Ц. ДЕ БРИДИА

ИСТОРИЯ ТАРТАР

HYSTORIA TARTARORUM

Часть первая

ВЗГЛЯД С ВЫСОТЫ ВАВИЛОНСКОЙ БАШНИ

1. СИЛА СЛУХОВ

Бог один ведает, кто они и откуда пришли.
Новгородская летопись. 1223 г.

В христианском мире один из первых слухов о монголах передает армянский историк Киракос Гандзакеци: в 1220 г. «нежданно-негаданно появилось огромное множество войск в полном снаряжении и, пройдя быстрым ходом через Дербентские ворота, пришло в Агванк, чтобы оттуда проникнуть в Армению и Грузию. И все, что встречалось им в пути, — людей, скот и вплоть до собак даже — они предавали мечу. <...> И распространилась о них ложная молва, будто они — моги и христиане по вере, [будто] творят чудеса и пришли отомстить мусульманам за притеснение христиан; говорили, будто есть у них церковь походная и крест чудотворный; и, принеся меру ячменя, они бросают ее перед крестом, [затем] оттуда все войско берет [корм] для лошадей своих, и [ячмень] не убавляется; а когда все кончают брать, там остается ровно столько же. Точно так же и с продовольствием для людей. И эта ложная молва заполнила страну» (Киракос Гандзакеци. 11) ¹. Стремительное вторжение на Кавказ было лишь разведывательным рейдом двух отрядов под руководством прославленных полководцев Чингис-хана — Субедея и Джебе.

Киракос Гандзакеци был не единственным автором, кто критически отнесся к первым известиям о монголах. Многие современники событий оценивали слухи о монголах как ложные. Арабский историк Ибн аль-Асир, писавший со слов очевидцев о монгольском нашествии на государство хорезмшаха, свидетельствует: «Рассказывали мне про них такие вещи, которые едва можно слушать: они ложны вследствие страха, который Аллах вселил в сердца людей» (Ибн аль-Асир, с. 42). Личный секретарь хорезмского султана Джелал ад-Дина ан-Насави передает один из таких слухов: тюрки в войске [33] султана «считают, что татары не из рода людского, не знают страха, нет на них следа мечей и не уходят они, ибо на них не действуют копья» (ан-Насави. 36).

Сообщение русских послов о первом появлении неизвестного азиатского народа на границах Руси в 1223 г. облетело все русские княжества и в том же году достигло западноевропейских стран. «Том же лете, по грехом нашим, придоша языци незнаеми, их же добре никто же не весть, кто суть и отколе изидоша, и что язык их, и котораго племене суть, и что вера их <...>»; «Бог един весть, кто суть и отколе изидоша <...>: мы же их не вемы, кто суть <...>»; «<...> и не сведаем, откуду суть пришла, и где ся деша опять; бог весть, отколе приде на нас, за грехы наша» (НПЛ, с. 43). Это известие отразилось в западных хрониках в почти дословной передаче. Цезарий Гестербахский в 47-й главе X книги своей хроники пишет о битве на реке Калке: «В прошедшем году еще какой-то народ вошел во владения Руссов и истребил там весь народ унамский: нам неизвестно, что это за народ, откуда идет и куда стремится» ². В тексте — unam, возможно, речь о кунах, одном из кипчакских племен. Тех кипчаков, которые ушли на Дунай, венгры называли их именем — кунами, но одновременно появилось другое их название — команы, как полагают, по имени одного из их вождей ³.

В «Истории французского королевства» при описании событий 1236 г. говорится о страхе, вызванном во Франции известиями о татарах (HRF. Т. XXVI. Р. 604-605). В той же хронике приводится обращение к Людовику IX магистра тамплиеров Понса де Обон, указывающего, что, если татары не будут сокрушены, ничто их не остановит на пути к Франции (Понс де Обон, с. 7). «<...> Тут впервые прошел слух по земле нашей, что нечестивое полчище тартарейское многие земли разорило; истинно ли это, будущее покажет» (Английские источники, с. 98). Эта весть занесена в анналы Мельрозского монастыря в Южной Шотландии в 1238 г. Хроника бенедиктинского монастыря Святого Эдмунда содержит сообщение, датируемое 1239 г.: «Племя нечестивое, тартаринс называемое, которое недавно нахлынув с островов, наводнило собою поверхность земли, опустошило Венгрию с прилежащими к ней областями» (Английские источники, с. 101). Таковы были [34] самые ранние слухи о монгольском нашествии на Восточную Европу, докатившиеся до крайних пределов Запада — Британских островов. Авторы этих хроник не только не представляют масштабов азиатского вторжения, они не знают ни точного имени завоевателей, ни откуда те пришли. Согласно хронике города Сплита, в 1239 г. появилась звезда с ярким хвостом, которая зависла на севере, оставаясь неподвижной много дней над Венгерским королевством, и казалась знамением предстоящего великого события. В эти самые дни, по словам очевидца, всеобщим достоянием стала печальная весть о том, что несущее погибель племя тартар обрушилось на христианские пределы, напав на русские земли, но многие считали это сообщение вздорным (см.: Фома Сплитский. XXXIII).

Что же показало будущее? Не прошло и трех лет, как в 1241 г. «полчища тартареев» разгромили рыцарские армии Польши, Германии и Венгрии и, сея панику в Европе, стремительно продвинулись к берегам Адриатического моря. Вспоминая события этих лет, сплитский архидьякон Фома писал: «На пятый год царствования Белы, сына короля Венгрии Андрея, и на второй год правления Гаргана губительный народ тартар приблизился к землям Венгрии. А ведь тому уже было много лет, как слух об этом народе и ужас перед ним распространились по всему свету. Они прошли от восточных стран до границ рутенов, разоряя земли, которые они пересекали» (Фома Сплитский. XXXVI). Во время западного похода, когда монголы во главе с Каданом подошли к городу Сплиту, среди горожан, по словам Фомы Сплитского, стали распускаться нелепые слухи: одни утверждали, что монголы сооружают громадные машины и множество военных орудий, с помощью которых будут разрушать города; другие уверяли, что они собирают в кучи землю и камни наподобие гор и, оказываясь таким образом выше городов, легко ими завладевают (Фома Сплитский. XXXIX). На самом деле «нелепые слухи» не являются таковыми. Монголы действительно обладали невероятными возможностями для взятия самых неприступных городов. Вот, например, тактика осады неприступной крепости Мансуркух в Хорасане. По словам Ибн аль-Асира, монголы осаждали крепость шесть месяцев и было убито множество их воинов. «Видя это, царь их приказал собрать, сколько [35] можно было, мелкого и крупного леса. Сделав это, они стали класть слой дерева, а поверх его слой земли, и не переставали [делать] это до тех пор, пока образовался высокий холм напротив крепости» (Ибн аль-Асир, с. 29). Возникает вопрос о путях распространения подобных слухов в пространстве Евразии. Южносунский дипломат Чжао Хун писал в 1221 г. о том, как монголы с помощью пленного населения засыпают рвы (см. коммент. 33.2). Дело, разумеется, не в сооружении каких-то мифических гор напротив осаждаемых городов и не в обыденной практике осадных работ. Монгольские армии имели на вооружении специальные катапульты и прочие механизмы, поражающие своими размерами. Совершенной новостью было использование ими пороховых зарядов. Особенностью монгольской тактики было массовое привлечение пленных при организации осад городов. «[Некоторых] используют для обслуживания [колесниц, напоминающих] гусей, куполов для штурма, катапультных установок и других [работ]. [При этом татары] не щадят даже десятки тысяч человек. Поэтому при штурме городов и крепостей [они] все без исключения бывают взяты» (Мэн-да бэй-лу, с. 67). Чжао Хун в своем описании указывает на использование монголами китайских специалистов, обслуживавших механизмы при осаде городов: колесниц с возвышением для доставки штурмующих на городские стены, куполов для штурма и камнеметных машин. Ан-Насави пишет, что при осаде городов монголы использовали защитные стены (матарис), подвижные башни (даббаба), катапульты и тараны. При осаде Нишапура в 1222 г. монголы установили 200 катапульт (ан-Насави. 23) ⁴.

Вернемся к событиям в Европе, правители которой имели, видимо, смутные представления о том, какие битвы разворачивались в пространстве Евразии. К этому времени монголы покорили половину континента и слухи о них распространялись, как эпидемия, один мрачнее другого. «Явился некий народ, называемый тартарами, сыны Измайловы, вышедшие из пещер числом до 30 миллионов и более» — эти малодостоверные сведения анналов Тьюксберийского монастыря относятся к 1240 г. (Английские источники, с. 106). Под тем же годом известие о монголах значится в английском средневековом сочинении «Деяния королей»: «Бесчисленное [36] множество варваров, нахлынув с востока, все королевства, вплоть до Венгрии и Руси, невзирая ни на образ жизни, ни на вероисповедание, без различия уничтожило. Они зовутся тартарами» (Английские источники, с. 104). Какими были реальные масштабы разорения, установить почти невозможно, ведь большинство свидетельств современников написаны рукою страха. Византийский историк Георгий Пахимер вспоминает случай, породивший необычную панику в городе Никее: вынесена была для поклонения икона Божией Матери, за нею шло множество женщин, возглашавших молитву о заступлении от персов и монголов; окружающие приняли их возгласы за свидетельство о вторжении врагов, и город охватила паника (Георгий Пахимер, с. 228). «Некогда Иоанн Дука, только еще прослышав о славе их, — пишет Георгий Пахимер, — велел снабжать крепости съестными припасами <...>. А жертвователям приказал, — после святых икон вписывать в книгу пожертвований и оружие; ибо нельзя знать, когда двинется из своих ущелий этот народ и с каким расположением, — мир ли принесет он или войну. Эти люди до такой степени были тогда неизвестны, что многие представляли их с собачьими головами; рассказывали, что они питаются отвратительною пищей и даже едят человеческую плоть» (Георгий Пахимер, с. 123).

Минуло более семи столетий, но до сих пор между исследователями не утихают споры о смысле и значении монгольского вторжения. Каждое столетие устами историков дает свой ответ на этот непростой вопрос. Сегодня необычайно трудно разобраться, что было ложным, а что истинным в рассказах об азиатских кочевниках ⁵. Не исключено, что слухи о непобедимости армий Чингис-хана были умело созданы самими монголами. Так или иначе, эффект превзошел все ожидания. Вспоминается древнее изречение: «Миром правят слухи».

В Армении в городе Харберте в 1236 г. неизвестный инок сделал памятную запись на полях Евангелия: «Нас постиг страшный божий гнев, появились с востока дикообразные, жестокие и кровожадные люди <...>. Их отношение к людям было беспощадней, чем у зверей, и их настоящее имя было Харататар» (Армянские источники, с. 44).

В 1238 г. ко двору французского короля Людовика IX прибыло мусульманское посольство с сообщением о том, «что с [37] северных гор устремилось некое племя человеческое, чудовищное и бесчеловечное, и заняло обширные и плодородные земли Востока, опустошило Великую Венгрию и с грозными посольствами разослало устрашающие послания» (Английские источники, с. 135). Вызывавшие панику военные поражения и слухи были страшны, как предвестники конца света. Ужас, охвативший средневековую Европу, не поддается описанию. Казалось, что сбылось мрачное предсказание Апокалипсиса о пришествии сатанинских полчищ и начале «страшного суда». Как смерч из глубин Азии вырвался неизвестный воинственный народ — «тартареи». Этим именем средневековые писатели называли монголов. И первые известия о них внушали европейцам немалые опасения. Видимо, на воображение ученых монахов произвела сильное впечатление случайная игра слов: «тартары» и «Тартар» ⁶. В послании папы Иннокентия IV патриарху Аквилеи (от 21 июля 1243 г.) содержится просьба побудить христиан Тевтонии к тому, чтобы они «подняли знамя креста против посланников Сатаны и служителей Тартара» (RPR. № 11096). Согласно Исидору Севильскому, автору первой средневековой энциклопедии (VI в.), Тартар был местом вечного холода и оцепенения, в темноту которого не проникает даже свет солнца. Там не дуют ветры и не возникают под воздействием лучей испарения. Одно напоминание об этом слове вызывало боязнь, ужас и слезы. В античной традиции «Тартар» описывался как пространство, находящееся в самой глубине космоса, ниже Аида — царства мертвых; Тартар отгорожен медной стеной и ночь окружает его в три ряда. Бездны Тартара страшатся даже боги ⁷.

С нарастанием монгольского натиска невероятные слухи множатся и достигают своего апогея к 1241 г. Короли, герцоги и архиепископы обмениваются тревожными посланиями, содержание которых проливает свет на состояние умов христианских правителей. Обратимся к некоторым письменным свидетельствам.

Одно из первых в западной традиции подробных описаний монголов сохранилось в «Великой хронике» Матфея Парижского. Осведомленность Матфея, монаха бенедиктинского монастыря в Сент-Олбансе, неудивительна, ибо он имел доступ к архиву короля Англии Генриха III. В одном из [38] писем, адресованных королю, о монголах утверждалось, что «головы у них слишком большие и совсем несоразмерные туловищам. Питаются они сырым мясом, также и человеческим. Они отличные лучники. Через реки они переправляются в любом месте на переносных, сделанных из кожи лодках. Они сильны телом, коренасты, безбожны, безжалостны. Язык их неведом ни одному из известных нам народов. Они владеют множеством крупного и мелкого скота и табунов коней. А кони у них чрезвычайно быстрые и могут трехдневный путь совершить за один день. Дабы не обращаться в бегство, они хорошо защищены доспехами спереди, а не сзади. <...> В войне они непобедимы, в сражениях неутомимы <...>. Пролитую кровь своих животных они пьют, как изысканный напиток. Когда нет крови, они жадно пьют мутную и даже грязную воду <...>. Они ведут с собой стада свои и жен своих, которые обучены военному искусству, как и мужчины. Стремительные, как молния, достигли они самых пределов христианских и, учиня великое разорение и гибель, вселили во всех невыразимый страх и ужас. Вот почему сарацины возжелали заключить союз с христианами и обратились к ним, чтобы объединенными силами они смогли противостоять этим чудовищным людям. Полагают, что эти тартары, одно упоминание которых омерзительно, происходят от девяти племен, которые последовали, отвергнув закон Моисеев, за золотыми тельцами и которых сначала Александр Македонский пытался заточить среди крутых Каспийских гор смоляными камнями. Когда же он увидел, что это дело свыше человеческих сил, то призвал на помощь бога Израиля, и сошлись вершины гор друг с другом и образовалось место, неприступное и непроходимое <...>. Однако, как написано в «Ученой истории» ⁸, они выйдут незадолго до конца света, чтобы принести людям великие бедствия» (Английские источники, с. 138). Итак, какие бы деяния ни совершали монголы, они будут восприниматься на Западе через призму апокалиптической «теории катастроф», в ожидании вселенской битвы Христа с Антихристом и конца земной истории ⁹. Любопытно, [39] однако, что многие подробности этого описания окажутся достоверными.

Сила слухов, подкрепленная библейской традицией описания стихийных бедствий, была такова, что в некоторых деталях они закрепились в сознании европейских ученых до наших дней. Апокалиптический сценарий нашествия, созданный интеллектуалами XIII в., преследовал единственную цель — найти место монголам в христианской картине мира. И в результате проявление неизвестной и враждебной силы получило не только объяснение, но и оправдание. С этой точки зрения, активное и, как правило, неосознанное использование современными исследователями литературных формул XIII в. для воссоздания «исторических» описаний встречи двух культур выглядит более чем странно. Какие у нас есть основания, чтобы придать сакральной хронике событий, реализующей ментальные установки исчезнувшей эпохи, статус достоверных сообщений? Кризисная ситуация, охватившая христианский мир в середине XIII в., почти мгновенно достигла пикового развития и столь же быстро потеряла напряжение. Кризис имел глубокую ментальную составляющую; амплитуда страха зависела не от реальных факторов, а определялась апокалиптическим видением мира.

Разрыв традиционных торговых связей между Востоком и Западом, непобедимость монголов и, казалось, сбывшиеся пророчества о конце света вселяли ужас в сердца европейской элиты. Возможно, стремление справиться каким-то образом с волной страха объяснит нам скрытые причины первых дипломатических посольств из Европы к великому хану монголов. Впервые Евразийский континент ощутил себя единой целостностью и для Запада стало жизненно важной потребностью узнать реальности мифического Востока. Из лабиринта слухов был только один выход — отправить представителей нищенствующих орденов в самое сердце Азии для диалога с предводителем кочевых полчищ. И такая встреча состоялась. Миссией, открывшей Азию Европе, стало посольство, направленное к монголам папой Иннокентием IV в 1245 г. Посол папы францисканец Иоанн де Плано Карпини и его спутник брат Бенедикт Поляк достигли монгольской кочевой столицы Сира Орда, близ Каракорума, южнее озера [40] Байкал, и по возвращении описали свое путешествие. Сочинение брата Иоанна было название им «Книга о Тартарах». Это повествование сохранилось до наших дней в двенадцати рукописях XIII и XIV вв. и представляет уникальное свидетельство европейца о культуре и обычаях монголов и иных азиатских народов. Отчет брата Бенедикта лег в основу «Истории Тартар» брата Ц. де Бридиа (сохранился в рукописи XV в.).

Истинной целью их странствия был сбор достоверных сведений. Столь же важной для францисканцев была проповедь Евангелия среди племен, которые, по их мнению, никогда не слышали слова Божьего. Как уже сказано, путешествие западной миссии к границам познанного мира призвано было снять напряжение ожидаемой вселенской катастрофы. В мифологических представлениях средневековых европейцев Азия была тем пространством, откуда в Судный день появятся дикие орды, несущие гибель миру.

Миссия выполнила свою «терапевтическую» роль. В год возвращения миссии европейцы открыли для себя новый неизведанный континент и множество новых народов — китайцев, тибетцев, уйгуров, киргизов, найманов. Благодаря свежим известиям францисканцев монголы будут вписаны в круг культурных народов, с которыми возможно не только общение, но и заимствование множества их достижений. Потрясение, вызванное вторжением монголов, сменится пристальным интересом к истории степной азиатской империи, и папская курия начнет скрупулезный сбор сведений, чтобы следить за малейшими нюансами политики новых властелинов мира. Аналогичная работа по сбору всевозможных сведений о европейцах велась и в канцелярии великого хана монголов. Это одна из самых неизвестных страниц в истории контактов Востока и Запада в Средние века. «Книга о Тартарах» и «История Тартар», рожденные как ответ на таинственную игру мировых слухов, явятся опровержением этих слухов. Именно поэтому они тщательно копируются в десятках монастырских библиотек Запада. В середине XIII в. сочинение брата Иоанна почти целиком включается в знаменитую историческую энциклопедию Винцента из Бове ¹⁰; нунций апостольского престола к «тартарам и другим народам [41] Востока» приковывает к себе внимание всего образованного христианского мира. Армянский дипломат Смбат Спарапет в письме кипрскому королю Генриху Лузиньяну, написанном им в 1247 г. по пути в Каракорум, сообщаете целях папской миссии и ответе хана (см. коммент. 55). Сочинения францисканцев самим фактом своего появления представляют загадку столетия катастроф. Обстоятельствам рождения этих книг и будет посвящено дальнейшее исследование. В занимательных записках наблюдательных путешественников, насыщенных удивительными подробностями быта и привычек кочевников, нет страха перед монголами. Европейцы, посланные в Тартар, вернулись оттуда живыми.

Начиная с XIII в., Европа каждое столетие посылала своих гонцов в глубины Азии, и эта традиция не утратила своего значения до Нового времени. Средневековые сообщества периодически испытывали потребность знать, что творится за гранью освоенного ими пространства. Ведь, к примеру, социальный стереотип о средневековых монголах, доживший до наших дней, связан с впечатлением о крайней жестокости последних, тогда как в реальности они очень часто проявляли себя вполне терпимыми по отношению к чужеземцам и их вере и были довольно восприимчивыми к влияниям извне.

2. ДЕВЯТЬ ВОПРОСОВ О ДЕЯНИЯХ МОНГОЛОВ

В середине XIII в. Азия представлялась Европе загадкой, таящей опасность. Римская Церковь, претендующая на роль вселенского государства, столкнулась с силой, также стремящейся к неограниченной экспансии. Кровавой битве мечей предшествовала битва слухов. Однако стремительное и драматическое вторжение монголов в Европу не должно заслонить от нас историю первых интеллектуальных контактов между правящими элитами Востока и Запада.

На Западе братья нищенствующих орденов, последователи св. Франциска и св. Доминика, оказались единственными и наиболее подготовленными к этой миссии людьми. Известно, что IV Латеранский собор в 1215 г. санкционировал [42] обновление христианского поведения и чувствования, и это открыло врата осознанию новизны переживаемого времени. Поборниками переоценки ценностей выступили нищенствующие ордена ¹¹. Братство францисканцев отличалось от обычного монашеского ордена отсутствием земельных богатств, близостью к мирской жизни и чрезвычайной подвижностью братьев. Церковь, желая предугадать ход и направление мировых событий, именно им доверила столь трудное и рискованное дело, как путешествие в мир другой культуры. Неизвестными были пути и истинное имя народа, к которому они направлялись. Как поведут себя образованные христиане, оказавшись в столь необычных обстоятельствах? С современной точки зрения вопрос заключается не столько в том, что именно предстояло разведать францисканцам. Проблема сложнее и шире: как мировосприятие средневековых людей, тяготеющее к священным авторитетам и избегающее новизны, справилось с проявлением неизвестной стихии?

Первыми из христианских народов Европы столкнулись с неведомыми азиатскими племенами русские. В Новгородской Первой летописи это событие отражено так: «<...> По грехом нашим, придоша языци незнаеми, их же добре никто же не весть, кто суть и отколе изидоша, и что язык их, и котораго племене суть, и что вера их <...>» (НПЛ, с. 267). В словах новгородского летописца впервые в неявной форме проступает та сумма вопросов, поиск ответов на которые к середине XIII в. разрешит проблему «неизвестного племени» и изменит границы познанного мира. Каковы скрытые причины расследований, предпринятых первыми путешественниками в пространстве Евразии? Ответ заключен в донесениях францисканской миссии 1245 г.

«Отправляясь по поручению апостольского престола к тартарам и другим народам Востока и зная волю Господина Папы и достопочтенных кардиналов, мы решили сперва двигаться к тартарам. Ведь мы боялись, как бы не стала угрожать от них опасность Церкви Божией в ближайшем будущем. И как бы мы ни боялись быть убитыми или навечно плененными тартарами либо другими народами, или подвергнуться почти свыше сил голоду, жажде, холоду, зною, поруганиям и чрезмерным трудам (это все, за исключением смерти или вечного [43] плена, случалось с нами многократно в гораздо большей степени, чем мы сперва думали), однако не щадили самих себя, чтобы иметь возможность исполнить, следуя воле Божьей, поручение господина Папы и чтобы быть в чем-нибудь полезным христианам, либо по крайней мере иметь возможность, достоверно узнав их волю и намерение, открыть их христианам», — писал в прологе своей книги брат Иоанн (LT, Пролог. 2). «Поручение Господина Папы» заключалось в сборе наиболее полных сведений о происхождении, вероисповедании и различных сторонах жизни монголов. Требовалось «все тщательно исследовать и рассмотреть» — подчеркнет папский нунций. Иными словами, перед францисканцами стояла грандиозная познавательная задача: выяснить тайну происхождения и появления монголов на культурном горизонте западного мира.

При контакте двух разных культур с особой остротой и неизбежностью обнаруживается потребность в сопоставлении и сравнении. Парадокс встречи христианского мира с азиатским заключался в том, что неизвестен был язык, пригодный для ведения диалога. «Язык их неведом ни одному из известных нам народов», — писал о монголах Матфей Парижский и добавлял: «Никто из них не знает иных языков, кроме своего, которого не ведают все остальные [народы], ибо вплоть до сего времени не открывался к ним доступ, и сами они не выходили, дабы стало известно о людях или нравах их через обычное общение людей» (Английские источники, с. 136; 138). Живя в мире, где контакты культур и языков образуют исключительно плотную и традиционную структуру, унаследованную чаще всего из далекого прошлого, нам трудно представить себе значительность первой, потрясающей своей неожиданностью встречи двух культур, двух языков и огромность последствий этой встречи.

«Средние века, всегда находившие чувственный образ для своих идей, для изображения зла разноязычия использовали символ Вавилонской башни», — утверждает Жак Ле Гофф ¹². Сюжет о трагической судьбе строителей «башни до небес» вошел в большинство всемирных хроник средневековой Европы и не утратил своей популярности до наших дней. После потопа потомки Ноя, говорившие на одном наречии, [44] задумали построить город и башню высотою до небес. «И сказал Господь: <...> Сойдем же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле» (Быт. 11:1-9). И хотя история о Вавилонской башне призвана была объяснить многообразие культур в реальном мире, ее образу в Средние века придавали зловещий, катастрофический характер. Рангерий Луккский в начале XII в. утверждал: «Как некогда Вавилон умножением языков к старым бедам прибавил еще худшие новые, так и умножение народов увеличивает жатву злодеяний». В Средние века призрак Вавилона возникал как вестник грядущих бедствий и ожидаемой вселенской катастрофы, которую возвестят неведомые племена Азии.

В средневековом мире встреча и сравнение культур реализовывались в категориях «свое — чужое». «Человеческому», осененному крестом пространству Запада, противостояло чужое и враждебное пространство Востока. Слухи о монголах и их стремительный западный поход поставили европейскую элиту перед трагическими и трудно разрешимыми вопросами об истинном смысле божественных символов, предвещающих день Страшного суда. Какую роль при этом играла личность собирателя сведений? И какова была сила традиционных представлений и общепринятых взглядов? Сумма вопросов, державших в напряжении христианский мир, позволяет представить, каким образом личный опыт путешественника смог превратиться в сведения, значимые для целого социума. Видимо, в то время вопрос о месте монголов в картине мира средневекового Запада входил в круг самых тревожных и нерешенных проблем. Что же интересовало европейцев в первую очередь?

В 1245 г. русский архиепископ Петр прибыл в резиденцию папы Римского перед открытием Лионского собора. Открывая собор, Иннокентий IV указал на пять главных бедствий христианского мира, одно из которых — монгольская угроза. Неудивительно, что архиепископ Петр, живой свидетель рокового жребия, нависшего над Европой, «муж честный, набожный и достойный доверия», был тщательно расспрошен политиками и богословами Италии и Франции. Он подтвердил наихудшие опасения курии: монголы готовятся к [45] «жестокой схватке с римлянами и другими латинянами» и им свыше предопределено подчинить себе весь мир. Архиепископ Петр на вопросы о деяниях монголов отвечай в следующем порядке: 1) о происхождении; 2) о вероисповедании; 3) о совершении религиозных обрядов; 4) об образе жизни; 5) о мощи; 6) о численности; 7) о намерении их; 8) о соблюдении договоров; 9) о приеме послов (Английские источники, с. 151-153, 180-182).

Иерархия вопросов имеет свою логику: средневековый человек воспринимал мир через призму священной триады, включавшей сотворение мира, земную историю и завершавшейся концом света. В вопросах, заданных архиепископу Петру, главенствует божественная тема, за ней следует глубокий интерес к образу жизни неизвестного народа и в конце вполне практические проблемы. Тема конца света займет особое место в этих расследованиях. Скорее всего, и от брата Иоанна, первого западного посланника к монголам, ждали ответа на те же самые вопросы. Опросник, в котором возвышенное и земное слились в едином познавательном порыве, позволяет проанализировать истинные интересы европейской элиты и приблизить современного читателя к пониманию главной цели путешествия францисканской миссии.

Потрясение, вызванное тем, что в Библии ничего не сказано о монголах, могло повлечь за собой кризис картины мира. Но этого не случилось. Средневековое мировосприятие отличалось цельностью: в любом событии земной истории виделся символ событий священной истории. Вторжения чужеземцев, равно как и природные катастрофы, не были исключением из этого ряда. Все повторялось от начала времен и на все была воля Божья. Чтобы оправдать ужасные ожидания и неминуемые бедствия, требовалось отыскать их прототип в прошлом. Древняя история сливалась с современной перед лицом божественной вечности. Архиепископ Петр, отвечая на вопрос о происхождении монголов, ссылается на «Откровение» Псевдо-Мефодия. Псевдо-Мефодий пророчествовал, что к скончанию времен явятся те, кого изгнал Гедеон, и пленят всю землю от востока до Евфрата и от Тигра до Понта Эвксинского (Черного моря), кроме Эфиопии ¹³. Откровение Псевдо-Мефодия приобрело свой особый смысл для [46] событий XIII в. «Неслыханная рать безбожных тартар» была признана моавитянами, бежавшими в глубокой древности от лица библейского Гедеона «до самых отдаленных областей востока и севера и осевших в месте ужасном и в пустыне необитаемой, что Этревом называется. И было у них двенадцать вождей, главного из которых звали Тартаркан. От него и они названы Тартарами <...> Они, хотя и были взращены в горах высочайших и почти недоступных, грубые, не признающие закона и дикие и воспитанные в пещерах и логовах львов и драконов, которых они изгнали, все же были подвержены соблазнам» (Английские источники, с. 180-182). И выйдя из-за гор с бесчисленными полчищами, они покорили тюрков, вавилонян и направили своих вождей против Руси, Польши и Венгрии. Благодаря пророческой силе слов Псевдо-Мефодия, соединились пространство и время иной эпохи с XIII столетием, и монголы обрели свое место в священной истории Запада. Временное событие перешло в вечность.

Рукописное наследство, дошедшее до нас от Средних веков, — История, запечатленная в летописях, памятных записях на полях священных книг, отчетах путешественников, — несет в себе представления и ценности, весьма отличающиеся от современных. Язык средневековья был знаковой системой, которая всякий раз особым образом расшифровывалась в зависимости от сферы человеческой деятельности. Монголов в Европе первоначально принимали либо за потомков десяти колен израилевых, ушедших за золотым тельцом и канувших в неизвестность, либо за другие библейские народы, исчезнувшие в древности. «Возникает все же сомнение, — писал Матфей Парижский о событиях 1240 г., — являются ли ими ныне вышедшие тартары, ибо они не говорят на еврейском языке, не знают закона Моисеева» (Английские источники, с. 138). Наиболее распространенное мнение связывало монголов с легендарными народами древности Гогом и Магогом, приход которых возвестит гибель мира. Послы Людовика IX на Восток, рассказывали, по словам Жуанвиля, следующее: «Они осведомились, как татары достигли такого могущества, что перебили и уничтожили столько людей, и позднее сообщили королю то, что узнали. Татары выходцы из обширных песчаных равнин, где ничего не произрастало. Эти равнины [47] начинались у подножья удивительно скалистых гор, что находятся на краю земли, на Востоке, и эти горы, как утверждают татары, никогда не преодолел ни один человек; и говорили они, что там обитает народ Гог и Магог, который должен выйти в конце света, когда явится Антихрист, дабы все разрушить» (Жуанвиль. § 473) ¹⁴. Таким образом, христианство вновь обнаружило — но уже за пределами своего опыта — границы воображаемого мира, география которого по-прежнему основывалась на Библии.

Интересно, что европейцам XIII столетия была известна оценка монголами своей экспансии как исполнения божественной воли и своеобразным образом учитывалась при описании азиатского вторжения. «Намерены они весь мир себе подчинить и предопределено свыше, что должны они весь мир за 39 лет опустошить, подтверждая это тем, что как некогда божественная кара очистила мир потопом, так и теперь нашествие их очистит этот мир разрушительным мечом» — свидетельствовал русский архиепископ Петр на Лионском соборе (Английские источники, с. 182). Средневековые люди Востока и Запада в равной мере верили в божественную предопределенность мировых событий. Рашид ад-Дин описывает любопытную ситуацию. После покорения Бухары Чингис-хан заставил явиться все население города на загородную площадь, где обычно совершались праздничные моления, взошел на кафедру мечети «и после изложения рассказа о противлении и вероломстве султана сказал: “О люди, знайте, что вы совершили великие проступки, а ваши вельможи — предводители грехов. Бойтесь меня! Основываясь на чем, я говорю эти слова? Потому что я — кара господня. Если бы с вашей [стороны] не были совершены великие грехи, великий господь не ниспослал бы на ваши головы мне подобной кары!”» (Рашид ад-Дин. Т. I. Кн. 2. С. 205).

Монголы в момент своего появления воспринимались на Западе как одно из проявлений гнева Божьего. Но благодаря хорошо налаженному сбору сведений в течение короткого промежутка времени произойдет демифологизация образа монголов. Наступит период контактов, торгового обмена и даже совместных проектов по освобождению Святой земли, а в XIV в. в Европе уже появятся сочинения, [48] идеализирующие добрые нравы и обычаи кочевников Великой степи ¹⁵. Все это свидетельствует об известной условности и переменчивости человеческих оценок, определяемых в конечном счете общепринятым видением мира. В таком случае история диалога двух великих культур представляется взаимным отражением в символических зеркалах. Истинным знаком времени оставались жажда экспансии и интерес к народам, обитающих в чуждых пространствах.

«Казалось бы, христианство XIII века хотело выйти из своих границ. Оно начало заменять идею крестового похода идеей миссии и вроде было готово открыть объятия всему миру», — пишет Жак Ле Гофф. И тем не менее христианская Европа оставалась замкнутым сообществом ¹⁶. Оно либо отвергало, либо держало вне своих границ пестрый мир язычников. Нехристианин не был по-настоящему человеком. С появлением на культурном горизонте западного мира нового народа — монголов — встал вопрос о вероисповедании последних. Архиепископ Петр «ответил, что они веруют в единого владыку мира; поэтому, когда направляли к рутенам [русским] посольство, поручили обратиться с такими словами: “Бог и сын его — на небе, Чиркан [Чингис-хан] — на земле”» (Английские источники, с. 181). В донесении другого очевидца о религии монголов сказано, «что они верят, что есть один бог, и имеют свои обряды, которые всеми должны соблюдаться под угрозой наказания» (Английские источники, с. 161). Известия о «едином боге монголов» дали необычайный толчок одному из наиболее любопытных мифов средневекового Запада — легенде о пресвитере Иоанне, таинственном христианском государе, чье могущественное царство европейцы искали в Азии.

Римская Церковь считала, что монголы готовы принять христианство и лишь ожидают повода, чтобы заявить об этом. Запад вплотную подошел к тому, чтобы признать человеческое достоинство обитателей восточных границ мира. Брат Иоанн при первой встрече с монголами на вопрос ханского вестника о цели приезда ответил: «Мы — послы Господина Папы, который является господином и отцом христиан. Он посылает нас как к царю, так к князьям и ко всем тартарам потому, что ему угодно, чтобы все христиане были друзьями [49] Тартар и имели мир с ними; сверх того, он желает, чтобы Тартары возвеличились на небе перед Господом. Поэтому Господин Папа увещевает их как через нас, так и своей грамотой, чтобы они стали христианами» (LT, IX. 8). Для столь страстной веры светских и духовных князей Запада в обращение монголов имелись существенные поводы, как реальные, так и мифические. Благоразумный и осторожный брат Иоанн пытался выяснить отношение к этому вопросу «императора Тартар» — великого хана Гуюка, расспрашивая его приближенных. «Говорили нам также христиане, принадлежавшие к его челяди, что они твердо веруют, будто он должен стать христианином; и явный признак этого они видят в том, что он держит христианских клириков и дает им содержание, также пред большим своим шатром всегда содержит христианскую часовню; и они поют всенародно и открыто и звонят к часам, согласно обычаю Греков, как и прочие христиане, как бы велика там ни была толпа Тартар» (LT, IX. 43). Наблюдения западного посла отражают тот факт, что христианство несторианского толка занимало твердые позиции в империи монголов. При великом хане Гуюке большую роль играли несториане Кадак и Чинкай, ведавшие всей ханской канцелярией, и, по всей вероятности, именно, их мнение отражено в отчете францисканца. Рашид ад-Дин (1250-1316) так характеризовал деятельность влиятельных несториан при дворе Гуюка: «Так как в должности атабека при Гуюк-хане состоял Кадак, который был христианином с детства, то это наложило отпечаток на характер Гуюка, <...> и по этой причине Гуюк всегда допускал учение священников и христиан. Когда молва о том распространилась, то из страны Шама, Рума, Осов и Русов в его столицу направились христианские священники» (Рашид ад-Дин Т. II. С. 121).

Кроме божественных категорий (происхождение, вероисповедание, религиозная обрядность) средневековая картина мира включала социальные категории — богатство, собственность, справедливость. История знает крайне мало примеров, когда образ жизни иноплеменников не вызывал бы живого интереса у представителей другой культуры. «Государством своим они управляют справедливейшим образом», — писал брат Андрей Лонжюмо после путешествия к монголам через [50] Переднюю Азию. «Они сурово наказывают [за] преступления, а именно [за] грабежи, воровство, прелюбодеяния, убийства, смертной казнью», — утверждал русский архиепископ Петр (Английские источники, с. 161; 181).

Почти во всех ранних донесениях о монголах подробно описывается, чем питаются кочевники. На первый взгляд, это вызывает удивление. В чем причина пристального интереса именно к этой стороне монгольского быта? Напомним, что с древнейших времен запреты и предписания, связанные с пищей (священной, обыденной и табуированной) служили одним из основных критериев отнесения того или иного сообщества к человеческому племени.

Средневековые авторы, описывая нравы и обычаи древних и современных им народов, делили их на «культурные» и «дикие», причем критерием выступал образ жизни, включавший всевозможные пищевые запреты. Так, составитель «Повести временных лет», стремясь подчеркнуть «правильность» христианских традиций, обращается за многочисленными примерами к византийской хронике Георгия Амартола, излагающей всемирную историю от «сотворения мира» до середины IX в. «Говорит Георгий в своем летописании: “Каждый народ имеет либо письменный закон, либо обычай, который люди, не знающие закона, соблюдают как предание отцов. Из них же первые — сирийцы, живущие на краю света. Имеют они законом себе обычаи своих отцов: не заниматься прелюбодеянием, не красть, не клеветать или убивать и особенно не делать зло. Таков же закон и у бактриан, называемых иначе рахманами, или островитянами; эти по заветам прадедов и из благочестия не едят мяса и не пьют вина, не творят блуда и никакого зла не делают, имея великий страх божьей веры. Иначе — у соседних с ними индийцев. Эти — убийцы, сквернотворцы и гневливы сверх всякой меры; а во внутренних областях их страны — там едят людей, и убивают путешественников, и даже едят, как псы <...>”» (ПЛДР. XI — начало XII в., с. 33). Завершая обзор нравов различных народов, русский летописец добавляет: «Так вот и при нас теперь половцы держатся закона отцов своих: кровь проливают и даже хвалятся этим, едят мертвечину и всякую нечистоту — хомяков и сусликов <...>». [51]

Признание факта существования «чужой» культуры влекло за собой ее сакральное отрицание. Язычники, «не знающие закона божьего», характеризовались обычно как существа, живущие в лесу, словно звери, и потреблявшие в пищу все нечистое. В категорию «нечистой» пищи, как правило, включалось то, что было неприемлемо с религиозной точки зрения той или иной культуры. Например, широко известен запрет на потребление свинины у мусульман. Последнее связано с тем обстоятельством, что в архаические времена предками арабов свинина использовалась в качестве ритуальной пищи при погребальных обрядах ¹⁷.

В древнерусских полемических сочинениях против латинян, унаследовавших традицию богословских споров между греками и римлянами, иногда звучали весьма резкие и нетерпимые суждения, построенные на вымышленных пищевых пристрастиях. Игумен Печерского монастыря Феодосии писал, что следует избегать любого общения с лицами латинской веры, даже есть или пить с ними из одного сосуда либо принимать пищу из их рук, ибо «едят они со псами; едят диких коней и ослов и удавленину, и мертвечину, и медведину, и бобровину, и хвост бобров» ¹⁸.

Потребление или отказ от разного рода пищи было в глазах внешнего наблюдателя особым тестом, и результаты «проверки» имели иногда роковые последствия. Известен поразительный факт. Прибыв в Новый Свет, европейцы не могли поверить, что на этом континенте уже жили люди. Из Европы посылались десятки ученых комиссий для установления человеческой природы индейцев. Долгое время не было даже уверенности в том, что это люди, а не животные или какое-то порождение дьявола. Таковым было мнение короля Фердинанда, посколько в 1512 г. он ввез белых рабынь в Западную Индию, как называют Новый Свет, с единственной целью: «воспрепятствовать испанцам жениться на индейских женщинах, которым далеко до разумных существ». Одна из наиболее известных комиссий, состоявшая из монахов ордена Св. Иеронима, вынесла туземцам обвинительное заключение: «Они едят человеческое мясо, у них нет правосудия, они ходят нагишом, едят сырыми блох, пауков и червей <...>». [52]

Вернемся к сообщению архиепископа Петра об образе жизни монголов: «Они едят мясо лошадей, собак и других презираемых обычно животных, также, в крайних случаях, человеческое, однако не сырое, а вареное. Пьют кровь, воду и молоко» (Английские источники, с. 152). «Питаются они сырым мясом, также и человеческим, — откликаясь на слухи, писал Матфей Парижский, — <...> они жадно пьют кровь, разрывают на части мясо собачье и человечье и пожирают его» (Английские источники, с. 136-137). Заметим, что во все времена обвинение представителей иной культуры в каннибализме было самым чувствительным, но, как правило, обвиняемые об этом даже не догадывались. На Лионском соборе изучалось и донесение доминиканца Андрея Лонжюмо, папского посланца к монгольскому войску на Ближнем Востоке. Достигнув за 45 дней расположения кочевых ставок, он неожиданно встретился там с христианами-несторианами, которые находились на службе у монголов. Брат Андрей нашел у них почтительный и приветливый прием и пробыл в их среде некоторое время. Может быть, поэтому ответы доминиканца об образе жизни кочевников более реалистичны: «Вооружение у них легкое и [сделано] из кожи. Баллистами они не пользуются, но зато они — отличные лучники. Пища их довольно скромна; ибо вяленое и высушенное мясо лошадей и тому подобных животных они измельчают в порошок и растворяют порошок в воде или в кобыльем молоке и пьют и так насыщаются» (Английские источники, с. 161).

Если же сравнивать мощь монголов с европейскими рыцарями, то, по сведениям архиепископа Петра, «они сильнее и подвижнее нас. Женщины, наподобие мужчин, скачут верхом, сражаются и стреляют из луков <...>. Спят они под открытым небом, не обращая внимания на суровость климата». «О численности он [Петр] не дал точного ответа; однако сказал, что будто бы от всех народов и всех вер многие присоединились к ним» (Английские источники, с. 152, 182).

«Средневековый человек не видел никакого смысла в свободе в ее современном понимании, — пишет Жак Ле Гофф в книге «Цивилизация средневекового Запада. — Свобода — [53] это гарантированный статус <...>. Она могла реализоваться только в состоянии зависимости, где высший гарантировал низшему уважение его прав» ¹⁹. Принимая этот взгляд, мы по-иному оценим необычные сведения отважного доминиканца: «Ведь король тартаров домогается только власти над всеми и даже монархии над всем миром и не жаждет чьей-нибудь смерти, но дозволяет каждому пребывать в своем вероисповедании, после того как [человек] проявил к нему повиновение, и никого не принуждает [совершать] противоположное его вероисповеданию» (Английские источники, с. 133). Веротерпимость монголов XIII в. окажется непревзойденной в мировой истории. Отношения же господства и подчинения были нормой средневековой жизни, и право господства принадлежало сильнейшему. В этом не было и грана уничижения. Выше свободы стояло истинное служение, подчинение своей воли Богу, королю либо иному сильному правителю. Не случайно русские книжники именовали монгольских ханов «царями», присвоив им титул правителей некогда могущественной Византийской империи ²⁰. Русские князья, как и вожди других стран, вошедших в пределы монгольской империи, стремились упрочить свой новый статус. Не здесь ли кроется смысл следующего события? Зимой 1243 г., когда вернувшиеся из Западной Европы монголы во главе с Бату-ханом расположились в причерноморских степях, киевский князь Ярослав первым из русских князей поехал в ставку монгольского хана за ярлыком на княжение (ПСРЛ. Т. I. Стб. 470). Новгородская летопись так описывает эту встречу: «Батый же почти Ярослава великого честью и мужи его и отпусти и рек ему: “Ярославе. Буде ты старей всем князем в Русском языце”. Ярослав же возвратился в свою землю с великою честью» ²¹. Стремительные перемены в геополитической карте Евразии вызвали рождение новых связей в масштабе целого континента, и изменившаяся реальность потребовала осмысления. Вселенский Лионский собор 1245 г. вынес постановление о монголах. В этом документе отражен весь ужас Запада перед разрушительной и непредсказуемой силой монгольского натиска. Вразумительные доводы редких свидетелей были опрокинуты волной слепого страха. [54]

Приветствуя распространение христианской веры по всему миру, начинаем мы несказанно печалиться о том, что в этой благородной задаче пытаются нам противостоять, вопреки чувственным и материальным свершениям, причем стремятся всю веру нашу, а также всю мощь ее благодеяния абсолютно стереть с лица земли. Истинно, что нечестивый род тартарский, желая или подчинить себе, или уничтожить христианские народы, уже давно собирал силы. И вот, вторгнувшись в Полонию, Руссию, Венгрию и другие христианские страны, они произвели такое опустошение, что мечам было некогда ни осечься, ни даже передохнуть, но безостановочно сталь обрушивалась на людей и рубила, а потому ныне в этих пределах царит невиданное безлюдье. Но, проникая в другие страны, они не желают и в мыслях опустить мечи свои в ножны ради короткой передышки, а поэтому сеют вокруг вечное опустошение. А впоследствии, вторгнувшись вглубь твердыни и оплота христианства, они безгранично смогут упражняться в своей свирепости. И так, ранее лишив верующих людей земли, ныне пытаются отнять у них саму веру, между тем как, подчиняя себе другие народы, этот род и сам страдает от жестокости предводителей. А поэтому, дабы не смогло осуществиться стремление этого нечестивого рода распространиться [по всему миру], но, наоборот — дабы оно убыло с Божьей помощью — и ход событий пошел бы противоположным образом, необходимо тщательно обдумать вопрос об объединении столпов христианства по всей Вселенной, а также надлежит внимательно исследовать, что же может помешать их продвижению, да так, чтобы они не могли избавиться от этих препятствий мощью своей вооруженной десницы. И по этой причине, полагаясь на совет Святого собора, всем вам напоминаем, предлагаем и призываем вас: внимательно изучите те тропы и пути, по которым они могут проникнуть в ваши земли, защитите их рвами или стенами или прочими сооружениями и постройками и следите, чтобы они были оснащены вооружением, а также находились в надежных руках, и позаботьтесь тщательно об их укреплении, дабы этот народ не мог проникнуть к вам по незащищенным дорогам. Но, возможно, они придут прежде, чем до вас дойдет сообщение апостольского престола об этом, посему вы, заручившись содействием единоверцев, должны иметь достаточно сил, чтобы вместе со всеми людьми выступить против нападений и притязаний этого народа. Мы же, осознавая всю необходимость тех денег, которые будут истрачены вами, дабы воплотить все вышеперечисленное, сами выделяем на такое важное дело [55] немалую сумму, а также, дабы предотвратить этим всеобщую гибель, распределяем по христианским странам пропорциональные доли расходов. И кроме того, ко всем прочим людям, верующим во Христа, пределы которых может затронуть нашествие этого народа, направляем сие послание.

Обратимся к двум последним вопросам Лионского собора: о соблюдении договоров и о приеме послов монголами. Архиепископ Петр имел основания утверждать, что они «вполне соблюдают договоры с теми, кто немедленно им сдается, отбирая из них воинов, ремесленников для различных служб, нисколько не щадя тех, кто ожидает их натиска». «О приеме послов ответил, что благосклонно их принимают, расспрашивают и отпускают» (Английские источники, с. 182).

И все же картина будет неполной, если мы опустим следующую подробность из показаний брата Андрея Лонжюмо: «Упомянутый брат рассказал многое другое, что перешло бы границы достоверного, если бы его авторитет не являлся подтверждением истинности сказанного. Знает он также арабский и халдейский языки, и от него не могло утаиться ничего из того, о чем они говорили» (Английские источники, с. 162). На этом автор хроники прерывает свою запись. Подобная участь ждала многих путешественников, сетовавших на недоверие соотечественников. Не минует она и папского нунция брата Иоанна, который отметит в начале своей книги: «Но если ради уведомления читателей мы пишем что-либо такое, чего в ваших странах не знают, вы не должны из-за этого называть нас лжецами, потому что мы сообщаем вам то, что видели сами или слышали как достоверное от других [людей], относительно которых мы считаем, что они достойны доверия: в самом деле, это очень жестоко, когда человек, сделавший что-нибудь с добрым намерением, подвергается поношению со стороны других [людей]» (LT, Пролог. 4). Именно ему, увидевшему своими глазами неизвестный континент, удастся прикоснуться к живым тайнам Азии и собрать сведения, «переходящие границы достоверного». Францисканцу, первому из европейцев, будет суждено задать вопросы Запада «царю тартарейскому».

В свою очередь, Азия столь же пристально следила за Европой и монгольская разведка во многом превосходила [56] европейскую. Об этом писал в 1241 г. английскому королю Генриху III германский император Фридрих II: «Через лазутчиков своих, которых они повсюду высылают вперед, они хотя и не направляемые божественным законом, но все же сведущие в военном искусстве, узнали об общественном разногласии и о беззащитности и ослабленности земель [Европы], и услышав о раздоре королей и распрях между королевствами, они еще более воодушевляются» (Английские источники, с. 195).

Канцелярия великого хана собирала и тщательно проверяла сведения о всех доступных монголам странах и народах. Марко Поло уверяет, что «видел он и слышал много раз, как к великому хану возвращались гонцы, которых он посылал в разные части света; о деле, зачем ходили, доложить, а новостей о тех странах, куда ходили, не умели сказывать великому хану; а великий хан называл их за то глупцами и незнайками и говаривал, что хотелось бы услышать не только об одном том, зачем гонец посылай, но и вестей и о нравах, и об обычаях иноземных» (Марко Поло, с. 51). Новости о Западной Европе для монголов не были исключением. Известен случай, когда для выяснения истины придворные хана использовали прием очной ставки между французским и никейским посольствами (Вильгельм де Рубрук. XXVIII. 10). Монгольскую элиту интересовал тот же круг вопросов, которые волновали европейцев относительно монголов. Вот одно из первых свидетельств, принадлежащее западным купцам. Когда венецианцы братья Поло достигли резиденции великого хана, то последний о многом их расспрашивал, прежде всего «об императорах, о том, как они управляют своими владениями, творят суд в своих странах, как они ходят на войну, и так далее обо всех делах; спрашивал он потом и о королях, князьях и других баронах. Спрашивал он их еще об апостоле [папе Римском], о всех делах римской церкви и об обычаях латинян. Говорили ему Николай и Матфей обо всем правду, по порядку и умно» (Марко Поло, с. 46). Нет сомнений в том, что эти расспросные сведения, как и многие другие, записывались и хранились.

Третьей силой, способной влиять на политический климат в Евразии, был исламский мир. Тайные сведения о европейских посольствах к монголам быстро достигли дворов [57] мусульманских правителей. Восточные миссии Иннокентия IV вызвали беспокойство в Сирии и Египте. Сохранилось несколько писем мусульманских властителей, направленных папе Римскому ²². Эмир Хомса Малик аль-Мансур в письме 30 декабря 1245 г. от своего имени и от лица египетского султана Салех-Айюба заклинает Иннокентия IV не доверяться монголам (13 марта 1245 г. папа подписал письмо «царю и народу тартарскому»), «этим исчадиям антихриста, опустошающим мир наподобие злой чумы».

Наступило время великих ожиданий, завершившееся великим разочарованием. Никогда прежде Восток и Запад не вглядывались столь пристально друг в друга, как в середине XIII столетия.

3. БИЧ БОЖИЙ

И предам землю в руки злым, и рукою иноземцев
опустошу землю и все, наполняющее ее.
Я — Господь — сказал это.
Иез. 30: 12.

Попытки выяснить тайну монголов предпринимались задолго до Лионского собора 1245 г. Свидетельства многочисленных очевидцев буквально захлестнули встревоженную Европу. О чем же поведали первые свидетели и участники мировой драмы?

Некий англичанин был осужден из-за какого-то преступления на вечное изгнание из страны. Вероятно, изгнанник прибыл на Ближний Восток вместе с крестоносцами, так как участникам походов в Святую землю Церковь отпускала грехи. Однако он проигрался в кости и был вынужден скитаться под видом немого. Странствуя по Востоку, он выучил многие языки, записывая и запоминания чужие слова. После многих злоключений он оказался на службе у монголов в качестве посла и переводчика. «Он от лица презреннейшего короля татарского дважды приходил к королю Венгрии [как] посол и толмач». Во время венгерского похода 1241 г. англичанин был пленен королем Далмации и допрошен с пристрастием [58] герцогом австрийским. «Когда же его наши государи заставили говорить правду о татарах, — пишет Ивон из Нарбонны, — он, как кажется, ничего не утаил, но приводил такие сведения, что можно было поверить и в самого дьявола <...>» (Английские источники, с. 149). Послание Ивона, заключающее рассказ «монгольского посла», было разослано многим христианским государям, в том числе и королю Англии. Какие же сведения о монголах пытались выяснить у пленного переводчика европейские правители? «[Говоря] о нравах их и верованиях, о телосложении их и росте, о родине и о том, как они сражаются, он клятвенно заверил, что они превосходят всех людей жадностью, злобой, хитростью и бессердечием; но из-за строгости наказания и жестокости кар, назначаемых их властителями, они удерживаются от ссор и от взаимных злодеяний и лжи. Родоначальников своих племен они называют богами и в установленное время устраивают празднества в их честь <...> И они убеждены, что только ради них одних все было создано. Проявление жестокости по отношению к оказывающим сопротивление они вовсе не считают грехом. А грудь у них крепкая и могучая, носы расплющенные и короткие, разрез глаз идет от висков до самой переносицы, зрачки бегающие и черные, взгляд косой и угрюмый, конечности когтистые и жилистые <...>. Родина их, земля некогда пустынная и огромной протяженности, [лежит] далеко за всеми халдеями, откуда они львов, медведей и прочих хищников изгнали при помощи луков и другого оружия. Из их кож они изготовили себе хотя и легкие, но все же непробиваемые доспехи <...>. Они все, как один человек, настойчиво стремятся и жаждут подчинить весь мир своему господству» (Английские источники, c. 149-150).

В 1241 г. из Киева в Вену бежали, спасаясь от монголов, монахи ирландской обители Святой Марии. В руках монахов находилось послание аббата, излагавшего удивительные подробности монгольского нашествия. «Говорят, что прошло сорок два года с тех пор, как сошли они с гор, [в которых] находились в заключении. Они, идя из проклятых, как мы думаем, мест, дабы жестоко разорить провинции Азии, четырех царей с князьями этой земли бесчеловечно умертвили. Ведь весьма могущественного короля Каппадокии, царя персов с [59] его приближенными, равно как 25 могущественнейших князей в Руссии, блаженной памяти князя Генриха Польского уничтожили с сорока тысячами людей за один день, как за одно мгновение. Кроме того, они обратили в бегство славного короля венгерского <...>» (Английские источники, с. 156).

О том, какую трактовку событиям придавали ученые люди XIII в., повествует архидьякон Фома Сплитский: «Когда в конце концов над венгерским народом была одержана победа и слух о величайшем несчастье быстро разнесся повсюду, почти весь мир содрогнулся, и все провинции охватил такой страх, что, казалось, ни одна из них не сможет избежать нечестивых рук. Говорят, сам римский император Фридрих думал не о сопротивлении, а о том, как бы ему укрыться. Тогда многие ученые люди, изучавшие древние писания, заключали, главным образом со слов Мефодия ²³ мученика, что это и есть те народы, которые должны явиться перед пришествием Антихриста. Тогда начали укреплять города и замки, волнуясь, что они хотят пройти до Рима, опустошая все на своем пути» (Фома Сплитский. XXXVII). Согласно свидетельству Фомы Сплитского, появление монголов первоначально трактовалось как предвестие пришествия Антихриста, но вскоре эти идеи уступили место более трезвому взгляду на вещи. Нас же интересуют основные координаты апокалиптической картины.

Появление монголов на культурном горизонте христианского мира было воспринято как прорыв запертых до времени сил зла. В сознании европейской элиты историческое событие почти мгновенно перешло в разряд мифологического. Событиям приписывалось сверхценное религиозное значение. «Они — меч гнева господня на прегрешения народа христианского, чему свидетель блаженный Мефодий, который называет этих тартар измаильтянами» (Английские источники, с. 155). Причину этого превращения следует искать в области воображения, питаемого страхами близящегося конца света. Вторжению азиатских кочевников было найдено объяснение и оправдание, соответствующее божественному архетипу небесной кары. Серапион Владимирский порицал современников, не внявших божественным предзнаменованиям монгольского нашествия: «И все равно не раскаялись мы, пока не пришел на нас немилостивый народ, как наслал его [60] Бог; и землю нашу опустошили, и города наши полонили, и церкви святые разорили, отцов и братьев наших избили, над матерями и сестрами нашими надругались. И теперь, братья, все это признав, убоимся страшного этого наказания и припадем к Господу своему с обещанием: да не падет на нас еще больший гнев Господень, да не наведет на нас казни больше прежней» (ПЛДР. XIII в. С. 441-443) ²⁴. От века бич Божий периодически испепелял грехи человечества. Грозное событие XIII в. обрело смысл и значение в эсхатологической перспективе христианской истории. Монголы были явлены как последнее предупреждение миру, погрязшему в суете и тщеславии. Они ворвались внезапно, «как молния грозы, которая, мы убеждены, разразилась по слову Божьему, ибо мир запятнан разными позорными делами и охладела любовь во многих», — с горечью восклицал один из земных владык (Английские источники, с. 145).

Те же самые образы используются в «Поучении» Серапиона Владимирского, размышляющего о «погибели Земли Русской» после Батыева нашествия. Используя библейские сюжеты, Серапион говорит о «погибели», посланной Богом на Русь за людские грехи: «Знаем о граде Ниневии: велик был обильем людей, но и полн беззаконья. Как только Бог пожелал истребить его, как Содом и Гоморру, послал Иону-пророка, чтоб предрек он погибель их града. Они же, услыхав, не медля, тотчас отошли от грехов своих <...> умолили Господа, от казни его освободившись, Божию ярость переменили на милость — и погибель избыли <...> Что же мы скажем об этом? Чего мы не видели? Чего не свершилось над нами? Чем не накажет нас Господь Бог наш, желая нас отвратить от беззаконий наших? <...> Видев наши прегрешенья умножившимися, видев нас, его заповеди отвергших, предзнаменований много явив, много страха насылал, много рабами своими поучал — и ничем не смог нас наставить! Тогда навел на нас народ безжалостный, народ лютый, народ, не щадящий красоты юных, немощи старых, младенчества детей; воздвигли мы на себя ярость Бога нашего, по Давиду: “Быстро распалилась ярость его на нас”. Разрушены Божьи церкви, осквернены сосуды священные, честные кресты и святые книги, затоптаны священные места, святители стали пищей меча, тела [61] преподобных мучеников птицам брошены на съедение, кровь отцов и братьев наших, будто вода в изобилье, насытила землю, сила наших князей и воевод исчезла, воины наши, страха исполнясь, бежали, множество братии и чад наших в плен увели; многие города опустели, поля наши сорной травой поросли, и величие наше унизилось, великолепие наше сгинуло, богатство наше стало добычей врага, труд наш неверным достался в наследство, земля наша попала во власть иноземцам» (ПЛДР. XIII в., с. 447-449).

«И свершилось то, чем грозил Господь устами пророка: “Навуходоносор — чаша в руках моих; напою из нее кого захочу”, — писал о непобедимых азиатских полчищах армянский инок Григор Акнерци, — таким образом, этот безобразный и звероподобный народ не только из чаши, но и осадком горечи напоил нас за множество разнообразных грехов наших, которыми мы постоянно возбуждали гнев Творца нашего. И Он воздвиг их на нас, чтобы наказать нас за то, что мы не соблюли предписаний Его» (Григор Акнерци, с. 5). В мифологической истории азиатского нашествия на христианский мир монголы выступают как слепое орудие в руках Бога.

«Бог хочет, чтобы все спаслись, поэтому иногда Он являет свое человеколюбие и милость, иногда же казнит, посылая беды: голод, смерть, бездождие, засуху, грозные тучи, набеги поганых, пленение городов. И этими бедами Он обращает нас и приводит к себе, поскольку мы не безгрешны», — сказано в Житии Авраамия Смоленского (ПЛДР. XIII в., с. 85). Перечисляя кары небесные, русский инок сливает воедино природные стихии и социальные бедствия, ибо то и другое, по мнению средневекового человека, зависело лишь от воли Бога. Авраамий Смоленский слезно просил Деву Марию избавить Русь от злоумышлении сатаны и всех его демонов, и от всякого раздора и от нашествия поганых: «И теперь, Господи, также уничтожь измаильтянские народы, рассей и разгони их молитвами Пречистой твоей матери, как ветер разносит пыль от гумна, и возвесели избранное стадо новых людей, оставь свой гнев, дай нам милость и избавление» (ПЛДР. XIII в., с. 100-101). В памятной записи за 1244 г. армянского переписчика Григора Сисеци сказано: «В горестные и злые времена появились с востока неизвестные варварские [62] племена, которых называют татарами. <...> и никто из правителей не смог устоять против них, так как это была Божья кара за наши грехи» (Армянские источники, с. 70).

Средневековое мышление стремилось разгадать в случайных земных событиях божественные смыслы. Уверенность и надежда обреталась тем, что конкретные факты истории соединялись с божественным промыслом. Ужас истории был преодолим при условии, что история приобщалась к вечности. Библейский миф преобразовывался в мирскую историю, а земное бытие включалось в сферу божественного, тем самым история выходила из своих границ и растворялась в вечности.

Кризисная ситуация с необходимостью порождала собственную мифологию, чья функция заключалась в разрешении кризиса. С момента вторжения монголов на Кавказ и в Европу тема Божьего суда в христианском мире зазвучала с особой силой. «Справедливый и праведный суд Божий вспомнил о беспорядках и несправедливостях в стране, и после длительного терпения и прощения Он дал испить из чаши гнева своего многим племенам и народам, в числе которых были признаны виновными и мы, за что нам воздано было с лихвой», — утешал братьев по несчастью католикос армян владыка Константин (Киракос Гандзакеци. 43). Страшны были удары жезла гнева Божьего, но «поскольку постигшее нас горе — от Господа Бога, которого “велико милосердие” <...> то милосердие его сохранило нас», — заключал владыка Константин (Киракос Гандзакеци. 42). У теологов нет и тени сомнений в божественной предопределенности событий, всколыхнувших Евразию. Истина была дана Богом, задачей авторов был комментарий, заметки на полях священных книг. На долю писателей оставалось лишь толкование фактов бытия.

«Страдание» и «горе» ни в коем случае не были бессмысленным испытанием, испытание всегда соответствовало какому-то прототипу, ценность которого не подвергалась сомнению. «Почти всюду мы встречаем архаическую концепцию, согласно которой, — пишет М. Элиаде, — страдание объясняется божественной волей — вмешивается ли она прямо, причиняя страдание, или позволяет сделать это другим силам — демоническим либо сакральным, вызывающим его» ²⁵. [63] В проповедях владимирского епископа Серапиона (70-е годы XIII в.) поражение Руси в войне с монголами предстает как божественное наказание, которое можно отвести, избегая пороков. Серапион полагал, что после искоренения пороков — злобы, ненависти к друг другу, язычества — «гнев Божий престанет <...> мы же в радости поживем в земли нашей» ²⁶.

Состояние умов в Средние века характеризует следующий любопытный рассказ. В 1252 г. в Армении «появилась саранча и было ее так много, что, когда она поднималась, от тени ее мерк свет солнечный. Прилетев из областей персидских, она съела в Армении все <...>. Страна впала в ужас <...>. А милосердный Бог скоро послал лекарство против жестоких ран и “тот, кто поразил, тот и исцелил”. <...> Мы-то веруем в то, что все делается по промыслу Божьему, который позволяет беде настигнуть страну за грехи ее, но снова исцеляет благодаря милосердию своему, как того желает. Так, Он послал как кару саранчу эту и дал как лекарство и облегчение множество птенцов, уничтоживших саранчу» (Киракос Гандзакеци. 56). Любое бедствие получало свое объяснение в божественном балансе, где силы добра доминируют над силами зла. Христианское человечество расценивало страдание как средство очищения и духовного возвышения.

«Дабы не была вечной радость смертных, дабы не пребывали долго в мирском веселии без стенаний, в тот год люд сатанинский проклятый, а именно бесчисленные полчища татар, внезапно появился из местности своей, окруженной горами, — писал Матфей Парижский в 1240 г. — И, пробившись сквозь монолитность недвижных камней, выйдя наподобие демонов, освобожденных из Тартара, словно саранча, кишели они, покрывая поверхность земли. Оконечности восточных пределов подвергли они плачевному разорению, опустошая огнем и мечом. Вторгнувшись в пределы сарацин, они сровняли города с землей, вырубили леса, разрушили крепости, выкорчевали виноградники, разорили сады, убили горожан и сельских жителей» (Английские источники, с. 137). Только демонические силы могли столь яростно противостоять Природе и Культуре. Воображение средневековых писателей творило иную реальность в попытке разгадать волю Провидения. Для христиан середины XIII в. мировое зло нашло свое [64] воплощение в азиатских ордах. Могло ли быть иначе? Видимо, нет. Появление никому не известного народа, имевшего необычный внешний вид и странные обычаи, говорящего на неведомом языке и непобедимого в своем натиске, не могло восприниматься средневековыми людьми иначе как божественная кара и знамение грядущих бедствий. О том, что это впечатление родилось исключительно в среде книжников и носило кратковременный характер, свидетельствует тот факт, что образ монголов практически не отразился во французском средневековом эпосе ²⁷. Пройдет несколько лет, и смелые интеллектуальные путешествия францисканцев развеют мистический страх перед монголами.

В видениях Апокалипсиса и в основанных на них пророчествах конца света нетрудно распознать очень древний сценарий ежегодного умирания и возрождения Космоса, путем повторения акта творения ²⁸. В середине XIII столетия пространство Евразии представлялось ареной битвы Царя последних времен с Антихристом. «Ибо претворились в жизнь все пророчества святых, предсказавших задолго до этого напасти, кои должны были случиться и на деле случились с нами <...>» (Каракос Гандзакеци. Пролог). Эти слова армянского историка могли быть сказаны любым писателем христианского мира.

Первые известия о монголах рисовали грандиозную панораму наступления сил тьмы и мрака. «Как будто мраком был объят весь свет, и полюбили люди ночь пуще дня. Страна осталась без обитателей своих, и бродили по ней сыны чужие <...>. И на такую горькую долю обрекли они многие народы и племена, ибо Господь в возмездие за злодеяния наши и прегрешения перед ним, которыми мы возбудили справедливый гнев его, излил на землю всю чашу гнева своего», — оплакивал поражение армян Киракос, побывавший в плену у монголов (Киракос Гандзакеци. 22). «Племя огромное, люди бесчеловечные, закон которых — беззаконие, гнев — ярость, бич гнева господня, безграничные земли проходя, жестоко их разоряет, яростно снося все преграды огнем и мечом» (Английские источники, с. 148) — таков яркий символ вмешательства Бога в человеческую историю. Именно Бог в гневе своем позволил силам хаоса нарушить естественный ход событий. [65] Человек средневековой цивилизации не признавал за историческим событием собственной его ценности. Значимость приобретало лишь то, что соответствовало трансисторической модели: истинной реальностью обладало лишь божественное. Земные события только указывали на скрытый за ними сокровенный смысл. В силу того, что нашествие монголов предвосхищало гибель грешного мира, вселенский пожар, в огне которого, несомненно, возродится новое человечество, а история найдет свой конец, нашествие осмыслялось с помощью символов зла и тьмы. «Всему христианскому миру грозит всеобщее уничтожение», — предупреждал европейских правителей в 1241 г. император Фридрих II (Английские источники, с. 141). История столкновения Востока и Запада в середине XIII столетия писалась на языке Апокалипсиса. Автор «Исторического зерцала» Винцент из Бове утверждал: когда Батый «вторгся в Венгрию, то принес жертву демонам, спрашивая их о том, хватит ли у него смелости пройти по этой земле. И демон, живущий внутри идола, дал такой ответ: “Иди беззаботно, ибо посылаю трех духов впереди деяний твоих, благодаря действиям которых противники твои противостоять тебе будут не в силах”, — что и произошло. Духи же эти суть: дух раздора, дух недоверия и дух страха — это три нечистых духа, подобных жабам, о которых сказано в Апокалипсисе» (Симон де Сент-Квентин. XXXI. 149). В «Откровении» сказано: «И увидел я выходящих из уст дракона и из уст зверя и из уст лжепророка трех духов нечистых, подобных жабам. Это — бесовские духи, творящие знамения; они выходят к царям земли всей вселенной, чтобы собрать их на брань в оный великий день Бога Вседержителя» (Откр. 16:13-14).

Значимость ситуации определялась тем, что неизвестные ранее азиатские племена воспринимались как «спутники Антихриста», чье появление в Судный день предсказано в Священном Писании. Страх и панику в Европе вызывали не столько сами монголы, сколько предвещаемый их вторжением конец света. «Из-за греховных деяний людей и приумножения в мире плевел настигло нас давно предвиденное и предреченное, но словно нежданное-негаданное возмездие», — писал в апреле 1242 г. викарий провинции Польши брат Иордан (Английские источники, с. 157). [66]

У теологов на устах было пророчество «Откровения»: «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань; число их как песок морской» (Откр. 20:7). Особой популярностью пользовались мистические подсчеты времени, направленные на прояснение предсказанного будущего: «Когда же минует год тысяча двести пятидесятый после рождества Девы благой, будет Антихрист рожден, преисполненный демонической силой» (Английские источники, с. 157). Это пророчество было ответом на ужасные слухи о монголах.

«Наступил конец света, и предтечи антихристовы предвещают пришествие сына погибели. И нас смущают откровения святых и боговдохновенных мужей, внушенные им Святым Духом, предостерегавшим их от грядущего», — объяснял появление монголов армянский летописец Киракос (Киракос Гандзакеци. 20). «Предсказание мужа божьего святого Нерсеса относительно племени стрелков и разорения страны нашей армянской ныне претворено в жизнь племенем, называемым татарами: многие племена и народы были стерты ими [с лица земли]» (Киракос Гандзакеци. Пролог).

Картина ужаса обладала каким-то очаровывающим свойством; все послания о монголах начинались с покаяния в грехах, а подробности нашествия рисовались в категориях космической катастрофы. Эпитеты, которыми награждались воинственные племена Азии, свидетельствовали в первую очередь о силе и мощи христианского Бога, чье соизволение допустило неожиданную победу варваров. «Несчастья, издревле в Священном Писании предреченные, по грехам нашим посланные, и поныне не иссякают и ширятся. Ведь некое племя жестокое, бесчисленное, беззаконное, вторглось в соседние с нами пределы и заняло [их] и уже до самой Польской земли дошло, многие другие земли пройдя и народы [их] истребив», — утверждал граф Тюрингенский (Английские источники, с. 139).

Победа сил хаоса над порядком, в глазах средневековых авторов, влекла превращение большей части мира в безлюдную пустыню, в которой даже земля переставала плодоносить. «Первый ангел вострубил, и сделались град и огонь, [67] смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела» (Откр. 8:7). «Не без умысла божьего сохранился варварский народ до сего времени — для порицания и исправления божьего народа. О, если бы не для истребления всего христианского мира», — восклицал император Фридрих II. «Ведь нашествие принесло с собой всеобщее бедствие, опустошение всех королевств и гибель плодородной земли, по которой прошел народ нечестивый, не щадя никого» и намереваясь уничтожить весь род человеческий (Английские источники, с. 157).

Средневековые писатели довольствовались описанием периодичности событий, включая их в космические ритмы и в астральную неизбежность. «Более того, — утверждает М. Элиаде, — поскольку исторические события зависели от циклов и от положения звезд, они становились доступными пониманию и даже предвидимыми, потому что для них находилась трансцендентная модель; войны, голод, несчастья, вызываемые современной историей, были всего лишь имитацией архетипа, определенного звездами и небесными законами, которым никогда не была чужда божественная воля. <...> Эти новые выражения мифа о вечном повторении ценились прежде всего интеллектуальной элитой» ²⁹.

«Страшному суду будут предшествовать три события, — писал Яков Ворагинский в “Золотой легенде”, — устрашающие знамения, появление Антихриста и всеобщий пожар. Знамений накануне Судного дня будет пять, ибо св. Лука сказал: “И будут знамения в солнце, и в луне, и в звездах, а на земле уныние народов и недоумение”» ³⁰. «Этому разгрому предшествовали явные знамения: земля потрескалась и оттуда вышла черная вода, — писал армянский историк о взятии монголами города Гандза, — а находящееся у самого города очень высокое сосновое дерево упало и вновь встало на свое место, как прежде. Так повторялось три раза, затем оно все же упало» (Армянские источники, с. 24). Это была исключительно иррациональная картина бедствия, без остатка поглотившая те немногие реальные сведения о монголах, что передавались в виде слухов.

«О горе! Они вторглись в пределы [нашей] церкви и стремительно миновав бурные реки и непроходимые леса, они [68] непостижимым образом заняли большую часть могущественного Венгерского королевства, о чем со всей точностью из-за расстояния сообщить не можем», — писал викарий францисканцев из Польши. «Их дерзость, благодаря гневу божьему, настолько возросла, что прелаты, а именно архиепископы, епископы, аббаты, правители и народ в смятении бегут пред разнузданными варварскими вождями, не ожидая ничего иного, кроме смерти» (Английские источники, с. 156-157). Тех, кто не успел бежать, ждала страшная участь. «Их трупами вожди со своими и прочими лотофагами, словно хлебом питались, [и] оставили они коршунам одни кости. Но что удивительно — голодные и ненасытные коршуны побрезговали тем, чтобы доесть случайно оставшиеся куски плоти. А женщин старых и безобразных они отдавали, как дневной паек, на съедение так называемым людоедам» (Английские источники, с. 148). Только рука страха могла вывести такие строки. В Европе оживали самые архаические мифы.

Печать ужаса легла на рассказы свидетелей страшных и удивительных событий. Но признание этого факта не объясняет истинного содержания посланий. Ответ следует искать в истории страха, рожденного Великой чумой VI в., которая укрепила веру в близость и неминуемость Страшного суда. На протяжении всего средневековья представления о грядущих катастрофах обладали наибольшей притягательной силой. В мире, где идея поединка главенствовала в религиозной жизни, ожидаемая битва последних времен владела воображением людей.

Предвестие светопреставления — вторжение монголов казалось особенно явным христианам XIII столетия. «Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам; все же это начало болезней», — возвещало Евангелие от Матфея (Матф. 24:7-8). «Внемлите острова и все народы христианской веры, крест Господень исповедающие, в пепле и рубище, посте и рыдании, и плачем возрыдайте, исторгните потоки слез, ибо грядет день Господень, великий и горький чрезмерно, когда явится неслыханное гонение на крест Христа с севера и от моря, когда смятутся умы и опечалятся сердца, лица омоются слезами, а души отягчатся вздохами, [лишь] временами обретая [69] покой. В меру своих возможностей мы сообщаем вам, — смиренно писал герцогу Брабантскому ландграф Тюрингенский, — что бесчисленные племена, ненавидимые прочими людьми, по необузданной злобе землю с ревом попирая, от востока до самых границ нашего владения подвергли всю землю полному разорению, города, крепости и даже муниципии разрушая, не только христиан, но даже язычников и иудеев, никого не щадя, всех равно без сострадания предавая смерти. <...> Людей они не поедают, но прямо пожирают <...>. Даже команы, люди воинственные, не смогли в земле своей выстоять против них, но двадцать тысяч команов бежали к христианам и вступили в союз с христианами; и готовы они сражаться против каждого народа, кроме вышеупомянутого. Что удивительного? Ведь у них страшное тело, яростные лица <...>» (Английские источники, с. 154-155). Как известно, не сюжетами характеризуется культура, а отношением к ним.

Парадокс ситуации заключался в том, что сценарий начавшегося вселенского бедствия предопределял и вопросы и ответы на них. Это был заколдованный круг, рожденный страхом. Время начала и конца мировой истории принадлежало Богу. Казалось бы, в этой ситуации диалог с самими монголами должен был прояснить суть происходящего. И такой случай представился. В 1239 г. некий венгерский епископ имел возможность расспросить двух пленных монгольских лазутчиков (Английские источники, с. 174-176). Вопросы епископа, адресованные монголам, почти не отличаются от тех, что прозвучат на Лионском соборе 1245 г., но ответы или, вернее, понятые епископом объяснения монголов в высшей степени любопытны. «Я спросил, где лежит земля их, сказали они, что лежит она за какими-то горами и близ народа, который называется Гог; и полагаю я, что народ этот — Гог и Магог». В эсхатологических мифах христианства Гог и Магог — воинственные противники «народа божьего». Именно с этими легендарными народами связаны средневековые пророчества о последних днях мира. Запад жил ожиданием прорыва великой Преграды, запиравшей, по воле Бога, нечестивые народы севера.

«Я спросил, как они вышли из-за гор, за которыми были? Они сказали, что предки их до того, как вышли, добрых [70] триста лет и [даже] больше трудились, прорываясь [через] деревья и камни, чтобы суметь выйти». Из древнего предания монголов, записанного персидским историком XIV в. Рашид ад-Дином, следует, что некогда их предки занимали «недоступную местность, кругом которой были лишь горы и леса и к которой ни с одной стороны не было дороги». Далее, как гласит монгольское предание, «когда среди тех гор и лесов этот народ размножился и пространство занимаемой им земли стало тесным и недостаточным <...> то они, не имея другого выхода, расплавили горный склон, состоявший из железной руды, и вышли из той теснины на простор степи» (Рашид ад-Дин. Т. I. Кн. 1. С. 153-154). Отголосок этой легенды слышал и Марко Поло (Марко Поло, с. 87). В мифологической памяти монголов земля их предков предстает как труднодоступная местность, окруженная непреодолимыми преградами. Вырваться из тесного пространства они смогли, лишь расплавив железные горы. Это предание могло быть воспринято в иудео-христианском мире как зеркальное отражение легенд о Гоге и Магоге, запертых Александром за огромной стеной из бронзы и смолы. Венгерский епископ, задавая вопрос пленным монголам о том, как им удалось «выйти из-за гор», имел в виду преодоление божественной преграды на пути диких племен, возведенной божественным Александром. Ответ монголов о столетиях упорного труда их предков создает впечатление, что библейская легенда о запертых народах, вернулась в средневековую Европу. На самом же деле, такова интерпретация сведений самим епископом. Перед нами один из удивительных парадоксов истории: пространство мирового мифа пересеклось со случайным эпизодом встречи и диалога европейца с монголами. Взаимопонимание стало достижимым только в рамках единой мифологемы. «Я спросил о вере их; и дабы быть кратким, скажу, что они ни во что не верят; однако же буквы у них иудейские, и начали они их учить, когда отправились на завоевание мира. Ибо они думают завоевать весь мир». Собеседниками епископа были образованные монголы, которые смогли начертать свои письмена. Они, несомненно, попытались разъяснить ему содержание центрально-азиатского культа Неба — религиозной доктрины, согласно которой государь, как сын Неба, получил в удел управление [71] всеми землями мира. «Я спросил, кто те, что учат их грамоте; они сказали, что это какие-то бледные люди, которые много постятся и носят длинные одежды и никому не причиняют зла. И поскольку они сообщили о людях этих много подробностей, которые схожи с религиозными обрядами фарисеев и саддукеев, я полагаю, что они — фарисеи и саддукеи». Фарисеи и саддукеи были древнееврейскими религиозными сектами, причем фарисеи более известны как толкователи Божественного закона. Они притязали на особую святость и строго исполняли многочисленные обряды. Их образованность не осталась без внимания средневековых писателей, хотя Иисус Христос внушал Своим ученикам «беречься закваски фарисейской и саддукейской» (Матф. 16: 6, 12). Разумеется, никакого отношения к монголам эти учителя не имели. Пленные лазутчики рассказывали об уйгурах-несторианах, чью письменность монголы заимствовали в 1204 г.: «Я спросил, разделяют ли они пищу на чистую и нечистую? Они сказали, что нет; ведь едят они лягушек, змей, собак, и всех [прочих] животных без разбора». «И пьют они кобылье молоко и [молоко] других неразумных животных и сильно пьянеют». Вопрос о «чистой и нечистой» пище имел исключительно религиозное значение, так как речь шла о сакральной чистоте. Священным Писанием запрещено было употреблять нечистых животных, все мертвое, растерзанное, удавленное (Исх. 22:31; Лев. 17:18; Втор. 14:21). Библейский запрет гласил: «Не ешь никакой мерзости. Вот скот, который вам можно есть: волы, овцы, козы <...> Только сих не ешьте: верблюда, зайца и тушканчика; потому что, хотя они жуют жвачку, но копыта у них не раздвоены: нечисты они для вас. <...> Из всех животных, которые в воде, ешьте всех, у которых есть перья и чешуя; а всех тех, у которых нет перьев и чешуи, не ешьте: нечисто это для вас» (Втор. 14:3-20). Пищевые запреты и предписания, действующие в различных культурах, как правило, не совпадают, и в силу этого соблюдение либо отрицание известных норм позволяло отличать «свое» от «чужого» и враждебного. Сведения о том, что кочевники потребляют запретную, с точки зрения христиан, пищу, призваны были показать Европе дикий, нечеловеческий образ жизни пришельцев из Азии. [72]

Ключевые для Запада вопросы и ожидаемые ответы на них, возникшие от столкновения с неизвестным воинством — о происхождении, вере, обычаях и запретах — предрешены средневековым видением мира, в глубине которого таился призрак Апокалипсиса. Исторические события превращались в мифологические категории. Именно поэтому рождались невероятные слухи о том, что монголы, «в какую бы землю они ни вошли, они уничтожают все население земли, кроме младенцев, которым Чингис-хан печать свою раскаленную налагает на лицо, закабаляя их». Сюжет, в котором владыка диких орд (он же предтеча дьявола) клеймит печатью своих новых подданных, обладал истинной реальностью в глазах средневековых людей, потому что он имел свой прообраз в Апокалипсисе. Речь идет о следующих пассажах: зверь с двумя рогами «сделает то, что всем — малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам — положено будет начертание на правую руку их или на чело их» (Откр. 13:16). И возгласит третий Ангел громким голосом: «Кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией» (Откр. 14:9-10). Помысли нынешних теологов, зверь с двумя рогами есть лжепророк, он изображает языческих жрецов и чародеев-чудотворцев, сила которых, когда она настоящая, — от дьявола ³¹. Интересно, что пленные монголы разъяснили имя-титул «Чингис-хан» как «Царь царей», что было близко к истине. Но и этот ответ был истолкован европейской элитой как свидетельство последней битвы с Антихристом.

В известиях, рождавшихся за пределами христианского мира, средневековое воображение легко стирало границу между чудесным и реальным. Чужие культуры воспринимались через призму символов и древних мифов. Из послания венгерского доминиканца Юлиана папскому легату известно, что во время путешествия по Поволжью в 1237 г. брат Юлиан встретил посла монгольского князя, который сообщил ему удивительные вести: «За страной татар обитает чрезвычайно многочисленный народ, телосложением выше и крупнее всех прочих людей на свете, а еще головы у них такие огромные, что как будто вовсе не подходят к своим телам. И вроде бы этот народ собирается покинуть свою страну с тем, чтобы [73] сразиться со всеми, кто пожелает им противостоять и чтобы опустошить все царства, какие только им будет по силам» (Рихард. 4. 10-14). В одном из первых сообщений, переписанных Матфеем Парижским, монголы рисуются существами с большими головами, несоразмерными туловищам (Английские источники, с. 149).

Епископ Вацкий спросил у пленных монголов, каково их войско. Ответ лазутчиков заставляет предположить, что в плену они оказались не случайно, а были специально подосланы, чтобы своими рассказами внушить еще больший страх. Подобным же образом монголы поступили при осаде Киева, когда был взят в плен удивительно осведомленный воин, сообщивший русским князьям имена девяти вождей во главе с Бату-ханом (см. коммент. 37). О войске, которое вторглось в Европу, пленные «сказали, что в длину оно простирается на двадцать дневных переходов, а в ширину — на десять дневних переходов; ведь за войском следует 13 тысяч всадников, защищающих его». Скорее всего, такое пространство занимали разноплеменные орды, включавшие переносные жилища, табуны коней и стада овец. «И кони у них хорошие, но злые, и много коней следует за ними без всадника, так что, когда скачет хозяин, за ним следует 20 или 30 коней». Вернувшись из второго путешествия в Поволжье, брат Юлиан докладывал: «О полной численности их войска я Вам не сообщу ничего, за исключением того, что по всем завоеванным странам они собирают воинов, годных к битве, которых отправляют в сражении впереди себя» (Рихард. 3. 12). «Также татары утверждают, — сообщает брат Юлиан, — будто у них такое множество воинов, что его можно разделить на сорок частей, причем на земле не найдется силы, которую можно было бы противопоставить хоть одной из этих частей. А еще они говорят, что в войске вместе с ними пребывают двести сорок тысяч рабов-неединоверцев, а также сто тридцать пять тысяч отборнейших [мужей] единоверцев, стоящих в строю» (Рихард. 6. 4-5). Эта совершенно легендарная арифметика, как ни странно, подтверждается современными исследователями ³². «Пусть остерегаются все, кто это услышит и верит этому», — завершает свое послание венгерский епископ. Навряд ли в Европе нашлись бы люди, сомневающиеся в достоверности известий [74] венгерского епископа. Его послание долетело до берегов Англии и попало во всемирную хронику Матфея Парижского.

Неизвестный ирландский автор XIII в. искал ответ на вопрос о происхождении монголов в пророчествах Иезекииля, где предрекается нашествие народов севера, подобное туче, покрывающей землю, ибо явятся «сидящие на конях, сборище великое и войско многочисленное» (Иез. 38:15). В средневековой истории границы между небесным и земным оказываются стертыми. История мыслилась как вечно длящийся священный миф, но при этом являла собой открытый времени случай. Силой обстоятельств первыми авторами, которые переведут миф о монголах в плоскость хроники деяний, будут францисканцы Иоанн де Плано Карпини и Бенедикт Поляк.

Комментарии

1. В 1224 г. грузинская царица Русудан отправила письмо папе Гонорию III, где говорилось о монголах, см.: MGH. Epistolae saeculi XIII. Berolini, 1881. Т. I. P. 178 ff.

2. Ученые записки АН по I и III отд. СПб., 1854. Т. 2. С. 760.

3. Кляшторный С. Г., Султанов Т. И. Казахстан. Летопись трех тысячелетий. Алма-Ата, 1992. С. 116-138.

4. См. также: Школяр С. А. 1) Об артиллеристах юаньской армии XIII века // Общество и государство в Китае. Третья научная конференция. Тез. и докл. М., 1972. Вып. I. С. 118-125; 2) Мусульманские камнеметы в Китае XIII-XIV вв. // Общество и государство в Китае. Пятая научная конференция. Тез. и докл. М., 1974. Вып. I. С. 147-155; 3) Китайская доогнестрельная артиллерия / Матер. и исслед. Отв. ред. Е. И. Кычанов. М., 1980.

5. Матузова В. И. Монгольское нашествие в свете политических взглядов Матфея Парижского (по материалам «Великой хроники») // Методика изучения древнейших источников по истории народов СССР. М., 1976; Назаренко А. В. Русь и монголо-татары в хронике сплитского архидьякона Фомы (XIII в.) // История СССР. 1978. № 5; Акимова О. А. Политическая направленность рассказа Фомы Сплитского о татарском нашествии на королевство Венгрию // Вопросы истории славян: Социально-экономическое и политическое развитие зарубежных славянских народов в эпоху феодализма. Воронеж, 1985. С. 74-85; Sounders J. J. Matthew Paris and the Mongols // Essays in Medieval History Presented to Bertie Wilkinson. Toronto, 1969, pp. 116-132; Euler E. Die Begegnung Europas mit den Mongolen im Spiegel abendlдndischer ReisUberichte // Saeculum 23. 1972, ss. 47-58; Connell C. W. Western views of the origin of the «Tartars»: an example of the influence of myth in the second half of the thirteenth century // The Journal of Medieval and Renaissance Studies 3. 1973, pp. 115-137; Bezzola G. A. Die Mongolen in abendländischer Sicht (1220-1270). Ein Beitrag zur Frage der Völkerbegegnungen. Bern; München, 1974; Hilpert H.-E. Kaiser-und Papstbriefe in den Chronica majora des Matthaeus Paris. Stuttgart, 1981. (Veruffentlichungen des Deutschen Historischen Instituts London 9); Sweeney J. R. Thomas of Spalato and the Mongols: a thirteenth-century Dalmatian view of Mongol customs // Florilegium: Carleton University Annual Papers on Classical Antiquity and the Middle Ages 4. 1982, pp. 156-183.

6. Подробнее см.: Bigalli D. I Tartari e l’Apocalisse. Ricerche sull’escatologia in Adamo Marsh e Ruggero Bacone. Firenze, 1971.

7. MHM. T. 2. C. 495.

8. Речь идет об «Ученой истории» Петра Коместора, где в разделе «История книги Эсфирь», гл. 5, говорится о запертых народах.

9. Ср.: Schalier H. M. Endzeit-Erwartung und Antichrist-Vorstellungen in der Politik des 13. Jahrhunderts // Ideologie und Heerschaft im Mittelalter, ed. M. Kerner. Darmstadt, 1982 (Wege der Forschung 530), ss. 303-331.

10. Vincencius Bellovacensis. Speculum maius. Vol. 4: Speculum Historiale. Strasburg, 1473. (Neudruck Graz, 1965); Guzman G. G. The Encyclopedist Vincent of Beauvais and his Mongol extracts from John of Plano Carpini and Simon of Saint-Quentin // Speculum 49. 1974, pp. 287-307; von den Brincken A.-D. Die Mongolen im Weltbild der Lateiner um die Mitte des 13. Jahrhunderts unter besonderer Berьcksichtigung des «Speculum Historiale» des Vincenz von Beauvais OP // Archiv für Kulturgeschichte 57. 1975, ss. 117-140; Kappler C. L’Image des Mongols dans le Speculum historiale de Vincent de Beauvais // Vincent de Beauvais. Intentions et receptions d’une oeuvre encyclopedique au Moyen Age. Actes du XIVe Colloque de l’Institut d’etudes medievales, organise conjointement par l’Atelier Vincent de Beauvais (A.R.Te.M., Univ. de Nancy II) & l’Institut d’etudes medievales (Univ. de Montreal) 27-30 avril 1988. // Ed. M. Paulmier-Foucart, S. Lusignan and A. Nadeau. Paris, 1990, pp. 219-240.

11. Карсавин Л. П. Монашество в Средние века. М., 1992. С. 125.

12. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 257.

13. Истрин В. М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила в византийской и славяно-русской литературах: Исследования и тексты. М., 1897, с. 87-88; ср.: с. 104-105; Апокрифы Древней Руси. Тексты и исследования. М., 1997, с. 16-46; Пророчество Псевдо-Мефодия цитировалось и ранее XIII в. одним из составителей раннекиевской Начальной летописи при описании набега половцев в 1096 г. (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 234, 235-236). О наименовании монголов «измаилтянами» см.: НПЛ, с. 75; С «Откровением» Мефодия был знаком и Фома Сплитский. Его реплика «многие ученые мужи, читавшие древние писания» почти буквально соответствует летописному: «премудрии мужи ведят я добре, кто книгы разумеет» (НПЛ, с. 62; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 446).

14. См. также: Dawson Ch. The Mongol Mission. Narrative and Letters of the Franciscan Missionaries in Mongolia and China in the XIII and XIV Centurits. New York, 1955, p. XIX.

15. Ramon Llull: De Fine (1305) // Raimundi Lulli Opera Latina IX, Turnhout: Brepols 1981, pp. 233-291. (Corpus Christianorum, Continuatio Medievalis); Hetoum, Prince. La Flor des Estoires de la Terre d’Orient // Recueil des Historiens des Croisades: documents armйniens. 1906. Vol. 2, pp. 111-253.

16. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 142.

17. Шифман И. Ш. О некоторых установлениях раннего ислама // Ислам, религия, общество, государство. М., 1984; Наиболее глубокий анализ этой темы принадлежит немецкому психоаналитику Ф. Э. Хефелсу, см.: Хефелс Ф. Э. Загадка одного иудейского табу // Психоанализ и религия. Полное собрание статей. Ahriman-International. 1999. С. 192-210.

18. Историко-литературный обзор древнерусских полемических сочинений против латинян. XI-XV в. А. Попова. М., 1875. С. 69; Еремин И. П. Из истории древнерусской публицистики XI века (Послание Феодосия Печерского к князю Изяславу Ярославовичу о латинянах) // ТОДРЛ. Л., 1935.Т. 2. С. 21-38.

19. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 262.

20. Новгородская харатейная летопись. М., 1964. С. 265; См. также: Горский А. Д. К вопросу об обороне Москвы в 1238 г. // Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978. С. 180-181.

21. Новгородская летопись. 1888. С. 447.

22. Golubovich G. Biblioteca bio-bibliografica della Terra Santa e dell’Oriente Francescano. Quarachi, 1909-1929. T. II. P. 327-337; Lupprian K. E. Die Beziehungen der Pдpste zu islamischen und mongolischen Herrschern im 13. Jahrhundert anhand ihres Briefwechsels. Studi e Testi 291. Cittа del Vaticano, 1981.

23. «Откровение» Мефодия Патарского (III-IV вв.), в котором со всеми подробностями предсказаны события Судного дня, пользовалось чрезвычайной популярностью в Средневековье. См.: Истрин В. М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила в византийской и славяно-русской литературе. М., 1897.

24. См. также: Мартынюк А. В. «Поучения» Владимирского епископа Серапиона о причинах поражения русских княжеств в борьбе с монголо-татарским нашествием // Спорные проблемы русской общественной мысли (до начала XIX в.). Научная конференция. Москва, 12-14 мая 1992 г. Тез. докл. М., 1992.

25. Элиаде М. Космос и история. М., 1987. С. 97.

26. Колобанов В. А. Обличение княжеских междоусобий в поучениях Серапиона Владимирского // ТОДРЛ. М.; Л., 1961. Т. XVII.

27. Дробинский А. И. Русь и Восточная Европа во французском средневековом эпосе // Исторические записки. 1948. № 26. С. 126-127.

28. Элиаде М. Космос и история. М., 1987. С. 120-121.

29. Элиаде М. Космос и история. М., 1987. С. 132.

30. Цит. по: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 179.

31. Гиблин Ч. Открытая книга пророчества // Символ. Париж, 1993. № 30. С. 110-112.

32. Кощеев В. Б. Еще раз о численности монгольского войска в 1237 году // ВИ. № 10. 1993. С. 131-135.