ПАТРИК ГОРДОН

ДНЕВНИК

ПОЛКОВНИК И ИНЖЕНЕР ПРОТИВ БЛИСТАТЕЛЬНОЙ ПОРТЫ

Граф Алексей Толстой,
"Смерть Иоанна Грозного"

Летом и осенью 1683 г. взоры почти всего мира, и христианского, и исламского, были прикованы к Вене, где решались судьбы Европы, — столица Священной Римской Империи была осаждена несметными силами Империи Османской. За могучим единоборством Запада и Востока, Креста и Полумесяца никто не следил более пристально, чем генерал-лейтенант Патрик Гордон (1635—1699), один из начальников русских войск в пограничном Киеве, не столь далеком от владений Габсбургов. Он не мог не представлять себя на месте венского коменданта, графа Рюдигера фон Штаремберга, — столь разительным было сходство с собственным недавним опытом. Всего пятью годами ранее Гордон руководил обороной Чигирина, гетманской столицы Правобережной Украины, от полчищ султана и его подданных с теми же полководцами во главе с великим везиром Кара Мустафой. Силы осаждающих, обоих крепостных гарнизонов и прибывших им на помощь армий были вполне сопоставимы (О силах враждующих сторон под Веной см.: Wimmer J. Wieden 1683 Warszawa, 1983. S. 151, 174, 175, 300, Urbanszki H. Karl von Lotharingen Oesterreichs Tuerkenkrieger. Biographie. Wien, 1983. S. 97.). Стояло то же время года. И там и здесь главный удар османов был обрушен на цитадель (чигиринский замок и венский Бург), там и здесь противники бились за каждую пядь земли, являя замечательное мужество и стойкость (Чигирин держался дольше месяца, Вена — почти два). В обеих кампаниях с отличием участвовали украинские казаки, поляки, немцы и шотландцы, в обеих после бесконечного промедления, в самый последний миг к изнемогавшим защитникам подоспела выручка, и первый смелый натиск опрокинул османские заслоны. Даже возвышенности, на которых развернулись эти битвы (Стрельникова гора и Каленберг), лежат почти на равном расстоянии от самих крепостей (около 3 миль), и в обоих походах важнейшее значение для стратегии и тактики имели великие реки (Днепр и Дунай). В конце концов Вена была спасена, а Чигирин все же пал и обратился в пепел. Мысли царского генерал-лейтенанта по поводу таких сравнений точно неизвестны, ибо его журнал за 1683 г. отсутствует, но, перечислив турецких пашей под Чигирином, [132] он многозначительно добавил: "те же, кои были под Веной" (см. "Дневник", л. 120) (Здесь и далее при ссылках на третий том (из сохранившихся) "Дневника" Гордона указаны номера листов подлинника, отмеченные в переводе.).

Жизненный и боевой путь Патрика Гордона за десятилетие между июлем 1667 (См.: Гордон П. Дневник 1659-1667. М, 2002.) и декабрем 1676 г. почти не отражен в уцелевших томах его записок и может быть частично восстановлен по другим источникам. Некоторые из них содержатся в Приложении к настоящему изданию. Из собственноручного послужного списка явствует, что в эти годы он служил со своим драгунским полком в южных крепостях: Трубчевске, Брянске, Новом Осколе и других "против мятежных казаков". В 1669 г., получив отпуск в родную Шотландию, где не бывал 18 лет, он наблюдал за сессией национального парламента, вращался в кругах эдинбургской знати, неустанно и успешно хлопотал о выкупе и воссоединении родового поместья Охлухрис, а также удостоился почетного гражданства Эбердина — главного города своего графства.

Вскоре после возвращения в Россию Гордон был переведен в Севск, одну из важнейших твердынь на юге, где стоял с полком до 1677 г. и обзавелся большой усадьбой в городской Новонемецкой слободе. Обстоятельства его семейной жизни в эту пору от нас почти полностью сокрыты. Очевидно, в начале или середине 1670-х годов умерла его жена Катарина, урожденная фон Бокховен (Она была дочерью нидерландского полковника, затем генерал-майора царских войск, Филиппа Альберта фон Бокховена, а по материнской линии, вероятно, принадлежала к роду Воан (Vaughan) из Уэльса (SteuartA.F. Scottish Influences in Russian History. Glasgow, 1913. P. 53).), к которой он был горячо привязан; в издаваемом ныне томе "Дневника" ее имя ни разу не встречается. Старшие сыновья Джон и Джеймс обучались дома, в Севске, под надзором молодого немца Эрнста Готтлиба фон Берге; выбор педагога делает честь главе семьи — впоследствии он стал довольно известным в Британии и Германии литератором (Алексеев М.П. Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей. XIII—XVII вв. Иркутск, 1941. С. xiii—xiv.). Но затишье в жизни русского шотландца и державы, которой он служил, оказалось недолгим.

Будучи искушен в политических событиях своего времени, Гордон еще в 1667 г. писал: "Ныне [Московия], пребывая в мире с Польшей и Швецией, обращает мало внимания на кого-либо из прочих врагов, [но] вскоре у нас хватит забот с турками и татарами, так что по крайней мере наши руки пригодятся" (Гордон П. Дневник 1659-1667. С. 214.). В 70-е годы [133] предсказание сбылось: Россия по существу впервые вступила в открытую борьбу с Османской империей, которую европейцы именовали Высокой или Блистательной Портой (La Sublime Porte (франц.) — "Высокие Врата", от названия везирского дворца Баб-и Али в Стамбуле.).

Причины, ход и итоги первой русско-турецкой войны до сих пор недостаточно изучены, и даже в определении ее начала в исторической науке существуют заметные разногласия, порой в одних и тех же трудах (Статья Я.Е. Водарского озаглавлена "Международное положение Русского государства и русско-турецкая война 1676—1681 гг.", но в тексте указаны 1677-1681 гг. (Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в. М., 1955. С. 518, 521). А.П. Богданов утверждает, что Россия "объявила войну" в октябре 1672 и "зимой—весной 1673 г. начала военные действия" (Неизвестная война царя Федора Алексеевича // Военно-исторический журнал. 1997. № 6. С. 61). Б.Н. Флоря датирует начало конфликта еще раньше, маем—августом 1672 г. (Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XVII в. М., 2001. Ч. 2. С. 111). Н.И. Косиненко относит начало войны к 1674, Я. Виммер и В.Н. Заруба к 1676, А.Н. Попов, Н.И. Костомаров и С.Ф. Орешкова к 1677 г. (ссылки на этих авторов см. ниже). Правда, все сходятся на решающей роли Бахчисарайского договора 1681 г. в окончании войны.). Впрочем, не подлежит сомнению, что поводом к окончательному разрыву был переход из турецкого подданства в московское Петра Дорошенко, гетмана Правобережной Украины, в сентябре 1676 г. Почти все историки единодушны в том, что апогеем войны были Чигиринские походы 1677 и 1678 гг., а самое подробное и ценное их описание принадлежит одному из главных действующих лиц — Патрику Гордону. Однако мало кто опирался на подлинную рукопись "Дневника", тогда как существующие издания оставляют желать лучшего.

На языке оригинала (английский с сильным шотландским "акцентом") третий том этого источника никогда не публиковался. В середине XIX в. увидело свет внешне основательное, но в сущности неудачное немецкое "переложение" И. Штриттера и М.Ф. Поссельта (Tagebuch des Generals Patrick Gordon. Moskau, 1849. Bd. I; St. Petersburg, 1851-1853. Bd. II-III. Об этом переводе см.: Гордон П. Дневник 1635-1659. М., 2000. С. 235, 238, 239.), с которого был сделан вторичный перевод на русский, используемый до сих пор (Дневник генерала Патрика Гордона. М., 1892. Ч. II. С. 97-194 (описание Чигиринских походов и осад)). Общий смысл подлинника и фактическую сторону дела это издание передает, но со множеством ошибок и неточностей. Чего стоит лишь указание численности трех стрелецких приказов чигиринского гарнизона в 1677 г. — 24 000 человек (у Гордона 2400 — л. 17), или искаженная оценка османских сил год спустя: "3000 [134] спагов, 10 000 других телохранителей и 50 000 крымских татар" (у Гордона: 30000 сипахов, прочей гвардии 15 000 и 80 000 татар — л. 58)! Город Крылов превратился в "Кириллов", турецкая конница в "рейтар", бердыши в "алебарды" и т.д. (Там же. С. 147,149,152.). Имеются даже значительные пропуски и перестановки текста.

Не менее пострадал и авторский стиль, зачем-то переделанный в рассказ от третьего лица. Дж.М. Баллох, историк рода Гордонов, справедливо заметил, что немецкий перевод "бесцветен" и "совершенно уничтожает особенности языка" славного представителя своего клана (Bulloch J.M. A Scottish Model for Russia's Red Army // Scots Magazine. New Series. June 1937. Vol. XXVII. P. 195-200.). Характерная черта этого языка — сдержанность — представлена как бесстрастная сухость. Например, о нежелании пойманных дезертиров из драгунского полка идти в поход в переводе сказано, что они "охотно бы и не явились" (Дневник генерала Патрика Гордона. Ч. II. С. 146.), а в подлиннике: "пришли столь же охотно, как воры идут на виселицу" (л. 58 об.). Опущена и латинская поговорка, которую мемуарист с горечью применяет к широко задуманной, но провалившейся вылазке осажденных ("гора родила мышь" — л. 93). Правда, любимые им изречения и литературные аллюзии в данной рукописи почти отсутствуют, что и неудивительно. Еще А.Г. Брикнер поражался, как можно было при таком бремени забот браться за перо в чигиринском пекле, к тому же с подобным постоянством (Брикнер А.[Г.] Патрик Гордон и его дневник. СПб., 1878. С. 150. До сих пор это лучшее исследование о Гордоне на русском языке.).

Третий том по форме и содержанию во многом отличен от других частей "Дневника". Он имеет наименьший из всех, половинный объем (240 страниц, около 42 000 слов), самый узкий хронологический и географический охват (менее двух лет, в течение которых Гордон следовал только по маршруту Москва — Севск — Чигирин). Мы не находим в нем ни копий монарших грамот, ни частных писем, ни финансовых документов, ни каких-либо тематических или жанровых отступлений, зато появляются рисунки оборонительных сооружений и уникальный план Чигирина, вероятно исполненные самим шотландцем и впервые публикуемые здесь. Из всех глав автобиографии солдата эта — наименее мирная и наиболее цельная. К сожалению, в подлиннике есть утраты, понесенные в ранний период, но едва ли при жизни автора: изъяты листы с записями от 5 апреля — 3 мая и 4—26 августа 1677 г., 13 марта — 27 апреля и 16—26 июля 1678 г. [135] Однако учитывая условия создания и угрозу гибели, которой ежедневно подвергался его создатель, можно считать настоящим чудом, что этот том был завершен и дошел до нас. Несмотря на следы небольшой доработки, вполне очевидно, что почти все строки писались непосредственно на марше и в осажденном городе, даже если допустить, что ныне перед нами чуть более поздняя авторская копия. Удержать в памяти столько подробностей, цифр и дат при последующем изложении просто невозможно.

Ранним утром 12 августа 1678 г. чигиринский комендант лишился "слуг, лошадей, доспехов, одежды, денег и всего, что имел при себе" (л. 106). И все же самое ценное ему удалось сохранить: палаш и пистолет, чтобы пробиться сквозь ряды османов, и несколько тетрадей осадной хроники.

* * *

К 70-м годам XVII в. Османская империя если и не пребывала в зените своего могущества, то еще не обнаруживала внешних признаков упадка, по крайней мере во мнении соседних держав. Великие везиры из рода Кёпрюлю и их преемник Кара Мустафа сумели преодолеть внутренние осложнения и возобновили завоевательные походы (Stoye J. The Siege of Vienna. New York, Chicago, San Francisco, 1965. P. 29—42; Орешкова С.Ф. Османская империя во второй половине XVII в. // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XVII в. Ч. 2. С. 5-24.). Череда войн с такими достойными противниками, как Венеция (1645—1669), Империя Габсбургов (1663—1664) и Речь Посполита (1672—1676), несмотря на отдельные неудачи, завершилась с честью для турецкого оружия. Были удержаны венгерские владения, захвачены и обращены в провинции (эялеты) остров Крит и Подолия. Современники и историки единогласно отмечают неколебимую уверенность османов в своих силах, их высокомерное презрение к любому неприятелю и трепет европейцев перед "азийским драконом" (См. польскую поэму Александра Бучинского Яскольда в кн.: Величко С.[В.] Летопись событий в Юго-Западной России в XVII веке. Киев, 1851. Т. II. С. 416.). Помимо огромной численности войск турки славились осадным искусством и покорением крепостей: в эти годы один за другим ими были взяты Эршекуйвар (Нойхойзель), Кандия и Каменец-Подольский, считавшиеся неприступными. Естественно, Порта не могла смириться с утратой верховенства над гетманом Дорошенко, который был осажден в своей цитадели царскими войсками и вынужден присягнуть Москве. После этого карательная экспедиция турок на [136] Украину стала неизбежна и началась весной 1677 г. Средоточием борьбы стал "славный старинный град казацкий начальнейший Чигирин" (Гизель И. Синопсис, или краткое описание от различных летописцев, о начале Славенскаго народа... СПб., 1798. С. 209; Грабянка (Грябянка) Г. Действия презельной и от начала поляков крвавшой небывалой брани Богдана Хмельницкого... Киев, 1854. С. 223.). Величие тех событий вполне осознавалось уже тогда, и их описание сразу вошло в киевский "Синопсис" — первое и до самого XIX в. главное пособие по истории Украины и России.

Небольшой Чигирин имел исключительное политическое и стратегическое значение в середине XVII в., когда он сделался главной резиденцией Богдана Хмельницкого и последующих гетманов, даже соперничал с Киевом. Его замок высился над рекой Тясмин (Тясма) на единственной во всей долине Днепра каменной горе и считался лучшей крепостью Правобережной Украины. Гордон назвал этот город "знаменитым источником, колыбелью и столицей казачьего восстания против поляков" (л. 106). Царское правительство одно время питало сомнения, не стоит ли сосредоточить все силы на защите Киева, а Чигирин оставить или перенести на днепровский берег. Однако главнокомандующий русскими войсками на юго-западе, боярин князь Г.Г. Ромодановский, был убежден, что эту крепость "не держать и разорить отнюдь не возможно, и зело бесславно, и от неприятеля страшно, и убыточно не токмо Украине, но и самому Киеву зело будет тяжко"; гетман Иван Самойлович бил челом царю о том же: "естли... разоритца Чигирин, или неприятелю опустить завладеть, тогда де разве прежде разоренья или отдаче неприятелем сказать всем в Украине народом, что уж они Великому Государю непотребны... Во всем их казацком народе, всегда во устех то слово и намерение и дело: при ком Чигирин и Киев, при том и они все должни в вечном подданстве и верности и в тишине жити" (Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России (далее — АЮЗР). СПб., 1884. Т. XIII. 1677-1678. С. 320, 323.). Вняв этим разумным настояниям, Москва не жалела средств и усилий для обороны города.

Всю кампанию 1677 г. полковник Патрик Гордон со своим драгунским региментом совершил в составе главной армии князя Г.Г. Ромодановского, причем по обыкновению действовал в авангарде. Особая ценность его журнала состоит в том, что ход военных операций освещен с двух точек зрения: личной, как видного участника марша полевой армии, и со стороны чигиринского гарнизона — на основе донесения коменданта крепости, генерал-майора Афанасия Трауэрнихта, и записок инженер-полковника Якоба фон Фростена. [137] Сопоставляя "Дневник" Гордона с отчетом об обороне Чигирина стрелецкого полуголовы Алексея Лужина и другими документами, П.В. Седов указывает на ряд неточностей в первом случае и прозрачно намекает, что Гордон мог исказить первоисточник, ибо враждовал с Трауэрнихтом и питал "чувство соперничества к более удачливому недругу", чье имя ни разу не упомянул в период осады (Седов П.В. Оборона Чигирина в 1677 г. // Российское государство в XIV—XVII вв. Сборник статей, посвященный 75-летию со дня рождения Ю.Г. Алексеева. СПб., 2002. С. 486 и след.). Разумеется, любое историческое свидетельство нуждается в проверке и ни одно не может считаться непогрешимым. Накануне похода шотландец и впрямь сильно повздорил с Трауэрнихтом и даже хотел его "вздернуть" за наветы и шантаж (л. 1—1 об.). Однако здесь исследователь был введен в заблуждение неадекватным переводом "Дневника". Ведь Гордон не только называет имя чигиринского коменданта, причем не раз (л. 5, 17, 26 об.), и прямо ссылается на него, но и за весь срок его командования не говорит о нем ни одного дурного слова и даже оправдывает от обвинений в недостаточной готовности замка к осаде (л. 20). Сам факт получения и записи Гордоном отчета или устного рассказа Трауэрнихта, похоже, свидетельствует об их примирении. Не располагая оригиналом этой реляции, мы не можем судить, насколько полно она передана, но надо учесть, что в других случаях, когда включенные в "Дневник" документы до нас дошли, их сличение с приведенными там текстами подтверждает точность последних. Поэтому нельзя утверждать, что ошибки в описании событий, сделанном с чужих слов, принадлежат Гордону, а не его осведомителям. Как бы то ни было, Трауэрнихт показал себя умелым и отважным командиром и именно таковым, пусть и без хвалебных эпитетов, предстает под пером своего “недоброжелателя”.

Первое прямое противостояние османской и русско-украинской армий в 1677 г. увенчалось победой царских войск, хотя до генерального сражения дело не дошло. Не сумев воспрепятствовать переправе Ромодановского и Самойловича через Днепр и их приближению к Чигирину, который держался из последних сил (Там же. С. 499, 504, 505.), турки и татары спешно отступили. Когда войска разошлись на зимние квартиры, Гордон решил осуществить свое давнее желание — уволиться с царской службы и вернуться на родину; он всегда считал себя подданным британской короны и должен был унаследовать фамильную усадьбу в графстве Эбердин. Это представлялось легко достижимым: в Москве тогда пребывал хорошо ему знакомый британский [138] посланник сэр Джон Хебдон (Иван Гебдон)-младший, который подал царю Федору Алексеевичу мемориал об отпуске Гордона от имени самого короля Чарлза II. Однако московские власти высоко ценили "шкотчанина", и даже королевская просьба не помогла. Вместо увольнения, скорее всего благодаря князю Ромодановскому (л. 29), состоялся указ о переводе Гордона в Чигирин, которому на сей раз угрожала вся мощь Османской империи. Расчет оказался верен: назначение было столь важным и опасным, что храбрый воин почел его за честь. Получив под команду помимо своих драгун еще и пехотный полк, он немедля отправился в поход и в апреле 1678 г. приступил к новым обязанностям. По старшинству он был вторым лицом в чигиринском гарнизоне после воеводы Ивана Ржевского, хотя в первостепенном вопросе крепостного строительства имел главное слово.

Может показаться странным, что Гордон хотел избавиться от официального чина инженера, поскольку это якобы "не являлось его призванием и не добавляет почета полковнику, хотя знание [инженерного дела] и потребно самым выдающимся, особливо военным лицам" (л. 33 об.). Но ведь истинная стихия боевого офицера — поле брани, и он, должно быть, очень опасался, что придется постоянно корпеть над сметами и чертежами и пропадать на строительных работах в тылу! К тому же на Западе статус "военного архитектора" пока еще ценился не слишком высоко. И все-таки инженером Гордон был, причем едва ли не лучшим в России того времени, что подтверждается самим его назначением в этом качестве на важнейшие передовые рубежи государства, а также ходом дальнейших событий. Он принадлежал к тому же поколению, что и реформаторы инженерной науки — великий француз Себастьен Ле Претр де Вобан (1633—1707), голландский барон Менно ван Кухорн (1641—1704) и саксонец Георг Римплер (ум. 1683), который, между прочим, укреплял против русских хорошо знакомую Гордону Ригу и погиб при обороне Вены от турок. Не исключено, что пытливый шотландец, весьма сведущий в европейских событиях, мог знать их труды или, по крайней мере, слышать о них, хотя почти все их трактаты были напечатаны уже после Чигиринских походов (Труд Римплера "Ein Dreyfacher Tractat von den Vestungen" был издан в Нюрнберге в 1673 г. и имелся в библиотеке другого известного русского шотландца — Якова Брюса (1669—1735), которого Гордон знавал с юных лет.).

Вобану приписывают слова: "вы укрепляетесь не по системам, но по здравому смыслу и опыту" (The New Encyclopaedia Britannica. Macropaedia. 1978. Vol. 6. P. 864.), и сам он славился прежде всего как боевой инженер-практик. Именно таким был и Гордон, с молодых лет [139] получавший навыки полевой и долговременной фортификации в шведской и польской армиях. В ходе Северной войны 1655—1660 гг. ему нередко доводилось участвовать и в осадах, и в обороне городов. Так, в сентябре 1659 г. польский гетман Любомирский взял сильную крепость Грауденц (Грудзёндз), воспользовавшись его советом (Гордон П. Дневник 1659-1667. С. 10-12.). По обстоятельствам его службы и странствий шотландцу лучше всего были известны достижения североевропейской инженерной мысли (германской, шведской, нидерландской, британской). Он посещал и внимательно изучал укрепления Варшавы, Кракова, Гданьска, Гамбурга, Кенигсберга, Пиллау, Лондона, Антверпена и всех главных городов Голландии, что отражено на страницах "Дневника". В августе—сентябре 1666 г. он осматривал форт Шенкеншанц на Рейне, "хорошо укрепленный и природою и искусством", а в Брюгге часто "гулял по стенам", знакомясь с "водными сооружениями и прочими достопримечательностями" (Там же. С. 176,181.).

Перебравшись в Россию, Гордон продолжал заниматься фортификацией. Летом 1677 г., во время сбора войск по пути на Украину, он построил предвратный равелин в Курске (л. 7 об.—8). Весьма вероятно, что, проведя несколько лет в гарнизоне Севска, он участвовал в усилении и этой важной крепости (А.Г. Брикнер утверждает это прямо, хотя и без ссылки на источник (Брикнер А.[Г.] Указ. соч. С. 44)). Уже в ходе чигиринских кампаний ему не раз поручалось устройство полевых укреплений и защита военных лагерей (л. 11—13 об., 118), с чем он успешно справлялся. Итак, назначение драгунского полковника инженером в Чигирин на пороге нового нашествия османов выглядит вполне закономерным, тем более что гетман Самойлович выражал недовольство прежним чигиринским инженером фон Фростеном, а его киевский коллега Николас фон Зален — человек, похоже, компетентный — считался уже "устарелым и больным" (В ноябре 1677 г. Самойлович "премного" и не раз просил царя о присылке инженера, "чтоб был в том мастерстве умеющей и совершенной, а не таков, что прошлого лета в Чигирине был" (АЮЗР. Т. XIII. С. 339, 389, 402); РГАДА. Ф. 124. Малороссийские дела. 1678 г. № 19. Л. 5.).

Гордон не был новатором в военно-инженерной области и использовал широко известные достижения бастионной системы, которая сложилась в Западной Европе, прежде всего в Италии, еще в XVI в. и затем совершенствовалась в других странах (Подробнее об этом см.: Яковлев В.В. История крепостей. М.; СПб., 2000. С. 50-72, 86-93.). Однако в России, [140] заметно отставшей от Запада в военной сфере, бастионное начертание вводилось иностранными мастерами только начиная с 1630-х годов и вплоть до Петровской эпохи преобладали традиционные, архаичные формы крепостного зодчества. Само звание инженера появилось лишь при царе Алексее Михайловиче и применялось тогда исключительно к иноземцам. Своими трудами Гордон заслужил почетное, но до сих пор неоцененное место в истории именно русской фортификации. Он показал себя приверженцем и знатоком тактики упорной, активной, глубоко эшелонированной обороны, призванной удерживать осаждающих как можно дальше и как можно дольше: по его убеждению, если и уступать, то только "дюйм за дюймом и быть теснимым с каждой позиции главными силами", чтобы "за один приступ [неприятель] не мог далеко продвинуться за наш счет" (л. 70). Поэтому он, единственный из всех членов офицерского совета, настаивал на починке и обороне передовой линии чигиринских "верков" — старого вала (л. 56 об.), расположенного в 216 саженях от замкового рва.

В отличие от своего предшественника фон Фростена, который ограничился восстановлением старых стен и башен, Гордон значительно усилил и расширил оборонительные сооружения Чигирина посредством целой системы бастионов, равелинов, фланков, теналей, ретраншементов и т.д. С самой уязвимой напольной стороны, на западе, он спроектировал и возвел обширный новый замок (кронверк) с тремя бастионами и вспомогательными постройками, который превосходил по площади старую цитадель. Его бесспорная заслуга состоит в том, что все это было прекрасно приспособлено к местности (В чем автор настоящей статьи убедился, посетив Чигирин и осмотрев остатки укреплений.).

Укрепления строились из всех доступных материалов — земли, дерна, леса и камня. Есть основания полагать, что Гордон был намерен гораздо шире использовать каменоломню на замковой горе, но помешал недостаток времени и умелых мастеров. Приходилось постоянно преодолевать недоверие и противодействие русских офицеров и простых работников — стрельцов, солдат и казаков, которые считали размах строительства чрезмерным, не понимали и не принимали многого в "диковинных" проектах "немецкого" инженера. Очень любопытно, например, его рассуждение о соотношении высоты контрэскарпа и ложного ската, что само по себе "казалось странным для русских, как нечто, никогда не виданное прежде, и они всеми силами противились сооружению" (л. 50 об.—51 об.). В нижнем городе, который подчинялся не московским начальным людям, а представителям гетмана Самойловича, Гордон также часто бывал и [141] накануне и во время осады, давая указания для более надежной обороны. Правда, не все они были воплощены, ибо "казаки проявляли в этом большое нежелание со словами, что пришли биться, а не работать" (л. 87 об.). Изобретательность инженера проявилась и в "малых формах" — устройстве орудийных батарей (л. 52 об.), тележек для земляных работ (л. 43) и габионов для прикрытия бойниц (л. 44 об.). Несмотря на кое-какие упущения, большую часть задуманного удалось осуществить до подхода османских войск или довершить позднее.

Знатоки фортификации, возможно, найдут недостатки в планах и действиях шотландца, но факт остается фактом: за тридцать четыре дня искушенные в "осадных хитростях" османы, несмотря на беспрерывные бомбардировки, минные подрывы и штурмы, смогли овладеть только одним пунктом первой, внешней линии укреплений, возведенных и защищаемых Гордоном. То была оконечность среднего бастиона нового замка, где образовалась брешь, захваченная турками, но он прикрыл ее ретраншементом и надежно блокировал дальнейшее продвижение неприятеля.

* * *

После первой неудачи под Чигирином Порта отнюдь не свыклась с поражением. Правительство султана Мехмеда IV низложило главных предводителей кампании 1677 г. — Ибрагима-пашу и крымского хана Селим-Гирея и объявило грандиозные военные приготовления по всем провинциям вплоть до Багдада и Египта (Смирнов Н.А. Россия и Турция в XVI-XVII вв. М., 1946. Т. II: XVII век. С. 145,146.). Секретарь французского посольства в Стамбуле де ла Круа, отлично осведомленный в замыслах султанского двора и дивана, свидетельствует, что Мехмед "решился скорее вести войну двадцать лет, чем не отвоевать сей город" (De la Croix. Guerres des Turcs avec La Pologne, La Moscovie et La Hongne Pans, 1689. P. 189 К сожалению, турецкие источники по Чигиринским походам, в частности самый подробный из них — "Хроника силяхдара" Мехмеда Фындык-лылы, не переведены на западноевропейские языки и были мне недоступны.). Особенно настаивал на отмщении великий везир Кара Мустафа, который и принял на себя сан сераскера (главнокомандующего). Все бразды военного и государственного управления находились именно в его руках, ибо султан отстранился от дел, предпочитая утехи гарема и охотничьих замков. Английский современник, живший в Стамбуле, называл Кара Мустафу "великим воином с весьма деятельным духом" (Stoye J. Op. cit. P. 41.). Ветеран многих походов, везир знал, что может [142] располагать неограниченными полномочиями лишь до тех пор, пока его войска победоносны, и был готов достичь цели любой ценой. По свидетельству "турченина царегородцкого, салтанова ближнего человека" Магмет-аги, Кара Мустафа заявил своему повелителю: "Если не возьму Чигирина, то вели меня казнить" (АЮЗР. Т. XIII. С. 634.). 8 июля 1678 г. под стенами казачьей столицы показались передовые разъезды турок и татар, а на другой день сам сераскер поставил там свой великолепный шатер. На несколько миль вокруг раскинулся стан его войск, которые сразу же пошли на приступ и усердно взялись за осадные работы. Османы не сомневались, что в считанные дни "разнесут или обратят в пепел груду дров" (л. 78 об.), ибо не видели серьезной преграды в преимущественно деревянных укреплениях Чигирина.

Показания о численности турецких армий в эту эпоху сильно расходятся не только из-за многообразия источников, более или менее пристрастных (хронисты, дипломаты, купцы, шпионы, перебежчики, военнопленные разных наций и др.), но и из-за весьма пестрого состава вооруженных сил Османской империи. Кроме собственно боевых частей из турецких провинций и вассальных земель (молдаване, валахи, трансильванцы, крымские татары, казаки марионеточного гетмана Юрия Хмельницкого), они включали огромное количество прислуги, обозных, погонщиков, землекопов и т.д. Как следствие, многие оценки предстают явно преувеличенными и даже баснословными. Однако все сведения согласуются в том, что Кара Мустафа располагал значительно большими силами, чем Ибрагим-паша годом ранее. По некоторым данным, заслуживающим доверия, османская армия выросла по меньшей мере двукратно: де ла Круа говорит о 40 и 80 тысячах бойцов соответственно (без татар); взятые казаками Самойловича языки передавали, что "с везирем войск турских и мултянских и волоских... вдвое или втрое нежели в прошлом году обретаетца" (De la Croix. Op. cit. P. 186, 200; АЮЗР. Т. XIII. C. 628.).

Цифры Патрика Гордона нередко находят подтверждение в других источниках и по праву считаются достоверными. В 1677 г. он счел наиболее соответствующим истине такой состав неприятельских сил: 15 000 янычар и прочей пехоты, 30 000 [конных] турок и валахов (итого 45 000 — почти как у де ла Круа) и около 20 000 татар (л. 28). В 1678 г. шотландец ссылается на показания перебежчика-серба: 15 000 янычар и столько же сейменов (род драгун), 15 000 "пионеров" ("инженерные войска"), 30 000 сипахов придворной конницы, 15 000 прочей гвардии, 2000 при артиллерии и боевых [143] припасах, 10 000 молдаван и валахов (л. 57 об.—58); итого 102 000 человек, но если вычесть "пионеров", не принадлежавших к боевым частям, получится 87 000, что тоже сравнимо с данными де ла Круа и русской разведки (Один казак, "родом волошенин", доносил, что у турок пехоты и конницы "тысяч 80" (АЮЗР. Т. XIII. С. 638)). Доля молдавско-валашского контингента близка к оценке поляка Самуэля Проского, который сопровождал османскую армию, — 12 000 человек (Samuela Proskiego Dyaryusz... // Zrodla do poselstwa Jana Gninskiego, wojewody chelminskiego, do Turcji w latach 1677—1678. Biblioteka Ordynacji Krasinskich. Warszawa, 1907. T. XX. S. 359.). Число татар в "Дневнике" (80 000) превосходит другие свидетельства и выглядит завышенным, хотя судить о количестве этих войск всегда было особенно трудно по причине их нерегулярности и "текучести". Во всяком случае их было гораздо больше, чем прежде, поскольку Порта, разгневанная слабостью и вялыми действиями крымской конницы в первом походе, приняла жесткие меры и потребовала от нового хана Мурад-Гирея бросить в бой все его силы. Обобщая дошедшие до нас сведения, можно заключить, что численность османской армии в кампанию 1678 г. достигала 130—140 тысяч воинов (Заруба В.Н. Украинское казацкое войско в борьбе с турецко-татарской агрессией (последняя четверть XVII в.). Харьков, 1993. С. 57, 58.).

В 1677 г. гарнизон Чигирина насчитывал около 9 тысяч стрельцов, солдат и казаков (Седов П.В. Указ. соч. С. 490.). К началу второй осады он был заменен свежими частями, и в "Дневнике" Гордона подробно приведен его состав на 5 июля — 11 713 бойцов в замке и нижнем городе (л. 55 об.). С учетом подкреплений, подоспевших к самому приходу османов, защитников набралось около 13 с половиной тысяч, что командиры считали недостаточным; ведь предстояло отстаивать куда более обширные крепостные сооружения, чем в минувшем году, и от сильнейшего врага. При Трауэрнихте примерное соотношение между противниками составляло один к семи, при Ржевском и Гордоне — один к десяти.

Со времен позднего Средневековья немаловажным фактором любой осады являлась артиллерийская дуэль. Во время первого Чигиринского похода у турок имелось всего 28 орудий, в том числе 8 тяжелых, против 45 или даже 63 (Там же. С. 488.) пушек, 14 из них крупного калибра, и 5 мортир у "осадных сидельцев" (л. 26 об.—28). Под началом Кара Мустафы и в этом отношении османы получили подавляющий перевес. Согласно тому же сербскому перебежчику, который был искусным канониром, они доставили с собою 31 крупнокалиберное [144] орудие, включая 4 сверхтяжелых, "влекомых 32 парами буйволов каждое", 130 полевых пушек и 15 мортир (л. 58). В распоряжении осажденных было только 11 стволов крупного калибра, 68 средних и мелких и 4 исправные мортиры (л. 53 об.). Очень дурно обстояло дело с пушкарями, которых оказалось так мало, что к орудиям приставили необученных солдат. Вопреки доводам Гордона, Ржевский запретил пристрелку под предлогом сбережения боевых припасов, хотя их избыток пришлось потом уничтожать.

Едва обосновавшись под стенами, турки воздвигли батареи и открыли ураганный и весьма меткий огонь. Было немало дней, когда на замок и город падало более тысячи гранат и ядер — доныне обычная находка в чигиринской земле. Низкий уровень гарнизонных пушкарей не замедлил сказаться: Гордон сокрушался, что "большинство наших тяжелых снарядов тратилось попусту, тогда как турки редко не попадали в цель" (л. 63 об.). Много крепостных орудий было сбито с лафетов и повреждено, от турецких бомб вспыхивали опустошительные пожары, и "в новом и старом замках не было места, свободного или безопасного от гранат" (л. 78 об.). Казацкий летописец Величко тоже говорит, что пушки Чигирина были "порозбивани... многою арматною [орудийной] з шанцов турецких стрельбою", а осажденные могли отвечать лишь одним выстрелом на три или четыре вражеских (Величко С.[В.] Указ. соч. Т. II. С. 455.).

Помимо значительного роста численной и огневой мощи османской армии, заметно преобразились ее боевой дух и тактика. По показаниям очевидцев в 1677 г. блокада не была плотной и поддерживалась "не круг всего города", так что в разгар осады, при свете дня в Чигирин с реющими стягами и барабанным боем проникла сильная подмога; защитники "толко одного будто замку и с одной стороны обороняли, а на нижней город [турки] не так крепко, как на замок, налягали" (АЮЗР. Т. XIII С. 283, 304, 338. Ср. "Дневник", л. 23 об.-24.). Спустя год крепость и город были так обложены и стиснуты со всех сторон, что Ржевский и Гордон не видели возможности хотя бы послать гонца к своим главным силам (л. 70 об.). Сам великий везир, его паши и воины сознавали, что заплатят жизнью за поражение в решающем поединке (как и случилось после Вены) и дрались с яростью обреченных. Кроме всегда готовых на гибель янычар, в окопах находилось три тысячи смертников, которые часто бросались на штурм (АЮЗР. Т. XIII. С. 636.). В "Дневнике" Гордона об этом напоминает случай с метким казачьим стрелком (л. 83). [145]

Чигиринский инженер мог по достоинству оценить осадное искусство противника, которое чуть позже, под Веной, впечатляло даже лучших западноевропейских специалистов (Stoye J. Op. cit. P. 157. См. также: Wimmer J. Op cit., passim.). Впрочем, в рядах османов состояли и западные, в частности французские мастера этого дела. Уже при осаде Кандии в 1667—1669 гг. турки применяли тактику постепенной атаки и сложную систему концентрических параллельных траншей, соединенных зигзагообразными сапами; одновременно сходные принципы воплощались и на Западе, например Вобаном под Маастрихтом в 1673 г. Участников чигиринских боев поражали "дивные промыслы неприятелские и шанцы, которыми всю гору перед крепостию и круг крепости и перед стеною городовою все места отвсюду обступили, страшные рвы и ямы неслыханные частые и плетеные..."; турок не останавливала и коварная чигиринская почва, то песчаная, то каменистая: "в копании шанцов и камень един неприятелем не был препоною, понеже в несколких местех и самую скалу, ко пробитию неудобную, пробивали" (АЮЗР. Т. XIII. С. 367.). Гордон тоже не раз отмечает "изумительные успехи" и быстроту турок в сооружении и прикрытии апрошей.

Самым предпочтительным и эффективным средством взятия крепостей у турок считалось минирование, которое в 1678 г. велось сразу в нескольких направлениях под стены замка и нижнего города. За время осады до 6 августа украинские казаки насчитали 25 подкопов неприятеля (Там же. С. 674.). В "Дневнике" такой статистики нет, зато есть много важных подробностей "подземной войны". Гордон показывает, что она была односторонней, ибо единственный гарнизонный минер (грек) погиб в первом же бою, а подполковник Лима был прислан ему на смену слишком поздно. Сам Гордон не был знатоком подкопного дела и не мнил себя таковым. Поэтому вместо контрмин в борьбе с турецкими подкопами осажденным пришлось ограничиться ямами-"отдушинами", вырытыми у подножья стен. До поры до времени это средство помогало, но даже присутствие опытных мастеров вряд ли привело бы к успеху, так как русские воины отказывались действовать в непривычных условиях глубокого подземелья (л. 73 об.). В конце концов именно турецкие мины решили участь Чигирина.

Всем названным преимуществам османских войск гарнизон мог противопоставить лишь прочность укреплений и собственную доблесть. День за днем, неделю за неделей русские ратники и украинские казаки "бодростию... храбрых начальников войсковых [146] промыслом мужественно противу тех неприятелей подвизахуся, так от стен градских всякою стрельбою стреляюще, и отбивающе, яко и из града исходяще, по шанцах поганских многое множество янчаров убиваху, и на поле частый бой сводяще, без числа турков и татар поражаху, и живых много начальных и общих поган имаху: яко толикому... православнаго воинства мужеству, промыслу, дерзновению и нарочитой храбрости богатырской зело дивитися бесурманом" (Гизель И. Указ. соч. С. 213, 214.). Не все защитники исповедовали православие (Гордон, некоторые другие офицеры, бойцы польской роты были католиками, были и протестанты), и, как явствует из "Дневника", "нарочитая храбрость" выказывалась не всеми и не всегда; однако он во многом подтверждает свидетельства украинских летописцев и донесения русских начальных людей.

Каковы бы ни были достоинства "Дневника", его, конечно же, следует сопоставлять с другими описаниями Чигиринских походов и осад и с документами тех лет, что позволит дополнить, уточнить или исправить содержащиеся в нем сведения. Гордон, хотя и старался поспевать везде, постоянно бывал и, по-видимому, ночевал в цитадели, часто консультировал казацкую старшину в нижнем городе, но все же, пребывая в новом замке, не мог в равной мере следить за происходящим на других позициях. Круг его обязанностей был широк, а городские укрепления имели большую протяженность. Например, передавая уникальные подробности первого боя с османами 9 июля на своем участке обороны, шотландец признает, что "об их уроне в людях мы не могли судить или узнать, ибо своих павших они унесли" (л. 60 об.). Но у других авторов это дело предстает не как отдельная, пусть и жестокая схватка, а как настоящий штурм: если верить Проскому, он длился более двух часов, причем турки потеряли одними убитыми 800 человек, не считая пленных, в том числе Капиджи-пашу, которого казаки поймали арканом; согласно де ла Круа, битва продолжалась целых четыре часа, а урон османов составил около двух тысяч (Samuela Proskiego Dyaryusz... S. 360; De la Croix. Op. cit. P. 206.). Подлинную картину событий можно воссоздать только путем привлечения всех данных.

В ряде случаев утверждения Гордона противоречат другим источникам, как, скажем, уже упомянутая оценка силы крымских татар во втором Чигиринском походе, которая представляется преувеличенной. Возможно, что он, напротив, преуменьшил численность отряда черкесов и калмыков, приведенного князем Черкасским на соединение с царскими войсками в конце июля 1678 г. (по "Дневнику" 2 [147] тысячи человек — л. 109 об., по другим данным 4 или 5 тысяч) (Косиненко Н.И. Первая русско-турецкая семилетняя война: Чигиринские походы 1677-1678 гг. СПб., 1911. С. 59; АЮЗР. Т. XIII. С. 672.). Однако в последнем случае Гордон прав в главном: терять больше двух недель на ожидание столь малого, к тому же нерегулярного, отряда русским воеводам явно не стоило. В принципе автор "Дневника" не был склонен ни к пустым домыслам, ни к намеренным искажениям фактов, так что, по крайней мере, часть неточностей и ошибок в его записках может объясняться сообщениями других лиц, которых он считал достойными доверия.

С другой стороны, многие данные "Дневника" твердо подкреплены независимыми источниками. Это касается и общего хода военных действий, и инженерных достижений шотландца (Мы располагаем двумя детальными планами Чигирина 1678 г., где в экспликации не принадлежащим Гордону почерком, на немецком языке, отмечен "кронверк, сооруженный полковником Гордоном" (БРАН. Рукописный отдел. Собр. илл. рукописей. F° 266. Т. 4. Л. 38 (чертеж № 41); РГАДА. Ф. 192. Оп. 1. Киевская губ. № 13). См. иллюстрации и статью В.А. Ленченко к настоящему изданию.), и сил и потерь сторон, а также отдельных деталей и эпизодов, на что указывал еще Е.Е. Замысловский (Замысловский Е.Е. Царствование Федора Алексеевича. СПб., 1871. Ч. I. Введение. Обзор источников. С. 202.). В качестве примеров можно привести обиду стрелецких голов на боярина Г.Г. Ромодановского за "предпочтение" казацкой старшины у него на пиру (л. 43 об.), обстоятельства гибели полковника сердюков Данилы Рубана (л. 57 об.) или взятие турками города Канева (л. 119 об.) (Ср.: Костомаров Н.И. Историческия монографии и изследования. Руина (1663—1687). Гетманства Бруховецкаго, Многогрешнаго и Самойловича. СПб., 1905. Кн. 6. Т. XV. С. 299; АЮЗР. Т. XIII. С. 639; Грабянка (Грябянка) Г. Указ. соч. С. 230; Величко С.[В.] Указ. соч. Т. И. С. 465.). Нередко Гордон, которого иные русские историки винят в тенденциозности, предстает более объективным, чем официальные русские документы. Так, согласно последним, в 1677 г. под Чигирином было "побито неприятельских людей с 6 тысяч человек" (Садов Я.В. Указ. соч. С. 499, 506.); Гордон тоже приводит эту цифру по отчету Трауэрнихта, хотя сам, "судя по местам их захоронения, мог предполагать не свыше 2000 убитых" у османов (л. 26 об.). Предвзятость, умаление русской победы? Но точно такое число называет и участник событий с другой стороны — "сербенин Дениско Григорьев" ("В шанцах де и на вылазках под Чигирином слышал он, что побито турков с 2000 человек" (АЮЗР. Т. XIII. С. 371-372).). Подчеркну, что речь идет не об уроне турок в походе вообще, а только о прямых боевых потерях при осаде. [148]

Нечто подобное наблюдается и в 1678 г. Князь Г.Г. Ромодановский 5 сентября прислал в Москву такую роспись потерь чигиринского гарнизона: убито государевых ратных людей 332 человека, ранено 1047 (РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Оп. 13. № 1157. Л. 87-88.). Желание боярина скрасить неудачу кампании и оправдать свои, мягко говоря, нерешительные и неумелые действия, вполне понятно, хотя происхождение этих цифр остается загадкой. Журнал одного из командиров гарнизона, который ежедневно записывал убыль вверенных ему людей, показывает совсем другое. Согласно Гордону, потери только в новом и старом замках Чигирина и на вылазках с 9 по 31 июля (исключая десять дней с 16 по 25, когда записи утрачены) составили 390 убитых и 620 раненых, а с 1 по 10 августа — 267 и 459. Поскольку нет никаких признаков того, что во второй половине июля Кара Мустафа ослабил натиск, пробел в "Дневнике" может быть восполнен на основании среднего числа известных жертв, приходившихся на каждый день (29 и 47). Таким образом, можно предположить, что общий итог составляет 947 павших и 1549 раненых — почти в три и полтора раза больше, чем у Ромодановского, причем только среди "старого гарнизона", не считая урон присланных на помощь русских полков и казаков в нижнем городе и страшные жертвы роковых событий 11—12 августа. Число последних Гордон точно не определяет, да и вряд ли это было возможно; по "Дневнику" тогда погибло еще около 25 офицеров и по меньшей мере 1200 нижних чинов и казаков. А ведь в городе, несомненно, оставалось и немало мирных жителей! Возвращаясь к сравнению двух чигиринских осад, вспомним: в первую было убито около 800 казаков, 180 стрельцов и 48 солдат (л. 26 об.). Еще одно доказательство того, что гарнизону Ржевского, Гордона и наказного гетмана Животовского пришлось гораздо тяжелее, чем их предшественникам.

Пока чигиринские "обложенцы" сопротивлялись изо всех сил, каковы были действия главной русско-украинской армии под началом Ромодановского и Самойловича? По признанию Самойловича, то были "силные, каких еще в краях наших... никогда не бывало... войска, которые яко зело суть людны, також и достаточны пушками и всякими воинскими запасы..." (АЮЗР. Т. XIII. С. 608.). О "могучей армии" из 70 000 русских ратников и 40 000 украинских казаков говорит и Гордон (л. 107 об.), а с учетом подкреплений и резервов она ничуть не уступала противнику. Однако несмотря на то что ее путь к днепровским берегам был намного короче, чем для турок, указ царя "предварить [149] воинской приход [неприятеля] и не допустить его до Чигирина" (Полное собрание законов Российской Империи. СПб., 1830. Т II. С. 155.) не был исполнен. В дальнейшем царские полководцы продвигались к цели буквально ползком, часто и подолгу останавливаясь. Предлогом было неведение — ударит ли Кара Мустафа на Чигирин или на Киев, хотя трудно понять, как можно прикрыть какой-либо из этих городов, находясь на левом берегу Днепра. Особенно причудливым выглядит внезапное решение русского командования изменить место переправы через Днепр из-за "узкого пути" (л. 54 об.—55): и воевода и гетман уже не раз ходили на правый берег и не могли не знать своего маршрута. Очередная задержка, естественно, "не пришлась по нраву" Ржевскому и Гордону.

Наконец, перейдя Днепр, Ромодановский и Самойлович предприняли единственный смелый шаг за всю кампанию. 3 августа они атаковали сильный корпус Каплан-паши и крымского хана, занявший выгодную позицию на Стрельниковой горе, после жестокого боя опрокинули его, захватили обоз и 28 орудий. Затем они приблизились на несколько верст к осажденному городу и установили тесную и беспрепятственную связь с гарнизоном. Турки и татары в смятении ретировались, начали вывозить из траншей тяжелую артиллерию и готовились снять осаду, пребывая "в столь великом ужасе, что никто не ложился спать в течение трех дней; они были уверены, что в любой миг христиане на них нападут"; сам Кара Мустафа "почти утратил надежду" взять крепость (De la Croix. Op cit. P. 213.). Гордон, избранный военным советом гарнизона на место убитого Ржевского, уже предвкушал победу. Царский воевода и гетман имели полную возможность по меньшей мере освободить Чигирин, а то и разгромить неприятеля. Однако лавров избавителей Вены — короля Польши и герцога Карла Лотарингского — они не снискали.

В отличие от чигиринского похода 1677 и венской кампании 1683 г., османы после первого поражения не обратились в бегство, а продолжали осаду. После взятия Стрельниковой горы Ромодановский и Самойлович в течение восьми дней (!) не трогались с места. Гордон слал к ним гонца за гонцом, просил, заклинал — если и не давать генеральное сражение, то хотя бы ввести часть армии в город, для чего требовалось пройти верст пять по свободной дороге. Но все было тщетно. "Принцепали [вожди] войск християнских... стоячи на едном месцу обозами... без жадного воинского над турчином промислу, як щури з окоп своих виглядали, и знать иж не живота, но кончини чигиринской, з братиею своею в нем бывшею, дожидалися" и [150] "конец оного натуралним сургачем запечатували" (Величко С.[В.] Указ. соч. Т. II. С. 459, 460.). Даже присылаемые к сильно поредевшему гарнизону подкрепления почти сразу же отзывались обратно. Гордон доносил боярину, что "не боится ни мин, ни приступов к замкам, ибо хорошо обеспечен от того и другого" (л. 94 об.), хотя и выражал сомнение в том, что люди, назначенные Самойловичем на смену ветеранам, смогут выдержать штурм. Отдавая должное отваге и воинскому искусству казаков, поборник шведской дисциплины отмечал, что "в крайностях они обычно неуправляемы" (л. 97 об.). К несчастью, эти опасения оправдались.

11 августа, после полудня, мощные взрывы мин потрясли стены нижнего города и османы хлынули в пролом. Казаки, многие из которых были новичками и к тому же подгуляли по случаю воскресенья, дрогнули и побежали к реке (Лiтопис Самовидця. Киев, 1971. С. 130; Грабянка (Грябянка) Г. Указ. соч. С. 228.). Мост рухнул под их тяжестью, и "Тясмин так трупами человеческими наполнился, же мощно было другим по них переходити" (Величко С.[В.] Указ. соч. Т. II. С. 461.). Деревянные стены и строения города стремительно поглощал огонь. Среди всеобщего смятения и ужаса Гордон и часть гарнизона, сохраняя хладнокровие, отразили атаку на замок, сражались с врагом на улицах и площадях посада до самого вечера и отстояли Мельничные ворота — последний путь к спасению. Даже в этот отчаянный миг комендант все еще верил в победу: он брался выбить неприятеля из города, если ему дадут "пять или шесть тысяч добрых свежих солдат", и со спокойным достоинством, подобающим отпрыску знатного рода, приказал подать к ужину свой серебряный сервиз (л. 100 об.). Но когда от воеводы пришел письменный приказ покинуть крепость, а многие солдаты и офицеры гарнизона стали думать только о своей безопасности, другого выхода не осталось. Уже под утро Гордон, оказавшись почти в полном одиночестве, поджег провиантский склад и пороховой магазин, что стоило жизни более чем четырем тысячам турок, которые ворвались в замок (л. 105 об.); согласно де ла Круа, под руинами цитадели нашли могилу более двух тысяч человек, но даже если принять последнюю цифру — для XVII в. это потери большого сражения, равные урону османов за всю осаду 1677 г. Тот же источник сообщает и подробность, которой у Гордона нет: сила взрыва была такова, что на шатер Кара Мустафы, стоявший на большом удалении, обрушился град камней и комьев земли, и великий везир был принужден выбраться из своего жилища (De la Croix. Op. cit. P. 216.). [151]

Суть того, что произошло с Чигирином, можно выразить словами прозорливого современника:

"What boots it at one gate to make defence,

And at another to let in the foe?"

("Что пользы биться у одних ворот, / А чрез другие пропускать врага?". Джон Мильтон, "Самсон-Борец", 1671 г. (перевод мой. — Д.Ф.).)

Но дело даже не в падении нижнего города — командование русско-украинских войск не должно было доводить до этого. Попытки в исторической литературе оправдать действия князя Г.Г. Ромодановского и переложить вину на царя Федора Алексеевича и московское правительство (Богданов А.П. Указ. соч. С. 70; Он же. Почему царь Федор Алексеевич приказал сдать Чигирин // Военно-исторический журнал. 1998. № 1. С. 38—45; Он же. "Чигирин был оставлен, но не покорен": наши солдаты и политики в Турецкой войне XVII в. // Историческое обозрение. М., 2003. Вып. 4. С. 20—44.) совсем не убедительны. 17-летний болезненный отрок на русском престоле, в отличие от своего отца и младшего брата, не имел никаких склонностей или способностей к военному делу, лишь изредка покидал Москву для недалеких выездов на богомолье и не мог самостоятельно принимать указов государственной важности. Решения боярской думы могли быть (и бывали) непоследовательными и ошибочными, но не безрассудными и самоубийственными. Ни одно известное распоряжение не предписывало воеводам сдать Чигирин, что ставило под смертельную угрозу все достижения России на Украине. Напротив, царские указы неоднократно велели Ромодановскому "Чигирина и Киева крепко оберегать, и бояр и воевод и ратных людей в тех городех не выдать и не потерять"; хотя боярин и должен был вести поход с оглядкой на Москву, он все же имел полномочия "о всем чинить по своему разсмотрению, применяясь к настоящему делу", т.е. проявлять инициативу по обстоятельствам; лишь в самом крайнем случае, если "никакими мерами отвести от того будет немочно", допускалась возможность "свести", т.е. разрушить Чигирин, но не отдать его неприятелю (Полное собрание законов Российской Империи. СПб., 1830. Т. II. С. 161 162, 166-168.). Многочисленные свидетельства подтверждают, что этого вполне можно было не допустить. Очевидец похода, представитель другой враждебной османам державы Самуэль Проский, далеко не одинок в своем суждении: "Не переживет никогда такого позора Ромодановский, который, имея столь большое войско, на глазах у него дал пасть крепости, каковую, если бы не вывел опытных воинов, мог бы защитить" (Samuela Proskiego Dyaryusz... S. 374.). Русский военный [152] историк начала XX в. приходит к следующему выводу об исходе битвы за Правобережную Украину: "главная причина неудачи — нерешительность русских полководцев и боязнь открытаго столкновения с турецкими войсками... Вместо энергичнаго наступления для освобождения Чигирина, армия только угрожает противнику, располагаясь в виду крепости. Следствием этого непонятнаго бездействия упущен случай доконать турок после победы, и Чигирин взят на глазах у полевой армии" (Косиненко Н.И. Указ. соч. С. 28, 78.).

Второй Чигиринский поход перечеркнул все былые заслуги князя Г. Г. Ромодановского, который был немедленно смещен с должности и бесславно сошел с военно-политической сцены (Мое мнение о действиях князя Г. Г. Ромодановского отнюдь не ново. Его держались многие современники (Гордон, казацкие летописцы, поляк Проский, француз де ла Круа, голландец ван Келлер, да и сами московские власти, не замедлившие уволить боярина, которому грозила даже казнь или народная расправа). Эту точку зрения в той или иной мере разделяют и обосновывают такие историки, как А.Н. Попов, С.М. Соловьев, Н.И. Костомаров, Н.И. Косиненко и В.Н. Заруба. См. также: Davies В. The Second Chigirin Campaign (1678): Late Muscovite Military Power in Transition // The Military and Society in Russia, 1450 — 1917 / Ed. E. Lohr, M. Рое. Leiden, 2002.). Именно Чигирин стоил ему жизни во время стрелецкого бунта 1682 г. Часть ответственности, без сомнения, лежит и на гетмане Самойловиче, хотя в объединенном командовании он играл вторую скрипку.

Менее всех в судьбе Чигирина повинен его гарнизон, который самоотверженно исполнил свой долг, начиная с командиров. Воевода Ржевский был сражен в замке осколком гранаты; полковник Гордон получил несколько ран, в том числе пулей в лицо, сделал все возможное, чтобы спасти город, и выжил каким-то чудом. Некоторые историки старой советской школы, прежде всего Я.Е. Водарский и Н.А. Смирнов, в своих, впрочем, основательных работах, не допускали и мысли, что одним из главных героев обороны 1678 г. мог быть наемный чужак. Первый из них сожалел о переходе начальства к человеку, "не имевшему организаторских способностей и авторитета погибшего коменданта, да к тому же иностранцу"; второй полагал, что Гордон "дает в общем довольно односторонний материал не в пользу русских войск. Он всячески восхваляет себя и преувеличивает недостатки русских...", тогда как сам "не мог знать точно, что происходило в городе, хотя и считался комендантом. В дневнике он описывает свои... подвиги, но никак не последние часы обороны" (Водарский Я.Е. Указ. соч. С. 527; Смирнов НА. Указ. соч. С. 140, 157.). Показательно при этом, что на "Дневник", хотя бы и в несовершенных [153] переводах, названные авторы практически не ссылаются. Они же провозглашают русских победителями в войне. Между тем после Бахчисарайского мира 1681 г. Россия (более чем на столетие!) потеряла Чигирин и все прочие завоевания на Правобережье Днепра, кроме Киева с ближайшей округой, фактически смирилась с османским протекторатом над этими землями, по-прежнему соглашалась платить унизительную дань крымскому хану, лишилась признания своей власти над Запорожьем, уронила свой престиж по всей Украине и в Западной Европе. Правда, худшего удалось избежать: главные силы, хотя и "безфортунне назад возвратишася" (Величко С.[В.] Указ. соч. Т. II. С. 464.), не были разбиты и вскоре собрались вновь, а Порта заплатила за успех такую цену, что больше не посылала войска к Днепру и перенесла усилия с северо-востока на северо-запад.

Что касается роли полковника Гордона и его "самовосхваления", то большинство исследователей, причем разных эпох, наций и взглядов, полагают совсем иначе. В первом труде, посвященном русско-турецкой войне, А.Н. Попов отмечает, что он "неутомимо и постоянно распоряжался работами" в крепости, подчеркивает "значение человека, возведшего все укрепления Чигирина и необходимаго для их защиты", ради чего он "принимал все возможныя меры", и заключает, что вывод об исходе осады ("Дневник", л. 112 об.) "одного из главных участников в деле совершенно подтверждается всеми сохранившимися для нас известиями" (Попов А.Н. Указ. соч. С. 304, 309, 310, 325.). По мнению А.Г. Брикнера, "защита Чигирина может считаться чуть ли не самым важным подвигом всей военной карьеры его... Тут русские офицеры... сознавали и перевес западно-европейскаго военнаго искусства, и неловкость зависимости от иностранца, готоваго каждую минуту жертвовать своею жизнию и жизнию других для России и ея военной чести... Если бы все исполнили свой долг столь же ревностно, как Гордон, Чигирин, вероятно, остался бы в руках русских"; "рассказывая о разных подвигах своих, о страшных опасностях, которым подвергался, он никогда не обнаруживает хотя бы малейшаго самолюбия", зато являет "самоотвержение и отчаянное мужество" (Брикнер А.[Г.] Указ. соч. С. 37, 42, 43,134.). Н.И. Костомаров указывает, что "если бы Ромодановский послушался Гордона, то, вероятно, турки убежали бы от Чигирина" (Костомаров Н.И. Указ. соч. С. 305.). Согласно Н.И. Косиненко, именно шотландец был "душою обороны, выводя гарнизон часто из трудных положений" с "энергией и искусством", что подтверждает [154] истину пословицы "не сильна засада огородою, а сильна воеводою" (Косиненко Н.И. Указ. соч. С. 59, 88, 89.). Наконец, В.Н. Заруба разделяет эту точку зрения: "послушай воевода [Г.Г. Ромодановский] Гордона, война бы окончилась разгромом деморализованных двумя поражениями турок" (Заруба В.Н. Указ. соч. С. 65. Я намеренно не привожу здесь высокие оценки британских историков (Дж.М. Баллоха, Пола Дюкса, Грэма Хэрда и др.), которых можно было бы заподозрить в излишней симпатии к их соотечественнику.).

Как неправославный наемный иноземец, Гордон не мог быть назначен старшим начальником в Чигирине, однако оказался на этом посту после гибели русского воеводы. Окольничий И.И. Ржевский по отзывам современников предстает командиром "благоразумным" и "справным" (Грабянка (Грябянка) Г. Указ. соч. С. 226, 227.), хотя опыт шотландца в боевом и инженерном искусстве был богаче. На страницах "Дневника" Ржевский, как и следует ожидать, появляется нередко, правда, без прямых оценок его действий. Судя по всему, отношения между двумя главными лицами были уважительными и довольно ровными. Иногда у них возникали разногласия по вопросам обороны (л. 50, 53, 56 об.), а порой на военных советах и в деле окольничий поддерживал Гордона (л. 72 об., 79 об.—80). Признаков умаления "губернатора" в осадной хронике не заметно. Вполне естественно, что в личном журнале автор прежде всего описывает собственные поступки и ощущения; к тому же большую часть времени он находился на передовом рубеже, в кронверке, тогда как Ржевский руководил обороной из верхнего замка, где и был убит.

Преувеличил ли Гордон недостатки русских войск? Едва ли. Во-первых, не стоит забывать, что его личный воинский опыт покоился не только на многовековых наследственных традициях шотландцев, известных по всей Европе и за ее пределами, но и на долгой службе в войсках с, возможно, лучшей в то время пехотой (Швеция) и кавалерией (Польша). Отсюда высокие стандарты, взыскательность оценок и требований к собратьям по оружию и подчиненным, отсюда и обоснованное, снисходительное, но не заносчивое чувство своего превосходства, как представителя западной военной школы. Во-вторых, описанные в "Дневнике" изъяны — "нетство", слабая дисциплина и неповиновение, местнические счеты воевод, медлительность и несогласованность операций, низкий уровень инженерного искусства, артиллерии и прочее — являются общим местом во множестве других независимых источников, документальных и нарративных, русских и иностранных. В-третьих, это отразилось и в самом ходе русской [155] военной истории XVII в. от Смутного времени до Нарвы, когда, несмотря на несомненные реформы и успехи и внушительную численную мощь царских армий, было проиграно немало сражений, осад, кампаний и целых войн.

Скорее можно удивляться сдержанности и такту мемуариста, который почти не позволяет себе резких, тем более уничижительных или злорадных слов. Он оценивает и судит, но осуждает крайне редко. Если он и впрямь желал выставить соратников в невыгодном свете, то почему бы не пояснить, при каких обстоятельствах потерял ногу его земляк и друг полковник Хэмилтон (л. 110)? (Это произошло по ошибке царских пушкарей (АЮЗР. Т. XIII. С. 748). Трудно представить, что Гордон этого не знал, будучи близко знаком и с Хэмилтоном и с гетманом Самойловичем, который доносил о его ранении царю.). Говоря о малодушии и недостойном поведении некоторых офицеров чигиринского гарнизона (л. 84 об., 86 об., 101 и др.), Гордон не приводит никаких имен; единственное исключение — не русский, а немец, полковник Вестхофф, который покинул жизненно важный пост, не соблаговолив уведомить коменданта (л. 105 об.). Автор "Дневника" только упрекает, а не обвиняет князя Г.Г. Ромодановского, который мог и был обязан спасти Чигирин и уберечь от избиения сотни или даже тысячи людей, но не сделал этого. По-видимому, шотландец пребывал в хороших и доверительных отношениях с главнокомандующим, который нередко прибегал к его советам (л. 1 об.—2, 11, 85 об., 115—115 об.). Тем не менее Гордон прямо говорит о "недостатке у нас руководства" (л. 85), показывает это на многочисленных примерах и смело выражает свое возмущение перед лицом царских воевод (л. 105 об.).

На комплименты, в том числе самому себе, и излияния чувств Гордон так же скуп, как на упреки. Между тем ничуть не реже, чем недостойные поступки, он отмечает проявления мужества и верности долгу среди русских, казаков, да и османских воинов. Ими полон почти каждый лист его хроники. Можно представить, что он испытал, видя смерть офицеров своего полка Лэнделса и Ламсдена: первый более двадцати лет был боевым товарищем и неразлучным другом, со вторым он состоял в близком родстве. "Отличный и храбрый солдат" — только и сказано о Лэнделсе, но в устах Гордона нет более высокой похвалы. То, что многие назвали бы подвигом или героизмом, заслуженный полковник воспринимал как должное. О себе самом он, действительно, пишет больше, чем о других, — черта, обычно присущая дневникам и воспоминаниям. Но в данном случае это делается достаточно беспристрастно, без излишних порывов тщеславия, в чем может [156] убедиться любой объективный читатель. Даже о своей награде за ратные труды — о производстве в чине, что стоило ему всего, кроме чести и самой жизни, выборный комендант Чигирина не проронил ни слова и "вспомнил" лишь много лет спустя! Превозносить себя в личных записках, не предназначенных для печати и "всеобщего взора" (Согласно предисловию Гордона к "Дневнику". — Гордон П. Дневник 1635-1659. С 5.), не имело бы никакого смысла и более самолюбивому человеку. Можно, конечно, не верить утверждению автора "Дневника", что он готов был "скорее погибнуть, чем оставить свой пост или позволить кому-либо это сделать без письменного приказа" (л. 100—100 об.). Однако известные исторические свидетельства (не столь уж и скудные) не опровергают ни этого, ни подавляющего большинства других показаний Гордона. Зато подтверждается очень многое. Хотя ему предстояла еще долгая жизнь, полная странствий, походов и почестей, звездным часом русского шотландца стал именно Чигирин, который был "оставлен, но не взят" (л. 106). Как подобает капитану гибнущего корабля, комендант покинул крепость одним из последних.

Раньше всех подлинные заслуги Гордона оценило хорошо осведомленное (и вовсе не благодаря "Дневнику") московское правительство. Сразу по завершении чигиринской эпопеи он был удостоен первого генеральского звания и поставлен одним из командиров гарнизона в Киеве, где ему надлежало "ведать пехотные, драгунской и салдацкие полки" (См. Приложения, документ № 16.), а также возглавлять большие инженерные работы. Во всех необъятных владениях царя тогда не было более важной крепости: достаточно вспомнить, что в "именовании" самодержца Всея России киевский титул шел сразу вслед за московским и, разумеется, был гораздо древнее. Знаменательно, что новое назначение состоялось по настойчивой просьбе правителя Украины — гетмана Самойловича, который имел наилучшую возможность убедиться, насколько "он, Петр [Патрик], к осадному времяни... зело надобен" (Там же.).

Имя последнего чигиринского коменданта зазвучало и в Западной Европе. В апреле 1681 г. "Лондонская газета" сообщала со ссылкой на известия из Москвы от 18 февраля: "Около шести недель назад сюда прибыл Патрик Гордон, чьи долговременные и выдающиеся заслуги во многих случаях стяжали ему в великой степени милость царя, который не только даровал ему звание генерал-майора, но и доверил ему главное управление военными делами в Киеве, и он соответственно отправился туда, дабы принять оную должность" (London Gazette. № 1611. 25-28 April 1681.). В [157] апреле 1686 г., во время визита Гордона в Лондон, его расспрашивал о "чигиринском деле" сам король Великобритании Джеймс II (VII) (Джеймс был седьмым, кто носил такое имя из королей Шотландии. Этот разговор упомянут в четвертом томе "Дневника". РГВИА. Ф. 846. Оп. 15. № 4. Л. 123.). Да и правители Речи Посполитой во главе с королем Яном Собеским, не спускавшие глаз с украинского театра военных действий, вероятно, припомнили молодого шотландского офицера, который некогда был их соратником. В сентябре 1680 г. голландский резидент при царском дворе барон ван Келлер передал секретарю польского посла в Москве письмо, полученное от "киевского коменданта" Гордона и "проливавшее свет на определенные вещи" (Архив Санкт-Петербургского Института истории Российской академии наук. Колл. 40. Оп. 1. Ед. хр. 56. Л. 186.); быть может, речь шла о положении дел на Украине ввиду предполагаемого русско-польского союза против Турции.

Весьма возможно, что в 1678 г. защитники Чигирина, которые сковали войска Кара Мустафы более чем на месяц и обескровили их, спасли от разорения Киев и Левобережную Украину. По выражению гетмана Самойловича, крепость на Тясмине, "аки бы в устах [турок] будущая, костью им в горле стала" (АЮЗР. Т. XIII. С. 365.). Османы признавались французскому дипломату де ла Круа, что "никогда победа не стоила им так дорого, что они потеряли свыше тридцати тысяч человек и еще не встречали более сильного сопротивления"; они особенно поражались мужеству украинских казаков, "кои, лишившись одной руки, сражались другою до самой смерти"; те, кто вернулся из похода, казались французу "скорее остатками после кровавого поражения, нежели победоносными войсками" (De la Croix. Op. cit. P. 229, 232.). Не тех ли отборных воинов, что полегли на Украине, не хватило великому везиру, чтобы выдержать напор христианских армий под Веной? 25 декабря 1683 г. покорителя Чигирина, бежавшего из Австрии, задушили его же янычары по воле султана, а генералу Гордону еще было суждено взять реванш у Порты под другой ключевой крепостью — Азовом.

Рукопись третьего тома, в числе всех шести уцелевших частей "Дневника" Гордона, хранится в Российском государственном военно-историческом архиве в Москве (РГВИА. Ф. 846. Oп. 15. № 3.). Археографическое исследование, как и для уже изданных переводов первых двух томов, [158] проведено М.Р. Рыженковым, который любезно предоставил его итоги для данной публикации.

Подлинник третьего тома написан, как и первые два, на бумаге форматом в четверть листа (in 4°). Полулисты, сложенные в тетради, переплетены в единую книгу. В отличие от двух предыдущих томов авторская пагинация отсутствует, имеется лишь позднейшая архивная нумерация листов. Текст размещен по обеим сторонам листа и занимает площадь 15,5—16,5 х 11,5—12 см; размеры полей: сверху 1,5—2 см, слева 1,5—2,5 см, справа от 2,5 см до полного отсутствия, внизу 1,2—2 см.

Весь текст написан рукою автора, но объем единовременных записей сильно колеблется. Примерно до середины тома Гордон успевает заполнить от 5—7 до 15—20 листов, пользуясь одним и тем же пером и чернилами. В дальнейшем записи становятся более краткими, иногда всего в несколько строк. Пропусков или оставленных чистых листов, как во втором томе "Дневника", в этом манускрипте нет. В то же время имеются многочисленные приписки, сделанные автором к первоначальному тексту. В той части журнала, где речь идет о событиях осады Чигирина в 1678 г., после описания происшествий очередного дня Гордон, видимо, позднее дополнял свои записи сведениями о количестве выпущенных по городу артиллерийских снарядов и потерях осажденных (л. 69—94 об.). Это можно объяснить только тем, что эти данные оказывались в его распоряжении уже после того, как соответствующий фрагмент был написан. На листах 45—46 и 66 об.—67 имеются рисунки автора, представляющие оборонительные сооружения, сделанные по его плану. Последний лист (121) содержит план города и замка Чигирина. Оригинал испещрен множеством чернильных и карандашных помет читателей или переводчиков XVIII—XIX вв. на немецком, французском и русском языках.

Филиграни бумаги, использованной в третьем томе "Дневника", не отличаются большим разнообразием. Среди них двуглавый орел (л. 11—46), дама с кавалером и литерами ALLEMODEPAPPIER (л. 53) и голова шута (л. 58—86). Аналогичные водяные знаки встречаются и в первом томе (Гордон П. Дневник 1635-1659. С. 247.). Мы имеем дело с бумагой, достаточно распространенной в конце 1670-х годов. Таким образом, можно допустить, что третий том составлен одновременно или вскоре после описываемых событий.

Переплет рукописи по материалу и технике исполнения сходен с переплетом первого тома, но находится в более ветхом состоянии. Очевидно, он не был отреставрирован в 30-е годы XIX в., как два [159] первых тома. Гораздо позднее он подвергся довольно грубому поновлению, причем крышки по краям были подклеены коленкором. Размер верхней и нижней крышек переплета 20,5 х 16 см, толщина книжного блока с крышками 2,8 см. Переплет цельнокожаный по картонным крышкам; кожа гладкая, темная. Торцы книжного блока покрыты красной краской, без каких-либо украшений. Защитно-декоративные накладные элементы отсутствуют. Из имевшихся первоначально четырех ременных завязок сохранилась одна, остальные заменены тесемными.

Изношенность кожи переплета не дает возможности в полной мере судить о тиснении на крышках и корешке. На сохранившемся фрагменте средника нижней крышки различима фигура Богоматери с младенцем, в венце и со скипетром в правой руке. Она стоит на некоем подобии ладьи (или на полумесяце?). Следы тиснения на верхней крышке переплета едва заметны. Техника тиснения аналогична переплету первого тома "Дневника". Можно даже предположить, что оба переплета изготовлены в одной мастерской, но худшая сохранность третьего тома не позволяет говорить об этом с полной уверенностью. По-видимому, эта часть журнала была доработана и переплетена в Киеве, куда Гордон получил назначение на службу в конце 1678 г. На более точную датировку окончательного оформления третьего тома указывают описки автора в колонтитулах — 1679 и 1681 гг., а также намек на осаду Вены 1683 г.

* * *

В заключение издатель настоящего труда выражает глубокую благодарность за постоянную и многообразную помощь в его подготовке сотрудникам Российского государственного военно-исторического архива, Российского государственного архива древних актов и Государственной публичной Исторической библиотеки России. За возможность углубиться в архивы и библиотеки Шотландии и еще ближе узнать прекрасную родину Патрика Гордона в октябре—декабре 2002 г. я весьма признателен Королевскому Эдинбургскому Обществу (Шотландская Национальная Академия Наук и Словесности), Каледонскому Фонду Исследований, а также моим друзьям и коллегам Полу Дюксу, Тэму и Кэтлин Далйелл, Кену и Элспет Рид, Фрэнку МакГуайру, Меррею Фрэйму и покойному Джону Эриксону, чьей памяти я посвящаю эту книгу.

Текст воспроизведен по изданию: Патрик Гордон. Дневник. М. Наука. 2001