Махане в тот же день в 834 году в возрасте 104 лет. Из оставленных им пророчеств в стихах одно особенно известно в Персии. Оно рисует картину будущего страны и точно предсказывает периоды царствований трех шахов — Фатх Али-шаха, Мохаммед-шаха и, наконец, ныне правящего шаха. По мнению шейха, этот монарх примет имя Наср эд-Дин, будет править в течение четырех-пяти лет и станет последним персидским шахом. В качестве доказательства точности этих пророчеств, явно ошибочных в отношении срока правления находящегося на престоле шаха, верящие в них люди не преминут заметить: во-первых, шах действительно носит имя, предсказанное шейхом и не особенно распространенное в Персии; во-вторых, на четвертом году правления он едва не был убит бабидами; в-третьих, Мохаммед-шах и его предшественник [172] правили ровно столько, сколько предсказал святой. Оценивая эти пророчества, постоянно забывают, что именно вера в пустые фантазии старика-отшельника могла способствовать их осуществлению. Поэтому сам Мохаммед-шах безгранично почитал память шейха. Когда принц был еще молодым и не рассчитывал на наследование престола, поскольку его отец Аббас-мирза был в расцвете сил и явно склонялся к тому, чтобы отдать предпочтение кому-либо из других своих детей, он приказал воздвигнуть великолепный,. дорогостоящий мавзолей на месте погребения шейха, а также два других капитальных сооружения: акведук и большой караван-сарай, где находили бесплатное пристанище паломники, прибывающие сюда поклониться праху святого. Когда-то мечеть шейха располагала богатой библиотекой; в настоящее время рукописи хранятся в сырой комнате, где водятся крысы. Через одного сеида, члена вакуфного управления этой мечетью, мне удалось получить несколько листков Корана, написанного куфи. Очень сожалею, что не знал о существовании данного собрания рукописей в начале моего пребывания в Кермане, так как смог бы посвятить несколько дней их изучению; вполне возможно, что в библиотеке хранится не одна редкая рукопись.

Махан отстоит от Кермана на 26 км, а отделяющая их местность представляет собой почти такое же безводное пространство, как и пустыня Лут. На полпути имеется колодец, на довольно значительной глубине которого бьет родник. Присматривает за ним старик, живущий платой, получаемой от прохожих за воду из колодца.

С прибытием в Керман нового губернатора, который был старшим сыном покойного принца Кахраман-мирзы, у меня наконец появилась возможность уйти из этого города: я нанял лошадей, доставивших сюда его жен и имущество. Мы выступили из Кермана 5 мая 1859 года, в день празднования Рамазана, как раз в тот момент, когда молодой эмир-заде въезжал во дворец, который мы покидали.

Дорога из Кермана на Йезд настолько однообразна, что мне почти нечего добавить к тому, что изображено на карте моего маршрута. Она не выходит за пределы приподнятой равнины, солончаковые и глинистые почвы которой часто покрывают движущиеся пески. Справа на большом расстоянии тянется цепь холмов, отделяющих эту равнину от пустыни Лут, а слева простирается основной горный хребет, отмеченный на картах под различными названиями: Кухе-Парис, Кухе-Мешхед и т. д. Он вздымается подобно гигантской стене между провинцией Шираз и провинциями Керман и Йезд и сохраняет неизменное направление N.—60° — О., вплоть до территории к северу от Исфагана. Его абсолютная высота должна быть значительной, так как до конца мая [173] многие из вершин Кухе-Париса покрыты снегом. На равнине мы встречали мало деревень, что частично объясняется набегами белуджей, но основная причина — нехватка воды. Я пометил на карте 15 населенных пунктов, в том числе 2 караван-сарая; вода к ним подведена издалека, на строительство подземных галерей и спусков в виде глубоких и широких колодцев затрачены большие средства. Направление этих подземных потоков, расположенных на значительной глубине, отмечено на поверхности более обильной растительностью.

Согласно нашим съемкам, расстояние между Керманом и Йездом равно 314 км. Персы исчисляют его в 72 фарсанга, следовательно, 1 фарсанг равен несколько более 4 1/3 км. Почтовые станции находятся в Багине (7 фарсангов), Рабате (4), Кебутерхане (4), Бехрамабаде (8), Кешкуйе (8), Беязе (5), Энаре (5), Шемсе (7), Керманшахене (5), Сере-Йезде (11) и Йезде (8 фарсангов).

Несколько слов мне хотелось бы посвятить прошлому и настоящему Йезда, тем более что даже г-н Петерманн, которому свойственно чрезвычайно точное и обстоятельное описание, мало рассказывает о нем. Между тем Йезд — очень древний город.

Уже д'Анвиль в томе II своего труда «Geographiе ancienne abregee» («Краткая древняя география», стр. 277) с присущей ему прозорливостью отмечал, что «в названии Йезд — города, расположенного на границе области, прилегающей к Керману, есть много общего с Isatichae, хотя последняя была помещена Птолемеем в Карамании». Истахри относит это местечко к округе своего родного города. Другие авторы, в том числе д'Эрбело, упоминают его среди городов Хорасана. Подобная неясность позиций древних и современных географов, а именно, к какой части Персидской империи отнести Йезд, должна быть приписана исключительно его географическому положению: он находится на стыке границ трех провинций — Кермана, Хорасана и Фарса. До сего времени монархи Персии не очень четко определили, кому же следует управлять Йездом: они вверяют его то губернатору Шираза, то — Кермана, а иногда даже посылают туда чиновников, подотчетных лишь Тегерану. В правление Хулагидов этот город часто оказывался в ведении должностных лиц монгольских правителей в Хорасане. Истахри и почти все восточные географы (см.: Барбье де Мейнар, Географический словарь Персии, стр. 611) утверждают, что главным городом округа Йезд был Кете. Однако в настоящее время пункта с таким названием нет в окрестностях Йезда. На основании описания, данного Истахри Кете, или Хаума-Йезду (см.: «Книга стран», стр. 68), можно предполагать, что он имел в виду именно город, на территории которого расположен современный Йезд. Он сообщает, что [174] цитадель Кета, или Кете, имела двое ворот: одни назывались «Аберд», другие — «Мечеть». Последние находились неподалеку от соборной мечети, расположенной внутри пояса укреплений; все это так же выглядит и поныне. Само собой разумеется, что со времен Истахри храм этот неоднократно перестраивался, в результате чего надписи на его стенах настолько стерлись, что мне не удалось разобрать ни одной даты. Самым древним памятником, сохранившим какой-то хронологический след, является мечеть Меджиде Эмири Чакмак. Украшающие ее стены письмена свидетельствуют, что здание было сооружено в 699 году хиджры велением эмира Сунгура, сына Абдоллаха Руми. Вот и все, что можно сказать о памятниках Йезда, вызывающих какой-то археологический интерес, ибо ни купол Зангайн, ни Бурджи Афгани не сохранили никаких надписей.

Название первого из этих памятников возвращает нас к тем временам, когда Ширазом правила династия, власть которой распространялась за пределы Йезда; второй памятник представляет собой укрепление, воздвигнутое во время либо первого, либо второго вторжения афганцев и являвшееся местом стоянки их войск. Ныне же путешественника, бесспорно, привлекают богатый крытый базар и группирующиеся вокруг него многочисленные фабрики по изготовлению тканей, красильни, помещения, где вырабатываются леденцы, — словом, предприятия, составляющие основу богатства и производящие главные предметы торговли Йезда.

До утверждения исламизма Йезд был одним из наиболее популярных центров огнепоклонничества. Его жители сохранили весь свой религиозный пыл даже после того, как полностью отреклись от древних верований своих отцов. Сразу же после арабского завоевания Йезд был переименован в Dar-el-e'badet («Город поклонения»). Жители Йезда чрезвычайно гордятся этим названием и стараются его оправдать, проявляя крайнюю нетерпимость к инаковерующим. Г-ну Петерманну представился неприятный случай познакомиться с фанатизмом йездцев. И хотя мне в этом отношении повезло больше, чем Петерманну, у меня нет никакого сомнения в том, насколько враждебны чувства населения Йезда по отношению к немусульманам. Они с особой жестокостью относятся к огнепоклонникам. Убийство мусульманином гебра всегда остается безнаказанным. Родственники убитого даже не передают дело в суд, ибо знают, что помимо больших денежных расходов, сопряженных с процессом, они неизбежно навлекут на себя месть убийцы. Гебры дорого платят за право поддерживать свое древнее верование, а их священнослужители по возможности избегают появляться в мусульманских кварталах, зная наверняка, что они подвергнутся там самым грубым надругательствам и оскорблениям. По сведениям [175] кетхуды (старосты), в районе Йезда, а также в 15 деревнях этого округа в 1859 году насчитывалось 850 семей гебров-огнепоклонников, однако их численность быстро сокращается, и я полагаю, что еще до конца нашего века мы окажемся свидетелями полного исчезновения этой религиозной общины в Персии.

Поскольку мусульмане всячески препятствуют активному участию гебров в торговле и мануфактурном фабричном производстве, то последние почти исключительно занимаются садоводством и огородничеством, особенно разведением культуры белого и коричневого хлопка. Этот вид хлопка я нигде более в Персии не встречал; мусульмане его почти не разводят, тем более что изготовленные из таких нитей ткани идут на шитье одежды, ношение которой обязательно для огнепоклонников. Страх, испытываемый мусульманским духовенством перед возможностью проникновения ереси зороастризма в ряды правоверных, настолько велик, что они не разрешают гебрам иметь свой храм огня в Йезде и с трудом терпят наличие такового в Тефте.

Тефт — большое селение, расположенное в 4 фарсангах к юго-западу от Йезда; оно славится своими предприятиями по производству войлока и свинцовыми рудниками. В работе г-на Гревинка, посвященной геологическому строению Северной Персии, имеется описание дороги из Йезда в Тефт, основанное на сведениях, предоставленных в его распоряжение д-ром Бузе. У гг. Аббота и Петерманна также имеются некоторые сведения об этой деревне, поэтому я замечу лишь, что на протяжении длительного времени она являлась резиденцией знаменитого шейха Нимет Улла Маганского. Здесь еще сохранились развалины огромного дворца, где шейх прививал религию и принципы суфизма своим многочисленным последователям.

Закончу это отступление несколькими словами о широко известной пещере в Тефте, являющейся одним из самых богатых свинцовых рудников в Персии. Г-н Гёбель побывал в этом любопытном месте, где открыл месторождения бирюзы. В Тефте мне показали небольшую работу на персидском языке: «Toouhidi mufassal», в которой говорилось, что в период владычества монголов один хаканский везир, любитель минералогии, поручил лицу, известному своей правдивостью, посетить эту пещеру и доложить ему о виденном. Тот отправился туда в сопровождении двух жителей, приказав одному из них оставаться в ожидании у входа в грот до вечера, а с другим проник внутрь. Круто уходящая в глубь горы галерея привела их к месту, от которого во всех направлениях, насколько хватало глаз, тянулись огромные просторные пещеры. Они пошли по одному из проходов, подобных галерее, и оказались в громадной пещере. Из трещины [176] в одной из ее стен била довольно сильная струя воды. На дне этой пещеры образовался водоем; вода из него, переливаясь через край, с тяжелым шумом падала в какой-то провал, казавшийся очень глубоким. По узенькой тропке, на которой едва умещалась нога человека, смельчаки обошли часть бассейна и продолжали обследование. Рискуя заблудиться, они прошли несколько пещер, пока не оказались в гроте, где обнаружили человеческие скелеты и полуистлевшие лохмотья — печальные останки их безвестных предшественников, проникших сюда и поплатившихся за это жизнью.

Вскоре они оказались без света, так как человек, несший факел, оступился, и свет погас. Тщетно пытались они разжечь светильник; несмотря на то что им это не удалось, путники решили продолжать свой путь. Так они добрались до четырехугольного проема, куда попадал слабый свет из боковой трещины. Здесь лежала отколовшаяся от свода громадная глыба, загородившая, как казалось пришельцам, вход в какую-то галерею. Из нее-то, вероятно, можно было попасть в другие подземные помещения. Они несколько раз обошли вокруг этого гигантского обломка скалы и, не найдя никакого другого прохода, решили возвращаться, тем более что часы, на которые у них до сих пор не было времени взглянуть, показывали час ночи. Следовательно, они были в пути более 12 часов. Принесенные ими образцы пород подтверждали, что в пещерах имелись залежи лазурита и серебряных руд.

Не знаю, до какой степени все написанное соответствует историческим фактам, к тому же весьма расплывчатым; все же я предполагаю во всем этом какую-то долю истины, а потому счел полезным привести этот отрывок в надежде, что он сослужит службу тем путешественникам, которые побывают в этой части Персии после меня.

Путь между Йездом, Исфаганом и Тегераном неплохо обследован, и я не вижу необходимости говорить об этом вновь. Еще недавно превосходное его описание оставил Петерманн (См. «Reisen im Orient», Leipzig, т. II, 1861, стр. 210-220. Пользуюсь случаем, чтобы отметить, что приведенная мною фраза на стр. 32 данной работы о том, что Дюпре — единственный европейский путешественник, который составил описание дорога из Шираза в Йезд—была набрана до появления тома II названного труда известного берлинского профессора, который сообщает также весьма интересные сведения о характере территорий, расположенных между этими двумя городами (см. стр. 185-210, гл. 11 и 12).), основательно изучивший Дамаск и страну друзов ¹⁵⁸.

В заключение приведу краткую характеристику физических особенностей южной части Центральной Азии. Определим, какой же смысл, по моему мнению, следует вкладывать в это географическое понятие.

Это название появилось сравнительно недавно. Территория, которую мы имеем в виду, именовалась некогда «Верхней [177] Азией», «Высокой Азией», «Независимой Тартарией» и т. д. И только тогда, когда Александр Гумбольдт, Мурчисон, де Верней, Эренберг, Розе ¹⁵⁹ и другие исследовали ряд районов этого региона, возникла необходимость в специальном названии для всего этого пространства. Было принято выражение «Центральная Азия». На первый взгляд могло показаться, что введение в это название такого четкого геометрического понятия, как «центр», исключало всякую возможность какой-либо путаницы, на деле же все оказалось сложнее. Центром фигуры является точка, которую представляешь себе совершенно отчетливо; но «центральный район», то есть поверхность, включающая эту центральную точку и прилегающие к ней территории, ясно отражается в сознании лишь тогда, когда абсолютно точно представляешь себе ее границы. В этом заключалась вся трудность. Все прекрасно понимали, что нельзя ограничиться произвольным нанесением границ, основанным на постоянном и чисто условном отдалении того или иного периметра от этой центральной точки. Ведь в данном случае речь не шла о геометрически правильной поверхности, все точки которой, удовлетворяющие заданному условию, сходны друг с другом. Мы же имеем дело с территорией, различным частям которой присущи свои особенности. Поэтому очевидно, что некоторые сходные пункты, которые можно было бы объединить под общим названием, следует искать в районах Азиатского континента, окаймляющих центр этой части земного шара. Если мы посмотрим на карту Азиатского материка, то увидим, что там имеются громадные пространства, реки которых текут к Ледовитому океану. Водные потоки других районов направляются к Тихому или Индийскому океану; и, наконец, имеется внутренний район с изолированными бассейнами. Если соединить прямыми линиями истоки небольших рек, несущих свои воды к Персидскому заливу, с истоками Евфрата, Куры, Волги, Оби, Лены, Амура, Желтой, Брамапутры, Ганга и Инда, то получим огромный периметр, на территории которого и расположены реки с внутренними бассейнами, не сообщающимися ни друг с другом, ни с омывающими берега Азии океанами. Следовательно, я полагаю, что было бы разумнее применить географическое понятие «Центральная Азия» к району, входящему в этот колоссальный периметр и включающему в себя озера Ван, Урмия, Каспийское, Аральское и другие, о чем я уже имел честь докладывать в сообщении, представленном Академии наук 9 апреля 1860 года. Такой взгляд оправдывает название «южная часть Центральной Азии», примененное мною к Хорасану.

Арабские географы произвольно определяли границы этой провинции; некоторые из авторов включали в состав Хорасана всю Трансоксанию и Афганистан — иными словами, они [178] под единым названием объединяли весьма несхожие по своим природным особенностям и орографическому характеру страны. Такая неувязка проистекала частично из-за того, что они не располагали достаточным количеством точных данных о строении поверхности этих стран, а частично и вследствие того что не придавали существенного значения орографическим особенностям поверхности земного шара (подобная точка зрения бытовала вплоть до последнего времени). В самом деле, если взглянуть на приложенную к этим запискам карту, то можно заметить, что с юго-запада Хорасан отделен от других провинций Персии. Границей этой служит горная цепь (нами были произведены съемки ее участка между Керманом и Йездом), которая, поднимаясь во многих местах выше линии вечных снегов, с удивительным постоянством выдерживает направление от Индийского океана до гор Малого Кавказа — направление, пересекающее меридиан под углом 30—40°. С севера провинция отделена значительными возвышениями широтного направления, идущими от Гиндукуша к Демавенду; с востока — ответвлениями Гиндукуша, которые служат западными рубежами плато на поверхности Афганистана; наконец, с юга — горами Белуджистана, направление и строение которых слабо изучены. Эта трапеция площадью не менее 350 тыс. кв. км естественным образом подразделяется на четыре террасы, каждая из которых представляет собой депрессию. Самой обширной является северо-западная депрессия, включающая Большую Соляную пустыню между городами Катан, Кум, Дамган, Торшиз и Тебес. Самая низкая точка этого плато, где наша экспедиция не проходила, указана направлением стока вод, устремляющихся от крайних пределов террасы к ее внутренним частям; она должна находиться на прямой, соединяющей города Бестам и Тебес. Окраины этой террасы на севере и западе нигде не опускаются ниже 900 м абсолютной высоты, в то время как ее южные и восточные границы имеют около 600 ^.'Следовательно, поверхность имеет уклон с северо-запада на юго-восток.

Вторая терраса, совпадающая с территорией пустыни Лут, простирается, как мы видели, между городами Hex, Бендан, Тебес, Йезд и Керман; ее самая низкая точка расположена на прямой, соединяющей города Ха'бис и Hex. Вне всякого сомнения, это — самая глубокая депрессия во всем Хорасане. Абсолютная высота ее северных границ колеблется в пределах 900—1200 м; юго-восточные рубежи в районе Дехисейфа не поднимаются выше 380 м; самая же низкая точка не превышает, вероятно, 120 или 150 м. Поверхность имеет уклон с северо-северо-запада на юго-юго-восток.

Третьей террасой является территория, где расположен Систан, а северной границей служит водораздел потоков северного и южного склонов хребта, протянувшегося между [179] Сабзаваром и Бирджендом. Самое низкое место этой депрессии — озеро Хамун (471 м), оно многоводно и имеет легкий уклон с севера на юг.

Наконец, последняя терраса, самая маленькая по площади, которую можно даже рассматривать как своего рода лощину, расположена между городами Хаф (ныне Кесеберуд. — Пер.), Тун, Бирдженд, деревней Йездун и Гератом. Средняя высота ее южных рубежей 760 м, северных — 518 м; уклон— с юго-запада на северо-восток.

На основании сказанного не следует, однако, полагать, что эти естественные участки хорасанской территории повсюду четко разграничены. Наоборот, нередко путешественник переходит из одной области в другую, не подозревая об этом. Лишь изменения в направлении балок и водных потоков приводят его к мысли о том, что он находится в пределах другой террасы. Каким бы естественным ни казалось данное разделение территории Хорасана, оно могло быть осуществлено лишь после того, как результаты проведенных нами в этой части Азии съемок были обсуждены и ориентированы по сетке из более чем 1200 треугольников, явившейся основой наших топографических работ.

Горный хребет, идущий в широтном направлении на севере Хорасана, представляет собой не только орографическую границу; он пересекается с 12-градусной изотермой, которая, пройдя через Кавказский перешеек в районе Тифлиса и Баку между 42 и 41° с. ш., вдруг у второго города круто поворачивает к югу (что уже было отмечено г-ном Абихом), спускается вдоль западного берега Каспия и входит в пределы моря на уровне Ленкорани под 38° с. ш. Под Мешхедом она оказывается на 36-й параллели, у Герата — на 34-й, и лишь в районе Бухары и Пекина мы вновь обнаруживаем ее около 39-й параллели. Это пересечение северной границы Хорасана с данной изотермой заслуживает во многих отношениях внимания физиков и географов, поскольку представляет собой довольно любопытное явление распределения тепла на поверхности Азиатского континента. Если принять широту Оренбурга, то есть 52° с. ш., за северный предел равнин Центральной Азии, если учесть, что среднегодовая температура областей, расположенных вдоль этой параллели и по мери-Диану Оренбурга, составляет 5-6° (по Цельсию), то можно отметить, что в пределах всей полосы киргизских и туркменских степей шириною 16° годовая температура колеблется Между 6-7°. Этот факт довольно легко может быть объяснен Разницей в широтах и в абсолютной высоте территорий, о которых шла речь: Мешхед выше Оренбурга на 823 м. Но гораздо труднее объяснить, почему южнее Мешхеда индекс изотермических линий так быстро возрастает и почему, например, у Тебеса и на всем протяжении северных границ пустыни [180] Лут он достигает значительной цифры в пределах 18-20°, то есть в этой полосе шириной всего в 2° изменяется несколько больше, чем в упомянутой выше зоне шириной в 16°. Даже если принять во внимание разницу высот городов Тебеса и Мешхеда, из которых первый находится ниже второго на 300 м,. все равно не так просто найти объяснение этой метеорологической аномалии. И я не берусь решать эту проблему, прежде чем все физические наблюдения, проведенные нашей экспедицией, не подвергнутся соответствующей обработке и публикации. Но уже сейчас можно утверждать, что значительную роль в объяснении этого климатологического феномена должны сыграть такие факторы, как полное отсутствие растительности и воды в пустыне Лут, исключительно сильное ее прогревание в. течение дня, проникновение солнечного тепла в глубь почвенного слоя и, быть может, даже строение ее поверхности. Повсюду, где дает себя чувствовать термическое влияние этой раскаленной террасы, годовая температура выше, чем в областях, расположенных рядом, но защищенных различными неровностями рельефа. Это влияние еще более ощутимо в Мазандеране, где горячие и сухие воздушные потоки, идущие из. пустыни Лут в северо-западном направлении, вызывают интенсивное испарение воды над южной поверхностью Каспийского моря. В результате столкновения этих насыщенных парами воздушных масс с холодными северными ветрами возникают обильные и теплые дожди, способствующие произрастанию растительности, близкой к тропической, на побережье Талыша, Гиляна и Мазандерана. Мы можем проследить ход этих зародившихся в пустыне Лут атмосферных потоков вплоть до Баку и Дербента, где отмечается периодическое вторжение ветров, напоминающих сирокко и дующих дважды в год с юго-юго-востока на северо-северо-запад.

Определяющим моментом является воздействие северных воздушных масс, вызывающих охлаждение, а потому северное побережье Каспия, начиная от Дербента, в климатическом. отношении совершенно сходно с суровым климатом севера Азии.

Но если исходящее из пустыни Лут тепло оказывает благотворное влияние на отдаленные от нее области, то что можно сказать о местах, расположенных в непосредственной близости от нее? Так, в Хабисе, например, летом никто не может безнаказанно появиться в полосе дующего со стороны пустыни ветра. Как только почти абсолютно сухой воздух попадает в дыхательные пути, наступает головокружение, а через несколько мгновений — потеря сознания и смерть, если пострадавшего немедленно не удалить с территории, находящейся под губительным воздействием этого смертоносного ветра. [181]

Не слишком вдаваясь в подробное изложение метеорологических сведений, поскольку это шло бы вразрез с чисто географической задачей данных записок, упомяну лишь об одном моменте, который характеризует чрезмерную жару, господствующую в летнее время в этой части Азии: около Мешхеда наши запасы стеарина и сульфата натрия расплавились от жары, следовательно, температура в сундуках, где они хранились, превысила 65°,5 по Цельсию. В пустыне Луг в апреле в полдень на освещенной солнцем поверхности была зафиксирована температура 38°, а на глубине 50 см — 36°. Зимой в Мешхеде и Герате ртутный столбик часто опускается до 18°,75, однако, как я имел случай отметить, подобный холод непродолжителен. В районе Кермана (на что мы уже указывали) г-н Аббот констатировал 14 января температуру, равную 1°,67 ниже нуля, а поскольку все городские ледники заполнены льдом, образующимся в вырытых по соседству с ними бассейнах, то можно с уверенностью сказать, что на протяжении каждой зимы вода замерзает здесь не один раз.

С точки зрения насыщенности воздуха влагой картина представляется более стройной. Так, на южном побережье Каспийского моря отмечается чрезвычайно высокая влажность: она варьирует в пределах 80—90%. По мере проникновения в горные районы она понижается и выражается цифрой, не превышающей 60%. За этими горными хребтами, на хорасанских плато (в районе Шахруда, например), насыщенность воздуха измеряется цифрами 20-22%. Лишь однажды, и то после сильного дождя, она поднялась до 35%. Ленц в своем путевом журнале отметил другую крайнюю цифру — 14%.

В Мешхеде, где мы провели самые жаркие месяцы года, влажность воздуха никогда не была ниже 20%, но и не превышала 25%. В пустыне в апреле она составляла всего 11,2%, а в Кермане — колебалась между 16 и 20%.

Больше всего климат этих мест поражает стабильностью атмосферного давления; барометр весьма незначительно отклонялся на протяжении суток и даже в продолжении года. Так, летом в Мешхеде мною были отмечены почти те же показатели барометрического столба, что и данные, которые были выведены на основании точек кипения, наблюдаемых Фрезером зимой. Подобные, действительно необычные особенности климата этой части Центральной Азии порождают много метеорологических явлений, не часто встречающихся в других районах Азиатского континента. Перечислим вкратце наиболее удивительные, такие, как песчаные смерчи, сухие туманы, дожди, не достигающие поверхности земли, тучи из пыли.

Первое из этих явлений никак не отнесешь к числу редких, но поскольку нигде более мне не приходилось наблюдать [182] его развития с такой последовательностью и с такой силой, то я скажу о нем несколько слов.

Между 9 и 11 часами утра в зависимости от наступления жары можно было наблюдать, как над поверхностью равнины возникали небольшие пыльные столбы, быстро увеличивающиеся и в высоту и в объеме к 2 часам дня. Они приходят в движение от малейшего дуновения ветерка, поднимаются на большую высоту, приобретая форму опрокинутых конусов, имеющих у основания различную ширину. Сила, которая поднимает пыль с земли и придает ей вращательное движение вокруг конуса, здесь не особенно велика. В пустынях Трансоксании, где подобные явления происходят значительно реже, воздушные потоки, их порождающие, несравненно сильнее. Вспоминаю, как в Кызылкумах один из таких вихрей, в сфере действия которого я оказался, сорвал с головы мой тюрбан и довольно высоко поднял его в воздух. Ничего похожего не происходило со мной в Хорасане, хотя там меня сотни раз захватывали подобные тайфуны. Когда оказываешься в центре такого движущегося столба пыли и песка, то всегда испытываешь ощутимую разницу в температуре внутри этого пыльного конуса и снаружи его. То же самое наблюдал в Кабуле и г-н Массон ¹⁶⁰, который отмечал, что незадолго до прохождения этого пыльного смерча через город температура значительно понижалась.

Итак, на основании этих двух фактов можно заключить, что: 1) смерчи всегда возникают в тех случаях, когда суточная температура превышает среднюю; 2) внутри смерча температура всегда выше.

Это приводит к мысли, что подобное явление порождается восходящими воздушными потоками, возникающими в различных местах равнинной территории за счет неравномерного нагревания поверхности. Если подобный воздушный поток на своем пути встречается с другим потоком, идущим вдоль поверхности земли с равной или почти равной скоростью, то столкновение воздушных частиц, перемещаемых этими двумя потоками, приводит к возникновению вращательного движения. Тайфуны часто поднимают высоко в воздух мельчайшие частицы пыли, которые вследствие своей невесомости чрезвычайно медленно опускаются на землю. Такое состояние атмосферы, когда воздух теряет свою прозрачность из-за скопления в нем пыли, называют сухим туманом, который исчезает после того, как пройдет сильный дождь. Чтобы в этом убедиться, я решил воспользоваться для наблюдения единственным ливнем, который застал нас в Мешхеде.

Долго стояли жаркие и сухие дни, небо было безмятежным, а сухой туман становился все более густым. 22 июля над Мешхедом начали собираться тучи; в 2 часа дня хлынул проливной дождь, который несколько освежил воздух. [183] Первые четверть часа я не приступал к опыту, дожидаясь, пока дождь смоет осевшую на крышах пыль. Затем я поставил подальше от стен посередине двора совершенно чистую фарфоровую чашу. Когда кончился дождь, на дне чаши под слоем воды в 7—8 мм шириной оказался почвенный осадок около миллиметра толщиной. Эта пыль могла попасть в нее только с каплями дождя, падавшими почти вертикально. Нет необходимости добавлять, что сразу же после ливня воздух стал абсолютно прозрачным.

Исключительной сухостью воздуха можно объяснить и другое метеорологическое явление, которое мне удалось наблюдать только в Хорасане. Случается, что дождь, выпадающий из тучи, землю не увлажняет, так как дождевые капли испаряются, не достигнув поверхности, и лишь некоторые из них, по-видимому самые крупные, изредка ударяются о землю как бы в знак подтверждения того, что это не оптический обман, а настоящий дождь.

Мне говорили, что пыльные тучи — довольно частое явление в Южной Персии, но я наблюдал их всего дважды: один раз в районе Тебриза в августе или сентябре 1856 года, а второй — около Сере-Йезда 12 апреля 1858 года. Поскольку о подобных фактах применительно к Азии упоминали, насколько мне известно, лишь несколько путешественников, побывавших в Индии, мне представляется полезным дать описание последнего из виденных мною. Однако явление это, как мне кажется, очень непросто объяснить, а потому я даже не буду пытаться выдвигать какую-либо гипотезу на этот счет.

Около 4 часов дня 12 апреля на горизонте с северо-восточной стороны показалась коричневого цвета пыльная масса, напоминавшая высокую и плотную стену. Она медленно приближалась к деревне Сере-Йезд, хотя барометр и не показывал существенных изменений. Движущаяся стена отражалась на голубом небе в виде вытянутого параллелограмма с одним видимым для нас углом. По мере приближения становились заметными узкие столбы, как бы предшествовавшие появлению основной массы пыли. Как только туча приблизилась к деревне на расстояние около километра, начало темнеть. Темнота сгущалась с такой быстротой, что, когда середина этой пыльной лавины проходила над Сере-Йездом, стало темнее, чем при затмении солнца. С невероятным трудом мне удалось разобрать время на циферблате своих часов. Пыльная туча двигалась около пяти минут, в течение которых барометр не отмечал ни малейших колебаний. Дул довольно сильный ветер, но в этом не было ничего необычного, и ни одно дерево в деревенских садах не пострадало. Было отмечено понижение ртутного столбика термометра, что происходит всегда, когда облака закрывают солнечные лучи. Завершение этого [184] феномена сопровождалось теми же признаками, но уже в обратном порядке. Поля и деревенские дома покрылись толстым слоем очень мелкой глинистой пыли.

В этих записках я изложил основные географические результаты, полученные за время путешествия по Хорасану. Во второй части работы предполагаю заняться вопросами этнографии данной территории, которую в некотором роде можно считать «колыбелью» иранской расы.

Текст воспроизведен по изданию: Н. В. Ханыков. Экспедиция в Хорасан. М. Наука. 1973