БЕРНАЛЬ ДИАС ДЕЛЬ КАСТИЛЬО

ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ЗАВОЕВАНИЯ НОВОЙ ИСПАНИИ

HISTORIA VERDADERA DE LA CONQUISTA DE LA NUEVA ESPANA

Глава LIV

о том, как мы собрались в поход к городу Мехико

Обдумывая наш поход в Мехико, мы стали совещаться, какую дорогу избрать, и старейшины Семпоальяна в один голос сказали, что наилучшая дорога — через провинцию Тласкалу, ибо там живут их друзья и заклятые враги мексиканцев.

Сорок храбрейших воинов из знатных индейских семей приготовились идти с нами, потом они немало помогли нам в походе, и еще нам дали двести тамеме, дабы нести артиллерийское снаряжение; что ж до нас, бедных солдат, нам тамеме не были нужны, ибо в то время у нас нести было нечего, а вооружение наше, копья да аркебузы, арбалеты, щиты и тому подобное, всегда были при нас, с ними мы спали, с ними не расставались на марше и почти никогда не снимали альпаргаты, единственную нашу обувь, — как я уже говорил, мы всегда были готовы к бою.

Вышли мы из Семпоальяна в августе месяце 1519 года, соблюдая строгий порядок, разведчики наши и отдельные стрелки были посланы вперед.

После первого перехода мы остановились в селении, именуемом Халапа, после второго — в Сокочиме, хорошо укрепленном и труднодоступном, и там было много виноградников. В этих селениях, с помощью наших толмачей доньи Марины и Херонимо де Агилара, жителям объяснили все, что следует, о нашей святой вере и то, что мы подданные императора дона Карлоса, который послал нас, дабы искоренить человеческие жертвоприношения и [218] грабежи, и еще многое другое растолковали им в назидание. Поскольку же они были друзьями индейцев Семпоальяна и не платили дань Моктесуме, то нас принимали радушно и кормили. В каждом селении был водружен крест, им объяснили, что он означает, и наказали его почитать.

Из Сокочимы мы поднялись высоко в горы, там, одолев перевал, вышли к селению, называемому Техутла, где нас тоже гостеприимно встретили, ибо здешние также не платили дань мексиканцам. После этого селения подъем закончился, и мы оказались в пустынном месте, где было очень холодно и шел дождь с градом. В ту ночь нам нечего было есть, дул сильный ветер со снежных горных вершин, высившихся по одну сторону, и мы дрожали от холода—ведь мы-то приехали с острова Куба и шли из Вилья-Рики, из очень теплых прибрежных краев, а тут очутились в холодных местах, и одеться нам было не во что, на нас было только наше оружие, и мы, привыкшие к другому климату, дрожали от мороза.

Затем мы вышли еще на один перевал, где увидели дома и высокие храмы с идолами, и еще там лежали большие кучи дров для совершения обрядов перед идолами, помещенными в сих капищах, и там тоже никакой еды не было, и мы ужасно мерзли.

Оттуда мы вышли в окрестности селения, называемого Хокотлан, и послали вперед двух семпоальянских индейцев известить тамошнего касика, что мы идем к ним с добрыми намерениями. Селение это было подвластно Мехико, и мы все время держались начеку, соблюдали строжайший порядок, понимая, что здесь уже совсем другой край.

Когда ж мы увидели вдали множество белеющих кровель, и большие дома касика, и храмы, и кумирни, весьма высокие и выбеленные известью, нам этот вид очень понравился, похоже было на какой-нибудь городок нашей Испании, и мы дали ему название Кастильбланко, ибо некоторые солдаты-португальцы сказали, что оно напоминает португальский город Кастильбланко, — так оно и называется ныне.

Когда в том селении узнали от посланных нами гонцов, что мы к ним идем, касик со старейшинами вышли из своих домов встретить нас, и касика того звали Олинтетль. [219]

Они завели нас в дома и дали нам поесть, но очень скудно и неохотно. Когда мы поели, Кортес через наших толмачей спросил, как поживает сеньор Моктесума, и касик стал говорить о том, сколь много воинов Моктесумы стоит в покорных ему провинциях, не считая войск на границах и в приграничных провинциях, затем начал описывать могущество крепости Мехико и то, как дома там стоят на воде и из одного дома в другой можно добраться только по мостам или в каноэ, и во всех домах плоские кровли, и ежели на кровле поставить ограждение, то каждый дом может превратиться в крепость, и что в город тот ведут три мощеные дороги, и каждую пересекают четыре или пять каналов, по коим течет вода с одной стороны на другую, и над каждым из каналов мост, и ежели некоторые мосты убрать, а сделаны они из дерева, то в Мехико и не пройти.

Потом еще стал рассказывать, как много у Моктесумы золота, серебра, камней чальчиуисов и прочих сокровищ — все богатства его перечислить невозможно, такой, мол, он великий государь, и Кортес и все мы слушали его с изумлением. Уж таковы мы, испанские солдаты, что описание могучей крепости и мостов только пробудило в нас желание испытать судьбу, хотя, судя по тому, что говорил и описывал Олинтетль, одолеть такой город было невозможно. Действительно, Мехико был надежно укреплен и окружен еще более могучими каменными стенами, чем рассказывал касик, ибо одно дело увидеть воочию все это — и другое, когда вы читаете, что я написал. И еще сказал касик, что сеньору Моктесуме нет равных, и чего бы он ни пожелал, тем завладеет, и он, касик, не уверен, будет ли государь доволен, узнав о нашем пребывании в их селении и о том, что они без его дозволения предложили нам кров и пищу.

Кортес через наших толмачей ответствовал: «Надобно вам знать, что мы прибыли из дальних краев по приказанию нашего короля и повелителя, каковой именуется император дон Карлос, господина многих подданных и знатных особ, и он посылает вашему великому Моктесуме наказ прекратить человеческие жертвоприношения и убийства индейцев, не грабить подданных, не захватывать земли и признать власть [220]нашего короля и повелителя. И ныне я говорю также и тебе, Олинтетль, и всем прочим касикам, что здесь находятся, чтобы вы перестали приносить в жертву людей, и не ели мяса своих ближних, и не совершали содомского греха, ни прочих гнусностей, у вас обычных, ибо так велит наш Господь Бог, в коего мы веруем и коему поклоняемся, и Он дарует нам жизнь и смерть, и Он же вознесет нас на небеса». И Кортес объявил им еще многое касательно нашей святой веры. Они же слушали и молчали.

Потом Кортес обратился к нам, стоявшим тут же солдатам: «Я думаю, сеньоры, что раз мы ничего другого тут сделать не можем, то хотя бы водрузим крест». На что падре Бартоломе де Ольмедо возразил: «Я думаю, сеньор, что для этих селений еще не пришло время оставлять им крест, люди здесь бесстыжие и дерзкие, и, будучи подданными Моктесумы, они еще могут его сжечь или осквернить. Того, что вы им сказали, для них достаточно, покамест они не ознакомятся более глубоко с нашей святой верой». Тем дело и кончилось, крест не был водружен.

Но оставим этот предмет и благочестивые назидания, и я расскажу о том, что у нас была борзая, очень крупных размеров, и принадлежала она Франсиско де Луго и по ночам сильно лаяла, и, помнится, касики того селения спросили у друзей наших, пришедших с нами из Семпоальяна, что это—тигр, или лев, или другой зверь для расправ с индейцами. Им ответили: «Они держат его на тот случай, ежели кто их рассердит, тогда этот зверь его загрызет». И еще спросили насчет наших бомбард — они-то для чего? Им ответили, что мы закладываем внутрь камни и убиваем всех, кого захотим, а лошади наши бегают быстрее оленей, и мы на них можем настигнуть всякого, за кем погонимся. И тогда Олинтетль и другие старейшины сказали: «Стало быть, люди эти наверняка теулы». На что индейцы, наши друзья, ответили: «Как же иначе? Вы только теперь поняли? Так что глядите не делайте ничего такого, что может их прогневить, они об этом сразу узнают, ведь им известно все, что у вас на уме, они те самые теулы, которые захватили сборщиков дани вашего великого Моктесумы и приказали, чтобы во всей горной области и в нашем городе Семпоальяне ему больше не платили дань; [221] это они сбросили вниз по ступеням наших теулов и поставили в наших «ку » своих теулов, они победили индейцев Табаско и Чампотона (Чампотон — древний город на территории штата Кампеке (Мексика), один из очагов культуры майя), и притом они такие добрые, что помогли заключить дружбу между нашими людьми и индейцами Сингапасинги. Вдобавок вы сами видели, что великий Моктесума, хотя сам он так могуч, посылает им золото и одежды, а теперь вот они пришли в ваше селение, и я вижу, что вы не хотите ничего им давать. Ступайте поскорее и принесите какой-нибудь подарок». И оказались наши друзья-индейцы удачливыми посредниками — нам тотчас принесли четыре кулона, три ожерелья и несколько фигурок ящериц, все из золота, хотя и невысокой пробы, и еще привели четырех индеанок, чтобы мололи зерно, да принесли тюк с одеждой. Кортес принял все с радостью и взамен обещал им многое. Вспоминаю, что у них там была площадь, где стояли их кумирни, и там лежали кучи черепов в таком порядке, что их можно было сосчитать, и кажется, их там было более ста тысяч, да, повторяю, более ста тысяч, а в другом месте площади лежали груды берцовых костей, которых не счесть, и на жердях, уложенных на столбы, висели рядами отрубленные головы; и охраняли эти кости и черепа три жреца, которые, как мы поняли, для того и были приставлены. Подобных зрелищ мы потом насмотрелись досыта, когда углубились дальше в их страну,—во всех селениях были такие площади, также и в Тласкале.

После всего, о чем я рассказал, мы порешили двигаться дальше по дороге в Тласкалу, ибо наши друзья говорили, что это совсем близко и граница ее чуть ли не рядом, там, где стоят несколько придорожных столбов. Спросили у касика Олинтетля, каким путем лучше и удобней идти в Мехико, и он сказал, что надо идти через очень большое селение, называющееся Чолула (Чолула — древний город-государство в Центральной Мексике; входил в государственное объединение Тласкалы), и тогда индейцы из Семпоальяна сказали Кортесу: «Сеньор, не идите через Чолулу, тамошние жители очень коварны, и Моктесума там постоянно держит военный гарнизон». И посоветовали лучше идти через Тласкалу, где живут их друзья и недруги мексиканцев. Словом, [222] мы решили последовать совету семпоальянцев и положиться на волю Божию.

Тогда Кортес попросил у Олинтетля двадцать человек сильных воинов, чтобы они пошли с нами, и нам их дали. На другой день утром мы пошли по дороге в Тласкалу и вскоре добрались до небольшого селения, где жили индейцы из племени халансинго, и оттуда отправили вперед двух индейцев из знатных семпоальянских родов, тех, кто обычно расхваливал и превозносил индейцев Тласкалы, их друзей, и послали с ними письмо, хотя знали, что там его прочесть не смогут, а также шляпу из красного фламандского сукна, какие тогда были в моде.

Глава LV

о том, как мы решили идти через Тласкалу

Выйдя из Кастильбланко, мы двигались по намеченной дороге, разведчики впереди отряда исправно делали рекогносцировку, аркебузиры и арбалетчики были наготове, верховые ехали в боевом порядке, и все, как всегда, были и полном вооружении. Таким строем прибыли мы в селеньице племени халансинго, и там нам дали золотое ожерелье, несколько накидок и двух индеанок.

Из этого селения мы и отправили тех двух знатных индейцев-семпоальянцев в Тласкалу с письмом и шляпой из красного фламандского сукна, какие тогда были в моде; и хотя мы знали, что письмо наше прочесть не смогут, но мы надеялись, что, увидев бумагу необычного вида, они поймут, что это им послание. А сообщали мы в том письме, что идем в их город и чтобы они не тревожились, ничего дурного мы им не сделаем, но будем считать друзьями; написали мы так потому, что в этом селении нас предупредили, будто вся Тласкала против нас вооружилась, — видимо, они уже были извещены о том, что мы идем и что у нас в отряде много дружественных индейцев из Семпоальяна, и из Хокотлана, и из других селений, через которые мы проходили; они же, в Тласкале, платили дань Моктесуме и теперь не сомневались, [223] что мы собираемся на них напасть, а поскольку уже не раз бывало, что враги проникали в их землю с помощью хитрости и коварства, а затем их грабили, они думали, что и мы теперь хотим поступить точно так же. И когда к ним пришли наши посланцы с письмом и шляпой и начали излагать то, что им поручили сообщить, их схватили, даже не выслушав.

Мы же ждали ответа целый тот день, а также следующий, и так как посланцы не возвращались, Кортес, переговорив со старейшинами того селения и сказав все, что следовало сказать касательно нашей святой веры и о том, что мы подданные нашего короля и повелителя, и многое другие, что обычно мы говорили в большинстве селений, через которые проходили, и, не поскупившись на обещания помощи, попросил отрядить с нами двадцать сильных воинов, на что они охотно согласились.

Ободренные удачей и препоручив себя Господу, мы на другой день выступили в поход и, идя по дороге в Тласкалу, встретили двоих наших посланцев, которые были захвачены, но, кажется, из-за какой-то потасовки индейцы, коим было поручено их охранять и сторожить, отвлеклись, и пленникам удалось сбежать из темницы; были они до смерти напуганы тем, что видели и слышали, и даже не могли это толком передать — по их словам, когда их схватили, им все время угрожали, приговаривая: «Вот сейчас мы поубиваем тех, кого вы величаете теулами, и отведаем их мяса, и поглядим, такие ли они сильные, как вы о том трезвоните, поедим также и вашего мяса, раз вы явились с обманными и коварными уверениями от треклятого Моктесумы». И сколько ни уверяли наши посланцы, что мы против мексиканцев и хотим всех тласкальцев считать своими братьями, никакие уговоры не помогали.

Когда Кортес и все мы услышали о предерзостных речах тласкальцев и о том, что они настроены воевать, мы, хотя и могли бы всерьез над этим задуматься, все в один голос сказали: «Ежели так, то вперед, в добрый час!» И, препоручив себя Господу, развернули наше знамя, которое нес знаменосец Корраль, ибо индейцы того селения, где мы заночевали, уверили нас, что навстречу нам выйдут воины, чтобы [224] не допустить нас в Тласкалу, и это же подтвердили, как я сказал, индейцы-семпоальянцы.

Продвигаясь вперед, мы обсуждали, в каком порядке лучше будет сражаться — верховые должны были ехать первыми, небыстро и с копьями наперевес, по трое в ряд, чтобы могли друг другу помогать, а когда уже в атаку пойдем мы, пешие, надобно, чтобы они изготовились к бою и не переставая разили копьями да остерегались, как бы у них не выхватили копья, а ежели у кого сумеют схватить копье, то он должен удерживать его всеми силами и нещадно пришпоривать лошадь, чтобы вырвать копье из рук врага или протащить его волоком по земле.

Мне, может быть, скажут, чего это мы так подробно все обсуждали, еще не видя противника и не подвергшись нападению. На это я отвечу и скажу то, что говаривал Кортес: «Слушайте меня, сеньоры. Вы сами знаете, что нас мало. Мы должны быть всегда наготове и начеку, словно уже видим, что на нас нападают враги, и не только видим, что нападают, но уже сражаемся с ними, а так как они часто пытаются схватить копье, мы должны быть готовы к такому приему, а также ко всяким прочим случаям, возможным на войне. Что ж до мужества в бою, я убедился, что тут вам наставления не надобны, по опыту знаю, сколько бы я об этом ни говорил вам, сражаться вы будете еще более отважно».

Таким манером прошли мы около двух лиг и очутились перед стеною из камней, скрепленных столь прочным составом, что преодолеть ее и с одной и с другой стороны было бы очень трудно. Остановились мы и смотрим на нее, и тут Кортес спрашивает у индейцев из Хокотлана, зачем, мол, поставлена здесь такая мощная стена. Они ответили, что между Моктесумой, их повелителем, и индейцами Тласкалы ведется постоянная война, и тласкальцы соорудили такую мощную стену, дабы защитить свои селения, ибо здесь уже начинаются их земли. Мы немного притихли: тут было над чем призадуматься, крепость нешуточная. Кортес сказал: «Сеньоры, последуем за нашим знаменем, на нем знак креста, так победим». И все мы, как один, откликнулись, что готовы идти на бой в добрый час и что истинная сила в Боге. [225]

Невдалеке от стены наши разведчики увидели человек тридцать индейцев-лазутчиков с двуручными мечами, щитами, копьями и украшенных перьями; а мечи-то у них из кремня, режут лучше, чем наваха, к тому же их не сломать и не погнуть, и длиною они как наши двуручные мечи; были также у них, как я сказал, свои знаки и уборы из перьев. Заметив наших разведчиков, они повернули к городу, видимо, чтобы доложить. Кортес же приказал нашим разведчикам догнать их и постараться захватить, кого удастся, однако не нанося ран.
Затем послал вслед еще пятерых верховых на тот случай, ежели там засада, чтобы они оказали помощь, а все наше войско ускорило шаг, шли быстро, но в полном порядке, ибо наши друзья-индейцы сказали, что, несомненно, против нас устроена не одна засада и со множеством воинов.

Когда те тридцать индейцев-лазутчиков увидели, что к ним скачут всадники на лошадях и призывно машут руками, они не стали ждать, пока их настигнут, и побежали; наши их догнали и попытались кого-нибудь захватить, однако они храбро оборонялись и своими мечами да копьями нанесли раны лошадям.

Когда наши увидели, что индейцы так храбро дерутся и что лошади ранены, они сделали то, что должны были сделать, — убили пятерых. И тут они увидели, что на них несется яростной лавиной полчище тласкальцев, скрывавшихся в засаде, и было их более трех тысяч, и начали они метать стрелы в наших верховых, — а к тому времени мы с ними все перемешались, — градом летели стрелы и горящие головешки, а мечами своими они просто чудеса делали. В это время подоспели наши с артиллерией, с аркебузами да арба
летами, и индейцы постепенно стали отступать, хотя и от ступая останавливались и дрались отчаянно.

Стало уже темно, они отошли, и мы их не преследовали, а на поле боя осталось убитых человек семнадцать и немного раненых. Стычка наша происходила на равнине, и там было много домов и полей с маисом и агавой, из которой они делают вино.

Ночь мы провели возле ручья и, вскрыв труп одного толстого индейца, смазали себе раны его жиром, ибо [226] растительного масла не было. И на ужин нам пришлось убить небольших собачек, которых тут держат, — дома-то все стояли пустые, скот был угнан, и хотя собачек они забрали с собой, те к ночи возвратились в свои дома, и там мы их переловили, — еда оказалась на славу.

Всю ночь мы были настороже — выставили часовых, обходили дозором место привала, разведчики тоже не дремали, а лошади стояли оседланные и стреноженные, чтобы ненароком нас не растоптали.

Глава LVI

о весьма ожесточенных стычках и сражениях, произошедших у нас с тласкалъцами

На другой день, препоручив себя Господу, мы двинулись дальше—все отряды шли в полном порядке, а верховые были готовы к тому, чтобы в нужный час ринуться вперед и ни в коем случае не дать разбить наши ряды и не отрываться от нас. И вот видим, надвигаются на нас две толпы воинов, тысяч шесть их там было, с громкими воплями, с барабанами и дудками, мечут в нас стрелы и швыряют палки, всячески показывая, какие они храбрые воины. Кортес приказал нам остановиться и послал к ним трех захваченных накануне пленных для переговоров, чтобы попросили своих не воевать с нами, ибо мы, мол, хотим быть с ними братьями; и одному из наших, по имени Диего де Годой, писцу Его Величества, Кортес велел примечать все, что происходит, дабы в случае надобности он выступил со свидетельством, ежели вздумают с нас спрашивать за убитых и за понесенные убытки, и подтвердил, что мы предлагали индейцам мир.

Когда посланные нами три индейца переговорили со своими, те еще пуще разъярились и с воинственными кликами стали нападать на нас, так что нам уж стало невтерпеж. Кортес возгласил: «Сантьяго, и на врага!»²⁸ И мы ринулись на них и многих поубивали выстрелами, в том числе трех их вождей. И они стали отступать к ущельям, в которых засели в засаде более сорока тысяч воинов с их главнокомандующим по [227] имени Хикотенга и с бело-красными знаменами — таковы были цвета знамени и одежд воинов этого Хикотенги.

На пути нашем были ущелья, где мы не могли ехать верхом и должны были с великой осторожностью вести лошадей под уздцы, что было очень опасно, — пользуясь удобным случаем, индейцы метали в нас стрелы и копьями своими и мечами причиняли большой урон, да еще донимали пращами и мелкими камнями, сыпавшимися на нас градом. Но как только мы очутились на равнине, наши лошади и артиллерия с ними расквитались, однако мы все же не решались отделяться от нашего отряда, ибо солдат, увлекшийся преследованием индейцев или их вождей, оказывался в гуще врагов и, будучи ранен, подвергался большой опасности.

Пока шло сражение, они стали нас окружать со всех сторон, и мы не могли этому воспрепятствовать, не решаясь их атаковать иначе, как всем отрядом, чтобы они не внесли смятение в наши ряды и не разбили нас, а когда мы атаковали, против нас тут же собиралось до двадцати отрядов; так что жизнь каждого из нас была в большой опасности, неприятельских воинов было столько, что они могли бы нас закидать комьями земли и запорошить глаза, кабы не великое милосердие Господа, иже охранял нас и спасал.

В таком трудном положении оказались мы, когда их самые отчаянные храбрецы, вооруженные своими страшными мечами, договорились, видимо, собраться целой толпой и захватить у нас какую-нибудь лошадь; с таким намерением они атаковали нас и захватили превосходную кобылу, отлично вымуштрованную для игр и скачек, и всадника, на ней сидевшего, искусного наездника по имени Педро де Морон, когда он, исполняя приказ, прорвался в толпу нападавших еще с тремя верховыми, чтобы они друг другу помогали; но тут индейцы ухватили его копье, так что он не мог его вырвать у них, а другие стали разить мечами и нанесли ему тяжкие раны, а потом ударом ножа надрезали кобыле шею кругом, и она пала мертвая. Ежели бы на помощь Педро де Морону не пришли его товарищи верховые, его бы тоже прикончили. Мы, пешие, подумали, что тоже должны спасать его. Но, повторяю, из опасения, как бы нас не рассеяли по одному, мы не [228] могли двинуться ни вправо, ни влево, с трудом отбиваясь и стараясь продержаться, сами находясь в большой опасности, и все же, увидев, как захватили кобылу, мы бросились спасать Морона, выручать его из неприятельского плена, а индейцы уже волокли его полумертвого, — заодно мы перерезали у кобылы подпругу, чтобы не оставлять седло. Во время этой вылазки на подмогу Морону был ранен десяток наших, и, как мне кажется, мы тогда убили четырех их вождей, ибо сражались с ними врукопашную, лицом к лицу, и нашими мечами причиняли им большой урон.

После этой стычки они стали отступать и унесли с собою кобылу, которую потом разрезали на куски, чтобы показывать их во всех селениях Тласкалы. Потом мы узнали, что они принесли в дар своим идолам подковы, фламандскую шляпу и два письма, им посланные, с просьбой встретить нас мирно. Убитая кобыла принадлежала Хуану Седеньо, но, как он в то время лежал с тремя ранами, полученными накануне, ее отдали Морону, превосходному наезднику. А Морон умер от ран тогда же или через два дня — помню, что больше я его не видел. Возвратимся, однако, к нашей битве. Уже добрый час мы дрались ожесточенно то здесь, то там, да и наша стрельба, видимо, причиняла индейцам большой урон — потому как было их много, они, сбивались в кучу, и ядра валили сразу целую ораву, да и все мы, и верховые, и аркебузиры, и арбалетчики, солдаты с мечами, щитами и копьями, бились храбро, защищая свою жизнь и исполняя свой долг, а жизнь каждого из нас была в большей опасности, чем когда-либо, и, как потом нам рассказывали, мы тогда перебили тьму индейцев, и среди них восьмерых очень важных военачальников и сыновей старых касиков, составлявших самую верхушку в их селении. По этой-то причине они, соблюдая порядок, отступили, о чем мы нисколечко не сожалели и преследовать не стали, ибо еле на ногах держались от усталости.

В ближайшем селеньице мы устроили привал — равнина та была густо заселена, и еще у них там были жилища подземные, вроде пещер, где тоже обитало множество индейцев. А место, где произошло это сражение, называется Теуансинго, или Теуакасинго, и состоялось оно 2 сентября 1519 года. [229]

Одержав сию победу, мы возблагодарили Господа, избавившего нас от столь великой опасности, и все как есть расположились лагерем у их «ку», храмов высоких и могучих, и жиром того индейца наши солдаты лечились от ран, пятнадцать человек поправились, лишь один умер, а также излечили четырех раненых лошадей.

В ту ночь мы знатно отдохнули и поужинали, ибо нашли в домах множество кур и собачек и, зорко охраняемые дозорными, часовыми и разведчиками, посланными в окрестности, отдыхали до утра.

В этом сражении мы захватили в плен пятнадцать индейцев, и двое были из знати. Тласкальцы в этом бою и во всех прочих отличались тем, что когда кто-то из них бывал ранен, они тотчас его уносили, и мертвых мы не видели.

Глава LVII

о том, как мы расположились лагерем в селениях и хуторах

После минувших баталий мы чувствовали большое изнеможение, к тому же многие солдаты и лошади были ранены, не говоря о тех, что скончались на поле боя, и нам было необходимо привести в порядок арбалеты, заготовить стрелы, а потому следующий день у нас прошел без событий, достойных упоминания.

Еще через день поутру Кортес сказал, что было бы неплохо, ежели бы верховые поездили по равнине, дабы тласкальцы не подумали, будто мы после того сражения больше не хотим драться, и дабы они видели, что мы их в покое не оставим; вчерашний, мол, день мы провели не затевая стычек, но все же лучше, чтобы мы их атаковали, чем они нас, надобно не дать им почувствовать нашу слабость, а самим воспользоваться тем, что местность тут ровная и густо заселенная. Итак, семеро верховых и несколько арбалетчиков и аркебузиров в сопровождении около двухсот пеших солдат и индейцев-друзей выступили, оставив в лагере по возможности больший резерв. Проходя через селения и хутора, мы [230] захватили человек двадцать индейцев и индеанок, не причиняя им никакого вреда, а наши друзья-индейцы, как люди жестокие, спалили много домов и набрали всякой еды, да кур, да собачек.

Кортес рассудил, что пленных надо развязать и первым делом накормить, потом донья Марина и Агилар поговорили с ними ласково и дали им бусы и сказали, чтобы они больше не дурили и с нами примирились, ибо мы хотим им помогать и считать их братьями. Тогда мы заодно освободили первых двух пленных, которые были из знати, и им опять дали письмо, чтобы они пошли и сказали главным касикам в главном городе провинции, что мы пришли не с тем, чтобы причинять им зло и обиды, но просто нам надо пройти через их земли, чтобы добраться до Мехико и поговорить с Моктесумой.

Оба посланца отправились в лагерь Хикотенги, удаленный оттуда лиги на две, где было много усадеб и домов, и называлось то селение, кажется, Текуасинпасинго, и, когда они передали наше письмо и пересказали нашу просьбу, Хикотенга дал такой ответ: чтобы мы пошли в селение, где живет его отец, и там ужо заключат с нами мир, наевшись нашего мяса и попотчевав богов нашими сердцами и кровью, а потом, на другой день, мы узнаем, что ответят боги. Когда Кортес и все мы услышали столь дерзкие слова, то, измученные прошлыми сраженьями и стычками, поняли, что ничего хорошего они нам не сулят. Кортес все же поговорил с посланцами по-дружески ласково, и ему показалось, что они нас перестали бояться; он приказал дать им еще несколько ниток бус, чтобы опять отправить их для мирных переговоров. На сей раз он их подробно расспросил, каков этот полководец Хикотенга да сколько у него воинов, и они ответили, что теперь у него куда больше войска, чем было в прошлом сражении, потому как к нему присоединились еще пятеро вождей и с каждым вождем пришло десять тысяч воинов, и, как они подсчитывали, и впрямь получалось, что от отца Хикотенги, полуслепого старика, прибыло десять тысяч, от другого знатного касика по имени Масеэскаси еще столько же, и от другого касика по имени Чичимекатекле столько же, и еще от одного касика по имени [231] Текапанека, владетеля Топоянко, еще десять тысяч, и от касика Гуаксобсина (Видимо, это имя не касика, а селения, потому что в дальнейшем Берналь Диас говорит о войне индейцев из Уэксотцинго, которых он называет гуаксольсинго. (Примеч. исп. издателя.)) еще десять тысяч; таким образом, выходило пятьдесят тысяч, и все они должны были нести знамя Хикотенги и его знак — белую птицу, распростершую крылья как бы для полета и похожую на страуса, и у каждого касика его войско имело еще свой знак и одежду, у всех разные, как в нашей Кастилии у герцогов и графов.

Все это мы сочли весьма достоверным, потому как индейцы, взятые нами в плен и освобожденные в тот день, говорили это очень ясно, хотя им и не сразу поверили. И когда мы убедились, что все так и есть, то, поскольку все мы люди и боимся смерти, многие из нас, даже, наверно, большинство, исповедались у падре де ла Мерсед и у падре Хуана Диаса, и всю ночь простояли, слушая молитвы, и просили Бога избавить нас от поражения, и так провели мы время до следующего дня.

Глава LVIII

о большом сражении, которое было у нас с войском Тласкалы

На другой день утром — было пятое сентября — мы подготовили лошадей, даже тех, что были ранены, оседлали, чтобы они участвовали в бою и помогали сколько смогут, и арбалетчикам было наказано расходовать запасы стрел не слишком расточительно — чтобы одни заряжали, другие стреляли, так же и аркебузирам, а тем, кто с мечом и щитом, наносить удары прямо в живот, чтобы неповадно было индейцам слишком к нам приближаться, как было в прошлый раз, также и артиллеристам было все разъяснено, а верховым строго приказано помогать друг другу, держать копья наперевес и разить без перерыва, стараясь попасть в лицо и в глаза, а лошадей сильно не гнать ни взад, ни вперед и чтобы никто не отделялся от отряда; итак, с развернутым [232] знаменем и четырьмя товарищами, охранявшими знаменосца Корраля, мы вышли из нашего лагеря.

Не прошли мы и получетверти лиги, как перед нами открылась равнина, вся заполненная воинами в уборах из перьев и со всякими знаками, оглушительно звучали дудки и раковины. Здесь бы много можно было рассказать и написать о том, что мы в этом опасном и неравном бою испытали, — со всех сторон нас окружили полчища воинов, только вообразите себе равнину в две лиги шириною и столько же длиною и посреди нее четыреста человек. Так оно и было: все поле вокруг кишело индейцами, а нас-то всего около четырехсот, из них многие раненые и больные. И мы точно знали, что в этот раз они намерены не оставить в живых ни одного на нас, всех заклать в жертву своим идолам.

Но возвратимся к нашему сражению. Лишь только вступили они с нами в стычку, как посыпались градом камни из пращей! Что ж до лучников, то вся земля, как ток колосьями, покрылась калеными двузубчатыми стрелами — они пробивают любые доспехи и вонзаются в тело; а воины с простыми мечами и щитами, и с другими мечами, большими, двуручными, и с копьями — ох, и давали они нам жару, яростно сшибались с нами, оглушительно крича и вопя! Мы же так умело действовали и пушками, и аркебузами, и арбалетами, что потери им причиняли немалые. А тех, кто на нас набрасывался с мечом, мы разили копьями, вынуждали отступать, и теперь они уже не валили толпой, как в прошлый раз. А верховые наши на своих лошадках знай только повертывались туда-сюда, да с такою отвагой, что, после Бога, хранившего нас, они были нашей лучшей твердыней.

Тут я увидел, как наше войско едва не рассеяли, — не помогли приказы Кортеса и других капитанов, призывавших нас сомкнуть ряды; такая лавина индейцев обрушилась на нас, что лишь чудом, отбиваясь одними мечами, нам удалось проложить себе путь, чтобы снова сплотиться.

Спасало нас одно — из-за того, что индейцев было так много и они сбивались в кучу, был им от наших выстрелов большой урон, вдобавок сражались они без всякого порядка, потому как не все вожди имели возможность управлять [233] своими отрядами, и, как потом мы узнали, после первой битвы у них там были споры и ссоры между их вождем Хикотенгой и другим вождем, сыном Чичимекатекле; Хикотенга попрекал того за неумелое ведение боя, а сын Чичимекатекле возражал, что, мол, он сражался куда лучше и он еще покажет этому Хикотенге, каков он военачальник. Так что в этом сражении Чичимекатекле со своими воинами не пожелал помогать Хикотенге, и мы потом узнали из верных рук, что он даже призывал войско из Уэксосинго не вступать в бой. Кроме того, все они с прошлого сражения были напуганы нашими лошадями, выстрелами, шпагами и арбалетами и храбростью в бою, а главное, помогло нам милосердие Господне, давая силу выстоять. Поскольку два вождя Хикотенге не повиновались, мы причиняли индейцам большой урон, перебили их множество, однако они своих павших тут же прятали — народу у них было много, и как только кого-то из них ранят, они мгновенно заворачивали его платом и утаскивали прочь, так что ни в этой битве, ни в прошлой мы ни одного убитого индейца не видели. Бились они неохотно и, убедившись, что отряды двух вождей, мною упомянутых, им не помогают, быстро начали сдавать, да еще, кажется, мы убили в том сражении одного весьма важного военачальника, — о тех, что попроще, я уж не говорю, — и вскоре они, соблюдая порядок, отступили, а наши верховые, не слишком гоня лошадей, преследовали их, но недолго, ибо сами были еле живы от усталости. И когда мы убедились, что это полчище от нас отошло, мы возблагодарили Господа.

В том бою у нас убили одного солдата и ранили более шестидесяти, а также нанесли раны всем лошадям. Я получил два ранения — одно в голову камнем, другое в ляжку, угодила стрела, однако это не помешало мне продолжать драться, не упуская случая помочь нашим, и так же поступали все наши раненые солдаты—ежели раны были не очень опасные, надо было и с ними продолжать драться, не бросать оружия, иначе слишком мало осталось бы кому воевать. И вот наконец, очень довольные и вознося благодарения Господу, мы смогли ретироваться в наш лагерь, там и похоронили нашего убитого в одном из подземелий, вырытых индейцами,— [234] сделали мы это, чтобы они не увидели, что мы простые смертные, но продолжали думать, будто мы, как они говорили, теулы, и поверх этого подземелья мы насыпали много земли, чтобы не слышен был трупный дух, а затем все принялись лечить свои раны. О, какой скудный был у нас ужин — даже масла оливкового для ран, даже соли не было! И еще в чем нуждались мы, и весьма, так это в одежде, ибо с заснеженных гор дул ледяной ветер, и мы дрожмя дрожали — копья, аркебузы да арбалеты от холода не защита.

И все же в ту ночь мы спали спокойней, чем в предыдущую, твердо полагаясь на наших разведчиков, лазутчиков, дозорных и часовых. В этом сражении мы взяли в плен трех знатных индейцев.

Глава LIХ

о том, как на другой день мы отравили посланцев к касикам Тласкалы с предложением мира

После завершения битвы и взятия в плен троих знатных индейцев Кортес, наш капитан, сразу же отправил их с теми двумя, что были в нашем лагере и уже исполняли такое поручение, сказать касикам Тласкалы, что мы просим их прийти к нам с миром и пропустить нас через их земли в Мехико, как мы уже прежде просили, и что ежели сейчас они не согласятся, то мы перебьем все их войско; мы, мол, их очень любим и почитаем за своих братьев и отнюдь не хотели им причинять обиду, кабы они сами не дали к тому повода, и еще поручил сказать много лестных слов, дабы склонить к дружбе с нами. Посланцы наши с большой охотой отправились к правителям Тласкалы и передали, что было поручено, всем мною уже названным касикам, коих они застали в собрании вместе со многими старцами и жрецами, и все были в великой кручине из-за печального исхода сражения, а равно из-за гибели вождей, родственников и сыновей, павших в бою, и, кажется, посланцев они не очень-то хотели слушать.

Выслушав же, порешили поскорее созвать всех гадателей, и жрецов, и других ворожбитов, коих они называют [235] «тлаканауальи», — это у них вроде колдунов, — и приказали по всем их приметам, и чарам, и гаданьям узнать, что мы за люди и можно ли нас победить, сражаясь с нами беспрерывно день и ночь, а также велели проверить, действительно ли мы теулы, как говорили индейцы из Семпоальяна, и что мы едим, и чтобы все это они выяснили наверняка. После того как собрались гадатели, и ворожбиты, и многие жрецы и совершили свои гаданья, и ворожбу, и все, как у них полагалось, они сказали, будто по их гаданьям выходит, что мы люди из костей и плоти, и что едим мы кур, собак, хлеб и плоды, когда они у нас есть, и что мы не едим мяса индейцев, ни сердец тех, кого убили; а как нам потом сказывали, дружественные индейцы, приведенные нами из Семпоальяна, уверяли их, будто мы теулы и едим сердца индейцев, и бомбарды наши извергают молнии вроде небесных, и что наша борзая — это тигр или лев, а лошади у нас — чтобы настигать индейцев, когда мы хотим их убить, и еще много всякого вздора им наговорили.

Но самое худшее из всего, что сказали жрецы и гадатели, было то, будто нас невозможно победить днем, только ночью, ибо как стемнеет, тогда мы теряем силу, и еще сказали их колдуны, что, хотя мы очень могучие, доблесть наша держится лишь до захода солнца, а как падет ночь, так вся наша сила исчезает. Когда касики это услышали, — а они всему поверили, — то послали сказать своему главнокомандующему Хикотенге, чтобы он поскорее привел ночью большое войско и дал нам бой. И Хикотенга, узнав об этом, собрал тысяч десять индейцев, самых дюжих, и нагрянул на наш лагерь, и с трех сторон на нас посыпались стрелы и дротики с костяными наконечниками, а бойцы с мечами, палицами и двуручными мечами атаковали с четвертой стороны, так что мы было подумали, что они наверняка схватят нескольких наших, дабы принести в жертву. Но Господь Бог наш рассудил иначе: как ни старались они подойти незаметно, а врасплох не застали; услышав шум, чинимый таким полчищем, примчались со всех ног наши разведчики и лазутчики и подняли тревогу, а как мы были привычны спать обутыми и все оружие было наготове, мы дали им отпор, принялись [236] стрелять из аркебузов и арбалетов и разить мечами, так что вскорости они обратились в бегство.

Вокруг простиралась равнина, ночь была лунная, и двое наших верховых недолго скакали вслед, а утром мы нашли там мертвых и раненых индейцев человек десять. Так что потери у них были немалые, ночной набег принес одно разочарование, и я даже слышал, будто они, обозлясь на жрецов, и гадателей, и ворожбитов, чьи предсказания не привели к добру, двоих предсказателей принесли в жертву.

В ту ночь был убит один индеец из наших друзей-семпоальянцев и ранены два пеших солдата и один верховой, да в плен мы взяли четырех индейцев. И когда мы убедились, что избавлены от этого внезапного набега, то возблагодарили Бога и похоронили нашего друга-семпоальянца, и полечили раненых солдат и раненую лошадь, и снова легли доспать остаток ночи, поставив, как всегда делали, вокруг лагеря надежную охрану.

Но вот наступил рассвет, и мы увидели, что все мы ранены, по две-три раны у каждого, все устали до крайности, иные же больны и перевязаны тряпками, и от Хикотенги нет нам покоя, а в сраженьях мы уже лишились более сорока пяти солдат, и хвори и холод нас донимают, и занемогли еще двенадцать человек, также у нашего капитана Кортеса открылся жар, равно как у падре де ла Мерсед, и нет конца трудам нашим, и невмоготу постоянно таскать оружие на себе, и мы мерзнем и соли давно ни крупинки не видим; вдобавок все мы призадумались о том, что же будет с нами в этой войне, и ежели она даже на этом закончилась, что нам дальше делать и куда идти. Ибо идти войной на Мехико с его несметным войском почитали мы безумием; и говорили между собой, что это индейцы Тласкалы довели нас до такого состояния, а ведь наши друзья-семпоальянцы уверяли, будто они встретят нас с миром, а ежели нам еще придется воевать с полчищами Моктесумы, что же тогда нас ждет?

Вдобавок мы не имели никаких вестей от наших людей, оставшихся в Вилья-Рике, также и они о нас ничего не знали. И поскольку среди нас были отважные кабальеро и храбрецы солдаты, бесстрашные в бою и мудрые в совете, и [237] Кортес ничего не говорил и не делал, не спросив сперва совета и согласия у нас, все мы приступили к Кортесу и стали его уговаривать прежде всего думать о своем излечении, а уж мы-то не подведем и, с Божьей помощью, выстоим, и раз мы уцелели в столь ожесточенных битвах, стало быть, Господь наш Иисус Христос для чего-то нас сберег, и мы предлагаем поскорее отпустить пленников и послать их к главным касикам, чтобы те приходили с миром, а мы, мол, простим им все их дурные дела и гибель кобылы.

Но оставим это и скажем о донье Марине — будучи здешней индеанкой, она отличалась прямо-таки мужской доблестью, без страха каждый день выслушивала, что вот-вот нас перебьют и съедят наше мясо с перцем, и была вместе с нами среди этих полчищ в прошлых сражениях, да и теперь; раненые и хворые, мы ни разу не заметили в ней слабости, всегда она держалась не по-женски стойко; выпроваживая наших посланцев, донья Марина и Херонимо де Агилар наказали им возвратиться с миром, а ежели они через два дня не вернутся, мы, мол, всех их перебьем, и землю их разорим, и разыщем их в самом их городе. И с этим грозным напутствием они отправились в столицу, где находились Хикотенга-старший и Масеэскаси.

Глава LX

о том, как мы снова отправили посланцев к касикам Тласкалы

Когда отправленные нами посланцы пришли в Тласкалу для переговоров о мире, они застали там двух наиглавнейших касиков, Масеэскаси и Хикотенгу-старшего, отца их главнокомандующего, которого тоже звали Хикотенга, и я о нем уже многократно упоминал. Услыхав наше послание, касики призадумались, долго молчали, и Господь соизволил вселить в них мысль о том, чтобы заключить с нами мир. И вот созывают они всех прочих касиков и вождей из их селений и соседней с ними провинции, и, когда все в этой их столице собрались, Масеэскаси и старый Хикотенга, оба мужи [238] разумные, произнесли, как я узнал потом, следующую речь, хотя, быть может, и не точно такими словами:

«Братья и друзья наши! Вы сами знаете, сколько раз эти теулы, что там расположились в поле в ожидании битвы, посылали к нам своих гонцов с просьбой о мире, причем они говорят, что придут нам на помощь и будут нас считать своими братьями, а также вы знаете, что сколько бы раз они ни захватывали наших людей в плен, вреда им не причиняют и сразу отпускают на свободу.

Вам также известно, что мы трижды выступали против них со всеми нашими войсками, бились и днем и ночью, но не могли их одолеть, а они в этих сраженьях перебили множество наших людей, наших сыновей, и родственников, и вождей. Теперь они опять предлагают нам мир, и индейцы из Семпоальяна, которые у них в войске, говорят, что они враги Моктесумы и мексиканцев и наказали тотонакам в горных селениях, равно как семпоальянцам, не платить ему дань. А вы конечно же помните, что мексиканцы каждый год приходят к нам с боями, и так уже более ста лет подряд, и знаете, что мы на своей земле живем как в осаде, не решаемся уйти подальше промыслить соли, и не едим ее, и хлопка не имеем, и у нас почти нет одежд из него, а ежели кто из нас пытался за ними отправиться, мало кто возвращается живым, ибо коварные мексиканцы и их союзники убивают наших людей или забирают в рабство.

Наши тлаканауальи, гадатели и жрецы, поведали, что им стало известно об этих теулах, а именно — что они могучие воины. Я полагаю так, что нам надобно завязать с ними дружбу, и ежели они и впрямь не люди, но теулы, мы в любом случае будем с ними обходиться хорошо, и пусть к ним не мешкая отправятся четверо наших старейшин и отнесут им еду получше, и я предлагаю выказывать им любовь и мирные намерения, чтобы они нам помогали и защищали нас от врагов, и пригласим их жить с нами, и дадим им жен, чтобы их потомство было нашей родней, ибо присланные ими для мирных переговоров гонцы рассказывают, что среди них есть женщины».

Когда все касики и старейшины эту речь выслушали, она им пришлась по душе, и они сказали, что это будет [239] правильно, и они тотчас же поведут разговоры о мире, и надобно о том известить их военачальника Хикотенгу и прочих вождей, при нем находящихся, чтобы они отныне сражений не завязывали и знали, что мы заключили мир. И посланцы с такой вестью были немедля отправлены.

Военачальник же Хикотенга-младший не пожелал слушать старейшин, но сильно разгневался и выбранил их дурными словами, говоря, что не намерен заключать мир. Он сказал, что уже убил многих теулов и их кобылу и следующей ночью хочет на нас напасть, чтобы окончательно разбить и уничтожить.

Таковой ответ, когда он дошел до слуха его отца Хикотенги-старшего, и Масеэскаси, и прочих касиков, привел их в ярость, и они тотчас послали приказ вождям и всему войску, чтобы не смели идти с Хикотенгой супротив нас и, раз дело так обернулось, не повиновались никаким его приказам, разве что он пойдет заключать мир. Но Хикотенга и тут не послушался. Когда ж они увидели, что главнокомандующий им не повинуется, они тем старейшинам, которых к нему посылали, велели теперь идти в наш лагерь, и отнести нам провизию, и заключить мир от имени всей Тласкалы и Уэксосинго. Но четверо этих старцев, страшась Хикотенги-младшего, в ту пору к нам не пришли.

Глава LXI

о том, как мы решили побывать в селении, расположенном близ нашего лагеря

Два дня мы провели, не совершив ничего заслуживающего упоминания, а потом решили, и даже стали советовать это Кортесу, что надо сделать вылазку в селение, отстоящее от нашего лагеря примерно на лигу, куда мы отправили посланца с предложением мира, но он не вернулся; мы предлагали напасть ночью, но не с целью причинить им зло, — не убивать, и не ранить, и не брать пленных, — а только чтобы раздобыть съестное и либо настращать их, либо поговорить о мире, смотря по тому, как они себя поведут. Называется [240] это селение Сумпансинго, и оно главное для нескольких меньших, ибо окрестности там густо заселены.

И вот ночью, ближе к рассвету, мы все поднялись, чтобы идти в то селение с шестью верховыми из самых крепких и с солдатами поздоровее, да еще с десятью арбалетчиками и восемью аркебузирами, и командовал нами Кортес, хотя у наго был жар или трехдневная лихорадка, в лагере же мы оставили самую надежную защиту, какую было возможно. За два часа до рассвета мы тронулись в путь, а ветер, дувший с заснеженных гор, в то утро был такой холодный, что мы дрожали и щелкали зубами, и даже лошадей, которые были при нас, проняло, и на двух из них напали судороги, они тряслись всем телом, и мы сильно встревожились, как бы они у нас не издохли. Кортес приказал тем двоим верховым, чьи лошади это были, возвратиться в лагерь.

Селение было недалеко, мы пришли туда еще затемно. И как только его жители услышали, что мы идем, они стали убегать из своих домов, и стар и млад, крича один другому, чтобы спасались от теулов, — мы, мол, идем их убивать. Когда мы такое увидели, то остановились в одном из дворов и подождали, пока рассвело, не причиняя им никакого вреда. Тут несколько их жрецов, оставшихся в кумирнях, и другие старые индейцы, увидев, что мы стоим спокойно и ничего дурного не делаем, приходят к Кортесу и говорят — пусть, мол, он их простит, что они не пришли в наш лагерь с миром и не принесли нам припасов, когда мы о том попросили, а причина была такая, что вождь Хикотенга, который стоит с войском поблизости, прислал им приказ этого не делать, к тому же их селение и многие другие доставляют съестное в его лагерь, и воины его по большей части сыновья людей из этого селения и из всей провинции Тласкала.

Через наших толмачей донью Марину и Агилара, которые всегда были с нами в любом походе, хотя бы и ночью, ибо ничего не боялись, Кортес ответил — пусть, мол, пошлют сказать своим касикам в столице, чтобы те пришли к нам с миром, ибо от войны им добра не будет. И он послал туда этих же жрецов, потому как тех наших посланцев, что были раньше отправлены, мы не дождались. [241]

Жрецы этого селения скорехонько насобирали нам штук сорок кур да петухов и дали двух индеанок, чтобы молоть зерно. Кортес, поблагодарив, приказал, чтобы нам дали двадцать индейцев из этого селения отнести все эти запасы в наш лагерь и чтобы они ничего не боялись, и они пробыли в лагере до вечера, и мы им дали бусы, так что они возвратились домой очень довольные и говорили всем соседям, какие мы добрые и как с ними хорошо обошлись; и эти жрецы и старейшины рассказали Хикотенге о том, что дали нам еду и индеанок, и он за это крепко их отругал. Потом они отправились в столицу сообщить обо всем старшим касикам, а те, узнав, что мы не причинили им никакого зла, хотя вполне могли бы в ту ночь убить немало их людей, и что мы просим мира, очень обрадовались и приказали доставлять нам каждый день все, в чем у нас будет нужда; и теперь они снова призвали тех старейшин, что были к нам посланы с предложением мира, и велели им идти в наш лагерь и нести нам всяческую еду. И таким образом мы возвратились в наш лагерь с припасами и индеанками, очень довольные.

Глава LXII

о том, как мы, возвратясь с Кортесом из Сумпансинго, застали в нашем лагере некоторое недовольство

Воротясь из Сумпансинго с припасами, очень довольные тем, что оставили тамошних жителей в миролюбивом настроении, мы застали у нас в лагере ропот и разговоры о том, что в этой войне мы ежедневно подвергаемся смертельной опасности, и с нашим появлением разговоры эти еще оживились. Больше всего роптали и злобились те, кто на острове Куба оставил дом и рабов-индейцев. Таких набралось семь человек, называть их я не хочу, дабы не позорить их честь, и они пошли в дом, где жил Кортес, и один из них, взявшийся говорить за всех, ибо был красноречивей других и хорошо заучил все, что они хотели предложить, под видом совета сказал Кортесу, чтобы он обратил внимание, до какой крайности мы дошли, сколько среди нас тяжело раненных, ослабевших и [242] удрученных, сколь великие труды мы несем ночами, выставляя часовых, и разведчиков, и дозорных, сражаясь днем и ночью, и еще сказал, что, по их подсчетам, со времени отплытия с Кубы мы уже потеряли более пятидесяти пяти товарищей да вдобавок ничего не знаем об оставшихся в Вилья-Рике, и, поскольку Господь даровал нам победу в сражениях и стычках, в коих мы участвовали за время, проведенное в этой провинции, и в великом своем милосердии нас поддерживал, негоже нам испытывать столько раз его благостыню, и пусть он, Кортес, не старается превзойти самого дьявола, он и так уже завел нас в такие места, где,того и гляди, не сегодня, так завтра нас принесут в жертву идолам, да не попустит сего Господь. И что лучше без них возвратиться в нашу Вилью, там и крепость, нами сооруженная, и среди селений племени тотонаков, наших друзей, мы бы и пробыли, пока не соорудим судно для отправки донесения Диего Веласкесу, и в другие места, и на другие острова, чтобы прислали нам помощь и поддержку, и, мол, как бы теперь пригодились те суда, которые мы потопили, ну оставили бы хоть два корабля на крайний случай. И что нам уже невмочь нести такое бремя, да оно и не по силам человеческим, и живем мы хуже скотов, ибо когда лошадь выполнит свой дневной переход, с нее снимают седло, задают корм, оставляют отдыхать, а мыто и днем и ночью не снимаем с себя оружия и обуви, и еще сказали ему — пусть, мол, посмотрит во всех историях, как в римских, так и в историях об Александре или о других знаменитейших во всем мире военачальниках, ведь никто из них не решался топить свои корабли и с таким малым войском забираться в столь многолюдные края, где воинов не счесть, и еще многое наговорили ему на сей предмет.

Кортес, заметив, что в их речах есть некая дерзость, хотя и произносятся они под видом совета, весьма миролюбиво отвечал, что, разумеется, многое из того, о чем они говорят, истинная правда, и действительно, насколько он знает и слыхал, не бывало во всей вселенной других столь отважных испанцев, которые бы сражались с такой храбростью и переносили бы столь непомерные труды, как мы. А что до того, сеньоры, что, по вашим словам, ни один римский военачальник из [243] самых прославленных никогда не совершал столь великие подвиги, как мы, так это вы говорите правду, и ныне и впредь, с Божьей помощью, в историях, их описывающих, нас будут превозносить куда больше, нежели древних, ибо, как я сказал, все деяния наши направлены на служение Богу и нашему великому императору дону Карлосу. Стало быть, сеньоры, никак нельзя нам делать шаг назад, ибо, если здешние племена и те, кого мы замирили, увидят, что мы отступаем, камни восстанут против нас, и ежели теперь они считают нас богами или кумирами — ведь так они нас величают, — они бы тогда решили, что мы слабосильные трусы. А на ваши речи о том, что мы могли бы жить среди наших друзей и союзников — тотонаков, так они, увидев, что мы возвращаемся, не совершив похода на Мехико, поднимутся против нас, и причиною будет то, что мы, убедив их не платить дань Моктесуме, их покидаем, и он пошлет против них свои мексиканские войска, чтобы заставить снова платить дань, и будет с ними воевать и вдобавок прикажет им воевать с нами, они же из страха, что их уничтожат, — а Моктесумы они сильно боятся, — все это исполнят. Так что там, где мы надеялись бы иметь друзей, у нас будут сплошь враги. А когда великий Моктесума узнает, что мы возвращаемся, что он-то скажет? Какое суждение вынесет о наших словах и посланиях к нему? Что все это было шуткой, ребяческой игрой. Вот и выходит, сеньоры, что мы попадем из огня да в полымя и лучше нам оставаться здесь; местность здесь ровная, густо заселенная, и лагерь наш припасами изрядно обеспечен. Посему прошу вас, сеньоры, и умоляю, поскольку вы рыцари и мужи такого склада, что скорее сами должны бы подбадривать тех, в ком заметили слабость, чтобы вы выбросили из головы мысли об острове Куба и о том, что там оставили, и мы с вами постараемся поступать так, как всегда поступали, будучи доблестными солдатами, ибо после Бога, в ком наше спасение и оплот, вся надежда у нас на свою доблестную руку.

Получив от Кортеса таковую отповедь, те солдаты принялись снова твердить свое. И тогда Кортес, уже немного сердясь, ответил, что, мол, как говорится в песнях, лучше пасть смертью храбрых, чем жить без чести, и вдобавок [244] все мы, остальные солдаты, участвовавшие в избрании его нашим капитаном и в совете, на коем решено было потопить суда, все мы, не таясь, сказали, чтобы он не тревожился из-за всяческих пересудов и выражений недовольства, ибо, с Божьей помощью, мы всегда будем готовы исполнить то, что велит долг, и так этот ропот прекратился.

Правда, еще некоторое время они ворчали на Кортеса, кляня его и даже нас за то, что мы давали ему советы, и индейцев-семпоальянцев, что повели нас по этой дороге, и многое другое говорили по злобе, однако злобствовали тайно. В конце концов все они подчинились Кортесу.

Но оставлю сей предмет и скажу о том, как старые касики в их столице Тласкале отправили еще посланцев к их главнокомандующему Хикотенге, чтобы он, что бы там ни было, пришел к нам с миром и доставил съестные припасы, ибо так, мол, приказывают все касики и старейшины той земли и Уэксосинго, и еще поручили наказать вождям, что были в его войске, — ежели он не захочет заключать с нами мир, чтобы они ему не повиновались, и такой приказ посылали Хикотенге трижды, ибо достоверно знали, что он им не хочет повиноваться и решил еще раз напасть ночью на наш лагерь и для этого у него собрано двадцать тысяч человек, а как он был человек спесивый и весьма упрямый, то и в этом случае, как и во многих других, подчиниться не пожелал.

Глава LXIII

о том, как военачальник Хикотенга собрал двадцать тысяч отборных воинов, дабы напасть на наш лагерь

Поскольку Масеэскаси, и Хикотенга-старший, и все прочие касики из их столицы Тласкалы столько раз посылали наказ их военачальнику, чтобы он с нами не воевал, но пошел к нам говорить о мире, — а лагерь наш был неподалеку от него, — и велели прочим вождям, при нем находившимся, его не сопровождать, разве что он пойдет заключать с нами мир, Хикотенга, человек коварный, упрямый и спесивый, послал к нам сорок индейцев с курами, хлебом и плодами, да [245] четырех старых и уродливых индеанок, и много копала (Копал — смола некоторых тропических деревьев; использовалась индейцами для ритуальных курений) и перьев попугаев, и мы думали, что индейцы, которые все это принесли, пришли с мирными намерениями.

Придя в наш лагерь, они окурили Кортеса, но не стали выражать свое почтение, как то у них в обычае, а прямо сказали: «Это вам посылает вождь Хикотенга, чтобы вам было что есть. Ежели вы, как говорят люди из Семпоальяна, и впрямь храбрые теулы, то возьмите этих четырех женщин и зарежьте их, тогда вы сможете съесть их мясо и их сердца, а мы-то не знаем, как вы это делаете, потому и не зарезали их перед вами. Ежели вы люди, то поешьте этих кур, и хлеб, и плоды. Ежели вы кроткие теулы, мы принесли вам копал и перья попугаев. Совершайте же жертвоприношение».

Кортес через наших толмачей ответил, что он, мол, уже посылал к ним сказать, что желает мира и пришел сюда не для того, чтобы воевать, но чтобы их убедить и объявить им от имени Господа нашего Иисуса Христа, в коего мы веруем и коего почитаем, и императора дона Карлоса, чьими подданными мы являемся, чтобы они людей не убивали и не приносили в жертву, по своему обыкновению. Что все мы, как и они, люди из плоти и крови, а не теулы, но мы христиане и не имеем привычки убивать людей, а ежели бы хотели убивать, то, когда они с нами воевали и сражались и днем и ночью, нам попадалось под руку достаточно их людей, на которых мы могли бы показать свою жестокость. А за принесенную еду он благодарит и просит их впредь быть поумнее и жить с нами в мире.

А дело, видимо, обстояло так, что присланные Хикотенгой индейцы были соглядатаи, коим поручили рассмотреть наши хижины, дворы, лошадей и артиллерию, и сколько нас в каждой хижине, и где тут входы и выходы, и вообще все, что было в лагере. Пробыли они у нас тот день и еще ночь, потом некоторые из них отправились с донесением к Хикотенге, а между тем явились другие, и наши друзья, которые с нами пришли из Семпоальяна, пригляделись и разгадали [246] хитрость — мол, неслыханное это дело, чтобы наши враги без какой-либо надобности торчали в лагере и день и ночь, и наверняка это лазутчики, и подозрение их еще укрепилось из-за того, что, когда мы были в селении Сумпансинго, двое тамошних стариков говорили семпоальянцам, будто Хикотенга с многими воинами готовится напасть на наш лагерь ночью, подойдя незаметно; но тогда семпоальянцы сочли это выдумкой, чепухой несусветной и поскольку достоверно ничего не знали, то и не сказали Кортесу. Но тут об этом узнала донья Марина, она-то и сказала Кортесу.

Чтобы выведать истину, он приказал отозвать в сторону двоих тласкальцев, с виду более порядочных, и они признались, что они лазутчики, и тогда взялись еще за двоих, и те тоже признались, что они лазутчики Хикотенги, и сказали, с какой целью пришли. Кортес велел их отпустить, и взяли еще двоих, те слово в слово сказали то же самое и вдобавок сообщили, что их вождь Хикотенга ждет их донесения, чтобы со всеми своими полками этой ночью на нас напасть.

Когда Кортес убедился, он велел объявить по всему лагерю, чтобы все были в боевой готовности, полагая, что индейцы, как у них было задумано, обрушатся на лагерь. Затем он приказал схватить семнадцать человек из тех лазутчиков, и у одних отрубили кисти рук, а у других — большие пальцы и в таком виде отослали к их повелителю Хикотенге, и было им сказано, что кара сия постигла их за то, что они посмели к нам проникнуть, и пусть, мол, ему скажут, что он может являться когда ему угодно, хоть днем, хоть ночью, мы будем ждать его здесь два дня, и, ежели в течение двух дней он не придет, мы сами пойдем к нему в его лагерь и уже давно пошли бы, и сразились с ним, и перебили бы всех, да только мы их очень любим, и пусть они впредь не будут глупцами и заключат с нами мир.

Вот ушли от нас индейцы с отрубленными кистями и пальцами, а в это время, сказывали нам, Хикотенга уже собирался выступить из своего лагеря со всеми своими полчищами, чтобы ночью на нас напасть, как у них было задумано, и, когда он увидел, что его лазутчики возвращаются в таком виде, он сильно удивился и спросил, какова этому причина, и они поведали [247] ему обо всем, что произошло, и с того часа он утратил всю свою дерзость и спесь, и вдобавок из его лагеря, уведя множество своих воинов, ушел один вождь, с которым у Хикотенги в прошлых сражениях были споры и стычки.

Глава LXIV

о том, как в наш лагерь пришли четверо старейшин, которых прислали для переговоров о мире

Тем временем в нашем лагере знать не знали, что к нам собираются прийти с предложением мира, хотя и желали его всею душой, и вот все мы занимаемся тем, что приводим в порядок оружие и мастерим стрелы, и каждый готовит то, что ему нужно для ратных дел, и вдруг прибегает со всех Ног один из наших полевых разведчиков и говорит, что по большой дороге из Тласкалы движется толпа индейцев и индеанок со всяческим добром и идут они, нигде не сворачивая, прямо к нашему лагерю и что его товарищ, второй верховой, тоже полевой разведчик, остался проследить, куда они направятся. В это время как раз прискакал тот верховой и доложил, что они уже совсем близко и идут прямо к нам, только время от времени делают остановки.

Кортес и все мы обрадовались такой вести, полагая, что они идут к нам с миром, как уже бывало раньше. И Кортес приказал, чтобы не поднимать никакого шума и не выказывать радости, а чтобы все тихонько сидели в своих хижинах. Смотрим, от толпы индейцев, несших всякую всячину, отделились четверо старейшин, которым старые касики поручили вести переговоры о мире, и с миролюбивым видом, склонив головы, подошли прямо к хижине Кортеса, дотронулись рукою до земли, поцеловали ее, сделали три поклона, зажгли копаловое курение и сказали, что все касики Тласкалы и их подданные, союзники и друзья желают завязать узы дружбы и мира с Кортесом и всеми его братьями теулами, то есть с нами. И пусть он простит, что они сразу не пришли с миром и нападали на нас, — они, мол, думали и были уверены, что мы друзья Моктесумы и мексиканцев, а это их [248] смертельные враги с давних времен, а подумали они так, потому что увидели с нами и в нашем войске многих его подданных, которые ему платят дань, и они решили, что те обманом и вероломством вознамерились проникнуть в их землю, как уже бывало, чтобы похитить их детей и женщин. И по этой, мол, причине они не поверили пришедшим от нас посланцам; кроме того, они сказали, что те первые индейцы, которые вышли с нами на бой, когда мы только ступили на их землю, сделали это отнюдь не по их приказу и совету, а по наущению чонталов и отоми (Чонталы, отоми — индейские народы Мексики отоми-миштеко-сапотекской языковой семьи), диких племен, живущих в горах, — увидя, что нас так мало, они понадеялись, что возьмут нас голыми руками, и отведут как пленников своим властителям, и получат за то награду. И вот теперь они, старейшины Тласкалы, пришли просить прощения за таковую дерзость, и принесли нам съестные припасы, и впредь каждый день будут приносить еще, и они просят нас милостиво принять то, что они посылают, а через два дня сюда придет вождь Хикотенга с другими касиками и оповестит нас подробней о добром желании всей Тласкалы жить с нами в доброй дружбе.

Окончив свою речь, они опять склонили головы, притронулись руками к земле и поцеловали ее. Тут Кортес с помощью толмачей заговорил с ними сурово, делая вид, будто рассержен, и сказал, что у него есть веские причины не слушать их и не полагаться на их дружбу, ибо, едва ступив на их землю, мы сразу отправили посланцев с предложением мира и помощи против их врагов из Мехико, а они не пожелали этому поверить и едва наших посланцев не убили, и, будто этого им было мало, они трижды вступали с нами в бой и днем и ночью и посылали против нас лазутчиков и соглядатаев, и в тех сражениях мы могли бы перебить множество их людей, но он, Кортес, не позволил; а о тех, что погибли, он сожалеет, но они сами в том виноваты, и он, мол, уже принял решение идти войной на тех старых касиков, однако раз они теперь пришли к нам с миром от имени всей провинции, то он принимает их предложение от имени нашего короля и [249] повелителя и благодарит за принесенные съестные припасы. И он наказал им тотчас отправиться к их владыкам и передать, чтобы те прислали к нему послов для более надежных переговоров о мире, а ежели не пришлют, мы пойдем войною на их город. Затем он распорядился дать им голубые бусы, дабы они вручили их своим касикам в знак мира, и предупредил, что ежели вздумают приходить в наш лагерь, то пусть делают это днем, а не ночью, не то мы их убьем.

Четверо посланцев немедля удалились, оставив в нескольких индейских хижинах, что стояли невдалеке от нашего лагеря, индеанок, чтобы они пекли нам хлеб, готовили кур и для прочих услуг, да еще приставили к ним два десятка индейцев, чтобы носили воду и дрова, и с тех пор кормили нас отменно. Когда все это произошло и мы убедились, что с нами всерьез хотят жить в мире, мы горячо возблагодарили Бога. Мир этот был ниспослан нам, когда мы уже вконец изнемогли, и обессилели, и стали роптать на войну, не зная, чем она кончится, что вполне понятно.

Глава LXV

о том, как в наш лагерь явились послы Моктесумы

Поскольку Господу Богу нашему в милосердии его бесконечном было угодно даровать нам в тех битвах с Тласкалой победу, слава о нас разнеслась по всей округе и дошла до ушей великого Моктесумы в его многолюдном городе Мехико; и ежели раньше нас считали теулами, то отныне почтение к нам куда как возросло, теперь в нас видели могучих воинов, и весь их край был в страхе, узнав, что малая горстка наших солдат победила такое множество тласкальцев и что они пришли к нам просить мира.

Вот почему Моктесума, великий властитель Мехико, то ли по доброте своей, то ли из боязни, что мы пойдем войной на его город, отправил пятерых весьма важных сановников в Тласкалу и в наш лагерь, чтобы приветствовать нас и сообщить, что, мол, он, Моктесума, был весьма утешен славной победой, которую мы одержали над несметными полчищами [250] врагов; и он прислал нам в дар примерно на тысячу песо золота в виде богатейших, искусно сработанных украшений и двадцать тюков с тончайшими хлопковыми тканями и велел сказать, что хочет быть подданным нашего великого императора, и очень рад, что мы уже так близко от его города, ибо питает наилучшие чувства к Кортесу и всем его братьям теулам, что с ним пришли, и он, мол, просит Кортеса определить, какую дань хотел бы он получать каждый год для нашего великого императора, и он, Моктесума, пришлет ее в золоте, серебре, тканях и камнях чальчиуисах, только чтобы мы не шли в Мехико; и причина, мол, не в том, что он не готов встретить нас радушно, но в том, что земля тут бесплодная и гористая и он был бы огорчен, ежели бы нам, идя по ней, пришлось терпеть нужду, а он, к сожалению, не смог бы тут нам помочь, как ему бы хотелось.

В ответ Кортес сказал, что почитает за большую честь таковую любезность и благодарит за присланные подарки и предложение платить дань Его Величеству, и еще он попросил послов не уходить, пока они не посетят столицу Тласкалы, там, мол, он с ними попрощается, чтобы они увидели, к чему привели попытки вести с нами войну.

Глава LXVI

о том, как Хикотенга, главнокомандующий Тласкалы, явился для переговоров о мире

Когда Кортес беседовал с посланцами из Мехико, ему очень хотелось отдохнуть, потому как он еще не оправился от лихорадки и от намеднишнего слабительного, а тут вдруг приходят и докладывают, что явился вождь Хикотенга с множеством касиков и других вождей и все они одеты в бело-красные накидки, то есть половина накидки белая, половина красная, — а это были цвета герба воинства Хикотенги, — и все настроены весьма миролюбиво, и еще с ним пришло с полсотни знатных индейцев.

Войдя к Кортесу, Хикотенга выказал ему знаки глубочайшего почтения и приказал окурить его изрядным количеством [251] копала, а Кортес любезно пригласил его сесть рядом с собою. Хикотенга сказал, что пришел от имени своего отца, и Масеэскаси, и всех касиков государства Тласкала просить, чтобы он принял их в число своих друзей, и отныне он, Хикотенга, обещает повиноваться нашему королю и повелителю и просит прощения за то, что взялся за оружие и нападал на нас; но, мол, делали они это лишь потому, что не знали, кто мы такие, — они были уверены, что мы явились по велению их врага Моктесумы, чьи люди имеют обыкновение прибегать к хитростям и обманам, чтобы проникнуть в их землю, грабить их и разорять, вот они и подумали, что и в этот раз будет то же самое, и по сей причине, пытаясь защитить своих людей и родину, пошли сражаться. И еще сказал, что они очень бедны, что нет у них ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней, ни хлопковых одежд, нет даже соли пищу солить, ибо Моктесума не дает им возможности выйти за пределы их края, и ежели у их предков и было немного золота и самоцветов, то они все поотдавали Моктесуме в те поры, когда бывало надо заключать мир либо перемирие, чтобы он их не губил, но все это было давным-давно, и пусть, мол, Кортес их простит, что нынче нечего ему дать, виною тому их бедность, а не злонамеренность. Он горько сетовал на Моктесуму и его союзников, которые все были их недругами и нападали на них, хотя они всегда храбро защищались, и вот теперь хотели и нам дать отпор, но, хотя трижды собирали всех своих воинов, не осилили нас, потому как мы непобедимы, и когда они в этом убедились, то пожелали стать нашими друзьями и подданными великого сеньора императора дона Карлоса, ибо твердо верят, что дружба с нами будет для них, для их жен и детей надежной защитой и оплотом, и отныне они перестанут опасаться вероломных мексиканцев. И много еще говорил Хикотенга о том, что они и все горожане желают нам повиноваться.

Сам Хикотенга был рослый широкоплечий индеец хорошего сложения, лицо удлиненное, худощавое, с резкими чертами, лет ему было примерно тридцать пять, и во всем облике чувствовалась величавость.

Кортес весьма учтиво поблагодарил его, не преминув сказать немало лестных слов, и изъявил согласие принять их [252] племя в подданные нашего короля и повелителя и считать нашими друзьями. Тогда Хикотенга пригласил нас в его город, где, мол, собрались все касики, все старейшины и жрецы и ждут нас с радостным нетерпением.

Кортес ответил, что вскоре к ним пойдет и пошел бы даже сейчас, не будь занят переговорами с посланцами великого Моктесумы, а когда, мол, он с ними уладит дела, тогда и пойдет в Тласкалу.

И тут Кортес заговорил несколько более жестко и сурово о сражениях, которые они завязывали с нами и днем и ночью, но, поскольку тут уж ничего не поделаешь, он, мол, их прощает, только пусть они отныне глядят, чтобы заключенный с нами мир был крепок и надежен, иначе, ежели нарушат уговор, он всех их перебьет и город их уничтожит, и тогда уж пусть не надеются на новое соглашение о мире, ибо войны им не миновать. Когда Хикотенга и все вожди, что с ним были, это услышали, то в один голос ответили, что мир будет крепкий и нерушимый и что все они готовы остаться заложниками этому в поруку.

Были еще и другие разговоры у Кортеса с Хикотенгой и всеми этими вождями, а затем им дали зеленые и голубые бусы для его отца, и для него самого, и для прочих касиков и велели передать, что Кортес вскорости прибудет к ним в город.

При всех этих беседах и вручении даров присутствовали мексиканские послы, и для них такое заключение мира было весьма огорчительно, ибо они понимали, что ничего доброго он им не сулит. И не успел Хикотенга удалиться, как послы Моктесумы, криво усмехаясь, сказали Кортесу — неужели, мол, он верит предложениям, которые ему делались от имени всей Тласкалы, ведь все это обман, им верить нельзя, их речи — это обманные речи предателей, и весь их умысел состоит в том, чтобы выманить нас в свой город да в такое место, где нам негде будет спастись, а затем напасть и всех перебить, и неужели же мы не помним, сколько раз эти тлас-кальцы, собрав все свои войска, нападали на нас, и вот, когда им это не удалось и они потеряли много людей убитыми и ранеными, хотят теперь отомстить, притворно предлагая мир. [253]

Кортес с невозмутимым видом ответил, что ему совершенно безразлично, есть ли у тласкальцев такое намерение, а ежели оно есть, как они говорят, он этому только рад будет, чтобы предателей покарать смертью, и ему, мол, безразлично, нападают ли на него днем или ночью, в открытом поле или в городе, для него это никакого значения не имеет, и, чтобы проверить истинность их слов, он и намерен пойти в Тласкалу.

Видя его решимость, послы стали просить, чтобы мы подождали в нашем лагере шесть дней, а они тем временем пошлют из своего посольства двух человек к их повелителю сеньору Моктесуме, и те через шесть дней возвратятся с ответом. Кортес пообещал это — во-первых, потому, что, как я уже сказал, у него была лихорадка, а во-вторых, потому, что, услышав предупреждение послов, он хотя и притворился, будто ему это безразлично, а все же подумал, что неровен час это правда и лучше немного выждать и проверить, действительно ли надежен заключенный мир, а основания для подозрений были.

Как бы там ни было, убедившись, что индейцы приходят к нам с миром и что на всем нашем пути от Вилья-Рика-де-ла-Вера-Крус мы встречали племена дружественные и союзные нам, Кортес написал письмо Хуану де Эскаланте, который, как я уже говорил, остался в Вилье, чтобы завершить постройку крепости и командовать шестьюдесятью старыми и болящими солдатами. В письме своем Кортес сообщал о великих милостях, оказанных нам Господом нашим Иисусом Христом, ниспославшим нам победу во многих сражениях и стычках на землях провинции Тласкала и ныне побудившим индейцев предложить нам мир.

Пусть все наши люди возблагодарят Бога за это и впредь обходятся с народом тотонаков, наших друзей, как можно лучше, и он просит прислать ему два меха с вином, которые были оставлены в подполе под его хижиной, а также облатки, привезенные с острова Куба, ибо те, что мы взяли, отправляясь в этот поход, уже все вышли.

Письмо это, как я слыхал потом, доставило огромную радость, и Эскаланте в ответ написал обо всем, что у них за это время произошло, и письмо его дошло очень быстро. [254]

В эти дни мы водрузили в нашем лагере очень красивое и высокое распятие, и Кортес приказал индейцам из Сумпансинго и из усадеб в окрестностях нашего лагеря побелить его известкой и принарядить.

Но вернемся к нашим новым друзьям, касикам из Тласкалы. Видя, что мы не спешим к ним в город, они сами стали приходить в лагерь с курами и смоквами, которые как раз поспели, и каждый приносил некую долю того, что было у него в доме, и с добрым расположением отдавал нам, а взамен они ничего не хотели брать и все время упрашивали Кортеса идти к ним в город. Но мы шесть дней ждали мексиканцев, как обещал Кортес, и он старался успокоить касиков.

Когда ж исполнился назначенный срок, из Мехико пришли шестеро старейшин, людей весьма уважаемых, они принесли богатый дар, присланный великим Моктесумой, и было в нем больше чем на три тысячи песо золота в виде разнообразных украшений и двести штук превосходнейших накидок, отделанных перьями и вышивкой; поднося все это Кортесу, они сказали, что их господин Моктесума рад нашим успехам и настоятельно просит Кортеса, чтобы тот ни в каком случае не ходил с тласкальцами в их город и не доверялся им — они, мол, хотят его туда увести, чтобы награбить золота и одежды, ибо сами очень бедны и хороший плат из хлопковой ткани для них недоступная роскошь, а потому, узнав, что Моктесума почитает нас своими друзьями и посылает нам золото, украшения и накидки, они постараются нас обобрать.

Кортес принял дары с удовольствием, сказав, что почитает это великой милостью и постарается отплатить сеньору Моктесуме добрыми делами и что ежели он проведает, что у тласкальцев и впрямь появилось такое намерение, о котором его предупреждает Моктесума, то они поплатятся за это жизнью, но что он, Кортес, твердо верит, что они не совершат никакой подлости, и он все-таки хочет пойти посмотреть, что там делается.

Пока они так беседовали, появилась опять толпа посланцев из Тласкалы с сообщением, что все старые касики из столицы их провинции направляются к Кортесу, к нашим [255] дворам и хижинам, чтобы повести Кортеса и всех нас в свой город. Услыхав об этом, Кортес попросил мексиканских послов подождать три дня, пока он сможет ответить их господину, ибо в ближайшее время ему, мол, надобно вести переговоры с тласкальцами о минувшей войне и заключаемом с ними мире, и послы согласились подождать.

Глава LXVII

о том, как в наш лагерь пришли старые касики из Тласкалы

Когда старые касики всей Тласкалы убедились, что мы не спешим в их город, они решили сами отправиться к нам, кто в носилках, кто в гамаках или на закорках у носильщиков, а иные пешком. Касиков этих я уже называл, то были Масеэскаси, Хикотенга-старший, Гуаксолосин, Чичимекатекле и Текапанека из Топоянко, они явились в наш лагерь в сопровождении большой свиты из знатных индейцев и с великим почтением совершили перед Кортесом и всеми нами три поклона, сожгли копал, коснулись рукою земли и поцеловали ее. И Хикотенга-старший повел следующую речь: «Малинче, Малинче, мы много раз посылали к тебе просить у тебя прощения за то, что мы с тобой воевали, и поручали изложить тебе наше оправдание, суть коего в том, что мы обороняемся от злобного Моктесумы и его огромной рати, мы ведь полагали, что вы из его банды и его союзники, а ежели бы мы знали раньше то, что теперь знаем, уж не говорю, что мы бы вышли встретить вас на дороге и принесли горы съестных припасов, в коих вы нуждались бы, но ради вас мы пошли бы до самого моря, где стоят ваши корабли. И раз уж вы нас простили, единственное, о чем я прошу и все наши касики просят, это чтобы вы тотчас пошли с нами в наш город, и там мы поделимся с вами всем, что имеем, и к вашим услугам будем мы сами и наше имущество. Смотри, Малинче, не вздумай переменить свое решение, иначе мы сразу уйдем, ибо предполагаем, что мексиканцы возвели на нас всяческие поклепы и небылицы, как [256] у них водится, но ты им не верь и их не слушай, это бесстыжие обманщики, и мы понимаем, что из-за них ты не пожелал идти в наш город».

Кортес с веселым выражением лица сказал, что уже много-много лет тому назад, прежде чем мы прибыли в эти края, он знал о том, какие они добрые люди, и потому чрезвычайно удивился, когда они на нас ополчились, и еще сказал, что мексиканцы, которые здесь находятся, ждут ответа для своего господина Моктесумы. Что ж до просьбы тласкальцев идти немедля в их город и за припасы, которые они нам все время приносят, и другие услуги, он их благодарит сердечно и отплатит добрыми делами, и что он, мол, уже отправился бы к ним, ежели бы было кому нести наши тепуске, сиречь бомбарды.

Едва услышав эти слова, они чрезвычайно обрадовались, что сразу было видно по их лицам, и сказали: «Да как же так? Из-за такой малости ты задержался и нам не сказал?» Не прошло и получаса, как привели они пятьсот индейцев-носильщиков, и на другой день рано поутру мы выступили в путь к столице Тласкалы в образцовом порядке — артиллерия, и верховые, и аркебузиры, и арбалетчики, и все прочие, как у нас было заведено.

Прежде чем продолжить повествование, хочу сказать, что во всех селениях, через которые мы проходили, и в тех, где о нас только слышали, Кортеса называли Малинче, и я тоже буду его впредь именовать Малинче во всех беседах с индейцами этой провинции и города Мехико, а Кортесом — лишь там, где это уместно. Причиной же, почему дали ему такое имя, было то, что его всегда сопровождала донья Марина, наш толмач, особенно когда приходили посланцы или когда шли беседы с касиками и она их переводила на мексиканский язык, поэтому-то Кортеса называли капитаном Марины, а для краткости Малинтцин, или Малинче.

Еще хочу сказать, что с того времени, как мы вступили на землю Тласкалы, и до нашего похода в ее столицу минуло двадцать четыре дня, и вошли мы в город двадцать третьего сентября 1519 года. [257]

Глава LXVIII

о том, как мы отправились в город Тласкалу

Когда касики увидели, что процессия носильщиков с нашим грузом отправилась по дороге в их город, они поспешили вперед распорядиться, чтобы все было как следует приготовлено к нашему приему и назначенное нам жилье обильно украшено зеленью. И когда мы приблизились к городу на четверть лиги, нам навстречу вышли те же самые касики, что ушли вперед, и они привели с собою своих детей и племянников и многих знатных индейцев, каждый род, каждое содружество и каждая партия особо, ибо в Тласкале имелось четыре партии, не считая партии Текапанеки, владетеля Топоянко, С которой было пять. Набрались также из всех окрестных селений их подданные, одетые в разноцветные одежды, отличавшие их, — хотя и сотканные из волокон агавы, ибо хлопок они не могли раздобывать, одежды эти были очень красивы и искусно украшены вышивкой и рисунками.

Затем явились жрецы со всей провинции, а было их там множество в огромных кумирнях, где они держат своих идолов и приносят им жертвы. Жрецы эти несли жаровни с раскаленными углями и курениями своими окурили всех нас, и некоторые из них были одеты в очень длинные одежды, наподобие стихарей, все белые, и на головах у них были капюшоны, подобные тем, что носят у нас каноники, а волосы у них очень длинные и спутанные, не расчесать, ежели не острижешь, и слипшиеся от крови, которая текла из ушей, ибо в тот день они своею кровью кропили алтари, и шли они, опустив головы в знак смирения перед нами, и ногти на руках у них были очень длинные, и, как нам сказали, жрецы эти слыли людьми благочестивыми и праведной жизни.

Кортеса тут же окружили самые знатные индейцы, составив его свиту, и, когда мы вошли в город, все улицы и крыши домов были запружены индейцами и индеанками, вышедшими на нас поглядеть, и лица у всех были радостные. Подарили нам штук двадцать гирлянд из здешних роз различной окраски и приятного запаха, — их поднесли Кортесу и тем из солдат, которые им казались познатнее, особенно же верховым. [258]

Нас повели в просторные дворы, где стояли дома; там Хикотенга-старший и Масеэскаси, взяв Кортеса за руки, ввели его в покои, и для каждого из нас в назначенном нам жилье было, по их обычаю, ложе из циновок с покрывалом из агавы; также и друзей, приведенных нами из Семпоальяна и Хокотлана, поселили поблизости от нас.

Кортес приказал, чтобы послов великого Моктесумы разместили рядом с его домом. И хотя мы оказались на земле индейцев, по всей видимости настроенных дружелюбно и вполне мирно, мы не предавались беспечности и, по нашему обыкновению, были все время начеку.

Помнится мне, что один из наших капитанов, кому выпал черед назначать полевых разведчиков, дозорных и часовых, сказал Кортесу: «По всему судя, сеньор, индейцы настроены очень мирно, и, думаю, можно обойтись без столь многочисленной охраны, ведь нам нечего опасаться, как бывало». На что Кортес сказал: «Сеньоры мои, мне ваши речи вполне понятны, однако, по нашему доброму обычаю, мы должны быть всегда наготове — как бы ни были хороши к нам индейцы, не должно верить в их миролюбие, надобно держаться так, словно они намерены с нами воевать и мы ждем, что они вот-вот нападут на нас; помните, что многие капитаны потерпели поражение из-за доверчивости своей и беспечности. А нам-то особенно следует остерегаться, ведь нас так мало, да и великий Моктесума прислал послов, чтобы предупредить об опасности, и пусть это даже не правда, а вымысел, нам надобно быть начеку».

Хикотенга-старший и Масеэскаси сильно обиделись на Кортеса и сказали ему через наших толмачей: «Либо ты, Малинче, считаешь нас врагами, либо не показывай своими делами, что не доверяешь нам и обетам мира, которые дали мы тебе, а ты нам; говорим тебе это, ибо видим, что вы себя охраняете и ходите в полном вооружении, как тогда, когда шли на бой с нашими отрядами; и мы полагаем, Малинче, что ты так поступаешь из-за предательских и злобных наветов, нашептанных тебе мексиканцами, дабы тебя с нами поссорить. Смотри не верь им, ты ведь находишься у нас, и мы дадим тебе все, чего пожелаешь, и самих себя и [259] детей наших, и готовы умереть за тебя. Посему можешь взять себе в заложники кого захочешь».

Кортес и все мы были поражены тем, с каким умом и добрыми чувствами это было сказано, и Кортес ответил, что он и так им верит и не надобны ему никакие заложники, ибо он не сомневается в их добром расположении; что ж до того, что мы ходим с оружием, таков уж наш обычай, и пусть они на это не обижаются, а за все их предложения он им благодарен и со временем надеется отплатить.

Едва закончилась эта беседа, явились другие старейшины с уймой кур, маисовых хлебов и смокв и прочих плодов, какие там произрастали; теперь наш лагерь был всем обеспечен, и те двадцать дней, что мы там пробыли, нам всего доставляли в изобилии.

Глава LXIX

о том, как в присутствии многих касиков была отслужена месса

На следующий день поутру Кортес приказал поставить алтарь для богослужения, поскольку у нас уже были и вино и облатки, и мессу отслужил клирик Хуан Диас, ибо у падре де ла Мерсед была лихорадка и он очень ослабел; при службе присутствовали Масеэскаси, старый Хикотенга и другие касики. После окончания службы Кортес удалился в свои покои, с ним пошли мы, солдаты, которые обычно были при нем, а также оба старших касика. Хикотенга сказал, что хочет преподнести ему дары, и Кортес с самым наилюбезнейшим видом ответил, что готов принять их, когда им будет угодно.

Тотчас расстелили циновки и поверх них покрывало и принесли шесть или семь рыбок из золота и не очень ценных камешков и несколько стопок одежды из агавы — все весьма убогое, и двадцати песо не стоило, и, преподнося это, касики со смехом сказали: «Наверняка, Малинче, столь малые дары наши ты примешь не так уж охотно. Но мы же присылали сказать тебе, что мы бедны и что у нас нету ни золота, ни других каких-либо сокровищ, а причина в том, что коварные и [260] злобные мексиканцы и нынешний их правитель Моктесума выманили у нас все добро, что мы имели когда-то, за посулы мира и перемирий, которых мы у них просили, страшась их набегов. И ты не смотри, что все это малоценно, но прими благосклонно, как дар от друзей твоих и слуг». Потом они еще принесли отдельно много всяких припасов.

Кортес все взял с веселым лицом, говоря, что больше ценит эти дары, полученные из их рук и с добрыми чувствами, чем если бы кто другой преподнес ему целый дом, наполненный золотым песком, и, мол, все это он принимает охотно, и был с ними весьма любезен.

Все эти касики, видимо, договорились, что отдадут нам своих дочерей и племянниц, самых красивых девиц на выданье, и старый Хикотенга сказал: «Малинче, дабы всем вам была очевидней наша любовь и желание доставить вам удовольствие, мы хотим отдать вам наших дочерей, чтобы они были вашими женами, а вы имели потомство, ибо мы хотим, чтобы вы стали нашими братьями, раз вы такие доблестные и могучие люди. У меня есть дочь-красавица, она не была замужем, и я хочу отдать ее тебе». Также Масеэскаси и остальные касики сказали, что приведут своих дочерей и просят нас взять их в жены, и многого другого они наговорили и напредлагали и весь день от нас не отходили, и Масеэскаси и Хикотенга все беседовали с Кортесом, а поскольку старый Хикотенга был слеп, он рукою ощупывал Кортеса — голову, бороду, лицо и все тело. Что до женщин, Кортес ответил, что и он, и все мы весьма благодарны и со временем постараемся отплатить добрыми делами. При сем присутствовал падре де ла Мерсед, и Кортес ему сказал: «Сеньор падре, думается мне, сейчас самое время попытаться уговорить этих касиков отказаться от их идолов и от жертвоприношений, они, думаю, сделают все, что мы прикажем, потому что очень уж боятся мексиканцев». И монах сказал: «Вы правы, сеньор, но лучше подождем, пока они приведут своих дочерей, тогда будет повод заговорить об этом — ваша милость сделаете вид, будто не желаете принять девиц, пока их отцы не пообещают отказаться от жертвоприношений. Ежели это подействует, тем лучше, ежели нет, поступим так, как велит долг». Так и отложили до следующего дня. [261]

Глава LXX

о том, как касики привели своих дочерей в дар Кортесу и всем нам

На другой день те же старейшины-касики привели пятерых красивых юных девиц — хотя и индеанки, были они хороши собою и богато одеты, и при каждой девице была еще одна молодая индеанка для услуг, и все они были дочерьми

касиков. И Хикотенга сказал Кортесу: «Малинче, вот эта — моя дочь, она не была замужем, она девица, и ты возьми ее себе». Девушка подала Кортесу руку, а остальных он должен был раздать своим капитанам.

Кортес поблагодарил и с любезным выражением лица сказал, что он девиц принимает и будет их считать своими, но пока пусть остаются под опекой своих родителей. Тогда касики спросили, по какой причине мы их не берем теперь же. Кортес ответил, что сперва он хочет сделать то, что велит

наш Господь Бог, в коего мы веруем и коему поклоняемся, и ради чего его послал сюда король, наш повелитель,—убедить их отказаться от идолов и перестать приносить в жертву и убивать людей, ниже творить иные гнусные дела, какие у них в обычае, но уверовать в то, во что веруем мы, в единого истинного Бога. И еще он рассказал им многое касательно нашей святой веры, и речи его, бесспорно, были объяснены наилучшим образом, ибо донья Марина и Агилар, наши толмачи, уже поднаторели в этих материях и переводили превосходно. Потом касикам показали изображение Богоматери с Божественным ее Сыном на руках. И сказали им: ежели они хотят быть нашими братьями, заключить с нами истинную дружбу и чтобы мы с наилучшими чувствами взяли себе их дочерей и, как они говорят, сделали их своими женами, то пусть немедля отрекутся от своих нечестивых идолов и уверуют и поклоняются нашему Господу Богу, в коего мы веруем и кому поклоняемся, и тогда они увидят, как им будет хорошо, — им не только будет даровано здоровье и благоприятная для урожая погода, но и все дела их пойдут успешно, а когда они умрут, их души вознесутся на небо, чтобы наслаждаться там вечным блаженством, а ежели они будут и далее совершать [262] жертвоприношения, как сейчас делают, своим идолам, которые на самом-то деле дьяволы, те утащат их в преисподнюю, где им придется вечно гореть в жарком пламени.

На все эти рассуждения они ответили вот что: «Малинче, мы тебя понимаем и поняли уже давно и охотно верим, что этот ваш Бог и эта великая госпожа очень хорошие. Но посуди сам, ты ведь только недавно пришел к нам. Со временем мы поймем гораздо яснее, в чем добро. Как ты хочешь, чтобы мы оставили наших теулов, которых наши предки с давних пор почитали богами, поклонялись им и приносили жертвы? Ежели бы мы, старики, в угоду тебе и захотели бы это сделать, что скажут все наши жрецы, и все соседи, и юноши, и девушки нашей провинции? Они же восстанут против нас. Тем паче что жрецы уже спрашивали главного нашего теула, и ответ гласил, что мы не должны отказываться от человеческих жертвоприношений и от всего, что делали раньше. Иначе теулы уничтожат всю нашу провинцию голодом, мором и войнами». Вот так сказали они и прибавили, чтобы мы более не трудились говорить об этом предмете, ибо они от жертвоприношений не откажутся, хотя бы их убили.

Услышав таковой ответ и оценив их правдивость и бесстрашие, падре де ла Мерсед, человек разумный и ученый богослов, сказал: «Сеньор, пусть ваша милость больше на этом не настаивает, ибо негоже делать их христианами насильно, и я бы не хотел повторить даже то, что мы совершили в Семпоальяне, сбросив идолов, пока они не постигнут нашу святую веру. Что толку забрать сейчас их идолов из одного капища или кумирни, ежели они тотчас перенесут их в другие? Лучше, чтобы они постепенно усваивали наши поучения насчет праведной и благой жизни, дабы впредь наши добрые советы пошли им впрок». С тем же обратились к Кортесу трое наших кабальеро, а именно Педро де Альварадо, Хуан Веласкес де Леон и Франсиско де Луго, и сказали: «Очень правильно говорит падре, и вашей милости лучше ограничиться тем, что было сказано, и более не тревожить касиков этим предметом». Так и поступили.

Единственное, о чем мы их настоятельно попросили, — это побыстрее освободить одну кумирню, стоявшую [263] поблизости и недавно сооруженную, убрать оттуда идолов и побелить стены и все вычистить, дабы мы поставили там распятие и изображение Пресвятой Девы. Это они исполнили незамедлительно, и в бывшей кумирне была отслужена месса и окрещены те пятеро девиц.

Дочь слепого Хикотенги была наречена доньей Луисой, и Кортес взял ее за руку и дал ее в жены Педро де Альварадо и сказал Хикотенге, что человек, которому он отдает девицу, это его брат и его капитан, и пусть Хикотенга будет спокоен, с дочерью его будут обходиться очень хорошо; и Хикотенга выслушал это с удовольствием. Дочь, или племянницу, Масеэскаси нарекли доньей Эльвирой, она была красива, и, кажется мне, ее дали Хуану Веласкесу де Леону. Остальные тоже получили христианские имена, и все — титул доньи, и Кортес отдал их Гонсало де Сандовалю, Кристобалю де Олиду и Алонсо де Авиле.

Совершив все это, девицам объяснили, зачем они должны осенять себя дважды крестным знамением, — чтобы отпугивать идолов и, где бы мы ни сидели или ни спали, эта нечисть нас не трогала. И все были очень довольны.

Глава LXXI

о том, как Кортес расспрашивал Масеэскаси и Хикатенгу про Мехико

Затем Кортес уединился с обоими старшими касиками и стал их расспрашивать подробно про Мехико, и Хикотенга как более разумный и знатный взялся ему отвечать, а время от времени ему помогал Масеэскаси, он тоже был знатной особой.

Хикотенга сказал, что у Моктесумы великое множество воинов, и, задумав захватить большой город и напасть на какую-либо провинцию, он может выставить полтораста тысяч человек, и он, мол, это знает по своему опыту многих войн и всяческих стычек, каковые между ними ведутся уже более ста лет. И Кортес тогда спросил: «Но ежели он посылал против вас столько ратных людей, как вы говорите, как [264] же им не удалось вас покорить?» Они отвечали, что, хотя им иной раз наносили поражение, и убивали многих, и уводили их подданных, чтобы принести в жертву, однако у их противника оставалось на поле множество убитых, да и пленных они брали, и как враги ни старались подкрасться тайком, это им не удавалось, и тласкальцы, узнав о приближении врага, защищались и сами нападали. И, мол, все провинции и селения, которые Моктесума ограбил и подчинил своей власти, сильно ропщут на мексиканцев и, когда те насильно заставляют их идти воевать, сражаются неохотно и сами предупреждают тласкальцев, почему им и удается отстаивать свои земли, но более всего бед, причем постоянно, причиняет им большой город, находящийся отсюда в одном дне пути и называющийся Чолула, — живут там бесстыжие предатели, и Моктесума тайно размещает у них свои отряды, а поскольку это совсем близко, те совершают ночные набеги.

Масеэскаси еще сказал, что Моктесума во всех провинциях держит многолюдные гарнизоны, не считая тех воинов, которых посылает из своей столицы, и что все провинции платят ему дань — золото и серебро, перья, самоцветы и одежду из хлопки, дают мужчин и женщин в услужение и для жертвоприношений, и он, мол, такой могущественный владыка, что имеет все, чего пожелает, и дворцы, в коих он живет, полны сокровищ и драгоценных камней и чальчиуисов, которые он награбил и силой отнял у тех, кто добровольно не отдает, и все богатства сего края принадлежат ему. Затем они поведали, какая роскошь царит в его дворцах, но, ежели мне все это пересказывать, конца не будет. И еще рассказали, что у него много женщин и на некоторых он женится — обо всем поведали.

Дальше пошла речь о том, какая могучая крепостная стена окружает его город, и какое там озеро, и какова глубина воды, и где расположены дороги, по которым можно войти в город, и на каждой дороге есть деревянные мосты, и под мостом течет вода и выходит наружу через отверстие, имеющееся в каждом мосте, и ежели они разберут любой из мостов, то отрежут врагу путь к отступлению, причем и в город ему не проникнуть, а большая часть города находится [265] на острове посреди озера, и из дома в дом не пройти, разве что по подъемному мосту или же в каноэ, и у всех домов кровли плоские и окаймлены как бы оградой, и оттуда можно вести бой; и о том, что город берет пресную воду из источника, называемого Чапультепек, отстоящего от города на поллиги, и вода эта проведена в некоторые здания и собирается в бассейне, откуда ее развозят в каноэ и продают на улицах.

Затем они рассказали об оружии мексиканцев, и было оно такое: дротики с двумя зубцами, которые мечут вроде бы пращой, пробивающие любые доспехи, и еще у них множество метких стрелков из лука и копейщиков, у которых на копьях кремневые ножи длиною в морскую сажень, более острые, чем наваха; есть у них и щиты и нагрудники из хлопка, пращники стреляют круглыми камнями, есть также отличные, очень длинные копья и обоюдоострые мечи. И они принесли нам нарисованные на больших холстах из агавы картины сражений, что у них бывали, где было видно, как они воюют.

Однако наш капитан и все мы уже раньше знали то, о чем рассказывали касики, и Кортес замял этот разговор, переведя его в более глубокое русло, — как, мол, начали они заселять эту землю и из каких мест пришли, почему не ладят и враждуют с мексиканцами, когда их земли так близко соседствуют. Ответ гласил: они, мол, слышали от своих предков, что в давние времена жили среди них мужчины и женщины очень большого роста и широкой кости, но чрезвычайно злобные и жестокие, с ними шла борьба и многие были перебиты, а те, что остались, повымирали. А дабы мы убедились, какие это были могучие и рослые люди, касики принесли нам показать кость ноги, и она действительно была большущая, длиною как человек среднего роста, и кость эта была берцовая — от колена до бедра. Я приставил ее к себе, и она оказалась вровень со мною, а рост у меня средний. И они принесли еще кости, вроде той первой, однако эти были уже попорченные и изъеденные временем. Дивясь величине этих огромных берцовых костей, мы поверили, что и впрямь в этом краю некогда жили великаны. Наш капитан Кортес сказал, что было бы неплохо послать эту большую кость в Кастилию, дабы ее увидел Его [266] Величество, что мы и сделали, отправив ее с первыми же поехавшими туда прокурадорами.

И еще сказали касики: они, мол, от своих предков знают, что идол, которого у них очень почитают, напророчил, что со стороны, где восходит солнце, из дальних краев к ним придут люди, которые их покорят и будут над ними властвовать; и ежели эти люди мы, то им это будет приятно, раз мы такие сильные и доблестные воины. Когда они вели переговоры о мире, им, мол, вспомнилось предсказание идолов, и посему они отдали нам своих дочерей, дабы иметь такую родню, которая будет их защищать от мексиканцев.

Их рассказ поверг нас в величайшее изумление — неужели это правда, говорили мы друг другу. Капитан наш Кортес в ответ сказал, что мы действительно пришли со стороны, где восходит солнце, и король наш повелитель и послал нас сюда затем, чтобы мы сделали их своими братьями, ибо он о них знает, и мы молим Бога, чтобы, по его соизволению, они через наше заступничество обрели спасение. И все мы сказали «аминь».

Я хотел было с этим покончить, но должен еще остановиться на одном происшествии, которое у нас там случилось: в бытность нашу в Тласкале вулкан, находящийся возле Уэксосинго, извергал более сильное пламя, чем обычно, чему наш капитан Кортес и все мы, ничего подобного еще не видевшие, немало дивились.

Одного из наших капитанов по имени Диего де Ордас разобрала охота пойти поближе, посмотреть, что это такое, он спросил у Кортеса дозволения подняться на вулкан, и ему было дано не то что дозволение, но даже приказ. С собою он взял двух наших солдат и нескольких знатных индейцев из Уэксосинго, и индейцы, которые шли с ним, все стращали его, говоря, что, когда он пройдет половину пути до Попокатепетля — так назывался вулкан, — ему невмоготу станет от сотрясения земли, от огня, и камней, и пепла, извергающихся из вулкана, и что сами они не отважатся подняться выше места, где у них стоят несколько капищ с идолами, именующимися идолами Попокатепетля. [267]

И все же Диего де Ордас с двумя товарищами прошел весь путь до вершины, а индейцы, сопровождавшие его, остались ниже, ибо не решались идти далее. Как потом рассказывали Ордас и солдаты, когда они поднимались, вулкан начал извергать еще более сильные снопы огня и обгоревшие, легкие камни и тучи пепла, и им пришлось остановиться — целый час они не могли сделать ни шага вперед, пока не увидели, что вспышки огня стали слабее и пепел и дым тоже вылетают не так густо, и тогда они поднялись до самого кратера, а это правильно очерченное круглое отверстие шириною в четверть лиги, и оттуда с вершины виден большой город Мехико, и все тамошнее озеро, и селения, расположенные окрест. Отстоит же этот вулкан от Мехико на двенадцать или тринадцать лиг.

Рассмотрев все хорошенько, Ордас вне себя от радости и восхищения, что увидел Мехико и прилегающие селения, возвратился в Тласкалу со своими спутниками, и индейцы Уэксосинго и Тласкалы дивились их дерзостной отваге. Когда ж они стали рассказывать Кортесу и всем нам об увиденном, мы, тогда еще не видавшие и не слыхавшие ничего подобного, — не то что ныне, когда мы уже знаем, что это такое, и когда на вершину, к кратеру, уже поднимались многие испанцы и даже францисканские монахи, — слушали с изумлением. И когда Диего де Ордас возвратился в Кастилию, он попросил у Его Величества, чтобы этот вулкан изобразили в его гербе, каковым и может похвалиться ныне его племянник, живущий в Пуэбло.

С той поры за все время, что мы там пробыли, нам уже не пришлось видеть столько огня, слышать такой грохот, как вначале, и даже несколько лет вулкан вообще не извергался, до 1539 года, когда из него опять поднялся огонь и полетели камни да пепел.

В городе Тласкала мы увидели деревянные строения с решетчатыми стояками и множеством заточенных там индейцев и индеанок, которых там держали и откармливали, пока не потолстеют, чтобы их есть и приносить в жертву. Мы эти тюрьмы разломали и снесли, а узников выпустили на свободу, но бедняги индейцы, не решаясь никуда уйти, оставались с нами, и это спасло им жизнь. [268]

Отныне и впредь в каждом селении, куда мы входили, наш капитан первым делом приказывал ломать подобные тюрьмы и выпускать узников, а таковые были почти повсюду. Когда Кортес и все мы впервые узнали про столь жестокий обычай, наш капитан сильно осерчал на касиков Тласкалы и в гневе стал им выговаривать, и они пообещали, что отныне и впредь не будут убивать и не будут есть индейцев. Но скажу вам, что проку от этих обещаний было немного, — стоило нам отвернуться, индейцы продолжали свои зверства.

Глава LXXII

о том, как капитан Эрнан Кортес совместно со всеми нашими капитанами и солдатами решил идти в Мехико

Видя, что мы живем в Тласкале в праздности уже семнадцать дней и только слушаем рассказы о богатствах Моктесумы и его процветающего города, наш капитан созвал на совет всех остальных капитанов и солдат, на котором испросил их согласия идти дальше, и было решено вскорости выступить. На сей предмет, правда, было в нашем лагере немало пересудов и споров, некоторые солдаты говорили, что слишком, мол, опасно нам идти и забираться в укрепленный город, когда нас так мало, и напоминали об огромной рати Моктесумы. Кортес же возражал, что теперь мы уже не можем поступить иначе, ибо все время нашей целью и заветом было встретиться с Моктесумой, и все прочие мнения тут излишни. Видя, что он так решительно это говорит, и убедившись, что большинство нас, солдат, исполнены желания помочь Кортесу и сказать: «Вперед, в добрый час!» — сомневающиеся смирились и больше возражений не высказывали. А заводили такие речи об опасностях похода те из нас, у кого на Кубе были поместья, меж тем как я и другие неимущие солдаты безоговорочно препоручили свои души Господу, их создавшему, а тела готовили принять раны и труды вплоть до смерти на службе у нашего Господа Бога и Его Величества.

Хикотенга и Масеэскаси, владыки Тласкалы, видя, что мы хотим идти в Мехико, огорчались в душе и, не отлучаясь от [269] Кортеса, постоянно твердили ему, чтобы он не думал идти этой дорогой и ни в коем случае не доверял Моктесуме, ни другим мексиканцам, не полагался на их почтительные речи, ни на смиренные, полные учтивости словеса, не судил по присланным многим дарам или предложениям, ибо все это сплошное коварство, и мексиканцы сумеют в одночасье отнять у него все, что дарили, и чтобы он и ночью и днем остерегался, ибо они в Тласкале понимают, что, когда мы забудем об осторожности, тут-то на нас и нападут, и ежели нам придется с мексиканцами сражаться, то они просят убивать всех подряд, кого только сможем: юношу, чтобы не взялся за оружие, старика, чтобы не давал советов, и много других предупреждений выслушал от них Кортес.

В конце концов он сказал, что благодарит за добрые советы, и был с ними весьма любезен — не поскупился на посулы и на подарки Хикотенге-старому, Масеэскаси и остальным касикам, отдал им большую часть тонких тканей, подаренных Моктесумой, и сказал, что было бы хорошо, ежели бы они заключили с мексиканцами мир и установили дружбу и могли бы тогда получать соль, хлопок и другие товары.

Хикотенга отвечал, что от мира будет мало толку, ибо вражда укоренилась прочно в их сердцах и нрав у мексиканцев такой, что они под предлогом мира будут причинять им еще больший вред, ибо они никогда не исполняют того, что обещают, и пусть Кортес не трудится склонить их к миру, они, напротив, снова и снова повторяют ему, чтобы он сугубо остерегался оказаться во власти таких дурных людей.

Обсуждая, какой дорогой мы пойдем в Мехико, послы Моктесумы, находившиеся у нас и взявшиеся быть проводниками, уверяли, что самая лучшая и ровная дорога — это через город Чолула, где живут подданные великого Моктесумы и где нам окажут любые услуги; все мы подумали и решили, что и впрямь нам лучше идти через этот город.

Когда касики Тласкалы услышали, что мы хотим идти по дороге, которую нам советуют мексиканцы, они закручинились и стали снова убеждать, чтобы в любом случае мы шли через Уэксосинго, где живут их родственники и наши [270] друзья, а не через Чолулу, ибо в Чолуле Моктесума всегда плетет свои тайные козни.

Но что они ни говорили, как ни убеждали не идти через тот город, наш капитан, по нашему здраво обсужденному совету, решил идти через Чолулу: во-первых, потому, что, по словам всех, то был большой город со многими башнями, с высокими огромными храмами, расположенный на красивой равнине, и издали он, право же, походил в ту пору на наш Вальядолид в Старой Кастилии; и, во-вторых, потому, что он находился поблизости от больших селений, и там было изобилие всяческого продовольствия, и до наших друзей в Тласкале оттуда рукой подать; намерением Кортеса было оставаться там до тех пор, пока не придумаем, как попасть в Мехико, не вступая в бой, ибо огромное войско мексиканцев внушало нам опасения, и ежели Господь Бог не помог бы нам своей божественной дланью и милосердием своим, никогда нас не оставлявшим и придававшим нам силы, туда войти не удалось бы.

Итак, после многих обсуждений и совещаний, решили, что путь наш должен пролегать через Чолулу. Кортес приказал, чтобы туда отправились наши посланцы и сказали тамошним жителям, что вот они, находясь так близко от нас, не шлют никого проведать нас и выразить почтение послам столь великого короля и повелителя, пославшего нас принести им спасение, и что он, Кортес, просит всех касиков и жрецов этого города не медля явиться к нему в гости и принести обет покорности нашему королю и повелителю, иначе он будет считать, что они питают дурные замыслы.

Текст воспроизведен по изданию: Хроники открытия Америки. Книга I. М. Академический проект. 2000