ФОМА СПЛИТСКИЙ

ИСТОРИЯ АРХИЕПИСКОПОВ САЛОНЫ И СПЛИТА

HISTORIA SALONITANORUM PONTIFICUM ATQUE SPALATENSIUM

НАЧИНАЕТСЯ ИСТОРИЯ, ИЛИ ХРОНИКА АРХИЕПИСКОПОВ САЛОНЫ И СПЛИТА

После смерти императора Мануила, когда сплитчане вновь перешли под власть венгров ²⁰⁷, было проведено избрание некоего венгра Петра, сына Китилена, который происходил из знатного рода.

В первый год своего понтификата, после того как состоялось посвящение, он созвал всех епископов — своих суффраганов, а также аббатов и всех имевшихся в наличии церковных должностных лиц со всем клиром, и торжественно провел провинциальный собор в базилике св. Андрея, которая зовется Расписной ²⁰⁸. На этом соборе приняли много хороших постановлений. Тогда были определены границы диоцезов каждого епископства. Крбаву, являвшуюся парафией Сплитской церкви, архиепископ пожелал отделить и создать в ней епископию, подчиненную Сплитской митрополии ²⁰⁹; что и было сделано. И по воле клира этой провинции, прибывшего на собор, первым епископом Крбавы был поставлен Матвей Мауруте, каноник церкви св. Домния, правда, юный по возрасту, но достойного обхождения и воздержанного образа жизни. Затем по окончании собора все принятые здесь постановления были доведены до сведения папы. И господин папа, одобрив все, утвердил их авторитетом Римской церкви ²¹⁰.

Архиепископ же Петр, превышая мало-помалу меру строгости власти понтифика, стал упорно преследовать каноников своей церкви, поскольку он стремился лишить их некоторых прав. Из-за этого обе [65] стороны в крайнем ожесточении отправились в римскую курию. И когда они представили это дело на рассмотрение апостольского престола, то аудитором сторон был назначен один из кардиналов. После выяснения отношений между ними был восстановлен мир и согласие. И с тем они вернулись восвояси ²¹¹.

Спустя короткое время архиепископ Петр отправился в Венгрию и, не знаю, по какой причине, был переведен на архиепископскую кафедру Калочской церкви. А Сплитскую церковь он возглавлял два года ²¹².

Ему наследовал другой Петр, аббат св. Мартина из Паннонии, который пробыл на престоле сплитского понтифика пять лет ²¹³.

Тем временем после смерти епископа островов Мартина его племянник Николай Манзавини, охваченный жаром честолюбия, настолько прельстил островитян, что был избран ими в епископы. Представившись сплитскому архиепископу ²¹⁴, он просил совершить обряд рукоположения; но архиепископ, опасаясь его лукавства и зная его как человека хитрого и коварного, ни в коем случае не допускал этого. В конце концов уступив настойчивости граждан, он пообещал удовлетворить их желание в воскресенье, которое приходилось на следующий день. Но Николай недостойным образом перенес отсрочку и, той же ночью отправившись в путь, прибыл в Верону; и там какими-то уловками обманув господина папу Луция, обратился с просьбой о посвящении и получил его ²¹⁵.

А когда Задарская церковь стала вакантной, тот же Николай был избран архиепископом. Легкомысленно приняв это избрание без разрешения апостольского престола, он бессовестно начал управлять Задарской церковью. По этой причине господин папа Иннокентий лишил его и того, и другого сана ²¹⁶.

Островитяне же, прибыв в Сплит, выбрали себе в епископы Миху, племянника Пиция, каноника Сплитской церкви. Он принял посвящение в Сплитской церкви и, обратившись к пресулу апостольского престола, получил указ об утверждении с условием, чтобы епископство Хварское впредь всегда, как и издревле, по праву подчинялось Сплитской митрополии как своей матери ²¹⁷.

ОБ АРХИЕПИСКОПЕ БЕРНАРДЕ

В то время славный муж Бела, король Венгрии ²¹⁸, направив апокрисиариев к апостольскому престолу, смиренно умолял господина папу Иннокентия ²¹⁹, чтобы тот распорядился поднять мощи блаженного [66] короля Владислава и поместить в более подобающем месте, а также разрешил внести его имя в каталог святых ²²⁰. Верховный понтифик благосклонно отнесся к его просьбе и направил одного достопочтеннейшего человека кардинала Григория де Кресценцио, чтобы он надлежащим образом исполнил волю короля. Тогда кардинал, приняв на себя обязанности апостольского легата, переправился по морю и прибыл в Далмацию, высадившись в Трогире. И поскольку тогда стояла суровая зима, он пожелал задержаться там на всю Четыредесятницу ²²¹. А в его свите находился некий клирик, его капеллан по имени Бернард из провинции Тоскана, родом из Перуджи, человек статный, образованный и красноречивый. Так как его часто посылали в Венгрию, он был хорошо известен королю Беле и пользовался благосклонностью его самого и многочисленных вельмож и прелатов Венгрии, так что король вверил ему воспитание и обучение своего сына Генриха ²²². Когда легат, направленный в Венгрию, выполнил свои посольские обязанности, он вернулся восвояси.

Ввиду того что Сплитская церковь была вакантной, [сплитчане] выбрали своим архиепископом Бернарда; и поскольку король ценил его, они надеялись приобрести через него большую выгоду городу и церкви. Так что, испросив и легко получив одобрение короля, они направились в Рим к господину Иннокентию III, прося, чтобы он, милостиво согласившись с состоявшимся избранием Бернарда, совершил над ним обряд посвящения и с пользой для дела определил его главой Сплитской церкви. Сплитскими посланниками были: диакон Вильказий и мирянин Дуим, внук Гумая. Но верховный понтифик с неохотою дал согласие на подобную просьбу; более того, казалось достаточно очевидным, что он хотел бы отговорить их от их намерений ²²³. Однако мольба была столь настоятельной, что он в конце концов согласился. Но он наказал Бернарду испросить дозволения у аббата М. монастыря св. Марии Фарнетской диоцеза Кьюси ²²⁴, которому он дал обет монашества, чтобы тот снова принял слагаемое им монашеское одеяние. Что и было сделано. Тогда он был посвящен Иннокентием. В 1200 году он прибыл в Сплит и принялся ревностно исполнять пастырские обязанности в отношении своих подопечных.

Он был весьма решительным гонителем еретиков. Ведь в то время жили два брата, сыновья Зоровавеля, из которых один звался Матвеем, а другой — Аристодием. Хотя они происходили из области Апулия, но еще в детстве стали задарскими гражданами. А жили они большей частью в Боснии, так как были отменными живописцами и весьма искусными мастерами золотых дел; они также были должным образом сведущи в латинской и славянской книжности. Но по обольщению дьявола они так глубоко впали в бездну еретической заразы, что не только помраченным рассудком верили нечестивой ереси, но и проповедовали злодейскими [67] устами ²²⁵. Бернард нашел их в Сплите и обнаружил, что многие уже заразились от них тяжелым недугом тлетворного учения ²²⁶. Поэтому он начал мало-помалу привлекать их ласковыми словами на сторону католического вероучения, часто приглашая и увещевая. Но так как они не хотели обращаться [в католичество], увертываясь с еретическим лукавством, архиепископ немедленно распорядился отобрать все их имущество, а их самих, скованных цепями анафемы, с великим позором изгнать из города. Тогда братья, видя, что они так наказаны и им причинен значительный ущерб, опять вернулись в лоно церкви; архиепископ заставил их клятвенно отречься от своей ереси, прикоснувшись к святым евангелиям, и, освободив их с должной торжественностью от пут отлучения, распорядился вернуть их имущество. Таким же образом и все те, кто был ими обманут, были очищены от еретической скверны.

В то время после смерти короля Белы королевский трон перешел к его сыну Генриху. Поэтому архиепископ, часто бывая в Венгрии, принимался королем с большим почтением и получал от него многочисленные дары. Ведь король почитал его, как отца, и что бы архиепископ ни просил у него, получал без всякого возражения. Так, благодаря его стараниям король передал церкви святого Домния шесть частей всех мельниц на реке Салоне, семь частей которых принадлежали бану ²²⁷.

Поскольку у короля Генриха был малолетний сын и он хотел, чтобы тот стал его наследником на королевском троне, он пожелал, чтобы при его жизни тот был возведен в короли ²²⁸. Так что по приглашению короля Бернард отправился в Венгрию и там с другими прелатами церквей королевства Венгрии, которые собрались на торжество королевской милости, короновал сына короля и вернулся к своей церкви, отмеченный королем многочисленными подношениями.

В то время произошла ссора между королем Генрихом и его братом герцогом Андреем ²²⁹; Андрей дважды вынужден был бежать в приморские земли, и архиепископ Бернард обращался с ним достаточно хорошо и оказывал ему почтение. После того как он вернулся в Венгрию, пожар раздора между братьями стал разгораться ²³⁰. Ведь все вельможи королевства и почти все многочисленное венгерское войско оставили короля и незаконно поддержали герцога Андрея. С королем же остались очень немногие; но и они из боязни перед таким мятежом не осмеливались поддерживать надежды короля и предлагали ему лучше бежать. Случилось так, что однажды обе стороны, сойдясь лицом к лицу, в возбуждении готовились завязать бой, но так как королевская сторона в сравнении с противной была почти ничтожной, король забеспокоился и, призвав всю свою мудрость, искал, какое решение ему следует принять в этот критический момент. Наконец, в результате хитроумных стараний, по внушению свыше он [68] нашел очень удачное решение, благодаря которому он мог бы вернуть себе королевские права и не стать виновником кровопролития.

Он сказал тогда своим людям: «Не следуйте за мной, а подождите немного». И тотчас, отложив оружие, он взял в руку только ветку и спокойно войдя в ряды врагов, прошел сквозь толпу вооруженных людей, громко крича: «Хотел бы я посмотреть, у кого поднимется рука на убийство короля?» При виде его, все расступались и, не решаясь проронить ни слова, расчищали перед ним широкую дорогу. Подойдя к брату, он взял его и, выведя из строя, отправил его в заточение в один замок ²³¹. Тогда все со стыдом и трепетом сложили оружие и, припав к коленям короля, умоляли о снисхождении. И король, будучи весьма милосердным, всех помиловал.

Не прошло после этого и года, как короля Генриха настигла неизлечимая болезнь. Узнав, что дни его сочтены, он спешно послал за своим братом, наказал освободить его из-под стражи и доставить к нему. Когда тот предстал перед королем, он в его присутствии составил завещание, вверяя ему опеку над своим сыном и управление всем королевством, пока сирота не достигнет надлежащего возраста. С тем король Генрих умер ²³². А по прошествии немногих дней, также и этот единственный его сын был иссушен смертью ²³³.

Тогда Андрей, видя, что все королевство по праву принадлежит ему, распорядился, чтобы его короновали все прелаты Венгрии ²³⁴. Послал он и за сплитским архиепископом Бернардом и пригласил его присоединиться к торжествам по случаю королевского помазания. Но Бернард, убоявшись, что мальчик, сын короля Генриха, еще жив, пренебрег королевским вызовом. Ввиду этого король был крайне недоволен отказом архиепископа.

О ПЕРВОМ ВЗЯТИИ ЗАДАРА ²³⁵

В это время господин верховный понтифик Иннокентий выпустил эдикт, чтобы все христиане усиленно готовились помочь Святой Земле; и объявил отпущение всех грехов всем, кому суждено было там умереть с надеждой на вечную жизнь ²³⁶.

Тогда почти весь мир пришел в движение; особенно много людей из западных земель, приняв знамение креста, прибыло в Венецию с просьбой предоставить им из арендованного у венецианцев флота корабли для переправы. И, на основании договора о выплате денег за суда с матросами, венецианцы снарядили для них пятьдесят галер, столько же больших [69] кораблей, а также столько же иных судов для перевозки лошадей, продовольствия и оружия. А кроме того имелись флотилии и других, арендованных частным образом кораблей; и составилось огромное морское войско. Венецианцам удалось также поставить франкам условие, согласно которому они могли причалить со всем своим войском везде, где бы только пожелали, и те обязывались по соглашению оказывать помощь венецианцам против всех их врагов ²³⁷.

А в то время жители Задара были особенно враждебно настроены по отношению к венецианцам. Действительно, они нападали на венецианцев всюду, где только могли, расхищая их добро, притесняя, избивая и стараясь причинить им все зло, на какое только способны люди. Утопая в богатстве, они грабили из непомерной распущенности; переполненные тщеславием, гордые силой, похваляясь преступлениями, несдержанные в своем коварстве, они насмехались над низшими, презирали высших, никого не считали себе равными. Они были развращены многими пороками, но в довершение своего беспутства прибавили еще и то, что презрели католическое вероучение и позволили заразить себя разрушительной язвой ереси. Ведь почти все те, кто считался в Задаре самыми знатными и старшими, свободно принимали еретиков и поддерживали их ²³⁸.

Итак, все множество кораблей снялось с якоря в Венеции в октябре месяце 1203 года и, обогнув Истрию, вошло в воды Далмации и пристало близ города Задара ²³⁹. Наиболее известными предводителями этого войска были со стороны франков некий Симон граф де Монфор, со стороны венецианцев — дож Энрико Дандоло, человек весьма энергичный и осторожный; хотя он был слеп телесными очами, но был зорок умом ²⁴⁰.

Как только задарцы увидели, что они окружены войском, они сильно испугались, не зная, как им разумнее поступить. Но тут вдруг на них напал такой великий мор, что в городе не осталось столько живых и здоровых, которые были бы в состоянии хоронить мертвых; трупы несчастных были брошены в домах и церквях непогребенными; достойные сострадания граждане не знали, о чем им лучше заботиться, о погребении или об общественных обязанностях. Вот и получилось, что несчастный город, не обороняемый своими воинами, быстро и легко был захвачен врагами. Божья кара пала на них как раз в день святого Грисогона, который ими особенно почитался ²⁴¹. В самом деле, венецианцы, высадившись тогда с кораблей, полчищами ворвались в город, который захватили в одно мгновение, некоторое время пробыли в нем и, уходя, весь его превратили в развалины. Они разрушили все окружающие его стены и башни, а внутри — все дома, не оставив ничего, кроме церквей ²⁴².

А уйдя оттуда, весь их многочисленный флот достиг Константинополя и взял его ²⁴³. [70]

Тогда задарцы, лишенные родины, начали странствовать по морю, совершая великие избиения венецианцев везде, где только могли на них напасть ²⁴⁴. Венецианцы же, послав галеи и корабли, возвели на острове перед Задаром укрепление ²⁴⁵, откуда расположившиеся там во множестве боевые отряды не давали задарским гражданам входить [в город], преследуя их по всему морю.

В эти дни в земли Далмации прибыло десять галей гаетанцев ²⁴⁶. Тогда сплитский архиепископ Бернард, обратившись к ним, стал вести с ними переговоры о том, чтобы они оказали помощь задарцам против засевших в укреплении венецианцев. Когда гаетанцы дали архиепископу согласие, архиепископ, заключив соглашение о выплате вознаграждения, отправился в Урану ²⁴⁷ и взял некоторое количество серебра, которое король отдал на хранение тамплиерам; после выплаты вознаграждения задарцы присоединились к гаетанцам и, выступив, начали ожесточенно биться с находившимися в крепости венецианцами. Наконец венецианцы, уступая в силе, ослабели, и их истощенные бойцы оказались не в состоянии сдерживать натиск. Одержав тогда победу, задарцы вместе с гаетанцами ²⁴⁸ перебили мечами всех венецианцев, каких нашли в том укреплении и, разрушив все фортификации этого сооружения, вступили в Задар; восстановив тогда, как могли, руины своих домов, они зажили в них ²⁴⁹. Они, однако, договорились с венецианцами и заключили с ними мир, поклявшись им в вечном смирении и твердом соблюдении верности ²⁵⁰.

Тем временем венецианцы, желая отомстить архиепископу Бернарду, приплыли на галеях и разрушили замок с дворцом, который этот архиепископ возвел на острове Урания, находящемся перед Салоной. После этих событий стала разгораться ссора между архиепископом Бернардом и его канониками. Ведь архиепископ был ловким и изобретательным, каноники же — простыми и легковерными. И вот он начал докучать им ласковыми речами, уговаривая их отказаться от своих привилегий и прав, которые некогда, при архиепископе Петре, были предоставлены им в римской курии, говоря, что они поддельные и незначительные. И тогда почти все они признали их недействительными, так как архиепископ был хлебосолом, щедрым на подачки и поддерживал с ними самые приятельские отношения. Но примицерий Андрей, Катальд и еще двое других никак не соглашались на подобные нарушения. Когда же архиепископ немного умерил свою привычную щедрость, вскоре те, которые отказались [от прав], одумавшись, стали раскаиваться; и, придя к указанным двум, не отказавшимся, присоединились к ним. Явившись к архиепископу, они очень настойчиво потребовали, чтобы их права были восстановлены. Когда же архиепископ наотрез отказался, буря раздоров разбушевалась до такой степени, что и архиепископ, и каноники были [71] вынуждены передать дело в римскую курию. Когда обе стороны туда явились, они приготовились выдвинуть взаимные обвинения. Но прежде чем эти обвинения были вынесены на суд верховного понтифика, их души, по призыву друзей, стремившихся к миру, смягчились. Архиепископ все восстановил, и, радуясь миру, они вернулись восвояси ²⁵¹.

Бернард же был человеком ученым; более тридцати лет он оставался в Болонье, обучаясь наукам; у него было много хороших и ценных книг, которые он подарил своим племянникам; им он купил и большой дом и дворец близ восточных ворот города Перуджи и в достаточной мере обеспечил их при своей жизни. Он составил компиляцию против еретиков ²⁵²; собрал он также книгу проповедей. Он же в 1209 году перенес тело блаженного Анастасия из старого алтаря и поместил в такое же место в новом алтаре.

В один день он определил Иоанна, внука Куциллы, нинским епископом и Варфоломея, внука Тициона, епископом скрадинским ²⁵³. Оба они были задарцами; процедура же их выдвижения оказалась не вполне законной; разумеется, открылось немало изъянов в отношении возраста и образования. Поскольку Бернард при их испытании не проявил должной осмотрительности и слишком поспешно совершил их рукоположение, это не осталось безнаказанным. После подачи жалобы верховному понтифику ему было вынесено каноническое порицание. Он поставил Групция, сына Продана, архидиаконом Сплитской церкви, а архипресвитером — его тезку Групция, внука Фирмы. Оба они находились в его свите, следуя за ним всюду, куда бы он ни направлялся. Но в упомянутой распре из-за привилегий архидиакон отошел от него и держался стороны капитула; поэтому архиепископ не глядел на него благосклонными очами, но оба они с ненавистью порицали друг друга. Архипресвитер же оставался неизменно верен ему.

В это время на свободный епископский престол Трогирской церкви был избран Трегуан, по происхождению тосканец, родом из Флоренции. Поскольку он был земляком архиепископа Бернарда, тот вывез его из Венгрии, и он оставался с Бернардом некоторое время, обучая грамматике сплитских клириков. Так как он был молод и слыл весьма полезным в том, что касалось знания словесности, трогирские граждане просили у архиепископа Бернарда, чтобы он задержался у них на какое-то время ради их нужд. Бернард удовлетворил их просьбу, так что Трегуан отправился в Трогир и там, живя среди граждан, пользовался у них взаимной любовью; сперва он сделался их табеллионом ²⁵⁴, затем архидиаконом и в конце концов был избран епископом. Представленный архиепископу Бернарду, он принял от него посвящение ²⁵⁵. Тогда он стал постепенно обновлять в трогирской церкви устаревшие порядки и исправлять [72] церковную дисциплину. Ведь он был человеком образованным и красноречивым, и своим неутомимым старанием он в короткое время добился повышения благосостояния духовенства и народа этого города.

В то же время на вакантный епископский престол Нинской церкви был избран каноник Сплитской церкви по имени Николай, не угодный архиепископу Бернарду, который добился, что жители Нина избрали вышеназванного архипресвитера Групция. Но так как сплитские каноники были против него, поддерживая сторону Николая, он пожелал посвятить указанного Групция не в церкви митрополии, как обычно бывает, но, отправившись на Урану, посвятил его в церкви тамплиеров вместе с другим, по имени Микусо, избранным Книнским [епископом]. Ввиду этого разгорелся спор между избранным Николаем и нинским епископом Групцием, так что обе стороны, потратив свое наследство на расходы по ведению дел такого рода, впали в большую нужду.

Когда же архиепископ Бернард превратился в дряхлого старика, его так разбил паралич, что произошло трясение членов и он лишился дара речи. И так как он не мог выговаривать слова, разве что с трудом, то горько плакал, когда кто-либо приходил к нему. Но поскольку он еще не совсем ослабел, то отправился в Рим и принял участие в соборе господина Иннокентия, проходившем в Латеране. Однако по возвращении он стал уже никуда не годен и едва мог произнести несколько слов перед клиром и народом. А епископ Трегуан в течение двух дней оглашал и объяснял некоторые постановления этого собора ²⁵⁶.

О ПОХОДЕ КОРОЛЯ АНДРЕЯ ²⁵⁷

В то время Андрей, король Венгрии, желая исполнить обет отцов, отправился в путь на помощь Святой Земле, приняв знамя креста. Ради этого он спустил на воду и собрал множество кораблей из Венеции, Анконы, Задара и из других городов Адриатического побережья и распорядился, чтобы все они были приведены в гавань города Сплита. А все военное снаряжение и провиант в многочисленных упряжках и повозках он выслал вперед. По своем прибытии они заполнили все городское предместье. Прежде короля и венгров пришло великое множество саксонцев; все мирные и кроткие, они с решимостью и нетерпением ожидали отплытия короля; конечно, все они имели знамя креста. По распоряжению господина короля сплитчане передали все земли предместья для приюта пилигримов; выезжая из домов, они оставляли их подготовленными для гостей. Вскоре, [73] однако, людей и повозок собралось так много, что не было возможности пройти. А дома предместья, тесные и переполненные, не могли вместить всех. Большая часть всей свиты королевского двора оставалась снаружи, расположившись в поле в палатках. Одни из граждан страшились, другие — дивились, наблюдая непривычное скопление людей.

Итак, в 1217 год от искупления нашего, 23 августа Андрей прибыл в город Сплит. Навстречу господину королю вышли процессией все граждане и чужестранцы и все его многочисленное войско, приветствуя его громкими криками, а потом весь клир в шелковых ризах поверх изящных одеяний ²⁵⁸, с крестами и кадильницами прошествовал к Постирию с подобающими королевскому величию песнопениями. А сам славный король, при виде торжественной процессии сразу же сошел с коня и в окружении большой толпы своих вельмож, поддерживаемый с обеих сторон сопровождавшими его епископами, пешком прошел до церкви святого Домния. Поприсутствовав здесь на мессе и возложив дары к алтарю, он удалился в приготовленное ему помещение. В тот же день коммуна устроила королю пышный прием в доме, именуемом Мата, за стенами у северных ворот ²⁵⁹. Говорили, что тогда короля сопровождало более десяти тысяч рыцарей, не считая толпы простонародья, которая совершенно не поддавалась исчислению. Тогда король начал проявлять по отношению к сплитчанам большую благосклонность, так что сам призывал обращаться к нему в дальнейшем за содействием общественной пользе. Ведь королю хотелось, чтобы они для защиты своего города вернули себе крепость Клис; кроме того он хотел передать им комитат островов. Однако сплитчане, по обычаю своему слишком неторопливые в отношении общественной пользы, по отдельности добивались личной выгоды. И когда они презрели королевские пожалования, которые им искренне и щедро предоставлял король, движимый присущим ему чувством мягкосердия, он не захотел доверять указанную крепость кому-либо из знати, зная, какая великая опасность может грозить сплитчанам из этой крепости; но, призвав некоего Понция, который был магистром воинства тамплиеров по Венгерскому королевству, поручил ему охрану и заботу об этой самой крепости, распорядившись, чтобы он поочередно назначал братьев своего ордена нести там службу ²⁶⁰.

В то время как король Андрей задержался ненадолго для снаряжения корабля, умер архиепископ Бернард. Погребен он был рядом с церковью святого Домния. И король немедленно послал к сплитским каноникам, прося и советуя им избрать [архиепископа] из клириков его окружения. При этом более всего он настаивал на одном медике Александре, человеке образованном и честном, через которого церковь могла бы получить большую пользу. Но просьба короля не была выполнена, так как стремление старейшин было направлено в другую сторону. [74]

Между тем король, погрузившись на корабли, отправился в намеченный путь. Сплитчане дали ему в аренду до Диррахия две галеи. Король оказался не в состоянии снарядить столько кораблей, сколько хватило бы для перевозки всех крестоносцев ²⁶¹; поэтому одни были вынуждены вернуться домой, а другие задержались до следующего года.

Тем временем Стефан, господин Сербии или Рашки, который назывался великим жупаном, направив апокрисиариев к римскому престолу, просил у верховного понтифика Гонория королевскую корону. И действительно, папа со своей стороны направил легата, который по прибытии короновал его и поставил первым королем его земли ²⁶².

А король Андрей, подойдя к берегам Сирии, напустил большой страх на сарацин ²⁶³. Развернув во всю мощь свое войско, он тотчас же отошел довольно далеко от морского берега, захватывая крепости и поместья и преодолевая все препятствия. Но завистливая судьба воспрепятствовала начатому славному ряду дел государя и не позволила дальнейшего умножения его прекрасных успехов. И вот преступное безрассудство — не знаю, своих или чужих — готовит погибель короля, и нечестивая рука с дьявольской изворотливостью подает ему глоток отравленного зелья; из-за этого коварства он едва смог избежать смертельной опасности. Еще не вполне восстановив силы, он стал подумывать о возвращении, боясь подвергать себя и свое королевство такому риску; и веря, что его обет перед Господом исполнен, он со всей своей свитой повернул к границам родины ²⁶⁵. Однако он не пожелал и далее испытывать на себе превратности морского пути, а прибыл в Антиохию, двигаясь по суше ²⁶⁶; затем он переправился в Грецию, и, породнившись здесь с королем греков Ласкаром, поскольку получил его дочь в жены своему первенцу Беле ²⁶⁷, отправился дальше. Перейдя после этого границы Греции, он прибыл в Болгарию, где был остановлен королем болгар Океаном, и ему не позволялось продолжить путь до тех пор, пока он не предоставил полной гарантии в том, что соединит с ним браком свою дочь ²⁶⁸. И так король Андрей, закончив свое странствие, вернулся в свое королевство. Мы же после этого беглого обзора снова обратимся к своей теме.

О ВЫДВИЖЕНИИ ГУНЦЕЛА

В то время старшими в сплитском капитуле были архидиакон Групций, сын Продана ²⁶⁹, Катальд, сын Формина, и некоторые другие. Так как они были более достойными и опытными, остальные каноники во [75] всем следовали за ними; но что касалось замещения архипастыря, эти двое, попав в неправедные путы зависти, замышляли недоброе. Ведь по большей части говорили друг другу: «Насколько спокойнее и полезнее шли бы наши дела, если бы церковь осталась вот так, без пастыря, чем если будет избран кто-нибудь, кто будет стеснять нашу жизнь и демонстрировать свою власть». Так что когда кто-либо напоминал о необходимости избрания, они лукавой болтовней сдерживали голоса недовольных. Они притворялись, что желают избрания, и указывали на мальчиков, сыновей знатных венгров, которые по малолетству не могли быть возвышены до пастырского сана; выдвигая хитроумные доводы, они говорили: «Для церкви и города будет выгодно, если у нас будут столь знатные покровители при королевском дворе».

Тогда как уже два года Сплитская церковь из-за их коварных отсрочек пребывала в интригах ²⁷⁰, один диакон, по имени Петр, выказывал особую озабоченность и нетерпение. Будучи человеком незнатного происхождения, он не смел открыто противостоять партии архидиакона и его приспешников и обличать их хитрости. Он испытывал муку глубокой печали не только из-за того, что церковь оставалась без пастыря, но и потому, что, как говорили, вышеназванные старейшины спускали ее доходы на свои собственные нужды. Он, однако, больше ворчал и отмалчивался.

И жил один клирик, венгр по имени Гунцел, сын Корнелия, который хотя и был знатного рода, но мало чего стоил. Так как он был уже в преклонном возрасте, то не мог занять в Венгрии никакой должности, но, надев одежду крестоносцев, стал ректором какой-то церкви святого короля Стефана. Так как Сплитская церковь уже в течение долгого времени не имела пастыря, этот самый Гунцел начал усиленно домогаться, чтобы его избрали в понтифики. И однажды его родственник, некий бан Юла ²⁷¹, отправил сплитскому клиру и народу довольно выразительное послание, предлагая и советуя, чтобы они избрали Гунцела, а также обещая свою службу и расположение. Тогда вышеназванный диакон Петр, человек словоохотливый, воспользовался случаем и пошел шептаться с клириками и мирянами, восхваляя Гунцела за силу, честность, образованность, в которых сам он не был уверен, но всячески хлопотал об избрании Гунцела, чтобы разрушить планы старейшин.

В то время комитом города Сплита был Домальд, человек достаточно осторожный и предусмотрительный ²⁷². Так как он хорошо знал Гунцела, он объявил о нем правду, говоря, что по ветрености нрава тот не может возвыситься до столь значительного священного сана. И многие другие отзывались о нем точно так же. Но Петр своими настойчивыми речами одержал верх над всеми остальными. И хотя в Сплитской, да и в других церквях не было недостатка в лицах, которые не столь [76] опрометчиво и с большим правом могли быть возведены в этот сан, однако невежественный народ так увлекается чванливым тщеславием, что пренебрегает людьми известными и полагает, что люди неизвестные могут творить чудеса. А некоторые бывают до такой степени подвержены недугу зависти, что, сами не заслужив ничего, мешают другим получить заслуженное; потому что успех других они считают ущербом для себя.

Так вот, когда по настоянию мирян всем клирикам пришлось приступить к выборам, архидиакон со своими людьми все еще никак не хотел соглашаться. Однако когда оказалось, что уже готова разразиться буря народного возмущения, они, наконец, нехотя согласились. За два или три дня до того, как должны были состояться эти выборы, один из тех, кто вместе с Петром ратовал за их проведение, имел видение, что церковная кафедра разрушена и архиепископский престол низвергнут. И он спросил Петра, что бы это значило. И тот ответил: «Сейчас ты этого не знаешь, но узнаешь позже». Хотя это видение и не было добрым предзнаменованием, но начатое бесстыдство не прекращалось до тех пор, пока не был выбран хоть кто-нибудь. Тогда к [Гунцелу] направили диакона Ульказия объявить ему о единодушном его избрании и просить, чтобы он безотлагательно прибыл в Сплитскую церковь ²⁷³.

Приняв посольство, Гунцел очень обрадовался и сразу же отправил нунция к верховному понтифику с просьбой утвердить его избрание. А сам направился в Сплит. Он был мало образован, но его неустанно терзало жало честолюбия: еще в пути, находясь у тамплиеров на Уране, во время всенощного богослужения на Пятидесятницу он распорядился, чтобы нинский епископ Групций, который пришел с ним из Венгрии, рукоположил его в диаконы.

Когда же он вошел в город, то был встречен всеми весьма любезно. Но, пробыв там некоторое время, он обнаружил в своих словах и нравах такое легкомыслие, что всех от себя отвратил, и они, побуждаемые поздним раскаянием, подумывали, как бы им от него избавиться. И получилось, что тот, кто был любим, будучи неизвестным, сделался ненавистным, став известным; не видя его, они прониклись к нему любовью, а увидев, стремились от него избавиться. Получив тем не менее папское утверждение, Гунцел добивался, чтобы его посвящение состоялось на территории Венгрии. Поэтому верховный понтифик господин Гонорий, направив предписание епископу Веспремскому Роберту ²⁷⁴, наказал, чтобы он тщательно исследовал как личность избранного, так и процедуру избрания, и если не обнаружится канонических нарушений, провести его посвящение в должность. Роберт же, хотя был человеком строгим и благочестивым, но, получив апостольское предписание, не обнаружил заинтересованности в расследовании тех обстоятельств, на которые в [77] подобных процедурах должно обращать внимание. Поэтому, с легкостью совершив посвящение, он велел ему для испрошения паллия лично предстать перед папой.

И так Гунцел пришел к своей церкви посвященным, но чересчур торопливым и ретивым в выполнении обязанностей понтифика; еще не получив паллий, он освящал церкви, совершал богослужения и всюду именовал себя архиепископом.

В то время верховный понтифик направил одного своего апокрисиария по имени Аконций, родом из Витербо ²⁷⁵, капеллана курии, человека весьма проницательного и доброго, направил его, повторяю, для [разрешения] некоторых трудных дел по всему королевству Венгрия, дав ему поручение побывать в землях Далмации и усмирить коварство омишских пиратов ²⁷⁴. Но так как он не имел всей полноты полномочий легата, но горел рвением к исправлению недостатков клира и народа, то, остановившись в Сплите, он послал своих нунциев в курию господина папы с просьбой наделить его во всей полноте властными функциями легата. Отправив нунциев, Аконций остался в городе Сплите, ожидая, пока они вернутся. Видя неразумие и невежество архиепископа, он очень страдал из-за того, что Сплитская церковь обрела столь неумелого пастыря. И Аконций часто его порицал, но тот, как дикий осел, привыкший к пустыне ²⁷⁷, не обращал внимания ни на самого Аконция, ни на его предостережения. Тем временем нунции вернулись из курии, принеся известие о широчайших легатских полномочиях Аконция. Тогда Аконций, поддерживаемый авторитетом апостольского престола, принялся исправлять многое в отношении клира и народа, преобразуя церковь на новых началах; он добился, чтобы духовные лица удалили от себя всех поварих, выдворение которых архиепископа нисколько не заботило.

Он призвал к себе в помощь всю Далмацию и Хорватию против еретиков и пиратов, выдавая индульгенции всем, кто, воспламенившись ниспосланной свыше ревностью, личным участием или денежной помощью содействовал бы их истреблению. Тогда, снарядив большой военный флот и конное войско, он стал атаковать их с разных сторон. И он так измучил омишан преследованием на море и на суше, что они, истощив силы, потеряли всякую надежду на возможность дальнейшего сопротивления. Поэтому, придя к легату и припав к его ногам, они смиренно умоляли его о мире и сострадании, обещая оказывать всяческое послушание и повиновение его желаниям и приказаниям. Согласившись, легат заставил их сжечь все пиратские корабли, а чтобы они прекратили нападения на христиан, он обязал их принести клятву ²⁷⁸.

В это время архиепископ Гунцел направил нунция к римскому престолу, чтобы испросить паллий. Но вслед ему легат Аконций послал [78] письма и нунциев, сообщая верховному понтифику об отступлениях архиепископа. Господин папа передал паллий в руки легата, доверив ему поступить в деле архиепископа по его усмотрению в соответствии с законом. Получив папское распоряжение, легат передал паллий на хранение одному аббату из Роговы ²⁷⁹; и, отстранив архиепископа от исполнения всех обязанностей понтифика, предписал, чтобы он предстал перед апостольским взором для оправдания в своих отступлениях. Тогда архиепископ в скорби и тревоге отправился в курию. Его сопровождали диакон Вита, который позднее стал примицерием, и диакон Петр, внук Мургия. А от противной стороны был направлен Вульказий. Архиепископа поддерживали немногие каноники; большая их часть и старшие были против него. Итак, явившись в Рим, архиепископ бросился к ногам господина папы Гонория, слезно жалуясь на нападки легата. Но господин папа, вполне осведомленный обо всех проступках архиепископа, стал со всей суровостью порицать его за невежество и безрассудство. Архиепископ же, будучи не в силах оправдаться, возлагал всю вину на посвятившего его Роберта, поскольку якобы именно с его разрешения он преждевременно, не имея паллия, осмелился отправлять обязанности понтифика. Но папа не поверил ему. Кардиналы же почти все были против него, так что он едва отваживался появляться перед ними.

Сопровождавшие его каноники, видя, что дело архиепископа принимает очень опасный поворот, и так как уже был написан указ о его низложении, оставили его в курии и вернулись домой. Гунцел же, оставаясь там, усиленно добивался, чтобы к его проступкам проявили снисхождение. Его просьбы были так настоятельны, а действия столь назойливы, что первоначальное решение было отменено и составлено другое, более мягкое, а именно чтобы его полномочия были прекращены на два года, а после того милостью апостольского престола он был бы восстановлен во всех [правах]. Что и было сделано.

А тем временем легат Аконций, отправившись в Боснию для борьбы с еретиками, много потрудился там ради упрочения католической веры ²⁸⁰.

Тогда же в день Рождества Господа около трех часов по всей Лигурии, Эмилии и Венецианской марке ²⁸¹ произошло такое сильное и ужасное землетрясение, что многие здания обрушились, а город Брешиа ²⁸² большей своей частью лежал в развалинах; огромное множество людей, в особенности же еретиков, было задавлено и погибло ²⁸³.

В том же году в день Успения Богородицы ²⁸⁴, когда я учился в Болонье, я видел святого Франциска ²⁸⁵, проповедующего на площади перед общественным дворцом, куда собрался почти весь город. Темой его беседы были ангелы, люди, демоны. Он так хорошо и понятно проповедовал об этих трех видах разумных духов, что многие присутствовавшие [79] ученые люди были немало удивлены речью профана; сам же он оставался в образе не проповедника, а, так сказать, оратора в народном собрании. Ведь вся суть его слов была направлена на искоренение вражды и на восстановление мирных отношений. Одежда его была грязной, внешность его вызывала презрение, лицо некрасиво. Однако Бог сообщил его словам такую действенную силу, что многие знатные роды, между которыми бушевала чудовищная буря застарелой вражды, обильно политая кровью, пришли к примирению. Его так почитали и благоговели перед ним, что мужчины и женщины толпами устремлялись к нему, стараясь хотя бы прикоснуться к его лохмотьям ²⁸⁶ или обрести хоть маленький их клочок.

Но вернемся теперь к основной теме. Когда истек срок двухлетнего наказания, Гунцел отправился к своей церкви, обратился в курию, и ему был возвращен паллий, которого его лишил Аконций. Тогда архиепископ стал смотреть недобрыми глазами на всех каноников, которые выступали против него. В это время почил архидиакон Групций; на его место каноники избрали Катальда, возведя его в сан тогда еще в отсутствие архиепископа. Но вернувшийся архиепископ с негодованием отнесся к выдвижению Катальда, и тот так никогда и не смог получить от него утверждения своего архидиаконства. Катальд, однако, был уже в почтенном возрасте, и не прошло двухдет, как он умер.

Почти в то же время сплитчане прогнали Домальда с должности комита и поставили себе комитом одного знатного мужа из Луки по имени Буисен ²⁸⁷. Но были некие наглые цетинцы, Будимир и его братья, люди жестокие, которые постоянно мешали сплитчанам жить спокойно; ведь они, как подстерегающие за овчарней хищные волки, все время жаждали лишь крови. Они не могли прожить и дня без того, чтобы не нападать на наши поля, не насильничать над людьми, не угонять скот ²⁸⁸. Но самым ужасным злом было то, что все это они совершали с совета и при поддержке некоторых недостойных граждан, которые надеялись получить какую-то выгоду от этих разбойников. Их скот был меченым, благодаря чему враги, обходя его, похищали у других.

Наибольшая угроза всеобщей гибели существует, когда в одном городе живут розно, когда враг народа для кого-то считается другом, когда [80] и война не ведется сообща, и мир не соблюдается единодушно. Близкая гибель грозит тому городу, где правят изменники родины, где более высокое положение занимают грабители сограждан; и тогда как их самих нужно карать по всей строгости, они перекладывают наказание с себя на безвинных граждан.

Положение сплитчан было тогда столь жалким потому, что управление не велось хоть сколько-нибудь сносно.

Когда Будимира унесла смерть, которой он вполне заслужил, следовавший в беспутстве за братом Хранислав стал на горе нам преисполняться такой же алчностью. Комит Буиссен предоставил в помощь сплитчанам против врагов около 20 всадников. Сам же, возвратившись к себе, там и оставался. Однажды Хранислав с вооруженным конным отрядом устремился на поля, опустошая их и грабя всех встречных. И тогда появились вооруженные сплитчане с упомянутыми всадниками комита Буиссена. Разбойники же, видя, что из города сбегается множество людей, стали понемногу отступать к горам, захватив с собой награбленную добычу. Когда они скрылись за горами, одни из наших хотели их преследовать, другие — нет. Но всадники комита и сплитские всадники, которых было, пожалуй, столько же, поощряя друг друга, стали подниматься за ними. С ними отправилось и немало пеших воинов из тех, кто был посмелее и порешительнее. И когда они поднялись в горы и миновали крепость Клис, то, пройдя дальше, они наткнулись на врагов в одной котловине, которая со всех сторон была окружена горными перевалами и откуда не было видно свободного выхода в других направлениях. Закрытые горами, они уже спешились и расположились на отдых на лугу. Но как только враги заметили своих преследователей, они тотчас оседлали коней и стали строиться в боевом порядке. Наши же, видя, что те готовятся к атаке, остановились. Боясь довериться коварной судьбе, они сперва стали раздумывать, не лучше ли уклониться от боя, чем принять его. «Мы поступим неосмотрительно, — говорили некоторые из них, — если из-за столь малой добычи подвергнем себя опасности». Другим же из страха перед врагами казалось, что при спуске они могут испытать большие затруднения, чем при подъеме, потому что место это было настолько закрытым со всех сторон, что не имело сколько-нибудь безопасного выхода.

Однако тот человек, под началом которого находились всадники Буиссена, был хотя и одноглазым, но весьма отважным и опытным в военном деле. Поэтому как только он увидел, что его войско замялось в нерешительности, то, собрав людей, он встал в середину и сказал: «Чего вы медлите, люди благоразумные? Смотрите, если мы пожелаем сразиться, победа в наших руках; если же мы намерены уклониться, то [81] надежды выжить — никакой. Так что решайте, что благоразумнее, умереть с позором или жить в славе? Оружия у нас больше, войско лучше. Сами враги это также хорошо знают и полагают сражаться с нами не храбростью, а хитростью. Ведь они ведут наступление, пугая нас, будто непривычных к войне, надеясь обратить нас в бегство. Но если они увидят, что мы приготовились к бою, держимся храбро, верьте мне, они быстро покажут нам спины. Поэтому стойте твердо, бейтесь мужественно, не боясь смерти, с уверенностью в победе». Ободрив своих такими словами, он стал строить пехотинцев по отрядам, а всадников поставил в ряд, отдав приказ тем, которые должны были выступить первыми, и следующим за ними, чтобы все они смотрели на знамя предводителя. И так, когда все были удачно расставлены, то, немедленно развернув свои порядки против врагов, они начали понемногу продвигаться вперед. А враги, видя отвагу наших, тотчас пустив коней во весь опор, решительно бросаются на них. Наши же, сомкнув строй, выпустили вперед отряд пеших воинов с поднятыми копьями, а следующие, воткнув в землю рогатины, были готовы встретить нападающих, третьи, натянув луки, приготовились метать стрелы, четвертые — действовать мечами, а всадники, расположившись по кругу и выставив вперед копья, имели вид сильно укрепленной башни и являлись крепким оплотом всего войска. Когда враги увидели, что ряды наших твердо удерживаются на своих позициях, они остановились поодаль, не осмеливаясь нападать. Тогда предводитель нашего войска воскликнул: «Эй, храбрые мужи, пришел час отомстить врагам». И сам бросился вперед, а все войско последовало за ним.

Не мешкая, они сразу же вломились в ряды врагов, смешались с ними, завязали рукопашный бой и начали наносить удары обнаженными мечами. В течение какого-то времени победа оставалась сомнительной. Тогда предводитель сам стал напирать на Хранислава, обрушивая удар за ударом то булавой, то мечом. А тот, и сам муж воинственный, то парировал удары с помощью щита, то изо всех сил сам обрушивал удары на неприятеля. Наконец, собравшись, наш предводитель стремительно поразил Хранислава мечом; удар пришелся между шлемом и ошейником и отбросил его голову далеко от тела; и, обезглавленное, оно тотчас свалилось с коня и осталось лежать на земле. После этого бой прекратился, все цетинцы обратились в бегство и оставили поле боя за сплитчанами. А те, преследуя их с тыла, настигали бегущих повсюду среди лугов и гнали их до горной кручи. Возвращаясь домой с одержанной победой, они взяли голову Хранислава и, насадив на копье, несли до Салоны. И так в бурном веселье они вернулись домой. Вот так перестала мучить нас эта зараза.

[82]

О КОМИТЕ ПЕТРЕ

А после этого началась тяжелейшая война между коми том брибирским Григорием ²⁸⁹ и сплитским комитом Буисеном. Буисен жил в Свиниграде ²⁹⁰, и хотя он был человеком знатным, богатым и могущественным, он, однако, покровительствовал еретикам. А поскольку глубокая распря между ним и Григорием полыхала в течение долгого времени и столкновения не прекращались, положение обоих неуклонно ухудшалось, и все же, казалось, сторона Буисена брала верх. А ведь оба происходили из одного рода.

Однажды Буисен со своим войском окружил Брибир, и Григорий оказался запертым в своем укрытии, так что никто не мог ни войти туда, ни выйти. Григорий, будучи очень хитрым и ловким, устроил засаду и на рассвете, когда ночной караул ослабил бдительность, внезапно ворвался в лагерь Буисена; и прежде чем те успели взяться за оружие, они принялись жестоко избивать врагов, а самого Буисена взяли живым. И когда он предстал перед Григорием, то стал молить о пощаде. Но Григорий, человек суровый и жестокий, обратился к окружающим, нисколько не тронутый мольбой пленника: «Снимите с него кольчугу». И когда тот сам сделал это, Григорий, выхватив меч, вонзил в его живот со словами: «Вот какая пощада должна ожидать Буисена, который столько раз вызывал меня на бой».

Тогда сплитчане поставили себе комитом некоего Петра, господина Хума ²⁹¹. Петр был человеком могущественным и воинственным, хотя и не без греха еретической скверны. Потому-то его не принял клир; но миряне, склонные к опрометчивым поступкам, составив заговор, в большом смятении толпой подошли к церкви и, отобрав у сторожа ключи, силой ввели его в церковь. После того как об этом узнал Аконций, он направил послание и подверг интердикту весь город. И почти на год прекратились богослужения. Архиепископ же Гунцел был в это время в Венгрии; а вернувшись к своей церкви, он довольно неосмотрительно отменил интердикт легата.

Между тем легат Аконций, направившись в Боснию, в течение долгого времени занимался истреблением еретиков. Слабый телом, он был, однако, горячим поборником католической веры. После того как его сразила тяжелая болезнь, перед кончиной он всецело предал себя Господу. И в 1222 году он там счастливо завершил свой жизненный путь ²⁹². [83]

О ВОЙНЕ, КОТОРАЯ ВЕЛАСЬ ИЗ-ЗА ПОМЕСТЬЯ ОСТРОГ ²⁹³

В то же время некие хорваты Толлен и Вильцета, сыновья Бутко ²⁹⁴, со своей родней напали на поместье святого Домния, которое называется Острог и начали, вопреки запрету граждан, возводить укрепление, желая поселиться там со своими семьями, чтобы иметь возможность безнаказанно совершать привычные разбои. Они говорили, что являются наследниками этого места. А архиепископ, желая иметь их в качестве колонов и помощников, по простоте сердца дал согласие.

Тогда сплитчане стали готовиться к войне против них. Для этого они обратились к своему комиту Петру и призвали его; прибыв в сопровождении многочисленных всадников, он распорядился, чтобы все выступившее в поход войско с моря и с суши подошло к крепости. Был произведен подсчет численности городского войска, и в нем оказалось более трех тысяч воинов. После этого они стали мужественно биться под стенами крепости. Со своей стороны хорваты, расположившись за скалами, яростно оборонялись камнями, дротиками, стрелами. Сплитчане же, видя, что хорватов защищает укрепленная местность, изменили способ нападения. Быстро собрав большую кучу бревен и листвы, они разожгли огонь под самыми скалами. Поднявшийся из-за этого костра дым слепит врагов; сгорают доски и настилы, которые они приспособили для своей защиты. Тогда наиболее бесстрашные юноши из наших, видя, что у врагов недостает ни сил, ни оружия, попытались добраться до них сквозь огонь, рассчитывая поразить их мечами. Но те, свалив с высокой скалы огромные камни, придавили ими, к сожалению, некоторых из наших, так что они, свалившись в огонь, разбившись и обгорев, испустили дух.

И так обе стороны бились в течение нескольких дней. При истощившихся уже запасах, бесконечно жалкие, физически изможденные, они надеются, что еще могут оказывать сопротивление; однако немного позже они уже склоняются к сдаче. Но прежде чем они приняли окончательное решение, вдруг один отряд храбрейших юношей — одни ползком, другие по тайным тропкам — неожиданно устремляется к крепости. В это время комит Петр со своим войском, взглянув наверх, видит, что те, стоя на скалах, уже вступили с врагами в рукопашный бой. И комит тотчас же закричал: «А теперь вперед, мужи, поскольку Господь даровал нам победу над нашими врагами». По этому зову все устремляются вперед и овладевают крепостью. И вскоре, захватив всех врагов с [84] женами и детьми, они потащили их к своим со связанными за спиной руками. После этого, согласно принятому решению, они завладели всем их имуществом, разрушили до основания церковь, основателями которой те себя провозглашали, разрыли могилы, из которых выкинули кости их предков и раскидали их по полю, чтобы они впредь не заявляли никаких прав на эту землю. Трогирцы предоставили помощь нашим, но скромную и недостаточную. Потом они привели в город пленных со связанными за спиной руками, и заключили их под строжайшую охрану. После того как они три дня пролежали без попечения, многие там и умерли — одни, истощенные голодом и жаждой, другие, задохнувшись в смраде темницы.

О ВОЙНЕ, КОТОРАЯ ВЕЛАСЬ С ДОМАЛЬДОМ ²⁹⁵

И так, сделав свое дело, комит Петр вернулся домой и жил в Хуме. А город Сплит, оставаясь без правителя, не мог быть в добром состоянии. Тамплиеры, согласно распоряжению короля, удерживали крепость Клис. Сплитчане же, которые большей частью по обыкновению пренебрегают полезным и соблазняются бесполезным, пресытились благами мира и покоя. Поэтому, всячески возводя напраслину на тамплиеров, они принялись разными способами добиваться их ухода из крепости, чтобы избавиться от мирного и благоразумного соседства. И получилось так, что после их ухода при помощи и попустительстве сплитчан эта крепость была сразу же захвачена Домальдом. Кто же оказался столь неразумным и помрачился рассудком, чтобы презреть безоружный орден и жаждать посадить себе на голову вооруженного неприятеля? А когда Домальд беспрепятственно обосновался в этой крепости, то, будучи хитрым и осторожным, сначала стал притворяться, что он желает жить со сплитчанами в дружбе. Однако, умело скрывая гнев, который он затаил из-за своего свержения, он выжидал час, когда он мог бы отомстить за свою обиду. Хитрость Домальда могла удаться потому, что большую часть преступлений перед Богом сплитчане совершили вместе с ним, так что и наказание должны были понести общее. Ведь они не могли, не нарушая клятвы, удалить этого самого Домальда с должности комита, равно как, не совершая святотатства, поставить вопреки запрещению церкви комитом Петра; и, наконец, они публично совершили еще вот такое преступление. [85]

Был один бедный и простой священник; его привлекал к ответу из-за долгов некий чужестранец — славянин, который, обратившись в светский суд, предъявил иск. Священник явился по вызову суда и сослался на привилегию ²⁹⁶, но один знатный человек по имени Кацета, встав во время заседания курии, нанес пресвитеру пощечину и, связав его, на глазах у всех передал в руки его обвинителя.

И вот на третий день в праздник Всех Святых по городу разнесся слух, что какие-то разбойники напали на поле. Тут же весь город бросился к оружию. Прошли они по мосту через Салону. Из Клиса же спустилось очень мало всадников Домальда. Но вскоре вся толпа обратилась в бегство и рассыпалась в разные стороны. Тогда были взяты в плен многие из знатных и богатых людей города, а именно Кацета, Дуим Формини, Леонард Каваль, Яков Душица, Хрисогон и более шестидесяти других; все они с позором были отправлены в крепость к Домальду ²⁹⁷.

В ту же ночь Домальд направился к сплитским загонам и угнал почти тридцать тысяч овец; а людей, заковав в кандалы, отдал под стражу; сломив их жестоким голодом и пытками, он выманил у них крупную сумму денег. Так что сплитчане после почти годичного заключения смогли в конце концов освободиться лишь ценой большого материального ущерба.

А после этого Коломан, сын короля Андрея, герцог Славонии, в сопровождении вельмож спустился к морю и был принят сплитчанами с большим почетом. Был он тогда еще юным и не совершил ничего, достойного упоминания ²⁹⁸.

После этого в 1230 году капитул и весь клир при полном согласии избрали на вакантное место архидиакона каноника Фому на тридцатом году его жизни; архиепископ Гунцел в то время находился в отсутствии. Вернувшись, он вначале не пожелал принимать архидиакона, явившегося к нему с просьбой об утверждении; еще бы, он почти никогда не считал благие действия каноников достойными уважения. Но затем, видя, что все выдвижение в архидиаконы было проведено канонически, с соблюдением установленных правил, и так как не было ни малейшего Разногласия среди каноников, которое в конечном счете могло бы дать повод для противодействия, он, благословив его, утвердил в должности [86] архидиакона и сам рукоположил его. Архидиакон был наделен соответствующими знаниями и в отправлении своих обязанностей старался выказывать достаточно пылкости и усердия. Почитая справедливость, ненавидя бесстыдство, он горячо ратовал за то, чтобы соблюдались заветы святых и чтобы в церковных делах царил закон правды Божией.

И когда архиепископ допускал послабления в исправлении проступков подчиненных ему лиц, архидиакон, насколько мог, хлопотал об исправлении ошибок. Но так как архидиакону не всегда удавалось сдерживать своевольных, он подчас порицал понтифика за бездействие, побуждая и призывая его, чтобы он как добрый пастырь с большим рвением неусыпно заботился о пастве. Но тот уже так закоснел в бездействии, что ему казалось дерзким и противным его нраву пытаться что-либо менять. Так что тревоги архидиакона были в тягость пресулу и не воспринимались им как содействующие пастырскому служению. Вследствие этого он неохотно советовался с ним по поводу церковных дел, но предпочитал приближать к себе тех, кто суетностью походил на него.

И так получилось, что некоторые из клириков, и прежде всего те, которые погрязли в своих пороках, оказались настроены весьма враждебно в отношении архидиакона. И эта неприязнь еще более усиливалась из-за того, что архидиакон по долгу своей службы наказывал за проступки тех, кого архиепископ, действуя вопреки архидиакону, освобождал от обвинений, совершенно не вникая в дело. Архидиакон же испытывал глубокую печаль и мучился не из-за того, что пресул старался унизить его достоинство, а потому что с ущемлением должностных прав архидиакона казалось, что весь заведенный в церкви порядок расстраивался и рушился. Ведь несомненная опасность для душ и явный позор для церкви Божией состояли в том, что те, кто должны были бы подвергнуться наказанию за свою неправедную жизнь, отбросив стыд, наказывали невинных и еще более дерзко вершили свои издевательства.

А однажды архиепископ сказал собравшимся перед ним каноникам: «Я хочу, чтобы в церкви не было вакантных должностей». И тогда был назначен архипресвитером некий Петр, внук Мургия. Так как он был человеком властолюбивым и беспокойным, он принялся открыто ущемлять авторитет архидиакона, склоняя на свою сторону простаков и людей неразборчивых, и, определив себя вроде как их главой, прилагал все усилия, чтобы отвлечь их от должного почитания архидиакона, и добивался, чтобы его самого они уважали как стоящего будто бы выше всех ²⁹⁹. Вот так в капитуле начался позорнейший раскол. А архиепископ, вместо того чтобы возвести стену против каждой из пылающих ненавистью сторон и вновь пробудить в чадах своих братскую любовь, принялся оказывать благоволение сборищу приверженцев архипресвитера, а [87] сторонников архидиакона подавлял, как мог, своей властью. Казалось, что ему больше нравилось, когда его каноники враждовали между собой, чем если бы они пребывали в единении и согласии.

Архипресвитер, видя, что Гунцел поддерживает его, а от архидиакона всеми своими помыслами был далеко, принялся все больше и больше разжигать в нем пламя ненависти к архидиакону. А поскольку тот был легковерным и искра этой неприязни уже разгорелась в его сердце, он легко доверялся слухам. Так что архиепископ с архипресвитером были единодушны в угрозах архидиакону, тогда как раньше они никак не могли прийти к согласию. Теперь они стали открыто преследовать архидиакона, а после его апелляции угрожать интердиктом и отлучением. Сговорившись, они начали домогаться ни более ни менее как пожизненного его низложения. А чтобы навлечь на него народный гнев, они распорядились закрыть все церкви и прекратить все церковные службы. И бедствие, вызванное этим соблазном, настолько разрослось, что и в церквях, и за стенами церквей не только громко спорили, но в безрассудстве поднимали друг на друга руку. Безумие неистовой толпы кидало людей от одной партии к другой, весь город содрогался от жестокой распри. Почти все каноники были против архидиакона; но лучшие и наиболее проницательные люди из городской знати и большая часть клира поддерживали архидиакона.

Так как в связи с этой смутой весь город, казалось, был охвачен неистовым волнением, архидиакон, опасаясь, как бы между гражданами не произошло какого злодеяния, и размышляя о превратностях времени, отправился к апостольскому престолу. Его сопровождали четверо благоволивших ему каноников. Архиепископ же, видя, что архидиакон отправился в курию, тотчас поспешил за ним, последовав уговорам своих пособников. Его сопровождала толпа каноников, которые сходились с ним в злонравии. А Фома упредил их на восемь дней, все еще не допуская, что пламя ненависти разгорится в их сердцах с такой силой, что они захотят взвалить на себя столь тяжкий труд погони. Хотя, по предложению Гунцела, они сговорились между собой, чтобы никто не называл его архидиаконом, он, однако, надеялся, что, получив указ от апостольского престола, он по возвращении домой сможет успокоить смуту. Но когда он увидел, сколько прибыло людей, возбужденных бесстыдной к нему завистью, он сразу затрепетал. Что же удивительного? Ведь он оказался почти в одиночестве против многочисленного войска врагов, людей столь влиятельных, что на них только и опиралась власть Сплитской митрополии. Тут были архиепископ, архипресвитер, сакриста, примицерий ³⁰⁰ и множество других, прикрывающихся письмами, свидетельскими показаниями, только и ждущих, как бы заглотать архидиакона с головой; а ему [88] самому не на кого было уповать, кроме как на Бога, который вершит суд в пользу всех подвергшихся произволу; убежденный единственно в своей честности, он в спокойствии духа ожидал исхода дела.

А в это время господин папа Григорий IX находился в Перудже ³⁰¹. И архидиакон Фома благодаря старанию и покровительству некоторых людей, которых он раньше не знал, был допущен к папе, когда он был в зале лишь с вице-канцлером ³⁰². И, преклонив перед ним колени, он стал обстоятельно, по порядку излагать свое дело. Сам милостивейший отец благосклонно выслушал его и, словно осведомленный обо всем, выразил ему глубокое сочувствие в связи со столькими тяготами и спросил его, не желает ли он судиться по этому делу с архиепископом в курии. Архидиакон ответил: «Непременно, святой отец». Тогда папа сказал стоявшему подле вице-канцлеру: «Предупреди кардинала Отгона, чтобы он внимательно выслушал обе стороны об обстоятельствах дела». И архидиакон, поблагодарив его и облобызав его стопы, вышел, исполненный радости. А архиепископ со своей сворой, увидев, что архидиакону с такой легкостью была предоставлена аудиенция и что он наперекор им получил аудитора, сильно обеспокоился. Придя к папе, они добивались, чтобы им был предоставлен в качестве аудитора кардинал Райнерий, на которого они твердо полагались. Но господин папа никоим образом не соглашался. Поэтому архиепископ со своей сворой явился по вызову к кардиналу Отгону и уже в более миролюбивых выражениях пожелал, чтобы дело полностью рассматривалось без судебного шума и весь процесс был бы представлен как примирение. Но кардинал с самого начала отказался, остерегаясь, что стороны могли сговориться между собой для какого-нибудь преступления. В конце концов архиепископ, видя, что его план не вполне способствует достижению желаемого успеха, стал глубоко раскаиваться в затеянном. Тогда, в частности, явившись втайне от своих сообщников к архидиакону, он пытался льстивыми речами расположить его к себе, опасаясь, как бы тот не обвинил его в каком-либо преступлении. Но архидиакон, мало веря лести архиепископа и зная его привычку менять по обстоятельствам слова и обличье, настойчиво двигал свое дело перед кардиналом. Все его спутники, кроме одного, разъехались.

Итак, в назначенный день обе стороны предстали перед судом. Тут архидиакон, составив прошение, принялся своими показаниями уличать архиепископа в некоторых проступках. Со своей стороны архиепископ со своими людьми возвели на архидиакона некоторые вздорные и беззаконные обвинения, говоря, что он в исполнении своих служебных обязанностей перешел границы, установленные отцами. Эго препирательство продолжалось в течение многих дней, после чего кардинал, который [89] был человеком в высшей степени проницательным, поняв, что они возвели обвинения на архидиакона лишь из-за застарелой неприязни и для разжигания ненависти, стал тогда весьма сурово укорять архиепископа за то, что тог позволил появиться в Сплитской церкви источнику такой низости; и вместо того, чтобы, как добрый пастырь, который душу свою полагает за овец своих ³⁰³, противостоять затаившемуся волку, он счел за лучшее, чтобы при его участии между братьями разыгрались скандальные раздоры. Тогда он спросил у сторон, не хотели бы они до вынесения решения прийти к мирному и полюбовному согласию; Гунцел немедленно согласился, так как он ничего другого и не хотел, как только вытащить свою ногу из силка, который он расставил для других, а попался сам. Однако его сообщники, упорствуя в злом умысле, взбунтовались против архиепископа, призывая не соглашаться на примирение. Кардинал, сильно выбранив их, с трудом унял их волнение. Наконец, когда с обеих сторон было дано обещание, что они будут придерживаться всех рекомендаций аудитора, пресул и его рой в душевной тоске, с мрачными лицами вернулись на постоялый двор. И, не ожидая решения кардинала, один за другим, словно потерпев кораблекрушение, они стали возвращаться восвояси. Тогда досточтимый Отгон, благоразумно освободивший архидиакона от обвинения и полностью восстановив его в должности, наказал архиепископу, чтобы тот относился к нему с отеческой любовью как к товарищу и сыну и ни в коем случае не позволял, чтобы против него плелись столь низкие интриги невежественных людей. Гунцел же, опустив голову, отвечал, что он желал бы исполнить это с готовностью и усердием.

В это время явился нунций с письмами достопочтеннейших епископов Трегуана Трогирского, Николая Хварского и двух других с обвинениями против архиепископа и оправданием архидиакона, которые они направили господину папе. Когда Гунцел услышал об этом, то, не перенеся дальнейшего ожидания, уехал, даже не получив благословения. Когда кардиналы ознакомились с этими письмами, то хотели вернуть архиепископа в суд, в случае, если бы архидиакон пожелал возобновить дело против него. Но господин Отгон, составив акт о примирении, ясно обозначил в нем, что по каноническим постановлениям относится к ведению каждой должности. Закончив таким образом все дела, достопочтенный кардинал передал копии решения — одну поверенным архиепископа, а другую архидиакону, и своей милостью отпустил его на родину, благословив и утвердив его по папскому рескрипту в должности архидиакона.

Это происходило в 1234 году, когда Отгон был кардиналом святого Николая в Тулианской темнице ³⁰⁴. [90]

О КОМИТЕ ГРИГОРИИ

В те времена после смерти комита Петра сплитчане поставили себе комитом знатного мужа Григория Брибирского ³⁰⁵. От был человеком могущественным и богатым и в делах управления достаточно осмотрительным и расторопным; да и судьба осчастливила его и обилием детей, и удачей во всех делах. В целой провинции Хорватия никто не мог бы сравниться с ним в могуществе; он одолел всех своих врагов, и не было никого, кто решился бы протянуть руку к добру его самого и его братьев. Так что когда он был поставлен комитом, сплитчане в течение некоторого времени довольно спокойно возделывали земли и пасли стада. Но так как он был занят множеством дел, то не мог оставаться в Сплите и направил туда одного своего викария, имевшего права комита, а сам мог жить в более удобных для него местах. И если когда-нибудь, что бывало крайне редко, он и приходил на зов, то не тревожился о благосостоянии города, а более всего стремился к собственному процветанию. Поэтому город, оставаясь без кормчего, как вдова без мужа, был обречен идти не вперед, а назад. Особенно сильно угнездилась в нем язва высокомерия, так что те, у которых оказывалось больше власти, будь то ректоры или консулы, мало заботились об общей пользе и, напротив, с выгодой для себя за скромное вознаграждение распродавали наиболее значительные коммунальные привилегии. Кроме того безнаказанно совершались кражи, убийства, разбои и всяческие преступления.

Ведь не было верного человека, который бы удерживал кормило правления всем населением, но все городское простонародье поврозь самовольно переходило под власть господ, что были посильнее и, держась за их опасное покровительство, затевало многие злодеяния. Из-за этого между самими магнатами возникало много поводов к вражде, так что они соперничали между собой в преступных делах, и тот считался старшим и лучшим, кто мог похвалиться большим коварством и кто больше преуспел в неправедности. Город был так разорен и растерзан, что городская курия оказалась не в состоянии соблюдать хоть какую-то твердость правосудия, разве только в отношении тех, кто погряз в крайней нужде и немощи.

Тогда граждане, из попустительства злу ставшие почти неукротимыми, принялись с легкостью менять власть в коммуне: то одна группа ставит одного комита, то другая — другого, не боясь клятвопреступления, не опасаясь пагубными действиями нарушить законы родины. В то время они прогнали с должности комита Григория и поставили комитом Домальда, который был его смертельным врагом. Снова прогнав [91] Домальда, они поставили комитом Марка, сына Григория ³⁰⁶. И это осуществлялось не сообща, а порознь, при взаимной ненависти и неприязни. Тем самым они навлекли на родину великие распри, утраты и беды.

Как говорят, в те времена несколько злокозненных граждан из ненависти к тем, кого почитал Григорий, подбили некоего Топлена, племянника комита Петра из Хума, пойти и угнать сплитский и трогирский скот. И он с немалым отрядом вооруженных всадников незаметно подъехал к месту под названием Босилон, где паслось множество овец, похитил у сплитчан 80 тысяч быков ³⁰⁷ и отогнал их к себе; сплитчане же ничего не смогли вернуть. Однако их вооруженные отряды, переправляясь на кораблях, не раз опустошали большую часть его владений.

В то время жил один старик по имени Дуим, который, несмотря на преклонный возраст, отличался суровым и необузданным нравом. Считая себя оскорбленным сыновьями Витала из-за того, что они поколотили одну из его служанок, он не счел нужным обращаться в курию и дожидаться решения судей, но в гневе явился с двумя своими сыновьями к упомянутым юношам, сыновьям Витала, и первым делом осыпал их бранью. А те, будучи весьма глупыми и высокомерными, не пожелали умерить пыл, но ответили еще более нагло и заносчиво. От слов они перешли к потасовке, а затем, подстрекаемые дьяволом, выхватили кинжалы и выясняли отношения, не как подобает гражданам, а как врагам. Тогда весь город, возбужденный потасовкой, впал в неистовство, одни пускали в ход камни, другие — мечи. В результате в тот день валялись на площади, подобно презренным свиньям, бездыханные тела Дуима Драшко и двух его сыновей. Точно так же был побит камнями или мечами один из сыновей Витала по имени Домиций и многие другие. Однако спустя много дней младший сын Дуима и сын Витала пришли в себя. Тогда коммуна, собравшись, вынесла решение изгнать из города этих убийц и разрушить до основания их дома.

Таким образом сыновья Витала и сыновья Галлоны со своими приспешниками ушли из города и обосновались в Задаре. Но после того как они пробыли там какое-то время, они стали выведывать, как им можно было бы вернуться на родину, хотя бы и силой. Тогда они наняли себе в помощь отряд пизанцев, которые были добрыми вояками, но достаточно скорыми на преступление. Они прибыли на двух вооруженных судах и, причалив в полночь в порту, по совету своих друзей и родственников тайно проникли в одну башню, которая находится над северными воротами. А поскольку они испытывали нужду в средствах, то начали строить преступные планы, рассчитывая с оружием в руках напасть на дома некоторых богатых людей и силой захватить их имущество. А в предвкушении этого они вдохновлялись собственной дерзостью, так как видели, [92] что у граждан нет ни главы, ни правителя. Как только в городе прослышали, что сыновья Витала вернулись с отрядом чужестранцев и что для совершения великих злодеяний они готовы дать волю своему безрассудству, тотчас их перепуганные недруги подняли против них весь город. Созвав всю негодующую коммуну на собрание, они послали к ним сказать, чтобы они немедленно убирались туда, откуда пришли, иначе бурл народного негодования тут же сметет их. Тогда по совету своих доброжелателей они отступили и отошли к монастырю св. Стефана ³⁰⁸, и здесь, воспользовавшись каким-то поводом, они испросили позволения остаться на два дня для передышки и получили его. В течение этого срока они подбирались к городу и, не страшась, вместе с друзьями и родственниками объедались и пьянствовали в садах. А их противники заперлись в башне Календы.

Однажды, когда уже в сумерках они увидели, что некоторые из тех, словно глумясь над ними, подходят к самому городу, то полагая для себя великим бесчестьем на виду у своих врагов целый день оставаться и заключении, Иоанн Цегаида и Лампрндий, сын Дуима, с прочини своими пособниками покинули башню и направились к горе, как будто па проза церковью св. Феликса ³⁰⁹. Увидев, что на них идут их противники, они тотчас вскочили и, так как были более дерзкими, начали, несмотря на меньшинство, забрасывать тех камнями и не давали им двигаться дальше. А противная сторона, отвечая камнями на камни, пыталась вытеснить врагов с их позиций. После того как в течение некоторого времени они бились, находясь на расстоянии, сторонники сыновей Витала оказались настолько сильнее, что их противники вынуждены были отступить к своему укрытию. Но когда в городе стал слышен шум драки, люди сбежались на борьбу с сыновьями Витала, крича в один голос, чтобы те убирались, а не то погибнут. Тогда сторонники Дуима Драшко, видя, что из города спешат им на помощь, снова собравшись с силами, начали опять разворачиваться против своих врагов. Но подбежав к ним, они стали угрожать врагом уже не камнями, а копьями и мечами. А поскольку тем казалось позорным спасаться бегством, то они, будучи почти безоружными, стали медленно отступать.

И вот внезапно их противники ринулись на них и первым набросившись сначала на Григория, сына Галлоны, пронзили все его тело копьями и кинжалами, и другого — Домиция, спешившего ему на помощь, убили подобным же образом. Совершив кровную месть, они с ликованием вернулись под защиту своей башни, закрывшись со всех сторон, чтобы противники ниоткуда не смогли напасть на них. А Иоанн, старший из сыновей Витала, стоявший со своими сообщниками у [93] монастыря, услыхав о горестной судьбе своих братьев, в печали и тревоге повернул к городу.

Тогда коммуна, собравшись, выразила поддержку другой партии, а сторонников Дуима заставила уйти в Трогир и, разрушив их дома, нее их добро присудила Иоанну и его сообщникам. Поскольку обе партии постоянно ходили вооруженными и но причине соседства этих городов, все чаше они вредили друг другу не только исподтишка, но и в открытую, так что убийства, грабежи, избиения угрожали даже тем, кто не выступал ни за ту, ни за другую партию. Из-за столь глубокой распри весь город оказался в очень тяжелом положении, так что, как это обычно случается, не осталось почти никого, кто бы не боролся на той или другой стороне. Тогда родители стали бояться за своих сыновей, за свое добро и даже за свою жизнь. Ведь все были столь легки на расправу, что, казалось, гражданам грозило полное уничтожение.

Этот-то страх дал нашим повод задуматься о латинском управлении. Монахи братья «минориты начали тогда в своих проповедях убеждать граждан пригласить подесту из латинян ³¹⁰. И особенно архидиакон Фома, созывая клир, часто взывая к народу, выдвигая много доводов в пользу того, что благосостояние города может быть восстановлено не иначе как лишь правлением латинян. В конце концов все сошлись на том, чтобы подеста был избран из латинян. На общем совете был поставлен вопрос, из какого города Италии нужно пригласить подесту. И вот желания всех сошлись на том, чтобы послать за подсетей в город Анкону. Тогда выбрали двоих, принявших на себя посольские обязанности по данному делу, а именно архидиакона Фому и Миху, сына Мадия, и, связав их клятвой уладить все должным образом, они предоставили им официальное свидетельство о широких полномочиях, чтобы, отправившись в Анкону, они по своему усмотрению как можно успешнее выполнили подобное поручение.

И так приняв на себя посольские обязанности, архидиакон со своим товарищем, хотя и заметили, что некоторые из граждан остались недовольны этим, быстро снарядились в дорогу, отправились в путь после праздника Богоявления и после многих и слишком долгих мучений причалили, наконец, в Анконе незадолго до праздника Пасхи ³¹¹. И так как уже пронесся слух, что прибывают сплитские нунции для избрания подсети, они были с соответствующими почестями приняты нобилями города, которые с радостью оказали им гостеприимство и уделили заслуживающее благодарности внимание. В первую очередь нунции отправились к анконскому подесте, родом ломбардцу из Бергамо и, передав ему приветствия сплитчан, они изложили ему обстоятельства своего посольства, прося, чтобы он соизволил дать им необходимые советы. И он, [94] будучи мужем благочестивым и добрым, пригласил их для частной беседы и принялся долго убеждать, чтобы они не допускали в столь важном деле никакой беспечности, никакой поспешности, но приступили к его выполнению, пользуясь советами только монахов и вообще верных людей. Он определенно указал им на немногих лиц, чьим советам они могли следовать, говоря: «Это из-за того, что здесь процветает людское коварство и что в большинстве своем одни из личного пристрастия хвалили бы то, что не достойно хвалы, а другие из личной неприязни стали бы порицать то, что не заслуживает порицания. В своих советах они будут искренне принимать во внимание не вашу пользу и выгоду, а свои интересы».

О ПОДЕСТЕ ГАРГАНЕ

Так и было сделано. Придя к одному монаху из ордена братьев-миноритов, который хорошо знал добродетели и образ жизни каждого, они долго совещались с ним и порешили, что они никого другого не выберут на должность подесты, кроме как знатного мужа Гаргана де Арскиндис, о котором все отзывались хорошо. Тогда нунции, явившись к этому Гаргану, начали с ним переговоры, изложив ему свое намерение в отношении него и спрашивая, не пожелает ли он приехать на год для управления их городом. Он им благосклонно отвечал, что прежде он посоветуется с близкими и друзьями и только тогда ответит что-либо определенное. Потратив несколько дней на обдумывание, он, придя к ним, дал свое согласие на их предложение. Они договорились с ним относительно годичного жалования в 500 ливров анконской монетой, что и закрепили документально в составленном тут же договоре, а сам он дал клятву относительно ряда статей. И таким образом он принял должность подесты. Покончив с официальными документами, он стал собираться в путь. Когда же об избрании Гаргана было объявлено подесте и совету Анконы, они, вполне одобряя действия сплитчан, звоном колокола и кличем глашатая созвали народ. И как только собралась огромная толпа, нунции вместе с Гарганом направились к общественному дворцу, и когда они вошли в курию, архидиакон обстоятельно рассказал о выполнении посольских поручений и избрании Гаргана — после того как они узнали о нем, и просил от имени своих сограждан, чтобы они по своему благоволению и одобрению направили Гаргана для управления городом Сплитом. Тогда анконский подеста, встав с места, выступил с пространной речью, как только не благодаря за столь высокую честь, оказанную им [95] сплитчанами. И всячески восхваляя Гаргана, он взял его за руку и вложил ее в руки нунциев.

Гарган же, набрав необходимое ему окружение, сел на корабль. С ним были один рыцарь, один нотариус, хорошие служащие, два боевых коня и значительное количество оружия. Его сопровождали многие знатные люди из его родственников, других [нобилей] коммуна Анконы направила в качестве нунциев в знак уважения к его персоне.

После долгого морского пути они, наконец, радостно пришвартовались в сплитском порту 15 мая, и как только в городе разнесся слух о приезде подесты, тотчас весь город устремился в порт. Там собрался народ всякого пола и возраста, чтобы увидеть того, кого они давно с нетерпением ожидали. Сойдя с корабля, он был встречен всем многочисленным клиром и народом с большой радостью и кротким почтением.

На следующий же день он послал осмотреть несколько помещений, где ему представлялось наиболее удобным отправлять свои служебные обязанности. И в конце концов он пожелал использовать дом комита Грубеши как общественный дворец и свое пристанище. А на третий день он распорядился собрать весь народ города, и на заседании курии первыми выступили нунции, излагая перипетии своего посольства и обращая внимание на его результат. Затем анконские нунции Матвей де Гирардо и Альберт, посланные своими гражданами для поддержки Гаргана, обстоятельно рассказали народу о его многочисленных достоинствах. А после этого встал Гарган и, будучи мужем речистым, говорил долго и остроумно. Поручившись клятвой за свое правление, он распорядился связать присягой все население, как нобилей, так и простой народ, чтобы они во всем подчинялись ему и следовали его распоряжениям. А всех присягнувших он приказал переписать и получилось почти две тысячи мужей. Тогда же он определил состав курии, назначил судей, камерариев ³¹² и глашатаев. И так все управление он устроил по образцу итальянских городов, руководство которыми осуществлялось подестами.

Когда он обнаружил, что государственная казна, конечно же, была пустой, он своим заботливым старанием, очень скоро наполнил ее, никого не обременив. Ведь Бог наделил его такой благодатью, что все его боялись и слушались, будто он был ниспосланным Богом святым. И его почитали не только граждане, но почти из всей провинции стекались послушать его словно вдохновленные свыше суждения. Поистине всеми силами он стремился заключить со всеми мир, а заключив, твердо соблюдать его ³¹³, противостоять гордым, покровительствовать смиренным, словно своим детям. Так что в короткое время весь город, будто выйдя из глубокого мрака запустения, обратился к свету. [96]

Тогда стихли и те кровавые и страшные раздоры, о которых мы рассказали выше. Ведь сыновья Витала и родня Дуима благодаря заключенным между ними бракам установили вечный мир. И со славянами, которые неутомимо терзали город, мучая его постоянными грабежами, также были восстановлены мир и согласие. И в самом деле в то время и в городе и за его пределами было так спокойно, что не припоминали, когда здесь было лучше. Удалось это потому, что страх перед подестой держал всех граждан вместе и все, как бы неся общее бремя, сохраняли нерушимой крепость города, и никто из граждан не дерзал ни вести дружбу, ни враждовать с чужестранцами частным образом, но тот, кто был другом всему обществу, был любим каждым, кого же город держал за врага, был гоним всеми как общий враг.

И в это время словно чудом суждено было окончить жизненный путь двум непримиримым врагам сплитчан, а именно Толлену из Хума и другому Толлену — полицкому, которые так и не смогли жить в мире со сплитчанами.

Тогда же, в 1239 году, в начале июля на третий день произошло удивительное и страшное затмение солнца, когда все солнце померкло и затуманился прозрачный воздух, словно ночью возникли на небе звезды, и одна большая звезда мерцала близ солнца с западной стороны. Во всех вселился такой страх, что они с воплями метались, как безумные, думая, что наступил конец света. Случилось это в пятницу в тридцатый лунный день. И хотя это затмение солнца было видно по всей Европе, не сообщалось, что оно было в Азии и Африке ³¹⁴. В том же году видна была звезда с ярким хвостом — комета, которая зависла на севере, будто бы над королевством Венгрия, оставалась на месте много дней и казалась знамением предстоящего великого события. Ведь в те дни уже долетела до слуха каждого горестная молва о том, что нечестивый народ татар вторгся в пределы христиан, в земли Рутении; однако многие считали это вроде бы шуткой.

О ПРАВЛЕНИИ ГАРГАНА

Между тем Гарган, весьма осмотрительный и осторожный в управлении общественными делами, обнаруживал глубокие знания всегда, когда появлялась надобность принять решение, привести в порядок дела, дать оценку неправым деяниям. Так как он ценил честность, в его друзьях и близких знакомых состояли те, чье доброе имя и образ жизни были ему известны; и, напротив, не привечал тех, кого он знал как [97] высокомерных, заносчивых и пользовавшихся дурной славой. Часто призывая к себе молодых, он, как подобает любящему отцу, наставлял их: одного — как увеличить состояние законным путем, другого — относительно воинской службы, третьего учил честно выполнять общественные обязанности. Что же мне еще рассказать? Он никогда не успокаивался и всегда стремился и горел желанием изменить к лучшему положение всех и каждого. Он много размышлял над тем, как можно было бы прирастить славу города и его доход, стремясь к тому, чтобы умелым участием сохранить имеющееся и приумножить приобретенное, расходуя то, что с пользой следовало расходовать, и оберегая то, что следовало придержать. В отношении собственного имущества он был вполне заботлив и щедр, а общественного — суров и бережлив.

Тогда же среди граждан был проведен сбор средств, и на основе оценки всего движимого и недвижимого имущества каждый вносил по три с сотни, так что сумма всего сбора составила приблизительно четыре тысячи иперперов ³¹⁵. Из этой суммы денег были уплачены долги коммуны и выкуплены золотые и серебряные сосуды, взятые из церковной казны и давно заложенные.

Как человек правоверный, он, разумеется, питал большое почтение к церкви и церковным служителям. Если когда-либо до его слуха доходили обращенные против клириков святотатственные предложения злых и завистливых граждан, чтобы он в ущемление привилегий клириков возложил на них какую-либо общественную повинность или взыскивал с них подати, то он об этом даже и слышать не хотел. Заступник церкви и защитник клира, он резко выступал против всех подобных ущемлений. И, наконец, он с такой любовью следил за жизнью и нравами каждого из граждан, что не прошло и года, как он узнал дела и имена стариков и молодых, включая и мальчиков, так что обо всех он был так хорошо осведомлен, как если бы родился и вырос в этом городе. Кроме того он был так милостив к чужестранцам, воздавая им почести, что многие из прежних врагов города благодаря ему превратилась в самых верных его друзей. Он любил правдивых, обходил лживых и исполнял обязанности правителя, ведя незапятнанный образ жизни. На войне он был храбрым и отважным, в мирное время — мягким и смиренным; не найти было ни бедняка ни простеца, который не мог бы с легкостью войти к нему и который бы быстро не добивался восстановления своих прав. В отношении наказаний за преступления он выказывал не вялость, а строгость, так что для злодеяний не оставалось места. Меч судебной власти он использовал как для наказания преступников, так и для поощрения добрых людей. Воистину он знал, что добрым помогает доброта, тогда как злым вредит злоба. Действительно, [98] многие люди, от природы добрые, становятся злыми вследствие безнаказанности преступлений. И наоборот, некоторые вследствие каких-то безрассудных побуждений и были бы злыми, но приучаются быть добрыми под страхом наказания.

Гарган хотел, чтобы не только в его время, но и в последующем в городе Сплите был закреплен законный порядок управления. Поэтому он распорядился составить некую книгу, которую он назвал «Капитулярием» и в которую он определил записать все добрые обычаи, которые имелись в городе с давних времен, добавив многие другие законы, которые представлялись необходимыми в общественных и частных делах, а именно в судебном производстве, для того, чтобы правосудие вершилось по справедливости одинаково для всех. Эту книгу курия всегда имела под рукой, и без нее ни судьи, ни адвокаты не приступали к рассмотрению дел. «Капитулярий» ³¹⁶ переписали для себя жители Трогира и другие, кого ревность к нашему правлению побуждала к глубокому его изучению.

В конце концов по прошествии большей части года подошло время выборов на следующий год. И когда по этому поводу собрался общий совет, не было никакого противостояния, но по всеобщему требованию кормило правления на второй год следовало принять тому же Гаргану. Однако нашлись-таки заносчивые люди, которые не желали видеть подестой ни его, ни кого-либо другого, чтобы, живя без страха перед правителем, иметь возможность предаваться привычному беспутству; но и они не осмеливались выступать открыто, опасаясь навлечь на себя народный гнев. Ведь было постановлено и закреплено святостью присяги, чтобы никого не принимать в качестве комита, но чтобы город всегда управлялся подестами и чтобы первый подеста не складывал с себя полномочий прежде, чем прибудет другой. Гарган принял предложенное избрание; жалование же его было увеличено настолько, что достигло суммы в тысячу либров нашей монетой. Избранный таким же образом и на третий год, Гарган принял правление, но как будто неохотно; жалование его составило тысячу триста либров, впрочем, он увеличил численность своих служащих.

В течение и этих двух лет Гарган был не менее ревностным, чем в первый год, и неустанно заботился о процветании общественных дел ³¹⁷. Он распорядился возвести укрепление в месте, называемом «У камня», чтобы было охраняемое убежище от разбойников, которые имели обыкновение спускаться с горы Мосор и переправлять награбленное в горы. Однако, стесненный множеством других свалившихся на него дел, он был вынужден прервать начатое строительство укрепления. [99]

О ВОЙНЕ, КОТОРУЮ ОН ВЕЛ С ПИРАТАМИ

На второй год своего правления он затеял дело, достойное всяких похвал. Так как он был противником беспутства, то, прилагая неутомимые старания, он принялся изыскивать, каким образом он мог бы способствовать укрощению неистовой свирепости пиратов; и, пригласив некоторых граждан, он стал с ними втайне совещаться и убеждать их, чтобы они начали угодную Богу и людям войну с омишанами. И хотя он заметил, что некоторые не знают, как им поступить, и не выражают всем сердцем своего согласия, тем не менее он горел стремлением исполнить какое-либо богоугодное для своего времени дело, для чего он задумал разогнать врагов Божьих и подвергнуть их преследованиям. Он так страстно желал их гибели, что, будучи осмотрительным во всяком деле, он, как казалось многим, недостаточно обдуманно вступил в войну. Ведь в жажде войны он, полагаясь на Божью помощь, выступил прежде, чем у сплитчан были в нужном количестве подготовлены суда и вооружение.

Найдя подходящий повод для выступления против них, когда некий Толлен, внук Мальдука, разграбил сплитские поля, он стал открыто готовиться к войне. А поскольку [грабители] наотрез отказались уплатить деньги за этот разбой, то у сплитчан появилось законное основание для того, чтобы всем как один выступить против них ³¹⁸.

Тогда подеста, будучи человеком острого ума, в течение некоторого времени действовал тайком, доискиваясь, нет ли возможности хитростью взять укрепление. Однако попытка устроить засаду оказалась безуспешной, так как ее раскрыла ночная стража укрепления; а потому они в открытую пошли на них войной. Так, снарядив имевшиеся у них суда, впрочем, не вполне годные для военных действий, они двинулись в путь и устремились к острову Брач ³¹⁹. Когда был произведен подсчет морских сил, то сплитский отряд составил около тысячи двухсот воинов. Предоставили помощь и трогиряне, но довольно слабую и незначительную.

А в то время острова Хвар и Брач держали Прибислав и Осор, сыновья Мальдука из Омиша. Тогда подеста направил жителям островов послание, требуя, чтобы они немедленно перешли на их сторону, и те, презрев власть омишан, приняли господство Сплита ³²⁰. Они прибыли с благодарностью в сердце и, поклявшись в полной своей покорности, передали, согласно распоряжению подесты, все находившееся на острове имущество омишан — стада, табуны, посевы и все, чем они обладали. Сплитчане все это приняли и перевезли на материк; часть этого они [100] направили на продажу в Апулию, а еще одну часть распорядились держать под охраной на указанном острове. Осор, бывший князем на этом острове, в то время отсутствовал; омишане же, тайком снарядив суда, незаметно подплыли к острову и напали на четыре баркузия ³²¹ сплитчан, которые были отведены к другому ключевому пункту острова. Однако им не удалось захватить ни одного человека. Тогда подеста, оставив для охраны острова двух знатных мужей Лампредия и Стефана и передав в их распоряжение отряд из пятидесяти добрых парней из городского простонародья, со всем войском отступил к городу. Пополнив свои силы, он направился к вражеским виноградникам и стал подряд уничтожать их, вырубать плодовые деревья и разорять все посевы.

Однажды, когда уже смеркалось, не ведавший о войне Осор плыл от острова к Омишу на военном судне. А сплитчане, увидев и узнав его, быстро приготовились окружить и захватить его. Что и было сделано; при приближении Осора сплитчане со своими многочисленными судами внезапно вырываются из гавани и, работая веслами, рассыпаются по воде и окружают его со всех сторон, чтобы не дать возможности врагам ускользнуть. Осор же, окруженный множеством врагов, видя, что он не может уклониться в сторону, воодушевил все же своих, прорвался между судами сплитчан и поплыл дальше. Так что в то время, когда, как казалось, кольцо вокруг него сжимается и он уже схвачен, он, словно скользкий угорь, вырвался из рук и ушел. Глубоко опечаленные его бегством, сплитчане вернулись восвояси.

Тогда Осор, который был еще более дерзким, чем прочие братья, стал изо всех сил готовиться к противодействию и сопротивлению сплитчанам. Он призвал к себе по обычаю всех мужчин из своей родни, назначил им жалованье, и вместе со своими братьями, которые весьма разбогатели на пиратских делах, они оснастили все бывшие в их распоряжении либурны, по количеству и качеству превосходившие сплитские. Выйдя из Омиша, они начали тайно и явно, используя любые уловки, вредить сплитчанам.

Когда сплитчане поняли, что их враги отнюдь не умерили пламени своего беспутства, но были готовы изо всех сил досаждать им, они начали сожалеть о своем замысле, более всего упрекая подесту за то, что он неосмотрительно и необдуманно решил ввязаться в военные действия, прежде чем были соответствующим образом подготовлены суда и войска. Тогда Гарган, взвалив на себя бремя забот, стал строить всевозможные планы, обдумывая, как бы ему одолеть дерзких врагов. Он распорядился соорудить одну трирему ³²² наподобие галеи, которая была бы быстрее и лучше других, и почти за двадцать дней она была построена и снаряжена. Но подесту особенно огорчило, когда он увидел, что [101] гражданам не хочется затевать войну с врагами; и лишь с большим трудом он смог заставить их сесть на суда.

В ночь под праздник апостолов ³²³ князь Осор подплыл со своими кораблями к острову Шолта ³²⁴, и, в злобе продвигаясь по нему, они стали разорять все, что попадалось им на пути. Охрана острова вместе с крестьянами, разместившись в боевом порядке, некоторое время, как могла, оказывала сопротивление. Но так как в сравнении с врагами их было очень мало, они, опасаясь за собственную жизнь, оставили поле боя за врагами и ушли в более безопасные места. А омишане, видя, что путь им открыт, начали повсюду неистово набрасываться на добычу, нападать на крестьян, насиловать женщин, уничтожать посевы и творить всякие злодеяния. Подойдя к церкви блаженного Стефана, они разграбили все хозяйство и подожгли его. Ворвавшись в конце концов в церковь, они, как это в обычае у язычников, разрушили алтари и раскидали мощи, а затем, с нечестивой дерзостью осквернив злодейскими руками висевшую над алтарем саму евхаристию пресвятого тела, они сбросили ее на землю. И, ликуя, как после славной победы, они вернулись восвояси.

Но благословен Бог, который не дал остаться безнаказанным столь великому злодеянию. На третий день, пополнив свое военное снаряжение, они снова вышли из Омиша и направились к островам, чтобы овладеть ими. Среди ночи они сначала причалили к Врачу и, высадившись на берег, основательно приготовились к бою. Построившись с рассветом, они стали взбираться наверх с восточной стороны, и, когда все еще спали, они внезапно врывались в селения, хватая людей, грабя и поджигая дома.

Когда слух об этом несчастье разнесся по всему острову, у всех по телу пробежала ледяная дрожь. И тогда пятьдесят человек, оставленных охранять острова, мужественно приготовились к бою. Они призвали всех островитян прийти на помощь. А сами начали понемногу продвигаться вперед. И вот вдали в лощине показался один отряд, за которым следовала основная масса. Наши, наблюдая за ними сверху, остановились и начали решать, что делать, поскольку пришли лишь немногие островитяне. Враги же, видя горстку наших, казалось, дрожавших от страха, уверились, что они не дерзнут вступить с ними в бой, и, полагая, что те обратятся в бегство после первой же атаки, они, сбившись в кучу, разом с криками напали на наших. Нашим казалось безрассудным сражаться меньшинством против большинства, однако они считали, что было бы позорным и бесславным отступать без боя, испугавшись одного вида [врагов]. Пока они колебались и обсуждали с разных сторон нужное решение, враги подходили все ближе и ближе.

Но тут в их сердцах разгорелся дух отваги, и один из них, по имени Стефан, стоявший во главе этих пятидесяти, в сильном воодушевлении [102] воскликнул: «Эй, люди, разве вы не знаете, что у нас есть законная причина для войны? Не забыли ли вы, что идущие на нас — это ненавистные Богу и людям пираты? Разве весь христианский мир не предал их анафеме и не проклял их? Нас защитит наш Бог и правда, их погубит их неправедность. Так что не бойтесь, держитесь мужественно, стойте крепко, ибо Бог даст победу над врагами своими». Ободренные этим зовом, все решили вверить себя Богу и святому Домнию. И, построившись, стали смело наступать на врагов. Как только передние шеренги уже почти сошлись, Стефан закричал: «Отомсти, Господи, за кровь рабов твоих, пролитую этими псами». Тогда с обеих сторон стали с громкими криками пускать стрелы и дротики. А когда они схватились в рукопашном бою и пошли в ход мечи и кинжалы, с обеих сторон возникло небольшое замешательство. И тут ряды омишан, словно пораженные ударом с неба, были вдруг прорваны. И хотя немногие из них были ранены и убиты, они неожиданно повернули назад и в ужасе, как безумные, обратились в бегство.

А наши люди из победоносного отряда, возблагодарив Бога, поражающего нечестивых и спасающего верующих в него, без устали разили с тыла бегущих, связывали пленных, забирали оружие. Но так как их было мало, они не могли повсюду угнаться за мечущимися врагами. Все же они преследовали их до кормы их бирем. Наткнулись они и на князя Осора, когда он, изнемогая под тяжестью оружия, с изувеченными руками пробирался к морю. Узнав его, они сразу его окружили. И когда один из них, выхватив меч, занес его над головой Осора, Лампредий, закрыв его своим телом, не позволил его убить; но, приведя к спуску, они посадили его, плененного и связанного, под стражу. Они захватили также многих известных врагов и всех их, заключив под стражу, оставили до решения подесты.

Те, кому удалось добраться до моря, дрожа от страха, в тревоге отплыли от берега и с малым количеством гребцов еле дотащились до дома. А на следующий день наши отправились разыскивать тех, кому удалось спрятаться, чтобы захватить их. И тут они обнаружили многих из лучших вояк, которые лежали бездыханными среди терновника безо всяких следов ранений. Это было как чудо, что они пали, сраженные не рукой человеческой, а собственным беспутством. Но даже и кое-кто из тех, что нашли спасение на кораблях, испустили дух прежде, чем пристали к берегу. Из наших же не погиб никто. Когда были отправлены в город гонцы сообщить о триумфальной победе, то Гарган не поверил радостной вести, поражаясь, как могло случиться, что горстка людей, не особенно опытных в военном искусстве, смогла одолеть этот сброд, опьяненный частыми кровавыми побоищами и не привыкший в пылу сражений считаться с опасностью смерти. Когда, наконец, они поверили, что [103] пришла радостная победа, то в бурном ликовании быстро снарядили либурны и поплыли к острову.

Одновременно они выслали гонцов и распорядились доставить всех пленных к морю. Когда же князь Осор с остальными главарями предстал перед подестой, Гарган начал глумиться над ним, говоря: «Ну что, князь Осор, где же твоя высокомерная спесь? Где величайшая власть? Вот до чего докатился ты, считавший, что ни у императоров, ни у королей нет могущества, равного твоему! Знай же, что Божья справедливость сильнее людского безрассудства». С этими словами он приказал всех их с привязанными за спиной к бревну руками посадить на корабли, и в таком виде они предстали в городе. И тотчас после их прибытия подеста распорядился всех пленников развести по тюрьмам и заковать их ноги в кандалы; к ним была приставлена стража, а комита и главарей, закованных в железные кандалы, он распорядился строжайшим образом содержать под стражей в подвалах своего дворца. Поначалу он обращался с ними довольно мягко, ожидая, что, может, смягчатся их сердца и они доверятся ему. Но когда он увидел, что они закоснели в своей злобе настолько, что их невозможно повернуть к хорошим условиям мира и заключению соглашения, он начал изнурять их тюремной грязью, морить голодом, а некоторых и истязать побоями. И таким образом он вынудил их заплатить немало денег.

Тогда они начали вести разговоры о мире. Князь обещал, что все пиратские корабли будут переданы в руки подесты и что они никогда не будут строить других для новых разбоев. Но так как подобное соглашение со сплитчанами омишанам было неугодно, они немедленно прервали переговоры, настолько невозможным представлялось им полностью отказаться от привычного беспутства. Однако подеста желал освободить их не иначе, как выбив из их рук тот меч, которым они обыкновенно разили ни в чем не повинных людей. Подеста, разумеется, всем сердцем стремился искоренить чуму пиратского безумия, полагая, что он совершил бы великое богоугодное дело, если бы смог положить конец такому преступлению. Он склонял их к праведной жизни то ласковыми словами, то угрозами. Но они, люди злокозненного ума, искусно притворяясь, отклоняли советы подесты, предпочитая под страхом наказания служить дьяволу, чем жить по Богу, праведно и тихо. И так, прибегая к разным лукавым обещаниям, они десять месяцев провели в тюрьме.

Но в конце концов братья князя вместе с другими [родственниками], видя, что они смогут вызволить своих пленников из рук подесты, только если передадут сплитчанам корабли и полностью откажутся от нападений, согласились тогда на все и отправили в Сплит шесть имевшихся у них крупных судов и несколько захваченных ими когда-то [104] малых. Они также приняли условие никогда больше не выходить на грабеж, связав себя клятвой и торжественно поручившись, что если они когда-нибудь нарушат ее, они выплатят сплитчанам две тысячи иперперов, и что, конечно же, они прежде всего будут воздерживаться от нападений на сплитчан, венецианцев и анконцев; а императору они предоставили заложников в знак того, что никогда не будут наносить вреда в пределах всего королевства Апулии. Они поклялись также соблюдать этот мирный договор в отношении всех друзей и союзников сплитчан. И с тем все их пленники были отпущены на свободу.

Комментарии

207. Византийский император Мануил умер 24 сентября 1180 г. После его смерти Далмация перешла под власть венгерского короля Белы III.

208. Собор состоялся в 1185 г. Из текста следует, что архиепископское правление Петра Китилена началось в том же, 1185 г., т. е. в течение пяти лет сплитская кафедра была вакантной. В рассказе об этих событиях в HSM сообщается о поставлении Петра Китилена сплитским архиепископом в1182 г., однако в связи с его посвящением называется имя папы Урбана III, возведенного на папский престол лишь в 1185 г. (HSM, р. 123). Сопоставление обоих рассказов см. в: Gunjaca S. Ispravci i dopune..., t. 1,s. 144-145.

209. В сплитском соборе 1185 г. принимали участие епископы книнский, трогирский, скрадинский, минский, сеньский, крбавский, хварский. На соборе были осуждены «все еретические секты», выступавшие «против Святой Римской церкви и ее учения», уточнены границы сплитской церковной территории (в частности, постановлено, что Сплитская церковь «должна владеть всем Мосором»), приняты решения, касающиеся запрещения браков священников, ограничения вмешательства мирян в дела церкви и пр. (CD, II, р. 192-194). В Крбавскую епископию, согласно решениям собора, вошли территории Крбавы, Модруше, Лики, Новиград и Дрежник (CD, II, р. 193), т. е. северо-западные земли Далматинской Хорватии. Вместе с учрежденной ранее, в 60-е гг. XII в., Сеньской епископией она должна была укрепить положение Сплитской архиепископии в этом районе, находящемся по соседству с епископиями отделившегося Задарского архиепископства (см. прим. 176). В HSM содержится более подробный рассказ о соборе, основанный на тексте актов самого собора (HSM, р. 123-124).

210. Собор состоялся во время понтификата Луция III (1181-1185), а постановления собора были одобрены папой Урбаном III в Вероне в 1186 г. (PL, 202, р. 1446; CD, II, р. 202-204).

211. На соборе 1185 г. были приняты специальные постановления, касающиеся удовлетворения нужд Сплитской церкви и ее клира. В частности, монахи монастыря св. Стефана должны были предоставлять сплитским каноникам на Пасху «двух баранов, двух еще не стриженных ягнят, две амфоры вина, пятьдесят пшеничных хлебов» (CD, II, р. 194 — 195). За канониками закреплялось также право получать «двенадцать праздничных трапез в год, десятую часть десятин их парохий, субботнее вино» и пр. (Ibid., p. 196). Из послания папы Иннокентия III сплитскому архиепископу Бернарду от 1206 г. известно, что Петр Китилен требовал от сплитских клириков передачи ему присвоенной ими четвертой части десятины и городских пожертвований, а также покрытия издержек сплитским архиепископам на поездки в Рим. Клирики не соглашались на эти требования и со своей стороны добивались исполнения пункта о предоставлении им трапез и вина. В связи с взаимными претензиями противоборствующие стороны были выслушаны в папской курии, однако назначенное разбирательство не привело к удовлетворительному для обеих сторон решению (CD, III, p. 56-58). См. также прим. 251.

212. Из текста следует, что правление Петра Китилена должно было закончиться в 1187 г., однако в качестве сплитского архиепископа он упоминается в сплитских документах еще и в 1189 г. (CD, II, р. 234, 236, 240). Coloca — совр. г. Калоча в Южной Венгрии.

213. Имя архиепископа Петра упоминается в сплитских документах 1191-1196 гг.

214. С 1181 г. епископия Хвара находилась в подчинении Сплитской архиепископии. См. прим. 176.

215. Папа Луций III управлял церковью из Вероны в последний период своего понтификата — с июля 1184 до ноября 1185 г. Николай в качестве епископа Хвара и Врача упоминается уже в 1184 г. (CD, II, р. 190).

216. Данное сообщение находится в контексте венгеро-венецианских отношений (см. Klaic N., Petricioli I. Zadar u srednjem vijeku. Zadar, 1976, s. 170). В 1183 г. Задар перешел под власть венгерского короля. Ибранный после этого задарский архиепископ Петр до своей смерти в 1193 г. не признавал церковной власти «далматинского примаса» — градского патриархаи вследствие этого не получал из Рима подтверждения своего архиепископского достоинства. Задарская церковь считалась вакантной до 1198 г. Избранный тогда мирянами кандидат вызвал негодование папы Иннокентия III (1198-1216) (PL, 214, р. 14; CD, II, р. 289-290). Жителями Задара при поддержке венгерского короля был тогда избран хварский епископ Николай Манзавини, к неудовольствию папы также не пожелавший находиться в подчинении патриарха Градо (PL, 214, р. 492; CD, II, р. 304-305).В качестве задарского архиепископа он упоминается в документах 1198-1199 гг. В 1200 г. Иннокентий III вынес решение о его отлучении, формальной причиной которого было присвоение им сразу двух епископских кафедр (PL, 214, р. 870; CD, II, р. 352). Хронист, таким образом, следует позиции Рима.

217. См. прим. 176. Миха был поставлен хварским епископом в 1198 г.

218. Венгерский король Бела III (1173-1196).

219. Ошибка хрониста. Видимо, папа Целестин III (1191-1198). Папа Иннокентий III вступил на престол в 1198 г. уже после смерти Белы III.

220. Житие Владислава — Ласло I Святого создавалось в 1192-1218 г. (Legenda S. Ladislai, p. 515-527). Ласло был возведен в ранг святых папой Целестином III в 1198 г.

221. Четыредесятница — Великий пост. Кардинал Григорий умер в Сплите в апреле 1192 г. (CD, II, р. 254; ср. Heinemann, p. 575, 4).

222. Генрих — Имре род. В 1174 г., коронован в 1186 г., венгерский король в 1196-1204 гг.

223. Из текста ясно, что сплитские миряне стремились к деятельному участию в выборах архиепископа. Это, видимо, и определило негативное отношение к кандидатуре, представленной папе Иннокентию III.

224. Clusium — совр. г. Кьюси в Тоскане.

225. А. Соловьевым была выдвинута гипотеза о тождестве Аристодия и Растудия записи Баталова боснийского евангелия 1393 г., в которой Растудий выступает как глава боснийской церкви. Основываясь на этой записи, А. Соловьев заключал, что Растудий был первым «дедом» боснийской церкви, который переселился в Сплит в 1200 г. после отречения бана Кулина (под давлением папы Иннокентия III и венгерского короля Имре) от ереси и продолжал здесь проповедовать свои идеи до 1203 г., когда он вместе с братом Матвеем также отрекся от ереси. Через некоторое время Растудий возвратился в Боснию опять в качестве «деда» (Solovjev A. Vjersko ucenje bosanske crkve // Rad JAZU. Zagreb, 1949, knj. 270, s. 28-32). Эта гипотеза была широко поддержана в историографии (см., например, развитие этой гипотезы в работе: Mandic D. Bogomilska crkva bosanskih krstjana. Chicago, 1962). Оппоненты этой гипотезы считают Растудия современником записи Баталова евангелия и, таким образом, отрицают предложенную идентификацию Аристодия. Высказываются сомнения и в патаренстве сыновей Зоровавеля, которые, как греки, могли принадлежать Восточной церкви (Драгоjловић Д. Крстjани и jеретичка црква Босанска. Београд, 1987, с. 120-122, 160-161).

226. В конце 1200 г. папа Иннокентий III писал венгерскому королю Имре, что архиепископ Бернард изгнал из Сплита и Трогира «немалое число патаренов», которые нашли прибежище у боснийского бана Кулина. И чтобы «эта болезнь ... не захватила соседние земли и не перекинулась на Венгерское королевство», папа призывал короля изгнать всех еретиков из Боснии и из Венгрии и забрать все их имущество (CD, II, р. 350-351). Отсутствие более полных данных о патаренской ереси в далматинских городах дает основание сомневаться в ее широком здесь распространении (Драгоjловић Д. Крстjани.., с. 129; ср. Antoljak S. Heretici u srednjovjekovnom Zadru i njegovoj okolici // Rad Centra JAZU u Zadru. Zadar, 1974, № 21, s. 15).

227. Согласно привилегии, выданной королем Эндре II архиепископу Бернарду в 1207 г., Бернард и его преемники «навечно освобождались от уплаты всех податей со всех мельниц на реке Салоне», в том числе и от уплаты шести частей муки, семь частей которой принадлежали бану» (PL, 214, р. 871; CD, III, р. 31-32).

228. Сын Имре Ласло — Ласло III, родился в 1199 г., коронован в 1204 г. Его матерью была Констанция, дочь арагонского короля Альфонса II.

229. Эндре — младший брат Имре, будущий венгерский король Эндре II (1205-1235) находился в Далмации в 1200 г. Эндре носил титул герцога Далмации, Хорватии (с 1196/7), Хумской земли (с 1198 г.) и Рамы (Боснии) (с 1199 г.). Эндре стремился узурпировать королевский трон, занятый Имре. Хроника Фомы — единственный источник, сообщающий подробности этой борьбы.

230. Начало раздора между братьями относится к 1197 г.

231. Кене, или Кнегинец близ Вараждина.

232. Имре умер в декабре 1204 г.

233. Ласло III умер 7 мая 1205 г.

234. Эндре короновался 25 мая 1205 г.

235. В главе описывается завоевание Задара крестоносцами в 1202-1203 гг. во время Четвертого крестового похода 1199-1204 гг. В 1183 г. Задар, отвергнув владычество венецианцев, принял покровительство венгерского короля. Попытка Венеции отвоевать город в начале 90-х гг. закончилась неудачей. Хронисты Четвертого похода высказывают разные версии причин, побудивших крестоносцев принять предложение Венеции сломить сопротивление Задара. Из сообщения Робера де Клари следует, что захваченной добычей рыцари надеялись расплатиться с Венецией, предоставившей им корабли для переправы (Робер де Клари. Завоевание Константинополя. М., 1986, с. 13-14). Жоффруа де Виллардуэн пишет, что в случае завоевания Задара венецианцы готовы были отсрочить уплату рыцарями их долга зафлот (Geoffroy de Villehardouin. La conquete de Constantinople // Historiens et chroniqueurs du moyen age. P., 1963).

В рассказе Фомы явно обнаруживает себя симпатия к Венеции. Вместе с тем здесь заметно и влияние иной традиции, отличающейся расположением к Задару, а, возможно, и собственно задарской. Наличие повествовательных элементов, как близких, так и чуждых венецианской версии событий, устанавливается при сравнении рассказа Фомы с текстом сочинения венецианского дожа и хрониста XIV в. Андреа Дандоло. Описывая события 1202-1203 гг., связанные с взятием Задара, Дандоло пользовался попеременно хроникой Фомы — если его изложение не расходилось с желательной для Дандоло интерпретацией событий, и — если противоречило ей — текстом так называемой Хроники Джустиниани, воспроизводящей текст несохранившейся части «Истории дожей венецианских» (Venetiarum historia vulgo Petro lustiniano Iustiniani filio adiudicata / A curo di Cessi R., Benatto F. Venetia, 1964). Характерно стремление хрониста по возможности умолчать о роли Венгрии в этих событиях. Между тем завоевание города рассматривалось современниками прежде всего как нанесение ущерба венгерскому королю Имре, под опекой которого находился Задар (см. PL, t. 214, p. 1179-1182). И сам Имре обращался за помощью к папе Иннокентию III в деле возвращения ему Задара (CD, III, p. 19). Венецианские же источники интерпретировали захват города как восстановление нарушенного задарцами венецианского господства (Venetiarum historia, p. 163). По-видимому, введение в описание Венгрии, мешало основной цели автора — изобразить разорение города как возмездие за провинности его жителей.

236. В 1198 и 1199 гг. папа Иннокентий III неоднократно выступал с призывами к четвертому крестовому походу.

237. Текст договора Венеции с крестоносцами о переправе, заключенный в 1201 г.(Urkunden zur alteren Handels - und Staatsgeschichte der Republik Venedig mit besonderer Beziehung auf Byzanz und die Levante. Wien, 1964, T. 1, S. 362-368) был, очевидно, неизвестен Фоме. Но его пересказ близок Хронике Джустиниани. В обоих источниках речь идет только о двух пунктах договора — о количестве предоставляемых венецианцами судов и о соглашении относительно общих операций, причем в обоих случаях цифра предоставляемых по договору Венецией кораблей и перевозных средств в сравнении с текстом самого договора увеличена в несколько раз. В договоре эта цифра составляет 50, в хронике Фомы — ок. 200, в Хронике Джустиниани — примерно 250 (Venetiarum historia, p. 134-135).

238. Источники не уточняют, какого рода ересь была распространена в Задаре. Некоторое представление об отношениях задарских священнослужителей с официальной церковью могут дать выдвигаемые папой Григорием IX в начале 30-х гг. XIII в. обвинения против ряда задарских клириков в клятвопреступлении, прелюбодеянии, воровстве, безбожии (см. Brandt M. Jedna epizoda о borbi oko uvodjenja papinske desetine u Dalmaciji // Historijski zbornik. Zagreb, 1957, v. 7, № 1-4, s. 145-164). Фома, очевидно, принимал участие в искоренении этих пороков в Задаре. В письме папы Григория IX задарскому архиепископу Иоанну последний порицался за помехи, чинимые францисканцам, стремящимся избавить город от «еретического позора». В случае дальнейшего непослушания папа грозился наделить соответствующими полномочиями против Иоанна сплитского архиепископа Гунцела и архидиакона Фому (CD, III, p. 446-447). О возможности распространения в Задаре во второй половине XII — первой половине XIII в. еретических учений см.: Antoljak S. Heretici..., s. 7-17; Драгоjловић Д. Крстjани…, с. 128).

239. Крестоносцы вышли из Венеции 8 октября 1202 г., по пути в Далмацию сделали остановку в г. Пула в Истрии и прибыли в Задар в ночь с 10 на 11 ноября.

240. Симон IV, сеньор Монфора (? — 1218), вассал французской короны. Не желая участвовать в нападении на Задар, покинул войско и отбыл в Венгрию. Энрико Дандоло — венецианский дож в 1192-1205 гг.

241. День св. Грисогона — святого покровителя города — приходится на 24 ноября. Та же дата разорения Задара называется в хронике Анонима Гальберштадского (Anonymi Halberstadensis De peregrinatione Greciam et adventu reliquiarum de Grecia libellus // Exuviae sacre Constantinopolitanae. Genevae, 1877, v. 1, p. 12). О других датировках события см. Заборов М. А. Введение в историографию крестовых походов (Латинская историография XI-XII вв.). М., 1966, с. 283, 284.

242. Хроника Джустиниани также ставит захват Задара в заслугу венецианцам, не упоминая об участии в операции крестоносцев (Venetiarum historia, p. 135-136). Следуя венецианским источникам, Фома обходит молчанием гневные письма папы Иннокентия III в адрес разорителей христианского Задара с угрозой их отлучения (PL, t. 214, p. 1178-1182; t. 215, p. 957). Более того, текст хроники явно противоречит папским посланиям. Так, выгораживая венецианцев, Фома пишет, что они не тронули церквей. Между тем папа особенно негодует из-за разграбления венецианцами церквей (PL, t. 214, р. 1179).

243. Константинополь был взят 13 апреля 1204 г.

244. Очевидное влияние антивенецианской традиции. Андреа Дандоло смягчает здесь текст Фомы. У него задарцы лишь «неблагоразумно нападали на венецианские корабли» (Andreae Danduli Chronica, p. 321). Далее Дандоло следует тексту Фомы без изменений.

245. Укрепление св. Михаила на о. Углан.

246. «Gagetanes» — жители итальянского города Гаэты, расположенного к северу от Неаполя.

247. Урана — п-ов Вранец.

248. Зд. — «Gaietanis».

249. Эпизод о захвате укрепления задарцами в интерпретации хроники Джустиниани сводится к констатации факта, что задарцы «атакуют венецианцев и занимают [остров]» (Venetiarum historia, p. 137). Дандоло в данном случае предпочитает текст хроники Джустиниани. Расцвечивание Фомой поражения венецианцев явно восходит к задарской традиции. Согласие венецианским источникам, торжество жителей Задара было недолгим. Напуганные восемнадцатью венецианскими галеями, они направили посольство к Раянерию, сыну дожа Энрико Дандоло, и подчинились власти Венеции (Venetiarum historia, p. 137; Andreae Danduli Chronica, p. 321). В рассказе Фомы это сообщение отсутствует, отчего в нем наблюдается логическая несообразность — одержав убедительную победу, задарцы все же подчинились дожу. Но именно вследствие такого противоречия создается впечатление о добровольном подчинении Задара Венеции.

250. Договор 1204 г. ставил Задар в зависимое положение. Епископ Задара избирался из представителей венецианского клира и утверждался патриархом Градо, а комит — из венецианской знати и утверждался дожем. Задар был лишен права восстанавливать укрепления, обязывался выплачивать Венеции ежегодную дань, оказывать ей военную помощь и т. п. В качестве гарантии соблюдения договора Задар отправил в Венецию тридцать заложников (CD, III, p. 45-47).

251. Спор архиепископа Бернарда с канониками явился продолжением их конфликта с архиепископом Петром Китиленом (см. прим. 211). Основным предметом спора была четвертая часть десятины и городских пожертвований, присвоение которой клириками архиепископ считал незаконным и сам претендовал на ее получение. Папа Иннокентий III уведомлял Бернарда в июле 1206 г., что римской курией после длительного рассмотрения дела предписано сплитским клирикам возвратить архиепископу указанную часть десятины и пожертвований, а архиепископу — ежегодно выплачивать им из этой суммы 20 перперов в качестве компенсации (CD, III, p. 56-58).

252. Из посланий папы Иннокентия III известно, что в начале XIII в. архиепископ Бернард «изгнал из Сплита и Трогира немало патаренов», нашедших приют в Боснии (PL, t. 214, p. 871; CD, II, p. 351). Иннокентий III призывал его также разобраться с боснийскими катарами (PL, t. 214, p. 1108; CD, III, p. 14-15).

253. Источники второй половины XII — первой половины XIII в. представляют факты неприязни и даже откровенной вражды, выказываемой верхнедалматинскими епископами, в том числе и скрадинским, в отношении Дубровника, которому они были формально подчинены (Станоjевиh Ст. Борба за самосталност..., с. 59-61, 67,101). Посвящение Бернардом скрадинского епископа, видимо, следует рассматривать в контексте этих фактов.

254. Табеллион — составитель договоров и совещаний.

255. Трегуан стал трогирским епископом в 1206 г.

256. Речь идет о IV Латеранском соборе 1215 г., на котором было принято 70 канонов, составивших основу нового церковного законодательства.

257. В этой главе речь идет о Пятом крестовом походе 1217-1221 гг. В нем приняли участие венгерский король Эндре II со значительным войском, некоторые южногерманские князья, австрийцы и голландцы.

258. Букв, «super comptas». Л. де Хайнеманн предполагал, что имеется в виду«cunta» — индузий, верхняя туника (Heinemann, p. 578, 1).

259. Прием, устроенный сплитской коммуной королю, стоил больших денег имирянам, и капитулу (CD, III, p. 180).

260. Крепость Клис, закрывавшая проход к Сплиту со стороны гор, имела для города важное стратегическое значение, чем и обусловливалось желание горожан распространить власть города на крепость, находившуюся во владениях хорватских феодалов. Магистр Понций (Pontius de Cruce) был приближенным короля Эндре II, сопровождал его в крестовом походе. Поставленный Эндре II королевским наместником в Хорватии и Далмации, он за свои заслуги был награжден здесь некоторыми земельными пожалованиями (CD, III, p. 174-176), а Клис было пределен местом его пребывания. Это назначение, очевидно, имело целью ограничить влияние одного из наиболее сильных хорватских феодалов — Домальда (см. прим. 272), который не только претендовал на крепость, но и рассчитывал получить от короля в управление земли Далматинской Хорватии.

261. Во время пребывания Эндре в Далмации им было направлено посольство к венецианскому дожу Пьетро Циани и заключен с ним договор, по которому за обеспечение переправы по морю дож добился от короля обещания не претендовать более на Задар (Listine о odnosajih izmedu juznoga slavenstva i Mletacke republike. Zagreb, 1869, knj. 1, p. 29). Умолчание хронистом этого принципиального для описываемых событий факта, очевидно, связано с его нежеланием раскрывать роль Венгрии в венецианско-задарских отношениях

262. Стефан Первовенчанный — великий жупан Сербии с 1196 г., с 1217 г. — король Сербского государства, принял корону от папы Гонория III (1216-1217).

263. Африканские арабы средневековых западноевропейских и византийских источников.

264. Искаженная цитата из «Фарсалии» Лукана (Lucan I 70-71). В рукописи — поздняя запись на полях об авторстве Лукана и соответствующая цитата (HS, р. 91, 6).

265. Очевидцы так называемой «венгерской» фазы Пятого крестового похода (1217-1218) единодушны в более чем скромной оценке действий венгерского короля и результатов его похода, полагая, что неудачными военными действиями король нанес удар по крестоносному движению (см. A history of the Crusades. —V. 2 The later Crusades, 1189-1311 /Ed. By Wolff R. L., Hazard H. W. Madison, 1969, p. 388-394). Реабилитирующая короля версия, которая связывает окончание похода Эндре с попыткой его отравления, по всей видимости, венгерского происхождения.

266. В Антиохии Эндре II сосватал своему сыну Эндре дочь правителя Киликийского армянского государства Левона II.

267. Федор I Ласкарь (? — 1222) — никейский император (1204-1222) после взятия Константинополя крестоносцами. Короновался в 1208 г. Бела — будущий венгерский король Бела IV (1235-1270), род. в 1206 г.

268. Oxanus — болгарский царь Иван Асень П (1218-1241). Дочь Эндре П — Мария.

269. Архидиакон Групций упоминается в сплитском документе 1219 г. (CD, III, p. 170).

270. В сплитских документах 1217-1219 гг. в качестве сплитского архиепископа называется некий Славиц (Slavig) (CD, III, p. 164, 170, 172). Однако в письме папы Гонория III от 29 июля 1220 г. сплитскому капитулу с подтверждением избрания архиепископа Гунцела упоминается о шести предыдущих попытках избрания сплитского архиепископа и об отказе всех шести кандидатов быть архиепископами Сплитской церкви из-за ее бедности (CD, III, р. 182).

271. Имя бана Юлы упоминается в документах 1213 и 1219 гг. (Codex diplomaticus Hungariae ecclesiasticus ас civilis / Ed. Fejer G. Buda, 1829, t. 3, v. 1, p. 148, 272).

272. Домальд был одним из наиболее влиятельных хорватских феодалов первой четверти XIII в. Происхождение его неясно. К 1200 г. он стал приближенным венгерского герцога Эндре, будущего короля Эндре II, который часто прибегал к его услугам, жалуя в благодарность земли (CD, III, p. 101-102). В 1202 г. Домальд действовал на стороне Задара против осаждавших город крестоносцев (Ibid., p. 44). В первой четверти XIII в. он избирался комитом ряда далматинских городов.

273. Гунцел был избран архиепископом в 1220 г. (CD, III, p. 182).

274. Папа Гонорий III указывал Роберту, что если, по его мнению, Гунцел может оказаться полезным Сплитской церкви, пусть он утвердит его избрание и посвятит в архиепископы (CD, III, p. 182). Веспрем — город в Венгрии близ северной оконечности озера Балатон.

275. Город в Лацио в Центральной Италии.

276. О посольстве Аконция папа Гонорий III сообщает в письме комиту и жителям Сплита 13 апреля 1221 г. (CD, III, p. 191-192). Целью посольства было обуздать пиратов — «неких славян и далматинцев», которые «нападают, захватывают и убивают» крестоносцев, направляющихся в Святую землю.

277. Иер. 2, 24.

278. В действительности успехи Аконция в борьбе с омишскими пиратами, несмотря на поддержку венгерского короля (CD, III, p. 187), были более чем скромными и кратковременными. В том же 1221 г. Аконций обратился к «капитулу и клиру» Сплита с просьбой предоставить ему корабдь до Задара, так как боялся «нечестивых» Качичей, которые «могут устроить засаду, чтобы навредить нам» (Ibid., p. 205). Однако сплитчане в бойне рвались, и папа Гонорий III был вынужден напомнить им о необходимости войны с пиратами в связи с их новыми акциями (Ibid., p. 191-192).На отвоеванных Аконцием островах Качичи вновь обосновались уже ксередине 20-х гг.

279. Из письма папы Гонория, отправленного из Латерана 4 декабря 1221 г. и адресованного Гунцелу и веспремскому епископу Роберту, следует, что папа послал Гунцелу паллий через сплитского каноника Вульказия, нунция Гунцела (CD, III, p. 198). Однако каким-то образом паллий оказался в руках легата Аконция. Рогова — придунайский город к северо-востоку от Белграда.

280. С начала XIII в. в латинских источниках, прежде всего в документах папской курии, появляются сведения о «еретичестве» боснийской церкви. В конце 1221 г. папа Гонорий III призвал Аконция (который, спасаясь от Качичей, находился в Задаре) отправиться в Боснию и участвовать там в преследовании еретиков. С призывами к борьбе с еретиками Боснии папа обратился также к венгерскому королю и эстергомскому архиепископу (CD, III, p. 196-197, 198-199). В ожидании их помощи Аконций оставался в Задаре, затем, очевидно, присутствовал на соборе далматинских епископов в Дубровнике, созванном для организации борьбы с еретиками, после чего снова вернулся в Задар (CD, III, p. 202-203, 209-210, 217-218). Так что, вопреки сведениям Фомы, до Боснии он, видимо, так и не добрался.

281. Области Северной Италии.

282. Brixiana — г. Брешиа в Северной Италии.

283. Речь идет о землетрясении 25 декабря 1222 г.

284. 15 августа.

285. Св. Франциск Ассизский (1182-1226), учредитель названного по его имени нищенствующего ордена.

286. Вероятная Параллель с Мф. 14, 36.

287. Сообщение относится к 1221 г., когда сплитским комитом был избран хорватский феодал из Луки Буисен — Вишен.

288. В 1210 г. Домальд расправился с какими-то соперниками Эндре, за что тот расплатился с ним цетинской жупанией с селением Триль (CD, III, p. 201). Сэтим, вероятно, связаны нападения детинцев на сплитские земли сразу после изгнания Домальда из города.

289. Семейство брибирских князей Шубичей, к которому принадлежал Григорий, укреплялось на территориях, расположенных между владениями кркских князей и Качичей. Их резиденция располагалась в Брибире, находившемся к северо-западу от Скрадина. Возвышение Шубичей сопровождалось в первой трети XIII в. борьбой с другими феодальными кланами, стремившимися к расширению влияния в Хорватии и Далмации. Буисен — Вишен был, возможно, родственником Шубичей.

290. Свиниград — крепость Звониград на реке Зрмане.

291. С конца XII в. Хум входил в состав сербского государства Неманичей и находился под управлением наместников, назначаемых центральной властью. Вместе с тем некоторые сведения о суверенных правителях Хума конца XII —середины XIII в. говорят о достаточно формальном подчинении Хума или о самостоятельном статусе части его земель (см. Грачев В. П. Сербская государственность в X-XIV вв. М., 1972, с. 220-225).

Петр стал сплитским комитом в 1225 г.

292. Ошибка хрониста. Аконций был жив еще и в 1223 г. (CD, III, p. 229-230).

293. Острог — хорватское селение между Салоной (Солином) и Трогиром.

294. Ниже упоминается некий Толлен из Полицы как один из главных врагов Сплита. Ф. Рачки допускал, что он и названный здесь Толлен — одно и тоже лицо и что, таким образом, Бутко и его родня происходят из Полицы (HS, р. 216, 224).

295. Предыстория рассказа Фомы такова. Усиление Домальда в Хорватии и Далмации привело к ухудшению его отношений с венгерским королем. Некоторые акции Эндре II в пользу Трогира против Домальда в 1217 г. были связаны со стремлением последнего распространить свое влияние на Трогир и обложить его данью (CD, III, p. 162, 165). Посягательства Домальда накрепость Клис также натолкнулись на противодействие Эндре, передавшего ее в ведение отряда ордена тамплиеров во главе с магистром Понцием, представлявшим интересы короля в Хорватии и Далмации. Хотя Домальди занял Клис в 1223 г., ему не удалось одолеть своих противников, и прежде всего брибирских князей, и Эндре наградил брибирских князей Григория Шубича и Стефана (Степко), в то время трогирского комита, принадлежавшими Домальду приморскими землями «вследствие предательства, которое он совершил против королевской короны» (Ibid., p. 231).

296. Имеется в виду привилегия, согласно которой лица духовного звания освобождались от подсудности светским судам.

297. О нападении Домальда на городские угодья Сплита и пленении им «многих знатных и богатых граждан» свидетельствует сплитская грамота 1227 г. Сплитский нобиль Дуим Формини был одним из патронов церкви св. Петра, упоминается в грамоте 1227 г. (CD, III, p. 267).

298. Кальман — второй сын короля Эндре II. Родился в 1208 г. В 1214 — герцог Галиции, в 1216 г. после своего старшего брата Белы получил в управление Далмацию и Хорватию. В Сплите находился 1 августа 1226 г.

299. Архидиакон в католической церкви был вторым лицом после епископа в делах церковного управления. Он наблюдал за поведением духовенства, играл важную роль в церковном суде, заведовал церковным имуществом, в отсутствие епископа замещал его, а в случае смерти епископа заведовал всеми церковными делами на правах викария. В административном отношении архидиакон стоял выше архипресвитера, но, как диакон, занимал более низкую ступень в церковной иерархии.

300. Примицерий — зд., возможно, старший священнослужитель в кафедральной церкви (см. прим. 168).

301. Папа Григорий IX (1227-1241) находился в Перудже с сентября 1234 г. по сентябрь 1235 г.

302. Вице-канцлером в 1235 г. был магистр Бартоломео.

303. Аллюзия на Ин. 10, 11, 15.

304. Tullianum — построенная при Сервии Туллии в VI в. до н. э. подземная часть государственной тюрьмы в Риме.

305. Положение Петра в Сплите было, очевидно, достаточно прочным, поскольку Григорий Брибирский смог добитья места комита Сплита только после его смерти, последовавшей в 1226 г. (CD, III, p. 259). Григорий стал комитом в начале 1227 г.

306. Несмотря на обращение венгерского герцога Кальмана к жителям Сплита с просьбой дать отпор Домальду (CD, III, p. 326), они вновь избрали его своим комитом в 1229 г. Еще раз он занял место комита в 1235 г. Григорий избирался сплитским комитом в 1232 и 1234 гг. Сын Григория Марк упоминается в грамоте 1237 г. (CD, IV, р. 22).

307. В тексте — «bovibus», что, однако, противоречит смыслу предыдущего утверждения, что в том месте паслись овцы. Очевидная описка переписчика: «bovibus» вместо «ovibus».

308. Монастырь св. Стефана «среди пиний» располагался в западной части города на берегу моря. Он был основан в начале XI в.

309. Церковь св. Феликса X в. находилась на берегу моря.

310. Латиняне — зд. итальянцы.

311. Богоявление — один из двунадесятых праздников, празднуемый 6 января. Пасха в 1239 г. приходилась на 27 марта.

312. Камерарий — казначей, ведающий поступающими в государственную казну доходами.

313. Первой крупной акцией Гаргана было заключение в 1239 г. договора между враждовавшими Сплитом и Трогиром. Этот договор во многом обусловливался отношениями Трогира и родного города подесты — Анконы, которых связывали «давние мир и дружба», подтвержденный несколькими договорами; последний из них (до избрания Гаргана) был заключен в 1236 г. (CD, IV, р. 12-13). Гарган примирил Трогир и Сплит ценою некоторых уступок со стороны последнего. Так, в случае ведения совместных военных действий Сплит обязывался обеспечить предоставление двух третей флота и сухопутных войск, оплачивать две трети расходов на совместные посольства и пр. Текст договора был составлен гражданином Анконы Петром Трансмундо (CD, IV, р. 85-86).

314. См. прим. 330.

315. Иперпер — византийская золотая монета достоинством 20 динариев.

316. Текст «Капитулярия» не сохранился. Однако в преамбуле Статута Сплита 1312 г. отмечается, что его положения составили основу городского закона (Statuta et leges civitatis Spalati / Ed. Hanel J. J. Zagrabiae, 1878, p. 4).

317. Одной из наиболее крупных акций подесты в это время было подписание договора Сплита с хумским князем Андреем (сентябрь 1241 г.), по которому сплитчане получали право беспошлинной торговли на территории, подвластной Андрею (CD, IV, р. 134-135).

318. Рассказ хрониста дополняется текстом договора Врача со Сплитом, заключенного в связи с окончанием войны 1240 г. В нем говорится, что Гарган начал военные действия после того, как омишский князь Осор отказался «предоставить гарантии ... коммуне Сплита относительно возмещения ущерба в скоте, который Тольен ... некогда угнал со сплитских угодий» (CD, IV, р. 112).

319. Хронист умалчивает о неудавшейся попытке Гаргана захватить Омиш (CD, IV, р. 112), предшествовавшей подчинению им о. Брач.

320. Договор между Брачем и Сплитом был заключен 19 мая 1240 г. (CD, IV, р. 112-113).

321. Barcusium, barcosium — это название употреблялось в далматинских городах в отношении весельных кораблей различных размеров — от небольших лодок до крупных палубных кораблей (Vekaric S. Vrste i tipovi dubrova c kih brodova XIV st // Anali Historijskog institute JAZU u Dubrovniku. Dubrovnik, 1962-1963, god. 10-11, s. 30-31).

322. Триремы и упоминаемые ниже биремы — типы военных кораблей, имевших соответственно три и два ряда весел. Вместе с тем они могли иметь одну, две или три мачты для парусов.

323. 29 июня — день свв. апостолов Петра и Павла.

324. Остров Шолта принадлежал Сплиту.