БЕРНАЛЬ ДИАС ДЕЛЬ КАСТИЛЬО

ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ЗАВОЕВАНИЯ НОВОЙ ИСПАНИИ

HISTORIA VERDADERA DE LA CONQUISTA DE LA NUEVA ESPANA

ПОБЕДА НАД НАРВАЭСОМ

При первом же точном известии о силах армады, приведенной Нарваэсом, Кортес отрядил одного из наших солдат, долго служившего в Италии, замечательного знатока всякого оружия и ловко орудовавшего пикой, в провинцию Чинантла, где было немало руды. Народ этой провинции, смертельный враг мешиков, недавно вступил с нами в дружбу; особенностью его вооружения были копья, куда длиннее наших испанских, с широким двуострым концом. Теперь Кортес вспомнил об этом и заказал у них 300 таких копий, причем дал посланному образец металлического наконечника, ибо индейцы по своему обычаю применяли и тут кремень. Медная руда, как сказано, была в изобилии на месте, и каждое копье делали с двумя наконечниками, а так как все население, во всех четырех или пяти поселениях этой провинции, принялось за дело, копья быстро были сделаны и удались на диво хорошо. Кроме того, Кортес потребовал от них еще 2 000 человек, вооруженных копьями местного образца, и они должны были прибыть к нам как раз в день праздника Духа Святого ¹ в поселение Панганекиту; а поскольку посланный солдат Товилья вернулся вместе с заказанными копьями, то привести 2 000 индейцев с их копьями должен был другой наш солдат, Варриентос. Пока же к нам присоединилось 200 индейцев со своими копьями, мы изучили их способы владеть копьем, прибавили к этому приемы итальянские, особенно против действий конницы, и результаты получились отличные.

Затем произведен был смотр, и, согласно запискам, нас оказалось всего-навсего, считая весь командный состав и даже музыкантов и не считая одного лишь монаха [Бартоломе де Ольмедо], - 266 человек, [181] среди которых было 5 всадников, 2 артиллериста, несколько арбалетчиков и еще меньше аркебузников. Ясно, что при таких малых силах вся наша надежда должна была быть в счастье и умении, и на новоизготовленные копья мы надеялись крепко.

Между тем к нам в лагерь прибыл Андрес де Дуэро, с ним был наш солдат Усагре и двое индейцев-слуг [(naborias)] с Кубы; Кортес уже давно был в дружеских отношениях с Дуэро, который был секретарем у Диего Веласкеса на Кубе. Много он тогда, вместе с королевским контадором Амадором де Ларесом, оба они были наперсниками Диего Веласкеса, оказали услуг Кортесу, за что и выговорили они себе определенную часть будущей добычи. Теперь, под предлогом посланца Нарваэса, он явился напомнить об этих своих и товарища своего Амадора де Лареса правах. Конечно, Кортес не скупился на ласку и обещания: пусть только Нарваэс будет убит или захвачен, его отряд обезврежен, и провинции Новой Испании, золото и все прочее будет поделено по уговору. Говорят, даже Агустин Бермудес, старший альгуасил в лагере Нарваэса, и другие рыцари [(caballeros)] дали письменное обязательство способствовать этому плану. Во всяком случае, Дуэро взял с собой две карги ² золота в слитках и великое множество украшений, нагрузив двух своих индейцев, дабы распределить все по точно установленному списку, отчасти через посредство Агустина Бермудеса и священника Хуана де Леона, отчасти через другого священника Гевару, который был первым посланцем Нарваэса, и иных друзей.

Дуэро прибыл к нам накануне дня праздника Духа Святого, и всю ночь велись переговоры и строились планы. Утром была предложена обильная трапеза, после чего Дуэро откланялся. Когда он был уже в седле, Кортес, в присутствии многих из нас, еще раз напомнил ему: "Через три дня мы будем в вашем лагере. Смотрите, чтобы все было подготовлено, иначе плохо вам придется!" Дуэро же, спокойно улыбаясь, ответил: "Будьте покойны! Все будет в исправности и по вашему желанию".

У Нарваэса Дуэро дал самые успокоительные сведения, будто не только люди Кортеса, но и он сам ждут не дождутся подчиниться Нарваэсу.

Между тем Кортес попросил к себе Хуана Веласкеса де Леона, всем известного и всеми любимого, очень близкого родственника губернатора Кубы Диего Веласкеса, тем не менее весьма преданного нам друга и соратника. С обычной чарующей улыбкой Кортес обратился к нему: "Сеньор Хуан Веласкес, я Вас обеспокоил ввиду того, что Андрес де Дуэро только что мне сообщил, будто Нарваэс и его свита глубоко уверены, что Вы склонны поддержать их, а посему-то мне и грозит гибель. В силу этого я решил просить Вас отправиться на Вашей отличной серой кобыле к Нарваэсу, чтобы он убедился в Вашем истинном настроении. При этом прошу Вас, нацепите на себя все золото, какое у Вас имеется, и, прежде всего, Вашу "якорную цепь"; я же Вам дам и другую, еще большую, Вы ее дважды оберните вокруг шеи и остальное спустите с плеч. Не забудьте при этом хорошенько выяснить, что, собственно, затевает Нарваэс". Тогда же Кортес отправил идти в компании с ним одного юношу, ждущего посвящения в рыцари и служившего Кортесу, которого звали Хуан дель Рио. Хуан Веласкес высказал полную готовность, но с одним условием - чтобы золото его оставалось у нас. "Мои слова, - заметил он, - стоят куда больше золота". - "Конечно, - возразил Кортес, - таково и мое мнение, но дело не в этом; если не хотите полностью исполнить мое желание, оставайтесь лучше здесь". Тогда Хуан Веласкес повиновался, снарядился, как указано, и уехал.

Кортес же, который послал Хуана Веласкеса только для того, чтобы убаюкать Нарваэса, немедленно велел нашему барабанщику Канильясу и нашему флейтисту Бенито де Бегеру играть сбор и приказал Гонсало де Сандовалю, который был капитаном и старшим альгуасилом, строить всех солдат для марша; и вот вся наша колонна двинулась к Семпоале форсированным маршем. По дороге солдаты наши убили двух мускусных свиней, что многие и объявили предзнаменованием победы. Ночь мы провели у какого-то ручья, подложив камень под голову, в строгом порядке и полной боеготовности. А к следующему полудню мы залегли подле речушки, где ныне уже начинаются дома Вильи Рики де ла Вера Круса ³, ибо великая жара и тяжелое вооружение совсем нас заморили.

Но вернемся пока к Хуану Веласкесу де Леону. К восходу солнца он и юноша, посланный Кортесом ему в компанию, уже вступили в Семпоалу, где и остановились у толстого касика; лошадь свою Хуан Веласкес оставил у толстого касика, поскольку у Хуана дель Рио не было лошади, и они пошли пешком в лагерь Нарваэса. Встречные индейцы, хорошо знавшие Хуана Веласкеса де Леона - капитана у Малинче, громко его приветствовали; это услышали некоторые люди Нарваэса и стремглав понеслись к Нарваэсу, надеясь получить награду за добрую весть. [182]

Нарваэс действительно обрадовался сильно и самолично вышел на улицу, чтобы приветствовать прибывших; он сердечно обнял Хуана Веласкеса, повел к себе и посадил в кресло (даже креслами экспедиция Нарваэса была снабжена!), дружески упрекая его, что он остановился не у него. Сейчас же он отрядил человека за его лошадью и багажом, заявляя, что Хуаны Веласкесы могут проживать лишь под крышей Нарваэса. Но уже первые речи сильно огорчили хозяина. А именно, Хуан Веласкес сказал, что прибыл лишь на короткое время, чтобы приветствовать Нарваэса и его капитанов, а кстати выяснить наилучший способ примирить Кортеса с Нарваэсом. Когда же тот удивился, как это ты, родственник высокородного Диего Веласкеса, заступаешься за изменника, Хуан Веласкес резко перебил его указанием, что изменников нет, есть лишь верные слуги Бога Нашего Сеньора и Его Величества, а посему он весьма просит подобных речей в его присутствии не вести.

Тогда Нарваэс испробовал иную струну: сулил Хуану Веласкесу великие милости, если он отстанет от Кортеса. Но и это не вышло, ибо собеседник столь же сурово прекратил и этот разговор, указывая на нерушимость своей присяги.

К этому времени собрался почти весь штаб Нарваэса. Все они поспешили увидеть Хауна Веласкеса, именитого человека с тонкими манерами и могучими плечами, прекрасным лицом, удивительной холеной бородой, с громадными золотыми цепями вокруг шеи и даже плеч. Всякий хотел приблизиться к храбрецу и счастливцу, и Хуан Веласкес успел со многими переговорить, между прочим и с Андресом де [183] Дуэро, старшим альгуасилом Бермудесом и даже с нашим монахом [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой.

Но наиболее рьяные сторонники Нарваэса установили слежку, и все тот же Сальватьерра стал убеждать Нарваэса арестовать Хуана, ибо он смущает народ. Готов был уже приказ об аресте, и лишь с величайшими затруднениями Бермудес, Дуэро и другие смогли уговорить Нарваэса не причинять насилия, а, наоборот, проявить ласку и пригласить его к обеденному столу.

Нарваэс все настаивал, чтобы Хуан Веласкес уломал Кортеса подчиниться, но тот выдвинул другой, по его мнению, более возможный план - поделить провинции Мешико между собой. Впрочем, Хуан Веласкес и тут хитрил, ибо стремился, как можно больше извлечь из Нарваэса. Со своей стороны не зевал и монах Бартоломе де Ольмедо, который за короткий срок так сумел втереться в доверие, что слыл уже близким другом и советчиком. Вот он и предложил, чтоб пред Хуаном Веласкесом был устроен парад всего войска, чтобы он лишний раз убедился, насколько бессмысленна всякая надежда на сопротивление и что Кортесу остается одно - сдаться. Нарваэс пошел на приманку, и парад состоялся в полном блеске.

На следующий день за торжественной трапезой случилась беда. Приглашен был, между прочим, еще один Веласкес, Диего, родной племянник губернатора Кубы. Он и поднял опять разговор об "измене" Кортеса; Хуан Веласкес вспылил; а тот еще более подлил масла в огонь, заявив, что товарищи изменника - тоже изменники и что Хуан порочит весь род Веласкесов; Хуан обозвал его лжецом и, кстати, отметил, что родня родне рознь и его линия Веласкесов совсем иная, нежели та, к которой принадлежит молодой лгунишка и его дядюшка. Доказательства он готов представить сию минуту, и при этих словах он ударил по своему мечу. Не будь вмешательства присутствующих, пролилась бы кровь. По требованию Нарваэса Хуан Веласкес, монах [Бартоломе де Ольмедо] и Хуан дель Рио должны были немедленно оставить лагерь. Сборы были недолги, ибо Хуан все время не снимал ни доспехов, ни даже шлема. Прощаясь с Нарваэсом, он еще раз спросил, не хочет ли тот что-либо передать Кортесу. "Ничего, - ответил тот, - уходите только скорее! Было бы лучше, если бы Вы вообще не приходили". Подле стоял и молодой Диего Веласкес. И опять бы разгорелись страсти, и Хуану грозил бы арест, если бы несколько капитанов Нарваэса из сторонников Кортеса, желавшие проводить и охранить Хуана, не обратились к нему с деланно суровым окриком - не мешкать и убираться подобру-поздорову. Решили же они его поторопить, ибо знали, что отряд всадников готовится преследовать его и его золото.

Но они благополучно добрались до речушки, то есть до нашего расположения, что было в одной легуа от Семпоалы, и здесь было не мало смеха, когда Хуан Веласкес де Леон рассказывал нам о своих речах и успехах - он успел-таки многих наделить золотом, о хитреце монахе Бартоломе де Ольмедо и дураке Сальватьерре, которого монах так легко околпачил. Мы прямо-таки покатывались со смеху, и никому не пришло на ум, что завтра - битва, что нас лишь 266 человек, что нам один выход - либо пасть, либо победить; а на каждого из нас было больше чем по 5 людей Нарваэса.

Жара спала; мы были наготове и ночь провели в том же лагере у речушки, в одной легуа от Семпоалы.

Но вернемся пока в лагерь Нарваэса. Посещение Хуана Веласкеса не осталось без последствий: кое-кто из приближенных Нарваэса стороной узнал о подарках Кортеса, о группировках в его пользу и тому подобное; наблюдение поэтому было усилено, и все как бы насторожились. Нарваэс формально объявил нам войну - это мы узнали от одного дезертира, вернее, посланного Дуэро, который сговорился с Кортесом извещать его таким путем о крупных новостях, - и вывел свое войско из Семпоалы, встав лагерем в четверти легуа от нее. Но пошел ливень, и Нарваэс и все остальные, непривычные к таким передрягам, скоро потеряли весь свой пыл. Решили вернуться опять в город, выдвинув лишь отряд конницы в 40 человек для наблюдения за дорогой, откуда нас ждали. Для поднятия настроения Нарваэс объявил, что за доставку Кортеса или Гонсало де Сандоваля живым или мертвым он назначает премию в 2 000 песо. Паролем дня определен был возглас "Санта Мария! Санта Мария!". Вот как готовился к битве Нарваэс.

Что же происходило в лагере Кортеса?

Находясь столь близко от неприятеля, мы расставили охрану из самых надежных людей, затем отдохнули немного, а потом Кортес, сидя на боевом коне, держал перед нами длинную, но сильную речь. Начал он издалека, с дел на острове Куба; указал на разницу между Нарваэсом, который стремился лишь к собственной выгоде, и нами, имевшими в виду государственные цели, расширение власти [184] короля и силы христианства, напомнил, что именно для этой цели мы сами, а не кто-либо иной, сделали его генерал-капитаном и старшим судьей всей Новой Испании, несмотря на ряд противодействий и интриг, которые постепенно лишь прекратились; затем в ярких чертах привел на память великие наши тяготы, голод, холод, бесконечное недосыпание, отчаянные битвы и множество геройских поступков: "Вот что мы выстрадали и пережили! И вот бросается на нас какой-то Панфило де Нарваэс, точно бешеный пес, называет нас изменниками и злодеями, бунтует индейцев и самого Мотекусому, осмеливается заключить в оковы аудитора нашего короля, наконец... объявляет нам борьбу насмерть, точно неверным маврам! Раньше мы, храбрецы, лишь защищались, в случае крайней нужды, теперь мы должны наступать, иначе Нарваэс и нас самих и все дело наше ошельмует; если мы не одолеем, мы быстро, на основании его слов, из верных слуг и славных покорителей превратимся в убийц, грабителей, опустошителей. Теперь нам надлежит не только защищать нашу жизнь, но и нашу честь! Будем же единодушны, крепки и нерушимы". Тут все мы поддержали его громкими криками, а он, растроганный и обрадованный, продолжал свою речь, несмотря на наступление полной темноты.

"На войне, - продолжал он, - мудрость и осмотрительность значат не меньше, нежели самая буйная доблесть. Посему прошу выполнять в точности все мои приказы". Первейшим делом, по его мнению, было - овладеть теми 18 орудиями, какие Нарваэс выдвинул против нас на подступах к городу; 60 человек отряжены были на это дело, самых смелых, молодых и крепких, среди которых назначен был и я; капитаном нам дали Писарро, тогда еще молодого, ничем пока не прославившегося. Как только мы овладеем пушками, мы сейчас же должны броситься на штурм расположения самого Нарваэса, помещавшегося на высотах главного си [(пирамиды храма)]. Тут мы должны были соединиться с Гонсало де Сандовалем, которому, тоже с 60 человеками, поставлена была специальная задача. Помню, как сейчас, дословно весь приказ на его имя: "Гонсало де Сандовалю, старшему альгуасилу Его Величества в Новой Испании, сим поручается захватить Панфило де Нарваэса, и, если он не сдастся добровольно, убить его. Сие должно случиться по долгу службы Богу и Его Величеству в наказание за насилие над аудитором нашего императора. Дано в лагере и подписано: Эрнан Кортес. Скрепил секретарь: Педро Эрнандес". Одновременно Кортес объявил, что первый, кто пробьется к Нарваэсу и попытается его схватить, получит 3 000 песо, второй - 2 000, третий -1 000. Также Диего де Ордасу дано было 60 солдат для захвата Сальватьерры, засевшего на высотах другого, меньшего си. Далее Хуан Веласкес де Леон, тоже с 60 людьми, должен был двинуться против Диего Веласкеса, недавнего своего противника. Сам Кортес с 20 людьми должен был появляться всюду, где будет нужда в нем. Лозунгом нашим, для опознания в темноте, избрано было "Дух Святой! Дух Святой!".

Дав все эти приказы в письменной форме, Кортес еще раз обратился к нам: "Знаю, как и Вы, что войско Нарваэса раза в четыре сильнее нас. Но большинство из них новички, кое-кто болен, многие недовольны своим предводителем, и для всех, наконец, наш поход - полнейшая неожиданность. К тому же они отлично знают, что с переменой полководца они не только ничего не теряют, но даже выигрывают. Итак, вперед! Честь Ваша и слава зависят от Вашей доблести! Лучше умереть, нежели влачить жалкую и позорную жизнь!"

Начался дождь, и Кортес закончил свою речь.

Часто я потом размышлял, почему Кортес ни разу не упомянул о связях и дружбе, установленных со многими из войска Нарваэса. Думаю, что в этом еще раз и особенно ярко сказался его талант полководца: обстоятельства требовали всей нашей храбрости, и он не хотел ее снижать посторонними надеждами...

Итак, нам с Писарро досталась первая и самая опасная работа: ударом в лоб, без прикрытий, нужно было захватить могучую артиллерию. Писарро поэтому сказал несколько ободряющих слов и дал точную инструкцию: биться из всех сил, пока не захватим пушки, затем повернуть их, приставить наших артиллеристов: Месу, "Сицилийца", Усагре и Арбенгу и пустить ее против расположения Сальватьерры. Эх, если бы у нас было чудное снаряжение наших врагов! Многие из нас в эту минуту дали бы все свое достояние за лучший шлем, лишний нагрудник или иные какие-либо хорошие доспехи!

Что касается меня, то, будучи в хороших отношениях с Сандовалем, я упросил его разрешить мне примкнуть к его отряду после взятия пушек, ежели я, конечно, останусь в живых. [185] В глубокой темноте, чутко прислушиваясь, сидели мы как бы "отдыхая", а на самом деле предаваясь не очень веселым мыслям; хорошо бы было подкрепиться, но у нас не было ни крошки еды. Вдруг подбежал один из дозорных с вопросом, не слышали ли мы чего. Мы ответили отрицательно; но почти в тот же момент начальник караула объявил, что исчез Гальегильо, тот самый перебежчик, которого послал Дуэро, что он, значит, был лазутчиком, наши намерения скоро станут известны Нарваэсу, а посему Кортес дал приказ немедленно выступать. Действительно, зарокотал барабан, заиграла флейта, и наш отряд вместе с другими двинулся вперед.

Впрочем, насчет Гальегильо вышла ошибка: никуда он не бежал, а тихонько спал, целиком укрывшись каким-то плащом, ибо холод и дождь были ему еще непривычны. Боевая музыка немедленно была приостановлена, но продвижение продолжалось, хотя и менее спешно.

Но вот мы подошли к реке и наткнулись на первый передовой пост. Одного мы захватили, но другой вырвался и поднял тревогу... Никогда не забуду, как мы переходили реку, сильно раздувшуюся от дождей: ни зги не видно, ноги то и дело обрываются, тяжелая ноша мешает и тянет в воду. Но раздумывать было некогда. С величайшей резвостью бросились мы на пушки, так что в общей суматохе враг мог выстрелить лишь из четырех; три ядра просвистели над нашими головами, четвертое, увы, попало в цель и уложило троих товарищей. Быстро справились мы с артиллеристами и охраной из конницы Нарваэса и, как приказано, заставили играть взятые пушки против врага.

Не менее счастливо шло дело у Сандоваля. Шаг за шагом, несмотря на отчаянное сопротивление Нарваэса, он поднимался по ступеням большого си [(пирамиды храма)]; когда же Писарро с нами пришел ему на помощь, натиск еще усилился, и вот тут-то мы и поняли, какой великий смысл имела забота Кортеса о более длинных копьях. Вдруг послышался возглас Нарваэса: "Санта Мария! Я умираю, удар пришелся в глаз!" В ответ прогремело наше: "Победа! Победа! Именем Духа Святого пал Нарваэс!" И все же мы не скоро справились бы с захватом громадного си, если бы высокий Мартин Лопес, строитель наших бригантин, не изловчился каким-то чудом зажечь скирды соломы, расположенные на самой верхней платформе си. Эх, как посыпались сверху люди Нарваэса; сбежал и он сам, и первым схватил его некто Педро Санчес Фарфан. Сейчас же прогремел радостный крик: "Да здравствует император и его полководец Кортес! Победа! Нарваэс пал!"

Конечно, работа еще продолжалась. Многие из капитанов Нарваэса еще держались на своих позициях, тоже на высотах cues. Кортес велел поэтому через герольда провозгласить: "Именем императора - всем сдаваться под страхом казни". И объявление это, и особенно удачная работа артиллерии, общая суматоха и преувеличенные страхи сделали свое. Дольше всех упорствовали лишь отряды молодого Диего Веласкеса и Сальватьерры, занимавшие исключительно выгодные позиции.

Пленный командный состав мы согнали в одно место; подле был и Нарваэс, которому наскоро заковали ноги, Кортес, весь измученный, мокрый, в грязи и поту, показался здесь на короткое время, внушая нам крайнюю бдительность, а затем опять умчался в другие пункты. Дождь то переставал, то опять начинал; кромешная темнота лишь изредка сменялась слабым лунным светом, но она нам была привычна и даже помогла: светляки принимались нашими врагами за тлеющие фитили, и они немало были напуганы [186] столь большим количеством аркебуз.

Нарваэс, сильно израненный, с выколотым глазом, просил Сандоваля дозволить врачу, которого он привез с Кубы, заняться им и другими ранеными капитанами. Просьба, конечно, была уважена. Как раз во время перевязки Кортес вновь приблизился, и Нарваэс, узнав об этом, сказал ему: "Воистину, сеньор полководец, Вы немало можете гордиться сегодняшней викторией и моим пленением". Кортес ответил: "Богу слава, давшему мне столь храбрых товарищей. А насчет виктории могу Вас уверить, что она невелика в сравнении с другими нашими победами в Новой Испании". После сего Кортес велел Сандовалю выделить Нарваэса, отвести его в другое место и приставить к нему особую стражу, среди которой находился и я. Ибо, несмотря на победу, нам все же было не совсем по себе: ведь не хватало еще 40 всадников, которых Нарваэс выслал для охраны переправ; они каждую минуту могли нагрянуть, освободить пленников и наделать великих дел.

Бдительность посему была удвоена, а кроме того, Кортес отрядил Кристобаля де Олида и Диего де Ордаса к ним, чтобы уговорить их сдаться. Они сели на только что добытых коней - мы с собой не взяли ни одного - и так умело повели дело угрозами, обещаниями и ловкими речами, что скоро достигнуто было полное соглашение.

Между тем, совершенно рассвело. И когда было получено известие о сдаче конницы, музыканты корпуса Нарваэса сами собой, без всякого приказа, сыграли туш, а затем воскликнули стройным хором: "Велика слава римлян! Она возобновилась победой немногих над великим войском Нарваэса!" А уморительный шут, негр Гидела, приплывший с Нарваэсом, орал во всю мочь: "Что римляне! Таких побед и они не знали!" И вот начались приветствия, крики, победный шум людей и инструментов в такой мере, что Кортес велел схватить и наказать одного барабанщика, полусумасшедшего Тапию. Тогда все стихло.

Как раз в этот момент прибыли Кристобаль де Олид и Диего де Ордас с конницей, среди которой были Андрес де Дуэро, Агустин Бермудес и многие друзья нашего предводителя; все они отправились приветствовать Кортеса. Тот успел уже снять доспехи и принял их, сидя в кресле, в свободной оранжевой мантии, окруженный своими верными товарищами. Лицо его сияло, и каждого он сумел одарить улыбкой и задушевным словом. Конечно, не на малую высоту славы и могущества он вознесен был столь внезапно! Подсчет потерь показал, что со стороны Нарваэса погибли: альферес [(знаменосец)] де Фуентес - идальго из Севильи, капитан Рохас, уроженец Старой Кастилии, и двое других, и один из трех солдат, перебежавших от нас, Алонсо Гарсия "Каретник" [(Carretero)] ⁴, и многие ранены. А с нашей - 4 человека и несколько ранены; ранен был и толстый касик, который с начала военных действий был помещен в лагерь Нарваэса, его Кортес поручил попечению медика и строго-настрого запретил его чем-либо беспокоить. Плохо пришлось нашим двум изменникам-перебежчикам, молодому Эскалопе и Сервантесу "Сумасшедшему" ⁵: первый получил тяжелую рану, а Сервантес - изрядное количество палок; третий, "Каретник", как уже сказано, погиб. Наконец, что касается горе-героя Сальватьерры, то редко кто-либо являл столь плачевный образ трусости, как он; достаточно сказать, что при первых кликах о победе и несчастье с Нарваэсом с ним сделалось дурно! Что же касается молодого Диего Веласкеса, то он и другие капитаны, бывшие с ним, были ранены и попали в плен к нашему капитану Хуану Веласкесу де Леону, который, однако, обошелся с ними великодушно и по-рыцарски... Вот и весь рассказ о нашей битве ⁶ с Нарваэсом!

К вечеру следующего дня прибыло 2 000 вспомогательных индейских войск, присланных нам касиком Чинантлы. Командовал ими один наш солдат, Варриентос, и вошли они в Семпоалу в добром порядке, рядами, все великолепно сложенные молодцы, с громадными щитами и длинными копьями; флаги и оперение их развевались, музыка их гремела, звякала и свистела, а приветствие их было: "Да здравствует король! Да здравствует король, наш сеньор, и его полководец Эрнан Кортес!" Воистину картина была сильная, и многие из людей Нарваэса удивлялись, а втайне радовались, что они не пришли днем раньше и не приняли участие в битве. [187]

Кортес принял их радушно, благодарил за трудный переход, одарил их и велел вновь вернуться, строго наказав никого по пути не обижать. Вернулся с ними и наш Варриентос.

Разоружив весь корпус Нарваэса, Кортес отправил Франсиско де Луго к берегу, где находился флот Нарваэса, со следующим приказом: "Маэстре и пилотов со всех 18 кораблей направить к нему в Семпоалу; снять и снести на сушу паруса, рули, компасы и вообще всячески позаботиться, чтоб Диего Веласкес на Кубе не получил ни малейшего известия о судьбе всей экспедиции; кто ослушается, сейчас же заковать в цепи и бросить в трюм.

Так и случилось. Маэстре и пилоты без всякого возражения присягнули на верность; адмиралом назначен был некто Педро Кабальеро, один из прежних маэстре, и хотя говорили, что он куплен был несколькими золотыми слитками, он верой и правдой служил Кортесу. Педро Кабальеро было строжайше указано, чтоб ни один корабль не покидал бухты; если же появятся, как можно было ждать, новые корабли с Кубы, то их захватить, разоружить и разгрузить, о чем и сообщить немедленно Кортесу.

Дальнейшие распоряжения были таковы. Хуану Веласкесу де Леону поручалось завоевание страны Пануко и постройка там колонии; для этого ему дали 120 человек, 100 из войска Нарваэса и 20 из наших, ибо те еще не знали ни местности, ни здешних способов ведения войны. Придано было им и два корабля для обследования побережья и реки Пануко. Второй отряд такого же состава, тоже с двумя кораблями, должен был под командованием Диего де Ордаса направиться к реке Коацакоалькос, чтобы там основать колонию и послать людей на остров Ямайка для закупки лошадей, крупного рогатого скота, овец, коз и кур, ибо для скотоводства эти места были особенно подходящи.

Далее Кортес велел освободить всех прежних наших противников как капитанов, так и солдат, за исключением Нарваэса и Сальватьерры, который, кстати, будто бы болел желудком. Когда же велено было вернуть им и их снаряжение, и вооружение, недовольство было немалое: ведь многие из нас обзавелись за их счет - кто лошадкой, кто отличным клинком, кто доспехами или иной ценной вещью, и никому не было охоты расставаться с этим. Указывали, что это законная добыча, ибо Нарваэс формально объявил нам войну. Но Кортес остался непреклонным, и мы скрепя сердце должны были повиноваться нашему генерал-капитану. Помню, мне лично пришлось отдать, к великому моему огорчению, лошадь с полным снаряжением, два меча, три кинжала и одну дагу ⁷...

Алонсо де Авила, капитан, смелый и заслуженный вояка, мог, конечно, откровенно высказать свое мнение. Вместе с падре из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [Бартоломе де Ольмедо] они серьезно возражали против такого обидного и пагубного распоряжения. Они указали, что Кортес напрасно подражает Александру Македонскому, который после побед ⁸, как известно, честь и добычу предоставлял побежденным, а не своим соратникам. Ведь и на сей раз все подарки и подношения индейцев, прибывших поздравить с победой, были распределены не между нашими капитанами и солдатами, а между капитанами Нарваэса. Это не дело; это раздражает, ибо является странной неблагодарностью. Кортес ответил указанием, что готов нам отдать все, что имеет, но что в настоящий момент иначе поступать нельзя, так как прежних врагов следует расположить к себе подарками и обещаниями; ведь не следует упускать из виду огромного их числа: что если они взбунтуются! Алонсо де Авила тем не менее не унимался. Слово за слово, и Кортес отрезал: "Кто не хочет повиноваться, должен уйти! Испанские женщины родят немало детей, и каждый испанский мальчишка - будущий солдат!" "Да, - горячился Алонсо де Авила, - но среди этих же мальчишек немало и будущих полководцев, а порой труднее достать солдат для полководцев, нежели полководцев для солдат!" [188]

Кортес принужден был в то время проглотить обиду, но с тех пор он охотно отсылал Алонсо де Авилу, хотя и с почетными поручениями; так, он его послал и в Испанию для вручения императору гардероба и всех сокровищ великого Мотекусомы, что, как известно, кончилось бедой, ибо корабль был атакован и захвачен французским корсаром, Жаном Флорином ⁹...

Среди людей Нарваэса был негр, болеющий оспой. От него страшная болезнь и пошла по всей Новой Испании, где никто раньше о ней не слыхал; опустошения были ужасающи, тем более, что темная индейская масса не знала никаких способов лечения, кроме омовений, которыми они еще больше заражались. Так умерло великое множество несчастных, не испытав даже счастья быть сопричтенными к христианской вере...

В бытность нашу в Семпоале случилось также, что гарнизон Вера Круса потребовал своей доли в золотой добыче. Они правильно указывали, что своей стойкой службой на побережье они столь же ревностно служили Богу и королю, как и те, которые проникли в Мешико. Кортес с этим вполне согласился и заявил, что их доля давным-давно отделена и хранится в Тлашкале и что стоит туда послать лишь уполномоченных для ее получения. Они и выбрали двух доверенных, между прочим, Хуана де Алькантару "Старого". Вскоре мы узнаем, что случилось и с ним, и с золотом, ибо колесо фортуны резко повернулось, и за радостью и покоем последовали дни печали и боевой суеты: прибыло известие, что весь Мешико восстал, Педро де Альваро осажден, укрепления разрушены или подожжены и что урон одними убитыми достиг уже семи солдат, а многие были ранены! [189]

ВОССТАНИЕ И БОИ В МЕШИКО

Первое известие о боях в Мешико принесено было двумя тлашкальцами; вскоре последовали и другие, а также письмо Педро де Альварадо ¹⁰... Нас точно громом сразило! Ясно было, что помощь нужна немедленная. Решено было идти форсированным маршем со всей нашей силой; экспедиции в Пануко и Коацакоалькос наших капитанов Хуана Веласкеса де Леона и Диего де Ордаса были отменены, и лишь малая часть, включая сюда и всех больных, была направлена в Вера Крус, где должны были содержаться Нарваэс и Сальватьерра, отданные под охрану капитану Родриго Рангелю, новому коменданту крепости.

Как только мы готовы были двинуться в путь, прибыло посольство из Мешико в составе четырех сановников с жалобой на Педро де Альварадо. Со слезами на глазах они рассказали, что тот, без всякой видимой причины, напал со своими солдатами на главный си [(пирамиду храма)], когда там, с его же разрешения, происходило празднество их идолов Уицилопочтли и Тескатлипоки и священные танцы, и перебил множество видных военачальников, касиков и жрецов; только тогда они прибегли к самозащите, и шестеро испанцев пало. Кортес, грозно нахмурившись, ответил, что сам прибудет в Мешико и лично разберет все дело, и послы вернулись к Мотекусоме, который очень опечалился краткостью ответа и суровостью приема. Послал Кортес также письмо Педро де Альварадо, чтобы он держался до последнего и зорко следил бы за Мотекусомой ¹¹.

Люди Нарваэса не очень-то охотно примкнули к нашему походу на Мешико. Кортес немало повозился с ними, разъясняя, что это - наивернейший путь к славе и богатству, что такой случай [190] выищется не скоро и тому подобное. Наконец, он их обработал настолько, что они все до единого возгорелись желанием участвовать в славном и прибыльном деле. Если бы они знали размеры Мешико и величину опасности, ни один из них не согласился бы!

Мы продвигались большими переходами. В Тлашкале мы узнали новые подробности: оказывается, мешики без устали штурмовали наш дворцовый крмплекс, пока полагали, что мы сражаемся с Нарваэсом; семеро испанцев уже убито, часть дворцового комплекса сожжена; когда же они узнали о нашей победе, штурм немедленно прекратился, хотя Альварадо по-прежнему не снабжался ни припасами, ни водой. Тут же, в Тлашкале, Кортес устроил смотр и точную перепись; всего оказалось 1300 солдат, 96 всадников, 80 арбалетчиков и столько же аркебузников. Кортесу казалось тогда, что с таким войском без труда можно проникнуть в Мешико; к тому же великие касики Тлашкалы дали ему еще отряд в 2 000 отборных воинов.

Нигде не задерживаясь, мы быстро достигли Тескоко. Здесь, в этом большом городе, мы впервые убедились, насколько отношения изменились: никто нас не встречал, никто даже не показывался. С таким предзнаменованием мы и вступили в столицу, в день Сеньора Сан Хуана ¹², 24 июня 1520 года.

Это был второй наш въезд в Мешико; но какая разница с предыдущим! Город точно вымер, на улицах - никого, никаких встреч и приветствий. Лишь по прибытии в наш дворец Мотекусома вышел к Кортесу, чтобы приветствовать его и поздравить с победой. Но Кортес, упоенный успехом, еле прислушался, и монарх скорбно удалился в свои покои.

Нас разместили по прежним нашим залам, а люди Нарваэса были помещены особо. Начались бесконечные походные рассказы, ибо как мы, так и люди Альварадо, пережили немало. Кортес же немедленно начал следствие о действительных причинах возмущения Мешико. Все больше выяснялось, что Альварадо кругом виноват, а Мотекусома, наоборот, очень огорчился, и, не будь его, не осталось бы, по мнению солдат, никого в живых; нападающие были страшно ожесточены, и Мотекусома с величайшим лишь трудом мог пресечь военные действия.

Сам Альварадо, разумеется, представил все в совершенно ином свете. Нападение, по его мнению, имело целью освобождение Мотекусомы; к тому же все больше рос фанатизм ввиду помещения изображения Нашей Сеньоры Девы Санта Марии и Креста на главном си; наконец, когда [191] выяснилось, уже после победы над Нарваэсом, что Кортес и не думает садиться на корабли, хотя и получил их в достаточном количестве, что, наоборот, он помышляет вернуться в Мешико и привести с собой еще большую силу, то они окончательно решили сперва справиться с отрядом Альварадо, освободить Мотекусому, а затем приняться за истребление всех испанцев вообще. Но Кортес этим не удовлетворился, а ребром поставил вопрос о нападении на мешиков во время их религиозных церемоний в честь Уицилопочтли. Альварадо объяснил, что он поступил так на основании сведений, будто непосредственно за этой церемонией должны были начаться военные действия. Конечно, празднество устроено было с его разрешения, он этого не отрицает; но, зная о готовящейся измене, он принужден был опередить ее и установить устрашающий пример, дабы наперед отбить охоту напасть на кучку вверенных ему испанцев.

Кортес навряд ли удовлетворился этими объяснениями, ибо сказал, что всему делу государя нанесен непоправимый вред и что Наш Сеньор Бог не дал освободить Мотекусому лишь потому, что не хотел допустить кажущегося торжества языческих богов - Уицилопочтли и Тескатлипоки. Больше он уже не касался этого вопроса; среди же нас, солдат, долго еще ходили самые разнообразные рассказы. То говорили о чуде, а именно: Альварадо и его отряд почувствовали нужду в пресной воде и вдруг наткнулись на нее, выкопав яму тут же во дворе дворцового комплекса, хотя все знали, что во всем Мешико при рытье можно найти лишь солоноватую воду. На это скажу, что помощь приспела вовремя, но все же мне известен и другой такой же колодец в самом городе. Или говорили, что Альварадо устроил кровавую баню, желая овладеть богатыми украшениями, какие нацепили на себя мешики по случаю священного танца. Думаю, что это враки. Во всяком случае, все более выяснялось, что нет тут никакой вины Мотекусомы, что, наоборот, за ним большие заслуги, ибо много и энергично он старался прекратить нападение...

Кортес уже во время продвижения к Мешико не раз с самодовольством указывал капитанам, какая, дескать, разница между нашим поспешным уходом и теперешним могучим возвращением. Он не [192] скрывал, что повсюду ждал торжественных встреч, преклонения, ликования бесчисленного множества туземцев; Мешико теперь, дескать, вполне ему покорится, и никто, не исключая Мотекусомы, не посмеет ослушаться малейшего его хотения, а дары так и потекут широкой рекой. Но, увы, будто вымерший Тескоко сразу оборвал эти мечты, и чем дальше, тем больше росло его раздражение. Когда же в самом Мешико ему и его великому войску не возобновили доставку провианта, он пришел в окончательный гнев, так что на просьбу Мотекусомы о посещении ответил, в присутствии посланных, следующее: "К черту этого Мотекусому, раз он не в силах открыть рынки [(tianguez)] и доставить припасы!" Слыша это, наши капитаны Хуан Веласкес де Леон, Кристобаль де Олид, Алонсо де Авила и Франсиско де Луго заметили ему, чтобы он обуздал себя и не забывал, сколь много чести и выгод мы получили от мешикского монарха; что не будь его, нас давно бы уже зарезали и скушали. Но Кортес не унимался: "Чего тут церемониться с собакой! Не он ли вел тайные переговоры с Нарваэсом! А теперь еще хочет нас уморить голодом!" Слишком сильно Кортес надеялся на численность своего войска, не хотел утихомириться и велел посланным передать их сеньору, чтобы он немедля открыл рынки, иначе он, Кортес, принужден будет прибегнуть к крутым мерам.

Мешики же поняли ругательства Кортеса, о чем и сообщили Мотекусоме. Конечно, нападение решено было уже раньше, но не прошло и четверти часа, как прибежал один из наших, израненный, еле переводя дух. Его послали в Тлакопан, куда Кортес отправил своих мешикских женщин перед походом на Нарваэса. "На обратном пути, - рассказывал он, - город точно преобразился: и дороги на дамбах, и улицы полным-полны вооруженными; женщин у него отбили; сам он получил две раны и едва вырвался, так как его уже волокли к лодке, чтобы вести на заклание; главная дамба уже разобрана в нескольких местах". [193]

Не сладки были нам эти вести. Мы отлично знали, какими неисчислимыми средствами владели враги и что наше усиление нисколько не избавит нас от грозной опасности; страшны были также голод и изнеможение от непрестанных боев. Посему Кортес сейчас же отрядил капитана Диего де Ордаса с 400 людьми, среди них много арбалетчиков и аркебузников, чтобы они проверили донесение раненого; от употребления оружия они должны были по возможности удержаться.

Но было уже поздно. Не успел Ордас пройти и половины улицы, как со всех сторон он был окружен нападающими, и с балконов и крыш понеслись такие тучи стрел, дротиков и камней, что вскоре не было в его отряде ни одного целого (сам Ордас получил 3 раны), а 18 были убиты, 19-й же, хороший солдат по имени Лескано, умер уже при отступлении.

Но еще гуще были толпы врагов, одновременно с этим штурмовавшие наш дворцовый комплекс; скоро у нас, несмотря на прикрытия, было 46 раненых, из которых 12 вскоре скончались. Как ни неистовствовали наши пушки и аркебузы и как ни разили стрелы наших арбалетов, наши копья и мечи, враги все напирали, как бы сами напарываясь на наше оружие, ряды их все вновь смыкались, и враг не поддавался ни на шаг. С великим трудом Ордасу удалось пробиться к нам, но уже 23 человек у него не хватало, а остальные, все до единого, были ранены. Враги же вели себя, как бесноватые: не только бились оружием, но и исступленно выкрикивали бранные и обидные слова. Они одновременно штурмовали с разных сторон, причем кое-где удались поджоги, и мы, ослепленные огнем и задыхающиеся от дыма, еле-еле успевали тушить, в то время как враги заваливали ворота и выходы, чтобы заставить нас сгореть живьем.

Весь день и значительную часть ночи продолжалась битва ¹³. А ведь только ночью мы могли и сами немного отдохнуть, и о раненых позаботиться, и исправить повреждения.

На следующий день Кортес решил со всеми нашими силами произвести вылазку, дабы либо совершенно прогнать неприятеля, либо нанести ему такой урон, чтоб он не оправился. Но такая же решимость была, по-видимому, и у врага: в бой они ввели столько сил, что десять тысяч троянских Гекторов и столько же Рольданов [(Роландов)] напрасно бы пытались пробиться! Помню как сейчас эту ужасную резню; стойкость врага была выше всякого вероятия, самые громадные потери как будто проходили незамеченными, а неудачи лишь увеличивали боевую ярость. Иногда они как будто поддавались назад, но лишь для того, чтобы заманить нас в глубь улицы, а затем круг опять смыкался, и при отступлении мы теряли наибольшее количество людей. Пробовали мы поджечь их дома, но каждый из [194] них стоял особняком, окруженный водой, и огонь не только не распространялся, но и вообще плохо принимался, а сверху, с крыш и балконов, по-прежнему лился дождь стрел, дротиков, камней... Право! Я не в силах описать этот бой. Мои слова слабы и холодны. Ведь говорили же некоторые из наших солдат, побывавшие в Италии и еще более далеких странах, что никогда не видали ничего подобного, что такое ожесточение не встречалось им ни в битвах с королем Франции, ни с самим великим турком.

Вылазка стоила нам 10 или 12 солдат, и все вернувшиеся были сильно изранены. Впрочем, на ночь штурм прекратился, мы могли очнуться и пораздумать насчет дальнейших шагов. За два дня, как решили, из крепкого теса смастерили четыре махины в виде башен, в которых могли поместиться 25 человек, нужные и для продвижения их, и для дальнейших операций; по бокам были бойницы и выступы, чтобы в любом направлении можно было стрелять из пушек, а также из аркебуз и арбалетов, сохраняя стрелка в полном прикрытии. Каждую такую махину-башню должен был сопровождать отборный отряд из пехотинцев и конных. На второй день была некоторая передышка, хотя нападения и возобновлялись в десяти или двенадцати местах одновременно, а иногда больше, чем в двадцати. Между тем мы достраивали наши махины-башни, а также спешно исправляли самые тяжкие проломы и иные повреждения наших укреплений. Зато к вечеру без перерыва шел дикий натиск, ни на минуту не прерывавшийся; множество отрядов атаковало нас, невзирая на наши пушки, аркебузы и арбалеты. Они кричали, что принесут всех нас в этот день в жертву, дав своим богам наши сердца и кровь, а ноги и руки возьмут для праздничных пиршеств, туловища же бросят содержащимся взаперти ягуарам, оцелотам и пумам, ядовитым и неядовитым змеям; а тлашкальцам, которые были вместе с нами, они кричали, что напихают их в клетки, откормят и постепенно будут их также приносить в жертву. И ночью точно так же все время было много свиста и воплей, и сыпались градом дротики, камни и стрелы.

А к утру мы, вверив себя Богу, наконец, пустили в дело наши движущиеся махины-башни. Задание было - во что бы то ни стало пробиться к главному си [(пирамиде храма)] Уицилопочтли. Самого боя не смею описать. Скажу только, что наши махины-башни нам очень пригодились и что главная тяжесть падала на конницу, ей то и дело приходилось идти в атаку, хотя всюду зияли каналы или [195] щетинился целый лес копий; преследовать врага не было никакой возможности, а врубаться в него не давало почти пользы, так как всякий урон моментально восполнялся. Таким образом, дошли до ограды дворов главного си с их идолами, в которых было больше 4 000 мешиков, не считая военачальников, с большими копьями, камнями и дротиками; и затем мы пошли на приступ. Долгое время все наши приступы отражались, несмотря на действия наших махин-башен, пушек, арбалетов и аркебуз, к тому же кони наши легко спотыкались на слишком гладкой и скользкой мостовой дворов главного си. Но вот махины-башни наши, сильно уже пострадавшие, продвинулись к самым ступенькам главного си; наши пушки выбивали по 10 или 15 врагов, но их тут же заменяли многие другие; мы выскочили из махин-башен и ступенька за ступенькой стали продвигаться к верхней площадке. Кортес и здесь, как и везде, показывал чудеса храбрости; из-за пораненной руки он не мог владеть щитом, но он велел его прикрепить к руке и во главе самых храбрых бился в первых рядах; уже потом, на большой высоте, он едва не погиб от отважного замысла двух мешиков: жертвуя собой, они повисли на нем, чтобы увлечь его своей тяжестью и всем троим разбиться насмерть. По чистой случайности им это не удалось. Но бой был отчаянный, небывалый. Уже 40 человек из нас было убито, и лишь после неимоверных усилий мы дошли, наконец, до верхней площадки; все было залито кровью и завалено ранеными и трупами. Во всем нам помогали тлашкальцы. Ни изображения Нашей Сеньоры, ни Креста здесь уже не было; говорят, Мотекусома велел их убрать, но с подобающим почтением. Зато мы сейчас же выбросили, разбив, их идолов Уицилопочтли и Тескатлипоку, запалив их нечестивые святилища, продолжая одновременно борьбу с теми врагами, которые столпились против нас на верхней площадке. А всего на этом великом си защитников было три или четыре тысячи индейцев, все знатные, в том числе и papas [(жрецы)]. На верхней площадке погибли 16 наших солдат, и все мы были изранены уже не раз ¹⁴.

Но всему есть предел. Наши махины-башни были разрушены, все мы до единого покрыты ранами, язык онемел, руки деревенели - нужно было подумать о возвращении опять сквозь то же море врагов, да еще отягченным пленными, между прочим, двумя знатнейшими жрецами, щадить которых Кортес особо приказал.Часто я видел потом у мешиков и тлашкальцев картины штурма этого великого си; они считали это редким военным подвигом, и, думаю, читатель согласится с правильностью [196] такой оценки. Пробились мы к нашему лагерю в самый надлежащий момент, чтобы ликвидировать грозную опасность: часть стены была повалена, и неприятель широкой рекой вливался внутрь. Многих мы тут уложили, но обстрел и шум длились всю ночь. А ведь ночью было немало дел: заботы о раненых, исправление попорченного оружия и стен, похороны убитых. Собрался также военный совет, но ни к каким результатам не привел. Бедственное наше положение усиливалось еще безобразным настроением людей Нарваэса: они без устали проклинали Кортеса и даже Диего Веласкеса, говорили жалкие речи о домашнем уюте на острове Куба, словом, совсем потеряли голову и не внимали никаким ободрениям.

В конце концов, все же пришлось решиться просить мешиков о мире, а затем покинуть Мешико. Но на следующий день нападение не только возобновилось, но и превосходило все прежние дни; а средств и сил у нас становилось все меньше. Тогда Кортес принял решение - пусть великий Мотекусома поговорит с ними с плоской крыши и прикажет им прекратить военные действия, так как мы хотим уйти из их города. А когда великому Мотекусоме передали приказ Кортеса, он с большой горечью воскликнул: "Что же еще хочет от меня Малинче?! Я не хочу жить и слушаться его, так как он причина такого положения и исчезновения моего счастья". И он не хотел идти и разговаривать, сказав, что не хочет видеть Кортеса и слышать его фальшивых речей, обещаний и лжи. А падре [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой и Кристобаль де Олид долго, очень дружески и сердечно, уговаривали его выполнить приказанное. И Мотекусома сказал: "Я попытаюсь совершить невозможное, ибо никак не удастся остановить войну, поскольку они поставили над собой другого сеньора и решили не выпускать вас живыми отсюда; так что я полагаю, что всех вас убьют".

И он направился к сражавшимся, где мы его ожидали. Мотекусома встал у парапета плоской крыши вместе со многими нашими солдатами, которые его охраняли, и начал доброжелательно говорить своим, чтобы они прекратили военные действия, и мы уйдем из Мешико. Многие знатные и военачальники мешиков сразу его узнали и тотчас приказали своим людям замолчать и прекратить обстрел дротиками, камнями и стрелами; и четверо из них подошли к месту, где возвышался Мотекусома, чтобы говорить с ним, и со [197] слезами на глазах ему сказали: "Ох, сеньор! Наш великий сеньор! Несчастье Ваше и страдание Ваших детей и родственников глубоко нас печалит! Уведомляем Вас, что мы уже поставили над собой другого сеньора, Вашего родственника". И там ему назвали они имя - Куитлауак, сеньор Истапалапана; а когда его не стало, сеньором стал Куаутемок. И еще сказали они, что войну не прекратят, пока всех нас не умертвят, это они обещали своим идолам; и что они просили каждый день своих Уицилопочтли и Тескатлипоку, чтобы он [Мотекусома] смог освободиться целым и невредимым из нашего плена, а как он выйдет, как они и желали, они будут относиться к нему с великим почтением, как к прежнему своему сеньору; и они принесли ему извинения. И лишь они закончили разговаривать, тотчас мешики метнули столь много камней и дротиков, а наши, прикрывающие Мотекусому круглыми щитами, пренебрегли в тот момент своим долгом защищать его, поскольку видели, что во время его разговора с мешиками не было военных действий, и в Мотекусому попали три камня: один - в голову, другой - в руку, а третий -в ногу; и мы, положив его, просили лечиться и подкрепиться, говорили ему это доброжелательно, но он не хотел, а вскоре [198] неожиданно пришли нам сказать, что он умер ¹⁵. Все мы: Кортес, капитаны, солдаты - оплакивали его искренно; многие печалились так, точно он был им родной отец; пусть никто не дивится нашему поведению. Мотекусома был великий и добрый человек! Никогда Мешико не имел лучшего сеньора. Уважали мы его и за храбрость: трижды он решал вопрос о спорных землях единоборством с сеньорами этих земель.

Итак, Мотекусома был мертв, и хотя монах [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой неотступно был около него, Мотекусома так и не выразил желания принять христианство. Для извещения о смерти великого Мотекусомы Кортес велел освободить одного из самых важных жрецов, а также видного сановника, прося их как очевидцев засвидетельствовать глубокую нашу печаль. Они должны были также сообщить касику, возведенному в сеньоры, которого звали [199] Куитлауак, и его военачальникам, что мы готовы выдать тело для торжественного погребения, а кроме того, что у нас в плену находится тот сеньор, который имеет наибольшие права на престол - двоюродный брат Мотекусомы ¹⁶, а также дети последнего. Пусть они также расскажут подробно, как и при каких обстоятельствах умер Мотекусома, ибо они присутствовали при последних его минутах. Наконец, пусть они передадут, что если теперь не произойдет замирения, то весь город ужасно поплатится, ибо до сих пор мы щадили его из любви к умершему. С телом отправили мы большое количество знатных и жрецов, бывших у нас в плену. Но... события от этого мало изменились. Правда, при виде убитого раздались крики горя, завывания и причитания, но уже в следующий момент штурм возобновился с еще большим ожесточением. Они лезли на нас, как безумные, издавая дикие возгласы вроде: "Не заботьтесь о погребении других! Думайте лучше о собственной смерти - через два дня ни один из вас ее не минует!"

Дворцовый комплекс наш опять был подожжен в нескольких местах, и вот Кортес, видя тщету дальнейших усилий, собрал всеобщий совет, где сообщил, что мы должны уйти и пробиться к суше, берегу озера; но сперва следует сделать еще одно, последнее и отчаянное усилие - не удастся ли нам напугать врага величиной его потерь. Так мы и пытались на следующий день: убито было великое множество врагов, но ряды их все вновь смыкались; мы потеряли около 20 убитыми, но до суши не добрались, так как мосты были разрушены, а там, где могли бы пройти кони и без мостов, вбиты были крепкие палисады, занятые множеством индейцев. В вылазке этой участвовали, кроме наших конных, - Сандоваля, отличного наездника Лареса, Гонсало Домингеса, Хуана Веласкеса де Леона, Франсиско де Морлы и других наших отличных наездников, еще и кавалерия Нарваэса, хорошие наездники, но неумелые бойцы, совершенно не знавшие мешикских приемов. И со всех сторон, как мы убедились, нас окружали препятствия, опасности и гибель! [200]

"НОЧЬ ПЕЧАЛИ"

Мы видели, что каждый день наши силы уменьшаются, а мешиков увеличиваются. Мы видели, что многие из нас уже мертвы и все много раз ранены, и хотя мы сражались как доблестные мужи, не могли ни прогнать, ни заставить отступить их многочисленные отряды, воевавшие с нами днем и ночью, - запасы пороха таяли, и съестных припасов и, главное, воды почти не было совсем, и великий Мотекусома умер, и перемирие, нами предлагаемое, отвергалось с издевкой; и мы видели нашу смерть, со всех сторон окруженные восставшими. И было решено Кортесом и всеми нашими капитанами и солдатами, что ночью ¹⁷ мы должны уйти окончательно. Выбрано было ночное время, ибо бдительность врагов тогда несколько ослабевала; а чтобы окончательно усыпить их подозрительность, мы накануне выпустили одного papa [(жреца)], самого знатного из тех, что были у нас в плену, с предложением прекратить войну и через восемь дней дать нам свободный выход, за что мы готовы вернуть все их золото. Кроме того, был вместе с нами один солдат, которого называли "Бутыль" [(Botello)], казавшийся человеком больших знаний, знавший латынь и бывавший в Риме, говорили, что он был некромантом, умел вызывать умерших, некоторые называли его "Астрологом"; и этот "Бутыль" объявил, что, по его гаданиям или астрологиям, если мы этой же ночью не выйдем из Мешико, то через четыре дня мы заплатим своими жизнями, ибо больше нам надеяться не на что, и еще он сказал, что Кортесу удастся после многих трудов овладеть этими землями и получить великие почести и что затем, вернувшись [в Испанию], Кортес станет великим сеньором, а также будет прославлен и очень богат, говорил он и многое другое.

Но оставим "Бутыля", мы вернемся и скажем о нем после; а теперь я сообщу, как мы приготовились. Прежде всего построен был переносной мост из надежных бревен и досок, чтобы перекидывать его через каналы взамен убранных; несли этот мост впереди армии. Для транспортировки его, установки и охраны назначены были 400 индейцев-тлашкальцев и 150 солдат; также для переноски артиллерии назначены были [201] 200 индейцев из Тлашкалы и 50 солдат. Авангардом командовали Гонсало де Сандоваль и Диего де Ордас; а для поддержки их в бою были, между ними и серединой, Франсиско де Сауседо и Франсиско де Луго с отрядом из 100 молодых и ловких солдат; затем в середине были Кортес, Алонсо де Авила, Кристобаль де Олид и другие капитаны; арьергард поручен был Педро де Альварадо и Хуану Веласкесу де Леону. И присоединены были к середине капитаны и солдаты Нарваэса; а в середину, для переноса груза и охраны пленников и доньи Марины, и доньи Луизы, были назначены 300 тлашкальцев и 30 солдат.

Распределив все это, Кортес, уже с наступлением ночи, велел снести все золото, серебро и прочие драгоценности в один большой зал. После сего королевские чиновники Алонсо де Авила и Гонсало Мехия должны были отделить отсюда королевскую пятину. Навьючена была вся эта масса на 7 раненых и хромых коней и на 1 кобылу и на множество наших друзей-тлашкальцев - больше 80, и состояла она почти целиком из крупных одинаковых золотых слитков. И был составлен надлежащий акт секретарем Кортеса и королевскими эскривано, ибо Кортес хотел "получить точное свидетельство, что им сделано было все для спасения королевской доли". Затем Кортес призвал нас всех в свидетели, что больше унести нельзя, ибо носильщики и лошади были нагружены до предела, а посему позволил каждому из нас взять столько, сколько ему заблагорассудится. Как только это было сказано, люди Нарваэса да и кое-кто из наших, бросились на богатства и набрали столько, что едва могли брести. Я сам никогда не страдал алчностью, а посему забрал лишь четыре драгоценных камня chalchiuis [(нефриты)], столь высоко ценимые индейцами и которые мне очень пригодились, когда пришлось лечить раны и покупать съестное.

Наконец, согласно распорядку, установленному Кортесом, мы этой же ночью вышли, направившись к мостам [на дамбе в Тлакопан]. Было около полуночи и довольно холодно, с неба падала какая-то изморось, а с озера поднялся туман; и вот по нашему переносному мосту на дамбе перешли нагруженные золотом кони, кобыла и тлашкальцы, и перешел за авангардом Кортес и другие, и многие конные. И тут раздались крики, сигналы труб, вопли и [202] свист мешиков, а со стороны Тлателолько кричали они на своем языке: "Воины на лодках, выступайте, teules и их союзники уходят, ни один из них не должен уйти!" В одно мгновение все озеро покрылось лодками, а позади нас столпилось такое множество отрядов врагов, что наш арьергард как бы завяз, и мы не могли продвигаться дальше. А тут случилось еще, что два наших коня поскользнулись на мокрых бревнах, упали в воду и при общей суматохе мост перевернулся, это видели я и другие, вместе с Кортесом успевшие спастись, перейдя на другую сторону. Множество мешиков, точно облепив мост, захватили его, и как мы их ни поражали, нам так и не удалось им вновь завладеть. Между тем задние все напирали, и скоро в панике образовалась в этом промежутке [в дамбе] с водой великая куча людей, лошадей [203] и поклажи. Всякий, кто не умел плавать, неминуемо погибал, и такая участь постигла большинство наших [воинов]-индейцев, индеанок ¹⁸ и индейцев-носильщиков, нагруженных пушками. Немало было переловлено также из лодок, немедленно связано и отвезено для жертвоприношений. Со всех сторон слышались крики: "Помогите, я тону!" или "Помогите, меня хватают! Меня убивают!". Кое-кто перебирался через головы и тела своих же товарищей; многие беспорядочно ринулись по дамбе назад, думая пробиться до суши, но немедленно попали в самую гущу врагов, и все до единого полегли. Конечно, никто не думал о диспозиции, столь тщательно разработанной! Да и чудак бы был тот, кто при таких обстоятельствах не помышлял лишь о себе и своем собственном спасении. Кортес, капитаны и солдаты, которые перешли за авангардом, в карьер неслись по дороге [на дамбе] вперед, стараясь выбраться как можно скорее на сушу и спасти свои жизни; также вышли и спаслись сверх ожидания лошади и тлашкальцы, нагруженные золотом. Впрочем, даже конница и та не могла ничего сделать: всюду они встречали то палисады, то обстрел с домов, то грозную щетину наших же копий, подобранных и пущенных в ход неприятелем, который сумел насадить на древки и наши мечи. Не пригодились нам ни аркебузы, ни арбалеты, ибо они отсырели в воде, да и темнота не допускала прицела. Согласованных действий не могло быть, и если мы не разбрелись окончательно, то лишь потому, что все одинаково рьяно неслись к одной цели, имея в своем распоряжении одну-единственную лишь дорогу. И все же мы продвигались! Трудно сказать, что сталось бы с нами, если все произошло бы не ночью, в темноте, а при дневном свете! Несомненно, не спасся бы ни один человек! Впрочем, и сейчас было ужасно: то тут, то там мешики захватывали кого-либо из наших и волокли его для жертвоприношения; и еще то, что мы спаслись, было заслугой лишь Нашего Сеньора [Бога]. И тому, кто не видел этой ночи, тяжело представить, насколько было ужасно - множество воинов окруживших нас и лодки, с которых они хватали наших солдат. [204]

Наконец-то мы выбрались на сушу подле Тлакопана. Здесь, кроме авангарда Гонсало де Сандоваля и спасшихся от других частей, мы по голосам различали и самого Сандоваля, и Кристобаля де Олида, и других; они требовали от Кортеса, чтобы все немедленно вернулись на помощь отставшим, особенно застрявшим у злополучного моста: "Иначе все там полягут! Ведь редко-редко кто-либо пробивается, да и то в полумертвом состоянии!" Кортес указывал, что вернуться - погибнуть, но все же с другими конными и немногими пехотинцами повернул обратно. Вскоре они наткнулись на раненного в ногу Педро де Альварадо, его рыжая кобыла погибла, и он бился пеший, с копьем в руке, и с ним также были 4 солдата и 8 тлашкальцев, все в крови от многих ран. Дальше проникнуть было немыслимо, и Кортес вновь пробился к нам. Мы засели в нескольких строениях подле Тлакопана, но войска из Мешико уже подходили, а также сбежалось вооруженное население из Тлакопана и из другого поселения - Аскапоцалько. И опять-таки против нас было направлено наше же собственное оружие, забранное у наших несчастных товарищей. Тяжкая резня продолжалась!.. [205]

Вернемся к Педро де Альварадо. Он между тем сообщил Кортесу и другим капитанам об участи отставших, и крупные слезы скатывались у него при этом донесении. И рассказал Педро де Альварадо, что Хуан Веласкес де Леон остался убитым со многими другими рыцарями, как нашими, так и Нарваэса, которых было больше 80, при опрокинувшемся переносном мосте, и что он и 4 солдата, которых он привел с собой, после гибели конных перешли со многими опасностями по заполнившим этот промежуток [в дамбе] мертвым [людям] и лошадям и поклаже; и сказал он еще, что все дороги и мосты заняты вражескими воинами. И при этом печально известном мосте и совершил Педро де Альварадо свой знаменитый прыжок. Было это или нет - я не знаю, да и не до того было нам тогда, знаю лишь, что потом, когда мы брали Мешико, мне неоднократно пришлось биться подле этого моста, который и сейчас называется "Сальто де Альварадо" [(Salto de Alvarado)], и могу уверить, что через канал там немыслимо перемахнуть при помощи копья ¹⁹...

Бой при Тлакопане стоил нам еще трех убитых солдат, и пора было подумать о дальнейшем отступлении, пока не подоспели основные силы из Мешико. Мы ушли от этого поселения, и 5 индейцев из уцелевших тлашкальцев указали нам направление на Тлашкалу и с тонким умением повели нас по малолюдным проселочным дорогам, пока мы не наткнулись на довольно большой и крепкий си [(пирамиду храма)] со святилищем наподобие крепости, где смогли остановиться, развести огонь и наскоро перевязать свои раны, ибо враг все еще наседал; мешики обстреливали нас стрелами, дротиками и камнями из пращей.

И на месте этого си со святилищем, после взятия великого города Мешико, построили христианский храм во имя Нашей Сеньоры Исцеляющей, и слава его прогремела по всей Новой Испании. Тогда же нам и там пришлось туго: еды никакой, а перевязками должны были служить собственные наши грязные лохмотья. Многие раны уже воспалились, а промыть их не было возможности. Но хуже всего угнетало нас то, что потеряли многих рыцарей и храбрых солдат; не было Хуана Веласкеса де Леона, Франсиско де Сауседо, Франсиско де Морлы, отличного наездника Лареса и многих других наших - людей Кортеса. Люди Нарваэса почти все погибли подле моста, ибо слишком нагрузились проклятым золотом; не избег смерти и наш астролог "Бутыль", и все искусство его не помогло ему; убиты были также сыновья и дочери Мотекусомы и Какамацин - сеньор Тескоко, как и все другие пленники - сеньоры провинций. Около сотни наших засели в одном из cues [(пирамид храмов)]; целых три дня и ночи они отбивали приступы всего Мешико, но потом, обезумев от голода и жажды, сдались; все они, как и прочие захваченные, были принесены в жертву идолам... [206]

Да, положение было ужасное, мы думали о том, что нас ждет впереди, все мы были ранены и спасли лишь 23 лошади; не было пушек, да и пороха совсем не осталось; тем более что мы не знали, как отнесется к нам, побежденным, дружественная прежде Тлашкала. Но выбора не было; мы шли туда с поспешностью, на какую только были способны; колонну окаймляли боеспособные, конечно, все до единого тоже раненные; два десятка уцелевших всадников охраняли то тыл, то фланг, то отстраняли неприятеля с пути, который то нападал прямо, то крался за нами в отдалении, все время крича: "Спешите! Спешите! Никто из вас не избегнет смерти!" Посередке колонны брели раненые, а часть их была навьючена на раненых же лошадей; тут же были, к великой нашей радости, и наша донья Марина и донья Луиза, дочь старого Шикотенкатля, спасшаяся с несколькими тлашкальцами, а также одна женщина, которую звали Мария де Эстрада, других женщин из Кастилии, кроме этой, с нами в Мешико не было; также спаслись и вышли первыми несколько сыновей Шикотенкатля, - братьев доньи Луизы, но очень много наших тлашкальцев погибло в Мешико.

В этот еще день мы дошли до большого поселения Куаутитлан, которое после взятия Мешико принадлежало Алонсо де Авиле. Но и здесь нас встретили насмешками, камнями, дротиками и стрелами; сделать мы ничего не могли, а посему поспешили дальше, ибо враг ни на шаг от нас не отставал, время от времени производя нападения, обстреливая нас камнями из пращей, дротиками и стрелами, причем однажды, в небольшом ущелье, ему удалось убить двух наших солдат и одну лошадь и ранить многих из нас. Ночь мы провели кое-как, питаясь только что убитой лошадью ²⁰. К утру, очень [207] рано, двинулись дальше, в несколько лучшем порядке; и прошли немного больше одной легуа. Только что мы считали себя в относительной безопасности, как во весь опор прискакало трое наших, ранее отправленных на разведку, с ужасным известием, что вся громадная долина перед нами полным полна мешикских воинов ожидающих нас. Конечно, мы содрогнулись при этих вестях, но все же не потеряли мужества и решили биться до последнего издыхания; мы хотели отомстить за гибель и раны наших, и лишь благодаря Богу мы спасли свои жизни. И затем мы, вверив себя Богу и Санта Марии, весьма отважно с именем Сеньора Сантьяго, видя, что нас начали окружать, врубились во врага пятерками конных, и все мы вместе с ними. Ох! Какая это была ужасная и жестокая битва; мы продвигались, дерясь с врагами, шаг за шагом, рубили и кололи их, но и они, собаки, с яростью сражались, раня и убивая нас своими копьями, палицами и двуручными мечами. Условия местности были весьма выгодны для действий конницы, и наши конные кололи копьями, прорывали ряды врага, кружились вокруг него, внезапно ударяя в тыл, по временам врубаясь в самую гущу. Конечно, все всадники и лошади, как и все наши, были изранены и покрыты кровью, своей и чужой, но натиск наш не ослабевал. Также хочется упомянуть, что Кортес, Кристобаль де Олид, Гонсало де Сандоваль, Гонсало Домингес и Хуан де Саламанка, появляясь то в одном, то в другом месте, хотя и были сильно изранены, крушили отряды врагов; Кортес велел рубить и колоть предводителей - сеньоров врагов, легко различимых, так как на всех них были большие плюмажи с золотом, богатые доспехи и военные знаки различия. Дабы поддержать нас, доблестный и энергичный Сандоваль воскликнул: "Вперед, сеньоры! Сделаем этот день победным; надеясь на Бога, мы выйдем живыми к хорошему окончанию". Замечу, что многих из наших солдат убили и ранили. И подбодрив нас, Кортес, Кристобаль де Олид, Сандоваль, Гонсало Домингес и другие конные, которых не назвал, и Хуан де Саламанка вернулись в бой. И всех солдат Кортес воодушевил для битвы, и это Наш Сеньор Иисус Христос и Наша Сеньора Дева Санта Мария нам дали отвагу, и Сеньор Сантьяго несомненно нам помогал.

И по воле Бога добрался Кортес вместе с капитанами, согласно моим запискам, к месту, где шел с большим отрядом главнокомандующий мешиков ²¹ со своим дорогим, далеко видным штандартом, в золотых доспехах и с большим плюмажем с серебряным шитьем. И когда его и находящихся с ним многих знатных мешиков, которые все были с большими плюмажами, увидел Кортес, то он сказал Гонсало де Сандовалю, Кристобалю де Олиду, Гонсало Домингесу и большей части капитанов: "Вперед, сеньоры! Пробьемся к ним, и пусть ни один из них не уцелеет!" И поручив себя Богу, Кортес, Кристобаль де Олид, Сандоваль, Алонсо де Авила и другие рыцари яростно атаковали врага; а Кортес так наехал конем на предводителя мешиков, что свалил его с его штандартом, а другие капитаны завершили разгром этого отряда, хотя и было много индейцев; захватив знамя этого [208] предводителя, особенно отличился Хуан де Саламанка, который через 3 года и получил от Его Величества соответствующее прибавление в свой герб.

Вернемся к нашей битве, в которой лишь благодаря Нашему Сеньору Богу был убит этот полководец и взят мешикский штандарт, и множество врагов было убито, а другие дрогнули и бежали. Что были нам в момент победы раны, голод, жажда, усталость?! И наши друзья из Тлашкалы, как львы, очень хорошо и мужественно сражались своими мечами, двуручными мечами и другим своим удивительным вооружением, и возблагодарили мы Бога за победу над таким великим множеством людей, ибо никогда не видели во всех Индиях столь огромного числа воинов, собранных вместе для одной битвы, так как там был весь цвет Мешико, Тескоко и других городов, расположенных вокруг озера, и многих других областей, и из Отумбы, Тепоцотлана и Шальтокана, и каждый воин, разумеется, был уверен в полном нашем уничтожении! Теперь же - победили мы, а они лежали на поле брани в своих богатых одеждах с замечательными доспехами и украшениями. Невдалеке находилось поселение Отумба, и по нему эта битва и будет называться во веки веков. Много изображений ее я видел потом и у мешиков, и у тлашкальцев, и сделаны они были весьма правдиво.

А согласно моим записям, нас, прибывших на помощь Педро де Альварадо в Мешико, было: более 1300 солдат, конных было 97, и 80 арбалетчиков и столько же аркебузников, и больше 2000 тлашкальцев и много артиллерии, а вступили мы в Мешико в день Сеньора Сан Хуана в июне 1520 года; и был наш выход-бегство [из Мешико] 10 июля месяца этого же года [(эта дата по новому стилю, а по старому - 1 июля 1520 года, точнее в ночь с 30 июня на 1 июля 1520 года)]; а эта знаменитая битва при Отумбе - 14 числа июля месяца [(эта дата по новому стилю, а по старому - 4 июля 1520 года)] ²². Теперь же должен я приступить к горькому повествованию о великих наших потерях. За пять дней с нашего выхода из Мешико на мостах, дорогах на дамбах и во всех стычках и при Отумбе у нас убили и принесли в жертву более 860 солдат: а кроме того в поселении Тустепек было убито еще 72 и 5 женщин из Кастилии - все из отряда Нарваэса; и было убито свыше 1200 тлашкальцев. Наконец, в дороге убит был Хуан де Алькантара "Старый" с тремя товарищами, везшими причитающуюся им долю золота в Вера Крус ²³. Да, коль хорошенько вдуматься, мало было нам радости от этого золота! Люди Нарваэса потому и потерпели больше нас, старых вояк Кортеса, что слишком нагрузились золотом...

Все теперешнее наше войско состояло из 440 человек, 20 лошадей, 12 арбалетчиков и 7 аркебузников, причем все, как уже сказано многажды, были изранены, запасы пороха истощились, тетивы у [209] арбалетов взмокли... Итак, нас было теперь столько же, как при приезде с Кубы; тем осторожнее и сдержаннее должны мы были быть, и Кортес внушал, особенно людям Нарваэса, чтоб никто никоим образом не смел обижать тлашкальца...

После неожиданной блестящей победы мы подкрепились тыквами и бодро направились к границе Тлашкалы... Неприятель все еще нас преследовал, но на почтительном расстоянии. Ночь мы провели еще на мешикской территории, а наутро уже издали увидели холмы Тлашкалы. Радость наша была превыше всякой меры: точно пред нами предстала родина! Шевелились, правда, тревожные мысли: что стало с гарнизоном в Вера Крусе? По-прежнему ли верны нам тлашкальцы? Но Кортес и тут утешал нас, напоминая славную победу при Отумбе, указывая, что бестрепетная рука всюду и везде проложит себе путь.

Почти радостно перешли мы ручей, границу с Тлашкалой; помылись, поели, даже немного отдохнули. Затем вновь двинулись вперед, пока не прибыли в поселение Уэйотлипан ²⁴. Прием был средний; даже еды не хватало, и за все приходилось платить. Один день пробыли мы здесь, чтоб хоть немного дать вздохнуть раненым людям и коням. [210]

ВЕРНОСТЬ ТЛАШКАЛЫ

Как только в Тлашкалу пришло известие о нашем приходе, сейчас же Машишкацин, Шикотенкатль "Старый", Чичимекатекутли и другие многие касики и знатные, и большинство жителей Уэшоцинко, двинулись к нам навстречу. Свидание у этого поселения [Уэшоцинко] было сердечное, трогательное, и многие из индейских вождей плакали. Машишкацин, Шикотенкатль, Чичимекатекутли и Тапанека говорили Кортесу: "Ох! Малинче, Малинче, нас глубоко печалит твое горе, смерть стольких твоих и наших братьев! Сколько раз мы советовали тебе не доверять мешикам! Ну, что же, теперь нам остается лишь лечить ваши раны и укрепить вас доброй пищей. Считайте же себя у нас, как на родине; отдохните, сколько нужно, а там обоснуйтесь в городе Тлашкале. Но из-за беды не умаляйте своего дела; вырваться из недоступного Мешико - подвиг, и если раньше мы завидовали вашей храбрости, то теперь еще в большей степени. Конечно, многие из нас, особенно женщины, оплакивают своих погибших мужей, братьев, сыновей, что были с вами, но не слишком огорчайтесь их слезами и воплями!"

Кортес и все мы были глубоко растроганы, горячо обнимали этих честных, преданных людей, старались одарить их, насколько это было теперь в наших силах. Много было радости и ликования, но и немало слез; шумно приветствовали спасшуюся донью Луизу, горевали о донье Эльвире и Хуане Веласкесе де Леоне, которому она была отдана.

Вскоре мы вступили в город Тлашкалу, окруженные попечениями великих касиков и прочей знати. Кортес поселился у Машишкацина, Педро де Альварадо - у Шикотенкатля. Раны наши стали подживать, но все же четверо еще умерло, а многие так и остались искалеченными на всю жизнь.

Первым делом Кортеса было выяснить положение в Вера Крусе. Ведь пока он знал лишь, что Хуан де Алькантара и двое других, посланные из Вера Круса за причитающимся им золотом, были перебиты и весь транспорт золота был захвачен.

Теперь же он послал трех тлашкальцев с письмом, извещая о главнейших событиях, но без особых указаний на величину наших потерь, а также требуя величайшей бдительности, осторожности и неослабного надзора за Нарваэсом и Сальватьеррой; [211] кстати, велено было прислать в Тлашкалу возможно больше пороха и весь запас арбалетов. Другое письмо направлено было к адмиралу Кабальеро, чтоб он никоим образом не допускал сношений с Кубой, и прислал бы ненужных ему людей и лишние запасы оружия.

Посланцы быстро вернулись. Оказалось, что в Вера Крусе все благополучно, но несчастье наше уже известно в полном объеме, благодаря лазутчикам толстого касика Семпоалы. Кабальеро же прислал лишь семь человек, да и то мало годных...

Между тем, в Тлашкале случились дела немалые. Молодой Шикотенкатль, как известно, всегда был нашим недругом. Теперь, по его мнению, наступил момент разделаться с нами, и он собрал своих близких для обсуждения плана о полном нашем уничтожении, тем более, что возможно было заключить союз с Мешико на этот счет. Старый Шикотенкатль, конечно, узнал об этих интригах, страшно разгневался на сына и велел ему бросить предательские козни. Но сын не унимался, и тогда слепой старик, позвав Машишкацина, Чичимекатекутли и других сеньоров Тлашкалы, заковал сына и всячески доказывал ему преступность его действий. Но и тут молодой Шикотенкатль оставался при прежних воззрениях, несмотря на угрозы и даже побои старших; он отведен был в тюрьму, и с ним вместе посажены были его единомышленники. Кортес же, не вмешиваясь в это дело, даже делая вид, что он о нем ничего не знает, получил твердую уверенность в непоколебимой лояльности вождей Тлашкалы.

Двадцать два дня продолжался полный наш отдых, после чего Кортес хотел совершить экспедицию в соседнюю Тепеаку, чтоб наказать ее за убийство множества испанцев. Слух о новом походе угнетающе подействовал на людей Нарваэса: опасностей и битв, по их мнению, было более, чем достаточно, и они мечтали об уюте на Кубе, о своих энкомьендах с индейцами и о безопасной эксплуатации тамошних золотых россыпей. Они прямо заявили, что больше служить не желают, и громче всех вел себя Андрес де Дуэро, недавний сторонник Кортеса. Как ни пытался Кортес отговорить их, они составили даже формальный акт протеста с перечнем всех наших потерь и нужд и с указанием, что, не воспользовавшись теперь кораблями, мы скоро раскаемся, ибо они будут разрушены червем. Протест был предъявлен Кортесу, и тут вмешались мы, объявив, что войско никого домой не отпустит, так как дело государя и веры требует не своеволия, а железной дисциплины. Нечего делать - пришлось им подчиниться! Правда, Кортес обещал им возвращение при первой возможности, но ропот не унимался: новая, дескать, война с Мешико - безумие; Кортес, дескать, настаивает лишь для того, чтоб потешить себя неограниченной своей властью, а мы, дескать, идем за ним потому, что нам нечего терять ²⁵...

Для похода на Тепеаку Кортес потребовал от Тлашкалы 5 000 вспомогательных войск, что ему и было обещано с радостью, ибо тамошние жители часто нападали на тлашкальские пределы, разоряя поселения и уничтожая поля. Впрочем, неприятель тоже подготовился, а из Мешико прислали значительные военные силы.

Выступило нас 17 всадников, 6 арбалетчиков, 420 солдат, большинство с мечом и щитом, и 4000 тлашкальцев. Ни артиллерии, ни аркебуз у нас не было, так как пушки все погибли при отступлении из Мешико, а для оставшихся аркебуз у нас не было пороха. Провианта мы взяли тоже немного, так как путь наш лежал по богатой стране. Население бежало, все было пусто, и с большим трудом нам удалось схватить несколько мужчин и женщин. Их вскоре же отпустили, наказав отправиться в город Тепеаку с сообщением: пусть те немедленно отошлют мешикские войска и подчинятся [212] нам, иначе их постигнет горькая доля, как бунтарей и убийц столь многих испанцев. Посланные вскоре вернулись с двумя мешикскими сановниками, державшимися необыкновенно надменно. К тому же они знали, что испанцы никогда не обижают послов, и это, как и недавние успехи, исполнило их гордостью и чванной уверенностью. Ни о каком мире они и слышать не хотели, а требовали, чтоб мы "убрались туда, откуда пришли, иначе они на нас нападут, и будет еще большее пиршество, нежели в битвах в Мешико и при Отумбе".

Кортес наскоро созвал военный совет, который решил, что провинция Тепеака, как отпавшая и возмутившаяся, должна быть примерно наказана. Битву следующего дня мы выиграли при малых потерях - всего три тлашкальца и одна лошадь убитыми; конница была выше всяких похвал, но и наши тлашкальцы бились великолепно. Пленных захватили мы большое количество.

Вскоре присланы были посольства от Тепеаки и соседних с ней поселений Куечулы, Текамачалько и других, названий которых не помню, о мире и подчинении. Кортес принял их довольно приветливо и заставил всех знатных вновь присягнуть нашему государю. Затем заложен был новый город, названный нами villa de Segura de la Frontera [("Страж Границы")], поскольку он был на пути к Вера Крусу, а потом начались розыски, где и кем убиты были испанцы. Всем виновным выжгли раскаленным железом букву "G" , что означало "война" ²⁶, и они стали рабами.

В Мешико же за это время произошли крупные изменения: сеньор, который выставил нас из Мешико, умер от оспы ²⁷; ему наследовал зять Мотекусомы, которого звали Куаутемок ²⁸, обходительный и храбрый человек, не старше 25 лет, но быстро добившийся безусловного повиновения и почитания. Умом он также не был обижен и сейчас же, после поражения при Тепеаке, понял, что мы ищем союзников, а посему разослал послов по всем провинциям и окрестным землям, обещая подарки и уменьшение дани за верность и военную помощь. [213]

НОВЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ

В это же приблизительно время прибыл гонец из Вера Круса с известием о приходе небольшого корабля с Кубы под командой Педро Барбы, который привез 13 солдат, 2 лошадей и большое количество писем на имя Нарваэса. Диего Веласкес в твердой уверенности, что Нарваэс овладел всей Новой Испанией, просил его прислать ему Кортеса, если он жив, и наиболее видных его сподвижников, чтоб он мог их переправить дальше, в Испанию, как то ему предписал дон Хуан Родригес де Фонсека - епископ Бургоса, архиепископ де Росано, президент [Королевского Совета по делам] Индий.

Когда наш адмирал, Педро Кабальеро, заметил корабль, он сейчас же сел в шлюпку, якобы приветствовать вновь прибывших, взяв с собой значительное количество людей, хорошо вооруженных. На вопрос Педро Барбы о Нарваэсе и Кортесе он ответил: "Сеньор Панфило де Нарваэс здоров и в отличном виде, он богат и всеми почитаем; а вот Кортес с шайкой из двух десятков людей шатается по всей стране". Затем он пригласил Барбу высадиться и поселиться неподалеку в прекрасных условиях. Тот с удовольствием согласился, но, как только они пристали, они были окружены, и Педро Кабальеро объявил: "Сеньор, Вы арестованы по повелению генерал-капитана Кортеса!" Прибывших разоружили, с корабля сняли паруса, руль, компас, и все это было послано в Тепеаку, где были мы с Кортесом.

Радость наша по сему поводу была немалой: прибытие свежих сил пришлось очень вовремя, ибо раны наши далеко еще не зажили, да многие захворали вновь, харкая кровью и испытывая жестокое колотье в боку, от чего за последние две недели умерло пять человек.

Кортес встретил Педро Барбу, давнишнего своего приятеля, с отменным почетом, назначил его капитаном арбалетчиков и из разговора с ним узнал, что ожидается еще другой небольшой корабль с Кубы, снаряженный Диего Веласкесом, с кассавой и другими съестными припасами. Действительно, не прошло и 8 дней, судно прибыло, капитаном его был идальго Родриго Морехон де Лобера, уроженец Медины дель Кампо; и мы обогатились не только пищей, но и 6 арбалетчиками, 8 солдатами, одной лошадью и небольшим запасом пороха.

Всякое, даже малое, усиление в то время было для нас особенно ценным, ибо пограничные гарнизоны Мешико, все более увеличиваясь в числе, становились в тягость местному населению, которое, терпя к тому же всяческое насилие, стало взывать к нам за помощью и защитой, так из Чолулы прибыли тайно 4 знатных, прося Кортеса, чтобы "прибыли teules с лошадьми и установили такой же порядок и мир, как в Тепеаке, Текамачалько и Куечуле".

И Кортес внял их мольбам: отряжен был капитан Кристобаль де Олид с 300 испанцами, почти всеми всадниками и арбалетчиками, а также большим отрядом из тлашкальцев. К сожалению, в экспедиции этой преобладали люди Нарваэса, которые и вообще-то неохотно шли, а когда узнали, что им придется иметь дело с самим Куаутемоком, совершенно струсили и потребовали вернуться. Как ни уверял Кристобаль де Олид, что обстоятельства складываются выгодно для натиска, а не для отхода, как ни настаивали мы, старые [214] солдаты Кортеса, жалостные слова все же сделали свое дело, поколебали даже самого Кристобаля де Олида, и он отвел свой отряд к Чолуле, откуда и послал донесение Кортесу.

Конечно, Кортес сильно разгневался и написал резкое письмо, требуя восстановления авторитета, непотворствования трусам и точного исполнения приказа. Вспылил, разумеется, и Кристобаль де Олид, резко обрушился на слабых и нерешительных, виня именно их за получение выговора и заявляя, что, кто не хочет подчиниться, будет считаться дезертиром и Кортес по-своему справится с такими молодцами. Затем, не теряя ни минуты, он скомандовал наступление и, как лев, набросился на мешиков. Через час уже битва была выиграна, враг опрокинут и выбит из соседнего местечка. То же самое повторилось и в другом большом поселении Ицокане ²⁹, где также был значительный гарнизон мешиков; и местные касики наперерыв спешили в нашу Вилью [де Сегуру] де ла Фронтеру, чтоб благодарить, выразить подчинение, принести присягу. Мир и спокойствие воцарились по всей стране, а Кристобаль де Олид клялся и божился, что никогда больше не возьмет с собой "богачей с Кубы", вечно вздыхающих о своих плантациях, а лишь "бедняков", то есть нас, старых солдат Кортеса.

Прибыло к нам и другое подкрепление. Именно: с Ямайки Франсиско де Гараем была отправлена флотилия для устройства колонии в районе Пануко. Командовал ею, как я уже рассказывал ³⁰, [Алонсо] Альварес де Пинеда, и некоторых из его людей мы, как я тоже сообщал, в свое время перехватили. Теперь вот и пришло известие, что один корабль под командой некоего [Диего] Камарго пристал в Вера Крусе с 60 больными солдатами. Пинеде не повезло: индейцы убили его и многих его людей и сожгли корабли, кроме одного, на котором спасся Камарго, не успевший даже захватить припасов. Больных этих постепенно переправили в Вилью [де Сегуру] де ла Фронтеру, и Кортес сейчас же поручил их попечениям лекаря; вид их был ужасен - животы вспухли, а сами худые, как смерть. Многие из них, между прочим и сам Камарго, так и не оправились и умерли.

Вскоре, впрочем, прибыл и еще корабль с Ямайки. Послали его на выручку Пинеде; но так как на реке Пануко уже не было ни одного испанца, то Мигель Диас де Аус, капитан корабля, направился в Вера Крус, следуя рассказам индейцев. С ним прибыло 50 человек и 7 лошадей - великолепное подкрепление, самое лучшее за все это время! Хорош был и сам Диас, и не мало услуг оказал он потом государеву делу.

Наконец, тоже с Ямайки, и тоже для поддержки экспедиции в Пануко, вскоре пришел еще и третий корабль с 40 солдатами, 10 лошадьми и всяческими военными припасами; капитаном его был Рамирес "Старый", представляю так, поскольку в нашем лагере было два Рамиреса.

Судьба явно благоприятствовала нам, и Кортес решил продолжить расплату за убиение наших товарищей во время отступления из Мешико. Намечены были два индейских города - Шаласинго и Цаоктлан ³¹, и отряжен был храбрый капитан Гонсало де Сандоваль, который был и старшим альгуасилом, с 200 солдатами, 20 всадниками, 12 арбалетчиками, в основном "первого призыва", то есть исконные воины Кортеса, и множеством тлашкальцев. Экспедиция прошла очень удачно, было лишь несколько стычек. В одном из местных cues [(пирамид храмов)] мы нашли, в качестве приношений идолам, конскую сбрую, два седла, разное оружие и части испанской одежды. Сопротивление этих поселений продолжалось вообще лишь 3 дня, а потом местные касики явились с повинной и вновь выразили готовность стать добрыми подданными Его Величества. Золота они дать не могли, так как оно целиком, по их словам, отобрано было мешиками, но Сандоваль потребовал некоторое количество женщин и юношей, клеймил их знаком "G" и повел их к Кортесу, который встретил нас с большой радостью и похвалой.

Удача этой карательной экспедиции имела последствием, что ряд окрестных местностей добровольно подчинился, мир всюду укрепился и имя Кортеса прогремело по всей Новой Испании: одни звали его "Справедливым", другие "Храбрым", но все попросту боялись его, между прочим, и Куаутемок, новый повелитель Мешико. Часто являлись к Кортесу издалека с просьбой уладить тот или иной спор, особенно насчет того, [215] кому быть касиком, ибо по всей земле неистовствовала оспа, и умерло множество касиков. И вот Кортес распоряжался землями и людьми, раздавал владения и должности, и никто не смел ему прекословить...

В это же время пришлось предпринять экспедицию против [Истакмаштитлана] ³², который прозвали мы Castil Blanco [(Белая крепость)], в 6 легуа от нас, ибо мы узнали, что 9 испанцев было зарезано именно здесь. Переговоры ничего не дали; напротив, жители прямо заявили, что единственным своим владыкой признают только Куаутемока. Отправлен был поэтому Сандоваль и с обычным счастьем покорил и этих непокорных; наши верные тлашкальцы здесь, как и везде, держались выше всяких похвал.

После всеобщего замирения Кортес, в согласии с королевскими чиновниками, объяснил, что ввиду приостановки дальнейших экспедиций необходимо узаконить нашу добычу, то есть переметить рабов, выделив обычную королевскую пятину. Каждый из нас должен был привести свой полон в определенное место, чтоб его там заклеймили. Так мы и сделали и быстро согнали женщин и детей - мужчин мы в плен не забирали, так как надзор за ними хлопотлив, а в услугах их мы не нуждались, ибо все, что нужно, делали для нас тлашкальцы... Но вот, при обратном распределении получилась великая несправедливость: отобрали не только пятину короля, но и... Кортеса! К тому же выбрали самых лучших, крепких и красивых, а нам оставили старых и уродливых. Ропот поднялся не малый, и Кортес принужден был обещать, что отныне распределение будет иное, без всякой обиды. Не меньше возбуждения и пересудов возникло по поводу требования Кортеса - вернуть то золото, которое солдаты, с его же разрешения, унесли из Мешико в приснопамятную "Ночь печали". Как ни изворачивался Кортес, как ни объяснял, что дело идет лишь о временной, заимообразной отдаче - никто не пожелал расстаться со своим золотом. Итак, результата не было, а крови было испорчено немало.

К этому же времени относится заявление бывших капитанов Нарваэса и кое-кого из вновь прибывших с Ямайки - вернуться домой, ибо Кортес обещал им подобное возвращение, как только наступят более мирные времена. К великому нашему удивлению, Кортес немедленно согласился, снабдил их изобильным провиантом, дал лучший корабль и просил лишь отвезти письма к его жене, Каталине Хуарес Ла Маркайде и брату жены Хуану Хуаресу, который в ту пору жил на острове Куба. Когда же мы спросили его о причине, он ответил: "Смертельно мне надоела возня с ними; к военному делу они мало пригодны; лучше остаться одному, нежели остаться в дрянной компании..." А уехали они все, нужно сказатъ, богатыми людьми!

Другой корабль отправлен был в Испанию и вез Диего де Ордаса и Алонсо де Мендосу с неизвестными нам поручениями. Третий послан был на остров Санто Доминго; поехали Алонсо де Авила и Франсиско Альварес Чико, прекрасный делец. Поручение им было: известить находящуюся там Королевскую Аудьенсию о всех наших делах, дабы она могла за нас заступиться в деле Нарваэса; затем получить от нее одобрение насчет рабства и клеймения восставших и мятежников.

Наконец, еще корабль отправлен был на Ямайку за лошадьми... Спрашивается: откуда у Кортеса такая уйма средств? На это отвечу: конечно, в "Ночь печали" много золота погибло, но много было и спасено; например, те лошади и больше 80 индейцев-тлашкальцев, нагруженные "королевским" золотом, по приказу [216] Кортеса переправившись по переносному мосту за авангардом, cпаслись со своим грузом.

Исправив, таким образом, дела внешние, Кортес принялся и за внутренние - за подготовку наступления на Мешико. В Вилье де Сегуре де ла Фронтере оставлен был гарнизон из 20 солдат, в основном раненые и больные, с капитаном Франсиско де Ороско, сам Кортес вместе с нами отправился в Тлашкалу, чтобы построить 13 бригантин, ибо Кортес был убежден, что, не владея озером нельзя овладеть Мешико. Надзор за заготовкой материала, а также за постройкой поручен был Мартину Лопесу, который повел дело с громадным умением и такой же энергией. Вот уж действительно настоящий воин! Заслуги его прямо неисчислимы!

В Тлашкале нас ждала печальная весть: умер, тоже от оспы, наш старый друг, Машишкацин, верный вассал Его Величества. Все мы весьма опечалились, а Кортес уверял, что он как бы потерял отца. Мы облеклись в черные плащи и всячески старались почтить усопшего и его сыновей. Когда же возник спор об его наследнике, Кортес высказался за его сына, и слово Кортеса решило дело. Впрочем, сыну своему Машишкацин на смертном одре заповедал - всегда прислушиваться к велениям Малинче и его братьев, ибо они воистину предназначены управлять данными странами.

Но довольно о мертвых! Что же касается живых, то старый Шикотенкатль, Чичимекатекутли и все другие касики Тлашкалы с великой охотой согласились помочь нам в постройке бригантин, чтобы тем скорее идти вместе с нами на Мешико. Кортес обнимал их и горячо благодарил за это, а старого Шикотенкатля он уговорил принять христианство; он был окрещен и стал называться дон Лоренсо де Варгас.

Тысячи индейцев валили лес, обтесывали его, пилили, прилаживали; а другие тысячи принесли на себе железо, гвозди, якоря, канаты, парусину и прочее с кораблей в Вера Крусе. Оттуда же привезены были и котлы для смолы, но самой смолы не было, индейцы не умели ее изготовлять, и пришлось отправить четырех матросов-мастеров в Уэшоцинко, где были подходящие сосновые леса.

Постройка продвигалась быстро. Кортес решил поэтому всей силой двинуться в Тескоко - первый этап для завоевания Мешико. Путь на Тескоко выбран был после долгих обсуждений, и много было спора, не следует ли опереться на Айоцинко с Чалько, где также можно произвести сборку и спуск наших бригантин.

Еще во время этих обсуждений пришла весть, что в Вера Крус прибыл большой испанский корабль с множеством арбалетов, аркебуз, пороха и прочей амуницией, тремя лошадьми и изрядным количеством товаров. Весть эта казалась нам добрым предзнаменованием, и Кортес скупил весь груз без остатка.

Итак, мы были снаряжены богато, и капитаны, и солдаты в один голос требовали ускорения кампании. Кортес обратился к властям Тлашкалы за помощью в 10 000 человек, на что Шикотенкатль "Старый", вернее дон Лоренсо де Варгас, ответил: "Не 10 000, а гораздо больше дадим мы вам; войска уже заготовлены, и вместе с вами пойдет храбрый касик Чичимекатекутли". Так оно и было. Кортес устроил большой смотр, и на следующий день после праздника Рождества ³³ 1520 года мы двинулись в путь на Тескоко.

Комментарии

К главе "ПОБЕДА НАД НАРВАЭСОМ"

1 ...в день праздника Духа Святого - переходящий праздник Духа Святого (Espiritu Santo), празднуемый римско-католической церковью в четверг на 40-й день с начала Пасхи (8 апреля 1520 г. по старому стилю, а по новому - 18 апреля 1520 г.). В 1520 году праздник Духа Святого - 17 мая (по ст. ст., а по н. ст. - 27 мая 1520 г.).

2 О них говорится в главе "СНАРЯЖЕНИЕ КОРТЕСА", стр. 39 и далее.

3 Здесь Бериаль Диас, как уже говорилось, по общей традиции испанских авторов "забыл" упомянуть союзных конкистадорам индейцев.

4 Алонсо Гарсия "Каретник" (Alonso Garcia Carretcro) - ранее (на стр. 171 в главе "ГРОЗА НАДВИГАЕТСЯ") Берналь Диас назвал его Алонсо Эрнандес "Каретник" (Alonso Hernandez Carretero), очевидно, это одно и то же лицо.

5 Сервантес "Сумасшедший" (он же Сервантес "Остряк" на стр. 171 в главе "ГРОЗА НАДВИГАЕТСЯ") - о нем как о шуте Берналь Диас говорит на стр. 40 в главе "СНАРЯЖЕНИЕ КОРТЕСА".

6 Об этом есть и другая информация - в индейской рукописи "Лиенсо де Тлашкала" (см. иллюстрацию на стр. 180 в начале главы "ПОБЕДА НАД НАРВАЭСОМ" с рисунка из этой рукописи), там изображено, что люди Нарваэса встречают Кортеса вполне дружелюбно, только один из них представлен пораженным всадником, похожим на Кортеса. Сам же Нарваэс изображен беспомощным, без оружия, в храмовом дворе, н на его руки надевает кандалы человек, похожий на Гонсало де Сандоваля. И судя по этому рисунку, не было никакого боя; место, где это произошло, подписано Уицилапан.

7 Дага (daga) - старинный короткий меч (вид кинжала), обычно с широким клинком, употреблялась как парное (к мечу) оружие для левой руки.

8 Очевидно, что это ошибочное мнение взято из средневековых романов об Александре Македонском, очень популярных в то время, в которых образ этого завоевателя был сильно идеализирован.

9 Об этом см. стр. 264-265 в главе "ПОСЛЕ ПОБЕДЫ".

К главе "ВОССТАНИЕ И БОИ В МЕШИКО"

10 Эрнан Кортес во втором письме-реляции (от 30 октября 1520 г.) императору Карлу V сообщает: "Мой посланец вернулся оттуда [(из Мешико)] через двенадцать дней и принес мне письма от алькальда [Педро де Альварадо]. оставленного там. в которых он мне сообщал, что индейцы атаковали крепость [(дворцовый комплекс Ашаякатля)] со всех сторон, подожгли ее во многих местах и сделали подкопы, и что испанцы там находятся в большой опасности и были бы уже все перебиты, если бы упомянутый Мотекусома не приказал прекратить сражение; и еще, что они все равно окружены, поскольку хотя индейцы не атакуют, но и никто из них и на два шага не отошел от крепости. И что за время этой осады они израсходовали большую часть продовольствия, оставленного мной, и что были сожжены те четыре бригантины, которые я там построил, и что они находятся в крайне тяжелом положении, и просят, ради любви к Богу, быстрей, как только можно, оказать им помощь".

11 Вот несколько сообщений современников конкисты об этих событиях. Бернардино де Саагун во "Всеобщей истории Новой Испании" сообщает: "(Книга XII, глава XIX, версия текста на языке науа) Тут сообщается, как испанцы расправились с мешиками, справляющими праздник Уицилопочтпи. И это произошло неожиданно и в отсутствии их предводителя Кортеса], в то время отбывшего на побережье из-за прибытия Панфило де Нарваэса. Затем ходатайствовали мешики о празднике Уицилопочтли [(Праздник Тошкатль, проходивший ежегодно в конце мая - один из самых значительных праздников у мешиков)]. И испанец [Педро де Альварадо] захотел увидеть праздник, хотел удивляться и смотреть, каким образом его празднуют. Затем, согласно порядку Мотекусомы, некоторые мешики подошли к дому Вождя [(casa del Jefe)] и передали эту просьбу. И когда получено было разрешение оттуда. где был заключен Мотекусома, тотчас женщины, постившиеся в течении года, начали молоть семена мака, а делалось это в патио [(внутреннем дворе)] Храма. И вышли многие испанцы со своим оружием. Они приготовились, они готовы к бою. Они идут все вместе и останавливаются все вместе, обходят [(стену главной храмовой площади Мешико)], двигаясь друг за другом, двигаются туда, где мололи. А поскольку их увидели, они расположились у большого Королевского Дворца [(нового дворцового комплекса Мотекусомы II)], так как поняли, что уже в это время может распространиться слух, что они задумали убийство людей, выходящих [с праздника] мужчин. А перед наступлением праздника Тошкатль, вечером, приготовили статую в виде человека, фигуру Уицилопочтли в человеческом облике, во всем похожую на человека. Эту человеческую фигуру сделали из смолотого зерна, смешанного со смолотыми семенами мака, уложив это на каркас из прутьев, скрепленных - проколотых острыми концами шипов, чтобы держались крепче. Когда уже была вылеплена эта фигура, ее украсилг перьями, сделали лицо, присущее ему [(Уицилопочтли)], раскрасили как положено полосами поперек лица, около носа и раскрасили вокруг глаз. Покрыли его уши мозаикой из бирюзы в форме змей, и с его ушей с бирюзой свисало по кольцу с шипами. Из золота были пальцы его стопы, так искусно сделанные, как настоящие пальцы стопы. Носовой знак отличия ему сделали из золота со вставленными драгоценными камнями, он был в виде золотой стрелы с инкрустированным драгоценными камнями оперением; также и носовое кольцо висело в его носу, оно было с поперечными полосами и шипами. Изготовив это лицо с полосами поперек него синего цвета и желтого цвета, на его голову поместили магический убор из перьев колибри. Затем также поместили так называемый anecuyotl из перьев в форде цилиндра, но сделав часть верхушки заостренной в виде конуса. Потом приладили к его шее украшение из желтых перьев попугаев; концы перьев свисали уступами, подобно прядям волос на голове мальчиков. И кроме того - накидку в виде листьев крапивы, выкрашенную в черный цвет, на ней было пять пучков хвостовых орлиных перьев. Он был укрыт накидкой до пят. на ней бали изображения черепов и костей. А [спереди] верху виднелась безрукавка, и на ней были изображены оторванные части человеческих тел: там были изображены черепа, уши, сердца, внутренности, торсы, руки, ноги. Его maxtlе [(набедренная повязка маштлатль - maxtlatl)], весьма богато украшенная, была тоже с изображениями оторванных частей тел, ширина ее была одна куарта [(cuarta — пядь, мера длины = 21 см)], а длина - двадцать, она была с бахромой из бумаги, то есть из местной бумаги [(аматль - amatl, из агавы)], окрашенной вертикальными полосами светло-синего цвета. За спиной его было расположено, как ноша, знамя цвета крови. Это знамя цвета крови было из местной бумаги. Оно было красным, как кровь. Он держал кремневый жертвенный нож, который был сделан из бумаги, и местами был также красным, как кровь. Он держал щит, сделанный из тростника, сплетенный из тростника; в четырех местах украшенный пучками хвостовых орлиных перьев, украшенный этими хвостовыми перьями; это называлось "tehuehuelli". И привесь щита также была окрашена цветом крови, как и знамя за спиной. И было четыре соединенных стрелы за щитом. Лента в виде браслета была на каждой его руке, ленты из шкуры койота, и с них свисали нарезанные кусочки бумаги. После тоге, как начался рассвет праздничного дня, очень рано утром, открыли лицо [идола Уицилопочтли] те, кто дал обет совершить это. Они расположились цепочкой перед идолом и начали воздавать хвалу... И вот уже вознесли его, поставили на пирамиду. И все мужчины, все молодые воины радостно готовились провести праздник... И когда все собрались, праздник начался, и открылся он пением и танцем змеи... И те, кто постился одну двадцатидневку, и те, кто постился год, двигались во главе процессии... те, кто постился год, были особенно уважаемы и получали почетный и особенный титул "братья Уицилопочтли"... (Глава XX)... между тем мешики радостно празднуют, они уже танцуют, уже поют, уже одна песня следует за другой, и песни сменяют друг друга как волны, и в этот самый момент испанцы решили убить этих людей. Они были здесь рядом, все со своим вооружением. Они перекрывают все входы и выходы: Ворота Орлов, и у маленького дворца, и у Акатль ийакапана [("Участок ристалищ с тростниковыми копьями")], у Тескакоака [("Зеркал Змеи")]. И после того, как они перекрыли все входы, заняв их. уже никто не мог покинуть [главную храмовую площадь]. Сделав это, они тут же вступают в Священное Патио [(Patio Sagrado - главную храмовую площадь Мешико)] для убийства людей. Идут пешком, несут свои деревянные щиты, а некоторые из металла, и свои мечи. Они тут же окружают тех, кто танцует, бросаются к месту, где бьют в атабали [(небольшие барабаны)], накидываются с мечами на того, кто играл на них, и отрубают ему обе руки, тут же обезглавливают его, и далеко откатывается его голова. И в этот момент все [конкистадоры] начинают колоть и рубить людей. Они отрубают им руки и головы, пронзают мечами, копьями всякого, кто попадается им на пути, рассекая одним головы, других раня в руки, плечи, животы и во всякие другие места; они учиняют невиданную резню. Некоторые мешики пытаются спастись бегством, но у выходов их ранят и убивают. Другие стараются взобраться на стены, но не могут спастись; иные прячутся в храмовые постройки. Некоторые прячутся на земле, среди убитых и притворяются мертвыми, дабы избежать страшной участи. Те, кто притворился мертвым, спаслись, а если кто шевелился или вставал на ноги, его тут же закалывали. И кровь воинов-мешиков лилась ручьями, текла повсюду, как вода во время сильного дождя, образуя лужи; и тошнотворный запах крови и распоротых внутренностей стоял в воздухе. А испанцы рыскали по [храмовым] постройкам, своим оружием протыкая занавеси, если им казалось, что там кто-либо скрывается, и если находили, то убивали. И когда они обыскивали постройки, они одновременно и грабили. И когда это произошло, раздался клич: "Военачальники, мешики... поспешите сюда! Идите со всем вооружением: своими воинскими знаками, щитами, копьями! Скорее бегите сюда, мертвыми лежат наши военачальники, мертвыми лежат наши воины!.. Они умерщвлены, о военачальники мешиков". После этого послышался шум, поднялись крики, кричали люди, ударяли себя по губам. И тут же собрались все военачальники, вызвали воинов, которые прибыли со своими копьями, со своими щитами. После этого началась битва, они метали свои дротики, стрелы и еще метательные копья и гарпуны, которыми охотятся на птиц, свои неистовые дротики п быстрые копья, которые как желтый тростниковый покров над испанцами находились... (Глава XXI)... Загнав испанцев в королевские постройки [(дворцовый комплекс Ашаякатля)], они сражались с ними на протяжении 7 дней и держали в осаде в течение 23 дней. За эти дни были расширены и углублены каналы, стены которых стали более отвесными; повсюду переправа через каналы затруднилась... На улицах возводились баррикады... и повсюду проходить по городу стало труднее..." А вот что сообщает Диего Дуран в "Истории индейцев Новой Испании и островов у материка": "Когда наступил упомянутый праздник, индейцы, не подозревая ничего плохого, явились ублажить своего бога [Уицилопочтли] и показать величие Мешико... Там собралось для хороводов и танцев 8 000 или 10 000 знатных мужей, все люди известные и благородной крови... Тогда Педро де Альварадо приказал поставить к четырем входам во двор [(главную храмовую площадь Мешико)] 40 солдат, по 10 к каждому входу, чтобы через ворота никто не мог выйти, и приказал 10 другим подойти к тем [мешикам], которые били в атабали, туда, где как ему казалось, находились наиболее знатные персоны, и убить бивших в атабали, а затем и всех остальных. И эти "апостолы святой веры" или, лучше сказать "последователи дьявола'', не медля ни минуты, исполнили приказ. Они вошли в толпу этих несчастных, почти обнаженных, только в накидках из хлопчатобумажной ткани, не имевших в руках ничего, кроме роз и перьев, с которыми они танцевали, и перерезали всех кинжалами". Бартоломе де Лас Касас утверждает, что конкистадоры во главе с Педро де Альварадо убили на этом празднике 2 000 мешиков. Согласно Хуану Альваресу, конкистадору, находившемуся в то время в Мешико с Педро де Адьварадо, когда последний вернулся во дворец Ашаякатля после резни, устроенной на празднике мешиков. он начал распрашивать Альварадо и получил такой ответ: "Слава Богу, мы накрыли этих мерзавцев. Они хотели на нас напасть, но мы их опередили. Среди мошенников выигрывает тот, кто ударит первым". И последнее. О желании Альварадо захватить роскошные драгоценности мешиков - участников этого праздника, на это указывают Франсиско Лопес де Гомара, Сервантес де Саласар и другие. А в уже упоминавшемся (в прим. 4 к главе "ПЛЕНЕНИЕ МОТЕКУСОМЫ") судебном деле Педро де Альварадо говорится: "...В то время, когда прибыли испанцы в этот город Мешико, чтобы его завоевать и пленить Мотекусому, упомянутый Педро де Альварадо присвоил и награбил большое количество золота, жемчуга, драгоценных камней, одежды, какао и украшений... и все это не стал делить с товарищами, как следовало делать по обычаю и закону войны... и забрал себе все, не дав никому ничего и не уплатив пятую часть добычи Вашему Величеству..."

12 ... в день, Сеньора Сан Хуана ... - 24 июня 1520 г. по старому стилю, а по новому - 4 июля 1520 г. (см. прим. 113 к главе "ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО"). Вот что рассказывает Бернардино де Саагун о возвращении Кортеса в Мешико во "Всеобщей истории Новой Испании": "(Книга XII, глава XXII) И договорились между собой мешики, что не станут препятствовать им [(возвращающемуся в Мешико Кортесу)], а сами спрячутся, укроются так, точно смерть встала над землей. Никто не промолвил ни слова, все внимательно наблюдали за ними через щели в закрытых дверях и бойницы в стенах. И если бы испанцы видели, как много [в Мешико] собралось воинов, они догадались бы, что мешики нападут на них". Когда Кортес вступил в дворцовый комплекс Ашаякатля, блокада продолжалась, но мешики не атаковали.

13 По некоторым источникам, эти башни сконструировал сам Кортес. Следует упомянуть, что до этого Кортес отличился в одной из вылазок. Так. согласно Антонио де Эррере-и-Тордесильясу, после одной из контратак, когда конкистадоры отступали в свой лагерь, Кортес увидел в одном из переулков своего друга Андреса де Дуэро, окруженного множеством мешиков. Стащенный с коня Дуэро яростно защищался датой. Не раздумывая, Кортес на своем боевом коне наскочил, разогнал мешиков, отбил у них скакуна Дуэро, подсадил своего друга в седло, и они пробились к своим. И этот поступок, по словам Эрреры, сам Кортес считал самым ярким подвигом своей жизни и очень гордился им. А вот что говорит об осаде мешиками лагеря конкистадоров Бернардино де Саагун во "Всеобщей истории Новой Испании": "(Книга XII) И пронесся боевой клич мешиков... Камни, дротики и стрелы градом падали на головы испанцев. А испанцы отвечали выстрелами из арбалетов и залпами пушек; много народу погибло от их стрел и ядер. Арбалетчики хорошо прицеливались и метко направляли стрелы в тех, кого хотели поразить. И горестно было слышать, как пронзительно свистели их стрелы. И стрелы никогда не миновали цели, многих поразили они... И аркебузы, и пушки были направлены точно на людей и убивали их".

14 Эрнан Кортес об этом эпизоде в своих письмах-реляциях Карлу V не сообщает. Кортес прекрасно знал, что взятие главного храма у мешиков и других индейских народов обозначало победу над врагом и его подчинение, поэтому и атаковал главный храм Мешико. Вот что об этом бое сообщает Бернардино де Саагун во "Всеобщей истории Новой Испании": (Книга XII) После четырех дней боев собрались вместе самые отважные, самые искусные воины. И вот все те, кто был особо опытен в военных делах, поднялись на вершину [пирамиды главного] храма [(Мешико-Теночтитлана - бога войны Уицилопочтли)]. Они втащили туда два бревна и множество стволов дуба, который считается божьим деревом, а втащили они их затем, чтобы обрушить сверху на испанцев... Видя это испанцы сразу же стали подниматься на вершину [пирамиды главного] храма... Один за другим, один за другим. Солдаты с аркебузами шли впереди, поднимались они очень медленно, стреляя по команде из своих аркебуз. За ними шли арбалетчики, те, кто пускал стрелы; потом шли те, кто был вооружен мечами и щитами, а затем вооруженные алебардами. Тщетно оборонялись касики, сбрасывая сверху дубовые стволы на испанцев - те подставляли щиты и отбрасывали их... А достигнув вершины [пирамиды] храма, конкистадоры начали убивать людей там... Касики прыгали на опоясывающие нижние террасы [пирамиды] храма, спускались, как черные муравьи, а испанцы сбрасывали вниз всех касиков, которые взобрались туда. Все были сброшены вниз, ни одному не удалось спастись". Взятие главного храма не дало ожидаемого результата. Кортес приказал своим сделать вылазку ночью; под покровом темноты конкистадоры подожгли около трехсот домов, расположенных около лагеря испанцев; в огне погибли сотни жителей Мешико-Теночтитлана.

15 Приведем и другие свидетельства о смерти Мотекусомы II. Сам Эрнан Кортес во втором письме-реляции императору Карлу V так сообщает об этом: "И упомянутый Мотекусома, который все еще находился в плену вместе с сыном и другими многими сеньорами... сказал, что хочет выйти на плоскую крышу крепости [(дворцового комплекса Ашаякатля - лагеря конкистадоров)] и поговорить с предводителями этих людей [(мешиков)], предложив им прекратить войну. Я приказал его вывести, и, выйдя на площадку, которая выступала за пределы крепости, и обратившись к людям, которые там сражались, он получил от них удар камнем по голове такой сильный, что через три дня умер". А бывший там солдат Кортеса, впоследствии ставший монахом, Франсиско де Агиляр в "Кратком сообщении о завоевании Новой Испании" рассказывает, что некоторые индейцы, штурмовавшие дворцовый комплекс Ашаякатля, не были мешиками и не узнали Мотекусому II, прикрытого щитом, и лишь щит был немного убран, чтобы он мог обратиться к индейцам, как один круглый камень попал ему в лоб; "Мотекусома, раненый в голову... в этот вечерний час находился в своих покоях, где присутствовали и другие весьма знатные сеньоры, пленные, как и он. И всех их упомянутый Кортес с согласия своих капитанов приказал убить, не щадя никого". Трупы убитых были выброшены за пределы дворцового комплекса Ашаякатля, где их увидели мешики и с громким плачем погребли согласно своим законам и обычаям. Диего Дуран в своей "Истории индейцев Новой Испании и островов у материка" сообщает, что Кортес заставил Мотекусому II подняться на плоскую крышу дворцового комплекса Ашаякатля и попытаться как-то успокоить мешиков, бой моментально прекратился, но мирного разговора не получилось; в адрес Мотекусомы II посыпались угрозы и ругательства, ведь был уже избран новый верховный правитель; и тут неожиданно один из индейцев сильно бросил камень, попавший Мотекусоме II в лоб; "и хотя Мотекусома был ранен, его жизнь, находилась вне опасности... Другие же говорят, что он был одновременно ранен в ногу стрелой... Когда же оставшиеся в живых испанцы бежали из Мешико [в "Ночь печали"]... пришли мешики во дворец [Ашаякатля] искать Мотекусому, чтобы наказать его, и, бродя в поисках по комнатам, нашли его мертвым с цепью на ногах и пятью ножевыми ранами в груди, и вместе с ним многих своих плененных испанцами сановников и сеньоров, и среди них Какаму [(Какамацина)], всех убитых кинжалами..." Бернардино де Саагун во "Всеобщей истории Новой Испании", ничего не сообщая ни о разговоре на крыше, ни о ранении Мотекусомы II, повествуя со слов своих информаторов-индейцев из Тлателолько, указывает, что конкистадоры убили Мотекусому II и Ицкауцина: "(Книга XII, глава XXIII, версия текста на языке науа) Тут рассказывается, как убив Мотекусому и главного знатного из Тлателолько, испанцы принесли и бросили их тела у ворот строений, в которых они находились. 1. - Через четыре дня после того, как был оставлен храм [Уицилопочтли]. испанцы пришли [из дворцового комплекса Ашаякатля] и бросили тела убитых Мотекусомы и Ицкауцина на берегу [канала] с водой в месте, называвшемся Теоайок, там было искусное изображение черепахи из камня; этот камень был очень похож на черепаху. 2. -И когда их увидели, когда узнали, что один из них - Мотекусома, а другой - Ицкауцин, то подняли на руках Мотекусому и отнесли его [к святилищу] в одно место, называвшееся Кополько. Там поместили его на дрова погребального костра, затем поднесли огонь, разожгли огонь. И вот затрещало пламя, разбрасывая искры, и взметнулось ввысь длинными языками. 3. - И тело Мотекусомы пахло горелым мясом, и сгорая, очень плохо воняло [(вероятно, он был убит несколько дней назад)]". Фернандо де Альба Иштлильшочитль в своем труде "Реляции" рассказывает: "("Тринадцатая реляция, о прибытии испанцев и начале Евангельского Закона, написанная доном Фернандо де Альбой Иштлильшочитлем")... 28. - ...говорят, будто один индеец попал в него [(Мотекусому II)] камнем, и поэтому он и умер, но его вассалы уверяют, что его убили сами испанцы, вонзив ему меч в нижнюю часть тела. 29. - А по прошествии семи дней, после столь великих событий [(начиная со дня возвращения Кортеса в Мешико)], испанцы со своими друзьями - тлашкальцами, уэшоцинками и из прочих народностей - оставили город [Мешико], ухода по дороге [на дамбе], ведущей в Тлакопан, а перед уходом из города они убили короля Какамацина..." Антонио де Солис-и-Рибаденейра в своей "Истории завоевания Мешико" сообщает: "(Книга IV, глава XV).. .[когда раненого Мотекусому II испанцы уговаривали принять католическую веру, то] он давал всегда отрицательный ответ и следовал в том своим страстям - огорчению и гневу. Он не думал ни о чем, лишь об обидах, ему нанесенных испанцами; не говорил ни о чем. лишь о мщении, и впал в полное отчаяние... После чего испустил дух, будучи в совершенном отчаянии". Вполне вероятно, что именно конкистадоры убили Мотекусому II и других, поскольку он уже не мог воздействовать на мешиков и необходимость в нем и других пленниках-заложниках отпала, они стали опасной обузой. Так было с Анакаоной, Куаутемоком, Атауальпой и многими другими индейскими правителями, которых конкистадоры брали в плен, а затем убивали. Суда по всему, Мотекусома II был убит конкистадорами в период с 27 по 30 июня 1520 г. (по старому стилю, а по новому - с 7 по 10 июля 1520 г.). В заключение приведем слова хрониста-индейца из Тлашкалы, Диего Муньоса Камарго, из его "Истории Тлашкалы": "...умер несчастный Мотекусома, управлявший с такой мудростью и достоинством, что его боялись и почитали более чем кого-либо, равного ему по рождению, и во много раз больше, нежели любого, когда-либо восседавшего на престоле в этом западном мире".

16 То есть тот "великий касик, сеньор Матлацинко, правитель поселения Тула", о котором говорится на стр. 155, 159 (глава "НЕУДАЧНЫЙ ЗАГОВОР. ПРИСЯГА МЕШИКО") и на стр. 163-164 (глава "ЗОЛОТО"); наследником мог быть также и сын Мотекусомы II - Чимальпопока, который также находился в плену у Кортеса.

К главе "НОЧЬ ПЕЧАЛИ"

17 В ночь с 30 июня на 1 июля 1520 г. (по старому стилю, а по новому - с 10 на 11 июля 1520 г.).

18 Часть индеанок, согласно Берналю Диасу (см. стр. 192 в главе "ВОССТАНИЕ И БОИ В МЕШИКО"), мешики отбили у конкистадоров еще раньше. Обмотав тряпками копыта лошадей, нагрузившись золотом, конкистадоры покидали Мешико в зловещей тишине. Мешики хорошо спланировали нападение, они позволили всему войску врага выйти на узкую дамбу, ведущую в Тлакопан, тем самым лишив его возможности закрепиться в каких-либо постройках и сделав более уязвимым. Мешики начали атаку только тогда, когда авангард войска Кортеса, перейдя три промежутка (канала) в дамбе, переходил четвертый, последний, - "Канал Тольтеков". И тут разнесся боевой клич мешиков, стрелы и дротики с наконечниками с несколькими зазубринами, как рассказывает Бернардино де Саагун во "Всеобщей истории Новой Испании" (Книга XII), "...обрушились на испанцев. И испанцы в ответ стреляли из арбалетов и огнестрельного оружия... С обеих сторон было много убитых... Канал был доверху заполнен трупами... а те, кто шел следом, переправлялись на другой берег по трупам". Атакованная мешиками, растянувшаяся колонна испанцев и их союзников-индейцев на дамбе, по словам Диего Муньоса Камарго, напоминала огромного червя, который, извиваясь, старается сбросить с себя свирепых муравьев, облепивших его со всех сторон. Хуан де Торкемада утверждает, что среди конкистадоров в "Ночь печали" храбро сражалась с мечом в руке одна испанка - Мария де Эстрада.

19 Во время смертельной опасности человек часто показывает гораздо большие возможности, чем обычно. Когда Кортес добрался до Тлакопана и посмотрел на остатки своего войска, он, по словам Франсиско Лопеса де Гомары, не выдержал и заплакал, "...да и кто не заплакал бы на его месте, видя столько смертей и ущерба? Кортес потерял тогда друзей, богатство и власть, а вместе с потерей столицы и все королевство [мешиков]". Кортес в своих письмах-реляциях Карлу V обычно довольно ярко, красочно и подробно описывал события, но о событиях, произошедших в "Ночь печали", упоминает вскользь, с неохотой, в нескольких скупых строках, избегая подробного сообщения о почти полном истреблении мешиками своего войска, занижает свои потери - он пишет Карлу V о гибели 150 испанцев (другие говорят - от около 1 000 до 1 200) и около 2 000 тлашкальцев (другие говорят о 8 000, всей артиллерии и почти всей коннице); также в письме-реляции Кортес не сообщил, что золото сохранилось, наоборот, он утверждал, что утеряны все сокровища Мотекусомы II и "пятина" Карла V. Но Кортесу опять повезло, основная часть мешиков-воинов вместо того, чтобы преследовать остатки войска врага и довершить разгром, занялась совсем другим делом. Вот что говорится в старинном предании мешиков: "Затем занялась заря и, когда заискрился свет, когда пришел ясный день, были собраны все трупы тлашкальцев и всех из Семпоалы, и всех испанцев из тех, что упали в "Канал Тольтеков"... Были привезены они на лодках; среди камышей, там, где стоят белые камыши, их побросали в кучу; некого больше было бросать, все там лежат распростертыми... И все оружие было там [(в "Канале Тольтеков")] собрано. Пушки, аркебузы, мечи... И сколько было погружено в воду, столько и лежало; пушки, аркебузы, мечи, копья, алебарды, стрелы из железа. Оттуда достали железные шлемы, кольчуги и нагрудники из железа, кожаные щиты, щиты из металла, деревянные щиты... И там было собрано золото в брусках, диски из золота, золотой песок и ожерелья из нефритов с золотыми подвесками. Все это было вытащено, выловлено из воды, отыскано..." А Кортес отступал на север, в направлении города Тепоцотлан, пока мешики собирали трофеи на месте боя в "Ночь печали". И как рассказывает Бернардино де Саагун во "Всеобщей истории Новой Испании" (Книга XII), поселения пустели при приближении отступающих конкистадоров, путь которых озарялся пожарами; "...они [(испанцы)] подожгли все храмы, все дома, все святилища. И вот уже все горит, трещит пламя, вырываются языки огня, поднимаются, разносятся вокруг и медленно оседают клубы дыма. И все время за испанцами неотступно следовали местные жители с боевыми кличами".

20 Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес пишет, что эта лошадь была съедена с кожей и внутренностями, а голод придал ей вкус знаменитой неаполитанской колбасы и телячьего жаркого из Сарагосы. Отступление конкистадоров длилось уже несколько дней, они обошли озеро и подошли к равнине вблизи Отумбы, где их встретило войско мешиков и их союзников. Начался бой, мешики и их союзники не смогли победить конкистадоров. И, как сообщает Бернардино де Саагун, "...лишь немногим [мешикам и их союзникам] удалось спастись. Когда побоище закончилось, они [(испанцы и их союзники)] довольные продолжили свой путь, а за ними последовали все их носильщики". Скорее всего "великая победа" или "чудо" при Отумбе состоялось благодаря индейцам-союзникам конкистадоров. Так, хронист Фернандо де Альба Иштлильшочитль рассказывает, что брат Какамацина, претендент в правители Тескоко - Иштлильшочитль, располагая большим войском, сковал основные силы мешиков, бросившихся на остатки армии Кортеса, отступавшей после "Ночи печали" к Тлашкале, "...узнав о том, что случилось, Иштлильшочитль, после того, как у него произошла большая битва с Куитлауаком, его дядей, который стал править после смерти Мотекусомы, уведомил всех своих вассалов, чтобы они помогали Кортесу, и когда некоторые мешики стремились настигнуть [Кортеса], люди Иштлильшочитля им [(мешикам)] помешали и их задержали. И так они [(конкистадоры)] продвигались до тех пор, пока на одной из равнин между Отумбой и Семпоалой к ним не пришел брат Иштлильшочитля с 100 000 людей и множеством съестных припасов для Кортеса..."

21 Это был Сиуака, мешикский военачальник в Тескоко; его знамя было в виде золотой сети; чиленность его войска некоторые хронисты определяют в 200 000 человек.

22 И дата выхода-бегства из Мешико в "Ночь печали" - 10 июля 1520 г. и дата битвы при Отумбе - 14 июля указаны в тексте оригинала Берналя Диаса по новому стилю. Обычно же все даты в его тексте указаны по старому стилю. Дата битвы при Отумбе (у Бернадя Диаса она 4 июля 1520 г. по ст. ст., а по н. ст. - 14 июля 1520 г.), названная другими источниками, - 7 июля 1520 г. (по ст. ст., а по н. ст. - 17 июля 1520 г.).

23 Положение конкистадоров после бегства из Мешико в "Ночь печали" было очень тяжелым, к тому же некоторые их отряды были разбиты мешиками и их союзниками, а пленных и лошадей мешики принесли в жертву; продовольствие конкистадорам приходилось теперь покупать у местного населения по невероятно большим ценам. Так, согласно Антонио де Эррере-и-Тордесильясу, в надписи, вырезанной на коре дерева конкистадором из одного такого отряда, сообщалось: "Здесь прошел Хуан Иусте и его несчастные товарищи, которые так страдали от голода, что сочли возможным отдать золотой слиток стоимостью в 800 дукатов за несколько маисовых лепешек".

24 Уэйотлипан (Hueyotlipan) - более правильное, у Берналя Диаса - Гуаолипар (Guaolipar).

К главе "ВЕРНОСТЬ ТЛАШКАЛЫ"

25 Кортес, выздоровев, навел порядок в войске конкистадоров, подчинив недовольных своей воле, и, получив подкрепления, начал нападать на территорию мешиков и их союзников. Так, конкистадоры захватили город Тепеака; согласно Антонио де Эррере-и-Тордесильясу, на пиру победителей тлашкальцы якобы ели мясо своих врагов, нанизанное на вертела, и в 50 000 котлов было приготовлено жаркое из человеческого мяса... Правитель Мешико, Куитлауак, отправляя посольства, пытался объединить все индейские племена для борьбы с конкистадорами. Но многие племена, главным образом из отдаленных районов, либо колебались и выжидали, либо, решив сбросить иго мешиков, намеривались выступить на стороне испанцев. Только расположенные вблизи Мешико города и селения, из союзнических отношений и из страха перед мешиками, выступили на их стороне. Куитлауак посылал посольство и в Тлашкалу, пытаясь заключить союз против испанцев. Послы его предлагали правителям Тлашкалы совместно бороться с вероломными захватчиками, забыв прошлую вражду, ведь и тлашкальцы, и мешики, говорили послы, поклоняются одним и тем же богам и у них один язык. Молодой Шикотенкатль и некоторые вожди были за союз с Мешико, но правители Тлашкалы - Машишкацин. Шикотенкатль "Старый", Чичимекатекутли и Тапанека - и большинство вождей были против, они говорили, что у мешиков на устах мед, а в сердце злоба, что теперь мешики под властью страха, а после они вернутся к вековой вражде, ненависти и мести, ведь многие годы мешики стремились подчинить Тлашкалу, совершали набеги, держали в блокаде без соли и многих товаров, убили множество тлашкальцев, а сейчас они переменились, стали добры и щедры. Надолго ли?! А испанцы, сражаясь с мешиками, разве не защищают интересы и Тлашкалы, и всемогущие боги, говорили они, нещадно покарают того, кто осмелится нарушить священный закон гостеприимства, а чужеземцы-испанцы находятся под защитой этого закона. В итоге Совет Тлашкалы после долгих споров отверг предложение Куитлауака о союзе, и послы из Мешико покинули Тлашкалу. Кортесу опять крупно повезло.

26 Guerra (исп.) - война.

27 Куитлауак. Согласно свидетельству монаха Торибио де Бенавенте "Мотолинии" оспу в Новую Испанию завез раб-негр, прибывший с экспедицией Панфило де Нарваэса. Оспа, корь и другие болезни, завезенные конкистадорами, не были известны до тех пор индейцам и стали причиной смерти многих из них.

28 Куаутемок (Cuauhtemoc, науа "Спускающийся Орел"), родился между 1494 г. и 1502 г. - убит испанцами в 1525 г.; после пленения Ицкауцина был избран правителем Тлателолько; совместно с Куитлауаком сражался против конкистадоров, в том числе и в "Ночь печали"; верховный правитель государства мешиков в 1520-1521 гг.

К главе "НОВЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ"

29 Ицокан (Itzocan) - более правильное; у Берналя Диаса - Осукар (Ozucar). Ныне - Исукар де Матаморос (Izucar de Matamoros) или Матаморос Исукар (Matamoros Izucar).

30 См. стр. 77-78, глава "ВНУТРЕННИЕ РАСПРИ. УНИЧТОЖЕНИЕ ФЛОТА", и прим. 25-27 к ней.

31 Шаласинго - смотрите стр. 82, глава "ПОХОД В ТЛАШКАЛУ"; и Цаоктлан - см. стр. 79, эта же глава, и прим. 32 к ней.

32 См. стр. 79, глава "ПОХОД В ТЛАШКАЛУ", и прим. 33 к ней.

33 Рождество Христово - непереходящий церковный праздник, в римско-католической церкви - 25 декабря; следующий день после праздника Рождества был 26 декабря 1520 г., а по новому стилю - 5 января 1520 г.

Текст воспроизведен по изданию: Берналь Диас де Кастильо. Правдивая история завоевания Новой Испании. М. Форум. 2000