ХАНЫКОВ Н. В.

ЭКСПЕДИЦИЯ В ХОРАСАН

MEMOIRE SUR LA PARTIE MERIDIONALE DE L'ASIE CENTRALE

Первая из этих биографий значительно богаче хронологическими датами, вторая — подробностями из личной жизни шейха. Обычно биографы считают шейха арабом по национальности; по их мнению, он был 7-м потомком Джурейра Абдолла Баджели, который в свою очередь являлся 31-м потомком Авраама. Шейх родился в 440 году хиджры в Немеке, деревне округа Торшиз, и получил имя Ахмед. До 22 лет он вел довольно легкомысленный образ жизни, но с наступлением этого возраста раскаялся. История его обращения, за исключением некоторых деталей, сходна с той, которую рассказал Ибн-Батута. Отрекшись от своего прошлого, он удалился в пещеру горы Кухе-Немек, где провел 12 лет, умерщвляя свою плоть постом, самобичеванием и другими религиозными эпитимиями. Слава о нем распространилась по всей стране, а его убежище стало местом, куда стекались верующие с мольбой о святом заступничестве перед богом. Поскольку эти докучливые просьбы мешали ему в его созерцательных занятиях, он ушел из своего уединения и скрылся на горе Кухе-язди Джам, где провел еще шесть лет. В этот момент небеса повелели ему вернуться к людям и следить за тем, чтобы они не сворачивали с пути, начертанного богом и записанного в Коране. Говорят, что уже во времена Мелик-шаха Сельджукида ¹³¹ шейх, проведавший косвенными путями о том, будто Беркьярук тайно склонялся на сторону ассасинов, и предвидя, что это покровительство поколеблет веру в него народа, предсказал, что трон перейдет к Санджарам. Такие предсказания всегда помогают на Востоке претендентам на захват высшей власти, и Санджар не забыл этой услуги. Он отметил шейха своим доверием, прибегая иногда к его советам. Между 510 и 533 годами шейх, который, по утверждению его биографов, никогда ничему не учился, вдохновляемый провидением, написал свыше 14 томов о шариате, тарикате и хакикате. Но автор последней из двух упомянутых биографий видел лишь девять из этих трактатов и считает, что пять остальных погибли во время нашествия Чингисхана. Шейх совершил паломничество в Мекку и умер в Джаме 10 мохаррема 536 года хиджры. У шейха было 42 ребенка — 39 сыновей и 3 дочери. Его пережили 14 сыновей. Тот биограф, который писал в IX веке хиджры, считает, что в его время насчитывалось до тысячи человек, принадлежавших к потомству шейха.

Религиозные строения, связанные с памятью шейха, представляют собой руины, как, впрочем, почти все памятники в Персии, где каждый монарх и правитель охотно расходуют [113] огромные суммы на возведение новых построек, считая ниже своего достоинства восстанавливать памятники старины.

К могиле шейха можно пройти через красивые высокие ворота в четырехугольной значительной высоты башне с двумя мечетями по бокам — Гумбези Сефид и Меджиди Кермани. Таким путем попадаешь в длинный двор, протянувшийся с севера на юг, в котором кроме самого шейха захоронены многие члены его семьи, а также несколько человек, получивших право на погребение рядом со святым покровителем Джама ¹³² за богоугодные дары, внесенные ими на сооружение этого памятника.

Как раз напротив ворот виднеется мечеть, возле которой, в тени огромного фисташкового дерева, и покоятся останки шейха; рядом с его гробницей — могилы его детей, каждый памятник обнесен оградой. Непосредственно у северной стены двора возвышалась огромная соборная мечеть, отделявшая его от не менее внушительного пояса укреплений, окружавших различные постройки: приюты, жилища для паломников и т. д. Все это превратилось в груду развалин.

За пределами первого двора, у южной стены, видны остатки небольшого ханака, или монастыря дервишей, — единственного здания, построенного при жизни шейха. С тех пор оно дважды восстанавливалось и расширялось его внуком шейхом уль-исламом Кутб эд-Дином и султаном Хусейн-мирзой Тимуридом, умершим в 911 году хиджры.

Мечеть, что против могилы шейха, была сооружена одним из потомков султана Санджара в 633 году хиджры, а затем, в 730 году, ее размеры увеличил и богато украсил Мелик Гият эд-Дин Мохаммед, сын Мохаммеда, сына Абубекр Керта. Большая медресе, стоящая фасадом к соборной мечети, была построена при Шахрухе в 846 году хиджры неким Амир-шахом Меликом. С западной стороны, за пределами территории, где были расположены перечисленные здания, виднеются остатки монастыря дервишей, возведенного Тамерланом.

В то время, когда эти места посетил Ибн-Батута, памятник был еще в хорошем состоянии. Но после того как шах Аббас прошел через Джам на осаду Кандагара, постройка начала разрушаться, и ее чуть было не подвергли по велению шаха полному уничтожению как сооружение, связанное с памятью святого-суннита. Спасло его следующее. Когда разобрали свод склепа, где был захоронен шейх, обнаружили свиток бумаги, который доставили шаху. Шах убедился в том, что шейх был не причастен ни к какому лжеучению. Тогда он не только отменил свой первый приказ, но торжественно обещал восстановить все постройки вокруг могилы шейха, если господь дарует ему победу.

По возвращении из Кандагара шах сдержал слово, и почти все строения, дошедшие до наших дней, были подновлены [114] именно в царствование шаха Аббаса. С восточной стороны от-главного двора протянулся большой красивый сад с крытым бассейном посередине; в бассейне — чистая вода, изобилующая рыбой.

8 числа мне наконец сообщили, что афганский конвой численностью более 400 всадников ждет меня у границы. Поскольку нам предстоял длинный переход в 12 фарсангов по безводной местности, я в 11 часов вечера отправил верблюдов, а сам двинулся в путь в час ночи. Хезарейцы, составлявшие часть моей персидской охраны, пришли ко мне с просьбой разрешить им остаться в Джаме, так как они узнали, что-среди людей, высланных мне навстречу, должен находиться Рахим Дад бек — вождь хезарейских племен, обосновавшихся у границы. Каких-то десять дней назад он напал на ;ix стоянку, увел часть скота и убил несколько человек. Именно поэтому они и опасались, как бы между ними и гератскими хезарейцами не возникло столкновения.

Всю ночь двигались по пустынной, выжженной солнцем. равнине. В 3 часа утра прошли мимо ответвления дороги, которая осталась слева и вела к водоему Хоуз-е Сефид, а в половине седьмого вошли в Аббасабад; разместились в большом разрушенном караван-сарае, построенном, как указывает надпись, по приказу шаха Аббаса. При караван-сарае некогда имелся внушительных размеров подземный акведук, полностью разрушенный. Никто не думает о восстановлении столь полезного для путешественников и торговцев сооружения.

В этих руинах мы обнаружили двух всадников, посланных в дозор начальником афганского конвоя, чтобы предупредить его о нашем приближении. А в километре отсюда сартиб (начальник штаба) Насфр Улла (так в тексте. — Пер.) и Рахим Дад бек уже приветствовали нас на территории Герата от имени своего повелителя султана Ахмед-хана ¹³³. Сартиб в нарядном афганском костюме с накидкой, отороченной золотом, был очень красив, а его большие черные глаза, выражавшие доброту и нежность, совершенно исключали всякое подозрение в жестокости, на какую он на деле оказался способен. Обращаясь ко мне с необычайной любезностью, он шепотом успел что-то сказать человеку из своей свиты, и я был далек от предположения, что это тайное приказание, сделанное с предельным спокойствием, может иметь трагический исход. Два дня спустя я узнал, что он велел убить без какого-либо разбирательства несчастного всадника-таджика, который вывел его из равновесия своей скверной выправкой.

После перехода, длившегося десять с половиной часов, по жаре, становившейся все более удушливой, мы прибыли в Кехриз — большое селение, жители которого пользовались лишь имевшейся в окрестностях горькой и солоноватой водой, [115] почти не пригодной для питья. Наши верблюды за 13 часов пути прошли расстояние в 12 фарсангов, что соответствует измерениям, проделанным господином Ферье. Гератский фарсанг, как и хорасанский, равен 7 км, следовательно, наши верблюды делали, по-видимому, в этот день в среднем 6,5 км в час — скорость, с моей точки зрения, максимальная для одногорбого верблюда. Бактрийские же, или двугорбые, верблюды проходят в среднем 4 км в час, но зато могут нести почти на треть груза больше, чем одногорбые: на первых часто нагружают до 72 кг, а на вторых — не более 52,5 кг.

Погонщики верблюдов в Хорасане, менее всего думающие о том, что время — деньги, предпочитают бактрийских одногорбым верблюдам, и хотя я бывал как раз на границе тех областей, где имеются обе эти породы, никогда не слышал о предпринимаемых мерах по выведению такого вида, который превзошел бы одну из существующих пород.

Из-за крайней сухости воздуха, сильных ветров и особенно скверного качества воды наше пребывание в Кехризе оказалось в высшей степени тяжким; хотя вечером нам и доставили откуда-то издалека питьевую воду, мы с радостью покинули эту стоянку 10 числа ранним утром. В 2 фароангах от Кехриза на нашем пути встретился довольно хорошо сохранившийся караван-сарай, не упомянутый Ферье, а еще через 3 км сделали остановку у другого караван-сарая, глубокий водоем которого, добротно выложенный из строительного камня с куполообразным навесом, был наполнен превосходной водой.

Пространство перед этим строением во времена Фатх Али-шаха было местом кровавого столкновения афганских и персидских войск. Это сражение — быть может, единственное в своем роде — отмечено в военно-исторических летописях. Обе армии, проявившие вначале большую активность, вскоре бежали с поля боя, совершенно убежденные в том, что и та и другая разгромлены.

С места нашей стоянки где-то на горизонте виднелись заросли тамариска, оказавшиеся на берегу Герируда, к которому мы вскоре и подошли. Здесь же мы впервые столкнулись с движущимися песками — явлением, характерным для Центральной Азии; по сообщению г-на Бунге, эти пески отличаются своеобразной флорой.

Герируд перешли вброд; река в этом месте довольно широка, но мелководна, к тому же вода часто исчезает под песчаными отмелями. На правобережье растительность богаче, чем на левом берегу. Лес состоит из тамариска, тиса и платанов, достигающих здесь значительных размеров. Долго мы не видели подобного пейзажа, вызвавшего у путников радостное оживление. У нас появилось горячее желание [116] устроить здесь стоянку, но место считалось небезопасным, а потому нам посоветовали продвинуться несколько. дальше — до Кусана, или Кусавье (под этим названием он фигурирует в официальных документах). В настоящее время здесь одни груды развалин, занимающих огромное пространство. Еще 30 лет назад в этом населенном пункте насчитывалось больше жителей, чем в Герате, а само название часто упоминалось в истории Восточной Персии. Возникший одновременно с Фухенджем, Кусан пережил пору расцвета при кертской династии. Тамерлан передал его в пожизненное пользование своей шестой жене по имени Туман Ага, дочери эмира Муса, на которой он женился в 779 году; она сопровождала его почти во всех походах. После смерти Тамерлана она удалилась в Кусан, где и жила до конца своей жизни. В 844 году хиджры она повелела построить здесь красивую медресе с мечетью, где и была похоронена. Нет надобности упоминать, что и медресе и мечеть сильно разрушены.

При Сефевидах деревня эта также считалась процветавшей, но, как мне кажется, с ее названием не было связано ничего примечательного, что бы заслуживало специального упоминания в истории. В эпоху господства Каджаров она часто служила местом кровопролитных столкновений между персами и афганцами. Покойный Мохам.мед-шах, когда он был еще наследником престола, потерпел здесь полное поражение. Горькое воспоминание, которое шах сохранил об этом разгроме, может служить объяснением, почему его величество с удивительной энергией вопреки активному противодействию английской миссии развернул в 1839 году подготовку к походу на Герат. Именно в ходе этой кампании, столь трагической. для Герата, Кусан был разрушен до основания. Его восстановление оказалось делом настолько сложным, что деревня эта так и не возродилась.

Поскольку я намеревался осмотреть Гуриан — крепость, так часто упоминаемую в печатных и рукописных трудах об осаде. Герата, — то 11 сентября экспедиция свернула с обычной караванной дороги и двинулась вверх по течению Герируда, мимо песчаных холмов, образующих его правый берег. В фарсанге от Кусана, справа по маршруту, осталось крупное богатое селение Тирпуль, а мы спустились в ложе рекв Герат, совершенно безводное в этом месте. Оно густо поросло тамариском. Как говорят, этот небольшой лес изобилует живностью. Считают, что здесь водятся даже леопарды, но мы видели одних зайцев, постоянно мелькавших под ногами наших лошадей.

Как раз против того места, где мы пересекали высохшее русло реки, расположена большая деревня Шамсийе, за пределами которой дорога пошла по однообразной равнине, ограниченной с юга Гурианскими горами. Гуриан находится [117] отсюда в 5 фарсангах. Равнина, через которую пролегал наш маршрут, довольно хорошо возделана. Оправа и слева виднелось много деревень и отдельных усадеб, но непосредственно у дороги встретилась лишь одна ферма и довольно крупное селение Эйстиван, возле которого нас приветствовал от имени своего властелина Мансур-хан — один из наиболее влиятельных сановников Герата и Друг вождя этой провинции.

Согласно этикету мы спешились для ответного приветствия, затем снова сели в седла и менее чем через час вступили в Гуриан. Здесь, в большом саду, для приема экспедиции были расставлены превосходные палатки, застланные внутри коврами. На коврах стояли подносы со множеством. различных сладостей, которыми в этой части Востока обычно встречают путешественников.

День 12 числа мы провели в Гуриане — довольно большой деревне или скорее богатом местечке, хотя и менее крупном, чем был некогда Кусан. Узкие кривые улицы Гуриана изрыты глубокими канавами. Древняя крепость, разрушенная и почти стертая с лица земли персами, совершенно заброшена. Здесь сооружали новое укрепление к северо-востоку от деревни.

13 числа мы вновь пересекли Герируд и по глинистой равнине, где встречались то участки, покрытые соляными налетами, то тучные пастбища, подошли к деревне Шекибан, расположенной в 4 фарсангах от Гуриана и в 2,5 — от Герата. В ясную погоду на некотором расстоянии отсюда виднеются минареты гератского Мусаллаха.

14 числа состоялся торжественный въезд в Герат; нас сопровождало несколько отрядов регулярных войск; почетные паланкины, покрытые парчой, и огромная сзита гератских должностных лиц во главе с одним из сыновей вождя провинции встретила нас за 2 км от города.

Не буду подробно останавливаться на характеристике этого известного города, поскольку я побывал в нем в неудачное время — после войны, длившейся более года. К тому же богатые шииты города, решившие последовать за уходившими персидскими войсками и не желавшие оставлять свое имущество в руках афганцев, предали разрушению свои дома. Кроме того, г-н Ферье во всех отношениях столь подробно и точно обрисовал Герат, что мне остается лишь кратко охарактеризовать город и занимаемую им территорию.

Во все времена Герат считался на Востоке перворазрядной крепостью. Трудности, с которыми столкнулись монгольские завоеватели при покорении этого города, поражение, которое потерпел Мохаммед-шах под его стенами, и, наконец, длительная осада, выдержанная им во время последней войны, — это что утвердило жителей Востока во мнении, сколь [118] велика роль гератских укреплении в их истории. Но ныне эта точка зрения нуждается в пересмотре.

Городские стены образуют четырехугольник; каждая сторона длиной в километр обращена почти точно к одной из сторон света. Однако, как совершенно справедливо заметил г-н Ферье, Герат — это, собственно говоря, всего лишь редут, который ко всему прочему довольно трудно защищать, поскольку над его северо-восточным углом господствует возвышение, удаленное от северной стены города и от его северовосточного бастиона всего на 600—700 м; на нем — довольно обширная площадка; ее прочные постройки могут быть использованы для установки крупной батареи. Правда, городская стена у основания имеет значительную толщину, но для того чтобы захватить этот пункт нападающим нет надобности делать в стене брешь, и вот почему: за исключением части крепости к северу от пояса укреплений (около северо-западных ворот) и нескольких домов, прилепившихся к стене, все кварталы Герата расположены так, что могут быть подвергнуты быстрому разрушению, если обстрелять этот город с упомянутого выше холма. Стена и крепость окружены рвами, заполненными водой, поступающей по каналам, прорытым вне городской черты. Поэтому ее поступление легко может быть перекрыто, и тогда в распоряжении жителей останутся лишь огромный бассейн, находящийся в центре города, и небольшой источник — в северо-восточном квартале. Полагают, что в этом бассейне хватит воды на 14 месяцев; если даже допустить, что это так, то по истечении 8 месяцев особенно в летнее время в непроточной воде разведется столько червей, что она станет непригодной к употреблению, не говоря уже о том, что громадный навес в виде купола, прикрывающий бассейн, четко виден с северо-восточной возвышенности и легко может быть снесен двумя или тремя меткими выстрелами даже не из дальнобойной пушки. Обломков будет вполне достаточно, чтобы засыпать бассейн и лишить жителей источника жизни.

В северной городской стене имеется двое ворот, и в каждой из трех других стен — по воротам. Герат расположен на равнине, простирающейся к югу на 10 фарсангов, но зато с севера и востока горы подступают к городу на расстоянии от полфарсанга до фарсанга. Равнина орошается сетью каналов, в числе которых девять глубоких и множество мелких. Нигде на Востоке мне не доводилось видеть акведуков, построенных с таким искусством и с такими прочными мостами через них, которые бы содержались в таком порядке. Даже каналы Бухары, Самарканда и Исфагана, известные на Востоке своими совершенными конструкциями, не могут идти с ними в сравнение. Плодородие гератской равнины вошло в поговорку, и в настоящее время, когда 9/10 деревень, разбросанных [119] когда-то по этой равнине, исчезли (они могли бы вновь появиться, если бы район обрел спокойствие хотя бы на протяжении 25 лет), здесь все же выращивается значительно больше зерновых, чем может потребить город и его предместья. Не думаю, что предание о том, будто при монголах собака могла по крышам домов перебежать из Герата в Газиргах, отстоящий от Герата на фарсанг, было слишком преувеличенным.

Река Герируд течет в фарсанге к югу от городских стен; превосходный мост каменной кладки на 23 арках, носящий название Пуль-и-Малан, соединял в прошлом оба берега реки. В настоящее время он разрушается, а река так изменила свое русло, что часть моста находится над сушей, и это создает определенные трудности для торговли: весной и осенью, во время подъема воды, река становится непроходимой вброд, и караваны, идущие из Кандагара, а также направляющиеся туда, вынуждены пережидать на левом берегу спада воды, чтобы не подвергать себя опасности.

Большая улица пересекает город от северо-западных ворот до южных, прерываясь на площади перед крепостью. В период моего пребывания в Герате вся городская жизнь была, можно сказать, сконцентрирована на этой единственной улице, где размещались все базары и караван-сараи; справа и слева от нее виднелись развалины и груды обломков. Особенно пострадал юго-западный квартал, где почти невозможно было определить направление улиц. Днем эта главная артерия имела довольно оживленный вид; здесь можно было встретить представителей всех племен Центральной Азии, значительной части Индии и Персии. Несмотря на такую пестроту, даже на то, что вино и опиум продаются открыто, а уличные женщины не скрывают своей профессии, здесь совершается меньше преступлений, чем, например, в Мешхеде. За пять месяцев, проведенных нами в Герате, произошла всего лишь одна кража со взломом и несколько крупных драк с поножовщиной. Такое спокойствие, не свойственное восточным городам вообще и афганским в частности, можно приписать тому, что в городе нет ни одного жилища, куда бы не проникало бдительное око полиции, а также той строгости, с какой несут службу ночные городские патрули.

Нынешний правитель Герата султан Ахмед-хан проявил много энергии и незаурядный административный талант, чтобы закрепить свою власть, несмотря на многочисленные трудности, встречавшиеся на его пути в начале правления. Были введены строгие меры, как-то: любого, кого полиция встретит на улицах после захода солнца и кто не может доказать своего законного права передвигаться по городу в этот неурочный час, задерживать как злоумышленника. В Европе подобная мера была бы немыслима, но в Афганистане только [120] так и можно гарантировать сохранность жизни и имущества граждан.

Климат в районе Герата считается здоровым. Летом жара умеряется восточными ветрами, дующими почти беспрерывно на протяжении 40 дней; зимой термометр иногда опускается до — 19° по Цельсию, но такой холод держится всего несколько часов. Снег редко лежит на поверхности две недели кряду. Лучшими временами года считаются весна и осень. Мы можем подтвердить, что осенью прозрачность воздуха поразительна: невооруженным глазом можно увидеть созвездие Андромеды, а комета, замеченная нами в Герате 14 сентября, блестела исключительно ярко; иногда мы отмечали такую интенсивность свечения Млечного Пути, какой не встречали нигде более. Сухие туманы здесь — явление чрезвычайно редкое, и благодаря густой сети окружающих город каналов сухость воздуха в этой области выражена не так резко, как в других частях Центральной Азии.

Мужская часть населения Герата не может сравниться по своим внешним данным с персами или с кабульскими и кандагарскими афганцами. Гератские мужчины обычно низкорослы, тщедушны, и весь их облик свидетельствует о длительном пребывании здесь монголов. Лица у них широкие и плоские, рот и уши крупные, зато глаза большие и такой же миндалевидной формы, как у персов; носы значительно шире у основания, чем у последних, и, как правило, более выпуклые, чем у представителей тюркской или монгольской расы.

Женщин я видел немного, и, по-моему, они ничем не отличаются от персиянок.

В торговом отношении Герат применительно к Персии играет ту же роль, что Бухара применительно к России: он служит перевалочным пунктом для всех караванов, идущих в Персию с востока или юго-востока. Кроме того, Герат является местом, где сходятся все основные дороги Центральной Азии восточно-западного направления. А с тех пор как был закрыт для торговли прямой путь между Трансоксанией и Хорасаном по причине чинимых там мервскими туркменами грабежей, даже караваны с товарами из Бухары по пути в Мешхед вынуждены были делать длинный обход через Герат и трижды платить пошлину: афганцам — у Балха, правителю Меймене — в городе того же названия и, наконец, в Герате. Несмотря на то что между Гератом и Индией имеются довольно активные коммерческие связи, европейские товары поступают сюда исключительно через Тегеран. Индийские караваны привозят только муслиновые ткани и шелковые платки; особо следует отметить поступление денег на ростовщические операции, которыми широко занимаются обосновавшиеся в Герате индусы, а также средств на покупку фисташек, дубильных орехов и дешевых продуктов. Европейские торговые [121] связи с Гератом, осуществляемые только через Персию, пребывают в довольно жалком состоянии. Здесь, подобно Тебризу и Тегерану, меня поразило почти полное исчезновение английских мануфактурных изделий с рынков, где английское сукно и ситцы, еще так широко представленные 15 лет назад, оказались начисто вытесненными немецким сукном и швейцарскими ситцами.

Что же касается французских товаров, таких, как бархат, парча, тафта, недорогие украшения и прочее, то они проникают сюда в небольшом количестве. Это вызывает тем большее удивление, что если бы этих товаров поступало в торговые центры Персии и Центральной Азии в 10 раз больше, то и в том случае они нашли бы быстрый и выгодный сбыт.

Русские товары представлены в Герате, как почти повсюду нa Востоке, полосовым железом, красной медью, чугуном, сталью, домашней утварью из желтой меди и т. д. Благодаря лeгкoй и удобной транспортировке этих грузов через Каспий Россия находится вне пагубной конкуренции, даже если и допустить, что будет окончательно завершено строительство сети индийских железных дорог.

13 октября я смог наконец отправить группу во главе с профессором Бунге в Тебес, а сам 7 ноября предпринял кратковременную поездку в места, где до меня никто не бывал: я двинулся в Оба и Карох — самые восточные города Гератской провинции.

Материалы путешествия г-на Бупге, столь полезные для ботаники, физической географии и топографии, только что появились, согласно отчету ученого, в VI тетради «Сообщений» за 1860 год — географического журнала, возглавляемого д-ром А. Петерманном п пользующегося заслуженной известностью. Если сравнить карту Бунге с предыдущими картами внутренних районов Хорасана, то нетрудно заметить, сколь важны те исправления, которые внес Бунге в изображение поверхности этих областей.

Несколько слов о моей поездке к востоку от Герата.

Первую остановку я сделал 7 ноября в Раузабаге, что в 2 фарсангах юго-восточнее Герата. По приказу Ахмед-шаха ¹³⁴, основателя династии Дуррани, здесь посажен колоссальных размеров сад, в глубине которого Махмуд-шах ¹³⁵ повелел соорудить мазар, предназначаемый для захоронения его потомков. Но судьба решала иначе, и здесь были погребены лишь сам Махмуд-шах и ого сын Камран ¹³⁶. На надгробной плите отца, прожившего полную превратностей жизнь, есть надпись, которая позволяет по крайней мере разобрать имя покойного; могила же шаха Камрана помечена простым глинобитным возвышением. Его сын Сеид Мохаммед-хан будто бы собирался поставить здесь более приличествующий памятник. Но он не осуществил своих намерений, так как погряз [122] в пьянстве и разгуле и был зарезан своим всемогущим министром Яр Мохаммед-ханом.

Вокруг сада возникла деревня, населенная в большинстве своем афганцами из племени алькозаев. Они жаловались на то, что правитель Герата, выходец из племени баракзаев, поступал с ними чисто по-афгански: сгонял с земли, лишая таким образом привычного занятия, а отторгнутую землю без малейшего зазрения совести распределял между своими соплеменниками.

8 числа мы пересекли вброд два довольно глубоких канала и после полуторачасового перехода подошли к большим сопредельным деревням — Сьяучан и Кунджиджихан, — разделенным отводным оросительным каналом. Здесь нам впервые повстречались кочевники-афганцы из племени гильзаи. Жизнь этих вечных странников протекает между летней стоянкой в Дехе-Занги, что в Гурских гopax, и глинистыми солончаковыми равнинами, которые простираются до подножия гор Кайен, куда они перебираются на зиму. В деревне Кунджиджихан имеется мазар и могила какого-то святого, куда стекаются богомольцы. На местном кладбище лежат несколько древних на вид плит, но, как мы ни старались, никаких надписей не обнаружили, кроме нечетко выписанных имен и свежих дат.

Двигаясь вверх по каналу, проложенному между двумя упомянутыми деревнями, мы прошли мимо семи больших деревень: Коуриша, трех деревень под общим названием Нишин, затем Коула, Бичигана и Салмати. В 2 часа 30 минут пополудни вошли :в Манзил, проделав переход продолжительностью около пяти с половиной часов. К моему большому удовлетворению, жители деревни воспротивились нашему размещению в пределах опоясывающих селение укреплений, опасаясь, судя по всему, открывать двери своих жилищ взорам афганцев, сопровождавших меня из Герата. В наше распоряжение предоставили просторную деревенскую мечеть, где мне поставили палатку и где я чувствовал себя куда приятнее, чем в темных, холодных и грязных жилищах деревенских жителей. Нигде на Востоке мне не доводилось видеть столь убогие хижины. Создается впечатление, что при их постройке преследовали единственную цель — укрыться от летней жары, а потому комнаты или, точнее, единственная комната, имеющаяся в этих домах, всегда довольно просторна, но без окон и дымоходов и с очень низкой дверью. Огонь разводят посередине этого своеобразного сарая, и дым, сделав несколько кругов вдоль стен, выходит через небольшое отверстие в плоской крыше, которое после того, как протопят печь, закрывают большим булыжником. Стены внутри этих глинобитных домов покрыты изрядным слоем копоти, а в нишах, где сложен домашний скарб и которые никогда не чистятся, [123] полно пыли, пауков, тарантулов и особенно блох. Вся эта живность покидает свои убежища и набрасывается на несчастных путешественников, как только те оказываются в пределах досягаемости.

9 числа в 8 часов 30 минут утра мы вышли из этой деревни и двинулись по хорошо возделанной равнине. Покинув небольшую крепость Саримаст, мы через полчаса увидели реку Герируд, потерянную нами из виду в районе Раузабага. Она протекала у предгорий на расстоянии 4 км влево от нашего маршрута. Справа же горная цепь подходила к самой дороге; у подножий гор виднелась цепочка крупных деревень. Еще через четверть часа прошли мимо большого торгового селения Маамуре; справа остались деревни Шахабад и Деркараз. Затем мы направились к Балхиану — колонии выселенцев из Балха, которые давно переселены сюда. Их территорию мы прошли в начале 11-го.

Опередив свой отряд, я в сопровождении двух слуг сделал остановку у небольшого укрепления Дустабад. Его владелец выехал мне навстречу и велел разостлать ковры, на которых мы расположились. После обмена обычными приветствиями хозяин грубо, с резкостью, столь свойственной афганцам,. спросил меня, не для того ли я путешествую, чтобы, подобно англичанам, потом описать увиденное. Я не мог не улыбнуться при этом наивном вопросе и поспешил успокоить своего собеседника, показав ему, что у меня в руках нет ни пера, ни бумаги. После этого мы продолжали беседу в дружеском токе, пока ни прибыл мой эскорт; его начальник объяснил бравому владельцу, что я путешествую для своего удовольствия и с согласия гератского правителя, гостем и другом которого был. Два последних слова сразу же изменили отношение-ко мне афганца, и он с довольно виноватым видом начал приносить извинения за свое нескромное любопытство.

Этот небольшой инцидент утвердил меня во мнении, которого я всегда придерживался, что не следует демонстрировать перед жителями стран Востока, где редко видят европейцев, набор таких малоизвестных здесь предметов, как блокноты, альбомы, карандаши, буссоли, часы, термометры и т. д., что часто делают многие путешественники, особенно англичане. А между тем все эти атрибуты цивилизованного-путешественника легко можно транспортировать так, чтобы не возбуждать подозрительности неискушенных жителей этих районов, лишенных всяких контактов с Западом, а потому (что совершенно естественно) склонных видеть дурное в деятельности, им непонятной. Нетерпение, которое проявляют английские путешественники сразу же по прибытии в ту или иную местность, чтобы выявить ее природные ресурсы, не способствует ни формированию более точных представлений, ни даже накоплению более обширных сведений, что удавалось [124] другим, проявлявшим меньше поспешности. Более того, это толкает их на бессмысленные поступки и в какой-то степени служит объяснением того, почему среди путешественников этой национальности, побывавших в Азии, насчитывается столько жертв похвального, но неразумного усердия. Мой несчастный друг, полковник Стоддарт ¹³⁷, бесспорно, ускорил свое заключение в тюрьму в Бухаре тем, что сразу же по прибытии в этот город начал наводить справки о числе пленных, приведенных сюда туркменами для продажи, о том, как обращаются с этими несчастными, и т. д.

После 30-минутного перехода мы оказались на территории большой деревни Шахпулани, расположенной по берегам широкого канала; вдоль него мы шли еще час с четвертью, пока не оказались у другой деревни — Чахарбурдж, где перешли на противоположный берег по каменному, почти разрушенному мосту. Еще час ходьбы отсюда — и мы останавливаемся на ночевку в крупном селении Поштекух, где, к несчастью, нам вежливо предложили разместиться внутри укреплений. Нам пришлось занять одно из описанных выше жилищ. Отмечу, что, начиная отсюда, долина Герируда заметно сужается.

10 числа в половине девятого утра мы двинулись по направлению к крутому откосу горы Давандар, вершина которой поднималась на северо-восток от деревни. По мере удаления от Герата исчезали следы войн и потрясений, не раз опустошавших этот город на протяжении последних 20— 30 лет. Деревень встречалось все больше, разрушения почти не попадались, и все явственнее прослеживалось материальное благополучие жителей. У большей части замков-крепостей и вокруг деревень виднелись черные палатки гильзаев, покидавших свои летние стоянки из-за наступавших холодов.

Население этой части долины Герируда весьма неоднородно. Преобладают афганцы. Среди сельских жителей и кочевников, представляющих здесь значительную массу населения, можно назвать племена алькозаев, гильзаев, попальзаев, дуррани и баракзаев. Наряду с ними в этих местах проживают таджики и зури — две ветви иранской расы, говорящие на чистом персидском языке, отличающемся, однако, большим богатством старинных оборотов, чем современный разговорный язык.

После почти трехчасового перехода пересекли широкий правый приток Герируда, в устье которого стоит богатая деревня Тагандуаб. Местность здесь приподнята, вследствие чего ранние заморозки часто губительно сказываются на созревании фруктов, а ночные весенние холода, наступающие после цветения фруктовых деревьев, губят урожай в зародыше.

Недалеко от этой деревни, у самого горизонта, возвышается [125] древний минарет Сирвана, к которому мы и подошли через 1 час 55 минут. Этот минарет — единственный памятник из всех виденных мной на территории Герата — сохранил куфическую надпись. Он имеет вид башни с каннелюрами высотой 29 м (94 англ. ярдов), покоящейся на восьмиугольном основании. Надпись в две строки опоясывала здание; буквами служат плитки, искусно поставленные на ребро и несколько выступающие над поверхностью стены наподобие того, что мы видели в Хосроугирде, возле Себзевара. Время и поделочные работы уничтожили многие слова этой надписи; как раз сильнее всего пострадали наиболее интересные ее части, вследствие чего в тексте отсутствуют как дата сооружения памятника, так и имя правившего в этот период монарха. Но поскольку очертания букв абсолютно повторяют те, которые я имел случай видеть на памятниках второй половины V века хиджры, то я, не колеблясь, отношу сирванский минарет к той же эпохе. В надписи, насколько удалось ее дешифровать, говорится: «Памятник воздвигнут по приказу эмира великого Сипехсалара... Абул Хасан Али, сын Ахмеда (далее следует слово, которое можно прочитать по-разному), архитектором из Нишапура Али, сыном Османа, сыном Ахмеда, в царствование султана сына султанов...... Полагаю, что башня эта относится ко времени правления султана Махмуда Газневида или его сына.

Прежде чем отправиться в Оба, я решил принять участие в посещении карьеров, из которых на протяжении веков добывается белый мрамор — материал, идущий в несметном количестве на сооружение могильных памятников в провинции Герат. Карьеры эти находятся на незначительном расстоянии от Сирвана.

10 числа мы взяли курс по направлению к горам левого берега Герируда и после 30-минутного марша к юго-юго-востоку подошли к входу в неглубокое ущелье, врезающееся в эту горную цепь. По дороге, идущей через ущелье наискось, поднялись на невысокий отрог главной цепи и спустились в Другой проход, расположенный несколько выше первого. Оба ущелья сливаются и приводят к небольшой живописной деревушке Наристан, утопающей в тополях, которые еще сохранили листву, в то время как на равнине деревья сбросили ее еще десять дней назад.

После 20-минутного подъема по ущелью достигли мазара Пир Мохаммед Караули; вокруг него растут деревья и имеется водоем, в теплой воде которого (20—22° по Цельсию) (Поскольку у меня не было при себе термометра, температуру воды в бассейне я определил приблизительно.) кишмя кишит рыба. Как мне рассказали служители мазара, вода в бассейне замерзает редко, снег здесь не держится, а [126] когда сильные морозы сковывают воду льдом, рыба погибает, но по прошествии одного-двух лет появляется вновь, так как она быстро плодится.

Могила святого, именем которого назван мазар, находится в 40 шагах к северу от бассейна. Согласно погребальному обычаю суннитов, над местом погребения святого устанавливается мраморная колонна около 1,5 м высотой, увенчанная высеченным из камня тюрбаном. Из надписи на колонне узнаем, что она была сооружена в 1140 году хиджры на средства паломника к двум святыням Мухи-эд-Дина эль Хусейни, дабы подтвердить, что в соответствии с собственноручными фирманами Ахмед-шаха, Тимур-шаха ¹³⁸ и других принцев Дуррани деревня Наристан передана в вакф ¹³⁹ мазару Мохаммеда Караули.

Карьеры находятся в десяти минутах ходьбы от этого места. К настоящему времени мрамор извлекали лишь из одного карьера. Вообще разработки ведутся на протяжении. почти трех веков. Из добытого мрамора можно было бы выложить куб высотой от 60 до 80 м, шириной 30—40 м и толщиной 20—30 м; иными словами, добыто 40—100 тыс. куб. м. мрамора. Извлекают огромные глыбы тонкозернистого мрамора прекрасного качества и исключительной белизны. В этой же горной цепи повсюду встречается мрамор сероватых оттенков; кроме того, по свидетельству сопровождавших меня. сельских жителей, здесь имеются железорудные месторождения, а также олово, железный купорос и сера, в то время как горы правобережья Герируда богаты только залежами меди.

Отсюда мы вернулись к мазару, чтобы продолжить свой пугь. Проделали полуторачасовой утомительный переход, на протяжении которого пересекли четыре боковых отрога главной цепи и по довольно крутому склону, покрытому высохшей травой, спустились на ровную поверхность; по пути встретили два-три стада газелей.

Сделав кратковременную остановку в большой деревне Гюнабад, населенной афганцами племени алькозаев, мы затем двинулись далее, все ближе и ближе подходя к руслу Герируда. К нему спустились дорогой, которая пролегла между деревней Мусафиран — колонией выселенцев из Бухары, живущих здесь давно, но сохранивших свою национальную одежду, — и крепостью-замком Ширали-хана, наместника правителя округа Оба. Реку — здесь довольно широкую, но неглубокую в это время года — перешли вброд. Ее воды, текущие по каменистому ложу, кристально чисты. Оба находится в 20 минутах хода отсюда. Десять минут ушло на то, чтобы пройти через небольшое населенное местечко, опоясанное внушительного вида укреплениями, довольно хорошо сохранившимися снаружи, но изрядно разрушенными изнутри. [127]

Днем 11 числа мы нанесли визит представителям местных властей, прибывшим накануне встретить нас, и покинули Оба с его убогими жилищами. Отсюда направились к расположенным неподалеку теплым источникам, снискавшим громкую славу своими целебными свойствами.

В 2—3 км от крепости виднеются горы, в которые входишь по узкому и глубокому ущелью; дно его служит руслом для стремительного потока, вьющегося между кустарниками и камышовыми зарослями; часто он совсем исчезает под навесом из сплетенных ветвей cratoegus, и его присутствие угадывается лишь по журчанию воды. После часа ходьбы вверх ;по течению этого ручья со скалистыми и живописными берегами мы подошли к бассейнам, выложенным из строительного камня и находящимся у первого источника, где вода была прогрета до 45°,6 по Цельсию. Второй источник находится в 25 минутах ходьбы от первого, в том же направлении, и его воды нагреты до 45°,8. Оба источника щелочные.

Эти бассейны, как и все подобные сооружения в Персии, состоят из прихожей и большого крытого зала с горячим бассейном посередине; вокруг него расставлены широкие каменные скамейки, куда купающиеся складывают свою одежду. Никакой надписи на здании нет, но из гератской хроники Муин эд-Дина, переведенной г-ном Барбье де Мейнаром («Журналь азиатик», декабрь 1860 года), нам известно, что оно было построено по приказу султана-тимурида Абу Сайда ¹⁴⁰. Расширяли его при другом правителе — султане Хусейне (842—911 годы хиджры). Совсем неподалеку находится разрушенная могила, которую чтят местные жители. Мне ничего не удалось узнать о личности захороненного здесь святого, столь почитаемого населением, даже его имени. На могиле видна мраморная плита, но надпись на ней так стерлась, что я смог разобрать лишь несколько отдельных слов, в том числе титулы: «султан и людской заступник», которые обычно сопутствовали именам принцев королевской крови.

Ущелье, в котором расположены упомянутые теплые источники, подходит своей высокой частью к воронке, окруженной огромными глыбами беловатой лавы с коричневыми вкраплениями; место это очень похоже на долину у горы Бузгуш в Азербайджане, где расположены горячие сирабские источники.

К долине Герируда мы вернулись тем же самым ущельем и остановились на ночь в Гюнабаде. 12 числа еще раз пересекли деревню Сирван и через 15 минут подошли к крупному населенному пункту Дехдираз, жителями которого являются кунградские узбеки, переселившиеся сюда из района устья Оксуса в количестве 100 семей в царствование Мохаммед Рахим-хана Хивинского ¹⁴¹. Несчастные жители горько сетовали [128] на вымогательства нынешнего губернатора Оба, который не только повысил арендную плату с 50 до 80 харваров ¹⁴² пшеницы, но и притеснял их всякими иными путями.

В 15 минутах хода от деревни еще раз пересекли Герируд и на протяжении четырех часов двигались по его правому берегу. В этих местах мало обработанных земель. Тут и там. виднелись вдалеке несколько деревушек, но дорога была пустынна. Наконец экспедиция достигла большого селения Марабад, которое на местном наречии звучит как Марва. Его население состоит из зури, таджиков и афганцев-баракзаев. Мне нанес визит вождь одного из племен кочевников гильзаев, недавно прибывший из Меймене, где он скрывался, когда Герат был занят персидскими войсками. Он только что-прошел по стране чор-аймаков, где царила полнейшая анархия. Четыре племени, составлявшие орду, — кипчаки (100 тыс. семей), джемшиды (12 тыс.), теймури (60 тыс.) и фирузкухи (от 10 тыс. до 12 тыс. семей), — воевали между собой, а караваны неделями простаивали в Меймене, не решаясь двигаться по местам, населенным этими буйными племенами.

13 числа мы еще на протяжении 2 часов 20 минут двигались по правому берегу реки, но за деревней Гуриабад дорога повернула в сторону гор, которые виднелись справа. Они тянутся в северо-северо-восточном направлении и служат восточной границей гератской равнины. Пространство, по которому мы шли, постепенно становилось пустыннее: деревень не было и в помине, а земля, изрытая широкими бороздами (следы мощных потоков), не хранила ни малейших признаков обработки. Даже кочевники стараются избегать этого пустынного пути, который иногда оживает лишь благодаря появлению здесь крупных отар овец, перегоняемых на пастбища в горы, окаймляющие горизонт с востока.

Мы продолжали путь и через 1 час 25 минут прошли мимо большой деревни Заманабад, из которой жители бежали в период вторжения персов. Благодаря теплому и сухому климату вид деревни почти не изменился, и казалось, что она была оставлена жителями только вчера; однако ее опустевшие базары и безмолвные улицы производили тем более грустное впечатление, что от Заманабада до Туньяна, иными словами, на протяжении трехчасового перехода на нашем пути оказалась лишь одна деревня — Тоуран Туньян, где мы и заночевали. Ее население состояло из таджиков, афганцев-нурзаев, ализаев и дуррани.

14 числа мы снова в пути, в течение 50 минут двигались по равнине, держа курс на северо-восток, затем перешли довольно глубокий овраг и через 45 минут после этого оказались у мазара Аби-Гермек. При нем имелся бассейн с теплой водой (14—15° по Цельсию), вокруг которого росли 24 красавицы [129] пихты; когда-то их было 38; 14 стволов этих величественных деревьев варварски срубили.

Далее мы вступили в каменистое ущелье, по дну которого течет небольшой ручеек с солоноватой водой и с соляными отложениями по берегам. Шли мы около часа и оказались на вершине невысокого перевала. По северному его склону тянется довольно широкий продольный ров, которым мы и воспользовались для спуска к долине реки Карох. Справа от нашего маршрута осталась деревня Маджандох, а мы поднялись вверх по долине, ограниченной с левой стороны цепью скалистых, пустынных гор с явными следами мощных вулканических извержений. Этот переход занял час; по пути мы встречали много джемшидов-кочевников, палатки которых отличаются от палаток афганцев и белуджей тем, что сплетены, подобно жилищам курдов, из тростника и обтянуты шерстью, а не грубой суконной материей, называемой палас. Говорят они на чистом персидском языке, но по типу отличаются от западных персов; у них вздернутые носы, большие рты с толстыми губами.

Как гласят предания джемшидов, они покинули Систан при Кейанидах, то есть еще до ухода из этих мест зури, однако помнят об общем с ними происхождении. Коренными жителями этих мест джемшиды считают таджиков — владельцев земель, занимаемых в настоящее время джемшидами.

В 1845 или 1846 году Аллакули-хан принудил джемшидов следовать за его армией и поселил их в районе Куня-Ургенч. После смерти Аллакули в ханстве воцарились беспорядки, чем и воспользовались джемшиды: они бежали отсюда, и большая часть семей, прибывших из Хивы, обосновалась в Ме-ручаке.

Прежде чем попасть в Карох, нужно пересечь небольшую довольно опрятного вида деревушку Дехони-Кор, находящуюся от него на расстоянии 30-минутного перехода. Населена она таджиками. Название деревни в переводе означает «Снежная пасть». И это не случайно: она является как бы границей вьшадения обильных снегов, лежащих в течение Длительного времени в долине выше Кароха. Если снег и выпадает за пределами деревни, то весьма редко и держится недолго.

Карох — очень древний город, упоминаемый автором X века Истахри (см. «Das Buch der Laеnder» — «Книга сран» в переводе Мордтмана ¹⁴³, стр. 117). Это центр рассеяния джемшидов и, как мне стало известно, также бывшая голица царства Гур. Территория, занимаемая Карохом, довольно обширна и заселена джемшидами, афганцами, евреями и индусами. Здесь место захоронения двух мусульманских святых: шейха Мааруфа Каррухи, смотрителя мечети имама Резы, а также Суфи Ислама. Над могилой Мааруфа Каррухи [130] имеется мазар, и, несмотря на то что памятник разрушается, он все еще почитаем шиитами. Вполне вероятно, что надгробие сооружено духовенством во времена Сефевидов, поскольку Муин эд-Дин в своем кратком описании Кароха ни слова не говорит о нем.

Второй святой — знаменитый Суфи Ислам — жил значительно позднее. Краткую, но точную его биографию составил Конолли. Суфи Ислам был убит в 1222 году в столкновении с персами, на борьбу с которыми выступил во главе своей многочисленной секты. Его сын Абул Касым воздвиг над могилой отца прекрасный мавзолей, вокруг насадил большой сад, примечательный двумя пихтовыми аллеями длиной 200 шагов каждая.

В самом городе имеется 17 или 18 теплых источников: температуру двух из них, считавшихся наиболее теплыми, я измерил: 15,8 и 14°,5 по Цельсию.

Жители города занимаются садоводством и овцеводством; овец отправляют на рынки в Герат, а шерсть на месте скупают евреи и индусы.

Карох расположен от Герата в 6 фарсангах — расстояние, которое мы преодолели за один переход 16 числа, двигаясь вниз по реке, на которой расположен Карох и устье которой находится в гератской долине, недалеко от Газиргаха. Воды реки или, точнее, ее единственного правого притока подведены к бассейну этого религиозного сооружения по длинному каналу, частью прорубленному в скале, частью прорытому в земле.

В Карохе до меня побывал Стоддарт, тот самый английский полковник, о котором жители сохранили добрую память; он провел здесь один день, а затем направился в Меймене.

21 декабря вернулись те члены экспедиции, которые в течение длительного времени и в нелегких условиях обследовали Центральный Хорасан. Приближалась зима, и мы отказались продолжать путешествие по стране, где даже одному человеку не всегда удается найти кров и где, следовательно, поездка в таком составе, как наша экспедиция, оказывалась почти невыполнимой. Кроме того, нам следовало привести в порядок материалы. Такого рода работу не только целесообразно, но даже необходимо проводить насколько возможно безотлагательно, чтобы не упустить все мелкие детали, которые легко забываются по истечении времени. Поэтому я принял решение, с которым мы могли себя только поздравить: провести зиму в Герате. Погода, вначале мягкая, сухая и благоприятная со всех точек зрения, 15 или 16 января 1859 года вдруг изменилась — наступило резкое похолодание. Даже на равнине выпало очень много снега, и он не таял на протяжении десяти дней.

Наконец в начале февраля установились хорошие дни: в [131] горах начал таять снег, и хотя их склоны еще были покрыты снегом до самого основания, мы все же решили покинуть Герат, оставивший о себе самые приятные воспоминания. Султан Ахмед-хан, правитель этой провинции, отнесся к нам со всей добротой и любезностью. Беседуя с ним и отвечая на его вопросы, поставленные им с такой учтивостью и тактом, я спрашивал себя: действительно ли передо мной тот свирепый страж английских пленников в Кабуле, тот султан Джан, так часто и в таком неблагоприятном свете упоминаемый в мемуарах леди Сейл? ¹⁴⁴ Его окружение следовало примеру своего повелителя: сардар Акрам-хан, Мансур-хан, шах Наваз-хан, старший сын султана и другие — все старались быть нам полезными и приятными. Исключительно теплые чувства проявил ко мне Сеид Мир Абул Хасан-шах — мой спутник на участке пути между Мешхедом и Гератом. Человек, получивший хорошее восточное образование, он был полезен в моих изысканиях и в беседах на научные темы сообщил мне множество ценных сведений, которые я не смог бы почерпнуть даже из книг.

10 февраля 1860 года приготовления к выступлению в поход закончились. Мы нанесли прощальный визит султану Ахмед-хану. Он выделил для сопровождения экспедиции до границ Систана эскорт из 40 всадников во главе с неким Мохаммед Азим-ханом Калекахским. Султан сам прибыл ко мне вместе с ним и представил мне этого гиганта, наделенного силой Геркулеса. Когда мы остались одни, он сказал: «Я мог бы дать вам куда более внушительный эскорт, но там, куда вы направляетесь, в этом нет большой надобности. Одно присутствие этого человека в составе вашего каравана сослужит куда большую пользу, чем охрана целого батальона, ибо какой бы разбой ни предпринимался на юго-восточных границах Хорасана, он осуществляется только с его разрешения и даже с его помощью. А чтоби быть совершенно спокойным за его поведение по отношение к вам, я оставляю у себя в качестве заложников его жену и детей».

Действительно, во время путешествия мне представилась полная возможность убедиться в правоте султана. Авторитет моего гида в этих областях, а также топографические познания были бесспорны. Но нельзя не отметить своеобразного способа запоминания им тех или иных мест: каждый более или менее примечательный пункт закреплялся в памяти этогo человека не на основе географического положения и природных особенностей данного объекта, а в связи с каким-нибудь эпизодом из его разбойничьей жизни. Без всякого смущения он рассказывал: тут он разграбил караван, там он два дня и две ночи подстерегал транспорт с товарами и т. д. Короче говоря, география в его понимании — это в то же время история его бродячей жизни. [132]

11 числа мы покинули Герат и двинулись дорогой, уже мною описанной, в Раузабаг, где провели весь день 12 числа, посвятив его завершению приготовлений к дальнейшему походу в страну, где ничего нельзя было добыть, за исключением кое-каких съестных припасов. В конце января выпало много снега, что чрезвычайно затруднило проход через перевал Мадери, который нельзя миновать, если идешь большой кандагарской дорогой, называемой Шахским трактом, так как он был проложен по приказу шаха Аббаса Великого. По совету нашего проводника мы направились через перевал Сангаки-сиях.

13 числа мы двинулись по Шахскому тракту, намереваясь пересечь равнинное пространство, раскинувшееся между Раузабагом и горами. У холма Кухе-Зиярат свернули вправо от этого широкого, некогда мощеного пути и вошли в неглубокий горный проход, который вывел нас в долину небольшого притока реки Герат; у его истоков построен замок Поште-кух — владение Рахман-хана Али Кузеи. Здесь мы заночевали, а 14 числа террасовидными уступами поднялись на вершину перевала. Дорога, несмотря на беспрерывно ливший всю ночь дождь, была вполне преодолимой; лишь по мере подъема чаще стали появляться снежные поля. Около полудня вступили а довольно широкое ущелье с текущим по нему ручьем; его берега густо заросли камышом, скрывавшим большое количество логовищ кабанов, следы пребывания которых мы встречали повсюду.

Этот проход, постепенно сужавшийся, привел нас к перевалу. Спуск с него проходил еще медленнее, чем подъем; правда, на южных склонах горной цепи террасы были обширнее, чем на северных, но зато слой снега толще, что замедляло продвижение. Тем не менее за полчаса до захода солнца мы подошли к скалам Санги-сиях («Черные камни»), названным так за черный цвет. Такое же название носит и вышеозначенный перевал, так как senguaki — это уменьшительное от слова «sengue», что означает «камень». Здесь мы провели холодную ночь под открытым небом.

15 числа пересекли слегка холмистую местность и вошли в проход длиной в 2 фарсанга, довольно прямой, который вывел нас к долине реки Адраскан с густыми зарослями ивы, тамариска и zygophyllum. Заночевали в палатках афганцев-кочевников племени баракзаев. Ливень лил всю ночь, и к утру вода в Адраскане поднялась так высоко, что к 11 часам мы еще не знали, сможем ли перейти реку или вынуждены будем направиться дорогой на Окел, по которой в 1784 году прошел г-н Форстер.

Наконец нам сообщили, что найден брод. Однако переход через него оказался делом нелегким: мы едва не потеряли трех лошадей, нагруженных имуществом и с большим трудом [133] вырвавшихся из бурлящего потока, уносившего их с поразительной быстротой. На преодоление этого препятствия у нас ушло три часа.

Извилистый и крутой проход, прорезанный в сланцевых скалах, подвел нас от левого берега Адраскана к перевалу Мехминад. Спуск с него был значительно легче подъема: удобная дорога, проложенная через довольно просторное ущелье, вывела нас на равнину. Глинистые почвы этой огромной долины во многих местах начинали покрываться первой зеленью, и территория имела довольно отрадный вид. Где-то посередине виднелся мазар, сооруженный в память о каком-то святом; над его могилой росла колоссальных размеров blotia orientalis. Далее мы двигались по холмистой местности, и вскоре перед нами предстал Сабзавар — город, расположенный на возвышении и окруженный прекрасно возделанными полями с ярко зеленеющими всходами пшеницы.

Поскольку и мы и наши лошади были слишком утомлены тремя последними переходами, а скверная погода не благоприятствовала научным занятиям, то было решено дожидаться в Сабзаваре наступления хороших дней. Здесь мы провели трое суток — 17, 18 и 19 февраля. Разместили нас в замке, занимающем явно доминирующее положение над всеми кварталами города. С его верхней террасы открывался изумительно красивый вид. В центре города — крепость с замком. Линия укреплений имеет почти квадратную форму: длина северной стороны 260 шагов, восточной — 211. Стена, обращенная к северу, имеет по краям по башне, на равных расстояниях между которыми размещено еще пять полубашен. Так же укреплены западная и восточная стороны крепости. Что касается южной, то в ней только четыре полубашни; в середине между ними возвышается внушительных размеров башня с входными воротами.

Город разделен на два квартала, в которых насчитывается всего 400 домов; наиболее населенный — южный. Население неоднородно: афганцы племен баракзаев, алькозаев и ализаев, а также таджики, зури, теймуры, евреи и индусы. Летом город пустеет, жители переселяются в горы, и делают они это скорее по привычке к кочевому образу жизни, чем по необходимости, ибо, как мне говорили, здесь никогда не бывает слишком сильной жары.

Весьма справедливым можно считать вывод г-на Ферье о том, что Сабзавар — это перворазрядный стратегический пункт. Помимо того, что он расположен в округе с превосходным климатом, где собирают богатый урожай зерновых, сама Долина надежно защищена естественными рубежами. Она имеет форму овала, вытянутого с востока на запад. Три четверти ее границ окаймлены рекой Адраскан. Если посмотреть на долину с высоты сабзаварского замка, то с юга, в 4 км от [134] города, можно увидеть цепь скалистых тор, внезапно обрывающихся наподобие мыса с остатками крепости Санги-Дохтер. Сразу же за нею, на горизонте, виднеется высокая гора в форме усеченной пирамиды. Пласты, из которых она сложена, образуют гигантские уступы; на вершине находится могила святого Мохаммеда Сербуридэ (Мохаммеда обезглавленного), и местность эта названа его именем. Долина с востока ограждена тремя цепями гор, в виде амфитеатра поднимающихся одна над другой. На севере границей этой равнинной местности служит скалистая горная цепь левобережья Адраскана; ее западные горизонты более открыты, поскольку горы, составляющие границу с этой стороны, удалены от города на 14—15 км. Заключенная в пределах этой окружности территория обильно орошается водой, которая подается от реки по каналам, и представляет собой беспрерывное чередование тучных пастбищ и возделанных полей.

Город в его нынешнем состоянии нельзя отнести к числу древних: здесь нет никаких представляющих интерес достопримечательностей, за исключением обширного сада, насаженного перед крепостью Джелал эд-Дином мирзой, сыном шаха Камрана. Но не следует забывать, что Сабзавар, по свидетельству поэта Джами, был построен на развалинах Исфезара, или, точнее, Аспзара (что в переводе означает «Пастбище для лошадей»). Таким образом, город занимал место одного из древнейших центров Седжестана: упоминание о нем встречается не только в трудах Истахри, но и в сочинении Муин эд-Дина, где приводится мнение местных жителей, считавших Сабзавар древнее Герата. Муин эд-Дин, завершивший свой труд в 897 году хиджры, был родом из Исфезара. Он пишет, что во времена его детства в городе насчитывалось более 1200 лавок. Еще он помнит, что крепость Санги-Дохтер, тогда именовавшаяся замком Музаффар-кух, была покинута по той причине, что иссяк источник с питьевой водой, который бил когда-то внутри этого укрепления, построенного султаном Алп-Арсланом Сельджукидом ¹⁴⁵.

Наконец, 20 числа барометр пошел вверх, и все предвещало наступление хорошей погоды. Около 9 часов мы покинули Сабзавар, без всяких трудностей пересекли вошедший в свои берега Адраскан и направились к горам через плодородную степь, орошаемую многочисленными источниками Чешме-Кейсар. Горы к юго-западу от равнины прорезаны ущельем, слева от которого возвышается гора Кейсар, а справа поднимаются Рубах, Зиба и Милкух. В первой из них много пещер, где горожане в периоды каких-либо вторжений прячут наиболее ценное имущество и укрываются сами. Две другие горы примечательны своими остроконечными, наподобие шпилей, вершинами. Дорогой, идущей по упомянутому ущелью, поднимаешься на перевал, похожий на плато, с которого [135] спускаешься на большую равнину, если пройти еще 2,5 фарсанга, то приблизишься к солоноватому источнику, выходящему в совершенно пустынном месте. Когда-то оно, по-видимому, было заселено, о чем свидетельствует название Дехи-Бола («Верхняя деревня»). Здесь мы провели ночь с 20-го на 21-е и утром снова двинулись по этой равнине, держа курс на Хами-Говэн — местечко, расположенное у подножия гор, ограничивающих долину с юга. Орошается оно большим соленым источником, заросшим тростником. Здесь мы обнаружили большую стоянку афганцев-нурзаев. Они тут же высыпали из палаток, чтобы посмотреть на купленную мною в Герате обезьянку, проделки которой веселили их, как детей; принялись ее гладить, но дружеские отношения с четвероногим продолжались недолго. Один рослый весельчак каким-то резким движением задел обезьянку, за что получил царапину; наказание настолько вывело из себя это дитя природы, что он обрушился на бедное животное с бранью, жалуясь на него со слезами на глазах своим соплеменникам, как будто его оскорбил человек.

Мы пересекли упомянутую цепь гор по каменистой, не очень крутой дороге, идущей через ущелье, и спустились на просторы долины, опоясанной с юга горами Анардара. В одном из узких и живописных ущелий заметили расположенную у теплого ключа (22°,5 по Цельсию) богатую деревню, населенную таджиками. По ущелью течет широкий поток, на левом берегу которого в скалистой бухточке, знаменитой своим многократным эхом, теснятся жилища деревенских жителей. Правый берег ущелья покрыт превосходными фруктовыми садами, где растут даже две плодоносящие пальмы, вывезенные 16 лет назад из деревни Зигин, в 14 км южнее. Там, где кончаются деревенские сады, возвышается гора, от основания до вершины рассеченная глубокой трещиной. Поскольку расселина ровная, а расстояние между ее краями нигде не превышает 50 см, жители Анардара предположили, что эта «рана» обязана своим происхождением ударам сабли Али.

Здесь впервые после Мазандерана появилось миртовое дерево, растущее повсеместно вдоль садовых оград и называемое здесь, как и на севере Персии, «мурт». Вечером наблюдали великолепное зрелище — зодиакальный свет, имевший, как обычно, форму сильно вытянутого эллипса и поднимавшийся над горизонтом по меньшей мере на 55°. У нас не было необходимых приборов для точного измерения его силы, но, сравнивая на глаз это свечение и свет Млечного Пути, у меня создалось впечатление, что более интенсивным является первое. День 22 числа провели в Анардара, где, к большой нашей радости, увидели первых ласточек.

23 числа спустились с гор на глинистое ровное пространство, [136] покрытое тонким слоем крупнозернистого песка; растительность, встречаемая на пути от Герата до этих мест,. с явным преобладанием seratula и sapindacea, постепенно» исчезала, уступая место готовому зацвести дикому миндалю. В полном цвету здесь была одна merendera, все остальное вегетирует обычно значительно позднее.

Осмотрев пальмовые насаждения деревни Зигин, где мы сделали небольшую остановку, двинулись дальше. Путь наш лежал по междуречью Адраскана и Харуда, среди зарослей тамариска и zygophillum. Ночной привал решено было сделать под открытым небом у канала Мианеруд, соединяющего обе реки. Поскольку мы остановились в лесу, наши персидские слуги, несмотря на страх перед грабителями, не могли отказать себе в удовольствии разжечь костры, пламя которых. не помешало нам наблюдать зодиакальный свет, казавшийся здесь, на более открытом, чем в Анардара, горизонте, еще-более ярким, чем вчера и позавчера.

24 числа вошли в кустарниковый лес, становившийся все гуще по мере приближения к реке Харут; берег, на который мы перебрались, был абсолютно лишен лесных зарослей, а земля на глазах превращалась в соляное пространство.

Около небольшой деревни Кахризек, оставшейся справа от нашего пути следования, мы заметили стоянку крупного племени афганцев-нурзаев. Остановились для проведения барометрических наблюдений в другой деревне, покинутой населением из-за грабежей афганцев из Фараха. Эта территория была уже частью округа Калеках, возвращенного по-последнему англо-персидскому соглашению правителю Лаша и Джувайна ¹⁴⁶. Вот почему сельские жители более не желали бесплатно снабжать провизией наш гератский эскорт.

В Кушкеке — крупной деревне, населенной афганцами племен ализаев, баракзаев и нурзаев, а также несчастными таджиками, безмерно страдавшими от притеснений своих поработителей,— местные жители предоставили нам для ночлега фруктовый сад. Его владелец, сухонький хитрый старичок, старожил этих мест, считал себя Тахиридом, потомком по прямой линии Тахир Зул Ямина ¹⁴⁷. Он мне сказал, что еще совсем недавно у него имелся документ с оттиском печати Тамерлана, утерянный им при поспешном бегстве из деревни. во время последнего вторжения персов.

Поскольку следовало уведомить правителя Лаша о моем предстоящем приезде в эту крепость, я послал туда одного из слуг с письмом и в ожидании ответа провел в Кушкеке весь день 25 числа. Здесь я наблюдал весьма странное и, на мой взгляд, труднообъяснимое явление: днем температура поднималась в тени до 22°,5 по Цельсию, а ночью никогда не опускалась ниже 12°. Множество тысяченожок выползало из своих зимних норок; на закате стайки ночных бабочек [137] кружились в воздухе; более недели назад прилетели ласточки, а деревья, несмотря на это явное пробуждение природы, не подавали никаких признаков жизни и имели такой же вид, как зимой. Меня поразило жалкое состояние деревенских садов, и я спросил жителей, в чем причина. Они ответили, что фруктовые деревья здесь не доживают до старости, что часто сады приходится разбивать вновь, так как подземные воды довольно часто и независимо от сезона поднимаются к поверхности и не только вредят росту деревьев, но и губят их совсем.

Сухой туман сопровождал нас, пока мы шли через горы; 25 числа он стал таким плотным, что еще задолго до заката мы могли смотреть на солнце невооруженным глазом. Под углом 4—5° над линией горизонта оно совершенно исчезло в окутывавшем нас пыльном слое атмосферы. Менее яркой была и Полярная звезда, но другие звезды, находившиеся в зените, сверкали, как обычно.

26 числа мы задержались до полудня в Кушкеке в ожидании нарочного, посланного в Лаш. Из Кушкека путь наш лежал через равнину. Мы прибыли в селение Лангер — место погребения шейха Махмуда Лугани, у могилы которого, согласно народному преданию, чудесное видение предсказало шаху Ахмеду, основателю афганской династии Дуррани, блестящее будущее. Рассказывают, что после усердной молитвы у могилы шейха шах мысленно обратился с мольбой к святому: дать знать ему с помощью какого-либо знака, может ли он рассчитывать на успех зародившихся в его уме планов. Вскоре он почувствовал, что его сабля сама вынимается из ножен. Шах заложил ее в футляр, она показалась снова, и так повторилось трижды. В этом чудодейственном явлении шах усмотрел что-то сверхъестественное, а потому вышел из мазара с твердой решимостью дать ход своим планам, будучи уверен в их успехе.

Деревня расположена у входа в широкое короткое ущелье, рассекающее последнюю цепочку гор, находящихся между равнинами Систана и провинцией Герат. Нас встретил Ата Мохаммед-хан, брат правителя Лаша и Джувайна, а также Шамс эд-Дин-хан, его 12-летний сын, посланный мне навстречу с письмом, в котором правитель любезно приглашал меня прибыть в его резиденцию.

Мы вышли из ущелья, и перед нами предстала огромная, словно застывшее море, поверхность: то была древняя Дрангиана. Мы миновали деревушку Шушке и сделали остановку в большом населенном пункте Калейе-Ноу, где для нас было приготовлено хорошее помещение (после отъезда из Герата это была первая более или менее благоустроенная комната). Вскоре после захода солнца хлынул ливень, продолжавшийся почти всю ночь. Я и не подозревал, что он может натворить: [138] рано утром 27 числа, выйдя из комнаты на террасу, я, к своему большому удивлению, увидел, что мы находимся как бы в середине острова; огромные, похожие на озера лужи покрывали территорию; во многих местах они были так глубоки, что верблюды проваливались по колено. Нечего было и думать о продолжении путешествия, а потому весь день 27 числа мы провели в ожидании, пока спадет вода. Как мне рассказали, такое явление—не редкость в этих местах. Нигде ничего аналогичного я не видел, а здесь оно повторяется ежегодно весной, когда ливни, подобные тому, который прошел минувшей ночью, не являются чем-то исключительным. К тому же поверхность почти не имеет уклона,, и малейшей впадины достаточно, чтобы удержать дождевую воду; исчезнуть она может лишь благодаря испарению, ибо глинистая почва этого бесплодного пустынного пространства впитывала в себя очень немного воды.

28 числа мы смогли двинуться в путь. Довольно трудными оказались первые 22—23 км, отделявшие нас от глубокого оврага с текущей по нему рекой Кушкеруд. Дважды нам пришлось идти более часа в воде; далее дорога стала лучше, и равнина, удивительно однообразная, лишь в одном месте — между реками Кушкеруд и Фарахруд, протекавшей по лесистой долине в 20 км от Кушкеруда, — была рассечена глубоким сухим рвом. На этом отрезке пути мы не видели ни одной деревни, что объясняется частично неплодородностью почв, но еще в большей степени тем, что район этот не из числа безопасных.

Солнце уже село, когда мы вошли в долину Фарахруда; река вздулась после дождей и стремительно катила свои мутные воды между крутыми глинистыми берегами, живо напоминая Куру в окрестностях Тифлиса. Наступление темноты помешало нам продолжать путь до Лаша, и мы сделали остановку в деревне Пянджди, расположенной на правом берегу реки. Рано утром 1 марта нас предупредили, что-выступать следует немедленно, ибо вода в реке поднимается с такой быстротой, что здесь можно застрять на несколько дней. 2—3 км, отделявшие нас от Лаша, мы прошли в ускоренном темпе. В полукилометре от крепостных ворот начальник крепости сардар Дхмед-хан Исхакзай вышел нам навстречу; мы были вынуждены последовать его примеру и сойти с лошадей. Сделали мы это весьма своевременно, так как вода затопила идущую к крепости дорогу, оставив сухой лишь узкую пешеходную тропинку.

В Лаше, как и в других афганских крепостях, имеется башня, которая возвышается над жилыми постройками, расположенными на террасовидных площадках вдоль очень крутого склона глинистого холма. Все занятое крепостью пространство окружено довольно высокой глинобитной стеной [139] с бойницами и полубашнями. Примитивность средств нападения, имеющихся в распоряжении живших поблизости племен,делала ее почти неприступной. Крепость эта не принадлежит к числу древних; значительно более известен на Востоке Джувайн, расположенный напротив Лаша на левом берегу Фарахруда, среди обширных развалин; но ни один из этих пунктов не упомянут ни у Истахри, ни даже у Йякута. Род нынешнего сардара, происходивший из афганского племени исхакзаев, обосновался здесь в конце прошлого века. Прадед его, Кемаль-хан, не желая подчиняться власти другого вождя этого племени — Мадад-хана, ставшего более могущественным, чем он, покинул Кандагар и прибыл в Герат, когда там правил Тимур-шах Дуррани. Сын Кемаль-хана, Рахим-дил-хан, не оказал никакого влияния на ход общественных дел, зато сын последнего—шах Песенд-хан, находившийся с детских лет при Махмуд-шахе, стал главным шталмейстером и фаворитом этого принца. Он разделил с ним все превратности бурной судьбы, сопровождал его во время бегства в Бухару и Персию и в награду за свою верность получил в качестве дара от Махмуд-шаха, завладевшего Гератом, области Лаш, Джувайн и Южный Калеках. Новый владелец поднял Лаш из руин, оставшихся от эпохи правления Тимуридов, и на протяжении 70 лет жил здесь, сохраняя почти полную независимость. Умер он глубоким стариком в 1850 году.

Его сын Абдурасул-хан поссорился с владетелем Герата Яр Мохаммед-ханом, который выступил против него и принудил к поискам убежища во владениях правителя Фараха Мирахур Ахмед-хана. Абдурасул-хан умер в изгнании; сын же его, став губернатором, воспользовался смертью Яр Мохаммед-хана и вернулся в Лаш. Он недолго удерживал эту крепость в своих руках: когда персы предприняли последний поход на Герат, сын Абдурасул-хана сделал попытку защитить свое достояние, но был разгромлен и взят в плен. Его отправили в Тегеран, где ему удалось снискать расположение шаха и его первого министра. Шах пожаловал ему дарственную грамоту независимого правителя Лаша, Джувайна и Калекаха; этот акт находился в соответствии с англо-персидским соглашением, обусловившим восстановление в провинции Герат статус-кво, в котором она пребывала до войны.

Среди слуг сардара Ахмед-хана я встретил человека, бывшего очевидцем убийства несчастного английского доктора Форбса вождем чахансурских белуджей Ибрагим-ханом. Как он мне рассказал, доктор выехал из Герата в Систан, в Секухэ, куда его пригласил правитель этого города Али-хан для лечения своего родственника; после этого доктор выразил желание посетить Чахансур. Али-хан сделал все возможное, чтобы отговорить доктора от этого рискованного намерения. [140] Он сказал ему, что Ибрагим-хан каждый вечер опьяняет себя бенгом, и его нрав, и без того буйный, уже не знает тогда никаких преград. Как мне поведал в Мешхеде Али-хан, за несколько недель до своей гибели Форбс ответил ему, что «он-де является англичанином и боится только одного бога, и никого более».

Доктор был очень хорошо принят Ибрагим-ханом в Ча-хансуре. Через несколько дней Форбс получил приглашение вождя белуджей принять участие в охоте на кабанов в камышовых зарослях на берегах Гильменда. Накануне Ибрагим-хан принял очень большую дозу бенга и утром еще находился под воздействием этого сильно действующего наркотика.

Когда все собрались, хан предложил Форбсу переправиться на тот берег на плоту, сказав, что последует за ним незамедлительно. Едва плот отплыл на некоторое расстояние от берега, как хан схватил ружье, прицелился и, смеясь; крикнул Форбсу, чтобы тот поостерегся, так как он собирается выстрелить.

Человек, подробно рассказывавший мне об этом, стоял сзади Ибрагим-хана и утверждал, что паромщик делал знаки доктору, чтобы тот лег во избежание несчастья. Но Форбс ответил, что хан шутит и, конечно же, не собирается его убивать. Он продолжал стоять на плоту и с улыбкой прокричал: «Bezenid, bezenid!» («Стреляйте, стреляйте!»). Грянул выстрел, и доктор упал замертво.

Ибрагим-хан осведомился, точно ли он попал в цель и приказал показать ему труп, чтобы самому судить о меткости выстрела. Однако предварительно он велел окунуть труп несчастного доктора несколько раз в воду, заметив при этом с диким хохотом, что и после смерти нелишне принять меры предосторожности против этих собак, которые всегда носят-при себе какую-то дьявольскую взрывчатку, легко поддающуюся воспламенению. Удостоверившись в том, что пуля попала прямо в сердце его жертвы, хан приказал захоронить покойного. Таким образом, история с подвешиванием трупа и связанные с этим прочие подробности, приведенные г-ном Ферье, являются, по-видимому, чистейшим вымыслом того, кто рассказывал об этом трагическом случае французскому путешественнику. Я счел полезным привести эту довольно простую версию еще и потому, что она несколько отличается от сведений, содержащихся в интересном описании маршрута несчастного доктора («Журнал Лондонского Географического общества», т. XIV, стр. 179—183).

3 марта вода заметно cпалa, ч у нас все было готово к тому, чтобы отправиться в путь. Вскоре мы оказались в деревне Самур, основанной шахом Песенд-ханом; она утопала в большом фруктовом саду, разбитом по его же распоряжению. [141] В южную часть области Лаш входит почти все северное побережье озера Хамун. От впадения Фарахруда до устья Харута это пространство представляет собой ряд более или менее просторных террас с глубокими рвами, по краям прорезанными в глинистых и солончаковых почвах речками и дождевыми потоками. Приподнятые части этих террас или, точнее, небольших плато в изобилии покрыты растениями, свойственными солончаковым почвам и являющимися превосходным подножным кормом для верблюдов и овец. Здесь встречается также kerte — сочная трава, которую охотно поедают лошади и которая весьма распространена на калекахских равнинах, в Систане и Кандагаре.

Харут при впадении образует дельту. На расстоянии 10 км от озера река разделяется на 15 рукавов. Влага, поступающая в почву благодаря этой естественной ирригации, способствует произрастанию большого количества тамариска, тополей, верб и кустов zygophillium'а и ведет к заболачиванию территории, что чрезвычайно затрудняет путешествие по ней. Действительно, когда 4 числа мы приблизились к озеру и вступили в район дельты, то с большим трудом преодолели это заболоченное пространство. Озеро с этой стороны похоже на большую неглубокую лагуну, заполненную теплой мутной водой; оно часто меняет свои очертания — факт, уже отмеченный Истахри в Х веке и Йякутом между 612 и 617 годами хиджры (см. «Dictionnaire geographique de la Perse» — «Географический словарь Персии» в переводе Барбье де Мейнара, стр. 86 и «Das Buch der Lander» — «Книгу стран» в переводе А. Д. Мордтмана, стр. 110). Думаю, невозможно найти на земле место с большим скоплением водоплавающих птиц— гуси, лебеди, утки собирались на воде в стаи, занимая пространство более километра шириной, а их жалобные, почти скорбные крики звучали необычно. Жители Систана говорили мне, что они заранее могут определить, каким будет половодье: если ожидается большая вода, то птицы вьют свои гнезда в тростниковых зарослях намного выше зимнего уровня воды.

Гипсометр Реньо, установленный для наблюдения, показал цифру точки кипения, равную 361°, что соответствует барометрическому давлению 718,10 мм; на барометре же значилось 564''',60 при температуре ртути 14°,8 по Цельсию (что равно 717,03 мм, или по приведении к нулевой температуре 715,32 мм). Средняя арифметическая этих двух наблюдений, вычисленная применительно к пункту, расположенному выше среднего уровня океана для этой широты, измеряется цифрой 417 м — такова абсолютная высота озера.

Мы заночевали в большом лагере систанцев, обосновавшихся в деревне Куга и только что покинувших свои зимние жилища. На лето они переселяются в нижнее течение Харута [142] и живут в темных сырых подземельях, преследуемые тучами мошкары; это обстоятельство является основной причиной отсутствия в Систане лошадей и мулов. Простодушие жителей этой провинции может сравниться лишь с суеверием и фанатизмом. Деньги им неизвестны, а общепринятой единицей обмена считается кусок полотна, называемый ghez (газ); часто вместо него идут в ход иголки, нитки и другие предметы домашнего обихода.

Поскольку наша охрана состояла из афганцев-суннитов, то нам был оказан весьма прохладный прием; но когда выяснилось, что слугами были персы-шииты, отношение сменилось на дружественное. С одним из них произошло следующее. Он выменял на иглу большую чашу кислого молока, однако продавец, обеспокоенный такой мизерной оплатой, после того как вручил свой товар, заметил, что игла слишком мала по сравнению с плошкой, и успокоился лишь когда перс разъяснил ему с невозмутимой серьезностью, что продавец действительно был бы прав, если бы речь шла об одной игле, но в данном случае он просит его обратить внимание еще на небольшой конец нитки. Бедняга систанец сдался и удалился вполне удовлетворенный, признав, что покупатель в сущности прав.

Систан если и не является «колыбелью» персидской нации, то по меньшей мере его следует рассматривать как арену, где протекал героический период ее истории. Даже в значительно более поздние времена, в частности при Аршакидах ¹⁴⁸, несмотря на уход отсюда двух крупных племен — джемшидов и зури,— национальное начало проявлялось здесь с такой силой, что завершилось зарождением и развитием патриотического движения; в результате на персидском троне оказались представители династии Сасанидов.

В период арабского владычества в том же Систане, колыбели Саффаридов, произошла первая серьезная попытка персов свергнуть иго халифов. При монголах и Тимуридах Систан, жители которого протестовали (и часто с оружием в руках) против верховной власти иноземных правителей, все более и более ослабевал. Только при Сефевидах — одной из наиболее националистических династий—эта часть Персидской империи была постоянно верна шахскому трону.

Границами провинции (такими, как их описал Истахри) служат естественные рубежи, внутри которых заключен весь район хорасанской впадины с самой низкой точкой — озером Хамун. В настоящее время Лаш и Джувайн выделены в независимый округ; Замандавар, Рудбар и Фарах давно уже стали частью Афганистана; западная же образует почти нейтральную территорию, носящую название Серитчилей-Каин, или округ Бендан. Таким образом, собственно Систан, то есть пространство, на которое распространяют это название [143] современные персы и афганцы, сократилось до размеров небольшого округа, расположенного в устье Гильменда при впадении ее в озеро Хамун, или Зире. Поверхность округа — не более 200 квадратных географических миль, а население— от 10 тысяч до 15 тысяч семей, состоящих наполовину из кочевников. Несмотря на свою малочисленность, оно довольно разнородно: здесь и коренные персы, и сарбанди, переселенные из ширазского района по приказу Надир-шаха, и белуджи, обосновавшиеся на берегах Гильменда с начала этого века, и, наконец, несколько афганских семей, рассеянных по деревням Систана. Древнее население делится сейчас, как и в первые времена персидской истории, на дехкан, или сельских жителей, и на кейанидов — представителей знати, потомков древних владык Персии. Из их среды при династии Сефевидов, равно как и в период царствования Каджаров вплоть до Мохаммед-шаха включительно, выходили правители Систана. Так, из переписанных мною шахских фирманов мне удалось установить, что при Аббасе I этот пост занимал Хамзе бек Кейани, при шахе Сефи — Мелик Джалал эд-Дин, принадлежащий к той же семье; при шахе Аббасе II Систаном правил Мелик Ноусрет-хан, при Сулеймане — Мелик Фазл Али бек, и, наконец, когда на персидском троне находился безвольный шах Хусейн, в Систане трижды менялись правители: первым был Фатх Али-хан, которого в 1121 году хиджры сменил его брат Мелик Джафар бек, а этого в свою очередь в 1124 году — Асадолла-хан, свидетель вторжения афганцев.

Надир-шах сохранил за представителями семьи Кейанидов их старинную прерогативу, с которой считались даже Дуррани в период установления вторичного господства афганцев над Восточной Персией. Согласно обычаю, старший в семье после смерти своего предшественника отправлялся к шахскому двору за получением жалованной грамоты, ему вручались также почетная одежда и отделанная золотом сбруя. Иногда к этим дарам присоединяли щит и саблю— предметы, всегда особо упоминаемые в фирмане.

После Сефевидов в числе правителей-кейанидов Систана следует назвать Хусейн-хана, сына упомянутого выше Асадолла-хана, передавшего полномочия своему сыну Сулейман-хану. Со смертью последнего вопреки обычаю бразды правления перешли к его второму сыну Бахрам-хану, а после него — к его старшему брату Насер-хану, сын которого Хан Джан-хан, назначенный Фатх Али-шахом главой Систана, скончался в царствование Мохаммед-шаха в 1837 или 1838 году; это был последний губернатор-кейанид провинции.

Во времена правления Бахрам-хана часть наруи, принадлежавших к племени белуджи, покинули свои родные места и по распоряжению Алем-хана обосновались на берегах [144] Гильменда. Вождь этого клана, числившийся вначале данником, сумел мало-помалу добиться полной независимости от своих соседей и передать перед смертью прочно утвердившуюся власть сыну Дост Мохаммед-хану, смерть которого, последовавшая недавно, в 1857 году, была тяжелой утратой для его соплеменников.

После него остался единственный сын—Дервиш-хан, но вождем племени был назначен брат Дост Мохаммед-хана — Шериф-хан; в период моего пребывания там его считали самым влиятельным человеком в стране.

Примеру наруи вскоре последовали туки — племя белуджей из района Харуна. Их вождь хан Джан, сын Джан бека и внук Рушана, с некоторых пор начал появляться на правобережье Гильменда. В это время Джалал эд-Дин-хан, старший сын Бахрам-хана, влюбившийся в дочь вождя белуджей и добившийся женитьбы на ней, передал в качестве дара своему тестю небольшую крепость Баренги-сиях, на месте которой в настоящее время находится город Джаханабад.

Первейшей заботой хана Джана было утверждение своей независимости. С этой целью он призывал своих соплеменников селиться в окрестностях крепости, объединил часть из них в разбойничьи отряды и, грабя пограничные с Персией и Афганистаном деревни, скопил значительные богатства. Свои владения он расширял либо за счет покупки у обедневших кейанидов земель, либо путем их насильственного изгнания. Дехкане, обосновавшиеся на этих землях, с трудом повиновались новому хозяину и нередко покидали свои жилища, а на их месте селились белуджи из Харуна.

Хан Джан имел шестерых сыновей: Меин-хана, Джан бека, Али-хана, Ибрагим-хана, Шахпесенд-хана и Ширдиль-хана. Его второй сын умер раньше отца. По заведенному обычаю власть вождя клана должна была перейти к Меин-хану. Однако Али-хан пригласил старшего брата к себе в Чахансур, предательски умертвил его и завладел всем имуществом. Пристрастившись к порокам, бытующим на Востоке, он недолго пользовался плодами своего преступления: в 1840 году Али-хан умер от тяжелой болезни.

Его преемником был Ибрагим-хан, известный в Европе как убийца доктора Форбса. Слыл он человеком предприимчивым и энергичным, однако его фанатизм и особенно губительное пристрастие к опиуму, как и жестокость, свойственная ему в периоды опьянения, наводили ужас на членов его семьи, подданных и чужеземцев. Поэтому его брат Шахпесенд-хан, опасаясь за свою жизнь, был вынужден бежать. Он поселился в Мешхеде, где получал незначительное пособие от персидского правительства. Что же касается Ибрагим-хана, то он редко оставался в Чахансуре. Ежегодно он охотился на кабанов в зарослях дельты Гильменда в сопровождении многочисленной [145] свиты вооруженных людей, нередко превращая их в банды разбойников, надеясь на богатую добычу.

Надир-шах в своем стремлении в короткий срок заселить Систан прибег к принудительным мерам: он приказал послать туда несколько сот семей сарбанди — кочевого персидского племени из районов Шираза. Их вождь Мир Камбер утвердился в качестве калантара ¹⁴⁹ в Секухэ, и с тех пор все его потомки — сын Мир Кучек, затем внук Мохаммед Реза-хан и его сын Мирхан — сохраняли за собой право наследования власти.

Воспользовавшись тем, что правительство Фатх Али-шахр уделяло немного внимания этому отдаленному уделу персидской короны, Мирхан добился почти полной независимости и по примеру своих соседей — белуджей постепенно прибирал к рукам принадлежащие Кейанидам земли. После его смерти осталось пятеро детей: Мохаммед Реза-хан, Али-хан, Шах Наваз, Сардар и Мохаммед. Юридическим и фактическим главой семьи был Мохаммед Реза, а потому без каких-либо раздоров он унаследовал права отца. Однако наследником он назначил не своего брата Али-хана, согласно обычаю страны, а старшего из семи сыновей — Лутф Али-хана, которого он выделял среди прочих детей. Справедливо возмущенный подобным оборотом дела, Али-хан отправился в Тегеран в надежде заинтересовать своей судьбой всемогущего первого министра Мохаммед-шаха — муллу Хаджи-мирзу Агаси. Однако, не лишенный странностей, мулла был занят в тот момент лишь реформами, которые следовало ввести в персидской артиллерии. Поэтому он не сделал ничего, чтобы защитить Али-хана, который решил тогда отправиться искать счастья при дворе правителя Кандагара — Кохендиль-хана, брата знаменитого Дост Мохаммед-хана Кабульского. Али-хан поступил на службу к этому афганскому сардару в качестве джалудара, или конюшего, и стал весьма влиятельным человеком при своем хозяине: именно он внушил ему мысль покорить часть Систана. Кохендиль вступил в эту провинцию во главе многочисленного войска, и крепость Секухэ, мужественно отстаиваемая сарбанди, оказалась в руках афганцев. Попавшего в плен Лутф Али-хана выдали дяде, который приказал выколоть ему глаза.

(пер. Е. Ф. Рассадиной)
Текст воспроизведен по изданию: Н. В. Ханыков. Экспедиция в Хорасан. М. Наука. 1973