ХАНЫКОВ Н. В.

ЭКСПЕДИЦИЯ В ХОРАСАН

MEMOIRE SUR LA PARTIE MERIDIONALE DE L'ASIE CENTRALE

С самых незапамятных времен южная часть Центральной Азии ¹, включающая провинции Хорасан ², Йезд, Керман, Систан и часть Афганистана, служила ареной крупных исторических событий, вследствие чего этот обширный участок Азиатского континента не мог оставаться абсолютно безвестным для географов и историков античности, средних веков и нового времени. Тем не менее названные территории значительно меньше изучены, чем другие районы Азии, прошлое которых занимает несравненно более скромное место в мировой истории. В некоторой степени это объясняется отдаленностью указанных провинций от каких бы то ни было центров цивилизации, как древних, так и современных.

Историческое прошлое юга Центральной Азии носило в высшей степени прерывистый характер и было отмечено лишь единичными событиями, не вызывавшими интереса в мировом масштабе. Развитие здесь происходило крайне неравномерно. Время от времени крупные потрясения прерывали однообразное течение жизни населявших эти пространства народов. Потоки крови текли тогда по безжизненным равнинам, исчезали города, и пустыня, побежденная было человеком в период мира и спокойствия, вновь расширяла свои границы.

Но гроза проходила, восстанавливался прежний ход вещей, и вся народная энергия обращалась на борьбу с наступлением пустынь и на то, чтобы оградить себя от воздействия стихийных процессов, столь свойственных историческому прошлому данных областей. Интерес, на мгновение возникавший по отношению к ним, проходил, и на протяжении столетий цивилизованный мир не проявлял ни малейшего беспокойства по поводу того, что же происходит на этих пустынных просторах.

Южная часть Центральной Азии оказалась вне интересов и даже сочувствия цивилизованных государств и благодаря своему географическому положению. На протяжении веков центры цивилизации постепенно перемещались из Индии в Месопотамию, затем в Египет, Грецию, Рим, в западную часть Европы; но даже в момент их наибольшего приближения к [25] интересующему нас району расстояние это было столь велико, что практически их благотворное цивилизующее воздействие ощущалось здесь очень слабо. Вот почему древние греки и римляне начинают говорить об этих странах лишь в связи с походами Александра Великого, а их предшественники — персы-Ахемениды ³ — также упоминают о них эпизодически и не иначе как в тех случаях, когда хотят, так сказать, с большим блеском подать титулы своего монарха и усилить отзвуки славы о его завоеваниях: тогда в перечень покоренных стран они включают некоторые более или менее известные названия провинций исследуемой части Азии.

Длительная борьба между арабскими и иранскими народами ⁴, борьба, корни которой уходят в далекое прошлое, оставила небольшой след в дошедшей до нас литературе. Однако она подготовила почву для господства арабов в этих странах, открыв пути исламу, существующему здесь вот уже на протяжении 12 веков. Только с этого момента и начинается для нас подлинное знакомство с древней географией названных стран, так как в греческих и римских источниках она находит куда менее конкретное выражение. Ученые древних времен, равно как и современные, не всегда руководствовались правилом спасительной предосторожности—включать в свои научные труды лишь хорошо известные факты. Часто они довольствовались и не совсем проверенными, столь же неясными для них, как и для нас.

Еще не закончился первый век хиджры ⁵, а арабы уже прочно утвердили свое господство в Хорасане, на юге Персии, в Систане, Трансоксании и некоторых районах Афганистана. В связи с удаленностью этих территорий от центра Багдадского халифата и, следовательно, отсутствием о них каких-либо сведений всем арабским правителям, начальникам военных отрядов, служащим казны, а также иным чиновникам, посылаемым время от времени из столицы на места для разъяснений административных и правительственных вопросов, вменялось в обязанность рассказывать в своих отчетах об упомянутых странах с большей точностью, чем даже это делали местные чиновники в своих официальных бумагах. Вот где корни тех подробных описаний, встречаемых нами почти во всех арабских географиях.

Организация административного управления этими областями, путешествия, предпринимавшиеся некоторыми халифами для ознакомления со своими отдаленными владениями, наконец, нужды торговли — все это являлось стимулом для проникновения туда отдельных лиц. Более или менее точные и подробные описания путешествий подобного рода и донесла До нас арабская литература — бесспорно, самая древняя из литератур.

Своим знакомством с основными географическими произведениями [26] арабов мы обязаны трудам д'Эрбело, Сильвестра де Саси, де Гиня, Рейно, Жобера, Дефремери ⁶ и других ученых, почти исключительно французов, оставивших нам либо полные переводы, либо отдельные выдержки, по которым мы можем судить о работах в целом. Однако нужно отметить, что арабские источники, хотя и более полные по сравнению с античными, в отношении изложения заключенной в них информации оставляют желать много лучшего.

Арабы по самой природе своего ума не особенно склонны к обобщениям, вот почему арабские ученые, изучающие физические явления, а также естествоиспытатели избежали ошибок, присущих произведениям греческих авторов, наспех создававших целые системы без достаточно солидных фактических данных. Но зато в их географических описаниях отсутствуют сжатые общие образы, свойственные трудам географов древности; нельзя не отметить, что хотя Масуди, Истахри и Идриси ⁷ в общем точнее, чем их предшественники, передают частности, но даже эти лучшие произведения арабской географической литературы не содержат описаний, которые по выразительности и краткости можно было бы сравнить с описаниями Страбона, Цезаря и Тацита. Основной же недостаток произведений арабских авторов, присущий также и работам греческих и римских географов, заключается в следующем: они были совершенно лишены возможности определять (пусть не очень точно) местоположение районов, где они побывали. С другой стороны, их пребывание там было слишком кратковременным, чтобы определить широты этих пунктов либо по длине полуденной тени, либо путем чисто астрономических наблюдений. Этот недостаток, заключающийся в отсутствии правильных сведений о местонахождении тех или иных территорий, становится все более ощутимым по мере их отдаления от центров культуры, иными словами, он возрастает обратно пропорционально числу совершенных в ту или иную провинцию путешествий. Вот почему при помощи арабских данных о странах, расположенных между Александрией, Меккой и Багдадом, значительно легче ориентироваться на наших картах, чем на основании их же сведений о территориях вне этого треугольника.

Европа периода средних веков не внесла существенных исправлений в географические представления античных времен и арабского средневековья. Такие европейские путешественники, как Марко Поло, священник Бенедикт Гоэс, Шильтбергер, Клавихо ⁸ и другие, время от времени отваживались посещать эти негостеприимные места; однако рассказы об испытанных ими лишениях и опасностях, которым они подвергались, ни в коей мере не вдохновляли других следовать их примеру. Истина переплеталась с вымыслом в значительных подробностях географического характера, встречаемых в [27] их повествованиях; вот почему на протяжении весьма длительного периода о Персии вообще и о ее восточной части в особенности в Европе почти ничего не было известно. Истинное открытие этой страны для ученых Запада, можно сказать, относится ко временам путешествий Олеария, Тавернье и Шардена ⁹.

Расцвет Персидской империи при Сефевидах ¹⁰, их стремление завязать дружеские и торговые связи с европейскими народами, учреждение в различных ее частях голландских факторий и римских католических религиозных миссий, первые попытки англичан закрепить на прочной основе влияние в Персии, в особенности же блестящее царствование Надир-шаха ¹¹ и масштабы его завоеваний — все это объясняет, почему европейские правительства к концу XVII—первой половине XVIII века обратили свое внимание на территории, которыми свободно могли пренебрегать ранее, и почему именно в это время поддерживали усилия отдельных лиц по их изучению. В работе «Persia, seu regni persici status» («Персия или состояние персидского царства») из коллекции Эльзевиров ¹² содержится краткое, но тщательно составленное резюме об исследованиях, предпринятых в Персии в XVII веке. Оно дает нам возможность, даже не обращаясь к источникам, легко убедиться в том, что путешественники тех времен, как, например, Ричард Стал и Джон Гроутер (1615 г.), Генрих Позер (1621 г.) и монах Манрик ¹³ (1653 г.), а также разведчики типа Тейксера и других, сообщившие нам весьма любопытные сведения об истории, нравах и общественном устройстве посещенных ими стран, мало что добавили к нашим географическим сведениям о южной части Центральной Азии. То же можно сказать и о столь поучительных во многих других аспектах путешествиях Тавернье и Шардена, а потому не будем тратить время на их подробный анализ.

Образование могущественной Афганской империи после убийства Надир-шаха и опасность, которую могли представлять собой для английских владений в Индии честолюбивые замыслы династии Дуррани ¹⁴, прочно обосновавшейся на северной границе империи Великого Могола ¹⁵ (так в тексте.— Пер.), явились в XVIII веке первыми факторами, побудившими европейцев бросить вызов опасностям, поджидавшим простого путешественника в те времена (да и в наши дни) на прямом пути из долины Инда в Европу.

Первым, кто отважился вернуться в Европу в 1783 году этой не очень благоустроенной и не слишком надежной дорогой, был служащий Ост-Индской компании г-н Форстер ¹⁶. Из районов, относящихся к собственно Центральной Азии, он [28] посетил лишь Западный Афганистан, часть Систана, провинцию Герат, Средний Хорасан и южное побережье Каспийского моря. Путешественник побывал в Кашмире, пересек Афганистан, 8 октября 1783 года прошел Кандагар, а затем через Гиришк, Бакву и Окел 2 ноября прибыл в Герат. После трехнедельного пребывания в этом городе, о котором приводит очень мало сведений, Форстер направился в Торшиз (у него: «Тершиш» — так произносят это название погонщики мулов), куда прибыл 13 декабря, посетив попутно Гуриан, Хаф (или Рухи) и Ашкару.

Из-за сильных холодов, стоявших тогда в Хорасане, караваны не решались двигаться в путь; это обстоятельство задержало Форстера в Торшизе до 28 декабя, а посему в Шахруде он оказался лишь 5 января 1784 года. Отсюда обычным путем через Барфоруш он за семь или восемь дней дошел до Мешхедесера — порта на Каспийском море (ныне Бабольсар. — Пер.).

Господин Форстер отправился в путешествие без какой-либо научной подготовки и решился на него подобно тому, как некоторые осмеливаются принять участие в качестве зрителей в опасной охоте, не подумав о том, что для этого следует запастись хотя бы подходящим оружием. Он же взял с собой только деньги н кое-что из одежды. Что касается приборов для наблюдений, то их наличие рассматривалось им как нечто излишнее или даже опасное. Вот почему из Индии путешественник выехал без часов, при помощи которых можно было бы хотя бы приблизительно вычислять продолжительность караванных переходов, и вот почему расстояния между стоянками на своем пути он исчисляет в персидских фарсангах ¹⁷, руководствуясь исключительно сведениями, полученными от местных жителей.

Необходимость прятать деньги и даже как-то маскироваться, меняя одежду, вынуждала его и во всем остальном походить на своих спутников по путешествию, иными словами, воздерживаться от сбора сведений о пройденных территориях, передвигаться ночью, проходить мимо тех мест, где было бы интересно остановиться для осмотра достопримечательных памятников. Г-н Форстер не был ученым. Естественные науки не привлекали его внимание, этим и объясняется тот факт, что в памяти путешественника запечатлелись не столько сведения о строении поверхности или о природных особенностях пройденных им стран, сколько отдельные эпизоды из его собственных приключений, которые не могут служить основой для описания нравов; таким образом, по прочтении трудов Форстера создается куда более точное представление об облике того или иного персидского торговца или муллы, которого случай послал ему в дорожные спутники, чем о природных условиях тех территорий, где он побывал. Тем не менее его [29] отчет о путешествии был повсюду воспринят с живым интересом, а книга переведена почти на все европейские языки.

Результаты наблюдений г-на Форстера использовал в своих географических трудах член Королевского Географического общества, в прошлом руководитель топографических съемок в Индии майор Реннел. В-1792 году он опубликовал весьма примечательное произведение на 428 страницах ин-кварто с несколько пространным названием: «Пояснение к карте Индостана или Империи Великих Моголов с введением, отражающим географическое положение и современное деление этой страны, а также карта стран, расположенных между истоками индийских рек и Каспийским морем».

Раздел, посвященный Центральной Азии, озаглавлен: «Описание карты стран, лежащих между верховьями индийских рек и Каспийским морем». Здесь, на странице 187, дается следующая оценка заслуг Форстера перед географической наукой: «Описание пути от Кандагара до Каспийского моря, составленное г-ном Форстером, проливает яркий свет на географию этих пространств, равно как и на другие, связанные с этой наукой вопросы, пребывавшие до него в состоянии неясности». Далее, на странице 189, несколько уточняя общие хвалебные слова, Реннел, в частности, пишет: «Этот джентльмен высказывает новый взгляд на направление горных цепей, которые, как принято считать, пересекают Азию с запада на восток и которым дают самые различные названия; точнее, он возвращает нас к теориям, унаследованным нами от древних ученых. Вне всякого сомнения, греки и римляне лучше нас знали специальную географию Персии, хотя мы и можем с большей геометрической точностью определять ориентиры известных нам частей этой страны.

Горная цепь, называемая древними Таурус, выходя из Малой Азии, пересекает Армению в восточном направлении; оттуда, отклоняясь к юго-востоку и обогнув южное побережье Каспийского моря, продолжается, согласно Птолемею, в виде гор Коронус, Сарифи и Паропамизских, которые составляют границу между Гирканией, Тапурией и Парфией, а затем между Маргианой, Арией, Бактрианой и провинцией Паропамизиана. На современном языке это означает, что названная горная цепь отделяет Мазандеран от Табаристана, Кумиса, Дахистана, Горгана, Хорезма и Хорасана, являясь в то же время границей провинций Балх, Гур и Седжестан, или Систан. Наконец, Птолемей довел эту линию гор до горной цепи, носившей название Индийский Кавказ и служившей границей между Индией и Бактрианой; далее под названием Имаус, или Эмодус, эта горная цепь отделяла Индию от Скифии. Современным географам ничего не известно о направлении этих гор за Каспийским морем; они даже не знают, достигают ли они в действительности Индийского Кавказа, что вполне вероятно, [30] хотя это и не совпадает с предположением г-на д'Анвиля ¹⁸: он придал этой цепи за Каспием востоко-юго-восточное направление и поместил ее к югу от Герата.

Итак, если бы это соответствовало действительности, то г-н Форстер, возвращаясь из Кандагара, должен был бы пересечь ее, тогда как он не встретил никаких гор, пока не оказался в 100 милях от Каспийского моря. Это означает, что горы, являющиеся продолжением Индийского Кавказа (если таковой существует), должны были находиться справа от маршрута г-на Форстера, иными словами, к северу от пути его следования. Полагаю, что в действительности подобная горная цепь существует приблизительно там, где ее поместил Птолемей, ибо все встреченные г-ном Форстером реки текли к югу, а это означает, что приподнятые участки поверхности, которые он не мог видеть вследствие их удаленности, находятся на севере. Следовательно, слияние гор Прикаспия и Индийского Кавказа, если такой существует в природе, должно иметь место на севере Хорасана». Я привел эту пространную выдержку потому, что она со всей очевидностью доказывает, каким образом ряд взаимоисключающих друг друга ошибок может привести к выявлению точного результата. Г-н Реннел прав, полагая, что к югу от Герата нет никакого центральноазиатского широтного горного хребта; основывал же он свое рассуждение на двух упущениях Форстера:

1) путешественник забыл упомянуть, что он пересек существующий между Кандагаром и Гератом горный хребет;

2) он ошибочно утверждал, что все встреченные им на пути реки текут на юг, в то время как Герируд, например, несет свои воды на северо-запад.

На протяжении длительного времени последняя ошибка переходила с одной карты Азии на другую. Подобно своим коллегам, ее повторяет и Макдональд Киннейр, поскольку г-н Кристи ¹⁹ проявил в этом деле не больше точности, чем Форстер. Исчезла она лишь с появлением карты Арроусмита ²⁰, составленной к путешествию г-на Бёрнса.

Далее в своей книге г-н Реннел вступает в дискуссию относительно широт и долгот Самарканда, Кашгара и т. д., в скрупулезный, но лишенный фактов спор, в ходе которого, между прочим, полагает возможным принять за среднее расстояние, которое караван может пройти за день, огромную цифру — 14 географических миль!

Свой труд Реннел завершает подробными рассуждениями, касающимися вопросов синонимики древних и современных названий некоторых местностей Центральной Азии. Так, по его мнению, Бухара — это Согдиана, а не Бактриана, ибо последнюю, как он полагает, составляют провинции Балх и Гур. Наконец, он дает краткий, но довольно точный обзор истории Парфянского царства и приходит к выводу о том, что оно [31] является не чем иным, как Персидской монархией, и носит лишь другое название (страница 201). Английский путешественник нанес на карту, приложенную к своим запискам, пути следования Александра Великого, Тамерлана, Клавихо и Форстера; однако, судя по всему, он располагал весьма неточными топографическими материалами, так как Мешхед, например, он поместил на том же меридиане, что и Нишапур, лишь на 1°25' севернее последнего.

В прошлом веке у г-на Форстера не было последователей. Крупные события, отметившие конец XVIII века, отвлекли внимание европейских правительств от восточных проблем; однако с начала XIX века этот интерес вспыхнул с новой силой. Успехи, которых добились англичане в Индии в конце прошлого века и в первые годы текущего, и то звучание, которое обрело в Азии слово «Англия» вследствие завоеваний этой державы, привели к утверждению ее ведущей роли в Турции и Персии; противостоять ей могла лишь слава Наполеона: его блестящая и почти фантастическая карьера и была именно тем явлением, которое могло поразить воображение людей Востока. Известно, что французская дипломатия, несмотря на то что ей противостояла деятельность талантливых английских дипломатов, располагавших большими средствами, сумела стать весьма влиятельной как в Константинополе, так и в Тегеране. Например, дипломатических успехов добилась военная миссия генерала Гардана ²¹, а вклад, сделанный в науку некоторыми ее членами, был еще значительнее. Благодаря французским исследователям наши знания о географии Азии стали гораздо глубже.

Более или менее подробные итоги своих исследований в Персии опубликовали спутники генерала Гардана — гг. Дюпре ²², Жобер, Трезель ²³ и Трюилье. Здесь мы коснемся только работ Дюпре и Трюилье, поскольку двое других изучали те районы Персии, характеристика которых не входит в нашу задачу. Полностью результаты интересных исследований г-на Дюпре были опубликованы издательством Дантю лишь в 1819 году. Они состояли из двух томов ин-октаво и были озаглавлены «Путешествие в Персию, осуществленное в 1807, 1808 и 1809 годах...».

Выехав 8 сентября 1807 года из Константинополя, г-н Дюпре за 43 дня пересек всю Малую Азию до Багдада и далее через Керманшах и Хамадан двинулся к Исфагану, куда и прибыл 16 декабря. Поскольку он рассчитывал вернуться сюда еще раз, то пробыл в этом городе совсем недолго и 8 января 1808 года дорогой через Изедхаст, Мешхеди-Мадери-Сулейман и руины Персеполя направился в Шираз. Из Шираза его путь лежал к Бендер-Аббасу, куда он и прибыл 5 Февраля, проведя 20 дней в пути и побывав в Дарабе и Тароме. [32] Из Бендер-Аббаса между 8 и 12 февраля Дюпре предпринял поездки на острова Персидского залива—Ормузские и Кишм, а 2 марта через Лар и Джахрум вернулся в Шираз.

Исследуя персидскую часть побережья одноименного залива, г-н Дюпре решил побывать в Бенд&р-Бушире; 6 марта он покинул Шираз и через Казерун 13 числа того же месяца прибыл в Бушир; отсюда, проделав 12-дневный переход и побывав в Фирузабаде, он в третий раз появился в Ширазе.Его последнее пребывание в Ширазе длилось всего пять дней, и 6 апреля путешественник направился в Йезд. Эта часть маршрута представляет особый интерес: единственное имеющееся на сегодня описание прямого пути между двумя указанными городами принадлежит перу г-на Дюпре.

Позволим себе остановиться на некоторых итогах исследований этого путешественника.

Первым важным результатом нужно считать следующее открытие. 11 апреля на расстоянии около 36 фарсангов от Шираза, с его северо-восточной стороны, путешественник встретил цепь гор, которая, как мы увидим далее, пересекает меридиан под углом 36°, проходит через всю Персию, от Индийского океана до параллели Демавенда, являясь таким образом естественным рубежом для стран, входящих в собственно Центральную Азию. Так как г-н Дюпре видел лишь небольшой отрезок этой горной цепи, то не смог дать ей правильную оценку и определить ее значение в физической географии Азиатского континента.

Французского путешественника поразило внешнее различие равнин, простирающихся по обеим сторонам этой цепи. Упомянув о том, что горная цепь ориентирована, с одной стороны, к югу, а с другой—к северо-западу, путешественник добавляет, что равнина, которая тянется к востоку от нее, простирается «насколько хватает глаз и что ее можно считать абсолютно бесплодной, ибо взору представляются лишь колючие кустарники и горячие пески»; ничего подобного мы не встречаем при описании пространств, примыкающих к горам с запада.

На карте г-на Лапи ²⁴, приложенной к труду Дюпре, довольно хорошо выражен характер гор, о которых идет речь; но поскольку при составлении карты не было сделано никакого различия между основными хребтами и их отрогами, то общая графическая картина горной сети Персии оказалась лишенной того познавательного значения, которое могло бы иметь, если бы было учтено вышесказанное замечание.

Согласно измерениям Дюпре, расстояние между Ширазом и Йездом равняется 68 фарсангам, что составляет примерно 300 км (на юге Персии длина 1 фарсанга — около 4 км).

Из двух склонов упомянутых гор — западного и восточного [33] — более влажным является западный; здесь берет начало река Пелвар, вдоль которой путешественник шел в течение нескольких дней. Что же касается восточного, то воду к нему подводят издалека и во избежание испарения пропускают через подземные каналы.

В Йезд г-н Дюпре прибыл 16 апреля и провел здесь только четыре дня, по истечении которых прямым путем через Агда, Купа и Гульнабад направился в Исфаган. Здесь он пробыл с 27 апреля по 9 мая, а затем, пройдя через Кухруд, Кашан и Кум, 18 мая прибыл в Тегеран, где оставался до 13 февраля 1809 года. В этот день путешественник вместе с французской миссией покинул столицу Персии и двинулся обратно в Европу по маршруту Тебриз — Хой — Нахичевань — Ереван.

Труд г-на Дюпре содержит ценные сведения по географии Южной Персии, являвшейся почти неведомой страной до его путешествия, о кочевых племенах этой части Персидской империи, о мерах веса и длины, которые здесь приняты. Правда, его наблюдения, касающиеся нравов и отличительных особенностей населения, во многом выиграли бы, если бы исследователь лучше знал язык страны. Хотя в своем предисловии он дает понять, что был «знаком с языком», есть основания полагать, что ему был известен лишь турецкий, ибо повсюду, где автор приводит восточные фразы, они даются на турецком языке; бесспорно, человек, знающий персидский, никогда не сказал бы следующего: «В качестве слуг нам выделили троих персов; когда мы просили доставить нам дров или съестных припасов, то они отвечали: ,,Bachin, guezun, ustunde" (,,На нашу голову, на наши глаза")» (см. т. I, стр. 280) ²⁵. Далее, на странице 363, говоря о средствах на подаяние во время путешествия, он называет их selamet parassi вместо pouli selamet, а на странице 3 второго тома ворота в Ширазе названы Capoussi, а следует Dervazeh. Но все это не мешает ему быть точным при описании страны и обычаев ее народа, а опубликованные им широты, вычисленные членом экспедиции г-ном Трезелем и являющиеся, по моим предположениям, правильными, представляют собой настоящий вклад в географию. Поскольку речь идет всего о семи пунктах, думаю, читатель не будет возражать, если я приведу здесь небольшую таблицу:

Шираз ........ 29°33'7"
Йезд ......... 32°14'00"
Исфаган ........ 32°24'34"
Тегеран* ....... 35°40'47"

* Широта последних четырех городов, по подсчетам Лемма ²⁶, такова: Тегерана — 35°40'44", Казвина — 36°15'2", Султанийе — 36°25'52" и Миане — 37°25'8". Разница в широтах двух последних городов у Трезеля и Лемма частично объясняется тем, что путешественники произвольно определяли Удаленность своего местонахождения от центра городских застроек. [34]

Султанийе ....... 36°45'50"
Казвин ........ 36°13'15"
Миане ......... 37°39'56"

Карта г-на Лапи, о которой уже упоминалось, бесспорно является очень важным научным документом. Ее ценность заключается не только в том, что на ней более точно отобржены координаты ряда мест по сравнению с данными на всех предыдущих картах, включая и карту Макдональда Киннейра; наибольшей заслугой этого уважаемого картографа, как мне кажется, следует считать то, что он сумел понять и отразить на своем чертеже изолированность различных внутренних бассейнов этой части Азии, а также физические особенности поверхности, изображением которых пренебрегли все его предшественники, нанося этим большой ущерб правильному представлению о характере рельефа обширной территории старого континента.

Другому французскому путешественнику — капитану инженерных войск Трюилье — не удалось самому издать результаты своих исследований. Вскоре по возвращении во Францию его посылают в Испанию, откуда он не вернулся. Дневник его путешествия по Хорасану, переданный им ранее г-ну Буркхардту ²⁷, остался неизданным; объясняется это, по-видимому, тем, что ученый был занят проведением многочисленных астрономических работ. Лишь в 1841 году, спустя 34 года после завершения путешествия, этим занялся ныне покойный г-н Досси. Просвещенный издатель подготовил такое издание собранных г-ном Трюилье материалов, что лица, интересующиеся географией, были полностью вознаграждены за долгие ожидания. Эта прекрасная работа явилась весьма ценной для науки, и самому путешественнику, слишком занятому делами службы, вряд ли удалось бы осуществить подобную публикацию.

Г-н Досси взял на себя труд не только графически отобразить описанные Трюилье маршруты, но заново рассчитал результаты его астрономических наблюдений, сопроводив опубликованные выводы ценным научным комментарием, позволяющим судить о степени точности этих выводов. Г-н Трюилье оставил очень точное описание караванного пути между Тегераном и Мешхедом, а также между Мешхедом и Йездом через Тебес. Последний отрезок его маршрута представляет особый интерес для географии. В этой части своего труда автор знакомит нас с природой обширного района, доселе никем не изученного и оказавшегося затем на протяжении более полувека вне интересов исследователей. Благодаря путевому дневнику г-на Трюилье мы впервые смогли познакомиться с природными условиями внутренних пустынь Хорасана, [35] а также получить подтверждение одному интересному физико-географическому факту, уже отмеченному арабами: речь идет о продвинувшейся в этих местах на север границе произрастания пальмовой растительности. На основании данных г-на Трюилье можно определить, до какой точки доходит северная граница тропического климата для азиатских районов.

Г-ну Трюилье пришла в голову превосходная мысль: дополнить свои точные описания посещенных им областей сведениями, собранными у местного населения относительно дорог, связывающих территории справа и слева от пути его следования. В заслугу французскому путешественнику, по моему мнению, следует поставить исключительную скрупулезность при осуществлении указанной работы. Воздерживаясь от сбора различных слухов и непроверенных сведений (как это делали позднее Фрезер ²⁸ и другие) об огромных пространствах, разделяющих далеко отстоящие друг от друга места, он ограничивался включением в свой дневник свидетельств жителей о близлежащих территориях, где они часто бывали и о которых, следовательно, имели совершенно ясное представление.

Поэтому немногим более чем за два года французское правительство, умело направлявшее усилия своих исследователей, смогло собрать почти обо всей Персии куда более точные данные, чем какое-либо иное европейское правительство, и этими результатами, касавшимися огромной поверхности, простирающейся между 12° долготы и 14° широты, оно обязано деятельности лишь четырех человек. Опубликованные разделы этих географических трудов и в особенности отрезок времени, предшествовавший их публикации, позволяют думать, что и теперь государственные архивы располагают ценными неизданными материалами, и я беру на себя смелость высказать пожелание, чтобы все результаты этих исследований были наконец преданы гласности; такой шаг поистине был бы достойным того высокого положения, какое занимает Франция в европейской науке.

Примеру французского правительства, обратившего свое внимание на эти отдаленные места, вскоре последовало английское, и мне остается лишь привести слова, которыми Поттингер ²⁹ начинает свое повествование о путешествии в Белуджистан и которые указывают на причину появления такого рода путешественников из Англии. Выдержки из подобных работ я еще буду неоднократно цитировать в этих записках. Вот что говорилось в упомянутом отчете: «Давно Бонапарт во всеуслышание заявлял о своих враждебных планах, направленных против английского обоснования в Индии; но в 1807 и 1808 годах он настолько открыто, активно и решительно начал проводить их в жизнь, что английское правительство, [36] как в Европе, так и в Азии сочло абсолютно необходимым принять меры для ликвидации этих усилий» (перевод Ж.-Б.-Б. Эйрие ³⁰ Париж, 1818, стр. 9 и 10).

Первыми английскими путешественниками, побывавшими в южной части Центральной Азии, были Поттингер и Кристи — офицеры, бывшие на службе у Ост-Индской компании. В 1809 году бригадный генерал Малькольм ³¹ направил их из Бомбея в Белуджистан. В Белуджистане они разделились и далее должны были встретиться с Малькольмом либо в Тегеране, либо в Тебризе. Путь до Келата, а оттуда до Пушки они проделали вместе. Затем Кристи должен был направиться через Систан в Герат, откуда намеревался попасть в Керман, рассчитывая там присоединиться к господину Поттингеру. Последнему он рекомендовал добраться до Кермана либо северной дорогой через пустыню, либо дорогой, идущей вдоль морского побережья, либо через Бемпур. Поскольку Кристи по окончании путешествия остался в Персии в качестве офицера-инструктора на службе у Аббаса-мирзы ³² и был убит при Асландузе в сражении с русскими в 1812 году, то не успел составить подробного описания этой экспедиции. Лишь спустя пять лет после гибели Кристи Поттингером были изданы путевые заметки его бывшего начальника.

Г-н Кристи прошел белуджисташскую пустыню, простирающуюся до реки Гильменд, дошел до этой реки у местечка Пелатек, пересек ее у Рудбара, далее через Пулки двинулся в Мендар и наконец прибыл в Джелалабад. Поразителен следующий факт: путешественник не обмолвился ни одним словом о том, что видел озеро Хамун, когда шел далее через Пишаверан и Джувайн. Вследствие этого на карте, приложенной к материалам путешествия Поттингера, названное озеро изображено неправильно: оно оказалось на карте на значительном расстоянии от пути следования Кристи, если только в то время этот неглубокий водный бассейн не был до такой степени высохшим, что казался намного меньше, чем сейчас.

Из Джувайна дорогой на Фарах, Анардара и Окел Кристи попадает в Герат. Здесь он провел месяц; город предстал пред ним во всем своем великолепии, но, к сожалению, оставленные о нем записки не особенно подробны, а то, что сообщено, не всегда верно. Так, о Мусаллахе в районе Герата мы читаем у него следующее: «Здесь имеется мечеть с четырьмя минаретами, которая должна была возвышаться при усыпальнице имама Мусы Али-Резы ³³; но он не смог, как намеревался, прибыть в Герат и скончался в Мешхеде».

Нет необходимости в настоятельном разъяснении французскому читателю, что в этой краткой выдержке больше ошибок, чем слов, так как Кристи, по-видимому, был склонен допустить как нечто совершенно очевидное, что здание, о котором [37] идет речь, было построено во времена имама, современника Мамуна, сына Харун ар-Рашида ³⁴, благодаря чему этот памятник оказывается в числе самых древних мусульманских.строений; в действительности же он был завершен лишь к 860 году хиджры, то есть почти на 600 лет позднее. Приблизительную дату строительства этого богоугодного сооружения, возникновением своим обязанного жене Шахруха ³⁵, английский путешественник легко мог определить как по стилю, так и по тому превосходному состоянию, в котором находился этот великолепный образец архитектуры эпохи Тимуридов ³⁶ и к которому время отнеслось значительно бережнее, чем персидские солдаты, дважды стоявшие там лагерем.

В Герате и поныне рассказывают, что Шахрух действительно намеревался переправить останки имама в Мусаллах, но оставил это намерение, так как минареты мечети вскоре после их завершения наклонились к западу, в сторону Мешхеда, что было воспринято шахом как проявление воли святого не трогать его в последнем пристанище.

Из Герата капитан Кристи через Хаф и Чарде двинулся прямо в Исфаган, покинув Тебес, как ему объяснили, в 8 милях к юго-востоку. Начиная от Чарде, Кристи шел тем же путем, что и капитан Трюилье. Оба путешественника оставили лишь краткие заметки о своих наблюдениях, из которых более поучительными являются материалы французского офицера. Вот, к примеру, как он описывает путь из Поште-Бадама к капаван-сараю Илаабад: «От Пушти-Бадуна (так в тексте-Пер.) до караван-сарая Илаабад насчитывается 9 фарсангов (около 27 км) (1 фарсанг на юге Персии почти вдвое короче, чем на севере; я приравниваю его к 4 км, тогда как в Хорасане его длина превышает 7 км.). Дорога совершенно пустынна и наподобие предыдущей имеет юго-западное направление; нигде ни малейших признаков воды. В фарсанге от Пушти-Бадуна мы пересекли невысокие горы. Дорога стала каменистой; спуск к Илаабаду имеет едва заметный уклон. Этот караван-сарай довольно велик, около него стоит несколько хижин. Видны клочки обработанной земли; вода в ручье — соленая, а в колодце — вполне пригодная для питья». А вот как г-н Кристи характеризует тот же маршрут: «Сегодня мы шли к югу от слегка приподнятой местности. Через 5 миль подошли к речушке. Вечером остановились в Илаабаде в 14 милях от Поште-Бадама (около 21 км). Эта деревня, хотя и расположена в пустыне, имеет новый постоялый двор и достаточное количество продовольствия».

Г-н Поттингер начал переход от Нушки к Керману, вступив на территорию громадной пустыни, раскинувшейся между Белуджистаном, Систаном и Керманом. Его наблюдения, [38] значительно более полные, чем материалы его шефа, имеют несравненно большую научную значимость, и хотя часто в ущерб интересам географии он помещал рассказы о своих собственных приключениях, о том, например, как он более или менее остроумно отвечал мусульманам, выдавая себя за одного из их сеидов, его книга довольно хорошо отражает то удручающее впечатление, которое вынес исследователь из поездки по бесплодным краям этой части Азии. Описание некоторых метеорологических явлений, присущих данным местам, выглядело бы солиднее, если бы не сопровождалось разъяснениями, изобличающими слабое знакомство автора с предметом. Так, стремясь объяснить причины образования наблюдаемых здесь сухих туманов, Поттингер пишет: «Самые крупные песчинки, поднимаемые ветром в воздух, все оседают на землю; зато мельчайшие разрежены (sic!) до такой степени жарой, излучаемой палящим солнцем на красноватую землю, что остаются как бы во взвешенном и колеблющемся состоянии (курсив мой. — Н. X.), пока с восстановлением обычной температуры к ним не возвращается их естественный вес. Тогда согласно неизменному закону природы они оседают (sic!)» (т. 1, стр. 250).

Поттингер вступил в собственно пустыню только между Хараном и развалинами деревни Риган. Поскольку вплоть до наших дней он является единственным европейцем, оставившим описание территории между Белуджистаном и Бемпуром, или, как он пишет, Бенпуром, то часть его труда, которая характеризует указанные районы, приводимые им сведения о белуджах представляют собой большой интерес. К сожалению, часто благоприятное впечатление, возникающее v читателя при знакомстве со значительными и правдивыми фактами, снижается общими расплывчатыми рассуждениями, что поистине удручает. Так, на странице 42 второго тома читаем: «...сходство между белуджами и персами является весьма основательным свидетельством в пользу западного происхождения этого народа». А на следующей странице он нам сообщает, что незнание им тюркских и татарских диалектов лишает его прекрасной возможности разрешить вопрос об их происхождении. Наконец, на последующих страницах он пытается доказать, что белуджи — это, вероятно, туркмено-сельджукиды или монголы. Время от времени он цитирует восточных авторов, демонстрируя при этом весьма ограниченное знакомство с мусульманской историей Азии. То он пишет о багдадских халифах 90 года хиджры, то от 92 года хиджры вдруг перескакивает к упоминанию о Махмуде Газневи ³⁷, а после Чингисхана ведет речь о непримиримой вражде между правителями Хорезма, в связи с чем, по его мнению, из Персии бежали многочисленные орды монголов; короче говоря, в каждый исторический экскурс он привносит [39] столько путаницы В вопросы, ему самому не особенно ясные, что теряешься в догадках — чем он руководствовался в подобных занятиях.

Вскоре по завершении этих путешествий политические события в Европе приняли такой оборот, что беспокойство Англии в связи с планами Франции в Азии полностью исчезло. Английское правительство сочло себя достаточно осведомленным в отношении этих отдаленных стран благодаря трудам Эльфинстона ³⁸, Кристи, Поттингера и Малькольма, которые вчетвером сделали больше, чем сделала бы экспедиция, состоявшая из целой когорты ученых континента, путешествовавших там на протяжении десяти лет.

Мы не можем назвать ни одного ученого, кто предпринял бы исследование Хорасана или восточных районов Южной Персии до 1812 года. Тем не менее живой интерес английского общества к этим территориям не пропадал в связи с выходом в свет трех выдающихся литературных произведений: поэмы Мура ³⁹ «Лалла-Рук», начинающейся, как известно, словами «The veiled prophet of Khorassan», романа Мориера ⁴⁰ «Хаджи-Баба» и «Истории Персии» Малькольма. Хотя ни одно из названных произведений не принадлежит к географическим трудам, да будет мне все же позволено посвятить им здесь несколько строк, ибо они сделали значительно больше для популяризации сведений об указанной части Азии, чем специальные трактаты.

Нелепо было бы вменять в вину Муру поэтизацию страны, где согласно его замыслу развивается действие созданной им драмы или эпопеи. Однако, с моей точки зрения, только по одной этой причине нельзя снять с автора упрек в том, что он так плохо понял природу Персии, характер жителей, среди которых действуют персонажи его поэмы. Бесспорно, его нельзя обвинить в отсутствии эрудиции: поэма изобилует учеными цитатами, а каждая страница сопровождается выдержками из трудов д'Эрбело, Шардена, изречениями из Корана, обращениями к наследию Абу-ль Фида, Ибн-Хаукаля, Нибура, Гиббона ⁴¹ и других. Ему не хватает вдохновения, той силы, которую поэты черпают в присущем некоторым из них шестом чувстве,—иными словами, дара, дающего возможность воскрешать славное прошлое во всем его пышном великолепии. Вот почему нарисованные им пейзажи — всего лишь тирады версификатора, лишенные художественной правдивости. Прочтите, к примеру, описание реки Оксус на странице 185 лейпцигского издания. Это прямо-таки переложенная на стихи научная записка г-на Жобера о древнем русле этой реки, текст, в котором мы тщетно будем искать захватывающее описание снежных гор, откуда берет свое начало эта величественная река, или безжизненных пространств, где [40] она теряется; вместо всего этого мы находим лишь набор географических терминов, расставленных соответственно правилам английской просодии. Другие его произведения — «Муканна» и «Зулейха» — носят абстрактный характер, хотя местами и насыщены страстью и патетикой. В них нет ничего восточного, кроме костюмов героев, и я абсолютно уверен в том, что английский историк, специалист по Индии, выразивший свое удивление г-ну Макинтошу ⁴² по поводу того, что Томас Мур никогда не бывал на Востоке, просто сделал поэту неискренний комплимент.

Большая популярность этой поэмы в огромной степени. способствовала распространению неверных сведений о Восточной Персии и невольно подготовила общественное мнение-в Англии к восприятию другой призрачной фантазии, о которой мы вскоре будем вести речь и которая, как и опасение перед вторжением Наполеона I в Индию, благоприятно отразилась на развитии географии интересующих нас пространств.

Произведение г-на Мориера иной значимости. Бесспорно, это — лучшая из когда-либо написанных книг о Персии, книга, рисующая точную и яркую картину жизни высших слоев., персидского общества, каким оно было в начале этого века. Особое удивление вызывает тот факт, что картины природы в романе переданы автором с большей правдивостью, чем в записках о его собственных путешествиях. Даже те районы, в которых он никогда не бывал, описаны очень точно, чего нельзя сказать о характеристике тех же мест в его исследованиях. Вдохновение ведет его по более верному пути, чем личное знакомство со страной, и я скажу без колебаний, что его романы больше сделали для науки, чем специальные труды.

«История Персии» Малькольма не может считаться серьезной работой. Автору были знакомы лишь разговорные формы восточных языков. Он более или менее сносно говорил по-персидски, понимал, когда ему читали исторические тексты на этом языке, но ученым-ориенталистом не был, и то, что-его мирза читал ему из Мирхонда, Хондемира ⁴³ и других авторов, которых он цитирует на протяжении своей работы, записывал лишь вкратце. Поэтому произведение генерала Малькольма можно и должно рассматривать не более как предварительный набросок для будущей книги, в особенности сейчас, когда мы ближе познакомились с источниками, на основании которых создавалась «История Персии». В свое же время этот труд принес большую пользу тем, что помог восполнить досадные пробелы в исторических знаниях большинства просвещенной публики; с его помощью даже неориенталисты получили возможность на основании приведенных там фактов, базировавшихся на довольно точных хронологических данных, заполнить лакуны в сведениях о прошлом Азии, начиная от Александра Великого до наших дней. Словом, эта [41] книга впервые открыла путь в область, которая, как оказалось, вовсе не была недоступной, хотя и считалась таковой из-за окутывавшего ее мрака неведения.

На смену французскому влиянию в Персии пришло английское. Англичане создали при дворе Аббаса-мирзы и во многих других местах Северной Персии европейские очаги; их деятели во многом способствовали уточнению сведений о природных особенностях этой страны. Сотрудники этих центров почти полностью набирались из офицеров армии Ост-Индской компании, чем и объясняется явное единообразие методов исследования Персии, единообразие, отличавшееся наряду с некоторыми положительными моментами большим числом слабых сторон и приведшее к весьма ограниченным результатам. Офицеры этой армии выезжали в то время из Европы к месту службы в юном возрасте. Прямо со школьной скамьи они попадали в круг разнообразных занятий, постоянно ставивших сложные насущные вопросы, решение которых осуществлялось на основе скудных знаний, полученных ими на родине. Они должны были выполнять топографические работы, вести астрономические и метеорологические наблюдения, заниматься естественной историей, археологией, лингвистикой и т. п. Именно эти виды деятельности привлекали к ним внимание начальства и влияли на их карьеру. Однако выводы лиц, не получивших основательной подготовки, если и имели (за неимением лучшего) определенную научную ценность, то очень относительную. Наконец, вся эта молодежь находилась под влиянием тех причуд, которые ныне безраздельно господствуют в Англии в области научного метода. Так, например, до сих пор считается непростительным, если допущена неточность в любом, даже незначительном факте из римской или греческой античной истории; если же неточно освещен важный момент из истории стран Востока, то на это смотрят как на простую ошибку. Оскорбляющим науку преступлением считается, если автор с недостаточным знанием дела описывает процесс горообразования тех или иных участков, которые встретились ему на пути, а поверхностные и безответственные рассуждения о растительном мире страны, путаная характеристика флоры или даже полное игнорирование данного фактора, равно как и включение в текст непроверенных метеорологических теорий, — все это, видите ли, никак не умаляет достоинств книги.

Все сказанное выше справедливо и по отношению к труду г-на Макдональда Киннейра, вышедшему в 1813 году и носящему название «Записки о географии Персидской империи с картой», которому я считаю себя обязанным посвятить несколько слов. Эта книга, по собственному заявлению автора, подводит итог всем географическим работам, выполненным [42] его соотечественниками в Персии. Это не брошюра, являющаяся пояснительным текстом к карте, а большой том в 486 страниц ин-кварто, содержащий описание 23 провинций, 15 из которых входят в состав Персии, а остальные — Кабул, Синд, Багдадский и Орфский пашалык, Армения, Грузия, Мингрелия, Кавказский Дагестан, Ширван — страны, граничащие с Персидской империей. Кроме того, в книгу включены 60 путевых заметок, которые составлены на основе собственных путешествий членами различных британских миссий, сменявших друг друга в Персии на протяжении первых 13 лет этого века, либо представляют собой материалы, собранные ими же в ходе бесед с теми из местных жителей, к сообщениям которых можно было отнестись с доверием. Таким образом, мы вправе ожидать от этого исследования много новых и полезных сведений об интересующей нас стране; но, к сожалению, оно изобилует лишь данными самого общего характера, общеизвестными даже для людей, никогда там не бывавших. Так, в главе, посвященной описанию климата Персии, автор ограничивается упоминанием о том, что климат этот, совсем не жаркий, меняется с высотой и в горах даже летом бывает очень холодно. Нельзя сказать, чтобы его рассуждения на чисто географические темы были более поучительны. Возьмем, к примеру, страницу 148, где следующим образом представлено различие в характере поверхности двух провинций — Азербайджана и Фарса (привожу текст буквально, ибо не в состоянии сделать внятный перевод):

«The character of the country, in this province, differs materially from that of Fars and Irak. Here we have a regular succession of modulating eminences partially cultivated and opening into plains, such as those of Oujan, Tabreez and Urumea. To the south, the mountains of Sahund raise, in an accumulated mass their towering heads to the clouds, and, on the north, the black rocks of the Karabaug dissappear in the luxuriant vegetation of Chowal Mogan» ^43а. Безусловно, эта тирада значила бы гораздо больше, если бы была менее звучной, но более четкой, ибо при всем желании трудно понять, каким образом Карабахские горы могут скрываться среди пышной растительности Chowal Mogan, являющейся не чем иным, как Чули Муган, или Муганской долиной, — одной из наиболее плодородных степей Закавказья. Этот путаный текст вызывает тем большее удивление, что он касается страны, которую специально изучали английские путешественники и которую легко охарактеризовать, не прибегая к обилию слов. Так, с востока и запада эта провинция ограничена двумя цепями гор меридионального направления: одна из них отделяет ее от Гиляна, а другая — от Месопотамии. На севере обе эти горные цепи соединяются небольшим широтным возвышением, начинающимся к востоку от горы Савалан. [43] (4572 м) и доходящим в Курдистане до хребта Кандилан. На юге подобным соединительным звеном является хребет Бузгуш, идущий параллельно северному возвышению и примыкающий к горе Сехенд (3505 м). Пространство между горой Савалан и Гилянским хребтом занято Муганской долиной, а между Сехенд и Кандиланскими горами — озером Урмия. Наконец, пространство между всеми этими горами покрыто террасовидными участками, где чередуются почвы более или менее плодородные с засолоненными.

Карта, приложенная к труду г-на Киннейра, представляет собой большую ценность, чем сам текст. Особого изучения заслуживает то, что изображено в ее западной части: здесь показаны результаты всех съемок местности, осуществленных англичанами в Персии до 1813 года. Что же касается ее восточной части, то она оставляет желать много лучшего, так. как (мы уже имели случай отметить это) наряду с внесением некоторых корректив в изображения маршрутов по северу Хорасана, взятых с карты Реннела, Киннейр повторил все гидрографические ошибки последней. Этот недочет не следует вменять в вину Киннейру; он вытекает из того факта, что путешественник располагал неточными данными.

Поскольку целью настоящих очерков является описание южной части Центральной Азии, я не берусь анализировать итоги блестящего путешествия г-на Оузли ⁴⁴, который собрал такие ценные сведения, что оставил далеко позади своих английских предшественников; приходится лишь сожалеть, что ему не удалось посетить Восточную Персию.

Перейдем к разбору путешествия г-на Фрезера. Фрезер прибыл в Индию не как служащий Ост-Индской компании, а как путешественник. Объехав западные провинции этой обширной страны, он решил посетить Персию. Не желая повторяться, Фрезер провел исследование страны по таким направлениям, по которым не проходил никто из его соотечественников. В частности, он наметил посетить восточные провинции Персии и даже побывать в Бухаре. В Бомбее Фрезер встретился с доктором Эндрю Жоксом, назначенным вскоре после того чрезвычайным посланником Ост-Индской компании при тегеранском дворе; вместе они отплыли в Бушир. Не будем касаться той части его путешествия, которое проходило между побережьем Персидского залива и иранской столицей; рассмотрим, и то очень кратко, итоги его исследования Хорасана.

Фрезер покинул столицу Персии 19 декабря 1821 года. Он Двинулся в Нишапур вместе с караваном паломников, направлявшихся в Мешхед. Путь следования каравана, пролегавший через Кабус Гомбед, Эйванеки (у Фрезера ошибочно Eiwanee Key), Жердане-и-Сардере, Дехе-Намак (у Фрезеpa [44] — Dinnamuk), Ласджерд, Семнан и Дамган, уже был описан г-ном Трюилье. Из Нишапура путешественник выезжал на осмотр бирюзовых копей; из этого же города он через. горы направился к Мешхеду, куда и прибыл 2 февраля 1822 года. Здесь он оставался до 11 марта, а затем, отказавшись от поездки в Бухару, через К.абушан, или Кучан (у Фрезера — Cochoon), и далее через Ширван, Боджнурд, Сирван, Каллахан и Рабат-и-Ашик вернулся в Астрабад.

Поскольку г-н Фрезер решил извлечь из этого путешествия максимальную для географии пользу, он взял с собой все необходимые приборы: секстант, прикрепляемый к неподвижному основанию, два хронометра, подзорную трубу, небольшую буссоль Шмалькальдера и несколько термометров, один из которых, имевший очень мелкие деления, мог быть использован также в качестве гипсометра. Однако путешественник не потрудился указать, ни на сколько частей был подразделен каждый градус, ни как он пользовался инструментом во время опытов, а потому не представляется возможным определить, в какой степени правильными являются приводимые им точки кипения. Он с большой тщательностью вел астрономические наблюдения, но поскольку материалы эти им никогда подробно не публиковались, судить о них мы можем лишь по сделанным им самим выводам.

Всего, начиная от Бушира, Фрезером было определено 42 долготы, причем 34 — путем отсчета времени по хронометру, а 8 — методом наблюдения затмений спутников Юпитера.. Данные, полученные хронометрическими измерениями, были шесть раз проверены им вторым методом — наблюдением затмений спутников Юпитера. Кроме того, выборочно контролируя то те, то другие результаты, г-н Фрезер 12 раз проверил все цифры путем измерения лунных расстояний; лишь применительно к двум пунктам вел наблюдения тремя методами одновременно. Вот они:

Разница в 46 минут для первого пункта и в 10 минут для второго не говорит в пользу высокой точности самих наблюдений. Именно этим и объясняется, почему г-н Арроусмит с такой осторожностью вносил те или иные изменения в географические координаты некоторых пунктов, вычисленные г-ном Фрезером астрономическим путем на основе сведений о расстояниях, рассчитанных самим путешественником, и о размерах углов, которые он определил с помощью буссоли. [45] Кстати, отметим следующее. Каким бы невероятным ни могло показаться утверждение, будто долготы, выведенные методом простой топографической съемки, могут превзойти по точности те, которые получают астрономическим методом, это утверждение тем не менее правильно, когда речь идет о наблюдателе, не являющемся астрономом по профессии и не располагающем достаточным количеством точных приборов. Г-н Фрезер оказал истинную услугу географии, предоставив в распоряжение исследователей большое количество топографических материалов, о которых мы только что вели речь, а то обстоятельство, что для графического отображения своих вычислений ему посчастливилось найти такого опытного картографа, каким был г-н Арроусмит, позволило Фрезеру стать первым среди тех, кто составил точное описание географического положения различных населенных пунктов Северного Хорасана и очертаний поверхности между Каспийским морем и Мешхедом.

В труде г-на Фрезера помимо повествования о собственных приключениях, сопровождающегося относительно подробными описаниями встреченных им городов, имеется два раздела, а именно: глава XI и приложение Б, целиком посвященные географической характеристике Хорасана. Эти разделы заслуживают внимания как первый опыт описания почти совершенно неведомой страны. Но поскольку автор лично видел совсем немногое из того, о чем он говорит (его повествование в основном построено на свидетельствах других лиц), то ряд особенностей в характеристике поверхности Хорасана изложен неточно. Так, например, он применяет термин «table land», что означает «плато», к большой соляной пустыне, простирающейся к югу от горной цепи и идущей в широтном направлении через Северный Хорасан. Если бы он побывал там сам или потрудился справиться с картой Лапи, о которой мы говорили выше, то легко убедился бы, что края этой пустыни приподняты по сравнению с центром, и, следовательно, ее лучше было бы назвать чашей или впадиной. Почти всюду, где он стремится обобщить свои топографические и орографические впечатления, он делает это не особенно удачно. В главе XII он сообщает любопытные данные о туркменских племенах, и не только о тех, которые он имел возможность изучать de visu ⁴⁵, но даже и о тех, с которыми познакомился по рассказам; он добавил несколько новых этнографических фактов к сведениям, содержащимся в «Путешествии» капитана Муравьева ⁴⁶, предшественника Фрезера по путешествию в Туркмению. Что же касается археологических и исторических Деталей, то английский путешественник бывает точным лишь тогда, когда воспроизводит правдивые и безыскусные свидетельства своих собеседников-персов; исторические факты, поданные им в его собственном толковании, обычно нуждаются [46] в значительном уточнении. Например, говоря о Тусе, он заверяет нас в том, что этот знаменитый город был разрушен Чингисханом и с тех пор уже не смог возродиться; а нам известно, что Ибн-Батута, побывавший там спустя 100 с лишним лет после нашествия Чингисхана, говорит о нем как об одном из «самых прославленных городов Хорасана» (см. перевод Дефремери и Сангинетти, т. III, стр. 77). Мирхонд сообщает подробности визита туда Шахруха в 822 году хиджры. Я в свою очередь обнаружил там надгробную плиту, установленную в 983 году хиджры, и, кроме того, определил, что после 1100 года хиджры название этого города исчезло из списка географических пунктов, выгравированных на металлических пластинках персидских астролябий ⁴⁷. Поскольку Тус никогда не был в числе так называемых святых мест, то трудно предположить, чтобы кому-то пришла в голову мысль о погребении в разрушенном городе. Перечень же географических положений тех или иных мест, имеющийся па астролябиях, упрощал астрологические вычисления даты рождения и пр. Совершенно естественно, что такие вычисления могли проводиться только в населенных пунктах.

Из сказанного выше вытекает, что город этот, разрушенный далеко не полностью при Чингисхане, совершенно опустел только в начале прошлого века.

Несмотря на эти недочеты, путешествие г-на Фрезера принесло значительную пользу науке, и путешественник заслуживает тем большей благодарности, что все сделанное выполнено им самостоятельно, со старанием, достойным всяческого одобрения, и усердием, свойственным ему как в начале, так и в конце его длительных и кропотливых исследований. Составленные им описания некоторых районов, как, например, горного прохода между Нишапуром и Мешхедом, весьма точны и с большой правдивостью воспроизводят природные условия этого отрезка его пути. Нередко ему удавались и бытовые зарисовки, однако недостаточное знание персидского языка не позволяло полностью уловить смысл наблюдаемых сцен.

Успешнее справился с этой задачей его соотечественник и преемник по изучению этих стран капитан Конолли ⁴⁸, к обзору путешествия которого мы сейчас перейдем. Но прежде чем приступить к характеристике его книги, считаем своим долгом сказать несколько слов о том, какая тенденция господствовала тогда в общественном мнении Англии относительно восточной политики.

Англичане, сменившие французов в Персии, чувствовали себя в период 1815-1825 годов всемогущими при дворе принца-регента. Этому способствовали ежегодные взносы в шахскую казну, деятельность корпуса офицеров-инструкторов, дружески навязанного персидскому правительству, и особенно [47] — исключительное расположение Аббаса-мирзы, предпочитавшего англичан остальным европейцам.

Однако успехи России в Персии и Турции в 1827 и 1829 годах и потери, которые понесли персы, руководствовавшиеся в своих действиях советами англичан, нанесли весьма ощутимый удар влиянию последних в этой стране, а в самой Англии возникло сомнение — разумно ли поддерживать это влияние такой дорогой ценой? Появилась необходимость в изыскании какого-то нового проекта, ради осуществления которого английский народ согласился бы с той же готовностью, что и ранее, на значительные денежные жертвы без малейшей материальной выгоды. Вот тогда-то и была пущена в ход призрачная выдумка о русском вторжении в Индию, фантасмагория, явившаяся плодом воображения английских дипломатов на Востоке и снискавшая огромный успех. Основная масса англичан поверила этому. Отныне следовало ожидать появления новой категории путешественников, в сферу деятельности которых должно было войти (наподобие того как в свое время изучалась проблема французского вторжения) специальное изучение вопроса о русском вторжении в Индию и возможностях его осуществления. Первым, кто открыл этот новый список английских исследователей в Восточной Персии, и был капитан Артур Конолли.

Выехав из Лондона в конце лета 1829 года, он направился в Санкт-Петербург, затем пересек Россию, Кавказ, а зиму 1829/30 года провел в Тебризе. Столица Азербайджана была тогда резиденцией Аббаса-мирзы, сына шаха, которого прочили в наследники персидского трона и который фактически правил империей, ибо его отец, живший в Тегеране в окружении пышного двора, предавался удовольствиям, сохранив за собой лишь право надзора за государственной казной.

(пер. Е. Ф. Рассадиной)
Текст воспроизведен по изданию: Н. В. Ханыков. Экспедиция в Хорасан. М. Наука. 1973