[9]

Вечером, 25 Генваря, Царь посетил Его Графскую Милость крытым ходом, ведущим из Царских в Графские покои, несколько раз обнимал его, очень ласкал, часто повторял, что лишился одного сына и на место его возьмет в сыновья Его Графскую Милость, который так же будет мил и дорог ему, как остальной родной сын, а этот также будет чтить, любить и уважать Его Графскую Милость, как своего любезного брата.

28 того же месяца взяли Его Милость к представлению вместе с Королевскими Послами, которые сначала приехали в помещение Графа и о чем-то поговорили с ним; их отвели к Его Царскому Величеству по лестнице влево, к Великокняжеским покоям, по которой обыкновенно водят Посланников Христианских Держав, в обход справа налево, а потом по другой лестнице опять направо, для более продолжительной и торжественной пышности. Но ecть еще две дpyгие лестницы, из которых самая средняя, для Язычников и Турок, имеет только 9 ступеней, чтобы показать им, собакам, кратчайший путь в переднюю комнату, когда их приводят к представлению, а последняя единственно только для Великого Князя, когда он всенародно выходит в церковь к Богослужению, чтобы ему не так мешкотно было спускаться и всходить опять вверх. На первой лестнице слева вышли на встречу к Его Графской Милости один Боярин и Канцлер, вверху на лестнице опять двое Господ, перед самою наружною дверью передней комнаты двое Больших Бояр, точно так же на средине передней комнаты и перед дверью приемной: все они приветствовали Его Графскую Милость речью. Как только Граф вошел в приемный покой, молодой Принц и Великий Князь, Алексей Михайлович встретил его почти в 5 шагах от двери и, обняв его очень приветливо, тотчас отошел с правой стороны, поставил Графа на прекрасный Персидский ковер против Царя и воротился к отцу, а этот, привставши со своего золотого седалища, поздоровался с Его Графскою Милостью, приветливо наклонив голову и скипетр. Тотчас же явился один Думный Боярин и доложил Его Царскому Величеству, что Датский Принц, Граф Вольдемар Христиан, также Послы Его [10] Королевского Величества, находятся здесь на лицо, чтобы узнать, что теперь будет угодно Царю? Царь отвечал, чрез Канцлера Григорья Васильевича Львова (Elwio), который хоть и вовсе не ученый, как и все Pyccкиe, однако ж был хитрая лисица, да и нахал к тому же, набивший руку на все Московские грубые плутни, считавшиеся у них большою тонкостью и мудростью. Царь желал слышать предложения Принца и Гг. Послов, а прежде всего допустил их к своей руке. По этому извещению Канцлера, Его Графская Милость подошел к Царю, который тотчас же поднялся с своею седалища и не хотел, чтобы Граф целовал у него руку, а обеими руками обнял его, касаясь головою его головы, и Граф, после такого же объятия с Царевичем, пошел опять на свое прежнее место.

Потом допущены были Гг. Послы целовать руку Его Царского Величества и Царевича. В ответе на предложение, сделанное Графом, Царь сам спросил о состоянии его здоровья, и пользовался ли он в дороге по его земле и Государству всеми приятными удобствами, как было приказано Царем? Граф отвечал на это и чрезвычайно благодарил Царя.

В обратный ответ ему, Его Царское Величество, при всем общем собрании, объявил, что станет оказывать любовь, уважение и покровительство Принцу, как родному сыну, а после того Его Графская Милость был посажен на лавку и сидел, по желанию Царя, с покрытою головою. Вскоре Г. Канцлер объявил Царским именем Гг. Послам, чтобы они доложили теперь свое дело. Это было исполнено Графом Олофом Пасбиргом, а Господин Канцлер отвечал ему, после чего оба Посла подвели к Царю Принца, и Царь в другой раз его принял с очень ласковыми движениями и объятиями, посадил его по правую сторону от себя на свое позолоченное седалище, так что сам сидел в средине, одетый в пышное платье, в венце, выложенном великолепными дорогими каменьями и со скипетром в руке, направо от него Граф, а налево Царевич.

Теперь, когда Гг. Послы отошли от Царя, он и Принц позволили людям Его Графской Милости и Гг. Послов целовать [11] Царскую руку. Наперед Граф поднес Царю свои подарки для него, за ним Послы поднесли их сначала от Его Королевского Величества, а тут и oт себя; после того, с дозволения Графа и Гг. Послов, по поданному списку, были допущены к руке Царя и Царевича Г. Маршал, Камер-Юнкер и некоторые другиe не многие, как то Лейб-Медик, придворный Пастор, Ceкретарь и комнатный писарь. По окончании того, Г. Канцлер уведомил Гг. Послов, Камер-Юнкеров, Офицеров и весь придворный штат, что его Царскому Величеству угодно оставить их у себя обедать. После представления Царь в другой раз обнял Графа с дружеским поцелуем, Царевич проводил его до дверей, а потом один Думный Дворянин и какие-то 20 Дворян проводили его в другую большую, только деревянную, комнату, покамест в прежней приемной накрывали на стол. А как скоро накрыли, три Офицера подали Его Графской Милости воды и вместе с Гг. Послами ввели его опять в прежнюю приемную, сын Его Царского Величества в другой раз принял его у дверей покоя, посадил за стол на прежнее место, по правую руку Царя, который скинул с себя прежний Царский наряд и венец, и так же, как и Царевич, опять надел длинный Московский кафтан из дорогих соболей, не крытый ни какою тканью, оба Королевские послы посажены одни за особенный стол; за следующий же тотчас за ним сели Послы Его Графской Милости, Советники, Дворяне, Офицеры и весь придворный штат, а по другую сторону комнаты Бояре Государства и Камер-Юнкеры Его Царского Величества. Пред столом Царя, с низким поклоном стали несколько Дворян: Царь отдал им большое серебряное блюдо с нарезанным его собственною рукою хлебом и велел подать по куску, сначала Гг. Королевским Послам, а потом и всем присутствующим, с указанием, что Его Царское Величество жалует их хлебом из своих собственных рук и желает, чтобы они ели его за Царское здоровье. Между кушаньем Царь пил здоровье Его Королевского Величества и Его Графской Милости, а потом опять Граф пил здоровье Его Царского Величества; после того молодой Великий Князь стал пить здоровье Графа, а Граф здоровье молодого Царевича. [12]

Несколько времени провели в удовольствии и думали уже вставать, когда Его Царское Величество велел принести и подать свои подарки, разные большие позолоченные кубки, из которых иные весили от 16 до 19 фунтов серебра, нарядную бриллиантовую цепочку, с висевшим на ней большим алмазом, и 15 сороков лучших соболей, вместе с тем множество Турецких и Персидских, золотых, серебряных и шелковых ковров и одеял, серебряной и золотой парчи, различного богато тканого с золотом бархата, камки и aтласа, а после того и молодой Великий Князь тоже велел подать несколько прекрасных золотых и серебряных подарков, много сороков соболей, золотой и серебряной парчи и тому подобные прекрасные вещи. Тем все и кончилось на этот раз. Царь опять обнял Графа, Царевич проводил его до дверей залы, а потом Думный Боярин и Канцлер провожали его до его двора.

30-го Генваря вышеупомянутым крытым ходом посетил Графа молодой Великий Князь и пробыл у него часа два.

31-го супруга Его Царского Величества прислала со своим Господином братом поклон Его Графской Милости и подарки, двадцать кусков ситца и две дюжины полотенец, которые, однако ж, небольшого достоинства.

3-го Февраля Патриарх велел одному Боярину доложить о себе Графу, надарил ему серебряных вещей, соболей, золотой и серебряной парчи, и желал ему много счастья и благополучия в назначенном ему высоком супружестве.

4-го Февраля Царь в другой раз посетил Его Графскую Милость и пробыл у него с час: так что Граф до сих пор замечал одни лестные знаки всякого изъявляемого ему расположения и благосклонности, и в первые дни не ожидал ничего другого, кроме окончания начатого дела о женитьбе. А между тем как он оставался в такой твердой уверенности, вскоре потом стали обнаруживаться затруднения. Прошло два дня, и Царь чрез посланного велел доложить Графу, что так как теперь он приехал сюда, присланный Его Королевским Величеством совершить великое дело супружества и быть во всей воле Его Царского Величества, то чтобы на первых же [13] порах согласился и изъявил готовность принять Вероисповедание Великого Князя посредством Русского крещения, а потом может и жениться. Это столько же было противно заключенному договору, сколько сперва и насмешило Графа, будто бы сделали такое требование для его испытания. Когда же стали не шутя настаивать все больше да больше, и объяснили Графу, что, в случае его несогласия, нельзя будет венчать, он вынужден был 6 Февраля отправить к Царю письмо, чтобы доложить ему, с какими затруднениями и условиями Его Королевское Величество согласился наконец на это супружество и отправил Графа, и спросить, что, по тому самому, не заключен ли уже брак, и есть ли уже какое средство расторгнуть его?

Он прибавлял еще, какая дурная молва пойдет про Его Царское Величество, и какой чувствительный позор и унижение нанесены будут Короне и Государству Дании и Норвегии и проч., если станут поступать так вопреки договору и требовать того, на что еще прошлым годом Царь получил отрицательный ответ чрез своего Посла (Это и многое другое можно найти в Приложении под буквою F).

Царь, отвечая на это письмо, присланное Графом, в подробности приводил прежний наказ, данный им Петру Марселию, и ответ Короля на его требование; предлагал исполнить все свои обещания, которые и исполняет уже, но только сам Граф и Королевские Послы высказали явно на представлении Царю, что Его Графская Милость прибыл сюда, присланный Королем в полную волю и угодность его Царского Величества. Потому Царь и желает, чтобы Граф, согласно словам своим и Послов, из любви к нему, согласился и исповедовал с ним одну Веру, соделал ему угодное и приятное, да и во всяком случае полезное дело (о чем см. Приложение под букв. G).

На этот Цapcкий ответ, 26 Февраля, писано было вторично к Царю, что такой его ответ противоречит всем основаниям, на которых положено быть супружеству, последовал приезд Графа, и Его Королевское Величество вошел в такие большие издержки, Графу никогда и на ум не приходило [14] делать что-нибудь противное Королевскому приказу и тому, чем только можно для него сохранить невредимой его совесть, и, следовательно, невозможность супружества со стороны Его Царского Величества. Поэтому Граф и решается ехать в первый же день назад и требует, чтобы Царь с почестью и уважением отпустил его обратно с Королевскими Послами и людьми при них (см. об этом Приложение под букв. Н).

Через несколько дней Царь отвечал, что во всем поступал, как водится между великими Государями, в точности. Но никакого полного соглашения и завершения брака еще не происходило, а потому Царю и желательно, чтобы оно сперва было. Но никогда не бывать тому, если Его Графская Милость не соединится по Вероисповеданию с Его Царским Величеством; впрочем, Царь надеется и желает, что это соединение последует, а тогда совершится и великое свадебное дело, и Граф у всех будет в высоком почете (см. Приложение под букв. I)

Так как после Царского ответа не получили ни того, ни другого (Т. е., не было ни свадьбы, ни отпуска. Пер.), то Граф и Господа Послы единодушно решились отправить к Его Королевскому Величеству нарочных Маршалов от себя и от Графа, Полковника Генриха Пенцена, и Подполковника Сиверда Урена (Siverdt Uhren), с уведомлением обо всем ходе дела. Но когда мы потребовали для них свободного вида для выезда из страны, а Русские, может быть, подозревали, что, чего доброго, и Его Графская Милость тайком уедет с ними, 24 Марта они очень усилили все караулы и заняли крепкою стражей все дворы кругом Графского помещения, под тем предлогом, что это делается для защиты и безопасности Его Графской Милости, по случаю наступающего праздника Благовещения, когда происходит много скоморошества и все напиваются до пьяна. Однако же на уме у них другое было. Сначала они возвратили посланному Маршалу, Сиверду Урену, подарки, сделанные им Царю при приеме, а на дорогу и на содержание ему со всеми людьми прислали 12 рейхсталеров, Маршалу же Пенцену с 6 служителями 6 рейхсталеров. Маршалы хотели было сперва бросить эти деньги под ноги Русским, но, [15] по особенным соображениям, не сделали того и, в присутствии Приставов, подарили их служителям. После того, 26 Марта, при отъезде Маршалов, Русские обшаривали всю дорожную кладь, пораскрывали все сундуки, все осматривали, не спрятан ли тут Его Графская Милость. По отправлении Маршалов, крепкие караулы, стража и оцепленье все еще продолжались до 7 Апреля, все еще по-прежнему не дозволялось никому из Графских людей ходить дальше, чем от Персидского двора до Его Графской Милости, а оттуда опять назад, однако ж так, что всегда один стрелец или солдат следовал по пятам за двоими и троими людьми. 7 Апреля Граф послал Царю коротенькое письмо, в котором жаловался на такие проволочки и оцепление, сетовал, что с ним и его людьми обходятся не лучше врагов, а не то что как с друзьями. А это принесет не мало срама (Прилож. под букв. К).

Но на это не последовало ни письменного, ни другого какого ответа, только что оцепление сняли и опять разрешили всем ходить, куда угодно. Тотчас же после того опять каждый день начались понуждения на словах: требовали у Его Графской Милости, чтобы он изволил наконец перейти в их Веру; а так как, этим ничего не добились, то с уважением делали в удовольствие Его Графской Милости все, что, по их мнению, могло способствовать их видам и чем думали можно прислужиться и понравиться Принцу. Особливо же затеяли они 9 Апреля трехдневную охоту, а для беседы и прислуги Графу были приставлены дядя Царицы, Г. Стрешнев (Strefenojo), да еще родной брат ее, Симон Лукьянович (Lucanewitz) с Егермейстером Его Царского Величества, и две роты всадников. Во все продолжение охоты они не упускали ничего такого, что, по их понятиям, легко могло расположить к ним Принца и привести его к Русской Церкви; только и тут им не было удачи, не смотря что одному хотелось быть медведем, другому зайцем, третьему иным каким-нибудь зверем и явиться в таком виде пред Его Графскою Милостью, чтобы он застрелил их и получил от того приятное удовольствие для себя; но как нельзя того сделать, на что они вызывались, то все другое готово в угодность Графа, только бы они уверены были, что он [16] перейдет в их Веру. Однако же ничего не добились от него, кроме отказа. Вечером 11 Апреля он вернулся с охоты, выше названные Господа провожали его до самых его покоев, а на другой день посетили опять, чтобы наведаться, в добром ли он здоровье и как понравилась ему охота? Получив ответ, они откланялись. На следующий и другие дни опять возобновлялось это домогательство о перемене Веры: приставали все больше и больше, только понапрасну, хотя пытались добиться чего-нибудь богатством и почестями; а так как и это не помогло и теперь все хитрости пропали даром, придумали новую уловку, для испытания, нельзя ли будет прельстить Его Графскую Милость женской красотой? Для того и приступили к Графу с вопросом, что, может быть, он думает, либо дошло до его слуха, что Царевна Ирина не красива? Только бы Его Графская Милость решился перейти в Русскую Веру, а то они сделают так, что он и невеста повидают друг друга, и тогда уже можно сказать наверное, что Царевна по красоте своей беспременно полюбится Его Милости и во всю свою жизнь будет утехою его сердца. Пожалуй еще, Его Графская Милость приходит в раздумье на счет того, что Царевна, по Московской повадке, подобно другим женщинам, не часто ли напивается в волю и допьяна? Так совсем нет: она живет трезво, да и во всю свою жизнь не больше одного раза была выпивши, девушка она умная и рассудительная. На это был дан такой ответ, что Русские ушли, да несколько времени и не показывались с такими и другими вопросами. Только меж тем ополчился Патриарх отведать своего счастья над этой много испытавшей и до сих пор неодолимой крепостью, в ожидании той добычи, в которой было отказано другим. Для того он изъявил желание, чрез Канцлера Григорья Львова, чтобы Его Графская Милость разрешил свободный и безопасный доступ к себе нескольким духовным лицам для беседы с ним по Вероисповедному делу. Когда же получил отказ, а меж тем жалкое его войско было уже в сборе, то отправил посла лично от себя к Его Графской Милости (что можно видеть в Прилож. под буквою L).

Но так как Граф не мог приноровиться ни к языку, ни к одежде Русских ратоборцев, то было необходимо, что [17] бы лукавые соглядатаи-толмачи сняли с бедных простаков Русские темные рясы и, насколько сумело их толмачество, одели их в Немецкое платье, но не трудно было узнать, что такое кроется под подозрительным нарядом и иноземною речью: тут-то и обнаружилось жалкое полчище, пустившееся для взятия такой сильной крепости. Надо только пожалеть, что оно не было помногочисленнее, потому что нужен был один человек для разогнания всей рати, которая держалась так крепко, что вся расстроенная и разбитая (см. Прилож. под буквою М), выпровожена восвояси. В продолжение многих дней после того была великая тишина, кроме только прогулки на старый лад о перекрещивании и присоединении к Русской Церкви, до тех пор, пока Его Графская Милость не решился бежать оттуда сам друг. 9 Мая, во 2 часу ночи, он собрался исполнить это, но в Тверских воротах остановили и вернули его назад хмельные стрельцы, которые в этот самый день справляли славною попойкой праздник Св. Николая. А вслед за тем Царь дал такой приказ, чтобы вперед никого не пропускать из людей Его Графской Милости за белую стену, и ни один Немецкий обыватель не смел бы вести с ними сношений, под страхом лишения имущества и жизни: пошли такие насилия, что просто на удивление.

После всего этого, чтобы собрать какие-нибудь сведения, 12 Мая Граф послал к Царю еще письмо (того же самого содержания, как и под буквою N).

14 Мая Царь ответил на него с своим Канцлером, что у него будет совещание с Гг. Послами Его Королевско-Датского-Величества через своих Бояр, и что они надумают, так и решат; вторично желал, чтобы Его Графская Милость согласился; кроме того сетовал, чрез упомянутого Канцлера, на неудачное предприятие Графа, и наказал внушить ему, сколько хлопот наделал бы он своим покушением к побегу Его Царскому и Его Королевскому Величеству, если бы оно осуществилось, а с ним самим приключилась бы какая-нибудь беда; упоминал тоже о причинах, почему перестал вести с ним изустные беседы (о чем удовлетворительное сведение сообщает письменное Приложение и ответ Графа, от 16 Мая, [18] под буквою О). На этот Графский ответ не последовало ничего, кроме пустого уверения на словах в таком роде, что Его Царское Величество отпустит Графа с Королевскими Послами, не назначает только времени; впрочем, просит опять Его Графскую Милость согласиться на соединение с ним в Вероисповедании. На другой день, 21 Мая, Граф послал письменный отзыв и просил отпуска (как показывает Приложение под буквою Р).

23 Мая опять пришел Канцлер Львов (Elwow) поговорить от Царского имени с Графом, и тотчас по приходе вручил ему от имени Его Царского Величества другое письмо Патриарха чуть не в 48 сажен, с пустою, бесполезною болтовней; после того изъявил желание, чтобы Его Графская Милость велел перевести это послание и прочитал тщательно, далее говорил о перекрещивании. Но Граф отвечал все по-прежнему; потом Канцлер осмелился было сказать, что если бы у Его Королевского Величества не было воли и желания на то, чтобы Граф принял Греческую Веру, он и не прислал бы его сюда. После сего Граф отказался принять послание Патриарха. Когда же Канцлер не хотел взять оного назад, а потом заговорил о великой чести, оказанной Его Графской Милости, Графу угодно было оставить послание у себя, а на другой день, 24 Мая, он отвечал Царю по тому образцу, который находится под буквою Q.

12 Мая, по приказанию Графа, его придворный Пастор имел беседу по делам Веры с Русским Священником в жилище перекрещенца Форенсбаха, в присутствии Камер-Юнкера и Шталмейстера; там было у них рассуждение о крещении обеих сторон и имело такой исход, что Русским не могли уже больше говорить о погружении в воду; впрочем, оба, Священник и Пастор, говорили без страха, каждый особенно, пред Государственным Советом. Русские не сознавали донесения в таком виде. Когда же дошло это от достоверных людей до Графа он писал к Царю, и по уведомлении придворного Пастора, также и лиц, присутствовавших на совещании, донес ему по справедливости совсем другое, и так как доносчики Его Царского Величества поступили ложно, то он требовал, по [19] совету добрых людей, чтобы Царь изволил распорядиться так: пускай придворный Пастор в присутствии Графа ведет беседу с троими, или многими, Священниками Русской Веры, при посредстве хороших, верных и честных переводчиков (о чем и сообщается для сведения в Приложение под буквою R, от 29 Мая).

31 Мая придворный проповедник Графа в другой раз беседовал с Русскими; в тот же самый день был у Его Графской Милости Канцлер Львов и еще раз от лица Царя заявил желание, чтобы Граф соединился с ним в Вере потому что, ведь, это небольшое и легкое дело, но Граф отвечал, что это, напротив, чрезвычайно великое дело, на стороне которого невозможность, а потому он и не хочет ничего другого, кроме отпуска. Канцлер спросил, что, разве недостает чего Его Графской Милости, что он так торопится отсюда? Разве не вдоволь кушанья и напитков? На это был ему ответ, который находится в Приложении под буквою S, от 2 Июня. На другой день, 3 Июня, происходила третья беседа по Вероисповедным делам с придворным Графским Пастором, а с Русской стороны явились его противниками один Русский Священник, шесть Греков и один отступник Чех. Они довольно-таки приставали к нему на всех языках, но были так отделаны, что прибегнули к Словарю Дасиподия (Dasypodii Dictionarium) («Dasypodius Catholicus, hoc est, Dictionarium Latino-Germanico-Polonicum, Germanico-Latinum et Polono-Latino-Germanicum.» Сочинитель был Чех, Вячеслав Дасып, род. в Нимбурге, Бакалавр и Священник в последствии в Прахове. Он составил «Dictionarium Latino-Bohemicum», который и послужил Полякам образцом для составления первого их Латинского Словаря, причем они на место Чешских поставили Польские речения. Он издавался несколько раз в Варшаве и Кракове, а в 1642 г. в Гданьске с упомянутым выше заглавием, после же еще не раз перепечатывался. О. Б.) и из него хотели доказать, что Baptizo значит погружаю, а не обливаю, потому что там говорится не об обливании, а о погружении и крещении, которое не должно совершать чрез обливание. Когда же на другой день чрез знатные лица спросили у Графа, как ведено было все то состязание, это, по Графскому приказу, Г. придворный Пастор изложил оное в подробности на своем языке для отсылки к Русским. [20]

Утром 7 Июня, около 9 часов, был у Графа Уполномоченный Его Королевско-Польского Величества, Посте (Poste), и объявил, зачем прислал его Король к Великому Князю. Граф принял это с величайшею благодарностью Польскому Королю и желал бы только, чтобы представился возможный случай отплатить ему за то своею кровью. 8 Июня, на кануне Пятидесятницы, около 7 часов по полудни, опять пришел Канцлер Львов к Графу для исполнения поручения Его Царского Величества.

Сначала предложил он, что Царя чрезвычайно удивило заступничество и посредничество Польского Короля в деле Графа. Потом, что Царь принял это не иначе, как за старание Польского Государя нарушить мир между ним и Царем. В 3-х, с выговором и упреком Графу в том, что он вчера проболтался Польскому Послу, будто Датский Король тоже хочет нарушить мир и дружество с Царем. Далее, упомянув о верности договоров и о том, что никак не думал, что они так будут нарушены и Датский Король введется в обман, он дал понять Графу в ясных словах, зачем он не был благоразумнее и допустил так провести себя. В 5-х, он представлял, какой почет Царь оказывал всегда Его Графской Милости, стало быть, последнему не было и причины писать сурово к Царю. В 6-х, намекнул, что Царь и не думает отпускать его, если не получит наперед уведомления от Датского Короля о том, отпустить ли ему Графа, или нет. В 7-х, наконец, он требовал, чтобы Его Графская Милость разрешил и приказал своему придворному Пастору продолжать беседу лично при себе. Но в этом было ему отказано, а на предыдущие статьи в этот раз был дан короткий изустный ответ, который потом, 11-го Июня, и послан Царю на письме такого же содержания, как и под буквою Т.

13-го Июня Его Графская Милость отправил Польского Уполномоченного обратно, а на другой и на третий день был у него, в разное время, Канцлер Львов, однако же не принес ничего особенного, кроме того, что уже сто раз требовал. А с 17 он принес Царский ответ на Графское письмо, который можно видеть под буквою У. На другой день, 18-го, Граф [21] отвечал на это, сколько позволила краткость времени (известие о том сообщается в списке под буквою X). После того Графа не беcпокоили до 23-го Июня, а в этот день Канцлер явился опять к нему и от Царского имени еще раз упрашивал согласиться на соединение с Царем в Вере, и за то ожидать себе всякого расположения и высоких почестей. Однако ж Граф отвечал по прежнему, что не может отступить от принятого однажды решения и отказаться от истинной, ведущей к спасению, Веры, точно так же, как и Его Царское Величество мало думает о том, чтобы, бросив свою Веру, принять Графскую; стало быть, если прежняя охота и желание жить у Царя теперь у него отпали, то он ничего и не желает больше, как только чтоб отпустили его отсюда. На другой день, 24 Июня, Канцлер опять пришел к Принцу и сообщил, что Царь намерен, отпустить одного из Королевско-Датских Послов; впрочем уверяет Графа, что отпустит и его, когда придет письмо от Короля. Так как Граф требовал того еще настоятельнее, то Канцлер спросил его, зачем он так упорно требует уверения в отпуске? «Разве не знаешь ли уже, что напишет Король?» Граф отвечал, что для него это все равно; только полагает наверное, что Его Королевское Величество никогда не оставит его тут в таком положении.

Потом Канцлер продолжал, что, должно быть, бесстыжие какие люди уверили Его Графскую Милость, будто он может жениться на Великой Княжне, оставшись в своей Вере. Граф отвечал, употребляя такой же способ выражения, что должно быть, бесстыжие люди уверили и Его Царское Величество, будто бы Граф переменит Веру, и что ему хочется теперь не отпуска и возвращения к Его Королевскому Величеству, а женитьбы на Великой Княжне. 26 того же месяца Канцлер опять пришел к Графу и доложил, что Царь решается отпустить одного из Королевско-Датских Послов, но намерен отправить с ним и своих собственных Послов, а, следовательно, и не может обещать Графу его отпуска, согласно с его желанием. 27 Его Графская Милость послал к Царю еще письмо, в котором объяснял, что все Царские посягательства (attentata) были против желания Графа, и что некого больше [22] винить во всех затруднениях, кроме Царя (известие о том под буквою Y). 3 Июля послано опять письмо к Царю, в котором Граф возразил против Царского желания, чтобы оба Королевcкиe Послы уехали и оставили его одного (что и находится в Приложении под букв. Z). Наконец, 4 Июля, Граф отправил еще письмо и желал, чтобы Его Царское Величество дал благосклонный отзыв на счет того, что так как Граф никогда не желал успеха делу о своей женитьбе, не намерен был оставаться в Царской земле, то и не хочет больше утруждать его своими письмами (что можно видеть в списке под буквою Аа). В ответ на это требовали через Канцлера соединения в Веpе и спрашивали при том, какие это бесстыжие люди внушили Его Графской Милости, будто это не последнее решение Царя, что свадьба разойдется, в случае несогласия Графа соединиться с ним в Вере и креститься: пусть и не помышляет о том Его Графская Милость: без перекрещения и принятия Русской Веры никогда не бывать тому. Граф спрашивал опять, что за бесстыдные и легкомысленные люди наговорили им, будто он желает Царевны, и кто это сказал, тот солгал: это он смело выскажет самому Его Царскому Величеству, также и то, что никогда не желал успеха этому делу. Канцлер отговаривался, отвечая, что не смеет донести это Царю, и при том просил Графа не возвращаться к этой мысли. Дальше докладывал он, что 6 Июля Его Царское Величество, на походе в ближнюю церковь, будет проходить мимо Графских покоев; так если Его Графской Милости угодно лично поговорить с Царем, это легко может устроиться, и он окажет свое содействие в том. Граф отвечал, что ему нечего говорить с Царем: если б Царю угодно было поговорить с ним лично, он должен бы дать ему знать, где и когда это будет. Канцлер вызывался устроить это, в случае желания Его Графской Милости, однако же получил отказ как в этот день, так и на другое утро, не задолго до того времени, когда надо было проходить Царю, и от Канцлера прислан посол к Графу с докладом о том и вопросом: угодно ли это Его Графской Милости? Между этим днем и 12 Июля не случилось ничего особенного, кроме того, что ежедневно посещали Графа и осведомлялись об его здоровье. А 12-го Июля, в день Царского рождения, Царь прислал ему [23] свой обед из 250 кушаньев, все рыбных и пирожных, и велел подать их через брата Царицы, Стрешнева (Lucanewitz), которому Граф опять подарил другой кубок и на другой день пригласил его обедать к себе. 19 Июля Граф ездил очень нарядно на охоту, в сопровождении Его Превосходительства, Г. Посла, Стрено Биллена, и Г. Стрешнева, на очень веселое место, в одной миле от Москвы, где приставленные к нему Дворяне, устроили большую охоту, которая была бы еще и больше, если бы на другой день, вовсе неожиданно, не отозвали Графа. Причины, почему это сделано, были, может быть, и пустячные, только они не заявлены, хоть и приводили такой предлог, что будто ворвались, в бесчисленном множестве, Крымские Татары и были оттуда не дальше 180 верст или Русских миль (которых пять составляют одну Немецкую милю). Но Граф почел это выдумкой, чтобы не дать ему позабавиться там подольше, а потому совсем и не торопился в Москву, но промешкал до полудня, да, может быть, и вовсе не поехал бы, если б не пришел от Царя Канцлер, Григорий Васильевич Львов, просивший и требовавший, чтобы он приезжал. Так как Татары не делали набега, да и ничего не случилось, то 25 Августа Граф в другой раз поехал на охоту и забавлялся в лучшую на прежнем же месте, сколько силы хватило; а в последнее число Августа воротился назад; может быть, он остался бы там и подольше, если бы не должен был въезжать в Москву 2 Сентября Посланник Великого Турка, и Царю не понадобились по этому случаю его Царские люди и стрельцы, бывшие с Графом. Поэтому, 31 Августа, Граф и поехал опять в Москву. 10 Сентября, когда Посол Великого Турка должен был представиться Царю, Царевич позвал Графа смотреть Посольское шествие, при этом Царь пригласил его также и к своему столу, после которого Граф оставался там до 8 часов вечера, а в промежутках ему оказывали всю Русскую вежливость, подарили 3 сорока соболей, 3 длинных Турецких ружья с насечкой, одну золотую парчу и большой золотой кубок. На другой день, 11 Сентября, Царевич опять навестил Графа, и время прошло у них в любви и дружеском расположении. Граф надумал позвать тоже и к себе в гости Его Царское Величество с Царевичем, и назначил для того 15 [24] Сентября, однако ж должен был отложить это еще на два дня, потому что у Русских в обычае, что никто, бывший при мертвом теле, не может подходить к Царской руке, или на его ясным очи, между тем большая часть Графских Камер-Юнкеров была при Aльберте Гогендорфене, которого, по неосторожности, на последней охоте смертельно ранил брат Великой Княгини, Симон Лукьянович Стрешнев (Strefeno), выстрелом из пистолета: так, чтобы подольше прошло между тем времени, и люди, оскверненные умершим, могли проветриться, для пира и назначено 17 Сентября, а меж тем делались самые лучшие приготовления. Когда же и Царь и Царевич изъявили желание пожаловать к Графу, и в этот же самый день вышеупомянутым ходом приближались уже к Графским покоям они потребовали, чрез одного из своих провожатых, чтобы Граф и его люди, которые будут входить в покои, сняли свои шпаги, потому что у Русских не водится чтоб кто бы то ни было являлся с оружием пред Царские очи. Тогда сначала дан такой ответ, что это не может статься, потому что так принято у Немцев и других народов, чтобы все честные люди свободно носили оружие, особливо же при Дворе, и снимать его не надобно. Так пусть же не будет противно Его Царскому Величеству, что хоть по Русскому обыкновению Его Графская Милость со своими людьми и должны бы снять оружие в присутствии Царя и Царевича, но, по старинному обряду и принятому в их стране обычаю, оставят его при себе как Граф, так и люди, ради почета и уважения к Его Графской Милости. На это опять все приступали, чтобы снято было оружие, однако ж ответ был тот, что Его Царскому Величеству нечего опасаться чего-нибудь враждебного: Граф со своими людьми носят оружие не на Царя, а за Царя и для его обороны, так пусть это не будет ему противно: на это и согласились. Потом Царь и Царевич введены были в столовую комнату, и подана им вода, а после того как они, а наконец и Граф, уселись, и последний подал и поставил перед ними разные кушанья, Царь сделал начало обеду, а Царевич еще воздерживался, без сомнения, потому, что Граф ничего не подал ему особенно, а следовательно не исполнил Русского обычая. Заметив это, Граф начал подавать из своих рук и ему, и он тотчас же стал кушать. После того Граф предложил Царю [25] здоровье Его Царского Величества, и так далее. Потом стали обедать Kнязья и Камер-Юнкеры, пришедшие с Царем и Царевичем: по Русскому обычаю, Граф два раза из своих рук подносил им поочередно по чарке водки, каждого оделил вкусным кушаньем со стола и пожаловал по полу-фляжке Испанского вина. При этом можно было видеть обычаи вежливости. По окончании стола Царь пожелал, чтобы Граф и своих людей почтил напитком, этот отговаривался, полагая, что совсем неприлично подносить своим людям, которые находились тут для прислуги Его Царскому Величеству; если же Царю угодно изъявить свою милость Графским людям, то он может пожаловать их из своих рук, о чем Граф и просит его. Царь соизволил на это, и потом жаловал чаркою водки по порядку всех и каждого, бывших у стола в Графских покоях, после него Царевич тоже подносил всем из своих рук и из той же золотой чарки. Царю было угодно, чтобы и Граф оказал такую же милость своим служителями этот и согласился, но только с тем, чтобы сначала поднести и пожаловать из своих рук людям Его Царского Величества. Меж тем трубачи и литаврщики были готовы к услугам Графа, который и велел узнать чрез переводчиков, угодно ли Царю послушать их? А так как это было угодно, тo пили здоровье и трубили изо всей мочи. Такое увеселение продолжалось несколько времени; со стороны Царя и Царевича великая любовь и расположение к Графу изъявлялись в очень ласковых словах, телодвижениях и объятиях. Граф тоже отдавал им должное во всем, на сколько дозволяла ему совесть. Тогда Дворецкий Царевича, Борис, или Бернгард, Иванович Морозов почел удобным сказать что-нибудь о перемене Веры, для того подошел к Царю, Царевичу и Графу с такими словами: «Большая отрада видеть столь великую любовь и дружбу между такими Государями, но еще больше радости было бы у всех, кабы могли они сойтись и в Вероисповедании». На это Царь перемигнулся с ним, но Граф отвечал, что любовь и дружество могут быть и остаться без соединения в Вероисповедании. «Но тогда, отвечал Дворецкий, такая любовь и искренняя дружба будут еще больше и постояннее, чем когда-нибудь, и все высшего и низшего звания люди, духовные и миряне, порадуются, полюбят Его [26] Графскую Милость и станут отдавать ему такие же почести как и Его Царскому Величеству и Царевичу». — «Его Царское Величество, отвечал Граф, и без того оказывает ему большой почет, и Граф отдает ему должную справедливость в том, а при случае готов отплатить ему за то своею кровью. Но чтобы менять Веру, отказаться от крещения и принять Веру и крещение Его Царского Величества, этого не будет и не должно быть ни вовеки веков, в чем и теперь, как и прежде, желал бы он уверить Царя». Так этот разговор и кончился. Через несколько времени после того Царь и Царевич пожелали посмотреть сад, отведенный Графу; их проводили в новоустроенную беседку, где Царь и сел, направо от него поместился Царевич, а налево Граф: расположение и доверие возрастали все больше и больше, да и стало заметно на Царе и на Графе, что в подчиваньи напитками недостатка не было. В знак совершенного расположения, по ходатайству Царя и Царевича, прощены и приняты опять на службу некоторые Графские служители, провинившееся в дерзости к одному из высших офицеров Графа, осужденные было на смерть и уже посаженные в темницу; а по заступничеству Его Графской Милости, Царь освободил одного, взятого под стражу, Немца за убийство какого-то Русского. Потом, когда, по случаю сурового вечернего воздуха, Граф велел принести себе шапку, шитую серебром и золотом и подбитую соболями, и накрылся ею, Царю угодно было посмотреть ее. Он и снял ее с Графа, осмотрел и надел себе на голову, а свою, черную бархатную, обложенную сзади и спереди черными лисицами и немного жемчугом, надел на Графа, который тотчас же снял ее опять и при том сказал в шутку: «Славно! Пусть всякий оставит у себя, что у него в руках!». Когда переводчик растолковал эти слова по Русски, Царю они понравились, и он не требовал назад своей шапки. Граф и не воображал того: тотчас же стал очень извиняться, что не думал о том в самом деле, да и знал, что ему неприлично иметь такие притязания и пользоваться шапкой, которою накрывался прежде Его Царское Величество. Ответ был тот, что Царю так угодно почтить Графа, который и надел на себя эту шапку, изъявляя свое удовольствие. Дворецкий Борис Иванович Морозов, [27] вообразил, что это ему на руку, подошел в другой раз и заговорил о Вере, в том мнении, что сослужит своему Государю. Заметив и поняв из Графского ответа, что такие речи надоедают Царь велел отойти Боярину; спьяна этот было заупрямился, но тогда встал наконец Царевич, схватил его за кафтан на груди и велел идти вон, а двое Дворян тотчас же и увели его. По отправлении Дворецкого, жалованье водкою все продолжалось, Царь казался очень милостивым особливо ко всем низшего разряда людям Его Графской Милости, стоявшим кругом беседки и прислуживавшим, и жаловал напитком каждого из своих рук. Между Царем, Царевичем и Графом ничего нельзя было заметить другого, кроме великого расположения и дружбы, и особенной милости к Графским служителям. Напоследок, так как была уже полночь, Царь и Царевич пожелали вернуться домой. Граф провожал их; когда же Царь был уже недалеко от ворот сада, где стояли и играли трубачи с литаврщиками, и увидал их, он остановился, когда музыканты сыграли; он пожелал послушать еще, и сделали по его желанно, а между тем принесли стул, на котором он и сел; направо от него стоял Царевич, налево Граф. Трубачи опять перестали. Тогда Его Графская Милость предложил Царю, что в честь Его Царского Величества он сам будет бить в литавры, если только угодно ему послушать. Царь изъявил свое желание. Граф снял с себя шпагу, но когда хотел было принять ее один из служителей, Царь взял ее к себе и, оглядевши очень внимательно, обнажил, повертел ею в воздухе, вложил опять в ножны и отдал; Граф ударил потом в литавры, и это особенно понравилось Царю: он благодарил его объятием и неоднократным дружеским поцелуем. То же сделал и Царевич, после чего пили здоровья; Граф проводил Царя высоким ходом до его дворца, где оба благодарили друг друга и потом расстались. На другой день явился к Графу Царевич и благодарил за оказанную вчера любовь, дружбу и честь, а через два часа простился немедленно. С того дня до 2 Октября, нечего не случилось. В это же самое время Бог посетил Графа болезнью, и никаких других явных причин ее не было замечено, кроме разных неприятностей, которые терпел и выносил он уже 9 месяцев, и можно было опасаться, что болезнь [28] усилится. Тогда Граф отправил письмо к Царю, в котором, рассказав о своем положении, все упрашивал и скромно требовал, чтобы Царь соизволил отпустить его и, таким образом, избавил бы от дальнейшей кручины и смертной опасности. (Это и многое другое можно прочесть в Приложения под букв. Вb). На это ничего не отвечали.

19 Февраля Царевич в другой раз навестил Графа, чтобы потолковать с ним по-дружески и развлечь его; он и успел в том, и с того времени до возвращения Г. Маршала, Адама Генриха Пенцена, во все 4 недели, не случилось ничего замечательного. Когда же, 17 Ноября (так в тексте - OCR), прибыл благополучно и невредимо Графский Гофмаршал, все Графские придворные приняли его с большою радостью, особливо же Граф, и ничего уже не ожидали больше, кроме верного избавления от всех неприятностей через короткое время. Только во всем этом обманулись: Король прислал с Г. Маршалом к Царю письмо (приводимое под букв. Сс), в котором дружески, в виде просьбы, требовал, что если угодно ему, в противность положенному условию и уговору, отказать в заключении брака и привести в забвение всякую верность и доверие, нарушить совсем утвержденные договоры, оставить без внимания и пренебречь великую дурную славу, которую принесет это ему и всему его потомству, так что вперед ни один народ не станет ему верить, то пусть сейчас же отпустит Графа самым ближним и верным путем, без проволочек и замедлений, с честью и уважением, и, таким образом, подаст повод к сохранению старинной обычной дружбы, любви и соседства между обоими Государствами и Величествами. На это письмо, поданное Царю 29 Ноября обоими Королевскими Послами, в общем представлении, которого они с трудом добились, не обращено никакого, или только не много, внимания. Хотя и были настоятельные ежедневные просьбы, чтобы хотя что-нибудь объявили, но все же около 3 недель не получено никакого ответа, кроме того, что Царь не может ничего решить по нездоровью. Однако ж 15 Декабря Царевич опять навестил Графа и оказался весьма приветливым. Только нельзя было узнать, какие у них намерения. Потому-то в следующее 17 Декабря Граф послал к Царю письмо, [29] объясняя, что он и Гг. Послы находятся в уверенности, что на содержание и предложение Королевского письма Царь велит дать ответ в общем Собрании; однако ж всегда, как ни потребуют того, им приводят в отговорку болезнь Царя, а между тем снисходят же на желание других, даже не Христиан и Язычников; потому Граф с Послами и полагает, что только стараются подольше удержать их; но так как это изнурительно, да и тягостно, то пусть Его Царское Величество решится на что-нибудь одно (о чем подробнее под буквой Dg). Меж тем как все находились в полной надежде, что наконец последует приятное решение, прибыл в Москву и Польский Нунций (гонец), доложивший Царю письмом от Короля, что едет Посольство от его Милостивейшего Государя Короля и Польской Короны, которое должно окончательно порешить с Царем о границах. 17-го Декабря этот Нунций был приведен к Царю и, исправив свое поручение, получил приказ (как известно из письма его к Графу), чтобы отнюдь не сближался с Его Графскою Милостью лично сам он и поступал по этому приказу; однако ж он послал одного из своей прислуги, впрочем, все же тайком с письмом к Графу, и только таким путем отправил ему поклон от Его Королевско-Польского Величества, с предложением, что если Граф прикажет еще что-нибудь к Королю, он тщательно исполнит это по своей обязанности. Граф выслушал охотно это предложение, особливо потому, что давно уже хотел писать к Польскому Королю, почему и воспользовался этим случаем и дожидался ответа от Царя на последнее свое письмо. Но это не сбылось так скоро: Русские прикинулись, как будто письмо совсем не было писано, каждый день находили все больше и больше отговорок, чтобы затянуть время и отложить решение. Наконец, 29 Декабря, когда у Царя на представлении должен был присутствовать Персидский Посол, Царевич пригласил Графа посмотреть шествие Персиян, а по окончании представления хорошо угощал его, да и людям его оказывал всякие милости. Через несколько времени, когда уже пришла пора прощаться Графу, вошел в комнату сына Царь, принял ласково гостя, изъявлял к нему большое расположение и просил его согласиться принять Греческую Веру. Граф не только [30] отказал наотрез, напротив еще требовал, чтобы, из любви и дружбы к Его Королевско-Датскому Величеству, Царь благоволил исполнить хоть одно из желаний Короля в его письме, либо сыграл свадьбу, согласно договору, либо с почетом отпустил Графа и его людей в первые же дни. Царь тут же отвечал, что не согласен ни на что: свадьба не возможна, пока Граф остается в своей Bере; отпуска не может быть потому, что Графа прислал Король состоять в Царской воле и быть сыном Его Царского Величества. Эти слова не мало озадачили Графа; впрочем, он отвечал еще настолько, чтобы дать ясное понятие Царю, что поступает с ним, как тиран, и что прежде чем согласиться на желание Царя, Граф лучше даст окрестить себя в собственной крови: так они и расстались с неудовольствием. На другой день приходил к Графу Царевич и потешил его медвежьей травлей: тем и закончился этот год.

9 Генваря, 1645 года, Граф писал к Царю: сначала приводил причины этого письма — несправедливые Царские проволочки, которые он ежедневно дает заметить, к пренебрежению Его Королевского Величества и унижению Графа и Гг. Послов, потому что не отвечает. Потом, так как Царь отказал решительно в обоих требованиях Королю, то Граф упомянул, что он до сих пор поступал вопреки договору, да поступает так и теперь, отказывая столь долго в свадьбе и требуя, чтоб Граф перекрестился. В 3-х, было постановлено на вид, с каким намерением и условием Король прислал сюда Графа и в каком смысле он должен быть Царским сыном, которым быть для него нельзя, пока не сделается главное дело. Если же оно не возможно, то Граф и не хочет, чтобы удерживали его долее. В 4-х, доказано было, что поступают с Его Графскою Милостью противно справедливости и общенародному праву, и дано знать, что такая несправедливость легко может наделать хлопот, а в заключение повторена просьба об отпуске, что всего подробнее можно видеть под буквою Ее. Ответом не совсем прилично замешкали; Граф просил о том часто, и все же ничего не получал, потому что отговаривались то тем, то другим препятствием к [31] его удовлетворению, а особливо тем, что Его Царское Величество очень занят выбором и посвящением Патриарха (а этого, при его искусе пред посвящением, посадили в сани, возили по городу Москве на двух лошадях, в сопровождении множества поповских слуг, из которых иные одеты были в потешном наряде дьяволами, прыгали кругом то на сани к нему, то с саней, и, сколько хватало уменья, употребляли все свои тонкие уловки, не рассмешат ли они Отца своими глупыми словами и, стало быть, не сделают ли его виноватым и утратившим честь Епископства, или он окажется беспорочным и достойным). Так пусть Его Графская Милость потерпит, покамест не совершится это великое дело. Когда же 16 Генваря оно было приведено к концу, все-таки ответа не прислано по-прежнему. Это заставило Графа и Королевских Послов подать, 12 (так в тексте - OCR) Генваря, Петру Марселию памятную записку в 13 статьях: пусть он поскорее отправится с ней к Царю, все эти статьи сообщит ему на словах и хорошо заметит, что скажет в ответ на каждую. 14 Генваря он исполнил все это, и прислал известие Графу, которое находится в Приложении под буквою Ff. Во время рассуждений об этом в один день пришел к Графу Канцлер и, после обычной просьбы и отрицательного ответа, открыл ему за тайну, что, через несколько дней, приедет Польский Посол и будет сватать Царевну Ирину за своего Короля, так чтобы Его Графская Милость обсудил здраво и верно, что ему делать, а то, пожалуй, невесту у него отобьют. Однако ж Граф, легко заметив ложь и проделку хитрого Канцлера, также к чему клонилась она, очень колко посмеялся над ним и спросил, не будет ли тоже и Польский Король перекрещиваться? Заметив, что это принято в шутку и лукавый умысел его открыт, Канцлер очень смешался и просил Графа удержать это у себя и никому не сказывать: он был так откровенен только по доверчивости к Графу и хотел передать ему это для сведения. После того, 13 (так в тексте - OCR) Генваря, прибыл в Москву Польский Посол, Гавриил Стемпковский (Stempskowski), Кастелян Брацлавский, и имел очень пышный въезд. Заметив, что все мы возлагали на него полную надежду, Русские крепко сторожили и смотрели, чтобы никто из Графских людей не ходил разговаривать, или передавать письма, к упомянутому [32] Польскому Послу, или к его людям. Но как ни были они бдительны, все же передавались различные письма и рассуждалось в них о том, что было нужно, и никто в этом не был пойман, кроме что 17 числа одного Графского Камер-Юнкера, переодетого в Польское платье, узнали, отвели в Приказ и держали там под стражей до 19 Генваря, когда Канцлер опять привел его к Графу и очень извинялся, что его не тотчас же выпустили, но не сделали это не для того, чтобы нанести бесчестие Графу, а по наглости Камер-Юнкера и за то еще, что он по делу своего Графа и Господина пользовался иноземным платьем. Граф считал это взятие под стражу больше чем бесчестьем, упомянув при том, что, сравнительно с другими поступками, на это нельзя еще смотреть так высоко, тем более, что Граф уже привык к тому, чтобы ему не делали ничего другого, кроме противоречий, несправедливостей и насилия. Канцлер отвечал в таких именно словах: Его Царское Величество делает ему всякое добро и удовольствие, а не то что огорчение и насилие. Если бы хотел он причинить Графу насилие, то легко бы имел возможность, и тогда поступил бы с ним иначе. Потом он продолжал, что Царь велел сказать Графу, чтобы он не слушался наговоров своих людей. Граф отвечал, что пришел уже в такой возраст и разум, что сам знает свою пользу, и никто ему не наговаривает. Канцлер после того сказал, что Его Графской Милости известно, сколько добра ему сделал Царь, а потому очень чувствительно Его Царскому Величеству, что Граф ставит его наравне с Турками и Татарами, между тем как знает, что он Христианский Государь и не имеет ничего общего с ними. Граф решительно отрицал это, говоря, что у него вовсе не было на уме считать Царя наравне с Турками и Татарами, или еще того хуже; но как упомянутые язычники из одной уже доброй славы боятся нарушать заключенные и утвержденные договоры и поступать противно всяким народным правам, то Граф и полагает, что Царь напротив старается не иметь доброй славы у целого света, а особливо у Христианских Государей, поступая таким образом, как не слыхано ни у Татар, ни у Турок. Канцлер, упрямый в своем мнении, никак не соглашался с правдивым отзывом Графа [33] который потому и сослался на посланное им письмо и совершенно оправил оное от таких толкований: могло случиться, что переводчики не все хорошо поняли, так и передали по своему разумению; следовательно, Царю нечего приходить в негодование на то, что взбрело на ум переводчику Беренду. Дальше Граф опять очень обвинял Царя, что сам он вызвал его так сурово писать к нему, так как не уважил ни многократных Графских писем, ни Королевского и его Послов, настолько, чтобы удостоить их ответа. Канцлер сказал на это, чтобы Его Графская Милость потерпел еще немного: на следующей неделе Польский Посол будет представляться Царю, после чего дадут удовлетворительный ответ и Графу и Королевским Послам. Говорил тоже, что Его Царскому Величеству очень чувствительно, что Граф так мало ценит его великую любовь к нему и не хочет больше пускать к себе Царского уполномоченного, Симона Лукьяновича (Стрешнева), который по приказанию каждый день приходил спрашивать о здоровье Его Графской Милости. Это делается, сказал Граф, не из презрения, или нерасположения к Его Царскому Величеству, а по замечанию, что сердечно любимый им отец, Его Королевское Величество, в пренебрежении у Царя, и Королевские Послы, не смотря на настойчивые просьбы, не удостоились посещения назначенных к ним Приставов, а потому и Граф не может иметь почтения и благоговения к Царю большей выше, чем оказывается оно Его Королевскому Величеству. Если можно, чтобы Государь его отец и его Послы пользовались прежним уважением, то и он допустит к себе по обыкновению Симона Лукьяновича, в противном же случае не желает его. Этот ответ Канцлер взялся передать Царю, и за тем простился. А между тем, еще до 26 Генваря, когда Польский Посол был позван на представление, не переставали пересылаться письмами с Поляком и извещать его о всех причинах, подробностях и положении дела, с которым он еще лучше познакомился из пересланных к нему договоров и грамот.

27 Генваря пришел Канцлер к Его Графской Милости. Граф желал, чтобы доложено было Царю об его намерении лично посетить Польского Посла и поздравить его с благополучным приездом, по принятому обычаю у Немцев и [34] других народов, а также и для оказания чести Польскому Королю. Но Графу и Послам отвечали: хотя, может быть, это и в обычае в других краях, только в Москве не водится, чтобы Посол навещал Послов другого Государя, а потому и нельзя этого допустить. Граф требовал, чтобы ему позволили послать к Поляку своего Маршала, и не сомневался, что Царь не откажет в своем соизволении на то. Канцлер взялся передать все Царю и обещал после обеда принести ответ, однако ж, не был до другого дня (может быть потому, что эдакое трудное донельзя же было обдумать и решить с такой живою поспешностью). Но следствие было вот какое: из расположения к Графу, Царь дозволил ему посетить и осведомиться о здоровье Польского Посла, что и было исполнено 29 Генваря. 31 Генваря, в полдень, во время обеда, пришел, сверх ожидания, к Графу сын Г. Посла, по отцовскому приказу, вторично приветствовать Его Графскую Милость, осведомиться о добром его здоровье, пожалеть о положении, в какое он попал, благодаря обману Русских, и обещать, что Г. отец его сделает все, что не прикажет его Король и Государь для Графа. Его Графская Милость очень благодарил за все это, потом сообщил о своем положение и просил Г. его отца употребить все старания к его освобождению, за что Его Королевское Датское Величество непременно будет весьма признателен и отплатит своими милостями, то же сделает и сам Граф: так они и расстались. Но как Посольский сын вошел в Кремль наскоро, без Царского разрешения, то потом стали караулить крепче и никому не дозволяли открыто входить и выходить туда и оттуда, так что не легко было пересылаться письмами. Но вышло очень кстати, что Польский Посол схватил легкую лихорадку и принужден был пригласить Графского придворного Врача, которому без дальнего разрешено ездить к Поляку и от него, сколько ему угодно, а вместе с тем тайком исправлять там и Графские дела, когда ему прикажут.

Так как на прежнее письмо Графа не отвечали, не исполняли также и из словесного обещания Канцлера, что ответ Графу будет после представления Польского Посла, то Граф послал к Царю еще письмо, в котором сильно жаловался на столь [35] дурное, презрительное мнение и поступки относительно Его Королевско-Датского Величества и его письма, также Его Графской Милости и Гг. Послов, потому что не удостаивают их ни каким решением, вопреки справедливости и законности силою удерживают сына у отца, насильно принуждают его делать то, чего он не хочет, да и не может, не принимают во внимание неправды, которая совершится таким делом, и не соображают неприятностей, могущих произойти от того, меж тем как поступая честно, нечего ждать себе другого, кроме любви и приязни, да и нельзя же отступать от того, в чем хоть раз уверяли. Так не угодно ли будет Царю не откладывать дольше дать согласие и решение на любое из обоих Королевских предложений, если только на будущее время он желает для себя общего одобрения (о чем подробнее в Приложении под букв. Gg).