ИОГАНН-ГОТТГИЛЬФ ФОККЕРОДТ

РОССИЯ ПРИ ПЕТРЕ ВЕЛИКОМ

1. Когда у Петра I было еще намерение устроить в большем размере его флот на Черном море, ему ничто не казалось выгоднее для достижения этой цели, как придумать сообщение между Доном и Волгой, и посредством того не только сплавлять в Воронеж дубовый лес, растущий в большом числе на волжских берегах, но открыть проход для торговли между Каспийским и Черным морями. Так и велел он в точности исследовать состояние земли между обеими реками разным инженерам, между прочим одному английскому капитану по имени Перри (Perry), сообщившему самое подробное известие о том в своем труде “Состояние России”, и по их показаниям в этом деле рыть два разных канала: один, идущий из реки Иловли (Ilowla), впадающей в Дон, в речку Камышенку (Kamischinka), изливающуюся в Волгу, а другой между Тулой, впадающей в Оку (Осса) при городе Туле, и одной речкой, вливающейся в озеро Иван, откуда берет начало река Дон. Но при исполнении этого намерения оказалось больше затруднений, нежели предполагали сперва, а несчастный исход Прутского похода был причиной, что впоследствии больше не было и помину об этом.

2. Зато Петр I с гораздо большим жаром задумал средство к соединению Волги, протекающей самыми плодородными областями его царства, с реками, текущими к Петербургу, и счастливо, с очень неважными расходами, привел его в исполнение посредством маленького канала, не больше 650 сажень или 4550 английских футов. При Вышнем Волочке (Wischni Woloczok), на пути между Петербургом и Москвой, канал соединяет две маленькие, впрочем судоходные, речки, Цну (Tzen) и Смилу (Smila), из которых первая открывает через Тверцу (Tweretz) путь в Волгу, а последняя через реку Мету (Msta) изливается, при Новгороде, в реку Волхов (Wolchowa), которая имеет сообщение посредством Ладожского озера и с рекою Невой, текущей при С.-Петербурге.

3. Это открыло русским путь для перевозки без больших расходов в Петербург товаров, производимых внутри царства. Со всем тем эта перевозка подвергалась большой опасности: Ладожское озеро, величайшее в Европе, которым русские необходимо должны были проезжать на пути в Петербург, ежегодно увлекало на дно великое множество судов со всем грузом: главною причиной тут было то обстоятельство, что упомянутые суда, строившиеся плоскодонными по случаю мелководных рек, не могли удержать [74] никакого направления и при поднявшейся буре отдавались на волю одного только ветра.

4. Петр I сначала старался тем пособить такому неудобству, что велел построить в Ладоге некоторые легкие разгрузные суда или баржи (Bordingen), которые хоть и не глубоко уходили в воду, но имели руль (Kiel), а потому и могли держаться против ветра: они должны были грузиться приходившими в Ладогу товарами и отвозить их в Петербург.

Это хотя и имело такое хорошее действие, что купцы уже не стали так сильно опасаться за свои товары и потом уже редко было слышно о несчастиях на Ладожском озере, но принесло новую пошлину на товары, которые, по их тяжести и величине, не могли выносить больших издержек. Кроме того, прежняя опасность все еще существовала относительно запасов сена и дров, а особливо дубового леса, назначенного для кораблестроения, который, по его длине, нельзя было складывать на разгрузные суда, а надобно спускать в плотах или на плоскодонных судах.

5. Эти обстоятельства навели Петра I на мысль: нельзя ли придумать такой путь, по которому бы суда могли приходить из Ладоги в Петербург, не касаясь моря? Лично в обществе некоторых инженеров он исследовал местность между Ладогой и Шлиссельбургом и не нашел никакого препятствия, почему бы нельзя было по берегам Ладожского озера вырыть канал между обоими вышеназванными местами и посредством его открыть безопаснейший путь в Петербург не только кораблям, но и плоскодонным лодкам и плотам. От того-то и вышло так, что это предначертание не поверили с надлежащим старанием, но исполнение его тотчас же поручили князю Меншикову и генерал-майору Писареву (Pisarew), о прилежании и деятельности которых Петр I имел отличное мнение. Эти пустились теперь вперегонку друг с другом в быстром исполнении возложенного на них поручения и принялись за дело так недружно и с такой торопливостью, что целый год каждый сам по себе копались в земле, истратили 2 1/2 миллиона, да при этом, по случаю плохих распоряжений относительно продовольствия, погубили от голода и болезней многие тысячи работников, между прочим до 7000 казаков (Малороссийских.), прежде нежели столковались друг с другом, лучше ли канал врезывать в землю или выводить на грунт.

6. Сверх того оказалось много непредвиденных затруднений при исправлении работ по случаю болотистой и наполненной колчеданом почвы, также маленьких ручьев, впадающих в канал. Эти затруднения не мало останавливали Петра I и, может быть, заставили бы бросить дело совсем, так же как и каналы на Дону, если [75] бы он не достал себе на службу Миниха, в то время генерал-майора, а ныне фельдмаршала. В отечестве Миниха графстве Ольденбургском, так же как и в Восточной Фрисландии, с давних пор уже называли фамилию этого даровитого человека при тамошних каналах и плотинах. Сверх того у него была особенная способность выгодно производить большие работы и поддерживать их в ходу. По приказанию Петра I он должен был снова исследовать местность и потом составил другой и столь удобный план предприятия, что Петр, еще раз осмотревши местность, одобрил его вполне и поручил ему исполнение. С 1723 года Миних принялся работать над ним всеми силами, и хотя Петр не дожил до конца дела, потому что оно было окончено совсем не прежде нынешнего царствования, однако ж за год до смерти имел удовольствие увидать в готовности и проехать 20 с лишком верст по этому каналу.

7. Преимущество этого канала пред большим французским то, что он выведен совсем в уровень с водою (a niveau) и, стало быть, не нуждался ни в каких шлюзах для увлечения судов; он простирается в длину на 100 верст; таким образом, и в этом отношении имеет преимущество перед французским, но далеко не так прочно сработан. Берега сплошь обшиты хворостом и тесом, кроме небольшого пространства, выложенного кремнистым камнем; а так как большая часть канала проходит по болотному дну, то эта деревянная обшивка в короткое время сгнивает; по ее же вине ров почти каждый год заносится илом из протекающих туда водяных жил, несущих с собой множество песку, и требует больше поправки, нежели сколько доставляет пошлина, на нем собираемая.

8. Для того несколько раз советовали выложить сплошь канал камнем. Но до этого времени двор пугали расходы такого предприятия, да и вперед могут иметь тоже действие, особливо если местопребывание государя переведут опять в Москву из Петербурга, по желанию и требованию всего народа, и убавят флота. Потому что пошлина, платимая с съестных припасов, необходимых для содержания такого множества народа, какое привлекает в Петербург придворный штат и флот, переходит далеко за половину доходов, ежегодно доставляемых каналом; если же этот доход отойдет совсем, казна должна будет каждый год делать займы для поддержания канала, а русские к займам не привыкли.

9. Кроме приведенных выше каналов Петр 1 предполагал устроить еще два других: один при Старой Русе (Starorus), на Ильменском озере, которым думал сократить дорогу из Петербурга в Москву, а другой при Вытегре (Witigor), для соединения Белого Озера с Онежским (Onega). Но за эти каналы никогда и не принимались, не то что приводить их к совершенному окончанию. [76]

10. Потом велел он и сушею проложить прямую дорогу из Петербурга в Москву, которая, если бы состоялась, то наверное очень сократила бы путь туда, потому что только 480 верст длиной: напротив нынешняя обыкновенная дорога считается в 757 верст. Однако совсем приведены к концу только первые 120 верст от Петербурга; остальные же, проходя все по болотам и лесным дебрям и ни разу не попадая даже на какую-нибудь деревню, не то что на город, никогда не были окончены.

11. Пристани, вновь учрежденные Петром I во время его царствования, суть: Таганрог (Taganrog) или Троицкая (Troitzka), Кронштадтская и Рогервицкая (Rogerwykische).

12. Выше мы рассказали уже, что послужило поводом к учреждению Троицкой пристани. Несмотря на то что шведская война естественно направила мысли Петра I совсем на другие вещи, он не оставлял, однако ж, содействовать этому учреждению со всевозможным старанием и в немногие годы привел его в такое положение, что оно могло считаться лучшею и безопаснейшею пристанью в Европе, хотя по случаю болотистой почвы и плохих мер, какие вообще обыкновенно принимаются в России для продовольствия рабочих, при этой работе погибло их до 300 тысяч от болезней и голода. Но едва эта пристань пришла в совершенный вид, как Петр должен был срыть ее со всеми устроенными там крепостными и водяными укреплениями и место уступить туркам по миру, заключенному при Пруте. Правда, что при ныне царствующей императрице по покорении Азова это место осматривали и нашли, что основания, особливо морских укреплений, еще в порядочном состоянии, так что поправка этой пристани будет стоить небольшого труда. Но состоится ли она, это, вероятно, будет зависеть от исхода теперешней турецкой войны.

13. Кронштадтская пристань лежит в 30 верстах ниже Петербурга, посреди устья реки Невы, на утесистом острове, прежде носившем название Реттусари (Rettusari). Она распадается на 2 части: в одной стоят военные корабли, а в другой купеческие. В обеих корабли могут быть совершенно безопасны от всяких ветров; доступ к обеим защищается с морской стороны длинным рядом батарей, большею частью уставленных 24- и 36-фунтовыми чугунными пушками. Прямо против них стоит посреди воды круглая башня, защищенная при основании ее тройною батареей и называемая Кроншлотом. Пристань и батареи выстроены из одних бревен, а водные верки наполнены крупным булыжником. Сначала Петр I хотел было все эти укрепления построить каменные. Но вознамерившись перевести большую часть флота в Рогервик, оставил это предположение, особливо когда Кронштадтская пристань так прикрыта от всяких нападений с моря своими [77] естественными удобствами, что подобные дорогие укрепления кажутся лишними.

14. Так как, по изложенному выше плану, Кронштадтская пристань персонально назначалась для снаряжения и поправки кораблей, построенных в Петербурге и отведенных в эту пристань без груза, то Петр I предполагал провести на остров чрезвычайно глубокий и широкий канал, по обеим сторонам его устроить доки и так приноровить с помощью шлюзов, чтобы ему было можно отводить в эти доки, как в сухое место, свои военные корабли, предназначаемые к поправке. Через этот канал положено провести мост об одном своде такой высоты, чтобы большой корабль мог проходить под ним на всех парусах. Посреди моста должна была стоять башня в 175 футов вышины, наверху ее всегда бы горел по ночам огонь, чтобы она служила вместо маяка для кораблей, плавающих в петербургских водах. Земляные работы положили уже начало каналу. Но смерть Петра остановила все дело. Хотя в нынешнее царствование опять принялись за канал, имеющий, конечно, большую пользу для сохранения кораблей, и до настоящего времени работы там идут под управлением генерал-майора Лубраса (Lubras), но исполинские укрепления совсем оставлены.

15. Впрочем, Кронштадтская пристань имеет 4 великих неудобства, которые делают очень затруднительной тамошнюю стоянку для русского флота: 1) этой пристанью можно пользоваться только 6 месяцев в году, а в остальное время она большею частью занята льдом; 2) удобный путь (фарватер) для плавания кораблей между Кронштадтом и Петербургом имеет только 8 футов глубины в некоторых местах; стало быть, ни большие военные корабли с их вооружением не могут ходить и выходить, ни такие же купеческие не в состоянии брать и складывать свои грузы в Петербурге, а для облегчения себя должны пользоваться судами меньшего размера; 3) в Кронштадте вода не довольно соленая, чтобы могла сохранять корабли, и 4) ни один корабль не может выходить из нее иначе, как с восточным ветром.

16. Но как ложе реки так широко, что очистить его невозможно, то Петр I надеялся избежать мелководья, приказав окопать самые мелкие места, а по берегам провести такой глубокий и широкий канал, чтобы без остановки могли выходить большие военные, также и купеческие корабли. Тотчас же принялись и за это дело, не обдумавши хорошенько, по русской привычке. Но при исполнении встретилось столько затруднений, что дело вскоре остановилось. В настоящее царствование его несколько раз опять приводили в ход, особливо поддерживал его адмирал Головин (Golowin), но всякий раз, как только порассмотрят его, так и бросят по встретившимся затруднениям. [78]

17. Но для устранения остальных неудобств этой пристани нельзя было придумать никаких способов, потому что эти неудобства зависят от ее местности и климатических условий. Это заставило Петра I искать на том же берегу другой пристани, где бы вода была соленее, выход легче и удобнее и не так бы нужно было бояться льда. Все эти выгоды он нашел на эстляндском берегу, в 4 милях от Ревеля, на Рогервицком рейде, где берег образует природную пристань, в коей могут поместиться более ста кораблей, с превосходным дном для якорей и вообще не имеет никаких недостатков, кроме того что устью ее закрываться бы ближе и таким образом быть обеспечену как от западных ветров, так и неприятельских нападений. Шведы еще в старину думали усовершенствовать эту пристань. Но они бросили это дело, потому что оно казалось для них очень дорогим, а рейд при Карлксроне представлял гораздо больше удобств по своей местности. Но Петра I нисколько не испугали эти затруднения, и так как русские привыкли работать за дешевую плату, то и казалось, что он без труда одолеет препятствия, помешавшие в этом случае шведам. Еще в последние годы шведской войны он принялся с большим жаром за это дело: велел навезти невероятное множество бревен в Рогервик из Ливонии и Эстонии, построить из них большие ящики и, наполнив булыжником, опустить в море. Таким образом он спустил две большие плотины в море, которое в иных местах имеет до 20 сажень глубины. Но прежде чем довел это дело до половины, всю его работу раскидало сильною бурей с запада. Хоть несмотря на то он приказывал было поправить и продолжать дело, однако ж в царствование его и Екатерины оно имело несколько раз такую же судьбу, так что преемники Петра наконец бросили его совсем после того, как оно стоило бесчисленных расходов и истребило все лесные угодья в Ливонии и Эстонии.

18. В числе зданий, принадлежащих к флоту, надобно считать еще верфи или стапели для кораблестроения, учрежденные Петром в первую турецкую войну в Воронеже и Троицке, а потом в Архангельске, С.-Петербурге и Казани. Он не жалел ни трудов, ни денег для подобных заведений, не только сам основательно зная это искусство, но еще и выписывая лучших мастеров из Голландии и Англии, потому-то и имел тут такие успехи, что в его Адмиралтействах не было недостатка ни в каких полезных изобретениях других мореплавательных народов по этому предмету.

19. Войны, в которых проводил всю свою жизнь Петр I, побудили его основать следующие новые крепости: Новую Двинку (Nowa Dwinka), Новую Ладогу, Кронштадт, Петербург и Святой Крест (Swatokrest).

20. Нападения шведов на Архангельск в начале последней войны, хоть и с плохим успехом, были одною причиной, что Петр [79] заложил там, при устье Двины, новую правильную крепость под именем Новой Двины. Хотя она и существует еще, но не приносит большой пользы, так как место (фарватер), удобное для плавания кораблей в Двину, впоследствии отошло так далеко от укреплений, что из них уже нельзя было его обстреливать.

21. Новую Ладогу при впадении Волхова в Ладожское озеро должны были построить в начале шведской войны граждане разоренной дотла Старой Ладоги и переселиться туда с своими семействами и всем имуществом. Для защиты этого нового города от шведской крепостной стражи (гарнизона) в Кексгольме, завоеванном только в 1712 году, было построено на мысе, образуемом рекою при ее устье, пятиугольное земляное укрепление, теперь уже бесполезное и совсем обвалившееся.

22. Кронштадт собственно был заложен для прикрытия тамошней пристани и для безопасности помещенных там морских офицеров и матросов от первого натиска шведов. Двадцать лет назад Петр напал на мысль построить в этом месте более обширное укрепление и для того разослал приказы по всем губерниям царства, чтобы строили там большие каменные домы. Но только что это было сделано, как он совсем забыл и думать о том, так что эти громадные строения никогда не имели жильцов и до сих пор еще стоят пустые и полуразвалившиеся. Укрепления этого города состоят из плохого земляного вала, которого во многих местах и совсем нет, а только одна ограда из частокола, так что в случае нападения он не в состоянии сопротивляться долго. Но самая большая выгода та, что никакой неприятель не может так легко высадиться на остров: стало быть, нечего очень бояться нападения с сухого пути.

23. Петербургская крепость или цитадель образует длинный шестиугольник, снабженный кое-какими разнородными укреплениями (равелинами, теналями и контрегардами) с передовым укреплением (кронверком), и занимает весь отдельный остров, называвшийся прежде Газенгольм (Hasenholm). В ней нет никаких других строений, кроме главной церкви, в которой похоронены Петр I и Екатерина с некоторыми принцами и принцессами крови, еще магазинов и нескольких деревянных домов для начальника крепости и офицеров крепостной стражи. Вся крепость сначала выстроена земляная, и землю для нее должны были таскать согнанные для того изо всех областей Русского царства помещичьи крестьяне, отчасти в кулях, отчасти же и в полах своих кафтанов: по собственным показаниям русских, до 200 тысяч таких людей погибло при этом случае от голода и болезней. Впоследствии мало-помалу ее начали строить из кирпича: все бастионы и малые укрепления теперь уже окончены, кроме передового (кронверка), которое со временем тоже Думают выстроить каменное. Хотя все инженеры согласны в том, [80] что эта крепость довольно сильна и трудно взять ее по ее положению, но думают, что по той же причине она не может приносить и особенной пользы, так как не в состоянии оборонить ни города Петербурга, ни окрестной страны, даже доставить убежище войску и тревожить отрядами победоносного неприятеля. Ныне она служит местом заключения (бастильей), где стерегутся государственные узники, а благодаря ее положению напротив зимнего дворца, валы ее в нынешнее царствование употребляются вместо стены для потешных огней, на которой с помощью разноцветных плошек и фонарей представляются великолепные арки, храмы, гирлянды и другие изображения в дни рождения, именин и коронования императрицы. О городе Петербурге, у которого нет ни валов, ни стен, нам придется говорить подробнее впоследствии, когда будем рассказывать о поселениях (колониях), заведенных Петром I.

24. Святой Крест или Крепость Святого Креста заложена Петром I в 1722 году, по возвращении из похода в Дербент, на реке Сулаке, неподалеку от древней границы между Россией и Персией, первоначально в тех видах, чтобы обуздывать соседних беспокойных татар. Пока русские стояли твердою ногой в Персии, они постоянно поддерживали это укрепленное место; но потом, отказавшись совсем, по последнему мирному договору, от всех персидских завоеваний, они срыли эту крепость и опять уступили ее место Шах-Надиру.

25. Кроме теперь упомянутых новых крепостей, Петр I по случаю своих войн приказал снабдить новыми укреплениями разные старые города. Так в первую турецкую войну правильно укреплен Азов, в то время, когда русские в первый раз покорили его, бывший жалким жильем, обнесенным прадедовскими стенами; впоследствии, когда Петр I должен был опять возвратить это место туркам, он велел срыть его до основания и оставил одни только старые стены.

26. В 1708 и 1709 годах, при вторжении шведов в Украину, он тоже велел снабдить все укрепленные места этой области новыми укреплениями, даже самый город Москву обнес земляным валом и рвом, которые по миновании опасности поддерживались, однако ж, так плохо, что теперь большею частью обвалились. То же сталось и с украинскими крепостями: у большинства их едва только заметны еще следы их прежних укреплений, кроме, впрочем, Глухова, Чернигова, Полтавы, Нежина и Переяслава, которые еще сколько-нибудь сохраняются для удержания в повиновении казаков, а особливо Печерская крепость (Petschurische) при Киеве, которая в качестве оплота против турок и поляков снабжена многими, хоть и земляными, укреплениями, как и все другие тамошние крепости, и поддерживается очень тщательно. [81]

27. Но зато крепости, отнятые Петром I у шведов в Ливонии, Эстонии, Ингерманландии и Финляндии, сохраняются в том же положении, в каком они и достались Петру, кроме Дерпта, Коберншанца (Kobernschanz) при Риге и Ниеншанца (Nyenschanz), срытых им до основания, и Шлиссельбурга, который, как ключ к Ладожскому озеру, усилен был новыми укреплениями.

28. Общественные здания, выстроенные Петром для житья и развлечения себе, тоже, по моему мнению, не главное, на чем долго должен останавливаться сочинитель похвального слова Петру, если желает дать высокое понятие об этом государе. Первый дом, построенный Петром для себя в Преображенском (Preobrashensk) под Москвой, в котором он жил постоянно всякий раз, как бывал там, деревянный, в один только ярус, с такими низкими комнатами и до того углублен в землю, что высокорослый мужчина, стоя у порога, без труда достанет кровли. Из 3 маленьких низких комнат состоит и тот дом, что прежде всех выстроен им для себя в Петербурге. Во всю его жизнь у него было такое пристрастие к этому дому, что он велел одеть его каменною одеждой, как Лореттскую Мадонну. Домы, построенные им впоследствии, когда уже он выбрал своим всегдашним местопребыванием Петербург, и отличавшиеся от тех названиями зимнего и летнего дворца, хоть и построены из кирпича, однако ж только в два яруса и без всякой правильности и соразмерности. Зимний дворец в ширину около 250 футов и прислонен к одному частному дому; у него нет и никакого отличия от прочих домов с ним рядом, кроме ворот из каменных столбов с венцом наверху, украшенных корабельным носом, и двух боковых строений (флигелей), не имеющих ни малейшего отношения к главному фасаду. Летний дворец состоит из трех отдельных в разное время застроенных частей, без всякой соразмерности одна с другой и образующих не прямой угол: лучшую часть совсем затеняет высокий дубовый лес, растущий на прекраснейшем месте в саду. В этом саду, разведенном при дворце, дорожки (аллеи) и беседки тесны, площадки малы и фонтаны (Wasser Werke) обезображены чрезвычайным множеством мелочей. Грот выложен самыми дорогими раковинами, каких, может быть, нельзя и найти в Европе в таком множестве и в одном собрании. Но все так впичкано и втиснуто одно в другое, что красоту одной раковины затемняет другая и из целого не выходит ничего верного природе, что могло бы принести удовольствие взору. Так высоко прославленный Петергоф действительно имеет много привлекательного и щеголяет необыкновенным числом фонтанов, какого не встречается в других местах, кроме Версаля. Но все эти красоты затемняет жалкий дом, нисколько не соразмерный со всем остальным и до того тесный, что зажиточный дворянин наверное не захотел бы поместиться в нем для жизни. [82]

29. Будут несправедливы к этому государю, если подумают, что он из скупости строился так плохо и имел такое жалкое помещение. Но при всей его бережливости он, однако ж, не раскаивался в деньгах на постройки и в бытность свою в Париже взял к себе в службу одного тамошнего зодчего, по имени Ле Блона (Le Blond) на 40 тысяч ливров ежегодного жалованья. У него было на столько самолюбия, чтобы увековечить свое имя между прочим и великолепными зданиями. Но беда его была та, что он имел очень плохой вкус в архитектуре. Он любил маленькие низенькие покои и длинный ряд (анфиладу) многих, но тесно расположенных комнат. Просторный, высокий покой затруднял его: когда при постройке зимнего дворца ему необходимо должно было дозволить ярусы выше против своей привычки для уравнения с соседними домами, он велел подбить под потолок другой подзор в тех комнатах, где располагал жить сам, чтобы они не были слишком высоки. Чертеж, представленный одним голландским зодчим, с тесными комнатами и удачно выгадывавший свободное место, навсегда удержал у Петра преимущество пред тем планом, который начертил с большим вкусом один итальянский или французский зодчий. А когда упомянутый Ле Блон без его спроса велел выломать и поднять выше маленькие окна в одном из его загородных домов, он чуть-чуть не почувствовал на себе тяжесть руки этого государя.

30. А вот когда нужно было строить такие вещи, которые имели какое-нибудь отношение к его привязанности к флоту или механике, например, токарный станок, железный завод, кузницу, мельницу или что ни есть подобное, тут он обнаруживал превосходную способность, так что его распоряжения в таких вещах могут считаться мастерским делом. Пример тому — большой железный завод, построенный им в Систербеке (Systerbeck) на Карельском берегу, в 27 верстах от Петербурга. Главная цель его при том была иметь вблизи такое заведение, где бы ему поскорее ковать якори и другие железные вещи, необходимые для его флота, и заготовлять постепенно достаточный запас ружей, пистолетов и шпаг для его войска. Для этой цели он так удобно и искусно устроил нужные кузницы и другие машины, которые все приводились в движение водою, что не только вполне достиг вышесказанной цели и мог выделывать все нужное гораздо удобнее против обычного ручного производства, но и выручил большую часть расходов, употребленных на обзаведение, от посторонних работ, которые приставленные тут кузнецы могли исправлять и для частных лиц, тоже с помощью машин. Все путешественники, видевшие этот завод, не могут вдоволь надивиться хорошему его расположению и принуждены сознаться, что нигде не встречали такого совершенного железного завода. Но при преемниках Петра как флот вообще, [83] так и упомянутый теперь завод в большом небрежении, и лучшие мастера, привлеченные Петром I с большим трудом, разошлись в разные стороны. Хоть генерал-лейтенант Геннин (Hennin), которому нынешняя императрица поручила восстановить этот завод, и прилагает к нему много старания, однако ж по сю пору не может еще его кончить.

1. Конечно, есть разные следы, по которым можно достаточно судить, что Петр I охотно бы распространил свой флот так далеко, что мог бы высылать поселения и в другие части света. Все искатели приключений, которые являлись к нему с подобными предложениями, выслушивались с жадностью, например мадагаскарские морские разбойники и зеландский проповедник, Гаттинга (Hattinga), предлагавший Петру основать поселение в областях, лежащих к югу от Батавии. Однако ж Петр I никогда не приступал к исполнению таких предприятий на самом деле, отчасти из страха к морским державам, отчасти же, и это главное, что в России нет лишнего народа, да и надобно еще заселять много пустынной земли в государстве.

2. Зато на сухом пути Петр I сделал две попытки для расширения своих пределов против калмыков и других обитающих в Азии татарских народов и для заселения своим народом тамошних пустынных стран. В 1714 году губернатор Сибири, князь Гагарин (Gagarin), сообщил Петру известие о большой реке в Хивинской Татарии, которая называется Дарья (Daria) и приносит в большом изобилии золотой песок, но хивинцы, по нерасположению к другим народам, запрудили ее устье в Каспийское море и отвели в одно внутреннее озеро. Петр I думал, что такой клад получит в его руках употребление гораздо полезнее, чем в магометанских, и решился овладеть им, если возможно. Сперва, чтобы разведать точно положение места, он отправил в Хиву князя Черкасского (Zerkessischen) по имени Александр Бекович (Bekewicz) в качестве посланника под тем видом, что желают завести торговые сношения между Россиею и Хивой. Когда, вернувшись оттуда, он принес удостоверение о Действительном существовании этой золотой реки, Петр отправил его в другой раз туда, но с отрядом из 5 или 6 тысяч человек, большею частью шведских пленников, по принуждению поступивших в русскую службу, с приказанием основать прочное поселение на хивинских берегах, а для подкрепления этого отряда туда же послано из Астрахани несколько галер и других вооруженных судов. [84] Упомянутый князь дошел благополучно до этой страны, несмотря на трудный поход, который должен был делать по песчаным степям, и заложил кой-где на морском берегу крепости и земляные укрепления. Хивинцы прикинулись очень ласковыми, уступили русским все, чего они хотели, и внушили такую доверчивость князю, что он допустил уговорить себя разделить свои войска для удобнейшего их содержания и разместить по стоянкам. Но только что сделал эту ошибку, как поднялся разом весь хивинский народ, застал своих гостей врасплох, содрал с живого вождя их кожу и произвел такое побоище между русскими и шведами, что изо всего отряда не больше двух или трех остались целыми и могли принести известие об этом несчастии. Для Петра это было тем еще прискорбнее, что он должен был скрывать его и оставить без отмщения по невозможности подступа к хивинцам.

3. В то же почти время упомянутый князь Гагарин отрядил одного полковника по имени Бухольц (Bucholz) со всем находившимся в Сибири правильным войском и всею тамошней артиллерией в Калмыцкую область, в Ямышову (Jamyschowa) (Ямышская крепость Томской губернии в Бийском уезде, на правом и весьма высоком берегу реки Иртыша, на песчаном грунте, пониже так называемой пресной речки — Примеч. А. Н. Шемякина.), для постройки там крепости и овладения лежащим вблизи ее соленым озером, снабжавшим всех соседних народов солью, чтобы тем легче обуздать их. Сначала все шло счастливо, и русские построили крепость без малейшего сопротивления, но прежде чем могли снабдить ее съестными припасами, контаиш двинулся к ней со всеми своими силами и держал ее в облежании до тех пор, пока гарнизон нашел себя от голода вынужденным сдаться, выговорив себе только свободное отступление. Контаиш не только честно исполнил свое условие, но даже позволил русским взять с собою все привезенные пушки как такие оружия, которые, по его мнению, не годились для него ни к чему, и только объявил упомянутому полковнику, что теперь он дает ему уйти потому лишь, что царь, которого приказ он исполнил, может быть, не знал, что это место его, контаиша. Но ныне уж это ему известно: так если русские опять осмелятся на такое предприятие, он велит всех их повесить на растущих вокруг деревьях. Со всем тем смуты, возникшие между калмыками по смерти контаиша, подали русским случай опять утвердиться в Ямышове, и нынешний калмыцкий хан Калдан-Шерин (Caldansherin) уступил им совсем это место, удержав, однако ж, свободу добывания соли.

4. Потом простой частный человек, Демидов (Demidow), умел ловко снискать такую приязнь калмыков, что они дозволили ему [85] заводить рудники в их стране и даже некоторым образом укрепиться от нападения наезднических отрядов. Пока он владел этими рудниками, калмыки оказывали ему в том всякого рода пособия и доставили случай нажить большое богатство. Но два года назад послан был туда статский советник Татищев (Tatistchew), чтобы от имени правительства взять эти рудники во владение: с тех пор стали ходить слухи, что калмыки, не желавшие иметь никакого дела с правительством, отказали в прежнем содействии и тем самым большею частью привели в упадок упомянутые рудники.

5. В начале этого столетия русские старались тоже распространиться далее и на пределах Китая, на реке Амуре, построили город почти из 600 домов, которому и дали название Албазинский (Albasinskoi), несмотря на то что в договоре, заключенном с китайцами, было именно постановлено, чтобы русские не заводили никаких поселений на Амуре и удержались от судоходства по этой реке. Китайцы не хотели начинать из-за того войны с Россией, а наустили только соседних монголов, которые после нескольких месяцев осады покорили новый город, срыли его и перебили жителей. Впоследствии и китайцы не прежде хотели возобновить договор с Россией, пока Петр I в другой раз не отказался совсем от всяких поселений на реке Амуре.

6. Зато на северной стороне Сибири русские в царствование Петра I завели разные новые поселения, каковы: в Мангазее (Маngasea), Шигане (Schigan), Анадыре, Охотске, Камчатке и других неизвестных местах в Европе. Все они состоят из кое-каких деревянных, обнесенных частоколом домов и обитаемы одними охотниками, которые в самых густых лесах отыскивают собольи и другие меха и должны сбирать дань с соседственных диких языческих народов, состоящую тоже в одних меховых товарах; впрочем, у них совсем нет хлебопашества, да и не может быть его по причине жестокой стужи, а потому и очень несвойственно называть эти места поселениями.

7. С большим правом можно давать это название тем учреждениям, которые завел Петр I для занятия и населения области Ингерманландии и городов Петербурга и Кронштадта и куда в последние 15 лет его жизни после флота особенно обращены были его помыслы и намерения. Вся Ингерманландия, в начале этого столетия разоренная до основания чумой и войной, пополнилась жителями, которых он велел переселить туда с самых крайних пределов его европейских областей, и не только петербургские граждане, но и дворяне принуждены были его строгими указами там селиться и строиться.

8. Первую мысль к построению города Петербурга подал после покорения крепости Ниеншанц великий адмирал и великий [86] канцлер Головин, впрочем не в тех видах, чтобы переводить туда правительство страны, а только для перерыва сообщения между Финляндиею и Ливониею и иметь место (place d'armes) военных запасов, куда бы можно было свозить все воинские потребности из внутренней страны с большим удобством и меньшею опасностью и потом с большею силой направлять оттуда в обе стороны военные действия против шведов. А потому это место сперва было очень легкой постройки, а крепость и Адмиралтейство укрепляла плохая земляная насыпь, все общественные и частные дома сколочены из теса или лучше срублены из тонких бревен, улиц ни разу не мостили, несмотря на болотистую сплошь почву. Вообще все было выстроено так, что если бы когда-нибудь надобно было оставить это место, то это не принесло бы большого огорчения.

9. В таком положении оставался Петербург до тех пор, пока Петр I, после Полтавской победы и завоевания Ливонии, не возымел надежды сохранить эти завоевания, а потому и вздумал сделать его столицей своего царства и перевести туда все свои коллегии. Самые главные побудительные причины, решившие его на то, были: 1) его страсть к флоту, удовлетворить которую он не находил в Москве во все случаи; 2) сильное желание увековечить свое имя постройкой нового города и такою переменой, какую необходимо поведет за собой перенесение столицы такого большого царства, причем он представлял образцом для себя Александра и Константина Великого; 3) ненависть его к Москве за тамошние случаи с ним в его молодости, доходившая до того, что он охотно сравнял бы Москву с землей, если бы только это можно было сделать благовидным образом и без большого раздражения народа: так в 1715 году под видом надобности в каменщиках для Петербурга он запретил под строгим наказанием строить или поправлять каменные здания в Москве, хотя бы и самые ничтожные, отчего вышло, что там великое множество самых значительных домов обвалилось и обратилось в груду развалин. 4-й побудительной причиной многие приводили то, что он делал для себя забаву из благовидного оскорбления такими поступками своего народа, которого пристрастие к городу Москве было ему достаточно известно. Такое мнение они считают потому вероятным, что он не позволил оставаться в Москве и самым старшим и по множеству лет их жизни сделавшимся негодными уже ни к какой службе боярам, несмотря на то что они предлагали оставить своих сыновей на житье в Петербурге. Верно только, что страдания и вздохи подданных у него мало или совсем не принимались в соображение, но что он смотрел почти на всех людей так, как будто бы они были созданы только для его потехи; поэтому он позволял себе много таких поступков, которым нельзя дать никакой другой вероятной причины, кроме [87] той, что находил себе удовольствие в оскорблении других людей, например: принуждал своих самых главных и преданных слуг, несмотря на их болезнь, рядиться, т. е. надевать шутовское платье, и с открытым лицом разъезжать в дождь и вьюгу на длинных телегах или заставлял напиваться мертвецки придворных госпож, и не только таких, которые сами не прочь были выпить или в чем-нибудь провинились, но и очень молодых и нежных девушек, да еще угощал их пощечинами, если, по природному отвращению, они очень упорно отказывались пьянствовать.

10. Как бы то ни было, однако ж верно, что решимость Петра сделать столицею России Петербург не может быть отнесена ни к какому другому, а только к вышеозначенному времени. Потому что тотчас по покорении Ливонии, последовавшем в 1710 году, а не прежде, он стал строить из камня С.-Петербургскую крепость, подводить каменное основание под стены Адмиралтейства, разводить там сады и строить себе для житья дома просторнее и прочнее. Случившиеся вскоре затем походы на Прут и в Поморье (Pommern) несколько отвлекли его и помешали ему тотчас же привести в действие свое намерение. Но только что увидал себя в безопасности от шведов со стороны Польши благодаря Штетинскому договору, он занялся своим замыслом усерднее: в 1714 году перевел в С.-Петербург Сенат из Москвы, в тот же год велел выстроить ряд домов, где должны были помещаться прочие коллегии и приказы. Предприятие, затеянное им в 1716 году на Шонию (Schonen) и принудившее его к поездке в Копенгаген, также и затруднения, причиненные ему сыном, в другой раз прервали его начинание. Известным образом освободившись от этих двух дел, он не допускал уже никакой остановки в исполнении своего намерения и в 1718 году перевел в Петербург все коллегии, приказал строиться там самым знатным родам и отвел всем дворянам места, которые они должны были, соразмерно их состоянию, застроить большими или малыми, каменными или деревянными домами.

11. При таких обстоятельствах ему легко было сделать новый город С.-Петербург одним из лучших и правильнейших в Европе, если бы только хотел следовать общим правилам зодчества и прежде чем строиться, составить определенный план. Только и тут пошло точно так же, как вообще и обыкновенно идет в подобных случаях в России: сделали почин делу с исполнения его. Дома выстроили там и сям, а потом провели улицы, которые оттого и вышли по необходимости кривые во многих местах. Даже места, где стоять собственно Петербургу, были точно определены не прежде 1721 года. Глубина реки Невы там, где теперь Адмиралтейство, хоть и заставила Петра I назначить место для спуска кораблей (Stapel), и все, принадлежащее к флоту, в этой стороне, которая, впрочем, [88] по ее низменному положению очень подвержена наводнениям, а потому и не самая удобная; но все прочее население, дворянство и гражданство, должны были жить на острове, который и ныне называется Петербургским и только узким рвом отделяется от крепостцы; по этому предложению между 1713 и 1720 годами на упомянутом острове выстроены церкви, биржа, магазины, коллегии и все другие общественные и частные здания. Вскоре потом Петру пришло на мысль, что купечество и гражданство придут в более цветущее состояние, если торговля большею частью будет в Кронштадте, и потому, чтобы долго не раздумывать, каждая губерния должна была там выстроить по громадному каменному домищу, чтобы купцы могли тотчас же найти себе готовое помещение, когда он переведет туда торговлю. Только что это сделалось, ему пришла новая мысль: он хотел поднять город выше над рекой, где берега возвышеннее и безопаснее от наводнения: по этому предначертанию тут тоже поставлены разные общественные и частные домы. Но напоследок он решился перенести весь город на Васильевский остров (Wassilyostrow), подаренный им сначала князю Меншикову, перерезать все улицы каналами, как в Голландии, и оградить стеной от неприятельских нападений почти таким же образом, как это изображено у Гоманна (Homann) на плане Петербурга, гравированном в Нюренберге. Как ни хорошо было намерение относительно разделения города, местность, однако ж, выбрана самая дурная, какую только можно для того высмотреть, так как остров сплошь болотист и самый низменный изо всех мест Петербурга, стало быть всего больше подверженный наводнениям, притом каждую весну и осень, пока идет лед или пока он ненадежен, этот остров отрезан от всякого сообщения с твердой землей, также и от прочих островов. Все эти неудобства, несмотря на то что все они ясно представлялись Петру, не могли, однако ж, остановить его намерения: все русское дворянство, хотя большинство его и выстроило на других островах огромные и дорогостоящие здания, должно было снова поставить по каменному дому на Васильевском острове, соразмерно обширности поместьев каждого и в одну черту с водою. Но только что закрыл глаза Петр, все эти строения так и остались, как были, многие из них обвалились прежде, чем имели жильцов; поэтому один генерал выразился: “В других землях время делало развалины, а в России их строят”. Потому в недолгое и снисходительное царствование Екатерины русских не хотели принуждать к таким неприятным для них расходам, а по смерти ее с большою радостью они вернулись опять в Москву, без всяких сетований о покинутых за собою домах.

12. Пристрастие, питаемое русским народом к городу Москве, действительно нельзя ставить ему в вину. Кому известно хозяйство [89] русского дворянина, тот легко поймет, что пребывание в Петербурге для него должно было сделаться разорительным. Его большие расходы состоят не в дорогих платьях и домашней рухляди или в лакомом столе и заморских винах, а во множестве кушаньев и напитков произведения его отечества, в большом числе слуг обоего пола и лошадей. Все эти вещи в Москве он имеет или задаром, или по очень дешевой цене. Служителям, которые все его крепостные, ему не нужно ничего давать, кроме съестных припасов, а их так же, как и для его собственного стола, и корм для лошадей, в изобилии доставляют ему его недальние оттуда деревни. В таком близком соседстве его крестьяне справляют для него необходимый извоз без ропота и без потери в его прочих доходах, да и на трапезу съестных припасов ему тем менее можно сетовать, что их, кроме пшеницы, почти совсем нельзя продать в деревне, где каждый производит столько, сколько ему нужно для своего обихода. Но в Петербурге, в соседстве которого мало или ничего не растет, ему надобно привозить съестной запас и корм для скота из очень отдаленных мест, да при том еще подвергаться такой случайности, что если у крестьян падут лошади, они так и бросят возы, а сами бегут, либо покупать все съестное на чистые деньги, да и по весьма высокой цене: это окажется чрезвычайно тяжело и неприятно для русского, которого доходы состоят больше в произведениях земли, чем в наличных деньгах, которых редко и залеживается много, а всего лучше они обмениваются тоже на деревни.

13. Для общего блага пребывание двора в Петербурге тоже больше вредно, чем выгодно, и это еще важный вопрос: не загораживает ли тем сам себя русский государь и не делает ли ущерба собственной власти? Из Москвы, как из среды страны, все казенные и судебные дела можно исправлять гораздо удобнее и обуздывать русских начальников (Commandanten), слишком падких на воровство, гораздо легче, чем из Петербурга, лежащего на конце государства. Из всего сказанного нами выше само собою окажется, сколько вреда выйдет для страны от Петербургского местопребывания. Против того нельзя привести ни одной выгоды, какую получит страна и какою может пользоваться в таких же, и еще в больших, размерах, если правительство останется в Москве. Какую делает это разницу, ясно показал опыт в царствование Петра II и в первых годах нынешней императрицы. Когда в 1728 году двор прибыл в Москву, не только все кассы были истощены, но и у частных лиц деньги стали так редки, что проценты поднялись от 12 до 15 на сто. Через два года потом, когда кончил жизнь Петр II, проценты понизились от 8 до 6 на сто и все кассы были до того полны, что изумительные расходы, сделанные двором в начале нынешнего царствования, не произвели никакого недостатка в деньгах; [90] зато теперь, после того как двор несколько лет кряду оставался в Петербурге, вся страна пришла в очень бедственное положение, хотя ее и не облагали новыми повинностями, кроме рекрутской и поставки лошадей, и недостаток в деньгах слишком стал заметен во всех кассах.

14. Все, что можно сказать лестного в этом случае, что двор в Петербурге ближе к европейским делам и имеет на них больше влияния, да и с большею скоростью и силой может приводить в исполнение предприятия, на которые он решится. Но если взглянуть яснее на дело, окажется, что все рассуждение покоится на ложном основании. Правда, что русский государь в Петербурге ближе к шведам, чем в Москве. Только вопрос: не лежит ли Петербург слишком близко к шведским пределам, чтобы можно было с успехом переводить туда местопребывание государя и, естественное последствие того, сокровища такого обширного царства? Потому что если шведам нападение удастся (что совсем не невозможно при той запутанности, в какую вскоре придет теперешняя неизвестность преемничества престола в России), они легко могут ворваться между Выборгом и Кексгольмом и разграбить лишенный всяких оборонительных укреплений Петербург, обратить его в пепел и нанести тем бедственный и чувствительный удар всей монархии.

15. А к Турции и Польше, на действия которых русский двор наверное имеет больше причин обращать внимание, чем на шведские, Москва гораздо ближе Петербурга; относительно же всех прочих европейских держав расстояние обоих городов почти одинаково: Рига, эти ворота, которыми ныне все идущее из Европы проходит в Россию, составляет почти равносторонний треугольник. По теперешнему почтовому пути Москва на 200 верст дальше Петербурга от Риги. Но причина того — что обе дороги идут вместе до Новгорода, а если бы захотели сыскать прямую дорогу на Ригу, эта разница сделается по крайней мере очень ничтожной, если только не исчезнет совсем.

16. Но положим, что Петербург действительно ближе Москвы к европейским государствам, все же это принесет двору мало выгоды в случае военных действий: окрестности Петербурга на 20 миль кругом не производят ничего другого, кроме леса и болот, почему и жители не находят достаточного содержания, не говоря уже о значительном числе войска. По этому случаю необходимо надобно перевести не только полки во внутренние области царства, но там же устроить и магазины с продовольствием и платьем. Таким образом, когда потребует надобность двинуть в поход войско, это можно будет сделать гораздо легче в случае близости двора и удобства улаживать всякие затруднения, нежели в том случае, когда [91] еще нужно сначала вести о том переписку да ждать приказов при всяком подъеме в поход.

17. Хоть и могло бы казаться с первого взгляда, что пребывание двора в С.-Петербурге должно быть выгодно для торговли, но опыт показывает противное. Сбыт произведений, потребляемых двором, составляет только малую часть торговли, которую Россия ведет с иностранными землями. Лучшая часть ее состоит особенно в том, что товары русских купцов легко и часто сбываются в других государствах и, следовательно, требуются и вывозятся тем в большем количестве. Для достижения этой последней цели особливо нужно обращать внимание на то, чтобы на русские товары, вообще тяжелые, как можно меньше налагать расходов, а достичь этого решительно невозможно, пока съестные припасы останутся в высокой цене на месте отправки товаров; стало быть, так же дорого обойдется и требуемая для того необходимая работа. Но нельзя избежать этой дороговизны там, где имеет пребывание такой большой двор, как русский, особливо когда все съестные припасы, как бывает в Петербурге, привозятся туда из очень дальних мест; а это служит причиной, что от пребывания там двора должна пропасть большая часть выгоды, какую в иных случаях могла бы найти торговля.

18. Изо всех этих обстоятельств естественным образом нельзя сделать никакого другого вывода, кроме того, что сколько бы усилий ни употреблял русский двор и какие бы ни выдумывал средства, чтобы русских привязать к Петербургу, он никогда, однако ж, не дойдет до того, чтобы они добровольно предпочли это место своей так нежно любимой Москве и что вместо того, как только рушится плотина, удерживающая их в Петербурге, и им дозволено будет последовать своей привязанности, они непременно воротятся к могилам своих предков.

1. Выше, при рассмотрении второго вопроса, было доложено, какие старания употреблял Петр I для распространения большей учености между своим духовенством и как далеко оно успело в этом.

2. Сначала думал он дать достаточное образование своему дворянству отправкой его в чужие края, как насмотрелся он у других европейских народов. А потому только что воротился из первого [92] большого путешествия, он отправил довольно значительное число очень грубых и невежественных молодых людей из самых знатных семейств страны в Англию, Голландию, Францию и Италию. Но так как они принесли оттуда немного больше способности, чем взяли ее с собою, то наконец он заметил, что им недостает и начальных оснований, а потому и думал, как бы вознаградить этот недостаток заведением необходимых училищ и академий.

3. Почти около того времени началась у Петра связь с бывшей потом императрицей Екатериной, находившейся в услужении у пробста в Мариенбурге, Глюка (Glueck): при покорении этого места она взята была вместе с ним в плен русскими и проведена в Москву. Это подало Петру I случай познакомиться с означенным пробстом и посоветоваться с ним о заведении училищ. Этот человек, имевший не больше сведений, сколько обыкновенно можно найти у шведского деревенского пастора, но со всем тем по знанию русского языка считавшийся в глазах Петра I светилом мира, был по своим воззрениям не в состоянии подать ему никакой другой мысли, кроме той только, чтобы завести такие же училища, какие обыкновенны в Ливонии, и дети там должны учиться катехизису, латинскому языку и другим школьным предметам. Петр I одобрил этот совет и поручил привести его в исполнение тому же пробсту, назначив ему нужные для того деньги и просторный дом в Москве. Пробст выписал потом себе лютеранских студентов богословия и устроил свое училище совершенно по правилам шведского церковного устава; а чтобы тут не было ни в чем недостатка, перевел плохими стихами по-русски разные лютеранские песни, которые должны были дети благоговейно петь перед уроками и после них.

4. Смешная сторона этих заведений и плохие успехи такого обучения у русского юношества до того бросались в глаза, что эти училища не могли просуществовать долго. Так Петр I скоро и закрыл их и предоставил на попечение родителей сообщать детям начальные научные сведения либо с помощью частных учителей, либо в лютеранских училищах в Москве, либо же посредством тамошних католических священников. Вместо того обратил исключительно свои заботы на то, как бы сделать свое дворянство сведущим в инженерной науке и мореплавании, и для этой цели завел разные академии в Москве и Петербурге, где бы обучать можно было юношество в этих обоих науках, а также и в математике.

5. На том несколько времени и оставалось его рвение к наукам; если же он и предпринимал еще что-нибудь для их успешности, то это относилось только к одним физическим и хирургическим опытам, в которых находил он особенное удовольствие.

6. Но после того как в 1717 году французская Академия Наук приняла его в свои члены, это возбудило в нем сильное желание [93] основать такую же Академию и в своем царстве. Его понятия о науках были не довольно ясны, чтобы он сам собой мог выбрать из них, какие полезны для его страны, а какие нет. Еще сбивчивее стали его понятия благодаря совещаниям, какие вел он по этому предмету с некоторыми учеными, вовсе незнакомыми с природными свойствами России. Напоследок, в 1724 году, он решился сделать французскую Академию совершенным образцом для своей и для придания ей блеска в самом начале старался с помощью большого жалованья набрать туда нескольких ученых с большою известностью, как, например, Вольфа, Германа, Делиля и Бернулли, и на расходы для того назначил доходы с таможен Нарвы, Дерпта и Пернова, доходившие ежегодно до 25 тысяч рублей. Впрочем, он жил после того так недолго, что не мог иметь удовольствие видеть в ходу это учреждение. Но придворный врач его, Блументрост, который должен быть тут председателем, с 3 тысяч рублей жалованья, пользуясь доверием к нему императрицы, так подвинул вперед это дело, что Екатерина утвердила Академию; он умел постоянно поддерживать ее и при Петре II, несмотря на большинство сенаторов, которые считали ее бесполезным и плохо обдуманным делом, не приносившим никакой пользы стране, и, следовательно, охотно бы поберегли издержки на это.

7. Хотя в нынешнее царствование Блументрост в немилости и отрешен от его должностей, но как императрица все же показывает вид, что охраняет все учреждения Петра I, то и не только оставила за Академией назначенную ей ежегодную сумму, 25 тысяч рублей, но при своем приезде в Петербург еще подарила ей 30 тысяч рублей на уплату долгов и при том управление ею поручила сперва тайному советнику Кейзерлинку, а по отправке его посланником в Польшу — камергеру Корфу. Но этот последний вел хозяйство так неосторожно, что в начале настоящего года Академия задолжала свыше 30 тысяч рублей; а так как теперешнее время едва ли дозволит двору сделать опять такую большую ссуду, то нечего и ждать другого, кроме скорой несостоятельности (банкротства) и совершенного упадка этого учреждения.

8. Если спросят о пользе, какую получала Россия от всех этих Дорогих учреждений, то лучшее, на что можно еще указать, это несколько способных геодезистов, доставляемых математическими училищами. Бесполезность поездок за границу Петр I знал и сам еще задолго до своей смерти и потому наконец совсем больше не посылал своих молодых русских в чужие края. А нынешнее правительство думает, что попытки ограничить самодержавие по кончине Петра II надобно приписать республиканским правилам, которых русские набрались на чужбине, а потому теперь и довольно скупо на выдачу позволения ехать за границу. [94]

9. Академия Наук за большой капитал, на нее израсходованный в продолжение 12 лет, до нынешнего дня не может показать никаких других плодов, кроме того, что русские имеют теперь свой собственный, по Петербургскому кругозору (горизонту) составленный календарь, читают на своем языке Ведомости; что некоторые немногие немцы, выписанные в Россию в качестве адъюнктов, сделались так способны к математике и философии, что выслужили теперь от Академии пенсии от 600 до 700 рублей, потому что между природными русскими ни один еще не достиг того, чтобы признали его способным к профессорству. Также и вся Академия сама собой не так устроена, чтобы Россия могла обещать себе от нее в будущем самую малую пользу: это достаточно видно из печатных записок (Memoires) Академии, в коих обращается главное внимание не на языки, нравственные науки, не на народное право и историю или практические части математики — единственные знания, могущие принести существенную пользу России, — а на алгебру, теоретическую геометрию и другие части так называемой высшей математики, критические исследования жилищ и языков древних вымерших народов или на анатомические наблюдения над людьми и животными, что все русские считают за бесполезные и никуда не годные бредни, а потому и неохотно отдают своих детей в Академию, несмотря на то, что там все коллегии читают бесплатно. От того и выходит, что в этом заведении часто бывало больше профессоров, чем студентов: молодые люди нарочно выписываются из Москвы и поощряются денежным вспоможением, чтобы у профессоров было хоть сколько-нибудь присутствующих на их чтениях.

1. Преобразование в одежде и покрое введено только между дворянами, чиновниками и гражданами, а священникам и крестьянам дано на волю сохранить бороды и одеваться по старинному покрою. Борода еще поныне у попов составляет существенную часть внешности. Перемена одежды немного стоила трудов для Петра I. Все с охотою уступили его воле и находили тут только тот один порок, что немецкий сюртук, особливо в таком холодном климате, не так хорошо прикрывает, как русский, но все же столько же требует сукна.

2. Но борода нашла множество стойких защитников, особливо между простолюдинами, которым пришло в голову, что подобие Божие опозорится, если у человека отнимут это украшение, а [95] потому и многие из них лучше положат голову под топор, чем лишатся своих бород. Хотя Синод обнародовал особенное сочинение, где очень подробно доказывается, что борода не принадлежит к подобию Божию, со всем тем между гражданами еще очень много таких, которые не хотят признавать силу этих доказательств и лучше перенесут все, чем подвергнут свои бороды бритве. Это подало повод правительству обложить податью свободу ношения бороды, и они платят ее каждый год охотно и добровольно.

3. Весь остальной народ так вовсе отстал от прежней привычки к своему платью и бороде, что если бы когда-нибудь он взял опять прежнюю волю и восстановил свой старинный образ правления, то уж наверное не выбрал бы опять своего прежнего покроя.

4. Точно то же можно сказать и об обычаях: в России прежде было в обыкновении, например, венчать невесту с закрытым лицом, в средине свадебного стола вести ее в постель и потом приносить за этот стол приметы ее невинности на рубашке. Все состоятельные люди, даже значительные купцы и граждане, находят уже чрезвычайно нелепым и неприличным этот и подобные странные обычаи на свадьбах и при других случаях, хотя они и ныне еще соблюдаются простолюдинами, особливо областными.

5. Потом нельзя также предполагать, чтобы женщины, которые по старинной русской обрядности должны были вести жизнь чрезвычайно уединенную и не смели почти ни с кем говорить, охотно лишились бы той свободы, какую получили в правление Петра I, хотя она еще и ныне очень стеснена и далеко не доходит до той, какая во Франции и Польше или даже только в Германии; да вообще говоря, это и не очень бы удалось их мужчинам до свадьбы, потому что страсти у них живы и редко сдерживаются воспитанием, и когда они влюбятся, история любви их вообще бывает очень короткая.

6. Наконец и значительные люди обоего пола, даже многие из граждан, усвоили себе от обхождения с иностранцами больше вежливости и более точного соблюдения введенных в Европе правил благоприличия. Впрочем, этого у них не очень-то вдоволь, и слишком странно видеть, что первостепенные люди очень грубо нарушают эти правила. Во всех прочих статьях: в еде, питье, убранстве комнат и прочем — русский и ныне старинный русак: молодой русский дворянин, как бы ни долго жил в чужих краях и усвоил себе очень приличное и вежливое обращение, по возвращении в отечество и в руках своей семьи все же опять втягивается в свою прежнюю животную жизнь, так что видевшие его год назад в другом месте больше уж и не узнают его.

7. Но что всего меньше могут сбросить с себя русские, это неодолимое отвращение к тем правилам, которые при Петре I [96] введены в государственное управление, и пламенное желание освободиться от карательного меча иноземцев и видеть восстановление у себя образа правления на прежних основаниях. Память Петра I в почтении только у простоватых и низшего звания людей да у солдат, особливо у гвардейцев, которые не могут еще позабыть того значения и отличия, какими они пользовались в его царствование. Прочие хоть и делают ему пышные похвалы в общественных беседах, но если имеешь счастье коротко познакомиться с ними и снискать их доверенность, они поют уже другую песню. Те еще умереннее всех, которые не укоряют его больше ни в чем, кроме того, что приводит против Петра Штраленберг в описании северной и восточной части Европы и Азии, с 229 по 258-ю страницы, и это стоило бы прочитать: большинство их идет гораздо дальше и не только взваливает на него самые гнусные распутства, которые стыдно даже и вверить перу, и самые ужасные жестокости, но даже утверждает, что он не настоящий сын царя Алексея, а дитя немецкого хирурга (По басням других, это дитя от Тихона Стрешнева.), которое якобы тайно подменила царица Наталья вместо рожденной ею дочери, и умеют рассказать о том много подробностей. Этой причине они приписывают не только его склонность к иноземным нравам и обычаям, но и к разным хирургическим операциям, каковы: дергание зубов и другое подобное, также и то, что он стеснялся в знатном обществе, обходился там не лучше, чем с простыми ремесленниками, наконец нежелание его иметь себе помощницей русскую или иностранную княжну и выбор в жены простой крестьянской девки из Ливонии, да еще побывавшей в разных руках, прежде нежели дошла до него. Об его храбрости и прочих приписываемых ему качествах у них совсем другое понятие, нежели какое составили о том за границей, и большей части его дел они дают очень странные, не слишком-то для него почетные причины. Все его новые распоряжения и учреждения они умеют превосходно обращать в смешную сторону; кроме того, Петербург и флот в их глазах мерзость, и уже тут не бывает у них недостатка в доказательствах для подтверждения этого положения. Да и заведение правильного (регулярного) войска, считаемое всем светом за величайшую пользу, доставленную царству Петром I, для них бесполезно и вредно; бесполезно по их твердой уверенности, что только бы они сами сидели смирно и не мешались без надобности в ссоры, а то никто не нападет на них из соседей, и что во всяком случае довольно с них и старых военных порядков для удаления врага от своих пределов; вредно потому, что считают правильно обученное войско новыми узами, которые вполне подчиняют их самовластному произволу государя, как бы ни был он несправедлив [97] и странен, лишают их всякого покоя и удовольствия, какими они могли бы наслаждаться на родине, и принуждают их служить на войне, которая в подобном случае, по мнению их, великая беда, а для тех, которые служат тут по доброй воле, — большая глупость. 8. Их рассуждения об этом предмете своеобразны. Если приведешь им на ум пример других европейских народов, у которых дворянство ставит себе в величайшую почесть отличаться военными заслугами, они отвечают: “Много примеров такого рода доказывают только то одно, что на свете больше дураков, чем рассудительных людей. Коли вы, чужеземцы, можете жить для себя, а со всем тем подвергаетесь из пустой чести потере здоровья и жизни и в этом только и ставите такую честь, так покажите нам разумную причину такого поведения. Вот коли вы из нужды служите, тогда можно извинить вас, да и пожалеть. Бог и природа поставили нас в гораздо выгоднейшие обстоятельства, только бы не мутили нашего благоденствия иноземные затеи. Земля наша такая обширная, а нивы такие плодородные, что ни одному дворянину не с чего голодать: сиди он только дома да смотри за своим хозяйством. Как ни маловато его имение, хотя бы и сам он должен был ходить за сохой, ему все же лучше, чем солдату. Ну а кто мало-мальски зажиточен, тот пользуется всеми утехами, каких может желать с рассудком: вдоволь у него и пищи и питья, одежи, челяди, повозок; тешится он, сколько душе угодно, охотой и всеми другими забавами, какие бывали у его прадедов. Если нет у него вышитого золотом и серебром платья, ни пышных колымаг, ни дорогого убранства покоев, не пьет он никаких нежных вин, не ест заморского лакомого куска, так зато он тем счастлив, что и не знает всех этих вещей, не чувствует и никакой охоты к ним, а живет себе на своих природных харчах и напитках так же довольно и здорово, как и чужеземец на своих высокопрославленных сластях. Да при таких-то обстоятельствах что нас заставит бросать свой покой и прохладу, подвергать себя тысяче трудностей и опасностей из-за того только, чтобы достать себе какой-нибудь чин или отличие, которое так мало помогает нашему благополучию, что даже еще идет наперекор ему? Вот когда недруг нападет на наше отечество и придет наше благосостояние от того в опасность, тогда мы обязаны собраться вместе и, подвергнув себя всяким невзгодам, помогать своему государю оборонять наши пределы. Это всегда мы и делали честно, без иноземной помощи и предводительства, и с таким успехом, что с тех пор как успокоились смуты, наделанные у нас сто лет тому назад иноземцами же, ни один враг не добыл у нас ни пядени земли, мы же еще взяли назад все области, какие отхватили у нас. По случаю тех смут соседи, кроме только неплодородной [98] Ингерманландии: все это сделали мы по доброй воле, со всем удовольствием, потому что знали, что деремся за свое собственное благо и что как выдержим опасность, так пожнем в мире плоды наших усилий у себя, на родине. А теперь после того, как вы-то, иностранцы, внушили нашему государю такие правила, что войско следует держать всегда, в мирную и военную пору, нам уж нечего и помышлять о таком покое. Ни один враг не намерен нас обижать. Напротив того, наше положение делает нас достаточно безопасными. А тут только что замирились, думают уж опять о новой войне, у которой зачастую и причины-то другой нет, кроме самолюбия государя да еще его близких слуг. В угоду им не только разоряют не на живот, а на смерть наших крестьян, да и мы-то сами должны служить, да и не так еще, как в старину, пока идет война, а многие годы кряду жить вдалеке от своих домов и семейств, входить в долги, между тем отдавать свои поместья в варварские руки наших чиновников, которые за уряд так их доймут, что когда, наконец, придет такое благополучие, что нас по старости или по болезни уволят, нам и всю жизнь не поправить своего хозяйства. Словом, постоянное содержание войска и все, что следует к нему, до того разорят нас и ограбят, что хоть опустоши все наше царство самый лютый враг, нам он и вполовину не наделает столько вреда. Вот как теперь у нас насильно отняли не по праву все наши старинные льготы, а мы не смей и пикнуть, пускай-де творится над нами, что угодно государю, кто же поставит нам в вину, если мы идем против насилия происками и принимаемся за все, что только можно, чтобы хоть нас-то самих освободить от несносной и неправедной тягости?”

9. Если возразят им на то, что, положим, при своих старых порядках они в состоянии были защищать свои пределы, однако ж распространение этих пределов не могло бы быть без обученного войска, они отвечают: “Земля наша довольно велика, и потому распространять ее не для чего, а разве только населять. Завоевания, сделанные Петром I, не дают России ничего такого, чего бы не имела она прежде, не умножают и нашу казну, но еще стоят нам гораздо дороже, чем приносят дохода. Они не прибавляют безопасности нашему царству, а еще вперед, пожалуй, сделают то, что мы станем больше, чем следует, мешаться в чужие ссоры и никогда не останемся в барышах от того. Потому-то Петр I наверное уж поступил бы гораздо умнее, если бы миллионы людей, которых стоила шведская война и основание Петербурга, оставил за сохою дома, где недостаток в них слишком ощутителен. Старинные цари хоть и делали завоевания, да только таких земель, владение которыми необходимо для царства или откуда нас беспокоили разбои. Кроме того, они давали нам пользоваться плодами наших [99] трудов, поступали с побежденными, как с побежденными, делили между дворянством их земли: а на место того ливонцы чуть у нас на головах не пляшут и пользуются большими льготами, чем мы сами, так что изо всего этого завоевания не выходит нам никакой другой прибыли, кроме чести оберегать чужой народ на свой счет да защищать его своею же кровью”.

10. Если же, напоследок, захотят затронуть честь их и представят славу и великое имя, какое приобрел их народ этими завоеваниями у всех европейских народов, для которых он прежде был неизвестен совсем, они обыкновенно говорят с улыбкой: “На диво нам, что образованные люди за существенное зло, которого действия ощутительны для них ежедневно, причитают им в вознаграждение мнимую выгоду, от которой нам ни чуточку не сделается лучше. Коли не знали о них другие европейские народы, так это для них же было хуже. Неведение иноземцев не делало ничем не счастливее их, русских, и так же мало беспокоило, как если бы они не знакомы были с жителями на месяце (луне). Чуть ли еще не так, что знакомство-то с иноземцами принесло за спиной у себя проклятие, потому что с тех пор, как они удостоились этого знакомства, пропало все их благосостояние. Их государь пользуется у своих подданных всяким почетом, какого только может требовать человек смертный. Захотят чествовать его также и другие народы, это будет приятно для них, русских. А если иноземцы не делают того, так русские не думают, будто бы ему была такая большая надобность в пригоршне с пустом, чтобы для того они должны были жертвовать всем своим покоем и привольем. Да для них и все равно, какие бы чувства ни питали к ним иноземные народы: во всяком случае они отплатят им такою же взаимностью”.

11. Вообще изо всех иноземных выдумок для русских нет ничего смешнее, как если станешь говорить им о чувстве чести и хочешь тем заставить их сделать или не делать чего-нибудь. Тоже выйдет напрасный труд, если захотят втолковать им, как мнение другого лица, которое не может им ничего приказывать, в состоянии сделать их счастливыми или несчастливыми без всякой причины с их стороны или побудить их к поступку, противному их выгодам. Оттого-то Петр I ни при одном своем указе не нашел такой охотной покорности, как при запрещении поединков, да и по сию пору никто из русских офицеров не подумает требовать удовлетворения в случае бесчестия, нанесенного ему равным лицом, а строго следует предписанию Указа о поединках, повелевающего оскорбленной стороне подавать в подобных обстоятельствах жалобу, а потом виноватому всенародно просить у него прощения и восстановить его честное имя; просителю нечего и заботиться об упреке за то от своих земляков. [100]

Населеннее ли прежней нынешняя Россия?

1. Русский народ очень плодлив по природе. Проезжая по стране, видишь все крестьянские дворы полнехоньки детьми. Почти все люди простого звания женятся так рано, как только для них возможно. Их поощряет к этому обстоятельство, что ни жена, ни дети не бывают им в тягость. Жена должна, да и в достаточных силах, заслуживать себе хлеб трудами своих рук, а множество детей — богатство для крестьянина. Девушки, какие только живут в своей родной деревне, недолго засиживаются у отцов, и старых девок почти не встретишь нигде. Если им надо быть в услужении и господа останавливают их замужество, они обыкновенно без священника играют свою свадьбу и хоть и наплодят детей, однако ж редко бывает слышно о детоубийствах. Напротив, они еще очень заботливо воспитывают детей в надежде получать от них пропитание себе впоследствии. Этому немало помогает то еще, что незаконнорожденное дитя не взваливает на шею матери ни церковной епитимьи, ни денежной пени и не мешает ей достать себе мужа одного с нею звания.

2. Сверх того у русских исстари, даже в последнюю шведскую войну, было в обыкновении уводить с собою всех людей, каких только можно, в тех землях, куда они вторгнутся: мужчин, женщин и детей — и тащить их с собой в Россию, где волей и неволей крестят их в свою веру и женят на своих крепостных природных русачках.

3. Все такие прибавки естественно должны бы теперь сделать Россию очень населенною. Со всем тем, едва ли не все дворяне жалуются, что у них не довольно подданных для обрабатывания земель и что их очень убавилось с начала нынешнего столетия.

4. Причины, которым они приписывают такую чрезвычайную убыль, следующие: 1) Великое множество людей, выведенных из страны Петром I отчасти в качестве рекрутов, отчасти же согнанных им как наемных работников на постройки крепостей, пристаней и каналов: изо всех их не вернулось назад и 30-й доли от того, что распоряжения об их продовольствии были такие жалкие, что большая часть этих работников умерли с голода, не добравшись до места. 2) Необычайные налоги, какими облагали страну в военное время и собирали их жестокими насильственными средствами, что и заставило великое множество крестьян бросить дворы их и удалиться с семействами в соседние земли, особливо в Польшу, так как в России никто не смел взять их к себе под строгим наказанием: в последний Польский поход русские в одной Литве открыли и отправили опять в Россию до 200 тысяч (?) [101] такой крестьянской сволочи, однако ж довольно много из этого числа опять убежало в Польшу.

5. К этим причинам можно еще прибавить страшное пьянство, распространенное между русскими и каждый год губящее великое множество людей из взрослых. Не проходит ни одного праздника, чтобы во всех больших городах не отвозили в полицию множество простолюдинов, либо опившихся, либо лежавших замертво пьяными на улицах и замерзших, и если русский приходит в бедность и нужду, нет ничего обыкновеннее, что он старается прогнать свое горе, пьянствуя до тех пор, пока не попадет в смертельную болезнь.

6. Между детьми, особливо в деревне, делает ужасные опустошения оспа. Считают, что из одержимых этою болезнью умирает по крайней мере три четверти. Причина та, что люди совсем не умеют беречься в этой болезни: когда больной жалуется на жар, стараются облегчить его разными наружными прохлаждениями.

7. Наконец можно предупредить это зло определением в деревни способных окружных врачей да уничтожить и прочие причины, до сих пор опустошавшие страну, если б Россия была настолько счастлива, чтобы получила одного за другим трех или четырех Соломонов и они правили бы ею в мире и спокойствии, главное внимание обращая на умножение жителей, которых Русское царство в состоянии прокормить в 30 раз больше теперешнего, также и на благоразумное исправление государственного хозяйства и доходов: при таком управлении несомненно, что Россия возьмет верх над всеми соседними государствами и со временем опять будет иметь возможность посылать такие же большие толпы людей на Восток или Запад, как это делала она тысячу лет тому назад.

8. Впрочем, если только можно дать веру мнению некоторых, неглупых впрочем, врачей, то Провидение поставило уже преграду подобным предприятиям и послало русскому народу внутренний вред, который не только мешает его размножению, но должен заметным образом убавить и настоящее его число и привести его в невозможность решаться на сколько-нибудь значительные предприятия. Они разумеют здесь любострастную болезнь, которая, благодаря сообщению с Польшей, распространилась в России от южных областей до самых крайних северных и восточных пределов, заразила уже целые семейства между горожанами и крестьянами и делает тем более быстрые и плачевные успехи, что по своему качеству она не может излечиваться самой природой, подобно другим болезням, а необходимо требует врачебного пособия. Но простые люди в России не могут иметь его, отчасти по своей бедности и редкости врачей, отчасти не хотят у них пользоваться из скупости, а пособляют себе разными шарлатанскими средствами, которые только еще усиливают это зло. Не говорю уже о том, что [102] утверждают многие ученые врачи, будто бы под 60 градусом северной широты и еще севернее любострастная болезнь никогда не может быть излечена основательным образом по причине тамошнего скорбутного воздуха, откуда простое следствие то, что в продолжение ста лет население в России будет еще гораздо более жидкое, нежели, по той же причине, в теперешней Испании, несмотря на ее теплый климат. Однако ж не беру на себя утверждать это мнение, а предоставляю его суждению более опытных естествоиспытателей.

1. Подлинного числа жителей в России по сю пору не могут сказать сами ее государи. Но сколько горожан и крестьян в стране, это наконец еще можно теперь отгадать приблизительно. Потому что когда Петр I захотел изменить старинный способ податного сбора (modum collectandi) и вместо обыкновенной прежде поземельной подати ввести поголовную, все дворяне, также и должностные люди по своим поместьям должны были подать точный список всех своих подданных мужского пола, от престарелого старика до самого маленького ребенка. Эти списки царь велел поверить потом офицерам, которых для этой цели послал объезжать всю страну.

2. По этим листам, число всех податных мужского пола лиц в России, т. е. горожан, крестьян и оседлых татар, которые все вообще должны платить поголовную подать и ставить рекрут, — 5 миллионов 198 тысяч человек. Если в обыкновенной соразмерности женского пола считать несколько менее, чем вдвое против того, то вся сумма будет простираться до 10 миллионов.

3. Русских дворян с их семействами вообще считается до 500 тысяч, приказнослужителей, составляющих особый разряд, до 200 тысяч, и священников (духовных?) с их женами и детьми до 300 тысяч душ.

4. Жители покоренных областей, не состоящие под поголовною податью, а справляющие общественные повинности по шведским порядкам, могут составить всего от 500 до 600 тысяч душ.

5. Казаков с их семействами в Украине, на Дону и Яике и в пограничных городах считается от 700 до 800 тысяч душ; сибирских народов: татар, остяков, монголов, братских (башкир) (Или бурят, живущих около Байкала.), тунгузов, вогуличей и как бы они ни назывались, считают вообще, хотя и без [103] всякой верности, до одного миллиона. По такому счислению число жителей этого большого царства доходило бы от 13 до 14 миллионов.

6. Священников в России не громадное число, потому что, по новому Регламенту, никто не может быть посвящен такой, у которого нет своего прихода, и частным лицам запрещено держать домовых попов. Светские (белые) священники в деревне должны нести все повинности, и так же, как и крестьяне, ходить за сохою. Кроме протоиереев в городах, все они живут в большом пренебрежении. Дворянин редко посадит за стол своего попа, и только что этот скажет предобеденную молитву, его отсылают к домашней челяди. Впрочем, епископы и игумены в большей чести и живут в довольстве. Простым монахам житье плохое и так мало почета, что достаточные люди немного заохачиваются поступать в духовное звание.

Много ли денег приносит Россия?

1. Доходы России вовсе несоразмерны с величиной этого царства. Петр I смог увеличить обыкновенные доходы в свое царствование не свыше 9 и 10 миллионов рублей, а по кончине его не слышно, чтобы они умножились заметным образом. Доходы от взятого в казну имущества и денежных пеней не много заслуживают внимания. Подобные доходы обыкновенно как только поступят, так и расходуются и делятся между любимцами.

2. Как ни малозначительной кажется такая сумма в России, она, однако же, значит гораздо больше, нежели в другом государстве, и во времена Петра I ее доставало на покрытие всех его великих предприятий и учреждений. Все содержание его двора, стол, одежда и конюшня стоили ежегодно не свыше 50 тысяч рублей. Гражданские чиновники снабжались содержанием из канцелярских доходов. Содержание природных русских вообще было ничтожное, и большая часть министров, сенаторов и советников, даже сам великий канцлер, служили без жалованья. Офицеры тоже получали небольшое вознаграждение. Русский капитан получал в месяц 8 руб., поручик 6, прапорщик 4, солдат на весь год получал без малого 11 руб., включая тут же и его одежду и 12 четвериков муки, стоившие внутри страны правительству не больше полутора рублей. Рекрутов и наемных рабочих должна была ставить страна особенно, и в комиссариате, на который назначена была подушная подать, соблюдалась такая строгая бережливость, что в конце года, даже в военное время, оставалась в кассе значительная сумма. Это потому, что лишь только офицер получит позволение куда-нибудь поехать, он теряет свое жалованье; а так как в царствование [104] Петpa II подобные позволения давались в таком большом числе, что часто прапорщик должен был начальствовать целым полком, притом же очень не радели и о пополнении войска, то при кончине этого государя как военная казна, так и все другие были так запасны, что теперешняя императрица при вступлении на царство нашла для себя довольно денег на всю свою роскошь. А когда этот источник иссяк, старались пособить себе сбором старой податной недоимки и других долгов правительству, которые опасались вымогать у крестьянина в те счастливые времена Петра II. Эта мера хотя и принесла опять в казну значительное число денег, но разорила многих дворян, граждан и крестьян и немало последних выгнала из страны

3. Печальные последствия того заметны уже теперь несмотря на то что война только что началась, недостаток в деньгах чувствуется уже повсеместно. То еще спасение для двора, что не только страна платит, сколько ему угодно, да и войско, а также и гражданские чиновники в случае нужды должны служить без жалованья, притом еще без ропота или малейшего противоречия. Как ни тяжело лежат на сердце у народа теперешние порядки его двора, а с ними неограниченная власть иноземцев, однако ж до сих пор он сносил свое иго с терпением, потому что еще на эту пору нет у него никого, кто бы имел доверие и смелость навязаться ему в вожди и противостать воле двора. Но всегда ли останется народ при таком равнодушии, не сыщется ли между ним, сверх ожидания, друг отечества и не найдет ли средств повергнуть с силою жалобы и вздохи подданных к подножию престола, это мы предоставляем времени.