ХАНЫКОВ Н. В.

ЭКСПЕДИЦИЯ В ХОРАСАН

MEMOIRE SUR LA PARTIE MERIDIONALE DE L'ASIE CENTRALE

Вернувшись в Европу в октябре 1857 года, я имел честь изложить соображения на этот счет ученым Географического общества Санкт-Петербурга, которые любезно выслушали мое сообщение. Августейший президент Общества соблаговолил проявить заинтересованность в проведении и успехе этой научной экспедиции, честь руководства которой была вверена мне. В ее состав вошли: капитан-лейтенант императорского флота Ристори, известный своим путешествием в Китай; профессор ботаники Дерптского университета г-н Бунге, много сделавший по составлению описания растений, собранных покойным Леманом ⁸⁸ во время нашей совместной экспедиции в Бухару и Самарканд; геолог и химик того же университета г-н Гёбель, снискавший известность исследованиями аэролитов и минеральных вод Азербайджана; Ленц — сын известного физика, члена Академии наук Санкт-Петербурга, которому [76] было поручено ведение астрономических и физических наблюдений; видный зоолог граф Кейзерлинг, который отправился в экспедицию на свои средства; ученик Бунге г-н Бинерт, занимавшийся вопросами энтомологии.

Командование Кавказской армии выделило двух топографов — унтер-офицеров Жаринова и Петрова, сопровождавших меня почти во всех путешествиях в Персию; в их обязанность входило проведение съемок нашего длинного маршрута.

Местом сбора всех членов экспедиции был назначен Тифлис, куда мы и съехались в конце января 1858 года и откуда в начале марта двинулись в Баку, где Астраханская пароходная компания любезно предоставила в наше распоряжение превосходное паровое судно «Русь Православная», доставившее нас менее чем за три дня в Астрабадский залив. 4 апреля, в ночь под пасхальное воскресенье, мы бросили якорь у острова Ашурадэ, залитого ослепительным лунным светом;

живописная картина предстала пред нами: гористый, покрытый зеленью берег Мазандерана, где в этот период уже все было в цвету.

В течение двух дней — 8 и 9 апреля — мы осматривали развалины любимого шахом Аббасом ⁸⁹ Ашрефа — поистине райского уголка, заросшего лимонными и апельсиновыми деревьями и чрезвычайно опасного в летний период из-за распространенной здесь малярии.

Несмотря на то плачевное состояние, в котором пребывало это великолепное творение одного из величайших монархов Персии, несмотря на то что прекрасные беседки и фонтаны из белоснежного алебастра почти совсем разрушены и заросли плющом, а прозрачные воды, такой дорогой ценой подведенные с соседних гор, не изливаются, как некогда, в мраморные бассейны, а проложили себе естественные русла среди кипарисовых и лимонных рощ, — несмотря на все это, Ашреф остается одним из прекраснейших в мире садов. В саду, находящемся в ведении государства, а также в садах окрестных деревень до сего времени выращивается столько апельсинов, что на местном рынке за 1 франк 20 сантимов их можно приобрести несметное количество.

Из всех великолепных строений, воздвигнутых некогда в этом месте, сохранились лишь верхний дворец да айван, который при случае может стать убежищем путешественнику. От него остались только стены да крыша, а двери, окна и украшавшие его ранее прекрасные мраморные плиты давно исчезли. Именно на этом памятнике мне удалось разобрать надпись — дату возведения Ашрефа. Из нее явствует, что строительство айвана было завершено в полдень 12 рамазана ⁹⁰ 1143 года хиджры.

К моменту нашего приезда в Персию Астрабадская провинция [76] переживала состояние полнейшей анархии Ее губернатор Джафар Кули-хан Буджнурд только что вернулся из неудачного военного похода на туркмен, во время которого были потеряны две пушки и погибло много людей. Это обстоятельство подбодрило кочевников, и они проникли в окружающие Астрабад густые леса, откуда совершали набеги на деревни, грабили жителей и сжигали их жилища. Даже городские стены не были надежным укрытием от туркмен. 15 апреля, когда мы уже находились в Астрабаде, кочевники напали на караван прямо у городских ворот, убили 15 человек, многих увели в плен и разграбили базар. Это событие вынудило нас принять меры предосторожности: с острова Ашурадэ мы уже двинулись в сопровождении 60 матросов с нашей морской базы.

Лесистую равнину между Астрабадом и побережьем мы прошли за два дня — 11 и 12 апреля — по дороге, проложенной при шахе Аббасе, которая с тех пор, по-видимому, ни разу не ремонтировалась. Своим плачевным состоянием эта дорога в значительной степени обязана местным крестьянам. Во многих местах они вынули большие камни, и образовавшиеся на таких местах глубокие ямы заполнились мутной водой, куда то и дело лошади проваливаются по самое брюхо. По этой причине наш небольшой караван вынужден был делать частые остановки. Однако красота леса и вид его гигантских деревьев вызывали у нас такой восторг, что мы забывали о трудностях, связанных с ужасным состоянием дороги. Огромные стволы parrotia persica, pterocarya caucasica, zeikowa Richardi, querus castaneafolia были увиты лианами. Лозы дикого винограда, похожие на чудовищных размеров змей, обвили стволы этих лесных гигантов, перекинув с одного дерева на другое свои зеленые гирлянды, под которыми стояли стеной непроходимые заросли жасмина, гранатовых и сливовых деревьев и особенно боярышника. Когда сравниваешь пустынные и печально однообразные солончаковые равнины северного побережья Каспийского моря с его южным берегом, покрытым роскошной, почти тропической растительностью, то поражаешься, какие контрасты может являть собой развитие органической природы на двух берегах одного и того же внутреннего бассейна. На севере осел едва переносит суровый климат, а на юге бенгальский тигр — распространенное животное. В районе Астрахани с трудом созревает виноград, а в Астрабадском заливе, на полуострове Потемкин, свободно растет пальмовое дерево и с успехом выращивают сахарный тростник и хлопчатник. Наконец, толстый слой льда, который сковывает водные просторы северной части Каспия, еще не успевает растаять, когда в прибрежных районах Гиляна и Мазандерана уже все в цвету. Разница широт не может рассматриваться в качестве единственной [77] ни даже главной причины этого необычайного явления. Например, между Монпелье и Александрией почти такая же разница в широтах, как между Астраханью и Ашурадэ, тем не менее контрасты флоры и фауны провансальского и африканского побережий не столь разительны, как между указанными выше параллелями. По моему мнению, причину следует искать в другом. В конце данной работы я непременно вернусь к этому вопросу (стр. 179-180. — Пер.).

В Астрабаде мне стало известно о желании его величества шаха побеседовать со мной до моего отъезда в Хорасан. Естественно, я поспешил выехать в Тегеран, а мои спутники по экспедиции остались в Мазандеране с намерением исследовать эту столь мало изученную провинцию.

Я выехал из Астрабада 20 апреля в сопровождении одного из топографов. Три горные цепи отделяют просторы Хорасана от морского побережья, и какой путь вы ни изберете, чтобы попасть из Астрабада в Шахруд или Дамган, вам придется пересечь эти хребты. Я избрал путь, по которому шел Конолли, с той лишь разницей, что первую ночь мы провели под открытым небом среди руин деревни Кузлук, оставив Зиярат где-то справа. Эта деревня примечательна тем, что в пещерах среди глубоких рвов, заросших деревьями, которые окаймляют деревенские поля с севера, водится изрядное количество леопардов. Рычание этих животных явственно доносилось до нас по вечерам, от захода солнца до полуночи.

21 апреля я без каких-либо затруднений преодолел один из трех упомянутых перевалов — Али-Абад, абсолютная высота его над уровнем моря равна всего 2007 м. Далее, на протяжении двух часов дорога шла через густой лес, пока не вывела нас к другому перевалу высотой 2281 м — Джилин-Билин. Как считают мазандеранцы, это название передает свист сильного ветра, дующего здесь почти беспрерывно круглый год. Из-за этих ветров переход через перевал зимой чрезвычайно опасен. Караваны, которые попадают в полосу снежных вихрей, нередко погибают.

Южный склон горы значительно беднее древесной растительностью, чем северный. Пока мы добирались до третьего перевала — Видж-Мину, на что ушел час времени, нам еще встретилось несколько деревьев, но на высоте 2845 м мы сразу попали в полосу, где не было ни одного дерева и откуда в бесплодные пространства Хорасана спускаешься по очень крутому склону, изрезанному глубокими расселинами. Во время перехода от деревни Таш, в двух с половиной часах ходу от Видж-Мину, невозможно составить точное представление о природных особенностях этпх огромных просторов, так как путь пролегает через довольно узкое дефиле, зажатое между высокими горами. Вскоре за деревней, где мы заночевали и откуда двинулись далее по более широкому проходу, [78] открылась обширная равнина, раскинувшаяся в южном направлении. Эти места, поросшие астрагалом и различными видами зонтичных и крестоцветных, живо напомнили знакомые нам бескрайние и унылые пространства северных степей Центральной Азии, для которых характерна именно такая растительность.

Горизонт с юга окаймлен ослепительно белой полосой, слегка подернутой голубоватой дымкой, — это огромная соляная пустыня, являющаяся первой депрессией Хорасанского плато. Отсюда до самого Тегерана местность сохраняет унылый вид. Справа тянется беспрерывная горная гряда, а слевa — бесконечная бесплодная равнина. Города и деревни, столь редкие в этих местах, кажутся на выжженном солнцем фоне (которое уже в апреле печет нестерпимо) чудесными оазисами, утопающими в зелени больших фруктовых садов и окруженных прекрасно возделанными полями.

Так как дорога между Шахрудом и Тегераном хорошо известна из неоднократных описаний, то я коснусь лишь некоторых деталей, выпавших из поля зрения моих предшественников или изложенных не очень точно. В Дамгане я побывал дважды — 25 апреля по пути в Тегеран и 9 июня по возвращении из столицы. У меня было достаточно времени для осмотра памятников, а поскольку их описание, оставленное Фрезером, весьма несовершенно, то я позволю себе сказать несколько слов об этом городе.

До вторжения афганцев, в 1136 году хиджры, Дамган был одним из самых процветающих городов Хорасана. О его расцвете в те времена свидетельствует большое количество руин, довольно хорошо сохранившихся. Трудно предположить, что помешало возрождению города. Он расположен в плодородном районе, орошаемом крупной рекой. Река эта изливается на равнину через ущелье Чешме-Али и полностью используется для орошения окрестных полей, теряясь затем в соляных болотах большой пустыни. Кроме того, поскольку Дамган размещен на пути, ведущем из Хорасана, то в его многочисленных разрушенных караван-сараях ежедневно находят себе убежище большое число паломников, направляющихся в Мешхед или возвращающихся из святого города, а потому незначительное количество съестных припасов, привозимых сюда из соседних деревень, быстро раскупается по весьма выгодным ценам. Как бы там ни было, население города не только не увеличивается, но заметно уменьшается, и в настоящее время округ может с трудом выделить батальон в 500 человек. Жалобы жителей на то, что обстановка в провинции небезопасна из-за частых грабежей, чинимых туркменами, не может считаться исчерпывающим объяснением данного положения вещей, так как этот район не более подвержен набегам кочевников, чем, например, территория, [80] окружающая Шахруд, а между тем Шахруд являет собой картину куда более процветающего города.

В Дамгане имеется только три заслуживающих упоминания памятника: соборная мечеть с минаретом, еще один минарет среди руин и могила святого по имени имам-заде Пири Аламдар. Судя по архитектурному стилю этих сооружении, все они должны принадлежать к одной эпохе, а именно к V веку хиджры. На них в той или иной степени сохранились следы куфической надписи. Дату сооружения мечети установить не удалось. Зато в верхней части минарета я обнаружил надпись-молитву, которая, судя по отдельным словам, по-видимому, является текстом из Корана.

На минарете, который мы упоминали как отдельный памятник, имеются три строки, но они расположены так высоко и так плохо сохранились, что я ничего не смог разобрать.

Мазар, называемый Пири Аламдар, орнаментирован двумя куфическими надписями: одна из них — над входной дверью, другая — окаймляет фронтон. На обеих почти одинаковый текст, свидетельствующий, что это строение было сооружено над могилой святого по имени Мохаммед, сына Ибрагима, и что строительство его было завершено в 417 году хиджры архитектором Али, сыном Мохаммеда, сына Хусейна, сына Шаха... Молитва «Да освятит Господь душу его», помещенная рядом с именем покойного, указывает на то, что это был мулла — вот все, что в настоящее время я могу сказать об этом лице.

У городских ворот, с северо-западной стороны, находится усыпальница имам-заде Джафара. Останки святого покоятся в мечети в деревянном саркофаге, который украшен богатой резьбой в виде арабесок, но следов какой-либо даты не носит. Рядом помещена надгробная плита над местом погребения эмира Сеид Тахира, сына Сеид-шаха Мурада, установленная в 907 году хиджры. Справа от входной двери в мечеть находится вделанная в стену плита с выгравированным на ней фирманом сына Тамерлана Шахруха 851 года хиджры. В документе говорится о снижении до 5% (вместо прежних 7%) налога на изготовляемое в Дамгане и его окрестностях мыло. На стене одного из флигелей мечети читаем: «Это строение было сооружено по велению Шахруха Бахадура, да охранит Бог его царствование».

На примыкающем к мечети садовом участке сохранилась небольшая башня — простая, но изящная постройка с надписью над стрельчатой дверью, указывающей, что этот «памятник был завершен в 446 году хиджры по приказу эмира Абу Шуджи Аскар бека, сына Исфагани, царя...». Остальной текст оказался под слоем штукатурки, применявшейся в дальнейшем при перестройках здания. [81]

28 апреля я прибыл в Семнан — главный город одного из округов Хорасана, лимитрофа Ирака. Округ славится своими гранатами, уступающими по качеству лишь гранатам района Саве. Семнан ведет довольно оживленную торговлю и производит впечатление города, у которого есть большое будущее.

К числу интересных зданий следует отнести старинную соборную мечеть, никем не охраняемую и разрушающуюся, поскольку еще Фатх Али-шах ⁹¹ повелел построить вместо нее мечеть более внушительных размеров и богаче прежней. Она украшена эмалевыми плитками, неяркие цвета которых очень приятны для глаза, но свидетельствуют об упадке искусства изготовления этих керамических изделий, столь великолепных в эпоху Сефевидов.

Семнанский диалект существенно отличается от современного персидского языка. Поскольку в первозданном виде он лучше всего сохранился в Ласджерде, там я и попытался составить о нем какое-то представление.

Точное описание Ласджерда, или Ласкерта, как его именуют Трюилье и Оммер де Хелл, было составлено г-ном Трюилье: «Селение выглядит весьма необычно. Дома, все двухэтажные, образуют сплошной пояс укреплений, возвышающийся над земляным валом около 20 футов высотой. Этот вал, некогда укрепленный каменной кладкой, в настоящее время разрушается и держится исключительно за счет твердости почвы». Я добавил бы к этому, что жители Ласджерда живут в невероятно грязных конурах, соединенных между собой ничем не огороженными галереями, с которых маленькие дети нередко срываются и разбиваются насмерть.

Местные жители не разрешают чужеземцам обосновываться в их селениях; они даже редко берут в жены женщин из других деревень — обстоятельство, способствующее в основном сохранению древнего языка, который, вероятно, именно по этой причине дошел до нас в своей первозданной чистоте. Мне было очень трудно собрать какие-либо сведения об их языке. В течение часа или двух я задавал вопросы по грамматике старикам, или «седобородым», которых созвали специально для этой цели. К концу разговора они доходили до состояния полного изнеможения, и мне так и не удалось заставить кого-нибудь из них проспрягать глагол либо пересказать песню или сказку. Именно этого особенно трудно было от них добиться. Когда я настойчиво просил их продекламировать несколько куплетов, они краснели, смущенно опускали глаза и отвечали, что это занятие более подходит джахилам — молодым повесам; произносить же вслух легкомысленные слова — ниже их достоинства. Чтобы побороть стеснительность «седобородых», требовалось время, а у меня его не было; но я уверен, что, действуя неторопливо, можно [82] добиться успеха, тем более что проблема стоит того, чтобы ею заняться.

Ласджерд расположен недалеко от Тегерана, и, быть может, кто-нибудь из обосновавшихся в столице европейцев возьмет на себя этот труд и посвятит несколько дней изучению данного вопроса. Мои собственные наблюдения приводят меня к мысли, что ласджердский диалект — разновидность мазандеранского, только с большим количеством гласных. Вот, к примеру, слова, из середины либо с конца которых, как мне кажется, выпала буква «h», произносимая с придыханием. Так, слово douhter (дочь) становится dout; haher (сестра) — houak; giah (трава) — gia; derakht (дерево) — dar; mahi (рыба) — mai и т. д. Звук «b» в конце слова почти всегда заменяется кратким «и», наподобие немецкого «auf»; ab (вода) становится aou; aftab (солнце)— aftaou и т. д. Звук «j» встречается чаще, чем в персидском. Личные местоимения «я», «ты», «он», «мы», «вы», «они» читаются так: a, tou, jou, em, jouam, joun. Количественные числительные очень сходны с числительными из современного персидского языка, но с сокращениями, вытекающими из природы диалекта; число «I» по-персидски читается iak, а на ласджердском диалекте i; 9 по-персидски nouh, а здесь па; 90 по-персидски naved, а в Ласджерде nave и далее в том же духе. А вот цифра «З» читается не sse, a heire; 10 — не deh, a das. Звук «d» в конце слова, по-видимому, редко встречается. Я его не слышал ни в одном произнесенном в моем присутствии слове. Так, sad (сто) становится ssei; ou miaid (он придет) — jou andi; boud (бочка) — bo; mikounend (они делают)— makaron. Очень часто эта согласная опускается в середине слова, например: pader (отец) становится pa, mader (мать) — mа; а сын определяется староперсидским словом pour. Многие слова мне показались совершенно отличными от современных персидских; вот примеры: брат — moubera, петух — tela, вол — verteh, рот — zoundji, женщина — jiki и т. д.

Я прибыл в Тегеран 2 мая — в день, соответствующий 12 или 13 числу рамазана. Поскольку шах на протяжении этого святого месяца никого не принимал, то мне ничего не оставалось, как запастись терпением до окончания поста, то есть до 19 или 20 мая. Тем временем я неоднократно виделся с первым министром шаха Мирзой Ага-ханом и министром иностранных дел Мирзой Сеид-ханом. Благодаря влиятельной поддержке нашего поверенного в делах г-на Лаговского мне удалось максимально облегчить задачи нашей миссии — исследования Хорасана in extenso ⁹². Приятно отметить, что безопасностью путешествия в сопровождении шести европейцев, никогда ранее не бывавших среди мусульман, в стране, где всех моих предшественников либо грабили, либо захватывали [83] в плен и подвергали иным преследованиям, я в основном обязан тому высокому покровительству, которое его величество шах соблаговолил оказать нашему предприятию. Прощаясь со мной после продолжительной и любезной аудиенции, монарх изволил произнести: «Вы отправляетесь в Хорасан в лучшее время года, и я обещаю, что ваше путешествие будет проходить в таких же спокойных условиях, как если бы вы путешествовали у себя на родине». Счастлив возможностью подтвердить, что эти монаршие слова оказались не только прощальной любезностью, но и благосклонной истиной.

12 июня, когда к моменту моего возвращения в Шахруд вся экспедиция была в сборе и готова продолжать путешествие, губернатор Бестама, маленького городка в 7 км к востоку ⁹³ от Шахруда, прибыл приветствовать нас. В связи с этим мне пришлось отложить свой отъезд на пару дней, чтобы нанести ему ответный визит. Я воспользовался представившимся случаем для осмотра Бестама — древнего города, бывшего постоянным местопребыванием и ареной необыкновенных деяний знаменитого шейха Баязида Бестами; здесь же находится и место погребения этого шейха, скончавшегося в 261 году хиджры. Его могила расположена во дворе некогда красивой, но в настоящее время разрушенной мечети; во многих местах сохранились остатки богатого гипсового орнамента, встречающегося на всех арабских постройках последних лет халифата. Купол когда-то опоясывала куфическая надпись из пяти строк; теперь можно разобрать лишь несколько слов. Сразу же под куполом виднеется довольно хорошо сохранившаяся другая куфическая надпись, выполненная вязью; она воспроизводит стих из Корана, известный под названием «Verset du Trone» («Стих Трона»). Михраб, или кафедра, также украшен богатыми гипсовыми арабесками, окаймляющими навес, на котором можно прочитать: «Творение Мохаммеда, сына Ахмеда... 660...», остальные слова стерты. Резные деревянные двери орнаментированы квадратными пластинками из дерева, искусно украшенными арабесками. Во всех квадратах единая молитва: «Вечная слава Всевышнему», начертанная тем же куфическим письмом, что и надпись на мечети.

Гробница над могилой шейха имеет вид неправильной формы параллелепипеда, сооруженного частично из строительного камня, частично из кусков песчаника, грубо скрепленных обычной глиной. Памятник изрядно вырос в длину за счет того, что каждый усердный паломник добавлял к нему по крайней мере по одному камню. Служители мечети, однако, всерьез заверяли меня в том, что длина мавзолея свидетельствует о необычайно высоком росте шейха.

К юго-востоку от мечети имеется причудливой формы [84] башня; ее каннелюры облицованы искусственным мрамором, на фоне которого под фронтоном вокруг всего здания виднеются квадратные пластинки с краткими изречениями, высеченными куфическим письмом. Надписи эти, находящиеся на высоте десятка метров от земли, не очень разборчивы. Некоторые из них я попытался скопировать методом Милин и убедился, что в целом они представляют собой молитву, состоящую из стольких же слов, сколько имеется плиток. Никаких хронологических данных она не содержит.

С северо-западной стороны от большой мечети расположен minari djoumban («качающийся минарет»). Его приводят в движение, как и оба минарета в Исфагане, путем раскачивания верхней части. Я попросил проделать этот опыт у меня на глазах; как только минарет наклонился, камень, положенный на край карниза, скатился вниз, а тень от минарета, отраженная на земле, отклонилась от своего первоначального положения на 1,5—2 градуса.

Жители Бестама с полной серьезностью заверяют, что минарет раскачивается только во время чтения Зиярат-наме — молитвы поклонения святому шейху.

В настоящее время Бестам — маленький город, насчитывающий 8—10 тысяч жителей; это преимущественно мелкие землевладельцы, живущие за счет доходов со своих садов. Рабочий люд и торговцы осели в Шахруде, расположенном на большой мешхедской дороге, от которой Бестам стоит несколько в стороне.

Со времени неудачного похода астрабадского губернатора на туркмен в окрестностях Бестама стало очень неспокойно. Ежедневно несколько деревень округа подвергались ограблению, а караваны только тогда решались следовать по мешхедской дороге через первые четыре станции, опасные и теперь, когда считалось, что они достаточно сильны, чтобы противостоять нападениям разбойников.

Поскольку еще задолго до моего прибытия в Шахруд среди паломников распространилась весть о том, что шах приказал выделить для охраны экспедиции эскорт в 40 всадников с пушкой, они ждали экспедицию, чтобы присоединиться к нам и продолжить путешествие. Вечером 14 июня мы прибыли в селение Бедешт, что в 2 фарсангах к востоку от Шахруда. Обычно здесь собираются направляющиеся в Мешхед караваны, и перед нашим взором предстала следующая картина: необъятных размеров лагерь, разбитый паломниками, и более 4000 вьючных животных — лошадей, верблюдов, мулов, ослов.

Тут были и арабы из пустынь, окружающих Басру и Багдад, и представители всех провинций Персидской империи, и тюрки из Дербента, Ширвана и Азербайджана, и афганцы, и индийские мусульмане, и даже бербери (народность монгольского [85] происхождения, издавна обосновавшаяся у Банди-Али северо-восточнее Кабула, и говорящая по-персидски), и жители Коканда, Кашгара, Ташкента, Бухары и Герата — короче говоря, выходцы почти из всех областей Центральной Азии. Поистине живой этнографический музей! Многие путешествовали пешком, некоторые семьи имели осла, на котором по очереди ехали женщины с грудными детьми. Один слепой старец, имея животное, не мог управлять им; он вынужден был просить разрешения привязать конец веревки, обмотанной вокруг шеи осла, к хвосту верблюда, идущего впереди с грузом, за что заплатил 1 франк 20 сантимов.

Мы не успели подготовиться к выступлению в поход 15 числа и этот день провели в Бедеште. 16-го с восходом солнца были уже в пути. Открывали шествие 40 вооруженных всадников, за ними следовала часть паломников, затем пушка и 15 конных артиллеристов и, наконец, арьергард каравана. Все это представляло собой движущуюся массу людей и животных, растянувшуюся в длину не менее чем на 3 км. Несмотря на то что переход первых 9 фарсангов протекал в невероятно тяжких условиях (8 из них — по безводной местности под палящими лучами солнца), вся эта разнородная вереница людей соблюдала безупречный порядок — так велик был страх перед нападением туркмен. Паломники, обычно довольно недисциплинированные, в данном случае безоговорочно подчинялись приказам начальника конвоя: останавливались по его сигналу и ждали отстающих; трогались с места, не теряя времени, как обычно, на чтение молитв, восхваляющих Али и пророка; не курили и даже не пасли животных в местах, где встречались какие-то клочки травы.

Мы двигались по холмистой равнине, рельеф которой чрезвычайно удобен для совершения внезапных нападений. Рельеф поверхности и особенно растительность этих пустынных пространств очень сходны с Кызылкумом — безводной пустыней севернее Бухары. Вода появляется лишь на расстоянии фарсанга от Меямей, а с нею и первые деревни — Джудана, Сирайш и Келата, почти слившиеся друг с другом.

Это расстояние мы преодолели за десять часов, не считая остановки, длившейся немногим более часа, которую были вынуждены сделать, чтобы покормить лошадей. Характерная особенность людей Востока вообще, а жителей персидских деревень в частности — способность без устали преодолевать большие расстояния. Поэтому не только никто из пеших не отстал, но когда вечером я обходил лагерь, то не встретил ни одного человека, который казался бы изнуренным 70-километровым переходом: все выглядели бодрыми, и каждый занимался своим делом, как будто вообще не трогался с места. [86]

Причина бесплодности территории, которую мы пересекали, кроется не столько в характере почвы, сколько в том, что эти места слывут довольно беспокойными. Некогда здесь было много цветущих деревень, располагавших достаточным количеством воды для орошения полей. Но набеги туркмен, непрерывно совершаемые на протяжении 50—60 лет, привели к тому, что эти холмистые равнины, весьма пригодные для земледелия, превратились в печальную пустыню.

17 числа мы прошли через Миандешт — маленькую деревушку в 6 фарсангах от Меямей. Ее жители на ночь укрываются в крепости, как, впрочем, поступают повсюду в Хорасане. С заходом солнца закрываются ворота всех укреплений, и никакому путнику ни под каким предлогом их не откроют. Когда-то Миандешт был известен своими медеплавильнями, свидетельством чему служат остатки шлака, который находят на значительных расстояниях от нынешних поселений. Это обстоятельство, а также специфический стекловидный характер изделий местного ремесла сослужили Фрезеру плохую службу: он принял породу, идущую на изготовление этих предметов, за обсидиан — минерал вулканического происхождения, здесь неизвестный.

Территория, по которой мы шли 18 числа, имела много общего с местами нашего следования в предыдущие дни с той лишь разницей, что на холмах, окаймляющих дорогу, чаще встречались глыбы вулканического характера; в них, подобно островкам, была вкраплена порода с превосходно сохранившимися отпечатками нуммулитов. По свидетельству местных жителей, близлежащие горы богаты залежами медной руды.

На полпути между Миандештом и Аббасабадом находится разрушенный караван-сарай Альхак с водоемом, наполненным питьевой водой. Ночь с 18-го на 19-е мы провели в Аббасабаде — маленькой деревне в 6 фарсангах от Миандешта; здесь проживает 40 грузинских семей, осевших в этих местах по приказу шаха Аббаса. В их обязанность входила охрана границы, за что они освобождались от каких-либо налогов. Хотя с тех пор монархи Персии неоднократно переселяли сюда новых поселенцев той же национальности (мы встретили старую женщину, которая рассказала, как ее ребенком вывезли из Тифлиса), никто из жителей деревни не говорит по-грузински. Еще более удивительным является то обстоятельство, что ничего грузинского не сохранилось ни в их образе жизни, ни в облике. Они очень похожи на персов, только женщины так и не стали носить чадру.

В Астрабаде я нанял старика мазандеранца по имени Хаджи Бабр Кош («Человек, убивающий тигров») в качестве проводника до Мешхеда. Он слыл большим знатоком природных богатств страны, которую нам предстояло пересечь, а также опытным и неустрашимым охотником. Однако ни одно из этих [87] качеств не выдержало испытания. Его осведомленность ограничивалась несколькими небылицами о так называемых золотых копях и россыпях драгоценных камней; охота была каждый раз неудачной из-за каких-то непредвиденных обстоятельств; что же касается его храбрости, то и ей 19 числа суждено было пережить жестокий удар.

Нужно сказать, что после выступления из Шахруда наши слуги-персы начали вести себя необычно: каждый вечер, с заходом солнца, они куда-то исчезали. Однажды мы отправились их искать. Вскоре мы увидели людей, сидящих на корточках вокруг старого Хаджи, который бормотал что-то невнятное. Время от времени он ударял в ладоши, призывая слушателей делать то же самое. На время тайных сборищ он снимал свое обычное одеяние, состоявшее из железной каски с резьбой и кольчуги, стянутой поясом, украшенным медными пластинками. К поясу был прикреплен целый арсенал огнестрельного оружия. Это воинственное снаряжение заменялось коллекцией медных пластинок, испещренных мелкими дырками и покрытых различными кабалистическими знаками, в. постоянном обращении к которым он, казалось, черпал содержание своих бесед. Когда мы приблизились к группе, они отложили пластинки в сторону и сделали вид, будто беседуют о чем-то постороннем.

В конце концов удалось выяснить, что наряду с прочими ценными качествами «убийца тигров» еще и «rammal», то есть наделен дарам человека, искушенного в геомантии. Вот почему каждый вечер стекались к нему люди, чтобы узнать, пройдет ли следующий день благополучно или путешественники подвергнутся нападению туркмен. Вечером 18 числа Хаджи по обыкновению провел свой магический сеанс, и наши персидские слуги покинули его, чрезвычайно удовлетворенные тем счастливым и спокойным будущим, которое он им предсказал.

Итак, 19 числа в 5 часов 20 минут утра мы выступили в поход. На этом участке дорога удаляется от гор, приближаясь к Большой Соляной пустыне. Поверхность выглядела однообразной, с безбрежным горизонтом, если бы не миражи, неизменно появлявшиеся с наступлением дневной жары. Почва повсюду изрыта разной глубины рвами, прорезанными бурными потоками, низвергающимися на равнину с гор в период грозовых ливней. В одном из таких рвов почти всегда стоит соленая вода, что очень затрудняет переход через него. В том месте, где дорога пересекает это соляное болото, по приказу шаха Аббаса был построен каменный мост, известный под названием Пули Абришим — местность, часто упоминаемая в истории Хорасана со времени царствования этого великого монарха Персии. У моста имеется разрушенный караван-сарай и несколько холмов, за которыми туркменские разбойники [88] часто устраивают засаду, подстерегая проходящие караваны. Они нападают на них именно в этом месте, весьма удобном для действии всадников и чрезвычайно неблагоприятном для каравана, вынужденного проходить через мост замедленным шагом.

Едва мы миновали мост (это было в 7 часов 20 минут), как наши конвоиры заметили на одном из близлежащих возвышений трех всадников, которые сразу же скрылись, как только поняли, что обнаружены. Ясно, что это были туркмены, следившие за нашим передвижением и, вполне вероятно, являвшиеся частью более сильного отряда, скрывавшегося неподалеку. Этого было достаточно, чтобы повергнуть путников в полное смятение. Верблюдов остановили; единственную пушку, а также всадников поставили вперед. Несчастный «убийца титров», который и без того не испытывал восторга от представившейся возможности доказать свою храбрость, вынужден был выслушать град проклятий обманутых им накануне людей. Однако первое замешательство, вызванное невидимым противником, сменилось мало-помалу смелыми поступками наиболее отважных паломников. Несколько жителей из Ширвана поскакали к горам и вскоре вернулись, не встретив ни души.

Караван тронулся в путь, а Хаджи утратил свою репутацию храбреца и провидца. Ночные бдения прекратились, и ему потребовалось десять дней на то, чтобы вернуть хотя бы часть былого доверия.

Садразам, бывший первый министр шаха, приказал построить на расстоянии ружейного выстрела от моста небольшое укрепление, разместив там два десятка пехотинцев якобы для защиты караванов от нападений разбойников. Поскольку эта горстка людей в основном заботилась только о том, чтобы не угодить в плен к туркменам, то проходившие караваны безбожно грабили, а гарнизон оказывался в роли свидетеля совершаемых грабежей.

Мы прошли деревню Кахэ, а затем миновали развалины, занимавшие обширную территорию и бывшие некогда Бехменабадом, где еще во времена путешествия Трюилье насчитывалось 30 домов. В 1 час 20 минут мы вступили в Мезинан. Полагают, что когда-то здесь было 900 домов, от которых сохранилось лишь 140 (на 40 домов более, чем насчитал Трюилье). Мезинан в прошлом славился довольно оживленным рынком, а сейчас все выглядит иначе. Его огромный караван-сарай разрушается и уже не представляет собой, как прежде, надежного убежища для путников.

Жители в основном занимаются шелководством, собирая ежегодно до 50 батманов (около 147 кг) шелка. Кроме того, они занимаются обработкой ничтожного количества медной руды, а получаемые бруски из красной меди продают в Себзеваре [89] по 8 сахибкранов (9 франков 60 сантимов) за батман.

Первый удар процветанию местечка нанес Надир-шах, опустошивший округ в наказание за бунт. Волнениями, последовавшими после его смерти, воспользовался Аллаяр, хан Джувайна, укрепившийся здесь и не желавший признавать власть Фатх Али-шаха. Тогда шах лично выступил против него, но после тщетной восьмимесячной осады его резиденции заключил с ним перемирие. Он обещал Аллаяр-хану свое покровительство, заманил его в Тегеран, где велел схватить и умертвить. Крепость была разрушена до основания, а жители, задавленные налогами, покинули свою деревню, которая так и не возродилась.

Шелководство, изучением которого я занимался на Востоке (от Самарканда до закавказских провинций), издавна культивируется в Трансоксании, Хорасане, Мазандеране, Гиляне, Талыше и в провинции Шеки, или Нухе. Не буду здесь вдаваться в обсуждение вопроса, столь компетентно изложенного г-ном Латрёй ⁹⁴ в его «Очерках по энтомологии» (т. I, стр. 114 и 115), а после него К. Риттером в «Землеведении Азии», а именно: относится ли зарождение этой отрасли хозяйства в Персии к первым годам правления династии Сасанидов ⁹⁵ или к более раннему времени; замечу лишь, что она очень древняя и, как мне кажется, невозможно допустить мысль, чтобы во времена императора Юстиниана в Константинополе не знали об успешном разведении шелковичного червя на южном побережье Каспийского моря. Следовательно, если монахи, завезшие первый шелковичный кокон в Европу, предпочли отправиться за ним в Сирхинд (быть может, в Турфан, как считает г-н Латрёй), вместо того чтобы завезти его из персидских провинций, значительно ближе расположенных к Византии, то этот кружной путь они проделывали, по моему мнению, не случайно: в торговых кругах тех времен, да и в наши дни, персидский шелк не пользовался славой высококачественного; вот почему в надежде вывести лучшие сорта за коконами и отправлялись в районы, ближе расположенные к Китаю.

Поскольку после Мезинана дорога стала менее опасной, то 20 июня, во время одной из стоянок, я расстался с сопровождавшим меня от Бедешта конвоем. Однако артиллеристы решили дойти с нами до Суткара — деревни, расположенной в 4 фарсангах восточнее Мезинана, куда мы прибыли по великолепной дороге 21 числа. В Суткаре мы остановились, чтобы позавтракать. Лучшим доказательством того, что опасность нападения туркмен полностью миновала, было решение паломников двигаться до Себзевара самостоятельно. Ночь мы провели в деревне Мехр (караван-сарай носит то же название), где собирают до 30 батманов шелка в год. Следующий [90] день прошел в Ривенде, расположенном в 3 фарсангах от Мехра и в 4 — от Себзевара; остановились в караван-сарае, похожем на предыдущий. По мере приближения к Себзевару деревень становится больше. Но, несмотря на то что этот округ один из самых древних центров заселения Хорасана, здесь мало старинных памятников. Единственным исключением является минарет в деревне Хосроугирд. Строение имеет вид усеченного конуса, мало чем отличающегося от цилиндра; его высота 29,91 м (98,13 англ. футов), а длина окружности наверху 8,12 м (26,63 англ. футов). Вокруг фронтона куфическая надпись-молитва; имени строителя не указано, в конце же можно прочесть следующее: «Сооружено в 505 году хиджры». Таким образом, памятник относится ко времени царствования султана Мохаммеда, сына Мелик-шаха Сельджукида ⁹⁶, и к эпохе управления Хорасаном султаном Синджаром. Поскольку в надписи отсутствуют слова, указывающие на то, что это строение было сооружено по высочайшему повелению (что никогда не преминут отметить) и так как вокруг минарета отсутствуют следы каких-либо разрушений, то у нас нет оснований предполагать, что эта деревня играла когда-то более важную роль, чем сейчас.

Себзевар находится от этой деревни в 2 фарсангах. У города приятный вид, а его немногочисленное население (12— 15 тысяч) производит впечатление зажиточного и трудолюбивого. Превратности судьбы, пережитые городом на протяжении веков, объясняют, почему здесь так мало памятников старины. Среди них заслуживают упоминания только два: минарет — в северной части города и имам-заде — в центре базара. Надпись, украшавшая некогда верхнюю часть первого из этих памятников, по-видимому, была выполнена куфическим письмом, но так стерлась, что невозможно что-либо разобрать.

Имам-заде, вероятно, относится к эпохе первых Сефевидов или к последним годам господства династии Тамерлана. На здании неразборчивая надпись, выполненная письмом рух, в котором куфическое письмо используется в качестве орнамента, неоднократно повторяющего изречение «Боже милосердный».

Округ Себзевар богат полезными ископаемыми; здесь имеются залежи меди, а в горах Кухемиш — месторождения буры. В самом городе гонят нашатырный спирт, извлекая его из грязевых источников. В предместьях в больших масштабах культивируется тутовое дерево — источник добычи значительного количества шелка.

Экспедиция покинула Себзевар 26 числа и по удобной и широкой дороге, которая пролегала через ряд деревень, дошла до караван-сарая Зафранлу, или Зафрани, отстоящего от города в 6 фарсангах. Упомянутый караван-сарай почти [91] полностью разрушен, но он вполне соответствует восторженным отзывам Фрезера, ибо сохранившиеся остатки этого сооружения свидетельствуют, сколь прекрасным оно когда-то было.

С южной стороны здания, справа от входной двери, расположена мечеть; под ее куполом видна довольно хорошо сохранившаяся красивая куфическая надпись. Она воспроизводит 285-й стих полностью, а 286-й из суры II Корана до слов: ***. Шрифт этой надписи, по моему мнению, идентичен тому, который встречается на памятниках IV века хиджры. В стене первого двора имеется просторная ниша. Кирпичная кладка на одной из ее стен воспроизводит имена первых четырех халифов:

Это со всей очевидностью доказывает не только то, что строитель здания был суннитом, но и то, что здание возведено во времена, когда к этой религии терпимо относились в Хорасане, то есть задолго до эпохи Сефевидов, а никак не при шахе Аббасе, как говорил г-н Трюилье.

На стенах примыкающего к караван-сараю бассейна, от которого остались, можно считать, одни руины, мне удалось разобрать несколько слов надписи: «архитектор Мохаммед... сын Касыма». На внешней стороне восточной стены караван-сарая сохранились отдельные слова надписи, выполненной изящным куфическим письмом: «Именем Господа, милостивого и милосердного... сооружено в царствование великого султана...». Архитектурный стиль этого великолепного памятника и характер надписей позволяют, как мне кажется, с большой долей вероятности предположить, что временем его сооружения было царствование Мелик-шаха Сельджукида.

Так как поездку в район бирюзовых копей было решено совершить непосредственно из Зафрани, то одного из топографов с самым тяжелым багажом я отправил в Нишапур, а сам с другими моими спутниками 27 числа двинулся к горам. На протяжении полутора часов мы шли равниной, затем — ущельем и по довольно спокойному подъему поднялись на вершину перевала. (Мне не удалось выяснить его название.) Здесь перед нами раскинулся прекрасный сад, зелень которого сохранила всю свою весеннюю свежесть, тогда как на равнине все было выжжено солнцем еще несколько недель тому назад. Перевал довольно высок: барометр показывал 510 мм при температуре 20° по Цельсию. Спуск не представлял никаких трудностей и привел нас к довольно широкому [92] проходу в окруженную горами долину, где разместились деревни Нурабад, Заргах и Рукгах. Неподалеку от последней есть источник, воды которого, изливаясь, отлагают на берегах быстро затвердевающие известковые осадки.

Мы пересекли долину и по каменистой и неудобной дороге совершили восхождение к другому перевалу — Хазар-Чил. С его высоты открывается вид на просторы равнины, окаймленной с севера горами Джувайн, в которых и расположены бирюзовые рудники. Долина обрабатывается только в районе предгорий, где больше подземных источников.

Мы сделали остановку в деревне Шураб, дарованной Мохаммед-шахом гератским ханам-шиитам, перешедшим на сторону персов во время осады этого города в 1838 году. Они были вынуждены оставить родину после отступления шахских войск. Здесь мы впервые обнаружили стоянку белуджей. Лет 20—25 назад 4 тысячи семей были насильственно переселены а этот округ Хорасана из окрестностей Бама и Нурманшира в наказание за разбой, которым они промышляли в районе Кермана. Представители этого народа смуглые, с плоскими лицами и приплюснутыми носами, но с довольно красивым разрезом глаз. Их женщины не носят чадры. Живут они в палатках, сделанных из грубой шерстяной материи черного цвета. Как меня заверили, они уже начинают забывать свой родной язык, и все, как мужчины, так и женщины, говорят по-персидски.

Когда мы подошли к горам, около которых находятся деревня Маадан и прилегающие к ней рудники, то заметили несколько неглубоких рытвин, носящих название Маадани Хакки, или «Копи господа Бога». Основные разработки арендованы государством и могут эксплуатироваться только отдельными лицами, имеющими специальное разрешение главного арендатора. Но никому не возбраняется на свой страх и риск заниматься изысканиями вблизи старых раскопок, и те рытвины, которые мы заметили, были именно такого происхождения.

Обычно бирюза образует наслоение или, скорее, различной толщины прожилки в железисто-известняковой породе либо белого, либо кирпичного цвета. Жилы бирюзы красивых тонов редко находятся у поверхности, но наличие прожилок бледных тонов (никакой ценности собой не представляющих) часто означает близость слоя с более яркими вкраплениями, эксплуатация которого считается выгодной.

Г-н Фрезер оставил довольно точное описание этих месторождений, но еще обстоятельнее охарактеризованы они в за писке г-на Ходзько. Ко времени нашего посещения эти разработки были переданы шахом в пожизненное пользование губернатору Хорасана, который арендовал их за 800 или 1200 червонцев в год. Главный арендатор продает отдельно [93] жителям деревни Маадан право на разработку той или иной копи.

Наибольшим препятствием для доходной эксплуатации старых шахт является их глубина. Значительная часть этих шахт наполовину залита водой, от которой рудокопы не знают как избавиться; более того, нехватка строительного леса не позволяет сделать подпорку у стен шахт, а между тем пористость и ломкость породы приводят к частым обвалам, вследствие чего работа в таких галереях чрезвычайно опасна; иногда она даже совсем прекращается. Понятно, что расчистка засыпанных обвалами траншей была бы возможна только при вложении значительных средств, а такими средствами жители деревни не располагают. Порой такие обвалы вызываются землетрясениями. Два последних толчка, весьма разрушительных для шахт, произошли: один — в день весеннего равноденствия 1271 года хиджры, а другой — в месяц рамазан 1273 года. Нередки случаи, когда до 15 несчастных жертв остаются погребенными под щебнем, не говоря уже о тех, кто ломает себе руки и ноги из-за халатности подрядчиков и скверного качества веревок и блоков, с помощью которых рудокопов спускают в шахты.

Мы прибыли в Маадан в сумерки, и первое, что привлекло мое внимание, была копна сена необычной формы, сложенная у домов. Г-н Бунге установил, что высушенная трава — это gundelia tournefortia, по-местному cholpa; ее заготавливают на зиму в качестве корма для ослов и овец. Этот факт свидетельствует о том, что зима здесь более суровая, чем в других местах Персии, где обычно к таким предосторожностям не прибегают. Животные очень любят это горьковатое на вкус растение, и оно считается неплохим кормом.

Весь день 28 числа мы оставались в Маадане, чтобы дать возможность нашему геологу подробно исследовать названные выше месторождения. По причинам, мною указанным, в старых галереях стараются не долбить коренную породу; ограничиваются расчисткой завалов, на протяжении веков скопившихся в большом количестве у входа в шахты. Отдельно складывают куски камней, в которых обнаружены прожилки бирюзы яркого цвета; молотком сбивают пустую породу, увозя отобранное в Маадан. Там эти осколки тщательно промывают в бассейне, что необходимо для окончательного установления чистоты цвета. Затем отбирают самые красивые и подвергают их полировке с помощью деревянного круга; иногда стараются придать осколкам наиболее выигрышную форму — овальную, почти коническую. Поскольку толщину слоя этой небесно-голубой эмали, покрывающей известняковый камень и образующей бирюзу, определить на глаз почти невозможно, то процесс гранения — дело весьма рискованное, часто заканчивающееся порчей камней, которые [94] можно было бы довольно выгодно продать, не подвергая подобной обработке.

До сего времени в Азии известны четыре района, где была осуществлена основательная разведка залежей бирюзы—два были разведаны нашим геологом г-ном Гёбелем и находятся: один — в окрестностях Йезда (в горах Тефт), а другой — у Калейе-Зери (в горах, ограничивающих пустыню Лут с севера); третье и четвертое месторождения расположены у Нишапура и Нурата, в Бухарин. Лично я тщательно осмотрел лишь один рудник, известный под названием «копи Абдуррезака».

29 числа экспедиция покинула Маадан и двинулась в направлении разработок каменной соли, расположенных на расстоянии полуторачасового перехода от Маадана, у крайних. отрогов главного хребта. Толщина обнаженного слоя каменной соли в тот момент равнялась 150 м. Соль залегает относительно близко к поверхности и довольно однородна, лишь с небольшими вкраплениями обычной глины. Она представляет собой мелкокристаллическую компактную массу, и если попадаются куски размером в дециметр, то они уже непрозрачны. Разработка ведется вручную, с помощью молотка, удары которого сопровождаются монотонным напевом. Добытая соль перевозится в Нишапур либо в виде кусков, либо в мешках, если она размельчена. Тонкий ручеек с соленой водой, вытекающий из этого предгорья, теряется на равнине. Его берега покрыты довольно толстым слоем соляных кристаллов. Следуя по течению, мы дошли до чрезвычайно бедной деревушки Кургатчулу, недалеко от которой находился лагерь белуджей.

В два часа пополудни, после перехода, длившегося четыре с половиной часа, пришли в большую деревню Ханлук, живописно расположенную на правом берегу довольно крупной реки Бар. Деревня славится большим садом, где мы и разбили свои палатки.

Ровная и широкая дорога, прорезающая превосходно возделанную долину, привела нас 30 числа в Нишапур. Здесь мы повстречали первых курдов из племени алмалы. Эти кочевники не являются коренными жителями Хорасана. Сефевиды, Надир-шах и Каджары ⁹⁷ часто переселяли их от западных границ Персидской империи в Нишапурский и Кабушанский округа, где насчитывается 40 тысяч семей кочевников. Зиму они проводят в деревнях, расположенных на равнине, но с наступлением весны покидают их, уходя со стадами в горы и оставляя в своих зимних жилищах трех-четырех человек для присмотра за оросительной системой довольно скверно обработанных полей.

1 и 2 июля оставались в Нишапуре — городе, совершенно лишенном каких-либо следов своего былого величия. Он еще занимает довольно обширную территорию, но пространство, опоясанное разрушающимися городскими стенами, застроено [95] покосившимися домами; рядом — лавки, закрытые по причине отсутствия торговцев. Нет надобности напоминать читателю, что Нишапур — один из самых древних и известных городов этой части Азии. Много бедствий пережил он в бурные времена прошлого; этим и объясняется тот факт, что здесь так мало памятников старины. Путешественники могут осмотреть лишь несколько могил более или менее прославленных жителей города; около бастиона, в северо-восточном углу Нишапурской цитадели,—надгробную плиту с высеченной на ней надписью от 1094 года хиджры; плита находится в мазаре, воздвигнутом в честь местного святого по имени Ноуруз. Далее их ведут к могиле имам-заде Махрука, бывшего в родственных отношениях с имамом Джафаром и слывшего возлюбленным родственницы Язиды, которую он сумел обратить в свою веру. Когда халиф, будучи заклятым врагом шиитов, узнал об этом отречении, которое было истинным отступничеством в его глазах, он приказал сжечь обоих любовников на медленном огне.

Недавно духовенство Нишапура, направляемое в своих действиях видением, которое [будто бы] явилось одному из местных жителей, обнаружило так называемые могилы детей Абу Муслима, прославленного главаря хорасанского мятежа, поднятого против омейядов. Но и большие эмалевые пластинки, будто бы извлеченные из этих могил, и надписи на них, долженствовавшие установить подлинность находки, менее всего годились в качестве доказательств. Обнаруженные на них несколько отрывочных слов, написанных насхом конца VIII века хиджры, вне всякого сомнения, служили орнаментом на мечетях, возвышавшихся некогда в тех местах, где были найдены эти пластинки.

Надгробие знаменитого математика Омара Хайяма ⁹⁸ вообще не имеет никакой надписи. На могиле прославленного поэта Фарид ад-Дин Аттара ⁹⁹ установлена красивая черного мрамора плита с длинной надписью в стихах. Хотя все это было сделано спустя много лет после смерти этой выдающейся личности, надпись не лишена интереса, а потому я скопировал ее и отправил г-ну Гарсену де Тасси ¹⁰⁰.

3 числа мы разбили палатку в саду мечети Кадам-гах, построенной по приказу шаха Сулеймана ¹⁰¹ в 1091 году хиджры; в ней хранится найденная здесь доска из грифеля с глубоким отпечатком ноги имама Али-Резы.

За Нишапуром дорога разветвляется: почтовый тракт остается в долине и через Шерифабад (8 фарсангов) ведет в Мешхед (6 фарсангов); другая ветвь короче первой и удобнее для путешествия в это время года, так как проходит через горы. Почти весь груз мы отправили первым путем, а сами избрали горную дорогу, с большой точностью описанную Фрезером. Отметим, что английский путешественник находился [96] здесь в такое время года, когда указанная местность выглядит не лучшим образом; к тому же как средство сообщения этот путь всегда считался абсолютно неподходящим. Он во всех направлениях изрезан и размыт бурными потоками, а на его крутых каменистых спусках и подъемах почти на каждом шагу встречаются деревья и кустарники, затрудняющие движение. Зато летом — это одно из живописнейших мест, где-либо встречающихся в Персии. Возвышенности, которые здесь пересекаешь, являются юго-восточным ответвлением большой горной цепи, проходящей через Хорасан в широтном направлении. С запада и юга эта цепь ограничивает мешхедскую долину и круто обрывается в районе Торбете Шейх-Джама ¹⁰². Там, где мы пересекли эту горную цепь, имеется ряд глубоких долин; почти все они ориентированы с северо-запада на юго-восток и окружены высокими горами. Последнее обстоятельство способствует сохранению в них влажности на более длительный срок, чем в открытых местах, подверженных воздействию сухих воздушных масс с прилегающей равнины. Вот почему, когда в других местах уже все выжжено палящим солнцем, здесь растительность еще сохраняет свою весеннюю свежесть.

Поскольку нам следовало предупредить власти Мешхеда о нашем прибытии в этот город, то 5 июля мы задержались в Джигаре — чудесной деревушке, расположенной в горах, где жители Мешхеда укрываются от летней жары. На протяжении следующего дня прошли ряд богатых селений, расположенных вдоль речки, являющейся правобережным притоком реки, на которой стоит Мешхед. От других деревень Персии они отличаются наличием многочисленных кофеен, при входе в которые непременно видишь: с одной стороны — глиняные кальяны с украшениями в виде арабесок, а с другой — самовары или русские чайники, медь которых начищена до блеска и сверкает на солнце. Вокруг расставлены чайные сервизы немецкого или английского производства.

Но как только свернешь в сторону от долины, идущей вдоль этой речушки, сразу попадаешь в пустыню, бесплодная глинистая поверхность которой потрескалась от жары. Большие пространства покрыты обломками камней, принесенных с соседних гор дождевыми потоками, изредка попадаются жалкие кустики, сожженные солнцем, — словом, ничто не свидетельствует о близости возделанных земель.

Длинный и утомительный подъем приводит на вершину последнего перевала, откуда можно спуститься в мешхедскую долину. Перевал называется «Селам-Тепеси», или «Гора Спасения». Когда воздух не затянут сухим туманом, отсюда открывается вид на золоченые купола мешхедских мечетей, возвышающихся над обширным поясом городских садов. Паломники, имеющие обыкновение совершать здесь короткие [97] молитвы, оставляют в знак своего пребывания несколько камней, которые добавляют к одной из бесчисленных пирамид, сложенных их набожными предшественниками и служащих убежищем для земляных крыс.

В 7 км от Мешхеда нас встретили посланцы принца-султана Мурада-мирзы, доводившегося дядей шаху и являвшегося губернатором Хорасана. Этот «пешваз», или почетный эскорт, состоял из главного церемониймейстера двора принца, брата Семи-хана, губернатора Кабушана и полковника Мохаммед Багир-хана; их сопровождала многочисленная блестящая свита всадников. К перечисленным должностным лицам изъявил желание присоединиться офицер из Неаполя г-н Джануцци, занимающийся обучением новобранцев в шахской армии. В сопровождении такого пышного кортежа мы вступили в пределы священного для каждого шиита города. Для членов экспедиции был заботливо приготовлен большой дом, принадлежащий хану-наибу, помощнику губернатора, который находился в то время в Тегеране.

Рамки настоящей работы не позволяют дать подробную характеристику Мешхеда. Тем не менее автор считает своим долгом хотя бы в общих чертах упомянуть о его основных достопримечательностях, которые, как справедливо указывает г-н Конолли, поражают своим своеобразием даже европейского путешественника, повидавшего многие столицы мира. Что же касается наивных жителей Востока, никогда не покидавших Азии, то этот город они воспринимают как какое-то чудо.

Мешхед расположен в глубине Хорасана и со всех сторон окружен однообразными бесплодными пространствами. Он отстоит от Тегерана на 950 км, Бухары — на 1150, Хивы — на 540, Кандагара — на 850 и от Герата — на 430 км.. Летом температура воздуха на этих равнинах достигает температуры тропиков; зимой невероятной силы шквалы, дующие с севера, покрывают их снежным саваном. Очень хороши здесь весна и осень, но они непродолжительны. Следовательно, вне зависимости от времени года и от того направления, которое избрал паломник-мусульманин, чтобы попасть сюда, ему предстоит испытать много лишений, неприятностей и опасностей, которые еще больше возвышают в его глазах красоты Мешхеда — этого оазиса, окруженного великолепными садами, богатого для святая святых его веры священными воспоминаниями; города, где на каждом шагу встречаются памятники, связанные с проявлениями борьбы за шиитскую веру и с именами первых мучеников за нее. После долгих дней путь по пустыне он попадает в многолюдный город с богатейшими базарами и караван-сараями, с лавками, заполненными не только товарами первой необходимости, но и предметами Роскоши. Внушительный отряд священнослужителей, дервишей [98] и марсиаханов ¹⁰³, которые постоянно произносят пылкие и восторженные речи о благах мусульманской веры, столь дорогой для паломника, делает все для того, чтобы своими проповедями затронуть самые чувствительные струны его души. Наконец, множество молодых и прекрасных женщин охотно вступают на основе удобных догматов шиитской веры в совершенно законные браки на месяц, несколько недель или даже на сутки — обстоятельство, благодаря которому паломник-мусульманин легко забывает о существовании далекого домашнего очага.

Каждый вечер, как только солнце перестает заливать своими лучами город, на золоченых минаретах у дверей усыпальницы имама Али-Резы зажигаются богатые светильники. Муэдзины звонко и протяжно, как это делается только в Хорасане, призывают мусульман к вечерней молитве, а кальянчи, заменяющие здесь константинопольских кафеджи, тут же зажигают огни в своих лавках, куда спешит толпа, только что закончившая со всем религиозным рвением молитвенные упражнения, за другими впечатлениями, менее спасительными для души, зато приправленными бенгом и опиумом.

Территория, занимаемая Мешхедом, имеет продолговатую форму и ориентирована с запада на восток. В том же направлении через весь город проходит довольно широкий канал, по берегам которого высажены деревья; его набережные — две самые красивые улицы города. На расстоянии двух третей этой длины, если считать от западных ворот, начинается священный квартал, окруженный изгородью и занимающий почти квадратную площадь размером примерно 400 на 500 м. ,Эта часть города столь чтима населением, что сами мусульмане не осмеливаются въезжать туда на лошадях; что же касается христиан, евреев и индусов, то им запрещается даже показываться здесь.

Богатейшие базары, караван-сараи и снискавшие славу бассейны, наконец, медресе, или школы, располагающие гораздо большими средствами, чем где-либо еще, находятся в этой части города.

В центре священного квартала возвышается мечеть, в которой покоятся останки имама Али-Резы и халифа Харун ар-Рашида; к югу от нее — мечеть Гаухаршад-Ага; остальная территория занята частными домами и общественными зданиями: приютами, жилищами служителей мечети имама, школами и т. д. Священный квартал — это своего рода государство в государстве, имеющее свою собственную администрацию, полицию и суды; действие светской власти прекращается у ограды, являющейся границей этой территории. Даже воры и убийцы, оказавшиеся в пределах священной земли, могут в принципе не опасаться преследования правосудия. Но поскольку начальник администрации, или мутавали-баши ¹⁰⁴ [99] является светским чиновником, назначаемым и смещаемым шахом, то «с небесами существует согласованность» Преступник находится в безопасности в течение трех дней; затем если он не располагает достаточными средствами, которые могут заинтересовать духовных покровителей, или если у него не хватило ума скрыться без шума, его выдают губернатору.

Невероятно, но считается, что имам, умерший более тысячи лет назад, принимает весьма активное участие в мирских делах. Он рассматривает прошения, возлагаемые легковерными на его могилу, и дает письменные ответы, скрепляя их своей печатью, имеющей форму огромной четырехугольной пластинки современного производства. Определенная часть мелкого духовенства живет за счет платы, которую она получает за составление этих бумаг.

Не представляется возможным назвать точное число паломников, ежегодно направляющихся в Мешхед, как из-за непостоянства этой цифры, так и вследствие того, что паломники прибывают в город и выезжают из него совершенно свободно, не оставляя никаких официальных следов своего пребывания. Но если сведения, которые мне сообщили, правильны, а именно: если ежедневно на кухнях, содержащихся за счет мечети имама, раздают 150 мешхедских батманов вареного риса (около 750 кг), то можно предположить, что ежегодно сюда прибывают более 50 000 богомольцев. Что же касается постоянного населения, то оно не превышает 60 000 душ.

Не буду подробно останавливаться на описании мечети: имама Резы, о ней я собрал довольно разнообразный материал, который, быть может, опубликую в специальной статье.-Здесь сообщу лишь результаты некоторых наблюдений, совершенно отсутствующие в трудах моих предшественников и касающиеся, в частности, библиотеки имама, а также хронологических дат, содержащихся в надписях на стенах его гробницы.

Едва ли библиотека имама существовала до воцарения Шахруха, да и в период его царствования в нее был сдан на хранение один лишь Коран, переписанный внуком Тамерлана и правителем Мешхеда Байсункар-мирзой, известным каллиграфом. Далее, в числе наиболее древних подлинных даров. следует назвать вклады шахов Аббаса и Хусейна ¹⁰⁵. Составлением каталога богатого мешхедского собрания рукописей Решил заняться последний мутавали-баши (он же садри диван-хане ¹⁰⁶) — человек, известный своей ученостью, а также тем, что побывал в Санкт-Петербургской императорской библиотеке во время посольства в Россию. Он любезно представил в мое распоряжение этот любопытный документ и даже охотно разрешил заняться теми трудами, которые могли [100] меня особенно заинтересовать. Вот несколько слов о результатах моего ознакомления.

Всего в библиотеке 2997 произведений в 3654 томах и 64 документа в 100 свитках, среди них: завещания на богоугодные дела, дарственные записи и пр. Из книг — 1041 экземпляр Корана (189 печатных и 852 рукописных); 42 рукописные книги считаются написанными самими имамами; лишь 5 экземпляров выполнены письмом куфи, а остальные — насхом и рейхани. Некоторые из рукописных томов редкой красоты и колоссальных размеров. Более всего способствовали увеличению богатств библиотеки Надир-шах и некто по имени Асадолла эль-Хатуни; каждый внес в качестве дара по 400 рукописей. Далее следует назвать евнуха Сафи Ахмед-Туни по прозвищу Ахан, подарившего библиотеке 232 рукописи; Ага Зейн эль-Абеддина, служащего библиотеки, даровавшего 174 рукописи, и т. д. Согласно описи, хранящиеся в библиотеке произведения классифицируются следующим образом:

Коран ........................... 1041 том
Сборники молитв и наставления для паломников ...... 299 »
Трактаты по юриспруденции всех толков .......... 246 »
Шиитские трактаты по юриспруденции ........... 221 »
Другие произведения, как-то: трактаты о религиозном ритуале, омовении, намазе и т. д.; предания, судебные постановления, касающиеся особых случаев, и пр. .... 931 »
Произведения, трактующие догмы суфизма ........ 47 »
Трактаты по логике .................... 50 »
Философия и метафизика .................. 189 »
Математика ........................ 49 »
Медицина ........................... 81 »
Словари, книги по риторике и искусству чтения Корана ... 166 »
История .......................... 33 »
Арабская, персидская и тюркская поэзия .......... 43 »
Просодии ......................... 105 »
Энциклопедии ....................... 9 »
Сборники различных литературных и научных сочинений (маджмуе) ........................ 138 »
__________________________                                                                       

Итого.... 3554 тома

Поскольку я смог уделить ознакомлению с этим обширным собранием рукописей немного времени, то был вынужден ограничиться рассмотрением лишь следующих трех видов трудов — трактатов по математике, исторических и поэтических произведений, куда включались и работы по географии. Среди работ по математике имеется два арабских перевода древних авторов, а именно: «Сферика» Теодозия и трактат о конических сечениях Аполлония ¹⁰⁷. Остальное, как мне кажется, большой ценности не имеет.

Из исторических трудов я бы отметил следующие: «Фатухи Шам» (в довольно хорошем состоянии); первый том Табари ¹⁰⁸ на арабском языке; «Тарих-и-Макризи»; первый том [101] большого словаря Йякута ¹⁰⁹, снабженного ihrabs, но с неполным предисловием; «Чудеса созидания» шейха Мохаммеда Шафии; подробное описание похода шаха Аббаса на Балх и т.д.

В разделе арабской поэзии можно назвать «Диваны» Мутанабби ¹¹⁰, произведения Абу-ль Ала Маарри ¹¹¹, Ибрагима Oу'кca и других авторов, а также несколько комментариев к ним, кажущихся мне довольно редкими.

Хотя мешхедское собрание рукописей и является значительным, многие европейские библиотеки, такие, как Парижская, Лондонская, Оксфордская, Санкт-Петербургская, почти ни в чем ему не уступают. Любопытные и неизвестные вещи должны храниться в разделе юриспруденции и среди маджмуе, но, для того чтобы разобраться в этом, нужно провести в Мешхеде несколько месяцев.

Документы, хранящиеся в Сахне (так именуется территория мечети имама Али-Резы и прилегающие к ней постройки), не примечательны ни своей давностью, ни содержанием. Самой древней из них является надпись, датированная 938 годом хиджры: в ней речь идет о даре, сделанном мечети имама паломником из деревни Ахмедабад — Хиссамом эд-Дином.

Все эти документы можно классифицировать соответственно периодам правления того или иного монарха. (Годы даны в мусульманском летосчислении. — Пер.) Так, два из них относятся ко времени царствования шаха Тахмаспа (930— 984) ¹¹²; три — шаха Аббаса Великого (990—1037); один— шаха Сефи (1037—1051); один — шаха Аббаса II (1051— 1077) ¹¹³; четырнадцать — шаха Сулеймана (1077—1106); восемь — шаха султана Хусейна (1106—1135); один — свидетель владычества афганцев в Персии; три документа относятся к эпохе царствования Надир-шаха, все они помечены 1154 годом, когда Надир объявил Мешхед столицей империи; один— сохранился от времен шаха Адила (1160—1162); один—свидетель царствования Шахруха (1162—1164); девять — Керим-хан Зенда (1164—1193) ¹¹⁴; четыре—правления Ага Мохаммед-хана ¹¹⁵. Наконец, на протяжении 40 лет от Фатх Али-шаха поступило лишь 7 документов, за 14 лет царствования Мохаммед-шаха — 10 и за 12 лет управления страной шахом Наср эд-Дином ¹¹⁶ — 6 документов; итого 64 документа.

На стенах Сахна сохранились хронологические свидетельства, раскрывающие в какой-то степени историю этого примечательного сооружения. Указанные даты не восходят ко временам, предшествовавшим эпохе Сефевидов, хотя из путешествия Ибн-Батуты ¹¹⁷ нам известно, что в его время эта мечеть уже существовала и почиталась. Так как династия, начало которой положил шах Исмаил ¹¹⁸, была первой царствующей семьей в Персии, возведшей шиизм в официальную [102] веру, то она прилагала все усилия к тому, чтобы с памятниками, чтимыми сторонниками этой секты, было связано то или иное имя ее представителей.

В надписи, окаймляющей купол гробницы, говорится, что-возведение этой главной мечети было завершено благодаря щедрым дарам шаха Аббаса; к сожалению, стерта дата сооружения. Верх золоченого айвана орнаментирован надписью, из которой явствует, что гробница закончена в царствование шаха Хусейна, в году 1085-м. Из стихов, помещенных в середине айвана, мы узнаем, что Надир-шах приказал покрыть его позолотой в 1145 году и использовал для этой цели золото, захваченное им «в Индии у кайсара и хакана».

Айваны с восточной и западной сторон Сахна имеют надписи только религиозного содержания, а в надписях на южном айване говорится, что эта дверь была построена по приказу шаха Аббаса II в 1059 году. Наконец, в 1262 году нижнюю часть всех айванов украсили надписями по эмалевым пластинкам, воспроизводящими различные суры из Корана.

Южнее гробницы имама возвышается внушительное строение — красивая мечеть, возведенная любимой женой Шахруха — Гаухаршад-Ага. Над главным фасадом храма читаем, что он был воздвигнут в эпоху царения Шахруха, сына Тимура гурагана, в 821 году хиджры (Таким образом, Мирхонд почти не ошибается, относя в своем сочинении «Раузат-ас-сафа» сооружение этой мечети к 822 году). По восточному краю передней стены начертан хадис пророка: «Верующий в мечети, что рыба в воде», а на таком же расстоянии от земли, но с западной стороны той же стены имеется другой хадис: «Безбожник в мечети, что орел в клетке».

Южный айван этой мечети перестраивался шахом Хусейном в 1087 году. Стихи, начертанные на нижней части айвана, доводят до нашего сведения, что землетрясение «повредило мечеть» и что «шах приказал в 1088 году ликвидировать следы этого землетрясения». Не следует удивляться расхождению в датах, помещенных в верхней и нижней частях упомянутой стены, ибо красота и разнообразие покрывающих ее орнаментов являются убедительным свидетельством того, что ее сооружение не могло быть завершено за один год.

Мешхедская цитадель находится в юго-западной части города; перед ней расстилается обширная площадь, на которой запрещено частное строительство. Со времени последнего хорасанского восстания это укрепление было приведено в довольно хорошее состояние. Что касается городских домов, то они, вообще говоря, не отличаются обширными размерами. Редко имеют более двух дворов, а поскольку почти повсюду уровень улиц выше уровня внутренних дворов, то входы в дома [103] похожи на длинные и темные коридоры с соответствующим уклоном.

Мешхед стоит на равнине, и в пределах города нет возвышений, за исключением одного холма, расположенного в северо-восточной части и, как я полагаю, искусственного. Ближайшим поднятием следует считать небольшую цепь кварцевых скал, возвышающуюся в 2—3 км в западно-юго-западном направлении от города. В них встречаются тонкие прожилки золота, за разработку которых не раз принимались; однако расходы постоянно превышали доходы.

В священном квартале почти все улицы мощеные; к счастью, мостовых немного; они никогда не ремонтировались, и во многих местах по ним чрезвычайно трудно передвигаться. Со времени последнего хорасанского восстания по всему городу, в особенности вблизи священного квартала, расставлены караулы. Два регулярных полка, составляющие постоянный мешхедский гарнизон, сформированы преимущественно из азербайджанских тюрков, так как солдаты этой национальности никогда не побратаются с хорасанцами.

К северу от священного квартала расположено огромное кладбище Катльгах; его территория, проданная мечети, составляет одно из ее главных доходных мест: ежегодно сюда доставляют большое число покойников из всех областей, где господствует шиитская вера. Ни один караван, прибывающий из Дербента, Индии, Багдада, а также из Афганистана, не обходится без подобного груза. Духовенство не разрешает ставить на могилах капитальные памятники, ибо как только время и непогода разрушают непритязательную глиняную плиту, заменяющую здесь надгробные сооружения, место считается незанятым, и в нем хоронят (разумеется, за деньги) первого же покойника, не проявляя особого беспокойства за останки его предшественника.

На территории города мало садов. Можно назвать один, довольно большой сад хана-наиба, расположенный в центре; к северу от него много различных насаждений. Вода в Мешхеде плохого качества; летом, во время сильной жары, во всех водоемах появляется много мелких червей. Но это неприятное обстоятельство сглаживается продажей дешевого мороженого и обилием превосходных баснословно дешевых фруктов.

Несмотря на многочисленные вторжения и кровавые потрясения, которыми так богато прошлое Мешхеда, здесь сохранилось несколько древних памятников и за пределами священного квартала. На территории старого базара, что в центре города, стоит Шахская мечеть. Над ее айваном виднеются хорошо сохранившиеся отрывки из стиха 39 суры II Корана, заканчивающиеся словами «год 1119-й». Бордюры стены справа и слева были некогда украшены надписью, от которой мало что осталось. Справа можно прочесть: «Деяние [104] Ахмеда, сына Шамс эд-Дин Мохаммеда, архитектора из Тебриза», слева виднеется несколько слов — окончание стертой фразы. После них читаем: «В году 855-м».

В городе, подобном Мешхеду, где есть такая святыня, как мечеть имама Али-Резы, едва ли можно рассчитывать на то, что встретишь сооружения, воздвигнутые в честь других святых. Тем не менее на средства паломников нашли возможным соорудить несколько таких памятников. Так, к северу от священного квартала виднеется очень скромного вида часовня, известная под названием Пири-Паландуз, что в переводе означает «старик, изготовляющий седла для верблюдов». В надписи говорится, что это сооружение построено по приказу султана Мохаммеда Ходабенде ¹¹⁹ в 985 году. Поскольку имени этого принца предшествуют титулы «великий султан и высокий хакан, хранитель стран господних, блюститель божественной веры» и проч. и проч., которыми обычно величают царствующих особ, то я полагаю, что здесь речь идет о предшественнике шаха Аббаса Великого — Мохаммед-мирзе ¹²⁰, взошедшем на трон именно в 985 году.

Совсем рядом, почти в конце улицы, ведущей от Сахна к. кладбищу Катльгах, справа видна красивая надгробная плита, лежащая у небольшого мазара. На ней можно прочесть следующую надпись: «В соответствии со стихом Корана о том, что все живущие смертны, здесь умер и погребен в царствование шаха Сулеймана в 1078 году паломник к двум святыням по имени Таки из Кермана».

Напротив крепости, с восточной стороны от большой площади, стоит мазар Гоумбези шейх Моумин, весьма чтимый дервишами. Надписи на нем никакой нет. Один из дервишей, оказавшийся там в период моего пребывания, рассказал, что шейх скончался в 904 году хиджры.

На берегу городского канала, у западных ворот, возвышается мечеть шаха Аббаса, сооруженная в 1032 году. Почти напротив нее некогда находилась гробница Надир-шаха — дорогостоящий памятник, поставленный еще при жизни этого монарха. Но евнух Ага Мохаммед-хан разрушил монумент до-основания, повелев изъять из земли останки своего знаменитого предшественника и захоронить их у главного входа в тегеранский дворец, дабы иметь возможность, к своему большому удовлетворению, ежедневно попирать ногами этот трофей своей запоздалой мести.

В Мешхеде 14 университетских школ. Старейшей из них является школа «Доудер» («Две двери»); надпись на ней гласит, что она была основана при Шахрухе в 823 году хиджры; вторая — школа Хейрат-хана, основанная при шахе Аббасе II в 1058 году; третья — мирзы Джафара — построена в 1059 году и находится в священном квартале; четвертая, называемая медресе Наваба, сооружена при шахе Сулеймане [105] в 1076 году. Шесть других школ были также созданы в период царствования этого монарха: Аббаса Кули-хана и Пенпа (1078 г.); муллы Мохаммед Багира (1083 г.); Ирназара и Болезара, основанные мирзой Саад эд-Дином в 1091 году; и, наконец, школа Хаджи Хасана, точная дата сооружения которой неизвестна. Еще три — Сулейман-хана, мирзы Таджа и Али Наки-мирзы — сейчас заброшены; даты их сооружения не сохранились.

Число учащихся в этих школах незначительно, а среди преподавателей нет ни одного, чье имя пользовалось бы большой известностью. Единственная отличительная особенность обучения в мешхедских школах заключается, насколько я смог заметить, в том, что здесь в отличие от других учебных центров Персии больше внимания уделяется астрологии. Мулла Ахунд Абдуррахман, главный представитель этой науки в Хорасане, наделен проницательным умом и если бы получил должную подготовку в молодости, то, вне всякого сомнения, послужил бы науке определенную службу.

В Мешхеде 16 караван-сараев: жителей Кашана, Деруда и Казвина; караван-сараи Салар, Реза Кули-мирза, Кумук, Замбурекчи, Бадалхан, имама Джуме, Гендумабад и Зугал то есть караван-сарай угольщиков); четыре находятся в священном квартале: караван-сарай султана, построенный при шахе Тахмаспе, сыне шаха Исмаила; караван-сарай Мир-Муен Риаз; Дар уз-Завар, сооруженный в эпоху шаха Сулеймана в 1091 году, как явствует из надписи в стихах, где дата строительства отражена в виде хронограммы, содержащейся в следующей фразе: ***; наконец, караван-сарай шаха Верди-хана, построенный также при Сулеймане в 1091 году. Он примечателен своей длинной надписью, выгравированной на плите и отражающей волю его основателя: доходы с этого строения должны распределяться между служителями мечети имама и неимущими паломниками. Самым древним из них является караван-сарай султана.

Что касается окрестностей Мешхеда, то они небогаты памятниками старины. Можно назвать лишь руины Мусаллаха — внушительного сооружения, воздвигнутого при шахе Сулеймане в 1087 году; оно примечательно изящной аркой, а также строгой гармонией красок на эмалевых плитках, из которых выложено множество арабесок по фасаду. Здесь предполагалось отправлять богослужение по случаю двух больших исламских праздников — Курбана и Фитра ¹²¹; здание было построено по типу Мусаллаха, что около Торока, и завершено в 837 году хиджры.

Мечеть Ходжа Ребби, где захоронен воспитатель имама Али-Резы, находится в часе ходьбы к северу от Мешхеда. Она была построена в 1031 году по приказу шаха Аббаса на [106] развалинах старого мазара. Внутри храма, над местом погребения шейха, помещен превосходный резного дерева саркофаг, вывезенный из Индии. Недалеко от него видна мраморная плита, лежащая над могилой Фатх Али-хана Каджара, отца Ага Мохаммед-хана, обезглавленного Надир-шйхом в Мешхеде в наказание за мятеж, поднятый им среди кочевых племен в Северном Мазандеране. Мечеть и окружающий ее сад весьма напоминают аналогичное сооружение в Кадам-гахе, с той лишь разницей, что здесь древесные посадки более молодые, так как старые были уничтожены во время одного из многочисленных мешхедских волнений. Добавим, что озеленение этого места было предметом заботы бывшего губернатора Мешхеда Муса-хана в 1254 году.

В начале августа я совершил поездку к развалинам Туса или, точнее, к тому месту, где они когда-то находились. Мы вышли из Мешхеда через западные ворота, повернули к северу и после получасовой ходьбы через сады предместий сразу же вступили в одну из наиболее бесплодных равнин. Над глинистой почвой этой маленькой пустыни необычайно легко возникают пыльные смерчи, столь распространенные в Хорасане и достигающие огромных размеров. Благодаря своей высоте (от 40 до 60 м), черному цвету из-за частиц земли, вздымаемых вертикальными воздушными потоками, а также форме опрокинутого конуса, которую они чаще всего принимают, эти смерчи издалека напоминают дымящиеся колонны, которые исторгают кратеры вулканов.

В 7 км от Мешхеда пересекли довольно большую деревню, утопающую в виноградниках и окруженную бахчами с дынями. А если пройти еще 7 км по направлению к северу, с небольшим отклонением на запад, то окажешься у реки Мешхед, на левом берегу которой и стоял некогда город Туе. Нет необходимости напоминать, что это был один из наиболее известных городов Востока. Здесь, мучимый заботами о шатком состоянии своих обширных владений, скончался в одиночестве знаменитый халиф Харун ар-Рашид. Здесь же два века спустя в ужасающей нищете доживал свои дни величайший поэт Персии Фирдоуси ¹²², скрывавшийся от гнева могущественного Махмуда Газнийского, которого навечно заклеймил жгучими стихами своей сатиры. И ни у одного из жителей его неблагодарного отечества не хватило мужества прийти ему на помощь. Разгромленный ордами Чингисхана, Туе вскоре возродился вновь, а один из его жителей — знаменитый астроном Наср эд-Дин — оказывал такое большое влияние на Хулагу-хана ¹²³, что не только натолкнул его на истребление ассасинов, членов секты Хасана Саббаха ¹²⁴, но и добился выделения значительной доли богатых багдадских трофеев на основание обсерватории в Марага, сыгравшей в дальнейшем большую роль в практической астрономии. [107]

В настоящее время на огромном пространстве, которое занимал город и которое очерчено следами городских стен, выращивают пшеницу. Виднеются руины двух строений — какой-то башни, служившей, вероятно, сторожевым постом, и мечети, имевшей в прошлом внушительные размеры. Место захоронения Фирдоуси помнят лишь по преданиям, так как небольшая часовня, служившая во времена пребывания Фрезера приметой могилы поэта, исчезла и прах великого человека покоится под одним из пшеничных полей.

В 1,5 фарсанга к северо-западу от Туса находятся истоки реки Мешхед, ниспадающей с довольно живописной скалы и образующей значительных размеров водоем с прозрачной и свежей водой, богатой рььбой и раками. Бассейн называется Чешме-Гилас, его постоянно зеленеющие берега выглядят весьма отрадно в этой пустынной стране.

Пока я осматривал памятники Мешхеда, мои спутники предприняли вылазки в горы, окаймляющие западную и северо-восточную стороны города. Так, г-н Гёбель в сопровождении топографа, невзирая на ужасную жару, стоявшую тогда в Хорасане, совершил довольно длинное путешествие. Через Торбете-Хейдарие и Торшиз он двинулся к горе Кухемиш, откуда спустился в Себзевар. Затем он пересек большой горный хребет, идущий через Хорасан в широтном направлении, побывал в Кабушане, откуда вернулся в Мешхед за два дня до нашего выступления в Герат.

С большим трудом удалось нанять лошадей, мулов и верблюдов, необходимых для продолжения путешествия. Обычно нет ничего проще найти в Мешхеде вьючных животных, но на этот раз, как только погонщики узнавали, что отряд отправляется в Афганистан, они тут же возвращали мне задаток и отказывались предоставить лошадей — так велик был страх перед афганцами.

26 августа я смог, наконец, осуществить то, что в Персии называют «накли-меку», то есть выйти за пределы города и разбить лагерь в его окрестностях. Для первой стоянки мы выбрали территорию Мусаллаха. Без такой предварительной остановки почти нельзя обойтись, так как персидские слуги по причине своей исключительной халатности никогда не могут в один прием закончить дорожные приготовления и именно на первом привале замечают, что забыли тысячу необходимых вещей.

Итак, я нанес прощальный визит губернатору Хорасана — принцу султану Мураду-мирзе, который более других братьев напоминал своего прославленного отца Аббаса-мирзу живостью ума и горячим желанием получить образование; поблагодарил ученого мутавали-баши и Кавама од-Доуле за их бесконечное внимание и заботу, за то, что они сделали все от них зависящее, чтобы мое пребывание в Мешхеде было [108] приятным. Покончив с делами, я 27 числа совершил короткий,. в 2 фарсанга, переход до руин Мусаллаха, у Торока. А поскольку сеид aбул Хасан-шах, доверенное лицо правителя-Герата и мой сопровождающий, был задержан в Мешхеде дс-29-го, то день 28-го я провел в Тороке. Эта пустынная местность, окруженная деревнями, служит обычно местом остановки направляющихся в Герат караванов; она находится всего в 3 км от невысокого горного хребта, ограничивающего с юга мешхедскую долину. Одна из его вершин носит название Кухе-Йякут, или Гора рубинов, где действительно находят мелкие гранаты.

29 числа мы вступили в горы. С левой стороны нашего маршрута остался мазар, воздвигнутый садразамом в память об одном святом, которого он считал своим предком. Подъем был нетруден, пересеченный перевал невысок, но-сама территория носит отпечаток полнейшей пустынности и безжизненности. В глубоких расщелинах южных склонов этой цепи нет ни капли воды; жалкий водоем имеется при небольшом караван-сарае Хакистер. Вода в нем солоноватая, темпе менее дикие животные стекаются сюда на водопой, где они легко могут стать добычей охотника. Почти по всему маршруту местность сохраняла удручающе бесплодный характер. Лишь у Кериздеме, небольшой деревушки, расположенной в 5 фарсангах от Торока, нам встретилась какая-то зелень. Хотя дорога, по которой мы только что шли, была в приличном состоянии и даже слыла проезжей, верблюды догнали нас только через два или три часа после нашего прибытия.

Чтобы не идти в обход, мы 30 числа вновь пересекли горный хребет по перевалу, подъем которого был едва заметен. Спустились на равнину у деревни Фарагирд. Район этот, называемый Бенди Феридун (или Феримун, как произносят местные жители), славится своими пастбищами, а названием обязан плотине со шлюзами, построенной в незапамятные времена у горного ущелья для задержания дождевых вод и вод протекающего по нему ручья. Здесь образовался значительный водоем, запаса воды в котором хватает для орошения близлежащих полей.

При въезде в деревню меня встретил сын вождя хезарейских племен. Когда войска шаха покидали территорию Герата, эти племена были вынуждены следовать за персидской армией. Именно тогда равнины между Торбете Шейх-Джамом и Мешхедом по распоряжению правительства перешли в пользование этих кочевников, новых подданных шаха, что-вызвало большое неудовольствие прежних владельцев указанных плодородных земель: их без всякого вознаграждения переселили в другие места, и они долго не могли забыть своих. прекрасных пастбищ на равнине Бадхыз. Монгольский облик [109] этих кочевников, занявших почти все пространство между Восточным Хорасаном и Кабулом, а также чистота разговорного персидского языка явились для меня истинно этнографической загадкой. Однако она довольно просто разъяснилась, Бадхызские хезарейцы — по происхождению узбеки; когда-то они составляли часть племени барлас, которое и поныне кочует в районе Шахрисябза, города, расположенного к юго-востоку от Бухары и известного как место рождения Тамерлана. Когда этот завоеватель в 799 году хиджры назначил своего сына Шахруха правителем Хорасана, он послал с ним в Герат тысячу семей (un hezareh) этих кочевников для охраны и просто как верных и преданных династии людей. Они вскоре забыли свой родной язык, так как жили в окружении, населения персидского происхождения, но сохранили монгольский облик, поскольку браки заключали только между соплеменниками.

Затем другая группа того же племени в таком же количестве была перемещена в Бадахшан, где остается и поныне, и, как мне говорили, сохранила свой язык, а также название — «хезаре-барлас». Подобные принудительные миграции, должно быть, считались обычным явлением в период монгольского владычества, так как уже в 694 году хиджры выражение «хезареджат» (т. е. «территория, заселенная хезарейцами») встречается в фирмане Газан-хана ¹²⁵, по которому этот хан вверяет Мозаффару ¹²⁶ наблюдение за безопасностью дорог между Гератом и Мервом, равно как и по всему Хорасану. Это наиболее древнее упоминание об этом народе, которое мне довелось встретить у восточных авторов. Возможно, такие административные перемещения целых племен случались и до воцарения Газан-хана, тем не менее хезарейцы представляются мне довольно редким (если не исключительным) явлением в этнографии тюркских народов, и вот почему: они отказались от своего языка и переняли наречие, которое было в ходу в стране нового местожительства еще до их появления.

В таких же местах, как север Персии, в провинциях южнее Кавказа (например, в Малой Азии), а также в Южной России, народы тюркского происхождения почти полностью изжили из употребления наречия аборигенов, а если не могли этого сделать, то с удивительным упорством старались по крайней мере сохранить свой собственный язык. В этой борьбе персидскому языку пришлось отступить в ряде территорий: так, в Ширване, Арране и Азербайджане до Хамадана включительно, где по-персидски говорили еще в VI веке хиджры, безоговорочно утвердился тюркский.

Эта революция протекала довольно медленно; ее не смогли полностью завершить Сельджукиды в период своего господства, так как Йякут, современник Чингисхана, установил, [110] что в Азербайджане говорили на языке, который он называет «азери», а почти 100 лет спустя шейх Сефи эд-Дин (как известно — автор Суфетизафа) сочинял для развлечения в Ардебиле стихи на пехлеви — языке, который всем был понятен еще в начале VIII века хиджры.

31 августа и 1 сентября мы оставались в деревне Каландар-абад, расположенной в той же долине и у подножия тех же гор; здесь на склонах начинают появляться кустарники, состоящие преимущественно из juniperus excelsa. 2 сентября мы прошли область, неровная поверхность которой сформирована отрогами указанной выше горной цепи. Холмистый ландшафт сохраняется до деревни Бурду, в 4 фарсангах от Каландар-абада. Далее равнина становится все обширнее, однако ее поверхность изрыта множеством различной глубины оврагов и балок, служащих руслами для дождевых потоков. Деревень здесь встречается больше, чем в окрестностях Мешхеда и особенно к востоку от него. По правую сторону от нашего маршрута, на расстоянии фарсанга от Бурду и в 3 км от дороги, осталась деревня Хасанек; если пройти еще полфарсанга, то попадаешь в деревню Дузанек, в 3,5 км от которой расположен крупный населенный пункт Абдалабад. В первый момент мы не смогли договориться с местными жителями, но после того как они поняли, что мы не собираемся жить и питаться бесплатно, переговоры, как всегда, завершились предоставлением для нашей стоянки лучшего местного сада. В своем гостеприимстве жители дошли до того, что разобрали часть окружающей сад стены, чтобы нашим навьюченным лошадям и верблюдам легче было туда войти.

3 числа, двигаясь по равнине ровной и широкой дорогой, мы дошли до селения Лангер, находившегося в 3 фарсангах от нашей последней стоянки. Место это очень древнее, а название означает «порт», «стоянка для судов». По преданию, в давние времена значительная часть равнины находилась под водой, и Лангер служил пристанью для судов. В настоящее время деревня известна как место погребения шейха Касыма Анвари, в память о котором здесь воздвигнута довольно красивая мечеть. К одной из стен этого здания прикреплена плита с высеченным на ней фирманом от 1046 года, согласно которому жители этого округа освобождались от некоторых налогов. Имя монарха не указано, однако нет никакого сомнения в том, что этот фирман появился не при шахе Сефи ¹²⁷.

Почти все жители этой деревни входят в секту накшбенди, основанную в VIII веке хиджры известным шейхом Баха эд-Дином Накшбендом, родившимся в 718 году и умершим и похороненным в районе Бухары в 791-м ¹²⁸.

Рано утром 4 числа наиболее ревностные сектанты заползли мечеть, рядом с которой были разбиты наши палатки, [111] чтобы приступить к чтению молитвы, называемой «зикр»; так они поступали по велению муршида (духовного вождя) халифа Махмуда Ходжа, приходившегося сыном Паванду Ходже и жившего в соседней деревне Амган. Это религиозное радение, продолжавшееся не менее пяти часов, состояло из хорового пения и своеобразных танцевальных движений, которые заканчивались благоговейным коленопреклонением, после чего все присутствовавшие во весь голос довольно продолжительное время выкрикивали одну и ту же мольбу: «la houby («О боже!»).

Отдаленность этих мест от Хивы и туркменских степей не спасает от набегов орд из упомянутых выше областей. Так, 30 лет назад хивинский хан Аллакули ¹²⁹ в течение двух лет опустошал этот округ. В течение первого года он уводил в-рабство всех жителей деревни Амган; в последующий год проделал то же самое с жителями соседних деревень — Равенд и Симургаб, и многим несчастным не видать бы свободы, если бы не вмешательство русского посланца в Хиве полковника Игнатьева ¹³⁰.

Торбете Шейх-Джам расположен от деревни Амган всего в 4 фарсангах; ведущая к нему дорога широка и хорошо наезжена. По правую сторону от нас неизменно виднелась цепь мешхедских гор, а горные хребты с левой стороны не были видны и не столько по причине отдаленности, сколько из-за сухого тумана, сопровождавшего нас от самого Мешхеда и в значительной степени осложнившего топографические съемки. Попутно отмечу, что утверждение Конолли о том, будто широтный хорасанский хребет имеет здесь разрыв, не соответствует действительности, хотя внешнее впечатление легко могло ввести его в заблуждение.

В Торбете Шейх-Джаме мы были вынуждены ждать вестей о прибытии афганского конвоя, который, как обещал правитель Герата, должен был встретить нас у границ его владений. На это ожидание ушло четыре дня, которых с избытком хватило, чтобы тщательно осмотреть единственный памятник города — могилу монаха-отшельника, именем которого и названо это местечко. Поскольку этого шейха часто путали с поэтом Джами (что мы совсем недавно отметили у господина Ферье), то я позволю себе сказать несколько слов об этой личности, до сего времени весьма почитаемой в данной части Хорасана, где его потомки сыграли большую роль и где эта семья и сейчас является наиболее влиятельной в стране.

У меня в руках побывали две биографии шейха: первая взята из труда «Khoulacat oul moukamat» («Хуласат ал-макамат»), автором ее является Абул Мекорим, сын Ала эль-Мулька из Джама, закончивший свою работу в 840 году хиджры и посвятивший ее Шахруху; вторая принадлежит перу некоегo [112] дервиша Али из Бузджанда и была закончена им в месяц раджаб 929 года хиджры. Оба эти произведения взаимно дополняют друг друга и в какой-то степени исправляют сведения, дошедшие до нас о шейхе от Ибн-Батуты.

Текст воспроизведен по изданию: Н. В. Ханыков. Экспедиция в Хорасан. М. Наука. 1973