ИОВАННЕС ДРАСХАНАКЕРТЦИ

ИСТОРИЯ АРМЕНИИ

ГЛАВА LI

О храбрости царя Гагика, о жестоких ударах, обрушившихся на нашу страну, и о мученической смерти многих

Ныне уже царь Гагик вместе со своим высокорослым и благочестивым братом Гургеном совершали частые, неожиданные нападения на врагов, скопившихся по приказанию Юсуфа в краях Атрпатаканских. Так, воплощая в себе мужественную доблесть, они вместе со своими высокородными спасаларскими ¹ полками многих агарян повергали наземь. И не единожды, но многократно, раз за разом ² совершали они [нападения] через низины страны Кордук ³, Ротока и Атрпатакана, заставляя врагов обращаться в бегство, словно от устрашающего рева зверей, и препятствуя им совершать жестокие разбойничьи набеги. Не меньшее смятение и беспокойство причиняли остикану с своей стороны тэры и народ Сисакана, которые, укрепившись в неприступных пещерах и глубоких ущельях, часто совершали быстрые, стремительные набеги на врагов и, рассеиваясь [повсюду] отрядами, проливали потоки крови. [177]

Видя во всех кусакалствах такое упорное мужество и яростно рыча от переполняющего сердце бешенства, он (остикан) излил свой яд на слабейших ⁴. И после этого в каждом кусакалстве каждый из иноземных его правителей начал гонения и преследования, и из-за них обратились в бегство рамики и не рамики, вплоть до того, что иные из наших, с трудом переводя дыхание, едва смогли избегнуть меча, упоенного кровью.

Во всех нас усилилась тяга к греху, дабы тела наши стали обильной жатвой для смерти.

Вельможная знать укрылась в горах и ущельях в ненаселенных пустынных, скалистых местах и крепостях, меж тем простолюдины, рассеявшись по горам и долам, скитались босые и нагие, изнуренные голодом, жаждой и отчаянием. Одни из них погибали, отморозив /135/ конечности во время лютых морозов снежной зимы, другие [умирали] от ожогов и солнечного удара, полученных во время летнего невыносимого палящего зноя.

Все, кто изнемог от поспешного бегства, оказались преданными в руки неверных и поверженными безжалостным мечом, и кровь их оросила лик земли. Иных, подобно бессловесным тварям, захватили в плен, и много измученных мужчин, женщин и детей погнали, словно ягнят, на растерзание волкам. Тех, кого собирались продать, выводили наружу, и разлучали отца с сыном, брата с братом, жену с мужем, мать с дочерью, невестку с свекровью, а грудного младенца вырывали из материнских объятий. Здесь можно было видеть душераздирающие зрелища: неистовый плач и невыносимые рыдания, биение [кулаками] в грудь и склоненные головы, дрожащие тела и объятые ужасом сердца, дикие вопли, раны, нуждающиеся в исцелении, и выщипанные волосы. Тех, кто непригоден был для продажи или содомского служения, заковывали в [железные цепи] и бросали в тюрьмы или [отправляли] в изгнание, терзая ужасными пытками, и согласно внешнему, гомеровскому правилу ⁵, и с богатого и с бедного требовали одинаковую меру золота и серебра. И все без исключения, и великие и малые, были осуждены в этом мире на убиение. У одних [неверные], подобно Соломоновой пиявке ⁶, постепенно высасывали кровь, одержимые зловредной, не ведающей утоления алчностью, другие умерли, опоенные ядом, что было как бы милосердием со стороны тех, кто творил зло, иные погибали, удушенные различными [178] злокозненными способами, а некоторым при жизни причиняли ужасающие [страдания], ибо, пока те еще держались на ногах, палач вспарывал им мечом живот и, прежде чем они испускали дух, вырывал печень, раздавая ее по кусочкам каждому, как бы для полного совершенства нечестивой их осады ⁷. Кое-кто, что были попроворнее и не находились у [нечестивцев] на глазах, набравшись смелости, тихонько ушли, но на следующий день те погнались за ними, [догнали] и топорами и саблями обкорнали, словно ветви лозы, руки, ноги и все члены, превратив их в калек ⁸. Некоторым они /136/ накидывали узлом с двух сторон – на голову и на ноги веревки, а затем много сильных мужчин принимались тянуть их в разные стороны до тех пор, пока [тело] посередине не начинало, растягиваясь, рваться. Некоторые, в ком еще теплилась жизнь ⁹, терзались муками, ибо верхней частью тела вместе с головой, продолжая еще жить после рук иных [палачей], они какое-то время стояли на отсеченном туловище, пытаясь либо о страданиях своих что-то сказать, либо выразить какую-то мольбу, и, хотя опасность [тяжкой смерти] торопила их язык, однако они не успевали высказать все полностью ¹⁰. Иных [остикан] приказывал безжалостно связать и сечь розгами, а затем им продевали сквозь раны на животе и ребрах воловьи жилы, бросали наземь и волочили до тех пор, пока в них сохранялось еще дыхание. Одним отсекали губы и уши, ломали конечности, выдергивали на пальцах ногти, а других после немилосердных побоев втискивали в колоду и через отверстия крепко стягивали обе ноги, так что они не могли ни сесть, ни лечь, чтобы хоть немного облегчить мучительную, терзающую боль. Были средь них и такие, кого неоднократно подвергали допросам из-за веры во Христа, обещая дары, почести и роскошь, и на соблазн глазам раскладывали перед ними великолепную одежду и дорогие украшения, только бы стали они почитать их суетную веру. Но Христос, который пробудил в них животворную волю и упование на дивное отдохновение, божественным мечом воспламенил в них святую любовь к богу и разжег против тех искреннюю веру, дабы начисто уничтожили они коварные умыслы дьявола, смыли синюю краску зависти противника и вырвали корень алчности в духовной войне. Таким образом, пренебрегши всеми обольщениями сатанинского [179] исповедания, не поддались они их лукавой лести и неустрашились ужасных угроз и пыток, что уготовили для них. И поелику все они бодрствовали при защищении и утверждении благовествования ¹¹ славы Христовой и то, что услышали на ухо, словно бы с высокой кровли стали проповедовать ¹², дескать, «мы – христиане и не можем подчиняться неправедным законам вашим», то их – невинных – погнали, как виновных; /137/ вынесли судьи им смертный приговор и всех предали мечу, и прияли они победные лавры от бога царствующего.

Точно так же и в другом месте кое-кого схватили и погнали к судьям; но, когда во время допроса стали те их уговаривать и предлагать множество благ и почестей, только бы они обратились и приняли веру в Коран и Махмета, они не удостоили судей даже ответом, но лишь в душе беседовали с богом, в сердце веруя в справедливость, а устами исповедуя спасение. И тогда враги, нанося им удары в спину, давая им оплеухи, жестоко колотя палкой по шее, погнали, потащили их, толкая на смерть. Собрав всех вместе толпой и окружив, словно стеной, вооруженные мечами палачи зарубили их. Меж тем кое-кто из врагов, что находились вокруг, заметили среди святых здорового, красивого лицом отрока – по имени Микаэл ¹³, из страны Гугарк, – на щеках которого даже темный пушок еще не появился ¹⁴, и будто из чувства сострадания к нему схватили его и принялись тянуть к себе, чтобы не случилось и ему погибнуть с остальными. Но он, с слезной мольбой возведя очи к небу и укрепленный небесной помощью, сумел вырваться от них и, поспешно бросившись к своим товарищам, добровольно подставил голову под меч. Так в духовном самосожжении посвятил он себя Христу вместе с другими дарами и жертвами, [приносимыми] сладостному благоуханию отца небесного.

В это же самое время жили два брата из рода Гнуни, которых звали одного – Давид, а другого – Гурген. Они были схвачены поработителями и приведены к насильнику остикану. Он принялся расспрашивать и беседовать с ними, обещая им дать чуть ли не половину своих владений, предложил им множество [изукрашенных] золотым шитьем одеяний и уборов, пурпура, «прозрачных лаконских [накидок], виссон» ¹⁵, золотые пояса и ожерелия, быстроногих жеребцов в роскошном [180] снаряжении, а затем, простерши руки, обнял их за шеи и привлек к себе, чтобы поцеловать, /138/ стремясь льстивой лаской подчинить их своему слову, пощадить их возмужалую юность и обратить в почитаемую им неправедную веру. Но они в прекрасной страсти, вооружившись оружием воинства Христова, громогласно, смело проповедовали пред всеми превосходство [своего] исповедания: «Мы – христиане и правду бога бессмертного, пребывающего в недосягаемом свете, не желаем сменить на вашу ложь, которую ни во что не ставим». При виде столь непоколебимой любви их к начальнику воинства [небесного] Христу, враг приказал тогда зарубить их мечом. Когда привели их на площадь, словно овец на убой, начали они непрестанные и слезные мольбы возносить к богу, дабы и их вписал в число святых мучеников, которые возлюбили торжественный день пришествия его. Когда палачи приготовились отрубить мечом [голову] старшего, он обратился к ним с просьбой отдать прежде него в пищу мечу младшего, думая в душе, что, если тот останется после него, то по молодости лет – на подбородке его даже еще не, проросли волоски красящей [мужа] бороды – может устрашиться грозного меча исмаильтянского и, обернувшись в сторону младшего [брата], сказал: «Брат мой любимый, сперва ты принеси себя в жертву Христу – упованию нашему, предложив себя в духовное самосожжение и заветное заклание тому, который умер ради нас и вернул нас к жизни». Тот, нисколько не огорчившись и не помыслив даже об ужасе смертной казни, охотно склонился перед мечом, отсекшим ему голову, которую Христос увенчал неувядаемым венцом. Следом и старший брат, после того как завершился этот благородный поединок, горя тем же стремлением сохранить веру, был там лишен жизни безжалостным мечом и воскрес для блаженства ¹⁶ нескончаемого ликования в царстве небесном. Память всех этих святых, о которых я рассказал, церковь святая ежегодно торжественно чтит, установив днем их поминовения 27-е число месяца марер ¹⁷, ибо они укротили силу страданий и их включили [в число] сынов вышнего Сиона. Бесстрашной верой одолели они их лукавство и отсекли, отрезали лозу с смертоносными плодами их, ибо нет ничего страшного там, где есть любовь Отца [небесного], и ничто не может причинить боль там, где есть слава Христа. Так [181] промыслом божьим /139/ они отринули от себя все крамольное и дикое и воскресли, очистив себя от человеческой скверны и пагубы, ибо добровольно предали себя необходимой смерти, как овец на заклание, и в кратком мгновении страданий зачали в страхе божием и родили в муках дух спасения. Святые их просьбы заставили спуститься ангела во спасение им, и его кротостью достигли они небесных высот. Они услышали благую весть издалека и с радостными сердцами, словно бесплотные, попрали муки и смерть. Они уподобились неустрашимым мученикам смерти и безмятежно обратились к богу грядущему, прияли победные лавры и были помещены средь сынов горнего Иерусалима. Как доблестно начали, так и кончили они мученичество, исполненные небесной любви, и заблистали, подобно солнцу, во вселенной, почему и вписаны их имена в книгу жизни.

Но кое-кто, жалкие и попранные сатаной, устрашившись немедленной смерти и в душе дав себя успокоить их пустыми и суетными обещаниями, окружили себя муками греховной смерти и утопили себя в потоках беззакония. Отклонившись от истинного света, они были ослеплены кромешной тьмой, совращенные с пути царского и удаленные от чистого источника благодати божественных таинств, они в полную меру испили горечь осадка – последнего в неправедности и первого в идолопоклонстве. Те, кои отреклись от веры, оказались хуже, нежели неверующие; они ничего не обрели даже из обетованной им доли жизни: сделавшись врагами, колеблясь и беспокоясь, они претерпели удары со всех сторон и ослабели. Таким образом, пренебрегаемые из-за вероотступничества, люди из [числа] азатов впали в глубокую нищету вплоть до того, что побирались у дверей неимущих, выпрашивая хлеб, и унаследовали они лишь [худую] славу заблудших и отверженных. Но не было покаяния на устах их, в беспредельной горечи сошли они в ад и стали пищей ¹⁸ геенны огненной.

Мы написали это в укор и порицание тому, кто в душе желает последовать их примеру ¹⁹. [182]

ГЛАВА LII

О том, как восстали на страну нашу чужие племена, и о разногласиях наших нахараров друг с другом

Теперь я продолжу свое повествование дальше речами горестными и скорбными, ибо соседи наши – народы, что живут окрест нас: греки и егеры, гугары и утийцы, [а также] проживающие у подножья Кавказа северные племена, полагая, что сумеют лишить злого остикана повода [вторгнуться] к ним, если он не найдет ни одного благоустроенного города, авана и гюха, каждый у пределов своей страны постарались все разорить, разрушить, сломать, сровнять с землей. А затем к ним присоединились разбойники и бродяги, и выступили они в бой против нашей страны. Из-за этого множества бед – разруха, опустошение, осквернение объяли богом созижденную церковь. Многие наши гавары были ими так разорены, что стали казаться необитаемой, безводной пустыней, почти совсем безлюдной страной, куда не ступала нога человека и где не селились сыны человеческие. Во время этих битв были пролиты потоки крови, страна наша покрылась трупами. Разграбив все, захватив много добычи, растащив ее каждый в свою страну, они утихомирились. После этого обезлюдели и осиротели, пришли в запустение и утратили блеск аваны и поселения наши, уподобившиеся полю, заросшему терниями. Высохли побеги [злаков] на пахотных землях и трава на лугах, города наши разрушились из-за отсутствия жителей, земледельцы наши рассеялись и облачились в траур, и покрыло нас наше бесчестие, и исполнилось на нас пророчество Исайи: «Земля ваша опустошена; города ваши сожжены огнем; поля ваши в ваших глазах съедают чужие; все опустело, как после разорения чужими» ²⁰.

Претерпев все эти бедствия и страдания от чужеземных разбойников, мы обратили взор на царя и ишханов, начальников и нахараров нашей страны. Надеясь, ожидали мы, что не совершат они больше ошибки и не поддадутся темному искушению, но приложат все усилия, чтобы найти выход из мучительного [положения], и, объединившись все вместе в благородном [183] братстве и став словно один человек, начнут спасительную войну, подобно Давиду, поразившему из пращи мясной холм – нового Голиафа ²¹, или как Гедеон, который, согласно [сну] о катившемся опресноке, мечом господа рассеял вражий стан ²², либо уподобятся Иоили, которая, напоив Сисара молоком, «вонзила кол в висок его» ²³, либо, по примеру Маккавея, окружат врагов ²⁴ и /141/ таким образом освободят церковь Христову, снимут с выи верующих ярмо и избавят [ее] сынов от убийств. Но не привелось нам это увидеть, и претерпели мы обратное [ожидаемому], ибо низшие норовили дерзить высшим, рабы же, согласно Соломону ²⁵, угрожая и бахвалясь своим мятежом, измышляли обуть господ в лапти и заставить их ходить пешком, а сами хотели гарцевать на кровных скакунах, попирая тех ногами.

Наших царей, начальников и ишханов, коим испокон века принадлежали нахарарства, они пытались свергнуть, отнять у каждого из них отчее владение ²⁶ и по собственному своему желанию создать новых вельмож и спасаларов. Брат восставал на брата, а родственник на родственника, завидуя, злобствуя, распаляясь и люто ненавидя друг друга. Так в спорах и раздорах все сражались друг с другом. Всегда держа «меч у бедра» ²⁷, они взаимно проливали больше крови, чем враги, и сами разрушали свои же города, гюхы, аваны, агараки и дома. Именно эти незаконные распри стали причиной нашествий разбойников на нас, согласно Соломону, [сказавшему]: «Ненависть возбуждает раздоры» ²⁸. На нас исполнилось и другое пророчество: «И в народе один будет угнетаем другим, и каждый – ближним своим; юноша будет нагло превозноситься над старцем, и простолюдин – над вельможею» ²⁹. Уничтожились все добродетели и здравомыслие, созидание и мир, которые сменились разрушениями и погибелью. Вот почему вместе с нами оплакивает пророк прежнее благолепие и нынешнее безобразие: «перед ним земля как сад Едема, а позади его будет опустошенная степь» ³⁰. [184]

ГЛАВА LIII

О стихийных бедствиях, голоде, вражеских ударах и зверях-людоедах ³¹

В согласии с жестокими ударами злой враждебностью оборотилась к нам и стихия: умеренный северный ветерок сменился вредоносным южным ветром, а мягкая и приятная весна преобразилась в сумрачную зиму. В ту пору руки земледельцев наших работали охотно, а ныне бездействуют и томятся ³², прежде кладовые были полны, а ныне стыдятся своей пустоты; там пасутся стада на цветущих лугах, а здесь они захирели и совсем оскудели; в те времена поля были исполнены изобилия, а ныне – печали; там нивы /142/ колосились ³³ пшеницей, а здесь их [бил] град и наводняли буйные потоки; прежде шли дожди приятные и полезные, а теперь [льют дожди] бесплодные, непрерывно моросящие, из-за которых гниет урожай [на корню] и на гумнах, если только что-нибудь где-либо уродилось; прежде горы веселили радостным облачением, а ныне обезобразились, ибо нет на них больше пастбищ. Десятью парами волов пахали, а собрали едва один кувшин, посеяли, но не пожали, посадили, но не собрали, фиговое дерево не дало плодов, виноградная лоза и олива перестали плодоносить; если что запасли в кладовых, то и это оставили чужим. Так свершилось на нас слово Господа, ибо мы трудились, а другие вошли в наш труд ³⁴. Покрытые беззакониями нашими, мы лишились всякой надежды на благо.

Таким образом, к вражеским грабежам, а также к бесплодию и неурожаю добавился еще и страшный голод. Дождем пролились на нас горящие угли ³⁵, а безжалостный меч войны непрестанно распространял средь нас смрад смерти. И продлилось это семь лет, поэтому мы, оставшиеся в живых, удалились к шатрам Кидарским ³⁶, скитались, лишились имущества и всякого содержания харчами из-за отсутствия продуктов. А затем начался страшный голод, и бледные, как трупы, едва держащиеся на ногах дети, покинутые в городах, гюхах и агараках земли Айраратской, погибли все. Иные из богатых, постепенно истратив свое имущество на пропитание, впали в крайнюю нищету, страшно [185] бедствовали и нуждались. Некоторые, понуждаемые голодом, стали кормиться травой, и кое-кто из них, поев по неведению цикуты или какого-нибудь другого ядовитого растения, умирал от отравления. Муки голода заставляли есть что попало. Некоторые, боясь [голодной смерти], за ничтожную плату продавали своих любимых детей врагам и не вспоминали [при том] о родительском попечении и заботе. Знатные женщины, приневолненные нуждой, без покрывала на голове, едва прикрытые лохмотьями ³⁷, без стыда выходили на площади и в отчаянии просили подаяние. Иные были так истощены, изнурены и ослаблены муками голода, что в изнеможении, трясясь и шатаясь, подобно живым мертвецам ³⁸, сталкивались и валились друг на друга. Многие, /143/ словно груда трупов, лежали, [всеми] покинутые, на площадях и, будучи уже при последнем издыхании, умоляли редких прохожих дать им хотя бы кусочек сухого хлеба и так лишались жизни. Если [вначале] кое-кто из богатых давал им милостыню, то потом они стали обращаться с теми, кто просил подаяние, с бессердечной жестокостью, ибо опасались, что и сами могут стать такими же, как те. Никто из них уже не накрывал на стол: одни из-за страшной нужды ели пшеницу, не перемалывая ее и не изготовляя хлеба, другие хватали с жаровни и ели хлеб недопеченным. Мукой была пища, если ее иногда и доставали, и достойно слез, с какой опаской, как жалко ее вкушали. Здесь меня охватывает страх, трепет и ужас, от того, что предстоит рассказать. Заслуживающие доверия люди сообщили нам вполне достоверно, что некоторые матери тела своих детей, умерших от голода, употребляли в пищу; иные тайком, словно овец на убой, утаскивали своих товарищей и готовили из них для себя еду.

Все, что свершилось там (в Армении), кажется нам заслуживающим более великого плача, нежели отмщение Иерусалиму, ибо руки жен милосердных сварили детей своих и стали те пищей им. Те, кого держали и нежили в объятиях, [ныне], копаясь, роясь в нечистотах, припадали к ним ³⁹ и поедали вместо пищи. От жажды языки грудных младенцев прилипали к небу, ибо матери не кормили их. Дети выпрашивали кусочек сухого хлеба, и слезы орошали их щеки, и не было никого, кто бы дал им [поесть]. Так были вырваны, отняты дети ⁴⁰ от груди своих матерей. И все вообще, и [186] рожденные и родители, оказались разбросаны, раскиданы рассеяны по городу. Так за беззакония свои были преданы сыны народа нашего погибели и вмиг истреблены. Но еще больше [людей] изводили пытки, которым их подвергали разбойники ⁴¹: попавших к ним в руки они терзали, мучили невыносимыми пытками в надежде найти у них еду и, если где-нибудь что-либо обнаруживали, тогда их снова подвергали разнообразным, еще более утонченным пыткам: одним втыкали прут в нижнее обиталище сластолюбия, других сажали на заостренный кол; иным за пазуху и на голову насыпали из печи пепел с пламенеющими угольями, а у некоторых /144/ затягивали сокровенную часть тела – мужеский уд – и подвешивали на нем высоко, пока он полностью не отрывался от тела, после чего лишь немногие оставались в живых. Так поступали не только с врагами, но и с людьми близкими, товарищами и знакомыми.

Вот такие страшные междоусобия объяли города, а ночи, полные смерти, – гюхы и гердастаны. Голые тела, являя собой зрелища ужасного надругательства, валялись на улицах и площадях, ибо некому было уже предать их могиле. И стали они пищей собак, зверей, едящих мертвечину и птиц небесных. И с тех пор стало это привычкой у зверей, едящих мертвечину; распространились, усилились, умножились [в числе] волки-людоеды, и стали они вместо трупов разрывать клыками и пожирать живых людей; когтями зверей были растерзаны как почтенные, так и презренные. Грехи, усыпляющие [благоразумие], окутали своим туманом, ослабили и невинных, ибо всем одинаково предстоит уход из стихий мира сего и установлен [для каждого] день и час возмездия – почет либо наказание.

Меж тем времена гонений принудили меня жить здесь – на чужбине, в Гугарке и Вирке, близ многомудрого Атрнерсеха, поставленного царем той страны. И хотя он оказал мне большое гостеприимство и я был почтен им щедрым содержанием, однако так как пребывание мое там затянулось, как некогда у Исмаила в шатрах Кидара, то я очень тосковал и печалился, надеясь и ожидая спасения от господа бога. [187]

ГЛАВА LIV

О письме патриарха Константинопольского Николая католикосу Иованнесу и о письме [католикоса] императору Константину

Услышав о потрясениях и беспорядках, совершившихся у нас, великий патриарх Константинополя Николай ⁴² написал нам такое письмо: «Высокопреосвященному и боголюбивому служителю Господа и весьма любимому брату моему Иованнесу, католикосу Великой Армении, от Николая, милостию божьей архиепископа Константинополя и слуги слуг божьих. Радуйся о Господе.

/145/ Полагаю, что для тебя, владыка мой боголюбивый, не остались сокрытыми глубокая печаль и великая скорбь нашего сердца о всей твоей пастве верующих в Армении, Вирке и Алванке, ибо пришла тяжкая беда, страдания и притеснения от сарацинов – насильников исмаильтянских. Хотя телесно мы не вместе и не видели своими глазами бедствия паствы Вашей, однако, услышав о терзаниях, причиняемых дьяволом стране Вашей, весьма скорбим и вздыхаем с великой грустью. И если мы, находясь далеко от вас, лишь на основании слухов переживаем большое горе, то сколь тяжелее должно быть Вам – сопричастнику мучений Вашей паствы, преследуемому, избиваемому, гонимому неправедными и нечестивыми крамольниками. Итак, чему надлежит и подобает быть? В чем видеть утешение средь стольких бедствий? Как, идя вослед правде, предотвратить [беды], что будут соблазном для грядущих ⁴³?   Если твое святейшество сочтет это подобающим, то надлежит ежечасно призывать милость божью и помощь; воздев руки, молить всем сердцем о милосердии вседержителя бога к пастве твоей – армянам, иверам и алванам – и думать об общей пользе; ни в коем случае не смиряться с их гибелью и взять на себя со всей полнотою заботу о том, чтобы всех вообще наставлять в божественном учении и, заповеданным Иисусом Христом словом предавая анафеме и отпуская грехи, на что мы получили повеление власти небесной и земной, [тем самым] пресечь хотя бы зло взаимных распрей. Не дозволять впавшим во гнев и обратившимся ко взаимным [188] убийствам оставаться в состоянии зверской дикости, но обратить их к человеческим помыслам и христианскому спокойствию. Тем самым ты принесешь спасение оставшейся части жителей земли твоей Армянской, Вирка и Алванка.

Я, нижайший, поторопился прежде всего Вам дать в письме небольшой дружеский совет. В связи с этим мы отправили письма также куропалату ⁴⁴ и начальнику абхазов ⁴⁵, убеждая их слушаться Ваших советов, забыть взаимные столкновения, обратить взоры к дружбе, единству, согласию и миру друг с другом и со всеми ишханами Армении и Алванка и, объединившись, бороться против нечестивого врага – сыновей Апусеча, /146/ дабы не приключилась всем вам погибель, а с вами вместе и потрясения для сопредельных народов. Итак, надлежит Вашему святейшеству лично и посредством посланий и приказаний, через епископов, священников и святых мужей приложить все усилия, чтобы полностью уничтожить зло их междоусобий, чтобы они без тени нерадения придерживались подобных распоряжений, молить, чтобы обратились они в лучшую [сторону] к спасительным советам и деяниям. Ибо, если будете так дружны и согласны, коварный разрушитель больше ничего не сможет причинить Вашей стране. Пока Вы будете с своей стороны устанавливать такой порядок, наш самодержавный и богом увенчанный царь пошлет в надлежащее время вам в помощь многочисленное войско, дабы Ваш куропалат, начальник абхазов, ишханы и вельможи армянские, присоединившись к нашему войску, с великой помощью божьей и при Вашем священнодействии начав воевать с врагом – лжепогибельным прислужником сатаны, отбили у неприятеля то, что было потеряно раньше.

Тогда Вы и мы даруем всем им отпущение греха междоусобий, которые они безбожно затеяли друг с другом. И, как то подобает Вашему святейшеству, каждому Вы даруете его права, дабы каждого повести и утвердить в жизни столь же добродетельной, как и прежде ⁴⁶. После этого да почиет на Вас мир Христов и да пребудут с нами, смиренными, Ваши святые и светлые молитвы».

Прочитав это [послание] и приняв его с христианской любовью, я принялся убеждать и утверждать в этой мысли и в совете этом царя Вирка ⁴⁷ до тех пор, пока не [189] обещал тот пойти стезею мира, дружбы и полного единодушия со всеми – с ишханами и тэрами страны нашей Армянской и Вирка, дав по этому поводу письменную клятву. А потом узнал я о буре бедствий и страданий, обрушившихся на народ Господа, и был объят глубокой скорбью, и пролились из глаз моих потоки слез. Увидел я, что уничтожено в доме Господа благолепие, осквернена святость его язычниками, а священники его томятся, горюют и испускают вздохи. Воспоминание о мучительном дне моей разлуки словно в сети захватило мое сердце и, несколько подкрепив свое ослабевшее /147/ мужество и препоясавшись, я направился в страну Тарон и там средь близких своих, ишханов и прихожан, обретя утешение в своих горестях и страданиях, приободрился душою.

Меж тем наш противник, поправший святость Господа, все еще упорно сидел в столице – Двине и, с невообразимой яростью рыча, выслеживал, выискивал, высматривал, кого бы проглотить. Во все уголки нашей страны отправил он для грабежей свои войска, но более всего его мысль, способная производить лишь зло, изыскивала способ избавиться от царя Гагика, больше, нежели от кого-либо другого. Хорошо зная этого коварного прислужника сатаны и видя, что разбойник подобрался, приблизился ко входу [в его страну], он (Гагик) тут же переселил свою семью со [всем] добром и казною ⁴⁸, а также весь отовсюду собранный простой народ своего государства и поместил, укрыл их, словно в логове, в ущельях неприступных гор Мокка и Кордука. Сам он с братом своим и спасаларским полком, вооруженные, укрепились, затаились в срединной ⁴⁹ части страны, подстерегая там неукротимого зверя и держась всегда наготове ⁵⁰. С ними вместе был и великий ишхан Сюника – Смбат ⁵¹, ожидавший мира свыше, от бога. Однако спарапет Армении Ашот ⁵² все еще оставался средь потоков зла, не сумев отколоться от Юсуфа, ибо они (арабы) все время тайком следили за ним. Потому спарапет с большим умом во всем подчинял свою жизнь воле остикана, заботясь лишь о том, как бы спастись от него. Тем временем сын [царя] Смбата, Ашот, которого воцарил над армянами царь Вирка, вместе с войском своим носился от одной крепости принадлежавшей ему страны к другой, много сражался и проявил мужество и доблесть в борьбе со всеми [190] врагами – не только с сарацинами, но также с иверами и гугарами, которые замышляли против него зло.

Видя во время своего пребывания в гаваре Тарон непрестанные, вызывавшие смятение разбойничьи набеги, я написал императору ромейскому Константину ⁵³ следующее письмо:

«Божественный и самодержавный император ромейский, августейший Константин, свыше увенчанный богом и прославляемый, великий и победоносный царь вселенной, боголюбивый и благочестивый попечитель /148/ всенародного просвещения и истый миротворец всех сущих, сравнимый с девятью ангельскими чинами, причина духовного созидания и подлинный предводитель стольких различных народов и племен – поистине божественная пальма, насажденная в доме Господа! Привет Вам, мир и много радости, а также свидетельство о любви от церкви сей православной ⁵⁴, которая хотя и пленена врагами и опустела, как безводная пустыня, уподобившись матери, лишившейся детей, однако была и остается в любви ко славе божьей. Привет Вам и от меня, нижайшего католикоса Великой Армении Иованнеса. Благодать Вам и мир от бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа ⁵⁵.

Со мною вместе [приветствуют Вас] епископы и вся братия святой церкви, избиваемые, поражаемые, мучимые и гонимые смертоносным и коварным дыханием Амалика ⁵⁶, которое породило опасную вражду в пожирающем людей коварном бесе ⁵⁷, и тот в диком своем заблуждении излил на нас потоки безмерно яростного, гнусного, мстительного гнева. Однако мы поручаем себя благодати радости и любви божьей и, как о том просил Павел, прежде всего возносим непрестанные мольбы, просьбы покорные и посреднические и подобающие благодарения о непобедимом, самодержавном и августейшем царе – жить Вам многие лета в согласии с праведным плодом жизни и истинным миром царя небесного в Ваших императорских палатах – благолепной и прекрасной обители землян. Пусть легко и спокойно будет Вам уйти на животворное таинство приближения к богу и пусть расцветет всяческим благочестием, прекрасным праводушием, подлинной радостью и великим ликованием мгновение Вашего, достойного бога, упокоения: соответственно и мы примем щедроты Вашего добросердечия, подобающего блистательному [191] великолепию и благодетельности веры, которую Вы исповедуете, которою Вы прекрасны и которою Вы вооружены до зубов ⁵⁸ для отмщения богохульникам.

Служитель бога, благотворитель наш и самодержец, Христом увенчанный император ромейский! Ныне, набравшись мужества, я вынужден перейти к необыкновенной истории злоключений, постигших нас /149/ из-за наших сомнений, о чем и будем говорить. Мы, говорящие, обращаем свой мысленный взор на Вас с ликующей надеждой, но в то же время тихо и покорно, как учит нас [пророк]: «Не возопиет и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах» ⁵⁹, ибо Ваш приближенный к богу слух не нуждается в воздействии на него голоса, поскольку движением запечатленной в Вас небесной мудрости узнаете Вы о прошлом.

Ныне я возношу благодарность за то, что Вы, августейший и самодержавный царь, обнадежили нас, приготовившись оказать нам военную помощь. Поэтому я доведу до снисходительного слуха Вашего, о благочестивый, то, что гласит молва о наших страданиях. Всей силой своею обрушилась на нас лютая ненависть врага истины. Подобно сладострастному блудодею, побуждаемому вожделением, он дерзнул напасть на непорочное брачное ложе церкви ⁶⁰ – невесты [Христовой], дабы опорочить наследие Господа и осквернить святой его храм, обречь народ Господа на попрание, разорение, уничтожение, погибель и с жадностью поглотить новый Израиль, разорив место, где славится имя его. И поелику всем народам известна охранительная прочность стены страха, внушаемого Вами врагам, то под сенью крыльев твоих, о самодержец, мы чувствовали себя в безопасности, словно в прекрасном городе, и тогда брачное ложе церкви – невесты [Христовой] не было замарано жителем [шатров] Кидара ⁶¹, который возненавидел даже святость приветствия, а насилия поборника Велиара не смогли удалить миротворца жениха. Но когда мы перестали радеть о Вашем покровительстве и перестал жалить ⁶² ставший змием на дороге Дан ⁶³ Вашего правосудного величества, и не стал он мстить за преступления злохулителей наших, тогда снова принялся проклятый без причины подкрадываться, ползя на чреве, чтобы проникнуть через духовную ограду в виноградник всемогущего Господа, и огонь, некогда отринутый и затухший, снова стал разгораться и вызывать [192] страшные истребительные пожары. Обнаружились вероломные преступники в отношении христианской веры, то есть Христовой, и воздвигли гонения на святую церковь, обратив ее словно бы в шалаш садовника ⁶⁴, и, как если бы то были деревья в лесу, секирой разрушив двери ее ⁶⁵, они предали огню святилище Господа и осквернили алтарь имени Его на земле, заклали заклать неправедную, принесли жертву нечестивую в жилище праведников и уничтожили /150/ уповающих на господа бога, трупы [рабов Твоих] отдали на снедение птицам небесным, тела святых Твоих – зверям земным; пролили понапрасну кровь священнослужителей церкви, как воду вокруг Иерусалима ⁶⁶. Сила сражавшихся рук была ослаблена великой бойней, и обагрились они кровью. Нахарары племени Торгомова, горожане и селяне – все были рассеяны жестокими притеснениями и изгнаны. Одни были обречены на заключение, железные ковы и невыносимые мучения, другие были преданы жаждущему мечу, иные, с гнусным вероломством захваченные в плен, были проданы [в рабство], а остальные – великие и малые – из-за вредоносных происков злодеев были рассеяны, раскиданы по всему лику страны и, нагие, голодные, трепещущие и дрожащие от ужаса, прятались, скрывались в горных пещерах и расселинах. Подвергаясь опасности мучительной смерти, они, словно колеблемая ветром соломинка, качались, как полумертвые, под тяготами страданий. Но при всем этом рука Амалика не уставала напоять кровью многоубивающий меч, поелику смертоносное дыхание его всех обдавало смертью. Одних он тайком, коварно загубил, опоив губительным смертоносным ядом, других уничтожил медленным поджариванием на огне, третьих прикончил, задушив их, а иных жестоко разил мечом, повергая на землю до тех пор, пока не заполнились убитыми недра ⁶⁷ земли нашей. А теперь как представить мне здесь [все] о Смбате Багратуни – главе всех нас – [жителей] восточных, который удостоился быть Вами названным, Вашим духовным сыном и Вашим рабом, ибо коварный враг более, чем кому бы то ни было, воздал злом ему – благодетелю и защитнику церкви. За грехи наши был предан сей попечитель паствы Христовой мечу злодея и богохульника, который подверг мучительным, жестоким пыткам того, кто в духовном богатстве старости принес народу Асканазову успокоение от всяческих [193] вредоносных раздоров при Вашем споспешествовании, о самодержавный государь, и объединил разумную паству Христову во славу и во хвалу богу. Старость его отяготили муки заключения в тюрьмах и темницах, в ужасных ямах и теснинах. После всего этого, после дыбы и смертельных пыток [Юсуф] предал его на уничтожение алчущему мечу. /151/ Мы все без изъятия лишились попечения верного твоего вассала. И вот ныне терзают нас борьба внутри и ужасы извне, а усыновленного Вами советника нет в живых, чтобы наставлять и подготовлять к бою ратников во всем их могуществе. Седекия отвезен в плен ⁶⁸, и нет нигде Зорававеля ⁶⁹, который восстановил бы поколебленное государство земли Армянской. Асаил призван для истребления Израиля ⁷⁰, и нас кольцом окружила ^70а война. Маккавей ^70б, обманутый злейшими палачами, не в силах спасти нас от опасных притеснителей. Антиох ⁷¹ принуждает оставить христианские законы наших [государственных] порядков, а Матафии нет в живых, чтобы противиться злотворцу-насильнику ⁷². Так церковь Христова опустела и осталась в своем вдовстве беззащитной и беспомощной, и умолк в ней [глас] годичных праздников, а паства Христова полностью лишилась отчей помощи и собственного попечителя. Те злополучные и жалкие, что остались в стране восточной, все время стенают и трепещут. Эти постигшие нас непрекращающиеся злоключения и бедствия, а также жестокие пытки вызывают скорбные вопли и слезы.

К чему теперь перечислять страдания, [вынесенные] мною – нижайшим Иованнесом, поелику не почитаю я себя достойным быть сомучеником праведников, но, так как по грехам моим отяготили меня изгнание и страдания и спасся я от искуса, которому подверг себя добровольно, то все это побуждает меня, согласно Павлу, хвалиться [своими] немощами ⁷³, ибо терпеливо приял я эти опасности. Много мучений я претерпел от рук сынов Агари, будучи брошен и в темницу, /152/ в грязную яму, закован в железные цепи, подвергнут пытке тисками и избиению, а также прочим ухищрениям, которых было достаточно, чтобы заставить меня испустить дух. И хотя я всего лишь страждущий человек, однако Христос – упование наше, который познается силою и не проповедуется образом телесным, избавил меня от смерти здесь, в теле, и, возвратив меня и тех, что были [194] со мною, из плена, «как потоки на полдень» ⁷⁴, вырвал меня из клыков дракона. Вместе с Илиею бежал я в Сарепту Сидонскую ⁷⁵ от пророкоубийцы Иезавели ⁷⁶, вместе с Павлом был спущен из окна по стене Дамаска в корзине и бежал от областного правителя царя Ареты ⁷⁷. Претерпев все это по заслугам моим и повелением Господа гонимый из города в город, я добрался, наконец, до врат Ваших, о самодержавный государь, могущественнейший и величайший, чтобы отсюда, издалека просить милосердия Вашей благочестивой и снисходительной премудрости не только для себя, но и для всего народа Асканазова, дабы приобресть Вам сынов убитых слуг Ваших, которые полностью испили чашу ярости южных насильников, испили и процедили дрожжи гнева и чашу смут, [поднесенную] теми, кто причинил нам несчастия. Сим молю, дабы духом Вашей мудрости и доброты подняли Вы Вашу длань на дерзкого врага, пока до конца не спасете наследственное Ваше владение и не исполните щедротами ⁷⁸ полоненный и ограбленный злоумышленниками храм велелепия бога всевышнего. Изгнав зверей лютых и волков хищных, язычников непокорных и варваров диких, Вы овладеете этими пределами, что от начала мы приобрели рукою вашей сладостной [христианской] веры, исполненной милосердия. Отряхните с нас прах сей, что прилип к нашим спинам, освободите нашу выю от ярма смертельного, коим отяготила нас рука этого насильника, очистите страну и город, ввергнутые в распри и соперничество возненавидевшими бога нечестивыми, заблудшими и неправедными ишханами, и, согласно [слову] пророческому, унаследуйте блаженство воздавшего дочери Вавилона, опустошительнице, за то, что она сделала нам ⁷⁹. Именно по той причине и избрал бог Вас, о победоносный государь, что чрез Вашу благодетельную волю дарует мир /153/ тем, кто возлюбил его; и они воздадут тебе, о самодержец, долг служения мирной жизнью, а [затем] с миром предстанут пред богом.

Это слезное прошение я слагаю пред Вами ради всей моей словесной паствы верующих во Господе, что же касается меня самого, то я имею сказать следующее, о увенчанный Христом и победоносный государь: старость мою отяготил, истерзал южный насильник несчастиями, притеснениями, преследованиями, мучениями, голодом, мечом и пленом. Ныне при реках [195] Вавилона – там сижу я, проливая обильные слезы, когда вспоминаю пленение Сиона ⁸⁰, и, вверив себя Вашему попечению, о милосердный и самодержавный император, я припал к стопам Вашим с мольбою не о том доме покоя, что имели святые патриархи – наши предшественники, но о той обители, которую они имели в начале [установления] нашей веры под сенью крыльев Ваших предков, когда, положившись на силу власти святого креста Вашего и на попечительное милосердие непобедимых ваших царей, пасли с непоколебимым тщанием и в любое время паству верующих, сердцем безмятежным без страха исповедуя свою веру, – вот об этом молю я Вас, имея предстателем спасительный Крест животворный. Не лишайте меня и тех, что со мною, возможности поклониться богом приятому знамению и встретиться с Вами, о богом поставленный государь. Уже много лет я имею большое желание прибыть к Вам, хотя и поныне есть тому препятствия. Пожалуйте моей [пастве] обитель мирной жизни, как то подобает Вашему августейшему, пышному и достохвальному могущественному царствованию; избавив нас ныне от исмаильтян, укрепив нас и поселив под сенью крыльев Ваших, Вы станете пасти нас, ибо и мы паства божия, а мы будем неустанно возносить молитвы богу о том, чтобы даровал Он Вам мир, безопасность и благоденствие, о самодержавный и прославляемый во всем свете царь! Вашей великой помощью, славой и милостью укрепится наш народ армянский и приобретен будет сперва Господом, а затем, волей божьей, и Вами. Ибо престолу славы Вашей ведомо, что, если я, нижайший пастырь паствы, под сенью многославного знамения Вашего поселюсь, тем паче паства божия и наследие Иисуса Христа последует моею стезею, и пойдут все вместе с пажити этой всемирным стадом Ваших овец словесных, /154/ и вступят все под владычество ромеев, подобно Италии и всей Азии. А те, что не придут и выйдут из овчарни Господа, – таковые, кто бы они ни были, понесут от Вас наказание, и не будет на мне за то вины и осуждения.

Да избавит вознесенное до небес, сияющее и светозарное святое знамение, пребывающее, словно солнце в небесах, в Вашем вселенском и прославленном городе, столицу, в коей Вы обитаете, от всех губительных, причиняющих порчу козней лукавого, и да не вздыбятся [196] на Вас, словно бурное море, неистовые волны чужеземных набежников, не обрушится жестокий ветр неправедный и не наведет губительную зиму, а гороподобные валы водяные супостатов да не поколеблют Вас, восхваляемого, и не причинят Вам измены, о заповеданный от Иисуса Христа государь, имя которого превозносится и славится из края в край вселенной, но возвеселитесь и возрадуетесь Вы премного в прекрасном своем безмятежии полнотой мира и возликуете в спасении своем, не сомневаясь более в милосердии Всевышнего, достигнув благословенной сладости того, кто увенчал Вас дивносияющим венцом из драгоценных камений, и могуществом Христа вознесется Ваше правосудие, а мы восславим, благословляя, имя Ваше, о самодержавный и победоносный государь достохвальный, августейший Константин – император ромейский!»

ГЛАВА LV

О том, как царь Ашот поехал к императору и как благодаря царю Гагику был обуздан Юсуф

Когда это письмо было прочитано императору и постепенно он понял, что вторгшиеся к нам с юга злые напасти ⁸¹, потрясения и погибель все еще бушуют вокруг нас, что ушел из жизни благодетельный и блаженный царь Смбат, которого считали достойным быть в ряду [святых] мучеников, тогда он поспешно послал за мною и за коронованным сыном царским Ашотом некоего василика Тэодора с изъявлениями большого почтения и ласки, искреннего и чистосердечного благоволения, напоминая о большой дружбе, что была между его отцом Василием и Смбатом, отцом [Ашота], и торопя нас вместе отправиться повидать его, чтобы позаботиться о благе народа. Так как сын царский Ашот пребывал [в это время] в подвластных ему крепостях, тогда как я находился в гаваре Тарон, поэтому василик прибыл сперва ко мне. Приняв приглашение относительно поездки Ашота /155/, я препроводил его к царевичу Ашоту. Когда тот прибыл и предъявил императорский указ, Ашот, воспрянув духом, весьма охотно поторопился пуститься в дорогу ⁸². На всем пути встречая, во время остановок на отдых, необыкновенное гостеприимство [197] и царские почести, он прибыл, наконец, на свидание с великим императором, которым был оказан ему там более пышный и славный прием, нежели кому-либо другому из остальных великих князей, ибо он возвеличил и почтил его не как прочих вельмож, а как царского отпрыска. Император держал себя с ним почти как с равным себе и чествовал его почестями, подобающими царскому сану. Кроме того, император назвал его сыном мученика и своим любимым чадом, облачил в почетную порфиру, великолепные златотканые одеяния и отделанные золотом доспехи и опоясал его изукрашенным каменьями поясом. И так поступал он не единожды, и не дважды, но много раз. К нему подвели быстроногого и горделивого коня в прекрасном снаряжении, а также преподнесли ему множество кубков, чаш и большое количество золотой и серебряной утвари. Немало славных почестей оказали они и сопровождавшим его нахарарам, которых наградили большими деньгами и обеспечили щедрым содержанием до самого возвращения [Ашота] сюда.

Что же касается меня, то я направился в гавар Дерджан ⁸³, где оставался на протяжении месяца. Хотя посол ⁸⁴ неоднократно ⁸⁵ приглашал меня проявить благосклонное волеизъявление и отправиться во дворец к императору, однако я не пожелал, думая в душе, что может найтись кто-нибудь, кто косо посмотрит на мою поездку туда – к халкидонитам, решив, что я присоединился к ним. Итак, я не пожелал ехать, дабы не соблазнять души слабых. И вот, исполняя заветное свое желание ⁸⁶, я отправился в священную пещеру, в которой сперва пребывала святая Манэ ⁸⁷, а после нее жил трижды блаженный наш Просветитель ⁸⁸. Немощные телом, они, следуя примеру бестелесных, победили тиранию страстей и, более заповеданного исполнив великолепное зрелище мужества живительной верой непрочной, были удостоены несказанного блаженства, будучи увенчаны Христом великой славою. Там, в ущелье я видел вырубленную в скале маленькую пещеру с труднодоступным входом и неудобную для жилья из-за обилия острых, торчащих, словно клыки, камней ⁸⁹. В ней был воздвигнут священный алтарь – место постоянного пребывания Христа, где служили ему божественную /156/ литургию. [198]

Затем с трепетом в сердце я приблизился и остановился у остроконечной скалы, на которой в течение двух дней пребывал «Причина нашего просвещения» [Григорий], ожидая кончины святой Манэ ⁹⁰. Поклонившись там всемогущему господу Христу, я пошел к родничку, окруженному труднодоступными скалами с пристроенными к ним в знак почета дверьми, с приятной на вкус [водой], которою освежались святые после тяжких трудов и духовной службы. И там, где утолял жажду Григорий своей святою и непорочною рукой, – там и я, жалкий, с помощью ⁹¹ ладоней своих удостоился вкусить воды из источника спасения Обновителя нашего, престол которого я унаследовал. Дал бы бог [унаследовать] и его пример! Я взял благословенную землю, осыпавшуюся с холмика, под которым было сокрыто от пастухов честное сокровище духовное. Еще прежде по моему приказанию над надгробными камнями была построена церковь, скрепленная известью. Я увидел живших там, в ущелье, в неприступных пещерах монахов, одетых во власяницу, спящих на голой земле, ходящих босиком, скудно питающихся, неустанно и слезно молящихся, – учеников трудов праведных и детей добродетели. Жили они не скопом, все вместе, но жилища их были раскиданы вдоль подножья горы; в тяжких трудах, в поте лица, удовлетворяли они свои телесные нужды. Получив от них благословение, я поехал в гюх Тордан, в садик святого Григория, где он проводил время, – место, в котором сокрыты сокровища мудрости и бессмертия, то есть живые мощи святых, которые прошли через мирскую жизнь, всегда пребывая в истине, и засияли словно солнце непреходящим светом, и, зажженные пламенем духа [святого], заблистали лучезарным, негасимым сиянием во славу бога. Проведя там ночь, я совершил поклонение Господу и отсек кусочек от хлебного дерева, которое своими руками посадил святой Просветитель. Оттуда я вернулся обратно, к горам, в монастырь и, проведя там вместе с ними в молитвах девять месяцев, был [затем] обольщен ласковыми и настойчивыми уговорами наших царей, изменил ради их обещаний благам, угодным богу, и вернулся в Армению. Однако не довелось мне увидеть исполнения обещанного ими, ибо, предавшись суетным и темным мыслям, они, совратившись, пошли вослед несправедливости, и из-за наших же [ишханов] [199] поколебалась, /157/ пришла в смятение злосчастная наша страна. Меж тем я снова мечтал удалиться отсюда и поселиться у того же святого мужа ⁹², если смерть позволит осуществиться [желанию]. Но это уже когда Господь пожелает.

Тем временем змий вредоносный, засевший, словно в логове, в городе Двине, устремил свои злонамеренные помыслы на то, как бы уязвить своим ядовитым жалом ⁹³ царя Гагика, а с ним вместе также и всех нахараров и обречь всю [страну] на разрушение и погибель. Но тот, уповая на господа, вызывал неожиданными нападениями ⁹⁴ жестокое замешательство и смятение среди правителей и начальников гаваров, войск и военачальников [остикана] на рубежах Гера и Зареванда, Маранда и Нахчавана и, доблестно сражаясь на протяжении многих дней с грабителями, войсками и военачальниками его, пролил потоки крови ⁹⁵.

При виде столь непоколебимого упорства, коварный остикан, постоянно получавший от него удары, словно бы человек низкий и пренебрегаемый, был разъярен этим и, дико рыча от бешенства, снялся с места, двинулся, пошел, поведя за собой массу набранного им несметного войска. Пустившись в путь, он прибыл, достиг пределов Мардастана ⁹⁶ и гавара Тосб, кичливо грозясь ⁹⁷ искоренить, разбить, раздавить, поразить, сокрушить, искрошить, полностью уничтожить и предать мечу весь род и все племя их с детьми. Когда они (царь Гагик с воинами его) увидели всю эту громаду тачикских войск, скопом надвинувшихся на них, и представили, как у иных малодушных дрогнут руки в бою, тогда поняли, что не смогут противостоять им войной, и, собрав всех, удалили в надежно охраняемые места. Сами же, составив единое воинство и облачившись в доспехи, направились к подножию горных твердынь, в ущелья и неприступные пещеры, неожиданно, стремительно появляясь то тут, то там перед преследующим их по пятам врагом. ⁹⁸

И оттого, что они все время то появлялись, то исчезали, словно один водяной вал за другим, и стремительно передвигались, как сказано у Соломона: «Вот он идет, скачет по горам, прыгает по холмам... похож на серну или на молодого оленя» ⁹⁹, то враги не успевали вослед атаковать их и осуществить свое тщеславное ¹⁰⁰ [200] желание. Почти как безумцы, обуянные /158/ яростью, два месяца занимались они грабежами, а затем, провидением божьим, бросив все, удалились, ушли через южные пределы гавара Росток в Гер и Салмаст, а оттуда – в города ¹⁰¹ Атрпатакана ¹⁰².

Что же касается спарапета Ашота, то его постоянная, неизменно чистосердечная служба и не вспомнилась коварному насильнику Юсуфу и не вызвала доверия в его жестоком сердце, ибо оно всегда служило злым помыслам. И когда он приготовился выступить против Васпураканской страны, то великую и благочестивую княгиню ¹⁰³ – мать спарапета – и двух его сестер отправил через Нахчаван в Персию – в Атрпатакан и посадил их как заложников под стражу. Спустя немного времени он очень спешно вызвал к себе и спарапета Ашота, который немедля отправился к нему, страшась за близких. Тот принял его ласково, назначил ему щедрое жалование и уважил подарками и почестями.

Меж тем царь Гагик вместе с сородичами своими и нахарарами, увидев, что мутные потоки зла высохли, иссякли и удалились, все вместе восславили промысел божий, а затем возвратились каждый в свои родные гавары – в города и гердастаны, гюхы и дома, и никто ничуть не пострадал от злого набежника-супостата, за исключением тех, кто по старости не смогли удалиться, попасть в укрепленные места. Немалую поддержку и помощь оказал царю Гагику также велемудрый, благочестивый и праведный ишхан Андзевацика Атом. Будучи весьма умным и проницательным, он, с помощью божьей, не вступая в сражение, рассеял, изгнал из страны и дома отца своего потоки всех коварных, бешеных, злых набежников. От огнемечущего вероломства распаленного Юсуфа он находил защиту под сенью божьего покровительства. Точно так же и Григор, ишхан Мокка, вместе с братом своим Гургеном в знак вассальной службы своей преподнесли Гагику, [спасшемуся] там от преследований, множество даров. Благодаря глубоким пропастям ¹⁰⁴, каменистости и неприступности [страны] он со всем своим народом благополучно спасся от поработителей-притеснителей. [201]

ГЛАВА LVI

О возвращении царя Ашота на родину, воцарении спарапета Ашота, о войне между ними и об их умиротворении католикосом Иованнесом

И вот, когда обо всем об этом узнал царевич Ашот, все еще находившийся в ромейском государстве, он с большой благодарностью и обещаниями верной вассальной службы попросил у императора разрешения вернуться /159/ на родину, сообщив, что Господь смилостивился и благоспоспешествовал стране Армянской.

Император Константин по истечении подобающего времени благосклонно ¹⁰⁵ отнесся к просьбе Ашота. Он велел оказать ему разнообразные милости и почести, [подарить] много добра, великолепные украшения и оружие, коней в золотом снаряжении ¹⁰⁶ и с золотыми уздечками, обогатил его множеством сокровищ и, собрав под его началом много полководцев и войск ромейских, отправил в его страну ¹⁰⁷. Пустившись в путь и совершив много переходов ¹⁰⁸, он, достигнув своей страны, многих подчинил и привел к покорности себе, и у многих нововенчанный [царь] ожидал встретить гостеприимство. Но так как [жители] великого дастакерта Колба ¹⁰⁹ отважились вероломно противиться ему, даже и не склоняясь к мысли о том, чтобы покориться ему, то он предал их как пленников в руки греков ¹¹⁰.

Меж тем случилось так, что именно в это время армянский спарапет Ашот, вернувшись от остикана Юсуфа вступил в столицу Двин. А так как хитрый остикан задумал про себя проложить меж ними меч вражды, то [во исполнение] этого своего вероломного намерения он возложил на спарапета Армении корону, опоясал его мечом и отправил восвояси, так что, столкнувшись, они чуть не попали друг другу в объятия, он и тезка его царевич. И когда прибыв, он увидел, что весь народ частью истреблен, частью продан, а оставшиеся разбрелись и рассеялись средь иноплеменников, что его любимый дастакерт разрушен и полонен царевичем Аштом и ромейским войском, а прочее его имущество и гюхы разграблены, тогда между ними обоими, словно между иноплеменными врагами, разгорелась распря, и они всячески стремились выступить друг [202] против друга войной. Так как, чтобы вызвать меж ними соперничество, зависть и ненависть, каждому из них было дано царское звание, то поэтому, еще более упорствуя, озлоблялись они, ибо каждый из них стремился утвердить себя ¹¹¹.

В это время из Васпураканской страны прибыл к царевичу Ашоту великий ишхан Сюника – Смбат. Тот принял его чрезвычайно ласково, как близкого родственника, возвеличив славными /160/ почестями. Прибыл также великий ишхан Васак Хайказн, брат бездетного ишхана Григора ¹¹³, и его тот почтил с надлежащим великолепием. А тем временем меж обоими тезками, унаследовавшими царское звание, еще более усилилась шумная распря. Тут я случайно прибыл, подоспел вовремя из далекого изгнания ¹¹⁴ и принялся убеждать их – то одного, то другого, стараясь заключить между ними подобающий братский союз. Наконец оба послушались меня и, получив их согласие, я установил между ними единодушие, мир и дружбу.

ГЛАВА LVII

О том, как Васак и Ашот восстали против царя Ашота и потерпели от него поражение

После этого царь Ашот (сын царя Смбата) пустился в путь, пошел в страну Гугарк и достиг большой крепости, которая на иверском языке зовется Шамшулде ¹¹⁵, то есть «Три стрелы» ¹¹⁶, ибо народы, что жили вокруг крепости, были покорены его отцом, который поставил начальниками крепости и правителями той земли двух братьев – Васака и Ашота из рода Гнуни. Ныне он (царь Ашот), требовал от них по отношению к себе прежней покорности и верной службы. Так как у него было очень мало средств на содержание войска, то он отправил своих воинов в близлежащие области, дабы они сами изыскивали там свое пропитание, пока он не вернется оттуда. А сам вместе с пригожим братом своим Абасом и двумястами пятьюдесятью мужами пошел и расположился близ крепости, которую звали Сакурет ¹¹⁷. [203]

Когда Васак и Ашот увидели, что сопровождавшая его многочисленная конница ¹¹⁸, рассеявшись, удалилась от него и поблизости нет никого, кто бы помог ему, тогда, кичясь, пыжась и брыкаясь, собрали они тайком все свое войско, а с ним и своих друзей по начатому делу – конницу из Тпхиса и ущелий Кавказа – и в количестве более четырех тысяч мужей, вооруженных щитами, копьями и мечами, и появившись в нежданный час, напали на них.

При виде столь ужасного, разбойничьего нападения окружившего их множества войск, те, проливая обильные слезы, обратились за помощью к всевышнему господу богу, который может одной рукою заставить бежать тысячу, и, осенив себя крестным знамением, /161/ с неистовой яростью ринулись в бой против них. Вооруженные, верхом на конях, они с мужественной неустрашимостью напали на [врагов] и, в мгновение ока прорвавшись в середину вооруженной щитами массы воинов, обратили их вспять. Так всего лишь с двумястами мужей [царь Ашот] разбил, рассеял, разогнал, уничтожил четыре тысячи вооруженных их [воинов]. Одни погибли, будучи поражены острыми мечами, стрелами и копьями, иные из сарацинов были взяты в плен и [потом] убиты, а кое-кому отрезали носы и уши. Христиан, однако, пощадили и, ограбив их, позволили уйти прочь. И почти никто из них не смог спастись, кроме Васака, который с небольшим числом мужей бежал в крепость Шамшулде. Совершив все это, подобно Гедеону, круглый ячменный хлеб которого прикатил к стану врагов и который уничтожил его, вылакав [стан] языком своим ¹¹⁹, Ашот вместе со своим братом с великой победой и большой добычей, ликуя, направился к пределам страны Вирк, к самому любимому своему [другу] ишхану Гургену ¹²⁰.

Меж тем кроткий ишхан Сюника ¹²¹, уехав от царевича Ашота, пустился от горы Арагац в путь, чтобы встретиться со своими младшими братьями – Сааком, тэром Сюника, Бабкеном и Васаком, ибо они только что вернулись в принадлежавшую им страну после бегства от преследований Юсуфа. И вот, руководствуясь подобающим единодушием и взаимной любовью, стали они управлять принадлежавшим им княжеством, употребляя все средства, чтобы отстроить и восстановить отчее владение, приведенное в упадок и разоренное [204] врагами. Захваченные в плен жены двоих из братьев ¹²³ были освобождены и спустя два года вновь стали нежиться на тронах и в княжеских своих палатах. Точно так же и два брата Хайказунк – Саак и Васак ¹²⁴, исконные кусакалы гаваров, расположенных вокруг озера Гелам, прибыв в это самое время из далекого изгнания, овладели принадлежавшей им по наследству страной.

ГЛАВА LVIII

О войне царя Ашота с Ашотом и поражении, нанесенном ему

Царь Ашот, о котором сейчас шла речь, узнал, что другой царь – его тезка и двоюродный брат – не соблюдал установленного между ними договора и подчинил своей власти аваны и агараки, расположенные вокруг города Валаршапата ¹²⁵. Поэтому вспыхнула снова меж ними взаимная вражда, /162/ ибо снарядил [царь Ашот] толпу набежников и в то время, когда Ашот, сын Шапуха, ничего не подозревая, укрывался в гюхе, что звался Валаверн, [царь Ашот] в нежданный час, рано утром внезапно напал на него и бросил против войска его толпу сокрушающих разрушителей. На одном коне, в чем был, тот со всем своим полком обратился в бегство, а [царь Ашот] взял себе в добычу все награбленное теми и огромное множество оружия, снаряжения, коней и мулов. После этого он вернулся в город Валаршапат и прочно обосновался в нем, а другой Ашот (сын Шапуха) удалился, засел в городе Двине ¹²⁶.

И вот я поехал туда, к ним и немало гневных, резких, укоряющих и порицающих слов высказал царевичу (Ашоту Еркату), проливая горячие слезы по поводу совершенного им пагубного, вероломного поступка. Хотя я, убеждая, прилагал все усилия для искоренения посеянных меж ними плевел зла, дабы не обнаружилась в них закваска бедствий, однако, несмотря на то, что какое-то время они, под влиянием увещевания, проявили намерение примириться, все-таки не поддались речам, [призывающим] к благонравию, и снова склонились к жестокой ненависти, по-прежнему судясь [205] друг с другом, злобно бранясь и распаляясь завистью. И так как принялись они преследовать и кругом гоняться друг за другом, то вся подвластная им страна была поколеблена, потрясена, разрушена, разорена, опустошена. Величие и славу своего народа они пожаловали чужеземцам, ибо дороги их привели чужаков к богатству, а своих – к нищете. Так около двух лет совершали они один следом за другим разбойничьи нападения.

Что же касается меня, скорбящего, я был достоин сожаления, ибо подолгу оставался с теми, кто ненавидел здоровье, и так как я был примирителем, то, когда говорил, они спорили со мной. Тем временем царь (сын царя Смбата) взял себе в жены дочь великого ишхана Саака, которого называли Севада. И, когда там танцевали танцы и распевали песни, остикан Юсуф прислал ему царскую корону, драгоценные украшения и одеяния, великолепные и прекрасные, коней с золотыми уздечками и в превосходном снаряжении, а также дал ему в помощь полк исмаильтянской конницы. Увенчав себя короной, присланной остиканом, /163/ и сам послав ему много утвари и денег, [царь Ашот] взял с собой также войско своего тестя ишхана Саака и, пустившись в путь, прибыл к вратам города Двина, ибо в нем засел другой царь – его тезка. И развернулись массы войск, чтобы броситься в сражение.

Меж тем я не единожды, не дважды и не трижды, но постоянно продолжал говорить о мире. Однако, полагаясь на большую численность своих войск и уповая на собственную храбрость, царевич Ашот стал пыжиться кичливо и высокомерно, чем, вероятно, не угодил господу, ибо, когда войска столкнулись друг с другом в сражении, шурин царевича и сын ишхана Севады, Григор подстрекнул [воинов] к волнениям ¹²⁷ и тем побудил войско царевича Ашота обратиться пред ними (врагами) в бегство; много воинов стали пищей меча, согласно сказанному мудрецом: «над кощунниками Он посмеивается» ¹²⁸. После этого удалился, отправился он к великому ишхану Вирка Гургену и, собрав там большое войско, вернулся снова в город Валаршапат. Но на этот раз я не позволил им сразиться друг с другом, воззвав к их разуму; они прислушались к благому совету, склоненные мудростью [к пониманию] пользы взаимной дружбы ¹²⁹. [206]

Тем временем Саак, ишхан Сюника, что наследственно владел прибрежными гаварами озера Гелам, скончался, оставив после себя преемником малолетнего сына. И положили его в усыпальнице у врат построенной им церкви в гюхе Норатун.

ГЛАВА LIX

О войне царевича Ашота с ишханом Мовсесом и одержанной над ним победе

Царь Ашот (сын Смбата) пошел к своему тестю великому ишхану Сааку и, взяв его со всем его войском, направился в гавар Ути, чтобы покорить жестокий мятеж Мовсеса, которого он сам же назначил ишханом и повелителем диких племен того гавара Ути. Туда же подоспел с большим войском, чтобы помочь царю, и великий корепископ, который господствовал над той частью Гугарка, что примыкала к Аланским воротам. При виде множества войск, всем скопом напавших на него, Мовсес и сам собрал массу звероподобных и наглых воинов, словно стремительные потоки, помчавшихся вниз, которые, взбунтовавшись, спешили отречься от своего царя. Меж тем он (царь Ашот) отправил к Мовсесу послов /164/ с наказом, дабы тот согрел холод оцепенелого, гордого своего нрава, покорился ему и пребывал в мире и тишине ¹³⁰. Но Мовсес вернул послов с весьма высокомерным и суровым ответом.

Тогда мудрый и благоразумный царь вместе с ишханом Сааком, хорошо вооружив свои войска луками, мечами и копьями и расположив справа ¹³¹ и слева отборных мужественных воинов ¹³², двинулись с быстротой набежников, достигли вскоре края ущелья, в котором укрепился со своим войском Мовсес, и тут со страшным шумом напали на них, повергнув их в ужас и трепет. При виде столь грозной силы, войска Мовсеса, рассеянные кто куда неожиданным нападением, бросившись бежать, отделились и удалились, оставив Мовсеса одного. Тут и он, немедля обратившись в бегство, выбрался из ущелья и поспешно бежал на запад, в страну Сюник к ишхану Смбату, [надеясь], что, возможно, с его [207] помощью сумеет потом найти выход из своего трудного положения.

Царь еще находился в гаваре Ути, усмиряя и покоряя жестоковыйных ¹³³, любящих разбойничать людей той страны, когда Мовсес, неожиданно собравшись, двинулся в путь, через пределы Сисакана; он намеревался отправиться к великому корепископу цанаров ¹³⁴, посулить тому [всяческие] блага и, обратив его в своего единомышленника, освободить свои владения. Едва об этом событии сообщили царю, как он немедленно погнался за ним. Направив коня на вооруженного и облаченного в доспехи Мовсеса, он подъехал к нему и, ударив мечом по железному шлему, который был на нем, метко расколол посередине прочный шлем и поверг его наземь. Затем он повернул назад, забрав с собой Мовсеса, которому выжег глаза, ослепив, лишив его света. Кто добровольно обрекает себя на слепоту, тот никогда не вернет здоровья.

После того, как все соделалось таким образом, по его желанию, отправился царь ¹³⁵ в гавар Ширак и, исполненный в душе благоволения, призвал к себе /165/ брата своего Абаса, которого поставил ишханац ишханом, и его тестя Гургена ¹³⁶, ишхана Вирка, не ведая еще, что из зависти и ненависти умышляют они против него предательство. Когда они встретились друг с другом в гюхе Ормани ¹³⁷, он, согласно царским обычаям, весьма благосклонно почтил их и щедро одарил. Но, так как милостью неба им не удалось там открыть врата погибели его, они проводили [царя], и, ничего не подозревая, тот прибыл, остановился в кахакагюхе Еразгаворке. Меж тем они, умыслив под видом дружбы против царя козни и придумав способ поймать его в западню, неожиданно погнались за ним, чтобы тайком уничтожить его. Однако царь, чуть раньше уведомленный об этом, забрав с собой сына брата своего Абаса, вместе с толпой беглецов из Еразгаворка, едва спасшись от коварной погони, удалился в гавар Ути. А те, придя и не получив возможности исполнить желаемое, покрыли себя стыдом и, ограбив затем всех оставшихся, воротились назад. И после этого исполнились они друг к другу лютой вражды из-за столь пагубного, вероломного замысла.

Меж тем Васак, который на правах собственности унаследовал власть над Геларкуником, страшась в [208] душе царя, попросил у него письменную клятву, чтобы без опасений входить к нему и выходить ¹³⁸. Я сам взял письмо у царя и передал его Васаку. После этого прибыл он к царю, и в первый раз принял тот его с большим почетом как споспешника, единомышленника и доказавшего свою верность любимого брата. Но затем кое-кто стал подстрекать [царя], говоря, будто у какого-то гонца нашли письмо к [Васаку] от другого царя Ашота и тестя [брата] его, Гургена ¹³⁹, полное всяческих коварных советов. Из-за этого он схватил [Васака], заковал его в железные оковы и посадил в крепость, что зовется Кайеан ¹⁴⁰. Но я принялся жестоко укорять царя за нарушение клятвенного обещания, за то, что он связал Васака и, захватив, подчинил себе его владения, тогда он отвел, снял с Васака вину и обещал спустя несколько дней освободить его от оков и утвердить во владении его страной. Поэтому и я немедля уступил /166/, дабы по ребячливости нрава не вздумал он сотворить что-нибудь дикое или, преступив закон, не совершил что-нибудь неподобающее. Так я оставил заботу об этом до другого времени ¹⁴¹, положившись на небесное провидение.

ГЛАВА LХ

О том, как ишхан Саак взбунтовался против царя Ашота и был схвачен им, а также о делах других ишханов

Тем временем некий агарянин, по имени Фаркин ¹⁴², был послан амирапетом в Армению в качестве остикана. Он привез с собой корону, которую возложил на голову царя Гагика, в третий раз короновав его [царем] армян, а также облачил его в великолепный наряд. Тогда и царь [Гагик] оказал ему немало почестей и щедро одарил подарками; он послал также много зоолога и серебра амирапету – половину в счет податей казне, а остальное в дар, как помощь. Однако остикан Юсуф, очень обозленный этим, скрежетал зубами на царя Гагика, угрожая на словах полным и близким разорением ¹⁴³. [209]

Меж тем славный ишхан – великий Саак ¹⁴⁴, который усыновил царя Ашота, сделав его своим зятем, – подстрекаемый обманными речами иных клеветников, утопил свою великую мудрость и принялся плести зло против царя, словно бы против врага-чужеземца. И когда отступили зимние морозы и стужа, они собрали войска, чтобы начать друг с другом войну, а затем, сойдясь в одном месте у гюха Ахаянк приготовились дать друг другу сражение. Но тут знатные вельможи ¹⁴⁵ принялись укорять обоих за гордость и себялюбие, указывая, что в них – начало всяческого благополучия и добродетели, и, убедив их таким образом, установили меж ними мир и согласие. А затем они заключили письменный клятвенный договор, скрепленный установлениями Иисуса Христа и посредничеством святого знамения креста.

После этого царь, повернув назад, поспешно отправился к вратам города Двина; там, пролив потоки крови и предав [жителей] полному разорению, он подавил их дерзкий и жестоконравный мятеж и подчинил себе ¹⁴⁶.

В это время Смбат, великий ишхан рода Сисаканк, вместе с тремя своими братьями, досадуя и гневаясь на агарянина, насильно владевшего в ту пору гаваром Гохтн ¹⁴⁷, потребовали, чтобы он вернул им принадлежавшую им крепость Ернджак ¹⁴⁸ и гавар, что у ее подножия, которые остикан Юсуф взял /167/ и передал жестокому властителю ¹⁴⁹ Гохтна, а тот, считая, что она пожалована ему царским двором ¹⁵⁰, не соглашался ее вернуть. Тогда обе стороны, снарядив войско, как разбойники, принялись яростно биться друг с другом. После того, как массы воинов, приготовившись, смешались в сражении друг с другом и полк агарян, с шумом оттесненный назад, был близок к поражению, гаваонитянские ¹⁵¹ войска ишхана Смбата ¹⁵², что располагались позади брата его Васака, неожиданно, по наущению злого духа, всей массой обрушились слева на коня Васака и, подмяв его, бросили наземь труп убитого ими храброго и сильного Васака, а сами, оборотившись спиной, поскакали в Нахчаван. Братья подобрали на поле сражения тело прекрасного юноши, увезли и, оплакав великим плачем, положили его рядом с предками.

Меж тем царь Ашот, приведя город Двин к своей воле, оборотился к нему спиною и отправился в страну Вирк; там к нему присоединился царь Вирка Атрнерсех, и оба они вступили в бой с ишханом Гургеном; каждый [210] стремясь отомстить ему, учинили они [Гургену] с злобным коварством всеразрушающую погибель. Хотя другой царь Ашот и брат царевича Абас соединились с Гургеном, однако, не сумев военным мастерством противостоять тем, они укрепились в глубоких лощинах и лесистых ущельях. Впрочем, узость долин [и ущелий] вовсе не могла помешать неприятельским набегам, и многочисленное щитоносное войско, выступавшее против них словно за единым щитом и вооруженное луками и мечами, многих из них ранило и повергло, пока, наконец, не заговорили они о покорности и мире, обещая вдвойне возместить ущерб, который они причинили разрушением и потрясением страны. Но в то время, когда они были уже на грани заключения мира друг с другом, тут же донесли царю Ашоту тревожную весть из гавара Ути, сообщив ему о вступлении тестя его, ишхана Саака, в гавар Ути, о повсеместном разорении, захвате крепостей, что в Дзорапоре ¹⁵³, угоне населения из страны /168/ в подвластные ему крепости и о том, что он обосновался, засел в гористой части области. Услышав это, наибогатейший и многомудрый царь Вирка Атрнерсех оставил, забросил уже совсем наладившееся было дело своего племянника Гургена, будто тут уже не о чем заботиться и можно его отложить на другое время, и охотно поспешил отослать от себя царя Армении Ашота, чтобы довести до конца дело ишхана Саака. Оставляя войско свое позади, тот (Ашот) только с тремястами отобранными им мужами с стремительной скоростью достиг Дзорапора. Тут он прежде всего увидел, что ишхан Саак захватил крепость, именуемую Кайеан, и отпустил в отчий дом находившегося там в заключении Васака, тэра Сюника, и также позволил удалиться женам азатов, пребывавшим там в качестве пленниц, а в крепости оставил свою стражу. Затем внезапно и стремительно он захватил и другую крепость, что была близ той, и предал мечу весь гарнизон крепости; всех жителей страны вместе со всем их достоянием переселил в крепости своего княжества, а нивы их, что скоро должны были созреть, до времени велел сжать серпами, поджечь и истребить огнем, дабы, вступив туда, царь не мог остаться там на жительство. Когда [царь] увидел обрушившийся на подвластную ему землю поток несчастий, междоусобий и смятения, тогда, не страшась многочисленности войск ишхана и не обращая [211] внимания на малочисленность своего полка, пошел, чтобы встретиться с ним. Но так как он расположился в долине небольшой горы к западу от ущелья Тавуш, то [войска ишхана] окружили и захватили в свои сети царя. Обнаружив какой-то холм, опоясанный острыми скалами, тот поднялся на него и провел там целый день и всю ночь. А затем отправил к ишхану Сааку гонцом одного из епископов, говоря: «В возмездие за какой вред или какой ущерб, причиненный тебе мною, учинил ты те тяжкие бедствия, что довелось мне узреть? И даже письменная клятва не вызвала в тебе раскаяния! Почему ныне, без причины, без какой-либо моей вины, стремишься ты пролить мою кровь? Так вот, отвратись от гнева этого и вернись к добру, ибо не принесет пользы втайне подготовленная тобой пагубная западня. Возврати мне только захваченные тобою две крепости, верни переселенных /169/ из моей страны – и после этого будут меж нами единодушие и мир, как у родного отца с сыном любимым».

Выслушав подобные речи гонца, ишхан не счел их заслуживающими ответа, но, еще пуще разъярившись, сказал епископу: «Ты сиди здесь, в моем шатре, а я тотчас же отправлюсь к нему и отвечу на его предложение мечом». Сказав это, он собрал все свои войска [числом] более восьми тысяч мужей, двинул их вперед, погнал в сторону холмика, на котором находился царь; приказав пешему полку прикрыться щитами, чтобы придать ему вид неприступной стены, он позади него расположил наготове конный полк, снаряженный оружием и доспехами ¹⁵⁵, а впереди, гарцуя на быстроногих конях, скакали взад и вперед прикрытые щитами всадники передового отряда. И когда взошло солнце, засверкали его лучи, отраженные множеством обнаженных щитов и шлемов, медными пластинами наспинников и нагрудников, набедренников и налокотников. Когда царь увидел себя окруженным массой вооруженных с головы до ног ¹⁵⁶ войск, тогда и он, оставив в тылу сотню воинов, утомленных долгой дорогой, только с двумя сотнями спустился с холмика им навстречу. И тут, раскрыв пред лицом бога письменную клятву ишхана, он оказал так: «Если я совершил ошибку или погрешил против этой клятвы, пусть, о Господи боже, возмездие за мою ложь обрушится мне на голову. Но если клятву нарушил ишхан, воздай ему за его вину, избавь меня [212] от несправедливой смерти, что умышляют против меня». После того, как он прикрепил письменную клятву к [знамению] святого креста, которое было в обычае всегда возить перед ним на муле ¹⁵⁷, все двести воинов, словно один, с громким кличем неожиданно ринулись на конях в середину [вражеского войска]. Но прежде всех сам [царь] устремился на поле боя и в мгновение ока, словно буря, разметал их, так что там, где была рать, не осталось никого, даже двух вместе нельзя было найти – все рассеялись, разбежались по холмам ¹⁵⁸ и долинам, глубоким ущельям и лесным дебрям, так что, пожалуй, от малых до великих, никого из них нельзя было обнаружить, за исключением только двоих – ишхана Саака и сына его Григора, которых захватили в плен. /170/ После этого царь овладел крепостью Гардман ¹⁵⁹ и, покорив всю страну, подчинил ее себе. А затем мыслями царя овладел суетный страх и трепет пред смертью. «Если, – говорит, – я отпущу ишхана и сына его, то это будет означать мою смерть. Если я засажу в темницу таких видных мужей и они будут освобождены другими, как, например, Васак, то и это, безусловно, приведет к моей смерти». Охваченный, таким образом, безрассудным страхом, он их обоих ослепил, не вспомнив о милосердии божьем, которое в этот раз сохранило ему жизнь, и [не подумав], что в силах того же бога не дозволить снова претерпеть смертельные козни из-за недопустимого страха. Так, совершив жестокость, он вселил в сердца всех неуверенность и оттолкнул их от себя ¹⁶⁰.

Комментарии

1. В тексте: *** — офицерские. Имеются в виду, по-видимому, дворянские полки.

2. Раз за разом — в тексте: *** — весьма часто, поспешно, торопливо.

3. Кордук — первый гавар наханга Корчайк, горная область между реками Джерм и Малый Хабур, была завоевана еще Тиграном Великим и с тех пор стала неотъемлемой частью Великой Армении. (Армения по «Ашхарацуйц»-у, с. 60).

4. на слабейших — в тексте: *** — на легчайших.

5. ...согласно внешнему, гомеровскому правилу...— в тексте: ***. Это выражение не имеет отношения ни к Гомеру как автору «Илиады» и «Одиссеи», ни к этим поэмам. В средневековой Армении большой популярностью пользовался труд Дионисия Фракийского «Искусство грамматики» и толкования к нему. Как отмечает Адонц Н. (Дионисий Фракийский и армянские толкователи, с. XLIV), «Из комментаторов же один Давид знает, что толкуемый им труд принадлежит Дионисию Фракийскому... Хамам, живший в половине IX столетия, не только не знает Дионисия, но и труд его приписывает Гомеру». Гомера считают автором «Искусства грамматики» и позднейшие толкователи. Известно, что в древности искусство грамматики включало в себя также стилистику и риторику. Следовательно, под гомеровским правилом следует понимать риторическое правило. Иными словами, Иов. Драсх. хочет сказать, что нижеследующую фразу — «с богатого и с бедного требовали равную меру золота и серебра» он построил, основываясь на внешних (то есть нехристианских, античных) гомеровских риторических правилах. Эта фраза имеет свой прототип в армянском переводе Книги Хрий: «Почему равно требуешь отчета и от способных и от тупых»? (с. 347, 348).

6. См.: Притч. 30: 15. В армянском переводе: У пиявки три любимых дочери: все три ненасытны. В еврейском тексте: У пиявки две дочери: Давай, давай! В русском переводе: У ненасытимости две дочери: «давай, давай»!

7. ...вырвал печень... их осады... — ср. с Иерем. 19: 9—и будет каждый есть плоть ближнего своего, находясь в осаде.

8. ...превратив... калек — в тексте: *** — делали непригодными.

9. ...еще теплилась жизнь...— в тексте: *** — в ком еще было дыхание.

10. Некоторые... полностью.— Перевод этого очень запутанного предложения приблизителен.

11. См.: Фил. 1: 7, 16.

12. См.: Матф. 10: 27.

13. Микаэл — соответствует Габрону грузинской хроники (См.: Матиане Картлиса, с. 33).

14. ...на щеках... не появился...—в тексте: *** — на челюстях которого еще не проросли, не показались покрывающие их ростки бороды.

15. ...прозрачных лаконских... виссон... — Иов. Драсх. дважды употребляет в своей Истории слово "лаконские" (первый раз в гл. XLVIII — «лаконские украшения»). В Х в. было бы архаизмом говорить о «лаконских украшениях». Название «Лакония» принадлежит Древней Греции, к тому же Лакония (Спарта) не блистала развитым ремеслом, хотя известно, что в V—IV вв. до н. э. в руках спартанской знати сосредоточились огромные богатства, а спартанские женщины отличались особым пристрастием украшать себя роскошными тканями и драгоценностями (см.: Aristote, Politique, Paris, 1948, т. II, с. 95, т. VIII, с. 428). С подобными сведениями встречаемся и в армянском переводе Книги Хрий (Сочинения Мов. Хор., с. 352), хорошо известной Иов. Драсх. Выражение прозрачные лаконские. виссон — текстуальное заимствование из греческого перевода кн. Ис. 3: 23, а прозрачные лаконские это калька с греческого 6ia(pavn' Aa>{(ovixct'. Однако в древнееврейском тексте книги Исайи слова «лаконские» не могло быть; там ему соответствует wshaggilyonim. Gelun (higelun) имеет в первую очередь значения «...зеркало», «гладкая металлическая отполированная поверхность» (см.: Kurzer Hand-Kommenter zum Alten Testament, Tubingen, 1900, с. 45). В таком значении оно переведено в ряде мест русского и древнеармянского текстов Библии (см.: Исх. 38:8; Иак. I: 23; I. Кор.. 13: 12). Поэтому интересующий нас стих книги Исайи в еврейско-английском параллельном тексте Библии переведен следующим образом: 23. The glasses and the fine linen... (Hebrew—English Testament, London, 1971). Это же значение слову «gelun» дает Ed. Koenig со ссылкой на интересующий нас стих Исайи (Hebraisches und aramaeisches Woerterbuch, Wiesbaden, 1969, с. 60). Однако греческий перевод слова gelun — 6ic((pctvn' Лакьтха', а также значение араб. gelu — шелковое платье и сирийского gulinu — платье послужили основанием для предположения, что geluny означает и какой-то вид одежды (см.: Kurzer Hand-Kommenter, с. 45. A Greek-English Lexicon, с. 1025. Gesenius W., Hebraisches und chaldaeisches-Handwoerterbuch,Leipzig, 1834, с. 379). Подобному объяснению. вполне соответствует и русский перевод интересующего нас стиха книги Исайи (3, 22) — светлые тонкие епанчи (известно, что русский перевод канонических книг Библии, в том числе и Исайи, был сделан с древнееврейского текста). По-видимому, в Лаконии было принято носить тонкие накидки, покрывала, епанчи — какой-то вид одежды, который, по мнению греческих толковников, соответствовал wshaggilyonim-y еврейского текста. Однако Иов. Драсх., очевидно, воспринял значение лаконские в книге Исайи как определение, так как в главе XLVIII он говорит о лаконских украшениях.

16. ...там... блаженства...— в тексте искажение: ***. В разночтениях (см.: Цагарейшвили Е., с. 174), правильное: ***.

17. Марер — одиннадцатый месяц армянского календаря. В 913—915 году марер соответствовал 7/1—6/11 (см.: Туманян Б. История армянской астрономии, т. II, с. 262), а 27 марера, следовательно, совпадало с 2/11. Согласно Иов. Драсх., мученичество братьев Гиуни совершилось после смерти Смбата I, но до коронации Ашота II, то есть 2-го февраля 914 года.

18. пищей — в тексте: *** —повод, причина, предлог.

19. ...кто в душе... примеру. — В тексте: *** — кто замышляет стать желающим дел его.

ГЛАВА LII

20. Ис. 1; 7.

21. Егише, с. 102.

22. См.: Суд. 7: 13, 21—22.

23. Суд. 4: 19—21.

52. Ашот — то есть Ашот, сын Шапуха, племянник царя Смбата I.

94. ...неожиданными нападениями...— в тексте: *** — ведя, кроша, бросался. ***, помимо значения лить, излить, рассеять, имеет также значение бросаться, кидаться, ринуться (см.: НСА, т. II, с. 84) и в этом смысле может быть переведено как нападать.

124. ...Саак и Васак—см. прим. I к гл. XLVII.

127. ...Григор подстрекнул [воинов] к волнениям... — в тексте: ***,

151. ...гаваонитянские — см. прим. 3 к гл. XXXVIII.

152 Смбат, согласно Ст. Орб., «привел с собой и скифов-тюрок, которые в шатрах разместились в его стране». Это было наемное войско, призванное в помощь основным сюникским войскам. (Тер-Гевондян А. Арабские эмираты.., с. 136).

160. Весь этот ряд войн Ашота II с непокорными вассалами Адонц Н. датирует 917—919 гг. (См.: Asot Erkat, с. 282).

Текст воспроизведен по изданию: Иованнес Драсханакертци. История Армении. Ереван. 1986