ФЛОРИО БЕНЕВЕНИ

ПИСЬМА, РЕЛЯЦИИ, ЖУРНАЛЫ

Краткой журнал посланника секретаря Ориентальной экспедиции Флория Беневени, в Бухарах бывшего *

В 1718 году в июле месяце по указу блаженной и вечно достойной памяти его императорского величества определен он был посланником к хану бухарскому и при оном его отправлении дана была ему, посланнику, из государственной иностранных дел Коллегии на то инструкция, которая содержалась в семи пунктах, и, по возможности своей, он, посланник, таковым образом поступал, а именно

По 1-у пункту

Поехал он, посланник, из Санкт-Петербурка того ж 1718-го году августа 8-го числа и того ж ноября 4-го числа прибыл в Астрахань, где застал бывшего бухарского посла Хан Кулия.

По 2-у пункту

И понеже вместе с оным послом степью зимним також прямым и ближайшим путем за учинившимся нещастием князя Черкасского ехать чрез Хиву невозможно было, при том и сам бухарской посол не похотел восприять того пути чрез Хиву (предлагая помянутому посланнику убитому или арестованному быти от хивинского хана Ширгазыя, но и самому б ему, послу, не без беды было), чего ради посланник от бывшего совету оного посла бухарского положил тогда ехать чрез Персию, а именно чрез Ширван, Гилян, Мезандаран и Хоросан. И чтоб им свободной путь учинен был чрез помянутые области бывшего шахова величества, то чрез нарочного куриера отправили из Астрахани в государственную иностранных дел Коллегию доношение, прося оную, дабы пожалована была от лица блаженной и вечно достойной памяти его императорского величества им грамота. И по получении той грамоты в 1719-м году июня 24-го числа поехали они морем в Низовую пристань, куда приехали 4-го июля месяца, когда в Персии началось быть возмущение, бунт и война, а наипаче в округлости Ширванской. Чего ради во оном проезде чрез Персию вышенареченной посланник вместе с бухарским послом великое препятие и трудности имел, что насилу в полтора года полтретья (т. е. два с половиной. — В. В.) месяца вырвался и доехал до границ бухарских. Как в реляциях оного посланника (отправленных прежде сего из Шемахи, столицы Ширванской, где он на целой год удержан был и едва не смертельные претерпел случаи, так и из Тихрана города, из Мезандарану, где с шаховым величеством свидание имел) показано о поведениях и проезде персицком, [так] и паки при особливом журнале, которой он же, посланник, со временем сообщит в государственную иностранных дел Коллегию. Ему, посланнику, вместе с [119] бухарским послом Хан Кулием инкогнито и под другим лицом ехать никоим образом невозможно было для того, что и до приезду его и посланникова в Астрахань наперед все ведали, а в Персии и по готову, понеже тогда персицкой посол Хафисбег, бывший при Аюке хане калмыцком, в Астрахани обретался, и ежели б оной посланник и похотел ехать инкогнито чрез Персию, то б он в немалом был подозрении и затем вышепомянутой путь чрез Персию публично [решил совершить, что было] и против характера своего, и против присланной ему и бухарскому послу грамоты с рекомендациею до шаха путь свой восприять. Оного посланника иной езды (морем окроме, что из Астрахани до вышепомянутой Низовой пристани) не было, и ехал он все сухим путем вокруг Каспийского моря чрез Казаки или каракалпацкие степи и во всех оных державах и странах какие городы, поселения, положения мест, какие большие и малые реки впадают (так в Каспийское, как и в Аральское море) и какие суды по реке Аму имеются, также сколько и какие городы и фортеции в Мезандаране, в Хоросане, в Бухарах и в Хиве — и то все он, посланник (по возможности своей иное сам видел и присмотрел, а иное от других и чрез нарочные посылки верно разведывал), в мемории записал, дабы о том генерально в журнале обстоятельно и порядочно расположить и описать. Также в мемории оного посланника записано, сколько разстояния от места до места, от города до города, от владения до владения, от уезду до уезду (кроме величины моря Аральского, о котором море в ни которых гисториях до сего времени не изображено), дабы со временем (ежели возможно будет) на особой карте со описанием все то, как сам видел и слышал, присовокупить и изобразить. Мемория, или записка, оного посланника имеется короткая на италианском языке, ибо в тех варварских странах имеются многие русские пленники, которые могли б прочесть русское письмо, и для того на русской язык все описывать не посмел, а и так неоднократно в Бухарах при некоторых случаях со страху принужден был многие записки и реляции, касающиеся до тамошнего состояния, которые были на русском языке, жечь, дабы не сыскались. К тому же тамошние озбеки за причину князя Черкасского имели его, посланника, в великом подозрении. И хотя сперва они с посланником некоторою ласкою обходилися, якобы нехудомнительные, надеясь от оного получить подарки, стали явно оные озбеки посланника клеветать и шпионом называть и самому хану не единократно внушали, чтоб приказал его, посланника, ограбить и убить али де в полон взять, следуя образцу, как хивинской хан учинил над князем Черкасским. И хан бухарской, яко молод, человек без разсуждения и без постоянства, по чаемому будто приставать хотел [по] таким ж немысленным озбецким внушениям, ежели б да не придворные (непрестанно чрез подарки от оного посланника одолженные друзья его), хана не отвадили. А наипаче всех первой придворной министр Ходжа Улфет, начальнейший [120] эвнух хана бухарского, дружбу показал одномy посланнику, которого дважды от смертных бед избавил. А именно в 1722-м году, когда по указу блаженной и вечно достойной памяти его императорского величества отправлен был из Астрахани чрез казачьи орды к нему в Бухары куриером юртовской татарин, которой, не доезжая Бухар, убит был на дороге от казаков чрез предательство одного бухарского купца, и бывши тогда при дворе хана бухарского туркистанской посол знатной и святой фамилии между турков, именем Накиб Ходжа, подал чрез помянутого Ходжу Улфета доношение хану бухарскому, якобы оной куриер послан был к нему, посланнику, для шпионства и осмотрения тракту, чрез которой могли б русские войска маршировать к завладению Туркистана и Бухар и протчая, и для лутчего уверения к тому доношению и руку свою приложил; и тот друг Ходжа Улфет, оберегая его от ханского гневу, не показал хану такого противного доношения, но во знак лучшей своей дружбы того ж часу прислал он к нему, посланнику, сообщить и показал оригинал оного доношения, с которого при нем, посланнике, имеется список. В 1725-м году в марте месяце, когда хан бухарской паки по озбечьему внушению умыслил было оного посланника предать их варварству, тогда оной Ходжа Улфет с важными резонами и советами его, хана, отвел, хотя и на время, от такого худого умысла, [а] пока ему, посланнику, из Бухар вырваться пощастилось и поздорову проехать всякие опасности, как о том в реляциях его и в прежде поданном журнале о выезде его, посланника, из Бухар и о проезде чрез Хиву показано.

По 3-у пункту

В 1721-м году сентября 25-го числа прибыл посланник в пограничный город Чарджов, или паланку (т. е. крепость. — В. В.), где тутошней комендант в трех верстах со своим гарнизоном служивых калмыков его, посланника, встретил, по их обыкновению, и препроводил до места и до квартеры. А на завтра, после принятия от него ж, посланника, подарков (которые нельзя было не давать, ибо тамошние без стыда и сами требуют), в тот же день прибыл из Бухар посланной от бухарского хана один знатной придворной чиновной человек со ста человек к персицкому пограничному городу Мавр вместо конвою для провожания помянутого посланника, также и персицкого посла, которой за опасным степным путем месяца с два в помянутом городе Мавре мешкал и опасался в Бухары без конвою ехать, хотя он и вдвое большую свиту против посланника имел. И понеже оной посланник не с большою свитой отважность свою показал и без конвою приехал в самые опасные времена, того для хану бухарскому и всем озбекам весьма удивительно было и все генерально русской кураж и смелость похваляли, а кизилбашу ж — похуляли. [121]

26-го того ж [года] октября месяца проехал оной посланник реку Аму. К бухарской столице Бухаре путь продолжал, где по дороге в двух городах коменданты и тамошние управители (не для того чтоб ему, посланнику, честь отдать, но для собственной своей наживы и интересу) навстречу выезжали.

За день езды до столицы бухарской прислан к нему, посланнику, навстречу шахаул, то есть пристав, которой проводил его до места.

В десяти верстах от помянутой столицы выехал к посланнику навстречу ханской топчибаши около с пятидесятию человек придворных служивых, и оной топчибаши проводил его, посланника, до квартеры, которая и была в предместий, на время, пока определен был ему двор пристойной, матери ханской, також в предместий, и протчая.

3-го числа ноября месяца, по обыкновению, оной посланник имел свой въезд в город. А при том въезде провожал его, посланника, ханской большой эвнух Ходжа Улфет с немалою свитою придворных чиновных людей, и сам хан из двора своего с галереи смотрел тот въезд и строй свиты его, которая содержалась в семидесяти человеках, почитай все в драгунских мундирах, верхами на конях, окроме купецких людей, которых он, посланник, в Бухарах застал.

В тех днях хан занемог, и отложена была аудиенция оного посланника даже до 10-го декабря месяца, а к тому ж от сего двора и персицкой посол ожидан был, ибо большая часть озбецких министров претендовала, чтоб хан сперва дал аудиенцию оному послу персицкому, яко присланному от их пограничного древнего друга, а потом посланнику, яко присланному из дальнего государства и от такого монархия, которой якобы намерен (по их, озбецким, словам) завладети Хивою, а напослед и Бухарами с лакомства золотых руд и протчая. Посланник, однако ж, чрез старания и обещания добрых подарков до того не допустил и тако хана склонил, что назло всем противным озбекам приказал вначале посланника принять к себе на аудиенцию, а потом персицкого посла, объявляя, что кто первый приехал, тому и первая честь.

Он, посланник Флори, об аудиенции примеров никаких доведаться не мог и не слыхал, бывали де прежде сего посланники русские, окроме купчинов, при бухарском дворе, а про послов персицких слыхал, что весьма плохие получали аудиенции, а именно принуждены были кланяться хану до земли, грамоту подавать чрез приставного шахаула и место имели они весьма низкое, чего ради посланник принужден слаться на поведение персицкого двора и против оного чести себе требовать от хана. Претензия посланникова между протчими была, чтоб въехать в ханской двор на коне и для того спущены б были в больших воротах завешенные цепи, чрез которые озбецким министрам ехать запрещено, чтоб грамоту императорскую самому хану вручить, чтоб при аудиенции иметь особливое место и стул, где б сидеть, [122] а хану поклониться по обыкновению европейскому, а не до земли, объявя он, посланник, притом тамошнем министрам ханским всякие резоны по инструкции, ему данной. Кроме того, в резолюции от двора ханского объявлено, что ему, посланнику, токмо позволено будет въехать на двор ханской на коне, а свита б его у ворот с лошадей слезла. Что же о грамоте императорской, оная для милости особливой и приязни принята будет от большого эвнуха Ходжи Улфета или от кушбега, ближнего ханского, и что сам хан отнюдь грамоты не принимает, но в том посланник весьма упорно стоял. Двор же бухарской, увидя его упорство, за благо разсудил его, посланника, удовольствовать отчасти обманом, обещевая, что хан при подании грамоты руку протянет и коснется грамоты — якобы принял, и посланник бы в то время положил оную грамоту на престол ханской. А про особливое место и стул и думать не хотели, чего ради великие с посланником пересылки чинили; хан напослед услышав, что оной посланник весьма упорно в том стоял, дал ему знак чрез партикулярного своего придворного министра, что он в публичной аудиенции никоим образом особливого места на стуле определить не может, опасаясь озбеков, которые в таком месте и на вышнем месте сидящего никого, окроме его, хана, не стерпят (а что при партикулярной и секретной аудиенции ему б, посланнику, оной хан никогда не отказал), а сидеть бы ему, посланнику, в линии между озбецкими министрами во втором месте, после аталыка, то есть первого министра. И тако оной посланник, увидя, что больше выторговать невозможно пред таким неразсудным и варварским народом, имел аудиенцию у хана и по учиненном соглашении принужден был въехать на ханской двор на коне до первых апартаментов, потом, вышедши в галерею или в сени, где аудиенция имеется по обыкновению, в двух местах поклон отдал оному хану ординарным образом, а не так низко, как оные требовали, и хан також знак учинил поклона, скивав головою, поздравлял посланника добрым пришествием. Потом посланник зачал по обыкновению речь свою турецким языком отправлять против инструкции; которая [речь] понеже была плодовита, того ради Ходжа Улфет учинил ему, посланнику, знак, дабы престал и приближился к подаянию грамоты, а потом сам Ходжа Улфет довершил речь, которую ему, Ходже, посланник пред аудиенциею сообщил, на что хан ответствовал токмо сим образом: «Хорошо, изрядно».

И понеже престол, на котором хан сидел, высотою был аршина с четыре от земли и имел в двух местах всход ступенями, то он, посланник, вошед на вторые ступени, на которых стоял вышереченной министр придворной — кушбеги, протянул руку для вручения грамоты, а хан також сам руку протянул. Притом же план того престола был весьма широк и хан сидит на подушках посреди, так что пристойным образом ближе приступиться невозможно и не допускают, но дабы хан нарочно так поодаль был. Тогда кушбеги взял из рук посланниковых грамоту и [123] подвинул к хану, которой наложил руку на оную во знак, что принял за благо, потом от приставного шахаула провожден был он, посланник, до места, чем обманули, ибо посадили его, посланника, в четвертом месте в линию озбецкую, а не во втором месте, как с ним договоренность, о чем помянутому посланнику в таком месте спорить невозможно было, ибо как присмотрел он, посланник, что министры озбецкие за то четвертое место на него, посланника, косились и потиху бранили, что с ними в ряд посажен был. По отправлении той аудиенции он, посланник, был тамо трактован обедом и потом приехал в дом свой.

Посол же персицкой не в пример его, посланника, аудиенцию получил, а именно: вшедши он в аудиенцию, отдал поклон до земли и подал грамоту чрез третьи руки, то есть чрез приставного шахаула и кушбега, а посажен в линию озбецкую в шестом месте. Таковым же образом от шахова двора принимаются бухарские послы.

По 4-у пункту

Будучи посланник в Бухарах, присмотрел и проведал, что чего есть в тамошних так нынешних, как и прежних хана бухарского областях, именно в уезде Балхском, Бадакшанском, Хисарском, Ходжентском и Туркистанском. Антхой, також и Кутнам, и протчие пограничные места — все отстали от бухарского владения, имеют особливых ханов и владельцов. В некоторых городах — озбеки, в некоторых — чагатайцы, народ тако называемый калча, трухменцы, авганцы, а и над Ташендом, Туркистаном, Ходжентом недавно черные калмыки завладели. Никаких регулярных в Бухарах фортецей не имеется, окроме некоторых небольших земляных, из грязи построенных городков, или паланков, и в них никакой артиллерии нет у бухарцев, окроме фитильного оружия, и то не вовсе употребляют, ибо инде есть, а инде нет. А озбеки большая часть употребляют саблю, лук и копия. В столице Бухарах токмо видел оной посланник 14 полковых пушек, взятых у мунгальцов, когда они под Бухары подходили, которые пушки из давних времен бывшей Абдулах, хан бухарской, достал. При том — и другие две пушки большие: одна — медная, другая — чугунная, и те взяты от мунгальцов же при взятии города Антхоя, и понеже в дело не употреблены, и валяются просто на земли без станков, да и человека не имеют, чтоб умел оными владеть. Токмо в 1722-м году, когда хан выезжал в поле против нынешнего неприятеля и претендента Реджеп хана, которого противные озбеки выбрали на ханство в Самарканде, бывшей столице славного Темир Аксака (в трех днях разстоянием от Бухары), возил с собою из тех пушек одну, большую медную, отдав оную во управление бывшему в России его послу Хан Кулию в той надежде, якобы он, будучи в России, искусился артиллерному делу. Но потом оную пушку от искусства того Хан Кулия разорвало и человека убило, и хан оную пушку возил с [124] собою не для того, чтоб неприятеля побить, а токмо громом попужать бы его, А в иных городах никакой артиллерии не имеется.

При дворе хана бухарского оной же посланник видел с 15 маленьких чугунных пушечек, на кизилбашскую стать нарицаемых замбурак, которых возят на верблюдах, в станках, подобно кавалет (т. е. кавалерийским. — В. В.) мушкетам, и из них стреляют с верблюдов без никакой регулы.

В Хиве также есть 7 пушек медных полковых, бывших при князе Черкасском. Те без станков, к тому же так бухарцы, как и хивинцы искусства в пушках не имеют, разве заставят русских пленников из них стрелять, и ядер делать не знают и вместо ядер употребляют камень или каменные ядра.

Столица Бухар — город велик. Стена около его из грязи построена и нежжонным кирпичом, и часто стены обваливаются. Ворот имеют двенадцать, а считают дворов с 15 тысяч; редко, однако ж, великих дворов увидеть мочно, но все мелкие дворики и об одном жилье, якобы мазанки из грязи и нежжонных кирпичев. Двор ханской имеется в городе на высоком земляном бугре, якобы замок, с высокою стеною, а токмо зачата из жжоного кирпичу, также из жжоного кирпичу суть большие мечети и академии, в двух жильях построенные при одной высокой башне.

Самарканд также велик город, но ноне половина пуст и разорен от озбецких набегов.

Во всем бухарском нонешнем и прежнем владении счисляется 23 города, [б том числе] и городов с предместьями знатными, а имянно от Бухары столицы к востоку — городок Азара, Кирмени, Ташенд, Кокан, Мергалан, Намджан, Индижан и Кашгар; к северу — городок Абкенд, Нурата, Шехризаб, Самарканд и Туркистан; между востоком и полуднем — Карши, Ихиссар и Бодакшан; на полдень — Балх, Антхой и Кутнам; между полуднем и западом — Карагиол, Яйкчи и Тшарджов. А в иных местах, в которых озбеки кочуют, имеются многие курганчики, также и при деревнях, дабы во время нападения могли окольные жители в них хорониться и из оных борониться с фитильным оружием и стрелами.

В помянутых городах большая часть владеют озбеки, и инде самовластно, а инде добровольно, и то временно хана бухарского слушаются, а. временем и не смотрят на хана. Иже ли (если. — В. В.) почасту дарит им, то и ему служат, а буде не дарит, то противятся ему, и разоряют, и грабят что ни попалось.

В бытность, посланника в Бухарах были между озбеками три факции (партии. — В. В.), одна факция была на настоящего хана бухарского, другая — на вышепомянутого Реджеб хана самаркандского, которые факции непристанно между собою драку сочиняли. А третия факция была такая, что обе те факции преодолевала и разоряла.

В Бухарах имеется озбеков 32 статей (т. е. племен. — В. В.) разноименованных. И войска у них наберется около 90 тысяч, и [125] то — конницы, а пехоты не имеют, да при том же трухменцов тысяч с 20 наберется. И воюют на ту стать, как калмыки. Сражения генерального при баталиях не чинят, токмо когда два корпуса сойдутся вместе по малому числу, яко из них на поединок со обоих сторон высылаются. При акции одна партия десяток других людей потеряет, а буде сто (и то велика баталия называется у них), то более не противятся, но спасаются уходом. Буде случаются добрые лошади, то силы озбецкие состоят в сабле, в стрелах и в копии, ибо из ружья фитильного стрелять не могут на лошадях, но токмо стреляют с земли с наклонкою, чего ради у каждого ружья фитильного имеются при вершине сошки рогатые.

Нынешний бухарский хан что ни (т. е. самую. — В. В.) лучшую надежду имеет на своих собственных придворных холопов, и есть при нем с 350 калмыков служивых да со 150 ханазатов, то есть холопов, рожденных от русского отца и от русской матери и суть бусурманы (в том числе [придворных холопов] будет с 30 Христианов пленных российских в помянутом пограничном городке, или паланке). Также он, хан, держит в гарнизоне со 150 из оных калмыцких холопов, опасаясь, дабы озбеки оным городком не завладели для отобрания пошлины, которая тут сбирается с купцов, из Бухар в Персию или из Персии в Бухары приезжающих, также и с озбеков и с трухменцов, когда они с добычею возвращаются от оной Персии с пленниками или с товарами, пограбленными от караванов разбоем.

В Хиве также имеется воинской порядок и военных озбеков счисляется до 10 тысяч, толикое же число трухменцов, и некогда меньше, некогда больше, ибо они непостоянны и не всегда кочуют около Хивы.

В оной Хиве счисляется 5 городков знатных, а именно Хива, Азарис, Курленд, Оргенч и Канаха. Окроме маленьких курганов, [города] — таким же строением, как и в Бухарах.

При бытности оного посланника в Хиве имелися две озбецкие факции: одна в Аралах при новом хане и претенденте Шах Темир Султане, а другая в Хиве при Ширгазы хане, между которыми случаются непристанные набеги и стычки. И как чает он, посланник, что напоследи обе те факции обоих ханов потеряют. И паки выберут, по обыкновению, иного хана или из казаков, или из калмыков.

По 5-у пункту

Хан бухарской ныне, яко безчисленный (т. е. не располагающий достаточной военной поддержкой. — В. В.), от противных озбецких факциев и. претендента Реджеб хана, ни с кем войны иметь не может. А ежели б все озбеки были с ним в союзе, то без сумненно в нынешних случаях ради добычи своей персиянам не спустил бы, чего ради принужден с оными дружелюбно поступать, к тому ж и для своего интересу, ибо чрез непристанные посылки посольские к оному персицкому двору прибыль [126] себе получает, а именно кто на такое посольство едет, тот у хана грамоту получает и паки от двора шахова подарки получает.

И с мунгальцами також для интересу обхождение имеет бухарской хан, ибо по вся годы к Великому Моголу послов своих посылает, а от оного Могола в 20 лет разве единожды посол к нему приезжал. Также и от персицкого двора. И когда ни приезжают такие послы, принуждены с великою нищетою возвращатися назад, ибо озбеки их кругом обирают, а хан бухарской для вышеозначенных причин не имеет ни власти над озбеками к тому ж. Балх и Бадаксан — пограничные места. И которые прежде сего были под бухарским владением отложились и имеют особливого хана, то он, [Абул-Фейз], не токмо с помянутыми мунгальцами, но и с Балхом и Бадакшаном войны иметь не сможет и принужден с ними в миру жить. Хан бухарской в бытность его, посланника, в Бухаре окроме того, что он опасение имел от претендента Реджеп хана и противных озбеков своих, но опасался еще и от посторонних пограничных, а именно черных калмыков, казаков, каракалпаков и от хивинцов, ибо в 1719-м году Ширгазы хан хивинской с нападением великое учинил разорение в бухарских областях за день езды от столицы. И ныне бы то же учинено было, ежели б Ширгазы хан свободен был и не имел помехи от противной факции помянутого претендента в Аралах, которые Аралы суть острова и лежат при устье реки Аму на море Аральском, по Хиве меж севером и востоком (от Хивы на северо-восток. — В. В.).

Бухарское государство граничит с Персидою, с Индиею мунгальскою, с Хивою и с Сибириею, или б, сказать, с черными калмыками, понеже оные ноне овладели всеми тамошними местами, даже до Сыр реки и на бухарской стороне Ходжентом, которой город стоит на оной Сыр реке.

А границы бухарские разумеются степи, которые суть с персицкой, с хивинской и с сибирской сторон, а с мунгальской стороны — горы, иных межей он, посланник, не видел.

И будучи он, посланник, при дворе ханском, увидел и присмотрел, что хан бухарской не токмо слаб во управлении своем, но и власти никакой над озбеками не имеет, а озбеки также самовольны и не постоянны, так что единым днем и подданными и неприятелями оказаться готовы, токмо бы им добыча была. И пока хан жалует их дарами и чинами довольствует, то оные служат и подданными объявляются, а ежели б не стал их жаловать или б гнев над оными показал, то и они, озбеки, не токмо от подданства отстают, но и всякие пакости и противности чинят, яко сущие неприятели, от которого непорядку вся Бухария в несоюзе и в разорении обретается.

В 1718-м году бухарской хан, еще в самых молодых летах, по внушению придворных позвав к себе на банкет начальнейших чиновных и знатных озбеков, оных убил, а именно с 300 озбеков, надеясь быть чрез то в безопасении самому и покойно владеть [127] на престоле; то потом пуще все озбеки, а наипаче родня убитых озбеков, забунтовались, труждаясь всякими способы, как бы самого хана погубить и кровь убитых отомстить, чего ради в Самарканде и нового хана произвели, и протчая.

При бухарском дворе ни об каком важном деле секретно трактовать невозможно, но разве публично, и ежели б он, посланник, похотел какой союзной трактат с ханом зачать, то озбеки взроптовались на хана, ибо не хотят, чтоб хан мог быть силен, и ищут всегда, чтоб хан от них зависел, а не они б от хана.

Еще же российские силы имеются от озбеков в великом подозрении, разсуждая, что когда российская сила Хивою завладеет, то и Бухарам свободным не быть, о чем и явственно в народе говаривали, и притом и самого посланника шпионом называли. Чего ради он, посланник, со всякою осторожностию поступал с оными озбеками и в разговорах всегда предъявлял дружбу и добрую кореспонденцию в едином купечестве, ибо оным озбекам товар русской весьма надобен.

При том также он, посланник, не единократно чрез придворных дому ханского министров, а особливо чрез Ходжу Улфета, началнишейшего эвнуха, старался, дабы склонить хана ко оборонительной алианции, представляя всякие резоны, что чрез посредство российских сил мог бы оной хан в великую силу прити и полную власть иметь над своими своевольными озбеками и протчая. (И то все чинено чрез посторонних его конфидентов, дабы озбеков не привесть в суспицию, чего ради и сам Ходжа Улфет с посланником наедине, без людей, отнюдь говорить не хотел.) На что, однако ж, Ходжа Улфет ответствовал посланнику, якобы он не смел о том хану доносить, ибо ведает он, посланник, что такая посторонняя алианца озбекам весьма противна, и ежели бы про то услышали озбеки, то в великом бы подозрении был он, хан, и не без бедства б быть ему от них. Напоследи он, Ходжа Улфет, ответствовал посланнику, якобы у хана иных недругов не было, окроме некоторых озбеков и Реджеб хана в Самарканде, которых с помощию божиею уповает своими силами укротить и под власть свою паки присовокупить. А что надлежит до купечества — и хан сам желает, чтоб так русские торговые в Бухары, как и бухарские в русские краи свободно ездили и торговали.

И он, посланник, будучи недоволен такими неприятными ответами, чаял, что помянутой Ходжа Улфет держит партию озбецкую, и затем он хану докладывать не хотел. Того ради он, посланник, стал труждаться всякими способами, чтоб ему с самим ханом видетися и переговорить обо всем. И между иными способами сыскал канал способной — чрез сестру ханскую и мамку его, которую подсылал к хану. И оной хан обещал было посланнику такое секретное свидание, но паки потом отменилось и по видимому знатно (т. е. стало известно. — В. В.): хан кому-нибудь из ближних своих объявил намерение и обещание свое секретного свидания с посланником. Чего ради его, хана, остерегли [128] и не допустили во всю бытность посланникову в Бухарах имети с ним секретное свидание и разговор, окроме того, что публично он, посланник, с ханом разговаривал при всех озбеках.

К тому ж и Ходжа Улфет на неколикое время явился сердит на него, посланника, знатно за то, что мимо его, Ходжи, хану чрез других особ докладовано. Хан, однако ж, паки присылал к посланнику помянутую мамку свою с объявлением, дабы он, посланник, секретно к нему, хану, прислал на письме все то, о чем он, посланник, ему, хану, хотел персонально представить, а потом и он, хан, сам с посланником свидание иметь не оставит.

На что он, посланник, яко опасаясь непостоянства ханского (чтоб, получа оной такое от него, посланника, письмо, не объявил оной конфиденции кому из ближних министров, при том разсудя он, посланник, что могла произойти конечная беда ему, посланнику, или, может быть, что и сам хан предал бы его, посланника), в ответ сказал, что на письме подать того он не может, якобы не ведая ханского намерения и склонности, против чего мог он, посланник, предложить, к тому ж отговаривался он, посланник, что по персицки сам писать не знает, а чрез людей не смеет, и протчая.

В 1722-м году в день тезоименитства блаженные и вечно достойные памяти его императорского величества, к тому ж получа он, посланник, чрез посторонних известие, что мир с шведами заключен, для того он, посланник, чинил илюминацию и потеху изрядную, и хан бухарской, когда приезжал инкогнито к нему, посланнику, на двор с намерением, чтоб с ним видеться, и для того пришествия он, посланник, приготовил было нарочитой банкет. Однако ж и тут оного хана обретающиеся при нем ближние придворные два министра, Ходжа Улфет да Баки, кушбеги, [на] конфиденцию не допустили, представляя ему, хану, что, ежели про то узбеки услышат, не без подозрения будет им и не погубили бы его и протчая. А стоял он, хан, на оного посланника дворе даже до окончания той потехи. И он, посланник, при той потехе также был инкогнито и хана видел, и услышав он, посланник, чрез одного русского полоненника ханского, что ему, хану, не допущают с ним, посланником, свидание имети, потому посланник без спросу явно не показался, також опасался от озбецкого варварства, ибо более десяти тысяч озбеков окроме протчаго безчисленного народу около двора стояли и смотрели оную илюминацию и потеху. К тому ж доказывает он, посланник, что ежели б хан бухарской имел склонность ко оборонительной алианции с Россиею, а не было б склонности озбецкой, то б та алианция неважна была, а ежели б, по второму примеру, та ханская и всего его двора и всех озбеков к тому склонность была совершенная, и то в дело поставить невозможно ж для того, что оной народ по природе весьма непостоянной и обманликой и что в первом часу говорит, на другой час от того запирается. К тому же присмотрел он, посланник, что никакое того двора трактование не токмо об алианции, но и о купечестве важно [129] быть не может, ибо обо всем трактуется у них на словах якобы на ветер, и никакого у них трактата на письме в протоколе не имеется, и на то есть озбецкая пословица такова, что все резоны от сабли зависят. Хан бухарской рад бы быть в безопасении от озбеков и имети под своею командою единых подданных чагатаев, да не может и не знает сам, как пособить тому.

В бытность же посланника в Бухарах хан был не единожды в великих опасностях живота своего, при том же услышав, что российское войско идет на Хиву (ибо непристанно носился слух такой, и вся Хива со страху трепетала), весьма тому рад был и еще с своими говорил (как о том посланнику донесено от русских полоненников, которые при нем, хане, обретаются), ежели б сила русская пришла в Хиву и всех бы озбеков не токмо хивинских, но и бухарских перевели, токмо бы его в его состоянии оставили, он бы де зело благодарен был и владел бы весьма покойно и протчая.

Не токмо хан бухарской недоволен озбеками, но и тамошний чагатайской народ, которой весьма изобижен от оных озбеков, наипаче в нынешних временах, так что принуждены с домами и с целыми фамилиями в Мунгалы уезжать, и при оном посланнике из Бухара города больше четырех тысяч душ пошло в Мунгалы, А достальной народ, которого будет во всех иных краях более двух миллионов, желает лучше под калмыцким или под русским быть владением, нежели под озбецким.

По 6-у пункту

Какие товары бухарские в своих областях имеют и куды оными торгуют, он, посланник, усмотрел и разведал, о чем особливую имеет роспись. Ныне же, однако ж, бухарской торг плох стал и купецкие люди весьма оскудели. Первое, что озбеки все кругом бунтуют и не токмо на поле купцов грабят, но и в городах озорничают и разоряют. А потом, что так персицкая, как и индейская и протчие окрестные дороги заперты и никто из купецких — разве с великим опасением ехать может, ибо везде грабежи, везде разбой случается. Ежели бы в озбеках постоянство и союз был, также ежели бы на степи не было казачей орды, а в Персии смирно бы было, как прежде сего бывало, то, без сумнения, мочно б было российское купечество размножить с великою прибылью так морем, как и сухим путем, а именно сухим путем чрез Хиву или, не захватывая оную Хиву, около моря Аральского чрез Сыр реку, так что с Яику мочно поспеть в Бухары верблюжьим ходом в тридцать дней с небольшим. Дорога хотя и степная, однако ж обильна добрыми водами и хорошим кормом. С Яику же караваны иногда в двадцать пять, а иногда и в тридцать дней поспевают в Хиву, да дорога степная скудна весьма водами и скотским кормом, и воды суть солоноватые и горькие (как он, посланник, из Хивы денною и нощною ездою едва в двадцать пять дней поспел на Яик, и он от безводицы [130] многих верблюдов и лошадей в дороге побросал и с жажды чуть людей своих не перетерял).

Морем также ехать мочно на Астрабад, а из Астрабаду (или прямым степным путем, и то зимою) — в Бухары, не захватя ни единого города, а езды будет до Бухар на осьмнадцать дней. Или городами так зимою, как и летом чрез Мешет и Мавры, а там степью к пограничному городу бухарскому Чарджову езды будет на двадцать дней. Мочно також и на Красные воды ехать морем, а оттуда — зимою, ибо летом для безводицы невозможно, а сверх того опасность великая от трухменцов, а мочно бы прямою линиею по тем местам, где прежде сего течение имела Аму река в море Каспийское, в восемь дней в Хиву поспевать, а в Бухары — в четырнадцать дней, как он, посланник, надеется со временем в карте показать со описанием всех степных дорог, вод, болот и протчая.

По 7-у пункту

Он, посланник, когда в вышепомянутом 1721-м году в октябре месяце прибыл на границы бухарские в пограничный городок Чарджов и переправился потом, как надлежало ему, посланнику, не чрез Дарью (как русские называют), но чрез Аму реку (а на бухарском языке Дерия большая река нарицается, а имя оной реке заподлинно исстари Аму наречена), и тую реку оной посланник вниз и вверх осмотрел, и везде песок один сыскался с золотыми искрами, от которого взявши с собою несколько для пробы, на другой год, в 1722-м году, в марте месяце из Бухар оной песок с нарочным куриером при реляциях своих в Коллегию иностранных дел для пробы ж он, посланник, послал, а ответу на то золото никакого ему, посланнику, об том не учинено. Однако ж он, посланник, между тем всякими способами не токмо чрез тамошних жителей бухарских и хивинских, но и чрез нарочные посылки под видом купеческим проискивал и удостоверился, что в четырех местах, окроме той Аму реки, впадают две другие речки (так в тексте. — В. В.), которые протекают из минеральных гор и наносят оттуда отчасти золото и протчее в оную Аму реку, а при вершинах тех речек довольно золота обретается, а именно в Бадаксане и в Хисаре и выше упомянутых местах. Также золота песошного довольно по Сыр реке, а наипаче под Ходжентом, городом по (от. — В. В.) вершине той Сыр реки двадцать четыре часа езды (которого золота оной посланник в 1723-м году в марте чрез нарочного куриера в оную иностранных дел Коллегию пробу послал). А какие суть минеры (руды. — В. В.) во внутри гор, про то тамошние жители и сами не ведают, а получают токмо то, что течением воды наружу выбивает, но того не мало собирают, хотя и без искусства, и привозят в Бухары на продажу.

В помянутом Бадаксане в одной горе родится камень лал. И довольное число находится. И тамошний народ с того числа, [131] как от бухарского владения отложился (тому двадцать пять лет), более в те свои места никого из озбеков и чужих владельцов не пропускают, ибо железные ворота при всходе горы, в которой оной лал родится, сделанные, суть заперты и запечатаны сорокию печатьми тамошних старшин. И в тех же местах имеется целая гора из каменя лапис лазули, и того каменя вывозить запрещено, разве тайным образом, а золото купцы на товар меняют и вывозить могут, а христианские купцы того чинить не могут, разве под видом бусурманским. И в Шехджелилских горах, в устьях Аму реки, над Аралом, которые суть острова под владением хивинским, имеются там богатые руды серебреные и золотые; также слышно: поодаль того места родится камень бирюза.

Однако ж генерально от управления хивинского всем хивинцам накрепко запрещено, чтоб не токмо в те места ездить искать того серебра или золота, но ниже упоминать об оных местах, опасаясь, дабы порубежные владельцы не сведомы были, а наипаче Российское государство, как он, посланник, прежде сего в реляциях своих доносил.

Помянутая Аму река течение свое имеет в море Аральское, разстоянием от Хивы день езды, а в древних временах (как он, посланник, известился от тамошних) течение имела в Каспийское море (тому назад двести сорок лет), и видел он, посланник, тому надпись на каменной мечети во одном большом пустом городе, нарицаемом Ески Оргенчь, которой город стоял тогда при беге той Аму реки, а как оная река ушла к морю Аральскому, то, и тот город опустел, притом и все окрестные места и поселения, которые тою водою довольствовались.

Назад тому пять лет как паки в старое течение к Каспийскому морю оная Аму река пробилась, и таким течением (по осведомлению оного посланника) протянулась в степь на три или на четыре дни езды, и так в том старом течении (или канале для умаления воды из реченной Аму реки) остановилась и далее не пошла. И он, посланник, чрез нее под помянутом Ески Оргенчем, городе пустом, когда из Хивы ехал, переезжал, а глубина воды в том месте была на два аршина, и для пробы также он, посланник, вывез оттуда с собою тамошнего песку, которой, видится, якобы походит на прежде отправленной с золотыми искрами песок от оного посланника из Бухар.

Что ж надлежит до получения вышеупомянутого золота или серебра, и на то он, посланник, доносит, что довольно получить можно во всех вышеозначенных местах, ежели бы во оные учинено было сильное вступление и фортеции построить. Но понеже пуститься на то и в глубокие места вдруг зайтить трудно, то потребно бы было сперва с краю зачинать, а именно: [1] мочно б легко сперва Хивою завладети, употребляя искусствы и способы не таковы, какие употреблял бывший там князь Черкасской. [2] Еже бухарцам хотя б и, без сумнения, противно было, однако ж оные не могли б великие противности чинить, когда бы в удобных [132] местах во оной Хиве по Аму реке две фортеции построить (разогнав прежде озбеков хивинских, не трогать токмо подданных пахотных людей, которых большая часть из пленных кизилбашев имеется и оные лучше бы были рады быть под россиянским, нежели под озбецким, владением; при том же мочно уговорить и принять под протекцию для поселения наместо озбеков в тех местах и каракалпаков, которые с великою охотою похотят жить в таких удобных местах и под российскою протекциею в безопасении от черных калмыков и от протчих; к тому ж те каракалпаки некогда живали и кочевали в хивинских областях около Аральского моря, а потом от набегов трухменских принуждены были откочевать в округ оного Аральского моря и поселиться при устьи Сыр реки — дня два езды от аральцов — и тут живут завольно, пашни пашут и хлеб сеют, лоции также имеют и довольствуются рыбою, не так как непостоянная казачья орда, которая и не знает, что [такое] хлеб), а между тем [3] стараться потребно запрудить оную Аму реку и провесть оную в Каспийское море чрез старые ее каналы или течение, которое еще и поныне видимо суть при крутых своих берегах, и когда б оная Аму река в совершенное свое течение, яко прежде сего, в Каспийское море пришла, то б мочно лехко российским судам из Астрахани приезжать под самою Хиву, и таким способом не токмо б мочно было Хиву содержать и в ней утвердиться, но мочно бы и далее другие места под российское владение присовокупить. [4] Войска к завладению Хивы окроме 1000 регулярного да 2000 нерегулярного не потребно, солдат бы всех посадить на верблюды, також и казаков, а иметь бы лошадей в подводах без работы с 1000 до тех мест, где нужда позовет, а то лошадей достать мочно довольное число, и в партии б иметь довольное число калмыков. [5] Марш бы не восприять из казачьего Яицкого городка (как ехал не осмотрясь князь Черкасской), ибо тот тракт безводной и безтравной.

А лутче марш был бы из Башкиров, откуды в 10 дней мочно поспевать к морю Аральскому, к тому же б вывесть с собою на верблюдах лодок приготовленных не складенных, которые во оном море складши вместе, и способно было бы на оных тем морем ехать подле берегов под самые Аральские острова и оные атаковать, дабы тамошних озбеков не допустить переправиться чрез Аму реку к дефенсии (под защиту. — В. В.) хивинской, а между тем и Хиву сухим путем суще внезапно атаковать.

И оной посланник обнадеживает, что хивинцы от единого слуху, что сила россиянская приступает, все разбегутся и не устоят для того, что суть весьма напуганы и ежедневно ожидают отмщения от Российской страны, и он, посланник, сам слышал от тамошних, что хивинцы ежели бы да обманом князя Черкасского не прибрали к рукам и не убили, то бы всей Хиве быть в подданстве российском, и протчая. [6] Для лутчего способу к завладению оной Хивы и для содержания так оной, как и войска российского полезно было бы (он, посланник, доносит) помянутых каракалпаков [133] (которые кочуют недалеко от Аральских островов на сибирской стороне в устьях Сыр реки, которая также течение имеет в Аральское море) принять под российскую протекцию и оных в Хиве поселять, чему оные весьма рады будут, ибо суть великие недруги так озбекам, как и трухменцам. [7] Мочно б также гхать, не захватя Хивы, в те места, где оные каракалпаки кочуют и чрез посредство их фортецию построить на Сыр реке, а оттуда всегда способно будет всякие предвосприятия далее чинить. [8] Однако ж паче всего вначале труждаться надобно, чтоб казачью орду (от которой в дороге немалые бы препятствия произойтить могли) искоренять, еже (что. — В. В.) не с великою трудностию учинить мочно, и то весьма приитно будет и контайши хану черных калмык, которые смертельные суть оных неприятели, и оные калмыки против того всякую услугу показать в интересах российских могли бы, ибо в нынешнем их владении по той Сыр реке золота довольно имеется, и протчая.

Хану бухарскому для вышеозначенных причин и за непостоянство его он, посланник, не посмел никакого числа воинских российских людей в гвардию ему представить, ибо тамошние озбеки уже ведали, что под таким претекстом и князь Черкасской посылан был к хивинскому хану, и ежели бы то оные проведали, не токмо б хана, но и посланника за такое подозрение, без сумнения, погубили.

Он, посланник, с бывшим послом бухарским Хан Кулием в дороге всякую дружбу и конфиденцию вел, також и с его людьми, от которых в Бухарах отчасти услугу он, посланник, имел, а от вышепомянутого посла (которому он, посланник, хотя служил везде как брату родному, ссужая его деньгами и снабдевая подарками) не токмо какого вспоможения и услуги он, посланник, не видал, но и еще и многие от его злобные противности претерпел, ибо он, приехав в Бухары, вместо похвалы обносил нечестно многих знатных российских персон в предосуждение интересов, однако ж потом все его оболгательства чрез его, посланника, от того двора уничтожены и в конец он обобран, от чего пришел в крайнюю скудость, поодолжился так, что приходил к нему, посланнику, взаем денег на пропитание просить. Потом с отчаяния своего выпросил оной у хана себе отпуск в Персию и грамоту рекомендательную до нонешнего шаха об отпускании около 4 тысяч рублев: сказав он, Хан Кули, будто тамошние персицкие министры, когда вместе с оным посланником ехал чрез Персию, насильно те деньги отняли, также для отыскания будто пожитков деда своего в Астрахани, про которого сказал, что там умре. И поехал он, Хан Кули, в Персию и более не возвратился, а сказывали, будто поехал в великой нищете чрез Константинополь в Меку, к гробу Махометову. И тот его, Хан Кулиев, отъезд в Персию ему, посланнику, немалое бедство доставил, ибо увидя бухарской двор (от которого немалое число денег он, Хан Кули, взял было на покупку всяких персицких товаров), что более оной не возвращается, стал поговаривать, будто посланник под тайным [134] претекстом отправил его с письмами к двору императорскому для крещения.

Тамошней бухарской народ (окроме озбеков), хотя и бусурман, не такие великие злодеи к россиянам, как те некоторые (от русского колена тамо рожденные), [что] обусурманены суть и великую антипатию имеют противу христиан.

Езда оного посланника продолжалась 1718-го с июля месяца даже до 1725-го до декабря месяца, когда прибыл в Санкт-Петербург.

[Подписал] Секретарь Флори Беневени.
Подано апреля 8-го дни 1726-го.

[3, 17.18 г., д 3, л. 1-30 об.]

Письмо Флорио Беневени Екатерине I

Вашего Императорского Величества ни
жайший и всепокорнейший раб Флори
Беневени.

[1, 1725 г., д. 1 л. 4-4 об.]

Текст воспроизведен по изданию: Посланник Петра I на Востоке. М. Наука. 1986