Год тысяча двести двадцать седьмой (16.I.1812—3.I.1813) наступил со своими событиями.

Месяц мухаррам начался в четверг. 10 мухаррама (25.I.1812) прибыло много видных военачальников, остававшихся в ал-Мувайлихе. Приехали Хусайннбей Дали-паша и другие. Они остановились в Куббат ан-Наср ⁵²⁷ в районе ал-'Адлийи, и их солдаты вступали в город постепенно, в тяжелейшем состоянии от голода. Цвет их лица и внешний вид очень изменились, их животные и верблюды изнурены до крайности. День за днем они входили в город, а вслед за ними вступили их начальники и направились по своим домам. Паша, разгневанный на них, запретил кому бы то ни было из них предстать перед ним, как будто они в состоянии были одер жать победу и упустили ее. Он порицал их за отступление и возвращение. Они стали сваливать вину за отступление друг на друга — кавалерия говорила: «Причина нашего поражения — пехота», /140/ пехотинцы говорили наоборот.

Некоторые из военачальников, считающиеся благочестивыми и набожными, говорили мне: «Как же нам победить, когда большая часть наших солдат различных вероисповеданий, и имеются среди них и такие, которые ни во что не верят и не исповедуют религии. С нами следуют ящики со спиртными напитками, в нашем лагере не слышно азана ⁵²⁸, предписания не выполняются, здесь о них и не вспоминают, понятия не имеют о религиозных обрядах. Враги же наши, как только наступает время призывов муэззинов ⁵²⁹, совершают омовение и со смирением и покорностью становятся в ряды за своим единым имамом. Если же время молитвы наступит в момент, когда происходит сражение, то с трепетом все же совершают “молитву боязни" ⁵³⁰ — один отряд выступает вперед и ведет бой, а Другие, стоящие за ним, совершают молитву. Наши солдаты поражаются этому, так как никогда не слышали о таком, не [326] говоря уже о том, чтобы видеть это. Ваххабиты выкрикивают из своего лагеря: “Выходите на бой с нами, вы, язычники, вы, бреющие бороды, прославляющие распутство, содомский грех, вы, пьющие вино, забывающие молитвы, занимающиеся ростовщичеством, вы, убийцы, вы, позволяющие себе запретное!" Они установили, что значительная часть убитых ими солдат, оказалась необрезанной. Когда солдаты прибыли в Бадр ⁵³¹ и овладели городом и окрестными селениями, в которых живут избранные люди, богословы и благочестивые люди, то они ограбили их, захватили их жен, дочерей, сыновей, их книги. Они совершали насилия и одни перепродавали захваченных другим. Эти благочестивые люди говорили о солдатах: “Неверные еретики". Дошло до того, что когда некоторые набожные жители Бадра требовали от тех или других солдат своих жен, то слышали в ответ: "Она проведет со мной эту ночь, а завтра я ее дам тебе".

В этот же день выступила в Суэц экспедиция солдат во главе с Бонапартом Хазандаром, чтобы отправиться на соединение с Тусун-пашой и удержать Янбо.

В этот же день прибыла группа англичан с подарками для паши, состоявшими из разнообразных индийских пташек-попугаев зеленой окраски, бочонков, наполненных французскими реалами, а также железа и инструментов. Они приехали, чтобы закупить зерна. В Нижний Египет ежедневно доставляли барки, груженные зерном. Все прибывавшие из Верхнего Египта барки направлялись туда же, так что не стало хватать зерна. Оно вздорожало, исчезло с пристаней и прибрежных рынков, и с трудом можно было купить не больше вайбы ⁵³². Цена ар-дабба зерна поднялась с четырехсот до тысячи двухсот пара, равно как и цена бобов. Может быть, их цена поднялась и выше пшеницы из-за недостатка в них, вызванного неурожаем их в этом году: посеявшие едва собрали семена. В эти дни люди бедствовали по этой причине, но спустя короткое время зерно прибыло, цены на него упали, и его можно было достать на пристанях и на рынках.

В середине месяца из Джабал Друз ⁵³³ прибыл христианин, который добился приема у паши. Он сообщил паше, что [327] хорошо умеет чеканить монету и сократит многие издержки и что из работающих в дарбхане ⁵³⁴ пятисот человек занятыми смогут быть лишь сорок человек, и не больше, что он сам изготовляет инструменты и орудия для чеканки пиастров и прочее и что он не нуждается в топливе, в горне и чеканит монету без больших усилий. Паша поверил его словам и приказал отвести ему помещение и дать все необходимое ему: людей, кузнецов, мастеров, чтобы изготовить нужные ему инструменты и приборы. После этого тот приступил к работе, но она растянулась на месяцы. Тогда же паша обратил свое внимание на служащих и писцов монетного двора. Видя на них красивые одежды, убранство их лошадей, он испытывал сильное желание отнять их доходы и конфисковать их имущество, потому что по природе своей он злобный, алчный, завистливый и смотрит с вожделением на то, чем владеют другие, на их доходы. Он следил за ними, а они устраивали обеды, отправлялись сами, как и их дети, в монетный двор верхом на красивых мулах и лошадях, в окружении слуг и приближенных. Паша стал расспрашивать о них, и ему сообщили об их положении, об их домах, расходах. Случилось как-то, что паша заметил выходящего из монетного двора человека — самого низшего из рабочих, увидел, что тот садится на лошадь и что вокруг него трое слуг. Паша справился о нем, и ему сказали, что это /141/ привратник, запирающий ворота монетного двора, после того как оттуда уходит народ, и по утрам открывающий их. Паша спросил о его ежедневном заработке, и ему сообщили, что тот получает по два пиастра, и не больше, на что паша заметил: «Но этой платы недостаточно даже для [удовлетворения нужд] окружающих его слуг, откуда же он берет на расходы по дому, на прокорм скотины, на все свои нужды, все то, что он тратит на украшения, на одежду для себя, для своей семьи и родных? Воистину, все они воры, и все, что есть у каждого из них,— это наворованное, и непременно надлежит изъять накраденные и собранные ими деньги».

Паша стал тайно совещаться с му'аллимом Гали и его собратьями. Затем паша ночью потребовал к себе первым Исма'ила-эфенди, который был из числа высших чиновников. [328]

Паша ему сказал: «Расскажи мне о вероломстве поставщиков — такого-то христианина и такого-то еврея». Тот ответил: «Я не знаю о вероломстве ни одного из них — все принимается и отпускается по весу». Паша отослал его и призвал христианина и сказал ему: «Сообщи мне о вероломстве Исма'ила-эфенди, его сыновей, его пособника гравера Ибрахима-эфенди Хадрави и других». Но и этот не сказал больше того, что Исма'ил-эфенди. Затем доставили ювелира Хаджжи Салима, угрожали ему, но и он ничего не добавил, и паша заявил: «Все они сообщники и покрывают один другого в предательстве по отношению ко мне». Затем он велел посадить Хаджжи Салима в тюрьму и привести другого ювелира по имени Салих ад-Данаф и дал ему полномочия выполнять обязанности Хаджжи Салима. Затем паша отправился к себе в дом в ал-Азбакийу и вызвал ночью Исма'ила-эфенди с сыновьями, и группа солдат доставила их в ужасном состоянии. Им угрожали казнью. Паша приказал доставить палача, его привели, развели огонь в очаге. Но за Исма'ила-ефенди и его сыновей вступились, и их избавили от смерти, но обложили большим количеством кошельков, обязав внести их под страхом смерти. Хаджжи Салима обложили особо семьюстами пятьюдесятью кошельками, Ибрахима ал-Маддада ⁵³⁵ также обложили двумястами, 'Али Ахмада-эфенди — весовщика — двумястами, сыновей шейха ал-Сухайми — двумястами, так как граверные инструменты принадлежали им и служащие монетного двора пользовались ими за арендную плату.

Все они начали изыскивать суммы, которыми их обложили, стали продавать свое имущество, источники своего дохода, закладывать, брать взаймы под проценты, под векселя. И да будет милостив Аллах к тем, кого постигли несчастья!

Благословенный месяц сафар 1227 года начался в пятницу (15.II.1812). 7-го числа этого месяца (21.II.1812), в четверг, прибыл в Каир сейид Мухаммад ал-Махруки, приехавший через ал-Кусайр и по Нилу. Шейх ал-Махди не приехал с ним, а задержался по некоторым своим делам в Кина и Кусе.

В тот же день паша назначил Салих-агу Силахдара командующим направляемой в Хиджаз сухопутной экспедицией. Он [329] облачил его в почетную одежду, как и других начальников этой экспедиции.

10 сафара (24.II.1812), в воскресенье, прибыл капуджи с извещением о рождении у султана Махмуда сына, названного Мурадом. Он привез также указ, подтверждающий полномочия Мухаммада 'Али на управление Египтом. В честь прибытия капуджи дали пушечный салют, и он торжественно въехал в крепость, где и были зачитаны указы. Устроили празднество, и в течение недели пушки крепости, ал-Аэбакийи, Булака и Гизы стреляли в часы пяти молитв.

Месяц раби' ал-аввал 1227 года (15.III—13.IV.1812). В течение этого месяца прибыл из Верхнего Египта Ибрахим-бей — сын паши. В середине этого месяца приехал Ахмад-ага Лаз — правитель Кина и Куса и все остальные кашифы, после того как они обложили все крестьянские земли Верхнего Египта денежным налогом в семь реалов каждый феддаи,— это чрезвычайно много. Они произвели перепись всех земельных владений, в том числе земель ризк, закрепленных за мечетями на благочестивые и благотворительные цели в Верхнем Египте и Каире. Количество этих земель достигло шестисот тысяч федданов. Разнесся слух, что обложение распространится и на недвижимость мечетей, что с них, в частности, будут взимать половину налога, а это составит три с половиной реала с феддана. /142/ Живущие на доходы с земель ризк взволновались, и многие из них явились в Каир, взывая к помощи шейхов. Последние отправились к паше и разговаривали с ним об этом. Они заявили ему, что это приведет к упадку мечетей, на что паша ответил: «Где те мечети, которые были бы в отличном состоянии без моих субсидий? Я восстановлю разрушенные мечети и назначу достаточные для них средства». Слова шейхов оказались безрезультатны, и они возвратились домой.

В конце этого месяца сейид 'Омар Мукаррам ан-Накиб переехал из Дамиетты в Танту и поселился там. Вот, что явилось причиной тому. Его пребывание в Дамиетте затянулось. Он ожидал освобождения, но оно задерживалось. Поэтому он переселился из занимаемого им помещения в другое, на побережье моря, и занялся сооружением хана. Его продолжала [330] охранять приставленная к нему охрана, и так продолжалось до тех пор, пока не явился к нему Садик-эфенди — военный судья — и не сказал ему, что он может походатайствовать за него перед пашой, чтобы ему [разрешили] переехать в Танту. Так он и сделал, и паша отнесся к этому благожелательно.

Месяц раби' ас-сани 1227 года (14.IV—12.V.1812). 4-го числа этого месяца (17.IV.1812) прибыли паломники-марокканцы. Вместе с ними прибыл и его высочество сын Сулаймана — султана Марокко. Они запоздали с возвращением потому, что шли через Сирию, и множество бедняков, шедших пешком, погибло. Они сообщили, что свершили обряды хаджа, посетили Медину и что ваххабиты были к ним чрезвычайно милостивы. Они шли туда и обратно не той дорогой, по которой передвигались войска.

10 раби' ас-сани (23.IV.1812) прибыли Тамур-кашиф, Маху -бей и 'Абдаллах-ага. Это те, кто прибыли в ал-Мувайлих после поражения, пробыли там некоторое время, а затем отправились в Янбо к Тусун-паше и на днях явились по вызову паши. Маху-бей плыл на одном из больших судов, сооруженных пашой, и это судно разбилось о подводный камень. Часть его солдат погибла, а часть оставшихся спаслась вместе с ним. О нем стало известно, что он и Хусайн-бей были первыми, кто бросился вперед, в море. Они потеряли много солдат в противоположность остальным, поторопившимся бежать.

В этот же день распространили списки по взысканию налогов и, по примеру прошлого года, на четыре года вперед. Они включают налог, фа'из, дополнительные повинности (ал-баррани), налоги с земель ризк и висийа. Все они должны быть внесены в один прием. В погашение их принимается зерно с гумен из расчета восемь, реалов за каждый ардабб. По каждой провинции зерно собирается в назначенное место для пересылки в Александрию, где оно продается европейцам. Зерна стало не хватать, оно вздорожало.

Феллах не в состоянии снятым со своей пашни урожаем оплачивать налоги, которыми облагаются его земли на протяжении всего года, и их приходится взыскивать с него силой. При этом он терпит ущерб от низких цен, от обмеривания, [331] так как вместо ардабба берут полтора. Его обязывают также платить за доставку зерна в установленное для этого место, оплачивать работу весовщика, чиновников, ведающих этим делом, служащих местного управления и стоимость перевозки зерна.

Некоторые деревни получили разрешение причитающееся с них платить деньгами, а некоторые — вносить половину зерном, а другую половину деньгами в соответствии с предписаниями, распоряжениями и разрешениями му'аллима Гали, так как он уполномочен вершить дела, разрешать и запрещать. Получивший разрешение продает свой урожай по высокой цене на глазах у других несчастных, которым так не посчастливилось. К му'аллиму Гали прибыло много феллахов, они столпились у его ворот, забросив полевые работы.

В воскресенье ночью, 14 раби' ас-сани (27.IV.1812), паша отправился во дворец в Шубра, и в эту же ночь поехал в Александрию. Сын его Ибрахим-бей, а также Ахмад-ага Лаз направились в Верхний Египет для инспектирования сбора налогов.

Тогда же стало известно, что войска, находящиеся в Верхнем Египте, преследуя эмиров Верхнего Египта, отрезали им дорогу и заставили их отступить за Ибрим. Лошади и верблюды эмиров пали, их подчиненные ушли от них, и положение их стало безвыходным. Значительное число их мамлюков /143/ и солдат прибыло в район Асвана, заручившись у турок гарантией безопасности, но их арестовали и истребили всех до одного. С ними поступили так же, как до того с другими их собратьями.

В конце этого месяца большое количество солдат-магрибинцев отправилось в Янбо, а многочисленный отряд солдат-турок прибыл в Александрию. Паша выдал им содержание, и они были доставлены в Каир, где часть из них вступила в ряды войск, а часть была предназначена к отправке с экспедицией.

В этом месяце произошел тяжелый случай в районе ал-Азхара: с некоторых пар, начиная с прошлого года, в этом квартале и его районах в домах и лавках происходили кражи и пропажи имущества, и это повторялось, волнуя людей и возбуждая толки среди них. Терялись в предположениях: одни говорили, [332] что подонки проникают в квартал через стену, взбираясь на нее, и здесь рассеиваются, совершая то, о чем сказано. Другие же утверждали, что это дело рук солдат, относящихся к отряду, именуемому в их стране Хита, и так далее. В это время из дома женщины-турчанки украли сундук и имущество. Она заподозрила в этом некоторых слепых студентов медресе ал-Джаухарийа ⁵³⁶, которое примыкает к ал-Азхару. Ага их арестовал, чтобы принудить сознаться, но они отрицали вину за собой и сказали: «Мы не воры, но мы слышали о таком и узнали его по голосу. Это Мухаммад — сын Абу-л-Касима ад-Даркави ал-Магриби, отстраненного от руководства риваком магрибинцев. Он и братья Мухаммада и другие упоминали об этом, а мы услышали».

Когда это подтвердилось и слух об этом разнесся среди народа и шейхов, некоторые из них отправились к Абу-л-Касиму и тайно поговорили с ним, устрашая его предстоящими последствиями. Упомянутый Абу-л-Касим, человек больной, прикованный к дому, продолжал вводить их в заблуждение. Ему заявили: «Цель нашего разговора с тобой — скрыть это от благородных людей, имеющих отношение к ал-Азхару и занимающихся богословием, изучением наук. Разве ты не знаешь, что произошло в прошлом году — этот случай с подделкой монет и прочее?» Так они продолжали оказывать давление на него, пока он не пообещал им, что поговорит со своими сыновьями, с тем чтобы те всю силу своего ума и благородства обратили на розыски воров.

На третий день, — а кто говорит — на второй день — упомянутый Абу-л-Каеим послал за сейидом Ахмадам, именуемым Джунди ал-Матбах, и его племянником, которые занимаются делами управления квартала ал-Азхар, имеют дело с продавцами, зеленщиками и мясниками. Когда они прибыли к нему, он взял с них клятву, что они покроют его и его сыновей, что они не выдадут их и будут держать их в стороне от этого дела. Он сообщил им, что сын его не переставал изучать и вникать, пока не обнаружил вора и не разыскал некоторые вещи. Он открыл свой шкаф в приемной и извлек оттуда эти вещи. Они спросили его о сундуке, на что он ответил: «Он остался у того [333] у кого он находится, и днем его невозможно доставить. К исходу ночи ждите моего сына Мухаммеда у мечети ал-Факахани ⁵³⁷ в районе ал-'Аккадин ар-Руми, и он придет к вам с сундуком и тем вором, который стащил его. Вы его арестуйте, а сыновей моих оставьте и не упоминайте о них, и не чините им преград». Те пообещали ему это, и ал-Джунди вместе со своим племянником явились в указанный им час в сопровождении полицейских и поджидали их у мечети ал-Факахани.

Сын Абу-л-Касима пришел к ним вместе с одним сапожником. Они сказали: «Оставайтесь на месте, пока мы не возвратимся к вам». Они поднялись в дом, находящийся в переулке ал-Матайин ⁵³⁸, и сразу же возвратились с сундуком, который сапожник принес на голове. Его забрали и вместе с сундуком доставили в дом аги. Когда его стали избивать, он заявил: «Не один я вор: сын Абу-л-Касима, его братья и еще один, по имени Шалата, и сын Абд ар-Рахима — все эти пять человек воры».

Ага отправился к катхода-бею, сообщил ему об этом, и тот приказал послать за сыновьями Абу-л-Касима. Написали бумагу об этом. Абу-л-Касим ответил, что сыновья у него посещают ал-Азхар и обучаются там наукам. А поскольку они не воры, он отказал в их явке. Короче говоря, ага их забрал и устроил им очную ставку с сапожником, чтобы удостовериться. Тот не переставал напоминать сыну Абу /144/-л-Касима о старых и новых кражах, говоря ему: «Мы были там-то и там-то, и совершили это там ночью, и поделили так-то и так-то между собой». Он представил доводы и доказательства обстоятельств дел и говорил ему: «Ты же старшой и вожак наш во всем этом. Куда бы мы ни отправлялись на кражу, мы шли по твоему указанию». Тут сын Абу-л-Касима перестал отрицать и решил признаться, как и братья его. Всех их тут же арестовали. Что же касается Шалаты и его сотоварища, то оба они отсутствовали, они бежали и скрылись.

Слух об этом деле распространился по городу. В нем было много толков и пересудов относительно азхарийцев и их района. Вспомнили дело о фальшивых дирхемах, появившихся в прошлом году, и говорили о многом другом. Собралось много [334] обокраденных, и среди «их торговец маслом, из лавки которого выкрали много сосудов с маслом, противень, на котором изготовляли печенье, вещи, мебель, находившуюся в трех местах, изумрудный перстень, о котором они вспомнили, что продали его за много динаров, жемчужное ожерелье и тому подобное. Люди продолжали день за днем приходить к are с заявлениями об украденном. Они расспрашивали воров, и те признавались в отношении одних вещей и отрицали в отношении других. Они вспоминали пропавшие вещи, которыми они распорядились и которые они проели.

Затем было решено передать это дело в ал-макхама ал-Кавир ⁵³⁹, куда переправили воров. Здесь собралось множество народа, и те, кого обворовали, и другие, женщины и мужчины. Заключенным предъявили иск, доставили истцов, а подсудимые говорили: «Мы взяли», но не произносили «Мы украли», а Мухаммад — сын Абу-л-Касима — говорил о невиновности своих братьев, утверждая: «Они не были с нами, не участвовали ни в чем этом». При окончательном выяснении получилось противоречие благодаря выражению «мы взяли», а тем временем уже появилась другая тяжба, подобная этому делу, с иском против красильщика, и судья написал катхода-бею уведомление относительно происшедшего, и представил ему это дело. Катхода приказал отправить их в Булак, к начальнику порта. Их сопровождал отец их Абу-л-Касим. Здесь они пробыли несколько дней, а затем катхода приказал отрубить руки троим: Мухаммаду — сыну Абу-л-Касима ад-Даркави, его соучастнику сапожнику и красильщику, в отношении которого было установлено, что он совершил кражу в другом случае Им отрубили руки в доме капитана, а затем посадили в барку. Их отец Абу-л-Касим и те его сыновья, которым не отрубили рук, сопровождали их в Александрию. Это было в середине месяца джумада ал-ула этого года.

Месяц джумада ас-санийа 1227 года начался в четверг (12.VI.1812). В этот день прибыли трое с отрубленными руками. Это произошло потому, что по прибытии воров в Александрию некоторые лица стали ходатайствовать за них перед пашой, находившимся там. Они говорили, что раз воры уже [335] наказаны, то нет нужды в их изгнании. Паша приказал сослать Абу-л-Касима и двух его младших сыновей в Абукир, а другого его сына вместе с его соучастником сапожником и с красильщиком вернул в Каир. Они приехали и отправились по своим домам. Что касается сына Абу-л-Касима, то он, вернувшись в дом и поздоровавшись со своей матерью, отправился на рынок и стал обходить своих приятелей, приветствуя их. Он очень страдал из-за случившегося, но виду не показывал из-за большого бесстыдства, вкоренившегося нахальства и грубости. Наоборот, он проявлял стойкость и безразличие к перенесенному им наказанию и позору и ходил по рынку. Со всех сторон его окружали дети, разглядывали его и выкрикивали: «Смотрите, вот вор», а он не обращал на них внимания. Говорили даже, что он отправился в разрушенную мечеть у ал-Батли ⁵⁴⁰, вызвал туда любимого им юношу из квартала Дарб ал-Ахмар ⁵⁴¹ и посидел с ним часть дня. Затем он оставил юношу и отправился к себе в дом, а страдания, вызванные тем, что у него были отрублены руки, усилились, так как ему отрубили их нехорошо, и он умер на третий день.

В этом и предыдущем месяце прибыло много турецких солдат. Их предназначали к отправке, /145/ и они выступили в лагерь, расположенный за воротами Баб ан-Наср и Баб ал-Футух. Они уходили в лагерь по вечерам, а по утрам возвращались в город и по обыкновению своему отбирали скот, похищали женщин и детей.

В среду ночью, 21 джумада ас-санийа (2.VII.1812), паша в сопровождении Хасан-паши прибыл из Александрии. Он приехал в свой дворец в Шубра, а наутро поднялся в крепость. Из башенных пушек дали салют в честь его прибытия. Он отсутствовал на этот раз в течение двух месяцев и семи дней, а за это время энергично вел работы по сооружению городских стен и башен Александрии и сильно укрепил их. Он устроил здесь пороховой склад, склад боеприпасов, снабдил [войска] пушками, амуницией. С его отъездом эти работы не прекратились, их продолжали вести по начертанному им плану.

Во время пребывания в Александрии паша забирал в свою пользу все прибывавшие на судах товары купцов и продавал их [336] мелким торговцам по ценам, какие ему вздумаются. Из европейских стран прибыло много европейского кофе, зерна которого более зелены и крупнее по размеру, чем у йеменского кофе, прибывающего в Египет на хиджазских судах. Паша забрал его, расплатившись за него зерном, и пустил его в продажу в Каире по двадцать три французских талера за кантар. Купцы продавали его в большом количестве, смешивая его с йеменским кофе. Вначале, после прибытия, европейский кофе продавался дешево, так как он уступает йеменскому кофе по вкусу, по приятности в питье и употреблении, и между ними ощутимая разница, улавливаемая ценителем.

В тот же день прибыл капуджи с указом Порты, содержащим распоряжение о назначении уполномоченным Порты катхода-бея и об отставке с этого поста 'Осман-аги — приближенного Са'ид-аги. Паша созвал в воскресенье диван, на котором зачитал указ и, согласно обычаю, наградил катхода-бея шубой по поводу назначения его вакилем и другой шубой по поводу сохранения за ним поста катходы. Согласно обычаю, катхода торжественно въехал к себе в дом. Утвердившись на посту катходы, он послал на следующий день в дом 'Осман-аги за писцами. Когда они явились, он приказал им произвести подсчет у 'Осман-аги с начала 1221 (1806-07) года и вплоть до конца срока его полномочий, и они приступили к этому. Упомянутый 'Осман-ага лишился благополучия, связанного с занимаемым им положением, с него потребовали все то, что числилось за ним, и его отрешили от управления деревнями, от представительства святых городов Мекки и Медины, управления их вакфами и всего прочего.

В четверг, последний день месяца, Салих Кудж, Маху-бей, Сулайман-ага и Халил-ага прибыли из Янбо через ал-Кусайр и Верхний Египет. Они отправились по своим домам.

Месяц раджаб 1227 года начался в пятницу (11.VII.1812). 3-го числа группа прибывших поднялась в крепость и приветствовала пашу. Они были в опасности, так как он был зол на них. Он требовал, чтобы они прибыли одни, без своих солдат, для того чтобы посовещаться с ними, а они прибыли со своими войсковыми отрядами. К тому же паша был убежден, что [337] именно он являются виновниками поражения, вызванного их противодействием его сыну, сумятицей в их взглядах и тем, что они урезывали рацион содержания своих солдат. Они были первыми зачинщиками бегства и отступления во время сражения и спустились со своей свитой на суда. Между ними и его сыном — Тусун-пашой возник раздор. Они оставались в своих домах в Булаке и Каире, и на протяжения двадцати дней между ними и пашой царило молчание, и они, в окружении своих солдат, содрогались и волновались. Затем паша распорядился прекратить выдачу им содержания и пайка, и тут они убедились в том, что паша порвал с ними.

24 раджаба (3.VIII.1812) он послал им содержание в урезанном виде в количестве тысячи восьмисот кошельков во французских реалах и приказал всем им готовиться в путь на родину. Они стали продавать свои деревни и вещи и упали духом, опечаленные до крайности. Им тяжело было оставлять Египет и положение, какое они занимали здесь, благополучие, роскошь, господство, пост эмира, возможность полновластно распоряжаться, располагать большим жилищем, /146/ женами, невольницами, слугами, рабами, рабынями. Самый незначительный из них владел двумя-тремя домами мамлюкских эмиров и женщинами, мужей которых они убили. Они полагали, что страна перед ними — словно солдатский строй (Т е. покорилась им). Дошло до того, что даже женщины, живущие в роскоши, 'имеющие дома, доходы, поместья, стали предлагать себя им, ища в них защиты, хотя раньше они испытывали отвращение при одном упоминании о них, не говоря уже о близости с ними.

В этот же день прибыл из Турции капуджи с указом, уведомляющим о рождении у султана сына. В воскресенье, 24 рад-жаба (3.VIII.1812), созвали диван, и упомянутый ага в сопровождении эмиров торжественно въехал в крепость и прочитал этот указ. Пушечный салют по поводу торжества давали в течение трех дней во время каждого азана, словно в праздники.

Во вторник умер Ахмад-бей, один из военачальников арнаутов и их 'верховных руководителей. Когда он узнал об [338] изгнании упомянутых арнаутов, он послал к паше и сказал ему: «Прекрати выдачу рациона и мне и выдай содержание моим солдатам, чтобы я отправился вместе со своими собратьями». Но паша отказал ему в этом и проявил к нему показное благоволение. Это потрясло Ахмад-бея, усилило его ярость, и он заболел. Паша послал ему своего врача. Тот напоил его слабительным, устроил кровопускание, и он умер в ту же ночь. Погребальная процессия вышла из Булака, и его похоронили на маленьком кладбище. Во главе процессии ехали Салих-ага, Сулайман-ага, Тахир-ага, и большое количество отрядов арнаутов сопровождало ее пешком.

Месяц ша'бан 1227 года начался в воскресенье (10.VIII.1812). В среду, 4-го числа (13.VIII.1812), соответствующего 7-му дню коптского месяца мисра, поднялся уровень вод благословенного Нила, и в четверг утром паша в сопровождении огромной толпы и множества солдат спустился к реке, где в его присутствии и в присутствии кади открыли плотину, и воды потекли в канал. Паша запретил доступ в канал баркам. В середине этого месяца уехали Сулайман-ага и Маху-бей, после того 'как они закончили свои дела, продали свое добро и получили свое содержание.

В четверг, 19 ша'бана (28.VIII.1812), отправился Салих-ага Кудж. Его сопровождало около двухсот отобранных им самим его солдат-арнаутов, а остальные отделились от него и присоединились к Хасан-шаше, его брату 'Абдин-бею и к другим.

В пятницу паша расположил лагерем свои войска за воротами Баб ан-Наср. Он принял решение самому отправиться в Хиджаз. После отъезда упомянутой группы он успокоился, а тогда, когда он прекратил выплату содержания им и приказал им выехать, они собрали своих солдат и лошадей по своим домам в Булаке и обосновались там, представляя грозную картину, вызвавшую разноречивые толки. Паша, испугавшись, стал остерегаться, повысил бдительность своей свиты и других, обязав их неотлучно находиться в крепости, и так далее.

В субботу, 21 ша'бана (30.VIII.1812), собрались солдаты и рано утром начался парад. Его открыли отряды дулатов, затем шли солдаты со своими командирами Хасан-пашой, его братом [339] 'Абдин-беем, шедшими пешком со своими отрядами. За ними следовали паша с катхода-беем, его должностные лица, а за ними — музыканты. При выезде паши из крепости раздался пушечный салют. Войска шли приблизительно «а протяжении пяти часов, а впереди них везли восемнадцать пушек и три мортиры.

Месяц рамадан 1227 года начался в понедельник (8.IX.1812). 24-го числа (1.Х.1812) прибыли на дромадерах гонцы с уведомлением о взятии турками 'Акабат ас-Сафра ⁵⁴² и ал-Джадиды. Они овладели ими без боя, благодаря хитрости шерифа Мекки, принятым им мерам и его оговору с бедуинами. В этих пунктах не обнаружили ни одного ваххабита. По прибытии этого извещения с крепости раздался в эту ночь многократный пушечный салют. Это событие вызвало радость /147/ и удовлетворение.

В ту же ночь прибыл Ахмад-ага Лаз — правитель Кина и окрестностей. О нем было известно, что когда к нему прибыла группа тех, что выехали в прошлом месяце [из Египта], а именно: Салих-ага, Сулайман-ага, Маху-бей и другие, кто был с «ими, то они собрались у упомянутого Ахмад-аги, жаловались и поведали ему свой замысел если по возвращении в Каир они найдут, что паша враждебен к ним, и если он им прикажет уехать и возвратиться в Хиджаз, то они не подчинятся « выступят против «его. Если же он прекратит выплату им содержания, они будут драться с ним и свергнут его. Упомянутый Ахмад-ага столковался с ними об этом, и они договорились, что когда это произойдет и они сообщат ему, то он со своими солдатами срочно явится, и, надо полагать, что к нему как соплеменники присоединятся многие находящиеся в Каире отряды арнаутов, как, например, 'Абдин-бей, Хасан-паша и другие со своими солдатами.

Когда по прибытии упомянутых паша отрешил их от их должностей и выдал им содержание в урезанном объеме и приказал им уехать [из Египта], они послали к упомянутому Ахмаду Лазу, чтобы он прибыл в соответствии с их договоренностью с ним. Но он воздержался и предпочел иметь на руках оправдание своего разрыва с пашой. Он послал паше письмо, говоря в нем: «Если ты действительно прекращаешь выдачу [340] рациона моим собратьям и решил выслать их из Египта, то поступи точно так же и со мной, чтобы я мог уехать вместе с ними». Паша скрыл это письмо и задержал возвращение посланца Ахмад-аги, сказав ему: «Мне нужно сообщить ему о том, что они замыслили и что между нами». Так и тянул он до тех пор, пока не выплатил упомянутым полностью их содержание, а Салих-аге — все, что тот потребовал и на что претендовав вплоть до того, что возместил ему все расходы по содержанию мечети, которую тот воздвиг на побережье Булака, по соседству со своим домом, и для которой он построил красивый минарет и приобрел недвижимость, обратив ее в вакф на поддержание этой мечети, в источник дохода для нее. Паша оплатил ему все — и стоимость недвижимости, и все прочее — и не оставил неудовлетворенным ни одно из их требований, чтобы не дать им повода откладывать отъезд, чего они добивались. Многие их оклады жалованья паша передал Хасан-паше и его брату — 'Абдин-бею. Он отделил от них многих их солдат и присоединил их к их соплеменникам, состоящим на службе у Хасан-паши и его брата, установив для них такие же рационы. А большинство из них обжилось в стране, женилось, обзавелось потомством. Им было бы тяжело расстаться со страной и тем благоденствием, каким они здесь пользовались, и нелегка была бы для них полная перемена жизни, переход от роскоши к аду. Они знали, что ожидало их впоследствии, так как нам стало известно, что каждый из них, возвращающийся к себе на родину, арестовывается правителем страны, который отбирает все имущество, собранное каждым из них в Египте, и находящиеся при нем вещи, бросает его в тюрьму, облагает его определенной суммой и не освобождает до тех пор, пока тот не уплачивает ее. Правитель полагал, что кое-что из вещей оставлено возвращающимся у других и что он за счет этого выкупит себя, или что его выкупят близкие, или же он пошлет письмо в Египет своим приятелям и родственникам, и их охватит жалость к нему, и они вышлют наложенную на него сумму и освободят его за выкуп. А если нет, то он умрет в тюрьме или выйдет на свободу, не имея средств к существованию, и воз-.вратится к тому положению, какое занимал в прошлом, — к [341] положению презренного слуги, дровосека в горах,—или вынужден будет зарабатывать низкими ремеслами: продажей требухи, отбросов, или переноской товаров, будет влачить тяжелое бремя и так далее. Поэтому они предпочитают пребывание в Египте и оставляют здесь своих специальных слуг и немногих своих подчиненных. Паша так побуждал Салих-агу и его сотоварищей к отъезду, чтобы у них не оставалось повода к отсрочке. Когда они спустились на барии и отправились по Нилу, паша позвал к себе упомянутого ходжу, представлявшего собой нечто вроде специального эфенди-писца по секретным делам Ахмад-аги, его доходам и расходам. Паша вручил ему письменный ответ успокоительного содержания, гарантирующий ему безопасность; паша упоминал в письме, что ему было жалко их и что он взволнован требованием Ахмад-аги об отчислении и об отъезде, и сообщил ему причины опалы Салих-аги и его сотоварищей, вызвавшие их высылку. Что же касается Ахмад-аги, то он не совершил ничего такого, что привело бы 'К тому же, поскольку он остался верным, дружественным и преданным. Если же он во что бы то ни стало стремится уехать, то паша не будет препятствовать ему в этом. В таком случае пусть явится /148/ со всеми своими подчиненными и затем отправится с миром, куда только пожелает. Если же он оставил мысль об этом, то пусть отправится в крытом судне с небольшим количеством своих людей, оставив свои войска и подчиненных, и приедет повидаться, чтобы побеседовать, посовещаться и упорядочить свои дела, о чем невозможно писать в этом письме, а затем он с почетом возвратится на свой пост и к управляемым им владениям. Эта лесть покорила Ахмад-агу, и он доверился красивым словам. Он полагал, что паша не узнал о его коварстве и не встретит его дурными словами, — не говоря уже о действиях, — так как он был высокопоставленным лицом, из числа выдающихся руководителей, энергичных, неустрашимых, смелых и отважных в сражениях и в бедах. Это он умиротворил Верхний Египет и очистил его от войск мамлюкских эмиров. После этого он обосновался в Кина и Кусе как полновластный хозяин, а Салих-ara Кудж — в Асйуте. Но после того как паша направил Салих-агу в Хиджаз и назначил [342] своего сына Ибрахим-пашу правителем Верхнего Египта, упомянутый Ахмад-ага стал ему противодействовать в его распоряжениях, препятствовал ему присваивать поместья жителей, вакуфные владения ризк и владения мечетей и отменял его распоряжения. Ибрахим-паша поставил своего отца в известность об этом, и паша возненавидел Ахмад-агу, но не проявлял этого и старался, чтобы это оставалось незамеченным им. Упомянутый Ахмад-ага верил в расположение к нему паши, в 'искренность его намерений. 'Когда он получил послание паши, вера эта укрепилась, и он поторопился отправиться с небольшим количеством своих подчиненных, в соответствии с указанием. Он прибыл в субботу вечером, 27 рамадана (4.Х.1812), поднялся в крепость, направился к паше, приветствовал его и имел с ним разговор. Паша стал упрекать его, гневался на него, а тот возражал ему, так что паша пришел в ярость. Катхода-бгй и Ибрахим-ага взяли Ахмад-агу и увели от паши. Они вошли в приемную Ибрахим-аги и сели здесь, разговаривая с ним. Они стали успокаивать его, советуя ему остаться с ними до рассвета и говоря, что к тому времени утихнет гнев паши и они явятся к нему и поедят вместе с ним.

Ахмад-ага согласился с их мнением и приказал сопровождавшим его солдатам (приблизительно в числе пятидесяти) возвратиться в свое помещение, но начальник их воспротивился, говоря: «Мы не уйдем, не оставим тебя одного». Катхода-бей сказал: «Что же может приключиться с ним, он же мой соотечественник, из моей же страны, и если что-нибудь будет грозить ему, так ведь я с ним». После этого солдаты ушли, и остались с ним те из слуг, без которых нельзя обойтись. Вскоре же пришли звать его к паше, но, как только он вышел из приемной, его схватили, отобрали у него кинжал и оружие и спустились с ним по задней лестнице, зажгли факелы, повернули его за плечи, связали ему руки и сняли ему голову. Его тут же подняли, обмыли, покрыли саваном и похоронили его в шестом часу утра. В городе распространилась весть об этом. Паша потребовал к себе ходжу — писца Ахмад-аги, чтобы тот ему сообщил о его имуществе и указал бы его. Паша сразу же назначил чиновника для отправки в Кина, с тем чтобы [343] опечатать дом Ахмад-аги, захватить его имущество, зерно, деньги. От его домочадцев паша потребовал письменных показаний о местонахождении его добра, и они указали на множество мест, где находились сундуки с деньгами и прочее. Его женам и жилищу не причинили никакого вреда.

Месяц шаввал 1227 года начался в среду (8.Х.1812). В субботу, 4-го числа (11.Х.1812), из Стамбула прибыл капуджи с подтверждением полномочий паши на власть в Египте на новый год; он привез паше шубу почета. Катхода-бей выехал в Булак навстречу капуджи, и тот самым торжественным образом, в сопровождении турецкой знати, пересек город и поднялся в крепость. Сюда созвали шейхов и высших должностных лиц, и в присутствии всех капуджи прочитал указ. Когда собрание закончилось, дали из крепостных пушек многократный салют.

В этот же день шейх ас-Садат облачил своего племянника Сиди Ахмада в одежду почета и надел ему венец, назначив его своим доверенным в замещении поста накиб ал-ашрафа. Он приказал ему верхом на лошади, в шерстяном плаще, в сопровождении положенного для старейшины шерифов числа янычар /149/ отправиться к паше и встретиться с ним, с тем чтобы тот одарил его шубой почета. Сопровождать его он послал Мухаммада-эфенди. Паша приветствовал Сиди Ахмада, а Мухаммад-эфенди посоветовал паше наградить его шубой, на что паша сказал: «Дядя сделал его своим представителем и вакилем, и мне ни к чему облачать его, так как он назначен не мной лично». Сиди Ахмад встал и ни с чем отправился к себе в дом, расположенный по соседству с мечетью ал-Хусайни.

В четверг, 23 шаввала (30.Х.1812), Мустафа-бей Дали-паша отправился в Хиджаз со всеми войсками дулатов и солдатами других соединений. В течение этого месяца народ испытал много огорчений, из них самым крупным был недостаток пресной воды, причем это было во время половодья Нила и притока вод в канале, проходящем через центр города. Люди едва не умирали от жажды, потому что ослы, используемые для доставки воды в город, и водовозы были взяты на принудительные работы по обслуживанию отправляемой военной [344] экспедиции.

Цена бурдюка, покупаемого для носки воды, повысилась, так как паша забрал все бурдюки, имевшиеся в торговых дворах Хан ал-Халили, равно как и те, что находились в других местах. Он даже послал за ними в Иерусалим и ал-Халил, и оттуда доставили все имевшиеся там бурдюки. Цены на них чрезвычайно повысились: бурдюк, стоивший до того сто пятьдесят пара, теперь продавался по тысяче пятьсот пара. Были забраны также верблюды, которые подают воду из оросительных каналов в водоемы, цистерны и тому подобное, и никто не решался выпускать верблюдов на волю

Солдаты также нуждались в воде. Они становились на дороге, подстерегая проходящих водоносов или других бедняков, разносящих воду в глиняных кувшинах, которые они держат на голове. У каждого причала находилось по нескольку вооруженных солдат, наблюдавших за набирающими воду водоносами и прочими, среди которых были и слуги, и женщины, и бедняки, девушки, юноши, носящие на своих головах воду в течение всего дня и ночи в больших и малых сосудах в количестве, удовлетворяющем их потребность в питье. Бурдюк воды продавался по пятнадцать пара. Стало недоставать также мяса, и оно, повысившись в цене, все продолжало дорожать, так что продавали его по восемнадцать пара за ратл, а буйволиное мясо — по четырнадцати пара. Для сопровождения отправляющейся экспедиции потребовали группу весовщиков, хлебопеков, ремесленников и рабочих, и требования эти усилились к концу месяца. Заколотив свои дома и лавки, они бежали; бежали также хлебопеки, так что хлеб исчез с рынка Хозяев хлебопекарных печей и того, в чем месят хлеб, не могли найти, так же как и тех, кто в состоянии разжигать эти печи многие стали выпекать хлеб у себя дома или у соседа, имеющего печь, или у тех пекарей, печи которых находились в скрытых закоулках или пекли хлеб по ночам, опасаясь патрулей и соглядатаев. Недоставало и соломы, потому что солдаты перехватывали ее по пути. Они забирали ее у крестьян, привозивших ее из районов, и отбирали еще до того, как она доставлялась в город. Вот почему создалось упомянутое сложное положение, происходили ссоры, избиения, убийства, ранения. Всего этого было бы а [345] еще больше, если бы солдаты не опасались строгости, которую проявлял по отношению к ним паша, не останавливавшийся перед казнью виновных, если до него доходила жалоба.

Месяц зу-л-ка'да 1227 года начался в пятницу (6.XI.1812). 7-го числа (12.XI.1812), в четверг, паша отправился на дромадере в Суэц, его сопровождал Хасан-паша. В пятницу, 15 зу-л-ка'да (20.XI.1812), прибыли на дромадерах турки — гонцы из Хиджаза с известием, что войска достигли светлой Медины и остановились у ее пригорода. В воскресенье, 17 зу-л-ка'да (22.XI.1812), паша возвратился из района Суэца в Каир.

В этот же день французская колония и их консул, находящиеся в Каире, получили сообщение о том, что Бонапарт с огромной французской армией вторгся в Россию и что произошли большие сражения, /150/ Россия потерпела тяжелое поражение ⁵⁴³. Они написали объявления об этом и развесили их на домах в своем квартале. Когда прибыл паша, консул поднялся к нему и поставил его в известность об этом, прочитав ему письма, прибывшие из его страны.

В понедельник вечером паша переправился в Гизу и приказал солдатам выступить и также отправиться на западный берег. Катхода-бей также переправился. Все произошло потому, что бедуины многочисленного племени Авлад 'Али напали на район Файйума и истребили посевы. Против них выступил Хасан-ага аш-Шамаширджи, вступив с ними в бой. Увидев, что ему не одолеть их из-за их многочисленности, он прибыл в Каир и сообщил об этом паше. Тот стал готовиться к выступлению, но предварительно послал к ним, стараясь их обмануть. К нему прибыли старшины, и паша, взяв заложников, наградил старшин, облачил в почетные одежды, успокоил и отвел племени определенные районы, поставив условием не преступать за их пределы. Затем в среду, 20-гo числа (25.XI 1812), паша переправился в Каир.

26 зу-л-ка'да (1.XII.1812) бедуины разграбили караван, шедший из Суэца с товарами купцов и прочим. Они убили сопровождавших караван солдат и стражу, захватили верблюдов вместе с грузом и направились со всем этим в район ал-Вади. Упомянутые верблюды принадлежали паше и его [346] приближенным, так как они стали содержать верблюдов, которых приспособили для перевозки товаров, получая плату за это в свою пользу. Таким образом, они заменили верблюдов бедуинов. Это одно из дел, которые паша захватил в свои руки, так как он был жаден и завистлив во всем. Из этих верблюдов уцелели лишь немногие, которых удалось отобрать у бедуинов. Они принадлежат катхода-бею. Паша пришел в ярость и сразу же послал письмо Сулайман-паше, правителю 'Акки, оповещая его об этом и обязывая его разыскать и доставить их. Письмо содержало угрозы на случай пропажи хоть одного верблюда.

С этими письмами отправился Ибрахим-эфенди, управляющий ведомством по верблюжьей части.

Месяц зу-л-хиджжа 1227 года начался в субботу (6.ХП.1812). 10-го числа (15.XII.1812), в день принесения жертв, прибыли гонцы из Хиджаза с вестью о том, что крепость Медины светлой взята, что правитель ее сдался войскам паши и посланец, едущий с этим известием, прибыл в Суэц с ключами Медины. Пашу охватила большая радость. Были даны пушечные залпы и устроено празднество. Глашатаи разошлись с этой вестью по домам знати, чтобы получить бакшиш.

Во вторник, 11 зу-л-хиджжа, посланцы прибыли в ал-'Адлийу. По этому случаю устроили большое торжество, стреляли из многочисленных пушек крепости, Булака, Гизы и в расположенном около Куббат ал-'Азаб лагере войск, готовящихся к отправке. Со всех сторон раздавались ружейные залпы, даже с террас жилых домов. Так продолжалось свыше двух часов. Это вызвало большое возбуждение. В народе разнеслись слухи, что прибывшие вступят в город торжественно, но слухи эти были противоречивы. Когда же паша отправился в район ал-'Адлийи, народ толпами стал собираться на завалинках лавок и на крышах, для того чтобы полюбоваться этим. Перед заходом солнца вступил отряд солдат, сопровождавший нескольких всадников на дромадерах. Один из них держал в одной руке желтый мешок, а в другой — красный, внутри которых находились письма и ключи. Паша возвратился в эту же ночь и поднялся в крепость. Пушечные салюты и фейерверки устраивали ежедневно в часы пяти молитв и даже ночью. [347]

Утром в среду ага и вали объезжали город, а им предшествовали глашатаи, оповещавшие, что население обязано украсить рынки и находящиеся в них лавки, дома, выставить зажженные фонари и факелы и поддерживать это в течение трех ночей, начиная с четверга и кончая субботой, 15 зу-л-ка'да (15.XII.1812). За воротами Баб ан-Наср /151/ и воротами Бабал-Футух разбили палатки, и на следующий день — в день иллюминации — паша отправился в район ал-'Адлийи. В течение дней иллюминации устраивали фейерверки, жгли бенгальские огни и факелы и стреляли из пушек со всех сторон. Сообщение об этой победе разослали по всем провинциям.

По этому поводу паша наградил двадцать человек из своей свиты постами и новыми званиями. Он назначил Латиф-бея хранителем ключей, с тем чтобы направить его в Порту сообщить о победе и сопровождать ключи. Латиф-бей отправился утром в день фейерверка сухопутной дорогой. Кроме него, с этой вестью паша отправил людей также в Турцию, Сирию и такие мусульманские приморские области, как Анатолия, Румелия, Родос, Салоники, Измир, Крит и другие.

В конце месяца одни за другими прибыли вести о сильной вспышке чумы в Стамбуле. Врачи советовали паше "устроить в Александрии карантин, как это обычно принято у европейцев в их странах, чтобы никто из путешественников, прибывающих на судах из Турции, не допускался на сушу иначе, чем по истечении сорокадневного срока со времени прибытия. Если в течение этого срока на судне кто-нибудь умрет, то карантин возобновляется.

Несколько евреев донесли на Хаджжи Салима ал-Джавахирджи, ведавшего поставками золота и серебра для монетного двора, и из-за этого он был отстранен [от должности] в середине года, как об этом уже упоминалось. Это произошло во время прибытия христианина-друза ⁵⁴⁴ из Сирии. Они обвиняли Хаджжи Салима в том, что, когда он заведовал поставками, он чеканил динары не для казны, а специально для себя. Паша приказал расследовать это и удостовериться [в истинности обвинения]. Это вызвало много разговоров. Хаджжи Салим не признавался и отрицал это. Ему сказали: «Твой [348] слуга — Аййуб ежедневно к концу дня выезжал на своем осле из монетного двора с вещевым мешком под предлогом, что это большое количество монет предназначено для распределения среди менял города. Но большая часть того, что было в мешке, шла тебе». Доставили упомянутого Аййуба и потребовали от него показаний. Он заявил: «Я не буду свидетельствовать о том, чего не знаю, а этого и вовсе не было. Не дозволено мне ложно обвинить человека, и не избежать мне [тогда] кары Аллаха». На это еврей сказал: «Он его соучастник, его друг и слуга. От него невозможно добиться сведений и показаний, как только под страхом наказания. В таком случае он подтвердит мои слова, так как он знает о шести тысячах кошельков».

Когда паша услышал слова еврея о шести тысячах кошельков, он приказал арестовать Хаджжи Салима. Затем доставили его братьев и Хаджжи Аййуба, бросили их в тюрьму и избили. Паша требовал с них шесть тысяч кошельков, согласно сказанному евреем. Так это продолжалось в течение нескольких дней, и они находились в тюрьме Кара 'Али, что по соседству со зданием гарема в ал-Азбакийе.

Причина вражды еврея Шам'уна к Хаджжи Салиму заключалась в следующем: нуждаясь кое в чем из-за наложенного также и на него штрафа, Шам'ун попросил у Хаджжи Салима помощи и сказал ему: «Помоги мне, как я помог тебе с твоим штрафом». На это Хаджжи Салим возразил: «Ты помог мне не своими деньгами, а теми, что причитались мне с тебя». Еврей заявил: «Разве я не скрыл твои проделки?» Спор между ними все разрастался, а господин паша и его чиновники, поджидавшие случая, из которого можно было бы извлечь деньги под любым предлогом, стали их подговаривать и ссорить между собой. Ведь люди — враги друг другу, ты считаешь их едиными, а сердца их разные.

Затем сейид Мухаммад ал-Махруки обратился к паше по делу Хаджжи Салима. Он поклялся паше, что погашение первого штрафа происходило за счет продажи недвижимости, имущества и займов, взятых у европейцев, что и до сих пор Хаджжи Салим остается им должен триста кошельков «Если мы [349] оштрафуем его вторично,— сказал он,— то тем самым неизбежно приостановим выплату кредиторам, и требуемые ими с него триста кошельков вынуждены будем оплатить за счет казны». Паша внял этому и приказал освободить Хаджжи Салима, его братьев и тех, кто был с ними, обязав их выплатить семь кошельков смотрителю их тюрьмы Кара 'Али и его слугам, пытавшим их.

В это же время стало тяжелым положение Исма'ила-эфенди — контролера пробы монетного двора -— и его сыновей из-за иска со стороны кредиторов вроде /152/ Дали-паши и других. Солдаты, назначенные [для взыскания долгов], не оставляли их дома. Они не находили ни заступничества, ни защиты, ни избавления. Они распродали имущество, свои поместья, обстановку, драгоценности своих жен, их одежду, скот.

Паша в свое время забрал у упомянутого Исма'ила-эфенди дом его, находящийся в крепости. Когда [паша] переехал в крепость, он велел освободить его, и Исма'ил-эфенди переехал в дом, что в квартале ар-Рум ⁵⁴⁵, поблизости от дома своего сына Мухаммада-эфенди. Паша же забрал дом Исма'ила-эфенди — дом, в котором находился его гарем,— И заселил его, так как это большой, красивый дом, на сооружение которого упомянутый в свое время затратил очень много. Паша, забрав этот дом, поселил в нем своих жен, наложниц, невольниц. Когда же паша обложил Исма'ила-эфенди штрафом, то в счет суммы штрафа засчитал двадцать кошельков, и не больше, в оплату стоимости упомянутого дома, а это не соответствовало расходам по одной лишь облицовке мрамором.

Когда положение Исма'ила-эфенди стало трудным, некоторые заступники посоветовали ему написать петицию паше и пойти с ней к паше в сопровождении му'аллима Гали — главы писцов. Так он и сделал, и му'аллим Гали пришел с ним к паше. Когда тот увидел его перед собой в сопровождении му'аллима Гали, то дал ему знак удалиться и не разрешил ему говорить. Исма'ил-эфенди вынужден был возвратиться, пришел к себе в дом, заболел и по истечении нескольких дней умер по милости Аллаха. Еще раньше умер его сын Хасан-эфенди, и все претензии остались на сыне его Мухаммаде-эфенди, [350] затруднения которого очень возросли. Он продал обстановку своего дома, посуду, свои книги приобретенные им покупкой и перепиской. Он продал их за бесценок книготорговцам и другим. Такое его состояние затянулось, и истекли сроки, установленные кредиторами. Они предъявили свои претензии, торопили его, и он взял взаймы у других под высокие проценты. Так-то вот. Да облегчит Аллах времена и для нас, и для него.

В это же время в Александрию прибыло из Англии судно с товарами и вещами для паши, в том числе пятьсот тысяч кошельков звонкой монеты — в оплату зерна и лошадей, закупаемых для их страны в Египте. У тех, у кого были лошади, стали их требовать, пядью измеряя длину и толщину их. Если находили лошадь по размеру и внешнему виду соответствующей их целям и требованиям, ее забирали даже по самой дорогой цене, а если нет, то оставляли.

В это же самое время паша разослал также всем кашифам Верхнего Египта распоряжение удержать все зерно за ним, никому абсолютно не разрешая продавать или покупать сколько бы то ни было зерна или перевозить его в барках. Затем стали требовать от крестьян все их зерно. Забирали даже находящийся в их дворах запас для пропитания и затем пошли еще дальше: стали внезапно окружать дома, забирая в них все зерно, больше или меньше, не оплачивая стоимости его при этом, и говорили: «Мы засчитаем вам цену его в счет налога за будущий год». Таким образом были загружены зерном все барки паши, которые были сделаны и заготовлены для перевозки зерна.

Барки отправляли в Нижний Египет и там перегружали зерно на суда европейцев, засчитывая его по сто пиастров за: ардабб.

Год окончился, но не закончились события, возникшие в течение его, они продолжали развиваться, как и те, что имели место до этого года, и во все возрастающих размерах. Из событий этого года я не сообщаю о некоторых известных и памятных и о тех, о которых я не осведомлен или о которых знал, но забыл из-за других событий, или о не имеющих подтверждения. [351]

Вот что произошло в этом году. Паша построил большой арсенал на побережье Булака. Он забрал в свое ведение большое количество барок в Александрии, специально предназначенных для перевозки различных сортов леса и топлива из Турции. Паша продает лес и топливо торговцам по устанавливаемым им ценам, заставляет перевозить на принадлежащих ему барках за плату, также им определяемую, и платить в булакской таможне таможенный G6op, идущий в его же пользу. В результате цена одного кантара топлива установилась в триста пятнадцать пара, а доставка его из Булака в Каир стоит тринадцать пара. Столько же стоит распилка и колка. В общем один кантар топлива обходится в триста сорок пара, тогда как до установления нынешнего правительства /153/ мы покупали кантар по тридцать пара; перевозка его на барке обходилась в десять пара и доставка из Булака в Каир — в три пара, и столько же стоила и распилка, а в общем он обходился в сорок шесть пара.

В арсенал в Булаке поступали разные сорта леса, железо, свинец, олово и все ввозимые из-за границы материалы. Здесь продолжали сооружать большие и малые барки, курсирующие по Нилу из Верхнего Египта в Нижний и из Нижнего в Верхний Египет. Строительство не прекращалось, постоянно работали рабочие. И все это в личном ведении паши — и ремонт барок, и строительство их, и все снаряжение. Матросы на содержании у него, а не у арендатора, как это было в прошлом. Они ведают отправлением барок, а надсмотрщики следят за всем этим и днем и ночью.

В этом году случилось странное происшествие. К концу раби' ас-сани произошло удивительное событие, подобного которому не было в этих веках. Уровень воды в Ниле понизился до такой степени, что он высох у Булака, местами песок поднялся над водой, образуя нечто вроде холмов. Вода настолько» убавилась, что люди в обуви переправлялись поблизости от Инбабы. У Старого Каира тоже можно было переправляться вброд. Население Каира лишилось пресной воды и страдало от жажды из-за этого и из-за мобилизации водоносов на принудительные работы. Ага и вали объявили, что плата за [352] доставку бурдюка воды в отдаленное место устанавливается в двенадцать пара.

Начался коптский месяц башанс, и в начале его за одну ночь воды Нила поднялись почти на локоть, а затем день за днем они стали прибывать, как бывает во время разлива в конце коптских месяцев абиб ⁵⁴⁶ и мисра. У Булака и Старого Каира воды покрыли песок, и по течению стали ходить большие барки я парусники. Затопило очень много посевов, например арбузов, огурцов, дынь и всего, что засевалось по берегам. Подъем воды продолжался около двадцати дней, так что Нил изменился, стал белым и чуть было не превратился в красный. Этот несвоевременный подъем вод вызвал большую тревогу в народе. Появилось предположение, что Нил в не положенное для этого время в своем разливе дойдет до предела. По милосердию Аллаха так случалось для жаждущих бедняков в отдаленные времена. Я читал в истории ал-Хафиза ал-Макризи, названной ас-Сулук фи дувал ал-мулук ⁵⁴⁷, что подобное этому редкое явление имело место в 838 году.

Когда вали увидел, что разлив усилявается, он выехал к плотине и собрал рабочих для работы у устья канала; он обратился с призывом очистить канал, убрать из него нечистоты и запрудить его во всю ширину. Но затем подъем воды приостановился, вода даже спала" немного, и разлив произошел в свое время, как обычно, и уровень вод Нила поднялся в установленный срок, хвала Аллаху!

Другие события этого года. Не стало зерна — оно исчезло с пристаней, и население могло достать его лишь у феллахов Нижнего Египта, которые доставляли его на ослах на рынки и продавали его населению по двадцать четыре пиастра за ардабб, не считая издержек на городскую ввозную пошлину, составлявшую тридцать четыре пара на один ардабб, и расходов по перевозке, составлявших около сотни пара, иногда больше, иногда меньше. Если зерно доставлялось из ал-Мануфийи или соседних с ней мест по реке, то еще по двадцать пять пара за доставку из Булака в Каир.

Из других событий. Когда Верхний Египет стал владением паши и там не осталось его соперников, он поручил управление [353] им своему сыну Ибрахим-паше и предписал ему взять на учет все земельные угодья Верхнего Египта, в том числе даже земли ризк, закрепленные за мечетями и предназначенные на благотворительные цели, султанские вакфы Египта ⁵⁴⁸ прежних времен, их благотворительные учреждения, их мечети, школы, общественные водоемы и должности школьных учителей, чтецов Корана и прочих. Ибрахим-паша сделал это, полностью учтя земельные общественные владения. Стало известно, что он обложил земли вакфов и земли ризк из расчета три реала с феддана, и не больше, а все остальные земельные владения — по восемь реалов, за исключением земель, на которых произрастает маис. Их он обложил по семь реалов. /154/ Пользующиеся доходами с земель ризк были довольны таким порядком и хотели, чтобы он сохранился надолго, так как многие пользующиеся доходами ризк не получали от арендаторов земель ризк столько, сколько при этом исчислении.

Паша предписал Ибрахиму отобрать все владения мултазимов, и им оставили лишь немного. Это делалось под тем предлогом, что мамлюкские эмиры захватили эти земли для себя в то время, когда оставили Каир и обосновались в Верхнем Египте. Только тогда они овладели этими землями. А так как паша разбил их, изгнал и истребил, то он и наследует все то, что принадлежало им законно или незаконно, и называет это конфискованным. Что же касается земель, которые продолжали оставаться во время захватов мамлюксюих эмиров у старых владельцев, то есть мултазимов, проживающих в Верхнем Египте или в Каире, то тем из мултазимов, кого принимали в расчет, следовало подать заявление и попросить разрешения на право распоряжаться данными владениями, указав, что во время захватов мамлюкских эмиров их владения остались свободными. И если это будет подтверждено данными рузнаме и другими, то одним из них паша разрешит продолжать управлять владением, а другим скажет: «Мы возместим тебе вместо этого владением в Нижнем Египте». Однако он все откладывает это [назначение земли взамен отобранной], а дни текут; а то станет перекладывать это на своего сына Ибрахим-пашу, говоря: «Я не имею отношения к Верхнему Египту, им [354] распоряжается Ибрахим-паша». Если же мултазим отправится к Ибрахим-паше, тот скажет: «Я дам тебе фа'из»,— и если он согласится, то получит что-то совсем незначительное, или же тот только пообещает ему дать; если же мултазим не согласится, Ибрахим-паша скажет ему: «Доставь мне разрешение паши». Так каждый из них отсылает один к другому. Если же [проситель] отправится за разрешением, то окажется, что паша уехал или один из них есть, а другой отсутствует, и проситель окажется, как фраза в условном предложении, лежащим между предпосылкой и следствием, и примеров тому очень много.

Из событий. Паша захватил все посевы риса в Дельте, по западному и восточному берегам Нила. Он учредил для управления ими надсмотрщиков и писцов, которые ссужают деньги на семена, скот, присчитывая все это к налогу, установленному для этих районов. При сборе они весь рис забирают в свои руки, оценивая его по своему усмотрению и полностью удерживая суммы издержек и оплату содержания надсмотрщиков, приставленных к рисовым полям. Если после этого что-то остается, то это дают земледельцу, а иногда забирают и это, а ему дают расписку, по которой с ним должны будут рассчитаться в дальнейшем. Каждое владение, где сеют рис, обложили пятью кошельками в год, не считая прежних налогов, а каждый участок обложили тремя кошельками. Во время жатвы рис взвешивают неочищенным на каждом участке владения, а когда рис уже очищен и выбелен, то из причитающегося с земледельцев основного налога отсчитывают издержки. Если сверх этого что-нибудь оставалось для них, то им давали квитанцию на этот остаток, засчитывая его на дальнейшее. Оборвались деловые отношения между земледельцами и купцами, которые обычно ссужали их, и упрочилось положение, при котором весь собранный рис полностью поступал в ведение канцелярии Ливана паши. Паша продавал рис по своему усмотрению населению провинций, торговцам и другим по сто и больше пиастров за ардабб и вывозил в Европу, в Турцию, Сирию, а по какой цене — не знаю.

Еще из событий. Между 'Абдаллах-агой Бекташем — переводчиком — и одним друзом-христианином возникла ссора. Это [355] тот христианин по имени Элиас, который явился из Джабал Друз и встретился в Каире с теми, кто мог представить его паше, — с Бекташем и другими. Он познакомил пашу со своим ремеслом и заявил ему, что чеканит монету куда легче, чем это делают на монетном дворе, что он сэкономит паше столько-то и столько-то денег, которые теперь тратятся на машины и на расходы по содержанию служащих, идущих на пользу лишь последним. Паша приказал отвести ему специальное помещение по соседству с монетным двором и распорядился доставлять потребный материал и рабочих. Так продолжалось на протяжении нескольких месяцев, пока он не наготовил орудия для чеканки пиастров. Отчеканенные им монеты были меньше по весу и более низкой пробы. Надпись «а них была сделана наподобие турецких пиастров. Пиастр весил два с четвертью дирхема. Он заключал в себе лишь на одну четверть чистого серебра, а на три четверти был медным. До того монетный двор потреблял для изготовления денег по два кантара меди в день, теперь же потребность в меди повысилась до шести /155/ кантаров, так что медь стала дорожать, как и медная утварь. Цена ратла подержанной меди достигла ста сорока пара, тогда как в прошлом медь шла по цене четырнадцать шара, а обрезки меди — по семь пара или меньше. В дальнейшем потребность монетного двора в меди увеличилась до десяти кантаров в день.

Всеми этими поставками заведовал Бекташ-эфенди. Затем упомянутый Бекташ-эфенди, подстрекаемый контролером, отошел от этого друза, и между ними возник спор в присутствии паши и му'аллима Гали. Он закончился тем, что паша запретил друзу управлять делом и назначил ему на расходы четыре кошелька в месяц. Всем находившимся при нем сирийским христианам также запретили входить в монетный двор, и им продолжал управлять Бекташ-эфенди. Паша настоятельно требовал от служащих и слуг, чтобы они овладели мастерством своего хозяина [друза]. Через некоторое время паша приказал изгнать из Египта друза, всю его семью, сыновей его, и закончилась его история после того, как у него обучились этому мастерству. [356]

В это время выработка монетного двора для казны паши достигла тысячи пятисот кошельков в месяц, в то время как при мамлюкских эмирах он поставлял лишь тридцать кошельков в месяц или даже меньше. Когда сейид Ахмад ал-Махруки взял его на откуп, он довел выработку до пятидесяти кошельков. [На этом уровне] она оставалась некоторое время и при сыне его сейиде Мухаммаде, который отошел от этого дела, передав его Мухаммаду-эфенди Топалу, именуемому смотрителем ведомства материального снабжения. При нем выработка повысилась еще на тридцать кошельков, и с этим количеством монетный двор оставался под управлением ал-Махруки. Затем паша отставил сейида ал-Махруки от этого и взял монетный двор в свое ведение. Он назначил управлять им своего дядю со стороны матери. Паша не переставал прибегать к различным ухищрениям, пока не добился указанной выше суммы, которая, быть может, еще увеличится, — это не считая штрафов и конфискаций имущества ответственных лиц монетного двора.

Паше затем донесли на 'Абдаллах-агу Бекташа, что он увеличивает вес пиастров за счет снижения их установленной ценности, и если подсчитать, что приходится на сниженную ценность, и сопоставить ее с нормой за время его управления [монетным двором], то получится большое количество кошельков. Когда паше доложили об этом, он сказал, что об этом надо спросить у контролера пробы Мухаммада-эфенди, сына Исма'ила-эфенди. Его вызвали вместе с его книгами отчетности, которые стали проверять, и установили нехватку в пять кошельков. Его опросили, куда же делись эти пять кошельков, и присутствующие стали смотреть друг на друга, а поставщик сказал: «Истина заключается в том, что эти пять кошельков со счета Мухаммада-эфенди и числятся за ним. Это его долг — он дал эту сумму такому-то еврею, который прежде был поставщиком». Паша повернулся к Мухаммаду-эфенди и спросил его: «Для чего ты отдал еврею эту сумму?» Тот ответил: «Я знал, что у него ничего нет, и меня охватила жалость к нему, и я оставил за ним его долг, пока его дела не поправятся». Паша сказал: «Как же это ты благодетельствуешь [357] еврея моими деньгами?» Мухаммад-эфенди ответил: «Эти деньги за мной, на моем счету». Паша спросил: «А откуда они у тебя?» Он приказал опрокинуть Мухаммада-эфенди навзничь, и его избили палками. Затем подняли, и паша надбавил пять кошельков к числящемуся за «им штрафу, с погашением которого он испытывал затруднения, а выйти из этих затруднений он мог, только обратившись к ростовщическим займам, как об этом повествует тот, кто сказал: «Я жаловался на общество неприятного человека — привели мне еще более отталкивающего; я был как тот, кто жалуется на чуму,— добавили ему к чуме фурункул».

Этот Мухаммад-эфенди — человек почтенный, а паша так с ним поступил!

Дело с Бекташем-эфенди закончилось на том, что паша обложил его контрибуцией в шестьсот кошельков, которые гот должен уплатить. Он сказал паше: «Освободи меня, наш господин, от заведования монетным двором». Но паша отказал ему в этом, и он поневоле остался на этой службе, боясь последствий.

Из других событий. Курс французского реала [при размене его на обычные пара] достиг двухсот восьмидесяти пара и даже на пять пара больше. Объявили о снижении этого курса на десять пара, и проявили в этом большую строгость. Па истечении нескольких дней опять объявили о снижении еще на десять пара, и люди теряли /156/ часть своих денег. И так как в каждый пиастр добавляется четверть дирхема серебра, а реал весит девять дирхемов серебра—к нему добавляют еще медь, — то, из этого расчета, один реал составит тридцать шесть пиастров. Вычтя из этой суммы действительную стоимость реала — шесть с половиной пиастров — и издержки на его производство, в общей сложности один-два пиастра, получим остаток в двадцать семь с половиной пиастров. Это и есть доход с каждого реала. В общем это является способом грабежа денег у населения, так как если обладатель реала захочет его разменять, то получит вместо него шесть с половиной пиастров, содержащих полтора дирхема или дирхем с одной восьмой серебра, вместо девяти дирхемов, которые содержит реал. Затем к [358] тамбуру прибавилась песня (Фигуральное выражение, означает, «дело зашло еще дальше»): стали придерживать [серебряную] разменную монету. Ее отпускали менялам и другим только за соответствующий процент, а именно: по четыре пиастра с каждой тысячи. Монетному двору стали давать двадцать девяти пиастров [медной] мелкой монетой, чтобы получить тысячу пара — двадцать пять пиастров. Спустя некоторое время процент повысился до пяти пиастров, и стали давать тысячу двести, чтобы получить вместо них тысячу. Обрати внимание на этот рост подлости и низости!

Комментарии

527 Куббат ан-Наср — селение северо-восточнее Каира.

528 Азан — призыв на молитву.

529 Муэззин — низшее духовное лицо, в обязанности которого входит призыв мусульман к молитве.

530 “Молитва боязни” — сокращенный текст молитвы

531 Бадр — городок к юго-востоку от Медины на караванном пути из Мекки в Сирию.

532 Вайба—мера емкости (= 1/6 ардабба = 16 кадахам = 33 л).

533 Джабал Друз — горная область на крайнем юге Сирии.

534 Дарбхане — монетный двор.

535 В тексте ал-Джабарти описка Речь идет здесь об Исма'иле, а не Ибрахиме ал-Маддаде.

536 Ал-Джаухарийа — медресе севернее мечети ал-Азхар.

537 Ал-Факахани — мечеть юго-западнее ал-Азхара.

538 Ал-Матайин — переулок юго-западнее ал-Азхара.

539 Ал-махкама ал-кабир — камера верховного судьи. Претендент на должность верховного судьи в Египте вносил за нее Порте определенную сумму. Кандидат на эту должность должен был отвечать двум требованиям: быть турком и принадлежать к ханифитскому религиозному толку. В Каире кади оставался лишь на протяжении одного года, а затем вместе с караваном паломников отправлялся для совершения хаджа в Мекку, после чего оставался здесь в качестве кади в течение одного года, и столько же времени им выполнялись эти функции и в Медине. Назначенный таким образом кади редко владел арабским языком и не всегда стоял на должном уровне в профессиональном отношении. Это должно было восполняться эрудицией его заместителя (наиб) и главного переводчика (баш тарджуман).

540 Ал-Батли — улица Каира юго-восточнее мечети ал-Азхар.

541 Дарб ал-Ахмар — улица и квартал в восточной части Каира, юго-восточнее ворот Баб Зувайла.

542 'Акабат ас-Сафра' — селение на пути из Янбо в Медину

543 Ал-Джабарти, естественно, питался информацией, исходившей лишь от французов, поэтому его представление о ходе войны 1812 г. весьма неточно.

544 Друзы — мусульманская секта, возникшая в начале XI в. в Египте; широкое распространение она получила лишь среди горцев Сирии и Ливана. В данном случае речь идет о друзах, принявших христианство.

545 Ар-Рум — квартал Каира юго-западнее ал-Азхара.

546 Абиб — одиннадцатый месяц коптского календаря.

547 См. прим. 235.

548 Султанские вакфы Египта — султанские пожалования на нужды религиозных учреждений. Обычно их отводили за счет земель государственного фонда и других недвижимостей, которые в принципе считались изъятыми из дальнейшего оборота. Вакуфные земли были полной собственностью религиозных учреждений и освобождались от всяких налогов. Предназначались они для самых различных целей: на содержание мечетей, медресе, общественных колодцев, караван-сараев, на создание фондов благотворительности. Вместе с тем учреждались вакфы и для различных общественных работ: для целей дорожного строительства, сооружения укреплений, экипировки солдат и т. д. Вакфы были подведомственны специальной администрации, назначавшей управителей — назиров. Государственные вакфы (султани), предназначенные на содержание святынь Мекки и Медины, находились в ведении финансового ведомства. В позднейшее время значительная часть государственных земель превратилась в частновладельческие, а многие из них своими владельцами превращались в вакфы по соображениям предосторожности. На вакуфные земли распространялись арендные отношения. Обрабатывались эти земли либо трудом наемных рабочих, либо наследственными арендаторами. Барщинный труд на них не применялся. За постоянно обрабатываемый участок наследственный арендатор вносил твердо фиксированную ренту владельцу вакфа, без каких-либо дополнительных поборов. Арендатор “е платил никаких государственных налогов.

Текст воспроизведен по изданию: Абд ар-Рахман ал-Джабарти. Египет в канун экспедиции Бонапарта. М. Наука. 1978