ФРАНЧЕСКО ГВИЧЧАРДИНИ

ЗАМЕТКИ О ДЕЛАХ ПОЛИТИЧЕСКИХ И ГРАЖДАНСКИХ

RICORDI POLITICI E CIVILI

181. Я одиннадцать лет сряду служил церкви, и таково было расположение ко мне властей и народов, что служба эта могла бы продолжаться долго, если бы не наступили события 1527 года в Риме и во Флоренции ²⁶; я поступал всегда так, точно совсем не забочусь о том, чтобы оставаться на службе, и этот образ действий всего сильнее меня укреплял; стоя на такой основе, я делал, ни с чем не считаясь и ничему не подчиняясь, то, чего требовала моя должность, и это давало мне влияние, которое помогало мне больше и с большим достоинством, чем всякое искательство, связи и старания, к которым я мог бы прибегнуть.

182. Я видел почти всегда, что люди по-настоящему умные, когда им приходится разрешать какое-нибудь важное дело, действуют [165] при этом очень осмотрительно, разбирая два или три случая, которые с вероятностью могут произойти, и основывают на этом свое решение, как будто непременно должен произойти именно один из этих случаев. Предупреждаю вас, что это опасно, так как часто, а, может быть, и преимущественно, наступает третье или четвертое событие, о котором не думали и к которому решение твое не приспособлено; старайтесь поэтому обеспечить себя, насколько возможно, знайте, что легко может случиться что-нибудь неожиданное, и никогда не ограничивайте своего суждения, если только этого не требует необходимость.

183. Плох тот полководец, который дает бой, если его не побуждают к этому необходимость или знание, что на его стороне большое преимущество; все здесь слишком подчинено счастью, и слишком страшна неудача.

184. Я совеем не хочу избегать общих разговоров с людьми и готов беседовать с ними с приятной и любезной обходительностью; однако я утверждаю, что благоразумие в том, чтобы не говорить с ними без нужды о своих собственных делах; когда же приходится говорить, то сообщайте не больше, чем это нужно для разговора или для ваших намерений в данную минуту, про себя же храните все, что может быть сделано без слов; поступать иначе приятнее, поступать так полезнее.

185. Люди всегда восхваляют в других широкую щедрость, благородство и великолепие поступков, сами же для себя придерживаются [166] обратного; соразмеряйте поэтому дела свои с возможностью, с честной и разумной пользой; не позволяйте сбить себя с толку, продолжайте поступать иначе, чем хочет толпа, и не думайте, что, вы можете добиться похвал и уважения тех, кто в сущности хвалит в других только то, чего не находит в себе.

186. Невозможно поступать в жизни всегда по одному твердому и безусловному правилу. Очень часто бывает бесполезно распространяться даже в разговорах с друзьями о вещах, которые должны храниться в тайне; с другой стороны, поступать с друзьями так, чтобы они заметили твою сдержанность с ними, – это верный путь к тому, что они точно так же поступят с тобой; ничто не заставит другого довериться тебе, если он не предполагает, что ты доверишься ему; таким образом, скрывая что-то от других, ты отнимаешь у себя возможность что-нибудь от них узнать. Итак, в этом и во многих других случаях надо действовать, различая свойства людей, обстоятельств и времени; для этого необходимо чутье, но если его нет от природы, то научиться ему по опыту можно лишь очень редко, по книгам же – никогда.

187. Знайте, что, кто правит от случая к случаю, кончит так же случайно; если хотите поступать правильно, обдумывайте, изучайте, рассматривайте внимательно даже самое маленькое дело; исполняйте все это, и все же вам будет трудно вести дела хорошо; подумайте, как же они идут у правителя, который только плывет по течению. [167]

188. Чем более удаляешься ты от правила избегать крайностей, тем вернее впадаешь в крайность, которой ты боишься, или в другую, одинаково дурную; чем страстнее желание вкусить от плодов выгодного дела, тем скорее кончается наслаждение и плоды исчезают, – например, чем больше народ, наслаждающийся свободой, стремится ею воспользоваться, тем менее он ею наслаждается и тем скорее впадает или в тиранию, или в такой строй, который не лучше тирании.

189. Все города, все государства, все царства смертны; все когда-нибудь кончается, естественно или насильственно; поэтому, когда гражданин живет в последние времена своего отечества, ему приходится не столько скорбеть о его несчастьях и жаловаться на судьбу, сколько горевать о себе, потому что с отечеством случилось только неизбежное, а беда обрушилась на того, кому довелось родиться в годину подобного несчастья.

190. Можно сказать в назидание и утешение людям, которые не достигли желанного положения: смотрите назад, а не вперед, и вы увидите, что людей, чья участь еще хуже вашей, несравненно больше, чем таких, кому живется лучше, чем вам. Это глубокая истина, и она должна была бы убедить людей довольствоваться тем, что им дано, но сделать это трудно, ибо природа так устроила наше зрение, что, не насилуя себя, мы можем смотреть только вперед,.

191. Нельзя осуждать людей, которые нескоро решаются; есть, конечно, такие случаи, когда [168] необходимо решать быстро, но человек скорый в решениях обыкновенно ошибается больше того, кто решает медленно; зато надо беспощадно осуждать медленность в исполнении, когда все уже решено: она, можно сказать, вредит всегда, а полезной бывает только случайно; говорю это вам в предупреждение, так как многие в этом заблуждаются, по лени, по желанию избавиться от хлопот или по иной причине.

192. В делах примите себе за правило: недостаточно дать делу начало, направленно, толчок; необходимо следить за ним и никогда до конца его не бросать. Даже тот, кто всегда при делах, еще очень далек от умения вести их в совершенстве. Тот же, кто поступает иначе, считает иногда переговоры законченными, когда они только что начались или натолкнулись на трудности; таковы – небрежность, малодушие, испорченность людей, и так трудны дела по самой их природе. Воспользуйтесь этим правилом; верность ему приносила мне иногда великую честь, а пренебрежение им приводит к столь же великому сраму.

193. Кто руководит переговорами, направленными против какого-нибудь государства, должен прежде всего знать, что никогда не надо писать писем, так как письма часто перехватываются и становятся тогда свидетельством, которое невозможно отрицать; правда, теперь известно много способов тайного письма, но искусство читать его также в полном расцвете. Гораздо вернее пользоваться для этих целей не письмами, а подходящими людьми, но именно поэтому [169] слишком трудно и опасно для частных людей втягиваться в такие дела; людей, которым можно это поручить, у них недостаточно, а на тех немногих, которые есть, нельзя особенно полагаться, так как обмануть частного человека в угоду князьям слишком выгодно и почти беспроигрышно.

194. Начиная дело, необходимо хорошо его обдумать, но все же не надо предполагать в нем трудностей, непреодолимых для человека с хорошей головой; надо помнить, что чем дальше продвинуто дело, тем оно становится легче, и трудности развязываются сами собой. Это чистейшая правда, и всякий, кто ведет переговоры, убеждается в ней на деле; если бы об этом помнил папа Климент, он часто вел бы свои дела больше ко времени и с большим для себя успехом.

195. Люди, близкие к князьям и желающие добиться от них милостей или знаков благоволения для себя или для друзей, должны, насколько можно, умудриться сделать так, чтобы им не приходилось часто прямо просить; надо искать или выжидать удобный случай, искусно представить и ввести своих друзей и, когда случай подойдет, схватывать его сейчас же и не пропускать. Поступающий так ведет дела свои с гораздо большей легкостью и утомляет князя гораздо меньше; добившись своего в первый раз, он свободнее и решительнее добьется успеха в дальнейшем.

196. Если люди видят, что нужда заставляет тебя итти у них на поводу, они перестают [170] считаться с тобой и ни в грош тебя не ставят; Забота о своем интересе или собственная злая природа в них обычно сильнее, чем сознание твоей правоты и заслуг, обязательств их перед тобой или памяти о том, что ты, может быть, попал в беду из-за них или ради того, чтобы им угодить; поэтому старайтесь не доходить до такой жизни и бойтесь ее как огня. Если бы слова эти жили в душах людей, многие из них теперь не были бы изгнанниками; не важно, были ли они изгнаны за преданность тому или другому князю, а страшно, что князь, видя их в изгнании, скажет: без меня эти люди не могут ничего, и, не стесняясь, обращается с ними, как ему вздумается.

197. Тот, кому приходится защищать перед гражданами трудные или противоречивые дела, пусть постарается, если возможно, их разделить и не говорить о втором, пока не закончено первое; возможно, что противники одного дела не станут тогда возражать против другого; если же соединить все вместе, то каждый, кому не нравится какая-нибудь частность, должен будет возражать против всего. Если бы Пьеро Содерини сумел так повести дело, когда хотел изменить законы о верховном суде ²⁷, он бы этого добился и, может быть, упрочил бы правление народа. Совет не заставлять людей проглатывать горькое блюдо в один прием – часто не менее полезен в частных делах, чем в общественных.

198. Верьте, что во всех делах, как общественных, так и частных, существенно умение [171] повернуть их в противоположном направлении; поэтому, если вы хотите вести дело, но не доводить его до конца, ведите его так, чтобы можно было всегда повернуть на другую дорогу.

199. Если вы хотите притворяться с другими или скрыть какую-нибудь свою склонность, старайтесь уверить их самыми сильными и убедительными доводами, что вы держитесь противоположного мнения, ибо, когда люди считают, что вы пришли к этому по требованию благоразумия, они легко убеждаются, что решения ваши согласны с голосом разума.

200. Один из способов найти покровительство для ваших замыслов у человека, который иначе остался бы им чужд, – это поставить его во главе их, сделать его, так сказать, их автором. Этим путем привлекаются, главным образом, люди легкомысленные, в которых тщеславие так сильно, что они думают больше о нем, чем о той существенной осторожности, которая в делах необходима.

201. Может показаться, что во мне говорит злоба или подозрительность, но дай боже, чтобы слова мои были неверны: дурных людей на свете больше, чем хороших; это особенно верно, когда дело идет об имуществе или об интересах государства; поэтому не ошибется тот, кто во время переговоров острым глазом следит за всеми, исключая только немногих, о которых по опыту или по сообщениям, вполне достойным доверия, известно, что это люди хорошие. Ловкость здесь как раз в том, чтобы не [172] прослыть подозрительным человеком; если вы увидите, что это невозможно, то самое важное – вообще никому не доверяться,

202. Когда мстят так, что жертва не замечает, от кого идет зло, можно сказать лишь одно: что это делается ради удовлетворения ненависти и злобы; великодушнее месть открытая, дабы каждый знал, откуда она идет; тогда можно сказать, что человек поступил так не столько ради ненависти или жажды мщения, сколько во имя своей чести, т. е. чтобы о нем стало известно, что он неспособен молча сносить обиды.

203. Пусть знают князья, что не надо допускать подданных до состояния, близкого к свободе; ведь люди от природы хотят быть свободными, и естественное свойство каждого не довольствоваться тем, что у него есть, а всегда стремиться к лучшему; эти стремления сильнее памяти о любезном обхождении князя и о дарованных им милостях.

204. Невозможно помешать чиновникам грабить; сам я был совершенно чист, но под начальством моим были губернаторы и другие чиновники, и, несмотря на все мои усилия и собственный пример, я не мог по-настоящему бороться с воровством. Причина здесь в том, что деньги годятся на все, а в нынешней жизни богатого уважают больше, чем порядочного; все это еще поощряется невежеством и неблагодарностью князей, которые терпят около себя скверных людей и обходятся с хорошими слугами не лучше, чем с дурными. [173]

205. Я был два раза во главе войск во время важнейших походов, располагал огромной властью и пришел к следующему: если верно то, что пишется о древнем войске, – а я думаю, что это большей частью так, – то по сравнению с ним нынешние войска – только тень. У современных начальников нет ни доблести, ни умения; они воюют без всякого искусства, без военных хитростей, точно расхаживают медленными шагами по главной улице; поэтому когда синьор Просперо Колонна, главнокомандующий во время первого похода, говорил мне, что я еще никогда не был на войне, я не без основания ответил ему, что, как это ни прискорбно, я и в этой войне не научился ничему.

206. Не стану спорить о том, полезнее ли для нашего тела обращаться к врачам или обходиться без них, как это долгое время делали римляне; я утверждаю только одно: потому ли, что дело это само по себе трудно, или по небрежности врачей, которым следовало бы быть внимательнейшими людьми и наблюдать за малейшими признаками болезни, но врачи наших дней умеют лечить только обычные заболевания, и науки их хватает самое большое на лечение двух припадков лихорадки; когда же в болезни встречается что-нибудь необычное, они лечат втемную и случайно; не говорю уже о том, что врачи, по самолюбию своему и по соперничеству друг с другом, – худшего вида животные, без совести и чести; вполне уверенные, что ошибки их трудно проверить, они ежедневно калечат наши тела, заботясь только о том, [174] чтобы превознести самих себя, или унизить товарищей.

207. Безумно говорить об астрологии, т. е. о знании будущего; или сама наука эта не истинна, или нельзя знать все, что для нее необходимо, или способностей человека на это нехватает, а приходится признать, что надеяться достигнуть таким путем знания о будущем – бред. Астрологи не знают, что говорят, и догадываются о правде только случайно; таким образом, возьмешь ли ты предсказания астролога или любого человека, каждое из них может оправдаться не хуже другого.

208. Наука о законах сведена в наше время к тому, что если при решении какого-нибудь дела сталкиваются с одной стороны доказательство, взятое из жизни, а с другой – мнение ученого, который об этом писал, то надо ожидать, что мнение это возьмет верх; поэтому даже ученые, ведущие дела, вынуждены знакомиться со всем, что написано; таким образом, время, которое могло уйти на размышление, тратится на чтение книг, утомляющее душу и тело и похожее скорее на труд носильщиков, чем ученых.

209. Я думаю, что суд у турок, решения которого скоры и почти случайны, приносит меньше зла, чем судебные порядки, обычно принятые у христиан; судебная волокита стоит так дорого и так расстраивает дела тяжущихся, что вред от этого, пожалуй, не меньше, чем если бы решение было вынесено в первый же день; кроме того, если мы думаем, что решения у турок выносятся втемную, то, сопоставляя их [175] с нашими, надо сказать, что правда находится посредине, и, наконец, решения их едва ли менее справедливы, чем наши, выносимые по невежеству или пристрастию судей.

210. Коротко и верно говорит пословица: кто говорит или пишет о многом, непременно нагородит вздору; зато мысли о немногих вещах могут быть все хорошо продуманы и выражены сжато; поэтому было бы, может быть, лучше выбрать из этих заметок один цветок, чем накоплять столько всякой всячины.

211. Я, кажется, могу утверждать, что духи существуют; говорю о том, что мы называем духами, т. е. о тех воздушных существах, которые попросту говорят с людьми, ибо у меня был опыт, который кажется мне совершенно достоверным. Но что такое духи и каковы они. Это, я думаю, так же мало известно человеку, убеждающему себя в том, что он это знает, как и тому, кто ничего об этом не думает. Знание духов, как и предсказание будущего, которому человек вверяется иной раз с искусством или вдохновением, – все это скрытая мощь природы или действительно той высшей силы, которая движет всем; она открыта ей и скрыта от нас так глубоко, что умы человеческие этого не постигнут.

212. Из трех образов правления, – власти одного, немногих или большинства, – самым худшим для Флоренции было бы по-моему правление оптиматов, так как оно неестественно и с ним так же нельзя примириться, как с тиранией. Своим самолюбием и взаимными распрями [176] оптиматы сделали бы все зло, на которое способна тирания, и, может быть, еще скоро разъединили бы город, а из всего благого, что делает тиран, они не сделали бы ничего ²⁸.

213. Человек в своих решениях и поступках всегда сталкивается с одной трудностью, именно: с правдой противоположного; нет столь совершенного порядка, в котором не скрывался бы беспорядок, нет зла, в котором не было бы добра, нет добра, в котором не заключалось бы зла; отсюда нерешительность многих людей, которых смущает всякое маленькое затруднение; людей с таким характером называют оглядывающимися, потому что они оглядываются на все. Не следует так поступать, надо взвесить неудобства каждого решения, остановиться на том, где их меньше, и помнить, что не может быть решения безукоризненного и совершенного со всех сторон.

214. У каждого человека есть недостатки, у одного их больше, у другого меньше; не может поэтому быть долгой дружбы, подчинения, товарищества там, где один не приспособляется к другому. Надо знать друг друга и помнить, что, меняя людей, не избежишь всех их недостатков, а встретишь или те же самые, или еще большие; поэтому нужно научиться приспособлению, лишь бы дело шло о вещах выносимых или не очень важных.

215. Как часто слышится осуждение тому или другому поступку, но, если бы он в свое время не совершился и люди могли бы знать, каковы будут последствия, поступок этот вызвал бы [177] только похвалу; наоборот, сколько восхваляемых дел подверглось бы тогда осуждению. Не спешите поэтому одобрять или упрекать, судя по внешности вещей; все, что является вам, надо рассматривать изнутри, если вы хотите, чтобы суждение ваше было верным и взвешенным.

216. Нельзя выбирать в этом мире ни среды, в которой должен родиться человек, ни обстановки, в которой ему приходится жить. Поэтому, когда вы хвалите или упрекаете людей, смотрите не на условия, в которые они поставлены судьбой, а на то, как они с этими условиями справляются. Ведь, похвала или осуждение будут зависеть от того, как люди себя ведут, а не от положения, в котором они находятся, как это бывает в комедии или трагедии. В маске господина или короля человек стоит не больше, чем в маске раба; все дело только в том, кто лучше умеет ее носить.

217. Нельзя пренебрегать исполнением долга из одного только страха нажить себе врагов или кому-нибудь не понравиться; исполнение долга дает человеку славу, польза от которой больше, чем вред от возможного врага. В этом мире надо или быть мертвецом, или решиться иной раз обидеть другого; но то же искусство, которое учит нас устраивать все к общему удовольствию, проявляется и в том, чтобы знать, когда нужно итти людям наперекор; делать это надо с толком, во-время, умеренно, по достойному поводу и достойными средствами. [178]

218. Хорошо ведут дела свои в этом мире люди, всегда имеющие в виду собственный интерес, и соразмеряющие с этой целью все свои поступки, но обманываются те, кто не знает как следует, в чем его интерес, и думает, что он всегда состоит больше в денежной выгоде, чем в чести и в умении сохранить свою славу и доброе имя.

219. Если человек принял решение или высказал какой-нибудь взгляд и вдруг изменит свое мнение по какому-нибудь признаку раньше, чем увидит исход дела, то сознаться в этом открыто будет простодушием; если он уже не может или не во власти его поправить дела, он лучше поддержит свое влияние, отстаивая первоначальное мнение; отказ от своих слов может только подорвать его значение, так как случится всегда обратное тому, что он говорил в начале или перед концом; настаивая же на своем первоначальном мнении, он будет иметь более верный успех в случае, если оно оправдается, а это еще может случиться.

220. Когда отечество попадает во власть тиранов, то хороший гражданин по-моему должен искать сближения с ними, чтобы внушать им стремление к добру и ненависть к злу; прямая польза города в том, чтобы люди благородные были в такое время влиятельны, и, хотя флорентийские невежды и слепцы всегда утверждали иное, они сами заметили бы, какой чумой было бы правление Медичи, если бы их окружали только безумцы или злодеи.

221. Если враги, объединившиеся против тебя, сцепляются друг с другом, то напасть на одного [179] из них, чтобы раздавить их поодиночке, часто значит сплотить их вновь. Поэтому надо тщательно рассмотреть природу ненависти, возникшей между ними, а также другие условия и обстоятельства, чтобы ты мог верно решить, лучше ли напасть на одного из врагов или предоставить им драться между собой.

Заметки, писанные до 1525 года в других тетрадях, но внесенные сюда в начале 1528 года во время долгого моего досуга, вместе с большей частью заметок, заключающихся в этой тетради

222. Праздность, сама по себе, причуд не создает, но без праздности их не бывает вовсе.

223. Граждане, стремящиеся к почестям и славе, полезны и достойны хвалы, лишь бы они не шли путем захватов и партий, а умели бы создать себе славу хороших и разумных людей и служить отечеству благими делами; дай бог, чтобы наша республика была проникнута таким честолюбием. Опасны люди, поставившие себе целью собственное величие, потому что человека, создавшего себе этот кумир, не остановит ничто, – ни справедливость, ни честность, – и он готов все сравнять с землей, лишь бы дойти до цели.

224. Дурной гражданин не может надолго сохранить доброе имя; поэтому люди, желающие скорее казаться, а не быть хорошими гражданами, должны поневоле заставить себя ими быть, [180] иначе они в конце концов перестают ими казаться.

225. Человек от природы склонен к добру, и добро нравится всем больше, чем зло, если только зло не приносит наслаждения или выгоды; однако природа человеческая хрупка, соблазны же зла бесконечны, и люди легко отступают от природной склонности ради интереса. Поэтому не ради насилия, а для удержания людей в верности их природе изыскали мудрые законодатели для них шпоры и узду, т. е. награду и наказание; если к ним не прибегают, то хорошие граждане встречаются в республике только как величайшая редкость. Мы видим это во Флоренции по опыту каждого дня.

226. Если мы слышим или читаем о ком-нибудь, кто, без всякой выгоды или интереса для себя, предпочитает зло добру, его надо назвать зверем, а не человеком, ибо у него нет стремления, общего от природы всем людям.

227. Велики недостатки и неустройства правления народного, и тем не менее в нашем городе мудрые и добрые граждане одобряют его как меньшее зло.

228. Отсюда можно заключить, что во Флоренции мудрый человек в то же время хороший гражданин, ибо, не будь он хорошим гражданином, он бы не был мудр.

229. То великодушие, которое нравится толпе, лишь крайне редко встречается у людей действительно мудрых; поэтому достоин хвалы не столько тот, кто кажется великодушным, сколько тот, кто действительно достиг зрелости ума. [181]

230. Народ любит в республике того, кто творит справедливость; к мудрому он чувствует скорее почтение, чем любовь.

231. О боже! Насколько больше доказательств близкого упадка нашей республики, чем ее утверждения на долгое время.

232. Человек здравого суждения стоит больше человека большого таланта; это гораздо вернее обратного.

233. Не противно равенству в правлении народном, когда один гражданин пользуется большим влиянием, чем другой, лишь бы это было данью всеобщей любви и почтения и вместе с тем народ имел бы возможность сменить его, когда захочет; напротив, без таких столпов республикам держаться трудно; благо было бы нашему городу, если бы флорентийские глупцы это понимали.

234. Кому приходится приказывать другим, тот не должен быть чересчур скромен и стесняться повелевать. Я не говорю, что такой человек должен быть совсем свободен от этих качеств, но в большой степени они вредны.

235. Очень полезно вести дела свои в тайне, но еще полезнее не показывать этого друзьям; многие из них, видя в этом недостаточное уважение к. себе, впадают в гнев, когда чувствуют, что их не хотят посвящать в свои дела.

236. Три вещи хотел бы я видеть перед смертью, но я сильно сомневаюсь, что увижу хотя бы одну, даже если бы мне довелось прожить долго: это хорошо устроенную республику в нашем городе, Италию, освобожденную от всех [182] варваров ²⁹, и мир, избавленный от тирании этих злодеев попов.

237. Тот, чья безопасность не обеспечена договорами или сознанием могущества, при котором вообще нечего бояться, тот поступает безумно, оставаясь нейтральным во время войн между другими, ибо он не удовлетворяет побежденного и делается добычей победителя; кто не верит голосу разума, пусть посмотрит на пример нашего города и на то, что получилось из нейтралитета во время войны, которую папа Юлий и католический король Арагонии вели с Людовиком, королем Франции.

238. Если хочешь оставаться нейтральным, условься по крайней мере о нейтралитете с той стороной, которая его желает, ибо это один из способов присоединиться к ней; если эта сторона победит, ей будет, может быть, несколько неловко или совестно тебя притеснять.

239. Сдерживать целомудренно свои желания – это гораздо большее удовлетворение, чем давать им волю, ибо одно преходяще и идет от тела, другое же, если только страсти немного остынут, прочно и идет от души и совести.

240. Чести и известности надо желать больше, чем богатства, – но так как в наши дни влияние без богатства сохранить трудно, то люди выдающиеся должны стараться иметь его, но не в безмерном количестве, а в том, какое нужно для цели, именно для того, чтобы достигнуть или сохранить влияние и власть.

241. Народ во Флоренции в общем беден, а по свойству нашего образа жизни каждый [183] жаждет богатств; такой народ не годится для защиты свободы города, потому что стремление к богатству побуждает человека добиваться своей частной пользы, не думая о чести и славе государства и нисколько с этим не считаясь.

242. Известь, скрепляющая здание государства тирана, – это кровь граждан; каждый должен был бы употребить все свои силы на то, чтобы в его городе не пришлось строить такие дворцы.

243. Если в городе установлен терпимый строй, хотя бы и с некоторыми недостатками, то пусть граждане, живущие в республиках, не стараются изменить его ради лучшего, потому что за этим почти всегда наступает ухудшение; не во власти человека, изменившего прежний порядок, устроить новое правление, которое бы точно совпало с его намерениями и мыслями.

244. Зло, творимое власть имущими в городе, делается большей частью из-за подозрительности; поэтому, если кто-нибудь возвысился, город не может быть благодарен людям, возбуждающим его на новый порядок без достаточных оснований, ибо это увеличивает подозрительность, а вместе с ней и все зло тирании.

245. У бедных злоба легко может явиться случайно, у богатых она чаще идет от природы; поэтому в человеке богатом она заслуживает более строгого осуждения, чем в бедном.

246. Если князь или частный человек хочет при помощи своего посла или через другое лицо заставить кого-нибудь поверить неправде, [184] он должен сперва обмануть самого посла, потому что тот действует и творит с большей силой, когда думает, что замысел князя ему известен, и он не стал бы так стараться, если бы знал, что это только притворство.

247. Важнейшие дела часто зависят от вещей, кажущихся ничтожными, поэтому надо быть осторожным и вдумчивым даже в малых делах.

248. Легко испортить свое благополучие, но трудно его добиться; поэтому тот, кто дошел до высокого положения, должен сделать все усилия, чтобы оно не выскользнуло у него из рук.

249. Безумно гневаться на людей, стоящих так высоко, что ты не можешь надеяться им отмстить; поэтому, если ты чувствуешь себя оскорбленным ими, надо терпеть и притворяться.

250. На войне все меняется с каждым часом, поэтому не надо слишком воодушевляться от новых успехов и отчаиваться от неудач; перемены происходят часто; пусть это научит человека не пропускать на войне счастливые случайности, ибо время их не длится долго,

251. Торговцы кончают большей частью несостоятельностью, мореплаватели – кораблекрушением, так же несчастно кончает тот, кто долго управлял землями церкви.

252. Маркиз Пескара говорил мне однажды, что редко удается дело, успеха которого желают все; если это верно, то потому, что дела [185] обычно вершатся немногими, а цели немногих почти всегда противоположны целям и стремлениям большинства.

253. Не боритесь никогда с религией и вообще с вещами, зависящими, повидимому, от бога, ибо слишком сильна власть этого слова над умами глупцов.

254. Справедливо было сказано, что слишком большое благочестие калечит мир, так как оно размягчает души, вовлекает людей в тысячи заблуждений и отвращает их от дел благородных и мужественных; я не хочу этим выразить неуважение к вере христианской и богопочитанию, – наоборот, я хочу только подтвердить и усилить его, различая между излишним и достаточным и побуждая умы верно различать вещи, с которыми должно считаться, от тех, которыми можно пренебречь.

255. Всякое обеспечение, которое можно получить от врага, хорошо, будь то клятвы, слово друзей, обещания или иные ручательства. Однако, ввиду дурного склада людей и изменчивости времен, не существует лучшего и более крепкого обеспечения, чем такое устройство дел, чтобы безопасность твоя основывалась больше на том, что враг не может тебя притеснять, чем на том, что он этого не хочет.

256. По образу жизни мирской не может быть большего счастья, чем видеть врага своего поверженным и отданным тебе во власть; для такой цели нельзя упускать ничего. В этом великое счастье, но человек прославится еще больше, если воспользуется таким счастьем как [186] подобает, т. е. будет милостив и простит; каково свойство душ благородных и высоких.

257. Заметки эти – правила, которые можно написать в книгах, но бывают случаи особые, которые по причине иной их природы должны разрешаться по-другому, и писать о них можно разве только в книге человеческой мудрости.

258. Древние любили пословицу: Magistratus virum ostendit; она позволяет распознать человека не только по месту, которое ему отведено, но она важна также потому, что могущество и несдержанность раскрывают склонности души, т. е. самую природу человека, знайте, что чем выше стоит человек, тем меньше он себя обуздывает и больше дает воли тому, что составляет его природные качества.

259. Умейте не ссориться с властями отечества своего; не доверяйтесь надежде, что, по образу жизни вашей, вам никогда не случится попасть к ним в руки, ибо возникает бесконечно много неожиданных случаев, когда приходится к ним обращаться; и, наоборот, если власти хотят тебя покарать или отмстить тебе, пусть не делают этого поспешно, а выждут время и случай; они, конечно, почуют его еще издали и смогут исполнить свое желание целиком или частью, не обнаруживая ни злобы, ни страсти.

260. Если тот, кто правит городами или народами, хочет, чтобы подвластные ему держались спокойно, он должен быть строгим и карать за все проступки, но может показать милосердие в выборе наказания; ведь помимо [187] случаев безобразных, или таких, когда надо показать пример, обычно вполне достаточно наказывать за проступки, считая по пятнадцати содьди за лиру.

261. Если бы слуги были умелы или благодарны, то для хозяина было бы долгом чести оказывать им всяческие благодеяния, но так как по большей части это люди иной природы, которые бросают или изводят тебя, как только получат все, что им нужно, то полезнее подходить к ним с стиснутой рукой; лаская их надеждой, надо давать ровно столько, чтобы они не отчаивались.

262. Слова эти надо применять так, чтобы слава человека, скупого на благодеяния, не отгоняла от тебя людей, и избежать этого легко, если осчастливить кого-нибудь не в пример прочим; дело в том, что власть надежды над людьми обычно так велика, что пример одного облагодетельствованного тобой приносит тебе больше пользы и действует на других обычно сильнее, чем пример сотни людей, не получивших от тебя никакой награды.

263. Люди больше хранят в памяти своей обиды, чем благодеяния; наоборот, вспоминая о благодеянии, они его преуменьшают, ибо убеждены, что заслуживают большего, чем в действительности; обратное происходит с обидами, боль от которых в каждом человеке сильнее, чем это было бы разумно; поэтому, когда прочие условия равны, остерегайтесь делать кому-нибудь приятное, если это должно быть в той же мере неприятно другому, ибо по причине, [188] указанной выше, проигрыш от этого в общем больше, чем выигрыш.

264. Вы можете скорее положиться на того, кто в вас нуждается или имеет в данном деле общий с вами интерес, чем на того, кто вами облагодетельствован, ибо люди обычно неблагодарны; если не хотите обмануться, соразмеряйте с этим ваши расчеты.

265. Я написал предыдущие заметки для того, чтобы научить жить и знать настоящую цену вещей, а не для того, чтобы отвратить вас от благодеяний; ведь, помимо того, что это вещь благородная и проистекающая из прекрасной души, мы видим, как благодеяние иногда вознаграждается, и так щедро, что это оплачивает многих; возможно, что власти, которая выше людей, угодны благородные поступки и она не хочет, чтобы они всегда оставались бесплодными.

266. Устройтесь так, чтобы иметь друзей, ибо они хороши в такие времена и в таких случаях, о которых ты бы не подумал; мысль эта простая, но глубину ее не может понять тот, кому не пришлось в каком-нибудь важном деле испытать ее на опыте.

267. Всем нравятся люди от природы правдивые и открытые; быть таким, конечно, благородно, но иногда это тебе вредит; с другой стороны, злая природа людей делает притворство полезным и часто даже необходимым, но оно внушает ненависть и есть в нем нечто отталкивающее; каков должен быть выбор, я не знаю; хотелось бы думать, что в обычной жизни [189] можно итти по первому пути, не отказываясь в то же время от второго; это значит, что в делах простых и в жизни обыденной надо быть правдивым, чтобы прослыть человеком прямым, и все же в некоторых важных и редких случаях следует прибегать к притворству, которое будет тем полезнее и тем лучше удастся, что тебе поверят легче, так как ты слывешь иным,

268. По причинам, о которых сказано выше, не одобряю того, кто живет всегда притворством и хитростью, но извиняю того, кто иногда к этому прибегает.

269. Если хочешь скрыть то, что ты сделал или пытался сделать, знай, что всегда лучше это отрицать, даже если поступок твой совершен почти открыто и на виду у всех; упорное отрицание, конечно, не убедит того, у кого есть улика или кто верит противоположному, но оно, по крайней мере, склоняет к тебе его мысли.

270. Трудно поверить, как важно для правителя, чтобы все касающееся его хранилось в тайне; дело не только в том, что замыслы твои могут быть предупреждены или разрушены, если о них узнают, но одно неведение твоих мыслей заставляет людей внимательно и настороженно следить за твоими поступками, так что малейшее твое движение перетолковывается на все лады; имя твое становится известным повсюду. Поэтому тот, кто находится в таком положении, должен был бы приучить себя и своих сотрудников молчать не только о тех делах, о которых знать не следует, но и о всех тех, о которых не полезно объявить всенародно. [190]

271. Заметка моя о том, что не следует сообщать свои тайны, если тебя не заставляет необходимость, пригодна для всех, ибо каждый, кто сообщил другому тайну, становится его рабом, не говоря уже о всех других несчастиях, к которым знание тайны может привести; если же необходимость заставит вас рассказать что-нибудь, делайте это как можно позже, ибо время рождает тысячи дурных мыслей.

272. Обнаруживать свою радость или неудовольствие очень приятно, но вредно, а потому мудрость в том, чтобы сдерживать себя, хотя это и очень трудно.

273. Когда я был послом в Испании при доне Феррандо, короле Арагонии, князе мудром и славном, я заметил, что, затевая новый поход, или другое важное дело, он не объявлял о нем сразу, с тем чтобы оправдывать его потом, но поступал совершенно обратно; он действовал так искусно, что еще раньше, чем замыслы его открывались, все уже говорили, что король по таким-то причинам должен сделать именно это; когда же впоследствии объявлялась всенародно воля короля сделать то, что уже раньше казалось каждому справедливым и необходимым, трудно поверить, с каким сочувствием и с какой хвалой встречались его решения.

274. Даже те, кто умудряется забывать о судьбе, приписывая вое благоразумию и таланту, не могут отрицать, что величайшая милость судьбы проявляется хотя бы в том, что тебе вовремя представляются случаи, когда твои таланты могли бы проявиться всего ярче. Мы [191] знаем по опыту, что одни и те же таланты ценятся в одни времена больше, чем в другие, и дело, благодарное в одно время, будет неблагодарным в другое.

275. Я не хочу упрекать тех, кто в порыве любви к родине готов подвергнуть себя опасности ради восстановления ее свободы; однако я утверждаю, что люди, желающие изменить в нашем городе государственный строй ради своих интересов, неблагоразумны, так как это дело опасное. Мы видим по опыту, что заговоры удаются лишь в редчайших случаях. Даже при успехе тебе почти никогда не удается сохранить надолго изменения, о которых ты мечтал, но, кроме того, ты обречен на постоянные терзания, так как всегда приходится опасаться, как бы не вернулись и не погубили тебя изгнанные тобой.

276. Не надрывайте своих сил, добиваясь перемен, которые ничего, кроме видимости, в людях не меняют; какая польза для тебя, если зло и обиду, которые наносил тебе Петр, будет наносить Мартин; например, какая радость для тебя, что уйдет мессер Горо, если на его место придет другой, ему подобный.

277. Кто приступает к переговорам, пусть помнит, что нет ничего более гибельного для них, чем желание получить слишком много; на это уходит больше времени, в дело вовлекается больше людей, смешиваются разные вещи, и таким образом подобные затеи легко можно раскрыть; кроме того, надо думать, что судьба, от которой эти вещи зависят, гневается на человека, желающего в такой мере освободиться [192] от ее могущества и обеспечить себя; итак, я заключаю, что вернее итти даже на известный риск, чем добиваться, чтобы все было обеспечено до конца.

278. Не рассчитывайте на то, чего у вас нет, не тратьте за счет будущих доходов, потому что они очень часто вовсе не получаются. Мы видим, что крупные купцы всего чаще делаются несостоятельными потому, что, в надежде на большие доходы в будущем, они берут деньги под проценты, нарастающие точно и в определенные сроки; будущие же доходы часто или вовсе не приходят, или оттягиваются дольше, чем вы думали, и таким образом дело, которое было для вас в начале полезным, оказывается самым разорительным.

279. Не верьте тем, кто уверяет, будто любовь к покою и усталость от честолюбия заставили их уйти от дел, ибо в душе эти люди почти всегда таят противоположное; если они отстранились от жизни, то по злобе, необходимости; или безумию. Примеры этого мы видим каждый день, и стоит только сделать таким людям намек на возвышение их, как они забывают о своем хваленом покое и бросаются в самую гущу борьбы с неудержимостью огня, охватившего сухое или промасленное дерево.

280. Если вы согрешили против закона, обдумайте и взвесьте все раньше, чем попадете в тюрьму; как бы дело ни было запутано, нельзя поверить, на что способен судья, усердный и желающий его раскрыть; малейшего просвета достаточно ему, чтобы осветить все. [193]

281. Я, как и другие люди, хотел чести и пользы; до сих пор, по милости божией и по счастливому жребию, все удавалось мне даже свыше желаний; однако впоследствии я ни в чем не нашел удовлетворенности, о которой мечтал; для того, кто вдумается как следует в мои слова, их будет, мне кажется, достаточно, чтобы угасить в людях эту жажду.

282. Величия власти желают все, потому что добро, в нем заключающееся, выступает наружу, а зло остается скрытым внутри; если бы было видно и оно, власть, может быть, меньше прельщала бы людей, ибо величие, без сомнения, полно опасностей, забот и мук. Но то, что делает его желанным даже для людей чистой души, – это стремление каждого человека к превосходству над другими, а более всего то, что одно лишь величие власти может уподобить нас богу.

283. Все непреднамеренное меняется несравнимо больше, чем предвиденное; поэтому я называю человеком великой и непреклонной души лишь того правителя, который не страшится внезапных опасностей и случайностей; насколько я могу судить, это качество редчайшее.

284. Люди, восхваляющие или осуждающие какой-нибудь поступок, судили бы о нем совсем иначе, если бы могли заранее знать, что произойдет, если этот поступок не совершится.

285. Нет сомнения, что чем старше становится человек, тем сильнее делается в нем скудость; обычно говорят, что это происходит в [194] нем от измельчания души; однако такое рассуждение меня не слишком убеждает; очень уж невежественен тот старец, который не знает, что с годами человеку нужно все меньше. Кроме того, я вижу, как во многих стариках часто растет сладострастие, т. е. желание, – а не силы, – жестокость, и другие пороки; думаю поэтому, что, может быть, причина здесь в том, что чем дольше живет человек, тем больше привыкает он к благам, а значит, и больше их любит.

286. По той же причине, чем старше становится человек, тем тяжелее кажется ему смерть, и он всегда живет такими делами и мыслями, как будто уверен, что жизнь его продлится вечно.

287. Обычно думают, а часто видят по опыту, что богатство, приобретенное дурно, держится не дольше, чем до третьего поколения. Блаженный Августин говорит, что бог позволяет приобретателю его насладиться им в награду за добро, какое он сделал в жизни, но дальше оно редко передается, потому что так положено богом для имущества, дурно приобретенного. Я уже говорил моему отцу, что мне видится здесь другая причина: тот, кто наживает богатство, обычно воспитан в бедности и знает искусство его сохранения, но сыновья и внуки его воспитаны в богатстве, они не знают, что такое накоплять добро, и, не умея хранить его, легко его расточают.

288. Нельзя осуждать стремление иметь детей, ибо оно естественно, но я утверждаю, [195] что не иметь их – это особого вида счастье, потому что даже тот, чьи дети добры и умны, видит от них, конечно, больше горя, чем утешения. Пример этому – мой отец, который считался в свое время во Флоренции образцом отца, которому посланы хорошие дети; подумайте теперь, что же будет с человеком, кому в этом не повезет.

289. Не будем вовсе осуждать гражданский суд турок, который скорее поспешен, чем упрощен; ведь тот, кто судит, закрыв глаза, вероятно, решает справедливо хотя бы половину дел и избавляет стороны от расходов и потери времени; наши же судьи действуют так, что для правой стороны часто было бы лучше, если бы решение в первый же день было вынесено против нее, чем добиваться своего с такими тратами и муками; кроме того, по злобе и невежеству судей, а также по темноте законов, мы часто делаем белое черным.

290. Ошибается тот, кто думает, что случаи, переданные законом на решение судьи, предоставлены его воле и благоусмотрению; закон не хотел облечь судью властью карать и миловать, но, так как ввиду различия обстоятельств нельзя дать во всех отдельных случаях точное определение, он, по необходимости, полагается на решение судьи, т. е. на его чуткость и совесть, которые заставляют судью разобрать все и сделать то, что ему кажется более справедливым. Такая широта закона освобождает судью от отчета, так как для него всегда найдется оправдание в том. что данный случай в [196] законе не определен; однако судье вовсе не предоставлено раздавать чужое имущество.

291. Известно, по опыту, что хозяева не дорожат слугами и, не стесняясь, прогоняют или перегоняют их с места на место ради интереса иди прихоти; поэтому умны те слуги, которые поступают так же со своими хозяевами, храня, однако, верность и честь.

292. Пусть юноши верят, что опыт учит многому и что для крупных умов он важнее, чем для мелких; кто подумал бы об этом, легко открыл бы причину.

293. Нельзя, даже при самой совершенной природе, верно понимать и постигать некоторые особые вещи, которым учит только опыт; эту мысль лучше поймет тот, кто долго был у дел, потому что тот же опыт научил его знать цену опыту.

294. Князь расточительный нравится, конечно, больше, чем скупой; в действительности должно бы быть обратное, так как расточительный вынужден вымогать и грабить, а скупой ни у кого ничего не берет; страдающих от преследовании расточителя больше, чем пользующихся плодами его щедрости. Причина, думается мне, в том, что надежда в человеке сильнее страха и людей, которые надеются что-нибудь получить от князя, больше, чем тех, кто боится вымогательства.

295. Согласие с братьями и родителями приносит тебе бесконечные выгоды, которых ты даже не сознаешь, потому что они не обнаруживаются одна за другой, а помогают тебе в [197] бесчисленных случаях и обеспечивают тебе уважение. Поэтому ты должен сохранить эту любовь даже ценой некоторого для себя неудобства. Люди в этом часто заблуждаются; они возмущены мелкими внешними стеснениями и не думают о том, как велики блага, остающиеся невидимыми.

296. Человек, облеченный властью над другими, может позволить себе многое и расширить ее даже свыше сил своих, ибо подданные не видят и не соразмеряют, что ты можешь и чего не можешь; наоборот, воображая, что мощь твоя больше, чем она есть, они часто сами делают уступки, к которым ты не мог бы их принудить.

297. Я был прежде того мнения, что непонятое сразу останется для меня непостижимым, сколько бы я об этом ни думал; однако я познал на опыте, что мнение это вполне ложно; можете посмеяться над тем, кто говорит иное. Чем дело глубже продумано, тем лучше ты его поймешь и выполнишь.

298. Когда приходит желанный случай, схватывай его, не теряя времени, ибо все в мире изменяется так часто, что, пока вещь не в руке, нельзя говорить, что ты ее получил. По той же причине, когда тебе предлагают что-нибудь неприятное, старайся оттянуть это как можно дальше, ибо мы видим ежечасно, как время несет с собой неожиданности, избавляющие тебя от этой трудности; так и надо понимать пословицу, которая, как говорят, не сходит с уст мудрецов: должно пользоваться благом времени. [198]

299. Одни люди легко поддаются надежде получить желанное, другие никогда этому не верят, пока не убедятся вполне; лучше, без сомнения, надеяться меньше, так как чрезмерная надежда ослабляет твою настойчивость и причиняет тебе больше огорчений при неудаче.

300. Если хочешь узнать мысли тиранов, читай у Корнелия Тацита рассказ о последних беседах Августа с Тиберием.

301. Тот же Корнелий Тацит, если хорошо его понимать, учит по преимуществу о том, как должен вести себя человек, живущий под властью тиранов.

302. Как хорошо сказано: Ducunt volentes fata, nolentes trahunt! Каждый день дает этому столько примеров, что по-моему лучше этого никто еще ничего не сказал.

303. Тиран прилагает все усилия, чтобы раскрыть твою душу, т. е. узнать, доволен ли ты его властью; он следит за каждым твоим движением, старается узнать об этом от тех, кто у тебя бывает, говорит с тобой о разных вещах, предлагает тебе решения и спрашивает, что ты о них думаешь. Поэтому, если ты не хочешь, чтобы он тебя разгадал, остерегайся с величайшей тщательностью приемов, употребляемых им, и сам не произноси слов, которые могут внушить ему подозрение, следи за своими беседами даже с самыми близкими людьми, говори и отвечай ему так, чтобы он ничего не мог из тебя извлечь; это удастся тебе, если ты накрепко запомнишь в душе своей, что [199] тиран охаживает тебя насколько можно, чтобы раскрыть твои мысли.

304. Человеку, известному у себя на родине и живущему под властью тирана кровожадного и зверского, можно дать лишь очень мало добрых советов, разве только уйти в изгнание. Когда же тиран из осторожности, по необходимости или по общему складу жизни в его государстве ведет себя с оглядкой, то человек, заметный среди других, должен стараться прослыть смелым, но спокойным и не склонным изменять свое поведение, если его к этому не вынудят; в таком случае тиран старается тебя обласкать и не давать тебе повода думать о переменах. Но он не поступал бы так, если бы знал тебя как человека беспокойного; в этом случае, считая, что ты никоим образом не можешь сидеть смирно, он вынужден будет всегда искать способ тебя уничтожить.

305. В случае, о котором говорится выше, лучше не быть в числе людей, особенно близких тирану, потому что он не только тебя ласкает, но меньше рассчитывает на тебя, чем на своих приближенных. Таким образом ты пользуешься его величием, а гибель его вознесет тебя еще больше. Однако для человека, малоизвестного у себя на родине, заметка эта не годится.

306. Есть разница между подданными, доведенными до отчаяния, и подданными недовольными, потому что они не думают ни о чем, кроме перемен, и ищут их даже с опасностью для себя, а другие, даже если и [200] желают нового, не вызывают случая, а выжидают его.

307. Нельзя хорошо управлять подданными без строгости, ибо этого требует злобность людей, но суровость надо совмещать с осторожностью и всячески это показывать, дабы люди верили, что жестокость тебе не по сердцу, но что прибегаешь ты к ней по необходимости и во имя спасения общественного.

308. Надо обращать внимание на действие, а не на видимость и внешность вещей; однако трудно поверить, как сильно можно расположить к себе людей лаской и приветливым словом; причина этого, как мне кажется, в том, что каждый считает свои заслуги большими, чем они есть, и поэтому впадает в гнев, когда видит, что ты не отдаешь ему должное в той мере, в какой это, по мнению его, следует.

309. Человеку делает честь, если он не дает обещаний, когда не намерен их сдерживать; обычно, однако, всякий, кому ты отказываешь, бывает недоволен, ибо люди не слушаются голоса разума. Обратное бывает с теми, кто обещает много, ибо часто случаются неожиданности, благодаря которым не приходится проверять твои обещания на опыте, и таким образом ты удовлетворил людей ничем; когда доходит до дела, всегда найдется предлог, чтобы от этого уклониться, а большинство столь простодушно, что позволяет дурачить себя словами. Однако нарушать слово так отвратительно, что надо держаться обратного, и это важнее всякой пользы; поэтому человек должен [201] умудриться отделываться, когда может, общими словами и по возможности избегать точных обещаний.

310. Берегитесь всего, что может повредить, а не пойти вам на пользу; поэтому ни в отсутствии, ни в присутствии других никогда не говорите ничего для них неприятного, если в этом нет выгоды иди необходимости, ибо безумно без нужды создавать себе врагов; напоминаю вам об этом, потому что почти всякий повинен в таком легкомыслии.

311. Кто идет на опасность без должной осмотрительности, того надо назвать грубым животным; мужествен тот, кто, зная опасность, смело идет ей навстречу по необходимости или ради достойного дела.

312. Многие думают, что мудрый не может быть храбрым, так как он видит все опасности; я держусь обратного мнения, – что робкий не может быть мудрым, ибо уже тот судит слабо, кто расценивает опасность выше, чем должно. Чтобы разъяснить это темное место, я скажу, что не все опасности страшны на деле; одних человек избегает благодаря своей бдительности, искусству или смелости, выход из других указывают случай и тысяча неожиданностей. Поэтому тот, кто знает опасности, не должен считать, что все они несомненны, но, обдумав разумно, в чем он может надеяться на помощь и где ему может благоприятствовать случай, он должен быть мужественным, не отказываться от смелых и почетных предприятий из страха перед всеми опасностями, которые ему предстоят. [202]

313. Ошибается тот, кто говорит, что образованность портит человеческие головы, хотя для людей ума слабого это, может быть, и верно; хорошую голову образованность делает совершенной, потому что дар природный в соединении с даром привходящим образует самый благородный состав.

314. Не для собственной пользы были посажены князья, ибо никто не пошел бы в рабство даром, – но во имя интересов народов, чтобы дать им хорошее управление; поэтому, когда князь перестает считаться с народом, он уже не князь, а тиран.

315. Скупость в князе несравнимо гаже, чем в частном человеке, и не только потому, что князь, который может давать больше, тем большего лишает людей, но и потому, что имущество частного человека принадлежит ему целиком, существует только для него и нельзя им распоряжаться, не вызывая справедливых жалоб; достояние же князя дано ему для пользы и выгоды других, а потому, удерживая его для себя, он обманно лишает людей того, что должен им отдать.

316. Я говорю, что герцог феррарский ³⁰, занимающийся торговлей, не только срамит себя, но что он тиран, так как берется за дело своих подданных, а не за свое; он также грешен перед народом, как был бы грешен народ перед ним, если бы вмешался в дела, которые должен ведать один только князь.

317. Все государства, если как следует рассмотреть их происхождение, строятся на [203] насилии; нет власти законной, кроме республики, в пределах родного города и только там; незаконна и власть императора, основанная на власти римлян, которая была большим захватом, чем какая-либо другая; не исключаю из этого правила и власть духовенства, насильственную вдвойне, ибо для подчинения людей оно пользуется оружием светским и духовным.

318. Дела мирские так разнообразны и зависят от стольких случайностей, что о будущем судить трудно; мы видим по опыту, что предположения людей мудрых почти всегда бывают ложны; не одобряю поэтому совета тех, кто упускает в настоящем даже малое благо из боязни будущих бед, хотя бы и больших, если они не подошли вплотную или не вполне достоверны; ведь то, чего ты боишься, часто вовсе не случается, и тогда оказывается, что ты лишился желанного из-за пустого страха; поэтому мудра пословица: из вещи родится вещь.

319. Я часто видел, как ошибаются люди, когда судят о власти; обыкновенно говорят о том, как должен был бы поступить тот или другой князь в силу разума, а не о том, как он поступит, следуя своей природе и уму; поэтому, желая судить хотя бы о том, что сделает король Франции, надо больше думать о природе и обычаях француза, чем о том, как поступил бы мудрый человек.

320. Я говорил много раз и снова повторяю, что человек одаренный и умеющий пользоваться временем не должен жаловаться на краткость жизни; он может осуществить без конца всякие [204] вещи и выигрывает время, потому что умеет тратить его с пользой.

321. Кто хочет действовать, пусть не позволяет отстранять себя от дел; они всегда идут одно за другим, как потому, что первое прокладывает путь второму, так и потому, что участие в предприятии создает тебе имя; и здесь точно так же можно применить пословицу: вещь рождает вещь.

322. Нелегко додуматься до этих мыслей, но еще труднее их осуществить; человек часто знает, но не действует; если хотите воспользоваться ими, пересильте природу – и вы приобретете хорошую привычку, которая поможет вам сделать не только то, что здесь написано, но исполнить без труда все, что вам прикажет разум.

323. Не удивится рабскому духу наших граждан тот, кто прочтет у Корнелия Тацита, что римляне, привыкшие к господству над миром и столь великой славе, так рабски служили императорам, что Тиберия, человека тиранического и надменного, тошнило от подобного ничтожества.

324. Если вы кем-нибудь недовольны, старайтесь, насколько можете, чтобы он этого не заметил, потому что он тогда совсем отшатнется от вас; часто представляются потом случаи, в которых он может быть вам полезен и был бы действительно полезен, если бы вы не испортили игру, обнаружив свою неприязнь к этому человеку. Я с пользой для себя видел на опыте, что если я когда-нибудь дурно [205] относился к человеку, а он этого не замечал, то он потом во многих случаях служил мне верно и стал мне добрым другом.

325. То, что должно пасть не от одного удара, а от истощения сил, живет гораздо дольше, чем думалось вначале; происходит это оттого, что движение идет медленнее, чем можно было бы думать, и оттого, что люди, решившись терпеть, делают и выносят гораздо больше, чем этому можно было бы поверить; действительно, мы видим, что какая-нибудь война, которая должна была бы закончиться из-за голода, трудных условий, недостатка денег и тому подобных обстоятельств, тянулась дольше, чем это казалось возможным. Так, жизнь чахоточного всегда длится, вопреки мнению врачей и окружающих, так и торговец, загубленный процентами, раньше, чем стать банкротом, держится дольше, чем думали.

326. Кто общается с сильными мира, пусть не льстит себя ласковыми словами и поверхностными любезностями, которыми они обычно пользуются, чтобы вертеть людьми как угодно и кружить им головы своим благоволением; чем труднее от этого защититься, тем больше ты должен взять себя в руки, твердо владеть своей головой и не поддаваться легкомысленно.

327. Величайшая сила – это память о чести, потому что, кто помнит о ней, не боится опасностей и никогда не сделает подлости; знайте это твердо, и можно сказать почти наверно, что все вам удастся: expertus loquor. [206]

328. Высмеивайте проповедников свободы: говорю это не обо всех, но исключаю немногих; если бы эти люди надеялись, что им будет лучше в государстве, где властвует олигархия, они побежали бы туда, не останавливаясь по дороге; ведь почти во всех преобладает собственный интерес, и лишь редчайшие люди знают дену славе и чести.

329. Мне всегда было трудно поверить, что бог позволит сыновьям герцога Лодовико пользоваться властью в Милане не столько потому, что он злодейски ее захватил, сколько потому, что через это он стал причиной порабощения и гибели всей Италии и мук, терзающих весь христианский мир ³¹.

330. Утверждаю, что хороший гражданин, любящий родину, должен общаться с тираном не только ради собственного спокойствия, ибо опасно навлечь на себя подозрение, но и для блага родины, потому что, поступая таким образом, он может при случае способствовать делом и советом многому добру и отвратить многое злю; те, кто осуждает его, безумны, потому что плохо было бы городу и им самим, если бы тирана окружали одни только злодеи.

331. Нам выгодно, чтобы в Сиене было разумное правительство, раз мы сами в таком состоянии, что не можем надеяться ее покорить; умный правитель всегда охотно с нами сговорится и никогда не захочет начать в Тоскане войну, так как он больше слушается голоса разума, чем увлекается природной ненавистью к нам. Теперь же, когда мы идем с [207] папами, нам выгоднее, чтобы в Сиене было правительство расшатанное, потому что она досталась бы нам гораздо легче.

332. Кто же не знает, что если папа овладеет Феррарой ³², то целью будущих пап всегда будет господство над Тосканой. Попытка овладеть королевством неаполитанским слишком трудна, так как оно находится в сильных руках.

333. В государстве народном для таких семей, как наша, выгодно сохранение старинных знатных родов; они ненавистны народу, и поэтому мы пользуемся расположением всех; если бы эти роды исчезли, ненависть народа к ним обратилась бы на такие семьи, как наша.

334. Прекрасен был совет, данный отцом моим Пьеро Содерини, чтобы мы сами восстановили Медичи, как простых граждан; этим прекращалось их изгнание, которое было для государства всего опаснее, а у Медичи отнималось влияние как в городе, так и во-вне. Оно исчезло бы в городе, потому что Медичи, вернувшись и оказавшись наравне с другими, сами жили бы в нем неохотно; оно исчезло бы во-вне, потому что князья, уверенные раньше, что за Медичи стоит большая партия, перестали бы с ними считаться, увидав, что Медичи вернулись и не у власти; однако этот совет не мог иметь успеха, так как на месте Пьеро Содерини не оказалось гонфалоньера более предприимчивого и смелого ³³.

335. Народы, как и люди, по природе своей всегда стремятся иметь больше, чем у них есть; поэтому благоразумно сперва отклонять их домогательства, так как уступками с ними не [208] поладить; наоборот, это побуждает их просить больше и настойчивее прежнего, ибо чем больше им дают пить, тем острее становится жажда.

336. Дела прошлого освещают будущее, ибо мир был всегда один и тот же; все, что есть и будет, уже было в другое время, а бывшее возвращается, только под другими названиями и в другой окраске; но узнает его не всякий, а лишь мудрый, который тщательно его наблюдает и обдумывает.

337. Человек положительный, без сомнения, преуспевает в мире лучше, живет дольше и в известном смысле счастливее умов возвышенных, потому что ум благородный служит обладателю своему скорее на горе и муку; однако этот положительный человек больше сродни грубому животному, а возвышенный ум переходит за пределы человеческие и приближается к существам небесным.

338. Если вы внимательно посмотрите кругом, то увидите, что от поколения к поколению меняются не только слова, покрой одежды и нравы, а то, что гораздо важнее, т. е. вкусы и склонности души; разница эта заметна в различных странах, даже у людей одного возраста. Говорю не о нравах, потому что различие в них может происходить от различия учреждений, а о вкусах, пище и разнообразных стремлениях людей.

339. Те же предприятия, которые оказываются бесконечно трудными или невозможными, когда затеяны не во-время, удаются шутя, когда им сопутствует время или случай; кто пытается [209] выполнить их в неподходящее время, не только не имеет успеха, но возникает опасность, как бы эта попытка не испортила дела даже для того времени, когда оно удалось бы легко: потому-то считаются мудрыми люди терпеливые.

340. Во время своих наместничеств я заметил, что, когда до меня доходило дело, которое я по каким-нибудь причинам желал кончить соглашением сторон, то я о соглашении не говорил, а разными отсрочками и оттяжками достигал того, что сами стороны начинали его добиваться. Таким образом, предложение, которое было бы отвергнуто, если бы я заговорил о нем сразу, получало такой вид, что, когда наступало время, меня же просили быть посредником.

341. Невеликое дело, когда правитель, часто прибегающий к жестокости и суровым примерам, заставит себя бояться, потому что подвластные легко испытывают страх перед тем, кто может насильничать и разорять и легко переходит к расправе. Однако я хвалю тех правителей, которые редко прибегают к карам и расправам, но умеют приобрести и сохранить имя грозных.

342. Я не говорю, что правитель государства не бывает иной раз вынужден окунуть руку в кровь, но я утверждаю, что без великой необходимости делать этого нельзя, и что большей частью здесь скорее теряешь, а не выигрываешь; ведь ты оскорбил не одних пострадавших, но вызвал неприязнь во многих; если тебе даже [210] удастся сокрушить одно препятствие или устранить одного врага, семя же его не истребится, то на место его приходят другие, и часто случается, подобно рассказам о гидре, что на каждого убитого врага их вырастает семь ³⁴.

343. Помните сказанное в другом месте, что заметки эти нельзя применять без разбора; в некоторых особенных случаях они по разным причинам непригодны, а каковы эти случаи, нельзя понять ни по каким правилам, и нет книги, которая этому учит, а необходимо, чтобы тебя просветила сначала природа, а потом опыт.

344. Я считаю несомненным, что ни одно дело и никакая власть не требуют большего ума и более высоких качеств, чем это нужно для полководца; ведь нет предела вещам, о которых он должен подумать и распорядиться, нет конца неожиданностям и случайностям, с которыми ему каждый час приходится встречаться, так что глаза его поистине должны быть зорче, чем у Аргуса; не только по важности дела, но и по благоразумию, которое здесь потребно, это такое бремя, что по сравнению с ним всякое другое по-моему будет легко.

345. Кто говорит слово «народ», хочет в действительности сказать «сумасшедший», ибо народ – это чудовище, в уме которого все смутно и ложно, а пустые мнения его так же далеки от истины, как далека по Птоломею Испания от Индии.

346. Я всегда естественно желал разрушения папского государства, а по воле судьбы [211] дважды появлялись на престоле папы, величия которых я был вынужден желать и ради него трудиться; если бы не это, я любил бы Мартина Лютера больше самого себя, так как надеялся бы, что его секта могла бы разрушить или по крайней мере подрезать крылья этой преступной тирании попов.

347. Не одно и то же быть безрассудно смелым и не бежать от опасности во имя чести. И тот, и другой понимают опасность, но один уверен, что сможет защититься, и, если бы не эта уверенность, он не стал бы выжидать; другой боится, может быть, больше, чем следует, но держится крепко не потому, что свободен от страха, а потому, что готов скорее перенести несчастие, чем позор.

348. В нашем городе постоянно случается, что человек, который был главным пособником возвышения другого, быстро становится его врагом. Причины, как говорят, в том, что такие люди, обычно высокопоставленные и одаренные, могут бояться, как бы властитель не начал их подозревать. Можно прибавить к этому и другое: считая, что они заслужили многое, люди эти часто хотят большего, чем им следует, и негодуют, когда их требования не исполняются; отсюда возникают взаимная вражда и подозрительность.

349. Человек, который помог другому подняться высоко, но вздумает потом руководить им по-своему, уничтожает этим оказанную услугу, так как хочет пользоваться сам властью, которая его же усилиями вручена другому; если [212] тот не стерпит, он будет прав, и нельзя называть его за это неблагодарным.

350. Не хвалите человека за те или другие поступки или за воздержание от них, когда при других условиях вы бы его за то же самое осудили.

351. Кастильская пословица говорит: «нитка рвется с самого слабого конца». Когда доходит до соперничества или сравнения с более сильным или более важным, всегда страдает слабейший, несмотря на то, что разум, честность или благодарность требовали бы обратного; ведь, люди обычно больше думают о своих интересах, чем о долге.

352. Не могу и не умею гордиться и создавать себе имя делами, которые этого не стоят, а было бы полезно поступать обратно; трудно поверить, до чего помогает тебе известность и уверенность людей в твоем величии; только при такой молве люди бегут за тобой, и тебе не приходится проявлять себя на деле.

353. Я всегда говорил, что если флорентийцы приобрели те небольшие владения, какие у них есть, это гораздо удивительнее, чем крупные завоевания венецианцев или любого другого князя в Италии; ведь, в каждом маленьком уголке Тосканы так укоренилась свобода, что все были врагами величия Флоренции. Иное дело, когда город окружен народами, привыкшими к рабству, для которых угнетение тем или другим не настолько важно, чтобы они оказали упорное или постоянное сопротивление. Кроме того, величайшим препятствием было для нас [213] соседство церкви; она так окрепла, что всячески мешала росту нашего господства.

354. Все заключают, что правление одного властителя, когда он хорош, лучше, чем даже хорошее правление немногих или большинства; причины здесь очевидны. Точно так же считается, что власть одного всего легче превращается из хорошей в дурную, а когда эта власть дурна, она хуже всех, тем более, что она передается по наследству; ведь лишь редко случается, чтобы хорошему и мудрому отцу наследовал подобный же сын. Поэтому мне бы хотелось, чтобы эти политики, обдумав все условия и опасности, объяснили бы мне, чего надо больше желать для нарождающегося государства – власти одного, немногих или большинства.

355. Хуже всех знает своих слуг хозяин, и в такой же мере не знает начальник подчиненных; перед ним они совсем не те, что перед другими; наоборот, они стараются закрыться от него и показаться ему совсем другими, чем они есть.

356. Если состоишь при дворе или в свите кого-нибудь из великих этого мира и хочешь, чтобы он приобщил тебя к делам, старайся быть у него всегда на глазах, ибо ежечасно возникают дела, поручаемые им тому, кого он часто видит, или тому, кто к нему ближе; он не поручил бы их тебе, если бы для этого нужно было тебя разыскивать; кто не умеет начать хотя бы с малого дела, для того часто закрывается доступ к большому.

357. Безумными кажутся мне монахи, проповедующие предопределение и трудные догматы [214] веры; лучше не давать людям повода задумываться о вещах, усваиваемых с трудом, чем будить в умах их сомнение, которое приходится потом успокаивать словами: так говорит наша вера, так надобно верить.

358. Ты можешь быть хорошим гражданином и не захватчиком, но, связывая себя во Флоренции с властью, подобной власти Медичи, ты приобретаешь дурную славу и впадаешь в немилость у народа, а этого при всех случаях, насколько возможно, надо избегать. Однако я думаю, что ты не должен из-за этого от них отделяться и терять блага, которые даются подобной близостью; ведь, если ты не прослывешь грабителем или не оскорбишь какого-нибудь влиятельного человека или многих, то впоследствии, когда правление изменится и у народа не будет причин тебя ненавидеть, грехи тебе отпускаются, опала в конце концов снимается и проходит время отверженности и унижения; конечно, все это тяжело, а иной раз обманчиво, но все же нельзя отрицать, что проиграть на этом трудно и что сохраняет себя тот, кто ведет большую игру.

359. Повторяю вам снова: хозяева не считаются со слугами и ради малейшего своего удобства они могут трепать их без всякой пощады; поэтому разумны слуги, воздающие хозяевам тем же, но не делающие ничего, противного верности и чести.

360. Кто знает, что ему сопутствует счастье, может бодро итти на любое дело; однако его надо предостеречь, что счастье может изменять [215] не только от времени до времени, но даже в одно время человеку может везти по-разному; кто хорошо наблюдает, увидит, что тот же самый человек счастлив в одном и несчастлив в другом. Я, в частности, до сего дня, 3 февраля 1523 года, был во многом счастливейшим человеком, но в делах торговых и в почестях, которых я хотел, мне невезло. И отличия, которых я вовсе не искал, шли ко мне сами, а те, которых я искал, как будто отдалялись.

361. Нет у человека большего врага, чем он сам, ибо почти все беды, опасности и ненужные терзания происходят не от чего иного, как от чрезмерной его алчности.

362. Ничто в мире не стоит на месте; наоборот, все идет вперед по пути, на котором вещам, согласно природе их, положено иметь начало и конец, но ход этот медленнее, чем мы думаем; ведь мерим все нашей короткой жизнью, а не долгим временем, положенным вещам; поэтому шаги его медленнее наших и даже так медленны от природы, что мы часто не замечаем его движений, даже когда они есть; вот отчего суждения наши часто бывают ложны.

363. Стремление к богатству истекало бы из души низкого или дурного склада, если бы мы желали его только для наслаждения; но тот, кто хочет создать себе имя в мире испорченном, как он есть, тот вынужден желать себе богатства, ибо когда оно есть, то сверкают и ценятся таланты, которые в бедном человеке мало уважаются и мало заметны. [216]

364. Не знаю, надо ли считать баловнями судьбы людей, которым раз в жизни представляется счастливый случай; ведь человек не очень большого ума не умеет воспользоваться им как следует; однако нет сомнения, что настоящие счастливцы – это люди, которым такой случай представляется дважды, потому что во второй раз редко кто его пропускает; здесь ты целиком обязан судьбе, тогда как в первый раз многое зависит от ума.

365. Свобода в республиках – это служанка справедливости, ибо она установлена не для иной цели, как для защиты одного от притеснения другим; если бы мы были уверены, что при власти одного или немногих справедливость будет соблюдена, не было бы причин особенно желать свободы. Вот почему древние мудрецы и философы ставили свободные правительства не выше других и предпочитали правление, при котором лучше обеспечена охрана законов и справедливости.

366. Когда новости сообщаются неизвестно кем и притом правдоподобны и ожидаются давно, я верю им мало, потому что люди легко выдумывают вести, которых ждут или которым хочется верить. Я буду вслушиваться внимательнее, если это новости странные или неожиданные, так как людям незачем выдумывать или убеждать себя в том, о чем никто не помышляет; я много раз убеждался в этом на опыте.

367. Счастлив жребий астрологов, хотя все в них суета, по несовершенству ли искусства [217] или их самих; одно верное предсказание больше укрепляет веру в них, чем сто ложных предсказаний ее ослабляют. Если обыкновенного человека хотя бы только раз уличили во лжи, вся правда, которую он может сказать, делается подозрительной. Происходит это от великого желания людей знать будущее; не имея для этого других средств, они легко верят тем, кто заявляет, что может их этому научить, как больной верит врачу, который обещает ему спасение.

368. Молите бога, чтобы вам не пришлось быть на стороне побежденного, потому что вас всегда будут винить, даже если вы ни в чем не виноваты; нельзя всегда оправдываться на всех площадях и подмостках; зато сторонник победившей стороны слышит одни похвалы, даже если он их не заслуживает.

369. Всякий знает, что в частных отношениях дело надежное быть владельцем вещи, хотя бы способы доказательства не менялись, а порядок суда и иска оставался обычным и твердым; это неизмеримо менее надежно в делах, зависящих от политических случайностей или от воли властвующих; так как здесь нельзя бороться неизменными доказательствами и нет устойчивых судов, то каждый день возникают тысячи дел, которые охотно возбуждаются теми, кто может притязать на твою собственность.

370. Кто хочет быть любимым людьми, занимающими высокое положение, должен оказывать им почет и уважение и быть в этом скорее расточительным, чем скупым; ничто так [218] не оскорбляет начальствующего, как мысль, что ему не оказали того почета или уважения, которые ему, по мнению его, полагаются.

371. Приказ сиракузян, упоминаемый Ливием и предписывающий убить всех дочерей тиранов, был жесток, но не вовсе бессмыслен; когда тирана больше нет, люди, которым хорошо жилось под его властью, провозгласили бы другого, если бы только могли, но создать имя новому человеку не так просто, и потому они собираются вокруг потомков умершего. Таким образом, город, только что освободившийся от тирании, никогда не обеспечит своей свободы, если не истребит всю породу и потомство тиранов. Я безусловно утверждаю это о мужчинах, а насчет женщин надо различать, смотря по условиям, по особенностям их и по состоянию города.

372. Я уже говорил, что государства не обеспечивают себя тем, что рубят головы, ибо тем скорее множатся враги, как это сказано о гидре; есть, однако, много случаев, когда государства скрепляются кровью, как стены скрепляются известкой. Нет правила, которое научило бы различать эти противоположности; это дело ума и чутья того, кому приходится различать их в жизни.

373. Никто не властен выбирать себе по собственной воле чины и дела, но часто приходится брать то, что уготовано тебе судьбой, и сообразно состоянию, в котором ты родился; поэтому высшая хвала в том, чтобы хорошо и толково исполнять свое дело. Так и в комедии [219] не меньше хвалят актера, хорошо играющего раба, чем того, кто играет царей; действительно, каждый может на месте своем добиться славы и чести.

374. Каждый делает в этом мире ошибки, вред от которых бывает больше или меньше, смотря по тому, какие последуют за этим дела и события; счастливы люди, которым случается ошибаться в делах неважных, так что беспорядок от этого не слишком велик.

375. Великое счастие жить так, чтобы не терпеть обид и самому не обижать других; однако тот, кто доведен до того, что вынужден давить или терпеть, должен взять то, что ему выгодно; ведь защищаться, чтобы оградить себя от обиды, так же справедливо, как и защищаться от обиды уже нанесенной. Конечно, здесь надо хорошо различать обстановку, не воображая себе от излишнего страха, что ты должен предупреждать намерения другого, и не оправдывая насилия, творимого тобой из алчности и злобы, ссылкой на этот страх, когда в действительности у тебя ни на кого подозрений нет.

376. Дому Медичи при всем его величии труднее сейчас сохранить власть над Флоренцией, чем было его предкам, простым гражданам, эту власть приобрести. Причина здесь в том, что город в те времена еще не изведал свободы и народного строя; наоборот, он был всегда в руках немногих, и поэтому тот, кто правил государством, не возбуждал к себе вражды всех граждан и народа; ведь им было почти все равно, принадлежит ли власть тем [220] или другим. Однако память о народном строе, который держался с 1494 до 1512 года, настолько крепка, что, кроме очень немногих, рассчитывающих на то, что при олигархии они могут угнетать других, все остальные – враги властителю, так как они лишились власти, принадлежавшей, по их мнению, им самим.

377. Пусть никто во Флоренции не надеется стать во главе государства, если он не принадлежит к роду Козимо, да и тот не может держаться без помощи пап. Ни у кого другого, кто бы он ни был, нет таких корней иди стольких сторонников, чтобы он мог об этом помышлять, если только его не выносит наверх народное движение, которому нужны вожди; так было с Пьеро Содерини; поэтому, кто мечтает о таких высотах, не принадлежа к роду Медичи, должен любить строй народный.

378. Склонности и решения народов столь обманчивы и так часто вдохновлены случайностью, а не разумом, что тот, кто строит свою жизнь, опираясь только на надежду возвыситься с помощью народа, в том мало здравого суждения; он рассчитывает больше на случай, чем на разум.

379. У кого нет данных для того, чтобы стать во Флоренции главой государства, тот безумен, если связывает себя с какой-нибудь партией так тесно, что судьба партии решает и его судьбу; на этом проигрываешь несравнимо больше, чем выгадываешь; пусть не вздумается никому подвергнуться опасности изгнания; мы не вожди партий, как Адорни и Фрегози в Генуе, и никому нет охоты нас поддерживать, [221] так что мы остаемся на чужбине безвестными и бездомными людьми, которым приходится ввести нищенскую жизнь. Кто помнит Бернардо Ручеллаи ³⁵, для того это пример более чем достаточный; по той же причине должно советовать держаться осторожно и оставаться в ладу с главой государства, так как не следует иметь его врагом или быть у него на подозрении.

380. Я был бы готов стремиться к переменам в правлении, которое мне не нравится, если бы я мог надеяться произвести эти перемены один; когда же я вспомню, что надо соединяться с другими людьми, большей частью безумцами или злодеями, не умеющими ни молчать, ни делать дело, то нет другой вещи, о которой я думал бы с таким отвращением.

381. Было двое пап, по характеру совершенно противоположных друг другу, Юлий ³⁶ и Климент ³⁷; один, человек большой, может быть даже огромной, смелости, нетерпеливый, бурный, прямой и открытый; другой – осторожный, может быть даже робкий, терпеливый до крайности, умеренный, скрытный. И все же, как ни противоположны они по характеру, можно ожидать от их великих дел одних и тех же последствий. Дело в том, что у великих мастеров терпение и натиск одинаково способны творить великое, так как один действует тем, что толкает людей и навязывает свою волю событиям, а другой берет их измором и побеждает с помощью времени и случая. Поэтому вредное в одном – полезно в другом и обратно; кто мог бы соединить их свойства и во-время ими пользоваться, [222] тот был бы существом божественным, но, так как это почти невозможно, я думаю, что, omnibus computatis, можно больше сделать терпением и умеренностью, чем натиском и стремительностью.

382. Будущее настолько смутно, что, даже когда люди решают что-нибудь, хорошо это обдумав, последствия часто бывают обратными. Тем те менее нельзя, подобно зверю, отдаваться на волю судьбы, а надо, как подобает человеку, действовать разумом; мудрый же должен быть более удовлетворен, если поступит обдуманно, хотя бы это привело к плохим последствиям, чем если бы получил хороший результат от дурного совета.

383. Кто хочет жить во Флоренции, пользуясь расположением народа, должен бояться славы честолюбца и ничем не обнаруживать, что он хотя бы в мелочах или повседневной жизни хочет казаться важнее, пышнее или утонченнее других; в городе, где все основано на равенстве и насыщено завистью, неизбежно становится ненавистным всякий, о котором думают, что он не хочет быть как другие или выделяется из общего строя жизни.

384. Главное в хозяйстве не допускать никаких излишних расходов, – но искусство, как мне кажется, в том, чтобы одни и те же расходы приносили тебе больше выгоды, чем другим, или, говоря попросту, в умении купить на грош пятаков,

385. Знайте, что тот, кто наживает, может, конечно, тратить больше, чем тот, кто не [223] наживает ничего, но все же безумно, не составив себе сначала хорошего состояния, сыпать деньгами, рассчитывая только на наживу, ведь случаи нажить бывают не всегда. Если их даже много, тебе от этого не лучше, потому что, когда пройдет эта пора, ты оказываешься потом беден, как прежде, и только потерял время и честь; в конце концов все считают простаком человека, не сумевшего как следует воспользоваться удобным случаем; помните хорошенько эту заметку, потому что я видел в свое время, как много в этих делах было ошибок.

386. Отец мой говаривал, что каждый дукат в твоем кошельке делает тебе больше чести, чем десять из него истраченных; слова эти надо заметить как следует, не для того, чтобы стать скрягой или не тратиться на дела почетные и разумные, а для того, чтобы они были тебе уздой и удерживали тебя от расходов излишних.

387. Очень редко бывает, чтобы договоры подделывались с самого начала; однако впоследствии, когда люди начинают хитрить или замечают по ходу дела, что им было бы нужно, они стараются заставить бумагу заговорить, как человеку этого бы хотелось; поэтому, когда бумаги по делам важным для вас заготовлены, заведите себе обычай снять с них копию сейчас же и хранить ее у себя дома в форме, требуемой законом.

388. Иметь во Флоренции дочерей – страшная тягость, так как хорошо выдать их замуж можно только с величайшими трудностями, и, чтобы [224] не ошибиться в выборе, надо очень точно знать удельный вес – свой собственный и окружающих обстоятельств. Это уменьшило бы затруднения, которые часто только разрастаются оттого, что человек слишком высокого мнения о себе или плохо расценивает обстоятельства. Я много раз видел, как мудрые отцы отказывались вначале от предложений, о которых позднее тщетно мечтали; конечно, человек не должен из-за этого унижаться и предлагать себя, наподобие Франческо Веттори, первому, кто пожелает. Во всем этом требуется, помимо счастья, еще великое благоразумие, и я лучше знаю, как следовало бы поступить, но не знаю, как поступлю, когда дойдет до дела.

389. Известно, что услуги, оказанные гражданам и народу, не ценятся наравне с услугами, оказанными в частной жизни, потому что, раз дело касается общества, никто не считает, что услуга относится и к нему самому; поэтому тот, кто трудится для граждан и народа, пусть не надеется, что они потрудятся для него в минуту опасности или нужды, или что они, помня услугу, откажутся от какого-нибудь своего удобства. Тем не менее, не презирайте настолько пользу народную, чтобы пропустить случай сделать во имя ее что-нибудь хорошее; это создает тебе доброе имя и доброе о тебе мнение, и такая награда достаточна за твой труд. Кроме того, память об этом иногда бывает для тебя полезна, и облагодетельствованный может зашевелиться, правда, не с таким жаром, как он сделал бы это ради личной услуги, [225] но по крайней мере он тебе не портит; так много людей затронуто этим легким впечатлением, что, если сложить в одно целое благодарность, испытываемую всеми, это всегда бывает заметно.

390. Не всегда видишь плоды дела похвального, ибо часто тот, кто не довольствуется добром ради него самого, перестает его делать, считая, что он теряет время; кто так думает, впадает в ошибку не малую, ибо поступок, достойный хвалы, если даже и не приносит тебе плодов очевидных, зато распространяет о тебе добрую славу и доброе мнение, которое во многие времена приносит тебе пользу несказанную.

391. Правитель города, который ждет нападения или осады, должен позаботиться обо всем, что только можно достать; если в нем даже нет твердой надежды, он должен дорожить всем, что отнимает у врага хотя бы малую долю времени; ведь часто лишний день, лишний час приносят какую-нибудь неожиданность, которая тебя освобождает.

392. Если по поводу какого-нибудь события попросить человека мудрого предсказать последствия и записать его суждения, а потом с течением времени к нему вернуться, то окажется, что его предсказания оправдались не больше, чем гадания астрологов на новый год; все дело в том, что слишком разнообразны дела этого мира.

393. Не может здраво судить о важных делах тот, кто не знает хорошо всех подробностей, потому что какое-нибудь одно обстоятельство, даже самое мелкое, часто меняет все; однако я [226] часто видел, что человек, знающий дело только в общих чертах, судит о нем хорошо, и он же судит хуже, когда узнает частности; происходит это оттого, что ум, не вполне совершенный и не вполне свободный от страстей, погружаясь в подробности, легко смущается иди сбивается с пути.

Дополнение, начатое в апреле 1528 года

394. В рассуждениях о будущем опасны различения, вроде того, что произойдет то или другое, и если сбудется первое, я поступлю так-то, если второе – вот так; часто случается третье или четвертое событие, совсем не похожее на то, что ты предполагал, и ты обманут во всем, потому что решение твое не имело основы.

395. Когда приближается беда, особенно на войне, не пренебрегайте средствами борьбы, не упускайте их только потому, что они, по вашему мнению, уже не поспеют во-время; события, как по природе своей, так и в силу различных препятствий, двигаются часто медленнее, чем мы думали, и средство, которое ты упустил, считая его запоздалым, было бы часто вполне своевременным; я не раз видел это на опыте.

396. Не упускайте случая сделать что-нибудь создающее вам известность, если вы хотите кого-нибудь удовлетворить или приобрести себе друзей; друзья и знаки благоволения сами идут к человеку, молва о котором держится или растет, [227] но того, кто этим пренебрегает, уважают мало. Если у человека нет имени, то нет у него ни друзей, ни благоволения.

397. Не умея держаться середины, ты впадаешь в крайность, которой стремишься избежать, тем скорее, чем больше ударяешься ради этого в крайность противоположную; поэтому народные правления тем легче впадают в тиранию, чем больше они стремятся ее избежать и переходят ради этого в распущенность; однако наши флорентийцы этой грамоты не понимают.

398. Когда мы хотим избавиться от какого-нибудь закона или учреждения, которое нам не нравится, мы по нашей старинной привычке ищем спасения в том, что устанавливаем прямо противоположное; потом, когда обнаружатся другие недостатки, ибо крайности все порочны, приходится нам снова менять законы и учреждения; в этом одна из причин того, что мы каждый день издаем новые законы, ибо мы больше стремимся убежать от надвигающегося зла, чем найти от него средство.

399. Как ложно обычное рассуждение людей, повторяемое ими каждый день: если бы случилось одно, а не другое, были бы такие-то последствия; если бы мы могли знать правду, последствия оказались бы большей частью одни и те же, хотя бы события, которые, по нашему предположению, могли их изменить, были бы совсем иного рода.

400. Когда правят злодеи и невежды, не приходится удивляться тому, что не ценят доблести [228] и доброты; первые ее ненавидят, а вторые ее не знают.

401. Достаточно хорош гражданин, если он ревностно трудится на благо родины и чуждается всего, что вредит другим, лишь бы он только не презирал религию и добрые нравы. Излишняя доброта наших братьев из Сан Марко часто бывает лицемерием, а когда она не притворна, то хотя она и не лишняя для христианина, но для блага города не дает ничего.

402. Медичи поступят неправильно, если пожелают править своим государством посредством учреждений, созданных для свободы, например, допуская широкие круги к избранию жребием, предоставляя должности каждому и т. п. Ибо олигархию во Флоренции отныне возможно удерживать лишь при горячей поддержке немногих, и приемы Медичи не создадут им ни дружбы народа, ни приверженности немногих. Свободный народ поступит неправильно, если захочет во многих случаях править, как олигархи, особенно если он отстранит одну из городских партий, ибо свобода может держаться не иначе, как удовлетворенностью всех; народное правление не может во всем подражать олигархии, и безумно подражать ей в том, что делает ее ненавистной, а не в том, что создает ее силу.

403. О ingenia, magis acria quam natura, сказал Петрарка, и слова эти справедливы для флорентийских умов, ибо их природное свойство скорее живость и острота, чем зрелость и глубина.

Комментарии

26 Взятие Рима испанцами и республиканский переворот во Флоренции.

27 В 1510 году после открытия заговора на жизнь Содерини он внес проект передачи политических преступлений чрезвычайному суду – Quarantia, по образцу верховного венецианского трибунала. Проект был отвергнут коллегией восьмидесяти, своего рода государственным советом Флоренции, учрежденным 27 января 1495 года.

28 Эта мысль, направленная против буржуазной олигархии, повидимому, явилась у Гвиччардини сравнительно поздно. В «Истории Флоренции», писанной, когда ему было двадцать восемь лет, он утверждает, что «правление Мазо Альбицци было самым мудрым, самым славным, самым счастливым, какое вообще существовало когда-нибудь в нашем городе». Позднее Гвиччардини считал, что Флоренция может выбрать только между Медичи и демократией. В «Истории Италии» находим весьма суровую критику республики, которая, под именем народной власти, установила правительство, клонившееся скорее к господству немногих, чем к участию в нем всех. Дефект республиканского порядка усматривается также в том, что в нем отсутствуют те «умеренные силы, которые необходимы для достойной защиты свободы и вместе с тем предохраняют республику от вреда, неизбежного вследствие неопытности и произвола толпы» (I, 237, 463). Итальянский политик ХVI века буквально предварил позднейшие рассуждения Монтескье и Констана.

29 Патриотическая мечта Гвиччардини об освобождении Италии от иноземцев только внешне сходна с мыслями Макиавелли. Автор «Ricordi» с его планами аристократической конституции совсем не был сторонником единства Италии. См. вводную статью.

30 В Ферраре была установлена государственная монополия торговли местными продуктами: мясом, рыбой, солью, маслом и т. д.

31 В «Истории Италии» Лодовико Моро описан как человек «удивительного красноречия, ума, богато взысканный дарами духа и природы, который был бы достоин имени великодушного государя, если бы на нем не лежало бесчестие смерти племянника; однако, с другой стороны, ум его был суетный, исполненный мыслей беспокойных и честолюбивых, сам он презирал собственные обещания и данное слово» (II, 134).

32 Овладение Феррарой было постоянной целью папской политики при Сиксте IV и Юлии II.

33 Гвиччардини дал характеристику Содерини в своих «Accuse». Описывая падение республики в «Истории Италии», он говорит о Содерини, как о человеке, выпустившем из рук всю власть, скорее управляемом, чем управлявшем, нерешительном, отдавшемся на волю других, не сделавшим ничего ни для сохранения себя, ни для общего спасения» (IV, 12).

34 Гвиччардини здесь очень близко подходит к рассуждениям Макиавелли в «Князе» о верно применяемой жестокости.

35 Ручеллаи, Бернардо (1449–1514) – известный флорентийский деятель, родственник Лоренцо Медичи. После смерти Лоренцо – главный покровитель Флорентийской академии. Руководитель и советник первых лет Пьеро Медичи, сына Лоренцо. Владелец знаменитых во Флоренции садов Ручеллаи, где флорентийская интеллигенция и молодежь собирались для философских бесед, от которых они незаметно перешли к заговору против Содерини. См. у самого Гвиччардини в «Обвинениях» (стр. 449–450).

36 Юлий II (1503 -1513) и Климент VII (1523-1534). – Гвиччардини, не любивший Юлия II, описывает его избрание приблизительно в тех же тонах, как и Макиавелли в своей «Римской легации» («Storia d'Italia», II, 284). Вообще он видит в нем правителя смелого и твердого, но с «непомерными замыслами и державшегося скорее благодаря почтению к церкви, распрям князей и условиям времени», чем силой умеренности и благоразумия: «будь он светским князем, он был бы достоин самой высокой славы» (IV, 48). Характеристика Климента в «Истории Италии» буквально повторяет сказанное в «Ricordi».

37 О, умы, более острые, чем зрелые.

(пер. М. С. Фельдштейна)
Текст воспроизведен по изданию: Франческо Гвиччардини. Сочинения. М. Academia. 1934