ФАВЬЕ

ЗАПИСКИ

Помещаемые ниже заметки о русском дворе последних годов царствования императрицы Елизаветы Петровны, и начала царствования императора Петра III принадлежат перу тогдашнего секретаря французского посольства в Петербурге Фавье (Favier). Как заметки современника-очевидца, хорошо знакомого и с внешнею и с внутреннею политикою России, а равно и с главнейшими государственными деятелями этой эпохи, при том же лица умного и весьма образованного («Он (т. е. Фавье)... мужик разумной и ученой, Он у нас часто бывает», — писал канцлер гр. М Л. Воронцов в 1761 году своей дочери баронессе А. М. Строгановой (Архив кн. Воронцова, кн. 4-я, стр. 463 — 464). «Он (Фавье) знаком с Россией, — писал в 1762 году гр. A. P. Воронцов канцлеру гр. М. Л. Воронцову, — и с руководящими началами Вашей политики. Кроме того, он в совершенстве знает литературу и историю, обладает и другими познаниями, которые не часто встретишь среди Русских». (Архив кн. Воронцова, кн. 5-я, стр. 142).), записки Фавье могут занять, по своему интересу, не последнее место в ряду других современных иностранных известий о тогдашней России. Отозванный в 1761 году (Фавье выехал из России в апреле 1761 года. (Архив кн. Воронцова, кн. 4-я, стр. 463 — 464).) своим двором, вероятно, вследствие столкновений с назначенным в 1760 году новым посланником в Петербурге, Бретёйлем, (Breteuil) (Бретёйль старался вредить Фавье и после его отозвания. (Архив кн. Воронцова, кн. 5-я, стр. 141 — 142).), Фавье, по возвращении в [385] Париж, занялся приведением в порядок своих заметок о России. Этим своим запискам он дал следующее общее заглавие: «Observations sur la cour de Russie, le Ministere et le systeme actual» (Подлинные записки Фавье хранятся в моем собрании рукописей (№ 209). «Ваша Светлость соблаговолили дозволить мне, — говорит Фавье в своем посвящении герцогу Пралену, — представить вам наброски моего исследования о России, представляющего интерес по самому своему содержанию, особенно же касательно политики петербургского двора я наших торговых предположений. Но, так как знакомство с государственными деятелями столь же необходимо, как и знакомство с государственными делами, то я начал мой труд характеристикою главнейших государственных лиц в России».), и в октябре 1761 года представил их начало французскому министру иностранных дел герцогу Шуазёль Прален (Cesar-Gabriel de Choiseul, due de Praslin, заместил в 1761 году своего родственника Etienne-Franзois due de Choiseul, который в этом году из министров иностранных дел был назначен военным министром.). «Единственное мое желание, — писал Фавье в конце своего посвящения герцогу, — это заслужить Ваше покровительство. Лучшее и притом единственное для меня к тому средство, это доказать мое рвение к службе настоящим моим трудом». Но обстоятельства не благоприятствовали Фавье по его возвращении из России на родину. Бретёйль не переставал его преследовать и во Франции. Положение Фавье было настолько плачевно, что он намеревался даже в 1762 году покинуть Францию и перейти на службу в Россию, где ему с охотою предлагали место в коллегии иностранных дел (См. письмо гр. А. Р. Воронцова к графу М. JI. Воронцову от 17-го сентября 1762 года. (Архив кн. Воронцова, кн. 5-я, стр. 141 — 143).). Почему это намерение не осуществилось, мы не знаем. О дальнейшей участи автора сообщаемых нами заметок, мы, к сожалению, не можем ничего более сообщить. Знаем только, чти еще в 1782 году Фавье жил в Париже (Лафермьер, в июне 1782 года, в письме к гр. С. Р. Воронцову из Парижа писал следующее: «J'ai vu deux fois m-r Favier, que je n'ai pas trouve extremement change, quoique un peu vieilli, il parle tonjours bien, mai un peu lentement». (Я видел дважды г. Фавье; я нашел его не слишком изменившимся: он немного постарел, но все также хорошо говорит, хотя немного медленно). Архив кн. Воронцова, кн. 29-я, стр. 235.), а умер он до 1787 года.

Как высоко ценились записки Фавье в образованном русском обществе конца XVIII века, в виду интересного их содержания, видно, между прочим, из следующего отзыва о них графа A. P. Воронцова. Этот последний, прося (во время первой французской революции) советника русского посольства в Париже Мошкова постараться достать некоторые интересовавшие его бумаги, преимущественно донесения французских посланников о России, упоминает о записках Фавье в следующих выражениях: «По смерти известного г. Фавье все бумаги его взяты по [386] приказу покойного министра Верженя (Vergennes умер в 1787 г.); он (Фавье) по бытности своей в России, по части политической о нас много писал; итак, — доканчивает граф Воронцов, — не возможно ль будет и сии бумаги достать» (См. Архив кн. Воронцова, книга 13-я, стр. 482.).

В своих записках Фавье представил свой взгляд на Россию, ее тогдашнее положение, внутренние дела, финансы, торговлю, ее отношения к европейским державам, наконец, характеристики императрицы Елизаветы Петровны, великого князя Петра Феодоровича и его супруги великой княгини Екатерины Алексеевны, а также некоторых государственных деятелей того времени (Вот оглавление заметок Фавье: № 1. L'Imperatrice. № 2. Le Grand Due. № 3. La Grande Duchesse. № 4. Le Grand Chancellier, premier Ministre Comte de Woronzoff. №5. M-rs de Schwaloff (Шуваловы). № 6. Des autres personnes qui ont quelque influence dans les affaires etrangeres. № 7. Du systeme actuel par rapport it la guerre presente. № 8. Sur le cysteine actuel relativement a la pais prochaine. № 9. Du systeme de la Russie a l'egard de la Suede. № 10. Du systeme de la Russie a regard du Da-nemark. № 11. Du systeme de la Russie a 1'egard de la Pologne. № 12. Du systeme de la Russie a Pegard de la Porte. № 13. Du systeme de la Russie a l'egard de la cour de Vienne. № 14. Du systeme de la Russie a l'egard de l'Angletterre. № 15. Du systeme de la Russie a l'egard de la Hollande et des autres nations commercantes. № 16. Observations generates sur le commerce. № 17. Discussion de nos projets de commerce avec la Russie и № 18. Notes sur la nouvelle cour de Russie.). Мы позволяем себе представить вниманию читателей, в переводе, живые и любопытные заметки Фавье о русском дворе, снабдив их некоторыми примечаниями. При этом мы должны заметить, что часть этих заметок (именно характеристика императрицы Елизаветы Петровны и великого князя Петра Ееодоровича) напечатана в «Русской Старине» 1878 года, под заглавием «Русский двор в 1761 году. Перевод с французской рукописи Лафермьера, хранящейся в библиотеке его императорского высочества великого князя Константина Николаевича в г. Павловске» (См. «Русская Старина», 1878 года, т. XXIII, стр. 187 — 206.).

В предисловии к этой статье редакция «Русской Старины», между прочим, заявила, что ей неизвестно кому принадлежат эти заметки, но, что они писаны рукою Лафермьера, бывшего в 1770 — 1780 годах секретарем великого князя Павла Петровича. Со своей стороны мы можем заявить, что, по сравнению этих заметок с нашею рукописью, оказалось, что они составляют дословный список с подлинных заметок Фавье. Потому, чтобы второй раз не печатать уже известного, мы и решились выпустить в нашем переводе характеристики императрицы Елизаветы Петровны и великого князя Петра Феодоровича и поместить остальные, до сих пор еще ненапечатанные характеристики.

Феодор Аф. Бычков. [387]

Личность великой княгиня уже была предметом многих ни на чем не основанных или преувеличенных похвал. Но многое в ней может быть оценено по достоинству. Начнем с ее красоты, о которой менее всего можно сказать, что она ослепительна: талия довольно длинная и тонкая, но не гибкая; осанка благородная, но поступь не грациозная и жеманная; грудь узкая; лицо длинное, в особенности же подбородок; рот улыбающийся, но плоский и как бы вдавленный; нос с маленьким горбиком; глаза небольшие, но взор живой и приятный; на лице небольшие следы ветреной оспы. Вот действительный портрет женщины, которая более красива, чем дурна, но которою нечего особенно восторгаться.

Ее склонность к кокетству тоже была преувеличена. Два романа, которые она имела, заставили смотреть на нее, как на женщину с пылким характером и с фантазиями. Напротив, будучи женщиной с чувством, весьма страстною, нежною, но романической, она уступила только склонности сердца и, быть может, весьма естественному желанию иметь детей.

Ум великой княгини, столь же прославляемый, как и ее красота, так же романтичен, как и ее сердце. Почти отшельнический образ жизни, который она ведет, проводя все семь зимних месяцев, не выходя из своих покоев, малочисленное общество, которое она там видит и которое для нее не представляет никакого интереса, все это заставляет ее заниматься чтением.

Кроме того, ей не переставали твердить, что великий князь (Петр Феодорович) никогда не будет сам управлять, что он будет заниматься смотрами и военным делом, а что управление внутренними и внешними делами падет непременно на первого министра, первою заботою которого будет лишить великую княгиню всякого доверия, а следовательно и всякого уважения, и что единственное средство предотвратить подобное несчастье, это так себя подготовить, чтобы самой иметь возможность исполнять обязанности первого министра.

Эти речи, которые были весьма правдоподобны, внушили ей похвальное стремление заняться своим самообразованием. Чтение и размышления были для нее единственным к тому средством. Но вместо того, чтобы приобрести теоретические и практические познания в государственном управлении, она бросилась в метафизику и нравственные теории наших (т. е. французских) новейших философов. От них она научилась, что не должно [388] отделять искусство образовывать людей от искусства ими управлять. И из всех этих правил, столь же неопределенных, как и ослепительных, она, подобно этим философам, составила себе свод политических убеждений, весьма возвышенных, но не приложимых к делу.

Проведение на практике такого управления было бы еще тем более трудным и даже опасным, что пришлось бы иметь дело с народом грубым, который вместо идей имеет только суеверные предания, а вместо нравов — рабскую боязнь и глупое послушание. Эти силы весьма живучи, и было бы безрассудно стараться заменить их другими.

Но как ни велико стремление великой княгини к политике и философии, стремление, внушенное ей честолюбием и людьми, она всегда с удовольствием возвращается к своему прежнему, наиболее ею любимому чтению, именно к романам (Известно, что императрица Екатерина занималась сначала чтением легких книг, а затем привыкла к чтению более серьезному. «Первая книга, прочитанная мною в замужестве, — говорит она в своих записках, — был роман под заглавием Tiran le blanc, и в течение целого года я читала одни романы. Но они стали мне надоедать. Случайно мне попались Письма госпожи Севинье, которые я прочла с удовольствием и очень скоро. Потом мне подвернулись под руку сочинения Вольтера, и после них я стала разборчивее в моем чтении».), театральным пьесам и другим книгам, более подходящим ко вкусу ее пола.

Конечно, нельзя отрицать, что великая княгиня женщина большого ума, весьма образованная и способная к делу. Остается только желать, чтобы она любила ваш (т. е. французский) народ столько же, сколько она любит французский язык и литературу. Но этою надеждою нельзя себя льстить: она уже очень любила англичан и казалась только равнодушной к нам (французам), когда немилость к Бестужеву (Падение канцлера графа А. П. Бестужева-Рюмина совершилось в начале 1758 г. В числе лиц, способствовавших его радению, был и французский посланник при нашем дворе маркиз Л’Опиталь (l'Hopital). Екатерина, которой было запрещено вмешиваться в политику, находилась, однако, в тайных сношениях, между прочим, и с графом Бестужевым-Рюминым, а потому его арестование грозило и ей опасностью.) и изгнание графа Понятовского (Граф Станислав-Август Понятовский (pод. 1732 г., умер в 1798 г. в Петербурге), бывший послом польским в Петербурге и пользовавшийся расположением Екатерины II, должен был покинуть Петербург летом 1758 года. Впоследствии (с 1764 г.) последний король польский.) — что приписывалось нашему влиянию — превратили это ее равнодушие в решительную ненависть к нам, французам. [389]

(Граф Михаил Илларионович Воронцов (род. 12 июля 1714 г., умер 15 февраля 1767 г.). Участвовал в возведении императрицы Елизаветы Петровны на престол, в 1744 г. получил графство; с 1758 по 1763 г. был канцлером).

Характеристика графа Воронцова является для меня делом весьма щекотливым. Каждый по-своему смотрит на вещи и их представляет. Некоторым лицам пришлось раньше меня изобразить характер канцлера. Каждый имел свое мнение и, естественно, старался, чтобы этому мнению поверили. Слишком часто случается, что такие противоречивые суждения имеют источником чисто личные побуждения, короче сказать самолюбие. Если оно более или менее удовлетворено, то оно видит предметы в более или менее благоприятном свете, и описывает их так, как оно их видит. Отсюда и вытекает различие мнений иногда совершенно противоположных.

Я буду держаться золотой середины между двумя этими крайностями в представляемом мною очерке о графе Воронцове. Я не скажу, чтоб это был самый чистосердечный, самый правдивый из министров европейских дворов; скажу только, что он является таковым лишь для своего двора, и что, если принять во внимание дух его народа, воспитание, форму правления, обязанности, возлагаемые на него его должностью, то его следует признать наиболее честным из тех, кои доселе занимали этот важный пост. Мы поговорим в другом месте о взгляде его и русского двора на настоящее положение дел; здесь мы будем рассматривать его только с нравственной точки зрения, без всяких личностей и предубеждения.

Это человек хороших нравов, трезвый, воздержанный, ласковый, приветливый, вежливый, гуманный, холодной наружности, но простой и скромный. Некоторыми из этих добродетелей он обязан более своему характеру, чем воспитанию. Болезненный и меланхолический, не могущий безнаказанно предаваться излишествам, он должен более бояться удовольствий, чем их искать. Он находит удовольствие только в театре или самой небольшой коммерческой игре. Из страстей за ним замечается только одна — страсть к постройкам, которые обходятся ему дорого. Его дворец (Дворец Воронцова (нынешний Пажеский корпус) построен 1756 — 1757 годах известным архитектором графом Растрелли. Постройка дворца очень обременяла Воронцова в денежном отношении.) обширен и великолепен, но без вкуса и дурно [390] расположен. Его прислуга многочисленна; ливреи богаты; стол изобилен, но не отличается изысканностью и тонкостью блюд; приглашенных у него бывает много, но без особого выбора; расходы его громадны и производятся с видом небрежности, в которой нет ничего напускного. Его обкрадывают, его разоряют, между тем как он не удостаивает обращать ни малейшего на это внимания.

Его вообще мало расположены считать умным; но ему нельзя отказать в природном рассудке. Без малейшего или даже без всякого изучения и чтения, он имеет весьма хорошее понятие о дворах, которые он видел, и также хорошо знает дела, которые он вел. И когда он имеет точное понятие о деле, то судит о нем вполне здраво.

Этот министр, как кажется, утомлен своею должностью; он, по-видимому, боится дел и не в состоянии долго заниматься подряд; он избегает даже слишком продолжительные разговоры и рассуждения при своих свиданиях с иностранными послами. Всякий спор, всякое противоречие даже и с его стороны, когда надо настаивать на чем-нибудь с жаром, отзывается на нем болезненно. Выходя из этих совещаний, он имеет вид усталого, еле дышащего человека, с которым, как будто, только что был нервный припадок. Но еще более он страдает оттого, что ему часто становятся поперек и мешают придворные заговоры и интриги.

И вследствие ли действительной необходимости для его природы, не переносящей сурового климата родины, или же вследствие других причин, но только он весьма часто вздыхает по прекрасном небе Италии, или по спокойной и тихой жизни в умеренном климате Франции.

Кстати, говоря об этих его желаниях, чистосердечных или притворных, — это безразлично, — можно, мне кажется, составить понятие о степени его склонности и расположенности к главнейшим народностям Европы, которые он знал, или с которыми он по преимуществу имел дело: на первом месте стоят итальянцы, далее французы, в 3-х англичане и в 4-х австрийцы. Я не буду здесь отыскивать источника всех этих различных степеней приязни. Я только скажу, что, по отношению к французам, канцлер с юности был сторонником Франции и всего французского. Он был связан тесною дружбою с де-ла Шетарди (Маркиз дела Шетарди, бывший французским посланником в России, в 1744 году был выслан из России и на границе отобраны у него знаки ордена г.в. Андрея Первозванного. Следующий посланник Дальон отозван в конце 1747 года, и затем французское правительство никого не назначало в Петербург до 1757 года.) и действовал с ним заодно во всем, что могло вести [391] к более тесному союзу между двумя этими дворами (т. е. русским и французским); если он и был вынужден, как царедворец и министр, покинуть Шетарди в его несчастии, то он всегда желал снова видеть при русском дворе посла Франции и быть опять в состоянии тесно сойтись с французским двором. Он это тотчас же и сделал, как только версальский трактат дал ему к тому повод и, без ведома Бестужева, заключил союз между Франциею и Россиею. Здесь не место, конечно, рассуждать было ли это выгодно для Франции, но я могу, по крайней мере, уверить, что намерения Воронцова были хорошие и честные. Он дружно жил с Л'Опиталем (Маркиз Л'Опиталь назначен в 1757 году французским посланником в России, вслед за подписанием 31-го декабря 1756 года акта преступления России к версальскому договору.). В Петербурге он является как бы прирожденным покровителем всех живущих в нем французов; его дом всегда открыт для них и бывает ими полон, вследствие чего англичане и зависти прозвали его дом даже France house, т. е. дом Франции. Я поставил австрийцев последними в его сердце, имея на это веские причины. Естественно не любить тех, которые, как мы знаем, хотели причинить нам зло. Канцлеру весьма хорошо известно, что, во время последней войны и в течение всего тесного союза Бестужева с венским двором, этот последний постоянно поддавался всем интригам этого министра против него, Воронцова; он хорошо понимает, что, ранее версальского договора, он был известен в Вене, как сторонник Франции, и по этой причине находился в немилости и что, если ныне венский двор оказывает столько внимания ему и его семейству, то двору этому дорого стоит быть вынужденным заискивать у того человека, погибель которого была для него столь желательна. Кроме того, хотя канцлер и весьма спокойного характера, но он не может выносить высокомерного и повелительного тона венского двора и его министров. Напротив, он желает, по крайней мере, равенства между обеими императрицами и охотно дает чувствовать покровительство, оказываемое одною из них другой. Мне остается только сказать о некоторых недостатках, в которых упрекают канцлера, это именно: отсутствие твердости, что заставляет его часто быть нерешительным и колеблющимся; слабость и робость, мешающие ему, так сказать, знать свое место и придавать своему голосу столько веса, сколько он и должен иметь в делах империи как внутренних, так и внешних. Сами русские, привыкшие к самовластию первого министра, иногда сожалеют о высокомерии и резкой твердости Бестужева. Они совершенно справедливо замечают, что их правительство слабеет [392] от столкновений партий и их заговоров друг против друга, следствием чего является нерешительность, медлительность и недостаток согласия во всех действиях; что равенство власти у начальствующих хорошо в республике, но не в такой империи, как Россия: в ней следует государю или самому управлять, или предоставить управление страною, от своего имени, одному лицу, облеченному всеоружием власти.

Влияние, на которое все вообще жалуются и которое колеблет влияние Воронцова, это — влияние Шуваловых. Они жили с канцлером весьма политично, я часто бывал вместе с ними у него на обедах; но на самом деле между двумя этими семьями не было ни доверия, ни дружбы. Я слышал, что после моего отъезда между ними произошел разлад, но ничего положительного не могу сказать, так как не имею с русским двором никакой переписки.

Начнем с камергера Ивана Ивановича Шувалова (Ив. Ив. Шувалов (род. 1-го ноября 1727 г. умер 14-го ноября 1797 г.), основатель и куратор Московского университета (1755); по его мысли открыта в 1758 Академия Художеств.). Этот фаворит, бывший прежде пажом императрицы и с тех пор не покидавший ее, образовался без помощи путешествий и учения. С приятной наружностью он соединяет чисто французскую манеру держаться и говорить. Он вежлив, приветлив и особенно покровительствует артистам и писателям. Императорская Академия Художеств, коей основателем его можно до некоторой степени считать и которую обыкновенно называют его именем, и его переписка с Вольтером по поводу «Истории Петра Великого» (При посредстве Ив. Ив. Шувалова Вольтер получил возможность писать свою историю Петра Великого (в 1757 году). Через Шувалова посылались Вольтеру нужные ему выписки из архивных материалов.) с первого взгляда могут показаться его самыми серьёзными занятиями; однако, было бы ошибочно так думать: он вмешивается во все дела, не нося особых званий и не занимая особых должностей. Его двоюродные братья пользуются им, чтобы проводить свои намерения и противодействовать канцлеру (графу Воронцову). Чужестранные посланники и министры постоянно видятся с Ив. Ив. Шуваловым и стараются предупреждать его о предметах своих переговоров. Одним словом, он пользуется всеми преимуществами министра, не будучи им; впрочем, влияние на дела он имеет, действуя только сообща со своими двоюродными братьями. [393]

Камергер, так его зовут для краткости, имеет только один красивый дворец, в котором, впрочем, он не живет, так как имеет помещение при дворе; но обстановка у него роскошная и, как говорят, он имеет наличными деньгами более миллиона рублей серебром. Он употребляет свое богатство весьма благородным образом. Будучи щедрым и великодушным, он облагодетельствовал многих французов, нашедших себе приют в России; и надо признаться, что он не ищет случая этим хвастать. Однако, его склонность к Франции и французам остается все прежнею. Он оплакивает свое положение, которое лишает его возможности путешествовать, особенно же он сожалеет, что никогда не бывал в Париже и еще сильнее канцлера вздыхает о свободе и нежном климате Франции. Впрочем, это пристрастие — чистосердечно оно или нет — это безразлично — нисколько не влияет на политическую деятельность камергера, которая, повторяю, направляется двоюродными его братьями, более пожилыми и честолюбивыми, чем Ив. Ив. Шувалов. Для себя лично он ищет удовольствий и развлечений, насколько, впрочем, это ему дозволяет его положение: он имел несколько любовниц. По влечению ли или из расчета, но Ив. Ив. старался приобрести у великой княгини то же доверие и быть при ней в таком же положении, как и при императрице. Эта попытка, однако, ему не удалась, и великая княгиня сохранила глубокое чувство ненависти к нему, приписывая изгнание графа Понятовского отчасти зависти камергера.

Его двоюродные братья графы Петр и Александр Ивановичи Шуваловы (Граф Петр Иванович Шувалов (род. 1711 г., умер 4 января 1762 г.) генерал-фельдмаршал. Граф (с 1746 г.) Александр Иванович Шувалов (род. 1710 г., умер в 1771 г.) при императрице Елисавете Петровне заведовал тайною канцелярией; в 1761 г. пожалован в фельдмаршалы.) извлекли для себя выгоды, пользуясь его счастливой судьбой. Оба они сенаторы и кавалеры ордена св. Андрея Первозванного. Сверх того, первый из них генерал-фельдцейхмейстер и командующий многими корпусами, хотя он никогда не служил; а второй занимает важный пост начальника тайной канцелярии. Старший граф Петр Иванович сделался столь же известным, сколь и ненавистным своими привилегиями. Кроме целых, можно сказать, провинций с 20 до 30 тысячами крестьян, богатых рудников в Сибири и разных концессий, он получил от императрицы привилегию на исключительное право вывоза продуктов России. Ежегодно отправляются им в Бордо и другие порты Франции 2 корабля с некоторыми русскими товарами, возвращающиеся оттуда с вином, водкою и другими товарами, на которых он порядочно еще выигрывает. Те же отрасли [394] промышленности, которыми он не желает сам заниматься, он отдает на откуп иностранным купцам и почти всегда англичанам, которые извлекают из этого только свою пользу, причиняя большие убытки публике. От этого сильно страдают порты и целые города России, между прочим и Выборг в Карелии, некогда весьма богатый и промышленный город, а в котором теперь нет других торговцев, кроме фермеров Петра Шувалова! Даже Архангельск много от этого терпит, и вообще вся торговля весьма стеснена вследствие монополии, которая господствует в государстве. Граф Петр Шувалов умен, т. е. весьма хитер и склонен к интригам. Он хорошо знаком с внутренними делами государства и много вмешивается в военные дела, хотя никогда не бывал на войне. Он в высшей степени склонен к хвастовству. Как генерал-аншеф, генерал-фельдцейхмейстер и начальник инженерной части, он заставил много говорить о некоторых новых учреждениях и изобретениях, честь открытия которых он себе приписывал, хотя собственно они ни к чему полезному не привели, например, Шуваловские пушки, о которых много писано в газетах, но которые, впрочем, ни к чему негодны, и особый Шуваловский корпус из 12,000 людей (для образования его лишили другие полки самых лучших солдат), который стоил громадных денег, но был совершенно бесполезен и, наконец, был уничтожен. Впрочем, все эти нововведения, не смотря на их неуспех, доставляли графу Петру случай прославлять себя и приобретать своего рода бессмертие посредством медалей, надписей, статуй и т. п.; во всей Европе, кажется, нет лица которое было бы изображаемо и столь часто и столь разными способами, существуют его портреты, писанные и гравированные, бюсты и пр. У него мания заставлять писать с себя портреты и делать с себя бюсты. Вместо того, чтобы скромно умерять блеск своего счастья, он возбуждает зависть азиатской роскошью в дому и в своем образе жизни: он всегда покрыт бриллиантами, как Могол, и окружен свитой из конюхов, адъютантов и ординарцев. Супруга его (это его 2-я жена, она урожденная княжна Одоевская (1-я жена графа П. И. Шувалова была Мавра Егоровна Шепелева. 2-я жена была княжна Анна Ивановна Одоевская (умерла в 1762 г.), дочь действительного тайного советника князя И. В. Одоевского.)) — молодая, красивая, кроткая и скромная) живет подобно султанше, ей не достает только евнухов. Говорят, что граф знает французский язык, но он говорит только по-русски и по-немецки. Он не имеет никакого расположения к французской нации, а очень любит англичан; английские торговцы, поселившиеся в России, почти все — его фермеры, компаньоны или комиссионеры.

Граф П. И. Шувалов весьма любит вмешиваться в дела внешней политики и часто держится совсем противного мнения [395] с канцлером. Но насколько он сведущ во внутренних делах, настолько же ему мало знакомы дела внешней политики, так как он никогда не выезжал из своего отечества, и по этой части ничего не читал и не изучал.

Почти тоже можно сказать и о брате его графе Александре, за исключением разве того, что этот последний не так богат и не так роскошно живет. Граф Александр Шувалов занимает весьма важный и доверенный пост начальника тайной канцелярии, вследствие чего под его властью находятся все государственные преступники (в том числе и император Иоанн Антонович). От этого в России все страшно боятся графа А. И. Шувалова. Прежде оба брата Шуваловы были полными хозяевами в сенате, но канцлер нашел средство уменьшить их значение, заместив 5 вакантных мест в сенате и назначив, между прочим, на одно из них своего брата (Назначение графа Р. Л. Воронцова сенатором состоялось в 1760 году, тогда же были назначены в сенаторы: знаменитый оренбургский генерал-губернатор Неплюев, генерал-поручик Костюрин и генерал-поручик Жеребцов.).

Никто из трех Шуваловых не может похвалиться расположением великого князя, который, впрочем, их всех трех ненавидит не в одинаковой степени. Камергер, более скромный, и умеренный в своем «случае», менее ненавистен великому князю, чем граф Александр, который долго был ему в тягость, в качестве присмотрщика над ним, занимая должность обер-гофмейстера его двора. Все же великий князь его ненавидит менее, нежели графа Петра. Гордость, жадность и роскошь сего последнего готовят ему, в случае кончины императрицы, по крайней мере, ссылку в Сибирь, ссылку, влекущую за собой, по закону, конфискацию имущества и возвращение государству всего того, что было отчуждено из государственного имущества. Такова будущность, грозящая царедворцу, наиболее могущественному и которому наиболее завидуют в настоящее время в России.

Не распространяясь здесь о сенате и разных коллегиях, заметим только, что сенат в России, имеющий большое значение в делах внутренних, почти не имеет никакого влияния на дела внешние. Кроме обоих Шуваловых, императрица совещается [396] только еще с одним Неплюевым (Неплюев Иван Иванович (род. 5 ноября 1693 г., умер 11 ноября 1773 г.); с 1721 по 1734 год посол в Турции; с 1742 — 1758 год оренбургский губернатор; в 1760 году назначен сенатором и конференц-министром.), бывшим долгое время послом в Турции, особенно обо всем, что относится до этой державы. Других сенаторов, наиболее даровитых и уважаемых, можно слышать рассуждающими только в собрании, и то для проформы.

Почти то же самое можно заметить и относительно многочисленной коллегии иностранных дел. Хотя она, в некоторых случаях, как будто рассуждает и подает свое мнение, но на самом деле все делают три или четыре лица, состоящие при этой коллегии (с званием статских советников), под наблюдением канцлера. Из них г. Волков (Волков Дмитрий Васильевич (род. 1718, умер в 1785 г.) в конце царствования Елизаветы Петровны был секретарем министерской конференции; при Петре III был его тайным секретарем и пользовался влиянием и доверием императора; в царствование Екатерины II занимал разные административные должности, в 1781 году пожалован в сенаторы. Написал, между прочим, известный манифест о вольности дворянской.) считается орлом. Он пишет на русском языке почти вое бумаги, адресуемые к послам или к иностранным дворам. Бумаги эти переводятся на французский или немецкий языки уже другими лицами, по причине ли того, что вследствие многих занятий у Волкова нет для этого свободного времени, или же потому, что оба помянутые языка ему мало знакомы. Действительно, он вовсе не говорит по-французски, и именно это отдаляет его от общения с иностранными послами и министрами. Кроме того, его вкусы, его знакомства, особенно же страсть к карточной игре по большой, заставляют его вести такой образ жизни, который в другом обществе все назвали бы безнравственным и ставили бы ему в вину. Это вообще весьма странный человек: ночи он проводит в игре, а дни в писании бумаг. Красноречивый, он в то же время имеет живой и светлый ум, тонкую логику; он умеет вывести из затруднения и употребить нужный оборот речи; а когда нужно, он умеет говорить двусмысленно и отмалчиваться.

Олсуфьев (Олсуфьев Адам Васильевич. (родился в 1721 г.) состоял прежде при русском посольстве в Швеции. В царствование императрицы Елисаветы Петровны был секретарем кабинета ее величества, а с восшествия на престол Екатерины Великой до самой кончины ее был статс-секретарем.) имеет способность к языкам. Кроме немецкого и английского, он говорит очень хорошо на всех языках севера, где он долго был на службе по дипломатической части; и даже на французском и итальянском языках, хотя он никогда не был ни в Италии, ни во Франции. Олсуфьев владеет весьма подробными сведениями о всех Европейских дворах и [397] знает свет, в котором он много вращается, даже в обществе иностранных послов и министров. У него веселый нрав, приятный и весьма тонкий ум, вид открытый, общительный; его легко можно принять за человека, любящего удовольствия, так как он действительно любит обеды, общество, музыку (которую он знает в совершенстве), театр и все, что к нему относится, но еще более он, Олсуфьев, деловой человек. Кроме большого участия, которое он принимает в делах внешней политики, он, по должностям кабинет-секретаря императрицы, хранителя ее собственной казны, управляющего собственными ее имениями и т. п., имеет ежедневные занятия. Но занятия эти весьма приятны, потому что он всегда имеет дело прямо с императрицею, отдает отчет только ей и имеет случай получать весьма часто знаки ее доверия и дружбы.

Что касается господина Гросса (Андрей Леонтьевич Гросс (род. 1713 в Штутгарте, умер в 1765 г.); с 1744 — 1749 управлял русским посольством в Париже; с 1749 — 1750 год был посланником в Берлине; с 1752 — 1758 в Варшаве, в 1761 — 1764 в Голландии и с 1764 — 1765 год в Лондоне. Из Берлина Гросс был отозвав вследствие неприятностей, которые ему делало прусское правительство (Соловьев «История России., XXIII, стр. 61 — 63), а в Варшаве имел столкновения с французским послом графом Брольи до поводу вопроса об избрании преемника королю польскому. В 1762 году Гросс был назначен на место князя А. М. Голицына посланником в Лондон, но король Георг III велел объявить, что, он, по разным причинам, не желает принять Гросса. Тогда полномочным министром был назначен в Лондон граф A. P. Воронцов. Однако, в 1764 году Гросс был снова назначен посланников Лондон.), то, хотя он и иностранец, но он еще этою зимою (1761 года) занимал важную должность в той же коллегии. Канцлер отлично знает его безграничную преданность и привязанность к Бестужеву, предшественнику и врагу его. Но все же, или вследствие доводов своего ума, или вследствие своего характера (ибо канцлер не мстителен и не питает чувства ненависти), он, казалось, забыл все эти личные счеты и видел в Гроссе только полезного подчиненного и человека достойного одобрения по своим познаниям, опытности и ловкости. Канцлер употреблял его ко многим делам и сообщал ему все наиболее важные сведения. Если он и отправил Гросса в Голландию, то вовсе не для того (как можно было бы подумать), чтобы от него отделаться, но, напротив, чтобы сохранить его, ибо Гросс столь слабого здоровья и телосложения, так плохо переносит Петербургский климат, что в Петербурге он погиб бы безвозвратно. Кроме того, вполне ясно, что, если бы конгресс состоялся, то Гросс принял бы в нем участие. Я не стану говорить о расположении, которое питают эти три статские советника к иностранным дворам. Гросс пользовался во Франции весьма незавидной славой во времена Бестужева, вследствие [398] столкновений своих с берлинским двором (тогдашним французским союзником), а потом и с французским послом в Варшаве. Из этого следует, что французский двор не должен ни особенно любить его, ни полагаться на него. Но в последнее время поступили весьма благоразумно, что стали обращаться с ним вежливее. Такой образ действий значительно сблизил Гросса с французским двором, по крайней мере, наружно.

Волков мало имеет общения с иностранцами, только разве за игрой в домах некоторых англичан, а от этого, весьма естественно, он еще менее питает приязни к французам.

Что касается Олсуфьева, то он видится и имеет общение со всеми народностями; но более он знаком с талантливыми итальянцами и итальянками, ибо у него склонность к талантам, а также с англичанами, ибо их в Петербурге больше, чем французов. Его обхождение со всеми столь одинаково, что трудно из него вывести какое бы то ни было заключение.

К характеристике великого князя (См. «Русскую Старину», 1878 года, т. XXIII, в котором помещена характеристика великого князя Петра Феодоровича.) пока нечего прибавить. Последствия покажут: ошибся ли я. В характере его, как я изобразил его, обнаруживается исключительная склонность к форме; вследствие этого можно опасаться, что в скором времени он издаст высочайший указ, которым будет запрещено носить французские парчовые, дорогие материи, по крайней мере, лицам мужского пола во всей империи.

Что касается великой княгини, то какой я ее изобразил, такой надеюсь ее и увидят, особенно если она будет иметь влияние и пользоваться доверием. Но так как новый император, как кажется, обратился к партии Воронцовых, то можно полагать, что постараются обойтись без нее, и что Бестужев не возвратится к делам.

Характер канцлера уже очерчен. Если припомнить сказанное мною, то станет понятным, что равнодушие, которое он высказывал к своему посту должно было увеличиться со смертью императрицы. Он утомился должностью по крайней мере физически. Устав трудиться и иметь ум постоянно в напряженном состоянии, что необходимо для управления делами внешней политики, он сам выпросил себе помощника в лице вице-канцлера [399] князя Голицына (Князь Александр Михайлович Голицын (род. 1723 г., умер в 1807 г.) до 1762 года, посол в Лондоне. Петром III (9-го июня 1762 г.), назначен вице-канцлером, уволен от этой должности в 1775 году.). Граф Воронцов не такой человек, чтобы заботиться много о месте (должности), которым он был бы отныне обязан благоволению к его племяннице (Графиня Елизавета Романовна Воронцова, камер-фрейлина и кавалерственная дама ордена св. Екатерины 1-й степени. Пользовалась особым расположением Петра III, впоследствии вышла замуж за А. И. Полявского.). Его супруга (Графиня Анна Карловна Воронцова (род. 1721 г., умер в 1775 г.), была урожденная графиня Скавронская, двоюродная сестра императрицы Елизаветы Петровны.), которая пользовалась расположением покойной императрицы (красивая женщина и на деле весьма хорошая особа, хотя ханжа и любит играть в карты), не была бы в состоянии приучить себя к этой мысли.

Обедав у них несколько раз вместе с «фрейлиной», я видел сколько стоило графине труда хорошо принимать ее и быть с ней любезной. Я полагаю, что как сам граф, так и его супруга, предпочли бы 50 тысяч ливров дохода в Италии, чем все величие их настоящего положения. Если бы они избавились от этого положения и стали бы свободными, то считали бы себя самыми счастливыми. Перемена климата и образа жизни, впрочем, необходима для канцлера; он не может долго прожить в Петербурге. Его болезнь, о которой только что узнали (Канцлер граф М. И. Воронцов умер в Москве 15-го февраля 1767 года от чахотки.), служит тому новым доказательством; очевидно, что его болезнь при кончине императрицы не была притворною.

Что касается до его брата графа Романа (Граф Роман Илларионович Воронцов (род. 17-го июля 1707, умер 30-го ноября 1783) при императрице Елисавете Петровне генерал-поручик и сенатор; в день восшествия на престол Петра III получил чин генерал-аншефа и орден св. Андрея Первозванного; в царствование Екатерины Второй был наместником разных губерний.), столь осыпанного милостями, то это полный господин, не слишком высокого роста, с довольно красивой головой, любящий удовольствия, комфорт, еду, игру в карты и деньги (ибо они доставляют все это). Я его считаю лишенным честолюбия и способным к интригам лишь относительно внутренней политики государства. Он мало знаком с иностранными делами, ибо он не владеет французским языком. Как кажется, он и не слишком об этом беспокоится, и из иностранных министров он видится только с одним шведским, бароном Поссе, так как они давнишние друзья, равно как и гувернантки их детей.

Я уже говорил о «фрейлине», его дочери. Эта девица сумела так подделаться под вкус великого князя и его образ жизни, что общество ее стало для сего последнего необходимым. [400]

Ее брат граф Александр (Граф Александр Романович Воронцов (род. сентября 4-го 1741 г., умер 2-го декабря 1805 г.). Служил при Екатерине II по дипломатической части, затем был президентом комерц-коллегии и сенатором. Во все царствование Павла I был не удел. С 1802 — 1804 года государственный канцлер.), которого прежде назначали в Голландию, вероятно, будет играть видную роль. Он будет давать направление мыслям сестры, и она будет судить о вещах так же, как он.

Титул фельдмаршала есть, как известно, только титул, и в России он еще более незначителен, чем в других государствах. Братья Шуваловы, получившие это звание и, сверх всякого чаяния, до сих пор еще остающиеся у власти, обязаны этим неожиданным счастьем следующим обстоятельствам: 1) множеству денег, которым Петр Шувалов ссужал великого князя в предыдущее царствование под видом ссуды (на самом же деле это была своего рода контрибуция), и 2) выгодам, которые проистекали от того, что во власти Шуваловых находилась особа императора Иоанна Антоновича (граф Александр Шувалов имел власть над этим императором, равно как и над всеми государственными преступниками, в качестве начальника тайной канцелярии). Однако это не может так продолжаться: интересы государства, понятые лучше, требуют уничтожения монополий и других притеснений Петра Шувалова. После недавно последовавшей (в 1662 г.) его смерти, сын его, Андрей Шувалов (Граф Андрей Петрович Шувалов (род. 1744 г., умер в 1789 г.), впоследствии был действительным тайным советником и действительным камергером. Путешествовал в молодости за границей и, между прочим, сошелся с Вольтером.), остался ничем не гарантированный, так как он никоим образом не может рассчитывать на те милости, которыми пользовался его отец. Это тот самый Андрей Шувалов, которого несколько лет тому назад можно было видеть в Париже. Рано или поздно Шувалов потерпит наказание, может быть, единственно для того, чтобы разделить награбленное им добро между любимцами нового двора, которые большей частью или иностранцы без всяких средств или русские, имеющие большие долги и склонные к мотовству. Что касается Ивана Ивановича Шувалова, то, так как он стремился только к деньгам и брал только то, что ему давали, то его деяния, все же, более законны. Если бы великая княгиня имела силу, то ему пришлось бы плохо, но, если она не будет ей пользоваться, то можно полагать, что его не станут слишком тревожить. Крайне сомнительна достоверность известия будто бы он назначается вице-канцлером: он не имеет ни способностей для занятия этого поста, ни желания его занять. Фельдмаршал [401]Трубецкой (Князь Никита Юрьевич Трубецкой (род. 20-го мая 1699 г., умер 16-го октября 1767). С 1740 по 1760 год, в чине действительного тайного советника. был генерал-прокурором; в 1756 году пожалован в фельдмаршалы, а 3-го июня 1763 года уволен в отставку.) пользуется общим уважением, Глебов же (Глебов Александр Иванович (род. 1718 г., умер в 1790 г.); с 1761 года по 1764 года был генерал-прокурором, оставаясь в то же время и генерал кригс-комиссаром (должность эта была очень доходна). Женат был на графине М. С. Гендриковой (в 1-м браке за Чоглоковым).), напротив, пользуется весьма малою долею уважения; но он, по справедливости, человек с талантами (говорит он только по-русски и по-немецки и имеет при себе некоего француза Ростэни (Rostainy), которому, впрочем, немного доверяет). Обстоятельство это не слишком благоприятно для Чернышевых. Иван Григорьевич (Граф Иван Григорьевич Чернышев (род. 1726 г., умер в 1797 г.). В 1760 — 1761 году обер-прокурор сената; в 1765 командир галерного порта; в 1767 — 1769 году посол в Лондоне. При императоре Павле президент адмиралтейств-коллегии и генерал-фельдмаршал по флоту (12-го ноября 1796 г.). Брат его граф Петр был в 1761 году послом в Париже.) (который был назначен в Аусбург, но остался в Вене — друг и советник камергера), брат посла, занимал (в 1760 и 1761 гг.) место обер-прокурора сената в то время, когда Глебов был только прокурором сената, тогда как теперь последний занял должность несравненно важнейшую. Новый гофмаршал двора Нарышкин (Гофмаршал Ал. Ал. Нарышкин женат был на А. Н. Румянцовой.), находящийся в родстве с царским домом (по матери царя Петра, которая была рожденная Нарышкина) не имеет, впрочем, никакого значения; он любит игру больше всего другого (эта страсть вообще преобладает в обществе). Жена этого Нарышкина (Гофмаршал Ал. Ал. Нарышкин женат был на А. Н. Румянцовой.) (не та красавица Нарышкина (Обер-егермейстер Нарышкин, это Семен Кириллович, женатый на М. П. Баик-Полевой.) супруга обер-егермейстера, очаровательница всего Петербурга в том числе и И. И. Шувалова, которую покойная императрица терпеть не могла) вовсе не питает ненависти к иностранцам. Раутон (Wroughton), английский консул, молодой и красивый человек, был с нею в хороших отношениях.

Обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин (Нарышкин Лев Александрович (pод. 1733 г., умер в I799 г.). С 1745 6ыл камергером при великой княгине Екатерине Алексеевне. Впоследствии действительный камергер, обер-шенк и обер-шталмейстер, известный шутник и весельчак.), брать гофмаршала, разбитной малый, со свободным обращением; он отлично говорит по-французски, но очень глуп, обжора и человек весьма дурного тона. Он состоял камергером при великом князе, сыграл со многими купцами несколько довольно дерзких шуток: разрывал, например, счета, или отказывался [402] платить по ним, а оставлял за собою товар. Не сдерживал также данного слова, брал взаймы в банке, уносил деньги и не уплачивал. Более простительной шуткой можно назвать, что он раз, давая ужин великому князю в кредит, сам это ему объявил, чему великий князь от души смеялся. Покойная императрица всячески желала удалить его от великого князя и это было одной из причин их размолвки. Из вновь пожалованных кавалеров ордена св. Андрея Первозванного, граф Скавронский (Граф Мартын Карл. Скавронский (род. 1717 г., умер в 1776 г.), обер-гофмейстер высочайшего двора.) — брат жены канцлера, обер-гофмейстер двора; барон фон Корф (Барон Николай Андреевич Корф (род. 1710 г., умер в 1766 г.), генерал-аншеф, сенатор, генерал полицеймейстер, был женат вторым браком на графине Екатерине Карловне Скавронской.), добрый лифляндский дворянин, женатый на другой сестре Скавровского, занимает должность обер-полицеймейстера; граф Шереметев (Граф Петр Борисович Шереметев (род. 26-го февраля 1713 г., умер в 1788 г.), сын фельдмаршала. При Петре III пожалован обер-камергером.) богатейший вельможа государства, человек весьма образованный; он был бы очень доволен, если бы был назначен послом во Францию. Шереметевы соединены с царским домом давними узами родства. Последний из вновь пожалованных кавалеров барон Бредаль (Петр Петрович Бредаль; он был сыном адмирала русской службы Петра Бредаля, принятого в нашу службу Петром Великим в 1703 году.) был обер-егермейстером и министром (ministre d'etat) великого князя, как голштинского герцога. Эта великая честь, оказанная Бредалю, есть дань любви нового императора в Голштинии и к немецкой партии. Все же Бредаль умный и образованный человек и единственный из голштинских царедворцев, который как следует изучал дела; все же остальные занимались только военными мелочами. К числу таковых принадлежал генерал Брокдорф, пользовавшийся любовью великого князя; этому генералу тоже оказан знак монаршей милости: он получил орден св. Александра Невского (Голштинский генерал-аншеф Брокдорф получил орден св. Александра Невского 10-го февраля 1861 года. О большом влиянии, которое имел Брокдорф на великого князя Петра Федоровича, и о потворстве Брокдорфа дурным наклонностям Петра III упоминает Екатерина II в своих «Записках».). Если расположение императора к Брокдорфу не изменилось, то он не будет нуждаться в нашем (французском) ходатайстве для получения ордена Белаго Орла; да, быть может, он и не будет слишком об этом хлопотать, потому что, если император захочет пожаловать второго голштинского дворянина кавалером ордена св. Андрея, то, по всей вероятности, выбор его падет на Брокдорфа (Ордена Андрея Первозванного Брокдорф не получил.). Лицо, которое, без [403]

сомнения, будет иметь в военном деле большое влияние на нового императора, это принц Георг Голштейн-Готторпский (Принц голштинский, Георг дядя императора Петра III, прусской службы генерал-майор, был вызван в Россию тотчас по восшествии на престол Петра. Император Петр III был к нему весьма привязан, пожаловал ему генерал-фельдмаршальское звание с титулом высочества, произвел в полковники лейб-гвардии конного полка, с жалованием по 48,000 рублей в год, Привн Георг умер в 1763 году.). Поспешность, с которою император вызвал его тотчас после своего вступления на престол, доказывает, как дорожит его величество присутствием в своей армии лиц, получивших военное образование в Пруссии. Было бы бесполезно повторять здесь то, что я говорил уже выше в характеристике великого князя. Замечу только, что этот принц должен быть весьма известна нашим (т. е. французским) военным, которые были в плену в союзной армии, и весьма мало французским дипломатам. С большею долею, вероятности, можно его считать сторонником короля прусского, по крайней мере, по привычке, и большим противником короля датского вследствие его наследственных притязаний. Великий князь желал видеть этого принца выбранным в курляндские герцоги, отсюда и вытекает вражда его к принцу Карлу саксонскому (Курляндское герцогство получил в 1768 году саксонский принц Карл, третий сын польского короля Августа. Великий князь Петр Феодорович был крайне этим недоволен: он предлагал в герцоги курляндские своего дядю принца голштинского Георга, но получил отказ со стороны императрицы Елисаветы Петровны.). В царствование покойной императрицы этот избранный герцог мог опасаться только охлаждения к нему этой государыни и некоторых смут в герцогстве. При ныне же царствующем императоре Петре Феодоровиче, он может ожидать более печальных последствий.

Не знаю, какова будет участь Олсуфьева. Благосклонность и доверие, которыми он пользовался у покойной императрицы, и знаки коих она ему оказала в последние минуты жизни, очень может быть, помешают ему сохранить то же доверенное положение в новое царствование. Но он так искусен, так образован и даже столь необходим, кроме того, в нем так много очаровывающей любезности и качеств для общества и увеселений, что он, по всей вероятности, найдет способ понравиться их величествам. В Волкове всегда нуждались, кроме того, он никогда не принадлежал к какой либо партии; эти обстоятельства, по-видимому, еще более укрепят его положение в коллегии иностранных дел.

Гросс ничего не мог потерять с переменою царствования. Хотя и в предшествовавшее царствование с ним хорошо обращались, как мною уже замечено, но в нынешнее царствование он может рассчитывать еще на улучшение своего положения. [404] Обстоятельство, что он был постоянно верен Бестужеву, был доверенным исполнителем его проектов в делах иностранной политики, новый император, конечно, не поставит ему в вину. Графу Воронцову он был столь же предан; и Воронцов, утвердившись на своем посту и пользуясь благосклонностью государя, без сомнения, будет оказывать ему большее доверие и дружбу. Кроме того, новая миссия Гросса в Англию будет менее щекотлива, более приятна и блестяща, чем то положение, которое он занимал в царствование покойной императрицы. Интересно было бы знать, будет ли приказано этому новому полномочному министру находиться по отношению к Франции в таких же дружеских, сердечных отношениях, как это было приказано его предшественнику. Полагаю, что, в случае получения им подобного приказа, он охотно будет исполнять, не обращая внимания на то, что произошло между ним и некоторыми французскими посланниками при иностранных дворах. Слабое здоровье заставило Гросса желать покинуть Россию. Желание и надежда совершенно восстановить здоровье заставляют его предпочитать чистый и здоровый климат густому дыму от торфа и каменного угля. Поэтому он предпочел бы Францию Голландии или Англии. От него лично я слышал, что он будет очень рад при первой возможности снова увидать Париж. Имея такие намерения, Гросс, конечно, будет стараться понравиться французам, чтобы заранее не лишать себя возможности получить то назначение, которого единственно он, по-видимому, очень добивается.

Знатные роды, происходящие: 1) от князей литовских (Голицыны, Трубецкие, Репнины (Князья Репнины вовсе не происходят от князей литовских, а чистокровные Рюриковичи, потомки св. князя Михаила черниговского.) и Куракины), 2) от прежних владетельных удельных князей (самый знатный из этих родов — это князья Долгоруковы и 3) от вассальных и находящихся под покровительством России князей (князья Черкасские, Грузинские и многие другие, происходящие от татарских мурз) могут только выиграть при новом дворе. В предыдущие царствования они пользовались весьма малыми почестями. Это было даже основным правилам политики Петра Великого; преобразователь России желал, чтобы между его подданными существовало различие только по чинам и должностям, он постоянно старался раздавать почести единственно по достоинству и заслугам лиц. Иногда, правда, он ошибался, проводя это правило, а преемники его страшно им злоупотребляли. Теперь же вполне ясно, что звать восстановить свои права при государе немецкого происхождения. Он уже оказал, при восшествии своем на престол, знаки его благоволения Трубецким и Куракиным. Голицыны и [404] Долгоруковы возлагали на него большие надежды, когда он еще был только великим князем; некоторые молодые представители этих двух родов давно уже прежде пользовались его расположением. Из иностранцев этот монарх, будучи великим князем, особенно отличал г. Кейта и г. Раутона, который в то время был английским консулом. Этот последний — молодой человек 26 или 27 лет от роду, очень красивой наружности, получил пост в Петербурге еще при покойном короле (Георге II), благодаря ходатайству леди Ярмут (Jarmouth). К сожалению, он, не поладив с петербургскою колонией английских купцов, решился летом 1761 года вернуться в Англию. Но как только в Лондоне узнали о восшествии на престол Петра III, тотчас же отправили Раутона резидентом, чтобы он помогал Кейту (Кейт был английским послом в Петербурге с 1758 по 1762 год до августа месяца.) в исполнении возложенных на сего последнего обязанностей. Хотя Раутон и не обратил пока на себя должного внимания некоторых иностранных министров, но в будущем наверно будет им пользоваться.