ФОМА СПЛИТСКИЙ

ИСТОРИЯ АРХИЕПИСКОПОВ САЛОНЫ И СПЛИТА

HISTORIA SALONITANORUM PONTIFICUM ATQUE SPALATENSIUM

НАЧИНАЕТСЯ ИСТОРИЯ, ИЛИ ХРОНИКА АРХИЕПИСКОПОВ САЛОНЫ И СПЛИТА

О ТАТАРСКОЙ НАПАСТИ ³²⁵

На пятый год царствования Белы, сына короля Венгрии Андрея, и на второй год правления Гаргана губительный народ татар приблизился к землям Венгрии ³²⁶. А ведь тому уже было много лет, как слух об этом народе и ужас перед ним распространились по всему свету. Они прошли от восточных стран до границ рутенов ³²⁷, разоряя земли, которые они пересекали. Но благодаря сильному сопротивлению рутенов они не смогли продвинуться дальше; действительно, у них было множество сражений с народами рутенов и много крови было пролито с той и другой стороны, но они были далеко отогнаны рутенами. Поэтому, свернув в сторону, они с боями прошли по всем северным землям и оставались там двадцать лет, если не дольше. А потом, пополнив свои воинские соединения прежде всего за счет племен куманов и многих других покоренных ими народов, они снова повернули против рутенов. Сначала они окружили и осадили один очень большой город христиан по имени Суздаль и после долгой осады не столько силой, сколько коварством взяли его и разрушили ³²⁸, а самого короля по имени Георгий они предали смерти вместе с огромным множеством его народа ³²⁹. Двинувшись оттуда по направлению к Венгрии, они разоряли все на своем пути.

В то время, а именно в 1241 год от воплощения, 6 октября в воскресный день снова произошло солнечное затмение ³³⁰, и весь свет померк, всех объял сильный ужас, как и во время того затмения, которое произошло три года назад, о чем мы упоминали выше.

Итак, когда весть о пагубном нашествии татарского народа дошла до венгров, она была принята ими за шутку или бессмысленный вздор — то ли потому, что такие разговоры они часто слышали беспричинно ³³¹, то ли оттого, что полагались на силу войска своего королевства ³³². Да и [105] расслабились они от долгого мира, отвыкли от тяжести оружия; находя удовольствие лишь в плотских радостях, они закоснели в бездействии и лени. Ведь венгерская земля, щедрая всяким добром и плодородная, давала возможность своим сынам благодаря достатку наслаждаться неумеренной роскошью. Какое же другое стремление владело молодежью, кроме как расчесывать длинные волосы, холить свою кожу, менять наружность мужчины на женское обличье? Целые дни они проводили в изысканных застольях и приятных развлечениях. С трудом они просыпались в третьем часу дня. Проводя всю свою жизнь вместе с женщинами в солнечных лесах и восхитительных лугах, они не могли представить себе грома сражений, и ежедневно они предавались не серьезным делам, а пустякам. Впрочем, более здравомыслящие, обеспокоенные роковыми вестями, опасались нападения губительного народа. Поэтому они беспокоили короля и вельмож многократными призывами, чтобы те приняли меры предосторожности против великого несчастья, чтобы нападение Нечестивого народа не было внезапным и чтобы он не принес беспечным людям больших страданий.

И наконец-то король, подталкиваемый этими призывами, выступил к границам своего королевства, дошел до гор, которые располагаются между Рутенией и Венгрией и далее до границ пелонов ³³³. Оттуда он объехал и осмотрел все ненадежные подступы к стране и распорядился устроить длинные заграждения, вырубив мощные леса и завалив срубленными деревьями все места, которые казались легко проходимыми. А по возвращении он распорядился собрать всех князей, всех баронов и вельмож своего королевства, и все лучшие силы венгерского войска он сосредоточил в одном месте. Прибыл и его брат король Коломан ³³⁴ со всеми своими силами.

Явились и пресулы Венгрии, которые, не довольствуясь скромным количеством челяди сообразно церковной сдержанности, везли несметные богатства, а впереди вели большие военные отряды. Прибыли архиепископы Матфей Эстергомский ³³⁵ и Хугрин Калочский, оба со своими суффраганами; за ними следовало великое множество прелатов и монахов, которые стекались к королевскому военному лагерю, как овцы на заклание. Тогда они начали обдумывать общий план действий, потратив немало дней на рассуждения о том, как бы разумнее встретить приближающихся татар. Но так как разные люди имели разные мнения, то они и не пожелали прийти к какому-либо единодушному решению. Одни, скованные безмерным страхом, говорили, что нужно временно отступить и не вступать с ними в бой, поскольку это — варвары, от которых нет надежды на спасение и которые завоевывают мир не из жажды власти, а из страсти к наживе. Другие по глупому легкомыслию беспечно [106] говорили: «При виде нашей многочисленной армии они тут же обратятся в бегство». Вот так те, кому была уготовлена скорая погибель, не смогли прийти к единому решению.

И тут, пока они медлили с решением и попусту тянули время, к королю прискакал нежданный гонец с верным известием о том, что неисчислимое множество татарского народа уже пересекло границы королевства и находится поблизости. Тогда, покинув собрание, король и королевская знать начали готовить оружие, назначать командиров соединений, сзывать многочисленное войско. И, выступив от окрестностей Эстергома, они переправились через Дунай и направились в сторону Пешта, являвшегося большим поселением.

Вот так почти уже на исходе Четыредесятницы, прямо перед Пасхой ³³⁶ великое множество татарского войска вторглось в королевство Венгрия ³³⁷. У них было сорок тысяч воинов, вооруженных секирами, которые шли впереди войска, валя лес, прокладывая дороги и устраняя с пути все препятствия. Поэтому они преодолели завалы, сооруженные по приказу короля, с такой легкостью, как если бы они были возведены не из груды мощных елей и дубов, а сложены из тонких соломинок; в короткое время они были раскиданы и сожжены, так что пройти их не представляло никакого труда. Когда же они встретились с первыми жителями страны, то поначалу не выказали всей своей свирепой жестокости и, разъезжая по деревням и забирая добычу, не устраивали больших избиений. Во главе этого войска были два брата, старшего из которых звали Ват, а младшего — Кайдан ³³⁸. Они выслали вперед конный отряд, который, приблизившись к лагерю венгров и дразня их частыми вылазками, подстрекал к бою, желая испытать, хватит ли у венгров духа драться с ними. Что же касается венгерского короля, то он отдает приказ отборным воинам выйти им навстречу.

Построившись и удачно расположившись, они выступили против них в полном вооружении и строгом порядке. Но отряды татар, не дожидаясь рукопашного боя и, как у них водится, забросав врагов стрелами, поспешно бросились бежать. Тогда король со всем своим войском, почти по пятам преследуя бегущих, подошел к реке Тисе; переправившись через нее и уже ликуя так, будто бы вражеские полчища уже изгнаны из страны, они дошли до другой реки, которая называется Соло ³³⁹. А все множество татар встало лагерем за этой рекой в скрытом среди густых лесов месте, откуда венграм они были видны не полностью, а только частью. Венгры же, видя, что вражеские отряды ушли за реку, встали лагерем перед рекой. Тогда король распорядился поставить палатки не далеко друг от друга, а как можно теснее. Расставив таким образом повозки и щиты по кругу наподобие лагерных укреплений, все они разместились [107] словно в очень тесном загоне, как бы прикрывая себя со всех сторон повозками и щитами. И палатки оказались нагромождены, а их веревки были настолько переплетены и перевиты, что совершенно опутали всю дорогу, так что передвигаться по лагерю стало невозможно, и все они были как будто связаны. Венгры полагали, что находятся в укрепленном месте, однако оно явилось главной причиной их поражения.

Тогда Ват, старший предводитель татарского войска, взобравшись на холм, внимательно осмотрел расположение войска венгров и, вернувшись к своим, сказал: «Друзья, мы не должны терять бодрости духа: пусть этих людей великое множество, но они не смогут вырваться из наших рук, поскольку ими управляют беспечно и бестолково. Я ведь видел, что они, как стадо без пастыря, заперты словно в тесном загоне». И тут он приказал всем своим отрядам, построенным в их обычном порядке, в ту же ночь атаковать мост, соединявший берега реки и находившийся недалеко от лагеря венгров.

Однако один перебежчик из рутенов перешел на сторону короля и сказал: «Этой ночью к вам переправятся татары, поэтому будьте настороже, чтобы они внезапно и неожиданно не набросились на вас». Тогда король Коломан со всем своим войском выступил из лагеря; за ним последовал со своей колонной архиепископ Хугрин, который, конечно, и сам был мужем воинственным и смелым, всегда готовым к бою. В полночь они подошли к указанному мосту. Тут какая-то часть врагов уже перешла через него; завидев их, венгры тотчас напали на них и, мужественно сражаясь, очень многих положили, а других, прорывавшихся назад к мосту, сбросили в реку. Поставив стражу у начала моста, они в бурном ликовании вернулись к своим. Так что весьма обрадованные победным исходом, венгры уже почувствовали себя победителями и, сняв оружие, беззаботно проспали всю ночь. Татары же, поставив на своем конце моста семь осадных орудий, отогнали венгерскую стражу, кидая в нее огромные камни и пуская стрелы. Прогнав таким образом стражу, они свободно и беспрепятственно переправились через реку— одни по мосту, а другие вброд. И вот, когда совсем рассвело, взору открылось поле, наводненное великим множеством татар. Часовые же, добежав до лагеря и крича что есть мочи с трудом смогли поднять спавших безмятежным сном. Разбуженные, наконец, печальной вестью, они не торопились, как того требовала минута великой опасности, схватить оружие, вскочить на коней и выступить против врагов; но, не спеша поднявшись с ложа, они норовили по своему обыкновению причесать волосы, пришить рукава ³⁴⁰, умыться и не особенно стремились ввязываться в сражение. Однако король Коломан, архиепископ Хугрин и один магистр воинства тамплиеров, как и подобало отважным людям, не предавались, как прочие, [108] безмятежному сну, но всю ночь не смыкали глаз и были начеку, и как только они услышали крики, сразу же бросились из лагеря. А затем, надев на себя воинские доспехи и построившись клином, они смело бросились на вражеские ряды и какое-то время с большой храбростью бились с ними ³⁴¹. Но так как их было ничтожно мало в сравнении с бесчисленным множеством татар, которые, словно саранча, постоянно возникали из земли, то они, потеряв многих своих товарищей, вернулись в лагерь.

И Хугрин, будучи человеком безупречной смелости и бесстрашия, возвысив голос, стал бранить короля за беспечность, а всех баронов Венгрии обвинять в праздности и косности, в том, что в столь опасной ситуации они и о своей жизни не подумали, и не позаботились о спасении всего королевства. В результате некоторые решились отправиться с ними, а другие, пораженные внезапным страхом, словно обезумевшие, не знали, какой стороны держаться и куда благоразумнее направиться. И так трое упомянутых предводителей, не медля, еще раз вышли [из лагеря] и вступили в бой с врагами. И именно Хугрин с такой отвагой устремился в самую гущу врагов, что те с громкими криками бежали, как от ударов молнии. Подобным образом и Коломан, и тамплиер со своими соратниками-латинянами истребили много врагов. Когда тяжело раненные Коломан и архиепископ не могли более сдерживать напор толпы, они еле выбрались к своим. А магистр тамплиер погиб со всем отрядом латинян; многие из венгров тоже пали в этом бою.

И вот приблизительно во втором часу дня все многочисленное татарское полчище словно в хороводе окружило весь лагерь венгров. Одни, натянув луки, стали со всех сторон пускать стрелы, другие спешили поджечь лагерь по кругу. А венгры, видя, что они отовсюду окружены вражескими отрядами, лишились рассудка и благоразумия и уже совершенно не понимали, ни как развернуть свои порядки, ни как поднять всех на сражение, но, оглушенные столь великим несчастьем, метались по кругу, как овцы в загоне, ищущие спасения от волчьих зубов. Враги же, рассеявшись повсюду, не переставали метать копья и стрелы. Несчастная толпа венгров, отчаявшись найти спасительное решение, не представляла, что делать. Никто не желал советоваться с другими, но каждый волновался только о себе, будучи не в силах заботиться об общем спасении. Они не защищались оружием от ливня стрел и копий, но, подставив спины, сплошь валились под этими ударами, как обычно падают желуди с сотрясаемого дуба. И так как всякая надежда на спасение угасла, а смерть, казалось, растекается по лагерю перед всеобщим изумленным взором, король и князья, бросив знамена, обращаются в бегство.

Тогда оставшиеся воины, с одной стороны, напуганные повальной смертью, а с другой — объятые ужасом перед окружившим их [109] всепожирающим пламенем, всей душой стремились только к бегству. Но в то время как они надеются в бегстве найти спасение от великого бедствия, тут-то они и наталкиваются на другое зло, ими же устроенное и близко им знакомое. Так как подступы к лагерю из-за перепутавшихся веревок и нагроможденных палаток оказались весьма рискованно перекрыты, то при поспешном бегстве одни напирали на других, и потери от давки, устроенной своими же руками, казалось, были не меньше тех, которые учинили враги своими стрелами. Татары же, видя, что войско венгров обратилось в бегство, как бы открыли им некий проход и позволили выйти, но не нападали на них, а следовали за ними с обеих сторон, не давая сворачивать ни туда, ни сюда. А вдоль дорог валялись вещи несчастных, золотые и серебряные сосуды, багряные одеяния и дорогое оружие. Но татары в своей неслыханной жестокости, нисколько не заботясь о военной добыче, ни во что не ставя награбленное ценное добро, стремились только к уничтожению людей. И когда они увидели, что те уже измучены трудной дорогой, их руки не могут держать оружия, а их ослабевшие ноги не в состоянии бежать дальше, тогда они начали со всех сторон поражать их копьями, рубить мечами, не щадя никого, но зверски уничтожая всех. Как осенние листья, они падали направо и налево; по всему пути валялись тела несчастных, стремительным потоком лилась кровь; бедная родина, обагренная кровью своих сынов, алела от края и до края. Тогда жалкие остатки войска, которыми еще не насытился татарский меч, были прижаты к какому-то болоту, и другой дороги для выхода не оказалось; под напором татар туда попало множество венгров и почти все они были поглощены водой и илом и погибли. Там погиб и тот прославленный муж Хугрин, там же приняли смерть епископы Матвей Эстергомский и Григорий Дьерский ³⁴² и великое множество прелатов и клириков.

О Господи Боже, почему ты обрек на столь жестокую кончину, осудил на столь ничтожное погребение облеченных церковным саном, назначенных для служения тебе? Поистине многие приговоры твои непостижимы. Несчастные страдальцы, насколько больше они могли бы помочь себе и своему народу добрыми делами и горячими молитвами, вознося их в святых храмах к твоему грозному величию, чем ночуя в лагере мирян, препоясавшись материальным оружием.

Вот так священники сделались тем же, что и народ ³⁴³, один отряд объединил их в сражении, и общая гибель стала для них наказанием. Тогда если кто и смог выбраться из этого омута, не имел никакой надежды избежать смерти от меча, потому что вся земля, как от саранчи, кишела вражескими полчищами, которым было чуждо всякое чувство милосердия, чтобы пощадить поверженных, пожалеть пленных, отпустить [110] изнемогших, но которые, как дикие звери, жаждали только человеческой крови. Тогда все дороги, все тропинки были завалены трупами.

И вот миновал первый день всеобщего истребления, за которым последовали другие с еще более мрачными предвестиями. Так с наступлением вечера, когда татары были уже утомлены и отправились отдыхать, жаждущим бегства не открылось свободного прохода. Куда бы они ни сворачивали в полной темноте, они натыкались на тела несчастных, еще дышавших или стонавших от ран, но большей частью неподвижных, спавших вечным сном, раздувшихся, как кожаные мехи. В первую ночь ужас охватывал при виде такого количества мертвых, валявшихся всюду, словно бревна или камни. Но в последующие дни ужасные картины стали привычны, и страх уступил воле к спасению. Так что иные, не отваживаясь бежать при свете дня, мазали себя кровью убитых, прятались среди трупов и таким образом находили у мертвых надежную защиту. А что мне рассказать о чудовищной жестокости, с которой каждый день они терзали города и села? Согнав толпу кротких женщин, стариков и детей, они приказывали им сесть в один ряд, и, чтобы одежды не запачкались кровью и не утомлялись палачи, они сначала стаскивали со всех одеяния, и тогда присланные палачи, поднимая каждому руку, с легкостью вонзали оружие в сердце и уничтожали всех. Более того, татарские женщины, вооруженные на мужской манер, как мужчины, отважно бросались в бой, причем с особой жестокостью они издевались над пленными женщинами. Если они замечали женщин с более привлекательными лицами, которые хоть в какой-то мере могли вызвать у них чувство ревности, они немедленно умерщвляли их ударом меча, если же они видели пригодных к рабскому труду, то отрезали им носы и с обезображенными лицами отдавали исполнять обязанности рабынь. Даже пленных детей они подзывали к себе и устраивали такую забаву: сначала они заставляли их усесться в ряд, а затем, позвав своих детей, давали каждому по увесистой дубинке и приказывали бить ими по головам несчастных малышей, а сами сидели и безжалостно наблюдали, громко смеясь и хваля того, кто был более меток и кто одним ударом мог разбить череп и убить ребенка. Куда уж дальше? У них не было никакого почтения к женщинам, любви к детям, сострадания к старости; с одинаковой жестокостью уничтожая весь род человеческий, они казались не людьми, а демонами. Когда они подходили к обителям монахов, навстречу им, как бы выказывая должное почтение победителям, выступал собор клириков, облаченных в священные одежды, распевающих гимны и славословия, с дарами и подношениями, чтобы вызвать их сострадание к себе. Но те, совершенно лишенные милосердия и человеколюбия, презирая религиозное послушание и насмехаясь над их благочестивой простотой, обнажали мечи и без всякой [111] жалости рубили им головы. А затем, вламываясь в ворота, все разоряли, поджигая постройки, оскверняя церкви; они разрушали алтари, раскидывали мощи, из священных облачений делали ленты для своих наложниц и жен.

Что же до короля Белы, то он с Божьей помощью, едва избежав гибели, с немногими людьми ушел в Австрию ³⁴⁴. А его брат король Коломан направился к большому селению под названием Пешт, расположенному на противоположном берегу Дуная; в это место, прослышав о неудачном исходе войны и узнав о гибели всего войска, сбежалось великое множество венгров и людей из других, обитавших по обоим берегам Дуная народов, поскольку они возлагали надежду на массу собравшегося тут простого народа — пришлого и местного. Но король Коломан отговаривал тех, кто лелеял дерзновенные замыслы и считал, что они в состоянии противостоять небесному мечу. Он советовал им лучше пойти в другие места в поисках надежного укрытия для своего спасения. Но так как они не приняли спасительного совета, король Коломан отделился от них и ушел за реку Драву, где было место его постоянного пребывания.

А толпы простого народа с присущим им безмерным упорством стали укреплять местность, возводить вал, делать насыпь, плести ивовые щиты и в суете делать всяческие приготовления. И вот, прежде чем главные работы были выполнены наполовину, внезапно появились татары, и страх и малодушие охватили всех венгров. Тогда свирепые предводители [татар] как хищные волки, ненасытность которых разжигается неутолимым голодом и которые обычно с вожделением смотрят на овчарни, выглядывая добычу, так и эти, подчинясь звериной натуре, осматривают все селение дикими глазами, раскидывая необузданным умом, выманить ли венгров наружу или, ворвавшись к ним, одолеть в сражении мечом. В результате, став лагерем вокруг этого селения, отряды татар со всех сторон пошли на него в наступление, с ожесточением забрасывая его стрелами и меча в центр его тучи копий. Венгры, затеяв неудачный мятеж, со своей стороны пытались изо всех сил защищаться, используя баллисты и луки, выпуская на боевые порядки врагов огромное количество копий, бросая множество камней из камнеметных машин. Но пущенные прямо в цель смертоносные татарские стрелы разили наверняка. И не было такого панциря, щита или шлема, который не был бы пробит ударом татарской руки. И вот однажды, когда бой длился уже два или три дня и Достойный жалости народ уже понес огромные потери, несчастные ослабевшими руками не оказывали никакого сопротивления, а местность не была в достаточной мере защищена, татары предприняли стремительное наступление, и в дальнейшем уже не было ни стычек, ни какого-либо противодействия. Тогда несчастных стали истязать с такой яростью и [112] неистовством, что это не поддается описанию. Поистине вся эта зараза затопила Пешт ³⁴⁵. Именно там меч Божеского возмездия более всего обагрился кровью христиан. Так что когда туда вступили татары, что еще оставалось несчастному народу, как не сложить руки, стать на колени, подставить шею мечу. Но жестокое варварство не насытилось морем пролитой крови; страсть к убийству не иссякла. Во время резни стоял такой треск, будто множество топоров валило на землю мощные дубовые леса. К небу возносился сгон и вопль рыдающих женщин, крики детей, которые все время видели своими глазами, как беспощадно распространяется смерть. Тогда не было времени ни для проведения похоронных церемоний, ни для оплакивания смерти близких, ни для совершения погребальных обрядов. Грозившее всем уничтожение заставляло каждого горестно оплакивать не других, а собственную кончину. Ведь смертоносный меч разил мужей, жен, стариков и детей. Кто смог бы описать этот печальнейший из дней? Кто в состоянии пересчитать стольких погибших? Ведь в течение одного дня на небольшом клочке земли свирепая смерть поглотила больше ста тысяч человек. О, сколь же жестоки сердца поганого народа, который без всякого чувства сострадания наблюдал за тем, как воды Дуная обагрялись человеческой кровью.

После того как их жестокость, казалось, насытилась совершенными убийствами, они, вышедши из селения, подожгли его со всех сторон, и тотчас на виду у врагов его поглотило ненасытное пламя. Одна часть несчастного народа с женами и детьми бежала в обитель проповедников, полагая, что величайшая опасность не настигнет укрывшихся за толщей стен. Но стена обители нисколько не защитила тех, кому было отказано в Божеской помощи. И в самом деле, когда подошли татары и всей мощью навалились на обитель, всех ожидала погибель, и в огне устроенного ими пожара самым ужасным образом было уничтожено почти десять тысяч человек вместе с обителью и всем добром. Свидетельством такой великой и страшной резни является множество непогребенных костей, которые, собранные в большие кучи, представляют для видевших их чудовищное зрелище.

Тем временем татарские полчища, опустошив всю Трансильванию и выгнав венгров из задунайских земель, расположились в тех местах, собираясь остаться там на все лето и зиму. А чтобы устрашить тех, кто обитал на другой стороне Дуная, они сложили на берегу реки многие кучи из несметного количества собранных тел. А некоторые из них, насадив на копья детей, как рыб на вертел, носили их по берегам реки. Они уже не знали ни счета, ни меры захваченной Добычи. Кто сосчитал бы бесконечное множество коней и других животных, или богатств и сокровищ или несметную военную добычу, которой радовались разжившиеся ею [113] враги? Сколько же было пленников, мужчин и женщин, юношей и девушек, которых они держали под строгой охраной, принуждая к разным рабским повинностям?

Тогда из-за столь тяжелого несчастья, свалившегося на христиан, один монах был охвачен безмерной скорбью, дивясь и томясь горячим желанием постичь причину того, почему всемогущий Бог позволил мечу язычников разорить венгерскую землю, когда там и вера католическая процветала и церковь пребывала в силе и благоденствии; и как-то ночью ему было видение и он услышал голос: «Не удивляйся, брат, и приговор Божий пусть не кажется тебе несправедливым, потому что, хотя милосердие Божее и выдержало многие преступления этого народа, но Бог никак не смог стерпеть нечестивого распутства трех епископов». Но о ком именно это было сказано, мне достоверно не известно ³⁴⁶.

В это время прибыл со всей своей семьей и задержался у Загреба вернувшийся из Австрии король Бела ³⁴⁷. И вокруг него собрались все те, кто смог избежать татарского меча, и они оставались там все лето в ожидании исхода событий.

О СВОЙСТВАХ ТАТАР

Теперь я немного расскажу о свойствах и облике этого народа по тому, как я смог узнать об этом от тех, кто с особым вниманием исследовал этот предмет.

Их страна расположена в той части света, где восток соединяется с севером ³⁴⁸, и упомянутые племена на своем родном языке называют себя монголами ³⁴⁹. Доносят, однако, что расположена она по соседству с далекой Индией и король их зовется Цекаркан ³⁵⁰. Когда он вел войну с одним соседним королем, который обесчестил и убил его сестру, то победил его и уничтожил; а его сына, бежавшего к другому королю, стал преследовать и, сразившись с ним, уничтожил его вместе с тем, который готовил ему убежище и помощь в своем королевстве. Он вторгся с оружием и в третье королевство и после многих сражений возвратился с победой домой ³⁵¹. Видя, что судьба приносит ему удачу во всех войнах, он стал крайне чванливым и высокомерным. И, полагая, что в целом свете нет народа или страны, которые могли бы противиться его власти, он задумал получить от всех народов трофеи славы. Он желал доказать всему миру великую силу своей власти, доверясь бесовским пророчествам, к которым он имел обыкновение обращаться. И потому, призвав двух [114] своих сыновей, Бата и Кайдана, он предоставил им лучшую часть своего войска, наказав им выступить для завоевания провинций всего мира. И, таким образом, они выступили и почти за тридцать лет прошли по всем восточным и северным странам, пока не дошли до земли рутенов и не спустились, наконец, к Венгрии.

Название же татары не является собственным именем народа, но они зовутся так по названию какой-то реки, которая протекает в их краях; или же, как считают некоторые, «тартар» означает «множество». Но хотя и было их огромное множество, однако в упомянутом сражении, как говорят, у венгров войск было больше. Но нет в мире народа, который был бы так искусен в военном деле, который бы так же мог побеждать врагов будь то стойкостью или военной хитростью, особенно в сражениях на открытой местности. Кроме того, они не связаны ни христианским, ни иудейским, ни сарацинским законом, а потому им не ведома справедливость и не соблюдают они верности клятве. Вопреки обычаю всех народов они не принимают и не посылают посольств ни в отношении войны, ни в отношении мира. Внешним видом они вызывают ужас, у них короткие ноги, но широкая грудь, лица у них круглые, белокожие и безбородые, с изогнутыми ноздрями и узкими, широко поставленными глазами. Доспехи их представляют собой некое одеяние из кусков воловьих кож, составленных наподобие металлических пластинок, однако они непробиваемы и очень надежны. Шлемы у них и железные и кожаные, мечи — серповидные, а колчаны и луки прикреплены по-военному к поясу. Их стрелы длиннее наших на четыре пальца, с железными, костяными и роговыми сильно заостренными наконечниками. Основание стрел настолько узкое, что едва ли подходит к тетиве наших луков. Знамена у них небольшие с полосами черного и белого цвета с шерстяным помпоном на верху. Лошади у них малорослые, но сильные, легко переносящие голод и трудности, ездят они на них верхом на крестьянский манер; по скалам и камням они передвигаются без железных подков как дикие козы. А после трехдневной непрерывной работы они довольствуются скромным кормом из соломы.

Равным образом и люди почти не заботятся о запасах еды, кормясь исключительно грабежами. К хлебу они испытывают отвращение и употребляют в пищу без разбора мясо чистых и нечистых животных и пьют кислое молоко с конской кровью. У них имеется великое множество воинов из разных покоренных ими в войнах народов, прежде всего куманов, которых они насильно заставляют сражаться. Если же они видят, что кто-либо из них немного страшится и не бросается в исступлении навстречу гибели, они немедленно отрубают ему голову. Сами татары неохотно подвергают свою жизнь опасности, но если кого-либо из них [115] настигнет смерть в бою, они тут же хватают его и, перенеся в укромное место, зарывают в землю, заравнивая могильный холм и утрамбовывая это место копытами лошадей, чтобы не было заметно следов погребения. Почти ни одна из быстрых рек не является для них препятствием, через которое они не могли бы переправиться верхом на лошадях. Но если они натыкаются на какую-либо непреодолимую водную преграду, они сразу же сплетают из прутьев корзины наподобие лембов ³⁵²; покрыв их сырыми кожами животных и нагрузив их снаряжением, они садятся в них и переправляются безбоязненно. Они пользуются войлочными и сделанными из кожи палатками. Лошади у них настолько хорошо приручены, что сколько бы их у одного человека ни было, все они бегут за ним, как собаки. И как много ни собралось бы людей, они, как немые, не проронят почти не звука, но и ходят молча и молча сражаются ³⁵³.

Итак, после краткого рассказа об этом вернемся к основной теме. Когда в конце концов над венгерским народом была одержана победа и слух о величайшем несчастье быстро разнесся повсюду, почти весь мир содрогнулся, и все провинции охватил такой страх, что, казалось, ни одна из них не сможет избежать нечестивых рук. Говорят, сам римский император Фридрих ³⁵⁴ думал не о сопротивлении, а о том, как бы ему укрыться. Тогда многие ученые люди, изучавшие древние писания, заключали, главным образом из слов Мефодия мученика, что это и есть те народы, которые должны явиться перед пришествием Антихриста ³⁵⁵. Тогда начали укреплять города и замки, волнуясь, что они хотят пройти до Рима, опустошая все на своем пути.

А король Бела, опасаясь, как бы татары, перейдя Дунай, полностью не разорили остальную часть королевства, послал в город Альбу взять мощи блаженного короля Стефана ³⁵⁶, а также многие церковные ценности, и переправил все это со своей женой — госпожой Марией и маленьким сыном Стефаном, тогда еще двухлетним младенцем ³⁵⁷, в приморские края, прося и наказывая сплитчанам взять все это на хранение, а королеву с сыном принять под свою верную защиту. Но госпожа королева по прибытии, поддавшись на уговоры некоторых соперников сплитчан, не пожелала посетить Сплит, а забрала все королевские сокровища и разместилась в крепости Клис. Вместе с ней пришли также многие знатные Дамы, у которых татары убили их мужей. Подеста же Гарган и сплитские нобили не раз приходили к госпоже и настоятельно просили ее, смирив свой гнев, удостоить город своим пребыванием, но королева отказалась. И все же, оказывая ей многочисленные почести, они часто являлись к ее Двору с дарами и приношениями.

Тем временем король Коломан из мира сего блаженно переселился к Господу. Был он человеком, более склонным к благочестию и [116] религиозности, чем к упрарлению государственными делами. Похоронили его в обители братьев-проповедников у Чазмы ³⁵⁸ в укромном мавзолее, поскольку татары — этот нечестивейший народ — злодейскими руками оскверняли могилы христиан, прежде всего наиболее знатных, и раскидывали их кости.

О БЕГСТВЕ ВЕНГРОВ

По прошествии января ³⁵⁹ зимняя стужа лютовала более обыкновенного, и все русла рек, покрывшись от холода льдом, открыли прямой путь врагам. Тогда кровожадный вождь Кайдан с частью войска выступил в погоню за королем. А наступал он огромными полчищами, сметая все на своем пути. Так, спалив вначале Будалию ³⁶⁰, он подошел к Эстергому и начал всеми силами атаковать это селение и, захватив его без особого труда, поджег и всех находившихся в нем истребил мечом; добычи же ему досталось немного, так как венгры все свое имущество свезли в горное укрепление. Пройдя оттуда напрямик к городу Альбе, он сразу же сжег дотла все жилые дома предместья; осаждая город в течение нескольких дней, он постоянно штурмовал его, чтобы завладеть им, но так как место это было достаточно защищено множеством разлитых вокруг болот и обороняли его отборные отряды латинян с помощью установленных со всех сторон машин, то нечестивый предводитель, обманутый в своих надеждах, после тщетных попыток отступил. Он спешил настичь короля, поэтому на своем пути он не мог производить значительных опустошений, и, как от летнего града, пострадали только те места, через которые они прошли.

Но прежде чем они переправились через воды реки Дравы, король, предчувствуя их появление, со всей своей свитой спустился к морю, покинув стоянки в загребских землях. Тогда разные люди в поисках отдаленных убежищ рассеялись по всем приморским городам, которые казались им наиболее надежными укрытиями. Король же и весь цвет оставшейся части венгров прибыли в сплитские земли. В королевской свите состояли многие церковные прелаты, многочисленные вельможи и бароны, а количество прочего простого народа обоего пола и всякого возраста почти не поддавалось исчислению. Когда господин король приблизился к воротам города, весь клир и народ, выйдя процессией, приняли его с должным почетом и покорностью, предоставив ему столько места для размещения внутри стен, сколько он пожелал. С ним пришли [117] следующие магнаты: епископ Загребский Стефан и другой Стефан — Вацкий ³⁶¹, поставленный архиепископом Эстергомским; Бенедикт, препозит ³⁶² альбский, канцлер королевского двора, избраный на калочскую кафедру; Варфоломей, епископ Пяти церквей ³⁶³, и некоторые другие епископы. Кроме того, прибыли: Хугрин, препозит чазменский, препозит Ахилл, препозит Винценций, препозит Фома и такое множество других прелатов, что перечислять их мы полагаем излишним. Были также следующие первые лица курии: бан Дионисий, комит курии Владислав, магистр-казначей Матвей, магистр-конюший Орланд, Димитрий, Маврикий и много других знатных мужей, все со своими семьями и домочадцами. А подеста Гарган, выказывая преданность и старательность в удовлетворении королевских желаний, ревностно пекся о том, чтобы и граждане обнаруживали готовность в исполнении королевских распоряжений и чтобы королевская милость согревала всех граждан благосклонным вниманием и расположением.

Сплитчане сделали все, чтобы угодить королю, за исключением лишь того, что не смогли подготовить для него одну галею так быстро, как настоятельно требовал король, убегая от ярости татар. Королевское сердце перенесло это обстоятельство недостаточно спокойно. Король не пожелал оставаться в Сплите, но, отбыв с женой и со всеми своими сокровищами, задержался в Трогире ³⁶⁴, полагая, что там, благодаря близости островов, он получит более надежную защиту от натиска врагов. И со всем своим двором он нашел пристанище на близлежащем острове.

О ЖЕСТОКОСТИ ТАТАР

А нечестивый предводитель, не желая ничего оставлять в целости, увлекаемый впавшим в безумие войском, кинулся вслед за королем. Желая лишь только королевской крови, он со всей яростью стремился уничтожить короля. Но он смог истребить немногих славян, поскольку люди прятались в горах и лесах. Он продвигался вперед, словно шел не по земле, а летел по воздуху, преодолевая непроходимые места и самые крутые горы, где никогда не проходило войско. Ведь он нетерпеливо спешил вперед, полагая настичь короля прежде, чем тот спустится к морю. Но После того как он узнал, что король уже находится в безопасности, в приморских краях, то замедлил шаг. И когда все войско подошло к воде, называемой Сирбий ³⁶⁵, он сделал здесь короткую остановку. И тут жестокий истязатель приказал собрать вместе всех пленных, которых он [118] привел из Венгрии, — великое множество мужчин, женщин, мальчиков и девочек — и распорядился всех их согнать на одну равнину. И когда все они были согнаны, как стадо овец, он, послав палачей, повелел всем им отрубить головы. Тогда раздались страшные крики и рыдания и, казалось, вся земля содрогнулась от вопля умирающих. Все они остались лежать на этой равнине, как валяются обычно разбросанные по полю снопы. И чтобы кому-нибудь не показалось, что эта лютая резня была совершена из жадности к добыче, они не сняли с них одежд, и все полчище смертоносного народа, разместившись в палатках, стало в соседстве с убитыми в бурном веселье пировать, водить хороводы и с громким хохотом резвиться, будто они совершили какое-то благое дело.

Снявшись отсюда, они возобновили поход по хорватским землям. И хотя они уже были рядом, сплитчанам все еще казалось это невероятным. Но когда одна их часть сошла с горы, тут-то некоторые из них внезапно появились под стенами города. Сплитчане же, поначалу не признав их и полагая, что это — хорваты, не пожелали с оружием в руках выступить против них. А венгры при виде их знамен оцепенели, и их охватил такой страх, что все они бросились к церкви и с великим трепетом приняли святое причастие, не надеясь больше увидеть света этой жизни. Некоторые плакали, кидаясь в объятья жен и детей и, в горести раздирая грудь, со страшными рыданиями восклицали: «О мы несчастные, что толку было так терзать себя бегством, зачем преодолевать такие пространства, если мы не смогли избежать меча преследователей, если здесь нас ждала погибель?» Тогда бежавшие под защиту городских стен создали у всех ворот города сильную давку. Они бросали лошадей, скот, одежду и домашнюю утварь; не дожидаясь даже своих детей, гонимые страхом смерти, они бежали в более безопасные места. Сплитчане же оказывали им гостеприимство, проявляя к ним большое расположение и человеколюбие и, как могли, облегчали их участь. Но бежавших было так много, что их не вмещали дома и они оставались на улицах и дорогах. Даже благородные матроны лежали у церковных оград под открытым небом. Одни прятались под мрачными сводами, другие — в освобожденных от мусора проходах и гротах, третьи устраивались где только было возможно, даже в палатках.

Татары же, разя мечом всех, кого могли найти в открытом поле, не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков, ни немощных; они находили удовольствие в том, чтобы с варварской жестокостью лишить жизни даже съедаемых проказою. Однажды один их отряд, подойдя к стенам и осмотрев с разных сторон весь город, в тот же день удалился. Сплитчане стали готовить машины и устанавливать их в нужных местах. И вот спустя несколько дней пришел Кайдан с небольшой частью своего войска, [119] так как для всей конницы не было в достаточном количестве травы — ведь было начало марта, когда свирепствовали сильные холода. Татары, полагая, что король расположился в крепости Клис, начали со всех сторон штурмовать ее, пуская стрелы и меча копья. Но поскольку это место было укреплено природой, они не смогли причинить значительного ущерба. Тогда татары, спешившись, стали ползком с помощью рук карабкаться наверх. Люди же, находившиеся в крепости, сталкивая на них огромные камни, нескольких из них убили. Еще более рассвирепев из-за этой неудачи, они, ведя рукопашный бой, подступили вплотную к высоким скалам, грабя дома и унося немалую добычу. Но когда они узнали, что короля там нет, то перестали осаждать крепость и, оседлав коней, поскакали к Трогиру. К Сплиту же свернули немногие из них.

И тогда граждане, находясь в замешательстве не столько от собственного страха, сколько от вида охваченных паническим ужасом венгров, задумали оставить город и со всем добром и домочадцами уйти под защиту островов. Они стали распускать пустые слухи, сочиняя разные напрасные сплетни. Одни говорили, что татары делают огромные машины и множество военных орудий, с помощью которых они попытаются разрушить города. Другие утверждали, что они насыпают кучи земли и камней с горы величиной и, оказываясь таким образом выше городов, легко ими завладевают.

Однако отряды татар вместе с нечестивым предводителем расположились на трогирском берегу. Король, видя, что войско татар спустилось напротив его убежища, и полагая, что ему будет небезопасно оставаться на близлежащих островах, переправил государыню со своим потомством и со всеми сокровищами на нанятые им корабли, сам же, сев на одно судно, поплыл на веслах, осматривая вражеские порядки и выжидая исхода событий. А предводитель Кайдан, исследуя все окрестности этого места, выяснял, не может ли он подойти к стенам города на конях. Но когда он узнал, что водное пространство, которое отделяет город от материка, непреодолимо из-за глубокого слоя ила, ушел оттуда и, вернувшись к своим, послал к городу гонца, сказав ему, какие слова он должен произнести. Подойдя к мосту, тот громко закричал по-славянски: «Говорит вам это господин Кайдан, начальник непобедимого войска. Не принимайте у себя виновного в чужой крови, но выдайте врагов в наши руки, чтобы не оказаться случайно подвергнутыми наказанию и не погибнуть понапрасну». Но стражи городских стен не отважились дать ответ на эти слова, поскольку король наказал, чтобы они не откликались ни единым словом. Тогда все их полчище, поднявшись, ушло оттуда той же дорогой, какой и пришло. Оставаясь почти весь март в пределах Хорватии и Далмации, татары вот так пять или шесть раз спускались к городам, а затем возвращались в свой лагерь. [120]

А покинув земли Хорватии, они прошли по дукату Боснийской провинции. Уйдя оттуда, они прошли через королевство Сербия, которое зовется Рашкой, и подступили к приморским городам Верхней Далмации. Миновав Рагузу, которой они смогли причинить лишь незначительный ущерб, они подошли к городу Котору и, предав его огню, проследовали дальше. Дойдя до городов Свач и Дривост ³⁶⁶, они разорили их мечом, не оставив в них ни одного мочащегося к стене ³⁶⁷. Пройдя затем еще раз через всю Сербию, они пришли в Болгарию, потому что там оба предводителя, Бат и Кайдан, условились провести смотр своим военным отрядам. Итак, сойдясь там, они возвестили о заседании курии. И, сделав вид, что они выказывают расположение пленным, приказали объявить устами глашатая по всему войску, что всякий, кто следовал за ними, доброволец или пленный, который пожелал бы вернуться на родину, должен знать, что по милости вождей он имеет на то полное право. Тогда огромное множество венгров, славян и других народов, преисполненные великой радостью, в назначенный день покинули войско. И когда все они двух- или трехтысячной толпой выступили в путь, тотчас высланные боевые отряды всадников набросились на них и, изрубив всех мечами, уложили на этой самой равнине.

А король Бела, после того как определенно узнал от высланных лазутчиков, что нечестивый народ уже покинул королевство, немедленно отправился в Венгрию. Королева же с королевским сыном осталась в крепости Клис и пребывала там до сентября. А две ее дочери — девушки-девицы умерли, и они с почестями были похоронены в церкви блаженного Домния ³⁶⁸.

И хотя все Венгерское королевство было истощено ненасытным мечом варварского неистовства, последовавший сразу же гибельный голод довел в конце концов несчастный народ до полного истощения. Ведь из-за угрозы татарского безумия несчастные крестьяне не могли ни засеять поля, ни подобрать плодов прежнего урожая. Так что при отсутствии съестных, припасов несчастные люди падали, сраженные мечом голода. По полям и дорогам лежали бесчисленные трупы людей, и полагают, что жестокое бедствие голода принесло венгерскому народу не меньшее опустошение, чем гибельная свирепость татар. А после этого словно из дьявольского логова появилось множество бешеных волков, только и жаждавших человеческой крови. Уже не тайком, а в открытую они забегали в дома и вырывали младенцев у матерей; но не только младенцев, а даже и вооруженных мужчин они раздирали своими страшными зубами, нападая на них стаями.

И так все Венгерское королевство, беспрестанно мучимое в течение трех лет тремя названными бедами — оружием, голодом, зверьми, по приговору Божьего суда сурово поплатилось за свои грехи. [121]

О СМЕРТИ ГУНЦЕЛА

Пока происходили эти события и королева все еще пребывала в крепости Клис, покинул этот свет архиепископ Гунцел, обремененный годами старик, который возглавлял Сплитскую церковь двадцать два года ³⁶⁹. В свое время он посвятил следующих епископов, суффраганов этой церкви: Николая Скрадинского ³⁷⁰, а после его смерти посвятил занявшего это место другого епископа по имени Варфоломей. Оба были из города Сплита. На Хварское епископство он посвятил Николая, который был сплитским каноником ³⁷¹. На Сеньское епископство он посвятил Борислава, а после его смерти заменил его Иоанном. В Нинской церкви он посвятил Самсона. Все трое были венграми по происхождению. В Крбаве он возвел в епископы одного юношу по имени Сарацин, который был из родни князя Домальда.

В те дни капитулом и клиром Сплитской церкви совместно обсуждался вопрос об избрании понтифика. Тогда из-за дерзости мирян, но прежде всего вследствие усилий Гаргана, правда умеренных и осторожных, в сплитские архиепископы был избран домогавшийся этого господин Стефан, загребский епископ, который в то время находился в Сплите. Этот самый епископ был очень богат золотом и серебром, в изобилии имел разные драгоценные вещи. При мирском блеске он, щедрый и учтивый, был со всеми радушен и приветлив, поскольку всеми силами стремился завоевать расположение и получить громкую известность в народе. Возвратившись в Загреб, он послал к римскому престолу, добиваясь одобрения своего поставления. Однако в то время после смерти доброй памяти папы Григория между кардиналами произошел такой раздор, что замещение верховного понтифика тянулось почти два года ³⁷². А потому вопрос об избрании этого самого епископа в течение всего этого времени оставался нерешенным.

Между тем Гарган по истечении трех лет своего правления возвратился домой ³⁷³. Сплитчане же поставили подсетей одного юношу по имени Иоанн из дома князей вегленских ³⁷⁴. Он, как умел, управлял [122] республикой, следуя по стопам Гаргана. Но его, по возрасту переменчивого, легко было склонить к невежественным поступкам.

Поскольку в это время монастырь св. Стефана был без настоятеля, архидиакон Фома и капитул были приглашены прийти туда и вместе с братьями этой обители позаботиться об избрании аббата. С этой целью архидиакон вместе со всем капитулом отправился в монастырь и с большим рвением и должным вниманием повели разговор о выборах аббата. Монахи, уединившись в особом помещении и какое-то время посовещавшись между собой, сошлись на одном своем собрате по имени Леонард, единодушно избрав его в аббаты, и, представив его архидиакону и капитулу, просили, чтобы они вместо архиепископа утвердили его. Видя, что они все провели надлежащим образом, архидиакон с капитулом, посовещавшись, утвердили проведенное избрание.

Но как только в городе прослышали об этом, все от мала до велика бросились к подесте с криками: «Помоги, господин подеста, ведь архидиакон вместе с некоторыми клириками на ваш позор и в ущерб всему городу осмелился назначить аббата». И вот сбежались все, оглашая воздух сумбурными криками. Иные, не зная причины возмущения, просто следовали за подестой. Но те, кто преследовал архидиакона злобной ненавистью, радовались, что представился случай навредить ему. Все суетились, будто объявилась свирепая банда разбойников. Вооружались не мечами и копьями, а жестокой ненавистью и лживыми речами. Их не удерживал страх перед сражением, так как они знали, что их ждет безоружный неприятель.

Мирные каноники оставались в монастыре, поскольку, не зная за собой ничего дурного, они не подозревали никакого злого умысла. Но вот разъяренный юноша с неистовой толпой силой врывается в ворота монастыря. Тут были мальчики, старики и юноши, охваченные безумным порывом, сотрясающие воздух громкими криками, с дрожащими губами, с полыхающим в душе пламенем гнева и ярости. Отпустив поводья своего безумия, они бросаются на каноников, осыпая одних руганью, других — ударами. Особенно сильно ухватившись нечестивыми руками за архидиакона, они раздирают в клочья всю его тунику. Ворвавшись затем в кельи монахов, они грабили их пожитки, били утварь, выискивая, как бы им поймать упомянутого Леонарда, чтобы избить, а, возможно, и убить его. Были все же некоторые граждане, которым не нравилось столь преступное безрассудство, которые сердцем и душой проклинали неразумные поступки. Но так как глупцов бывает бесчисленное множество, необходимо было уступить толпе и закрыть глаза на ее безобразия.

Возвратившись, наконец, из монастыря и торжествуя, словно после победы над врагами, они собрались в городском дворце, и, открывая [123] собрание, мудрый подеста стал кичиться в своей речи, говоря: «Мужи опытные, сегодня исполнено весьма славное дело, которое, без сомнения, послужит благу города и возвышению вашей чести». Но так как при мальчике-правителе город и управлялся по-мальчишески, то не было никого, кто бы скорбел о попранном правосудии, кто бы в защиту дома Израиля дал отпор поднявшимся против него. Какой стыд, даже сами клирики, силясь оправдать из ненависти к архидиакону такое преступление, лукавыми речами поощряли стремление сумасбродных граждан.

Потом разыскиваемый по всевозможным укромным местам Леонард был, наконец, обнаружен, и так как огонь безумия уже несколько поутих, они не слишком распускали руки, а притащили его во дворец и, направив против него копья угроз, силой вынудили отречься. Капитул же, лишенный пастырской защиты, стерпел позор своего бесчестья и потому, что следовал осторожному правилу — смягчать суровость, когда толпа выходит из себя, и потому что они видели — настало такое время, когда людская испорченность при суровом наставлении не исправляется, а усугубляется. Поэтому осудив и отлучив от церкви всего нескольких лиц — зачинщиков совершенного преступления, они позволили мирянам подыскать аббата по своему усмотрению.

Тогда они направили в Апулию одного мирянина вместе с монахами, наказав им поискать по монастырям этой земли, кого они могли бы поставить аббатом. Что и было сделано. И они привели одного [монаха] из монастыря Кавы ³⁷⁵ по имени Бизонций. Так как он ничего не знал о допущенном злодеянии, и, казалось, пришел с чистой совестью, то был избран аббатом монастыря.

Но не спит и не дремлет тот, кто стережет Израиль. Ведь не проходят безнаказанными нечестивые деяния против закона Божьего. И потому, когда миряне радовались, что они вышли как бы победителями и добились вопреки церкви исполнения своего желания, будто чудо произошло, свершилось Божеское возмездие. Действительно, в тот самый день и час, когда упомянутый аббат, сойдя с корабля, вступил в монастырь, каштелян ³⁷⁶, который командовал замком Клис, спустившись со своими к Салоне, пронзил стрелами двух знатных сплитских юношей и утопил их в реке. Это преступление стало источником тяжелейших столкновений между венграми и сплитчанами, и началась мучительная война, в ходе которой город был тяжело наказан людскими и материальными потерями.

И вот однажды венгры в союзе с хорватами из Книнской крепости спустились в боевом строю и, пройдя без всякого шума, быстро продвинулись почти к самым стенам, намереваясь совершить разбойное нападение. Сплитчане же, поднятые по неожиданной и внезапной тревоге, бросились к оружию, чтобы вступить с ними в бой. Сомкнутый строй [124] венгров и хорватов расположился на некотором расстоянии, а подеста оставался в раздумье напротив, ожидая, когда же подоспеет из города побольше вооруженных воинов. Но один из воинов подесты, который стоял вторым от него, человек большей, чем приличествовало, горячности и смелости, не вытерпев длительной задержки боя и пустив во весь опор коня, направил оружие на врагов. Конечно, он надеялся на удачный для себя исход, так как неоднократно одерживал над ними победу. Вслед за ним устремились и другие, кто горел нестерпимым желанием отомстить за преступления против города. А подеста с остальными, не желавшими в сомнительных делах испытывать игру судьбы, держался вдалеке. Столкнувшись тогда с боевыми порядками врагов, те начали мужественно биться. Но так как они не имели поддержки от своих, то меньшинство легко было побеждено большинством. Ведь те, кого Божье возмездие определило к наказанию, не могли одинаково проявлять смелость и испытывать страх. Так как они оказались разделены душой и телом, то на отважных обрушился меч, а робкие из-за их позорного малодушия были ввергнуты в презрение. Упомянутый воин пал, пронзенный мечами, и вместе с ним знатный муж Феодосии — первый среди лучших граждан, кто был повержен вражеским оружием и с чьей смертью весь город впал в уныние. При том, что были и еще убитые, несчастный день принес нам слишком много горестей и печали. Но на том злосчастная схватка не закончилась, и после этого, пережив много потерь и обид, мы пребывали в горести, и лишь с трудом пламя этой ссоры было в конце концов укрощено и погашено.

По окончании года своего правления подеста Иоанн ушел, и его сменил Бернард из Тергеста, человек пожилой, но суровый и беспокойный от привычки воевать ³⁷⁷. Был он храбрым и жадным до славы, решительным в военном деле, неповоротливым в делах гражданского управления.

О ВТОРОМ ВЗЯТИИ ЗАДАРА ³⁷⁸

В то время задарские граждане, воодушевленные успехами, стали спесивыми и, презрев былое, когда они процветали при наилучшем состоянии дел, пожелали изведать новое и сомнительное. Восстав против венецианского владычества, они вознамерились выйти из-под его бремени. Выделяясь силой и богатством среди жителей своей провинции на море и на суше, они начали пресыщаться барышами от морского дела и из тщеславия решили изведать воинской славы. Они радовались, что среди возведенных поселений и укреплений летает их военная конница. [125] А потому, разорвав старинный договор о верховной власти, презрев святость клятвы, они показали себя открытыми врагами венецианцев ³⁷⁹.

Но венецианцы, как люди осмотрительные и хитроумные, поначалу не отвечая на противозаконные действия и спокойно перенося потери, прежде всего высвободили всех пленных и возвратили деньги, которые были у них в Задаре. Затем они постепенно подготовили мощное и большое морское войско и, сделав много машин и изготовив многочисленное военное снаряжение, незадолго до праздника блаженного Петра с большим флотом во множестве пристали в Задаре ³⁸⁰. После обстрела его со всех сторон из машин и баллист, они повели с ними непрерывное ожесточенное сражение. Граждане Задара также выставили машины против машин венецианцев, были у них и многочисленные штурмовые отряды славян и венгров, с помощью которых они, насколько могли, сопротивлялись вражеской свирепости. А дней через восемь - десять случилось так, что стрелой был легко ранен бан Дионисий, которого король направил в помощь задарцам в качестве командира и предводителя воинских сил. Напуганный ранением, он приказал воинам вынести себя из города. Когда это увидели задарцы, их охватил страх, и они помрачились умом, и, полагая, что бан мертв, они потеряли надежду на возможность сопротивляться натиску венецианцев без помощи венгров ³⁸¹. А потому, оставив тотчас поле боя, они обратились в бегство и, захватив из домов, что могли, кинулись к воротам и, проломив двери, вышли наружу. Но так как из-за множества бегущих возникла сильная давка, некоторые стали карабкаться на стену и, привязав к креплениям веревки, один за другим спускались с [другой стороны] стены и уходили. Венецианцы же при виде обратившихся в бегство врагов немедленно при полном снаряжении высадились с кораблей, и, осторожно продвигаясь вперед и без кровопролития позволив всем уйти, они таким образом овладели всем городом почти без всяких потерь с той и другой стороны ³⁸².

Кратко коснувшись этого, вернемся к основной теме.

О ВОЙНЕ, КОТОРАЯ РАЗРАЗИЛАСЬ МЕЖДУ СПЛИТЧАНАМИ И ТРОГИРЯНАМИ ³⁸³

Тем временем между сплитчанами и трогирянами разразилась война из-за того, что трогиряне, основываясь на одной привилегии, которую король Бела, будучи в Трогире, выдал им на некоторые королевские земли, пожелали прибрать к рукам некоторые патримониальные владения сплитчан, которые [126] были включены в границы, устанавливаемые этой самой привилегией ³⁸⁴. Так что подеста Бернард, снарядив суда, вышел из Сплита и захватил пятьдесят трогирян, которых, привезя в Сплит, препроводил в тюрьму.

В те дни появился один монах из ордена миноритов по имени Гирард, родом из Модены, человек весьма известный и почитаемый за великую святость, через которого Бог, как говорили, уже явил многие чудеса ³⁸⁵. Видя, что между этими городами разгорается жестокая вражда, он глубоко опечалился. И, беспокоясь, как бы разгорающийся по дьявольскому наущению пожар междоусобной и преступной войны случайно не привел к кровопролитию между родными и соседями, принялся взывать к враждующим сторонам, на разные лады уговаривая их прийти к согласию. И вышло так, что из уважения к святому мужу оба города легко склонились к миру. Так что трогиряне, отказавшись от того имущества сплитчан, на которое они претендовали на основании привилегии, получили своих пленных ³⁸⁶.

Но прежде чем пленные были освобождены, сплитчане начали высказывать недовольство, досадуя в частых пересудах, что примирение такого рода привело к умалению достоинства и прав города. Когда об этом услышал Гирард, он весьма раздосадовался, но не переставал заклинать и увещевать, склоняя их сердца к любви и говоря, что та сторона, через которую будет нарушена благодать, не выиграет, а проиграет. Но так как договор, скрепленный святостью клятвы, торжественно вступил в силу, все пленные были освобождены, и буря раздора немного утихла.

Однако народная глупость не успокоилась, и старейшинам из-за заключения мира даже старались навредить, насмешками и бранью преследовали монахов. А когда вышеназванный святой муж удалился, через короткое время «снова открылся рубец плохо излеченной раны». Дело в том, что из-за некоторых незначительных, случайных поводов для обиды стала снова вскипать ненависть, скрытая в лицемерных сердцах. Такова уж обычная природа смертельной ненависти: если она не будет раздавлена собственной тяжестью, если не истощат ее потери и печали, она не будет знать покоя и, словно море, возбужденное бурными волнами, не стихнет, пока как бы силой не усмирится ниспосланным сверху дождем. Но сплитчане, умножая грехи, своим следующим преступлением немало усугубили тяжесть своего положения.

О БУНТЕ МИРЯН ВО ВРЕМЯ ВЫБОРОВ

Именно в это время вышеназванный загребский епископ, направив послание римскому престолу, всеми силами стремился добиться [127] удовлетворения своей просьбы — согласия в отношении своего требования на определенных условиях, которые не захотел принять во внимание господин Иннокентий, недавно возвысившийся до вершины апостольского престола ³⁸⁷. Поэтому названный епископ известил Сплит об отказе от своего требования, предоставляя свободу избрания другого лица.

А через несколько дней в епископском дворце собрались вместе капитул и клир города, и на открывшееся высокое собрание были приглашены братья обоих орденов — миноритов и проповедников, и началось обычное обсуждение вопроса об избрании понтифика. Присутствовали и пришедшие самовольно подеста с народом: ведь они боялись, что без их участия не примут сколько-нибудь разумного решения.

Итак, сначала было объявлено слово Божие, и монахи стали заклинать и призывать, чтобы каноническое избрание проходило без волнения и смятения — по-божески и по форме вселенского собора. Перед всеми была вынесена книга [канонов] и было прочитано то, что относится к правилам, соблюдаемым при избрании. Но скудоумным не нравится то, что угодно Богу, называя зло добром, а добро — злом, считая мрак светом и полагая свет мраком, они подозревают, что в узаконенном нет ничего разумного и правильного. Ставя свои пагубные и смутные желания превыше установлений святых, направляя против мудрых и добрых дерзкие речи, они говорили, что нужно отвергнуть написанное и следовать одной лишь воле. И так как возникло немалое замешательство, Продан — первый среди пресвитеров, поднявшись, обратился к собранию с ласковыми словами, призывая всех, испросив помощь Святого Духа, сойтись на том, чтобы, не поддаваясь борьбе различных желаний, но следуя указаниям священных канонов, единодушно и согласно, законно и канонически провести избрание. И пропев торжественно и благоговейно гимн, все согласились, чтобы избрание было проведено канонически. Тогда были выбраны трое заслуживающих доверия старших членов капитула, которым после произнесения ими клятвы было поручено, разузнав решение каждого в отдельности, записать его и после того объявить на общем собрании. Что и было сделано. Эти трое, войдя в комнату, звали по одному каноников, которых было двадцать и которых после клятвы перед святым евангелием они просили, оставив те чувства, что часто мешают человеческой душе говорить правду, без пристрастия и ненависти, без зависти и соображений сиюминутной выгоды сказать, кого они считают наиболее достойным должности архиепископа и выбрать названного ими. Когда это было сделано, трое присяжных вышли из комнаты, взяв записи опроса. И когда им было велено огласить публично то, что было сказано тайно каждым в отдельности, они, открыв записи, прочли их во всеуслышание, и оказалось, что все [128] единогласно и единодушно избрали архидиакона Фому, за исключением четверых, из которых один вместе с тем же архидиаконом назвал трогирского епископа, трое остальных не пожелали избирать никого. Снова собравшись после этого и посовещавшись, все шестнадцать сошлись на том же архидиаконе. Однако сам архидиакон, удивленный, что вопреки его собственному мнению он был настолько оценен братьями, что они посчитали его достойным столь высокого положения, поблагодарил их, но поскольку он не имел намерения принимать этот сан, он сказал, что в настоящее время он не может ни согласиться, ни отвергнуть избрание.

Тогда некоторые миряне, обезумевшие от приступа зависти и ненависти, услышав это, впали в сильную ярость и, придя к подесте и разжигая его насмешками, стали подстрекать его, говоря, что если это случится, то весь город, взбунтовавшись, окажется перед большой опасностью. И подеста, созвав толпу народа, издал указ, что если клир не откажется от своего намерения или архидиакон будет настаивать на избрании, никто не посмеет заключать с ними сделки по купле-продаже и водить с ними дружбу и приятельство. Но архидиакон, по природе кроткий и тихий, был мало склонен из честолюбия стремиться к почестям; он печалился не из-за тяжести собственных страданий, так как не считал себя избранным, но скорбел об испорченности тех, кто, разлагаясь от яда зависти, стремился противозаконными действиями запятнать красоту матери церкви. Они ходили по улицам и площадям, пылая огнем ярости, обращаясь к клирикам не иначе как с бранью, направляя на них стрелы своих угроз, осыпая руганью миноритов и проповедников. Одни делали вид, что действуют на законном основании, утверждая, что избрание потому не может оставаться в силе, что оно проводилось только представителями клириков без участия мирян. Другие же, отбросив стыд, прямо говорили, что не могут сдержать яда злобы, который так сильно разъедает их сердца. И хотя они не имели повода для упрека, но, явившись к архидиакону в мятежном состоянии духа, одни из них просили, другие грубо напирали на него, угрожая разграбить имущество и разрушить дом, если он не отречется от избрания. Поскольку дело шло к насилию, архидиакон, втянутый в центр разъяренной толпы, иронически объявил о своем отказе. И хотя архидиакон видел, что некоторые клирики, подавленные страхом, колеблются, он не переставал, защищая крепость церкви, открыто и бесстрашно протестовать против всякого участия мирян в выборах. Он хотел, чтобы клирики по крайней мере провели другие выборы, как предписывают установления святых.

Среди старейших пресвитеров были хитрый примицерий Продан, племянник бывшего архидиакона Групция, и сакриста Николай. А в числе среди левитов были Мартин, Вит, племянник бывшего регента [129] Андрея, и Радозий, прозывавшийся Даниил, которые, ни во что ни ставя ³⁸⁸ исступленное тиранство подесты и презирая ярость и угрозы черни, вполне свободно и бесстрашно выступали за почитание и незыблемость церковного права. Предводителем и зачинщиком нечестивого дела был некий пресвитер по имени Фуск — человек поистине черного нрава ³⁸⁹, лишенный добродетельной скромности. Он в обществе нескольких глупых соучастников — врагов честных дел без устали кружил по городу, возмущая умы людей, наушничая, собирая толпы на кровавые бесчинства. Больше смерти боялся он, как бы тот, кто был соотечественником этих подлых людей, не достиг столь высокого положения.

И вот, когда слепая ярость его сумасбродства, казалось, достигла цели, все собрались к церкви и, чтобы у архидиакона не оставалось надежды на прежние выборы, не позволяли капитулу, устрашая его дерзкими возгласами, ни совершать богослужения, ни причащения высочайшего Тела, настаивая и громко крича, чтобы при их участии были проведены выборы другого лица. Архидиакон же, опасаясь, как бы наглая дерзость их неразумной ненависти не отпустила бы поводья настолько, что толкнула бы отчаянно устремившихся в бездну упрямых людей на совершение какого-либо страшного преступления, отказался [от избрания] согласно их заветному желанию, они, удовлетворенные, удалились. Отсюда и получилось, что они дали свое согласие на выдвижение трогирского епископа Трегуана, но не потому, что желали поставить его архиепископом, так как и его самого, и всех трогирцев они числили врагами, а для того, чтобы архидиакон вообще оказался лишенным права на избрание, и они радовались, что одержали победу над клириками.

Но урок немедленно последовавшего наказания с очевидностью показал, сколь опасно попирать незаконными действиями положение матери-церкви.

Во время этих событий подеста Бернард стал на погибель трогирянам делать машины и готовить крупные боевые силы. Трогиряне же, зная, что они уступают в силе и не надеясь, что они смогут противостоять беспощадному соседу, пришли в сильное волнение. Отправив тогда посольство, они в очень мягких и униженных выражениях просили [130] миpa, обещая всяческое удовлетворение. Но подеста, человек свирепого духа, услышав смиренные речи, впал в непомерное высокомерие и, следуя советам некоторых юношей, не желал склониться к дружественному союзу, но умножал угрозы ³⁹⁰.

В результате сплитчане снарядили экспедицию, выступили с большим количеством имевшихся у них кораблей и подплыли к острову, расположенному напротив Трогира, впрочем, не для того, чтобы воевать, но желая своим появлением устрашить души врагов. Но трогиряне при виде лишь части сплитского войска понемногу оправились от охватившего их страха и постепенно воодушевились, полагая, что лучше умереть от ран, чем жить в позоре. И без всякого обсуждения дела они внезапно устремляются к морю, комплектуют суда гребцами, вооружают их. Была там и одна большая и высокая триера, которую король Бела, уходя, оставил им на хранение и которая вышла в море, имея на борту отборных молодых людей из наемников и граждан. Снарядили они и две либурны, а также несколько небольших и коротких судов. В помощь к ним прибыло еще одно большое судно с бравыми юношами-наемниками из числа задарских беглецов. Все они, выйдя из гавани, отплыли на расстояние одной мили. Увидев многочисленный флот сплитской экспедиции, бороздящий воды береговой линии островов, они испугались и, повернув к городу носы кораблей, обратным курсом поспешили восвояси. Сплитчане же, видя, что те против ожидания вышли в море, весьма обрадовались и, предполагая, что если им удастся настичь их, они никоим образом не сумеют уйти, попытались, прежде чем те проскользнули к себе, что есть мочи налечь на весла и, гребя изо всех сил, задержать их копьями. И вот когда трогиряне спешили ускользнуть, их большая триера, попав на мель, завязла в грунте и застыла в полной недвижности. Трогиряне в волнении и испуге не знали, что им делать. Наконец, снова обретя присутствие духа, они приободрились и, прикрепив две либурны с обеих сторон завязшей галеи, стали в полной боевой готовности ожидать атаки врагов. Подплыв на большом корабле, Бернард, в сражении горячий и бесстрашный, не пожелал дожидаться товарищей, но внезапно кинулся на врагов, и [сплитчане], натянув луки, стали теснить их стрелами, яростно грозить дротиками и копьями. А трогиряне со своей стороны, используя более высокую позицию, с кормы своей триеры, как из крепости, без устали забрасывали вражеское войско камнями, обращали против них тучи копий. Сплитчане же не взяли на свои суда ни одного камня, но они твердо стояли, загородившись щитами от града камней и орудуя с кормы мечами и копьями. И поскольку сражение велось с такой решимостью, тут и там падали раненые и убитые. [131]

О, страшная и преступная война, в которой вопреки законам природы отец восстал на сына, а сын — на отца, брат нечестивой рукой разил брата, друг — друга! Это была война не с врагом, а домашняя и гражданская война.

После того как большая часть дня прошла в звоне оружия и взаимных стычках, победный исход казался сомнителен для каждой из сторон. Но тут бой подошел к моменту, когда превосходящими силами сплитчан боевой строй врагов был оттеснен с кормы галеи и согнан к середине. И когда уже все шло к тому, что сплитские юноши бросятся на них, одна из либурн сплитчан с лучшим боевым отрядом, идя полным ходом на веслах, врезалась в одну из либурн трогирян, которая была прикреплена с боку большой галеи, и нос ее пришелся между веслами оказавшегося в середине судна. Тогда находившиеся на трогирском судне, затрепетав под натиском врагов, взобрались на галею, чтобы защитить ее, а судно, на котором они располагались, приподнялось, и нос сплитской либурны так крепко заклинило и он так сильно застрял, будто был прибит железными гвоздями. Несмотря на многочисленные попытки освободить его, все оказалось безуспешным, и таким образом либурна осталась плененной не человеком, а Богом. А враги, нависая над ними, не переставали забрасывать людей камнями, поражать копьями до тех пор, пока, спрыгнув на [палубу], не одержали полной победы. А тем временем море, поднявшись вследствие обычного прилива, позволило триере всплыть, и они с попутным водным течением, радостные, с неожиданной добычей приплыли домой. Когда же сплитский флот хотел было возобновить бой с победителями, то, внезапно застигнутый спустившейся уже ночной мглой, печалясь и горюя, отступил от неприятеля. Тогда было захвачено в плен судно сплитчан и около шестидесяти человек из лучших граждан, и все они, закованные в кандалы, были заключены под стражу в тюрьму.

Вот так вершится цепь судеб — не по человеческому решению, а по Божьему соизволению, так что уступили в войне твердо полагавшиеся на свою доблесть, а отчаявшиеся в своих силах восторжествовали над врагами. Потому что победа в войне определяется не многочисленностью войска, а силой небесной. Пусть знают потомки, сколь напрасно сопротивление рожну! Ведь те, кто недавно, поправ церковные установления, радовались победе, вроде бы одержанной над кроткими клириками, ныне побеждены презренными врагами и искупают свой позор тяжелым тюремным наказанием. Ничто, как говорит Писание, не происходит на земле без причины. И именно так всем ходом вещей оказывается исполненным сказанное через пророка от лица церкви: «Он пошлет с небес и спасет меня, посрамит ищущего поглотить меня» ³⁹¹. [132]

Что же мне рассказать о других позорных военных действиях? Скорее нужно плакать, чем рассказывать о том, что из-за высокомерия и безрассудства самого подесты и, конечно, вследствие греховности граждан столько их было тогда взято в плен, столько загублено мечом, стольких поглотило море! И потом трогиряне в союзе с некоторыми славянами ³⁹², то втихую, то в открытую вредя нам, совершали частые убийства и грабежи, и куда бы они ни направлялись по суше и по морю, они испытывали радость счастливых побед. У сплитчан, наоборот, все складывалось неудачно, и с каждым днем становилось все хуже. И ведь будто чудом получилось так, что точно на тридцатый день после того как они легкомысленно задумали нарушить права церкви, они потерпели поражение в той морской битве. А когда в четверг после Богоявления ими было опрометчиво нарушено положение о привилегии клириков, то в четверг на сырной неделе, в четверг после светлой Пасхи, в четверг на неделе Пятидесятницы ³⁹³ они испытали самые тяжелые военные неудачи, большие потери людей и материальный ущерб.

Некогда предки трогирян босыми молили сплитчан о мире, неся всевозможные повинности и оказывая послушное почтение как старшим. Теперь же, напротив, наши граждане, взятые ими в плен, принуждены горячо желать мира с ними. Вот так исполнилось в отношении их то пророчество пророка Захарии, где говорится о клириках: «Касающийся вас, касается зеницы ока моего» ³⁹⁴. И далее, как бы спрашивая, какому роду наказания должны быть подвергнуты таковые, он продолжает, говоря: «Я подниму руку Мою на них, и они сделаются добычею рабов своих» ³⁹⁵. Пусть перестанет возноситься человеческое тщеславие, поскольку в военных делах действует одна лишь Божественная сила; как сказано Господом через пророка: «Величается ли секира перед тем, кто рубит ею?» ³⁹⁶ и так далее. Ведь почему, как не по Божьему соизволению, неожиданно сложилось так, что та недавняя война с пиратами, которой почти никто не желал, закончилась радостной победой, а эта, которая почти всем была по душе, завершилась печальным поражением?

Возвратившись домой после этих событий, подеста обратился к церкви и, смиренно раскаявшись в скандальном мятеже, который он позволил разжечь злым людям во время избрании [архиепископа], просил прощения. В том же самом он раскаялся на общем собрании в городском дворце, объявив, что действия капитула были законными, а дерзость мирян — порочной и губительной.

Тогда сплитчане, не надеясь на свои силы, более всего положились на могущество боснийского бана Нинослава, пригласили его и, предоставив жалование из общественной кассы, поставили его городским комитом ³⁹⁷. Придя в сопровождении многих сильных мужей, он [133] отправился со сплитчанами на трогирские поля, и, оставаясь здесь почти две недели, они вырубили виноградники, повалили деревья, разорили все посевы и огороды.

По возвращении оттуда он направился в свою землю, препоручив правление городом на время своего отсутствия одному своему родственнику по имени Ричард, родом калабрийцу. Для охраны города он также оставил одного из своих сыновей с лучшим конным отрядом.

Но трогиряне, упершись, не захотели отпустить пленных, а направили посольство к королю и поведали ему обо всем, что бан вместе со сплитчанами учинил на их полях. Выслушав их, король сильно разгневался, и тотчас призвав своего полководца, могущественного человека по имени Дионисий, бывшего баном всей Славонии и Далмации, снарядил его в путь вместе с епископом Пяти церквей В(арфоломеем), неким комитом Михаилом ³⁹⁸ и со многими другими знатными людьми Венгрии, строго наказав им, чтобы по прибытии в Далмацию они подвергли сплитчан наивозможно строгому наказанию. Другое войско он послал, чтобы отомстить боснийскому бану за безрассудные деяния.

Сплитчане также направили легатов к королю, извиняясь и, насколько возможно, приукрашивая содеянное. Но король, скрыв под лукавым ответом печаль своего сердца, сделал вид, что его это мало волнует, и отпустил их домой. А так как церковь оставалась без пастыря, то он попросил, чтобы на место архиепископа Сплитской церкви был избран чазменский пробст Хугрин, уверяя, что благодаря его знатности и учености будет процветать вся церковь и город, следуя его советам, несомненно найдет облегчение от многих бед.

Нунции, возвратившись, радостно передали ответы короля, однако они не принесли по поводу этого дела никакого королевского предписания. Граждане же, выслушав их и поверив, что все так в действительности и обстоит, сразу стали наступать на архидиакона и капитул и, скорее приказывая, чем советуя, потребовали, чтобы вместе с ними были проведены дерзкие выборы. Но поскольку архидиакону было известно высокомерие Хугрина, он не последовал настояниям мирян, говоря, что избрание не совершается поспешно и в светской суете, но по зрелому размышлению со стороны братьев и монахов.

Миряне же, разразившись по своему обыкновению бранью, пытались силой принудить к тому клириков. Оставив собрание, комит Ричард, судья Мургия и другие члены совета вошли в церковную камеру и при молчаливом согласии пресвитера Фуска силой, с помощью трех или четырех сообщников этой низости, захватили печать капитула; вынеся ее, они составили от имени капитула подложную грамоту и, снабдив ее печатью, отправили двух человек из нобилей, которые должны были, [134] объявив себя поверенными капитула, провести избрание в соответствии с пожеланием короля. Что и было сделано. Следуя наказу, нунции этого ложного посольства отправились к королю. И так как король находился тогда в землях Славонии, они быстро вернулись, сказав, что они провели избрание Хугрина и что король благосклонно расположен к городу и обещал гражданам много милостей.

Но в народе говорят: «У лжи короткие ноги, она с трудом ходит и быстро ловится»; ведь не бывает хорошего исхода в дурно начатом деле. И те, что называли короля милостивым, скорее могли сказать, что столь дерзновенными действиями навлекается гнев царя царей — Господа. И хваставшиеся, что оказали гражданам благодеяние, на самом деле принесли почти всему отечеству страшные несчастья и разорение.

И в самом деле, не прошло и двух недель, как появился полководец Дионисий с вышеназванными князьями и, собрав большое войско из венгров, далматинцев и славян, пришел в Салону и стал лагерем. Тогда сплитчане, явившись к ним, постарались задобрить их многочисленными подношениями и льстивыми речами. Но те, следуя королевскому указу, не удостаивали граждан благосклонным взглядом, но, грозя суровыми мерами, требовали заложников и крупную сумму денег. Но так как гражданам было тяжело прощаться со своей свободой, они ссылались на привилегии, согласно которым их город освобождался от подобного рода поборов и повинностей. Однако, презрев законные привилегии, те с крайней настойчивостью принуждали граждан выдать указанное. Когда же сплитчане со всей решимостью отказались сделать это, все войско поднялось и подступило к городу.

В 1244год Господа за четыре дня до июльских ид ³⁹⁹ в сплитском предместье произошло крупное сражение. Все войско, построенное в боевом порядке, начало бой у стены [предместья]. Венгры разделились на отряды и стояли с баном поодаль; были здесь епископ со своим отрядом, препозит Филет — со своим, трогиряне — со своим, клисский каштелян также со своим и много других. Подойдя тогда к стене, они старались найти проход, через который они могли бы проникнуть внутрь. Но сплитчане, расположившись по кругу, копьями и камнями далеко отбросили наступавших врагов. Трогиряне же, знакомые с этими местами, обойдя с запада, подобрались к подножию горы и завязали бой с той стороны стены, которая по своему местоположению была более уязвимой и имела меньше защитников. Став тогда против стены, они оказались выше тех, кто оборонял ее, и, забрасывая их градом камней, вынудили спуститься вниз, на равнинное место. А поскольку сограждане не осмеливались оставить другие места, на которые они были определены, то не могли и прийти к ним на помощь. Поэтому, забравшись вскоре на стену, [135] трогиряне стали ожесточенно теснить тех, которые стояли уже внизу и не давали им спуститься со стены и продвинуться вперед. Но когда они огромной беспорядочной толпой приступом взобрались на стену, она сразу рухнула под их ногами и развалилась до основания. При виде открывшегося широкого пути все войско толпами потекло по этому проходу и, прорвавшись в предместье вплоть до обнесенных стенами домов, повели с гражданами рукопашный бой. Тогда было убито до десяти человек сплитчан, венгров же и славян уничтожено почти тридцать человек. Вот так, из-за того что стена оказалась слабой защитой, невозможно было сдержать такую толпу, и притом над гражданами тяготел грех.

Тогда ворвавшиеся [в предместье] враги устроили с западной стороны пожар, и из-за сильного ветра в короткое время сгорели все деревянные и плетеные строения, а так как языки пламени яростно разносились ветром, то сгорело и почти двадцать каменных домов. И так в тот день в пределах стены предместья сгорело более пятисот строений. А объятые сильным страхом граждане, видя, что огонь все усиливается и пламя пожирает один дом за другим, опасались, как бы ненасытное пламя не перекинулось с объятых пожаром домов предместья на весь город.

Казалось, рассвет того дня был для Сплита последним. Некоторых охватил такой ужас, что Мургия, один из самых богатых и болтливых граждан, перенеся на несколько судов мешки с деньгами, говорил о необходимости сдачи венграм. Но другие, сохраняя присутствие духа, в резких словах упрекали его в трусости. Когда спустились сумерки и утихло разожженное врагами пламя, сплитчане послали к венграм, смиренно испрашивая мира. Однако бан, обрадованный победой, но и немало опечаленный своими потерями, ответил на это угрозами. Вот так закончился этот горестный и печальный день. А на следующий день бан с прочими князьями призвал сплитчан к себе, полагая, что встреча внутри городских стен была бы не столь безопасной, как снаружи, среди непрочных оград и слабых укреплений, и начал с ними переговоры о мире. Сплитчане же, находясь в стесненных обстоятельствах, — здесь они были окружены вражескими отрядами, а в Трогире удерживались в темницах двести граждан, — пошли на все, принужденные неизбежной необходимостью. Так, они согласились внести в королевскую казну шестьсот марок серебром и отдать в подтверждение своей неизменной верности шесть сыновей из знатных семей в качестве заложников. Венгерские же князья твердо обещали, что после заключения мира с трогирянами все пленные будут освобождены. Что касается некоторых других, включенных в договор статей, то перечислять их здесь нет нужды ⁴⁰⁰.

И, уладив таким образом дело, вышеназванные князья вернулись домой. Сплитчане же, уверовав в могущество Хугрина, надеялись [136] благодаря ему исправить свое положение. Придя тогда к архидиакону и капитулу, они настаивали, чтобы те, дав согласие на избрание, поторопились послать за избранным. Однако архидиакон вместе с другими не соглашались, зная, что подобное избрание не имело силы, поскольку являлось величайшим позором для церкви. Но снедаемым пагубной язвой ненависти казалось, что архидиакон усердствует не ради справедливости, а старается ради себя и все еще питает надежду на то, что его прежнее избрание останется в силе. Тогда судья Мургия, пресвитер Фуск и другие, мучимые злым безрассудным подозрением, принялись активно подстрекать народ, добиваясь от архидиакона, чтобы он лично отправился за избранным. И хотя архидиакону не нравилась личность избранного, а в особенности — процедура незаконного избрания, он, однако, решил уступить, чтобы его не подозревали в каком-то злом умысле, но он ни за что не соглашался идти прежде, чем сами зачинщики безрассудства собственными устами не признались в том, что они действовали против Бога и своей совести, похищая печать и учиняя противоправные действия. Так что архидиакон отправился в путь не столько по доброй воле, сколько по принуждению. Пошел он в Венгрию в сопровождении мирянина Иоанна Витала. Там в присутствии господина короля Белы и его курии он, как бы то ни было, вновь избрал Хугрина. Последнему король там же предоставил должность комита в городе Сплите, управление над островами ⁴⁰¹ и некоторыми другими имениями ⁴⁰².

Когда архидиакон возвратился домой, он не нашел в живых ни Фуска, ни Мургию, ни некоторых других, которые более остальных беспутно и легкомысленно стремились к умалению прав церкви. А король, находившийся под праздник Пасхи ⁴⁰³ на Уране, распорядился освободить всех пленных, получив от сплитчан пять тысяч либров.

Господин архиепископ Хугрин, придя с большим количеством всадников и клиентов, расположился на жительство в архиепископском доме. Позднее, по прошествии полных трех лет, в 1247 году от искупления, 20 октября, имея около сорока лет от роду, этот самый Хугрин по папскому распоряжению получил посвящение в церкви блаженного Домния из рук своих суффраганов, а именно епископов Трегуана Трогирского, Николая Хварского, Варфоломея Скрадинского и Филиппа Сеньского. Он был возвышен одновременно до положения архиепископа и комита, но, не довольствуясь этим, он всеми силами беспрестанно стремился к высшим почестям и богатству. Он кичился своим знатным происхождением, похвалялся юношеским пылом; статность и привлекательная наружность, выделявшие его среди других, не позволяли ему считать себя заурядным человеком. Всецело увлеченный мирскими делами, церковными, считая их вроде как излишними, занимался лениво и заботился о [137] них по возможности меньше. Отдавая всего себя светской суете, он не искал общества мудрых и благочестивых, а радовался, находясь в окружении военных. Но так как на содержание войска ему не доставало собственных средств, он протягивал руку к чужому и недозволенному, стремясь сравняться с венгерскими прелатами в образе жизни, одежде и количестве свиты. А потому он оказался суровым сборщиком податей и обременительным властителем и для клириков, и для мирян, и для монастырей. Он также попытался лишить каноников всех прав и обратить в свою пользу целых четыре части десятины, однако из-за сопротивления архидиакона и других ему это не удалось сделать, хотя вопреки обычаю своих предшественников он все-таки присвоил часть, предназначенную для бедных. Но так как ему не позволяли удовлетворить всю его алчность за счет церковного имущества, то узы любви не связывали взаимным согласием сердца [архиепископа и клириков], однако язва губительного раздора все чаще приводила их к спорам и препирательствам. Да и миряне были обмануты в своих надеждах ничуть не меньше, поскольку они полагали, что он будет сильным и воинственным противником врагов народа, а он, напротив, держа себя с ними мягко и миролюбиво, всю свою непреклонную строгость стремился выказать на гражданах. С добрыми людьми он был раздражителен и грозен, с дурными — щедр и учтив. И как-то так получилось, что для всех он оказался тягостным и невыносимым, из-за чего всегда и он к гражданам, и граждане к нему относились с подозрением и неприязнью.

Когда, как уже говорилось, он был, наконец, посвящен, то направил вышеназванного епископа сеньского в курию господина папы Иннокентия, который находился тогда в Лионе ⁴⁰⁴, смиренно прося его, чтобы тот удостоил его паллия и прислал его. Получив паллий, епископ вернулся домой и вручил его, согласно папскому предписанию, в руки скрадинского епископа Варфоломея для передачи его архиепископу. Хотя этот епископ, оставив уже мирскую жизнь, вступил в орден братьев миноритов, однако прибыл по зову в Сплит и, как ему было велено, возложил паллий на архиепископа Хугрина.

В эти дни некоему брату Иоанну из ордена проповедников, венгру по происхождению, довелось быть избранным в епископы Скрадинской Церкви. Представленный архиепископу, который находился тогда в тех местах, он получил от него утверждение, и тот взял его с собой в церковь митрополии для посвящения. Он послал также за суффраганами, при участии которых должно было состояться посвящение, и пригласил их.

Но в это время несчастного Хугрина настигла тяжелая болезнь, которая, постепенно усиливаясь, становилась все опаснее, и на одиннадцатый день он умер ⁴⁰⁵. Так-то вот получилось, что накануне того для, когда [138] он, в первый раз украшенный паллием, собирался совершить посвящение указанного епископа, он в этом самом паллии был положен в могилу и, таким образом, смог украсить паллием не божественную службу, а лишь погребальную процессию. А в те дни, когда Хугрин лежал на одре болезни и уже почти потерял всякую надежду на выздоровление, он призвал братьев из капитула и в их присутствии достаточно хорошо и в установленном порядке составил завещание; удивительно, что, сокрушаясь перед ними и перед другими монахами о грехах, он публично исповедался в некоторых своих проступках. А кроме того, с горькими слезами и стенаниями раскаиваясь в тайной исповеди перед своим духовником, он горячо сокрушался обо всем, обещая, если выживет, предоставить всякого рода возмещение; и каялся он в эти дни не однажды, а много раз. Конечно, он был человеком образованным, от природы наделенным даром слова и особенно сильным в Священном Писании. Ведь он в течение почти двенадцати лет учился в Париже на богословском факультете, получая средства на свое образование от своего дяди по отцу калочского архиепископа Хугрина ⁴⁰⁶. Так, за крупную сумму денег он приобрел себе полный свод Библии с комментариями и глоссами, как она обычно читается учителями в школах.

Когда Хугрин умер и с почестями был погребен у церкви братьев-проповедников, суффраганы, прибывшие на посвящение скрадинского епископа, совершили торжественное погребение архиепископа, и брат Иоанн, пришедший для своего посвящения в епископы, по единодушному выбору был выдвинут на место архиепископа ⁴⁰⁷.

Правление же Хугрина длилось со дня его посвящения до дня погребения год, два месяца и десять дней.

ОБ АРХИЕПИСКОПЕ РОГЕРИИ

Когда для улаживания дела по избранию искали нунциев в курию господина папы, то с трудом нашлись двое, которые приняли на себя это бремя — каноник Деса Корви и Драг, внук сплитского гражданина Сабаки. Всем казалось очень тяжелым и рискованным идти в Галлию, поскольку господин папа Иннокентий пребывал тогда в Лионе, и направлявшимся туда по пути грозили большие опасности по причине ссоры, бушевавшей между церковью и императором Фридрихом ⁴⁰⁸.

Пустившись тогда в путь, названные нунции с большими предосторожностями пересекли Ломбардию. Прибыв, наконец, на место и [139] выполняя возложенные на них посольские обязанности, они почти в течение года были заняты продвижением дела. Так как было опасно и расточительно повторно отправлять посольство по тому же делу, избиратели, опасаясь, как бы случайно то, что было предложено, не оказалось бы отклонено (а именно так и произошло), добавили в своем послании к сказанному, что если верховному понтифику не угодно будет удовлетворить просьбу, пусть он по своей воле направит другого для управления Сплитской церковью со всей полнотой полномочий, возлагаемых на понтифика. Так и случилось, и папа, отказав в указанной просьбе, направил им одного апулийца из беневентских земель, из городка под названием Туррис Цепиа ⁴⁰⁹, которого звали Рогерий. А был он клириком, капелланом кардинала Иоанна Толедского, который часто по своим и церковным делам посылал его в Венгрию ⁴¹⁰. Этот Рогерий находился как раз там во время нашествия татар, попал к ним в руки, пробыл у них почти два года, скрываясь под видом презренного и бедного раба, и едва избежал смерти. Когда же он вернулся к своему владыке, то сам кардинал начал довольно настойчиво выдвигать его и добился того, что тот стал известен и попал в милость к господину папе.

Получив в конце концов посвящение и паллий, он отбыл из курии, и, пройдя через Ломбардию, прибыл в Венецию и, сделав там короткую остановку, приобрел необходимые ему вещи. Просидев почти двадцать лет в римской курии, он скопил немалую сумму денег. Поспешив оттуда в путь, он пошел через Каринтию ⁴¹¹, и когда он следовал по землям Аквилеи, его с почетом принял господин патриарх Бертольд ⁴¹², который отнесся к нему внимательно, предоставил людей для сопровождения на всем протяжении его диоцеза и щедро оплатил все его путевые издержки вплоть до границ Венгерского королевства. Вступив в земли Паннонии, он оказался в Венгрии и, явившись в курию господина короля Белы с рекомендательным письмом господина папы, он изложил весь ход дела о своем назначении в управление Сплитской церковью. Но его королевскому величеству не понравилось, что дело это было проведено без него, и он сильно вознегодовал, что тот был поставлен без его ведома и согласия. Скрыв, однако, свою досаду и возмущение, он позволил ему спокойно проследовать к месту своего архиепископского служения.

Прибыл он с двадцатью всадниками, с капелланами и домочадцами и, войдя в город в воскресенье второй недели Четыредесятницы ⁴¹³, был принят клиром и народом с большой радостью.

Архиепископ Рогерий был человеком достаточно усердным и в деле Умножения материальных средств весьма ревностным и энергичным. Он стал подправлять дома и помещения епископии и с большим старанием отделывать их. Он надстроил верхние этажи и террасы, довольно [140] искусно сбитые из бревен и жердей, которые, казалось, были возведены более для красоты, чем для практических нужд. Он устроил винные погреба, снабдив их новым необходимым оборудованием. На реке Салоне он построил мельницы, завел плуги, приобрел лошадей и домашний скот. Но поскольку собственных средств на все ему недоставало, он крайне отягощал поборами многие церкви и монастыри. Вообще он стремился жить в почете, завел изысканную домашнюю утварь, хотел иметь роскошные одежды и давать дорогие пиры. Большую часть года он сидел дома и неохотно показывался на людях, разве только в почетном сопровождении толпы клириков и клиентов. Он желал иметь изысканный и изобильный стол, особенно когда бывали гости. На пиры он обычно приглашал приезжавших из разных городов знатных особ и заботился, чтобы им было предоставлено обильное угощение. А когда он выезжал для осмотра провинции, то всегда стремился иметь в своем сопровождении некоторых каноников и граждан.

О ПРИБЫТИИ КОРОЛЯ КОНРАДА

В то время король Конрад, сын бывшего императора Фридриха ⁴¹⁴, выйдя из Германии, поспешил выступить для завоевания королевства Сицилии. Когда он спокойно плыл вдоль далматинского побережья на многочисленных триерах, всюду, где он желал пристать к берегу, города оказывали ему пышный прием, и все оказывали ему почести как могущественному королю ⁴¹⁵.

Но так как его отец был осужден папой Иннокентием на Лионском соборе, лишен со всем своим потомством императорского сана и предан анафеме, то когда этот самый Конрад пристал в порту города Сплита, архиепископ Рогерий, понимая, что тот желал бы войти в город, распорядился запереть церкви и прекратить всякие богослужения. А сам, поспешно покинув город вместе с архидиаконом Фомой и с некоторыми из старейшин, удалился в загородные поместья и оставался там все время, пока король находился в городе. Король же, видя, что архиепископ уклоняется от встречи с ним, сильно на него вознегодовал, и особенно потому, что, родившись в его королевстве, он был здесь возвышен до положения пресула. А между тем сплитские граждане охотно приняли его и разместили в епископских покоях.

Просматривая бумаги, обнаруженные им там в ящиках, он скрупулезно искал, не обнаружится ли случайно какого-нибудь документа, на основании которого он мог бы уличить его в неверности своему королю. [141] Низвергал он на него и немало других угроз. Пробыв, однако, здесь всего несколько дней, он с попутным ветром отправился в Апулию. И архиепископ вернулся к своему престолу.

О ВТОРОМ ПРИЕЗДЕ КОРОЛЯ БЕЛЫ

Король же Венгрии Бела, осматривая рубежи своего королевства, спустился через Хорватию к городам Далмации и распорядился, чтобы ему было приготовлено пристанище при церкви святого Петра, расположенной между Салоной и Трогиром ⁴¹⁶. И там он пробыл немало дней, сопровождаемый многими людьми, происходившими из самых разных мест. Ведь к нему как к государю стекалось отовсюду множество народа по разным делам, представленным на его рассмотрение. Потом на галее он переправился в порт города Сплита и, торжественно вступив в него, как и подобает королю, отмеченный знаками королевского достоинства, был принят с большим ликованием клиром и народом. Этот день и ночь он провел во дворце Николая Дуима, и часто посещавшие его граждане встречали у него весьма благосклонный прием и выслушивались им, держался он с ними очень ласково и приветливо. Тогда-то и стал он без волнения и суеты в неспешных речах выговаривать им относительно выдвижения архиепископа: то, что он — человек чужеземный и неизвестный, не из его королевства, и что они пожелали иметь наставника без его ведома и согласия. Но так как граждане приводили в свое оправдание разные доводы, король снисходительно примирился со случившимся, наказав мирянам и связав их узами клятвы, что впредь они не будут предпринимать попыток повторить содеянное. Однако же к архиепископу он всегда относился с должным почтением, и пока находился здесь, и сколько тот ни бывал у него в Венгрии, он часто приглашал его к себе и по-дружески беседовал с ним. У святого Петра король Бела оставался много дней. Наши граждане оказали ему почтение, доставив много радости, за что он их достаточно отблагодарил и, оставив их обласканными своими милостями, возвратился в Венгрию.

О ПРИЕЗДЕ КОРОЛЕВЫ

Спустя несколько лет госпожа королева Мария, происходившая из Рода греческих императоров, отправилась из Венгрии, держа путь в [142] земли Паннонии и Хорватии, имея целью проверить верность здешних народов ее сыну Беле, пребывавшему еще в детском возрасте, которого она поставила во главе этих земель, принадлежавших ему по естественному праву как второму сыну короля, тогда как первородный сын Стефан получил уже венец Венгерского королевства ⁴¹⁷. Пришла она в сопровождении большого количества вельмож и военных и остановилась в Книнской крепости. Призвав тула всех знатных людей этих областей, она вела с ними переговоры по означенному делу.

А в те дни случилось так, что некоторые люди из гарнизона Клисской крепости, спустившись во время жатвы к Салоне, стали в некоторых местах растаскивать урожаи сплитчан. Когда об этом прослышали в городе, сбежалось несколько не в меру смелых юношей и не по предписанию города, а в пылу безрассудной горячности выступили, чтобы отомстить за обиду и на насилие ответить насилием, Настигнув их, они затеяли с ними драку, и в этой драке было убито двое венгров.

Когда это дошло до слуха королевы, она очень разгневалась и, тотчас покинув Книнскую крепость, в сильном раздражении и негодовании спешно направилась со всем войском отомстить сплитчанам. Чувствуя, что королева идет с самыми опасными намерениями, они направили к ней послов и, обращаясь к ней с мольбами и обещаниями дать удовлетворение по ее усмотрению, просили, чтобы она, не гневаясь, благосклонно и милостиво удостоила своих верноподданных посещением, поскольку это злодеяние совершилось не по решению коммуны, а случайно, и его не следует вменять в вину тем, кто выступил на защиту своей собственности, но скорее надо приписать беспутству тех, кто стремился похитить чужое. Однако в ответ на разумные оправдания наших она ничуть не смягчила суровости своего сердца, отправилась в крепость Клис и расположилась в ней. Прибывший туда же архиепископ Рогерий, войдя к ней, приложил все усилия к тому, чтобы выпросить у нее, как для себя, так и для города, мира и милости. Но от его слов она сделалась еще более суровой, еще сильнее воспылала ненавистью к нему и к городу, подозревая его в том, что он был виновником всех зол, и если бы он с помощью друзей не выбрался из лагеря, то ему угрожала уготованная уже королевой опасность.

Сплитчане ежедневно направляли к ней монахов и послов, посылая подарки и подношения, лишь бы ее хоть как-то умилостивить, но она, упорствуя жестоким сердцем в решимости мстить, никак не смягчалась. А было с ней большое войско, состоявшее из венгров, славян и куманов, которым она приказала с оружием в руках спустившись к городу угонять скот, жечь дома, совершать набеги на виноградники и поля и уничтожать без сожаления все, что только возможно. Сплитчане же, [143] понимая, какая большая опасность угрожает им, стали бдительно предпринимать меры к обороне города, готовить оружие и защитные заграждения и не выходили из города, а расположились в боевом снаряжении сразу за стенами. После того как ее люди причинили большой ущерб загородной территории, королева, видя, что не сможет силой добиться успеха в борьбе с городом, пошла на хитрость. Она притворялась, что уже успокоилась и ей более нет никакого дела до совершенного убийства, и благосклонно ответила городским послам, что хочет в дальнейшем жить с ними в мире и согласии и что они уже не должны ничего бояться. Она направила с ними трех или четырех комитов и около тридцати воинов с одними лишь мечами, висевшими у бедра, с которыми они, как это у них заведено, никогда не расставались, и секретно предписала им, чтобы они обольстили граждан ласковыми речами, какой-нибудь хитростью выманили их за стены, захватили бы в плен столько, сколько было бы возможно, и приволокли бы в крепость, а в противном случае истребили бы их мечами. Пришли послы с радостной вестью, что госпожа уже смилостивилась, и с уверенностью уговаривали граждан выйти, так как венгры сказали, что они не хотят войти в город, чтобы случайно не произошло какого-нибудь столкновения, но «пусть выйдут старейшины, и мы заключим с ними мирный договор». Граждане поверили мирным, но лукавым словам, не подозревая никакого обмана, поскольку королева передавала послам свои уговоры с ласковым выражением лица. Вышли, ничего не опасаясь, судьи, советники и немало других и прошли через восточные ворота к обители братьев-проповедников. Они сидели и мирно договаривались с ними о соглашении, когда венгры вскочили вдруг по данному знаку и, обнажив мечи, захватили пятерых граждан, а именно судью Десу Михаила, человека старого и почтенного, с его сыном Николаем и внуком Михаилом, сыном Леонарда, судью Иоанна Витала и судью Петра, сына Чернехи. Некоторые были ранены, а все остальные вырвались с Божьей помощью из их рук и убежали.

Прослышав о всем том зле, которое причинила сплитчанам королева, король Бела сильно опечалился и немедленно направил двух мудрых и благочестивых мужей из ордена братьев-миноритов, чтобы они усмирили ее гнев и спешно вернули ее в Венгрию. Но она, упорствуя в своей жестокости, распорядилась бросить в грязную темницу захваченных в плен и бесчеловечно и грубо доставленных в крепость нобилей. Впав в уныние от того, что не сумели принять мер предосторожности против такого варварства, несмотря на неоднократные предупреждения друзей быть осмотрительнее, сплитчане в печали и смущении снова, и снова направляли королеве смиренные просьбы о том, чтобы она [144] милостиво отпустила нобилей, которых она распорядилась без всякой их вины захватить. Но она никак не соглашалась, однако, видимо, несколько успокоившись, она посоветовала им направить к господину королю надежных послов, обещая свое действенное посредничество перед ним. Переведя тогда пленных из Клисской крепости в Книнскую, она заключила их там под строжайшую охрану, а сама вернулась в Венгрию.

Сплитчане же направили в Венгрию вслед за королевой архидиакона Фому и Марина по прозвищу Бонаюнкта. Прибыв туда и получив дозволение предстать перед господином королем, они перед ним, а также перед королевой подробно и по порядку изложили обстоятельства посольства. Но королева, которая обещала свое действенное посредничество перед его королевским величеством в деле освобождения пленных, стала во многом обвинять сплитчан. Король же, слишком доверяя словам своей жены, ответил, что он удовлетворит просьбу сплитчан только в том случае, если они передадут ему двадцать четыре заложника из лучших людей города. Однако архидиакон, изложив содержание привилегии, которую город получил от прежних королей, никоим образом не захотел согласиться на передачу заложников. И таким образом не выполнив дела, они вернулись домой.

После этого на переговоры с гражданами был послан бан Роланд, который по прибытии передал королевское предложение, что они смогут вызволить своих сограждан из тюрьмы не иначе, как если передадут под охрану короля не менее двенадцати заложников, которых выберет сам король. Сплитчане же, вынужденные к тому крайней необходимостью, подчинились воле короля. И когда король с королевой проходили через Славонию и расположились в укреплении, которое называется Бихач ⁴¹⁸, сплитчане отправили с архидиаконом, Дуимом Кассарием и Николаем Дуимом двенадцать мальчиков. Придя туда в день святой Пасхи, они передали мальчиков в руки короля и королевы, получив там в качестве комита, согласно выбору граждан, вышеназванного бана Роланда ⁴¹⁹. А король с королевой радостно приняли мальчиков, обещая милостиво обращаться с ними и не задерживать их надолго. И таким образом пленники, которые почти два года отбывали незаслуженное наказание в тюрьме, были освобождены и вернулись домой.

Полагая, что пора уже рассказать о смерти архиепископа Рогерия, мы возвращаемся к главной линии повествования.

Он правил в течение почти шестнадцати лет. Под конец заболев подагрой, он почти два года был прикован к одру болезни и мог двигаться не иначе как с чужой помощью. В конце концов ноги его отекли, стали кровоточить и загноились, так что он потерял способность [145] управлять всеми своими членами, и ему повиновался только язык. Когда же всякая надежда на выздоровление оставила его, он, чувствуя, что настает его последний день, пригласил некоторых из старейшин капитула и города и в их присутствии составил завещание. Он отказал все свое имущество — серебро, книги и одежды — племянникам и служителям, за исключением двух серебряных сосудов и двух золотых перстней, которые он оставил церкви в память о себе. Капитулу же он передал один серебряный вызолоченный кубок и несколько металлических тазов и распорядился употребить некоторую сумму денег на помин своей души; он наказал своим душеприказчикам распродать все плоды, вино, лошадей и все, что осталось в доме, и выплатить некоторые его долги. Однако архидиакон выступил против этого, говоря, что по закону прелат не должен составлять завещание, разве только в тех случаях, когда речь идет о вещах, нажитых за пределами церковной деятельности. Но граждане, движимые состраданием, позволили ему изъявить свою волю.

При своей жизни он посвятил в сплитской церковной провинции следующих епископов — господина Иоанна Скрадинского и господина Ладислава Книнского. Господин Колумбан ⁴²⁰ был посвящен в Римской курии, но по прибытии принес ему согласно обычаю и митрополичьему праву присягу. Посвятил он также епископа хварского Доброния.

Умер он на восемнадцатый день перед майскими календами 1266 года Господа ⁴²¹. Он наказал, чтобы его похоронили рядом с господином Кресценцием ⁴²² перед вратами главной церкви Сплита — св. Домния.

Комментарии

325. Рассказ Фомы о татаро-монгольском нашествии (главы 36-39) является одним из основных источников сведений об истории вторжения татаро-монголов в Западную Европу в 1241-1242 гг. В исследованиях, посвященных вторжению и использующих сведения из хроники, традиционно подразумевается, что автор, бывший очевидцем нашествия войск Кайдана на Далмацию, написал свой рассказ по свежим следам событий (см., например, Пашуто В. Т. Монгольский поход в глубь Европы // Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1977, с. 210-227; Soldo А. J. Provala Tatara u Hrvatsku // Historijski zbornik. Zagreb, 1968/1969, knj. 21-22). Между тем среди источников самого Фомы обнаруживаются не только современные и по времени предшествующие нашествию сочинения, но и более поздние произведения. Прежде всего — это труд Плано Карпини «История монголов», написанный на основе сведений, собранных Карпини во время его путешествия к татаро-монголам в 1244-1245 гг. и представленный папе Иннокентию IV в виде отчета осенью 1247 г. Его текст мог стать известным Фоме скорее всего после назначения Карпини в 1248 г. архиепископом Бара. Общепризнан факт использования Фомой сочинения каноника Рогерия «Горестная песнь о разорении Венгрии». Рогерий был свидетелем нашествия татар на Венгрию, некоторое время провел в татарском плену, бежал. Свои воспоминания он литературно оформил в 1244 г. в послании папе Иннокентию IV. Однако прямых текстовых параллелей между рассказами Фомы и Рогерия не наблюдается. Характер сходства и отличия фактологической стороны этих рассказов дает основание предположить, что Фома либо воспроизводил текст Рогерия по памяти, либо, что более вероятно, воспользовался устным рассказом самого Рогерия, ставшего в 1249 г. сплитским архиепископом. Так что рассказ Фомы о татарском нашествии был написан скорее всего спустя несколько лет после вторжения в Западную Европу.

326. В 1240 г.; Бела IV был коронован в 1235 г.

327. Рутены — русские; куманы — половцы.

328. 4 февраля 1238 г. татаро-монгольские войска осадили Владимир, но затем повернули к Суздалю и 5 февраля разорили его; 7 февраля был сожжен Владимир.

329. Великий князь владимирский Юрий Всеволодович (сын Всеволода Большое Гнездо) (1218-1238) стоял на реке Сити, когда пришла весть о сожжении Владимира и гибели его семейства. Юрий Всеволодович погиб 4 марта 1238 г. в битве на Сити.

330. Солнечные затмения 3 июня 1239 и 6 ноября 1241 г. действительно наблюдались в Юго-Восточной Европе (Oppolzer Th. Kanon der Finsternisse. Wien, 1887).

331. Нападения татар в Венгрии опасались по крайней мере с 1237-1238 гг. (Аннинский С. А. Известия венгерских миссионеров XIII-XTV вв. о татарах и Восточной Европе // Исторический архив. М.; Л., 1940, т. 3, с. 88-89; Матузова В. И. Английские средневековые источники IX-XIII вв. М., 1979, с. 173).

332. Хронист умалчивает о важных исторических и политических факторах, которые привели к поражению венгров. Между тем в «Горестной песне» Рогерия им отводится центральное место. Нежелание хрониста рассматривать объективные причины поражения может объясняться тенденциозностью хронистав отношении Венгрии. К моменту нашествия в Венгрии обострились противоречия между королем и светскими магнатами из-за стремления короля Белы IV расширить границы королевского домена за счет конфискации земель магнатов. Рогерий красноречиво пишет о недовольстве магнатов королем, подробно анализируя его причины (Rogerii Carmen Miserabile // SRH. Bp.. 1938, v, 2, p. 553-559). По хронике Фомы о существовании этих раздоров можно лишь догадываться. Следствием антимагнатской политики Белы IV было резкое сокращение военных сил страны. Накануне вторжения, пишет Рогерий, «король … не имел в своем распоряжении вооруженных сил» (Ibid., p. 564). Фома же несколько раз повторяет утверждение о наличии у Венгрии сильной армии. Поражение Венгрии представляется, таким образом, еще более сокрушительным.

333. Имеются в виду Карпаты. Рогерий сообщает, что для обеспечения охраны горного прохода из Галицкой Руси король Бела направил своего царедворца (Rogerii Carmen, p. 560). Пелоны — полякн.

334. Младший брат венгерского короля получал в XIII в. титул «младшего короля», и ему передавались в управление территории Далмации, Хорватии и Славонии. Поэтому хронист называет королями и Белу, и Кальмана.

335. Эстергом (Strigonium) — город на правом берегу Дуная на севере Венгрии.

336. В 1241 г. Пасха приходилась на 31 марта.

337. Татары вторглись в Венгрию с трех сторон — из Польши, Руси и Трансильванни. По пути они разорили польские и моравские города и трансильванские немецкие поселения.

338. Батый, будущий хан Золотой Орды, был внуком, а Кайдан — братом Чингисхана. Кайдан вместе с Субутаем предводительствовал частью татарского войска, вторгшегося в Венгрию со стороны Трансильвании.

339. Soto — р. Шайо. Рогерий, повествуя о преследовании венграми притворно отступавших от Пешта татар, указывает, что венгры переправились через р. Шайо недалеко от впадения ее в Тису, а татары расположились на равнине (Rogerii Carmen, p. 569), Ситуация, описываемая в хронике, когда венгры переправляются через Тису, а татары укрываются в лесах у р. Шайо, вряд ли была возможна: Шайо — правый берег Тисы, и венграм для встречи с татарами пришлось бы вновь переправляться через Тису.

340. В костюмах XIII в. появляются вшитые рукава. Первоначально рукава пришивались на день, а вечером отпарывались, так как одежда была тесной и снять ее иначе было невозможно.

341. Сражение у р. Шайо произошло 11 апреля 1241 г.

342. Дьер — город на северо-западе Венгрии на р. Раба.

343. Ср. Ис. 24, 2.

344. Бела бежал к австрийскому герцогу Фридриху II Бабенбергу. При отсутствии боеспособной армии основные надежды на отражение ожидаемого нападения татар Бела возлагал на половцев во главе с ханом Котяном, которые были приняты на поселение в Венгрию (см. Palocsi-Horvath A. L'immigration et I'etablissemenl de Comans en Hongrie // Acta Orientalia ASH. Bp., 1975, t 29, p. 313-333), Однако половцы вызвали раздражение как магнатов, видевших в них своих соперников, так и венгерских крестьян, которых они грабили и чьи поля травили (Rogerii Carmen, p. 554, 556). Поэтому когда распространился слух о приближении татар, хан Котян был обвинен магнатами в соучастии с ними и (при подстрекательстве Фридриха Бабенберга, стремившегося к расстройству венгеро-половецкого союза) умерщвлен вместе со своими приближенными (Ibid,, p. 566-567). Татары считали половцев своими беглыми подданными, поэтому половецкое войско, опасаясь за свою судьбу, двинулось на юг, разоряя по пути венгерские поместья, переправилось через Дунай и ушло в Болгарию.

Фрндрих Бабенберг вынудил бежавшего к нему короля Белу выплатить (по разным сведениям, сообщаемым Рогерием) от 7 до 10 тысяч марок, занял три западных Венгерских области (Шопронь, Мошон, Пожонь) и фактически начал военные действия против венгров у западной границы (Ibid, p. 574-575). Ни о половцах, ни о действиях Фридриха Бабенберга Фома не упоминает.

345. Игра слов: «in Pestio» («в Псште») — «pestis» («чума»). Пешт — город, основанный в XII в. на левом берегу Дуная и составивший в последствии часть Будапешта.

346. Целенаправленное жестокое уничтожение татарами венгров породило в Европе различные слухи, в которых кровавая расправа над венграми представлялась карой за их грехи. В то же время в ряде западноевропейских источников в качестве основных причин особой свирепости татар в отношении венгров называются убийство венграми татарских послов (Аннинский С. А. Известия, с. 88-89) к принятие ими под свое покровительство половцев (см. Richard J. Les causes des victoires mongoles d'apres les hisloriens occidentaux du ХШ-е siecle // Central Asiatic journal. Wiesbaden, 1979, v. 23, № 1-2, p. 106-108).

347. Эти события имели место в мае 1241 г.

348. Цитата из «Истории монголов» Плано Карпини (Джованни дель Плано Карпини. История монголов // Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957, с. 25).

349. Синонимичное употребление этниконов «татары» и «монголы» получило распространение в Европе только после появления труда Карпини, где впервые было употреблено название «монголы».

350. Cecarcanus — очевидно, Чингисхан.

351. Рассказ о победах Цекаркана — Чингисхана над тремя правителями имеет много общего с историей, изложенной в письме венгерского миссионера Юлиана епископу Перуджи, написанном в 1238 г. (Аннинский С. А. Известия, с. 83-84).

352. Лемб — остроносое быстроходное судно.

353. Приведенное Фомой реалистическое описание быта, нравов и вооружения татар в целом совпадает с описанием Карпини. Оно лишено гиперболизации, характерной для документов, современных нашествию.

354. Фридрих II Гогенштауфен (1194-1250) — германский король с 1212 г., император с 1220 г.

355. Вследствие поражения крестоносцев у Тивериадского озера и взятия в 1187 г. Салах-ад-Дином Иерусалима в христианском мире с начала XIII в. стали необычайно широко распространяться эсхатологические настроения. Внезапное появление в Европе татаро-монголов было воспринято как предвестие гибели. Тогда же получило хождение известное «Откровение», приписываемое мученику начала IV в. Мефодию Патарскому о народе Гог и Магог, который, разрушив стену, сооруженную против него Александром Македонским, появится перед пришествием Антихриста. О распространенности такого рода представлений и в Венгрии свидетельствует письмо венгерского епископаепископу парижскому, датируемое 1239-1240 гг. (см. Матузова В. И. Английские источники, с. 174), в котором говорится о татарах как о народе Гог и Маго г.

356. См. прим. 174.

357. Будущий венгерский король Стефан (Иштван) V (1270-1272).

358. Cesma — г. Чазма на р. Чесме, притоке Савы.

359. Речь идет о событиях 1242 г.

360. Будалия — Буда, основанный в XII в. на правом берегу Дуная город, составивший часть Будапешта. С 1242 г. — столица Венгерского королевства.

361. Вац — город на Дунае к северу от Пешта.

362. Prepositus — пробст, в католической церкви настоятель соборного капитула, монастыря; священник.

363. Quinque ecclesiae, Фюнфкирхен (совр. Почай) — город к югу от Дебрецена; его название связано с расположенными в его окрестностях пятью церквями.

364. Бела IV был в Трогире в марте 1242 г., затем снова появился там в мае, откуда вместе с избранным эстергомским епископом Стефаном переправился в Клис. В Трогире он предоставил его жителям новые и подтвердил старые привилегии, в том числе право на владение территориями, на которые претендовала сплитская коммуна (CD, IV, р. 146-148, 153). Это привело к расторжению сплитско-трогирского договора, заключенного Гарганом. Привилегии были выданы также Задару, Клису и островам Крку и Хвару (Ibid.,р. 144-145, 151-152, 162-163). Отвоеванный сплитчанами у пиратов соседнего Омиша Брач перешел под управление хварских жупанов (Ibid., p. 151).Сплитские привилегии подтверждены не были.

365. Букв, «ad quamdam aquam». Неясно, о каком месте идет речь. Предположительно — район совр. Сребреницы в среднем течении Дрины, место средневековых рудниковых разработок серебра, меди и др. металлов (Soldo A. J. Ptovala Tatara…, s. 384).

366. Дривост — поселение на р. Буне к северо-востоку от Шкодера.

367. Ср. 3 Цар. 16, 11.

368. На саркофаге в церкви св. Домния сохранилась надпись: «В этой тесной могиле покоятся бездыханные тела достославной Катарины и блистательной Маргариты, дочерей короля венгров Белы IV и королевы греков Марии Ласкарис; им пришлось бежать от нечестивых татар, смерть настигла их в Клисе, и тела их были перенесены сюда, в Сплит».

369. Гунцел умер в 1242 г.

370. Николай был скрадинским епископом в 1228 – 1229 гг.

371. Сплитский каноник Николай был поставлен хварским епископом ок. 1230 г.

372. Папа Григорий IX умер 22 августа 1241 г. Папский престол после него занял Целестин IV (25 октября). После смерти Целестина в ноябре того же года новый папа Иннокентий IV был избран только 25 июня 1243 г.

373. Гарган вернулся в Анкону в мае 1242 г.

374. Князья кркские на протяжении XIII в. постепенно укреплялись на северозападных землях Далматинской Хорватии. Их влияние в Хорватии при опоре на венгерскую власть возросло после оказанной ими помощи королю Беле IV во время татаро-монгольского нашествия. В марте 1242 г. Бела, находясь в Трогире, выдал новые и подтвердил старые привилегии сыновьям Буго, князя Крка, среди которых был назван и Иоанн (CD, IV, р. 144).Первое упоминание Иоанна в качестве сплитского комита относится к июню 1242 г. (Ibid., р. 155).

375. Кава — город в 4 км к северо-востоку от Салерно.

376. Каштелян — начальник гарнизона крепепости.

377. Бернард был поставлен подестой в 1243 г. Тергест — совр. г. Триест в Северной Италии на берегу Триестского залива Адриатического моря.

378. В главе содержится рассказ о неудавшейся попытке Задара освободиться от венецианского господства в 1242 г. Здесь так же, как и в рассказе о первом взятии Задара венецианцами, прослеживается сочетание как близкой венецианской, так и иной, задарской или другой антивенецианской, точек зрения на события и стремление умолчать о роли в них Венгрии. Хроника Дандоло в описании этих событий в целом воспроизводит фабулу рассказа хроники Фомы, хотя в данном случае прямых текстовых заимствований не отмечается (см. прим. 235).

379. Во время пребывания Белы IV в Клисе в мае 1242 г. к нему явилось задарское посольство с просьбой принять Задар под свое покровительство. Король согласился и утвердил договор своего брата Кальмана с жителями Задара о переходе их под власть венгерского короля (CD, IV, р. 162; Andrea Danduli Chronica, p. 353). Согласие Венгрии на предоставление помощи Задару квалифицировалось в «Венецианской хронике» Мартина де Канале второй половины XIII в. как начало войны венгерского короля с Венецией (Martino de Canale. Cronique des Veneciens // Archivio storico Italiano. Firenze, 1845, t. 8, p. 390).

380. Флот состоял из 26 галей и 20 других судов. Во главе его стоял Райнерий Дзено, который вез с собой Иоанна Михаила, бывшего ранее задарским комитом (Andreae Danduli Chronica, p. 353).

381. Дионисий был венгерским королевским наместником в Хорватии и Далмации — «баном и князем Славонии». Данное сообщение проясняется сведениями венецианских хроник, в которых рассказывается об уходе венгров из Задара после того, как его покинул Дионисий (Martino de Canale, p. 400; Andreae Danduli Chronica, p. 356). По данным (несомненно преувеличенным) Мартино де Канале, в сражении участвовало 10 тысяч пеших и конных венгерских воинов (Martino de Canale, p. 394). Объяснение в хронике Фомы причин поражения жителей Задара обнаруживает влияние антивенецианской традиции. Если венецианские хроники подчеркивают неумелые военные действия защитников города и исключительное военное искусство венецианцев (см. Ibid., p. 400), то Фома видит причину неудач задарцев в трусливом поведении бана Дионисия, напуганного легким ранением. Дандоло пишет о тяжелом ранении Дионисия (Andreae Danduli Chronica, p. 354).

382. Задар передавался дожу по соглашению между Венецией и Венгрией от 29 июня 1244 г. Венгерский король признавал права венецианцев на Задар. В том же году Задар заключил договор с Венецией, признав ее власть над городом (Urkunden, Т. 2, р. 419-420; Andreae Danduli Chronica, p. 355).

383. Сплитско-трогирские войны 1242-1244 гг. имеют долгую предысторию. Территория, подвластная Трогиру, простиралась почти до Салоны — Солина. На некоторые земли, пограничные с территорией сплитской коммуны, претендовала Сплитская церковь, оформившая свои притязания фальсифицированной дарственной от имени венгерского короля Кальмана, в которой в качестве владений Сплитской церкви упоминались пограничные «селения Острог и Лабин», а также церковь св. Стефана «со всеми примыкающими землями» (CD, II, р. 10-11). В 1185 г. в решениях очередного сплитского собора за сплитским архиепископом Петром было признано право на владение находящимися на трогирской территории церквями — св. Марты и св. Петра Клобучского (Ibid., p. 193).

384. Конфликт произошел из-за того, что земли, которые Сплит считал своими (селение Острог, область Бихач и территория церкви св. Виталиса — CD, IV, р. 198), были заняты трогирянами на основании привилегий, предоставленных Трогиру Белой IV, которые касались земель от селения Острог до селения Смоквицы (Ibid., p. 147-148, 154). Нападение на эти земли произошло с ведома венгерского короля (Ibid., p. 185, 186) и с помощью гарнизона Клисской крепости (Ibid., p. 184).

385. Гирард — папский легат, представитель ордена францисканцев из Апулии — действовал вместе со своими помощниками францисканскими монахами Павлом и Андреем (CD, IV, р. 197). Mutina — совр. Модена на севере Италии на Паданской равнине.

386. Согласно условиям договора, разработанного Гирардом, «церкви св. Домния» возвращались селение Острог «со всем принадлежащим ему имуществом и прилегающими землями», территория Бихача и церкви св. Виталиев. Договор, заключенный 11 сентября 1243 г., предусматривал взаимное возмещение нанесенного ущерба и возвращение владельцам всех наследственных земель. Подписи трогирского епископа Трегуана и Фомы стоят первыми под текстом договора (CD, IV, p. 197-198). Характеристика в хронике конфликта как братоубийственной междоусобной войны совпадает с ее определением в договоре Гирарда.

387. Папа Иннокентий IV (1243-1254). См. прим. 372.

388. Букв, «pedens» — «испуская газы».

389. Игра слов: «Fuscus» — «fuscus» (темный).

390. Война возобновилась после того, как трогиряне отказались вернуть означенные в договоре Сплита с Трогиром земли: в грамоте короля Белы, изданной после акции Бернарда (см. гл. XLV), подтверждаются все выданные ранее Трогиру привилегии и сообщается о посягательствах Сплита на то, «что недавно было пожаловано королем» (CD, IV, р. 208).

391. Пс. 56, 4.

392. Комитом Трогира в это время был Степко Шубич. См. прим. 289.

393. Сырная, или масляная, неделя — последняя перед Великим постом; Пятидесятница — пятидесятый день после Пасхи, день сошествия св. Духа на апостолов.

394. Зах. 2, 8.

395. Зах. 2, 9.

396. Ис. 10, 15.

397. Боснийский бан Матвей Нинослав (1235-1250) был поставлен сплитским комитом в 1244 г.

398. Михаил — вараждинский князь (HS, р. 195, b).

399. 12 июля.

400. Договор с Дионисием датирован 19 июля 1244 г. В тексте договора называется иная сумма— 1000 марок. Центральные пункты договора, посвященные решению спорных земельных вопросов, обходятся хронистом молчанием. Согласно этим пунктам, вся территория «от межевого столба до Трогира» вместе с территорией Острога отдавалась трогирской коммуне; все привилегии сплитчан на участки, расположенные на этой территории, аннулировались; Трогир получал спорный остров Сан-Стефано. Договор подписали и представители семейства Качичей, которые ранее претендовали на некоторые земли, включенные в текст договора (CD, IV, р. 235-236). В 1245 г. определенные Дионисием границы владений двух городов были подтверждены венгерским ставленником Хугрином — сначала архиепископом, а затем и комитом Сплита (Ibid., p. 279). Распри из-за спорных территорий продолжались и позднее (Ibid., p. 208-209).

401. Имеются в виду острова Брач и Хвар.

402. После избрания Хугрина Бела изменил свое отношение к Сплиту. Сплитской архиепископии была пожалована Цетиньская жупания (CD, IV, р. 212-213); Бела способствовал и улаживанию сплитско-трогирских отношений (Ibid.,р. 255-256).

403. В 1245 г. Пасха приходилась на 23 апреля.

404. Lugdunum. В Лион из-за вражды с Фридрихом II Гогенштауфеном удалился папа Иннокентий IV и пробыл здесь с 29 ноября 1244 г. до 19 апреля 1251 г.

405. Хугрин умер 27 ноября 1248 г.

406. Хугрин был калонским архиепископом в 1219-1242 гг.

407. Иоанн, бенедиктинский монах, был племянником Хугрина (Heinemann, р. 596, 4).

408. Декретом лионского собора от 17 июля 1245 г. император Фридрих II был отлучен от церкви и объявлен низложенным как император римский, король германский и сицилийский.

409. Беневенто — герцогство, затем — княжество в Южной Италии с центром в г. Беневенто. О. Хольдер-Эггер допускал возможность идентификации названия Turris Cepia (в Ватиканском списке — Turris Cepit) с местечком Torrecuso возле Беневенто (Heinemann, p. 597, 2).

410. В письме от 30 апреля 1249 г., адресованном архидиакону Фоме и сплитскому капитулу, папа Иннокентий IV заявляет, что не допустит предложенного сплитским капитулом Иоанна на место сплитского архиепископа, а ставит во главе Сплитской церкви капеллана, кардинала Толедо Иоанна (CD, IV, р. 389).

411. Каринтия — историческая область в Центральной Европе, в бассейне р. Дравы. С распадом в XI в. Карантании выделилась в отдельное герцогство.

412. Бертольд — аквилейский патриарх в 1218-1251 гг.

413. 20 февраля 1250 г.

414. Император Фридрих II умер 19 декабря 1250 г. В Германии и Италии ему наследовал его сын Конрад (1250-1254). Несмотря на то что папой Иннокентием в январе 1249 г. был объявлен крестовый поход против Фридриха, его положение оставалось прочным до самой его смерти, и он находил поддержку во многих странах.

415. В 1251 г. Конрад IV через Виченцу, Падую и Фриульскую марку добрался до Истрии и оттуда направился в Апулию, куда прибыл в январе 1252 г.

416. Поездка короля состоялась в 1251 г.

417. Старший сын Белы IV и Марии Стефан (будущий король Стефан — Иштван IV) был коронован 30 августа 1245 г., а в 1246 г. стал баном Славонии. В должности бана Славонии ему наследовал в 1261 г. его младший брат Бела. Королева Мария тогда же отправилась в Хорватию и Далмацию, чтобы «навести порядок и составить ясное представление о положении во владениях дражайшего сына нашего правителя Белы» (Tkalcic I. Monumenta historicae liberae regiae civitatis Zagrabiae. Zagreb, 1889, v. 1, p. 31-32). Бела, назначенный отцом своим преемником на королевском троне в 1267 г., умер в 1269.

418. В Бихаче король с королевой находились в марте 1262 г.

419. Бан Роланд был сплитским комитом в 1262-1268 гг.

420. Колумбан был преемником Трегуана на месте трогирского епископа.

421. 14 апреля.

422. Кресценций — см. прим. 152. В HSM имеется запись о том, что после смерти тело архиепископа Кресценция было помещено в «мраморный саркофаг при входе в церковь св. Домния с северной стороны» (HSM, р. 113).