АНТУАН ГРАМОН

ИЗ ИСТОРИИ МОСКОВСКОГО ПОХОДА ЯНА КАЗИМИРА

(1663 - 1664 г. г.)

Мы отправились из Варшавы 19 ноября, осыпанные подарками и всевозможными милостями королевы ¹, и направились ко Львову, куда прибыли 5 декабря.

Несмотря на то, что этот город лишен реки, он тем не менее очень торговый, как столица Руси ². Знаменит он и своей прекрасной обороной, которую он проделал в 1648 году против казаков и татар, осадивших его с двухсоттысячной армией. Они сначала взяли замок, а затем сделали на город несколько приступов, которые всегда были отбиты, с большими потерями в их людях. Эти варвары, видя, что они не в состоянии достигнуть своей цели, запросили двести тысяч золотых экю выкупа. Горожане, не будучи в состоянии заплатить такую чрезмерную сумму и боясь, с другой стороны, осады, как по слабости своего гарнизона, так и по тяжелому состоянию города, предложили за свое освобождение двенадцать сотен марок серебра не монетою, в составе которых было несколько церковных сосудов. Но неверные, не удовлетворенные таким предложением, продолжали свои обычные аттаки, и это [8] заставило наконец жителей добавить им еще шестнадцать тысяч ливров с церковными украшениями, сукнами, шелковыми тканями и массою мехов, благодаря чему они сняли 24 октября осаду, простояв перед городом около трех месяцев и сделав десять генеральных приступов ³.

Мы там пробыли четыре дня и двинулись в путь на пятый, с тысячью польских всадников, которые получили приказание королевы нас ожидать.

Их командир назывался Незабитовским ⁴. Он был человеком очень хорошей внешности, но недалеким по уму, грубым по манерам, ненадежным, большим мошенником и достаточно плохим солдатом. Под его ведением мы прибыли 1 января в Белую Церковь ⁵, город Украины ⁶, расположенный в шести лье от Днепра ⁷.

После почти двухмесячного похода мы тут наткнулись на препятствие, нас почти обескуражившее. На другой день после нашего прибытия, были посланы несколько разведчиков осмотреть берега Днепра и узнать, можно ли его перейти по льду. Вечером они нам донесли, что он совсем не замерзши и что перейти его возможно только вплавь, так как все, имевшиеся на местах переправы, лодки были сожжены московитскими гарнизонами Нежина ⁸ и [9] Батурина ⁹, двух больших городов у означенной реки, в виду которых нам надобно было переправляться.

Известие это было для нас ужасно, так как оно ставило нас в крайне затруднительное положение. Мы находились в трехстах лье от Варшавы и в ста пятидесяти лье от армии короля, отделенные от нее быстрой и в два раза более, чем Рейн, широкой рекою, среди самых больших и лучших городов московитов, в городке очень плохом и почти без гарнизона; население, только недавно приведенное в подчинение польскому королю, все казаки мятежники и люди, от природы склонные к преступлению и измене. Поэтому легко понять, что наши ночи не были спокойными.

Пока мы пребывали в нерешительности избрать тот или другой способ действия (а все они являлись крайними и весьма опасными), счастье нам улыбнулось в момент, когда мы менее всего этого ожидали. Внезапно наступили такие сильные холода, что Днепр, как я уже упоминал, более широкий и быстрый, чем Рейн, замерз в двадцать четыре часа, что являлось беспримерным случаем. Нас известили немедленно, что переход через Днепр может быть испробован по льду. Мы не замедлили сами удостовериться в правильности этого сообщения, тотчас же направились к Днепру и увидели, что нам действительно сказали правду. Мы перешли эту реку 11 января, и в жизни моей я не был так доволен, как когда увидел себя на другом берегу.

Из нашего отряда в тысячу всадников и из всего сопровождавшего нас обоза погибли подо льдом только тележка маркитанта, двое саней и одна девица, отнюдь не дававшая обета целомудрия. А господа московиты, вследствие ли страха перед нашей кавалерией, действительно превосходной, или вследствие того, что ужасный холод этого дня заставил их быть ленивыми, дали нам перейти реку и продефилировать перед ними со всем возможным спокойствием. Только теперь мы начали дышать спокойнее и получили некоторую уверенность в возможности [10] соединиться в скором времени с армией короля без роковой катастрофы.

И мы не ошиблись, так как два дня спустя Его Величество, беспокоившийся о нас в течение трех месяцев с того времени, что мы, как он знал, покинули Варшаву, послал драгунского полковника, по имени Конского ¹⁰, с четырьмястами всадников, присоединиться к нашему эскорту и проводить нас к нему. Мы не без удовольствия встретили Конского на походе. Он нам сказал, что король ожидает нас с крайним нетерпением и что мы убедимся, прибыв к его особе, какое действие возымели милостивые письма, которые о нас написала королева как ему, так и высшим офицерам армии.

Этот Конский был дворянин, выделявшийся среди поляков исключительными достоинствами, и был настолько же вежлив, насколько наш генерал Незабитовский некультурен и груб. На следующий день к нам присоединился еще татарский посол, со значительным числом татар, которые ехали, по распоряжению хана, к его двум сыновьям ¹¹, находившимся также при польском короле.

Татары — люди приятные в обращении, свято соблюдающие верность своему слову, и нравы их совсем не таковы, какими их изображает большинство писавших что-либо о них. Можно даже положительно утверждать, что честные люди среди них не уступят в своих качествах представителям наций с наивысшим понятием о чести. Что же касается того, что они будто бы питаются только лошадиным мясом, которое приготовляется под их седлом в то время, когда они сидят на своих конях, то в этом нет ни слова правды. Конечно, было бы ложью и восхвалять их чрезмерную утонченность. Во время войны всадники едят без церемонии все, что только могут найти. Офицеры также не очень разборчивы в способах питания и не слишком расходуются на поваров; однако они совсем не лишены вкуса и бывают довольны, если их хорошо угостят. Ал-коран запрещает им вино, но порядочных людей [11] среди них это не очень стесняет, и они, так же как и мы, умеют приличным образом обходить этот закон.

После девятидневного похода, считая со дня переправы через Днепр, мы прибыли в армию короля, осаждавшую в это время Глухов ¹², город на краю Украины, у границ Московии. Армия эта состояла: из 20.000 татар под командою двух сыновей хана, из такого же количества польской кавалерии, из 20.000 казаков, из 4.000 драгун немецкого строя, из отряда гвардии польского короля, в котором было 12.000 рейтаров, 14.000 польской и немецкой пехоты, - лучшей инфантерии, которая когда-либо существовала, — и из 2.000 гусар.

Вот приблизительное состояние армии Польского Королевства ¹³. Что приходится отметить особо - это [во-первых] прежде всего жалованье, которое платит Республика ¹⁴: каждый всадник или пехотинец получает каждые три месяца, что называется кварталом, сроком, которым Республика пользуется для расчета или оплаты войска; и [во-вторых] - то, что такое гусары. Гусары выступают во главе всех войск или вооруженных сил в Польше и являются старейшим установлением. Они должны удовлетворять таким требованиям: чтобы быть конником в гусарском отряде, - что называется в просторечье "товарищ" ¹⁵, - необходимо быть дворянином, хорошо сложенным, сильным и могущим носить кирасу в полном ее составе, нарукавники, набедренники, отделанные железом рукавицы ¹⁶, на голове каску, [12] на обеих ногах шпоры по-немецки (т. е. могущие быть легко снятыми, тогда как шпоры по польскому образцу прибиваются к сапогам) и большую тигровую или леопардовую шкуру, подбитую бархатом или шелком темно-красного цвета, которою гусар прикрывает левое плечо. Конь его должен быть рослым, красивым, сильным и хорошего хода; бархатное седло с нагрудным и подхвостным ремнями (как иностранного образца имеются и у нас), для того чтобы всадник имел твердую опору при ударе копьем в неприятеля на полном скаку. Гусар должен иметь пистолет у левой седельной луки, длинную и остроконечную шпагу под правым бедром и, как обычно, саблю сбоку. Во время сражения он вытаскивает свою шпагу из-за бедра и навешивает ее себе на правую кисть, чтобы иметь руку свободной для действия копьем, которое является главным оружием, употребляемым гусарами во время боя, для прорыва эскадронов неприятеля. Этот военный наряд немного напоминает часовые фигуры; однако же он действительно таков, и опыт показал, что он полезен ¹⁷.

Жалованье гусар составляют пятьдесят ливров в квартал, т. е. за три месяца. Кроме того они имеют зимние квартиры, для которых нет ничего определенного. Эти квартиры взимаются по распоряжению великого генерала ¹⁸ с единицы земельной площади. Если страна не разорена, то взимается иногда пятьдесят, иногда даже сто ливров с земельной единицы; если же опустошение всюду велико, то — двенадцать ливров, чтобы не отягощать подданных. [13]

Затем следует легкая кавалерия, которая на языке этой страны называется "казаки". Эти последние также дворяне и служат так же, как и гусары, в отрядах ¹⁹. Их снаряжение состоит из кольчатой куртки или кольчуги, которая закрывает их руки до половины. Кроме того у них имеются еще железные рукавицы, а голова покрыта шапкою из колец (таких же как и тело), и она называется по-польски "мисюркою". Кони их должны быть выносливы, быстры и ловки. Их оружие - лук, стрелы и пистолеты. Назначение казаков - поддерживать гусар, когда они идут в дело, доканчивать уничтожение разбитых гусарами эскадронов. Их жалованье составляют сорок ливров в квартал, на лошадь и человека.

Далее следуют татары ²⁰, которых, победив, великий князь литовский привел с собою много целых семей, которые он затем разместил в Литве для заселения края. Они владеют свободными имениями, но не имеют ни ранга, ни голоса между дворянством. Они также составляют легкую кавалерию, хорошо снаряженную и вооруженную, как казаки и отличаются от последних только тем, что не имеют кольчуги. Их плата - тридцать ливров в квартал.

Валахи и молдаване принимаются в польскую кавалерию также. Их одежда и снаряжение такие же, как и у татар, их плата - также. На их обязанности жечь, грабить, снабжать и всячески обслуживать армию, что, конечно, не оставляет им много времени для их развлечений. [14]

Мне остается теперь сказать только о немецкой пехоте, которую ввели в эту страну частые войны со Швецией. Поначалу полки эти должны были состоять целиком из немецких офицеров и солдат, но, вследствие того, что местные жители весьма способны к военному делу и более выносливы и неутомимы, офицеры стали принимать их в свои отряды, и, так как они чрезвычайно храбры и ловки в обращении с мушкетами, то при случае пускают их в дело лучше, чем немцев. Плата им — тридцать шесть ливров в квартал. Но, так как не все офицеры получают свой оклад и плату от государства, а собирают ее со своих солдат, то солдаты получают из своих тридцати шести ливров за квартал лишь восемнадцать, капрал — тридцать шесть, сержант — пятьдесят, хорунжий — сто пятьдесят, лейтенант — двести двадцать, капитан — шестьсот, а, также и свои зимние квартиры. Полковники имеют всю судебную власть в своих полках и распоряжаются всеми своими подчиненными.

Драгуны уравнены во всем с пехотой, без всякого различия

В Польше всегда существовала еще венгерская пехота, называемая в этой стране гайдуками ²¹. Это войско очень хорошо одето и вооружено большими нарезными аркебузами, саблями и довольно длинными топорами, в форме алебарды, которые называются бердышами. Польские короли с давних времен употребляли этих людей для своей охраны, как во дворце, так и в походах, вследствие их испытанной верности. Жалованье их то же, как и у пехоты.

Немецкие рейтары получают по шестидесяти ливров в квартал.

В четверти лье от лагеря мы встретили ожидавший нас отряд польской кавалерии в боевом порядке. В армии любезность короля превзошла все, что самого милостивого сделала для нас королева в Варшаве. Полюбовавшись [15] некоторое время красотой и исключительным великолепием польской кавалерии, про которую можно сказать поистине, что она превосходит все кавалерии в целом мире, мы направились прямо к королевской палатке. Мой брат, от природы красноречивый, держал речь и произнес Его Польскому Величеству самое почтительное и самое галантное приветствие, какое только можно себе представить. Король ответил, обнимая нас обоих и говоря, что он не может достаточно выразить, как он нам обязан за то, что мы прибыли из такого далека, чтобы предложить ему свои услуги в войне столь тяжелой и жестокой, как та, которую он ведет; но что он сделает все возможное, чтобы мы не могли посчитать его неблагодарным, и будет заботливо искать всякого случая дать нам доказательства своих уважения и любви. Это не был человек выдающегося образования; но обладал большою светскостью, был добр, полон гуманности, храбр как его шпага, и насчитывал в своей жизни немало доблестных подвигов, в которых он всегда выдавался сам лично.

Лишь только мы оставили короля, нас окружили высшие офицеры армии и важнейшие сановники, сопутствовавшие короля, между которыми произошли некоторые пререкания о том, кто из них будет иметь преимущество угостить нас первым. В результате потребовался приказ короля, который высказался за литовского канцлера ²², креатуру королевы.

Ужин, который мы проделали у него, был не совсем обыкновенным, как по своей продолжительности, так и по количеству здравиц, которые были нами выпиты. Из тридцати человек, сидевших за столом в семь часов вечера, к пяти часам утра оставались только канцлер, его духовник и я, которые, разумеется, не совсем свободно уже владели речью.

На другой день, без перерыва, мы были приглашены на обед к генералу армии, г. Чарнецкому ²³, на котором гости проявили не большую воздержность, чем за ужином [16] накануне. Я даже припоминаю, что после обеда гарцевали верхами по льду, на расстоянии пистолетного выстрела от осажденного города, при чем не обошлось и без стрельбы из мушкетов. Впрочем, никто не был ранен, и вакханалия закончилась благополучно и весело.

Два дня спустя произошло событие немного более серьезное. Король собрал свой военный совет, и на нем было решено в виду того, что осада не имевшего никакого значения города затянулась, начать общий штурм после взрыва мины, который и был произведен на рассвете. Мина взорвалась, и, не расследовав вполне ее действия, которое не оказалось слишком хорошо, назначенные [пехотные] полки, так же как и большое количество спешенной польской кавалерии, бросились в аттаку вдоль дороги на не защищенные с боков городские ворота, разбитые пушечными выстрелами. Коронный великий хорунжий Собесский ²⁴, нынешний король Польши, и ряд других высших сановников, видя, что мы, мой брат и я, со всеми нашими людьми, находимся в выделенном для приступа отряде, присоединились к нам, и мы все вместе пошли в аттаку правого фланга, которым являлась сторона ворот вдоль насыпи. Когда, выдержав весьма сильный огонь, притом огонь людей, которые не трусят, так как каждый из неприятелей [стреляя в нас] высовывался до половины туловища, мы встретились с прекрасною баррикадою позади ворот, с заряженною картечью пушкой, которая била вдоль насыпи, а мушкетный огонь был так ужасен и так верно направлен, что менее, чем через полчаса, тут были убиты на месте 500 человек, а остальные настолько потеряли боеспособность, что нужно было помышлять об отступлении.

Мы повернули для участия в атаке левого фланга, которая велась по замерзшему болоту, но вскоре увидели, что и здесь дела для нас обстояли не лучше, чем на правом. Под многими из наших людей, поддерживавших тех, кто ворвался в брешь, проваливался лед, что причиняло большой беспорядок и вселяло ужас. Брешь, как я уже сказал, была сделана дурно, очень неровная, обороняемая [17] двумя тысячами царских драгунов, совершавших чудеса храбрости. Большая часть всех наших офицеров была убита на вершине парапета вокруг водруженных там знамен; остатки пехоты совершенно отбиты, с крайними потерями. Нам наконец необходимо было принять самое разумное решение, состоявшее в немедленном отступлении, чтобы не потерять остатков армии, что без сомнения последовало бы, так как дело происходило в десять часов утра и московиты нас расстреливали как мишень. Король Польши и г. Чарнецкий, которые во все время сражения постоянно находились во главе польской кавалерии на краю рва, не могли решиться на отказ от дела, так захватившего их сердце. Тем не менее они вынуждены были уступить и отдать приказание отступить всем войскам, перенеся гиканье господ московитов, которое было велико.

Я не думаю, чтобы когда-либо войска показали столько образцов доблести, как поляки в этот день в их способах атаки и московиты в своей прекрасной обороне. Мы потеряли около 4.000 человек и более 200 офицеров. Вот каково было первое дело, в котором мы участвовали вместе с поляками, и каков был результат штурма, предпринятого не вовремя.

Король плохо мирился с неприятностью поражения в деле, в котором он принимал участие лично. Это заставило его через восемь дней решиться на второй приступ, приняв предосторожности и меры более верные, чем это им было сделано в первый раз.

Атака правого фланга вдоль плотины была оставлена, и сосредоточились единственно на левой стороне, где была снова подведена мина под крепостную стену ²⁵, действие которой, как уверяли, будет настолько велико, что можно будет ворваться по пятидесяти человек вряд. Ко краю рва были выдвинуты две батареи, одна из двенадцати пушек, другая из шести. На восьмой день, в шесть часов утра, по данному сигналу, были взорваны две мины, и все назначенные полки, поддерживаемые целою кавалерией, ворвались с величайшей отвагой в обе бреши. Уже некоторое число поляков и немецких офицеров вошло в [18] город, отрубив головы всем защитникам брешей, и наши знамена подняты на вершине, — и мы одно время с полным основанием были уверены, что дело кончено.

Но вскоре мы испытали обратное. Губернатор ²⁶, бывший человеком, пользовавшимся выдающеюся репутацией среди московитов, явившись со всем своим гарнизоном, в один момент отбросил вошедших в город людей и опрокинул их с высоты пролома вниз, а затем, с трудно передаваемою стойкостью овладев брешью, открыл по нашим людям такой убийственный огонь и перебил их такое количество, что пришлось податься и уступить превосходству неприятельского огня, не прекращавшегося нисколько, несмотря на наши восемнадцать пушек, стрелявших беспрерывно по брешам.

Наши потери в людях по меньшей мере были такими же, как и в первом деле. И, так как полки оказались сильно ослабленными и оставалось мало офицеров для командования, осада Глухова была снята к великому сожалению Его Польского Величества и всей нации. Потом было решено продвинуться на границу Московии, по направлению к городу, называемому Севском ²⁷, чтобы попытаться атаковать армию Ромодановского ²⁸, расположенную по ту сторону реки Десны ²⁹, прежде чем к ней присоединится племянник царя князь Черкасский ³⁰ с бывшими у него еще 50.000 человек, ибо противостоять всем этим соединившимся силам для нас было бы невозможно.

На пятый день мы поднялись на гору около Севска, где вся армия расположилась в боевом порядке. На следующий день был выделен отряд в 2.000 коней для перехода через Десну, чтобы приблизиться к неприятелю и захватить несколько пленных, от которых можно бы было добыть языка. Два дня спустя нам была доставлена партия в 25 [19] человек ³¹, которые единогласно показали, что у Ромодановского в лагере только 45.000 человек, что он очень хорошо окопался и что он ожидает князя Черкасского, продвигающегося к нему большими переходами, чтобы, соединившись, затем двинуться прямо на короля.

Подтверждение этого известия не оставляло более места для coмнений в правильности всего того, что нам было сообщено раньше. Мнением короля и командного состава было перейти Десну со всею армиею, подойти к неприятелю для выяснения его сил и дать ему генеральное сражение, если бы он сделал какие-либо враждебные нам передвижения.

Гора, на которой мы расположились, была удалена от реки всего на пол лье, и, так как склоны ее были довольно покаты и представлялась возможность спуска в нескольких направлениях, наша армия менее, чем в три часа, была в боевом строе на небольшой равнине, простиравшейся от подножия горы к реке, к которой мы направились в том же строе. Ее мы затем и перешли в нескольких местах, со всею артиллериею, потеряв лишь немного людей, ибо лед был еще очень крепок. Лишь только мы оказались на другом берегу Десны, мы продвинулись около лье по неприятельской территории. После этого вся армия остановилась в большом лесу, имевшем вид скорее поляны, чем леса, так как в нем деревья были чрезвычайно далеко одно от другого, что весьма облегчало возможность там вступить в бой.

Король вторично собрал свой совет для того, чтобы выяснить, считают ли возможным атаковать Ромодановского в его окопах. Этого мнения держались многие. Но г. Чарнецкий решительно восстал против него, и его мнению последовали. Он приводил как основание, что было бы неразумно для армии короля, с малочисленною пехотой, притом сильно пострадавшей в двух последних приступах, идти в атаку на неприятельскую армию, главная сила которой состоит в прекрасной и превосходно окопавшейся инфантерии; это был бы верный способ быть разбитыми, ибо мы потеряли бы единственное преимущество, которое имеем перед московитами и которое состоит в [20] превосходстве нашей кавалерии над их; мы находимся в таком положении, в котором нельзя рисковать сражением без почти полной уверенности его выиграть, так как, находясь более, чем в ста пятидесяти лье от наших крепостей, когда вот-вот начнется весна, а с нею реки станут очень опасными для перехода по льду, нельзя было бы рассчитывать ни на какое отступление, ни даже на возможность спасения особы короля, если бы сражение было проиграно; его мнение, поэтому, состоит в том, чтобы армия осталась в боевой готовности там, где она и была, но надо выделить отряд в тысячу коней для разведки неприятельского лагеря совершенно вблизи; он знает московитов, знает, что Ромодановский, при появлении польских войск, никогда не упустит случая сделать вылазку из своего лагеря для их атаки, а особенность московита состоит в стойком всегда поддерживании начатого дела, войска за войсками; поляки, получив приказ отступить на нас, без всякого сомнения, будут преследоваться московитским авангардом, а затем и целою армиею, которая выдвинется на расстояние выстрела к армии нашей, местность окажется выгодною для нашей кавалерии — и он почти уверен в их поражении. Все присоединились к мнению г. Чарнецкого, как представлявшемуся наиболее основательным.

Немедленно 1.000 коней были командированы для выполнения его плана, и менее, чем через полтора часа, они были уже в соприкосновении с неприятелем. Мой брат и я, влекомые любопытством посмотреть на происходящее, которое должно было быть из ряду вон выходящим, умоляли короля разрешить нам отправиться навстречу посланной тысяче всадников, с обещанием сообщить ему сведения о том, что произойдет. Он присоединил к нам еще несколько польских вельмож, в числе которых находился и нынешний король ³². Вместе с ними мы очень быстро направились к лагерю Ромодановского.

Очутившись на расстоянии полу лье от него, мы услышали довольно сильную стрельбу и увидели поляков, возвращающихся назад, но в полном порядке, и оборачивающихся время от времени на неприятеля, когда замечали, что [21] он слишком на них наседает. Они нам сообщили, что предсказание г. Чарнецкого оправдалось точка в точку, что их преследует весь московитский авангард и что за ним следует остальная армия. Мы отступили перед ними приблизительно на одно лье, сохраняя тот же хороший порядок, предупреждая для них возможность осмелиться совершенно на нас наброситься.

И, так как оставалось еще только немного пути до места, где мы оставили армию короля, нам думалось, что армия московитов уже не отступит без того, чтобы дать весьма невыгодное для нее сражение. Но дела обернулись совсем иначе, так как менее, чем за четыре часа нашего отсутствия, произошел беспримерный переворот, какого мы никак не могли ожидать.

Литовский канцлер, человек большого ума, но великий плут, всецело господствовавший над разумом короля, который от природы не был им силен и склонялся к перерешениям, убедил его, что г. Чарнецкий своего рода авантюрист, помышляющий только о своей собственной славе и о своих личных интересах, но очень мало о сохранении государства и особы Его Величества, — заставил его принять решение крайне опасное и неспособное выдержать критики; что утрачено преимущество прекраснейшей в мире позиции, которою была вершина, где стояла армия, — для того, чтобы занять позицию весьма скверную; что позади себя имеем реку и теснину для подхода к ней; что артиллерия, обоз и кавалерийская масса, переходя эту реку, очень испортили ее берег, лед поломан; и что военное счастье всегда вещь ненадежная, на которую нельзя полагаться, и, в случае выигрыша московитами сражения, нельзя надеяться на то, чтобы хотя один человек из армии смог доставить об этом известие в Варшаву; что таким образом он, по своему верному попечению о польской нации в ее целом и о священной особе Его Величества, не может удержаться от представления своего мнения, в то же время умиляя благоволить отложить дальнейшие действия, без проволочки перейти обратно Десну и вновь занять первоначальную позицию, так как нельзя терять ни минуты, ибо московиты несомненно будут преследовать войска, высланные на разведку. [22]

Это последнее заключение, хотя и ложное и неосновательное, явилось для короля убедительным, и он перешел назад через реку, чтобы занять высоту, с такою же поспешностью, с какою переходил ее, идя навстречу неприятелю. Он оставил только свой рейтарский полк для поддержки отступления тысячи всадников, которые по его приказанию направились к неприятельскому лагерю. Мы ничего еще не знали об этом новом маневре (но в неведении мы оставались недолго), и, лишь только известие о нем дошло до поляков, они побежали как зайцы, и перед московитами остались лишь 60—80 офицеров или добровольцев, как мы, которые не замедлили последовать примеру своих компатриотов, так как, едва неприятель заметил наше бегство, он отрядил за нами человек 700—800 в рассыпную, перед которыми мы удирали, и очень быстро. Мы проскакали около трех четвертей лье, с тою же скоростью, под мушкетными выстрелами сзади и саблями над головами — мне кажется, что это одно из скверных видений, какие можно видеть.

Мы находились в этой неразберихе, когда издали увидали королевский рейтарский полк, состоявший из 1.000 коней, в составе шести внушительных эскадронов. То был цвет старой немецкой кавалерии шведского короля, и в этой схватке она нам действительно показала, что превосходила всю кавалерию целого мира, так как можно сказать, что никогда войска не сделали того, что совершили они во время этого дела.

Мы присоединились к головным частям первых эскадронов, что на некоторое время сдержало пыл так энергично нас теснивших в рассыпную. Но немного спустя, когда московитский авангард наваливался на нас, нужно было думать об отступлении перед ним и о проходе теснины, которую мы имели позади себя, прежде чем достигнем Десны, — что было сделано в полном порядке и со всею возможною доблестью. Мы потеряли тут много людей, так как у неприятеля было большое количество драгун, весьма сильный огонь которых мы переносили, и эскадроны московитов делали многократные попытки расстроить наши ряды. Но они никак не могли достигнуть этого. По мере того, как наши всадники падали в рядах убитыми, другие [23] смыкались еще лучше — это было нашей единственной заботой. Наконец теснина была нами пройдена отрядами по тридцать молодцов ³³, перед лицом целой неприятельской армии, не рысью, не дав неприятелю возможности нас разрезать во время выполнения этой задачи, длившейся более часа.

Так как по проходе ущелья нам оставалось до реки не более пятисот шагов, мы достигли ее легко. Но не с такою же легкостью ее мы перешли, ибо берега ее были так повреждены, а вторичный переход королевской армии проломил лед в стольких местах, что там потонуло много наших людей. Признаюсь, что я испытал чрезвычайное удовольствие, когда оказался на другом берегу, с 1.000 или 1.200 мушкетерами, которых привел сам г. Чарнецкий, чтобы расположить их по изгороди, которая возвышалась вдоль реки, и облегчить наше отступление, если бы неприятель оттеснил нас к самому берегу.

Он, однако, не замедлил появиться, и в таком большом составе, что пришлось отозвать нашу пехоту и отступить перед сильным огнем его драгун и двух десятков фальконетов, при поддержке которого они и перешли реку за нами, численностью более 6.000 коней, как драгун, так и легкой кавалерии. Вступив затем с нами в бой, они все теснили нас перед собою по равнине, которая, как я уже отметил, простиралась от Десны до горы. Когда г. Чарнецкий увидел, что значительное количество их войск уже переправилось, а остальные все следовали, как это бывает обыкновенно на войне, если имеется видимость успеха, он приказал сильную стрельбу из пушек с вершины и в то же время спустил тридцать эскадронов, во главе которых пошел сам в аттаку на неприятеля.

Это была одна из самых красивых аттак, которые когда-либо будут. Все эскадроны смешались, и, после весьма упорного боя, неприятель должен был уступить перед польской саблей. Все перешедшие Десну были убиты, казацкий генерал взят в плен, и его судьба не была счастливее судьбы остальных — он был немедленно посажен на кол. Множество людей потонуло, желая переправиться [24] через реку. Московиты потеряли в этом деле более 7.000 человек. Это наводило на мысль, что, еслибы король не последовал совету литовского канцлера, а держался бы мнения г. Чарнецкого, он выиграл бы сражение, от которого неприятелю было бы трудно оправиться, и принудил бы царя заключить мир на почетных и весьма выгодных условиях для Польши.

Хотя то, что я рассказал, и было внушительно, но оно не было достаточно решающим и мало использовано преимущество, которое оно могло нам дать по отношению к неприятелю (несмотря на все представления, сделанные королю г. Чарнецким, чтобы он благоволил ему разрешить довершить так счастливо начатое), — немного времени спустя, московиты не имели вида разбитых, что мы слишком скоро узнали; но было уже поздно, ибо, когда вы в делах войны упустите против врага благоприятное время, его найти потом будет очень трудно.

В прекрасной и благородной беспечности мы оставались на том же месте около двух недель, руководимые мудрыми и прозорливыми советами литовского канцлера, не принимая ни одного из решений, которым нам нужно было следовать.

Татары, которым эта бездеятельность наша не нравилась и которые идут на войну только ради полона, отправляемого ими затем на продажу в Константинополь, из чего они извлекают всю свою выгоду, явились однажды к королю с заявлением: так как им кажется, что Его Величество не желает больше ничего предпринимать на остаток кампании, а время года сильно подвигается вперед, реки становятся плохи для переправы, ибо лед начинает распускаться, — они не могут терять времени для забора пленных в Московии, прежде чем вернутся к себе, и в этот самый вечер, в составе 10.000 коней, имеют намерение выполнить предприятие, по истине в высокой степени смелое, однако в успехе которого они не сомневаются, и к исходу восьми дней их увидят возвращающимися обратно в лагерь в более многочисленной компании, чем они из него выйдут.

Вот каков у этих почтенных господ был расчет, который, конечно, не был неискусным. Армия [25] Ромодановского (говорили они) находится в трех лье от нашей, имея перед собою Десну, армия же князя Черкасского под Москвою, в двадцати лье от Ромодановского. Вся московитская страна, которая лежит между обеими армиями, с большим основанием считает себя в безопасности. Таким образом, действуя очень осмотрительно и передвигаясь с чрезвычайною скоростью, мы захватим все, что встретим в пространстве между двумя этими армиями, и возвратимся обратно в лагерь скорее, чем которая-либо из них будет извещена о том, что происходит, и сможет на нас обрушиться. Дело по существу является дерзким во многих отношениях, но оно верное, раз мы имеем смелость за него взяться.

Мы отправились нарочно в их расположение, чтобы видеть их отъезд. Каждый татарин сидел верхом на лошади, и к хвосту ее были привязаны еще три других, гуськом. Мы спросили у них объяснения этого нового способа отправляться в поход. Они нам ответили, что это делается для большей быстроты, ибо, когда они замечают усталость лошади под собою, они перебрасываются на другую, и так на все, которые за ними следуют, и что этим способом они делают по тридцати лье в день, отрядом в 10.000 коней; что, когда у них была бы богатая добыча, эти самые лошади им пригодятся, чтобы увезти ее во всю прыть; и что мы скоро узнаем, что этот новый способ не так плох. Под конец они понеслись во всю, издавая дикие крики, и исчезли из виду.

Я прекрасно знаю, что за всю мою жизнь я столько не смеялся и не был так изумлен. Изумление мое еще более увеличилось к исходу восьми дней, который был временем, назначенным для их возвращения. Гуляя на вершине лагеря, с королем и множеством офицеров, которые все уверяли, что, так как от татар нет никаких известий, они окружены двумя московитскими армиями и что из них не спасся ни один, — мы совершенно внезапно услышали поднимающийся в воздух глухой шум, и король нам сказал: "клянусь моею жизнью, это возвращающиеся татары". Четверть часа спустя, мы увидели их, скачущих галопом, с двадцатью тысячами полона всякого возраста, очень довольных успехом своей экспедиции, которая [26] была весьма опасною. Несомненно, что они одни в целом свете могли на нее отважиться.

Вот приблизительно употребление из пленных, которое они сделали до момента своего отъезда. Они перерезали горло всем старикам свыше шестидесяти лет, по возрасту неспособным к работе. Сорокалетние сохранены для галер, молодые мальчики — для их наслаждений, девушки и женщины — для продолжения их рода и продажи затем. Раздел пленных между ними был произведен поровну, и они бросали жребий при различиях возраста, чтобы никто не имел права жаловаться, что ему достались существа старые вместо молодых. К их чести я могу сказать, что они не были скупы в своей добыче, и их крайняя вежливость предлагала ее в пользование всем, кто к ним заходил.

Из за, этого однажды случилось довольно забавное происшествие, которого здесь нельзя обойти молчанием. Духовник короля, иезуит по своему званию, случайно вошел в дом татарских офицеров, предполагая, что это дом одного из его друзей (ибо мы все перемешались), и увидел дюжину татар, которые один за другим занимались ухаживанием, немного преувеличенно свободным, за очень красивою черкешенкой ³⁴, которая находилась в их комнате. При этом грязном зрелище иезуит чуть не упал навзничь и обратился к защите крестного знамения. Знавшие, что он королевский духовник, татары вообразили, что честь и обычаи их нации обязывают их задержать доброго отца и поделиться с ним своею общею любовницей (так как он, видимо, вошел в комнату для того, чтобы воспользоваться ею). Каждый из них хватал его за руки и хотел ему в этом услужить ³⁵. Но, так как вкусы иезуита не подходили к этому сорту наслаждений, он со всей силы начал кричать на помощь — спасите!

Несколько польских офицеров, находившихся случайно неподалеку от дома, прибежали на шум и, узнав от татар в чем дело, извлекли преподобного отца из этой досадной интриги, так что он не мог упрекнуть себя в нарушении [27] устава своего ордена, который с такою строгостью запрещает сношения с женщинами.

Немного времени спустя, оба сына хана, которые командовали бывшим с нами татарским отрядом, явились к королю проститься и сказали ему, что срок их договора с ним истек, и они не могут долее оставаться в армии; что начинается весна, лед тает; что им предстоит очень длинный и очень трудный обратный путь к Азовскому морю ³⁶ — и, таким образом, они не могут свой марш сделать слишком быстрым.

Король угостил их превосходно и сделал им богатые подарки. Мне вспоминается, что старший из ханских сыновей все хотел увезти меня с собою в Татарию и вел это дело весьма серьезно, уверяя меня, что он со мною разделит всех своих любовниц. Но, так как я оставил в Париже более красивых, чем те, которых он мне предлагал, я предпочел удовольствие свидания с ними удовольствию сделать небольшое турне по Крыму, откуда, полагаю, меня не легко бы выпустили.

Этим отделением от нас татар королевская армия оказалась ослабленною приблизительно на 20.000 коней, и, так как армия московитов должны были вот-вот соединиться, а мы сильно продвинулись в неприятельскую страну, и время (как я уже сказал) наступало более теплое, — мы начинали быть весьма настороже и подумывать о способах иметь возможность уйти, что не было делом очень легким, имея более полутораста лье пути до Днепра и две, вдвое сильнейшие нашей, армии в погоне за нами.

Положение стало еще более затруднительным, когда в одно прекрасное утро уверили короля, что все места, доставлявшие продовольствие его армии, взбунтовались и что мятежные казаки перерезали горло польским гарнизонам, оставленным Его Величеством при своем проходе, и что таким образом более нельзя и воображать об обратном походе в этом направлении, — обстоятельство, ввергшее нас в затруднение, которое невозможно выразить. Однако нужно было принять решение, притом очень круто, ибо проволочка в день открывала московитам возможность навалиться на [28] нас, после чего нельзя бы было и ставить вопроса о разделении армии.

Г. Чарнецкий, с которым советовались только в крайней нужде, когда спросили его мнения, сказал, что он возьмет на себя всю польскую кавалерию и сохранит ее вплоть до Днепра, держась той же дороги, которою пришли, без того, чтобы восставшие крепости могли ему помешать; но, что королю, с пехотой, артиллерией, большим обозом и литовской кавалерией ³⁷, нужно отступать через Могилев, бывший единственною крепостью, которую мы для себя имели; но что это отступление страшно и вообразить, что придется пройти более ста лье лесом и три лье, прежде чем до него дойти; что, однако, для спасения королевской особы и армии, нельзя держаться другого пути, кроме этого; и что он умоляет Его Величество продвигаться, что бы ни случилось, вперед, ибо, если московиты настигнут его appиepгард, то спасенья уже не будет.

После такого внушения армии разделились — каждая в свою сторону. Я не знаю, что приключилось с армией г. Чарнецкого; но я знаю хорошо, что страдания нашей были невообразимы и что мы принуждены были проделать наш путь, на протяжении более шестидесяти лье, в снегах, через лесную чащу, где не проходил никто, кроме диких кошек. Мы думали, что погибнем все, и король спасся с большим трудом. Снега растаяли, реки вышли из берегов; иногда приходилось делать по четыре лье по разливам, не имея другой возможности не утонуть, кроме нарядов людей, идущих впереди эскадронов и батальонов с длинными шестами для нащупывания мест, куда можно бы было ступить; чрезвычайно счастливые тем, что спаслись люди, и побросав все повозки. Так как в целой армии из них не [29] сохранилось ни одной, начиная с повозок королевских, наступил такой сильный голод, что в течение двух дней я видел, как не было хлеба на столе у короля и как все были накануне голодной смерти.

Этот ужасный марш мы вынесли две недели. После него мы оказались в виду Могилева — мы, т. е. несколько человек из армии, так как об остальных не было ни слуху. Полки в 800—900 человек пришли самое большое в составе 60-ти или 80-ти, и в истории истекших веков нет ничего, что можно бы было сравнить с состоянием такого разгрома. Было потеряно более 40.000 коней, вместе с легкою кавалерией и обозом, и без преувеличения — три четверти армии. Что касается меня лично, то из бывших у меня шести повозок и шести коней, у меня осталась только одна татарская лошадь, которую я нагрузил бочонком водки. Вот какова была развязка кампании короля Польши, в которую он вступил с могущественной армией в 130.000 человек, с которою он взял бы Москву и прогнал царя в Сибирь, если бы следовал совету мудрых людей и в течении около двух месяцев не делал самых ложных шагов, под влиянием предателя, деспотически им управлявшего ³⁸.

Так как московская война была окончена и, следовательно, нам нечего было больше делать при польском короле, мы, мой брат и я, в виду ненадобности ему наших услуг, попросили его разрешить нам вернуться в Варшаву, откуда нашим намерением было проехать в Венгрию ³⁹.

Комментарии

1 Людвика (Луиза) Мария Гонзага (princesse de Cleves, de Nevers et de Mantoue), вторая супруга Владислава IV-го, ставшая женою Яна Казимира после его вступления на престол. Она ("Marysienka", как ее называл Ян Казимир) пользовалась громадным влиянием на своего мужа. Говорили, что она управляла Яном Казимиром, "jak maly Etyopczyk sloniem"

2 Т. е. Русского воеводства. Что касается Руси, как территории, занятой русским народом, то тогдашние географы разделяли ее на три части: Русь Белую, Русь Красную и Русь Черную. Первая входила в состав Великого Княжества Литовского, вторая была частью государственной территории Польши, третья была Московским государством. “Russia", по определению Старовольского; "dividiturque in Russiam albam, quae ad Magnum Ducatum Lituaniae spectat; et in Russiam rubram, quae proprie dicitur Roxolania, et ad Poloniam pertinet. Nam tertia pars, ultraTanaim et fontes Borysthenis posita, dicitur Russia nigra ab antiquis, a recentioribus autem vulgo obtinuit, Moscoviam appellari." Красную Русь составляют семь воеводств: Русское (Russiae palatinatus), Подольское, Волынское, Белзское, Браславское, Киевское и земля Холмская и Галицкая (Simonis Starovolsci, Polonia. Wolferbyti. Anno 1656; p. p. 35—36). Гарткнох Киевское воеводство относит к составу Белой Руси и Красною Русью считает только воеводства “Russiae, Podoliae, Vоlhiniae, Belzensis et Braclaviensis" (M. Christophori Hartknoch, Respublica Polonica, duobus libris illustrata. Jeuae, 1678; p. 147).

3 Имеется в виду известная осада Львова гетманом Богданом Хмельницким и крымскими татарами.

4 Nieusabitosky.

5 Bialatcherkiouf.

6 Ukraine. Украиною в Польше того времени назывались воеводства Брацлавское, Киевское и Черниговское. Перечислив воеводства Красной и Белой Руси (в ней он помещает и Киевское и Черниговское), Гарткнох пишет: “ex his Braclaviensem, Kioviensem et Czernichoviensem. Palatinatus vocant Ukrainam" (op. cit., p. 147).

7 Borysthene.

8 Niegin.

9 Batourine.

10 Consky.

11 Т. е.. Шеффер и Мелли Ги е

12 Gloukhov.

13 Royaume de Pologne.

14 La Republique, т.е. Res Publica - передача на латинском языке слов "речь Посполитая".

15 "Товарищ" (towarysz) - общее обозначение для служивших в "ротах" наемных войск, будут ли они "люди ездные", или "люди пешие". Роту набирал и ею командовал "ротмистр". Ее офицеры назывались "поручниками". Наемные войска Польши находились под общею командою польного гетмана коронного (Корона - Польша); наемные войска Ве- ликого Княжества Литовского были под общею командою польного гетмана литовского.

16 Gantelets, ou autrement carvaches.

17 Гусары (hussarzy, ussarzy) были преемниками старых рыцарских отрядов и сохранили их вооружение, только приспособленное к новым условиям боя, созданным появлением огнестрельного оружия. То же их происхождение объясняет и требование шляхетства для гусара. Гусарский палаш (koncerz) — его Грамон называет общим именем шпаги (eрeе) — как рыцарский меч, был только у гусар, и его не имели остальные наемные войска. Живой очерк польских гусар см. у Войцицкого — Кaz. Wl. Wojcicki, Obrazy Starodawne, tom I (Warszawa, 1843), str. 17—61.

18 Т. е. великого гетмана (для Польши — коронного, для Литвы — литовского). Гиберны (hiberny) сильно отягощали население и взимались наемными войсками обыкновенно с большими насилиями. Сеймы XVII -го столетия не раз занимались вопросами содержания войска и пришли к необходимости правильной организации сбора гиберн по поветам и воеводствам.

19 "По-козацку" обозначало более легкое вооружение по сравнению с “по-усарску".

20 Татары селились в Великом Княжестве Литовском уже в XIV-м столетии. Великий князь Витовт (1392-1430) принял их особенно много. Сплошные татарские поселения находились особенно в Виленском, Троцком, Новгородском, Городенском и Минском поветах. Литовские татары делились на служащих со своих имений военную службу и на занимающихся извозом и торгом. Первые имели права шляхетства, хотя и в уменьшенном объеме по сравнению с шляхтичами-христианами. Ср. А Мухлинский, Исследование о происхождении и состоянии литовских татар (СПБ. 1857); И. И. Лаппо, Великое Княжество Литовское за время от заключения Люблинской Унии до смерти Стефана Батория (СПБ.,1901), стр. 461-471; его же, Литовско-Русский повет и его сеймик (Юрьев, 911), стр. 261—277.

21 Гайдуки или айдуки — пехота, которая нанималась в Польше и приходила из Седмиградья. Поляки предпочитали служить военную службу конно. Особенно со времени Стефана Батория (1576—1586) гайдуки стали обычною составною частью польских военных сил.

22 Криштоф Пац.

23 Charnesky — Стефан Чарнецкий, воевода Русского воеводства, известный польский вождь этого времени.

24 Ян Собесский, впоследствии король польский и великий князь литовский (1674—1696).

25 Оu l'оn fit une seconde mine a la courtine.

26 Т. е. Московский воевода (Дворецкий).

27 Chifsko. Севск был одною из крепостей южной Украины Московского государства. Ср. А. И. Яковлев, Засечная черта Московского государства в XVII веке (М. 1916), стр. 14 и 46.

28 Ramadanovsky, т. е. князь Григорий Григорьевич Ромодановский.

29 Desna.

30 Le prince de Circassre, т. e. князь Яков Куденетович Черкасский.

31 un parti de vingt-cinq maitres.

32 Т. е. Ян Собесский.

33 par troupes de trente maitres chacune.

34 une Circassienne. Черкасами назывались жители Малороссии.

35 et le voulut mettre a meme de la Circasse.

36 les Palus Maeotides.

37 Войска Польши и Великого Княжества Литовского представляли собою военные силы двух различных государств, соединившихся по Люблинской Унии 1569-го года в федеративную Речь Посполитую. Главное командование ими было различно: коронный великий гетман — для войск Польши (Короны), литовский великий гетман — для войск Великого Княжества Литовского (Литвы). Только присутствие монарха, соединявшого в своей особе достоинство и короля польского, и великого князя литовского, объединяло в верховном его командовании отдельные армии двух государств.

38 Новейший историк польских войн пишет: “to najgorsza, ze Jan Kazimierz mial chaos w swojej glowie". Tadeusz Korzon, Dzieje wojen i wojskowosci w Polsce, tom II (Krakow, 1912), str. 373.

39 С целью принять участие в военных действиях при знаменитом полководце Монтекукули.

Текст воспроизведен по изданию: Антуан Грамон. Из истории московского похода Яна Казимира. Юрьев. Типогр. Маттисена. 1929