Год тысяча двести тридцатый

(14.XII.1814 — 2.XII.1815).

Мухаррам начался во вторник. 5-го числа (18.XII.1814) приехал гонец с письмами, из которых стало известно, что паша с паломниками поднялись на 'Арафат ⁶⁷² и выполнили обряды хаджа. [485]

9 мухаррама (22.XII.1814) прибыл из Верхнего Египта Ибрахим-паша, он направился в свой дом, находящийся [в квартале] ал-Джамалийа.

10-го числа, в четверг, ночью приехал капуджи с известием, что паша возвратился из Хиджаза в ал-Кусайр, в связи с чем был дам залп из крепостных орудий.

Наутро оба сына паши, равно как и государственные сановники, выехали в Басатин, а кое-кто из них переправился через Нил на западный берег, чтобы встретить пашу. Они считались с привычкой наши спешить с прибытием и сообразовались с количеством дней, истекших со временя его приезда в ал-Кусайр. Они провели в ожидании весь день, а затем возвратились.

На следующий день они опять выехали и возвратились к концу дня, и так эти выезды и возвращения продолжались в течение трех дней, а паша все не прибывал. В связи с этим пошли многочисленные толки в народе, слухи были различные, и разговоры об этом велись день и ночь. Затем выяснилось, что сообщение было ложным — паша не оставлял Хиджаза. Говорили, что причиной появления слуха о его приезде послужило следующее: в ал-Кусайр прибыло судно с /217/ семнадцатыо военными, и комендант опросил у них о причине их приезда, на что они ответили, что они предшествуют паше, который следует за ними. Услышав этот ответ, комендант послал письменное сообщение об этом в Куна коптскому писцу, извещая его о прибытии паши, а писец написал письмо представителю высших писцов-коптов в Асйуте по имени му'аллим Бишара. Тот же сразу послал своему начальнику в Каир сообщение об этом, и этот последний тотчас же явился в крепость и передал письмо Ибрахим-паше, который послал его с письмом в маджлис ⁶⁷³ катхода-бея. Катхода-бей наградил Бишару и приказал дать пушечный залп, и глашатаи рассеялись с этим сообщением по домам знати, получая бакшиш за это. Когда же прибытие паши, о котором было провозглашено, задержалось, возникла растерянность и замешательство. Люди, как обычно, стали выдумывать различные версии и распускать слухи: одни говорили, что он приехал, потерпев поражение, [486] другие — что он ранен, а некоторые утверждали, что он умер. Измышления эти были вызваны тем, что люди сами видели: государственные сановники вместе с женами и имуществом, оставив свои дома, перебрались из города в крепость; отряд арнаутов, который был расселен по [разным] домам, собрали [воедино] и разместили в районе квартала 'Абдин. Точно так же и Ибрахим-паша переселился в крепость и перевез туда много своих вещей.

Из-за всего этого в измышлениях зашли так далеко, что утверждали, что между высокопоставленными государственными лицами существует сговор о передаче правления Ибрахим-паше вместо его отца. В четверг (Очевидно, что упомянутый здесь четверг приходится на 17 мухаррама (30.ХII 1814)) был устроен парад, и Ибрахим-паша проехал по центру города. Люди собрались посмотреть на него, выстроившись на завалинках и у лавок, но ничего не произошло, и стало очевидным, что все это ложь и небылицы.

Из-за множества выдумок и подозрений в это время случилось вот что: Ридван Кашиф, прозванный аш-Ша'рави, замуровал дверь своего дома, что вела на улицу Баб аш-Ша'рийа, открыв с задней стороны маленькую дверь в переулок. Некоторые из его недругов донесли об его поступке катхода-бею, объявив, что в нем причина подозрений, охвативших в это время народ, и убеждения в достоверности вымыслов, особенно потому, что аш-Ша'рааи был одним из [широко] известных представителей знати. Катхода-бей вызвал его и сказал ему: “Зачем ты замуровал дверь своего дома и что тебе пророчит астролог?” Тот ответил: “Группа поспоривших [в этом] квартале солдат зашла в дом и встревожила нас. Поэтому я закрыл вход со стороны улицы, стремясь избежать зла и опасаясь ограбления моего дома, как случилось раньше”.

Катхода не принял во внимание его слов, а приказах убить его, но за него заступились Салих-бей ас-Силахдар и Хасан-ага Мустахфазан. Катхода его помиловал, приказав избить. Его распластали и поколотили палкой, затем в [487] сопровождении аги он отправился к себе в дом и открыл дверь, служившую ранее входом.

24-го числа (6.1.1815) из Хиджаза прибыли письма от паши и от других, датированные 13 зу-л-хиджжа, в них упоминалось, что паша находится в Мекке, Тусун-паша — его сын — в Медине, а Хасан-паша со своим братом 'Абдин-беем и другими — в Калхе, что между Та'ифом и Тарабой.

Благостный месяц сафар 1230 года начался в четверг (13.1.1815). 25 сафара (6.11.1815) объявили о снижении разменного курса разного рода монет; а курс французского талера на обычное серебро достиг было трехсот сорока пара, то есть восьми с половиной пиастров; провозгласили о снижении его разменного курса на полпиастра. Курс махбуба, достигший десяти пиастров, снизили до девяти пиастров. В объявлении предупреждали, что каждый, превысивший [установленный] курс, подлежит строгому наказанию или юазии без какого бы то ни было обжалования.

Во все центры провинций были разосланы указы об этом, устрашающие и угрожающие наказанием тем, кто превысит курс.

В конце этого месяца му'аллим Гали взял на откуп подушную подать, /218/ взимаемую с христиан в сумме восьмидесяти пяти кошельков. Причиной было то, что некоторые чиновники назначенные для сбора [этой подати], арестовали одного из христианских священников, строго взыскивали с него [подать] и оскорбили его. Когда му'аллиму Гали сообщили об этом, он взял на себя то, что требовалось с арестованного. Он сделал это, стремясь оградить своих соплеменников от притеснений тех, кто выдает себя за мусульман.

Месяц раби' ал-аввал 1230 года начался в субботу (11.11.1815). 9-го числа этого месяца (19.11.1815) из Хиджаза прибыл караван верблюжьей кавалерии, сопровождаемый сейидом 'Абдаллахом ал-Акма'и. С караваном из Хиджаза приехали гонцы на дромадерах с письмами, извещающими о том, что паша одержал победу над бедуинами, овладел Тарабой и взял там добычу, верблюдов и пленных.

Как только прибыли эти вести, сразу же были разосланы [488] по домам знати глашатаи, чтобы получить бакшиш, а наутро был дан залп из многочисленных пушек крепости.

Во вторник, 11 раби’ ал-аввала (21.11.1815), был праздник рождения пророка. Утром объявили, чтобы [население] устроило иллюминацию в городе, Булаке и Старом Каире, поддерживая огонь в фонарях в течение трех суток, ночью и днем. С наступлением среды, когда иллюминация уже была устроена, после вечерней молитвы объявили о ее прекращении. Торговцы особенно обрадовались этому, так как они избавлялись от обязанности бодрствовать на холоду, а последняя ночь была холодной и очень ветреной.

В эти дни Махмуд-бей и му'аллим Гали в сопровождении христиан-коптов отправились для возобновления [работ] по измерению земель и для установления размера орошаемых и неорошаемых во время разлива земель. Они взяли с собой группу писцов-эфенди, имеющих отношение к рузнаме, в том числе Мухаммада-эфенди — сына Хусайна-эфенди, отстраненного от [заведования] рузнаме.

Землемеры с измерительными приборами выехали заранее, приблизительно за десять дней, и приступили к работе. Правители провинций начали собирать с земледельцев часть налогов, минимальный размер которых составлял от девяти до пятнадцати реалов на феддан, соответственно качеству земли. Этот сбор происходил не вовремя, так как жатвы еще нет и феллахи урожая не снимали.

Удивительно, что в этом году совершенно не выпало дождя. Прошла зима, наступила весна, а дождя не было совсем, если не считать того, что в некоторые дни появлялись тучи, бушевал ветер, падали отдельные брызги, но они отскакивали от земли и просыхали от одного лишь воздуха.

В конце месяца из Англии для господина паши доставили подарки: различной породы и вида птиц, больших и малых, и среди них даже таких, которые разговаривают; механизм для подачи воды, который называется насосом и при помощи которого вода подается на далекое расстояние и с низкого на высокое место; люстру, сделанную из целого большого куска, хрусталя; часы, вызванивающие каждые четверть часа [489] веселую мелодию; подсвечник с удивительной пружинкой — как только фитиль свечи удлиняется, стоит только тронуть эту изящную пружинку, как появляется изящный человечек и тонкими ножницами своими руками срезает фитиль и возвращается внутрь подсвечника. Обо всем этом я слышал от человека, уверяющего, что все это он видел своими глазами.

В этом месяце ввели тариф на съестные припасы, такие, как, например, мясо, масло, сыр, [а также] свечи, объявив о снижении цен на них, [причем] снижении чрезмерном, и угрожая [за нарушение тарифа] примерным наказанием — повешением, [а в лучшем случае] прокалыванием носа. [Вследствие этого] масло животное и растительное из лавок было убрано и спрятано, его начали продавать тайком из-под полы по ценам, установленным продавцами его. Что же касается [животного] масла, то из-за большого опроса на него со стороны государственных сановников оно совсем исчезло из продажи, и как только появлялось какое-нибудь количество, его забирали по дороге по цене, установленной правителем, и масло совсем исчезло с весов. Если же /219/ его продают, то в незначительном количестве и то лишь тайком и по самой высокой цене.

Что же касается сахара, мыла, то цены на них выросли до крайности, а количество очень уменьшилось вследствие того, что Ибрахим-паша монополизировал весь сахар, поступающий из Верхнего Египта, а, кроме него, он ниоткуда не ввозится. Ибрахим-паша продает его в свою пользу, а в действительности в пользу своего отца. Затем паша стал выпускать его в продажу, отпуская его тем, кто занимался изготовлением пищи для продажи по ценам, им самим назначенным, и на условиях участия в их прибылях. Повышение цен легло тяжким бременем на народ: ратл верхнеегипетского сахара, который стоил пять пара, теперь продается по восемьдесят пара.

Что же касается мыла, то торгующих им обложили высокой пошлиной, и достать его невозможно. Оно продается тайком по одному ратлю по шестьдесят и больше пара за ратл

В эти дни повысились цены на пшеницу и бобы — ардабб продается по тысяче двести пара, не считая издержек. [Между тем] амбары и житницы Булака переполнены зерном, и [490] его поедают черви, но в продажу оттуда ничего не отпускают. Катхода-бея просили отпустить зерна для продажи народу, но он не разрешил, так как якобы у него нет указания на это от его господина.

Месяц раби' ас-сани 1230 года начался в понедельник (13.III.1815). 8-го числа этого месяца (20.III.1815) Мухаррам-бей, как в прошлом году, ввел в Гизе карантин из опасения чумы; он растревожил жителей, принудив часть из них покинуть город.

В этот же день посадили на кол шейха [племени] бедуинов Били ⁶⁷⁴, которое находится между Куббат ал-'Аэаб и ал-Хамаил, продержав четыре месяца в тюрьме.

В пятницу, 28-го числа (7.IV.1815), раздался пушечный салют и распространилась весть о том, что от паши прибыл некий военный с письмами от него и других лиц, и о том, что паша [скоро] приедет.

Как обычно, вестники разошлись по домам знати и высокопоставленных лиц, чтобы получить с них бакшиш. Одни утверждали, что паша прибыл в ал-Кусайр, а другие — что он сел на корабль, переправляясь морем, а некоторые — что он прибыл в Суэц. Затем разговоры переменились: стали говорить, что в Суэц прибыла лишь жена паши. Наконец, выяснилась ложность всех этих разговоров, так как письма были датированы концом месяца сафар и в них сообщалось о победе, одержанной пашой, о том, что он овладел районом, именуемым Биша ⁶⁷⁵, что убито много ваххабитов и что паша решил отправиться в район Кунфуды, а после этого морем вернуться в Египет.

Пришло известие о смерти шейха Ибрахима — писца казны.

Месяц джумада ал-ула 1230 года начался во вторник (11.IV.1815). 6-го числа, в воскресенье (16.IV.1815), после полудня пушечным салютом возвестили о том, что паша овладел районом Кунфуды, о чем стало известно из полученных писем.

18 джумада ал-ула, в пятницу (28.IV.1815), в Биркат ал-Хаджж прибыл махмал; среди сопровождавших его [491] всадников были, например, проповедник ал-Джабал, меняла, служители паланкина.

Пришло сообщение о поимке Тами, который был виновником того, что произошло в прошлом сражении у Кунфуды, — это он и истребил солдат. Раджах, заключив мир с пашой, не переставал расставлять сети Тами, пока не поймал его. Он обещал своему племяннику денег, вовлек его в свою компанию, устроил пир, пригласил к себе Тами, гарантировав ему безопасность, а затем предательски арестовал его из-за жадности к деньгам. Он повез его в ставку паши, и Тами сразу же отправили в порт Джидду, посадили на корабль и поспешно доставили его в Суэц; когда он прибыл в Биркат, то там в это же время оказался и махмал.

В воскресенье, 20-гэ числа (30.IV.1815), ночью войска вышли и наутро препроводили [в город] махмал, который следовал за отрядами, а после их шествия ввезли упомянутого Тами. Он ехал на дромадере, прикованный за шею железной цепью к шее верблюда. С виду /220/ это был неустрашимый человек. У него была большая борода, одет он был в шерстяной плащ. Передвигаясь верхом, он читал стихи Корана.

8 этот день устроили иллюминацию и салют. В воскресенье вечером прибыл также 'Абдин-бей и направился в свой дом.

Месяц дежумада ас-саиийа 1230 года начался в четверг (11.V.1815). 5-го числа (15.V.1815) в Суэц приехали на судах солдаты. Они прибыли в Каир с навешенными вокруг головы медалями в виде монет в знак того, что они муджахиды ⁶⁷⁶, возвратились из похода на неверных и отвоевали священные города [Мекку и Медину], изгнав врагов их веры. Дошло до того, что Тусун-паша и Хасан-паша в подписи после своих имен [ставили] слово “завоеватель”, — Аллах лучше всех знает свои творения!

9 джумада ас-'санийа (19.V.1815) многих солдат отправили в порты и приморские города из опасения, что кто-нибудь на падет на порты: разнесся слух, что великий французский Бона парт ушел с острова, на котором находился, возвратился во Францию, овладел ею, захвати и сопредельную с ней страну и с большой эскадрой отправился в неизвестном направлении. [492]

Может статься, что он появится внезапно в порту Александрия или в Дамиетте. Говорят [об этом] и многое другое. Катхода-бей, спрошенный о причине отправки солдат, сказал, что это сделано из-за опасения чумы, чтобы не заразить ею города. В этом году были смертные случаи от чумы и погибло много солдат, обывателей, детей, невольниц и рабов, особенно черных, из них уцелело совсем немного, и их дома опустели.

В середине месяца катхода-бей роздал милостыню детям-сиротам, обучающимся в начальных школах, для того чтобы они молились о прекращении чумы. Собрав детей, их ведут в дом Хусайна — помощника катходы — у Хайдан Мусалла ⁶⁷⁷, и [здесь] каждому малышу дают бумажку с шестью — десятью пара. Часть этого забирает тот, который организует ребят в группу, претендуя на то, что является их учителем; это — сверх того, что он получает специально на свою долю.

Большая часть школ закрыта, и никого в них нет, потому что прекратились поступления доходов с вакфов. Когда эти дети уходят и возвращаются, на базарах и в доме, где идет раздача денег, царит шум и гомон.

Месяц раджаб 1230 года начался в пятницу (9.VI.1815). 6 раджаба, в среду (14.VI.1815), из Верхнего Египта приехали гонцы на дромадерах и сообщили о прибытии паши в ал-Кусайр; катхода наградил их одеждой, но не приказал устроить салют и иллюминацию до тех пор, пока не будет подтверждения правильности этого известия.

В четверг, 7-го числа (15.VI.1815), в ночь в ал-Азбакийе сгорели дом Такир-паши и соседний с ним дом.

В пятницу до послеполуденного времени дали многократные залпы из крепости и Гизы, когда убедились в прибытии паши в Куна и Кус и это подтвердилось. Приехала также жена паши и направилась во дворец в Шубра. Жены высокопоставленных лиц и знати отправились к ней с подарками и приношениями, чтобы приветствовать ее. Прохожим, феллахам, приезжающим из районов, воспретили проходить мимо этого дворца по обычной проезжей дороге, а заставляли сворачивать с нее на вновь проложенную дорогу, что позади и проходит на отдаленном расстоянии. [493]

В среду, 13 гo числа (21.VI.1815), после трех часов ночи произошло полное лунное затмение; затмилась вся поверхность луны. Она находилась в созвездии Стрельца.

В четверг, 14-го числа, ночью паша прибыл в Гизу, пробыл там до конца ночи, а затем переехал в свой дом в ал-Азбакнйе и провел здесь два дня. К нему явились катхода-бей и государственные сановники, чтобы приветствовать его, но он никого не принял, равно 'как и шейхов, приходивших время от времени, — ни один из них не встретился с ним, вплоть до следующего дня.

/221/ Следуя друг за другом, сановники, высокопоставленные 221 государственные лица, христиане всякого рода, и особенно армяне и другие, доставляли ему подарки и ценные приношения, всякого -рода редкости, даже белую невольницу, украшенную драгоценностями, и прочее.

В Каире и в деревнях разнесся слух о том, что паша раскаялся в чинимых им притеснениях и решил восстановить справедливость, что он дал себе обет в том случае, если вернется победителем, овладев Хиджазом, возвратить людям их доходы, имущество, вакуфные земли. Кроме того, распространился слух, что он это осуществил в Верхнем Египте, восстановив прежнее положение вещей. Об этом говорили повсеместно, и это люди видели во сне.

По истечении трех дней со времени возвращения паши наиболее значительным мултазимам было написано письмо следующего содержания: “До нашего господина дошло, что копты допустили несправедливость и произвол в отношении мултазимов, их фа'иза, и он не согласен с этим. В настоящее время вам надлежит явиться по истечении четырех дней для подсчета вашего фа’иза и получения его. Наш господин не согласен с несправедливостью”.

На бумаге следовала подпись дафтардара. Большая часть глупцов обрадовалась этим словам, поверив истинности и правдивости их; они же распустили также слух о том, что напротив дворца 'в Шубра вбит кол, на который посадят му'аллима Гали и других видных коптов. [494]

24-го числа (2.VII.1815) большое количество шейхов деревень и городов, пользующихся доходами с вакуфных земель, знатных и феллахов прибыло со своими знаменами и стягами. Распространявшиеся слухи преисполнили их радостными надеждами. Они отправились к паше, а он находился в это время в районе Куббы, где организовал стрельбище для обучения и где происходила стрельба из ружей. Когда он увидел их и ему сообщили о причине их прихода, то он приказал избить и прогнать их. Так и поступили с ними, и они возвратились, разочарованными.

В этот же день Махмуд-бей и му'аллим Галч возвратились из своего путешествия. Они встретились с пашой, и он наградил их одеждой, облачив их в шубы почета. Му'аллим Гали, одетый в подаренную ему шубу, проехал по центру города, а за ним следовало много коптов, для того чтобы народ видел его, чтобы враги его опечалились и чтобы покончить с пересудам i

Он и Махмуд-бей пробыли несколько дней ч возвратились к своему делу, чтобы завершить размежевание и установление налогов До своего прибытия они прислали большое количество верблюдов, нагруженных деньгами; ежедневно вереницы верблюдов одна за другой следовали из аш-Шаркийи, ал-Гарбийи, ал-Мануфийи и остальных провинций.

В тот же день из Верхнего Египта приехал шейх Тархуна ⁶⁷⁸, известный под именем Куррайм, который было восстал против паши и не признавал его совсем и по отношению к которому Ибрахим-паша не переставал строить козни. Он заключил с ним мир, добился того, что тот явился к нему, принял его, гарантировал ему безопасность. Когда паша, отец его, прибыл из Хиджаза, шейх явился к нему, опираясь на обещание безопасности, данное его сыном, доставил паше подарок и сорок верблюдов. Паша принял его подарок, а затем приказал обезглавить его в ар-Румайле. Месяц ша'бан 1230 года (9.VII.1815).

Люди были расстроены тем, что пользовавшихся доходами с вакуфных земель лишили источника существования, а мултазимов — их поместий, отобранных пашой, который отстранил их от управления поместьями в какой бы то ни было степени. [495]

Паша отнял у них земли висийа, проявив снисходительность лишь по отношению к общественным владениям.

Потерпевшие обращались в его канцелярию, ч им обещали выплатить денежную ренту, взимавшуюся мултазимами с крестьянства, соответственно канцелярскому [подлиннику] документа, выдавать который мог только диван, после проверки и подтверждения документа по реестру Они стали ждать выполнения обещания в течение многих дней, отправляясь туда по утрам и возвращаясь оттуда по вечерам, занимаясь расспросами писцов и связанных с ними. Между тем положение их становилось стесненным из-за безденежья, прекращения поступления доходов, так что они готовы были довольствоваться самым малым и домогались получения хоть чего-нибудь. Каждый добивался немногого. Им обещали это по истечении трех-четырех дней, пока не учредят регистр, а когда его учредили, то заявили, что паша приказал изменить его и учредить на другой основе. Это повторяли во второй и третий раз, согласно с имевшимися большими или меньшими расхождениями в том, что собирала казна на протяжении лет.

/222/ В это же время приехал через Дамиетту некий турок, утверждавший, что он живет уже очень давно и помнит начало десятого века (По хиджре). Он говорил, что явился в Египет вместе с султаном Селимом ⁶⁷⁹, что помнит времена его и сражения его с султаном ал-Гури ⁶⁸⁰ и что он в это время находился под знаменами султана Селима.

Молва о нем распространилась, и те, кто видел его, рассказывали, что он помешанный и что он не тот, за кого себя выдает. Некоторые проэкзаменовали его в беседе относительно сведений и событий, и получилась у него путаница. Паша затем приказал изгнать и выслать его. Его посадили на барку, и сгинула весть о нем Говорят, что его утопили, а Аллах знает лучше.

25-го числа (2.VIII.1815) в доме дафтардара устроили диван и начали выплачивать мултазимам фа'из. Устроили так, чтобы выдавать лишь часть его. Самое большее, что давали [496] половину установленной суммы и меньше, и только в некоторых случаях немного больше этого.

В этот же день паша приказал всем войскам выйти на площадь за воротами Баб ан-Наср в Куббат ал-'Азаб для обучения стрельбе. Они выступили в последнюю треть ночи и до зари непрерывно одни за другими стреляли по методу французских войск, и словно гром гремел [вплоть] до утра. Покончив с этим, они стали возвращаться в город с большим грохотом, так что загромоздили своими лошадьми все дороги, задевая прохожих своими лошадьми и ослами.

Разнесся слух о том, что паша намерен произвести перераспределение солдат, обучить их на новый лад — по европейскому образцу, именуемому “новый порядок”, — одеть их в узкую одежду и изменить их внешний вид.

На следующий день паша уехал в Булак, собрал войска своего сына Исма'ил-паши, рассортировал их определенным образом на новый лад и сообщил им о своем намерении осуществить это со всеми солдатами Тех, кто будет противиться этому, ждут избиение я изгнание, после того как отобрано будет все, вплоть до одежды. Затем из Булака он отправился в Шубра. Среди солдат поднялись волнения, шум, они стали перешептываться между собой, и многие из них расстались со своими начальниками и командирами и условились бежать Некоторые их военачальники договорились восстать и' изменить паше

В четверг, 27 ша'бана (4 VIII.1815), вечером паша переехал из дворца в Шубра в свой дом в ал-Азбакийе. [Между тем] в доме 'Абдин-бея на пиршество собралась группа военачальников и среди них Хаджу-бей, ‘Абдаллах-ага Сары Джулла, Хасан-ага Эрзинджанлы Они вели переговоры друг с другом по поводу паши и того, что он планирует. Они договорились на заре напасть на него в его доме в ал-Азбакийе. Однако 'Абдин-бей, воспользовавшись их оплошностью, оставил их с их весельем и, переодевшись, вышел, чтобы поспешить к паше Он известил [о заговоре] и возвратился к своим друзьям

Паша поторопился и тут же, в шесть часов утра, [497] потребовал солдат Тахир-паши и приказал им окружить свой дом, а затем необычной дорогой, не через район ан-Насирийа, далекой и запутанной прибыл в крепость с теми солдатами, в которых он был уверен Дело заговорщиков расстроилось, но они не хотели отказаться от своего решения и отправились к. дому паши, желая разграбить его Окружавшие его войска воспрепятствовали им в этом, открыли по ним огонь из ружей, убив некоторых из них намерений своих заговорщики осуществить не могли Они отправились в район крепости и собрались у ар-Румайлы и [на площади] Карамайдан Будучи сбиты с толку, они пришли в еще большую ярость они знали, что пребывание их в ар-Румайле ничего им не принесет, а поскольку свою вражду они уже проявили, их ожидало последующее порицание сотоварищей, не присоединившихся к ним, и не принесло бы плодов им, если бы они возвратились к спокойствию Рассудок их затмился

Их подлость, низость их натуры, их мерзкие взгляды определили их образ действий они решили рассеяться по улицам города и пограбить имущество и деньги населения

Если они так поступят, [рассуждали они,] то численность их увеличится, мощь их усилится, и станут их соучастниками те, кто противостоит им теперь, из-за стремления всех к гнусным деяниям Они окажутся в выигрыше, и их попытка не пропадет даром, как это говорится в пословице /223/ “Кто не может бить осла, избивает ослиное седло” Они направились в центр города и [обрушились] на ас-Салибу и ас-Суруджийу Они взламывали и разбивали двери запертых лавок, разграбляя все, что в них имелось Лавочники, услышав о погроме, запер ми свои лавки, свои двери, оставили имущество и бросились бежать, чтобы спасти себя При виде этого остальные солдаты поспешили присоединиться к грабежу Их соучастниками были многие ловкачи, негодяи, нищие, голодающая чернь и те, для кого не существует религии Сборище их увеличилась, и они прошли таким образом в Касаба Ридван через ворота Баб Зувайла, громя лавки со сладостями в ас-Суккарийа ⁶⁸¹ и забирая в них деньги и что понравится из разного рода сладостей, поедая это, унося с собой, разбрасывая. То, [498] что они не забирали, они швыряли на дорогу под ноги, разбивали вазы со сладостями, кувшины с вареньем, среди которых были [сосуды] китайского и европейского фарфора. Они и их последователи из подонков города поели и забрали с собой наборы сиропов, разноцветные леденцы, рашал (Рашал — нильский лосось. Неясно, почему ал-Джабарти, перечисляя сладости, упоминает рыбу), конфеты, лимоны, глазированные орехи, ароматические вещества. Они забрасывали этим не только дорогу, которая проходит по базару, но весь путь от ворот Баб Зувайла до ал-Мамахйлийа ⁶⁸². На всем ее протяжении и во всю свою ширь дорога была изукрашена сладостями, засахаренными фруктами, цукатами, леденцами, различными сиротами, медом, вареньем, разлитыми по земле. Taк как это был благословенный месяц изобилия фруктов, то торговцы этого базара возобновили запасы и сварили различных сортов варенье, сиропы из персиков, яблок, слив, ягод тута, зеленого винограда, тыквы, айвы и наполнили сосуды и выстроили, выставили их в ряд в своих лавках для продажи, особенно в праздник — в месяц рамадан. В своем движении грабители прошли ал-‘Аккадин ар-Руми, ал-Гурийу, ал-Ашрафийу и ювелирный базар. Группа их дошла до базара Марджуш, взломала двери лавок, [окладов] торговых домов, караван сараев и разграбила полученные купцами ценные ткани, хлопчатобумажные, шелковые, бархатные.

Когда же отряд [громил] прибыл в Рас Хан ал-Халили с намерением пройти [но нему] и ограбить, то их напугали турки, арнауты, ведущие здесь торговлю и проживающие в Хан ал-Лабан ⁶⁸³, в районе базара медников, и прочие, начавшие стрелять по грабителям.

Точно так же поступили у Суж ас-Сарматийа ⁶⁸⁴, а турки — торговцы скобяными товарами, торговцы галантереей, живущие на территории Баб аз-Зухума ⁶⁸⁵, стреляли по ним из окон до тех пор, пока не заставили их повернуть, и [таким образом] преградили им дорогу. Против них выступила и группа магрибинцев, проживающих в кварталах ал-Фаххамин [499] и ал-Ка'кийин, — они обстреляли их и изгнали из этого района. Они заперли ворота у входов в переулки и усадили У каждой дороги людей с ружьями, которых возглавлял кто-нибудь из руководящих кварталом лиц, чтобы преградить доступ к ним. Группа грабителей добралась до Хан ал-Хамзави и до тех пор возилась с воротами, пока не вышибла в них калитку и не прошла. Они разгромили оклады купцов-христиан, сирийцев и других, разграбив обнаруженные здесь деньги, различные сорта индийских и сирийских тканей, ткани, шитые золотом, тюки с сукном, бархатом, шерстью, различные сорта атласа, полосатую хлопчатобумажную материю, холст, черный шелк для женских накрывал, сандаловое дерево, ситец, шелк-сырец, шелковую материю и прочее. За ними в грабеже следовали слуги и чернь, извлекавшие из лавок и окладов различные ткани и забиравшие все, что поражало их; они выбирали, рвали и бросали то, что не были в состоянии унести, бросали на землю в проходе хана и за пределами базара, топтали ногами, сапогами. Сильный нападал на слабого и забирал то, что было у него из ценных вещей, одни убивали [при этом] других.

Разбили /224/ двери лавок, находящихся в квартале за пределами хана, и извлекли имевшиеся там художественные произведения, диковинки, китайскую утварь, стекло с позолотой, блюда, посуду, подносы, тарелки, тонкие чашки для питья и разного рода мелкие товары. Они забрали все поразившее их и обнаруженные ими деньги и разбили все остальное. Они бросали посуду на землю под ноги, раскалывая ее самым различным образом. Точно так же они поступали с Сук Бундуканийин ⁶⁸⁶ и с находящимися здесь лавками благовоний, разного рода духи они разбросали по улице, давя их также ногами. Они сделали плохое дело: разграбили имущество людей, привели его в негодность, и если бы не те, что заградили им путь, дали им отпор и помешали их продвижению ружьями и баррикадами и закрыли ворота, то произошло бы нечто более ужасное — они разграбили бы дома, изнасиловали бы женщин, — не дай боже, — но Аллах спас!

Соучастниками в действиях грабителей были многие из [500] подонков. Магрибинцы из [числа] защитников также забрали много вещей. Задерживая тех из грабителей, кто проходил мимо с вещами и кого они были в состоянии осилить, они отбирали у них все для себя. Как только солдаты разбивали лавку и уносили из нее кое-что, то вслед за ними являлись те, кто отгонял их от нее, и эти преследователи забирали все дочиста. Люди отбирали один у другого деньги, имущество. Это событие, подобного которому не было ни в одном из государств, происходило на протяжении пяти часов со времени, предшествовавшего пятничной молитве, вплоть до послеполуденного времени. В течение этого короткого срока население испытало сильную тревогу и испуг, и произошло [такое] разграбление и уничтожение имущества, вещей и товаров, что и не описать. Пятничная молитва не была совершена в этот дань. Мечети, находящиеся в пределах города, были заперты, люди приняли меры предосторожности, вооружились, заперли ворота, усадили стражу, организовали засады, заграждения, бодрствовали по ночам и продолжали быть настороже, оставаясь в страхе в течение нескольких дней и ночей.

В субботу, 29-го числа месяца ша'бан (6.VIII. 1815), соответствующего последнему дню коптского месяца абиб, поднялся уровень вод благословенного Нила. Вечер этого же дня был вечером восхода луны, рамадана, и произошло совпадение двух этих праздников в одно и то же время. Но праздник не был устроен, равно как и обычное народное гулянье: ни мухтасиб, ни руководители цехов не выехали с процессией, с барабанами и флейтами, равно как не состоялась и празднество открытия плотины. Торжество по случаю полного разлива Нила не было устроено этой ночью на побережье, у плотины, точно так же и поутру не было [празднества] в домах, расположенных на канале, — всего этого не было. Никто не почувствовал праздника, и люди постились по собственному побуждению.

Разлив Нила в этом году был необычным — на протяжении дней, прошедших с начала абиба, не происходило постепенного подъема вод, вследствие чего произошло вздорожание зерна и оно исчезло с побережья, с площадей у пристаней. Но бог помог, и в течение двух ночей произошел огромный прилив вод [501] Нила лаже ранее обычного срока, так как разлив в большинстве случаев происходит в месяце мирра и редко когда наступает в конце абиба. На протяжении моей жизни вспоминаю лишь один такой случай, происшедший в 1183 (1769-70) году, то есть за сорок семь лет до этого.

В этот же день паша попробовал як себе сейида Мухаммада aл-Maxpyки, и тот явился к нему в сопровождении большого количества солдат-магрибитацев, охранявших его. Когда он предстал перед пашой, тот сказал ему: “Во всем постигшем людей грабеже — моя вина. Вам надлежит обратиться к потерпевшим от грабежа, собрать их по группам, одна за другой, в особой канцелярии и составить опись по каждой группе в виде достоверного списка всего утраченного ими, и я им возмещу, какую бы сумму это ей составило”.

Сейид Мухаммад ал-Махруки поблагодарил его, призвал на него благословение, возвратился к себе домой и оповестил' людей об этом. Молва об этом распространилась, и это несколько успокоило главарей [мятежа]. К паше прибыли такие военачальники, как 'Абдин-бей, Дабус Оглу, Хаджу-бей, Маху-бей; /225/ они извинились, отреклись [от всего], изобразив себя непричастными. Они утверждали, что в этом событии участвовали отряды солдат, в числе которых были и их отряды, но что порочность природы солдат ни для кого не тайна. Паша потребовал от них, чтобы они разыскали и описали все забранное каждым из отрядов их солдат, и дал им строгий наказ в этом отношении. Они выразили свою готовность к наполнению и подчинились его приказу, начав собирать все что было возможно и отсылая это в крепость. Они объехали улицы города, предшествуемые глашатаями, возвещавшими о помиловании. Паша потребовал [шейка цеха строителей] и приказал ему собрать столяров, плотников и строителей и заняться с ними восстановлением тех деревянных частей в лавках и на базарах, которые были сломаны, заявив, что он оплатит их и отпустит лесной материал за счет казны.

Месяц рамадан 1230 года начался в понедельник (7.VIII.1815). Люди находились в тревоге и сильном страхе и были вынуждены бодрствовать у баррикад. Они опасались [502] отправляться и уходить куда-либо, и каждый житель вынужден был оставаться в своем квартале. Все время передавали и рассказывали волнующие истории, рассказы о происшествиях. Солдаты чинили беззакония, оскорбления, насилия, убивали тех, кого они встречали в одиночку.

На следующую ночь сейид Мухаммад ал-Махруки и сопровождавшие его шейх Мухаммад ад-Давахили — накиб ал-ашраф, сын шейха ал-'Аруси, сын ас-Сави, назначенные в это время шейхами, а также шейх [квартала] ал-Гурийа вместе с его общиной начали записывать разграбленное в лавках, сверяя это с предварительной записью у сейида Мухаммада ал-Махруки. После записи они были приведены к присяге в подтверждение истинности их претензий. После присяги и подтверждения они должны были отказаться от некоторой части своих притязаний в пользу паши, затем за ними фиксировалось остальное. В отношении населения ал-Гурийа было установлено, что ему причитается сумма в сто восемьдесят кошельков; треть была выплачена, а другая треть — шестьдесят кошельков — подлежала погашению в дальнейшем товарами, если кое-что из них удастся обнаружить, и за счет казны. И каждую ночь обязывали по группам собираться для составления списков остальных потерпевших от грабежей. Точно так же для возмещения убытков корпорации купцов Хан ал-Хамзави установили сумму около трех тысяч кошельков, а для корпорации [квартала] ас-Суккарийа — приблизительно семьдесят кошельков, засчитав их им в счет стоимости сахара, покупаемого ими у паши

Паша продолжал оставаться в крепости, управляя своими делами Он привлекал к себе сердца людей из населения и сановников своего государства тем, что не жалел денег для возмещения ограбленным Таким образом он расположил народ в свою пользу, и люди перестали негодовать на со мат, будучи расположены к паше Если бы он не поступил так, а возмутившиеся солдаты, подняв этот мятеж, не произвели бы грабежа, то население оказало бы им поддержку, к ним бы присоединились жители деревень, владельцы поместий из-за того, что паша причинил им зло, отобрав земли ризк и земли [503] илтизам, и из-за того, что он произвел размежевание земель и лишил их источников существования. Грабеж произошел из-за скверного управления войсками. Паша процветал и вел хорошую политику, привлекая души и овладевая ими словом своим, мягким обращением, выражая порицание поступку солдат. Во всеуслышание он говорил присутствующим: “В чем, собственно, вина населения перед солдатами, они враждуют со мной или с населением? Если со мной, так уж разграбили бы мое жилище в ал-Азбакийе — в нем деньги, драгоценности, имущество, много вещей — и дворец моего сына Исма'ил-паши в Булавке, дом дэфтардара”, и тому подобное. На все божья воля! А мысль его работала, и он обдумывал свое дело, строил козни в отношении солдат и их начальников. Он награждал их, давал им много денег и многочисленные кошельки для них и их солдат, и часть из них отошла от участников мятежа, заявив: “Мы не грабим, мы не получаем от этого никакой выгоды”. Тогда-то он стал распределять между ними большую сумму. 'Абдин-бею он дал тысячу кошельков и другим около этого.

В течение этого же времени отряд солдат [корпуса] дулатов, подготовленный к отправке в Хиджаз, был через ворота Баб ал-Футух выведен в район, именуемый аш-Шайх Камар. Там был разбит |226/ лагерь, и солдаты выступили со своим обозом и кладью.

В среду ночью восстал отряд артиллерии в количестве приблизительно четырехсот человек. Они стали шуметь и пугать, они требовали денег, и паша распорядился дать им двадцать пять кошельков. Деньги распределили между ними, и они умолкли.

[На следующий день], в четверг, катхода-бей выехал [из крепости], пересек центр города и спустился к мечети ал-Гурийа. Он посидел здесь, отдав распоряжение торговцам открыть лавки и оставаться в них; те подчинились, открыли лавки и уселись в них со страхам и беспокойством Они ожидали козней со стороны солдат, нападения самых наглых из них. Торговцы опасались и были настороже.

Что же касается христиан, то они укрепили свои улицы и [504] кварталы, забаррикадировали проходы, построили заграждения и приготовили холодное оружие и ружья. Паша снабдил их порохом и боевыми припасами, а мусульман — нет, так что когда мусульмане просили разрешения у катхода-бея на то, чтобы загородить в некоторых кварталах проходы, пользование которыми могло быть опасно, то им запретили это. Что же касается христиан, то им этого не запрещали. Выше уже упоминалось, как обошлись с Ридваном Кашифом, когда он заложил дверь своего дома и открыл вход с другой стороны: ему был сделан выговор, его избили и унизили перед [лицом] дивана.

В этот же день приехал в Булак Наджиб-эфенди — представитель паши перед Партой. Навстречу ему выехали катхода-бей, высшие государственные чины, ага, вали Ему устроили торжественный въезд из Булака в крепость через ворота Баб ан-Наср. С ним прибыли шубы почета, предназначенные паше и его сыну Тусун-паше, две сабли, два аграфа, подарки, табакерки для нюхательного табака, покрытые драгоценными камнями. По случаю его прибытия устроили иллюминацию и дали салют из орудий Булака и крепости

В этот же день отправились в путь войска дулатов, направляемые в Хиджаз, а Хаджу-бей вступил со своим отрядом в город

Утром этого дня, по окончании процессии [въезда Наджиба-эфенди], людей охватила тревога, они поторопились запереть ворота и проходы, это волнение произошло во всех районах, вплоть до Булака и Старого Каира, — и все это без какого бы то ни было основания и абсолютно без всякой причины.

В эту ночь паша облачил Хаджу-бея в шубу и в остроконечную шапку, назначив его начальником отряда дулатов Он и его подчиненные отныне сняли с себя одеяние турецкого покроя Этот отряд, именуемый корпусом дулатов, относит себя к общине последователей нашего господина 'Омара ибн ал-Хаттаба ⁶⁸⁷, — да будет доволен им Аллах! Большинство из них из Сирии, Джабал Друз и ал-Мута'аввала ⁶⁸⁸. В этих местах ездят на вьючных лошадях и носят черные остроконечные шапки, сделанные из кож ягнят, — колпаки длиной около [505] локтя. При входе в уборную этот колпак они снимают с головы и кладут его на порог уборной, не знаю, то ли из уважения перед ним, не допуская того, чтобы он сопровождал их в уборную, то ли из опасения и предосторожности, чтобы он не упал в выгребную яму от толчка о притолоку двери. Этот корпус славится в османском государстве храбростью и отвагой в бою. В нем имеются части, достойные похвалы, и части, этого не заслуживающие; первых мало, так как паша пополняет их состав своими соплеменниками и турками, кроме прочих чужеземцев, и остающиеся из их числа становятся подчиненными, а не теми, которые командуют.

Во вторник, 16 рамадана (22.VIII.1815), произошел подобный предыдущему переполох. Паника была даже сильнее, чем в первый раз: побежали беглецы, лавки заперли. Люди стали искать водоносов, носящих воду из канала. Бурдюк воды продавался по десять пара, а большой бурдюк — по сорок шара Ага и его помощники спустились [в город], предшествуемые глашатаями, объявляющими о безопасности. Они предупреждали солдат, что им запрещается носить при себе ружья, а населению приказывали быть настороже. Это возбуждение продолжалось вплоть до послеполуденного времени, когда оно улеглось. Появилось много водоносов, и бурдюк [воды] стал продаваться по пять пара, а большой бурдюк — по пятнадцать пара. /227/ Для этой паники точно так же не было никакой причины. В течение всего дня в народе передавались разного рода слухи и разговоры, не имевшие никаких оснований.

В среду, 17-го числа (23.VIII.1815), из Хиджаза прибыл шериф Раджах. Он въехал в город верхом на дромадере в сопровождении пяти лиц также на верблюдах, и с ними несколько арнаутов из числа подчиненных Хасан-шаши, находящегося в Хиджазе Они поднялись с ним в крепость, а затем препроводили его в дом Ахмад-аги — брата катходы-бея.

Вечером того же дня паша назначил 'Абдаллах-агу, прозванного Сары Джулла, командирам корпуса янычар (На полях приписка редакции булакского издания “В некоторых экземлярах „ал-йанкарийа, ат-тюфекджийе"”.) Он [506] надел на него и его подчиненных длинный головной убор, спускающийся та спину, какой обычно носят в этом корпусе; 'Абдаллах-ага был в числе подозреваемых в измене паше.

В этот же день появился приказ паши военачальникам, чтобы они посадили своих солдат на лошадей и запретили им носить при себе ружья и чтобы никто из них не был с ружьем, за исключением тех, кто имеет отношение к полиции и властям, как, например, вали, ага, заместитель аги. Он обязывал катхода-бея, Аййуб-агу — помощника Ибрахим-аги, заместителей аги обходить улицы, находиться на центральных рынках, например на рынке ал-Гурийа, ал-Джамалийа, Баб ал-Хамаави, Баб Зувайла, Баб ал-Харк. Большинство их подчиненных без всякого стыда и совести публично не соблюдало поста в рамадане, позорило и оскверняло чистоту месяца поста. Они сидели у лавок на завалинках, ели и курили табак. Идет, бывало, один из них с трубкой в руке и поднесет свою трубку к носу кого-либо из жителей города и выпустит дым на него, надеваясь над постящимся. И в дополнение прегрешений и нарушений закона они днем публично бесчестили женщин, так что случилось даже, что один из них ввел женщину в мечеть ал-Ашрафийа и свершил прелюбодеяние в мечети после дневной молитвы в день рамадана.

В конце этого месяца произвели подсчет потерям купцов рынка Марджуш, которые составили четыреста пятьдесят кошельков; третью часть удержали, а выплату другой трети отложили. Разграбленные деньги не были зачтены ни им, ни другим, как, например, купцам ал-Хамзави, а это составило огромную сумму. Паша запретил упоминать об этом, оказав: “Зачем же они задерживают в своих лавках и окладах деньги, вместо того чтобы превратить их в товары?” С одним из купцов рынка Амир ал-Джуйуш случилось, что у него из склада унесли восемь тысяч французских талеров, но о них и не упоминали, и он умер от огорчения. Точно так же купцы Хан ал-Хамзави потеряли много свертков с деньгами, вкладами, драгоценностями, оставленными у них женщинами в залог за то, что те будут покупать у купцов, за раскроенные ткани и вышивки золотом. В исчисление [возмещаемых] [507] убытков не была включена задолженность по неоплаченным товарам, а о некоторой задолженности было стыдно упоминать. Человек, торгующий соленой рыбой и икрой по соседству с ал-Хамзави, потерял в своей лавке четыре тысячи французских талеров и не упомянул о них, а подобных ему много.

Месяц рамадан закончился, а народ все пребывал в смятении, страхе и тревоге, опасаясь зла. В течение всего месяца паша не опускался из крепости вопреки обыкновению, так как он He в состоянии несколько дней пробыть в одном месте, его характер — это движение, что оказывается даже в разговоре.

Высшие военные чины, сейид Мухаммад ал-Махруки и сопровождающие его шейхи и накиб ал-ашраф продолжали каждый день и ночь подыматься [в крепость], так как там находилась специальная канцелярия по возмещению убытков потерпевшим от грабежа.

Паша роздал одежды по случаю праздника намеченным людям, однако один из них не был обнаружен. Многие солдаты, проходившие вместе с народом по базарам, проявляли враждебность, давали волю приступам гнева, открыто срывали чалмы с людей и головные уборы с женщин, угрожали населению возобновлением грабежа, славно между ними и горожанами существовала давняя вражда или будто жители города повинны я мятежах, с которыми солдаты должны покончить. А те из них, /228/ кто проявлял сожаление и высказывал порицание насильникам, печалился по поводу их действий — это были обойденные и отсутствовавшие [при грабеже].

В общем, все это — предопределение свыше и решение неба и наказание, постигшее жителей Египта и население всех районов; мы молим Аллаха о прощении, опасении и хорошем исходе.

И произошло еще вот что. Некоторые люди перенесли все, находившееся в их лавках и амбарах, расположенных в некоторых караван-сараях, из страха к себе домой или в другое убежище, а там грабители все это похитили, тогда как с лавками или амбарами ничего не случилось. Подобное этому произошло со многими. Все это дела жителей города, [508] присматривающих друг за другом и хитро действующих в подобные моменты неожиданностей. Некоторые из них обвиняли своих слуг или подчиненных, угрожали им, жаловались на них в полицию, а потом им приходилось платить денежный штраф, так как те оказывались невиновными и не совершили преступления. У опозоренных слуг росла злоба на хозяев, и росли штрафы Большая часть денег, находившаяся на руках у купцов, была деньгами компаньонов, вкладами, залогами, и владельцы требовали их возврата. Были среди них люди бессовестные, из лавок которых кое-что пропало, но кое-что и осталось, а они претендовали на то, что потеряли все.

Месяц шаввал 1230 года начался во вторник (6.IX.1815). В этот день — праздник разговения — было очень холодно; ни весельем, никакими другими признаками праздника он не был отмечен Никто даже не переменил своей одежды и, более того, не давал шить ничего нового, а тот, кто заранее в ша'бане [заказал] скроить и изготовить одежду, оставил ее у портного заложенной, предоставленной в его распоряжение, лишившись всех средств к жизни из-за того, что прекратилась торговля продовольствием, галантереей и другими товарами. Дошло до того, что если кто-нибудь умирал, то родственники с большим трудом могли добыть саван. В этот праздник наблюдался застой в портняжном и подобных делах. Ничто не напоминало праздника не изготовляли ни пирожных, ни лепешек, ни соленой рыбы, не покупали засахаренных фруктов, орехов; не отправлялись, как обычно, на кладбище и не разбивали палаток на могилах. Хорошим в этом событии было только запрещение всего указанного и особенно запрет женщинам посещать кладбища, куда отправились лишь некоторые проститутки, так как остальные опасались того, как обошлись солдаты с некоторыми женщинами у ворот Баб ан-Наср и Джами' ал-Ахмар ⁶⁸⁹

3 шаввала (8.IX 1815) паша через ворота Баб ал-Джабал спустился из крепости с большим количеством солдат [корпуса] дулатов, с турецкой кавалерией и пехотой. В сопровождении 'Абдин-бея он отправился в район ал-'Асар и поздравил 'Али Йусуф-пашу, отрешенного от управления Сирией, [509] который жил здесь из-за болезни, для перемены климата. Затем паша переправился в Гиэу, где провел ночь у своего зятя Мухаррам-бея. С наступлением утра он спустился по реке в Шубра, заночевал в своем дворце и возвратился в свой дом в ал-Азбакийе, а затем поднялся в крепость.

Во вторник, 8 шаввала (13.IX.1815), паша созвал диван, собрав видных шейхов, и обратился к ним с речью, в которой заявил, что он хочет возвратить поместья мултазимам и оставить им их с тем, чтобы они их арендовали и возделывали имения для себя; что он установит порядок, обеспечивающий спокойствие людям, и что он уже приказал эфенди — писцам рузнаме — учредить регистр, дав им двенадцать дней сроку, на протяжении которых они должны завести регистр по установленному образцу. Шейки вознесли ему хвалу, поблагодарили его, пожелали ему добра и призвали благословение на него. Шейх аш-Шанвани сказал “Мы просим у нашего господина точно так же возвращения и неотторжимого имущества”. Паша оказал: “Точно так же мы рассмотрим вопрос о вакфах мултазимов и установим приемлемый порядок, тот из них, кто пожелает получить в полное распоряжение свою долю и обяжется выплачивать дивану установленный для феллахов поземельный налог соответственно площади и размеру, тому мы ее предоставим. Если же мы оставим эту землю за собой, то он будет получать причитающийся ему фа’из из казны деньгами”. Шейхи также вознесли ему хвалу и умолкли, а он сказал им: “Говорите же, я же вас позвал для того, чтобы посоветоваться с вами”. Но ни одному из них Аллах не открыл слов, которые тот бы произнес, /229/ кроме восхваления паши. Однако это были бы зря потраченные слова, так как все это лишь уловка и обман, рассчитанный на простаков, чтобы таким образом показать, к чему он стремится, и добиться осуществления своих намерений.

На этом собрание закончилось, и были разосланы глашатаи, чтобы объявить мултазимам добрые вести о том, что поместья возвратят в их распоряжение, и чтобы полечить с них за это бакшиш. Хотя форма определяется причинами, а сущность неведома, главная причина того, что он оказал, состоит [510] в том, что большая часть поместий принадлежала военным, их начальникам и их женам, а они отошли от паши и испытывал” досаду на него за то, что он лишал их возможности поступать по своему усмотрению, не делал им послаблений. Некоторые из них подавляли свой гнев, скрывая его в себе, а другие не могли утаивать его, выказывали свою враждебность, оказывали противодействие захвату доходов тех, за кем не было никакого преступления. Паша для того и сделал свое заявление перед диваном так, что они слышали, чтобы успокоить их и охладить их пыл, пока он не урегулировал с ними дело.

В этот же день приехали гонцы из Хиджаза с письмами и вестями о заключении мира между Тусун-пашой и 'Абдаллахом, сыном Мас'уда, который после смерти своего отца стал вождем ваххабитов. Сообщили, что упомянутый 'Абдаллах прекратил военные действия и кровопролитие и подчинился. Группа ваххабитов, приблизительно в двадцать человек, прибыла к Тусун-паше, и двое из них приехали в Каир.

Этот мир как будто не привел в восхищение нашу, он не высказал удовлетворения им и не разрешил вначале высадиться двум прибывшим, а когда они встретились с ним и вступили в разговор, он стал упрекать их в нарушении закона. Те попросили прощения и сказали: “Покойный эмир Мас'уд был упрям, вспыльчив, хотел властвовать и исправить религию; в противоположность ему сын его — эмир 'Абдаллах имеет мягкий характер, ненавидит кровопролитие, следует по пути своего предка покойного эмира 'Абд ал-'Азиза, который поддерживал мирные отношения с Портой, так что даже состоял в дружбе с Йусуф-пашой, когда тот был в Медине. Между ними не было никаких противоречий и соперничества в чем бы то ни было, а борьба и разногласия возникли лишь при эмире Мас'уде. Главное дело в шерифе Галибе, в том, что тот противостоял эмиру 'Абдаллаху. А так как последний держался в своих действиях [только] хорошего, то отказался от споров, обеспечил безопасность путей передвижения паломников и путешественников. И они говорили подобные речи и уместные объяснения. Собрание закончилось, и они отправились в отведенное им жилище. Их сопровождали некоторые турки, [511] которым это было поручено, и их подчиненные, сопутствовавшие им в передвижениях, что им было разрешено. Они ездили и ходили пешком по улицам вместе со своими подчиненными и сопровождающими их, рассматривали город, жителей. Они вошли в мечеть ал-Азхар в такое время, когда там не было ни одного из выдающихся богословов, и справились о последователях имама Ахмада ибн-Ханбала — да будет им доволен Аллах — и о богословских книгах и произведениях его толка, на что им ответили, что они совсем исчезли из Египта. Они купили экземпляры таких книг — комментариев и сборников хадисов, как, например, ал-Хазин, ал-Кашшаф, ал-Багави, а также признанное единственно верным шестикнижие и другие. Я встречался с ними дважды и установил, что оба они люди красноречивые, возвышенные, сведущие в истории и знают необыкновенные случаи; оба скромны, хорошо воспитаны, хорошо обучены красноречию, хорошо разбираются в вопросах религии, имеют представление о различных разделах права и различных его толков, так что и не описать. Один из них называется 'Абдаллахом, а другой — 'Абд ал-'Азизом — он старше и значительнее.

В субботу, 19 шаввала (24.IX.1815), через ворота Баб ан-Наср вынесли махмал в Хаову, после того как пересекли с ним центр города. Процессию возглавляет один человек из [корпуса] дулатов по имени Авзун Оглу, с остроконечной дулатской шайкой на голове. Большую часть процессии составляют солдаты-дулаты с обычными для ник безобразными остроконечными черными головными уборами. По стране распространилось безобразие во всем, это коробит /230/ природу человека, его душу и вызывает досаду.

Быть может, ты наблюдал или слышал об этом, но во времена мамлюкских беев шествие было прекрасным, хорошо организованным, упорядоченным. Его украшали так, что ничего подобного ему или похожего не было на земле, как об этом оказано воспевшим:

“Счастливый Египет, ему нет подобного; здесь три наслаждения и удовольствия: шествия султана, разлив Нила и махмал с дарами в день, когда его несут” [512]

В числе других утраченных эти три удовольствия.

23 шаввала (28.IX 1815) прибыл капуджи с указом об утверждении Мухаммада 'Али-паши правителем Египта на новый год. По этому случаю посланцу устроили торжественный въезд из Булака в крепость, дали ружейный и пушечный салют, устроили иллюминацию

Священный месяц зу-л-ка'да 1230 года начался в среду (5.Х.1815) 16-го числа (20X1815) паша отправился в Александрию и взял [в качестве] сопровождающих 'Абдин-бея, своего сына Исма'ил-пашу и других сановников. Отправились также и Наджиб-эфенди и Сулайман-ага — прежний представитель Порты, входивший в состав свиты Салих-бея ал-Мисри ал-Мухаммади, направляющийся [теперь] в Стамбул

Паша препроводил с ними дары для Порты и ее высших сановников. Они состоят из породистых лошадей, верблюдов, седел, отделанных золотом и жемчугом, парчи, кип различных индийских тканей — кашмира, ткани, шитой золотом, художественных вышивок, — четырех кантаров золотой монеты, многих кантаров тяжелой весом и [полноценной] по стандарту серебряной монеты, большого количества рафинированного сахара, разнообразных напитков в китайских сосудах и прочего.

В этот же день были получены сообщения о прибытии Тусун-паши в Тур, сановники и знать поспешили к нему навстречу и стали готовить ему подарки и приношения. Женщины [высшего круга] толпами начали. Подниматься в крепость, чтобы поздравить мать [Тусун-паши] с его прибытием.

В конце месяца Тусун-паша прибыл в Суэц, и в честь этого дали пушечный салют. Прибыл Наджиб-эфенди, возвратившийся из Александрии, чтобы встретить его, так как он по настоящее время оставался катходой Порты, как был катходой и у его отца

Месяц эу-л-хиджжа 1230 гада начался в пятницу (4.XI 1815) 4-го числа, в понедельник, было отдано распоряжение иллюминировать главные улицы ко времени въезда Тусун-паши в знак радости по случаю его прибытия. С наступлением вторника, 5-го числа (8.XI.1815), люди празднично иллюминировали лавки и улицы, устроили торжественную [513] процессию. Тусун-паша въехал через ворота Баб ан-Наср с эмблемой везира на голове и поднялся в крепость. В этот день дали многократный пушечный салют, было устроено гулянье и жгли костры.

В четверг, 14-го числа (17.XI.1815), упомянутый Тусун-паша отправился в Александрию, чтобы увидеться с отцом, приветствовать его и повидать своего сына, родившегося в его отсутствие и названного 'Аббас-беем. Дед взял его с собой вместе с его мамкой, а ему еще нет и двух лет. Говорили, что Мухаммад 'Али намеревался послать его в Стамбул, но отец его Тусун-паша не одобрил этого и разлучил деда с ним, в особенности из-за того, что он его не видел. Тусун-пашу сопровождал Наджиб-эфекди, возвращающийся в Александрию.

В субботу (В действительности 20 зу-л-хиджжа приходится на среду), 20 зу-л-хиджжа (23.XI.1815), Тусун-паша спешно возвратился из Александрии и прибыл в Каир вместе с сыном.

Из-за этой поездки туда и обратно он отсутствовал в течение восьми дней. Он поднялся в крепость и опустился оттуда в сад дворца, сооруженного катхода-беем по дороге в Булак, за Таббаной; /231/ в нем жил Галиб во время своего пребывания в Каире.

Завершился год, на протяжении которого продолжали вводить новшества, налоги, ограничения и преграды торговле и торговцам, так что все повысилось в цене, стоимость всех предметов увеличилась в десять раз по сравнению с ценами прошлого времени. Этому сопутствовало ограничение ввоза и сокращение источников средств к существованию. В общем преуспевать в жизни могли лишь сборщики налогов или состоявшие на государственной службе, но и они жили в тревоге, так как многих чиновников арестовывали, оскорбляли и заставляли погашать свои расходы и расходы своей свиты путем распродажи своего имущества и займов, так что они становились должниками и вызывали сожаление. Жизнь стала полна лишений, особенно из-за возникшего разрыва между стоимостью денег и их повышенным разменным курсом. Этим и [514] отговаривались [перед своими покупателями] продавцы, купцы и торговцы, равно как и новым обложением, при котором продавцов овощей, мяса и масла обязали платить положенное с них мухтасибу ежедневно и ежемесячно. При застое на рынках и [присущей торговцам] жадности они в итоге взыскивали с народа все это вдвое сами, бесконтрольно, без всякого сдерживающего начала, устанавливая цены. Так, арбуз, который в сезон урожая стоил два пара, тетерь вздорожал в двадцать, тридцать раз; ратл винограда из аш-Шаркийи, который в прошлом стоил один пара, теперь продавался иногда по восемь — десять, а то и по двенадцать пара; точно так же вздорожали персики, абрикосы, сливы, что же касается изюма, инжира, миндаля, лесных орехов, орехов и всего того, что называют ал-йамиш (Название ал-йамиш происходит из турецк йемиш “фрукты”) (сухими фруктами) и что ввозят из Турции, то все это вздорожало до предела и большую часть времени не бывает в продаже. 3 таком же положении все то, что ввозится из Сирии, как, например, рахат-лукум, сладости, сушеные абрикосы и абрикосы со сладкой косточкой, мирабель, а также фисташки, кедровые орешки и прочее, о чем пришлось бы долго говорить, а с течением времени зло все усиливается.

В этом году умар единственный в своем роде ученый, величайший ум, выдающийся для своего времени. Он собрал воедино разрозненные науки и не имел себе равных в изложении наук духовных. Он был последним из старых, выдающихся и красноречивых ученых — шейх Мухаммад ибн Ахмад ибн 'Арафа ад-Дасуки маликит. Он родился в египетской деревне Дасук, приехал в Каир и здесь у шейха Мухаммада ал-Мунайира о“ выучил Коран и усвоил его рецитацию, посещал занятия шейха 'Али ас-Са'иди, шейха ад-Дардира. Многие из богословских наук он воспринял от шейха Мухаммада ал-Джанаджи, известного под именем шафиита, тогда как о“ маликит. В течение продолжительного периода он посещал моего отца Хасана ал-Джабарти и через его посредство шейха Мухаммада ибн Исма'ила ан-Нафрави, изучая у него философию, астрономию, геометрию и обучаясь искусству [515] составления календаря. Он посещал также его занятия по ханифитскому праву и комментарию ал-Мутаввал ⁶⁹⁰ и другие в риваке джабартийцев в ал-Азхаре. Он взялся за обучение и ведение занятий со студентами и не имел себе равных в ясном. И доступном разъяснении смысла Он умел заинтересовать любым вопросом, четко разрешать его и раскрывать все скрытое Он обладал ясным [стилем] письма. Занятия его собирали студентов с острым умом, проницательных, способных и весьма знающих. Он был мягок, религиозен, скромен, имел хороший характер У него не было ничего на п у сиен ого, простота была ему присуща как врожденное свойство. О“ не делал ничего нарочитого ради важности, как это делают другие, он не прибегал к пышным словам, и за это многие порицали его, сомневались в нем. Его сочинения отличаются ясностью изложения, легкостью объяснений необходимых значений, выяснением трудных мест, серьезностью, великолепием выражений, благодаря чему многие заимствуют у него и обращаются к нему. Им составлены замечания на Мухтасар ас-Са'да ⁶⁹¹, на книгу ат-Талхис, замечания к комментарию шейха ад-Дардира на Сиди Халила ⁶⁹² по праву маликитов, замечания к комментарию Джалала ал-Махалли на ал-Бурду ⁶⁹³, замечания на ал-Кубра имама ас-Сануси, замечания к его комментарию на ас-Сугра ⁶⁹⁴, замечания к комментарию на ар-Рисалат ал-вад'ийа ⁶⁹⁵ Это |232/ то, что он позаботился собрать, а остались книги его и черновики, которые невозможно собрать

Он оставался в таком положении, продолжая ораторствовать, вести обучение, давать фетвы Почерк его был хорош, а нрав — наилучшим, пока он не заболел и не умер в среду, 21 ра-би' ас-сани (2.IV.1815) Погребальная процессия отправилась из Дарб ад-Далил, отпевали его в ал-Азхаре при значительном стечении народа, ч похоронили его на кладбище ал-Муджавирин, в склепе, расположенном в месте, именуемом ат-Тавлийа. Все расходы по изготовлению савана, устройству похоронной процессии и погребения взял на себя почитаемый сейид Мухаммад ал-Махруки, равно как и расходы по организации траурного собрания в доме покойного. Он послал специально назначенного человека из своих подчиненных, чтобы [516] руководить заготовкой овец, масла, риса, меда, дров, угля, кофе и всего необходимого для чтецов Корана и приготовлением пищи для них и тех, кто придет, чтобы выразить соболезнование детям покойного, — да вознаградит Аллах добром сейида ал-Махруки. Он продолжал нести эти расходы на протяжении трех установленных [недель] в доме покойного и [принял “а себя] расходы на то, что устраивалось в пятницу утром на могиле, — раздачу лепешек и сухарей беднякам, посетителям могилы, прислуге. Самый достойный, самый совершенный, лучший из учеников покойного, наш друг шейх Хасан ал-'Аттар — да хранит его Аллах от перемен, — а он выдающийся ученый, величайший ум, единственный теперь авторитет в философских науках, стиль которого в литературе прекрасен, а поэзия, как весенние цветы, оплакивает его в стихах:

“События этой эпохи, постигшие нас, принесли острую боль. Они поселились среди нас, чтобы причинять муки.

Разлука совершила на нас страшное нападение, и не осталось места, куда не проникло бы горе.

Удары судьбы обрушиваются на нас один за другим, и не успеет пройти один, как за ним следует другой.

Нас постигло то, что по счету судьбы нам не полагалось, то, что заставляет глаза постоянно плакать и устрашает.

Если бы самые малые из несчастий этого времени улеглись на огромных горах Радуа или Сабир (Горы Хиджаза), то, несомненно, они (Т. е. горы) были бы раздавлены.

Стало уделом людей то навещать больных, то провожать друзей в последний путь.

Сады жизни, которые только вчера цвели в благоденствии, сегодня засохли, и тень их рассеялась.

Разве может кто-нибудь после этого не скорбеть душой и не плакать кровью, поскольку слезы в его глазах истощились?

Смерть внезапно и быстро унесла друзей. [517]

Каждый день ужас следует за ужасом. О боже! Какие только муки и страхи не испытывает сердце!

О живые! Утешьтесь в потере великих людей, тех, кто полностью испил горькую чашу смерти.

Клянусь, что смерть ад-Дасуки большое несчастье, и она наполнила сердце горем и печалью.

Сердца стремились не разлучаться, а уши не хотели признать голоса, извещавшего о его смерти.

Люди имеют оправдание своему плачу и страданиям. Все равны в своей скорби.

Как же иначе — ведь с потерей его угасли науки, великим представителем которых и единственно сведущим в коих он был.

Кто после него может рассеять мрак сомнений и снимет покровы скрытых тонкостей.

Если споткнется понимание усердного [в изучении наук] — о, если бы я знал, кто скажет ему “Вставай!”

Он утверждал прекрасные суждения великолепным слогом, ласкающим слух.

Глубина его знаний затмила солнце, озаряя сиянием восхода все горизонты.

О“ указал нам своими творениями верную дорогу, и все' ищущие истину пройдут по ее торному пути.

/233/ Он в своих произведениях разрешил все сложные проблемы, и не осталось места для сомнений.

Есть ли книга, с которой он не снял печати, когда все' другие утруждали себя напрасно?

Того, кто захочет описать все его достоинства, нельзя упрекнуть в том, что он утомил или пресытил [слушателей],

Так как утверждению истины способствует ее развитие словами. И тот, кто говорит о ней, — говорит длинно.

Он был кроток со студентами, которые получали от него пользу, хотя разумностью он стоял высоко.

Он был умным, великодушным, пользовался славой, был набожен и чист, благочестив и богобоязнен.

Всю свою жизнь он стремился снискать доброе мнение [518] [о себе], и мы не видели, чтобы он стремился к чему-либо другому.

Жизнь не отвлекала его от науки своими соблазнами, какими бы манящими они “и были.

Он отдавал время науке и богослужению, и время, потраченное на это, не потеряно.

Мы утратили его, но его благие дела останутся навеки

Не умирает тот, кто оставил науку своим преемникам.

Пусть он будет вознагражден добром, увенчан милостью и великодушно встречен тем, к когчу он взывал”

Умер единственный в своем роде устаз ⁶⁹⁶, одаренный, прославленный, ученейший имам, богослов острого ума, грамматик, юрист, красноречивый диалектик — шейх Мухаммад ал-Махди ал-Хифни Отец его происходит из коптов, а он принял ислам мальчиком, до достижения зрелости, и восприемником его был шейх ал-Хифни, который внимательно следил за ним и сияние которого освещало его. Он оставил свою семью, отрекся от нее, и его вырастил и воспитал шейх, который полюбил его; он находился в доме шейха вместе с его детьми, и шейх заботился о нем. Он усвоил Коран, а когда подрос, занялся науками. Он изучил Абу Шуджа’, ал-'Алфийу и основные тексты Он посещал занятия шейха ал-Хифни и брата его шейха Йусуфа и других шейхов этого времени, как, например, шейха ал-'Адави, шейха Атийат ал-Аджхури, шейха ад-Дардира, ал-Бийали, ал-Джамала, ал-Хураши, 'Абд ар-Рахман ал-Мукри', аш-Шаркави и других. Он усердствовал в учении днем и ночью, а был он способным и умным. На большей части молитвенных собраний он сопровождал шейха ад-Дардира, после того как умер шейх ал-Хифни. В 1190 (1776-77) году он начал учить, а когда в 1192 году умер шейх Мухаммад ал-Халбави, то он занял ”го место в ал-Азхаре и толковал комментарий Ибн 'Акила на ал-Алфийу и вел занятия красноречиво и доступно. Он отличался плавностью речи и четкостью выражений, умелым разъяснением трудностей. Авторитет его рос, он приобрел известность и прославился далеко Дела его не переставали процветать, он пользовался хорошей [519] репутацией, занимал высокое положение. Он имел красивую внешность, приветливое лицо, плавную речь, был готов к метким и скорым ответам в беседе.

Он породнился с шейхом Мухаммадом ал-Харири ханифитом, женившись на его дочери, и удачи его следовали одна за другой. Он пользовался признанием и был вхож к высокопоставленным. Много благ добыл он благодаря этим своим знакомствам, свойственной ему приятной манере обращения, цветистой речи. Он делал свои дела и разрешал вопросы с ними, их приближенными и женами и для каждого умел найти подходящее и соответствующее слово. Он сблизился с Исма’ил-беем — катходой Хасан-паши ал-Джазаирли, вел с ним дружбу, часто посещал его, а когда к тому перешло управление Египтом и он обосновался в крепости, шейх Мухаммад ал-Махди продолжал посещать крепость, проводил у него большую часть ночей, и тот облачил его в шубу почета, одарил его подарками и одеяниями, учредил для него должности в монетном дворе и на бойне.

Во время чумы, разразившейся в 1205 (1790-91) году, когда погибла большая часть мамлкжаких эмиров и населения страны, шейх Мухаммад присвоил все то, что ему понравилось из оставшихся после умерших поместий, вакфов и прочего.

Возросли его богатства и стремление его к добыванию благ жизни. Он учредил /234/ компании и торговал многим, как, например, хлопком, коноплей, рисом и прочим. Он взял на откуп большое количество поместий в ал-Бухайре, например Шабур ⁶⁹⁷ и другие, а также в ал-Мануфийе, Гиэе, ал-Гарбийе. Он построил большой дом в ал-Азбакийе, в районе ар-Рува'и ⁶⁹⁸, расположенном напротив колоннады. Когда в страну прибыли французы, народ страшился их, и многие из знати и прочие оставили Каир и бежали из него. Шейх Мухаммад же отсрочил отъезд из Каира, не последовал за другими и не воздерживался от общения с французами, а, наоборот, встречался с ними, связался с ними и примкнул к ним, подлаживался к ним, был с ними приветлив, шел навстречу их целям и стремлениям. Они полюбили его, оказывали ему почет, [520] принимали его посредничество, доверяли его словам. Во время их пребывания в Египте он был высшим посредником между ними и населением во всех вопросах и нуждах. Его представления и указания принимались к выполнению их руководящими лицами, так что ему было присвоено звание секретаря. Когда был организован диван для вынесения приговоров по тяжбам между мусульманами, то шейх Мухаммад был назначен руководить им, и служащие [этого дивана] находились в его распоряжении. Когда он выезжал или выходил, то вокруг него и перед ним шли люди с палками в руках и расчищали ему дорогу.

Во время пребывания французов его дела чрезвычайно шли в гору, доходы его возросли, он захватывал деревни и районы, недвижимое имущество. Он был представителем французов по многим их делам, собирал налоги с деревень и сел, производя необходимые расходы. К нему приходили феллахи этих и других деревень с приношениями — с овцами, маслом, медом и прочим, предусмотренным обычаем. Они являлись к нему со своими притязаниями и жалобами; он обращался с ними так, как обычно поступали с ними мултазимы: бросал в тюрьму, избивал, взыскивал с них деньги. Он обзавелся чиновниками, приближенными и слугами из высших и низших слоев, рассылал их для собирания налогов с деревень и для выполнения его поручений вообще. Бежавшим от французов в Сирию или скрывавшимся от них в провинциях военным и другим он посылал гарантию безопасности и посылал им бумаги относительно их возвращения на родину. Он делал это как по их просьбе, так и из сострадания к ним и склонности к благодеянию. Опекая их дома и женщин, защищая их в их отсутствие, он заслужил большую признательность и огромную награду. В общем, то, что в это время он был на выдающемся положении, принесло пользу всем: своим умом он закрывал широкие отверстия и щели, своим мнением залечивал раны и прорехи, особенно в дни смуты, вражды и борьбы.

Выступления черни вызывали у французов досаду, которую он умел нейтрализовать, так как они прислушивались к его слову, и он успокаивал их гнев своей любезностью. Когда [521] же время их миновало, флаг их опустился, они оставили Египет и прибыли турки, шейх Мухаммад занял у них самое ответственное положение. Они выделяли его, и он общался с их руководителями, вел беседы и разговоры с ними. Он не преминул сразу же явиться, посещал их по вечерам и по утрам, поражал их своей хитростью, изощренностью, околдовывал их своими чарами и [способностью улавливать в свои] сети. Он сблизился с Шарифом-эфенди — дафтардаром, посещал его днем и ночью, обеспечивая через его собственные интересы во всем том, что касалось решений о сохранении за ним служебных постов, поместий, освобождения от пошлин его товаров и установления других привилегий, полученных им от дивана, без каких-либо издержек.

Шейх Мухаммад ал-Махди был женат на многих женах и имел детей мужского и женского пола. В их числе были шейк Мухаммад Амин, который был рожден дочерью шейха ал-Харири и который был последователем ханифитского толка — толка его деда, — и другой, по имени Мухаммад Таки ад-Дин, который был по указанию своего отца маликитом, — он умер при жизни своего отца в возрасте приблизительно пятнадцати-двадцати лет; шейх 'Абд ал-Хади, который умер после своего отца. Он принадлежал к шафиитскому толку и был назначен вести занятия вместо своего отца после его смерти, но прожил недолго. Шейх ал-Махди женил своих сыновей и выдал замуж своих дочерей, обставив торжественно их свадьбы, /235/ и получил в связи с этим подарки от знати — мусульманской и христианской, жен высокопоставленных лиц, купцов и других.

Построенный им в ал-Азбакийе дом сгорел при стычке французов с турками и мамлюкскими эмирами во время первого приезда везира. Он стал строить дом у Баб аш-Ша'рийа, но не закончил его, а забросил, оставив его в разрушенном состоянии, и постройки не возвел.

Затем он женился на дочери шейха Ахмада ал-Бишари, что оставалось некоторое время в секрете. Ее дом был в районе ат-Таббана, поблизости от Сук ас-Силах ⁶⁹⁹ и небольшого рынка ал-'Аззи, — туда он отправлялся временами. Он купил большой дом в районе ал-Муски, принадлежавший некоторым [522] вольноотпущенным наследникам старых эмиров. Это обширный дам с двумя просторными дворами; один двор, выход из которого, ведет к воротам Баб аз-Зукак ал-Кабир ⁷⁰⁰, расположен на мосту ал-Халидж, который известен теперь [под названием] Кантарат ал-Хифнави ⁷⁰¹ ; он близок к дому. В этом доме обширные залы и приемные, и в числе их огромная зала, [разделенная] на три части. Ее пол и стены выложены разноцветным мрамором и фаянсом; отсюда открывается вид на большой сад, также принадлежащий дому; в этом саду растут различные деревья. Границы этого дома оканчиваются с одной стороны у квартала ал-Мунассар ⁷⁰² у Кум аш-Шайх Салама, а с другой стороны — у квартала ал-Афрандж. Когда сделка была завершена и заключен акт о покупке дома у владельцев его, шейх ал-Махди уплатил им некоторую часть денег, именуемую задатком, подписал документ на владение, переселился в него, обещая им выплатить сумму его стоимости, а сам стал оттягивать уплату, как обычно он это делал. Затем он оставил [город] и отправился объезжать деревни, находящиеся в его ведении в качестве илтизамов, уехал в Дамиетту и другие города, как, например, Махаллат ал-Кубра, посетил Танту, Александрию и отсутствовал около пяти лет. Во время его отсутствия умерли некоторые из владельцев, у которых он купил дом. Из тех, кому причиталась выплата, осталась лишь одна женщина, которая не переставала жаловаться и писать прошения катхода-бею и паше до тех пор, пока шейх ал-Махди “е возвратился в Каир. После долгих хлопот она получила с него причитающуюся ей сумму. Сын его по имени Амин на этой же территории со стороны квартала ал-Мунассар построил себе другой дом в саду этого дома, сообщающийся с ним и обращенный окнами к нему. О“ сделал для [нового] дома вход со стороны ал-Мунассар, ведущий в ал-Азбакийу и в Кантарат ал-Амир Хусайн. Он потратил на этот дом большую сумму денег. Одни лишь мраморщики работали здесь около четырех лет, и сколько еще стоили заготовка деревянных частей и разных других потребных материалов, а также оплата труда! Упомянутый сын его точно так же вел торговлю многими товарами, сверх доходов, получаемых им с обширных поместий. [523]

Когда шейх Мухаммад ал-Махди возвратился из своего путешествия в Каир, то он старался держаться в тени и ограничился тем, что вел ежемесячно занятия в ал-Азхаре. Наряду с этим он с увлечением занимался наукой, химическими опытами и изучением сочинений по этому предмету. Он занимался этим вместе с некоторыми своими друзьями, которых он склонил ос этому, за их счет и у них на дому. Так он жил до тех пор, пока между пашой и сейидом 'Омаром Мукаррамом не возникла вражда. Шейх ал-Махди тайно возглавил группу шейхов-завистников, стремившихся отделаться от сейида 'Омара и вершить дела без “его, пока с ним не произошло то, о чем изложено в описании событий за 1224 под. Во время этих событий шейх Мухаммад попросил пашу выплатить причитающуюся ему стоимость зерна [даже] за время, когда он отсутствовал, и тот приказал выплатить из казны деньгами по цене, которую он сам установил, а именно двадцать пять кошельков. В день высылки сейида 'Омара паша наградил покойного также заведованием вакфами Синая-паши ⁷⁰³ и вакфами мавзолея аш-Шафи'и, согласно его представлению, а управление ими находилось в руках сейида 'Омара, который извлекал из этого большой доход. С этих пар шейх ал-Махди возвратился к своему прежнему положению, которое было уже несколько более скромным из-за многочисленных интриг. Теперь он стал посещать пашу и государственных сановников по поводу искав, посреднических дел илтиаамов, фаиза, ризка и поместий и всего того, что имело к нему отношение в Верхнем Египте и Файйуме, |236/ и по делам контроля торговых компаний. Вокруг него все время толпился народ: в ал-Азхаре на его занятиях присутствовала толпа слушателей, а когда он кончал, его одолевали просители, лица, ищущие у него совета, — он писал одному, обещал другому, откладывал на дальнейшее третьему и отправлялся с тем, кто просил его пойти с ним для разрешения его дела. Он проводил день и ночь в разъездах, не задерживаясь на месте, и нуждающиеся в нем очень редко могли его застать. Он ночевал на своих домах не больше одного-двух раз в неделю и возвращался домой поздним вечером, а большую часть ночей [524] проводил вне дома. Когда он отсутствовал, никто, кроме некоторых его подчиненных, не знал, где он находится. Он отправлялся, например, в Булак, оставался там несколько дней и ночей, переходя от одного из своих компаньонов к другому — к тем, с кем у него были деловые отношения к смотрителям поместий, партнерам, торговцам семенами и прочим. Или же он отправлялся в свою деревню Нахийа ⁷⁰⁴ в Гизе или в другую и также проводил там несколько дней. Это был уже издавна установившийся образ жизни, и, если ему говорили об этом, он отвечал: “Мой дом на спине мула”. Несмотря на то что он был богат, имел многочисленные доходы и расходы, для него не существовало удовольствий, он не имел покоя ни физического, ни душевного — и все это для своих детей и домочадцев. Случалось, что в доме у него резали трех баранов для гостей женской половины, а он ничего не ел из них, но оставлял все это и отправлялся по каким-нибудь своим делам в Булак, обедал, например, брынзой, мелкой соленой рыбой или икрой и ночевал в любом месте, даже на коридорном ковре или на циновке и где придется.

Когда умер шейх Сулайман ал-Файйуми, осталась его жена по имени ас-Сахравийа Она происходила, как мне известно, из старинного рода и имела многочисленные доходы и вышла замуж за шейха ал-Файйуми, чтобы сохранить свое имущество. Она была престарелого возраста, не вступала с ним в брачные отношения, а купила ему белую невольницу, дала ей свободу и женила на ней шейха ал-Файйуми. Он умер, оставив их обеих. Затем умерла упомянутая ас-Сахраиийа, не оставив наследников. Между тем шейх ал-Махди под шумок наложил свои руки на ее дом, захватил ее имущество, невольниц, ее недвижимость, поместья и прочее и женил своего сына 'Абд ал-Хади на [упомянутой] невольнице, и она вместе со своим имуществом как будто сгинула в глубоком колодце.

Когда паша снарядил военную экспедицию в Хиджаз во главе со своим сыном Тусун-пашой, то пожелал, чтобы его сопровождали ученые, и назначил для этого шейха ал-Махди вместе с сейидом Ахмадом ат-Тахтави Он одарил его [525] кошельками и деньгами на дорожные расходы Когда же [войска паши] потерпели поражение у ас-Сафра', то шейх ал-Махди вернулся вместе с возвращавшимися.

Когда умер шейх аш-Шаркави, шейх ал-Махди был назначен на пост шейха мечети ал-Азхар. Затем он был отстранен, и вместо него назначен шейх аш-Шанвани, как об этом уже упоминалось, но шейх ал-Махди не проявил никакого волнения, [не испытал] никакой неловкости, а воспринял это поражение даже с удовлетворением. К нему явился шейх аш-Шанвани, он наградил его специальной собольей шубой и оказал ему большой почет.

Под конец жизни он, обычным для него образом, приобрел дом в ал-Ка'кийине. В этом доме жил шейх ал-Хифни, до того как он поселился в ал-Муски, затем им владел покойный шейх 'Абд ар-Рахман ал-'Ариши, затем — Ибн ал-Ханфари, а после этого — не знаю кто Взяв этот дам, шейх ал-Махди начал обновлять, перестраивать, ремонтировать и расширять его. Он доставил большое количество дерева, камня, мраморных плит. Рядом с домом была маленькая старинная мечеть, в которой находились гробницы. Он разрушил ее, присоединил участок к дому, после того как извлек останки умерших из их могил и похоронил на кладбище ал-Муджавирин, как меня известили об этом с его слов. Вместо этой мечети он построил красивую залу, выход из которой вел через вестибюль во двор дома; на месте могил он устроил тайники, прикрытые сверху. В этом доме он поселил одну из своих жен, которая была [раньше] замужем за шейхом ад-Данджихи ад-Димйати. Шейх ал-Махди женился на ней в Дамиетте, привез в Каир и поселил ее в этом доме, а вместе с ней — жену, происходящую из Шабура, и по большей части ночевал там.

В конце мухаррама он проболел несколько дней, затем поправился и пошел в баню. Люди поздравляли его с выздоровлением, а он стал посещать, как обычно, своих соседей, беседовать с ними, как, /237/ например, с купцом Сиди Мухаммадом ибн ал-Хаджж Тахиром и сейидом Салихом ал-Файйуми. В четверг вечером, в первый день сафара (13.I.1815), он отправился к 'Осману ибн Саламе ас-Санари и побеседовал [526] здесь часть вечера, развлекал всех, а затем отправился пешком к себе домой; шейха ал-Махди сопровождал наш друг шейх Халил ас-Сафти, с которым он беседовал, пока не дошел до своего упомянутого дома. Шейх Халил точно так же отправился к себе домой. Прошло около часа, когда один из слуг шейка ал-Махди вызвал его к своему хозяину. Шейх Халил сразу же пошел, явился к нему и застал его лежащим в помещении, возведенном на месте могил. Шейх Халил пощупал его руку, но женщины заявили, что шейх ал-Махди мертв, а жена его сказала, что после полового акта он вытянулся и умер. Послали за его сыновьями, которые явились и ночью перенесли тело в его большой дом в ал-Муски. Весть о его смерти разнеслась широко, и в мечеть ал-Азхар, куда доставили тело, собралось очень много народу. Его похоронили рядом с могилой шейха ал-Хифни, — хвала присносущему, который не умирает! Да будет милостив Аллах к рабу, умеренному в этой тленной жизни, который трудился для будущего и смотрел на этот мир глазами размышления! Мы просим у Аллаха счастья и довольства и хорошего благополучного завершения.

Он умер в возрасте приблизительно семидесяти пяти лет. В общем шейх ал-Махди был одним из выдающихся ученых, он изучал книги, трудные для понимания, как по логике, так и по преданию, со всей точностью и изобретательностью. Многим студентам он принес пользу, и из их числа многие стали выдающимися учеными, известными среди себе подобных.

Если бы шейх Мухаммад ал-Махди продолжал идти путем людей науки прошлого и некоторых, присоединившихся к ним, и не предался бы всецело мирским делам, то он стал бы наиболее выдающимся человеком своего времени, а это привело его к тому, что он прекратил занятия; начав читать книгу, он большей частью ее не заканчивал; занятия в мечети [ал-Азхар] он посещал один-два раза в неделю и точно так же забрасывал их. Он не писал сочинений, трактатов, искусных посланий, несмотря на свои способности к этому; он не занимался поэзией; при некоторой способности к легкости изложения стиль его прозы и его письма посредственны. В течение [527] последних трех лет он ограничился чтением в рамадане после полудня ал-Хакима ибн 'Ата'аллаха.

Умер устаз, выдающийся ученый, просвещенный законовед, высокообразованный, смиренный шейх Мустафа ибн Йусуф иби 'Абд ар-Рахман, известный по прозвищу а с-Су фаз и ал-Кал'ави шафиит. Он родился в месяце раби' ал-аввале 1158 года (3.IV — 2.V.1745), обучался богословию у шейхов ал-Маллави, ас-Сухайли, ал-Йарави, ал-Хифни; посещал [занятия] нашего шейха Ахмада ал-'Аруси, у которого он преуспел и который ему разрешил выносить фетвы от его имени. Шейх Мустафа собрал его решения и сделал для себя извлечения из его исследований. Он составил и написал пояснение к комментарию Ибн Касима ал-Гази на трактат по праву Абу Шуджа', толкование к подробному комментарию ас-Са'да ат-Тафтазани на ат-Талхис; он истолковал комментарий ас-Самарканда на ар-Рисалат ал-'адудийа о последовательности обобщений. Ему принадлежат стихи о диалектике и комментарий к ним, стихи об обучении логике с комментарием к ним и сборник стихов под названием Итхаф ан-назирин фи мадх саййид ал-Мурсалин, много трактатов по трудным вопросам и прочее. Он жил в крепости на горе и ежедневно ходил в ал-Азхар для чтения своих лекций и поучения. Когда же паша приказал населению крепости очистить ее и переселиться в город и обитатели крепости это сделали, оставив свои дома и родные места, шейх Мустафа переселился вместе с другими, поселился в квартале Амир ал-Джуйуш ⁷⁰⁵ рядом с Баб аш-Ша'рийа и жил там, пока не заболел и не умер в пятницу вечером, 16 рамадана (22.VIII.1815). Молитву над ним совершили в ал-Азхаре, и похоронили его в маленькой мечети шейха Сирадж ад-Дина ал-Булкини ⁷⁰⁶, что в квартале Байна-с-Сийаридж ⁷⁰⁷, — да будет всевышний Аллах милостив к нему, так как он был лучшим из тех, кого мы видели и слышали. Он был ученым, благочестивым, скромным и общался лишь с немногими людьми, с которыми встречался по делу; он был всегда умиротворенным, чистым, имел приятный характер, был любим всеми людьми, /238/ — да простит его Аллах и да отпустит грехи нам и ему! [528]

Умер достойный шейх, высший образец, знатный, благородный шейх Хусайн ибн Хасан Кинани ибн 'Али ал-Мансури ханифит.

Он обучался богословию у своего дяди по матери шейха Мустафы ибн Сулаймана ал-Мансури, у шейха Мухаммеда ад-Далджи, шейха Ахмада ал-Фарси, шейха 'Омара ад-Дабрики, шейха Мухаммада ал-Мусайлихи, а совершенствовался в изучении богословия в ал-Азхаре, в школе, возглавляемой его дедом со стороны матери. Вместе со своим братом шейхом 'Абд ар-Рахманом он жил в доме его деда, находящемся в квартале ал-Хаббанийа ⁷⁰⁸ у Биркат ал-Фил, а во время событий, связанных с французами, они переселились в квартал ал-Азхара. Когда сейид 'Омар Мукаррам, накиб ал-ашраф, был выслан из Каира в Дамиетту и на него составили донос Порте, сейид Ахмад ат-Тахтави отказался свидетельствовать против него, как уже известно из вышеизложенного. Этим он вызвал гнев против себя и был отстранен с поста шейха ханифитов, который передали шейху Хусайяу. Тот выполнял эти обязанности до своей болезни и смерти — во вторник, 19 мухаррама. Молитву над ним совершили в ал-Азхаре и похоронили на кладбище ал-Муджавирин, — да будет Аллах милостив к нему и к нам!

Умер красноречивый, умный, просвещенный, способный, выдающийся и несравненный для своего времени, брат и друг наш во Аллахе и его благости сейид Исма'ил ибн Са'д по прозвищу ал-Хашшаб. Отец его был столяром, затем напротив Такийа ал-Кулшани, поблизости от ворот Баб Зувайла, открыл лесной склад. Он имел трех сыновей: того, о ком идет речь, и братьев его — Ибрахима и Мухаммада, а Исма'ил был моложе их обоих. Покойный сейид Исма'ил увлекся изучением Корана, затем изучением наук; он посещал лекции сейида 'Али ал-Мукаддаси и других достойных ученых того времени. Он стал превосходным знатоком фикха шафиитского толка и теоретических наук, хорошим оратором, сильным в области законоведения, трактующего наследственное право, обязанности и предписания религии.

Чтобы заработать деньги для поддержания семьи, ему [529] пришлось заняться профессией свидетеля при верховном судье. Он увлекался чтением книг по литературе, истории и суфизму. Он знал много стихов, посланий, рассказов о суфиях и действительных историй, которые рассказывают суфии, так что был человекам, выдающимся для своего времени. На публичных лекциях, беседах, куда его приглашали в соответствующих случаях, он блестяще декламировал стихи, читал превосходную прозу. Благодаря привлекательности нрава, приятности его характера, благородным достоинствам, легкости духа он был другом многих влиятельных лиц, начальников писцов, эмиров, скупцов, и они соперничали, добиваясь его дружбы, и гордились, что вместе с ним были на собраниях.

В числе его друзей были Мустафа-бей ал-Мухаммади — амир ал-хаджж, Хасан-эфенди ал-'Арабийа, шейх ас-Садат и другие подобные им. Они радовались его приглашению и отправлялись к нему наслаждаться его остроумием, приятной беседой, изяществом его выражений. А это было время, когда все было заполнено высокопоставленными руководителями, достойными учеными и люди жили в достатке. Жизнь была спокойной, беспечной, без страха. У шейха Исма'ила — да будет к нему милостив Аллах — была возможность устанавливать связи, в соответствии с обстоятельствами собирать компании, которые он развлекал, сопровождая это тем, что сообщало веселье и удовольствие беседе, доставляемое его умом; он оказывал такое же действие на ум, как вино.

Когда французы учредили диван для разрешения тяжб между мусульманами, то они назначили сюда шейха Исм'а'ила регистрировать дела и события в этом диване за каждый день, так как народ этот очень озабочен фиксированием повседневных событий во всех канцеляриях и местах управления. Затем все эти разрозненные сведения они сводят и в сокращенном виде заносят в свой журнал, после чего его перепечатывают в большом количестве экземпляров и распространяют по всем воинским частям, даже тем, которые находятся вне Каира, по деревням и провинциям. Таким образом, события за вчерашний день оказываются известными и большим и малым из них. Когда был учрежден этот диван, как уже упомянуто, шейх [530] Исма'ил был обязан записывать все, что решалось в заседаниях, разрешение или запрещение, речи и ответы, ошибочные и правильные решения. Ему за это было установлено ежемесячно семь тысяч пара, и он продолжал выполнять эти обязанности на протяжении всего времени управления 'Абдаллаха Жака Мену ⁷⁰⁹, то есть пока французы не оставили /239/ страну. Сверх того, покойный продолжал оставаться в составе свидетелей суда, так как этот диван их заседал по утрам дважды в неделю. Он собрал много выпусков [записей о деятельности этого дивана], но я не знаю, что он сделал г ними. После того как наш друг ученый шейх Хасан ал-'Аттар возвратился и” своего странствия, шейх Исма'ил стал общаться с ним, сблизился и подружился с ним, был с ним единодушен, посещал его, и часто они оба проводили бессонную ночь в беседе, более приятной, чем зефир утра, чем соразмерность жемчужного ожерелья.

Часто оба они сходились в моем доме, так как между мной и ними была прочная дружба и симпатия. Оба они отдыхали у меня, отбросив веяние условности, скованность, которые являются несчастьем души. К ним подходят слова того, кто сказал:

“Я был в состоянии скованности и застенчивости, но, как только я встретил людей верных, благородных, я дал волю своей душе. И то, что я говорил, я говорил без застенчивости и стеснения”.

Затем в занимательной беседе они касались всех отраслей литературы, истории. Иногда они сетовали на то, что времена изменились, и на бедствия своих друзей, а иногда декламировали прелестные газели ⁷¹⁰ о переживаниях, связанных с расставанием или сближением и наслаждением. И, бывало, текли между ними беседы, нежней садового цветка, проникнутые мудростью.

Оба они были единственными для своего времени и своей страны, и не было в это время третьего, кто стал бы с ним рядом, — не говоря уже о равном им в этом отношении, но кто по способностям был бы вторым или третьим. Дружба их продолжалась и со временем все крепла, а затем шейх Исма'ил [531] умер, и шейх Хасан остался после него одиноким, без кого-либо, кто был бы похож на покойного и близок шейху Хасану, с кем он мог бы беседовать, спорить. Прежде красноречивый, он стал молчаливым, перестал писать стихами и прозой, делая это лишь в случае необходимости. Это произошло из-за людского лицемерия, из-за осложнений, несчастий, нарастания невзгод, утраты друзей и отсутствия приятелей. Он занялся тем, что более во благо и дает более прочное вознаграждение: науками, истолкованием разнообразных трактатов в различных отраслях знания и расписыванием их. Теперь он один из тех, кто трудится, служа науке, читает сложные книги и поэтому пользуется известностью среди студентов.

Упомянутый Хасан ал-'Аттар собрал небольшой диван стихов покойного, пользующийся признанием среди образованных людей Каира, они обратили на него внимание и проявили большой интерес к нему Шейху Исма'илу была присуща манера держаться на собраниях с чрезмерной вежливостью, и за это его критиковали. Доходило до того, что в разговоре он обращался не иначе, как в третьем лице (На полях булакского издания приписка следующего содержания: “Здесь, возможно, имеется пропуск — так, в [данном] экземпляре и, очевидно, в оригинале автографа два местоимения, и первое местоимение относится к тому, чья биография описывается, а второе — к Абу-л-Анвару, шейху ас-Садат, как на это указывается в биографии Абу-л-Анвара пол тысяча двести двадцать восьмым годом”). Случалось, что он говорил так, даже цитируя некоторые стихи Корана и передавая хадисы, как мы указали на это раньше в его биографии ⁷¹¹ Это соответствовало его склонности к тщеславию. Посетители, видя его приверженность к этому, подражали его манере поведения, хотя не было никаких причин и повода для такой погрешности; делалось это лишь для того, чтобы доставить удовлетворение тому, к которому многие из ближних подлаживаются. Воистину, люди подражают друг другу в своих поступках, и в природе их заложена приверженность к сильным мира сего, даже тогда, когда это ничего им не сулит. Кроме этих погрешностей, у покойного не было ничего, заслуживающего осуждения. [532]

Когда в Египет прибыли французы, случилось, что он сблизился с юношей из числа тех, кто возглавлял у них писцов. Он был красив собой, приятного нрава, был сведущ в некоторых арабских науках, был склонен совершенствоваться в литературных тонкостях, прекрасно владел арабским языком, знал много стихов. Из-за этой общности интересов каждый из них чувствовал влечение к другому, и между ними возникла привязанность, так что ни один из них не мог находиться вдали от другого то шейх Исма'ил отправлялся к нему в дом, то француз посещал его. Между ними происходили приятные споры, вызывавшие восхищение, и в это время шейх Исма'ил написал тонкие стихи и превосходную газель, в которых он говорит:

/240/ “Я привязался к нему, показывающему в улыбке жемчуг зубов, так безудержно, что даже оставил благочестие

Я покорно сделал его повелителем моей души и сказал ему. „Когда ты навестишь меня, чтобы я пожертвовал все, чем я владею?"

Он мне ответил, — жар вина сковывал его язык, — откидывая назад голову от смеха:

„Когда заря нападет на войско ночи и обратятся в бегство ее черные как смоль воины!"

И он пришел ко мне, когда занялась утренняя заря, [весь во власти страсти] и со следами борьбы

Он был в наряде из покрова ночи, унизанного словно звездами на небосводе.

Я 'принял его за полный месяц, окруженный звездами мрака, окутанный там, что чернее ночной темноты.

Он пришел, а [затем] ушел, но рассудок его не затуманился вином, а одежда его не была разорвана”.

У него есть еще стихотворение, которое называется Ридж:

“Пусти ее (т. е. чашу) по кругу при блеске звезд и цветов и сиянии луны на поверхности реки.

Давай напев маснави (Стихотворение, в котором полустишия рифмуются между собой) и подари мне румянец, подобный пылающим углям на раскрасневшихся щеках. [533]

Позолоти серебро чаши золотом вина, окрась кончики пальцев золотом вина.

Вот тебе ожерелье из яхонтов его пузырьков Уста чаши улыбаются с радостью из-за него.

Разорви покров ночи и рассей его мрак светом вина, пусть по нашему кругу до рассвета ходит солнце.

Разожги огнем щек мое сердце и окружи его прохладой желанных зубов и губ твоих.

Разве ридж лучший сорт мускуса, если твое дыхание распространяет аромат, смеется над благовониями?

Зефир течет, напитанный амброй твоего дыхания. Сады цветов наполняются запахом от него.

Да стану я жертвой твоих томных глаз, взгляды которых [пронзают] как мечи, чьи черные ресницы насурмлены волшебством.

Газель с пронзительным взглядом оставила мое сердце исходить кровью в потоках слез.

Перевязь для меча его длинная (т. е. он высок ростом), — мое страдание скрыто.

Он подобен газели, удивительно красив, с тонкой талией,

у него добрый нрав, речь его поет от нанизанных жемчугов стихов и прозы.

Пальмовое копье стыдится прямоты его стана, и жемчуга его улыбающихся [зубов] смотрят с презрением на звезды.

Стараются быть похожими на него ветви деревьев, в наряде листьев которых покоится зелень.

Над блеском этого чела — мрак из волос, под которым является восход луны (т. е. лицо).

Когда мы ночью стали прощаться, моя душа словно готова была покинуть меня из-за дня разлуки.

На прощанье он заплакал, и глаза его стали как анемоны, увенчанные каплями из жемчугов росы”.

[Затем шейх Хасан написал мувашшах (Строфическое стихотворение), который содержит следующие стихи:] [534]

“Что касается моего сердца, то оно не покидало тебя, почему же ты набрал в своей страсти замену — это поразительно.

О ты, отворачивающийся от влюбленного, изнывающего от болезни, погруженный в красоту и самолюбование!

О ты, к кому увеличивается страсть моей любви, разве не хватит, о жестокий, того, что ты сделал?

А ты сделал отказ и муки своей верой. Обыщи мое сердце — нет в нем

никого, кроме тебя, о красавец. Мое сердце блуждает из-за того, кто в нем живет и его соблазняет.

Так бывает с тем, кто любит, сбиваясь с пути, он не встретит в качестве напитка ничего, кроме жалости и неприязни.

Нет, никогда не отвернусь я от него и не пожелаю другого”.

* * *

/241/ “Его стройный стан раскачивается, как ветки, когда он горделиво выступает, выставив напоказ свою луну и распустив черные локоны. Своей [прямой] походкой он смущает древко копья.

Его веко околдовало мое сердце чарами, он приучил мои глаза к слезам и бессоннице.

Разве я могу помышлять изменить своей любви к нему! Нет у маня другого близкого и нет равного, к кому бы мог я прибегнуть.

Сияет свет его нежного чела. Он прелестный, со сладкой слюной и красивыми зубами.

Моя страсть обращена к нему. Я не слушаю упреков порицающего”.

Покойный сейид Исма'ил продолжал оставаться таким, каким он был, — утонченным, приятным человеком благородной души, добродетельным, честным, приверженным к возвышенным делам. Он много зарабатывал, но много и тратил, и занимал обширные дома.

У него был друг по имени Ахмад ал-'Аттар, живший у ворот Баб ал-Футух. Тот умер, и сейид Исма'ил женился на [535] его вдове — женщине среднего возраста — и прожил с ней около тридцати лет. У нее был от умершего мужа маленький мальчик, которого он усыновил, воспитал, обеспечил ему все подобающие удобства жизни, роскошно одевал и жалел больше, чем родного сына. Когда тот достиг зрелости, сейид Исма'ил устроил ему торжество, женил его, собрав народ на свадебный пир, и потратил на это большие средства. По истечении приблизительно года этот юноша заболел и, проболев многие месяцы, умер, а он потратил на лечение его много денег, чрезвычайно скорбел о нем, плакал и рыдал, устроил торжественные похороны и поминки. По воле матери умершего его похоронили в мечети ал-Курди ⁷¹², что в квартале ал-Хусайнийа ⁷¹³. Она переселилась, чтобы быть в непосредственной близости от могилы, и прожила здесь около тридцати лет. Она установила, чтобы над могилой ее сына читали Коран в течение всего этого времени и еженедельно раздавали лепешки, пирожки с сушеными финиками, сахар, готовили пищу для чтецов и посетителей, почтивших мертвого. Сейид Исма'ил послушно выполнял ее требования и поручения, как бы подчиняясь Аллаху всевышнему. Все, что он получал законно или незаконно, поглощалось ею, ее родными, слугами, а не потреблялось им для своего удовольствия в физическом" или духовном отношении. Его жена была стара и безобразна; да и он был тщедушного телосложения, очень немощным — она для него не существовала. Он страдал задержкой мочи, слабостью мочевого пузыря и жжением при мочеиспускании, страдал этим уже давно, пака не слег в постель на несколько дней и не умер в субботу, 2 [зу-л-]хиджжа (5.XI.1815). Он умер в своем доме, который он снимал у Дарб Кирмиз между двумя дворцами. Моление над ним мы совершили в мечети ал-Азхар при большом стечении народа, а похоронили его рядом с упомянутым сыном его в ал-Хусайнийе. Часто я вспоминал слова того, кто сказал:

“Если ты увидишь кого-то радующимся чужим детям, утешай его и оплакивай. Мало пользы от своих детей, чего же тогда ожидать от чужих, далеких?”

Однако те, кто не принимал его поступок, порицали его [536] привязанность к этой женщине, ее родне, а мы молим Аллаха о благополучии, здоровье и хорошем исходе, как говорил тот, кто дополнил его, и как сказано выше:

“Радость проистекает только от благополучия при здоровье и хорошем исходе [жизни] и благоприятном завершении волнений, и от безопасности от порицания ангела смерти после того, как прошли ужасы и тревоги [жизни]”.

Комментарии

672 Гора 'Арафат — вернее, холм и долина около Мекки — место свершения мусульманских религиозных обрядов во время хаджа.

673 Маджлис — в данном случае присутственное место, канцелярия катходы Мухаммеда 'Али.

674 Бедуины Били обитали в провинции ал-Калйубийа, куда они пришли с востока; восприняли египетский диалект. Названные в тексте населенные пункты — Куббат ал-'Азаб и ал-Хама'ил расположены неподалеку от Каира, к северу от него.

675 Биша — район северо-восточнее Кунфуды.

676 Муджахид — мусульманин, борющийся за веру.

677 Хайдан Мусалла — улица Каира к востоку от мечети ал-Му'айади.

678 Тархуна — племя, кочевавшее по берегам канала Йусуфа вдоль его части, примыкающей к ал-Минийе.

679 Султан Селим I (1512—1520), прозванный Явуз (“Грозный”) — турецкий султан, завоевавший Египет в 1517 г.

680 Султан Кансух ал-Гури (1501—1516) — предпоследний мамлюкский султан.

681 Ас-Суккарийа — базар Каира северо-западнее университета ал-Азхар.

682 Ал-Манахилийа — квартал Каира юго-западнее мечети ал-Азхара.

683 Хан ал-Лабан — рынок южнее Хан ал-Халили.

684 Сук ас-Сарматийа — базар восточнее Хан ал-Халили.

685 Баб аз-Зухума — ворота юго-западнее Хан ал-Халили.

686 Сук Бундуканийин (“Венецианский базар”) расположен северо-восточнее Хан ал-Хамзави.

687 'Омар ибн ал-Хаттаб — 'Очевидно, имеется в виду соратник Мухаммада — второй из первых четырех (“праведных”) халифов 'Омар (634—644) — основатель арабского государства, заложивший основы ортодоксальной мусульманской традиции

688 Ал-Мута'аввала — горские племена, обитавшие между Сайдой и 'Аккой (южная часть побережья Сирии), а частью населявшие Баальбекскую долину

689 Джами' ал-Ахмар — мечеть, расположенная северо-западнее Хан ал-Халили

690 Ал-Мутаввал — подробный комментарий к Талхис—произведению ал-Казвини (см прим 605); автор этого комментария — уже упоминавшийся Са'д ад-Дин Мас'уд ат-Тафтазани. Не исключена возможность, что речь идет о произведении другого автора — Абу-л-Касима ас-Самарканди, составившего комментарий на тот же Талхис под названием Хашийа 'илаш-шарх ал-Мутаввал.

691 Имеется в виду произведение уже упоминавшегося Са'д ад-Дина Мас'уда ат-Тафтазани (см прим (605) — Шapx шарх ал-мухтасар фи-л-усул, написанное в 1369 г.

692 Сиди Халил — Халил ад-Дин Абу-с-Сафа' ал-Джунди (ум. в 1365 г). Упомянутое в тексте произведение ал-Мухтасар — очерки мусульманского права маликитского толка, вызвавшие большую литературу. Автор комментария на этот труд — Абу-л-Баракат ад-Дардир ал-'Адави ал-Азхари ал-Халвати.

693 Ал-Бурда — название касыды в честь пророка, принадлежащей перу ал-Бусири (1212—1294) Ода написана в память о чудесном исцелении поэта от паралича после того, как пророк явился ему во сне и накинул на него свой плащ {бурда).

694 Ас-Сугра — другое название книги ас-Сануси. Умм ал-Барахин (см.прим. 595).

695 Ар'Рисалат ал-вад'ийа ал-адудийа принадлежит перу 'Адуд ад-Дина 'Абд ар-Рахмана ибн Ахмада ал-Идджи (ум. в 1355 г.).

696 устаз — “учитель, мастер”; может означать и “начальник”.

697 Шабур — селение в провинции ал-Бухайра на левом берегу розетт-ского рукава Нила, юго-западнее Далджамуна.

698 Ар-Рува'и — район Каира северо-восточнее ал-Азбакийи.

699 Сук ас-Силах — базар Каира северо-западнее ар-Румайлы.

700 Баб аз-Зукак ал-Кабир — ворота юго-восточнее мечети ал-Му'айади.

701 Кантарат ал-Хифнави — мост юго-западнее Хан ал-Хамзави.

702 Ал-Мунассар — квартал Каира, расположенный восточнее ал-Азбакийи.

703 Синан-паша. — Очевидно, речь идет о Синан-паше — единственном великом везире, управлявшем делами Османской империи пять раз (при султанах Мехмеде III и Мураде III). В 1568 г. Синан-паша был назначен бейлербеем Египта, откуда завершил завоевание Йемена, а в 1572 г. осуществил полное присоединение Туниса к Османской империи.

704 Нахийа — селение в провинции Гиза северо-западнее Булак ад-Дакрура.

705 Амир ал-Джуйуш (Марджуш) — квартал Каира северо-западнее Хан ал-Халили.

706 Мечеть Сирадж ад-Дина ал-Булкини расположена юго-западнее мечети ал-Хакима, в северо-восточной части Каира. Ал-Булкини — фамилия египетских ученых, выходцев из Палестины, чей предок обосновался в Булкине (провинция ал-Гарбийа).

707 Байна-с-Сийаридж — квартал Каира юго-западнее ворот Баб ал-Футух.

708 Ал-Хаббанийа — квартал Каира юго-западнее ворот Баб ал-Вазир

709 Мену, Жак-Франсуа — французский генерал, который возглавил армию в Египте после убийства Клебера (14 VI.1800) Мену принял ислам, женился на египтянке, что не мешало ему бесцеремонно хозяйничать в стране, вызывая ненависть против захватчиков в народных массах Египта.

710 Газель — лирическое стихотворение.

711 В тексте здесь пропуск, что и отмечается в приписке булакского издания. Так как, судя по всему, в основу французского перевода ал-Джабарти были положены другие списки рукописи хроники (см. предисловие), то для ясности мы сочли возможным воспроизвести в примечании это место текста по французскому переводу:

“В данной нами биографии Абу Анвара ас-Садата мы отмечали, что в разговоре с последним шейх Исма'ил обращался к нему не иначе, как в третьем лице, что льстило шейху ас-Садату, так как он был тщеславным. Этому примеру следовали все, посещавшие шейха ас-Садата, угождая ему тем самым. Между тем не было никакой причины для того, чтобы так поступать. Никогда не следует грешить для того, чтобы потворствовать тщеславию. Но люди любят подражать своим ближним и ухаживать за богатыми даже тогда, когда они знают, что это не сулит им никакой выгоды. Это было единственным недостатком сейида Исма'ила”.

712 Мечеть ал-Курди расположена в юго-западной части Каира, к западу от оз. Биркат ал-Фил.

713 Ал-Хусайнийа — квартал Каира юго-восточнее Дарб аш-Шайх Камар.

Текст воспроизведен по изданию: Абд ар-Рахман ал-Джабарти. Египет в канун экспедиции Бонапарта. М. Наука. 1978