АРАКЕЛ ДАВРИЖЕЦИ

КНИГА ИСТОРИЙ

(О ПРОИСШЕСТВИЯХ В АРМЕНИИ, В ГАВАРЕ АРАРАТСКОМ И В ЧАСТИ ГОХТАНСКОГО ГАВАРА НАЧИНАЯ С 1051 П0 1111 ГОД АРМЯНСКОГО ЛЕТОСЧИСЛЕНИЯ) (1602-1662)

/504/ ГЛАВА 39

Об отъезде Хюсейн-аги в Джуламерк

Хюсейн-ага и паша, проникшие в Палти-Тнер и там притаившиеся, так и оставались там в течение двух месяцев, а пушка из вышгорода непрестанно била по нижней крепости и городу и разрушала [их]. Тогда Хюсейн-ага, поразмыслив, понял, что неоткуда ему ждать спасения, кроме как от свата своего, великого парона Ездишера, [389] поэтому послал к Ездишеру наперсников своих в глубокой тайне от всех со словами: «Тебе известно, что вельможи ванские и Сулейман-бек – мои враги, и неоткуда мне ждать спасения, кроме как от тебя, поэтому ты должен незамедлительно прийти мне на помощь». А великий властитель Ездишер приказал одному из князей своих, которого звали Мирабеком, взять войско и выступить. И тот выступил, взяв с собой войско в тысячу пятьсот [человек], с большим запасом вооружения и более всего ружей; вскоре добрались они до /505/ Ванской области, [где] рыскали, где можно было, в окрестностях города, рассчитывая найти Хюсейн-агу и уйти, захватив его с собою.

Когда паша увидел, что прибыло войско Ездишера, чтобы увести Хюсейн-агу, подумав, понял, что после его ухода он останется один, поэтому заторопился и, выйдя вместе со своими слугами из города Вана, раньше Хюсейн-аги ушел куда глаза глядят.

Но пушка из вышгорода стреляла непрестанно по нижнему городу и разрушала [его]; и так как пальба из пушек началась еще на первой неделе Великого поста и продолжалась до [праздника] сошествия духа ¹, то это надоело всем горожанам – и власть имущим, и воинам, и простому люду. Знать и гуллар-агаси задумались, мол: «Почему нам переносить столько мук из-за одного человека? Пойдем-ка Хюсейн-агу и отдадим его в руки тех, кто домогается этого». Кто-то сообщил Хюсейн-аге об этом намерении, и тот задумал каким бы ни было способом убить главарей этого заговора, коими были начальники гулов. Это намерение тоже стало известно гуллар-агаси и другим начальникам. Поэтому утром, как только рассвело, гуллар-агаси и другие начальники, каждый взяв свое знамя, отправились к воротам нижней крепости, называемым воротами Искали, водрузили знамя на стену и закричали: «Гул вернулся, гул вернулся!» Услышав это, все воины гарнизона устремились со своим оружием под свои знамена, а Хюсейн-ага остался один со своими сыновьями и слугами. Хюсейн-ага испугался, как бы его не захватили, и тогда слуги Хюсейн-аги /506/ спустили его на веревке со стены нижней крепости, и он, сойдя на землю, отошел и смешался [390] с войском Ездишера, а воины Ездишера, взяв Хюсейн-агу, отправились в Шатах, оттуда в Джуламерк к Ездишеру.

И это тоже так.

ГЛАВА 40

Рассказ о том, как околел нечестивый Чомар

Когда Сулейман-бек и Чомар разграбили и разорили монастырь Варага и, захватив [все], ушли в Хошаб, там они оставались до пятидесятницы богоявления ². Затем прибывшие лазутчики рассказали им, что Хюсейн-ага в такой-то день выходит из Джуламерка и отправляется к государю-хондкару. Тогда по воле и совету Сулейман-бека Чомар, взяв с собою сто человек, пошел по направлению к Беркри и Арчешу, чтобы перерезать путь Хюсейн-аге, надеясь убить его.

Но так как был приказ царя, изданный в давние времена относительно Чомара, о том, что, где бы ни появился Чомар, военачальники той области вместе с войском своим вышли на бой с ним и убили его, то по этой причине паша Эрзерума, услышав о прибытии Чомара, послал какого-то князя с четырьмястами человек вслед за Чомаром. Они пошли и встретились с Чомаром в гаваре Кеги, где и сразились с ним в бою и победили его, поскольку войско Чомара насчитывало сто [человек], а их было /507/ четыреста. Поэтому часть войска Чомара была перебита, а часть бежала; сам же Чомар лишь с восемью человеками отклонился куда-то в сторону и спасся. Он хотел вернуться в Хошаб к Сулейман-беку и, пустившись в путь, шел, пока не добрался до лаза, что в Востане.

А [человек], взыскивающий бадж в Востане, который охраняет путь и взимает с путников бадж, увидев издали Чомара и признав его, быстро выбросил кинжал свой и начал ходить взад-вперед и искать его (он сделал это, чтобы никто не [391] догадался, что он из Востана и не убил его). Чомар тоже издали увидел этого человека и сказал своим людям: «Если с нами приключится беда, то по вине этого человека, поэтому, как только дойдете до него, убейте его, не отпускайте».

Как только Чомар и люди его подошли к тому человеку, [они] стали спрашивать его, чего, мол, ходишь [здесь], а он обманул их и сказал: «Путник я, пришел сюда и потерял кинжал свой; вот и хожу, ищу его, авось найду». Услыхав ответ того человека, они тоже стали ходить, чтобы узнать правду, и, поискав немного, нашли кинжал и решили, что человек тот действительно путник, поэтому и не убили его, а дали ему уйти. А мужчина этот, хорошо зная местность, быстро, раньше, чем Чомар, прошел через лаз, пробрался через потайную лощину, достиг селения и сообщил воинам, что Чомар пришел к лазу. Весть об этом быстро облетела всех воинов, которые конным походом направились прямо кто к лазу, а кто к верхней дороге и /508/ отрезали оба пути. Чомар же не пошел по верхнему пути, а, пройдя по пути к лазу, подошел, вошел в лаз и хотел пройти через него.

Лаз этот представляет собой следующее. Под высоченными скалами землю затопило озеро бездонной глубины, так что одному лишь богу известна глубина его. Однако издревле, в старину, в сердцевине скалы благодаря умению и большим трудам ремесленников-каменотесов камень был раздроблен и была высечена дорога, по которой проходят путники, но [дорога] не широкая, а такая, по которой может пройти лишь одно вьючное [животное], но [никак] не два.

Чомар вошел в лаз и шел, не зная, что там собрались люди и охраняют выход из лаза, поэтому преспокойно шел, а когда дошел до конца лаза, узнал [о засаде] и понял, что положение его безвыходное и ему угрожает беда и неопределенность. Ибо идти вперед, навстречу им, он боялся – как бы выстрелом из ружья не убили его, а идти обратно по пути, которым шел, он не мог, ибо там было слишком тесно. Поэтому, не видя выхода, он впал в отчаяние. Оглянувшись, Чомар увидел близ себя невысокий склон и выбоины в скалах, спускающиеся, подобно небольшому ущелью, [392] к берегу озера; и хотя это было трудно, но, боясь, как бы его не убили, Чомар, спешившись, схватил уздечку и по [ущелью] вместе с конем спустился на берег озера; затем, сев на коня и схватив уздечку, с величайшей осторожностью пустился в путь и погнал коня прямо в озеро. Когда он погнал коня в озеро, тот, погрузившись, нырнул [в воду], достиг почти дна озера, и долгое /509/ время его не было видно на поверхности воды.

Спустя некоторое время люди, сторожившие выход из лаза, увидели, как вдали на воде показались конь и Чомар, вынырнув из глубины вод, и стали видны, но так далеко, что [выстрелом] из ружья их было не достать. Хотели было навести ружье и убить его, но ввиду того что все равно не достали бы, и наводить не стали. А достойный всяческой похвалы конь тот, подняв своего всадника, нес, но не как сухопутное животное, а подобно морскому животному: дышал, чихал и отфыркивался, поспешно рассекал бездонную глубину вод озера, плыл и, доплыв до берега озера, вышел на сушу близ Востана.

Когда Чомар выбрался на берег, он не знал ни местности, ни дороги, не знал, где суша, где топь в тех местах, в тревоге и страхе погнал коня, чтобы бежать куда глаза глядят, ехал не по земле, а по воздуху [летел]. Путь же лежал по очень топкому месту, ширина и длина [топи] были велики. И еще сам Чомар знал и видел, что вся громада войск того гавара собралась и стремительно преследует его, [так что], если он вернется, чтобы пройти по сухому месту, ему грозит опасность попасть к ним в руки. Поэтому он пришпорил коня и погнал его в топь, но прошел немного, ибо топь была очень глубокой и это задержало его надолго, и [лишь] благодаря большим усилиям и трудам, рывкам в разные стороны конь еле-еле выбрался из топи и вынес вместе с собой и Чомара. Выбравшись из топи, Чомар снова погнал коня вперед, чтобы спастись, но из-за того что, как мы сказали, он не знал местности, поехал он не в /510/ сторону дороги и моста (что было совсем близко от него и спасло бы [его], если бы он поехал [так]), а поехал куда глаза глядят. Путь [393] его пересекал канал Шамирам, переправиться через который не было иной возможности, кроме как по мосту, ибо [канал] очень широк и глубок, а валы по обе стороны высоки, так что человек и конь не могут подняться на них и спуститься; и Чомар проехал немного по берегу этого канала, повернул обратно и приехал в селение под названием Кем.

Пока с Чомаром происходили все эти происшествия, войска области, быстро устремившиеся вслед за Чомаром, пришли и достигли канала Шамирам, поспешили занять переправу через мост, ибо они хорошо знали местность. Какие-то [воины] пришли в селение Кем, нашли там Чомара, спешившегося и спрятавшегося где-то на лугу, и окружили его; у Чомара было с собой четыре ружья – тапанчи, которые он навел, чтобы выстрелить, но выстрела не последовало, ибо порох отсырел в воде и топи; поэтому он недоумевал и жестоко мучился. Один из воинов той области, окруживших его, по имени Шехубек, смело и быстро навел ружье на Чомара, и, прицелившись, выстрелил в голову. И так околел тот вредоносный и проклятый Чомар. Тотчас же отрубили ему голову и правую руку, взяли также и коня и повезли к парону своему – Ездишеру. А Ездишер оставил себе коня, а голову Чомара и правую руку со знаком послал царю в Константинополь. А царь, увидев голову и услышав подробности убийства, обрадовался этому и одарил Ездишера множеством ценных даров и еще /511/ отдал ему на попечение область Схерт, чтобы Ездишер тут же вступил во владение областью Схерт и владел бы [ею], пока жив.

Рассказчики говорили, будто к брюху коня Чомара, когда он погнал его в озеро и топь, был привязан бурдюк с вином. И еще, будто, куда бы Чомар ни ехал, конь его все время был покрыт попоной и, когда он погнал коня в озеро и топь, попона была на коне, а ваты, что положили в попону и зашили, было, говорят, три литра. И что конь тот исполинского роста, громадный и могучий, с широкой грудью и длинной шеей, голубой масти, красивый, с гордой поступью; и подобен он разумному существу, способному выбирать подходящее время и случай, и понимает своего хозяина. Находится [394] он ныне у парона Ездишера, и от него уже вывели пять жеребцов.

И нечестивец Чомар околел именно так, как мы рассказали. А теперь пора нам рассказать о том, как околел Сулейман-бек и как святое знамение возвратилось в город Ван, ведь повествование наше посвящено святому знамению, а не богохульникам.

/512/ ГЛАВА 41

Рассказ о том, как околел Сулейман-бек

Как мы выше рассказали, Сулейман-бек разграбил Варагский монастырь, захватил всю утварь и великое святое знамение, увез в крепость Хошаб и оставил там.

Ввиду того что упоминаемый в «Сказании о преставлении святой Богородицы» и построенный святым апостолом Варфоломеем монастырь Огвоц, где имеется живописный образ святой Богородицы ³, находится в области Хошаб, под властью Сулейман-бека, ввиду этого, когда Сулейман-бек прибыл в Хошаб, он призвал к себе настоятеля монастыря Огвоц тэр Петроса и, притворяясь благодетелем, радостно сказал ему: «Я привез из Варага ваше великое святое знамение, вот оно, я даю его тебе, чтобы ты понес и поместил [его] в нашем монастыре, чтобы оно там и оставалось». А епископ, обдумав /513/ и решив, что оно все равно не останется им, ответил: «Невозможно, чтобы это святое знамение оставалось у нас, ибо испокон века при предках и отцах наших оно было их (обители Варага) достоянием, а не нашим».

И епископ Петрос не взял святое знамение в монастырь Огвоц, хотя Сулейман-бек несколько раз и предлагал ему. И еще Сулейман-бек сказал: «Если ты не возьмешь, я отдам его другим священникам и пошлю в монастырь». [Тогда] епископ ответил: «Если ты пошлешь святое знамение в монастырь, я соберу свою братию, выйду оттуда и уйду; делай [395] [тогда] что хочешь с монастырем своим». И только тогда Сулейман-бек уступил и не послал [святое знамение].

А все христиане-армяне, жившие в городе Ване и гаварах его, в отчаянии, убитые горем, скорбные и безутешные из-за ограбления Варага и особенно из-за святого знамения, облачились навеки в траур и беспрестанно томились и сохли, вздыхали и сетовали: неужто нет никакой возможности спасти святое знамение. Был среди них некий муж, знатный и благочестивый христианин из ходжей города Вана, сын ходжи Тумы Ханенца, и звали его Мархас Челеби; этот Мархас Челеби, собрав множество прошений, прибыл в Хошаб к Сулейман-беку, вручил [ему] прошения и пробыл там много дней. Он, прибегнув к посредничеству множества людей, умолял Сулейман-бека о спасении святого знамения, но тот не согласился вернуть его. Мархас Челеби начал с того, что [обещал] дать ему тысячу гурушей и дошел до семи тысяч гурушей, чтобы тот вернул святое знамение, но Сулейман-бек не вернул. И Мархас Челеби, прожив там много дней /514/ и не получив святого знамения, выехал из Хошаба, опечаленный, со скорбной душой, и поехал в Ван.

И, как говорит пророк, «человека злоязычного зло увлечет в погибель» (Несколько переиначенное и сокращенное изречение из Псалтыря: "Человек злоязычный не утвердится на земле; зло увлечет притеснителя в погибель" (139,12)), точно так и злодеяния Сулейман-бека увлекли его в погибель таким образом. Вельможи Сулейман-бека, человек десять или более, совместно задумали убить его, «ибо, – говорили они, – с тех пор как Сулейман-бек стал пароном, земля и страна наша вконец разорились, потому что никогда не прекращаются смута, набеги, разбой, сражения и раздоры; и пока он жив, мы знаем, мира не будет, поэтому мы должны убить его, чтобы в стране нашей был восстановлен мир». Узнав эту тайну, уведомили Сулейман-бека, мол: «Трое твоих известных вельмож – Молла Гасум, Мустафа-бек и Ибрагим-бек – стали во главе других вельмож и задумали убить тебя». А Сулейман-бек, схватив этих трех [396] вельмож, бросил их, закованных в железные цепи, в тюрьму. Эти трое вельмож были взяты под стражу в первую неделю (В тексте ***, что значит и "суббота" и "неделя". Что имел в виду автор, трудно установить) Великого поста; заключенные вельможи при помощи писем и посредников просили и умоляли Сулейман-бека освободить их, но тот не освобождал.

Как только вельможи поняли, что [Сулейман-бек их] не освободит, а убьет, задумали еще одну уловку: призвали к себе тестя Сулейман-бека, которого тоже звали Мустафа-беком, и много дней говорили с ним на разные лады, [надеясь], что тот, быть может, сумеет изыскать способ спасти их. И когда они обдумывали и /515/ обговаривали, вельможи [те] сказали тестю Сулейман-бека: «Если бы ты сумел спасти нас, мы назначили бы тебя правителем и пароном вместо Сулейман-бека, поскольку ты сын князя (и поистине этот Мустафа-бек был сыном князя). Так вот, если ты убьешь Сулейман-бека, мы непременно поставим тебя правителем вместо Сулейман-бека». И так как тесть им не доверял, они заключили союз при помощи множества клятв и всевозможных речей, так что он склонился к уговорам вельмож, а согласился он, потому что был человеком не проницательным, а простодушным.

Затем они задумали следующее: чтобы сын одного из этих трех заключенных вельмож и слуги двух [других] спрятали сабли под одеждой своей, а сверху надели женское платье, накинули на себя покрывала, [т. е.] притворились бы женщинами. И однажды эти трое мужчин, преобразившиеся в женщин, и тесть Сулейман-бека Мустафа-бек вышли, как только рассвело, направились к крепости и дошли до первых ворот крепости. А привратники крепостные и другие люди видели, что идет тесть Сулейман-бека, перед ним идет малолетний ребенок – сын его, а вслед за ним – три женщины. Когда, подойдя, они поровнялись с крепостными воротами, привратники спросили Мустафа-бека о женщинах, и тот сказал, что это жены заключенных вельмож идут к жене [397] Сулейман-бека умолять ее заступиться за их мужей перед Сулейман-беком. Привратники, услыхав эти слова, /516/ позволили [им] пройти, и они, пройдя через все крепостные ворота, дошли до верхних ворот. Там тоже привратники спросили, и Мустафа-бек ответил им так же, как и раньше, поэтому привратники разрешили [пройти], ибо все, кто видел Мустафа-бека, а впереди него мальчика и слыхал его ответ, не колеблясь, верили, так как считали, что как вчера и третьего дня шел Мустафа-бек к Сулейман-беку и обратно, так и сегодня [идет], поэтому и дали ему пройти.

А они, пройдя через все ворота, дошли до дворца Сулейман-бека и, подойдя, остановились у дверей покоя, в котором Сулейман-бек спал ночью. В это время он был еще в постели, но бодрствовал, а жена Сулейман-бека и две служанки тоже находились там. Сперва вошел в покой Мустафа-бек, Сулейман-бек открыл лицо и увидел, что в покое находится тесть его, а за дверью покоя стоят три женщины. Он снова прикрыл лицо одеялом, ибо подумал, что трое переодетых в самом деле женщины, и решил, что они пришли ходатайствовать о заключенных вельможах, поэтому и прикрыл лицо свое. Тотчас же переодетые женщинами [мужчины] бросились к Сулейман-беку, накинулись [на него] и кинжалами нанесли ему несколько ран, закололи и убили его. Околел Сулейман-бек в пятницу пятой недели Великого поста, так что в тот самый день, когда Сулейман-бек ограбил [монастырь] Варага, в тот же день, по исполнении года, он сам был убит.

После убийства Сулейман-бека трое мужчин, убивших его, пришли и быстро открыли двери темницы, освободили от оков и из тюрьмы /517/ троих закованных князей, которые, выйдя из темницы, пришли к воротам крепости. Пришли и собрались вокруг них также и другие заговорщики-единомышленники их, а также и множество других людей и стали громко кричать. А трое убийц снова вошли в крепость, прошли в покой, где они убили Сулейман-бека, взяли труп, укутали в какую-то одежду и вынесли его к воротам крепости, к толпившемуся там народу, мол, вот, смотрите своими [398] глазами и уверуйте [в то, что] действительно и точно убит Сулейман-бек. Когда бросили труп к ним (к народу), тотчас же трое убийц и тесть Сулейман-бека быстро повернули обратно, вошли в крепость, заперли крепостные ворота и захватили крепость, думая так: мол, мы убили Сулейман-бека, потому мы и должны стать правителями вместо него.

А жена Сулейман-бека, поднявшись на крепостную стену, долго кричала в сторону города, но, так как она была высоко, никто не слышал ее; когда же жена [Сулейман-бека] увидела, что голос ее не слышен в городе, она взяла кавук с головы Сулейман-бека и кашемировую шаль его, и так как во время убийства она была на голове его и была вся пропитана кровью, то завернула кавук в шаль и метнула в город. Кавук полетел и упал перед домом армянина-христианина, по имени ходжа Васо, который, увидев его, понял, что это кавук парона; но так как он был весь пропитан кровью, [ходжа Васо] оробел и подумал: а вдруг парона убили? Поспешил к крепостным воротам и увидел, что действительно Сулейман-бек убит.

Упомянутый ходжа Васо, будучи другом Сулейман-бека, который любезно покровительствовал [ему] и много раз навещал, тайно /518/ послал людей и сообщил братьям Сулейман-бека, старшего из которых звали Ибрагим-беком, а младшего Эвлиа-беком. Так как каждый из них находился в своей крепости, а крепости эти были не очень далеко от Хошаба, то они, услыхав, тотчас же приехали с воинами в Хошаб. Когда они подошли к крепостным воротам, убийцы, вошедшие в крепость, не открыли им ворота. Несколько дней все оставались в таком волнении; и однажды во время смуты брат Сулейман-бека, Эвлиа-бек, ударил мечом Моллу Гасума и убил его, отомстив за кровь Сулейман-бека.

Затем, когда все это кончилось, однажды ночью жена Сулейман-бека, все еще жившая в крепости, одна, без чьего-либо ведома, спустила с крепостной [стены] веревку и втащила наверх, в крепость, одного из людей Ибрагим-бека, тот втащил наверх еще десять мужчин, а вместе с ними и Ибрагим-бека. Затем Ибрагим-бек и его люди начали преследовать [399] убийц Сулейман-бека, находившихся в крепости, а те, убежав, вошли в джабахану; Ибрагим-бек бросил в джабахану зажженную [лучину], и от этого пламени загорелся порох и взорвал здание, а вместе с ним и людей и рассеял их по ветру; и они, разорванные в клочья, упали на землю.

Затем Ибрагим-бек завладел крепостью и всей страной, а брат его, Эвлиа-бек, вернулся на свое прежнее место в крепость, где он раньше жил и которую именовали Апаха. Итак, мы рассказали, как околел Сулейман-бек, а теперь расскажем о паронстве Ибрагим-бека и о возвращении святого знамения в город Ван.

/519/ ГЛАВА 42

Рассказ о паронстве Ибрагим-бека и возвращении святого знамения в город Ван

И вот, когда минуло все это и Эвлиа-бек вернулся в свою прежнюю крепость, называемую Апаха, а Ибрагим-бек вошел в крепость Хошаб и подчинил своей власти крепость и все гавары ее, расспрашивая исподволь, он узнал всех своих врагов, а также их сообщников в убийстве Сулейман-бека. И изо дня в день по одному убил всех их и никого не пощадил: ни стариков, ни отроков, ни мужчин, ни женщин, а всех стер с лица земли. Кроме того, он захватил жену и сестру Сулейман-бека, бросил в темницу и мучил их всевозможными пытками, чтобы они указали, где остатки сокровищ /520/ Сулейман-бека, а когда захватил все, что нашел, тогда убил и их.

Вот этот Ибрагим-бек призвал к себе опять настоятеля монастыря Огвоц епископа Петроса и сказал ему: «Даю тебе святое знамение, отнеси к нам в монастырь и храни его там». А епископ Петрос и этому ответил, как Сулейман-беку, и не взял святое знамение в монастырь, а осталось оно в крепости Хошаб. [400]

И почти с того самого дня, как Сулейман-бек вынес святое знамение из [монастыря] Вараг и привез в Хошаб, гнев и кара [Божьи], подобно ливню, захлестнули область Хошабскую, ибо земля не плодоносила, а если плодоносила, то этого едва хватало на семена; смутой и раздорами был полон край, и даже животные не плодились, а [количество их] убывало; и еще: в летнюю пору во время поста святого Григора ⁴ выпало безмерно много снега, и многие говорили, будто он осел слоем в два аршина, и так много было снега, что скот весь остался без пастбищ, а по этой причине множество скота погибло от голода. Потом начался в их стране падеж скота, так что у кого была тысяча голов скота – осталось сто голов; тогда жители области Хошабской пошли к Ибрагим-беку, рассказали ему о разорении страны и умоляли [его] вернуть на место святое знамение, дабы гнев [Божий] оставил их. Сам Ибрагим-бек тоже заболел проказой, [признаки] проказы появились у него на теле, и еще нашли у него какой-то недуг вроде ломоты, схвативший поясницу, бедра, ноги и беспрестанно мучивший его; жена Ибрагим-бека без конца убеждала и на разные лады уговаривала его вернуть святое /521/ знамение на место. И по всем этим причинам Ибрагим-бек согласился вернуть святое знамение на место.

Сообщили об этом населению города Вана, и все преисполнились небесного ликования. Тотчас же упомянутый выше Мархас Челеби, взяв с собой кое-кого из прихожан, поспешно поехал в крепость Хошаб. Явились они пред очи Ибрагим-бека, обратились к нему со словами мольбы и положили перед ним две тысячи гурушей наличных денег, взяли святое знамение и оставшуюся утварь – кресты и что-то еще – и приехали в город Ван.

В связи с этим все христиане – жители гавара толпами шли на поклонение святому знамению и со слезами благодарили бога, вновь вернувшего им святое знамение. [Но все же] две из риз Чомар взял, сшил для себя чынтеан и носил.

Однако, помня о прежней беде, [люди] сомневались и боялись, поэтому святое знамение не отнесли уже в монастырь Варага, а оставили в городе Ване, в церкви во имя [401] Богоматери. И возвращение святого знамения в город Ван имело место в 1104 году нашего летосчисления (1655) благодаря милости и человеколюбию господа нашего, Иисуса Христа, которому вечная слава, аминь.

/522/ ГЛАВА 43

Рассказ о мощах святого Иоанна Предтечи, исстари хранившихся в старой Джуге, которые были обретены в последнее время

В то время когда царь персидский, именуемый великим шахом Аббасом первым, изгнал джугинское население из старой Джуги и, погнав, переселил их в страну персов, в город Исфахан, жители Джуги не смогли собрать и увезти с собой весь скарб свой и имущество, ибо повеление царя сановникам было жестоким и они мечами торопили их поскорее подняться с места и пуститься в путь. Поэтому они не смогли взять с собой имущество свое; каждый сделал тайник и подпол в домах, в ямах, во рвах и в удобных местах, спрятал там [свое имущество], и, оставив [все] так, они ушли. Обитатели и поселяне окрестных деревень, расположенных близ старой Джуги, знали о тайниках, сделанных джугинцами, поэтому они без конца приходили, допытывались, искали, рыли землю и камни, чтобы найти что-либо; и многие находили множество вещей.

Случилось так, что некий муж, иноплеменник и /523/ магометанин по вере, из селения, называемого Меграм, придя в старую Джугу с целью поискать и найти что-либо, вошел в церковь, называемую Верхним Катаном. Там во время поисков он нашел в восточной стене главного хорана глиняный сосуд, а в этом сосуде – маленький деревянный ларец, то есть кути; когда он достал деревянный ларец из глиняного сосуда и открыл его, тотчас же оттуда пошел сильный и [402] приятный запах, поэтому тот иноплеменник в [глубине] души понял, что это мощи святого. Были в ларце маленькие и большие кусочки костей, а вместе с ними и кусочек пергамента, на котором было что-то написано. И человек тот, взяв ларец с костями и пергаментом, понес к себе домой, чтобы обдумать, что ему делать. Оставались мощи у него дома много дней, и день ото дня стали уменьшаться его имущество и доходы, а скот и животные подыхать, и все, что было у него, иссякло, и даже сыновья его умерли. Придя в себя, человек этот понял, что все эти беды, приключившиеся с ним, от мощей, поэтому он тут же вынес мощи из своего дома и понес их далеко в открытое поле и спрятал где-то в куче камней, надеясь, что, быть может, гнев Божий оставит дом его. Однако гнев Божий его не оставил.

Потом пришел этот иноплеменник в прославленную обитель – монастырь святого Первомученика, расположенный в селении, называемом Дарашамб ⁵, и там сообщил все подробности какому-то епископу, по имени Шмавон, с которым тот иноплеменник был издавна знаком, а епископ наказал принести все к нему. И когда этот иноплеменник принес ларец и отдал епископу и как только открыли его, тотчас же заблагоухало и чудесный запах наполнил комнату; [епископ] увидел кусочки мощей /524/ и, взяв лист пергамента, прочел следующие слова, написанные на нем: «Это частица мощей святого Иоанна Предтечи, которую Григор Лусаворич привез в Армению и поместил в городе Храме, а во время разорения города Храма в 421 году армянского летосчисления (972) перевезли ее в Джугу ⁶». Вот эти слова были написаны на пергаменте. Епископ Шмавон возблагодарил бога за обретение мощей святого Иоанна и, исполненный великой радости, уговорил иноплеменника и, дав ему кое-что, взял у него мощи, и человек тот ушел восвояси.

Спустя несколько дней об этом стало известно джугинскому населению, переселившемуся в Исфахан, начальником и главой которого был ходжа Назар, и не только джугинцам, но и всем христианам-армянам, проживающим под властью персов. И поскольку ходжа Назар был весьма могуществен и [403] знаменит и еще потому, что его любил царь персидский шах Аббас, этот ходжа Назар послал каких-то мужей из джугинцев к епископу Шмавону и со словами угрозы и устрашения просил [послать] частицу мощей. Посланцы ходжи Назара, приехав, потребовали у епископа частицу мощей, и епископ, оробев от страха перед ними, не смог спрятать или спасти [мощи] от джугинцев и решил отдать мощи им. Но большой кусок мощей он тайком оставил у себя (это была головка лопатки, являющаяся гнездом для круглой кости, что находится на плече), а все остальные частицы и пергамент с письменами, положив в тот же ларец, отдал джугинцам, которые повезли их ходже Назару в Исфахан.

Епископ Шмавон продержал ту [частицу] мощей при себе до сего времени, когда идет /525/ 1103 год армянского летосчисления (1654). В это же время великий вардапет Иакоб, который тоже был джугинцем, восстанавливал с неисчислимыми расходами и великим трудом тот самый монастырь святого первомученика Степаноса: он заложил церковь из тесаного камня с основания до верхушки, взялся за дело и обновил все с самого основания – и ограду, и остальные строения внутри [ограды]. А епископ Шмавон, придя к великому вардапету Иакобу, рассказал ему о мощах и сказал: желаю-де сделать крест в память о себе и положить туда те мощи. Вардапет разъяснил епископу, что нет такого предписания в канонах, чтобы мощи святых заключать в крест, а [надо класть их] в какой-либо ларец. Поэтому сделали для мощей ларец серебряный в форме кирпича, позолотили его, вставили драгоценные камни и положили туда мощи святого Иоанна Предтечи. И на ящике написали коротко о всех этих событиях и происшествиях и поместили его в том монастыре святого Первомученика вместе с другими, собранными отовсюду святынями, находящимися там и являющимися заступниками всех христиан, паче всего же стражами и гордостью страны армян, врачующими всевозможные раны всех обращающихся к ним угнетенных, коими прославляется имя господа нашего Иисуса Христа благословенного во веки веков. Аминь. [404]

/526/ ГЛАВА 44

История мученичества невинного мальчика Николайоса

Блаженный мученик Николайос был [уроженцем] города Тигранакерта, который нынче называют Амидом; родился и был вскормлен в том же городе. [Это был] стройный мальчик, лет пятнадцати, приятной наружности, сын христиан и по происхождению армянин.

Однажды, в то время когда Николайос по всегдашнему обычаю своему бродил по рынку, один человек, магометанин по вере, которого звали Махметом, подойдя к Николайосу, начал гладить рукою лицо его, обнимать, [объятый] порочным вожделением, постоянно проявляющимся и ставшим обычным у магометан. Николайос же, сильно разгневавшись, в замешательстве отгонял его прочь. Был там еще один магометанин, которого тоже звали Махметом; этот Махмет, который только что баловался с Николайосом, сказал ему о том Махмете, мол: «Почему это ты с тем Махметом предаешься любви и совокуплению, а со мной нет?» А Николайос сказал: «Вот с твоей матерью и его я это сделаю». И тотчас же этот Махмет сказал людям, [стоявшим] поблизости, и лавочникам: «Ради /527/ бога, будьте свидетелями, ибо вы своими ушами слышали, что он богохульствует над книгою законов наших и пророком Магометом». Собралось там вокруг них множество магометан, подобных бешеным псам; они схватили Николайоса и повели его к судье в суд; некоторые из них став обвинителями, другие свидетелями, а иные мстителями, приговорили Николайоса к смерти.

Судья спросил Николайоса, действительно ли он богохульствовал над пророком Магометом, Николайос ответил: «Я не богохульствовал, я ничего не сказал о пророке Магомете; а человек этот с порочным вожделением обнимал меня на людях и срамил меня, поэтому я и выругал его мать». А тот Махмет, который баловался с Николайосом, выступил в качестве истца [и сказал], что он обругал пророка Магомета. А потом сказал: «Вот у меня двое свидетелей». И, приведя тех мужчин, представил их судье (одного из них звали бахкал Аллахверди, а другого – халвачи Сеид), и они, представ перед судьей, поклялись, мол, мы слышали, как он обругал Магомета. [405] Судья сказал Николайосу: «Раз столько магометан собралось вокруг тебя и так осуждают тебя, я знаю, тебя не оставят в живых, а убьют, поэтому послушайся моих слов и стань мусульманином, дабы избежать смерти». Но Николайос не согласился принять веру Магомета. Судья много раз говорил ему: «Дам тебе много сокровищ и драгоценных вещей, красивую жену, если примешь веру Магомета». А Николайос [отвечал]: «Я /528/ не оставлю светлую веру свою, а если вы меня без вины убьете – дело ваше». Магометане, выступавшие истцами, вынудили судью вынести сиджил о смерти Николайоса, чтобы убить его, и судья вынес сиджил.

А магометане, подобно злобным зверям жаждущие крови христианской, взяли сиджил и Николайоса, повели к паше, которого звали Мустафа-паша, сообщили ему все, сильно оклеветав [Николайоса]. И сказал паша Николайосу: «Послушайся слов моих и обратись в светлую веру Магомета, которая, как ты видишь, осветила весь мир, а я назначу тебя своим постоянным прислужником, буду обращаться с тобой как с сыном, дам тебе много сокровищ и драгоценного имущества, красавицу жену, какую пожелаешь из княжеских дочерей, государственную власть и много иных благ». Николайос ответил: «Из всех этих благ мне ничего не нужно, если же ты мне добра желаешь, разреши мне жить в моей вере, а если без вины осудите и убьете меня – дело ваше». Паша неоднократно говорил: «Я дам тебе славу и почет, если ты обратишься из своей веры в веру Магомета», но Николайос не обратился. Магометане со всех сторон настоятельно требовали у паши издания приказа и приговора об убийстве Николайоса; и когда паша понял, что Николайос не обратится [в магометанство], издал приговор и приказ убить его.

Тогда собрались над ним толпы палачей /529/ и, раздев его, скрутив руки за спину, повели с непокрытой головой и босого кружить по всему городу, а перед ним, громко крича, шел [406] глашатай. Привели его в центр большого майдана, туда, где на камне, установленном там, ломают приговоренным к смерти ноги и руки. И там палачи сказали [ему] несколько раз: «Отвратись от своей веры и прими веру Магомета, не упорствуй, ибо вот сейчас мы перебьем тебе руки и ноги». Так говорили и другие магометане, но Николайос уже никого не слушал. В этот миг один из иереев города, некий священник по имени Мартирос, положив святые дары в финик, принес и дал Николайосу, который взял и вкусил. А палачи, увидев, возмутились и начали спрашивать, что дал иерей Николайосу; иерей быстро скрылся, убежал оттуда и спасся. Палачи неоднократно предлагали Николайосу принять веру Магометову и спастись от смерти. Когда же он не обратился, сказали Николайосу: «Раз ты не слушаешь нас и не соглашаешься принять веру Магомета, тогда протяни руки свои на камне, чтобы мы их перебили». И блаженный Николайос сам протянул обе руки на камне, а палачи ударили секирой и рассекли мышцы обеих рук; затем потребовали, и он протянул ноги, и палачи раздробили берцовые кости обеих ног. И Николайос лежал так на позорном лобном месте (В тексте ***-"театр", "сцена", "позорище"; имеется в виду лобное место, место приведения приговора в исполнение) с перебитыми конечностями в течение того дня, а на второй день христиане пошли к паше и к судье и попросили разрешения взять его /530/ оттуда и унести домой. Приказ был дан, и христиане пришли, подняли его и унесли к себе домой. Николайос, после того как ему перебили ноги и руки, остался жить дня три, а затем отдал богу святую душу свою, подобную благовонному ладану.

И в ту ночь господь Христос прославил его небесным светом, снизошедшим на него, что воочию увидели все христиане, собравшиеся там, возрадовались великой радостью и с ликованием прославили бога. Да и сам святой Николайос, пока был жив, рассказал: «В тот час, когда сломали мне руки и ноги, я увидел, как засиял яркий свет и, снизойдя с небес, проник ко мне в рот». Назавтра после смерти святого [407] собралось там множество христиан и, подняв мученика Христова, с псалмами и благословением отнесли его к могиле на армянском кладбище и там упокоили в могиле в ряду святых мучеников. Нынче хворые и больные идут на святую могилу его и обретают здоровье от всех недугов молитвами святого мученика Николайоса и милостью Христа, бога нашего, которому вечная слава, аминь. Имело место мученичество святого Николайоса в 1091 году армянского летосчисления (1642), 15 апреля, во [время] царствования над османским племенем султана Ибрагима, восседавшего в великом городе Стамбуле, и во [время] патриаршества славного патриарха владыки Филиппоса на высоком Престоле святого Эчмиадзина.

И пока еще был жив святой Николайос, случилось так, что там, в городе Амиде, некий вардапет, имя /531/ которого мы не нашли, пришел к святому Николайосу и, схватив переломанную десницу его, поцеловал и попросил его, мол, «святую десницу свою пожалуй мне, ибо я собираюсь построить церковь и положу эту святую десницу в основу церкви». святой Николайос охотно дал [согласие] и сказал: «Сейчас прямо отсеки и возьми себе». Но пока он был жив, [руку] не отсекли, а отсекли [ее] после смерти, а вардапет взял святую десницу Николайоса себе с великим желанием, отнес, положил ее в основание церкви, которую построил. И еще: тот камень, на котором раздробили руки и ноги святому Николайосу, вардапет тоже тайно унес и положил в основание церкви, которую построил, чем прославляется имя господа нашего Иисуса Христа во веки веков. Аминь.

/532/ ГЛАВА 45

История мученичества страдальца и исповедника Христова святого Хачатура

Блаженный мученик этот, Хачатур, был уроженцем города Тигранакерта, который нынче зовется Амидом, рожден и вскормлен был в том же городе и по происхождению был армянин. Были у него родители, братья и много иных родных. [408] Было ему лет около двадцати – [немногим] более или менее того, имел он приятную наружность, был строен. И любил он очень молитвы, слушал чтение книг и все, что священники читают в церквах, Евангелие, служебники (В тексте: ***- "требник, служебник церковный") и особенно Четьи-Минеи и жития мучеников. Каждый Божий день без исключения бывал он в церкви и [присутствовал] на молитвах во все положенные часы; и стоял он близ солеи, где читают все книги, у места молитвы. Когда читались сказания о мученичестве страдальцев, слезы, подобно бурным ручьям, /533/ текли из глаз его. Он страстно мечтал стать соучастником мученичества святых страдальцев и без конца говорил родным у себя дома, а вне [дома] соседям и товарищам: «Не хочу я умереть своей естественной смертью, а мечтаю погибнуть как мученик и умереть за истинную веру свою». Был он учеником одного христианина – чэлэнгера, который мастерит замки и тому подобные мелкие вещи. [Хачатур] со своим мастером, сидя в лавке, расположенной на базаре, все время занимались своим ремеслом, а лавка их была расположена близ большой мечети, которую называют Джума-мечеть.

Однажды Хачатур сказал своему мастеру в лавке: «Вот выйду из лавки и пойду, но мне кажется, что я больше не вернусь в эту лавку». Рассказывали, будто Хачатур сказал: «Сегодня ночью во сне явилось мне видение и предрекло мне мученичество, и я иду на мученичество, поэтому я и говорю, что не вернусь в лавку». Сказав эти слова, он вышел из лавки, пошел во двор большой мечети и стал около источника мыть руки водою, стекающей сверху. В это время подошел какой-то магометанин, эмир и зеленоголовый ⁷, он обругал Хачатура и сказал: «Уйди прочь отсюда, дай мне умыться». Хачатур выругал и его, и зеленый цвет его [чалмы]. Во время их разговора вокруг них собралось множество магометан. Они схватили Хачатура и повели к судье; некоторые из них стали обвинителями, другие свидетелями, а третьи мстителями и приговорили Хачатура к смерти. [409]

В суде судья обратился к Хачатуру и сказал: /534/ «Сынок, ты еще ребенок и очень молод, сжалься над молодостью своей и спаси себя, ибо столько магометан, собравшихся вокруг тебя, не дадут тебе жить. Послушайся моих слов, отвернись от вашей лживой веры и прими веру Магомета, ибо она хороша и благословенна. Все магометане, как видишь, преуспевают и благоденствуют, усилились в царстве, они унаследуют всем нынче живущим и грядущим [поколениям]». А блаженный Хачатур ответил: «Ложна ваша вера, [а не наша], точно так же пророк и провозвестник ваш – лжепророк, а наша вера истинна и завещана нам Христом, так же как и Христос сам праведен, чему и вы свидетели; и я от Христа, бога моего, не отрекусь, не оставлю светлой веры своей и не приму вашей ложной веры, освободите вы меня или убьете; и даже если вы с меня, как с Насими ⁸, сдерете кожу, я не отрекусь от веры своей». Судья говорил с ним на разные лады и обещал предоставить ему много благ: сокровища и добро, жену и государственную власть; но Хачатур никак не соглашался.

Кое-кто из магометан пошел к муфтию и спросил: «Как следует поступить с человеком, который ругает пророка Магомета и веру его?» А муфтий дал фетву: «Ввиду того что он обругал пророка Магомета и веру его и сам сказал, мол, сдерите с меня, как с Насими, кожу – не отрекусь от веры моей, следует с него содрать кожу». И, взяв эту фетву, магометане принесли ее к кадию и превратили в сиджил, а /535/ затем, взяв Хачатура, повели его к паше и рассказали ему все. Паша, увидев красоту и юность Хачатура, сказал ему много нежных слов и предложил: «Дам тебе большие сокровища и драгоценности, государственную власть и жену красивую из княжеских дочерей, какую ты пожелаешь. Если ты отречешься от веры своей и примешь веру Магомета, станешь обладателем стольких благ, а также спасешься от смерти». А блаженный Хачатур ответил: «Все эти блага, обещанные мне, обманчивы и суетны, ибо преходящи; и вера ваша тоже ложна, ибо создана лжепророком. Моя же вера истинна и свята, ибо создана Христом, и истинности ее вы сами свидетели; и не то [410] чтобы невзначай убьете меня, даже если вы с меня живого сдерете кожу, я не отрекусь от Христа, бога моего, и истинной веры его». Паша сказал: «Возможно, он бредит или сошел с ума; отведите его и посмотрите, авось придет в себя и станет благоразумнее». Отвели его, продержали часа два, а магометане все пришли к нему, скорбели, жалели и говорили: «Не губи красоты и молодости своей», но он не склонился к словам их. Снова паша призвал Хачатура пред очи свои и обещал ему дать больше благ, чем прежде [обещал], лишь бы он отрекся от христианской веры и стал бы исповедовать магометанскую, но Хачатур не отрекся. Тогда паша издал приказ с приговором о его убийстве.

Пришли палачи и, подобно зверям-кровопийцам, окружили его, раздели и связали ему руки за спину и, схватив, /536/ повели его на место казни, а глашатай, т. е. джарчи, шел, громко крича, впереди него. Собрались вокруг него толпы магометан, подобно неисчислимому песку морскому, так что места им не хватало. И подобно бешеным зверям, скрежетали зубами на него, били, колотили и тащили его, и так вытащили его из вышгорода, и когда они вышли из крепостных ворот, там перед воротами вышгорода, которые называют Новыми воротами, святой Хачатур сказал палачам: «Сдерите с меня кожу за веру и любовь, которую я питаю к Христу – богу моему». Тогда нечестивые палачи – звери в человеческом обличье – надрезали кожу на теле его от правого плеча до левого, содрали кожу со спины, спустили ее до крестца и отвернули кожу на пояснице, и спереди тоже содрали кожу с груди и под сосцами и отвернули кожу на животе, затем повели его, показывая, по всему городу: на торжище, по дорогам, по улицам и площадям. И стремились посмотреть это дивное шествие все – мужчины и женщины, старики и младенцы, а также и девушки-затворницы ⁹. Всех, кто видел это, от ужаса пробирала дрожь. Внешне лицо у святого Хачатура было веселое и ясное, как у ангела Божьего, и ничто не говорило о стольких мучениях. Кроме того, Хачатур заранее выучил множество песен Насими, которые сам Насими пел о своем мученичестве, и богооткровения о страстях [411] Христовых; песни эти громким голосом и с мелодией теперь уже пел Хачатур о себе /537/ и ходил по городу всюду, куда водили его палачи. Кончив водить, палачи привели его к центру большого майдана, туда, где приговоренным к смерти ломают руки и ноги; с каждой минутой прибывало туда и собиралось все больше и больше магометан; пришло туда и множество христиан, они собрались там и видели все это. Палачи заговорили с Хачатуром, мол, не упорствуй более и не противься приказу власть имущих, прими нашу веру и избавь [тем самым] себя от смерти, ибо у тебя еще есть возможность выжить и исцелиться с помощью лекарств. То же самое говорили и другие магометане и вельможи, мол, скажи хоть слово о нашей вере, и нам будет достаточно, чтобы сделать это поводом и позволить тебе жить. И некоторые моллы говорили Хачатуру: «Хоть ты и умираешь, губишь молодость свою и лишаешься этой жизни, но, чтобы и душа твоя не умерла и не лишилась бы и той жизни, признай же под конец жизни своей веру Магомета, дабы душа твоя здравствовала и сподобилась непреходящей жизни». А святой Хачатур никого даже слушать не стал, а отвечал каждому как подобает и твердо стоял в вере христианской, смело и невозбранно верил в Христа-бога.

В центре майдана заблаговременно был установлен камень, на котором приговоренным к смерти ломали руки и ноги. Палачи сказали Хачатуру: «Раз ты упорствуешь и не слушаешь нас, протяни руки свои на камне, дабы мы перебили их». И он охотно протянул руки на камне, палачи ударили секирой и перебили обе /538/ руки, затем потребовали, [чтобы он протянул] ноги – он протянул обе ноги, и палачи раздробили берцовые кости обеих ног. святая кровь, обильно вытекавшая из него, залила все тело его и обагрила землю, после этого он уже не мог сидеть, упал и распростерся на земле. А христиане, окружив его, смотрели, горько оплакивая, и [проливали] кровавые слезы; также и многие магометане со слезами оплакивали [его] и ругали веру и творца, вельмож и судей своих. И все, устрашенные и восхищенные, дивились и спрашивали друг друга: «Видел ли кто-либо [412] из вас нечто подобное?» – ибо виденное было слишком ужасно.

Святой Хачатур, крайне ослабевший от ужасных и жесточайших пыток, сгоравший и умиравший от жажды, умолял стоявших вокруг людей дать воды. И кто-то, сжалившись над ним, пошел и принес ему воды в черепке, и он напился воды из этого черепка. И еще святой Хачатур умолял стоявших поблизости христиан пойти и принести ему причастие, а священники от страха перед магометанами сами не пришли, но положили причастие в хлеб и отдали христианам, а те принесли и отдали Хачатуру, и он, взяв, отведал хлеба с причастием и благословил бога. И так он пролежал с перебитыми конечностями на лобном месте до вечерних сумерек. А вечером, когда стемнело, пришли к святому Хачатуру вардапет Хачатур Багишеци ¹⁰ и инок Самуэл Балуеци и, упав на святое тело, плакали горючими слезами, лобызали святую голову его, /539/ соболезнуя, утешали его обнадеживающими словами и укрепляли его в вере. святой Хачатур сказал вардапету Хачатуру: «Ты ведь знаешь, что у меня нет рук, которыми я мог бы взять святую десницу твою и поцеловать, посему прошу тебя, поднеси святую десницу свою к устам моим, дабы я поцеловал». И вардапет поднес десницу свою к святым устам Хачатура, который с радостью поцеловал ее. И еще сказал святой Хачатур вардапету: «Прошу тебя, помолись обо мне». Вардапет ответил ему: «Сынок, хотя у нас есть сан и степень священнические, однако мы грешны и виновны перед богом, а ты милостью Христа и своим мученичеством снискал милосердие перед господом, открыл себе путь в царствие Божье и ты отважен перед Христом, поэтому заступись за нас». От страха перед магометанами они не могли долго оставаться при нем, а, получив благословение святого, поспешили вернуться к себе. святой Хачатур оставался жить с таким истерзанным телом, пока миновала полуночь, а затем вверил богу святую душу свою, подобную благовонному ладану. После того как святой испустил дух, господь Христос восславил его, ибо с небес на него снизошел яркий свет, и держался он довольно долго, что видели воины, [413] стоявшие поблизости и охранявшие его, а также люди, спавшие на досках на майдане, ибо время было летнее. Все видели свет, воссылали хвалу богу, восхищались и завидовали святому Хачатуру, свидетельствовали, что вера христианская истинна, если ради нее /540/ появилось такое знамение с небес. А утром, на рассвете, молва об этом распространилась повсюду, и кто слышал, восславлял бога. Когда рассвело, христиане явились к кадию и паше и попросили дать приказ похоронить святого; и они дали приказ. И еще субаши взыскал пятнадцать гурушей. Затем пришли священник и восемь мирян, положили тело святого страдальца в гроб и понесли на армянское кладбище, где собралась несчетная толпа христиан, и не только армян, но ромеев, сирийцев и яковитов ¹¹, а также множество магометан – кто с целью поразвлечься, а кто поглазеть. Все христиане горячо и истово целовали святого. Продержали его до конца дня, чтобы народ мог его поцеловать, ибо в городе не осталось почти никого, кто бы не пришел на похороны святого. Они оплакивали себя и завидовали святому, утешали родителей его и с большими почестями похоронили святого в ряду мучеников. А в эту ночь господь Христос еще раз возвеличил страдальца своего: еще раз яркий свет снизошел с небес на святую могилу его – это видели христиане – караульные его, которые, опасаясь происков магометан, стерегли могилу, чтобы те не сделали ничего плохого, а также и множество христиан, оставшихся из любви к святому в ту ночь на кладбище и видевших свет; наутро они пришли и рассказали всем. На святой могиле его уже совершается множество исцелений хворых и больных, кои с верой /541/ обращаются к нему; исцеляет также и черепок тот, из которого выпил воды святой Хачатур, ибо больные, на которых льют воду из того черепка, исцеляются молитвами святого Хачатура и милостью Христа, бога нашего, которому вечная слава. Аминь.

И еще милость Божья из уважения и любви к мученику своему, святому Хачатуру, оказала также попечение христианскому народу своему. Поскольку в день похорон святого некоторые магометане, пришедшие туда же, на кладбище, [414] обозлились и исполнились зависти к великолепным похоронам святого Хачатура, [они] пошли к паше и оклеветали христиан, мол, собрались все христиане над тем убитым и похоронили его как мученика и страдальца, многолюдно и торжественно, с большими почестями, показывая тем самым, что вера их истинна, а наша вера ложна. Поэтому паша приказал воинам заранее встать на дорогах, дабы назавтра, когда христиане пойдут на могилу убиенного отслужить панихиду, схватить всех, привести и заключить под стражу, чтобы осудить и подвергнуть их взысканию. Об этой клевете и хитрой уловке христиане ничего не знали, но бог под каким-то незначительным предлогом спас народ свой: в тот день какой-то человек из приближенных паши и какой-то горожанин из почтенных офицеров подрались друг с другом, и горожане военного сословия – офицеры и янычары – восприняв /542/ это как личное оскорбление, решили отомстить и начали драку с пашой; захватив, заперли пашу с его войском в вышгороде и [продержали так] одну неделю. Паша и горожане были заняты этой усобицей, и христиане избавились [от преследований] благодаря заступничеству святого Хачатура и милости бога-благодетеля. Имело место мученичество святого Хачатура в 1101 году армянского летосчисления (1652), 20 августа, во время патриаршества владыки Филиппоса на высочайшем Престоле святого Эчмиадзина, в царствование у османов султана Мухаммеда, восседавшего в великом городе Константинополе. Итак, попросим же мы, верующие, господа нашего Иисуса Христа, которому слава вовеки, при заступничестве святых избавить всех христиан от зверей в человеческом обличье и нечестивцев. Аминь.

ГЛАВА 46

История мученичества христианина по имени Сирун

[Жил-был] человек по имени Сирун, уроженец селения, называемого Алюром, который ныне именуется Амуком, гавара Гнунеанц, области Васпуракан, армянин по происхождению [415] и христианин по вере, дитя христиан; были у него мать и брат, /543/ которые и вывели его в люди, женили его; человек тот, Сирун, из-за насущных нужд своих связался с неким иноплеменником-магометанином, получал с него плату и служил ему за плату. Как-то в весеннюю пору случилось хозяину Сируна послать его в город Хлат привезти [оттуда] фрукты для его семьи; и тот, поехав, купил черешни, нагрузил на лошадь и привез в город Ван. И пока он в городе Ване вел по улице лошадь с грузом, собрались вокруг него дети магометанские, и каждый из них, проходя мимо, хватал черешни из того тюка, а Сирун не давал им грабить себя и преследовал мальчиков. Один из магометанских мальчиков, схватив камень, ударил им Сируна, а Сирун, взяв камень, метнул [его] в бросившего, и камень попал и ранил мальчика в голову. Мальчик слег в постель, проболел месяца два, а потом умер от ран. А хозяин Сируна заставил Сируна бежать, чтобы как-нибудь спасти его от магометан, и Сирун поехал к себе домой, в свою деревню Алюр.

А шахани селения Алюр, магометане, схватили Сируна и заключили его в темницу; христиане же селения дали шахани большую взятку, дабы те отпустили Сируна, но они не отпустили, а сообщили семье погибшего мальчика. И те, мстя за кровь умершего, пошли к паше, взяли воинов и послали [их] за Сируном; те поехали и привезли Сируна в город Ван к паше. Паша послал к судье и муфтию и спросил, мол, что велит закон Магомета относительно мужа /544/ сего: быть осужденным на смерть и умереть или же быть оправданным и получить волю? И они не осудили Сируна на смерть, а [сочли] невиновным и свободным, поэтому паша и не убил Сируна.

Но жаждущие крови христианской городские сухты не послушались паши, кадия и муфтия; две или три сотни сухтов, объединившись, собрались и напали на невинного юношу Сируна, обнажив над ним свои мечи, сабли и кинжалы, хвастливыми криками угрожали ему, мол, прими веру Магометову и омусульманься, а если нет, будешь заколот мечами, избит камнями и умрешь от руки нашей. И еще принесли [416] тонкую веревку и ею очень туго, крепко-накрепко обвили обе руки его от плеч до кистей, так туго, что лопнули и вскрылись концы [пальцев его у] ногтей и кровь сочилась оттуда и стекала с рук. И еще подвергли его множеству самых различных пыток: били, наносили удары по черепу, тащили его волоком по земле, голодом морили в темнице, и все, подобно бешеным зверям, скрипели на него зубами, и каждый сверкал над ним мечом своим, и говорили: «Омусульманься и ты не только избавишься от смерти, но мы дадим тебе много добра и благ». А Сирун не соглашался и говорил: «святую веру свою не оставлю и не приму мрачной веры вашей». А также мать, братья и другие доброжелатели говорили ему, рыдая: «Ради спасения жизни своей сейчас внешне признай исповедание их, а потом поедешь в другую страну и во владения христиан, там будешь смело поклоняться своей христианской вере». И /545/ хотя долго [его] умоляли, однако он не согласился, говоря: «Преходящая смерть моя, нависшая надо мной, настигнет меня, где бы я ни был, так почему же мне погубить веру свою и быть осужденным богом ради каких-то нескольких лет жизни?» Сам Сирун был весел и радовался в душе страданиям и мученичеству. Свидетельством этому был цвет лица его, ибо день ото дня лицо и внешний облик его становились все светлее.

А звери в человеческом обличье – сухты водили его дней двадцать с завязанными за спиной руками и непокрытой головой по городу Вану, ибо паша, кадий и муфтий не давали приказа убить его. Назло им все сухты объединились и в течение трех дней мешали и не давали кричать [муэдзину] (что в час молитвы сзывает их с верхушки минарета), говоря, мол, исказилась, исчезла и в землю канула вера магометанская, ибо неверный армянин убил мусульманина. И как-то, когда Сируна, которого обычно водили связанным, привели в квартал ковалей (В тексте: *** перс.- "ремесленник, промышляющий ковкой животных"), там самый злой из сухтов с обнаженным кинжалом в руках с силой ударил Сируна меж ребер, и тот [417] упал ничком. А другой сухта, взяв тяжелый камень, ударил им Сируна по голове и размозжил ему голову, откуда вытекли мозги; так наступил конец жизни Сируна, и он умер. Затем привязали к ногам его веревку и потащили его волоком за город, туда, где убивают приговоренных к смерти, и там мертвое тело стали забрасывать камнями, пока оно не скрылось под ними, затем эти кровожадные звери, сухты, бросили [его] и ушли прочь.

/546/ И в ту же ночь господь наш Христос восславил его снизошедшим на него светом, небесным, что видели не только христиане, но и многие магометане и рассказывали всем, так что молва дошла до сухтов, убивших его; несколько [человек] из них пришли, воочию увидели и пошли рассказали другим. Те послали прислужников своих, которые пошли, нашли дохлых собак, принесли, бросили их на святое тело Сируна, надеясь, что сияние исчезнет, но сияние милостью Христа, бога нашего, так и не исчезло до утра. А назавтра явились христиане к паше и к кадию и попросили разрешения похоронить [Сируна], и с этим разрешением христиане пришли, взяли [тело], понесли на христианское кладбище и похоронили страдальца за веру христианскую, по имени Сирун.

И имело место мученичество Сируна в 1104 году нашего летосчисления (1655), 5 числа августа месяца, в период патриаршества владыки Иакоба на высочайшем Престоле святого Эчмиадзина, в царствование у османов султана Мухаммеда, восседавшего в великом городе Константинополе. Камень, которым размозжили голову святого Сируна, нынче моют и воду сливают на больных, и больной исцеляется милостью Христа, бога нашего, коему слава вечная. Аминь.

/547/ ГЛАВА 47

История мученичества христианина по имени Мхитар

[Жил] некий муж, по имени Мхитар, христианин, уроженец города Вана и армянин по происхождению, сын родителей-христиан; мужа сего Мхитара знали в городе Ване и [418] паша, и кадий, и янычар-агаси, и все другие вельможи, ибо был он очень хороший наездник и [постоянный] участник ристалищ, сильный и умный, в разговоре красноречивый. Поэтому все янычары и офицеры, многие вельможи были с ним в дружбе.

Случилось так, что указанный Мхитар сидел однажды в своем доме со своими близкими, пил вино и наслаждался [звуками] лиры и музыкальных инструментов, а звуки музыки привлекли множество мальчиков-магометан, которые радовались, [сидя] у дверей, у ердика и на ограде. Отец Мхитара, выйдя к мальчикам, погнал их прочь оттуда; /548/ один из мальчиков, заупрямившись, ударил его, а он (отец), войдя домой, сказал, что мальчики ударили его. Тогда Мхитар, как и полагается такому мужественному храбрецу, впал в бешеный гнев, и, выбежав из дома с обнаженным кинжалом в руке, пустился он вслед за мальчиками и, преследуя их, осыпал ругательствами веру и закон магометан. В это же самое время магометанин, по имени хаджи Эиб, ближайший сосед Мхитара, увидев и услыхав ругань и оскорбления, которыми Мхитар осыпал детей-магометан, сказал укоризненно Мхитару: «Замолчи, [прекрати] ругань, ибо неприлично так ругать детей – магометан по вере». А Мхитар, оставив детей, погнался за хаджи Эибом и, преследуя, ругал его.

Во время преследования он встретил брата гуллар-агаси, и тот тоже с осуждением сказал Мхитару: «Не веди себя так неприлично». Мхитар повернулся к нему и начал в гневе поносить его.

Что же касается хаджи Эиба, тот пошел к сухтам и, пожаловавшись на Мхитара, начал с горечью в душе рассказывать им о словах и поступках Мхитара. Тогда собралось много сухтов, они совместно решили отомстить за оскорбление веры Магомета; отправившись к паше, они взяли у него воинов и, вернувшись, схватили Мхитара, связали его, отвели в тюрьму паши и заключили под стражу. Янычары верхней крепости Вана, друзья Мхитара, [ничего] не знали об этом а когда услышали, что Мхитара схватили /549/ и бросили [419] в тюрьму, пятьдесят янычаров и двое шорвачи, придя к воротам, вывели Мхитара из тюрьмы и, взяв его, повели к себе в верхнюю крепость, продержали там дня два и, увидев, что сухты и другие магометане успокоились и не говорят Мхитару ничего, отпустили его. И тот ушел восвояси.

Снова нечестивые сухты собрались, пошли и схватили Мхитара, связали его и отвели к паше, а паша послал [их] к муфтию и кадию, узнать, мол, что повелевает закон Магомета относительно мужа сего: убить или нет. Те не дали разрешения на убийство, поэтому паша не убил, а приказал освободить. Что же касается сухтов, они [Мхитара] не отпустили, а, скрутив ему руки за спиной, с непокрытой головой, босиком водили повсюду по дворам вельмож, били, наносили удары по голове, оплевывали, всячески мучили и говорили: «Отрекись от веры своей и поклоняйся нашей вере, если же нет, умрешь от руки нашей, заколотый мечами и заброшенный камнями». Говоря так, они обнажали мечи, бывшие у них в руках, и играли ими над [головой] его. А Мхитар, куда бы его ни привели, везде во весь голос, открыто, при всех ругал Магомета, веру его и законы, оскорблял разными словами, и не один день, а ежедневно с мужеством в сердце говорил: «Неужто, испугавшись вас из-за призрачной и быстротечной смерти, я отрекусь от истинной веры своей и Христа – господа бога моего?»

Все друзья Мхитара, родители его и юноши – сверстники его приходили к нему, умоляли и говорили: «Чтобы угодить сухтам, /550/ лишь внешне и на время скажи какие-нибудь слова, а затем уезжай в другую страну, поклоняйся вере своей». Но Мхитар даже не слушал их, а с мужественным сердцем и просветленным лицом открыто поклонялся на глазах у сухтов Христу-богу и оскорблял веру Магомета. Паша и янычар-агаси послали к Мхитару [людей], обещали дать ему много сокровищ и имущества, славного коня, оружие и государственную власть, лишь бы он сказал что-нибудь в угоду сухтам и спасся от смерти, ибо очень сочувствовали ему за мужество и храбрость его; но Мхитар ради веры Христовой не склонился к словам их. Сухты же без конца водили [420] его повсюду по дворам вельмож, ибо паша, кадий и муфтий не давали приказа об убийстве, вследствие чего сухты разъярились и запретили звать [на молитву] во всех мечетях, как [принято] созывать их, поднявшись на верхушку минарета в час молитвы; этот зов они отменили на три дня, говоря: «Вера Магометова искажена, исчезла и в землю канула, ибо неверный открыто и смело ругает веру Магомета».

Однажды, в то время когда [Мхитара] водили по улицам города, самый злой из сухтов, с обнаженным кинжалом в руках, сильным ударом вонзил [кинжал] в спину Мхитару, и брызнула кровь на ближайшие стены; от /551/ удара Мхитар упал ничком, а другие сухты, бросившись к нему, стали протыкать его мечами, и он там умер. Затем привязали к ногам его веревку и потащили за город, туда, где убивают всех приговоренных к смерти. И бесчисленное множество магометан, собравшихся там, закидало мертвое тело камнями, так что оно было завалено камнями и скрылось [под ними], а затем кровожадные звери в человеческом обличье – сухты, оставив [его], ушли прочь.

В ту же ночь ночная стража из янычаров, находившаяся в вышгороде, увидела, что от него, сверкая и излучаясь, исходит большое сияние. А когда утром рассвело, они пришли в город и рассказали всем об этом видении. На второй день христиане явились к паше и кадию, попросили разрешения похоронить святого, и им было дано [такое] разрешение. Поэтому священники и прихожане всех церквей, собравшись в многолюдную процессию, подняли славное тело его, понесли на армянское кладбище и похоронили его среди христиан с псалмами и благословением во славу Христа, увенчавшего его.

Имело место мученичество его 12 ноября 1105 года нашего летосчисления (1656), в период патриаршества на достославном Престоле святого Эчмиадзина владыки Иакоба и в царствование у османов султана Мухаммеда, который восседает в великом городе Константинополе. Так попросим же Христа при заступничестве своих святых /552/ сжалиться над всеми христианами, а ему вечная слава. Аминь. [421]

ГЛАВА 48

История мученичества христианина по имени Аветис

[Жил] некий муж, армянин по происхождению и христианин по вере, по имени Аветис, уроженец области Востан; из-за нужды и нищеты вся семья его собралась и уехала в область Барма, которую нынче называют Ахбаком, и поселилась в селении Бабласан. Муж сей, Аветис, из-за насущных нужд своих связался с одним князем-курдом, которого звали Багдар-ага и который был владельцем крепости, называемой Лорикан; оставался Аветис в услужении у князя Багдар-аги года два.

Случилось так, что некоторые из слуг Багдар-аги, магометане по вере и курды по происхождению, сослужители Аветиса, из зависти к нему явились однажды к Багдар-аге и сказали об Аветисе, мол, мы много раз слышали, как он говорил, будто отречется от христианской веры и примет магометанскую веру. И, мстя очень жестоко, требовали, чтобы парон отвратил Аветиса от христианской веры. А князь Багдар-ага спросил Аветиса об истинном положении вещей и услышал в /553/ ответ, мол: «Не отрекусь я от христианской веры своей, а они напрасно говорят такие речи обо мне». Поэтому Багдар-ага не послушался уверений своих слуг, а наказал им молчать; Аветиса же простил, говоря: «Позволим ему остаться в своей вере». И хотя Багдар-ага и пожурил клеветников, дабы помешать делу, однако же не помешал. Дело это раздувалось изо дня в день, пока не дошло до великого князя Хосров-паши.

Хосров-паша, брат великого парона Ездишера, был владетелем той страны и господином Багдар-аги. Злые свидетели, схватив Аветиса, повели его к Хосров-паше, который жил в крепости, именуемой Физан, и то же признание сделали и перед ним. Хосров-паша спросил Аветиса об истинном положении вещей, тот признал христианскую веру, и Хосров-паша приказал держать его в оковах. Спустя несколько дней он призвал [Аветиса] к себе, расспросил его и нашел, что тот, [422] признавая себя христианином, тверд в Христовой вере. В ответе своем он (Аветис) сказал: «Почему должен я оставить свет и пойти искать тьму, ибо Христос сам – свет, то же самое и вера в него; а творец ваш, которого вы пророком зовете, сам обольститель и обманщик, и все слова его лживы». После этого хотели сперва обмануть его ласковыми словами и уловками, ибо Хосров-паша сказал: «Я дам тебе паронство и деревню, княжескую дочь, какую только пожелаешь» – и, приведя отличного коня в золотой сбруе, поставил перед ним и сказал: «Если послушаешься меня, буду держать тебя постоянно при себе, почту тебя и сделаю тебя высокочтимым князем». Но Аветис не согласился.

/554/ Тогда Хосров-паша позвал предводителей суетной веры своей и спросил [их], мол, что повелевают законы писаний ваших относительно мужа сего? И те ответили, что из-за сказанных слов, уточненных им и подтвержденных свидетелями, ему нельзя жить иначе как в вере Магометовой, или же безоговорочная смерть. И после этих слов прежние лжесвидетели явились перед ними и снова подтвердили прежние ложные показания свои. Хосров-паша много раз призывал к себе Аветиса и приказывал ему одно и то же, мол, отрекись от христианской веры своей – и я, сколько добра обещал тебе, дам с лихвою. Но Аветис не отрекся от христианской веры своей. Хосров-паша, увидев, что Аветис твердо стоит в Христовой вере и не желает отречься от нее, приказал освободить его от пут и предоставить его своей воле – пребывать в Христовой вере. Но моллы и мударисы, толкующие законы Магомета, собрались у Хосров-паши и говорили с ним со слов своих книг, мол, ты обязан насильно привести его к истинной вере нашей, а если он не согласится, [следует] его убить. А Хосров-паша отмахнулся от этого и сказал: «Я не виновен в крови человека этого и непричастен к приговору; если послушаетесь меня, отпустите его, ибо невиновен он, а если не отпустите, воля ваша».

А моллы и мударисы, прийдя к Аветису, похитили его и увели к себе, начали надевать на него благородные и драгоценные одежды, угощать его вкусными яствами и питьем, [423] ублажать приятными речами и /555/ все, что обещал ему Хосров-паша, обещали дать в двойном размере. Но Аветис не отрекся от христианской веры. Затем, когда они увидели, что он не отрекается, начали мучить его разными способами и больше всего [тем], что все мягкие части тела – от шеи до ног – прокололи острием меча, так что по всему телу не осталось места размером с ладонь, где не было бы проколов. И все тело и одежда его обагрились кровью, при виде чего [люди начинали] трепетать [всем] телом. А Хосров-паша еще раз попросил [привести] Аветиса и, когда его привели к нему, увидев его с таким окровавленным телом, ужаснулся и в изумлении и яростном гневе обвинил молл и еще раз приказал оставить Аветиса жить в своей вере. Но кровожадные моллы не оставили. А взяв его, увели к майдану вне крепости и там тоже много раз внушали ему: «Отрекись от своей веры и прими нашу веру, а если нет, отсечем голову тебе». И он не согласился и не отрекся, поэтому блаженному мужу Аветису мечом отсекли голову. Во время мученической смерти своей Аветис стоял лицом к востоку; служители зла – моллы насильно отворачивали лицо его к югу, но святой не внял им, а повернул лицо свое к востоку и так скончался в Христовой вере, исповедуя [веру] в Христа – истинного бога.

И в ту же ночь господь Христос восславил своего страдальца знамением небесного сияния, которое снизошло на него, и очевидцами этого были все обитатели крепости Физан и окрестностей ее, а также и Хосров-паша, который, /556/ посмотрев с возвышения дома своего, увидел столпообразный свет над ним. И еще моллы, убившие его, потому моллы-убийцы поспешно убрали оттуда тело Аветиса, унесли куда-то и спрятали в каком-то доме, пока не рассвело, тогда позвали брата Аветиса, которого звали Табарук, приказали ему взять тело Аветиса, унести его и похоронить. Собравшись, христиане – духовенство и миряне – подняли мученика и понесли в деревню, которую называют Арак, и там упокоили его в могиле с псалмами, и благословением, и духовными песнопениями. Имело место мученичество блаженного мужа [424] Аветиса 20 марта 1105 года нашего [летосчисления] (1656) во славу Христа, бога нашего, благословенного во веки веков. Аминь.

ГЛАВА 49

О чудесах Божьих, происшедших с неким мужем, который отрекся [от христианства] в час смерти своей

Недавно, в годы царствования персидского царя великого шаха Аббаса первого, в городе Нахичеване, владетелем которого был Махсут-султан, произошли чудеса Божьи с каким-то христианином, которого /557/ звали Карачораком. Был муж сей по вере христианин, дитя родителей-христиан, но сам, ленивый и нерадивый в законе Божьем, отошел от всех обычаев и догматов христианских: не ходил в храм и на молитву, не исповедовался и не причащался, не думал о том, что он смертен и невечен, не вспоминал о возмездии, соответствующем делам, как рассказывают божественные книги. Он отошел от всех заповедей Божьих и во все дни жизни своей бродил по лавкам и базарам, по улицам и площадям, по дворам иноплеменников и вельмож, чтобы продать что-нибудь, ибо ремеслом его была перекупка (когда, покупая имущество одних, продают [его] другим). И так прожил он все дни жизни своей, и, как говорят очевидцы этого дела, ему исполнилось шестьдесят лет, [немного] больше или меньше.

Случилось так, что мужа сего, Карачорака, настигла смертельная болезнь; позвали к нему священника, который исповедал его, но ввиду того что священник знал о [его] беспутной жизни и блудном поведении, чтобы спасти душу его, он сказал: «Брат, ты сам знаешь свою жизнь, ибо провел ее в лени и нерадении и никогда не вспоминал об этом дне, [о том], что тебя впереди ждут смерть и суд; так вот, день этот настал и пришел к тебе, прошу, выслушай меня и прими небольшое покаяние в виде поста и молитв; и если ты умрешь от этой болезни, сам бог дарует тебе отпущение, ибо ты [425] добровольно смирился и принял покаяние, /558/ и получишь ты от бога награду за добро; ну а если выздоровеешь и встанешь после болезни, тогда исполнишь обещанное тобой покаяние, и я верю в бога, [верю], что ради небольшого покаяния, взятого тобою на себя, бог даст тебе совершенное исцеление, чтобы ты встал с [одра] болезни». Это все сказал ему священник, надеясь, что он раскается.

А [Карачорак] не только не раскаялся, но, рассердившись и разгневавшись на слова священника, совершил величайший грех и зло: он немедленно позвал к себе какого-то магометанина и попросил привести к нему моллу и мугри. И когда привели, он с их помощью отрекся от Христа и веры его и стал магометанином по вере и исповеданию. Когда бедный и несчастный человек тот, Карачорак, совершил это, все христиане, находившиеся в городе, облачились в безутешный траур не только по поводу его гибели, но из-за веры Христовой, которую магометане, глумясь и насмехаясь, презрительно ругали. И еще магометане, обрадовавшись, громко и весело ликовали и скакали по поводу отречения того человека, поскольку отрекшийся был человеком известным. После отречения его минуло дня четыре, и отрекшийся больной умер. Все множество магометан города – не только духовенство, простой люд, но также и известные и именитые мужи и вельможи, – собравшись и украсив себя оружием, драгоценными украшениями и яркими одеяниями, убрали и нарядно разукрасили гроб его, вынесли в честь его алам и подняли более двадцати тугов, пышно, с большими /559/ почестями понесли его на кладбище, где они [хоронят] своих покойников, похоронили его и вернулись восвояси.

А справедливый бог отнюдь не пренебрег народом своим и верой христианской, а тотчас же ревностно свершил суд и возмездие: как спустя четыре дня после своего ликования [в честь отступничества] Карачорак околел, так и спустя четыре дня после его похорон, однажды к вечеру, [люди] видели, как вероотступник Карачорак, похороненный магометанами, встал из могилы, голый и безобразный, с мерзким лицом, бледный, подобный бешеному псу, пошел в город, [426] накинув на плечи саван свой, стал бродить по базару и лавкам. И все, кто видел, были объяты страхом и ужасом, ибо узнавали его; от безобразного вида его [люди] в панике и страхе едва успевали спастись бегством, оставив дела и лавки свои, уходили оттуда и [больше] не возвращались.

Кто-то из иноплеменников пустил слух по базару, мол, это не Карачорак, а какое-то новое видение. Чтобы проверить это, человек десять или более договорились и, понаблюдав, отметили время, когда Карачорак пришел на базар; тогда сговорившиеся пошли на кладбище, где был погребен Карачорак, и увидели, что там его нет. И так сделали не один, а четыре раза, тем самым еще точнее удостоверились, что это он. И каждый день с наступлением вечера выходил он все так же в саване, накинутом на плечи, и приходил на базар; так продолжалось до рассвета, а /560/ утром он снова уходил и забирался в свою могилу. Так делал он дней семь, и от ужасного вида его содрогался и трепетал весь город. С приближением вечера, когда наступал час его прихода, все оставляли лавки и дела свои, убегали восвояси; более того, отряды воинов ночной стражи, которых называют хасасами, тоже от страха перестали выходить в ночной дозор.

А магометане ходили пристыженные и покрасневшие, смущенные, молчаливые и изумленные и опускали взор. Затем спустя семь дней некоторые из них, договорившись меж собой, приняли такое решение: выбрали мужей с храбрым сердцем и сильных [числом] более тридцати, вооружили их доспехами и боевым оружием, стрелами, копьями, мечами и иным вооружением и поручили им убить и уничтожить Карачорака. И снаряженные люди осторожно присматривались и в страхе и тревоге ждали прихода мертвеца-вероотступника. Вечером, когда приблизился обычный час [его появления], они увидели, что он идет; снаряженные люди устремились навстречу ему, чтобы убить, а он, повернувшись на пятках, убежал, пошел и забрался в логово, из которого вылез и где его похоронили. А вооруженные люди, придя на место, там же умертвили его мечом, отсекли голову, отнесли ее куда-то далеко и там уничтожили. Таким образом зло было устранено, [427] и все иноплеменники стали ругать вероотступника Карачорака и свидетельствовали об истинности христианской веры. И все это свершил /561/ сатана, дабы поколебать веру христианскую, но тем самым истинная вера христианская еще более утвердилась, и возвеличилось имя господа нашего Иисуса Христа, и все христиане еще более утвердились в вере Христовой и с великой благодарностью воссылали хвалу богу за выявление истины, чем прославится бог во веки веков. Аминь.

ГЛАВА 50

О частичном пожаре, происшедшем в великом городе Константинополе

Этому пожару мы не были очевидцами, поскольку в те дни находились в святом Эчмиадзинском Престоле; однако случилось быть в Константинополе одному из братьев наших вардапетов, коего именуют вардапетом Степаносом, уроженцу селения Мегри, который описал события своей жизни [и послал] братьям, находившимся в Эчмиадзине. В послании был описан пожар в великом городе Константинополе, которому он сам был очевидцем. Это послание в том же изложении я взял и переписал по следующим причинам: во-первых, ввиду того что, имея на руках в готовом виде описание, я счел неуместным повторять его; /562/ во-вторых, так как я чрезмерно много трудился, отчего устал, ибо вот уже одиннадцатый год, как я работаю над этой книгой (потому как начал писать я в сотом году, теперь же наступил сто одиннадцатый год ¹², а я все еще тружусь над нею); в-третьих, потому, что я постарел, силы весьма поубавились, а смерть пришла и постоянно стоит пред очами моими, и я знаю, что умру, а эта книга моя останется полузавершенной и вся проделанная мною работа канет в землю, ибо никто не возьмет на себя заботу и труд довести ее до конечного завершения. Поэтому я тружусь и спешу, надеясь довести ее до конца, дабы [428] [книга] не осталась недоконченной, а труд мой не пропал бы даром.

И вот начало письма вардапета Степаноса, посланного из Константинополя, которое я переписываю в том же изложении: «И кто, однако же, сможет выразить в повести и посредством поэтического изложения дела византийские, горестные события, нестерпимые бедствия и противоборствующие обстоятельства, как это было на самом деле? Ибо гнев тот был богом внушен и [был он] осуждением за грехи, [заключающиеся] в несогласованных действиях всех людей. Поэтому, согласно промыслу [Божьему], общий приговор одному провинившемуся был как бы назиданием для всех, в противном же случае все понесли бы наказание на [целых] две жизни, как повелел и определил господь, начиная со времен ноевых и в будущем до скончания века, где [нас ждут] дела ужасные, понятия устрашающие, звуки пронзительные и шумы многообразные, крики всевозможные и сомнения нескончаемые. Так и таким образом /563/ знаменуется настоящее, вследствие чего я не в силах вести повествование.

Двадцатого числа июля месяца по греческому календарю, а по летосчислению Арамова племени ¹³ в тысяча сто девятом году, в субботний день, в девятом часу, имело место бедствие и горестное событие в этом великом городе.

В северной части города, близ моря, произошел пожар с беспрестанными вспышками, со все новыми проявлениями, как будто наступал конец [света]; разгоревшееся пламя пожара, занявшись у вновь построенного царского дворца, во всю ширь [поползло] вверх, [занимая] большое расстояние и пространство, [дошло] до акведука, а оттуда снова распространилось вширь и вдаль, [пошло] вниз вплоть до того места, откуда началось, при содействии сильного ветра борея ¹⁴. И так, спереди разделившись надвое, [пламя], распространяясь и пожирая [все кругом], дошло до вершины холма, где виднелись великолепные молельни иноплеменников, внешний вид которых был роскошен и достоин восхищения.

Точно так же [пламя] отсюда сразу же разделилось натрое, и каждый из разделившихся языков, своим видом как [429] бы уподобляясь разумным [созданиям], торопился под влиянием порывов благоприятствующего ветра уничтожить то, что находилось на его пути.

И как уже было написано, сразу заполыхало по всему пространству, объятому с двух сторон; все уничтожалось и разрушалось одновременно: возведенные /564/ строения, то есть высоченные башни и украшенные золотом дворцы, прекрасные террасы, дорогостоящие палаты и дома.

И как было сказано, один из двух языков, спускаясь с вершины к востоку, охватив морское побережье, прошел мимо ворот таможни и часовни и заглох около здания монастыря. А второй язык, всей силой своей устремившись на запад, грохоча и охватывая [все], перекинулся на семигранную башню, миновав небольшое пространство, утих у моря, пройдя мимо ворот церкви Норакочик, и, охватив все пространство, приблизился к первому языку. Таким образом, [в течение] шестидесяти и трех часов славная столица лишилась всего своего великолепия из-за переменчивых ветров – борея и нотоса ¹⁵, урагана и многих других вплоть до того, что даже камни были сожжены и превратились в золу. И надо было видеть бедствие всеобщее, горе и плач повсеместный, удары в грудь, громкие крики и слезы из глаз… И надо было видеть корчи в животе, и надрыв сердца, и горестные вопли… И надо было видеть согбенных людей со сломанными хребтами, потерявших рассудок… Ибо огонь гнал, неугасимо разгораясь, и приводил в ужас; дворцы рушились, раздавался грохот и полыхали зарницы.

Богатые колебались, простой люд отчаялся, а бедные были в смятении; раненые кричали, родители сетовали, а дети горько плакали, /565/ ибо надежда их исчезла, опора пропала и они лишились всего своего имущества. [Люди] нежданно расстались, отдалились друг от друга и исчезли, разорились, были растерзаны и разлучены – отцы с сыновьями и сыновья с отцами, матери с дочерьми и дочери с матерями, друзья друг с другом и любящие со своими любимыми, еще не встреченными по велению господа.

Люди не могли опознать трупы, чтобы похоронить их; [430] говорили, будто умерших было около трех тысяч человек, по очевидным данным и наблюдениям [специально] назначенных надзирателей. И отсюда – скорбь и сетования и еще шире распространившиеся беспорядки повсюду, согласно писанию, [где сказано]: «Праздники ваши обратятся в скорбь» (Товит. 2, 6). И свершилось все это за грехи наши, как урок и предостережение людям верующим, во вред и на погибель противоборствующим началам. Так вот, любимые мои, я думаю, что не следует проходить мимо подобного события, а тем более – не сделать [его] достоянием истории, а если нет, будьте здравы в господе, аминь».

Комментарии

1. В тексте: *** — день св. троицы и сошествия св. духа на апостолов. Следовательно, обстрел крепости из пушек продолжался 14 недель.

ГЛАВА 40

2. В тексте: *** — пятидесятница богоявления» (см. гл. 5, прим. 42).

Текст воспроизведен по изданию: Аракел Даврижеци. Книга историй. М. 1973