АХМАД ДОНИШ

ИСТОРИЯ МАНГИТСКОЙ ДИНАСТИИ

И если кто-либо из крестьян и подданных хочет подать просьбу или изложить свои нужды, то ему необходимо выехать из города и в жару, и в холод ожидать от трех до пятнадцати дней. При этом неизвестно, получат ли они решение по своим делам или нет. Во-первых, потому, что слуги и приближенные боятся представить доклад из опасения, как бы это ни вызвало раздражения или досады у эмира. А если и представят, то ответ, соответствующий прошению, с благословенных уст может не сойти. А если что-нибудь из сказанного эмиром обсуждается и проверяется придворными, то кончается все только бесполезной возней. Но если и будет приказ, то снова писцы и чиновники два-три раза должны получить ответ.

Короче, если прошение относится к воде, то пока будет получен приказ султана, вода в реке высохнет, и посев без [воды] и солнца пропадет. Когда этот приказ выйдет из царской канцелярии, жалобщик, взяв его, бросит в арык или на ветер, потому что он бесполезен. А между тем на эту записку истрачено зря двадцать-тридцать дирхемов.

Но если бы донесение было по поводу комедиантов или розыска проституток, то оно сейчас же было рассмотрено — и тут же вышел бы приказ. Такое донесение не вызывает докуки и соответствует желаниям эмира.

Способ путешествия таков: у крестьян насильно, по приказу, начинают забирать верблюдов и арбы бедняков. Благодаря этому, становится известно, что эмир отправится в путешествие. Несколько дней хлеб и другие товары в город не поступают. На все продукты внезапно поднимаются цены. Раздаются вопли вдов и сирот-бедняков. Повсюду люди, побросав грузы, разбегаются, так как верблюды, попавшие к воинам, подыхают из-за дурного обращения, а арбы, которые попадают им в руки, ломаются и их сжигают, а лошади погибают от худобы, потому что их хозяевам не разрешают оставаться поблизости и ухаживать за своими животными. Давать им [животным] траву и воду некому. А если и разрешают, то они через небольшой промежуток времени от своей лошади и арбы убегают по той причине, что на животное нагружают кладь без всякой жалости и сверх того на него садятся, а за кормом и питанием животного не наблюдают. Через одну-две остановки животное подыхает и тем избавляется от мучений. [84]

О, удивительные беспорядки! Ведь эмир на наем животных выдает воинам несколько тысяч дирхемов. Они получают из казны еще несколько тысяч дирхемов за подохших верблюдов и лошадей. Но ни один дирхем не попадает хозяину верблюда и арбы. Жаловаться они тоже не могут, потому что никто не сумеет их жалобу доставить султану, чтобы не докучать ему.

О, удивление! Все тайны гарема и жен султана на устах у всех людей, однако выезд эмира считается государственной тайной, и никто не должен знать, когда он отправится в путешествие. Никто не знает, кого эмир возьмет из города и кто отправится в путь, кроме как в тот момент, когда об отъезде известит бой литавров. Тогда становится известным, что в этот час эмир выезжает. Неизвестным остается, однако, по какой дороге и через какие ворота он выезжает; и множество народа [воинов, крестьян] бегают по всем улицам, суетятся, волнуются ради встречи [с эмиром]. И точно так же людям вазира приходится много хлопотать, приготовляя завтрак, и при этом они не знают, где сложить кухонные принадлежности. Когда они выезжают за город, то в течение двух-трех дней стоят за его стенами. Затаив дыхание, людям приходится ожидать, пока султан сядет в седло и отправится в путь. И так с утра и до вечера. Вьючные лошади находятся под грузом. Кресло эмира привязано к шее носильщиков. Измученные, они стоят на месте, не выходя из города. Когда наступает вечер, людям становится ясно, что эмир этой ночью останется в городе; тогда груз снимают на землю и начинают заботиться о воде и пище. И нередко бывает так, что когда люди спокойно находятся на месте, а пища в котле сварена или наполовину сварена, эмир садится верхом и останавливается для привала в пустынном месте, удаленном от населенной местности, чтобы тем людям доставить больше хлопот из-за воды и травы.

Или зимой он решит переночевать в пустыне, чтобы люди не находили убежища от холода и испытывали страдания. Привалы считаются обязательными через каждые полфарсаха. В жаркое и в холодное время все воины, взяв в повод лошадей, не спуская грузов, не разбив палаток, сидят в ожидании. Так проходит целый день, а иногда и ночь — и только тогда садятся верхом. Люди стоном стонут. Однако не могут это [свое недовольство] открыто обнаружить. И на этих остановках люди кушбеги занимаются доставкой проституток. На протяжении дороги никому не удается спокойно достать травы. Несмотря на это, все же находились люди, которые добивались того, чтобы бежать у этого стремени и [85] не достигали [желаемого]. Истинно сказано: «Если бы не глупцы, то мир погиб бы!».

Во время этих путешествий никто не был в состоянии выбрать себе место стоянки. Например, если в поездке находился войсковой казий и на дорожных остановках не находил себе места, поневоле останавливался в пустыне — будь то в жару или в холод. Несмотря на это, на всех остановках, которые эмир сам назначил, людям надлежало приходить для приветствия. Ни у кого не было возможности выдвинуться вперед или отстать без того, чтобы его не бранили или не окликали. Если кто-либо приносил харвар травы и продавал за динар — хорошо! Но если никто ничего не принесет в лагерь из продовольствия, то никто об этом не спросит и не задаст вопроса: «Почему пришел или почему не пришел?» В этом каждый был волен.

Во время этих путешествий, если чей-нибудь груз падал на землю, его сосед не помогал, а если от жажды или от холода кто-либо погибал, то попутчик не обращал на это внимания.

Однажды автор этих строк сопутствовал такому благословенному путешествию. Была близка зима, а время путешествия длилось более трех месяцев, и все с нетерпением ожидали, когда эмир сядет верхом и возвратится домой, чтобы провести предпраздничный намаз разговления в городе Кеш. В это время пришло известие о смерти вазира. Мы обрадовались, что теперь эмир волей-неволей вернется в город. От полноты восторга я написал на дату смерти вазира хронограмму:

Мухаммадшах кушбеги вазир
Унес величие из бухарского государства.
От его притеснений [трещали воротники],
А карманы рубах остались незаплатанными.
Всю жизнь он хворал и
Отправился в ад с тысячью печалей.
В день его кончины ангел-вестник потустороннего мира,
Назвал год этой даты — «Проститутка».

Назвал год этой даты — «Проститутка».

И эту хронограмму прочел на одном собрании ученых us тех, которые постоянно пребывают во дворце эмира. Большинство стихов не одобрило, говоря, что вазир был благороднейшей опорой государства: «Ты не сделал доброе дело тем, что плохо говоришь о нем».

Я напомнил им о событиях, которые здесь уже описаны: о пленении иностранцев, о приезде Казимбека и об его отъезде, о неосведомленности его в положении этих людей. [86] Что из-за всего этого и происходит разруха в государстве, что все из-за злополучения вазира случилось. Они сказали, что если дело так обстоит, то всего, что ты сказал, мало.

Действительно, после того, как весть о смерти вазира подтвердилась, эмир вернулся из Шахрисябза и прибыл в Карши. Там без нужды оставался около пятнадцати дней, а между тем у людей изнывала душа в ожидании дома.

В эти дни погода стояла умеренная. Когда же погода переменилась — наступил холод и пошел сильный снег — эмир выступил из Карши и направился в Бухару. В эту ночь из-за ветра, грозы и бурана дорог не было видно, и многие заблудились в степи и погибли. До первой станции Ходжи-Мубарак тридцать три человека из наших солдат замерзли, сбившись с пути. Привезли [только] их трупы.

Сам этот бедняк вместе с товарищами, боясь за свою жизнь, внимательно осматривали дорогу, чтобы не потерять ее, а добравшись до места назначения, около двух часов подыскивали себе место для остановки. Куда бы мы ни приходили, везде в караван-сараях и дворах стояли сарбазы и говорили: «Это место такого-то десятского, а это — такого-то сотника. Он сейчас прибудет». И никому там не разрешали останавливаться. Некоторые из товарищей вступали с ними в перебранку. Сам я стоял в стороне и молился за эмира, чтобы он стал покорителем мира, пока под утро один продавец лепешек, проявив сострадание к нашему положению, привел нас в один двор за деревней. Мы там остановились. Отдали ему два-три дирхема. И провели эту ночь до утра в доме более тесном, чем могила вазира и чернее, чем счастье эмира.

На утро мы отыскали своих коней под снежными сугробами. Помолившись за эмира, сели верхом. Я спросил у одного из товарищей, который обладал юмором: «Если в день страшного суда у эмира спросят: «Почему сразу же не отправился в Бухару в тот день, когда вышел из Сабза, дабы твои воины спокойно туда добрались, ведь погода была хорошая? Почему именно в то время, когда на землю опустилась длань гнева судьбы, ты вышел и народ наш подверг несчастьям и погибели? Что бы ответил на это эмир?» И товарищ сказал: «Он ответит на это: «Да, так было, но я, прибыв в Карши, назначил Мухаммад Гуляма кушбеги, а его сыну передал зякет со стада, а такого-то сделал казием, а такого-то — раисом. Это задержало мой отъезд в Бухару». Я на это возразил: «Если скажут: о тиран, если бы ты, то дерьмо, которое ел в Карши, съел бы в Бухаре, что изменилось бы?» Товарищ сказал, что эмир бы на это ответил так: «Это я знаю, ты не знаешь». Я продолжал: «А если ему [87] скажут, что раз ты сам настолько глуп, почему в государственных делах ни с кем не советуешься».

«Он не согласится и прогонит нас, говоря, что этот народ сбил меня с пути и лишил разума своими бесконечными приветствиями», — пояснил товарищ.

«Значит, я и ты составляем это общество?» — заметил я. На это товарищ возразил: «Я никак не согласен с этим, потому что мы испытываем свою долю страданий из-за него».

Вообще во время эмира Музаффара имели место ужасные перемены. Благосостояние Бухары [клонилось] к упадку. Большинство обрабатываемых земель опустело из-за недостатка воды, так как вода Бухары оказалась в руках неверных, а бедняки-крестьяне бежали из туманов в русские владения и поселялись на берегах Сыр-Дарьи. И много земель, принадлежавших султану, осталось невозделанными из-за угнетения чиновников — сборщиков налогов.

Однажды в канцелярии казия два человека вели тяжбу относительно воды и земли. Один дехканин требовал от другого сто дирхемов долга. Амин предложил отдать истцу за эти сто дирхемов участок земли, засеянный пшеницей, утверждая, что при хорошем урожае тот получит триста дирхемов. Но он не соглашался: «Я хочу свой долг, а не эту землю. Если я в качестве налога с этой земли отдам урожай даже полностью сборщику ушра и амлакдору, то они не согласятся и подвергнут меня пыткам».

Действительно, чиновники и сборщики налогов требовали десятину и харадж как с вспаханных, так и с незасеянных земель, а крестьянину говорили, что если бы эта земля была засеяна, она дала бы сто манов зерна налога. Ты сам, мол, проявил небрежность — поэтому неси наказание. По этой причине крестьянина бросали в тюрьму и заковывали в цепи.

И туманы, которые во время покойного эмира вносили десять — пятнадцать тысяч танга ушра и хараджа, в наше время были вынуждены отдавать сто тысяч танга. И каждый год, осенью, эмир ударами палок требовал отчет у сборщиков налогов. И то, чем он [сборщик налогов! владеет, он [эмир! забирал в казну; и таким путем дирхемы и серебро подданных — все поступало в казну.

Однажды во время покойного эмира главный судья, заботясь о пользе государства, доложил, что аренда базара шелковичных коконов за шесть тысяч танга находится в руках такого-то, а такой-то предлагает взять его за двенадцать тысяч танга. Если будет высочайшее соизволение, следует внести в реестр — пусть будет на пользу казне. Покойный эмир упрекнул его и сказал, что на базаре шелковых [88] коконов танга не сеют. Всю эту добавочную сумму человек этот хочет забрать у бедняков и тем загрязнить казну и лишить ее чистоты. Лучше пустая казна, чем наполненная [несправедливо] взятыми деньгами подданных.

В наше время с этого базара дают казне сто тысяч танга и около пятидесяти тысяч дирхемов делят между собой весовщики и арендаторы. Один дехканин рассказал, что он привез два с половиной сира шелковичных коконов из Гиджувана и на выручку за них предполагал купить несколько необходимых вещей: «Когда я пошел на базар, мой товар взвесили на нескольких весах. В двух-трех местах с меня взяли сбор в пользу эмира и за место. Я отдал все за полцены и заполвеса по сравнению с тем, что полагалось, и, став обладателем десяти танга, пустился наутек с базара в страхе погибнуть самому на коромыслах весов этих воров».

И дирхемы, которые таким путем собираются в казну, растрачиваются на бесчестье и шутовство. Ни один дирхем не попадает лицу, имеющему на него право.

Однажды одна из привилегированных жен гарема эмира родила девочку. На люльку, сумак ¹⁵⁸ и горшок было потрачено три тысячи золотом. И пока на седьмой день ребенка уложили и запеленали в люльке, было потрачено пятьдесят— шестьдесят тысяч дирхемов.

Вкратце об этой роженице. Это была невольница, побывавшая во владении нескольких туркмен и купцов. Она приглянулась эмиру и стала госпожой гарема. Через несколько лет она, познавшая тысячу мужчин, в гареме забеременела. До того, как этот плод упал на землю, его уже нарекли обладателем счастливых созвездий, назвав царевичем-миропокровителем. Для него заказали две люльки одну — из золота, другую — из серебра, инкрустированные и украшенные драгоценными камнями, а также одежду, отделанную жемчугом и шитую золотом; тюки парчи и кашемировые шали разорвали ему на подстилки и пеленки. Толпы женщин в доме кушбеги были заняты кройкой и шитьем одежды и вещей ребенка. И толпы искусных людей украшали его колыбель и сумак золотом, эмалью и чернью.

А звездочеты заранее, еще до рождения, предсказывали, что будет мальчик и что он будет миропокорителем. Когда же этот ребенок появился на свет, то оказалось, что это девочка. Несмотря на это, в течение семи дней продолжалось величайшее празднество в столице Бухары. И каждый день три мана риса, несколько манов халвы и сахара раздавали городским женщинам. И все жены знатных военачальников, кланяясь, входили во дворец с подарками и подношениями, а [89] уносили харвары ответных подарков. Три дня султанский арк был недоступен. Перемешавшись между собой, женщины и безбородые юноши, фокусники и танцовщики разгуливали в приемных дворцах и по переулкам внутри арка. Они пели песни, били в бубны, а все прислужники и старосты спрятались в соборной мечети.

А вечером сам эмир чванливо прохаживался среди женщин в большом зеркальном зале величиной пятнадцать на десять газов, разукрашенном и в картинках.

Все эти женщины, незнакомые и знакомые служанки и посторонние сидели вдоль четырех стен вокруг разостланного громадного и обильного дастархана, по длине и ширине равного этому помещению. На нем харварами были разложены разные сорта халвы и кушаний.

Сам эмир сидел на полутроне в середине комнаты, раздавал угощения и сладости женщинам соответственно их рангу и степеням, приговаривая: «Это — такой-то женщине!» Слуги относили к указанной женщине и клали перед ней. А на площадке за этим домом различные певцы распевали песни, декламировали предания, устраивали грандиозные зрелища; юноши и девушки плясали, а женщины били в бубны. Эмир время от времени брал суму, полную дирхемов, выходил на суфу и бросал их на голову этой толпе. Женщины бросились сломя голову собирать деньги. У одних оказывалась разорванной обувь, у других разбита голова, у третьих сорваны головные повязки и тюбетейки... Все вопили. Эмир смеялся над этой толпой и расцветал [от удовольствия].

Но судьба плакала над ним. Вот каким стало управление туранской страной, которое перешло к такому дурачку, менее [разумному], чем эти женщины! Это занятие, которое он сам для себя избрал, является делом домашних хозяек, но не соответствует сану эмирства. Где тот глаз, который [мог бы спокойно] наблюдать этот позор и эти безобразия его величества — эмира мусульман!

Золотую колыбель поставили на ковре эмира, а серебряную в доме кормилицы. Каждое утро из эмирского гарема проститутки и публичные женщины открыто выносят полные мешки лепешек и халвы, но от всех этих праздников и пиршеств ни одного куска не доходит до рта человека достойного и имеющего права. Все доставалось сводням и проституткам, их родственникам и близким, которые несли службу главным образом при коровах и ослах, а службу гуляма приравнивали к управлению страной. И все окружавшие эмира были назначены на высокие должности и посты чиновников, а вазира города не считали в числе своих секретарей. [90]

Из числа новых обычаев, которые во время этого эмира получили распространение, было празднование нового года. Когда солнце достигало середины созвездия Рыбы, начинались приготовления к празднованию и пиршеству. Начинали собирать предметы и оборудование, необходимые для фокусов и для хождения по канату. К середине месяца Тельца было ведено собрать людей — землепашцев из всех деревень и пригородов. А различные цехи ремесленников силой выгонялись из города. Вечером на всю ночь приказывали зажигать светильники: начинались игры, песни, пляски, фокусы...

Удивительно, что шейхов города вместе с мюридами ¹⁵⁹ также приглашали на эти празднества. Собравшись в круг, они читали маснави Мавлави. В другом месте устраивали зикр, а еще где-нибудь читали молитвы корана. В то же время среди комедиантов раздавались сквернословия и проклятия. Заставляли людей смеяться, изображая людей говорящими и действующими на манер неверных. Так, в окружении улемов, сейидов вроде главного казия, райиса мухтасибов, а'лама ¹⁶⁰ и ахунда два [актера] в обличьи казия и раиса города, повязав головы кишками овец в виде чалмы, сидя задом наперед верхом на ослице, подражали судебному разбирательству. В присутствии главного казия задавали друг другу вопросы: «Его превосходительство раис приказал считать педерастию запретной. Каков ваш приказ?»

Улемы от этих шуток смеялись и ими наслаждались. Самого раиса, [вернее подражающего ему лицедея], сажали верхом на осла задом наперед. Затем привязав к хвосту осла веревку с петлей, набрасывали на шею раиса [актера]. Руки его связывали за спиной, а ноги прикрепляли к животу осла. В присутствии этого главного раиса два человека вели тяжбу за безбородого юношу: «Этот юноша взял у меня тысяча танга, а этот человек путем насилия овладел им и «стал помехой в наших отношениях». Изображающий раиса приказывает: «Иди, этот парень принадлежит тебе». Другой человек подошел с другой стороны и предъявил такой же иск. Изображающий раиса снова говорит: «Иди, этот парень твой». При этом оба истца держат в руках по куску бараньей селезенки, а кто-то другой — сосуд, полный воды против зада ослицы. Эти два человека произносят проклятия на этого изображающего раиса, возмущаясь таким решением, которое он принял. Ударяют этой селезенкой о воду в сосуде, а затем сильно бьют по заду ослицы так, что несчастная шевелила губами и проклинала это пиршество, его хозяев [91] и участников, а большинство людей одобряло это [представление].

Однако эти [проклятия] не доходят до ушей улемов. Тогда же этой намоченной печенкой бьют по губам изображающего раиса с такой силой, что треск [этого удара] разносится очень далеко. Первым, кто при этом смеется, бывает сам раис, осуществляющий надзор на базаре. А другие улемы, наблюдающие все это, в это время наслаждаются. И никто из наблюдающих это пренебрежение ничего не говорит: «Да проклянет аллах смотрящего и исполнителя!»

Или же мужчина и безбородый юноша в женском платье, сидя верхом на верблюде, проезжают мимо этого собрания и в присутствии этих улемов совершают совокупление и произносят ужасные слова и выражения. Все с удовольствием и с охотой смотрят и слушают, радуются и смеются. И на этих празднествах днем и ночью мужчины и женщины смешиваются между собой.

На некоторое время приходили и знатные женщины в мужских одеждах. А тут в полном разгаре был базар разврата, азартных игр, бесед блуда и содомитства. За каждой стеной и в каждой канаве влюбленные, желающий и желаемый, достигают своих желаний. И сам раис по надзору за базаром наблюдает и поощряет картежников и занимающихся педерастией.

Мунши ¹⁶¹ дивана рассказал: «Однажды находящийся при мне стражник ушел по какому-то важному делу. Через час, когда стражник вернулся, он рассказал, что видел одного старика, который был опоясан поверх [одежды], а на ногах у него были сапоги деревенские по виду (те, что носят в кишлаках)». Старик спросил его: «Где дом муфтия?» ¹⁶² Стражник показал, что, мол, там он. Старик спросил: «Где происходят занятия эмира?» «В этом саду», — ответил стражник. В это время по веревке шел канатоходец, а звук флейты и большого барабана вздымался вверх. Старик спросил: «Когда эмир находится в этом саду, где пребывают его жены?» ему ответили, что в этом же саду. «А каким же образом эмир переносит, чтобы все эти крики чужих мужчин проникали в его дворец?» На замечания старика стражник ничего не смог возразить. Далее старик продолжал: «Я пришел из тумана Ваганзи, прибыл по важному [делу] и привез донесение. Несмотря на то, что мы живем в степи и обычай закрывать женщину у нас не так строг, мы [все-таки] не хотим, чтобы в наш дом проникал голос чужого мужчины и чтобы наши жены это слышали». Потом он взял стражника за руку и сказал: «Ты кажешься [92] юношей разумным. Мне вспомнился один рассказ. Я тебе его расскажу, а затем пойду по своим делам». Дело было, когда Аяза продавали Махмуду. Султан спросил цену раба. Хозяин Аяза сказал, что цена этого слуги тысяча динаров и что за меньшую цену его нельзя продать. Султан возразил: «Ты что, дивана? На базаре цена такому слуге десять динаров. Ты что за нелепость говоришь?» Ходжа, хозяин Аяза, ответил: «Этот гулям обладает тремя талантами и этим превосходит всех свободных. Пускай султан сперва его проверит в этих талантах. Если выдержит испытание, то султан волен за эту сумму взять его или не взять?» Султан спросил: «Какие же это таланты?» Ходжа ответил: «Этот раб хорошо разбирается в драгоценных камнях и умеет хорошо распознавать лошадей. Сущность людей [тоже] хорошо определяет».

На руке у султана был кусок изумруда красивого тона. Он передал его рабу, чтобы тот определил этот камень и сказал бы о его свойствах. Аяз взял его и, подумав и рассмотрев, сказал: «Хороший камень, но внутри у него недостаток: там, где имеется пустота, находится червь». Султан дал его вазирю, чтобы он разбил. Вазир стал отговариваться, что не следует портить такой красивый драгоценный камень из-за слов невежественного раба.

Аяз сказал: «Слово султана — это драгоценная жемчужина. Из-за презренного камня не следует ломать драгоценную жемчужину». Вазир устыдился. Аяз взял этот изумруд и разбил его. Действительно, из его нутра появился тощий червяк.

Султану смелость Аяза понравилась и сам Аяз пришелся ему по душе. Он приказал уплатить цену раба и отдал его хозяину халат. Потом сказал: «Пойди в конюшню и отдели беспородных лошадей от породистых». Аяз ушел. Придя, он сказал: «В конюшне нет ни одной породистой лошади, все с недостатками. Если будет высочайшее соизволение, я пойду и выберу из лошадей воинов, которые находятся в царском дворце». Затем вышел. Через некоторое время он привел тощего коня. «Вот хорошая и породистая лошадь, это скакун. Он станет бегуном, если его выдрессировать». Султан спросил: «Через сколько дней проявится его сущность?» Он ответил, что только через месяц и при том условии, если он сам будет наблюдать за ним. Султан приказал, чтобы он так и сделал.

Действительно, через месяц дрессировки он привел ее, и она по всем статьям и качествам одержала победу среди всех других лошадей. Затем Аяз сказал: «Все казенные лошади [93] прошли дрессировку. Их положение уже определилось, а эта лошадь до сих пор не видела дрессировки».

Однажды султан спросил: «Думал ли ты о моем характере, о моих особенностях, — кто я таков?» Аяз ответил: «Да, думал, но сказать об этом могу только при двух условиях: во-первых, пусть все присутствующие освободят собрание, а, во-вторых, чтобы кровь моя не пролилась». Султан согласился, дал письменное свидетельство и распустил собрание.

«Я думаю, что султан происходит не из царской семьи, а из семьи булочников и продавцов хлеба», — сказал Аяз. Махмуд, смутившись, удивленно спросил: «На каком основании ты это говоришь?».

«Когда дворецкий приносит дастархан, глаза эмира следят за хлебом и каждый хлеб он осматривает со всех сторон, оценивая муку и пшеницу. Эта особенность свойственна булочникам». — «Если проверю и окажется неправильным — что ты сделаешь и что прикажешь сделать с тобой, исходя из моего права мести?»

«Эмир [волен] делать все, что велит месть».

Тотчас же султан пошел к матери и спросил ее: «Скажи правду, от кого ты меня зачала и если не скажешь правды — путь спасения для тебя будет закрыт». Мать его ответила: «Отец твой, Сабуктегин, ¹⁶³ после того, как я несколько раз родила девочек, строго сказал, что если и на этот раз снова принесешь девочку, выгоню тебя из гарема. В ночь твоего рождения и моего разрешения от бремени я послала в город кормилец и других посыльных лиц [с тем], чтобы принесли мне всякого новорожденного мальчика, где бы он ни родился, — не дай бог я снова рожу девочку! Случилось так, что я снова родила девочку. В эту ночь жена придворного пекаря, который находился на государственной службе и доставлял хлеб во дворец, родила сына — это и был ты. Я послала девочку вместо тебя, а мальчика, которым был ты, взяла во дворец. И в настоящее время моя дочь все еще находится в доме пекаря, который поставляет хлеб в этом государстве».

Султан похвалил Аяза за прозорливость. И свою молочную сестру из дома пекаря забрал во дворец.

Закончив этот рассказ, старик добавил: «Я предполагаю, что этот эмир не является сыном султана Насрулло. Возможно, что его отец был танцором, рассказчиком или фокусником, в противном случае, никакой благородный человек не стал бы предаваться таким низким и глупым [занятиям]. Султану нужно запрещать такого рода недозволенные [дела] [94] и развлечения, а тем более не являться самому их зачинщиком». И старик отказался от своей жалобы: «Не желаю обращаться к невежественному муфтию. Который соглашается с таким развратом султана, и не пойду к нему [муфтию] ни с каким иском. И не совершу греха, имея с ним дело». Сказав это, он отправился в обратный путь.

В общем, в исламе во время эмира Музаффара проявился всеобщий упадок и полное расстройство. Шариат был принижен властью. Во главе [всех государственных] дел и должностей водворились в большинстве низкие, рабы и недостойные.

И в религиозном, и в государственном управлении установился такой беспорядок, что никто не был в состоянии обрести покой — ни богатые, ни бедные.

Поэтому всевышний сделал эмира слугой, прихвостнем и прислужником русского государства.

Так, он был вынужден во время падения Хорезма, ¹⁶⁴ когда русские напали на Ургенч, ¹⁶⁵ взять на себя заботу о воде и корме [траве] для верховых животных неверных. На все привалы и остановки он доставлял им зерно и хлеб. И в этих победах и завоеваниях русских он им оказывал поддержку и душой, и имуществом. Тем самым он позаботился о будущих своих делах. Ради кратковременной своей жизни он обрел [вечный] позор и ради удовлетворения кратковременного вожделения навеки запечатлел в книгу времен свое черное имя.

Да!
В этом мире живи так, чтобы после смерти
Друзья оставались [в горе] кусать свои пальцы.

Когда царевич ¹⁶⁶ отправился к русским ¹⁶⁷ для установления мирных отношений и с просьбой о милости, — из-за недомыслия и низменности побуждений посла ¹⁶⁸ он вернулся с пустыми руками и сухими губами, [не солоно хлебавши]. Как отец, так и сын надеялись, что после того, как бухарский царевич съездит с изъявлением покорности, русский царь обязательно прикажет снова вернуть отошедшие области.

В пути царевич время от времени от скуки читал коран и говорил: «Как я предстану перед отцом?» Он еще питал надежду на то, что, возможно, губернатор Ташкента вернет ему область и не отправит его с пустыми руками.

Однажды он спросил у меня о способе гадания по корану и искал предсказание в нем. Вышел следующий стих: «Сказал всевышний: «А когда мы желали погубить селение, мы отдавали приказ одаренным благами в нем, и они творили [95] нечестие там; тогда оправдывалось над ним слово, и уничтожали мы его совершенно». ¹⁶⁹ От меня он потребовал истолковать это гадание. Я спросил: «Что желаешь, чтобы я правдиво истолковал или доставил удовольствие?» Ответил: «Нет, скажи правду». Я сказал: «Отец твой два раза при встрече с неверными бежал. Бухара и ее люди оказались под угрозой. Следовало, чтобы вы были удовлетворены остатками, а на большее не надеялись. Иначе вы все окажетесь бунтовщиками». Царевич спросил: «Каким образом?» — «Смысл благородного стиха в том, — продолжал я, —-что Всевышний и Святейший вседержатель мира постановлением священного послания приказал: «Всякий раз, когда мы выражали желание погубить и разрушить город или деревню, то я поручал это дело тому, кто ведал им [городом], и решение о том городе или деревне передавал в руки казию, хакиму, военачальникам и знатным. Например, такое, дело, как священную войну с неверными. Затем все эти власть имущие из-за стремления к сану и предводительству и любви к мирским делам в порученном деле совершали нерадивость упущения и не проявляли ни подчинения, ни исправления. После этого становится законным обещанное наказание и уничтожение этой деревни и его населения. [И действительно], мы то селение уничтожаем и разоряем основательно. [Степень] разорения такова, что после недолгого времени мы позволяем неверным овладеть тем селением. Иногда мы кого-нибудь побуждаем, чтобы тех вероотступников раздавить а с ними и жителей того селения».

«Затем, знай, о царевич! Эти надежды на то, что губернатор отдаст нам области, — пустая мечта, [порожденная] меланхолией и незрелой мыслью. Если Бухара [еще] два-три дня останется в твоей власти, то и это большое счастье и за это надо благодарить».

[Действительно], когда мы прибыли в Ташкент, губернатор ¹⁷⁰ дал царевичу немного изюму и орехов и с тем отпустил. Между тем положение людей этого города изо дня в день становилось хуже и клонилось к разорению. В каждом ремесле и в каждом деле стали обнаруживаться упущения и халатность. И само собой все пошло по пути упадка и гибели. Причинами было то, что исчез надзор на базарах, распространилось воровство в весах и мерах. Недоставало воды в реке. Она приходила не во время. Постоянно мобилизовывали подводы для перевозки провианта и гарнизонов, которые назначались в каждую деревню из страха перед врагами. Подвоз хлеба и зерна из окрестностей был недостаточным. [97] Прекратилась отправка товаров и тканей в отдаленные вилайеты из-за небезопасности дорог,

Однажды в одном комментарии к благородному стиху из корана: «Нет никакого селения, которое мы бы не погубили до дня воскресения или не подвергли бы его жестокому наказанию» ¹⁷¹ я прочел, что Самарканд будет разрушен из-за убийств христиан, а Бухара — вследствие голода и стеснений. ¹⁷² В то время в этих краях не было и следа христиан, которые могли бы сюда прийти. После того, как Самарканд оказался в руках неверных, для меня стало очевидным, что содержание предупреждения оправдывается. Однако до сих пор не произошло поголовного избиения, хотя русские неоднократно совещались относительно такого избиения под предлогом устранения раздоров среди населения, собравшегося для установления порядка. Но для этого все еще не нашли удобного случая из-за противодействия им и борьбы великих государств таких, как Турция, Франки и Индия. Но как только русские окажутся в безопасности, они такой приказ подпишут [в том случае], если этот назначенный час близок и если не появится обновитель в начале этого третьего столетия. Но если в это столетие произойдет обновление религии и государства, то возможно, что это предсказание потеряет силу.

Но доказательство наступления в Бухаре голода стало очевидным. Если русские воду Зеравшана употребляют для себя, то возможно до Бухары вода не дойдет. В настоящее время число каналов Самарканда с двенадцати дошло до двадцати восьми. Много степей и долин приказано засевать и заселять. ¹⁷³ Однажды в начале весны, когда все указывало на уменьшение дождей, я написал эмиру доклад, что в этом году дождей будет мало и, не дай бог, в жаркое время воды не хватит. Не следует беззаботно сидеть в надежде на воду Самарканда. Если будет высочайшее указание, то следует объявить в семи туманах Бухары чрезвычайный сбор [джуль] ¹⁷⁴ по две танги ¹⁷⁵ с каждого танапа. ¹⁷⁶ Из собранной суммы можно будет затратить двести тысяч для отвода воды в районах Керки ¹⁷⁷ и Келифа из Аму-Дарьи в Карши, Бухару и Миянкаль. Остальные деньги от джуля пойдут на общее благоустройство. В ответ эмир написал: «Правители Бухары не отводили вод. Аму-Дарьи [наоборот], закрывали устья ее [каналов].

Причина в том, что опасались, как бы в результате действий врагов или в результате подъема воды, река, не дай бог, не разрушила Бухару. Отводить воду Аму-Дарьи — противоречит верному решению». В ответ я написал, что это опасение [97] не обосновано. Допустим, устье нашего канала устроим напротив Керков, тогда, предположив, что вода выйдет из берегов, (увидим, что) она пройдет к западу от Карши и к югу от такиров [Караулхона] Караула ¹⁷⁸ и Мамаджуграти ¹⁷⁹ [около Кагана] по пустыне и пескам, а вблизи Нарзама ¹⁸⁰ и Чарджуя ¹⁸¹ снова вольется в Аму-Дарью и никакого вреда не доставит. А если отвести воду у Келифа, ¹⁸² то река Хузар ¹⁸³ повернет вспять и достигнет Миянкаля. ¹⁸⁴ Кроме того, можно устье канала укрепить камнями и цементом ¹⁸⁵ и туда назначить караульных или приказать одному из курганов, чтобы люди его следили за состоянием реки.

Прошла одна ночь. Снова эмир написал: «Если мы возьмем воду из Аму-Дарьи, русские запросят, почему берете воду из Аму и не довольствуетесь нашей водой? Что мы скажем в ответ?» Я возразил, что русские этого не скажут, потому что если бы они задумали овладеть этой страной, то для них выгоднее, чтобы она была с водой, чем без нее. Мы [вправе] сказать русским: «Твоя вода не во время к нам приходит и наши посевы в жаркое время остаются без воды; ушр ¹⁸⁶ и харадж пропадает». В ответ эмир написал, что он [А. Дониш] не оставляет меня в покое; приветствуя меня, он лучше бы настаивал на подачке, а не делал бы мне такие доклады. После этого у меня не было смелости вернуться снова [к этим вопросам].

Однажды, когда я вместе с, посольством прибыл в императорскую столицу, я вступил в спор с губернатором из-за бухарской воды. ¹⁸⁷ [Я сказал губернатору:] «Поскольку император великодушен по отношению к нам, то ты также будь к нам дружественным, раздели поровну воду Самарканда: десять — пятнадцать дней отдавай Бухаре и десять — пятнадцать дней отдавай Самарканду. Кроме того, Самарканд и его жители меньше нуждаются в воде из-за изобилия источников и каризов в противоположность Бухаре, где в дни месяцев «Близнецов» и «Рака» ¹⁸⁸ источники не дают воды для утоления жажды животных, не говоря уж о том, чтобы оросить посевы. Он ответил: «Воды самаркандской реки [едва] хватает для самого Самарканда. Я размышляю о том, чтобы в Бухару провести воду от Сыр-Дарьи. Сейчас у меня для этого нет возможности, но обязательно добьюсь подписания этого важного мероприятия».

Однако смысл его слов заключался в следующем: «Как только я подчиню себе Бухару, воду к ней проведу отовсюду, откуда смогу». Я же с безмерным упорством настаивал на своем, пока это его не утомило, и он сказал: «Будьте спокойны, [98] я пошлю правителю Самарканда ¹⁸⁹ письмо и указание, чтобы каждый год он посылал вам воду в свое время в соответствии с вашими желаниями».

Действительно, после прибытия в Самарканд, правитель сказал нам: «Ко мне прибыл приказ, чтобы я воду в Бухару подавал в свое время в достаточном количестве и в срок. Вы сообщите своему эмиру, чтобы он прислал человека, который постоянно бы находился у реки. Пусть он управляв этим делом и забирает свою долю». Я об этом доложил эмиру и предложил послать одного человека, который бы следил за порядком поступления воды в Бухару. Но никто из правительства не был назначен для этого важного дела.

Случайно воды в этот год было очень много, так что и для Бухары ее было достаточно. Но на следующий год посевы Бухары остались в жаркое время без воды из-за недостатка воды в реке и несвоевременной ее подачи и из-за глупости эмира. Он в свое время туда не послал человека, который бы установил точно день и месяц, чтобы в нужные сроки определить большую или меньшую долю воды. Тем самым, они подали русским повод для возражений. Поскольку в прошлом году они замешкались, то не смогли и в следующем году потребовать своей доли. И по той причине, что вода Бухары не была взята на учет, большинство туманов Бухары было разорено. Земледельцы из-за тирании и притеснения чиновников, побросав большинство своих деревень, направились в сторону Казалинска и в русские земли и там приобрели воду и землю.

Кроме того, когда правитель — тиран и сходит с пути справедливости и шариата, то он постоянно находится в страхе за свою жизнь, имущество и власть. Он становится недоверчивым, с дурным характером, ни на кого не может полагаться.

Эмир из-за чрезмерной похотливости отдалился от всех божественных запретов и дозволенных обычаем дел. Страх и боязнь овладели его натурой. Безопасность государства он видел только в том, что в каждую деревню, в каждый кишлак назначил воинов, в виде гарнизонов или же приказывал целой толпе читать непрерывно коран или повторять молитвы. По всем этим причинам, цены на зерно и другие виды (продуктов) постоянно колебались. Каждые две недели войска, выступая, нуждались в том, чтобы забирать у людей лошадей, верблюдов и арбы для перевозки грузов. Понятно, что люди, дающие в наем подводы, постоянно убегали [99] и не хотели своих животных давать в наем воинам, так как очень часто лошадь или верблюд, которых отдавали в наем, уже не возвращались к хозяину из-за дурного обращения с ними воинов, которые нагружали их сверх меры тяжелым грузом и не заботились о своевременном и достаточном корме и воде для животных. Большинство животных при этом погибало. Вместе с тем ни один воин не осмеливался просить деньги на наем животных и на их покупку. Однако начальник войска брал из казны в два раза больше и тратил на свое брюхо и свои нужды.

По этой причине цены на пшеницу в столице доходили иногда до сорока танга и больше, а иногда до двадцати танга. А цена маола, сала доходила иногда и до шестнадцати танга. И каждый раз, когда лошадей и верблюдов забирали для войска, прекращался подвоз на рынке пшеницы и зерна. Люди подымали плач, но этот крик и стенания ни к чему не приводили.

Я неоднократно при удобных случаях докладывал и предлагал купить тысячу верблюдов, передать их одному-двум даруга ¹⁹⁰ и караванщикам с тем, чтобы в свободное время зерно, уголь и дрова привозили для нужд дворца, а излишки отвозили бы на базар. Это будет на пользу и казне, и подданным. Какой смысл ежедневно закупать по дорогой цене на базаре по нескольку верблюжьих нош дров и угля и доставлять их во дворец? Если будут делать, [как я предлагаю], то это даст на определенную сумму пользу казне, ведающей общественным благоустройством. С этим также связано и упорядочение дел бедняков и облегчение положения народа. Ни у кого из стоящих у царского трона это представление не нашло одобрения.

Однажды я сказал эмиру: «Русские войска имеют четырехколесные арбы. Одна лошадь может вести приблизительно четыре и даже больше манов груза. На каждую арбу назначается четыре человека. Каждый по очереди садится в нее и погоняет лошадь. Если изготовить четыреста таких арб и передать в казармы, люди, ведающие лошадьми арсенала, пусть выделят по одной или больше лошадей для упряжки в эти арбы. Благодаря этому, воины спокойно будут совершать поездки. Зачем брать в наем верблюдов, что наносит вред имуществу подданных и бедняков и подымает [все] цены?»

Но и такое решение не было принято властями и никем не было одобрено по той причине, что средства к жизни народу добывать стало трудно, ремесла и работа потеряли свой блеск, благополучие в народе исчезло. День и ночь молились [100] за его величество эмира: «О боже, да станут их величество миропокорителем».

Так, конец нити порядка и совета выпал из рук людей этого города. Каждый искал от другого какого-либо средства, но пути не находил. Войску не было покоя, беднякам не было безопасности, а богачам довольства. Каждый разрывал глаза, ожидая обновления державы и веры, но никаких следов этого не увидел, хотя уже было близко начало третьего столетия после тысячи. И как бы ни стремился каждый что-либо сделать для того, чтобы обновить государство и нацию, это плодов не давало, так как был близок конец 300-летию этого тысячелетнего цикла [1300 г. Хиджры, или 1900-й]. Тем более, что небесные предводители содействовали этим беспорядкам и смутам. Одно высшее сочетание небесных светил случилось около 98 после 1000, в месяце соур или начале месяца джади ¹⁹¹, а еще одно неблагоприятное сочетание в 1302 г. в созвездии Рака. Оба они предшествуют переворотам, переменам и смутам. И влияние этих двух констелляций остается в силе, чтобы проявиться в течение пятидесяти лет после тысячи.

[Следует ожидать], что или каждый год, или в течение пяти или десяти лет произойдет какая-нибудь смута. Прекращение этих смут, можно предположить, произойдет в 350 г. Однако это произойдет после великого побоища, которое проистекает из противолежания светил и злочастия гороскопов ученых и противоположности султанских звезд. Не говоря уже о том, что [должно произойти] по мелким приметам этих констелляций.

Эмир Музаффар скончался, а на его место воссел Абдалахад — его преемник. А русские открыто [на глазах у всего народа] господствовали в Бухаре и ее окрестностях. И если предыдущий вручил [русским] государство и сделал он это скрыто и тайно, то вновь пришедший эмир открыто отдавал [свое] государство [русским]. И никакого явного новшества не проявилось. Но гадальщики и люди, занимающиеся подсчетами и умозаключениями, предполагали, что после эмира Музаффара тот, кто станет во главе государства и займет трон, — будет обновителем столетия и вере и государству подарит блеск и сияние. И в государстве заново установит порядок.

Нет, нет! Все эти мысли и надежды развеялись в, один момент. Ай, вай лучше не стало, а стало хуже! Прежний эмир хоть произвел обновление в развитии танцев и пения, фокусничества и клоунского искусства. Этот же эмир оживил [только] [101] базар глупцов, дураков и неразумных. И из всего существующего на сеете не выбрал ничего, кроме еды и сна. И если отец [его] ласкал негодных, то иногда и благородным давал поллепешки. Однако сын его и эту половину лепешки перестал давать.

Надежда предсказателей на обновление нации была основана на том, что творец и создатель, разрушив город или деревню злом и насилием угнетателя, сделает их процветающими справедливостью другого.

Но причина и источник всего этого заключается в угнетении и предательстве по отношению друг к другу самих бедняков и крестьян. И поскольку они не сопротивляются и не раскаиваются в тирании первого насильника, то им сажают второго насильника во главе государства. Он должен наказать народ, а если не сделает этого, то третьему передаст власть над ними; и так все дальше и дальше до тех пор, пока все-таки раскаются, иначе город и селение будут разрушены или на их место посадят других. Точно так же справедливые правители. Если одному из чиновников дадут власть над какой-нибудь местностью, а он будет совершать насилие и притеснение, то он [справедливый правитель] заменит его другим, который будет справедливым и милосердным к народу. После того, как ковер государства и дела правления Бухарой перешли к эмиру Абдалахаду, он пошел дальше отца. Всем стало ясно, что беднякам и подданным этого государства не приходиться ждать улучшения, а разврат и порча не приостановились. И сейчас тень смут и бедствия распростерта над их головами. Несчастья и бедствия всегда наготове войти к ним в дверь, В конечном счете все эти несчастные события были органически присущи этому времени и наблюдатель обнаружил бы их во всех делах.

Вскоре пишущий эти строки был вынужден в третий раз отправиться в императорскую столицу. ¹⁹² До этого я находился в углу покоя, довольствуясь сухим [хлебом] и водой. И был спокоен. После победы русских над Хорезмом эмир Музаффар отправился в область Кеша, ¹⁹³ чтобы склонить к себе бедняков и войско. Благословенное письмо обо мне прибыло к кушбеги: такого-то прислать к августейшему стремени для того, чтобы он вместе с послом отправился в страну русских. Я полагал, что, возможно, по случаю победы над Хорезмом русским напишут поздравительное послание и сделают кого-то послом. Поскольку я жил отшельником и искал уединения, то был в неведении [относительно] государственных дел. Причина же отправки этого посольства была другая.[102]

У императора был назначен свадебный праздник. Правители Самарканда написали эмиру, что по случаю такого события приличествует послать посла с изъявлением дружбы и лояльности, потому что на этот праздник прибудут люди [из] всех государств. ¹⁹⁴

Одним словом, на этот раз Мухаммад кушбеги дал мне лошадь и снаряжение и поспешно отправил к стремени султана. Приехав в Шахрисябз, я остановился в медресе и пошел с приветствием в ставку. [Там я] не заметил признаков интереса к посольству и путешествию ни с] чьей стороны. Два-три дня утром и вечеров по нескольку часов околачивался во дворце. Никто ни о чем меня не спросил. Ночью я был в медресе, днем во дворце уединялся на молитвы. Султан, находясь среди народа, иногда посматривал в мою сторону. Я спросил у приближенных, кто станет послом, чтобы я был при нем. Мне ответили: «Кто назначается послом, куда пошлют посольство и каково вообще положение — совершенно никому неизвестно». Однако потихоньку говорили, что будет послан к русским или Яхши бек додхо, ¹⁹⁵ или Исмаддин туксоба, ¹⁹⁶ или Наджмаддин ходжа Мир Асад. ¹⁹⁷

На четвертый день пишущий эти строки сильно соскучился и написал доклад с требованием, что я, мол, прибыл по высочайшему указанию к счастливому стремени. Уже три дня, как лошадь стоит привязанная к нужнику медресе, сам сижу в пустой худжре. По слухам посольство и путешествие состоится. Называют трех лиц, но кого именно пошлют, до сих пор не определили.

О, ласковый к рабам, время для этого посольства и путешествия, которое назначено по предложению высокого разума, удобно и благоприятно! После победы над Хорезмом необходимо отправить приветственное посольство к русским. До сих пор колеблются между тремя лицами и никто еще не утвержден и не назначен. По милости его величества пусть будет назначен наиболее проворный и безбоязненный. Тот, кто готов смело тратить деньги без страха, тот пусть будет послом, потому что по глупости и неразумности все они равны между собой. Прочитав этот доклад, эмир рассмеялся и соизволил сказать, что эти трое равны по скаредности. Пусть поищут другого. Наконец, послом назначили Абдалкадыр бека додхо, потому что он храбрый и безбоязненный. Тогда же я доложил о необходимом снаряжении и о том, что необходимы такие-то и такие-то предметы для подарков. Было приказано выдать двадцать тысяч танга в виде жалования послу и одну тысячу танга пишущему эти строки, чтобы в [103] течение одной недели приготовили все необходимое для путешествия. Нам разрешили выехать из Шахрисябза, и мы отправились в сторону Самарканда [и дальше] к русским. Перед отъездом я доложил, что нам необходимо иметь августейшее письмо с тем, что если что-нибудь у нас спросят, то мы ответим в соответствии с письмом. Но содержание письма нам не доверили и черновик не дали. Во время этого путешествия на долю пишущего выпало меньше трудностей и беспокойств, чем это имело место, когда он сопровождал Абулкасыма додхо. С этим послом я с юношеских лет был знаком и близок. Внешне он со мной говорил ласково и сдержанно: «В этом путешествии ты главный посол, я твой нукер. Мои люди — это твои люди. Добро и зло, которое принесет это путешествие, от тебя зависит. Все, что пожелаешь, кому захочешь дать и кому хочешь запретить — все лежит на тебе. Ты отвечай и высокому господину».

Но все это было только на словах. По глупости, благодаря опьяняющим напиткам и слабоволию довести это до конца он не сумел. В тех случаях, когда приходилось брать или давать, держать или расстилать, дарить или запрещать, он без причины и без соображения распоряжался. Там, где надо было дать дирхем, — он дарил динар, а там, где не надо было жалеть динар, — он ничего не давал.

Короче, благодаря неразумию и бестолковости, пока добрались до Оренбурга, деньги на дорожные расходы посла кончились. Снова взяв у бухарских купцов десять тысяч танга, отправились в Петербург. В пути правители, назначенные русскими в вилайетах Туркестана, встречали нас с почетом, устраивали угощения и провожали. Посол также раздавал им подарки, на что ушло все, что [было] пока не прибыли в Петербург. Здесь нас поместили в красиво разукрашенном доме. Был назначен один крупный чиновник, ведавший нашими ежедневными расходами. Все необходимое доставлялось нам ежедневно и заносилось в тетрадь.

Еще в Ташкенте к нам был приставлен один из чиновников министерства по фамилии Федоров, который был с нами в дороге. К нему добавили еще двоих. По вечерам нас водили в рестораны, а днем на прогулки осматривать государственное казначейство, сады, удивительные места из царских дворцов и тому подобное. Нам доставляли различные виды кушанья и напитков, фрукты и сладости. К нам был назначен переводчик по имени Казимбек — один из секретарей министерства — для того, чтобы переводить наши беседы. Тот самый, который был при нас и во время первого посольства. [104] Это юноша разумный и образованный. Благодаря сходству характеров, он проникся к этому бедняку сильной дружбой и искренней привязанностью. Придя, он приветливо и доброжелательно расспросил меня, а затем пошел к послу. Поговорив час, он вышел и, подойдя ко мне, сказал: «Как звали того пустого человека, который приезжал в прошлый раз?» Ответил: «Абулкасим додхо». — «А этого как зовут?» — «Абдалкадир бек додхо». Он спросил: «Какие цели имеет это посольство?» Я ответил, что не знаю и что, [вероятно], в письме эмира что-нибудь написано. Возможно, там поздравление императора со свадьбой дочери. Тогда он сказал, что прежний посол был человек невежественный, но разговорчивый, а этот невежественный и малословный. «Разве в нашем государстве нельзя найти человека другого сорта? И во всех других отношениях второй [посол] хуже первого. Или эмир ваш совсем не способен отличить умного от глупого?» Затем добавил: «Одним словом, все то, что помнишь из содержания письма, изложи мне, чтобы соответственно ответить, если государь спросит». Я сказал: «Незадолго до выезда из Бухары я докладывал эмиру, чтобы он дал нам копию письма, дабы мы говорили в соответствии с ним. Но нам не дали и отправили. Очевидно, мы не были достойны этого».

Назавтра он [посол] принес письмо от эмира и сказал, что в нем эмир выражает желание, чтобы один из сыновей находился на службе у царя, дабы стать наследником. Я перевел это государю. Он сказал, что у бухарского эмира много детей и он не знает, кого эмир хочет сделать наследником и послать к нему. Ответ за это возлагается на Кауфмана. Пусть он установит, кто станет наследником и приедет.

В это время Кауфман — губернатор Туркестана, несмотря на свою болезнь, также находился в Петербурге, чтобы присутствовать на царском празднике. Тогда, взяв письмо, я прочел его и увидел, что оно написано со слов самого эмира, а он скрыл его от меня от стыда и смущения. Оно было написано в выражениях, какими мужчины пишут проституткам, безбородым мальчишкам и в котором без конца повторяются одни приветствия. Коротко его содержание сводится к следующему: «Я бы к тебе сам приехал и выразил бы покорность, но боюсь племен и духовенства. Я к тебе пошлю своего сына в качестве моего заместителя, чтобы он находился у тебя на службе, изучил бы порядки и стал бы моим наследником».

В то время Казимбек, выйдя от нас, отправился к Кауфману, которому царь поручил [следующее]: «Когда из Петербурга уедешь, то напиши письмо эмиру Бухары, и того сына, [105] который будет назначен наследником, пришли в столицу изучить порядки». Кауфман покачал головой и с поклоном принял [поручение].

Однажды переводчик пришел к послу для беседы и сказал мне: «Царский праздник близок. Во все государства отправлены извещения. Цари приезжают для поздравлений и пожеланий счастья. Готовятся к великим пиршествам и угощениям. Ты составь стихи на имя царской дочери и ее жениха с датой свадьбы. Я переведу и покажу его императору. Император, конечно, будет очень доволен. Вашему посольству будет дано много отличий и почестей». Тихо он мне добавил: «Этим также некоторые нелепости со стороны посла прикроешь». Затем он сказал: «Тураб бек из Кашгара прибыл послом от Якуб-бача. Он составил пять-шесть двустиший без размера с восхвалением Петербурга и правления царя. Несмотря на то, что они были без особого смысла, я их, исправив и переведя, передал царю. Он [царь] был очень доволен и его [Тураб бека] посольству это принесло много пользы, притом что сам посол никакой прозорливостью не обладал». Я ответил согласием.

Однако по причине расстройства, дорожной усталости и перемены мест чувства мои были мрачными, а мозг мой печальным, и я не был с состоянии составить и полустишия, не говоря о сочинении стихов. По вечерам нас таскали на пиршества, а днем мы обходили царские дворцы и казенные здания, так что у меня совсем не было свободного времени.

Каждый раз, когда переводчик видел [меня], он спрашивал: «В конце концов, что ты сделал и что сказал; если ты сочинил стихи, покажи мне». Я говорил: «Хорошо, хорошо!»

Видя его настойчивость, я подумал: должно быть, он хочет меня проэкзаменовать или обнаружить мою неспособность. Помимо воли я спросил об имени жениха и невесты. Он назвал, имя юноши — Альберт и что он франк, сын Виктории — царицы Калькутты Индии.

Дочь царя — Мари, сокращенно от Марьям. Своим лицом она освещает для него весь мир и ее выдают замуж. Между вечерней и ночной молитвами я эти девять букв написал в начале девяти двустишей. И передал их ему. Вот они:

Луна благородного созвездия, о дочь государя, властелина мира,
Соединилась со счастливым Юпитером по велению рока.
Это не тот брачный союз, красоту которого сметливый разум смог бы описать. [106]
Совокупность красок проявилась из укрытия,
Букет запахов вырвался на свет из тайника.
В одном общесте собрался целый мир гурий и пери,
Все они по красоте и прелести — полные луны.
Это не такая свадьба, которую видят хоть раз в сто столетий
Глаза звезд из-под небесного свода.
Уста виночерпия от алого вина стали сладкоречивыми,
Глаза красавиц кокетливыми взглядами пронзали сердца...
Небо, в качестве благословения, высыпало
Мерцающих звезд изобилие на головы людей.
Разнеслась весть об этом празднике [перелетными птицами] мира по всему свету.
Звучание флейт и труб оглушило ангелов.
Глаз увидел на ее фигуре написанную хронограмму.
Сам смятенный разум куда ушел от этого стана.

По закону муамо, когда выкинут [высчитают] «куда» из [суммы трех слов] (стан, смятенный, разум), то появится христианская дата.

Этот акростих переводчик перевел и преподнес императору. Тот был очень доволен, одобрил его. Особенно ему понравилось то место, где говорится о восьмой сфере, на которой соединились все созвездия ради того, чтобы на празднике императора их рассыпать перед народом. В награду за сочинение этого акростиха он прислал мне золотое инкрустированное кольцо, украшенное его именем, драгоценными камнями, состоящими из тридцати четырех алмазов весом в три мискаля. И везде, где бы он ни проезжал в коляске со своей дочерью, завидя меня, он указывал на меня дочери, [говоря], что он тебя восхвалил и твой праздник воспел в стихах, и раскланивался со мной. Я тоже отвечал низким поклоном. В общем, он [всячески] выражал свое удовольствие. В тот день когда я написал этот стих по настоянию переводчика, я его тщательно переписал и поля бумаги вокруг него украсил и разрисовал кисточкой. В это время ко мне подошел посол и спросил: «Что ты делаешь?» «То, что велел Казим, — акростих», — ответил я. Он взял в руки и прочел. Цвет его лица переменился, он сильно разгневался. Я узнал, что он на меня сердит по трем соображениям: первое — ты мусульманин и почему же восхваляешь неверных; другое — ты жадный по природе человек, хочешь что-либо получить от них; третье то, что если услышит эмир, будет сердиться. Что [107] ты ответишь на это? Я ответил: «Беги, Вы меня за это извините и знайте, что это сделано вынуждено. По настоянию Казимбека — переводчика — я поневоле взялся. Кроме того, восхваление неверной в силу необходимости не содержит ничего предосудительного. Этот вождь, — да будет молитва аллаха над ним! — изволил сказать, что родился в эпоху справедливого царя. Он сам был ласковым и мягким с неверными, дабы смягчить их сердца и склонить к вере. А кроме того, ведь мы сюда привезли в страну неверных один-два лака танга в виде налога [контрибуции] с мусульманского населения и признали себя бессильными сопротивляться и сражаться. Не дело говорить грубости и проявлять упорство. Все, что мы отсюда получим каким бы ни было способом, — это будет даром. Если же в этом деле мне будет какая-нибудь польза или перепадет прибыль, то, во-первых, это будет на пользу тебе и твоему эмиру. Мне же никакой выгоды нет, кроме вреда и ущерба. По этой причине гнев твой не уместен. Он сказал: «Какую пользу в этом мне и эмиру ты воображаешь?» Я ответил: «Я в этом посольстве участник и назначен эмиром, но внешне являюсь твоим нукером, постоянно находящимся на службе. Например, если в награду за мое хвалебное стихотворение мне дадут один дирхем, тебе дадут десять, а если мне подарят десять дирхемов, то тебе дадут сто; и когда мы возвратимся в свое государство, то эти дирхемы будут возвращены эмиру. Турецкие правители при отправлении посольства в большое государство после получения ответного письма забирают перо и калям, штаны и халат посла. Из-за скупости и жадности [из-за тесных рук и узких глаз] они не могут обеспечить сытость и благополучие своего войска. По этой причине он вынужден был передать вилайеты в руки людей сильных. Ему необходимо стало рассылать послов и посольства. В отличие от прежних времен, когда к ним приходили послы из Индии, России и Рума, теперь от них отправляют к тем».

Несмотря на сказанное, мои извинения не убедили Мир додхо. Он вышел из моего помещения. В день, когда закончились празднества, я написал доклад о празднествах и копию акростиха включил в него. Мне было приказано: «Тебе нет дела до доклада посла. Описывай только случившиеся события». Но посол после ссоры со мной испугался, как бы я не написал на него жалобу эмиру. Каждый день он присылал ко мне человека, чтобы я показал ему свой доклад. Я говорил: «Когда будет закончен, я представлю, вложу в пакет и отдам самому послу, чтобы он был спокоен». Когда я донесение закончил, я отнес его к нему [послу], вложил в пакет и [108] передал ему, чтобы он сам отдал в русскую почту для отсылки эмиру. Прочитав доклад, он сейчас же прибежал вслед за мной, набросил мне на плечи халат, отделанный золотом, и много извинялся, говоря: «Я, не поняв, наговорил тебе грубости. Я думал, что эмир услышит и рассердится, а ты скроешь это». Я сказал, что нельзя иметь секреты от падишаха. Можно скрыть от любого человека, но не должно иметь секреты от султана. Слова, которых нельзя сказать султану, нельзя говорить нигде и их не записывают. Он попросил на него не обижаться. Я сказал: «О, Беги! Я больше, чем Вы видел бегов и о ними общался, и как Вы меня не узнали, также и они не узнали. Я на них нисколько не сердит и на Вас тоже не сержусь. Вы прощены. Я Вас понимаю. Ведь я уже превзошел то положение, которого Вы достигли. Вы же до меня не доросли. Впрочем, чего бы Вы ни достигли, меня понять Вы не сумеете. [Ибо, как сказано в стихах]: «Истину пустыми глазами нельзя увидеть».

Действительно, во время этого путешествия русский царь выказал мне сверх меры уважение и почтение; меня приглашали на царские приемы и помещали впереди других посольств. В домах зрелищ он мне отводил место вблизи своей ложи. Мне было оказано множество знаков благоволения и преподнесено много подарков. После свадебных празднеств меня отпустил. Картину пиров и праздников, зданий и зрелищных домов я пространно описал в «Наводир-ул-вакосъ» и прозой, и стихами. И у кого будет желание, сможет там об этом узнать.

По причине того, что Самарканд попал под власть русских, вода реки Зеравшан большей частью была предназначена для расходования на земли его окрестностей, до тога необрабатываемые, а для Бухары воды оставалось мало. Я сказал послу, что всякий раз, как встретишься с Кауфманом, требуй воды для Бухары, так как Самарканд [помимо реки], имеет еще источник и подземные каналы. А в Бухаре в течение трех летних месяцев [даже] колодцы не дают воду. В эта время один бурдюк воды невозможно получить и за полдирхема. Вода самаркандской реки во все времена распределялась [поровну]: либо три дня подавалась туда [в Самарканд] и три дня в Бухару, или же понедельно или по пятнадцать дней вода отпускалась Бухаре беспрепятственно.

В Петербурге, всякий раз как мы встречались с губернатором, я без устали наводил посла на речь о воде для Бухары. Он [губернатор], обычно, говорил: «Действительно, вода Зеравшана будет израсходована в Самарканде, так как я распорядился о многих посевах и постройках. Я думал и о [109] воде для Бухары. В свое время я проведу воду из Сыр-Дарьи». Смысл этих слов был таков: «Я вас подержу голодными и без воды до тех пор, пока сам не вступлю в царскую резиденцию Бухары». Я спросил, почему не проводят воду из Аму-Дарьи? Он ответил: «Большинство посевов Бухары, исключая земли вокруг Карши и Каракуля, питаются водой Аму-Дарьи. Я его спросил: «С какого места Вы предполагаете отвести воду Сыр-Дарьи?» Он ответил, что из Чиназа к с северных [склонов] иштиханских гор можно доставить воду для всех бухарских туманов.

Так как напоминания о воде, которые я без устали повторял, ему надоели, он во время нашего отъезда из Петербурга милостиво обратился ко мне и сказал: «Успокойтесь, после совещаний в государственном совете мне разрешили делить [поровну] воду для Бухары и Самарканда. Я приказал губернатору Самарканда Абрамову, чтобы при встрече с вами он разделил воду так; как вы пожелаете».

В это время мы, имея разрешение вернуться, прибыли в Ташкент. До приезда губернатора и прибытия подарков и приветствий падишаха мы около двух месяцев оставались в Ташкенте, и я до отъезда из Ташкента закончил «Рисалаи Низамийа», которую начал еще в дороге.

Поскольку я писал эмиру, что сейчас путь вражды и распрей с русскими закрыт, теперь по необходимости надо установить порядок, сочетающий узбекский и русский [элементы]. А потом, если понадобятся, открытое столкновение будет позволено. Сейчас помимо дружественного и вежливого подчинения другого средства нет.

Выехав из Ташкента, мы прибыли в Самарканд. Правитель Самарканда Абрамов встретил нас и сообщил: «Ко мне прибыл с курьером приказ от губернатора о том, чтобы воду реки разделить поровну между Бухарой и Самаркандом, как вы того пожелаете [по нескольку дней]. Но это распределение должно быть твердым, пока в реке имеется вода. Теперь вы сами доложите эмиру об этом, чтобы он прислал уважаемого и почтенного человека, в присутствии которого. и с помощью людей, знающих дело, производить распределение воды».

Случилось так, что в это время обильная вода вышла из берегов, прибыла к Бухаре, снесла большинство посевов и залила дороги. Мы послали доклад его высочеству эмиру, который в это время был в области Кеша. На этот доклад не последовало никакого ответа и никого не прислали. [110]

Так пришла осень. Воды было недостаточно, и урожай этой осени, не получив воды, погиб. Бедный эмир снова приказал собрать водный налог и, собрав около ста тысяч танга, с поклоном и подарками отдал русским управителям воды в Самарканде с просьбой пустить воду [в Бухару]. Скудоумие этого правительства отсюда видно яснее ясного:

Все, что делает мудрец, и невежда сделает,
Но с опозданием и с позором [для себя].

Выехав из Самарканда и прибыв в Шахрисябз, мы были удостоены встречи с эмиром. Я вместе с русским [попутчиком] остался в посольском доме. Умир был раздосадован и недоволен. Мною он несколько дней пренебрегал и не замечал, потому что я написал правительству правдивые доклады без подслащения [лести]. Наконец, по дороге в Бухару, в Каршах, он меня вызвал к себе и расспрашивал около часа об отношениях с русскими и о деловых результатах [поездки]. И я без утайки рассказал обо всем, что было. Упомянул и о переговорах относительно посылки наследника — царевича. Я сказал: «Его величество в своем письме выразил желание послать одного из своих сыновей на службу царю, дабы он, изучив военное дело, стал наследником престола. Дать ответ на это письмо поручено Кауфману. Я не знаю, что написал об этом его величеству Кауфман и каков ответ на эту просьбу». Эмир начисто все отрицал: «Я ничего такого не говорил и Кауфман мне никакого письма не посылал». Я сказал: «Основная ошибка в этом деле та, что оно проведено без обсуждения и совета. Назначение наследника и его обучение военному делу тогда будет уместным, когда будут упорядочены все государственные дела и дело будет вестись согласно принятым в других странах порядкам, например, в России или Иране, или другом государстве, которое назначает царевича наследником. Если у главы государства двое или трое сыновей, то всех их зачисляют в войско солдатами, одевают в военную форму и помещают в казармы. Они отличаются от обычных солдат соответственно своему дарованию. Того из них, который отличится своими знаниями и талантом, по решению государственного совета, а не по желанию падишаха, назначают наследником. Если его величество выберет наследником только одного из царевичей, то другие из них, никогда не видя порядка и не приученные к порядку, [могут] в суматохе стать правителями. Неизбежно станут говорить: «Что такое порядок? И кто наследник?» И никто не положит голову в ошейник послушания наследнику. И возникнут волнения и смуты». [111]

Одним словом, бедняга эмир, считая, что эта просьба означает своего рода «добро пожаловать», написав об этом русским, полагал, что из этого ничего не выйдет, что этим он докажет крайнюю степень покорности и готовность подчиняться приказам. Мол, мое рвение служить тебе так велико, что даже посылаю к тебе свое дитя, которое по существу то же, что и я сам, что русские эти слова примут за достаточное извинение и другого ничего не потребуют. Но поскольку государственные дела у народов, привыкших к порядку, зависят от слов и затем к делам, — то со стороны русских пришел запрос по поводу этой записки. Кого, мол, из сыновей [эмир] пошлет к нам на службу и кого он назначит наследником. Эмир волей-неволей был вынужден определить одного из своих сыновей, которого вместе с Исамаддином туксоба, назначенного послом, и вместе с многочисленными подарками послал в столицу императора, чтобы он побыл на службе у царя и изучил военное дело и язык. ¹⁹⁸ После этого пришло настоятельное письмо о наследнике. Вторично был послан другой сын — Абдалахад хан — вместе с сановниками и вазир Истанкул бий кушбеги с соответствующими подарками. Вовремя этих путешествий этот бедняк был назначен на должность казия в одном из судилищ Бухары. По этой причине мое отправление было отложено.

Как-то эмир сказал своим приближенным во время беседы: «Я одного человека послал к русским при посольстве, а он стал [донимать] меня советами. После этого в другой раз я его не пошлю». Я сказал: «Я не желаю служить этим пронырам».

Короче говоря, во время этого путешествия, которое Абдалахад хан предпринял в качестве наследника, царь его несколько раз пригласил в гости и на пиршества. Кроме того, некоторые из числа послов других государств были вызваны на секретное совещание и там их заставили подписаться и приложить печати под официальным письмом, содержавшим двадцать один пункт в отношении проведения железной дороги, проведения телеграфа, постройки церкви для русских воинов и купцов, продажи и купли садов, усадеб, зданий и земли и т. д.

Таким образом он [наследник] вернулся назад, отдав Бухару [русским]. И эмир раскаялоя в своем поступке. Он несколько дней не призывал к себе наследника и держал его в толпе сопровождавших эмира у его стремени. В конце концов через посредство некоторых вазирей и сановников он получил разрешение вернуться в Кермине, где находилась его резиденция. А сам эмир в эти дни [лежал] больной [112] в Карим. После того, как русские овладели Самаркандом, установилась их постоянная связь с ним.

В Бухаре и ее окрестностях вспыхнула страшная эпидемия холеры, которая началась в Каршах и в окрестностях которых за два-три года [она скосила] почти все население. Затем эпидемия перебросилась в Бухару и ее окрестности. Погибло около полумиллиона человек. Большинство деревень и кишлаков опустело, и селения были разрушены. Из преданий известно, что эпидемии появляются из-за чрезвычайного распространения разврата среди народа. А дороговизна на продукты питания возникает из-за нечистых намерений царей.

Действительно, в период правления этих двух государей из-за беспорядка и неустройства управления, из-за злоупотреблений хакимов цены на продукты питания всегда стояли высокие. А из-за отсутствия надзора и суда по законам шариата в делах всегда был в разгаре базар разврата и распущенности.

Постоянное пьянство и распутство с проститутками и юношами господствовало на базарах и в его окрестностях. Подстилки для кружения и танцев цыган расстилались повсюду. А отвратность незаконных дел находила одобрение в глазах людей. От болезни, которой эмир заболел в Карши, большинство воинов, приближенных и чиновников в Карши погибло. Некоторые больные приехали в Бухару и там скончались. Сам эмир тоже вернулся в Бухару и около пятнадцати дней был без сознания. И, наконец, он в самом неприятном виде сменил царский трон на гробовую доску и вернулся в место своего назначения. И все увеселения и наслаждения, которым он предавался в течение двадцати шести лет своего правления, запасы которых он собирал, были потребованы назад в течение пятнадцати дней, и он в бессознательном состоянии в мучениях, учиненных ему ангелом смерти, умер.

Порядки в эмирате и некоторые события времени правление эмира Абдалахада

Утром в пятницу 4 дня месяца сафара 1903 г. эмира Абдалахада наследника вызвали из Кермине. Когда его привезли и привели в Арк Бухары, сейиды, знатные и садовники из вилайетов прибыли с поздравлениями. А в понедельник 9 сафара при появлении Козерога, когда Венера была на восходе, Сатурн — в центре седьмого градуса вблизи Солнца, стоявшего в десятом градусе. Юпитер — в девятом, [113] Марс — в восьмом, а Луна — во втором, он сел на царский престол. Такое сочетание звезд, хотя и изменчиво [потому, что оно находится в «доме Сатурна], все же обещает длительность и устойчивость. Особенно время, когда десятое и четвертое созвездие были укреплены. В этом расположении Солнце, которое является султанской звездой, было близко. Венера в счастливом расположении, хотя и противостояла злосчастному Сатурну, могущество злосчастное Сатурна слегка исправила. Вначале пребывания у власти один-два года дружба созвездий Венеры и Солнца требовала выполнения шариата и распространения правил религии. [Еще] требовалось, чтобы было выполнено зло Сатурна в седьмом центре. И снова этот доброжелатель станет недействительным. Он также нашел достойными те порядки, которые были установлены в государственных делах его отцом. Пение, пляски и разврат стали еще более распространенными, чем во время правления его отца. Он сделал их для себя обязательными. И поскольку Меркурий находился на склоне, он не обращался к людям ума и достоинств и важные государственные дела вручил людям низким. Дела науки поручил Кази-калону, а назначения и смещение военачальников и сипо передал на устремление Дурбин бия кушбеги — [главного] гуляма его отца. А вазирство всей Бухары — в руки невежественного Шах Мирзы инака, своего, собственного гуляма. И русские чиновники стали сильно вмешиваться в государственные дела и отстаивали свои интересы. А возражать ни у кого не было смелости. Ничего не говорили, кроме слов «вера наша, преданность наша». Разъезжая по улицам впереди мусульман, они выказывали пренебрежение к ним, унижая и оскорбляя их. Больше того, люди вазира бежали впереди, крича: «Дорогу, дорогу!» Приказывая пешим и верховым мусульманам удалиться, согнали их с дороги.

В это время Каган — поселение ниже холмов Мамаджуграты — сильно разросся вследствие проведения туда железной дороги и постройки там нескольких фабрик и мастерских, привезенных из России. Там скопилось множество жителей из русских солдат, торговцев и обывателей. Можно сказать, был построен новый город. Были построены церковь и дом зрелищ. Оттуда провели железную дорогу до Бухары. Бухара целиком подчинилась России, о чем писали в другие государства и [официально] объявили.

Причина такого быстрого подчинения русским Бухары была заключена в невежестве и отсутствии порядка среди людей этого государства. Когда эмир прибыл из Кермине в Бухару [114] для восшествия на престол, он советовался относительно посылки посла в Россию. Я был в это время в Нарпае в должности судьи. Оттуда я в письме написал, что отправление посла благословенно лишь после восшествия и что этот месяц для восшествия на престол не благоприятен. Лучше это сделать, когда наступит новый месяц и что за это время [можно] подготовить [все] необходимое для отправки посольства к тому времени, когда посол будет назначен. Я составлю [проект] сопроводительной грамоты соответственно времени и месту и пришлю в государственную канцелярию. Пусть напишут письмо соответственно этому.

Я это сделал потому, что один из моих друзей сообщил, что меня собираются послать вместе с послом в русскую столицу.

В этот день, когда мое письмо прибыло во дворец, состоялось восшествие. После этого послом назначили Истанкула кушбеги, не спросив у меня черновика сопроводительной грамоты. Вышеупомянутого [посла] отправили с многочисленными подарками и приветствиями. Эмир утвердил тот же самый порядок, который был в прежних посольских миссиях. И это [посольство] без задержки отправили в Россию. [И этим], как будто одним махом, сразу же вручили все государство.

А следовало послать грамоту такого содержания: «Я только что сел на престол и еще не ознакомился с положением населения в стране. Я твердо придерживаюсь условий и слов, которые я взял на себя и считаю их для себя обязательными. Дай мне сроку от двенадцати до двадцати лет и я, узнав горы и низины страны, познакомившись и с хорошим и дурным, буду выполнять договор и соглашения. Сейчас из-за нерадения ушедших государство клонится к упадку [прежде всего] из-за безводья. Вода самаркандской реки используется на твои нужды. Наши крестьяне сильно ослабли, потому что при взымании десятины и хараджа они попали в когти налоговых чиновников, которые их истязают. К тому же прибавилась и нерадивость правителей. Нам нужно несколько человек специалистов водного дела, чтобы доставили воду из Аму или Сыр. Кроме того, в наших областях имеется много полезных ископаемых. Откройте их. Тем самым вы уменьшите потребности войска в налогах с крестьян. И еще у нашего войска нет порядка и [оно] не имеет нужного вооружения и оснащения. Нужен человек, который знал бы дело и сумел бы обучить его [войско]...», — и тому подобное. Такие просьбы, написанные при восшествии на престол, несомненно, были бы приняты. [115]

Тем самым было бы отложено и задержалось бы на некоторое время подчинение Бухары. Но, увы, где ум?

Все что мудрец сделает, может сделать и невежда,
Но после того, как неоднократно опозорится.

И поскольку Бухара — купол ислама — один из когда-то прославленных городов обитаемой четверти земли, одерживала победы над всеми странами Туркестана, благодаря наличию средств обороны и знаменитых султанов, то теперь всем иноземным государствам казалось непостижимым капитуляция теперешнего государя без войны и сопротивления. И потому сообщения газет об этом считали ложными. По этой причине для русских возникла необходимость пригласить эмира бухарского на торжество, чтобы покорение бухарского государства стало очевидным для иностранных государств.

[Вскоре] после вступления на престол, эмир стал готовиться к поездке в русскую столицу и около сорока пяти миллионов русских танга истратил на подарки и подношения. Он послал записку Кази-калону, чтобы тот отобрал людей, которых он взял бы с собой. Кази-калон отобрал по два-три человека из каждого рязряда людей и доложил, что это люди из писцов, купцов, ремесленников из числа наиболее знающих из них. Я впал в смятение, как бы ни попасть в их число. Чтобы проверить намерение эмира, я ему написал докладную записку: «По слухам в народе стало известно, что Ваше величество эмир сочли необходимым совершить путешествие в Россию. Это благословенное доброе путешествие. Оно необходимо для спасения войска и подданных. И Вы не печальтесь размышлениями о том, как [будет выглядеть] Ваше подчинение России после этого путешествия и что будут говорить об этом в народе. Ведь о победе русских над всей населенной частью земли много лет тому назад было написано в божественном писании. И там сказано, что Самарканд будет разрушен за поголовное избиение христиан, и великий создатель утвердит [власть] рыжих людей [русских] в этом городе и никого другого.

И то, что должно быть, сбудется. Поэтому заключение соглашения с русским государством необходимо:

Всякий, кто схватится со стальной рукой
Повредит свою серебряную длань.

[Тот, кто вступит в схватку с более сильным врагом,— принесет себе вред].

В связи с тем, что Россия приобрела власть над всеми государствами и поскольку Бухара и Самарканд для нее важнее [116] чем Стамбул, [вполне возможно], что во время этого путешествия [в Россию], все то, что у нее попросят и все что от нее захотят, она утвердит. И решение это будет выполнено, исключая требования возврата Самарканда. Это [последнее] будет отклонено. И будет сказана причина. Если же потребовать такие вилайеты, как Пянджшанба ¹⁹⁹ и Ката-Курган ²⁰⁰, то следует обосновать следующим: оплата наших воинов производится из наших собственных доходов, а поступления с налога сеяк (из районов), которые ты нам отдаешь, тебе достанутся. Конечно, согласится».

И еще несколько других требований подобных этим я включил в записку [с тем], чтобы, когда он встретится наедине с русским царем, показал бы и дал на подпись. Если же не смогут это сделать, то пусть пошлют в канцелярию, дабы вазир, ведающий государственными делами, подписал документ. Если же и это окажется. невозможным, то пусть почтой перешлют его в канцелярию для того, чтобы русские министры его подписали.

Первое требование заключалось в следующем. С тех пор, как Самарканд присоединен к славному русскому государству, Бухара испытывает недостаток воды, так как правители и распорядители [Самаркандские] воду Зеравшана расходуют на посевы и строительство. Там расходуется две трети воды. Одна оставшаяся часть доходит до Бухары тогда, когда наши весенние и летние урожаи уже погибли. По этой причине пусть пришлют знающего человека, который провел бы к нам воду из Аму-Дарьи или Сыр-Дарьи, дабы наши посевные земли не погибали.

Второе требование. В наших областях много овощей и фруктов. Между месяцем Тельца ²⁰¹ и Скорпиона ²⁰² их столько, что ни люди, ни животные всего этого не могут поесть и уничтожить. Если в Бухаре будет основан завод по выработке сладостей или сахара, тогда бухарский сахар и сладости достигнут всех семи климатов ²⁰³. Для бухарского государства это будет большой помощью.

Третье требование: каждый год купцы этой страны отвозят шерсть животных, неся большие расходы, выплачивая пошлину русскому государству, а привозят различное сукно, [в том числе и солдатское]. Если бы в Бухаре основать суконную фабрику, то мы бы смогли переработать всю здешнюю шерсть и вывозить сукно во все государства.

Четвертое требование. В окрестностях городов Мавераннахра есть много гор и в них бессчетное количество всяких видов полезных ископаемых. Пусть бы прибыл кто-нибудь [117] из ученых, знающих науку о минералах, и раскрыл эти ископаемые. Сколько бы ни понадобилось наемных рабочих, их всегда достаточно наготове в долинах и теснинах гор. Это дало бы большую пользу обоим государствам. А беднякам и подданным это оказало бы помощь и доставило бы благоденствие. В том же роде были и другие пожелания.

Относительно ученых, знающих языки, отливки пушек и ружей, знатоков военного дела — обо всем этом я, написал и после тщательных дополнений, сокращений, изменений и переделок требования эти передал эмиру. Но никакого ответа — ни возражения, ни согласия я не слышал. Я понял, что в этом путешествии попутчиком мне не быть.

Действительно, через неделю после этого эмир отправился по железной дороге и взял с собой того, кого хотел из слуг и прислужников и некоторых купцов. Из эмиров были: Бараткули бек додхо, Астанкул — министр внутренних дел — и Дурбин кушбеги. Это путешествие длилось в течение двух-трех месяцев. Один из секретарей, который был прикреплен к этому путешествию, уехал последним, а приехал первым. Он встретился со мной, и мы беседовали. Я рассказал, что составил для эмира доклад, состояший из некоторых пожеланий. «Не известно ли тебе, что с ним стало?» Он ответил: «Я видел этот доклад в руках у Астанкула ²⁰⁴. Он хвалил тебя и сказал: «Такой-то составил доклад, содержащий много полезного для государства и страны. Жаль, что эмир испугался представить его, сказав, что русские в своем гостеприимстве чрезвычайно внимательны к нам, любезны и мягкосердечны. Как бы их не рассердило, если мы покажем им эти пожелания. И дело может принять противоположный оборот. [Тогда] исполненная нами служба и изъявление покорности пропадут даром».

В общем, на это путешествие, от которого, вероятно, ожидали пользы в тысячу миллионов русских танга, было без пользы истрачено сто миллионов русских танга, насильно собранных у подданных. С тем и вернулись. Отправились с мокрым задом, а вернулись назад с сухими губами, [не солоно хлебавши].

Так как в этой стране не принято советоваться и обнародовать предстоящие дела, то всякое вновь начинаемое дело приносит только вред и убыток. Никто из тех, кто принимал участие в этом путешествии, до самой посадки эмира в поезд, не знал о своем отъезде. Они отправились в дорогу, не подготовившись к путешествию, без зимней одежды. И никто — ни из чиновников, ни из ученых — не осмелился сказать, что [118] в казне нет лишних денег и бесхозного имущества и что нет пользы вести такую сумму. Ведь сборщики налогов эту потраченную сумму собрали в виде налога путем угнетения и насилия и отправляли в царскую казну. Между тем все возделанные земли они погубили. Так что кроме Гиджувана ²⁰⁵ в окрестностях Бухары не было ни одной населенной деревни. И на месте городов появились заросли колючек.

Другое путешествие, которое совершил эмир в дни своего правления, было путешествие в Тифлис ²⁰⁶. Этот процветающий город расположен на юге Кавказа к северу от Армении. Прежде он был подчинен Турции, теперь присоединен к русскому государству. Для совершения этого путешествия, как говорили среди народа, имелось несколько причин. Одной из них было то, что правитель Тифлиса устраивал свадебное празднество и пригласил всех правителей, в том числе и эмира бухарского, которого он пригласил для того, чтобы его подчинение России стало известным иностранным государствам. Другой причиной, по словам шиитов, было то, что поскольку эмир бухарский из [шиитов] и поскольку глава министерства финансов и правосудия и начальник артиллерии [тоже] из их числа, то говорили они: «Во время этого путешествия наш эмир встретится с Насреддин шахом Каджарским для заключения с ним договора о братском союзе, чтобы Бухара считалась присоединенной к Ирану». Ходили также слухи о том, что у эмира имеется скрытая язва, и русские врачи посоветовали искупаться в окрестностях Тифлиса в источнике, называющемся «источник исцеления» и который излечивал от всех язв и болезней.

В связи со всем этим эмир сел в поезд, ни с кем не посоветовавшись относительно этого путешествия, и отправился, взяв с собой кого захотел. Вернулся через пять месяцев. На эту поездку также было загублено много денег. А в газетах и печати Стамбула было написано, что эмир бухарский перешел в христианскую веру и что его повезли на Кавказ для совершения крещения. И эти газеты везде в России, где их находили, прятали. Совершил он это путешествие на девятом году своего правления. ²⁰⁷

Однажды в первый год восшествия эмира [Абдалахада] на престол ²⁰⁸ двое из моих близких друзей пришли для встречи с автором этих строк. Я приготовил для них, что смог. Мы беседовали на разные темы. Один из них был ученый из Бухары, другой усрушанец ²⁰⁹ (из Ура-Тюбе) — сипо, но вставший на путь суфизма. Разговор зашел о беспорядках и о волнениях того времени; о том, что в эту эпоху следует ожидать [119] наступления порчи и развала. И каждый из них рассказал о сновидениях, которые он недавно видел. Один рассказал: «Я видел, что загнанный лев попал в окружение лютых зверей удивительного вида. Он бежал по улицам разрушенного города, постройки которого рассыпались. Я потерял свое жилище и босиком метался в разные стороны, не находя своего дома. Затем я увидел, что звери одержали победу над львом, разорвали его, а части тела и внутренности растащили в разные стороны». Другой рассказал: «Я видел, что в полдень выхожу из мечети. Полная луна с зенита неба спустилась на землю, подобная какой-то странной чудесной вещи или снаряду. Вместе с нею была еще и другая звезда. Она врезалась в посольство. Я сказал об этом людям, бывшим около меня. Они побежали, чтобы самим посмотреть».

И поскольку сновидения исходят от предопределения и служат доказательством наступающих перемен в мире, каждый из нас проникся страхом. Один сказал: «Каждому необходимо в эти дни приготовить и иметь оружие при себе, чтобы противостоять врагу». Другой сказала «В день свершения [предначертаний судьбы] оружием беду не отразить».

Когда судьба в небе расправит свое крыло, —
Все мудрецы становятся слепыми и глухими.

А теперь нам должно здесь рассказать о следующем. После того, как земли между Кокандом и Ферганой пришли в упадок, племя кипчаков захватило власть и овладело правительством Ферганы. Мусульманкул-кипчак ²¹⁰ после убийства, заточения и изгнания эмиров Коканда единодержавно засел в султанском арке. Во все области, подчинявшиеся Коканду от Ташкента до Ходжента и Ура-Тюбе, он назначил правителями главарей своего племени. Он принимал меры к тому, чтобы всех оставшихся в Коканде прежних главарей искоренить полностью. Даже бедняки были выгнаны из города. И засели там кипчаки, чтобы без помех любимую страну заключить в объятия [захватить все дела государства в свои руки].

В это время я был в Ура-Тюбе. Некоторое время правителем от кипчаков там был Ширали додхо. Однажды у группы крестьян возникла распря с группой кочевников из-за участка обрабатываемой земли. Обратились к правителю. Каждый говорил о пользе, которую приносит его занятие. Кочевник говорил: «Каждый из нас имеет столько-то скота и овец, которые пасутся в этой степи, и мы столько-то вносили налога (савайим) со стада в казначейство правительства». Дехкане же говорили, что если эта земля останется в [120] наших руках и мы ее будем обрабатывать, то столько-то ушра и хараджа внесем в казну.

Правитель передал это на усмотрение шариата. Кочевникам решить иск в свою пользу не удалось. Хаким склонился к тому, чтобы эту землю передать в руки дехкан, так как ему явно казалось, что пользы [для казны] будет больше. Кроме того, от крестьян он получил взятку в две-три тысячи танга и обещал передать землю им. Но для кочевников показалось трудным оставить родные места. Обе стороны принесли ривояты за печатями. И вот однажды хаким с великой помпой вместе с улемами и эмирами прибыли на эту землю. Там было устроено великое собрание, на которое собрались все старейшины племени с тем, чтобы закончить дело подобру, мирным путем. Я также там был среди нукеров. С обоих сторон неслись крики. Так как ни до чего не смогли договориться, то все начали требовать: пусть будет решение по шариату. Эти слова дошли до эмиров и знатных лиц. Тогда невежественный хаким изрек: «Шариат, что это такое? Для пользы казны землю надо передать крестьянам. Пускай кочевники поищут другие источники воды и пастбищ».

И сколько улемы и почтенные люди ни говорили о примирении и взаимных уступках, хаким их не слушал. В это время два человека, сидевшие впереди людей близких к хакиму, по имени Хайдар Кул и Омар Кул, встали и сказали: «Громкие слова ты говоришь, стал высокомерным, принижаешь шариат. Из-за такой заносчивости весь мир зальет потопом. И из-за грязи этой твоей низости и народ будет низвергнут в бездну. А мы слышали от людей, заслуживающих доверия, что когда власть попирает шариат, то вскоре события ее сотрут [с лица земли] и ее настигнет стрела бедствий. История свидетельствует, что упадок государства и перевороты в странах случаются по причине таких качеств [правителей]. В дальнейшем мы отказываемся от службы тебе и снимаем с себя обязанности нукеров». Сказав это, отряхнули полы своей одежды, ушли из собрания в город. Все присутствующие сильно смутились. Хаким устыдился. И это собрание закрылось, не закончившись, все рассеялись [разошлись]. Я зашел в один дом по соседству с этими двумя юношами. Увидел, что они, расстроенные и печальные, сидят и плачут. Я их утешал [призывал к сдержанности]: «Хаким что-то сказал, а вы расстроились». Они сказали: «Из-за одного человека несчастье постигнет тысячи. Если правитель окажется в несчастье, где найти безопасность слуге. Поскольку [121] мы приезжие в этом месте, а ты сосед по дому, тебе следует взять на себя нашу защиту. Кипчаки по природе низкий и недальновидный [народ]. Они сейчас стремятся к самостоятельному управлению. Как бы они ни подняли мятеж и, не справившись, сами себя не погубили. Потому что нельзя себе представить сохранения власти и укрепления независимости без советов людей умных и обладающих большим опытом в делах. Те лица, которые сейчас владеют приказом и [властью] — все казаки-пастухи, И от них нельзя ожидать решения важных государственных дел. Они способны лишь поднять смуту, скандал и пролить свою кровь».

В действительности, после этих событий не прошло и десяти дней, как пришел приказ от Мусульманкула, чтобы правитель по получении письма сейчас же вместе со своими людьми и со всем скарбом вернулся в Коканд, так как лично ему хотят оказать особую милость. Точно также были отправлены письма по всей Фергане, чтобы правители и эмиры в такой-то день собрались в столице, поскольку для них имеются государственные поручения. Одновременно было решено, чтобы в назначенный день все были в полном вооружении и чтобы всех знатных людей и вельмож Коканда созвать на пир и угощение и всех их перебить. Затем отправиться в кварталы города и всех жителей взять в плен и изгнать. А на их место в городе поселить кипчаков. Но прежде, чем это событие должно было совершиться, один из членов совета сообщил таким эмирам Коканда, как Ахмад Парранчи, Якуб Минг Баши, что, мол, кипчаки задумали такую хитрость в отношении прав жителей этого города. А те об этом оповестили население. И чтобы каждый из знатных людей, который будет приглашен в дом правителя, отправился бы туда, имея при себе спрятанное оружие.

В то время, когда все эмиры кипчаков, вооруженные саблями и щитами, сидели в султанской ставке, Ахмад Парваяни вместе с Минг Ваши вошли роскошно одетые и, не садясь, отдали приказ: «Бейте эту стаю собак». Все, кто был с ним, взялись за мечи и сейчас же начали избивать кипчакских эмиров. Кипчаки стали кричать: «Что случилось? Мы о добром!», но, не успев взяться за оружие, не обнажив меча, не подняв ружья, не найдя огня, остались на месте с распоротыми животами — и с отрубленными головами отправились в ад. И первым из тех, кто в этой катастрофе попал на дно ада, был Шир Али Додхо — правитель Ура-Тюбе. Он валялся у стены эмирского дома совета с распоротым животом и выпавшими [122] внутренностями. Так, после тысячи мучений отправился в место своего вечного местопребывания. И ни меч, ни щит не отразили его смертного часа. Таков был конец.

Мусульманкул тоже был пойман во время этого происшествия. В течение месяца под солнцем месяца Таммуза ²¹¹ он погиб в мучениях. Всего в урде [столице] было убито около пяти тысяч кипчаков и около семи тысяч в областях и деревнях, не считая женщин и детей. И в степи, и в деревни — везде, где находили кипчаков и узнавали, что это кипчак, — убивали. Женщин, девушек и детей в течение месяца сгоняли целыми толпами и, уложив на землю, засыпали соломой, а потом по их черепам гоняли лошадей и быков, — так убивали. Из всех этих людей ни в одном населенном пункте никто не остался в живых. А те одиночки, которым удалось бежать, оказались рассеянными в горах и ущельях. Блуждая там, они становились добычей волков и барсов. По прошествии некоторого времени волки и степные собаки настолько приохотились к человеческому мясу, что стали нападать на человеческое жилье и похищать людей. Можно сказать, что кроме Омар Куда и Хайдар Кула, после истребления кипчаков ни одного из них не осталось в живых, благодаря их искренней вере, которую они обнаружили, почитая и возвеличивая шариат ²¹². Ведь сказано:

Хотя меч весь мир может сдвинуть с места —
Пока бог не захочет, он не коснется и одной вены.

Эти два человека, благополучно избежавшие опасность, спаслись и вернулись в Ура-Тюбе. Один рассказчик рассказал, что после того они пришли в город и сообщили подробности. Я спросил: «Каким образом вы спаслись из этой смуты?» Они рассказали: «После того, как мы вместе со всем племенем во главе с хакимом прибыл в Коканд, во время происшествия никто не обратил на нас внимания и никто нас не узнал или [может быть] они приняли нас за других. Мы сами себя выдали за кокандцев. Ходили в кварталы и квартиры кипчаков, забирали вещи, оружие и съестные припасы. В целях безопасности мы направились в эту сторону. И мы не испытали никакой угрозы и страха. И тебе следует скрыть нас, и несмотря на опасность и наказание, оказать нам помощь».

В это время Абдал-Гафар диванбеги был назначен эмиром Коканда правителем в Ура-Тюбе. Я отправился к нему и засвидетельствовал перед ним их чистоту в вере и искренность их целей. Правитель назначил их на должность и определил жалование. В это время пришло распоряжение из столицы, [123] чтобы схватить и повесить каждого, кто носит имя кипчака. В городе находилось четыре чиновника, которые много лет там жили. Эмир потребовал их к себе во дворец, указав, что к ним он питает крайнюю милость и дружбу, но когда они прибыли, то приказал отрубить им головы. Затем к их ногам привязали веревки, потащили по городу и у Чорсу бросили. Даже эти два человека, несмотря на покровительство правителя, все время боялись за свою жизнь. В это время Якуб Минг-баши ²¹³, отправившись в Кашгар, насильственным образом овладел там престолом. К нему присоединились эти два беглеца и получили от него звания и богатство. Они получили значки и чоуган ²¹⁴. [Вскоре] после этого [Якуб Минг-баши] предпочел подставку под гроб трону султанства. Они снова вернулись в Коканд, поселились там и приобрели могущество и богатство. А поскольку уважение покинуло хозяина дома [правителя Коканда] и не с кем было общаться и не с кого требовать, т. е. [в городе не было сильной власти], то они попали в число эмиров Коканда ²¹⁵ и получили должности и чины от русских властей.

Так, из-за непочтительности кипчакских эмиров по отношению к благородному шариату все начальствующие и подначальные, подчиняющие и подчиняемые стали травой [для] безжалостного меча. А те два человека, проявившие чистую веру, до настоящего времени (а это 1295 г. хиджры ²¹⁶), когда прошло около тридцати лет со времени той всеобщей резни, еще живы и являются старейшинами племени и народа, благодателями сана и почестей и находятся на службе государства и власти. Эти два человека из числа «чистых братьев» также не оставили и меня. Тебе, мол, известны правила звездочетства. Ради проверки узнай, какие произойдут события. Я трижды одно за другим в соответствии с правилами астрологии проверил гороскоп данного момента. И все три раза Марс был расположен напротив Сатурна под воздействием Меркурия [все время] в одном сочетании. Такое противорасположение, согласно астрологическим правилам, считается предзнаменованием одного из величайших злополучий [особенно для эмиров и власть имущих]. Те, кто останется в живых в будущем, увидят, что все те богатства, которые государство и имущие собрали в государственную казну путем зла и насилия, станут провиантом для неверных и добычей грешников. Правители, в конце концов, оставят свои головы на виселицах, а эмиры и высокопоставленные также окажутся обездоленными и в вечной нужде. «Но истинное знание только у Аллаха». [124]

Согласно констелляции созвездий, в дальнейшем власть в Мавераннахре также не останется в руках этого племени, и обнаружатся удивительные перемены и великие столкновения. Что касается противостояния Марса и Сатурна и сближения Юпитера с Меркурием, то это указывает на ослабление народов ислама и истиной веры, на распространение ложных дел и неверия по всем странам мира. Особенно в областях Мавераннахра, где всякое дело, которое возникает [будь то хорошее или дурное], достигает крайней степени и полноты. Таково влияние Марса, когда Меркурий оказывается его спутником. И та смута, которая ожидается в мире, согласно расположению звезд, получит свое распространение в течение одного периода, состоящего из тридцати шести лет. С какой бы стороны ни рассматривать положение правительства, на лицо явные признаки упадка истинного толка ислама, который распространен в Мавераннахре. Достаточно уже существования этих глупых эмиров, невежественных ученых и порочных и нерадивых военачальников. Других признаков не нужно. И если они дальше будут точно так же продолжать пренебрегать делами шариата, то и действительность превзойдет в два раза выше, что вы сможете себе вообразить. И это не будет удивительным. После всего этого от пренебрежения и игнорирования божественных ограничений, которые проявляются со стороны правителей этой страны, что могут они и те, кто следует за ними, ожидать в будущем. Что для них значит, если на голову им упадет луна и звезды? Нужно, чтобы небо целиком на них обрушилось. «Ведь они не обращали никакого внимания на то, что перед ними и что за ними, на небе и на земле. Если мы захотим, то велим земле поглотить их или велим небу низвергнуть на них какой-либо обломок». ²¹⁷

Увы! Как жаль, что в этот век нет слушающего уха и видящего глаза! Ничего не остается другого, как записывать на листках то, что становится известным, а затем самому читать и плакать. Другого средства нет. Всякий раз, как только кто-нибудь ознакомится со сказанным, он все относит за счет либо моей одержимости, либо фантазии, возбужденной бантом или опиумом! Я неоднократно доводил до сведения хакимов и придворных, что сказанное стало известным мне по констелляции звезд. Но в ответ я ничего не слышал, только молчание или слова, которые не содержали ответа на то, что я спрашивал. После этого стало очевидным, что и не следует никому ничего излагать, согласно стиху, сказанному Абуал-Маоли, ²¹⁸ [который сводится к следующему]: [125]

Язык в нашей вере сам не является доверенным тайн тела.

Все эти тайны не имеют доверенного и вместилища, кроме мира молчания. А эти распорядители, которых мы называем его святейшество эмир и господин вазир? «Они, как скоты; и даже больше, чем они, блуждают». ²¹⁹ Ведь если руководствоваться шариатом, то их следует ежечасно несколько раз устранять. И никому не должно им подчиняться и выполнять их приказы. И никто не станет из-за этого мятежником и смутьяном. Управление, основанное на справедливости, — наместничество [аллаха]. Если же оно строится на насилии, то это наместничество — [халифат] дьявола, — да будет на нем проклятие! Самое удивительное то, что эти слова выгравированы на печатях этих презренных. И сами они каждодневно по сто раз эти печати ставят на приказах и указах и ни разу не вникают в смысл этих слов. И их приказы соответствуют строкам стихотворения:

Этот мир подобен мертвечине.
Тысяча тысяч черных стервятников в ней.
Эти раздирают ее когтями,
Те другие терзают клювом.
В конце концов, все разлетаются —
Из всего опять остается эта мертвечина.
О боже, укрепи ислам и мусульман и настигни
Нечестивцев и распутников огнем адским».

И от справедливых и беспристрастных потомков, которые бросят, взгляд на написанное мною и познают истину слова сего бедняка, мне последует благодарность. Конец.

Комментарии

158 Сумак — небольшая трубка, которую приспосабливают к детской-колыбели.

159 Мюрид — член суфийского ордена.

160 А'лам — высший из муфтиев (ученейший) сокращенно от *** — ученейший из ученых. Им, обычно, бывал самый сведущий из. мударрисов столицы.

161 Мунши — личный секретарь эмира.

162 Муфтий — законовед, назначавшийся эмиром, а позднее верховным судьей из лучших законоведов, хорошо знавших фикх (право) и хадисы (слова пророка и предания из его жизни). Обязанностью муфтиев было составлять фетвы и ривояти.

163 Сабуктегин — первоначально гулям и наместник саманидов в Газде и Герате, а позже объявивший себя независимым правителем Газны (977—997).

164 Падение Хорезма — 29 мая 1873 г. Хива была взята царскими войсками. 12 августа 1873 г. заключен русско-хивинский мирный договор и установлен русский протекторат.

165 Ургенч — до монголов Гургандж. В Х в. город находился на левом берегу Аму-Дарьи; в XIII в., когда он стал столицей сильной империи, он был расположен на обоих берегах, соединенных между собой мостом. Город был разрушен до основания Тимуром и им же восстановлен в 1391 г. В 70-х годах XVI в. стихийное бедствие — поворот Аму-Дарьи привело город к полному запустению. Только в XIX в. на месте старого Ургенча был построен город под названием Куня-Ургенч. Ургенч, и котором говорит А. Дониш, был построен в 1645 г. в южной части Хивинского ханства. Город существует в настоящее время под тем же названием.

166 Сын эмира Музаффара — Абдулфатх.

167 Имеегся в виду посольство 1869 г.

168 Т. е. посол Абулкасим.

169 Коран, 17 (17) 16.

170 В это время, т. е. в 1870 г., губернатором в Ташкенте был Константин Петрович Кауфман — генерал-адъютант, туркестанский генерал-губернатор (1867—1882 гг.).

171 Коран, 17, 60 (58).

172 Очевидно, имеется в виду недостаточное количество воды для орошения.

173 О движении русских переселенцев в Среднюю Азию (см.: В. В. Бартольд. История культурной жизни Туркестана. Л., 1927, стр. 145).

174 Джуль — чрезвычайный налог. Взимался, обычно, в экстренных случаях, например, во время войны.

175 Танга — серебряная ходячая монета в среднеазиатских ханствах, стоившая в зависимости от курса от 15 до 20 коп.

176 Танап — один танап бухарский равен 250 м2.

177 Керки — административный центр Керкинского бекства, недалеко от Карши. В настоящее время Керки — районный центр Чарджоуской области Туркменской ССР.

178 В тексте не ясно; по А. М. Мирзоеву — Кароулхона (Шарки суру, № 5, 1962, стр. 138)

179 Мамаджуграти — недалеко от Кагана.

180 Нарзам — канал Зам, или Земм.

181 Чарджуй (старое название Амуль). Название Чарджуй впервые появилось в начале XIV в. В настоящее время Чарджуй (Чарджоу) — административный центр Чарджоуской области Туркменской ССР (Подробно см. В. В. Бартольд. Туркестан в эпоху монгольского нашествия. М.. 1963, стр. 82).

182 Келиф— город недалеко от Балха.

183 река Хузар расположена в долине р. Кашка-Дарьи.

184 Миникаль — один из наиболее густонаселенных центральных районов Бухарского ханства, расположенный в средней части долины Зеравшана, между Ак-Дарьей и Кара-Дарьей.

185 В тексте по ошибке ***.

186 Ушр — десятина, налог, составляющий 1/10 часть урожая.

187 Вероятно, во время второй поездки А. Дониша в Петербург в 1869 г.

188 Месяцы «Близнецов» и «Рака» — Зодиакальное созвездие «Близнецов» соответствует июню, а «Рака» — июлю.

189 Правителем Самарканда в это время, т. е. в 1870 г. (время возвращения из второй поездки в Петербург), был А. Г. Абрамов — генерал, начальник Зеравшанского округа.

190 Даруга — начальник района, полицмейстер, градоначальник. В данном случае имеется в виду лицо, служащее по хозяйственной части при армии.

191 Джади — Козерог название знака зодиака. По времени это соответствует декабрю. Соур — Телец, знак зодиака соответствующий апрелю.

192 Третья поездка А. Дониша в Россию состоялась в 1874 г. Целью ее было поздравить русского императора Александра II с победой над Хорезмом. Главой посольства был Абулкодирбек, который вместе со своим отцом Мулладжаном бывал в Петербурге в 1857—1858 гг. (см.: ст. Р. Ходи-зода. Чанд лахзаи нав дар тарчимаи холи Ахмади Дониш, Шарки сурх, 1957, № 2. стр.88).

193 На протяжении многих лет Шахрисябз отстаивал свою независимость от бухарского ханства. В 1868 г. шахрисябзские беки подняли восстание против эмира Музаффара. Бухарский эмир обратился за содействием к Кауфману, и против восставших был отправлен генерал Абрамов во главе русского войска. Восстание было подавлено, а Шахрисябзское бекство возвращено эмиру. Здесь же речь идет о поездке эмира после, победы русских над Хорезмом, т. е. в 1873 г.

194 А. Дониш ошибается. О причине отправления этого посольства см. прим. 192.

195 Додхо — один из высших светских чипов в Бухарском ханстве, «радеющий о правосудии».

196 Туксоба — начальник войского подразделения.

197 Наджмаддин ходжа мирасад, т. е. Мухтасиб (раис) сейидов, проживавших внутри Бухары или не больше чем на расстоянии в один фарсах от нее. Наджмаддин ходжа не раз ездил к русским в качестве посла. В 1859 г. был в Петербурге с посольством Игнатьева, в 1865 — 1866 гг.— в Казалинске и Оренбурге, в 1867 и 1868 гг. принимал участие в переговорах с Кауфманом (см.: Мирза Абдалазим Сами. История мангитских государей. М., 1962, стр. 146—147).

198 Возможно, имеется в виду поездка Абдалахада в 1883 г. по случаю коронации Александра III (см.: В. В. Бартольд. История культурной жизни Туркестана. Л., 1927, стр. 241; Мирза Абдалазим Сами. История маигитских государей. М., 1962, стр. 115).

199 Панджшанбе — город в бывшем Мианкальском округе на реке Ак-Дарья, рукаве Зеравшана, недалеко от Катта-Кургана.

200 Катта-Курган — административный центр Катта-Курганского бекства. Расположен западнее Самарканда на Зеравшанском канале Пар-пай. Основан в XIV в. В настоящее время — районный центр Самаркандской области Узбекской ССР.

201 Месяц Тельца — май.

202 Месяц Скорпиона — ноябрь.

203 Персидские и арабские географы, подобно античным, делили землю по направлению с юга на север — на семь климатов (от греческого има» — склонение) или широтных зон (см.: The Encyclopaedia of islam, 2. стр. 460).

204 Астанкул — кушбеги при эмире Абдалахаде (см.: А. Е. Маджи. К истории двух последних десятилетий Бухарского ханства. Известия АН Тадж. ССР, Отд. Обществ. наук, 2 (29), Душанбе, 1962, стр. 48).

205 Гиждуван — центр гиждуванского тумана — одного из восьми районов, расположенных вокруг Бухары. В настоящее время — районный центр Бухарской области Узбекской ССР.

206 Эмир Абдалахад неоднократно совершал поездки в Россию, в Петербург, Крым и на Кавказ. О поездках в Крым пишет Мирза Азим Cain: «В подвластной России Ялте, местности здоровой, свежей, веселой, приятной для времяпрепровождения его величество [Абдалахад] даже приобрел высочайшее имение. Там он возвел прекрасные здания, подобие дворцу Хаварнака и Так-и Кисра. Ежегодно безотказно и без опасений он с пятнадцатью-двадцатью слугами отправлялся в тот край и два месяца проводил в саду, украшающем рай, вволю наслаждаясь жизнью и счастьем. Растратив значительную сумму из казначейства на все то, что требовал его аппетит и на все то, что нравилось его глазам, он возвращался». (Мирза Абдалазим Сами. История мангитских государей. М., 1962, стр. 115—116). Автор записок по истории последних 'десятилетий бухарского ханства сообщает следующее: «В среду 43 улкада 1319 г. хиджры (12 февраля 1902 г.) бухарский эмир Абдалахад в сопровождении Кушбеги Астанкул-бия, Хайдар кул-бия инака и Аулийа-кул-бек-бий-дадхи выехал по только что выстроенной железной дороге в Петербург». (А. Е. Маджи. К истории двух последних десятилетий бухарского ханства. Известия АН Тадж. ССР, Отд. обществ, наук, 2 (29), Душанбе, 1962,, стр. 47).

207 Приблизительно в 1904 г.

208 В 1885 г.

209 Усрушанец — житель Усрушаны, или Осрушана (древнее Сутрушана). В состав области Усрушана входило почти все пространство между Самаркандом и Ходжентом. Ура-Тюбе — один из главных городов этой области (см.: Н. Негматов. Историко-географический очерк Усрушаны с древнейших времен по Х в. н. э. Тр. ТАЭ, т. 2, 1948—1950);

210 В 1482 г. глава кипчаков знатный кокандец Мусульманкул стал во главе восстания кипчаков против бухарского владычества в Коканде и захватил власть в свои руки.

211 Таммуз — восьмой месяц сирийского календаря — июль.

212 По поводу этого восстания кипчаков см.: ст. А. М. Мирзоев. Ахмади Дониш ва вакеаи катли оми кибчокхо дар нимаи асри XIX. Известия АН Тадж. ССР, Отд. обществ, наук, 2 (29), Душанбе, 1962.

213 Якуб Минг-баши — Якуб бек Кашгарский.

214 Чоуган — широко распространенная на востоке игра в поло.

215 Не ясный текст.

216 1295 г. — 1878 г.

217 Коран, 34, 9.

218 Абу ал Маоли, т. е. Абу ал Маони. Под этим прозвищем известен Бидиль (1644—1720 гг.)

219 Коран, 7, 178 (179).

Текст воспроизведен по изданию: Ахмад Дониш. История мангитской династии. Душанбе. Дониш. 1967