КРИШТОФ ГРАЕВСКИЙ

ПОКАЗАНИЕ ПОЛЬСКОГО ШЛЯХТИЧА КРИШТОФА ГРАЕВСКОГО О СВОЕЙ ПОЕЗДКЕ В МОСКВУ

1574 – 1575 ГГ.

В печатаемом ниже документе, хранящемся в Московском Главном Архиве Министерства Иностранных Дел (в Архиве царства Польского, среди документов по сношениям Польши с Poccией), заключается показание, данное 8 августа 1575 года польским шляхтичем Граевским, занимавшимся торговыми делами и ездившим за товарами в Москву. Путешествие Граевского в Москву относится к эпохе кандидатуры Иоанна Грозного на польский престол, вновь выдвинутой вследствие бегства Генриха Валуа из Польши во Францию. Как известно, избрание Иоанна Грозного в польские короли встречало сильное противодействие со стороны большинства литовских вельмож; хотя они поддерживали с Грозным переговоры, но делали это лишь из опасения, как бы царь не воспользовался наступившим в Речи Посполитой безкоролевием для нападения на литовские пределы (Иловайский. Ист. России III. 293). Жертвой этого враждебного отношения литовцев к Москве сделался мирный польский купец Криштоф Граевский: в его путешествии в Москву литовские вельможи усмотрели доказательство польской агитации в пользу Грозного, а троцкий каштелян Остафий Волович, не колеблясь, объявил Граевского изменником отечеству (Orzelski “Dzieje Polski” II. 194. Paprocki “Herby”. 445). Но не только этою подозрительностью литовцев объясняется печальная участь Граевского, его заключение в Дисненскую тюрьму и крайне суровое с ним обращение. Большое значение в данном случае имел давний антагонизм между Литвой и Польшей. Когда на избирательном сейме послы от рыцарства стали жаловаться на литовских шляхтичей за заключение Граевского и упрекать их в том, что они “бесчестно, вопреки государственным законам, позорят благородно рожденного и невинного человека и без суда заковали лицо, равное им, к чему обычное право не уполномочивает даже короля, хотя бы на это согласился весь сенат”, — в ответ на эти жалобы виленский каштелян Ян Ходкевич, между прочим, возразил, что “литовцы в праве заключать в тюрьму поляков, особенно [4] сделавших какие-нибудь злоупотребления”, и “дерзко утверждал, что литовцы отнюдь не боятся поляков” (Orzelski. II. 150).

Дополнением и пояснением к показанию Граевского, в некоторых местах темному и сбивчивому, являются сведения, сообщаемые Святославом Оржельским в его “Истории Польши” (Swietoslawa z Bozejowic Orzelskiego Bezkrolewie czyli Dzieje Polski od zgonu Zygmunta Augusta 1572 г. do 1576 r. ksiag osmioro. Przelozyl z rekopismu Wlod. Spasowicz). На элекционном сейме, созванном после бегства Генриха Валуа, по настоянию краковского подкомория Циковского, было прочитано письмо Криштофа Граевского к его брату Петру, старосте вискому. В письме своем, присланном из Литвы, Граевский сообщал, что незадолго до этого он отослал в Москву для продажи много ценных товаров через надежных купцов, но “великий князь Московский” (царь Иоанн Грозный) велел забрать и конфисковать эти товары вследствие неуплаты какой-то пошлины. Узнавши об этом, Граевский немедленно поехал в Москву и обратился к великому князю с просьбой вернуть товары или вознаградить его за них. Великий князь, убедившись, что товары эти составляют собственность не купцов, а польского шляхтича, велел тотчас же возвратить их, а затем предложил Граевскому отвезти в Польшу его грамоты. Граевский согласился под условием, чтобы в грамотах не заключалось чего-нибудь противного благу Польши. Великий князь сообщал полякам, что он добивается польского престола не из жажды власти или богатства, которого у него самого слишком достаточно, а потому, что, видя бедствия, претерпеваемые христианскими народами от турецкого султана, он желает выступить против турок и сокрушить их мощь, соединивши свои силы и средства со средствами Польши. Исповедуя греческую веру, он не хочет легкомысленно покинуть ее и не покинет, пока ему не будет доказано преимущество другой веры, а для обсуждения этого вопроса он предлагает устроить публичный диспут. Граевский охотно принял эти условия, так как, по его мнению, никто еще не предлагал Польше лучших. Он желал сообщить эти условия полякам и уже вступил в пределы Литвы, как вдруг в Дисне его схватили по приказу наместника виленского воеводы Баркулаба и заключили в тюрьму, забравши все его ценные товары и деньги (Ibid, 115 — 117).

Показанию Граевского, данному 8 августа 1575 года, предшествовали многократные просьбы послов от рыцарства к [5] cенаторам о рассмотрении дела Граевского. Когда Сандомирский староста Андрей Фирлей и подольский воевода Николай Милецкий подняли этот вопрос, виленский каштелян Ян Ходкевич отвечал, что никому не дозволено ездить из Литвы в Москву без паспорта, Граевский же нарушил это правило и даже увез с собою из Литвы московского пленника (несомненно, Даниила Левшина, о котором Граевский говорит в своем показании); Ходкевич указывал и на то, что при Граевском были найдены бумаги, свидетельствующие о соглашении его с великим князем относительно будущей элекции; не забыл Ходкевич упомянуть, что именно вскоре после этого литовцы потеряли свою крепость Пернов (Ibid. 290).

Показание Граевского сохранилось, если не в оригинале, то в современной копии, судя по почерку и одному из двух бумажных знаков, повторяющихся в различных листах документа. Этот знак встречается в бумагах 80-х годов XVI в. (Польский герб “Абданк”, см. Лихачева Бум. знаки № 3299 и Бум. мельницы №№ 535 — 537, а также стр. 72, где указан герб “Абданк” в бумаге документа именно 1575 г. Ср. у Тромонина №№ 1203 и 1206). Время употребления второго знака нам не удалось определить: это круг, с геральдическим щитом внутри, на котором изображены зубцы (крепости?); вокруг щита — надпись BVDISSIN (гор. Будишин-Бауцен в Саксонии). У Тромонина есть несколько похожий знак под № 1346, но с непонятной, вероятно, искаженной надписью, с документа 1666 г. (Взят у Лаптева, см. табл. 24. Ср. на т. 11 подобного типа 2-й знак 1599 г., без сомнения, весьма неточно переданный).

При оригинале находятся две копии с него, снятые в Архиве в разное время; первая по времени — около конца 30-х годов XIX в. (В клейме бумажной фабрики читается 1837 год).

Одновременно с копиями, сделано было нисколько попыток перевода Показания. Более новый, в свое время тщательно исправленный, но не оконченный (Он кончается словами: заискивая, сам много говорил. См. стр. 11), печатается здесь, с некоторыми поправками и изменениями. Окончание документа переведено нами вновь, причем был принят во внимание боле ранний перевод, доведенный до конца, но сделанный дословно и крайне архаическим языком. Он также был в прежнее время исправлен и поновлен, но и эта работа не была докончена.

И. Рябинин. [6]

 Лета от Рождества Христова тысяча пятьсот семьдесят пятого, месяца августа восьмого дня, в понедельник.

Перед панами депутатами, их милостями паном Виленским (Ян Ходкевич, виленский каштелян. (См. Wolffa “Senatorowie i dygnitarze” стр. 80), паном Троцким (Остафий Волович. (Ibid. стр. 64)), паном Жмудским (Миколай Тальвош. (Ibid. стр. 143)), паном маршалком надворным (Миколай — Криштоф Радивил. (Ibid. стр. 179)), паном подчашим (Криштоф — Миколай Радивил. (Ibid. 290)); паном Смоленским (Доминик Пац (Ibid. 130). По Несецкому (I. 229) — Серафим Тышкевич), паном старостою Гродненским (Александр Ходкевич. (Wolffa. “Pacowie” 39)), паном подскарбием надворным (Лаврин Война. (Wolffa “Senatorowie i dygnitarze” стр. 191)), паном конюшим (Яков Пясецкий (на Люблинском сейме 1569 года на место поляка Пясецкого был назначен кн. Головня, но вскоре Пясецкому возвратили должность конюшего. Ibid. стр. 222)), перед панами маршалками, князем Янушом Свирским, паном Яном Волминским, паном Агриппою писарем.

Криштоф Граевский, давая отчет о своей поездке в Москву, показал, что осенью прошлого тысяча пятьсот семьдесят четвертого года из Данцига приехал Антоний Смит, виленский мещанин, часто ездящий в Москву и женатый на дочери его соседа Осипа Гатского. Он присоветовал Граевскому обращаться к нему в своих торговых московских делах, обещая приобрести за тысячу злотых красный камень рубин от краковского жида, имени которого Граевский не помнит. А в Москве, по знакомству, которое будто бы он имел в казне великого князя, Смит обещал променять этот камень на товары, стоящие гораздо более десяти (“Za kilkanascie”) тысяч [7] злотых. Граевский согласился приобрести этот камень, и сам отправился (Вероятно, в Вильну), а из Вильны в Данциг за покупкой зеркала, но уже не застал там Смита. После этого Граевский ухал в Торн, и там-то нелегкая принесла к нему жида, некоего Ицку, прежде служившего Бродавке, а теперь находящегося в услужении у пана воеводы Сандомирского (Ян Костка (Niesiecki. “Herby” I. 57)). Этому-то жиду Граевский рассказал, что собирает драгоценности в намерении отправиться с ними в Москву. Жид Ицко советовал ему приобрести от пана воеводы Сандомирского москвитина Даниила Левшина. Вследствие этого Граевский поехал в Данциг, чтобы застать в Мальборге пана воеводу Сандомирского и похлопотать о том москвитине, но, очевидно, они разъехались на дороге. В Торне немец Ян Гануш сказал ему, что в Москве у него немало товара, который, по причине опасности пути через Ригу, он желал бы доставить в Данциг через Литву. Этот Гануш условился вместе с ним ехать в Москву, и они порешили с этою целью съехаться на Двине (Вероятно, на притоке Двины — Десне. См. ниже) за две недели до Пасхи. После этого Граевский ухал в Данциг, а оттуда в Люблин; затем, по наущению того же Ицка, он из Люблина отправился в Ярославль; там-то он условился с Паном Воеводою Сандомирским о том, что он даст ему за того москвитина, и что и когда именно должен дать сам москвитин. Пан воевода Сандомирский дал ему письмо, в котором было объяснено, что он высылает за границу свободного человека, запрещая разглашать о нем и приказывая рассказать о том только пану воеводе Виленскому (Миколай Юрьевич Радивил. (Wolffa “Senatorowie i dygnitarzes. стр. 73)) и пану Троцкому (Остафий Волович), так как о том москвитине пан воевода Виленский и пан Троцкий знают, что ему дал его мость король. Воевода Сандомирский намеревался дать и письма к их милостям; по этому случаю Граевский оставил в Ярославле своего слугу, который должен был приехать к нему с этими письмами и с этим москвитином, взятым у пана воеводы. А сам без малого неделю жил в Люблине, дожидаясь этого слуги, который наконец приехал, ни в чем не успевши. Затем от пана воеводы Сандомирского прибыл служилый человек, привез письмо с уведомлением, что [8] москвитин прислан будет в другое время, так как этот москвитин обещал дать за себя пану воевод двести рублей, и на эти деньги приобрести в Москве шесть сороков соболей, которые у нас могли бы стоить четыреста рублей. Граевский послал из Люблина к пану воеводе Сандомирскому Антония Смита за этим москвитином, а сам уехал в Брест и, не дожидаясь там Антония с москвитином, отправился в Вильну, а вслед за ним прибыл и Антоний с москвитином. Мытники с Граевского и с людских товаров взяли неполную пошлину, а вышеозначенного камня он не привез с собой и только сказал о нем здесь, в Вильне. Этот Антоний прибыл сюда, в Вильну, в субботу; а на следующий день, в воскресенье, то есть за две недели до Пасхи, приходился срок, к которому Граевский в Торне уговорился съехаться на Десне с названным немцем Ганушом. Поэтому, взявши с собою этого москвитина, данного паном воеводою Сандомирским, Граевский отправился в Дисну (Дисна — уездный город Виленской губернии на левом берегу З. Двины при впадении в нее Десны), немец же Гануш не явился туда, как бы следовало по уговору. На следующий день Граевский предъявил мытникам на Десне сукно, которое имел с собою, и взял у них квитанцию до Полоцка. Там же жид Нахим Длугач, арендатор корчмы в Дисне, присоветовал ему взять квитанцию из замка для свободного пропуска через Ушачу (Ушача — река в Витебской губернии, левый приток Двины; на ней местечко того же имени), так как Граевский рассказал ему, что отправляется в Полоцк, а оттуда в Москву. И сам этот жид послал своего прислужника в замок, а Граевский дал ему два гроша для уплаты за квитанцию; квитанция и была взята в замке, подобная той, которую дали ему мытники; Граевский, получивши квитанции, стал приготовляться к дальнейшему пути. А потом писарь из замка прислал взять эту квитанцию, с тем, чтобы ее исправить, уведомляя, что необходимо знать, с чем он едет, о чем он должен объяснить пану Стрету. Граевский отвечал, что намерен ехать в Москву; свидетелем этого был ротмистр Гурский. Пан Стрет сказал ему: “вы отправляетесь туда в то именно время, когда козаки наши сделали набег, забрали лошадей, и когда москвитяне в возмездие готовятся тоже сделать набег”. При этом пан Стрет советовал ему быть предусмотрительным, так как — прибавил он — сами тамошние купцы могут показать о вас, что вы [9] шляхтич, поэтому вы должны беречь себя, чтобы не случилось чего-нибудь дурного. А после того пан Стрет спросил, не согласится ли он ехать через Витебск, предлагал указать ему иной путь через Лепель (В 30-ти верстах от Ушачи) и в самом деле указал; а Граевский записал это указание в каменной книжке (В аспидной книжке?), однако, окончательно не выбрал пути; совет Стрета он принял за обыкновенный разговор (Между тем Граевскому поставлено было впоследствии в вину то, что он поехал не тою дорогою, которою позволялось ездить. (Orzels. II. 150)). А выйдя на рынок, он услышал различные толки: одни говорили ему, что дорога через Полоцк ненадежна, другие уверяли, что по ней можно ехать. Когда он приехал в Ушачу и заявил мытную и замковую квитанции, данные ему для свободного пропуска, тогда мытную квитанцию, расписавшись на ней, отдали ему назад, а замковой не возвратили. Он думал, какой бы дорогой удобнее ему ехать; потом направил путь свой к Полоцку, а не доехавши одной мили до Полоцка, советовался с тем москвитином Даниилом, где ему в Полоцке остановиться, чтобы его не узнали наши купцы и не сказали, что он шляхтич; он послал этого москвитина со своим слугою, на своем коне, в санях, в Полоцк отыскать для себя постоялый двор. Приехавши к замку, он нашел этого своего слугу и при нем московского сторожа стоящими на Двине, у пристани, между тем как москвитин находился в замке. Граевский простоял здесь, на Двине, более получаса, пока не было получено известие из замка. После того приехали два человека на конях и, подозвавши его к себе, благодарили за то, что он привез того москвитина и спрашивали его, куда он едет. Граевский отвечал им, что едет в московскую землю. На это они сказали ему: “если за выкупом, то этот выкуп можешь получить и здесь”, но он объяснил им, что отправляется туда для торговли; тогда они повели его мимо замка на гостиный двор, и один из них остался при нем, а другой уехал. На следующий день, так как в Полоцке не нашлось никого, с кем бы можно было торговать, Граевский просил, чтобы ему позволено было той же дорогой ехать в Москву и получить подводы, изъявляя желание оставить в Полоцке своих лошадей на своем корму. А когда ему не давали позволения ехать в Москву, он послал Полоцкому воеводе через того же москвитина Даниила в подарок перстень. Тогда ему позволили ехать и оставить лошадей в [10] Полоцке и объявили, что он поедет до Лук со стрельцами; вместе с тем ему дали другого пристава, который ехал с ним до Александровской слободы; для него самого назначены были четыре подводы, а для пристава две. Граевский встретился со стрельцами великого князя, лишь только выехал из гостиного двора, и в течение целой ночи проехал с ними двадцать миль; что касается того, где потом отделили этих стрельцов, в Невле или в Луках, он этого не помнит. Отправившись в Москву, он, не заезжая в гостиный дом, ехал до самой Александровской слободы, потому что в Москве были виленцы, а он желал, чтобы они ничего о нем не знали. Когда он находился якобы в одной миле от Александровской слободы, с ним встретилось около пятнадцати повозок купцов, между которыми были и виленские; и хотя он скрывал свое шляхетство, однако, виленские купцы сказали, что он шляхтич; и ему позволено было расположиться в одном селе или в деревне; это было в Страстную субботу; там он и ночевал; на другой день поутру к нему приставили двух приставов. Москвитин, которого привез Граевский, уехал в замок; между тем к Граевскому прибыли четыре переодетых человека и спрашивали его, зачем он сюда прибыл. Он отвечал, что по купеческому делу; на это ему сказали: “ведь ты боярский сын?”. Граевский отвечал, что хотя оп боярский сын, однако занимается торговлей. Потом его спрашивали, откуда он взял этого москвитина. Он сказал, что выкупил, что он ему стоит пятьсот рублей, кроме того, что сам москвитин обещал дать от себя; после этого они уехали. А под вечер к нему приехал этот москвитин Даниил не совсем в трезвом виде и, опасаясь пристава, ничего с ним не говорил, так как пристав в это время был при нем. А на следующий день, когда пристав уходил от него, москвитин сказал ему, что великий князь беспокоится об этом выкупе и что за великого человека он дает выкупу только триста рублей; и приказывал мне, чтобы я об этом не говорил приставу; в противном случае — присовокупил он — ты погубишь и меня, и себя; после этого он хотел еще что-то рассказать, но пришел пристав. Потом этот москвитин сказал ему: “бояре говорят, будто я даром выпущен и будто, сговорившись с тобою, приехал сюда что-нибудь выманить”. А этому москвитину не дали даже есть; он должен был довольствоваться тем, что получал Граевский; и покуда его слуги стояли на первом постоялом двор, они были с москвитином вместе; но когда этих слуг поместили на другом подворье, они должны были жить [11] порознь, потому что гостиница была тесна. После этого, на третий день, из числа прежде бывших у него четырех, приехало к нему два москвитина, Афанасий Нагой (Opanas Nahej (?)) да дьяк Ерж (Erz Dyjak (?)). Они говорили те самые речи, которые он передал в двух своих письмах к его милости пану Виленскому (Ян Ходкевич); впрочем, в этих письмах он передал не все слова, которые они говорили, потому что иных не понял, а другие забыл. А они говорили с очевидною решительностью, что-то друг другу напоминая. Иные (Очевидно, к Граевскому приехали не только Нагой и Ерж) сами от себя обращались к нему с просьбою и чуть не плакали, не укажет ли он какого-нибудь способа, которым московские люди могли бы с нами соединиться. Ему даже читали инструкцию, данную послам, отправленным к панам радам Польским и Литовским, в которой хотя помещены и нужные дела, но на ряду с ними были и несогласные с нашими законами; в ней еще было сказано об отдаче великому князю Ливонской земли и Киева. А не одобряли его за то, что он, будучи шляхтичем, так неосторожно приехал: и купцам позволено приезжать сюда только по заключении мирных договоров. В субботу, до рассвета, его взяли в замок, где он и сидел почти час; когда же зазвонили к заутрене, ему приказали идти наверх; тогда великий князь в сопровождении Токмакова пришел к боярам (“J przyssedl Kniaz Wieiki, a za nim Tokmakow do Boiar”), которых было около восьми человек, подал ему руку и почти целый час повторял ему те слова, которые были переданы им в письме к его милости пану Виленскому; и все слова, произнесенные великим князем, за исключением тех двух, были в пользу нашей Речи Посполитой, но он не слыхал ни одного намека на Ливонию, а слышал только о Киеве. А Граевский ничего не говорил; только когда великий князь спросил, почему его посланников и купцов не пускают в Литву, отозвался, что он об этом ничего не знает. Потом великий князь спрашивал его, не согласится ли он взять от него письмо к панам радам. Он отвечал, что может взять, если письмо будет заключать в себе что-нибудь хорошее. Выслушавши доброжелательные предложения великого князя (См. предисловие), он сказал, что передаст их своим. Оканчивая свою речь, великий [12] князь спросил его: “чего же вашим еще нужно?”. Он отвечал: “у нас самое важное то, чтобы сохранить права и свободу и царствовать милостиво”. Граевский желал еще о чем-то говорить, но великий князь перебил его речь, потому что, заискивая, сам много говорил, а так как Граевский видел очи господарские, то поэтому ему было прибавлено очень немного съестных припасов, товары же его взяли в Москву и взамен привезли ему московские; но так как эти последние не стоили его товаров, то он не хотел их взять; тогда их отвезли обратно, а ему возвратили его собственные. Этот москвитин Даниил совсем с ним не разговаривал, только он слышал, как тот часто произносил: “ахти мне” (“Ach tie mnie” (?)), а затем мне велено было ехать в Москву, “и там будешь торговать, и туда приедет к тебе Даниил с выкупом”. Когда Граевский приехал в Москву, его не поместили на том подворье, на котором он остановился раньше, так как кто-то уже занял его, а поселили далеко от замка; затем говорили, чтобы он ехал отсюда, но его караулил пристав, как если бы жизнь его находилась в опасности. Граевский ничего не приобрел в Москве и даже понес убыток; тем не мене, желая сообщить своим нечто приятное, очень радовался этому, надеясь, что его вознаградят за это паны рада Литовская, возвратят ту потерю, которую он понес в Пинских лесах и вследствие вымена за Брестский мост, о чем он уже хлопочет в течение шести лет (“Tussac, ze sie mu tu nagrodzi od panow Rad Litewskich, w nagrodzenui skodj ie°, ktora przyjal w lesiech Pinskich i odmiana za most Brzescki, ktorei sie iusz od ssesciu lat upomina”). Этим делом он надеялся оказать услугу если не всей Речи Посполитой, то по крайней мере одним их милостям панам рад Литовской, от милости которых зависело в этом его вознаграждении много, почти все. В дороге пристав утешал Граевского: “если ты послужишь господарю, то получишь свой выкуп; у меня есть письмо великого князя к Полоцкому воеводе, кто знает, быть может, приказ Полоцкому воевод отдать этот выкуп тебе”. Приехавши в Полоцк, Граевский спросил, писали ли относительно этой уплаты, ему ответили, что нет, а там, в Полоцке он распечатал письмо великого князя к панам рад и прочел его; а так как в нем писали то же, о чем с ним говорили, то поэтому он взял это письмо. На следующий день пристав, [13] уезжая в замок, принес ему съестные припасы и велел, поевши, уезжать как можно скорее; он сказал, что приехал сюда налегке, на своих лошадях, к тому же в это время у него разболелась нога, а так как ему нужно было переправляться через реку, то поэтому он просил привести лошадей к Ушаче; ему помогли купить челн. Уложивши свои вещи с одним слугою, он принужден был уехать; его вытолкнули в дождь, а слуги его поехали в Ушачу. Съехавшись там же, в Ушаче, со своими слугами, он был на ужине у ротмистра Пржеборовского, у которого обедал раньше, по дороге в Полоцк; там же он ночевал; ему рассказали, что там творилось после его отъезда; переночевавши в Ушаче в корчме (Неясно, у кого ночевал Граевский: у Пржеборовского - или в корчме) и отпустивши слуг и лошадей, он сам отправился водным путем до Десны: прибывши туда, он рассказал о том, что происходило в Ушаче; сказал он также, что москвитина у него взяли, а выкупа не дали и не позволили торговать; он спрашивал, можно ли с кем-нибудь торговать по Десне; затем он поел и опять ходил к жидам и спрашивал, с кем можно торговать. А относительно всего московского дела он порешил до своего приезда в Стенжицу (На Висле, близ Сандомира, место съезда для выбора короля) никому не рассказывать о своих приключениях в Москве. В случае успеха, он хотел оказать явную услугу, а в случае неудачи, хотел дело оставить. Там, в Дисне, вечером в день приезда, пришел на его подворье гродский писарь Михайло Керсновский и сказал, что их милости паны рада велели его задержать, но Граевский, не желая быть задержанным и обесчещенным, сказал, что он оседлый шляхтич (“Powiedzial isz iest slachcic, a siedzi pod prawem”) и едет в свою землю (Iedzie w Ziemie); он желает отдать отчет каждому, кто будет иметь к нему надобность; вместе с тем он просил допустить его в сейм, полагая, что, может быть, он нужен Речи Посполитой, и желая дать отчет и оправдаться, если бы его в чем-нибудь обвинили и если бы он знал причину этого задержания; вместе с тем он хотел бы дать во всем отчет там же в Дисне пану старосте Дисненскому и получить наказание; но его ни в чем не обвинили; тут пристав сказал, что Граевский подлежит аресту в Виленском уряде. Однако, когда его отсылали в Виленский уряд, он и тогда просил допустить его на сейм. А затем он сообщил то, что говорил его [14] милость пан Виленский, а именно, что от его поездки произошла и происходит беда и опасность в Ливонской земле; если бы это происходило из-за него, то он, отказываясь от шляхетской вольности подлежал наказанию (“А potym powiedzial со Je° Mc Pan Wilenski mowil, isz za iego iechaniem stala sie i dzieie szkoda i niebespiecznosc w Ziemi Jfflantskiej, iesliby dla nie° to sie dzialo, odstepuiac wolnosci Slacheckiej, poddawal sie pod karanie”), при этом он добавил, что никогда не думал причинить какое-нибудь зло Речи Посполитой. Относительно пасквилей он сказал, что когда ехал с паном Баркулабом в Вильну, нашел эту записку в одной корчме, в которой пан Баркулаб остановился с лошадьми, собственноручно переписал ее, а найденный листок порвал, так как он тоже был порван (“A te karte ktora nalazl zedral, bo tez byla podrana”), но он не мог точно сказать, где именно и в какой корчме нашел ее. А когда его спрашивали, зачем он лично ездил в Полоцк, получивши квитанцию для слуги, Граевский отвечал, что в Ушаче он хотел подумать, самому ли ему ехать или послать в Полоцк слуг для продажи драгоценностей, но слуг он не послал, а поехал лично; он не помнит и того, чтобы квитанция была выдана на слугу, а не для него самого; если бы она не была выдана для него (В подлинном добавлено было “same⁰”, затем перечеркнуто), то его не пропустили бы в Ушаче в Полоцк. Пан Баркулаб сказал, что квитанция дана была не на его имя, а на имя слуги. Что же касается записок, которые Граевский порвал и бросил в печь, то он сказал, что, когда с ним пришли в Замок, он предложил писарю поискать эти записки, так как они были плохо порваны. Затем пан Стрет сказал ему, что записки уже отысканы. Когда Граевского спрашивали, зачем он писал из Полоцка к Московскому о том, о чем Московский уже говорил ему, он ответил, что Нагой и Ержеев (Ersseew; раньше упоминается Erz; (Ершов?)) со слезами просили его указать им средство соединиться с нами, так как это возможно только в случае принятия на царство их господаря; однако, он не отослал этого письма, а разорвал его на Десне. Ему сказали под секретом, что сын не позволяет отцу соединить государство, говоря: “зачем тебе терять наследственное государство и поддавать под право (“Poddawac pod prawo”) нас, детей твоих и других подданных?”. Поэтому он предлагал взять [15] на царство и венчать сына. А если он в письме сообщал, куда великому князю надлежало ехать, то сделал он это потому, что ему говорили, будто Литва является для Московского помехой к царствованию. Относительно его милости пана Виленского воеводы он, клянясь именем Божьим, сказал, что про его милость ничего не знает; он писал и говорил лишь вследствие скорби, которая овладела им, когда его заарестовали, нарушивши его права и шляхетскую вольность; таким образом он жаловался на свои обиды и потери. А много людей, бывших у него на Десне, жаловались ему на земский беспорядок, а драбы (Пешие солдаты) на неуплату им и другим служилым людям; однако, он не хотел назвать и не назвал, кто именно говорил это. Когда ему говорили, что Московский много говорил с ним, а он советовал остаться только при двух статьях, он отвечал, что делал это с тем, чтобы Московский не затруднялся этим, так как он думал, что тот наверно будет нашим господином; однако, видя, что в данном случае он впал в заблуждение, он не отправил этого письма. Относительно того, что он писал про Ливонию и Киев, чтобы князь не вспоминал теперь об этом, так как все будет господарское, он сказал, что писал это для того, чтобы не мешать благу Речи Посполитой, но он не думал ни о чем дурном. Относительно того, что он писал о венчании одного сына и об уделе для другого, и откуда он знал об этом, он отвечал, что письма этого не отослал. Относительно латинской и греческой веры (См. предисловие) он показал, что об этом говорил с ним сам Московский, а он хотя и писал это, но письма не отправил. Относительно того, что он советовал московским послам не сообщать всех статей и то, в чем нельзя было бы согласиться, отсрочить до московского съезда, он сказал, что хотя писал это, но этого письма не отправил. Относительно того, что он писал про выкуп, желая разделить его между людьми, он сказал, что писал это с тем, чтобы тем вернее ему прислали этот выкуп. Относительно того, что он писал о своем желании приехать к Московскому князю раньше, то сделал он это потому, что хотел, в случае, если бы Московского избрали господином, добиваться у Речи Посполитой послать его к Московскому князю вперед с этим известием, чтобы получить вознаграждение за свои потери. Относительно писанного им про Пернов и другие Ливонские [16] новости он сказал, что узнал обо всем на Десне от жителей Риги, да и об этом никому не писал, а только сообщил своему брату, человеку, умеющему хранить тайны, и то, что писал Пану Баркулабу, он читал и отдал в надежные руки; некоторые советовали ему написать в Стенжицу, так как этому были рады жители Украины для своего мира и для возвращения своих имений. А пан Баркулаб сказал, что письмо это было вручено не ему, а слуге с приказанием отнести в Вильну и отдать его родственникам, Яну или Криштофу Граевским, обучающимся в школе иезуитов, а он уже взял это письмо от слуги. Пан Баркулаб показывал также записку Граевского, которую последний писал к этим своим родственникам относительно отсылки этого письма к его брату. Относительно москвитина, которого он перевез и о котором нигде не рассказывал, он показал, что не скрывал его, но что никто не спрашивал его о нем. Пан Сандомирский дал ему наставление, в случай, если бы кто-нибудь спрашивал об этом москвитине, показать его письмо, а он не знал этого обычая, что нужно о том рассказывать. Точно также он по неведению не взял бы из Дисненского замка квитанции относительно пропуска через Ушачу, если бы его не предупредил жид: он думал, что ему, как шляхтичу, дозволено было и разрешалось ездить в Московскую землю, подобно тому, как ездят в другие христианские государства.

Когда паны депутаты предложили Граевскому обо всем, показанном перед их мостями, собственноручно написать и показать их мостям, Граевский ответил, что, по причине нездоровья, он не может этого исполнить, так как ему не повинуется рука. Относительно вещей своих он сказал, что некоторые находятся у пана Баркулаба, а в Виленский уряд его доставили только с этим, то есть сундуком с вещами, чемоданом с платьем и коробкой с янтарем, и все это находится при нем, в подземелье, в сохранности, никем не тронутое.

Текст воспроизведен по изданию: Показание польского шляхтича Криштофа Граевского о своей поездке в Москву в 1574-1575 гг. М. Императорское общество истории и древностей Российских. 1905