СЕВАСТИЯН ЧИЯМПИ

КРИТИЧЕСКИЙ РАЗБОР

НЕИЗДАННЫХ ДОКУМЕНТОВ, ОТНОСЯЩИХСЯ ДО ИСТОРИИ ДИМИТРИЯ, СЫНА МОСКОВСКОГО ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА,

составленный бывшим профессором Варшавского и Виленского университетов, каноником Севастияном Чиямпи

Предлагая перевод критического сочинения Чиямпи о документах, касающихся Лжедимитрия, мы изложим предварительно, в кратких словах, биографию этого ученого и укажем на другия его сочинения и издания, имеющие отношение к России.

Напечатан во Флоренции, 1827 г.

__________________________

Севастиан Чиямпи родом Тосканец из города Пистои (известного по изобретению в нем пистолетов). До 1817 года он занимал кафедру по филологическому факультету древних языков в университете города Пизы, а в этом году переехал на жительство в Варшаву, по приглашению Министра Просвещения Царства Польского, где и находился около шести лет ординарным профессором тамошнего университета по кафедре археологии и филологии, числясь в тоже время почетным профессором в бывшем виленском университете и имея звание каноника кельченской римско-католической кафедральной церкви. Впоследствии, как член Общества истории и древностей российских, учрежденного при московском университете, он был удостоен поручением от Императоров Александра I и Николая I отыскивать в Италии материалы, относящиеся до России. Последние годы своей жизни он проводил в маленькой вилле находящейся в пяти верстах от Флоренции, по дороге в город Сиенну. К сожалению, мелочная страсть омрачила серьезный ум Чиямпи на закате его дней. Воображая себя знатоком старинных картин, он собирал их и потом ими барышничал. В таком именно занятии я застал его весною 1859 г., когда посетил его вместе с покойным А. Д. Чертковым: он продавал какому-то Англичанину один из своих псевдо-оригиналов, в достоинстве которого горячо убеждал покупателя...

Из многочисленных изданий, оставленных Чиямпи, следующие относятся до России: 1) неизданное письмо Императора Петра I к кардиналу примасу Польской Республики и к прочим магнатам, составлявшим заговор против короля Августа II. Напечатано, на [4] французск. язык., во Флоренции, в 1827 г. 2) Латинский рассказ о событиях, совершавшихся в Москве в октябре 1682 г., составленный очевидцем их, флорентийским уроженцем Франческо Мартелли, титулярным королевским архиепископом, для папского нунция, находившегося при дворе польского короля Иоанна III. Напечатан во Флоренции, в 1829 г. 3) Перечень италиянских медиков, музыкантов, живописцев и прочих художников, проживавших в Польше, и польских, проживавших в Италии, с дополнительным обзором о состоянии художеств в России от времен Петра В. до Александра I. Напечатан в Лукке, в 1830 г. 4) Латинские и италиянские письма короля Яна Собесского к разным лицам. Напечатаны во Флоренции, в 1830 г. 5) Италиянский перевод латинской рукописи Боккачия об истории Татар, писанной Армянином Аитоном (?). Напечатан в Милане, в 1830 г. 6) О разных сношениях между Италиею, Польшею и Россиею в XV и XVI столетиях, с жизнеописаниями польской королевы Бонны, и проч. Напечатано во Флоренции, в 1833 г. 7) Исторический и библиографический словарь политическим, церковным, литературным, коммерческим и художественным сношениям между Италиею, Польшею и Россиею, с обозначением участвовавших в них лиц от XVI до XIX столетия включительно, 3 тома; напечатаны во Флоренции от 1834 до 1839 г. Это едва ли не самый замечательный из трудов Чиямпи.

Сочинение, которого перевод здесь помещается, издано, на италиянском языке, во Флоренции, в 1827 г. Оно посвящено тогдашнему нашему посланнику при дворах тосканском и луккском действит. стат. сов. А. Н. Сверчкову.

Как автор, Чиямпи отличается смелым и беспристрастным взглядом на описываемые им происшествия, глубокою и многостороннею ученостью и резким обличением властолюбия римского престола, стремившегося подчинить Россию своему владычеству. Подобное сознание в устах италиянца-католика, облеченного притом священническим саном, очень замечательно. Поэтому неудивительно, что оно навлекло на Чиямпи негодование современного ему духовенства. К России он питал всегда самое искреннее сочувствие, что очень хорошо было известно всем Русским, проживавшим во Флоренции. Особенно был он [5] признателен Монархам, которые ему покровительствовали. Вот один случай, который ясно показывает преданность к ним Чиямпи. Когда в декабре 1823 года, в церкви нашего посольства во Флоренции, посольским священником Иеромонахом Иринархом (впоследствии епископом в Риге) совершалась литургия и панихида по случаю кончины императора Александра I, Чиямпи не только был при этом в числе Русских, но даже все время, в канонической своей рясе, стоял в алтаре, а по окончании богослужения роздал всем присутствовавшим печатные стихи и надписи в честь императора, относившиеся к его кончине, на языках италиянском, латинском и греческом....

Граф М. Бутурлин. [6]

КРИТИЧЕСКИЙ РАЗБОР НЕИЗДАННЫХ ДОКУМЕНТОВ О ЛЖЕДИМИТРИИ

Хотя Цицерон и называет историю «свидетельницею времен, светилом истины и наставницею жизни» (testis temporum, lux veritatis, magistra vitae, vita memoriae); но когда я усматриваю, сколько противоречий встречается в рассказах о современных даже нам событиях, то готов почти не согласиться с великим римским оратором. Так же мыслит один ученый италиянский писатель XVI столетия, Франческо Виттори, как видно из следующих его слов: «Хотя историки, - говорит он, - заслуживают всякую похвалу, представляя давно прошедшие события в виде нравоучения потомству, однакоже, сколь много лжи вкрадывается в их повествования, сколько лести ради сильных мира! Обличая в таких погрешностях писателей современных нам происшествий, мы в праве полагать, что и древние историки равным образом сбивались с истинного пути от пристрастия и небрежения».

Между прочими примерами разноречивых мнений по одному и тому же предмету, мы приведем рассказы, до нас дошедшие, о великом князе Димитрии, сыне московского великого князя Иоанна Васильевича, и увидим, как современные ему писатели и люди, выдающие себя за очевидцев этих событий, не согласуются между собою.

1) Французский капитан Маржерет, находившийся в военной службе при Борисе Годунове и по смерти Годунова перешедший на сторону Димитрия, написал реляцию о состоянии Великого Княжества Московского и о случившемся там от 1590 г. до сентября 1606 г. ¹ Он утверждает, что сей Димитрий есть настоящий сын царя Иоанна Васильевича. [7]

2) В 1605 г. напечатано было в Венеции неким Бареццо Барецци, на Италиянском языке, «Повествование о необыкновенном и почти чудесном завоевании отеческого престола, совершенном светлейшим юношею Димитрием, великим князем московским, в настоящем 1605 году, о его короновании и всех его действиях после коронования, от последнего числа прошлого июля месяца по нынешний день. Собрал из достоверных источников Бареццо Барецци». Издано в Венеции, в 1605 г. и в этом сочинении он признается за настоящего царевича.

3) Narratio historica de coronatione Demetrii Magni Ducis Moschoviae, anno 1605. Напечатано в Греце, в 1608 г.

4) Tragedia Moschovitica, sive de vita et morte Demetrii. Напечатано в Кельне, в 1608 году.

5) «Les imposteurs insignes, par Jean Baptiste de Rocoles». Напечатано в Амстердаме у Авраама Волфангса, в 1683 г. На 373 стр. этого сочинения находится отдельная статья, под заглавием: «L'imposteur innocent Demetrius prétendu fils du précédent l'an de Jesus Christ, 1653».

6) Relation curieuse de l'état présent de la Russie, traduite de I'Anglois. Paris, chez Claude Barbin, an 1679.

7) Италиянское сочинение Джиорджио Томази (Georgio Tomasi) о войнах в Венгрии, в Трансильвании и соседних местностях. Напечатано в Венеции, в 1621 г.

8) История польских смут от начала сей монархии до избрания Станислава Лещинского. Сочинение Аббата Де-Фонтена. Переведено с французского на италиянский язык и напечатано в Венеции, в 1737 г.

9) История Польши (по-италиянски), собранная Иосифом Тамброни (Giuseppe Тambroni). Напечатана в Милане, в 1808 г.

10) История Димитрия, сочинение патера Сведезе (Pater Svedese).

11) Chroniques, mémoires et recherches pour servir à l'histoire des Slaves. Varsovie, 1793. Перепечатано в Брауншвейге, в 1796 г. под именем: «Fragments historiques et geographiques sur la Scythie, la Sarmatie, les Slaves». [8]

12) Северный Архив 1824 г., где находится статья: «Марина Мнишек» (супруга Лжедимитрия).

13) Патера Пиацетского (поляка) «Chronica gestorum in Еuroра singularium». Напечатана в Кракове, в 1645 г.

14) Тосканский уроженец из г. Пистои, Александр Чилли (Alessandro Cilli), находившийся в течении 30 лет при придворной капелле польского короля Сигизмунда III-гo, также написал, на италиянском языке, историю восстаний и смут в Польше в 1606, 1607 и 1608 годах, и «Историю Московии, с изложением гepoйских подвигов, совершенных непобедимым королем Сигизмундом III». Напечатано в Пистое, в 1627 г. Замечательно то, что Чилли, распространяясь о польских происшествиях, касающихся до Димитрия, коих он был очевидцем, всегда однакоже относится о нем с сомнением.

Оставляя без разбора позднейшие сочинения, мы ограничимся рассмотрением современных Димитрию писателей. Нам, может быть, возразят, почему мы полагаем возможным раскрыть, по прошествии веков, ту истину, которая осталась неразгаданною современными писателями? На это ответим, что нередко потомство, будучи чуждым всякого пристрастия и руководствуясь неизвестными прежде документам, достигает желаемой цели. Сличая между собою печатные сведения с вновь нами открытыми и неизданными документами, мы увидим некоторые весьма любопытные подробности по сему предмету.

Разберем прежде всего, кто были писатели, утверждавшие несомнительность происхождения Димитрия? Что побуждало их к принятию подобного мнения? Согласны ли они между собою в отношении подробностей, и правдоподобны ли их рассказы? Венециянское издание, носящее имя Бареццо Барецци, можно почти достоверно приписать Иезуиту Антонию Поссевину, тем более, что он в том самом году находился в Венеции. Вот начало 1-й главы этого сочинения: «Великий Всевышнего промысл, при устройстве сего предприятия», и проч. Здесь находится между прочим перечень всего, предпринятого папою Григорием XIII, который, после других попыток, отправил к великому князю Иоанну Васильевичу означенного патера Поссевина. Глава оканчивается следующими словами. «Однакоже вышесказанный пресвитер (т. е. [9] Поссевин) находился при дворе шведского короля в продолжении пяти месяцев, а во второй раз целый год, и быв в сношениях с императором (т. е. германским) и с польским королем, приобрел все нужные по сим делам сведения, что способствовало ему, при божией помощи, к заключению мира, по которому Лифляндия и 33 крепости возвращены польскому королевству, и была вновь основана епископия в Венде, сооружены два коллегиума в Риге и Дерпте, городах, граничащих с Московиею, а в г. Вильне основана семинария для Рутенов ² на суммы, назначаемые от апостольского (т. е. римского) престола, дабы там приготовлялись сотрудники, могущие быть со временем полезными Московии и для иных благ, долженствующих отсюда произойти, имея началом Богом внушенное желание Григория ХIII и им же приведенное в исполнение», и проч. и проч.

Затем, обратимся к 3-й главе этой книжки, заключающей в себе события от вступления на московский престол великого князя Феодора Иоанновича до его смерти и до завладения престолом Борисом Годуновым.

«Спустя немного времени (говорит автор), Борис отстранил опекунов Димитрия (т. е. царевича), и решился умертвить его. Царевич же воспитывался в городе, отдаленном от московского двора, и предоставленном ему, вместе с целою областию, его родителем. Сюда послал он (т. е. Борис) людей для совершения злодейства. Но воспитатель Димитрия, немец, как полагают из окрестностей Кельна, будучи о сем предуведомлен матерью Димитрия, уложил спать, не говоря о том никому, в одну постель с юным князем другого ребенка, одних с ним лет и роста, и когда царевич заснул, то вынес его, оставив того ребенка, который и был умерщвлен посланными Борисом вместо настоящего», и проч. и проч.

Маржерет пишет следующее: «потом отправил он (т. е. Годунов), императрицу, жену умершего Иоанна Васильевича, с сыном ее Димитрием Иоанновичем в Углич, город, находившийся в 180 верстах от Москвы. Но говорят, что мать и [10] некоторые вольможи, подозревая намерение Бориса, успели подменить его другим ребенком. Опасения же их на этот счет основывались на отравлении во время пути некоторых вельмож, отправленных Борисом в ссылку. Затем, умертвив еще многих невинных бояр, Борис, не боясь более никого кроме царевича, послал людей в Углич, чтобы лишить его жизни; но убит был подмененный царевичу, убийство же совершил сын человека, посланнагo им в качестве секретаря к вдовствующей царице».

Заглавие и содержание 4-й главы издания Барецци следующее. «Димитрий содержался скрытно, и по истечении некоторого времени перешел в Литву и в Польское Королевство. Таким образом он был охраняем в тайне немецким своим наставником, который хотя заболел и умер, но успел однакоже известить молодого князя о настоящем его происхождении и советовал ему вступить в соседственный монастырь. Впрочем, в той земле монахи не католики и необразованны. И так, последовав такому совету, Димитрий остался недолго в этом монастыре. Выйдя отсюда, он переходил, как сам говорит, из одного монастыря в другой, как для большей безопасности, так и для того, чтобы не быть вынужденным постричься. В последний раз он находился в одной обители на границах Киевской области и вместе с другим иноком того-же монастыря прибыл в Литву, где, сняв с себя монашеское одеяние, определился сперва на службу к князю Острожскому, а впоследствии к польскому дворянину, по имени Гольскому, у которого как говорят, находился при поварне. Здесь узнав наконец, из дошедшей до него молвы, что Борис сделался ненавистным московскому народу за все его злодеяния, он решился открыть свою тайну одному дворянину, имевшему сан князя, что по нашему значит дука (т. е. герцог), по фамилии Вишневецкому, зятю сендомирского палатина, и просил его дать ему, через своего тестя, возможность явиться к польскому двору, чтобы там открыться - кто он такой и в чем заключаются его права, как и исполнилось. Сам князь сендомирский, одев его приличным образом, и дав ему слуг и все прочее необходимое, привез его в Краков. Там, в присутствии короля и сенаторов, он с таким достоинством и энергиею рассказывал о своих приключениях и, к довершению всего, [11] предъявил неоспоримые доказательства о своем происхождении по некоторым признакам на теле, что все, там находившиеся, убедились в истине его слов. Эти признаки состояли в бородавке на правом глазу близь носа, и в том, что одна рука была длиннее другой. В речи своей к королю, он между прочим сказал: «да вспомнить ваше величество, что и вы родились в заточении и были всевышним промыслом освобождены вместе с вашими родителями, - и потому Всевышний требует от вас восстановления моего состояния и возвращения мне отеческого престола». При этом он намекнул на пользу, могущую превзойти отсюда, для всего христианского мира, ибо, по вступлении на московский престол, он мог бы содействовать польскому королю в завоевании шведского его королевства, находящегося во владении мятежника Карла, и препятствовать Туркам переходить через польские границы. Вследствие трехлетнего обращения с литовскими и польскими дворянами, Димитрий выучился польскому языку и отчасти латинскому и, чувствуя влечение к обрядам Католической Церкви, по приезде в Краков, стал часто посещать священные места и изъявил желание основательнее изучить уставы этой Церкви. Король, узнав о сем обстоятельстве, назначил к нему иезуита Гаспара Савиччио, настоятеля иезуитского дома в Кракове. В скором времени Димитрий оказал такие успехи, что мог собственноручно написать письмо к блаженной памяти папе Клименту VIII, в котором он поручал себя молитвам его святейшества и испрашивал его благословения, обещая притом, что если возвратится на отеческий престол, то всячески будет стараться о распространении богослужения», и проч. и проч.

Глава 6-я, «поход Димитрия из Кракова в Московию» (продолжение из той же книжки Барецци):

«И так король, согласившись на просьбы Димитрия, повелел назначить набор в 5 000 человек, в числе которых должны были находиться солдаты, уже прежде воевавшие в Московии, под начальством Cтeфанa. Войско это должно было итти к литовской границе, и соединиться с 5 000 казаков, живущих смежно с Королевством, которые, быв обычны к грабежу, не замедлили собраться. Сверх того, король возвратил сендомирскому палатину подать, следовавшую в коронную казну за владение [12] Санбором, и повелел выдать Димитрию денежную сумму на его содержание приличным образом, соответственно его сану ³. С такими приготовлениями Димитрий отправился в Московию, под руководством вышеназванного палатина, который взял с собою по пути двух монахов францисканского ордена, называемых в Польше, по изменении там этого ордена, Бернардинами, также двух иезуитских священников и простого товарища из того же ордена, для подачи духовного пособия войску. Впоследствии Бернардинцы возвратились домой, а два иезуита - патер Николай Чиржевский и Андрей Лавиччио остались при дружине, сопровождавшей всегда самого Димитрия», и проч. и проч.

В доказательство, что весь этот рассказ составлен иезуитом Поссевино (жившим тогда в Венеции), я приведу его письмо от 10 июля 1605, к тосканскому великому герцогу, хранящееся у меня в рукописи:

«Угодно было Господу Богу, путями Ему известными, привести в Краков, к светлейшему польскому королю, князя Димитрия, последнего сына великого князя московского (того самого, которого я два раза посещал), спасенного чудесным образом в колыбели от тирана, искавшего извести его, чтобы вместо его царствовать, и там (т. е. в Кракове) он был наставляем в вероисповедании Католической Церкви, исповедывался у наших и принял таинство миропомазания от г. папского нунция, находящегося в Польше, после чего сам писал к его святейшеству, блаженной памяти Клименту VIII, изъявляя свое послушание, и обещая обратить свое царство в католическую веру, если ему удастся завладеть им. И так, он отправился в Литву, где были уже собраны войска для сего предприятия светлейшим королем польским и в сопровождении других лиц, из коих должно упомянуть особенно о двух наших патерах из хороших духовных особ. По вступлении его на московскую землю, его начали признавать законным наследником этих обширных владений. В течении одного года ему сдались разные крепости, а с [13] 2-го числа марта успехи его увеличились. Не взирая на молодые его года (ибо ему немного более 20 лет), он везде отличается храбростью и умом не по летам. Если я не извещал чаще вашу светлость о сих происшествиях, то это было по той причине, что я ожидал окончания военных действий, еще продолжающихся там. Из числа полученных мною писем из Московии и из Кракова, препровождаю к вашей светлости одно от нашего патера, находящегося при князе Московии и просящего у меня от имени князя доставить ему Библию на славянском языке, в чем покорнейше прошу В. С. мне содействовать и этим самым участвовать к открытию столь значительных дверей к Северу и Востоку. Книгу эту можно приобрести в Риме и в других местах и полезно было бы снабдить таковыми эти обширные земли... Известно мне, что во время блаженной памяти Григория ХIII печатались разные книги на сербском языке, а на греческом напечатано было деяние Флорентийского собора. Последнее я привез с собою к московскому великому князю, но как не нашел там никого знающего греческий язык, а рутенские (т. е. русские) буквы не сходны с сербскими, то я старался напечатать в Вильне (в Литве) несколько сот катихизисов рутенскими буквами. Но как типографщики были схизматики ⁴, то они включили сюда разные ошибки, почему я был вынужден дать перевести эту книгу на рутенский язык, и сверх того переложить на их буквы и другия рукописи, которые я отдал великому князю, не знаю однако целы ли оне, так как там возникла война между законным князем и похитителем престола, который однако же недавно умер. Об этом я написал к нашим патерам, находящимся в Московии. Я также основал семинарию для Рутенов в Вильне и другую, в меньшем размере, в Дерпте. Но при преемниках Григория ХIII не знали в Риме всей важности этого, а в Литве никто не мог предугадать, что всевышнее провидение определит столь сверхъестественный способ для призвания к себе Московии, а потому стали пренебрегать начатым делом и окончательно прекратили денежные высылки, необходимые для приготовления воспитанников, которые в [14] настоящее время были бы готовы, чтобы оплодотворять столь обширный вертоград», и проч.

Маржерет говорит на 161 стр.: «Что же относится до людей, полагающих, что он воспитывался у иезуитов, то желательно бы знать, из какой нации, по их мнению, происходит он. А что он не Поляк, это уже видно из сказанного мною прежде и из того, что я объясню далее, а еще менее он может быть какой-нибудь другой нации, кроме русской. Да и откуда могли иезуиты взять его, тогда как до прибытия в Россию не было там ни одного иезуита, кроме как в свите послов, за которыми однако так строго следят, что им невозможно было бы увезти ребенка из России. Разве только можно было это исполнить во время войн польского короля Стефана с Россиею, тому уже тридцать лет; но если бы даже и удалось им увезти ребенка во время войн Швеции с Россиею, то почему именно они напали на такого, подобного которому нет в России. Притом я полагаю, что иезуиты не могли бы воспитывать его в столь глубокой тайне, чтобы о нем не узнал никто из польских магнатов и даже сендомирский палатин. А нам известно, что он сам знал о своем происхождении. Далее, если бы он вскормлен был иезуитами, то они, вероятно, выучили бы его говорить, читать и писать по-латыни. Но я могу свидетельствовать, что он не говорил по-латыни, и еще менее умел читать и писать на этом языке; это я могу доказать собственноручным подписом его имени, не слишком хорошо написанным. Наконец, он конечно оказывал бы более покровительства иезуитам, чем он оказал; между тем в России их было только три человека, и те находились при польском войске, при котором не было, кроме их, других духовных особ; по короновании же Димитрия один из них отправлен в Рим по просьбе остальных», и проч.

Отсюда видно, что между венециянской реляцией, изданной под наблюдением Поссевина, и его письмом к тосканскому герцогу и рассказом Маржерета встречаются противоречия. Пусть читатель сам сличит их; с своей стороны мы только укажем на несогласия, встречающиеся в 4 и 6 главах венециянского рассказа и письма Поссевина с последнею выпискою из Маржерета, не останавливаясь на противоречии 3 и 4 главы Барецци и над [15] тем, что Маржерет рассказывает на 18 странице. Последний хочет доказать всю невозможность иезуитам увезти ребенка из России и выдавать его за настоящего царевича, потому что до димитриева похода никто из этого ордена не проникал в Россию. Но заметим, что в венецианского рассказе и у Поссевина указывается на существование семинарии в Литве, на границах Московии, также в Дерпте и в Риге, и других католических учреждений, следовательно не трудно было провезти молодого Москвитянина в Литву и в Дерпт, где он мог изучить польский и латинский языки, как утвердительно показано у Барецци. А что он знал латинский язык, видно также из листа Поссевина, утверждающего, что он писал к папе Клименту VIII; да и не мог он писать к папе иначе как по-латыни.

Венециянская реляция и письмо Поссевина опровергают сказанное Маржеретом, что Димитрий будто бы не слишком благоволил к иeзyитам, и что в России были тогда только те три иезуита, которые сопровождали польское войско, ибо из двух приведенных выше документов видно, что в России были еще Францисканцы или Бернардинцы, а три иезуита остались одни при Димитрии лишь по возвращении в Польшу остальных монахов. В венециянской реляции, на 17 странице, даже сказано следующее: «Всевышний и молитвы отцев наших покорили сердца врагов под власть светлейшего князя Димитрия. Он же обращался к священникам иезуитского ордена с такими словами: вот как исполняется действительно то, что вы отцы предсказывали мне во время моего изгнания, и по мере того как много испытывал меня Господь, Он меня и утешил, дабы через это я не терял надежду на совершенную победу».

Всe приведенное в двух италиянских реляциях подтверждается письмом из Кракова флорентийского уроженца Нери Джиральди к тосканскому герцогу, от 26 сентября 1605 г. «Димитрий, - говорит он, - воспитывался в детстве ⁵ у монахов францисканского ордена, а впоследствии у иезуитов, и в молодых летах находился в услужении у сендомирского палатина; он отлично хорошо говорит по-польски, по-латыни, и по-московски - [16] природном своем языке» (это письмо находится в подлиннике у сочинителя).

И так, хотя Барецци, Поссевин и Маржерет единогласно признают его за настоящего царевича, но первые два несогласны с французским автором относительно способа избавления его и появления его в Литве, также степени его образования и сведения о том, у кого он находился до прибытия в Краков. Венециянский рассказ о убийстве настоящего сына великого князя Иоанна Васильевича, и о подмене ребенка вместо царевича, очевидно баснословен. И правдоподобно-ли, чтобы Димитрий, находясь уже в Литве и в совершенной безопасности от московского преследования, и притом имея возможность доказать свое происхождение (что он впоследствии и сделал), правдоподобно-ли, чтобы он вынужденным был определиться в кухонные слуги, лишь бы укрыться и существовать. Ни иезуиты, ни Маржерет да и никто вообще, ничего не мог знать о средствах, предпринятых Борисом для умерщвления настоящего царевича. Надо было выдумать что-нибудь правдоподобное, и вот почему иные рассказывают, что он находился в каком-то городе, подаренном ему, вместе с целою областью, отцем, что мать уведомила его наставника о прибытии людей, посланных туда его убить, и прочие невероятности. А Маржерет, которому неизвестны были выдумки других, пишет, что Годунов отправил в изгнание в Углич жену и сына Иоанна Васильевича и послал туда для убиения царевича сына секретаря вдовствующей царицы. Что же касается до образования Димитрия, то конечно можно дать более веры словам Поссевина и Барецци, потому что они приводят факты, подтвержденные событиями и вполне известные, как напр. письмо к папе Клименту VIII.

Но что более всего бросает свет на всю интригу, это рассказ Александра Чилли в истории его о Московии, напечатанной в Пистоие в 1627 г., где на 5 и следующих страницах читаем:

«Москвитяне, избрав в преемники Василию Великому ⁶ Бориса Федоровича, начали угрожать вдове Василия, скрывшейся в отдаленные места, вместе с малолетним своим сыном Димитрием; скрылась же она, как говорят, в женской обители, а [17] сына отдала на воспитание в мужской монастырь; но иные утверждают, что все это ложь, что Борис избран был законно, а что этот Димитрий был не сын Василия Великого, но подложное лице, подстрекаемое людьми, недовольными Борисом, и искавшее занятого им престола. Как бы то ни было, но когда минуло ему около 25 лет, он появился на границах Литвы и Польши, с некоторыми московскими проверженцами, убежденными воспитателями его, что он настоящий царевич, или просто искавшими крамол и смут для своих видов, и к ним присоединились многие Поляки, в надежде обогатиться. Подружившись с польскими дворянами, и уверив их в правах своих на престол, он сблизился с Николаем Мнишеком ⁷, сендомирским палатином, добрейшим и откровенным вельможей, у которого он и поселился в доме; там, беседуя в продолжении нескольких недель с ним и с старцами, с коими палатин советовался, о делах в Московии, Димитрий успел убедить и их и чрез палатина начал писать о себе некоторым магнатам королевства, изъявляя великое желание представиться королю и сенаторами, и обещая предъявить им неоспоримые доказательства своего происхождения. Более же всего старался он войти в сношения с г. прелатом Рангони, апостольским нунцием при его величестве короле, имевшим большой вес. Не смотря однако на неоднократные его письма к нунцию, он не получал никакого ответа; нунций хотя и принимал живейшее участие в этом деле, но не хотел действовать открыто и притворялся, будто ему ничего неизвестно. Он извещал однако короля о письмах Димитрия, и в тоже самое время следил за всеми его действиями чрез иезуитов и других доверенных ему людей. Когда же вскоре после сего, он узнал, что в Московии действительно находятся приверженцы Димитрия, то немедленно предписал сендомирским иезуитам (преданным друзьям палатина), чтобы они уговорили г. Мнишека прибыть в Краков вместе с Димитрием, а остальное все предоставили бы на дальнейшее распоряжение его самого, нунция, и короля, что и было исполнено. Приезд их в Краков весьма обрадовал нунция, который, на следующее утро ласково принял Димитрия, долго [18] с ним беседовал, и более всего настаивал на том, что если Димитрий желает получить содействие его величества короля, то должен отречься от московской греко-схизматической веры и принять защиту и покровительство святой римской католической апостольской Церкви, как он не раз уже обещал в письмах своих к нунцию. Димитрий с великим усердием обещал все это исполнить, и на следующее воскресение, в присутствии многих лиц, в числе которых находился и я, клятвенно подтвердил на словах и на письме свои обещания в доме этого легата, с установленным, по сему случаю, церемониалом, после чего он был г. нунцием представлен королю. Его величество оказал ему довольно благосклонный прием и протянул руку; чтобы Димитрий приложился к ней; он же, Димитрий, стоя перед его величеством с открытой головой и весь дрожа, изложил в немногих словах кто он такой, какие имеет права на Московское государство, и что именно желает получить от короля. После того, по знаку, сделанному ему церемониймейстером двора, он удалился в прихожую комнату, где г. палатин и мы все его ожидали. Когда же г. нунций и король условились о том, что ему отвечать, то его позвали опять к его величеству, перед которым он преклонялся несколько раз с величайшею покорностию, с поникшей головою и с сложенными на груди руками, как это в обычае у Московитян, но не произносил ни одного слова, показывая только вид, что усердно просит о себе; а его величество, с веселым лицом обращаясь к нему, сказал приблизительно следующие слова: «Да спасет тебя Бог, Димитрий, московский князь: таким мы признаем тебя по силе всего тобою нам сказанного и на основании письменных доказательств от твоих предков, нами рассмотренных, а равно и других свидетельств, и потому назначаем в помощь тебе сорок тысяч флоринов в год, и как нашему другу и подвластному разрешаем тебе иметь общение с нашими дворянами и искать у них советов и вспомоществования». За тем он отпустил Димитрия. Во всё это время Димитрий не ответствовал не одного слова, так был он проникнут почтительным страхом и благодарностию. Но г. нунций извинился за него перед королем, и изложив свое мнение о Димитрии, удалился. Возвращаясь домой, в сопровождении г. палатина и всех нас, [19] тут находившихся, дорогою он снова обласкал юношу, утешал его и советовал ему поспешнее собираться в путь, обещая свое содействие как при лице короля, так и при дворянстве, дабы возможно было приступить скорее к предприятию. Впоследствии мне рассказывала одна достоверная особа, что его величество не весьма охотно согласился на всё это, но что он дал обещание и дозволение Димитрию и палатину распоряжаться во всём по их благоусмотрению, в ожидании увидеть, что может произойти из притязаний сего нового князя, и в надежде может быть извлечь какую-нибудь для себя пользу. Этому Димитрию было в то время около 25 лет; он был среднего, почти малого роста, толстоват, имел волосы и бороду рыжеватые, глаза карие, лице круглое, некрасивое, с выражением неблагородным, угрюмым и задумчивым, вовсе не обличавшим в нем каких-нибудь способностей, и хотя многие уверяли меня в противном, и что будто в некоторых случаях он показал себя храбрым, но я не доверяю этим рассказам, а почитаю его таким, как описал».

Маржерет, напротив того, пишет: «Умерший император Димитрий, сын Иоанна Васильевича, был 25 лет, совершенно без бороды, роста среднего, имел члены мускуловатые, лице смуглого цвета, с бородавкою около носа под правым глазом; на вид он был ловок и проворен, отличался обширным умом, добротою, приходил скоро в гнев, но тотчас же и укрощался; одним словом, был князь, ставивший высоко честь... Христианство много потеряло от его смерти, если действительно он, как кажется правдоподобно, умер». Это описание физических и нравственных свойств Димитрия конечно сходствует с венециянским рассказом, но противоречит описанию Чилли в некоторых отношениях, как напр. в том, что у Димитрия не было бороды, также отчасти относительно роста и неблагородства осанки. Кому из них более верить? Чилли был чужд всякого пристрастия, тогда как Маржерет был обязан защищать Димитрия и его приверженцев, и мы видели уже, как он силится опровергнуть мнение о самозванстве Димитрия. Чилли был человек известный на своей родине по должности, которую занимал, и по переписке его с тосканским двором; Маржерет же человек [20] вовсе неизвестный и неимеющий представить никаких доказательств в подтверждение своих слов. Последствия доказали - кому надлежит более верить, словам-ли Чилли, или Маржерету, Барецци и Поссевину.

Французский писатель Де-Фонтен списал без разбора слова Маржерета, удостоверяя о совершенном сходстве Димитрия с настоящим царевичем. Он говорит, что у него, как и у царевича, одна рука была длиннее другой, и бородавка на лице, и что его ум и благородная осанка достаточно доказывали высокое происхождение (t. 2, р. 36). Но желательно бы знать, каким образом можно было определить настоящее это сходство, тогда как Димитрий или умерщвлен в возрасте семи лет, или, если даже был спасен, то во всяком случае никто его не видал позднее семилетнего возраста, в которое время он изчез, и является на сцену по миновании уже ему 25 лет.

Но так ли Маржерет и Бареццо описывают аудиенцию его у Сигизмунда? Нам кажется, что рассказ Чилли совершенно сходен с внутренним сознанием Димитрия о низком своем происхождении и с чувством лживости всего им сказанного перед польским королем. Де-Фонтен утверждает, что он «объяснялся с достоинством, приличным князю, и не изъявлял никаких знаков покорности, которые могли бы высказать низкость его рождения», - но Де-Фонтен не находился, как Чилли, очевидцем этого происшествия.

Чилли описывает за тем военные действия между Русскими и Димитрием, до его коронования в Москве. «Молодой император, - говорит он, - готовился между тем к предстоящему своему браку и закупал множество драгоценных камней, парчи, и прочего, у иностранных купцев и ювелиров, прибывших в Московию нарочно для этого случая, вопреки существующих там обычаев, ибо запрещено было вывозить отсюда малейшую звонкую монету; для ювелирских же работ употреблялась та монета, которая выделывается у них, и которая действительно в этой стране в изобилии, равно как золото, серебро, жемчуг и прочие дорогие каменья, хотя все это Русские не умеют употреблять как следует, потому что не выезжают никогда из своего отечества, как другие народы, чтобы изучить иностранные обычаи и языки, [21] но продолжают жить по-старинному, и подозрительны, как будто боятся измены и опасаются лишиться состояния и жизни. Но Димитрий, благодаря обращению, хотя и кратковременному, с благородной, щедрой и свободной польской нацией, успел перенять их обычаи и великодушие, и склонный к нововведениям, желал водворить в своих владениях ту образованность, которая до того времени была в пренебрежении, не замечая, что этим самым он вооружал против себя многих людей. В числе предлогов, выставленных против него, главный упрек состоял в том именно, что он, вопреки обычаев своих предков, окружил себя чужеземными телохранителями и слугами, и обращался с ними свободно. Эти предлоги, распространенные в тайне между чернью недоброжелателями, дошли до сведения некоторых опытных лиц, при нем находившихся, которые немедленно донесли о том его польскому величеству и нунцию, дабы они предостерегли Димитрия. Вследствие чего, нунций нужным почел отправить в Московию племянника своего графа Александра Рангони, с титулом посланника от святой Церкви, дабы напомнить Димитрию данные им обещания в пользу католического вероисповедания, укрепить его веру к сей Церкви, и дать ему другие разные советы, которым если бы он последовал, то Московитяне, может быть, не продолжали бы сопротивляться ему; при чем г. нунций просил и меня сопутствовать его племяннику, но я в том извинился, по невозможности оставить мне мою должность при его королевском величестве, а также и по причине моего здоровья и трудов, предстоящих в столь дальнем пути...». Тут Чилли описывает отъезд графа Александра Рангони, его приезд в Москву и прием, сделанный ему Димитрием, и продолжает: «Димитрий отправил своих послов к королю с многолюдной свитою и с верющими грамотами, в которых называл себя императором московским, с прочими титулами, и просил в супружество дочь сендомирского палатина, и чтобы на этот случай его польское величество удостоил его чести сам совершить брачный церемониал в его, Димитрия, имя, со всею торжественностию, какую обыкновенно король придает всем своим действиям, в замен чего он обещал поспешествовать ему всеми силами, во всякое время, когда его помощь потребна будет его величеству... [22] Подобные уверения он также повторил г. нунцию, что значило повторить их его святейшеству папе, возобновляя при сем свои обещания касательно принятия им веры, и что он употребит все средства для утверждения этой веры в своем государстве... Его польское величество принял московских послов, и сказав, что им будет дано удовлетворение во всем, обозначенном в их грамотах, отпустил их в назначенные им для пребывания дома. Но московские послы сильно негодовали за то, что в немногих словах, сказанных им в ответ вице-канцлером Польши от имени его величества, Димитрий не был назван императором, в чем они приносили жалобу г. нунцию и многим сенаторам, которые старались утешить их, как умели... Когда же послы явились на вторую аудиенцию, то король приказал им сказать, что он даст свое согласие на счет брачного обряда, как о том просил великий князь Димитрий, и назначил для совершения сего церемониала следующее воскресение, которое было третьим Рождественского поста, чтобы и они равномерно готовились к этому дню и объявили бы ему, нужно-ли им еще чего, а также чтобы они собирались возвратиться к их князю, который, по своей молодости и неопытности, может быть, нуждается в их советах и помощи: этими словами король, вероятно, желал намекнуть на события, которые впоследствии совершились.

Между тем г. сендомирский палатин также занялся приготовлениями, соответствующими столь важному событию; но как московские послы были не католики, а схизматики, то решено было, что брачный обряд совершится не в храме, а в частном доме. Его величество не желал однако, чтобы это происходило в его дворце (по уважительным может быть причинам, не для всех понятным); поэтому он назначил для церемонии частный дом флорентинского уроженца г. Валерия Монтелуно, на краковской площади, принадлежащий теперь сыну его Севастияну, ныне польскому дворянину: дом этот был поместителен и богато убран. Туда прибыл его величество с королевою и со всем двором, и венчание было совершено с обычными церемониями г. Петром Филицким, краковским епископом... В следующую субботу московские послы отправились обратно в путь, а г. палатин с дочерью уехал в свои поместья и чрез [23] несколько дней повез дочь в Москву, составив предварительно многочисленную свиту для себя и другую для дочери из девиц, женщин пожилых лет, секретарей, дворян, и в особенности духовных лиц, иезуитов, доминиканцев, францисканцев и прочих, в чем он пренебрег советы многих, которые с самого начала были того мнения, что следовало действовать осторожно, и взять с собою только то число католических иереев, какое необходимо для польского войска и для двора, чтобы не возбудить в Московитянах подозрения, что на них хотят наложить ярмо нового вероисповедания... Наконец, все они отправились в Московию. Но в то самое время, как готовились им брачные веселия, готовилась также измена и гибель, происками людей, скрывавших свое неудовольствие под предлогом, что их хотят подчинить насильственным образом латинской вере и обрядам, и что их намерены отдать под власть чужеземцам и неизвестному им князю: слухи эти они распространяли в народе... Через восемь дней после московского злополучного брака, в мае месяце ⁸, на рассвете послышался стук оружия, раздались крики: «да погибнет обманщик со всеми его приверженцами», заговорщики устремились к его покоям (заодно может быть с комнатными его слугами) и, застав его в постели, закололи ножами. Испуганная его супруга успела скрыться в свои покои и с окружающими ее девицами горько плакала об участи своей, а те из них, которые были разумнее прочих, стали утешать ее, говоря, что такова видно воля Всевышнего, дабы столь великое государство долее не находилось под тиранством человека, неизвестного ни его подданным, ни даже ей самой. После сего, Москвитяне отрядили нескольких сановников к палатину и к послам, извиняясь в своих действиях против императрицы и стараясь доказать неизбежность случившегося, ибо Димитрий не был признаваем ими за сына Великого Василия, если же они по видимому показывали, что считают его законным наследником престола и повиновались ему, то [24] это было против их воли... Когда императрица заметила, что волнение немного утихло, и иные даже повиновались ей, то немедленно распустила молву, что на площадь вынесено убийцами не тело ее мужа, а человека на него похожего, он же, быв предуведомлен о намерении врагов своих, успел убежать ночью через потаенную калитку, ведущую из его покоев в сад, и что в скором времени сделается известно, куда он скрылся ⁹, и этому рассказу многие поверили, тем более, что труп Димитрия так был искажен, что действительно не было возможности узнать его. Императрица, собрав, что могла, денег и драгоценных вещей, занялась распоряжением о найме в Польше нового набора солдат, что и составило, вместе с оставшимися на ее стороне Москвитянами, весьма многочисленное войско, при чем объявлено было, что при войске находится сам Димитрий. Сама она оставалась в Москве еще три месяца, и вышла отсюда в сопровождении верных ей дворцовых женщин и дворян, никем неузнанная. Подкрепленная на пути тысячью казаков, она достигла своего войска, которое встретило ее с великою радостию, поклялось ей в верности, как московской императрице, и обещало отомстить за сделанную ей измену. Когда же известие о смерти Димитрия достигло до его польского величества, то он нимало не удивился, но оказал сильное неудовольствие за то, что не уважена была его власть в отношении к браку, состоявшемуся по его дозволению, и за непочтительность, оказанную к его послам, палатину и всему польскому дворянству вообще, отчего самого может быть и возродился его гнев против Москвитян и кровопролитная война, за сим последовавшая», и проч.

Читая такой простодушный и беспристрастный рассказ, нельзя не сознаться, что король Сигизмунд, папский нунций и [25] сендомирcкий палатин знали хорошо весь секрет этой комедии, которую они разыгрывали для личных своих видов. И кто не согласится с нами, что униженное обращение Димитрия на аудиенции короля, как оно описано тосканским очевидцем, не обнаруживает человека, законно отыскивающего потерянные свои права, а скорее человека, рассказывающего вымышленную повесть и чувствующего, что она может разыграться трагедиею; вот почему приверженцы его, сознаваясь в этом обстоятельстве, назвали речью те немногия слова, которые он произнес на аудиенции. Мы уже видели отзыв Де-Фонтена об этой аудиенции, но докажем далее, что он слепо повторяет слова Маржерета. Замечательно и то, что Сигизмунд не захотел приветствовать Димитрия именем императора.

Из приложенных в конце настоящего сочинения документов, в письме Нери Джиральди к тосканскому герцогу, упоминается, что еще до краковской брачной церемонии польский король имел тайное совещание с московским послом, и даже уговаривал его не спешить совершением сего брака, но предварительно ожидать собрания сейма, потому что московскому князю предстояла теперь возможность вступить в более знаменитое родство, из этого можно заключить, что король не желал поспешить заключением брака, не увидев предварительно исход сего дела, чтобы не подвергнуть дочь палатина предстоящим опасностям.

Теперь рассмотрим, что говорит о сем происшествии французский писатель Леклерк (Le-Clerc) в его истории о физическом, моральном и политическом состоянии России, которым мы руководствуемся в италиянском переводе, напечатанном в Венеции, в 1785 году, причем нужным считаем объяснить, что Леклерк, по словам его, все свои сведения «о приключениях московского великого князя Димитрия Иоанновича» почерпал из английской реляции, переведенной на французский язык и напечатанной в Париже, в 1679 году, то есть десять лет спустя по напечатании рассказа Маржерета.

«Отрепьев, сын посадского г. Галича, отправлен был учиться в Москву; монахи, учившие его, заметив в нем необыкновенные способности, пожелали удержать его у себя, и уговорили постричься, когда ему только что минуло 14 лет [26] от роду, при чем он принял имя Григория, вместо прежнего Якова. Но по достижении возраста, обуреваемого страстями юности, он почувствовал отвращение к иноческому званию, потерял усердие к вере, сделался беспокойным и начал часто переходить из одной обители в другую. Патриарх Иов, услышав о нем в своих объездах по монастырям, пожелал видеть Григория, и сей последний так ему понравился, что патриарх взял его с собою в Москву, в качестве секретаря. По словам русских и других историков, Григорий весьма походил на молодого князя Димитрия, умерщвленного по приказанию Бориса в Угличе, о котором иные говорили, что он действительно убит, а другие - что спасся бегством, так что смерть Димитрия осталась политической загадкой; известно было однако, что слух, распространенный Годуновым о мнимой немощи Димитрия, был ложный, и выдуман с целью обмануть царя Феодора и весь народ. Известно было также, что секретарь Битяговский отправлен был с сообщниками в Углич, с намерением исполнить злодейский замысл, но, как полагали многие, настоящего князя подменили сыном попа, и убийцы не достигли своей цели. Отрепьев, знавший эти слухи и что вельможи и народ возненавидели тирана, и приняв в соображение, что настоящий наследник из Рюрикова дома был бы ему предпочтен, и что наконец Татары, Черкесы, Шведы, Казаки и Поляки, не сочувствуя вообще настоящему царю, готовы содействовать к низвержению его с престола, решился выдать себя за Димитрия, но почел нужным сперва приготовить будущий роман, обставив его сколь можно правдоподобнее. Поэтому часто во время трапезы старался он обращать разговор на Димитрия, восклицая: «когда-нибудь он будет царем». Слушатели его сначала думали, что он только шутит, но ростовский архиепископ, имея уже дурное о нем мнение, советовал Борису принять под надзор молодого монаха, бывшего при патриархе, вследствие чего Борис приказал дьяку Васильеву сослать Григория в дальную обитель и дать знать тамошнему настоятелю не спускать с него глаз. Васильев уведомил, по неосторожности, двоюродного брата Отрепьева о повелении Годунова и, вняв просьбам сего последнего, отложил отъезд Григория, в надежде, что между тем гнев [27] Бориса утихнет: этим он дал ему время бежать сначала в Галич, Муром, Брянск, Путивль, Новгород-Северский, а потом в Киев, где находился польский гарнизон. Военный начальник этого города, князь Острожский, приняв его благосклонно, старался удержать его при себе, в звании домашнего священника, но не этого искал Григорий. Употребляя скоромную пищу в постные дни, он сделался соблазном всему городу, и дабы избегнуть наказания, которое ему готовилось, вышел из монастыря, и, сбросив с себя иноческую одежду, перешел в Польшу, где поступил в услужение к князю Адаму Вишневецкому, исполняя там самые низшие должности. Вот почему Россияне и прозвали его Расстригою.

Князь Адам и брат его Константин были сильные вельможи, и потому Григорий понял, что необходимо вооружаться терпением и заслужить их покровительство, а между тем принялся излагать на бумаге о своем происхождении и о притязаниях своих на престол. Вот отрывок его письма, взятый из московской хроники: «То лице, что ныне проживает как бы рабом во дворе князя Адама, под именем Гришки, есть Димитрий, сын великого князя Иоанна; в Угличе убит по повелению тирана Годунова не Димитрий, как все силились в том уверить, но сын попа. Секретарь, находившийся по высшему промыслу при мне, спас мою жизнь и содержал меня скрытно долгое время, опасаясь преследований, потом перевел меня в Польшу, где по неволе я нахожусь в самом униженном звании. Уповаю на Бога, что Он обратит милостивый Свой взгляд на меня и возвратит мне отеческие мои права; но если назначено по предвечному Его определению умереть мне в настоящем моем положении, то да раскроет сей рассказ, каков тот человек, который сидит ныне на царском престоле». Окончив письмо, Григорий притворился опасно больным и слег в постель, положив заблаговременно при себе и написанный им лист. После этого он послал за духовником и исповедовавшись передал словесно часть мнимых своих приключений; но делая вид, что слабость не позволяет ему продолжать начатой рассказ, запинаясь, сказал священнику, что все остальное изложено им на бумаге, спрятанной в постели. Священник, по прочтении записки, поспешил уведомить князя [28] Адама о случившемся у него в доме; князь пришел к мнимобольному, но получая на свои распросы только неопределенные ответы, потеряв терпение, отыскал бумагу, снова спрятанную священником в постели, и прочитав ее, передал Отрепьева на попечение домашних своих врачей, которые не замедлили изцелить его.

Как только притворно-воскресший укрепился силами, князь Адам повез его в Краков, где в то время был созван сейм. Здесь сенаторы почтительно допрашивали его и он с твердостию отвечал, что он Димитрий, сын царя Иоанна, в чем и убедил их. Ему обещано вспомоществование для отыскания наследственных прав, и сам князь Адам изъявил готовность пожертвовать всем своим имуществом, с условием, чтобы Григорий согласился водворить в России римско-католическое вероисповедание. Обманщик согласился на все. Слух о столь необычайном происшествии распространился далеко. Донские казаки спешили прислать ему денежные дары, и атаман их приказал Отрепьеву (которого мы впредь будем называть Димитрием) сказать от имени всех казаков, что у них готовы к его услугам оружия и люди. Поляки также собрали войско, чтобы вместе с казаками вторгнуться в Россию. Испуганный Годунов издал повеление полкам, раскинутым по Смоленской области, не пропускать в Россию, под смертной казнию, ни единого Поляка, и в Польшу ни единого Русского. Не взирая однако на это запрещение, ежедневно переходили в Польшу, к Димитрию, русские поданные и становились под знамя царя, считаемого ими законным. В скором времени Димитрий приучился действовать, как настоящий государь, и довершил доверие новых своих приверженцев, предъявив им крест, осыпанный брилиантами, который носил под рубашкою, причем объявил, что этот крест подарен ему крестным его отцем, князем Мстиславским. Не смотря однако на столь хорошее начало, он все еще опасался, и чтобы более усилиться, начал заискивать покровительства иезуитов, а они назначили в советники к нему лучшего из своей среды патера, которому Димитрий, принимая на себя личину простодушие, объяснял свою ревность к латинским обрядам, обещая употребить все средства для введения их в России. [29]

Поддержка иезуитов привлекла к нему сильную опору Мнишека, сендомирского палатина, старшая дочь которого была женою Константина, брата князя Адама Вишневецкого; но у Мнишека, от второго брака, была еще дочь, Марина, девушка молодая, стройная, живая и честолюбивая, храбрая и отважная не по ее полу. Димитрий, подметив в ней тайное желание царствовать, решился жениться на ней и, после объяснения в любви, предложил ей свою руку, прося ее согласия передать отцу ее весь разговор их. На это Марина, покраснев, изъявила согласие. Между тем иезуиты пришли навестить Димитрия, и, склоняя разговор на настоящее его положение, один из патеров обратился к нему с следующими словами: «Князь! Ваши добродетели столь меня к вам привязали, что я все стараюсь придумать, как бы вам дать искренное доказательство моей к вам преданности, и вот я пришел к мысли, которую боюсь вам высказать». Когда Димитрий уверил его в своей готовности принять всякий добрый совет, иезуит продолжал: «Разбирая внимательно ваше настоящее положение, я нахожу, что в нем есть немаловажные затруднения. Ваш противник силен, и осторожен, и не без хитрости взошел он на престол. Во времена царя Феодора он раздавал все почести и этим привлек к себе вельмож и самый народ, а люди, недовольные избранием его в цари, не имеют никакого влияния при дворе. В крепостях и других важных местах Борис поместил только тех людей, судьба которых тесно сопряжена с его судьбою, и вы сами знаете, как он действовал, чтобы выставить вас обманщиком: вы же, с вашей стороны, не имеете предъявить никаких других доказательств о высоком вашем происхождении, кроме личных ваших доблестей. Для образованного человека, это конечно достаточно, и стоит на вас только взглянуть, чтобы убедиться, что вы настоящий сын Иоанна; но для простолюдинов этого недостаточно, они верят тому только, что осязают руками, или тому, что может принести им пользу. Долговременная моя опытность и познания о русском правительстве и о характере этого народа внушили мне убеждение, что если вам сродниться с каким-нибудь знаменитым домом, то удивленный народ твердо уверится в вашем происхождении. Сендомирский палатин честолюбив до крайности, и я думаю, что если [30] вы согласитесь унизиться и войти в его семейство, то вы скоро воссядете на отеческий престол, ибо никто не поверит, что вельможа, столь осторожный и дальновидный, как палатин Мнишек, согласился бы выдать за вас свою дочь, еслибы мало-мальски сомневался, что вы настоящий Димитрий. Тогда и король польский будет открыто стоять за вас, и недоверчивость к вам русского народа и дворянства прекратится. Вы можете, если вам угодно, намекнуть о том княжне Марине, и соображаясь с ее ответом, объяснитесь с ее отцем и спросите его согласия на брак. Он конечно прежде, чем дать вам слово, захочет посоветоваться со мною, но вам легко угадать мой ответ. Я умалчиваю уже о ваших религиозных чувствах, мне вполне известных. Радость моя видеть вас шествующим по пути истины, столь велика, что я ежедневно благодарю за то Господа Бога и молюсь ему о подкреплении вас в таком счастливом начинании, Им Самим вам внушенном. Благословение Его даст вам восторжествовать над врагами вашими, более чем какая-нибудь человеческая предусмотрительность».

Красноречивый иезуит уже предварительно успел переговорить обо всем с палатином, и сей последний, весьма довольный предложением Димитрия, сказал ему: «Дабы дать вам верное доказательство искренней моей благодарности, я отлагаю совершение вашего брака до того часа, когда труп Годунова послужит вам подножием к престолу. Подобное замедление может казаться невыгодным для меня самого, но прошу вас согласиться на это условие. Примите совет oт нежного отца, каким я себя уже считаю, и выслушайте меня. Сигизмунд готов поддержать вас; но знаете ли вы замыслы его? Желание выдать в супружество за вас свою родственницу есть, может быть, единственная причина его участия в ваших делах, - да кроме короля, и прочие палатины будут завидовать нашему с вами родству, тогда как вы, напротив, должны стараться увеличивать, а не уменьшать число ваших союзников. Иной князь готов оказать вам теперь всякое пособие, пока вы еще холостой человек, но удалится от вас, когда узнает, что вы муж моей дочери». Димитрий, убедясь этими доводами, поспешил поблагодарить иезуитов, и объявил им о готовности своей принять католическое [31] исповедание, обещая, что папа будет им признан главою всей Церкви в России, что он будет принимать в Москве римское духовенство, и даст им поместья для обеспечения их существования.

Иезуиты известили о всем случившемся папу Климента VIII, и просили у него денежного пособия и ходатайства перед польским королем и Республикою за Димитрия, который, с своей стороны, написал письмо, на латинском языке, к святейшему отцу, называя себя царем России, и вместе с тем просил его о помощи против хищника Годунова, обещая сделать известным в потомстве о почтительности и покорности своей к святому римскому престолу.

Прием, оказанный королем Сигизмундом Димитрию, отозвался во всех прочих народах, и с того времени даже и Россияне не дерзали более называть его обманщиком. Издан был им манифест, в котором хищник Борис выставлен ненавистным тираном, держащим скипетр в руках, оскверненных кровию своих господ. Этим манифестом Димитрий обещал прощение и даже награждение тем людям, которые перейдут к нему, и таким образом приготовил народ в свою пользу. Вельможи и чернь ожидали только удобного случая, чтобы действовать открыто за него, и вот, палатин Мнишек, оба князя Вишневецкие, предводительствуя многочисленным собранным им войском, подкрепленным 6 000 казаков, входят в пределы России с Димитрием и осаждают Чернигов. Офицеры и солдаты, защищавшие сей город, схватили своего начальника князя Татищева, заковали его и, предав в руки Димитрия, отперли ворота города. Народ следовал их примеру и присягнул новому царю; тоже сделали еще семь других городов. Оттуда польское войско двинулось вперед и обложило Новгород-Северский. Борис велел собрать все свое войско для обороны этого города и вместе с тем отправил посла к Сигизмунду с жалобою на нарушение 20-летнего перемирия, существовавшего между обеими народами, причем выставлял на вид королю, что столь несправедливая война, начатая ради обманщика, не относится к славе короля, что, вместо поощрения самозванца, следовало бы наказать его или выдать русскому царю, и что настоящим образом действий король [32] вооружал против себя одного из сильнейших государей мира, который конечно не оставит подобное оскорбление без надлежащего отмщения. Но высказав cии преждевременные угрозы, посол Бориса внезапно переменил свое обращение и начал делать дары министрам и вельможам, близким к королю. Сигизмунд отвечал, что «ни он, ни польская федерация не вмешиваются в русские дела, и что вторжение в Россию русского уроженца, окруженного русскими и несколькими польскими охотниками, не есть вовсе нарушение мира, свято им сохраняемого».

В продолжение сих неудачных переговоров Димитрий одержал победу над русским войском, причем московский главный начальник был опасно ранен. Москвитяне начали отступать к Севску, преследуемые Поляками, но тут, получив подкрепление, они возобновили битву, и победа осталась за ними. Тогда Мнишек возвратился в Польшу для набора новых дружин; но Димитрий не упал духом: собрав разбитые остатки своих воинов, он готовится к новому бою и произносит следующую молитву: «Порази меня, о всеправедный Судья, и сотри имя мое в книге жизни, если предприятие мое несправедливо и злоумышленно. Тебе известна невинность моя, и потому умоляю Тебя, возвести гласно, что Ты со мною... О Царица Небесная, под святый твой покров отдаю я себя и все мое войско!». За тем, обращаясь к своим, он сказал: «Нам не на что надеяться, как на свою отважность... За мной на приступ!». Неравенство числа между войсками было слишком велико, чтобы надеяться на успех. У Димитрия было едва 5 000 в строю; но они сомкнулись, и шли на верную погибель, как вдруг большая часть Русских, опустив орудия, перешла на его сторону. Сеча сделалась страшная. Солдаты Годунова, смешанные, обратились в бегство. Победители, расхитив покинутый лагерь, вступили в Путивль. Семь городов, в числе коих Севск и другия области, покорились добровольно Димитрию. Смущенный Годунов приказывает произвести новый набор и старается подкупить казаков. Патриарх отлучает от Церкви мятежников; но все тщетно. Тогда Борис замышляет отвлечь внимание польского короля от России необходимостию защищать свое государство, и ведет переговоры с шведскими и датскими послами, чтобы обе эти державы напали на [33] Польшу. Но предвидимое или непредвидимое обстоятельстве спасло Сигизмунда. Московский царь внезапно после обеда занемог сильною болью в животе и чрез несколько часов кончил жизнь.

Он умер в 1605 г., на седьмом году своего царствования, оставив двоих детей, Феодора и Ксению; имя жены его неизвестно. Самые приверженцы его смотрели на его смерть, как на наказание, посланное свыше за похищение престола, и вельможи готовы были признать Димитрия, еслибы не опасались гнева народа, удерживаемого патриархом в пользу семейства Годунова. Народ устремился ко дворцу, провозгласил царем Феодора Борисовича, а мать правительницею государства. Московские бояре принуждены были подтвердить всеобщий выбор и, против воли, присягнули новому царю; но дворяне, живущие вне Москвы, в своих поместьях, а равно и войско, хотя казались за Годуновых, готовы были признать Димитрия. Тула, Рязань, и другие города открыто объявили себя за него, а Басманов, начальствовавший в Новгороде-Северском, два князя Голицины, и почти все военачальники с подчиненными последовали тому же примеру. Пушкин и Плещеев, тайно отряженные Басмановым в Москву, чтобы разведать о намерении ее жителей, доехав до Красного Села, нашли, что и там все готовы восстать за Димитрия, и уговорив жителей взяться за оружие, повели их на Москву, подкрепленные на пути чернью и отрядом стрельцев. Мятежники являются на площадь, уже кипящую народом. Тщетно силится патриарх успокоить возрастающее волнение: голос его теряется во всеобщем гуле. Правительница повелевает верным ей дружинам силою усмирить возмущение, но это только увеличивает раздражение. Сообщники Самозванца поднимают крик: «да здравствует царь Димитрий», народ повторяет тоже, и все стремятся ко дворцу; убивают часть бояр - родственников и друзей Бориса, и грабят остальных: захватывают вдову и обеих детей умершего царя и заключают их под стражу в доме, где жил их отец до избрания его на престол.

К Димитрию отрядили нарочных, с приглашением спешить в Москву; они настигли его в Туле, где он стоял с войском. В одно время с ними прибыли туда и посланные от донских казаков, коих Димитрий принял с особенною благосклонностию [34] и прежде, чем московских послов. Последних он принял напротив того грубо и с явным презрением. Тут же он произнес смертный приговор над молодым Феодором Борисовичем и над его матерью, что и было исполнено, по его повелению, князьями Голициным и Мосальским и вероломным Басмановым; княжну же Ксению заключили в женскую обитель во Владимире; неистовство дошло до того, что отрыли бренные остатки Годунова, которые долго оставались преданными на поругание озлобленной черни.

Узнав о кончине юного своего соперника, Димитрий двинулся немедленно к Москве, где встречен был духовенством и народом, приветствовавшими его именем «утренней звезды, воссиявшей над Россией», и отправился первоначально в соборный храм благодарить Бога за доставление ему престола.

Хотя место патриарха было в это время праздно, по причине низложения патриарха Иова, но Димитрий, зная непостоянство народа и не желая далее откладывать торжество венчания, назначил новым патриархом Игнатия, рязанского архиепископа. Этот святитель, бывший первоначально епископом кипрским и перешедший в Россию в царствование Феодора Иоанновича, возложил на Отрепьева царский венец.

Но в Белоозере жила еще мать настоящего царевича Димитрия и не легко было решить, что с нею предпринять. Димитрий отправил к ней послов, приглашая ее поспешить в Москву и разделить с ним верховную власть. Что оставалось ей делать? Настоящий сын, столь долго ею оплакиваемый, давно уже не существовал. Тот кто принял его имя явился как будто бы мстителем за убитого, да и сама она провела столь многие года в горе и уединении. Она решилась принять предложение нового венценосца, и он, узнав о приближении ее к Москве, выехал к ней на встречу, сошел с лошади, бросился сначала к ее ногам, а после в ее объятия, выказывая всю нежность почтительного сына, и проклиная Годунова, обещал изгладить из ее памяти все претерпенные ею страдания со времени кончины супруга ее Иоанна. И царица выказала, с своей стороны, такую же радость при встрече с ним, признала его за настоящего своего сына и приглашала сесть с собою в экипаж. Он почтительно отклонил это [35] предложение и долго шел пешком и с открытою головою подле ее экипажа, продолжая ее уверять, что царский венец принадлежит более ей, чем ему, и что он принимает его для того только, чтобы удобнее исполнять все ее повеления и предупреждать ее желания. Царица настоятельно требовала, чтобы он накрылся и сел на лошадь, благосклонно прибавляя, что это будет первым доказательством его послушания. Он повиновался и проводил ее в Вознесенский монастырь, где было назначено ее новое местопребывание.

Волнения утихли и новый царь занялся устройством государственных дел. При дворе Бориса находились посланник и консул английского короля Иакова; оба они, по кончине Бориса, уехали в Архангельск, с намерением отплыть оттуда в Англию; но Димитрий отправил гонца с письмом к консулу, а к послу Смиту (Smith) отрядил камергера Двора для переговоров. К английскому консулу он писал: «Сего 8 Июня 7113 г. от сотворения мира, а от Рождества Спасителя 1605 г., мы Димитрий Иоаннович, московский царь, к Иоанну Мерику, английскому купцу, письмом сим даем вам знать, что всемогущими и справедливыми судьбами Господа мы вступили в наше наследство, как царь и самодержец России. Вспоминая о дружеских связях, существовавших между родителем нашим Иоанном, властителем и царем России, со всеми християнскими государями, мы готовы еще более таковые возобновить с вашим королем Иаковом и потому решились оказывать вам и прочим английским купцам еще более милостей, чем было оказано им предками нашими, и так мы повелеваем, чтобы вы, по окончании ваших дел в архангельской пристани, возвратились в Москву, дабы сами видели нас на царском престоле. Мы уже распорядились, чтобы для вас были в готовности лошади по всему пути до Москвы, а по вашем прибытии сюда имеете вы снестись с нашим секретарем Афонасием Власьевым».

Не нравилось вельможам, что телохранители Димитрия, всегда его окружавшие, были все из Поляков и иностранцев, и они громогласно говорили, что подобные предосторожности обидны для Русских, и что этим самым он дает повод укорять его в самовольстве и страшиться всего, тогда как охраною законного [36] государя должна быть уверенность в любви подданных. Димитрий, не подозревая неискренности этих жалоб, распустил чужеземные и союзные войска, но князья Шуйские, пользуясь его неосторожностию, составили заговор против него. Однако умысел разгласился преждевременно, и часть заговорщиков, взятые под стражу, объявили имена главных зачинщиков. Старший сын Шуйского был приговорен к смертной казни. Когда палач уже занес меч над его головою, раздался голос помилования, и казнь заменена вечным заточением, к которой также были присуждены двое меньших братьев Шуйского. Множество прочих сообщников погибло, и Димитрий роздал их поместья любимцам своим.

Упоившись мщением, он весь предался любви своей к княжне Марине, дочери сендомирского палатина, и отправил в Польшу двух послов, одного к палатину с дорогими подарками для его дочери, а другого к королю и к польской республике с предложением составить оборонительный и наступательный союз, поблагодарить короля за оказанное ему пособие, и получить его согласие на брак с дочерью его вассала. Это посольство возбудило большое негодование между Русскими. Они не желали иметь польскую уроженку своею царицею и сожалели о значительных подарках, взятых из государственной казны и о драгоценностях, хранившихся в царской сокровищнице, переданных теперь Марине; не могли они также без ропота видеть, что иезуиты поселялись в Москве с целью ввести здесь римское исповедание и что сверх того приезжали сюда на жительство Поляки и другие иноземцы под покровительством государя, почитавшего себя обязанным более им, чем своим подданным.

Сигизмунд принял послов с должною честью и изъявив согласие на брак Димитрия с Мариною, передал, за тем, предложение о наступательном и оборонительном союзе на рассмотрение сейма. В назначенный день московский посол обвенчался именем своего государя с княжною Мнишек, и брачное благословение было произнесено кардиналом Мацеевским, епископом краковским. Положено было, что новая великая княгиня отправится в путь в январе месяце сего года. Король передал ее русскому послу в присутствии всего собрания и пожелал всякого [37] благополучия ей и царственному ее супругу, при чем напомнил ей не забывать свою родину, своего отца, и короля, стараться действовать в их пользу и в особенности содействовать к распространению в пределах России римского исповедания. Все Русские при сем находившиеся и противники латинскому церковному обряду, остались весьма оскорбленными подобным наставлением.

Марина выехала в путь с многочисленным поездом, сопровождаемая русскими и польскими послами, отцем своим и многими польскими вельможами. Димитрий, узнав о ее приближении к Москве, выслал на встречу ей всех офицеров и нижних чинов из своих телохранителей. Она въехала в Москву при звоне колоколов, труб и барабанов. Царь встретил ее с восхищением любовника и провел в Вознесенский монастырь, где жила царица мать. Сендомирский палатин поселился в бывшем доме Годунова, а московские бояре принуждены были уступить свои дома польским вельможам.

Через четыре дня по прибытии Марины совершен был брачный обряд в соборной церкви. Придворные сановники предшествовали царице, неся подушку из малинового бархата с короною, которую было назначено возложить на главу государыни. Перед царем несли скипетр, державу и меч. Храм был внутри весь обит таким же малиновым бархатом, вышитым золотом и серебром. По окончании обряда, новобрачные возвратились во дворец, при звуке артиллерии и колоколов. О сколь надежнее была бы встреча их народным восторгом!

Сигизмунд, ожидая всего от признательности царя, отправляет к нему посла с просьбою уступить ему Смоленск и прислать вспомогательное войско против Крымских Татар. Димитрий соглашается на последнее предложение и с твердостию отказывает уступить хотя бы вершок русской земли; впрочем подобная непреклонность казалась подданным его лишь притворством, вынужденным обстоятельствами. Стрельцы, узнав о постыдном требовании польского короля, поклялись низвергнуть царя и перерезать Поляков. Василий Шуйский, из памяти которого полученное им прощение и даже многия оказанные ему царские милости, не могли изгладить произнесенного над ним смертного приговора, становится в главе заговорщиков. Он сперва начинает [38] относиться о Димитрии с явным презрением, и увлекая слушателей за собою, говорит: «Долго ли будем мы повиноваться обманщику, вводящему раскол и ересь в наше государство, опрокидывающему существующие законы и попирающему святую веру отцев наших. Такой позор обезчестит навсегда имя Русского. Довольно нам стонать под игом властелина, польского раба, развращенного их правилами до того, что Россия наша сделалась уже теперь одной из польских областей». Он стал потом тайно набирать войско в окрестностях столицы, но дело скоро разгласилось. Один из заговорщиков, задержанный за неосторожные речи, признался, что они считают уже до 12 000 сообщников. Но задержанный освобождается безнаказанно, дабы не возбудить подозрения в его товарищах. Полякам повелевают однакоже быть на стороже, и Димитрий увеличивает число своих охранителей несколькими дружинами стрельцов.

Московский двор занимался до сего времени лишь праздникам и увеселениями. Царь готовился дать 15 мая бал и зрелище, никогда еще невиданное в этой стране. Оно должно было состоять в приступе и обороне деревянной крепости, сооруженной нарочно для сего случая, обставленной пушками и могущею в случае нужды служить защитою против народа, между тем как стрельцами и полками надлежало напасть на предводителей заговора, находившихся в числе зрителей. Но Шуйский, предвидев это, делает тайное распоряжение, чтобы ночью, накануне назначенного празднества, все сообщники его из окрестностей города собрались без шума в Москву, что и было исполнено в точности. Заговорщики прибыли в столицу ночью во вреня сна придворных и ударили в набат. Народ собрался отвсюду, восстание сделалось всеобщим и заговорщики воспользовались смятением, чтобы занять главные оборонительные посты в городе. Шуйский является с крестом и кинжалом в руках и клевреты его собираются кругом его. Он ведет их в самый Кремль и разглашая, что Поляки поклялись истребить Русских, предает мечу все находящееся на пути. Старики, женщины, дети - все вооружаются, вламываются в дома, занимаемые Поляками, которые гибнут беззащитно от неожиданности нападения. Димитрий, пробужденный шумом, смешанным с воплями умирающих, [39] посылает начальника телохранителей спросить о причине смятения, но голос народа дает знать посланному, что нет спасения ни царю, ни ему самому. Является Шуйский, вламывается в двери дворца, вбегает с некоторыми заговорщиками в переднюю комнату Димитрия, и оттуда вызывает его дать отчет в его действиях.

Смелый Басманов поспешает с небольшим отрядом сохранивших трезвость и бросается на первые ряды мятежников, напоминая всем о данной ими присяге; но Татищев, один из зачинщиков бунта, вместо ответа, вонзает в него свой кинжал. Вся стража Димитрия истреблена на месте. Сам он, услыша из своей спальни возрастающий шум, ищет какого-нибудь выхода, но тщетно, ибо все выходы уже заняты врагами; тогда он решается выскочить в окно, но при падении на двор ломает себе ногу и получив рану в голову обливается кровью. На его крик прибегают солдаты, оставшиеся ему верными, и переносят его в стрелецкую избу; стрельцы, соболезнуя его увечью, клянутся защищать его все, до последнего человека. Вскоре однако появляются сюда заговорщики с требованием, чтобы им выдали самозванца. Стрельцы отвечают, что готовы умереть за сына Иоанна Васильевича, но услыша, что заговорщики грозят поджечь всю крепость, принуждены согласиться на выдачу Димитрия. Мятежники причиняют ему всякого рода оскорбления, какие может только придумать разъяренная и необузданная чернь. Обычная твердость воскресает в несчастном царе: обращаясь к злодеям, рвавшим на нем платье, бившим его, и рвавшим у него бороду, он говорит: «Ругайтесь надо мною вы все, которым известно, что я истинный сын великого князя Иоанна Васильевича, ваш законный царь, венчанный в глазах всех Русских. Если вы еще сомневаетесь, то спросите о том у моей матери, она подтвердит вам всю истину». Эти слова остановили на время мятежников, и стрельцы успели отбросить назад толпу, не перестававшую бранить и произносить угрозы. Отправляют несколько человек к вдове Иоанна в Вознесенский монастырь, в главе которых идет сам Шуйский; там он, от имени всего народа, умоляет царицу объявить, действительно ли новый царь сын ее, обещая, что ей не поставится в укор родственный прием, сделанный ею самозванцу, если она откроет всю правду и тем самым будет [40] содействовать Русским избавиться от мучителя, запятнавшего престол Великого Иоанна. Царица отвечала: «Нынешний царь не сын мне, а самозванец. Вы сами его признали за сына Иоаннова и брата Феодора, и потому я, боясь смерти, также признала его. Не сам ли ты, князь Шуйский, предводительствовал его защитниками и угрожал наказанием тем, кто осмелится назвать его самозванцем. Стоя за Отрепьева, ты удовлетворял мщению твоему против Годунова, я, этим же самым, спасла свою жизнь и мстила за убиение настоящего Димитрия: и так ты видишь, что мы оба действовали по одним и тем же причинам». Это был роковой приговор самозванцу. Стрельцы выдают его на жертву народа, и все, жаждавшие участвовать в смертоубийстве, кидаются на него в один миг. Тело убитого связывают с телом Басманова и оба трупа волокут по улицам, потом выставляют их на позор на торговой площади, где они остаются два дня, и предают их там же огню.

Заговорщики разходятся по разным направлениям, не щадя даже и Русских, одетых по-польски. Часть их бежит к дворцу, в покои молодой царицы, с намерением умертвить ее, но останавливается, пораженная неустрашимостью ее взгляда величием ее осанки. «Я готова, злодеи, - говорит она, - предайте меня смерти!». Но ни один из них не дерзнул поднять на нее руку, столь казалась она им достойною царского венца. Они обратили свой гнев на Поляков, устремились на дома, занятые сендомирским палатином и другими польскими вельможами; но русские бояре предвидя последствия от подобной сечи, согласились единодушно остановить ярость убийц и позвали на помощь стрельцов, которые скоро разогнали мятежную толпу и поставили стражу при всех домах, занятых чужеземцами. Убитых было всего 1 200 Поляков и 400 Русских».

Этот рассказ Леклерка мог бы показаться вымышленным, если взять его в отдельности и без сличения с прочими современными писателями; но по прочтении всего, изложенного выше и документов, помещаемых здесь же, он представляется правдоподобным и дополняющим все предшествующее; поэтому мы надеемся, что прозорливый читатель не затруднится составить себе настоящее понятие о сем происшествии и уразуметь всю комедию, разыгранную Димитрием. [41]

Прилагаемые при сем документы собраны нами из достоверных источников и находятся у нас. Они конечно не раскрывают ничего нового о настоящем происхождении Димитрия, но разъясняют отчасти всю эту интригу, и подтверждая многое из сказанного Италиянцем Чилли и Французом Леклерком, обнаруживают довольно определительно, в каком духе и по каким причинам действовали его приверженцы.

Комментарии

1. «De l'estat de l'Empire de Russie et Grand Duché de Moscovie, avec ce qui s'y est passé de plus memorable et tragique pendant le regne de quattre Empereurs, à s'çavoir depuis l'an 1590 jusqu'en l'an 1606 en septembre». Напечатанo в Париже в первый раз в 1669 г. и вторично там же в 1821 г., без всяких изменений.

2. Так называются Pyccкиe во всех актах и буллах Римской Церкви. Переводч.

3. Чилли пишет, что Сигизмунд выдал ему сорок тысяч польских флоринов в год, что составляет немного более четырех тысяч римских скудов. Чиямпи.

Римский скудо или пиacтpa составляет на наши деньги около рубля сер. Переводч.

4. Православные греческого исповедания. Переводч.

5. В тексте сказано: «in minoribus».

6. Чилли перемешал имена московских великих князей. Переводч.

7. Из письма Димитрия к Сигизмунду III видно, что отца Марины звали Георгием, а не Николаем. Переводч.

8. Маржерет показывает, что венчание в Москве происходило в субботу 27 мая (нового стиля) 1606 г., а из Северного Архива видно, что оно совершилось 17 мая. Примеч. Чиямпи.

9. Злополучная кончина Димитрия была описана различным образом: иные выказывают его трусом, а другие героем. Хитрость, придуманная Мариною, имела однакоже то последствие, что верившие в несомнительность прежнего спасения его в детстве, и теперь готовы были поверить, что он снова успел укрыться от убийц; но как теперь обрушились с ним все надежды людей, поддерживавших его при первом его появлении, то второй обман не мог долго продолжаться и иметь желаемый успех. Примечание Чиямпи.