Милостивейший государи мои, граф Гаврило Иванович и барон Петр Павлович.

Нижайше вам, государям, доношу, что я прибыл сюда в Астрахань 13-го прошедшего ноября. И то не водою, понеже за великим льдом принужден на Черном Яру струг свой покинуть и степью до сих мест сухим путем ехать. И я, сколько мог, трудился и поспешал путем, однако ж за худыми и противными погодами заранее поспеть не возмог. А на том Господа Бога благодарю, что меня оной по милости своей в таком нужном пути препроводил и от смерти, почитай, избавил, как податель сего вам изустно донесть может.

По приезду моему на первой день свидание имел с послом бухарским и довольно со оным о пути нашем переговорил, и сперва оной стал мне представлять, что и чрез Хиву не худо бы ехать, ежели б на то указ от своего двора (до которого сказует, будто с нарочным писал и ответ ожидает) получил. На что я оному бухарскому послу ответствовал: «Хотя бы такой указ от своего хана оной получил, я бы без вашего указа не отважился бы ехать». Потому советовал я ему, чтоб нам ехать чрез Перейду на Шемаху или на Астрабат до пограничного города Мечети, а оттуда, ежели нам в пути какое-нибудь препятие будет от неприятелей, как ноне слышно (что из Мечети до бухарской границы, а именно до Чарджова, от жестоких набегов хивинских и озбецких проехать невозможно), нам лехко будет с бухарским двором описаться (списаться. — В. В.). И для оберегательства нашего вспоможение требовать, однако ж надежду имею, что в нынешний случай хивинцы, с погрешения своего опасался гнева государева, будут в своих землях качать (кочевать — В. В.) и оные оберегать, а в чужие далеко не заезживать, и нам чрез Перейду всегда безопасно ехать мочно, разве от персиян не было б нам какой противности, что не чаю. На что помянутой бухарской посол мне ответствовал и мнение свое открыл, что он не весьма чрез Хиву ехать надежен, хотя б и от [33] двора своего получил указ, а чрез Перейду ехать готов и по-моему совету поступать. Того ради положили согласно чрез Перейду ехать, а именно отсель на Астрабат, а не на Шемаху, для того что от Шемахи до Мечета сухим путем больше трех месяцев езды и окроме несносного иждивения в такой дальней дороге весною самая трудная езда была. А в протчем, как вы, государи, поволите, так буду поступать.

Опасаясь мы, чтоб в Астрабате обоз и нас не задержали и тамошних подозрения и, не описавшись с двором шаховым, не пропустили нас за границу. По прошению вышепомянутого посла бухарского, которой особливо к вам, государям, пишет, сего моего человека отправил с прошением, чтоб вы по милости своей исходатайствовали нам вкупе от лица его царского величества грамоту к шаху персицкому [Хосейну] или вы от вашего лица поволите к хану шемахинскому написать с прошением, чтоб меня и посла бухарского чрез их землю препроводить без задержания и всякое б приятство нам показывать, и протчая. А я тую грамоту, как скорее получу здесь, с нарочным куриером отселе в Шемаху и пошлю от себя. Или велите здешнему обер коменданту, чтоб он особливо писал к хану шемахинскому и просил, чтоб тот хан послал указ в Астрабат о нас, чтоб нам от тамошнего хана какого задержания не было, понеже мы, как скорее лед пройдет, прямо туда поедем.

Бухарской посол просит вас, государей, едино капральство солдат нам в конвой. И просил меня, чтоб я также о том вам прошение учинил. И вы, государи, о том как поволите, чтобы вам в том противности не было ². Тот же бухарской посол просит часового мастера, которой вельми нужен, понеже часы, которые к хану посылаются, отчасти попортились. А здесь такова человека нет, чтоб направить. Я, когда на Москве был, искал такова мастера и сыскал было шведа одного и с ним договор учинил, а потом оной не похотел, сказывая, что миру ожидает. В Санкт-Петербурке есть такой часовой мастер, прусак, которой дело свое хорошо знает. Естли его мочно достать, поволите приказать его сыскать и поговорить. Ему, ежели склонится, с сим моим человеком поволите отправить к нам в Астрахань. А ежели оного сыскать не мочно, то б поволили приказать сыскать иного, которой бы мог те часы починить, и потому ж прислать сюда, а без починки те часы послу бухарскому везти напрасно.

ваш, милостивейших государей, нижайший
и всепокорнейший слуга Флори Беневени.

Из Астрахани 13-го декабря 1718-го.

Всемилостивейший государь.

Указы от Вашего Величества от 17-го февраля месяца и ресолуцию по доношению моему чрез посланного от меня человека прошедшего апреля 15-го числа исправно получил. При том [35] же — грамоту Вашу к персицкому шаху и письмо государственного канцлера к хивинскому хану. Которую грамоту и письмо с нарочитым от меня отправленным куриером к шемахинскому хану, дабы по желанию Вашего Величества и по прошению государственного канцлера мне и бухарскому послу в пути нашем удобное вспоможение учинено было, наперед послать не оставил.

По прошению моему требованные деньги на лекарства, куриеров и толмача, також жалованье мое на нынешний год, всего восемь сот десять рублев, в целости получил.

Намерен был я прежде сего вместе с бухарским послом к Астрабату путь восприять, но понеже многие препятства и трудности явились, паки на Шамаху, как о том чрез посланного от меня куриера в письме моем к шамахинскому хану объявил, ехать положили.

Месяц и больше как наряжался я выезжать отселе, но помеха — вначале за суднами, которые от сего нового, на время, управителя достать не могли, объявляя он нам указ от вице губернатора казанского, чтоб, окроме купечества, на тялки ⁴ никого не сажать. А, окроме тялок, иных суден не было в готовности, и затем лишнюю помеху до сего времени имел. К тому же помешательство от бухарского посла, которой ехать не хотел и день от дни время продолжал, объявляя, что затем и ехать не хочет, что из таможни взятые пошлинные деньги четыреста рублев ему не выданы. А вице губернатор казанской хотя и указ Ваш получил, чтоб оному послу те деньги выдал, однако ж оной вице губернатор весьма в том отказал ⁵. Да и для того, что будто ожидает дядю своего из Казани и с ним хотел видеться. А он по се время не бывал. Я вначале, опасаясь гневу Вашего и чтоб чрез столь лишнюю мешкоту в великое не прити разорение, нарочно судно свое, на котором багаж мой покладен, отпустил к устьям, а сам остался здесь его к пути понуждать. И надеюся, что отселе три или четыре дни спустя совсем отправимся, понеже оной мне такое слово дал.

По указу Вашему отсель, из Астрахани, капральство солдат с нами определяется. И я оное, когда в Низовую пристань прибудем, на тех же судах назад паки отправлю.

Из Астрахани 20-го июня 1719-го года.

Получено в Санкт-Петербурге ноября 5-го дня 1719-го.

Реляция из Шемахи от 1 октября 1719 года Петру I

Всемилостивейший царь государь.

Всепокорно доношу Вашему Величеству, что я вместе с бухарским послом 4-го июля прибыл к персицкому берегу в Низовую, где получил я от сего шамахинского хана письмо одно, в котором всяким удобством и вспоможением ласкал нас. Со всем тем 20 дней продержал нас, пока подводы были присланы к нам А как сюда прибыли, против обещания нам учинено не было, но всякая противность показана. Вначале 22 дни вне города нас продержали. А как они, принявши с некоторою ласкою, до сего числа удерживают нас, пропуску нам не отказывают, но манными словами, будто от сего шаха об нас указ не получили, и от пуску время протягивают.

По сведому моем, существо дело сие есть: как чюлфяне армяне ⁶ с первыми судами прибыли, весьма Величество Ваше обнесли сему хану, а именно что Вы имеете войну жестокую с цесарем и с другими потентами. Грамоты Ваши и рекомендации почитать не стали, и для того сей хан в своей к нам ласке вдруг перемену показал, пока другие наши судна прибыли в Низовую, и полутче осведомился российского состояния. А меж тем капитан порутчик фон Венден проходом появился в Низовой, от которого маленько устрашились. И вместо трех кораблей 20 почли. А меня спрашивали, за каким делом оной по сему Каспийскому морю так многочисленно вооруженно гуляет, на что я им удобной ответ отдал. Потом получил я ведомость из Астрахани, что Ваше Величество весной некоторую викторию получили и великие приуготовления против неприятеля чинятся, чего ради сей хан полутче нас стал почитать и ласково принимать. Однако ж не без заговорки спрашивая меня: за каким делом посылан я к бухарскому хану, и его посол давно ли к Вашему Величеству из Бухарии приехал, за каким делом? И для чего назад тою дорогою не возвратился оной посол? А наипаче объявлять стал мне, что отчасти узбецки народ неприятелями является шахову величеству ⁷. И осведомился я от посторонних людей, что хан меж своими переговаривал, понеже Ваше Величество в начале войны с шведом шахова величества посла чрез свои земли к шведскому королю пропустить не изволили, что также не надлежало бы и нас чрез шаховы области пропускать. Сие мне не имянно объявлено, но мнение их было такое. А что надлежит до присылки бухарского хана посла и моей посылки ко оному хану, надлежащей ответ подать [мне следует].

От шахова величества до сих не один куриер прибыл сюда, однако же нам никакого определения не учинено. Сколько натрудился я, чтоб грамоту Вашего Величества отправить к шаху и объявить о моем сюды приезде, оною сей хан не допустил, но еще заказывал, чтобы я никого не посылал и на заставах имянно никого не велено от моих пропускать, что понеже шахово величество [37] в Казбине. А мне путь надлежит чрез Казбин, и оную грамоту я сам могу шахову величеству поднесть. И понеже зима настает и последний путь нашим суднам к Астрахани, требовал я последней ресолуции у хана с великим дерзновением, для чего он меня и бухарского посла удерживает, чтоб мне он имянно объявил причину, и, если от шахова величества — пропуску позволение, чтоб во оправдание мое Вашему Величеству мог донесть. Или назад возвращаться, а не напрасно здесь столь временно мешкать. На что оной хан мне ответствовал, что будто на сих днях ожидает от шахова величества указ, чтоб меня и бухарского посла со всякою честию и удовольством отправить в Казбин. Также по премногу просил, чтоб на несколько дней еще претерпел и объявил бы Вашему Величеству, что за великими делами, которые ныне шах имеет, сколько время здесь замешкались и указы про нас получить не мог. И что по Вашему царскому желанию пропуск нам чрез шаховы области со всяким удовольством и охранением учинен будет.

Сколько я не трудился, проведать не мог, за какую причину нас здесь одержали. Но токмо осведомился, будто сперва нам доброго лица не показали и в мнении было нас не пропускать, для того фальшиво осведомлены доброго и щастливого состояния от Вашего Величества, а потом, когда услышали подлинные ведомости, стали вновь нас ласково почитать, и слышал я подлинно, что ожидается на сих днях новой куриер об нас, а что будет, не ведаю; доношу Вашему Величеству, что здесь наша лишняя мешкота меня и моего товарища посла в полное разорение приведет. А меня — наипаче, понеже оному послу принужден домашние его нужды управлять деньгами и протчим ссудить. Жалуется оной, что деньгами оскудел и себя содержать не может чрез долгое время на чужой стороне, а мне столько мочи нет. И ежели пропуск нам будет, что на сих днях ожидаем, то подводы и протчее нам заплатить и подыматься на такую дальную дорогу не без малой трудности будет. А по готову послу бухарскому подняться невозможно, для того что имеет людей много.

До сих пор на свои деньги кормимся, а от сего хана, окроме квартеры, ничего не видали, а на их обещания и ласку надеяться не возможно, понеже люди самые лгуны и весьма в слове не постоянны, что часто слово переменяют.

Нынешнее здешнее управление самое плохое, а лучше сказать варварское. Сей новый хан из своей головы ничего не делает. Другие, которые при нем, своевольно управляют делами и обиды великие делают в народе. Ежели б я не был здесь, наших русских в пущее разорение привели. Кое-как по сю пору заступаю их, также и в долгах не малых, которые имеют на здешних начальниках.

Ноне слово есть такое, что шах, опасаясь от набегов хивинских и трухменских с стороны мечетской, с войском сам туда ехать намерен. В последних числах марта мечетской хан с двенадцать [38] тысяч войска меж Мавром и Мечетом хивинцов, трухменцов и узбеков хивинских восемь тысяч победил; после как оные хивинцы из-под Мечета возвращалися с великим пленом, которой во округе Мечета, а именно десять тысяч полоненников везли, и те все от помянутого хана назад отняты, а хивинцов четыре тысячи на поле остались изрублены, а достальные бегом ушли. Того ради хивинцы и трухменцы стали грыстися на персиян и жестокой над ними реванш сыскать грозятся. Ежели бы не имели опасности и страху от Вашего Величества, с той стороны летнею порою давно б вновь под Мечеть приехали.

Хивинской посол, которой отпущен к шаху из Хивы прежде вышепомянутого их побеждения и набегу их в земли шаховы с мечетской стороны, при шахе в Казбине задержан, которого чуть и не казнили, имея мнение, что он силы за собою привел. А он себе оправдание учинил, что набег учинен с мечетской стороны не от хивинцов, а от трухменцов, и тем себя на время выправил и от смерти избавился.

За неделю езды от Мечета в сторону в нарочитой (известный. — В. В.) персицкой город Ирад, которым года с два как авганский народ завладел, ноне шах под командою мечетского хана великие войски посылал, чтоб оной город назад возвратить, однако ж от помянутых авганов на главу побиты и сам хан с сыном убит на баталии.

Бывший милитинской (имеретинский. — В. В.) князь Вахтанг, которой при шахе под арестом сидел, отпустился и от шаха паки милитинским ханом поставлен. Въезд его в столицу ⁸ учинился 15-го августа. С началу самого вдруг весьма жестоко стал поступать и больших бояр милитинцов немалое число, на которых имел подозрение недружбы, переказнил. Некоторые секретно, а некоторые и явственно сказывают, что ноне, после принятия бусурманского закону, — в отмене (особенно жесток. — В. В.), токмо до своих фамильных склонен является.

Лезги, которые отселе недалеко в горах живут, шавкахские (шавкальские или шамхальские. — В. В.) ⁹ и другие, обиды великие чинят шаховым подданным. Прошедшей зимы хана здешнего, шемахинского, которой послан был с войском против, оного уходили, а последней зимы (т. е. текущей зимой. — В. В.), опасаясь, чтоб набегом не ударили сюда, на Шемаху, шах повелел сему новому хану с войском подняться против помянутых лязгов, также милитинской князь Вахтанг с своим милитинским войском вместе с ханом от Генжи к тому ж походу определен.

Слышу, что хан и другие господа рады новоприезжему в Низовую французскому консулу, понеже давно как персицкой двор ожидает французских кораблей на том Персицком море (Персидском заливе. — В. В.) в Бендер-Абасе. Понеже и там народ некоторой от владения персицкого отцепился и завладел некоторыми островами на помянутом море, при которых островах жемчужная ловля была. И шах немалые доходы с тех ловель имел. Сколько купецких кораблей из Франции послано, не ведаю, [39] однако ж персияне чрез посредство французское с помянутыми купецкими кораблями потерянные острова назад возвратить уповаю.

Из Шемахи 1-го октября 1719-го.

Получено в Санкт-Петербурге генваря 20-го 1720.

Всемилостивейший царь государь!

Прошедшего октября 1, 1719-го году, всепокорно доносил я Вашему Величеству, что сей ширванской хан меня и бухарского посла так долго здесь, в Шемахе, задержал и отпуску нам не учинено. Ныне паки доношу Величеству Вашему, что по сю пору также мы здесь, в Шемахе, удержаны, ни туды ни сюды нам дорогу не дают, но по вся дни показывают лицо, что будто от шахова величества указу еще не получили, и до сих пор, сколько я ни трудился и письменно объявлял, что Величеству Вашему в таких их поступках весьма противно будет, со всем тем никакого ответу получить от хана не мог, токмо что повседневно указов ожидает. Окроме того, просил хана, чтоб мне проводника дали и допустили б собственного человека моего до Казбина, где шахово величество обретается, отправить и чтоб оной с подлинным ответом ко мне назад возвратился. И в том хан мне многократно не токмо отказал, но везде по заставах, а наипаче на перевозе чрез реку, где сей уезд Ширванской кончится, караул поставил и не велел никого без проезжего письма пропускать. Однако же послал я тихим образом куриера одного пешего тому ныне два месяца, и понеже тот куриер назад еще не бывал, незнамо за какою причиною, и другого также отправил, которой в двух местах на перевозах остановлен и пройтить не мог, то я напоследне прошедшего 21 декабря отправил двух человек своих собственных верхами и велел проводить их, где застава до помянутого перевоза. И оные тою заставу благополучно проехали.

А со оными моими людьми до шахова двора писал я о задержании своем в Шемахе на такое долгое время и просил, чтоб мне и бухарскому послу ресолуция учинена была против грамоты Вашего царского Величества, в которой нас поволите рекомендовать его шахову величеству. И по последней мере на другой неделе ответу ожидаю из Казбина.

Мы здесь, в Шемахе, в великом страху от лезгинцов обретаемся, понеже оные грозят под город, чего ради все ближние Деревни опустели и люди все ушли сюда, в Шемаху ¹⁰, а деревни, [40] которые отсель день или полтора в разстоянии, многие от оных лезгинцов разорены. Также немалая часть персиян, которые шли против их войною, побиты и в полон взяты. Ныне непрестанно прибирают людей и посылают на оборонение, однако ж все напрасно, понеже лезгинцы в великом собрании и ни во что поставляют их, персиян.

Сам хан не один указ получил, чтоб ехать ему на войну, которой, опасаяся смерти, время продолжает и не едет.

Опасение есть, чтоб сей народ шемахинской на сих днях великий бунт не поднял против хана и других, а наипаче против назиря ¹¹, которой зависит от ихтиматдевлета ¹² и мешается в дела, которые до него не надлежат, собирая великие поборы с народу бездушно, а на что деньги употребляет и куда посылает, никто не ведает.

Слышно также, что и в Казбине при дворе шахове великое возмущение. Одни говорят, будто хотят шаха переменить, а вместо его хотят поставить брата его, которой в Испогани заперт обретается. И будто партизаны (сторонники. — В. В.) его бунт подняли. Другие говорят, что в Казбине бунт подняли против ихтиматдевлета, налагая на него вину, будто он разорил Персицкое государство с его непорядочным управлением. Однако ж ни то ни другое заподлинно Вашему Величеству не доношу, пока посланные от меня люди не возвратятся. Месяц тому будет, как приезжий один из Казбина сказывал мне, что шах весьма гневен явился против ихтиматдевлета, для того что войску не давал, а высылал насильно, без жалования, и ежели бы не было зятя его (ихтиматдевлета. — В. В.), куларагасы ¹³, брата Вахтанг хана, мелетинского князя, который упросил его (за него. — В. В.) у шаха, то за такую б его вину весьма б казнен был.

Дни с четыре тому как прибыл куриер сюды от шаха с указом, чтоб все шаховы кули (работники. — В. В.) немедленно б к Казбину ехали, а за какую причину, не ведаем. Вчерась под вечер куриер един приехал, а с какими ведомостьми, в тайности содержут. Однако ж чрез некоторых друзей слышал, будто ихтиматдевлета убили или ушел от помянутого бунту.

Заподлинно доношу Вашему Величеству, что нынешнее персицкое состояние при великом разорении стоит. Со всех сторон их разоряют, как прежде сего доносил Вашему Величеству. Сверх того, из стороны Былиштанской (т. е. из Белуджистана. — В. В.) гулящей народ, которой называется былиши (белуджи. — В. В.), те ныне недавно поднялися и город один, Акирмен, в 12 днях в разстоянии от Испогани, достали и разорили, а тот город весьма персиянам нужден был, понеже от того города было в провожении (т. е. через город проходило. — В. В.) хлебное отправление к Бендер-Абасы. И слух такой, что помянутые былиши, народ, с авганом, о которых прежде сего доносил, в союз вошли.

Что надлежит до состояния о житии моем вместе с бухарским послом, чрез такое долгое время за неотпуском... (слово [41] неразборчиво. — В. В.), и в том полагаюся на Ваше, всемилостивейшего государя, разсуждение, понеже в великом обретаемся разорении и не знаю, как бы впредь поступать. Посол бухарской непрестанно мне досаждает и претендует явственно, чтоб я оного содержал и кормил, а наипаче, ежели дорога нам объявлена будет, подводы и протчая от меня требует. А не так — хочет назад возвращаться в Астрахань. А ведает, что я принужден был у наших торговых денег занять, из которых, окроме оного (так в тексте. — В. В.), 250 рублев и здешних (персидских. — В. В.) денег ему ж в долг выдал.

Оной посол сам не хотел чрез Хиву ехать, а ныне за неотпуском нашим пеняет, для чего воля ему не дана тогда чрез Хиву ехать.

Отправленной Димитракий, куриер ¹⁴, также здесь обретается, и ему по сию пору отправления не чинят. Французский консул также не отпущен.

Отправил я сии письма с татарином, астраханским жителем, и велел ему паки назад возвратиться, ежели от Вашего Величества повеление какое будет.

Из Шемахи 5-го генваря 1720-го.

1720-го г. марта в 21 [й] день получена в Санктпетербурге.

В прошлом [1719] году в первых числах октября доносил я о своем затрудненном состоянии, которое претерпеваю давним своим здесь, в Шемахе, пребыванием. И ныне о том же доношу, что состояние мое толь к худшему идет, яко вне всякой моей надежды (как изволите Вы разуметь из другого моего доношения) и доныне в сем проклятом месте обретаемся и чинятся нам великие протори, а отправления себе нимало не видим. Я с сим ханом и с другими его служащими поступал и добром и лихом, объявляя им, что его величество, всемилостивейший наш государь, то примет за противно, понеже такие поступки и трактаменты не суть приятельские, но неприятельские. И сперва хану и другим его [людям] учинил я нарочитые презенты (богатые. — В. В.), ибо тогда он, хан, объявлял мне клятвенно, что вскоре учинит отпуск со всем, что надлежит в дорогу, також и послу бухарскому. Но все обман, и от него, хана, по многим моим старательствам и поныне не было иного ответа, токмо: «Ныне де или завтра ожидаю указов от шаха из Ареса во [42] удовольствование, и излишние де ваши здесь, в Шемахе, протори будут награждены». Я давно проведал чрез некоторого приятеля, что указ пришел пропустить токмо меня, а не посла бухарского, и хан, ведая, что мне невозможно ехать без него, посла, не похотел объявить мне указу, но будто в другой ряд писал ко двору. А другие сказывают, что помянутой хан давно получил указы и обо мне, и об коллеге моем, токмо медлит отправлять нас, дабы не итить ему на войну, экскузуясь (извиняясь. — В. В.) тем, будто имеет отправлять многих иноземцев, из которых ныне обретаете я нас четверо.

Вашим превосходительствам донесу другую новизну, что в первых числах ноября мы были подлинно готовы к отъезду отсюда, но приезд господина Димитракия, достойного куриера, попортил гораздо доброе ханово намерение. Понеже, когда он прибыл в Низовую и услышал об нас, что мы здесь, тотчас учал (начал. — В. В.) оказывать глупости свои и противное о нас говорить, и наипаче там же, в Низовой, прилучился некоторой человек от двора ханского, и ему он же, Димитракий, говорил: «Кто де приказал нашему посланнику ехать чрез Шемаху? Его де дорога вкупе с коллегою надлежала чрез Хиву». И на такие его речи турчанин сказал: «Мы де имели рекомендательные грамоты от страны его царского величества к шаху», но он ему отвечал, что то нимало не правда и что грамоты те фальшивые и будет де он о том доносить своему монарху. И оной турчанин по прибытии своем сюда, в Шамаху, рассказал все хану, и некоторой из его, хановых, служащих прислал ко мне о сем ведомость чрез моего толмача, да притом и сам тот турчанин, с кем Димитряка разговаривал, сказывал устно послу бухарскому те же речи. Он, [Димитракий], как сперва прибыл, надеялся я от двора какую-нибудь помочь выходить, дабы склонить сих об отпуске нашем, и вместо добра нажили мы себе лихо.

Донесу к вашим превосходительствам сначала, что учинил помянутой господин, и потом окончу мою речь. Как он, Димитраки, прибыл в Низовое, прислал к хану толмача своего, такого ж доброго человека, каков сам, именуемого Адама, родом из Греции, с письмами, и с ним в провожатых два человека драгун, которой, по данному себе приказу прибыв к ескию кагасы ¹⁶ и дав ему знать о приезде, сказал, что имеет он подать хану грамоты его величества. И ески кагасы говорил ему, что надлежит де грамоты отдать ему, а он донесет их хану, или ежели не хочет отдать ему, то б отдал их здесь посланнику своему (т. е. Ф. Беневени. — В. В.), а он пусть их отошлет к хану. И тот грек отвечал, что его господин не имеет никакого дела с посланником. Потом ески кагасы, видя, что тот грек очень упорлив, отослал его от себя прочь, и тако принужден он жить здесь шесть дней с грамотою, пока получил ответ и приказ от господина своего Димитракия вручить те грамоты ескию кагасы. И на другой день призвал меня хан к себе и между другими разговорами [43] спросил меня: «Для чего де приезжий куриер сюда не явился или не отозвался прежде вам?» И я, хотя выкрутить его грубянство, во ответ учинил: «Может быть, что не ведал он еще о бытии моем здесь и для того не приказал человеку своему явиться мне».

А поутру в тот день, когда я был у хана, призывал к себе того грека и говорил ему, чтоб он показал мне грамоты, имеющие к поданию хану, и шел бы со мною, и я бы их вручил самому хану, но он нимало к тому был склонен да и грамот мне не показал, в чем я его и не неволил. Ему ж велел было я жить в наших квартерах. Но он и в том послушать не хотел, говоря: «Мой де господин приказал мне стать в кервансарае, где становятся греки купцы».

Не описую вашим превосходительствам о приезде сюда, в Шемаху, помянутого господина Димитракия, о афронте, учиненном от него коллеге моему, от которого претендовал, чтоб он ему прежде отдал визиту! Однако ж после с ним помирился. Наделал он столько дурачеств, из которых некоторые суть смешны, а иные, однако ж, до живота достают, ибо проклятым своим языком многократно зацеплял честь мою. Однако ж я постоянным терпением побеждал сердце. Не говорю, что он в глаза меня бранил (ибо не поволил никогда быть у меня), но довольно: ежели б счесть со всем великую его пышность, наглость и протчая, то б не достало четырех листов бумаги на обстоятельное описание. Окончить [хочу] токмо одним его действом во исполнение его ж дурачества, да и того я сам стыжусь донести вашим превосходительствам.

Меж тем, однако ж, уже тому двадцать дней прибыли сюда из Казбина два человека калмыцких посланцев. Один послан от хана, а другой — от сына его Чапдержапа (точнее, Чапдерджаба. — В. В.). И как я уведомился о их приезде, а наипаче о посланце Аюки хана ^16а, которой татарин есть и человек доброй, именем Абдулат бей, послал позвать его к себе, ибо мне не очень тогда моглось, которой был у меня здважды и стрижды. Проведав о сем, он, Димитраки, учал сердитовать зело на того посланца калмыцкого и, злясь него, искал всякими образы подискаться над ним, как и учинил. Послал он верного своего грека Адама под обманом звать его к себе в дом. И тогда, понеже тот день не был ему свободен, оной честно в том отказал. А на другой день паки послал по него звать, и в том часе, понеже случились у него гости и не могши отбыть их, не пошел к нему. Потом тотчас послал его звать и в третье с притужностью, Дабы, понеже недалеко один от другого стоят, учинил ему любовь и пришел бы токмо с одним слугою, ибо имеет ему вручить некоторую комиссию ради губернатора астраханского, господина своего, и дать ему с рук в руки два камня дорогих его ж господина. И по таким словам он, посланец, оставя гостей, пошел к нему, Димитракию, с одним токмо слугою, и, сколь скоро вшел в хоромы, предупредил (встретил. — В. В.) его добрый Димитраки, [44] как диавол; и тот поздравляет его, а он стал его так жестоко бранить по русски, что не оставил у себя ни малого скверного слова, примешивая в той же брани и мое имя, говоря ему: «Бестия! Для чего ты не отдал мне визиты, а ему (сиречь обо мне) учинил? Дам де я себя знать и вам и ему, кто я таков! Аль де вы не знаете, что господин мой Артемой Петрович есть губернатор астраханской ¹⁷, и могу де сделать то, что повесить вас и отнять все ваши пожитки?» От таких слов он, посланец, помертвел и говорит ему: «За что поносишь Аюку хана, от которого я отправлен на сию комиссию?» Тогда Димитраки, осердясь еще пущее и понося и самого хана, закричал людем своим, чтоб его бросили на землю и били б его плетьми. И он первым четырем человекам, которые пришли на него, не дался, потом пришли другие четыре человека и, сняв с бедры его саблю, разложили его. И велел дать ему 150 ударов, не по человеческу, но по собацки, как я сам осматривал спину его и приказал на другой день лечить его, а именно вчерашнего числа. И по таком жестоком побое посадил его за арест. Дело сие случилось поутру рано, а я сведал о том по трех часах от посланца калмыцкого Чапдержапова. Не можете, ваши превосходительства, поверить мне, что я всем ужасен был. И послал я тотчас человека своего к нему, Димитракию, со объявлением, что такую его глупость Аюка хан, яко верный подданный нашему монарху, примет себе за противно, ибо афронт учинен ему, а не посланнику его, и понеже он толико безделиц здесь при очах ханских и других министров шаховых в повороте своем от двора его поделал, что сей хан не токмо учинит ему какой великой афронт, но еще даст о том знать шаху, который потом и по готову истинные причины будет иметь приносить жалобы об наших поступках. Наконец, велел я ему сказать, чтоб он тотчас освободил того из аресту, понеже не за что было такими противностями его трактовать, хотя он и учинил визиту мне, а не ему. Також, что он не имел облигации (дела, претензий. — В. В.) ни ко мне, ни к нему.

И на вышепомянутое мое объявление отвечал он глупым образом, будто, что он делал, сделал очень хорошо и не требует в том никакого совету, говоря, что не бил и не арестовал его за то, что он был у меня, а не у него, но за то, для чего он к нему не пришел тогда, когда его призывал, и будто невежничал пред ним, и за то на злость всем не токмо будет его держать за арестом, но и еще хотел его всячески бить, а потом скованна послать к губернатору, своему господину, в Астрахань.

Потом посылал к нему посол бухарской. И ему также отказал. Посылал и я в другой ряд, но всё втуне.

И держал он того посланца во весь день тот за арестом, и не велел ему ни пищи давать, и запер его в такое место, что не допускал никого и говорить с ним. Да он же, Димитраки, во весь день тот трактовал (потчевал. — В. В.) обедом русских купцов. [45]

О вышереченном поступке когда донеслось хану, зело за противно себе принял и тотчас послал человека своего к Димитракию сказать, что не трактуются как посланные приятелей шаховых, ибо есть в том афронт и его персоне, и ежели он того ж часу не освободит его из аресту, то он велит вынать его силою. И притом приказал уже мушкетерам своим близ его дому стоять. Тот ханский человек пришел к нему, Димитракию, в то ж время, когда брат Алдигиреев, шамхалов також, прислал к нему со объявлением, что ежели он его скоро не выпустит, то он придет с своими людьми доставать с позором ему. И тако он, Димитраки, убоясь посланных хановых и шамхаловых, выпустил тотчас обруганного посланца калмыцкого. Однако ж своим проклятым языком примолвил и то, что он выдает его по старательству шамхалову, а ежели б не то, конечно б, послал его скованна в Астрахань.

Все, кто ни послышал о таких бездельных (пакостных. — В. В.) поступках, дивилися. Господин консул французский был у меня и соболезновал о бедном том человеке и об моем великом терпении, обнадеживая меня, что он, Димитраки, понеже признал свои пакости, больше не поедет в дом свой (так в тексте. — В. В.).

Вашим превосходительствам зело известно есть должность моя, в которой поступаю с великим терпением, ни же (и не. — В. В.) могу показать досады моей, ибо живу под послушанием со всею моею верностию. О сем свободно могу похвалитися.

Отправляю сии письма с некоторым надежным татарином. И поехал он с сими посланцами калмыцкими, которые вместе с некоторыми людьми шамхальскими приходили ко мне и жалобу приносили о учиненном им от нашего куриера афронте, и не им еще (только. — В. В.), но самому Аюка хану, говоря, дабы, ежели я признаваю в них какую неверность или преступление, к его царскому величеству учинил бы о том доношение и они готовы принять себе казнь, какую поволит. А ежели ни (нет. — В. В.), то б я донес монарху о учиненной обиде хану (т. е. Аюке хану. — В. В.), то б я донес монарху о учиненной обиде хану (т. е. Аюке хану. — В. В.) в персоне его посланца. Да они ж просили у меня и письма к хану со объявлением об околичности (обстоятельствах, подробностях. — В. В.) обиды и о невинности его посланца. На что я дал им в ответ, отчасти утешая их, что учиненная им от куриера обида не надлежит быть оставлена, паче должности ¹⁸, хотя и учинена от неразумной персоны и не ведется по самым правам посольским, однако ж за то не уйдет он от надлежащего наказания. Что же надлежит до письма к Аюке хану, я хотел им в том отказать, говоря, что довольно и того, что я о сем деле пишу до его величества. Но они учали плакать, что они без письма моего не поедут, а наипаче просили письма на русском языке, а не на турском. Того ради не мог я отбиться от того письма и с претекстом (предлогом. — В. В.) на доношение его величеству отправляю сего куриера татарина. [46]

Впротчем, я ожидаю отповеди и людей своих из Казбина, чтоб дать как возможно правдивую реляцию его величеству об месте, где я обретаюсь, и о таком нашем томительном отправлении, чему не видно и конца.

Я в. другом моем доношении о учиненных мне от помянутого Димитракия афронтах ничего не упоминаю, ниже (и не. — В. В.) приношу в том жалоб ныне, понеже обретаюсь далеко, но блюду до моего здравого возвращения и тогда буду просить суда слезно, и вы извольте по вашему благоразумию учинить, что за наипристойное изобретете, а наипаче как чаю, что Аюка хан не оставит жалоб своих, понеже такое дело не учинилось скрытно, но ведомо всему городу Шемахе.

Я зело дивовался, послыша об отправлении сего Димитракия, понеже знавал я его и прежде, и довольно того, что он был турчанин (т. е. служил раньше туркам. — В. В.), и может и в другой ряд переменить штандарт свой; и окроме того, довольно, что он грек.

Я так признаваю, что его комиссия великого следования есть, понеже с толикою отменностию поступает, и кажется ему, что, какое б наилучшее лицо не было, не может с ним равняться. Он же разгласил многим своей братье грекам, что его величество обременил его тяжелыми и важными делами, обещая ему за добрую службу равные награждения. И при самом часе, когда его величество отправлял его, будто ваши превосходительства сказали, что он таких великих дел управить не может, а на то будто его величество отвечал, что признавает его за остроумного зело. А наипаче рассказывает своим друзьям, что идет к Астрахани много полков, которые, конечно, будут к будущему лету для нападения и вступления в сии земли, и что он рад бы совершить комиссию свою заранее. И протчие также новинки рассеиваются от уст до уст.

Четыре дни тому, как ескикасы объявил ему, что прислан указ об нем и готовился б к отъезду. А ныне сказал ему он же, что 4 дня тому, как ему о том сказано, но, что то неправда, но будто тот указ пришел о консуле французском, а об нем еще и поныне ведомости от двора не учинено, но будто по вся дни ожидают. Сие пременение (перемена. — В. В.), может всяк догадаться, что учинилось за вышеозначенные его своевольства. Опасно еще, чтоб и нам в том же не принять какой новой противности, а всё грех ради наших.

Когда сей татарин прибудет туда (к вам. — В. В.) с письмами, прошу ваших превосходительств пожаловать хотя небольшим награждением из Коллегии, чтоб он мог и впредь усердно служить, ибо, как я его искусил, видится зело верен. А ежели помянутой татарин захочет остаться в Астрахани для ожидания указов, вашим же приказом и губернатор может с ним також де поступить.

Ныне я стал без куриеров, ибо двое суть в Казбине, а один болен. Того ради посланному сему надлежит возвратиться назад [47] к нам. Я зело сумневаюсь, не захватить бы нам здесь весны, хотя и ныне сие наше путешествие гораздо опасно. Покорно пребываю ваших превосходительств нижайший, покорнейший и обязательный слуга

Флорий Беневени.

Получено в Петербурге 21 марта 1720 года.

Всемилостивейший царь государь.

В последних числах маия месяца до Вашего Величества письма отправил на суда в Низовую, и то чрез толмача моего Павла Дмитриева. И как оной в дороге был, керельские деревенские жители забунтовали против кизилбашев ¹⁹ в уезде Дербентском и великие разбойства по Низовской дороге чинить стали и несколько деревень сожгли. Притом же помянутого толмача с посторонними, одним калмыком и одним татарином, в десяти верстах от Низовской пристани изрубили и ограбили, а именно в той партии разбойников было сорок, которые также на тот день и иных армянов и кизилбашев, едущих в Низовую, уходили и в полон взяли. Потом все вместе собравшися на Ширван город напали и взяли. И султан дербентской, которой за день приехал, был в Ширване, чтоб бунтовщиков примирить, насилу [с] шестми из своих уходом спасся и приехал в Бакус. Ныне паки слышно, что тот бунт отчасти утих, и то с посредством шавкала. Будто оной с войскою сына своего выслал для примирения или чтоб против оных бунтовщиков стоять.

Тогда сему новому хану об убитом толмаче объявил, и оной об розыске указ послал. Однако ж до сих пор ничего не явилось.

В оных письмах, которые при толмаче были, доносил я всепокорно Вашему Величеству так о моем, как и посла бухарского задержании по се поры здесь, в Шемахе, и каким образом ихтиматдевлет проводит нас. Ко мне едно пишет, а к здешнему хану и к министрам другое, как из включенной копии с грамотки ихтиматдевлета ²⁰, ко мне писанной в ответ на мои так ко оному ихтиматдевлету, как и шахову величеству об отправлении нашем чрез нарочных моих людей отправленные письма, явственно усмотреть можно. Понеже, когда я оной ответ получил, бывшему хану показал, и сам объявил мне, что имеет указ нас немедленно отправить и чтоб нам убраться. Со всем тем [ихтиматдевлет] целые два месяца нас провел. На приклад (например. — В. В.), день один нас высылал, а на другой и удерживал. Такой проклятый народ. Сколь более божбою обещевает, столь [48] более обманывает и без никакого стыду вдруг запирается в своих словах, так что об ни котором деле с кизылбашами говорить невозможно. При сем же причина не малая, что здешние управители русских на смерть не любят и готовы нам всякие пакости и обиды чинить. И тому не дивно, понеже пример берут от ихтиматдевлета, али, за правду сказать, оной потакает, чтоб русским, кто ни есть, противность показывали, а сам будто ничего не ведает.

В последних числах марта месяца старый хан переменен, а на его место ихтиматдевлет своего кума поставил, и оному велено войска собрать и побеждать неприятелей, которые сею Ширванскую провинцию разорили, сиречь лезгинцов (про которых я прежде сего писал). А сам хан, яко и ихтиматдевлет, лезгинцы природою.

После перемены старого хана не отставил повседневно докучать прочим управителям, чтоб нас отправили или б волю дали, как мы знаем, так управляться, и того не допустили также и куриеру Димитрею, которой налехке был, отказали и велели дожидаться сего нового хана, которой еще тогда из Казбина не тронулся. И оной куриер вид показал, будто назад возвращаться хотел, и, нароком убравшися, за город выехал. Потом новой виц хан выслал людей и оного куриера возвратил, обещая оного и без хана в четырех днях ко двору отправить. И двенадцать дней спустя оного отправил, а именно в 23 апреля. Прибытие сюда, в Шемаху, сего нового хана 15 маия месяца случилось, и по прибытии его так я, как и бухарской посол непрестанно трудились, как бы нам отселе вырваться. И оной хан таким же образом проводил и обманывал нас добрыми словами. Напоследке увидел я, что консула французского, которой пять месяцев спустя после нас сюда прибыл, отправлять намерение имеют и что оному в дорогу потребно было, сполна выдали. Последнее домогание чинить не оставил, а именно, свидавшися с ханом, выговаривал ему, хану: за какую причину нас здесь держат? Ежели от шахова величества указу не имеет впредь нас отправлять, волю бы нам дать назад возвращаться. Притом же оному хану упрекал, что так с соседями делать не надлежит, понеже явственно нелюбовь показует и, вместо чтобы нас напреж отправить других, последних наперед отправляет. На то оной мне ответствовал, будто он в том не виноват, но — старый хан, называя оного дураком и бездельником, а все так, для лица. Притом же обещал мне при всех министрах и слово дал с божбою, что нас прежде консула отправит, и нароком при мне велел нам подводы готовить, чтобы в четырех днях выезжали. За что я благодарил и поехал домой убираться, и когда (в готовности у меня было выезжать) хватился подвод, а те подводы отданы под консула, то мы и стали вновь, понеже сами нанимать не допускают, ниже (даже. В. В.) мне вновь с ханом повидаться ближние его не допустили. Но токмо дал знать, что, понеже таким образом меня проводят и обманывают, а наипаче хан, [49] которой божбою слово мне дал, [я], того ради вид подал назад возвращаться и нарочно выслал на поле полатку, а сам на завтрее после ангела Вашего выезжать хотел. Что услыша, хан на Ваш ангелов день двух капитанов со всеми стрельцами его, также даругу (подобно коменданту) ²¹ с своими ж стрельцами выслал и велел весь двор мой осадить, недопустить меня выезжать. А какой иной указ был, того не ведаю. На тот день о полудни приехал ко мне бухарской посол для поздравления и просил меня, дабы под вечер к нему в гости приехал, понеже ближние ханские хотели тут съезжаться и упросить, чтобы мне назад не ехать. И я его слова послушался. Лишь оной бухарской посол съехал с моего двора, а из вышепомянутых стрельцов многие в соседние армянские дворы спрятались, и вдруг по нашим стали стрелять. И, видя их такой дикой намёрок (намерение. — В. В.), каждой за свое оружие хватился и вне ума такожде стали стрелять, тут же и достальные тюфякчи ²² последовали, и хотя оных премногое число было, а нас токмо — которые ружье знают — 16, однако ж божиею милостию всех принудили отступиться, так что [через] полчаса бою в глаза никто больше не явился, но все бегом ушли. Сам даруга, которой верхом был, в бок ранен остался. Пятеро убито, а может быть, и более, для того что они укрывают. Столь же числом других, раненых. Из моих служащих трое убито, о которых зело сожалею. В таком случае удержаться не возможно было, а се сами на нас напали. И прошу всепокорно Вашего Величества, дабы не повелели принять в гневе, понеже за Вашу честь всегда готов умереть.

Сие дело так хана, как и всех ближних его в великое возмущение привело, и сами не знают, что делать и как бы помириться. К бухарскому послу непрестанно подходят, чтобы оной помирил меня с ханом и нам бы выезжать ко двору. Сперва я не хотел слышать, потом слово дал, что, ежели хотят поскорее нас отправлять, поеду. Со всем тем конца еще не видал, чаю, хан опасается, чтоб я на него самому шаху не жаловался, а ихтиматдевлета не опасается, понеже у них слово за одно. Ежели бы комиссия моя была до шаха, не описавшися, отнюдь бы не поехал. Но, понеже на моих руках иной интерес, того ради за благо рассуждая, ежели пропуск нам дадут, путь свой к Казбину восприять и от сего проклятого народу и города освободиться. А протчее положил на милостивое разсуждение Вашего Величества.

Ежели бы мне теперь и назад возвратиться, не возможно, для того по мостам везде караулят, думая, что я уеду, и кизыл-баши, которые нас отведали, сами не посмелятся караулить, но в помощь берут армянов, которых, вправду сказать, можно почесть за кезилбаш.

Куриер Дмитрий пишет ко мне из Казбина, что оной, когда там прибыл, об нас доносил ихтиматдевлету и оной ему ответствовал, будто мы в дороге обретаемся. И в другой раз, когда мои письма получил отселе, также говорил ему, [50] ихтиматдевлету: «За какую причину нас держат год целой?» И оной паки же ответствовал: «Я чаю, что они в дороге». На то сказал ему куриер: «Я имею письма от самого посланника самые свежие». И оной ихтиматдевлет сказал от сердца: «Я приказал отпускать и вновь указ к шемахинскому хану пошлю, чтоб немедленно отправить так посланника, как и посла бухарского». А пишет именно куриер, что шах про нас и не ведает. И в сих поступках Ваше Величество, можете явственно признать коварство ихти матдевлета и имеет ли добрую склонность к интересу Вашему, понеже я признаваю, что в нем ничто иное кроме непостоянства Прибыл в Казбин от бухарского хана нарочный куриер с листом и жалобою к шахову величеству, для чего так долго посла его задержал в Шемахе и ежели не хочет его пропустить чрез свою землю, то б назад отправить. И на тот лист тот куриер ответу еще не получил. Протчие вести, которые из Бухар получены, сам посол реляцию посылает. Слава Богу, ныне там, в Бухарах, все смирно. Правда, что хана уходить хотели. Однако ж он прежде злонамеренным живот прекратил, меж тем и оных уходил, на которых самое малое сумнение имел, дабы впредь в покойстве и безопасении [он] был.

Из Шемахи 1 июля 1720-го года.

Получено в Санкт-Петербурге 7-го сентября 1720.

Из Тихрана, 25-го маия 1721-го.

Августа 1-го [1720 г.] ширванской хан, паки получил прямой указ от двора, чтобы нас немедленно выслать и в дорогу отправить, что чрез великие труды получили, понеже хан и по тому указу нас отправить не хотел, представляя нам, что дорога до переправы Куры реки нечиста и везде кругом лезгинцы пакости чинят. Однако ж на все то я не посмотрел и докучал непрестанно, чтоб меня или назад [в Россию] отпустили, ведая подлинно, что ребелицанты (мятежники, бунтовщики. — В. В.) (про которых преж сего доносил) вскоре под город подъезжать и оной атаковать намерение имели. Наконец оной ширванской хан 11 августа, увидя мое упрямство, волю дал мне за город выезжать и определя нам верблюдов да лошадей, которые [спустя] дён шесть после выезду нашего из города едва [нас] достали. За день пред поездом оной хан, получа подлинное известие, что с Низовской стороны помянутых бунтовщиков, а имянно Даут Бея, Исми и Сурхая, войско поднялось и приближается к [51] Шемахе, послал ко мне ближнего своего, чтоб я немедленно к городу паки ретировался, понеже неприятели приближаются. На что я присланному от хана отказал, отвещая, что город чрез столь долгое время докучил и люблю лутче на поле обретаться, нежели в городе. И паки против сего моего ответу вновь ко мне присылка была, под самый под вечер, со объявлением — ежели к городу возвратиться не хочу, то б той ночи в дорогу поехать (а верблюдов и лошадей на тот вечер в собрании не было). И я на то ответ учинил, что мы готовы ехать, токмо верблюд и лошадей ожидаем, которые все почитай розбежались было, для того что хан хозяевам, чьи лошади были, плату не выдал, и принужден я оным заплатить и поскорее собрать, а именно на другой день после полудни. Лишь мы поднялись и с полверсты от того места не отъехали, а неприятели в трех верстах из-за гор и появились, чего ради сочинилася в городе великая тревога, стали убираться на оборону. Ближние деревни со страху вдруг опустели, к городу бросились. Также и кочевия иные, покидая все свое имение лезгинцам на прожиток. Со всем тем я от пути остаться не хотел и прямо к Куре реке поспешал, когда бухарской посол почитай со слезами стал просить, чтоб назад в город возвратиться, а тут бы напрасно на поле не пропасть. Однако ж я того не учинил, ведая подлинно, что ежели б возвратиться, то б все вещи наши пропали. Токмо запотешил оного посла: в ближнюю, с полверсты от города, деревню спустился и оттоле, яко в проспективе, шемахинскую смотрели трагедию. Вначале, когда лезгинцов часть една — с небольшим 1000 в близ города подъехала, муханской хан ²³, которой тогда тут с своими войсками камандирован, с тремя тысячами или больше выехал, чтоб оных лезгинцов отогнать. Однако ж то оному не удалось, понеже помянутая часть лезгинцов так добро против кизилбашев устояла, что вдруг оного хана с поля сбили и принужден уходом к городу живот спасать, а не так, тут бы на месте всех прерубили. Глупость токмо лезгинцов, что вдруг за помянутым ханом в городские улицы почитай до половины города гнались. Но понеже улицы к ханскому двору тесные и те бревнами закладены и верхами проехать невозможно, все добычи ради вниз вне закладу больших улиц наразно бросились. Тут же и другие подъехали и без всякого порядку грабеж чинить стали, и что кто ухватил, паки уходом назад тащить, а до иного дела попечение не имеют. Пушечной из города также и оружейной стрельбы с обоих сторон довольно было. Но от оной стрельбы убитых немного, разве порубленных или с дворов камнем придавленных, понеже место на то зело способно и в том вся шемахинская крепость содержится. На тот день лезгинцы не успели лутче гостиные дворы ограбить, понеже, как ночь стала, к достальным партиям вне жилья ретироваться принуждены были, а имянно к Даут Бею, который вначале был во управлении помянутых ребелицантов. На тую ночь ничего иного сделать не могли, токмо в напрасной стрельбе всю ночь прибавили [сь]. При свете [52] вновь с великим набегом вошли, чтоб разбить индийские гостиные дворы, и тогда им не удалось, понеже лутые ^23а, или городская каналия, бодро против оных отступила (выступила. — В. В.) и прочь отбила, а потом сама грабить индийские богатые гостиные дворы и разорять принялась. Один токмо гостиной двор индийской нарочитой цел остался. Русской гостин двор и другой еще также не штурмован, а что другие, все ограблены. Ежели бы помянутые лютые так бодро не поступили, весьма бы лезгинцы местом завладели, понеже на первой ночи сам хан, наместник его, также и вышепомянутой муганской хан хотели уйти и город покинуть, ежели б городской караул их не удержал. А потом они, покрывая свой стыд, объявили, будто тихим образом караулу осматривать ходили.

На тот день лезгинцы також не отставили труждаться, однако ж поздно очень, понеже сперва, что надлежало быть, не сделали и без разсуждения поступили и неприятелю дали ко укреплению время.

На третий день увидя мы, что никакого побеждения не учинено, но токмо что час от часу лезгинцы с запленен вещами отходят назад от города, и мы также, спустясь на волю божию, в дорогу поехали, поспешая как скорее возможно было Куре реке добраться, и после в восемнадцать часов непрестанной езды Куре прибыли, где хвалу Богу воздали, что нас освободил и от таких бед избавил. Путь свой чрез Гилян восприяли и 9-го октября прибыли в Казбин, где надеялися шахово величество застать, а оной за 15 дней преж нас [от]сюд[а] поехал, чего ради задержаны были в Казбине с лишком месяц, пока от старого ихтиматдевлета указ получили.

14-го ноября прибыли сюда, в Тихран. Старый ихтиматдевлет сперва показал нам доброе лицо и вид такой, будто во всем желает нас удовольствовать, и частые были от него ко мне присылки не за иную причину, токмо чтоб я за учиненные нам в Шемахе причины на него не пожаловался б, признавая оной, что все по его приказу чинено. 12 дней сдустя помянутый ихтиматдевлет переменен, а курчибаши ²⁴ на eгo место посажен. Тая перемена столь страшная показалася, сколь такой мочный министр вдруг пресекся, а никто причины не ведал. Токмо на тот час слово было в народе, будто он той ночи намерен был убить шаха. Пополудни шах позвал к себе курчибаши и токмо сказал ему: «Правда явилась, что ты многократно об ихтиматдевлете верно мне доносил, а я тебе поверить не хотел. Поди его арестуй и что знаешь над ним сделай». И оной курчибаши прямо с своею кампаниею на двор ихтиматдевлета приехал будто для посещения и сыскал его не во многолюдстве, объявляя указ шахов, арестовал и непристойным образом на том месте оного трактовал, а именно бив и посадя на катыря (осла, мула. — В. В.), на свой двор привез, а потом, переловя всех его дворовых и партизанов, заарештовал же, весь двор, пожитки и другое перепечатал. Тут же взят за арест и туфенкчиагасы ²⁵, которой [53] преж сего послом был на Москве. А на завтрее по всему государству разосланы указы, чтоб всех чинов, которые ему ближние друзья или свойственники, некоторая часть арештована была, а достальная — чинов лишена. Вначале велено арештовать испасалара ²⁶, сиречь фельтьмаршала над войском, которого ожидали из Ширазу в двадцати тысячах войска. А оной испасалар — его дядя и брат ширванского хана, которой также арестован, и все их добро и пожитки на шаха взяты.

Чрез, целые три дня оного ихтиматдевлета под арестом мучили, дабы подробну сказал, где что имеет пожитков, денег и другого, окроме того, что на лицо сыскалось, чего тьма, и сказывают, что будто ничего не утаил.

А на четвертый день и глаза ему выкололи. Спасся от смерти токмо по прошению куларагасы, зятя его, и велено ему здесь, в Тихране, живот свой продолжать, и то на свободе. Из ясырев ²⁷ дано ему на службу несколько человек и две ясырки. А как шах отселе выезжал, паки позволил оному жену свою с детьми при себе иметь. Из казны ему определено на корм только по полчетверти рубли на день.

Сколько богатства, предрагих камней, перлов и наличных денег сыскано, заподлинно сказать никто не может. Что касается до денег, подтверждают, будто на восемьсот тысяч червонцев одних, а что предрагого камени — множество, и цену превеликую кладут. Верблюдов — двадцать тысяч, аргамаков и иной скотины — без числа, понеже нет такого места во всем государстве, где б не было его прикащиков и заводу лошединого и другой скотины.

Двадцать дней прежде беды своей отпустил было большой караван с великим богатством в Индею. Притом посылал на продажу двести аргамаков самых добрых, что и шах таких не имеет у себя, и те аргамаки с караваном с дороги возвращены.

Помянутого ихтиматдевлета вина не весьма явственна. Сказать одним словом, шах сам не ведает заподлинно, понеже оной ни в чем не повинился, и ежели б так скоро его не ослепили, шах, понеже что часто переменяет намерение свое, а се любил его чрез меру, могло статься, чтоб вновь его пожаловать. Перемена ихтиматдевлета, сказуют заподлинно, что учинилась с притчины той, что оной подлинное имел намерение шаха пременить, а каким образом, совершенного известия нет. Одни говорят, будто донесено шаху, что ихтиматдевлет с дядею своим испасаларем секретку имел кореспонденцию: токмо ждет, чтоб оной прибыл с войском в Испагань и возвел бы на престол брата шахова, а он своими партизанами шаха и здесь уходит. С другой стороны, слышно, будто помянутой ихтиматдевлет имел секретную кореспонденцию с вышепомянутым туфенкчиагасою и с Михри ханом, которой обретался здесь с войском тевризским яко наместник испасалар, и непрестанно меж собою конференцию имели, как бы шаху живот прекратить, а себя ж [54] шахом учинить, обещая одного ихтиматдевлетом, а другого курчибаши чином наградить, и дал обоим за рукою своею письмо, токмо бы первой своими маскитирами (мушкетерами. — В. В.), а другой свое войско по [спо] собствовал. Но Михри хан, имея опасение, дабы не произошел на лицо такой их худой умысл, взявши врученное ему уверительное письмо от ихтиматдевлета и прямо к молебашию, сиречь начальному духовнику шахову, пошедши, письмо показал и объявил их худое намерение. Что услыша, мола прямо к шаху и пошел и с слезами ему доносил, а во свидетельство объявил письмо за печатью, и то услыша, шах арест повелел и протчая.

Из всех причин одну токмо к поверению достойную предлагаю. Сия есть, что ихтиматдевлет, имея дружбу с туфенкчиагасою и с Михри ханом Тевризским, в одном случае подпил вместе и для конфиденции стал оным жаловаться на шаха, будто человек весьма пременный в своем уме, и не знает, как больше с ним ладить и как угождать. Притом же сказал: не худо б было с переменою шахова наше государство поправить, а вместо его — брата короновать. Сие говорено ночною порою. На завтрее помянутой Михри хан в надежде премены чином те слова донес курчибашию, нынешнему ихтиматдевлету. Однако ж оной, не имея свидетельства также и опасаясь гневу шахова, не смел донесть, но выдумал иную штуку. Ведал, что на тех днях дивитар ²⁸ ихтиматдевлета глазами хворал, а вместо его письма печатал иной писарь, которой верен был одному курчибаши. Призвавши его к себе, всяким образом, напоследи чрез деньги, склонил его, чтоб фальшификовал такое письмо уверительное ихтиматдевлета до Михри хана и тут бы печать оного приложил. Курчибаши, получа письмо такое фальшивое, научил хана, чтоб понес к молебашию и объявил бы слезно такой худой умысл против монарха. Час места спустя ихтиматдевлет, услыша, что некоторые худые письма поданы оному шахову молебашию, тотчас послал оного к себе попросить, и тот мола, сказавшися, будто недомогает, и дабы не потерять время, прямо к шаху и пошел. А ежели бы ведал заподлинно ихтиматдевлет такое письмо, николи б в беду не попался, для того мог бы персонально при шахе оправдаться и уличить такое фальшивое доношение, что не мог сделать, понеже больше его к шаху не допустили, понеже сам шах с великой любви так зело сожалел об ихтиматдевлете, что два месяца почитай с печали хворал.

В такой перемене ихтиматдевлета немалая нам остановка учинилась, понеже все министры стали отговариваться, что великими делами никакую ресолуцию нам дать не могут.

Декабря 12 позвали меня грамоту вручить и принять на авдиенцию шахова величества, которой благим лицом меня принял и сам стал спрашивать, каким образом задержаны были мы в Ширване и протчая. Притом не оставил я рассказать все то, что в Ширване чинилося и сколько времени задержали нас. На что оной шах, показуя в лице великое удивление, [55] ответствовал: «Не сумневайся. Розыщу сие дело, кто виноват и от кого такие поступки недобрые произошли, понеже я ничего не ведаю».

На завтрее новый ихтиматдевлет [Фатх Али-хан Дагестани] по указу шахову велел к себе позвать и оной зело приятно меня принял. Меж иными словами объявил, что шахово величество повелел тех, которые были причиною такой инконвениенции (несогласия, недоразумения. — В. В.), жестоко наказать вначале и изъявил, что все то учинилось по повелению старого ихтиматдевлета, которой иного дела не искал — токмо причину недружбы между двумя монархами и последнее разорение всего государства. И для того шах, уведая его безверность и худое намерение, от своей милости откинул и в первом случае слепотою наказал; и ширванского хана тут же для причины нашей повелено арештовать с его партизанами и все их добра и пожитки взять велено на шаха, которой, понеже крепкую с его царским величеством дружбу и союз всегда имети желает, весьма гневен явился, что против его воли такие его коварственные министры добрым и старым друзьям чрез недобрые поступки ссоры и недружбы причину подают. Другие такие ж экспрессии оной новой ихтиматдевлет говорил и просил меня, чтобы написать ко двору, что все те причины учинились не от шаха, но от ихтиматдевлета, которой уже за прегрешение свое воздаяние получил вместе с ширванским ханом, обнадеживая меня, что со всякою честию и удовольством в скорых числах в дорогу отправлен буду вместе с бухарским послом. При том случае, правду сказать, ихтиматдевлет так равен мне показался [прежнему ихтиматдевлету] и готов во всем жаловать, что больше склонности желать невозможно, когда все тои комплименты на словах токмо были, а в дела не положены. И то явилось немного времени спустя, а именно по прибытии турецкого посла, с приезду которого весьма дрогнули, сумневаяся, дабы ввелась война с турками чрез какие-нибудь претекстии (предлоги. — В. В.) или не была ли какая-нибудь секретная интелигенция (здесь: связь, общение. — В. В.) с старым ихтиматдевлетом. И того ради не скоро допустили оного посла на авдиенцию, пока чрез подарки и оное отчасти доведались комиссии его. А се человек зело к деньгам похотлив. Потом был на авдиенции, и принята грамота султанова, а три месяца спустя паки назад отправлен. Также от сего двора определен к султану посол, человек нарочитый. Дан ему богатой экипаж. А он же сам — сын одного хана. Хотели отправлять его вместе с [турецким] послом, а потом оного (своего. — В. В.) посла обманули, обещая, что после нескольких дней спустя отправят. И тоже не сделали, понеже отправлен, как шах отселе уехал, [т. е. через] два месяца и более после отъезду турецкого посла, и то не весьма отправлен, ибо велено ему ждать в Казбине до нового указу. А посол турецкой на границу прибыл, ведомость есть, и мешкал в дороге, ожидая оного посла. [56]

Я зело труждался доведаться комиссии турецкого посла, с которым и свидание имел, понеже в Цареграде мне знаком был, тогда секретарем и камисаром при султанском тефтердаре ²⁹, именем Дури Эфенди, и доведался часть некоторую; [1-й пункт]: что султан, не знаю по каким резонам, претендует от шаха, дабы весь гилянский шелк везен был в его область а не чрез Каспицкое море, в Россию, понеже оттоле во всю немецкую землю (т. е. Европу. — В. В.) рассылается (так себе турки имеют на уме), не знаю, заправду или под каким претекстом хотя, чтоб в Русь не пропускать шелку. Однако ж то не явственно написано, а чаю, что не без того, понеже мне сам посол о том заговаривал.

2 пункт комиссии: будто желают турки, чтоб шах комерцию французскую на то Персицкое море не допустил, советовая оному для лутчего способства тую комерцию французскую обратить и завесть чрез земли султанские.

3 пункт: имеют некоторые старые претенксии (т. е. претензии. — В. В.) турки над провинциею Эриванскою, а в чем содержится оная претенксия, заподлинно не ведаю. Слышно токмо, что за шелк, которой по капитуляциям (договорам. — В. В.) довелося туркам получать от персиян по вся годы. Та же претенксия с некоторою иною прибавкою учинена от визиря Али Паши после взятия Морей от венециянов во время, когда посланник наш Волынской в Испогани обретался. Однако ж после для приключившейся беды турецкой с немецкой стороны ³⁰ оная претенксия тогда весьма уничтожена.

От нарочитой особы уведомлен я, что помянутой турецкой посол в имеющей конференции с сим ихтиматдевлетом и об наших делах разговаривался, выпрашивая, для чего воля такая в Каспицком море русским дается, вначале (прежде всего. — В. В.) для какую резон оным в Низовой пристани фортецию строить позволено, советовая оному ихтиматдевлету свои суды строить для комерции, а столь великую волю нашим не давали б. На что оному послу ихтиматдевлет ответствовал: «Мы в землях наших фортецию строить не поизволяем, токмо прибывалище (т. е. гостиный двор. — В. В.) в пристанех комерции ради, а наипаче в таком пустом месте, что в Низовой, где токмо каждого опасения ради в жильях зимовать позволено. А что морем мы им заказать не можем, и суды строить для комерции нам не нужда, а кому нужда [с нами торговать], тот бы к нам приезжал».

На вышепомянутые пункты оного турецкого посла комиссии, вначале на первой пункт, шах велел ответствовать, что он торговым заказать не может, принудив в одну сторону ехать, понеже купец каждой туды, где ему боляя прибыль явилась, поспешает. А что касается до французской комерции, сказано, что шах давно капитуляции заключил с французским королем и, ежели оной вновь похочет комерцию завесть чрез султанские земли, в том и оной шах противен не явится. На третий пункт, [57] об эриванской претенксии, что отвешено, незаподлинно ведаю. Слышно было токмо, что шах весьма хотел турков удовольствовать. Иной говорит — с уступлением некоторой части земли, а иной — будто приказано было выдать всю требованную дачу шелку, которое в немалой сумме содержится. Но министры до того его величество не допустили, представляя, что лучше такую сумму на войско употребить, нежели на прожиток туркам выдать. А се при том случае получена ведомость из Арапии (Аравии. — В. В.), что князь един арапской, которой обретается под претекцией (протекцией. — В. В.) персицкой, победил во оных сторонах немалую часть войска турецкого, которая по повелению султанскому имела иного князя посадить, а нынешнего арештовать. Посла турецкого, однако ж, здесь, при дворе, изрядно трактовали: жалованье довольно и подарков получил, и все то, чтоб не упрямился, ни же (и не. — В. В.) покрикивал о своих делах, обещая оному, что весь ответ учинен будет чрез определенного посла, ибо посол [турецкий] сперва назад ехать не хотел и гораздо упрямился, представляя, что будто хочет здесь мешкать, пока ответ получит от султана, или бы отправили своего посла в Константинополь с ресолуциею, а он здесь будет дожидать его возвращения или по последней мере прибытия его на границе. Однако ж то его упрямство не надолго пошло, понеже мятежа ради, получа здешних три тысячи рублев, опричь других подарков и харчей, вдруг ехать склонился.

Тот посол турецкой хотя и имел помянутые комиссии, однако ж, чаю, прислан был токмо для шпионства, в каком состоянии сие государство обретается или какой-нибудь интелигенции ради с старым ихтиматдевлетом, про которого гораздо сожалел, и сам он мне говорил: «Печален я, что не имел щастия застать его в чине своем, понеже слышал, что зело обходительный и премудрый человек был и в управлении государства весьма искусен. Только глупые недрузья мешали ему и искали непрестанно, как бы его потерять». При том же тот посол сказал: «Увидим, каким образом нынешний ихтиматдевлет управлять будет, понеже малоумен. Все авганы и билиши нашего закону мусульманы приближаются ³¹ и принуждены против оных войско сбирать. С другой стороны, лезгинцы — такие же мусульманы и неприятели кизилбашские. Крайнее сего государства разорение [очевидно, и] остается токмо, чтоб султан повелел с небольшою частию войска стороны Эриванской показаться, а и русские также морем, чаю, что свое действо показать не оставят». При сем сказывал мне оной посол, как ихтиматдевлет у него спрашивал, есть ли мир между царским величеством и султановым величеством и на сколько лет. И тот ихтиматдевлет и от меня спрашивал. Слово к тому клонится, что ведать желают, не будет ли скоро между Вашим Величеством и султановым величеством войны, дабы персиянам быть в безопасности от турков, от которых зело дрожат. И нас также боятся, и ежели бы было самой малой вид противности показать или замахнуться токмо, а не [58] ударить, то б весьма здрогнули. Им любо слышать, что Ваше Величество по сию пору с шведами изволите забавляться, и то признаваю из слов ихтиматдевлета, которой, когда я рассказывал [про] полученную прошедшей кампании викторию над шведами, также показывал присланные ко мне фигурные листы ³², спрашивал меня, не будет ли скоро мир с шведами, и как я сказал: «Ежели б его царское величество похотел, мог бы в один час мир заключить, ибо непрестанно о том швецкий двор просит, но наш монарх изволит так тешиться над ними, а когда сам захочет, тогда миром оных обрадует», — оной ихтиматдевлет с великим удивлением умолчал. Сей двор чрез армянов торговых осведом был заподлинно, будто Ваше Величество с цесарем в жестокую войну вступили, и то для ради домашнего дела (т. е. дела России. — В. В.), и протчая. И оной двор, уповая, что и султан также случай такой не уронит и будет и он против Вас воевать, весьма рад явился. Однако ж по прибытии моем сюды, в Тихран, оная радость и гораздо утолилась, ибо я персицким господам получше дело растолковал и показал оным, что то все фальшиво донесено.

Такие армянские фальшивые реляции немалую при дворе инконвениенцию сочиняют, понеже персиан не честят, ниже поклон отдают (и поклон не отдают. — В. В.), окроме когда страх имеют или прибыль себе ожидают.

С приезду моего сюды, в Тихран, до Вашего Величества шах намерение имел куриера едного отправить. Но тая посылка паки продолжена. А как прибыл с калмыцкими послами Хафисбей, которой пословал (т. е. был послом. — В. В.) при хане калмыцком и жил в Астрахани, услышал, что хотел шах куриера отправлять, стал чрез министров труждаться, дабы его отправили с посольским карактером, понеже он довольно искусен русского поведения, а именно, описав целую книгу на виршах свое посольство при калмыцком хане, также положение астраханское и кто там обретается, команду (круг подчиненных. — В. В.) имеет и протчая. Чрез фаворита одного из министров самому шаху вручил, и оной, полюбя тые вирши, велел оного Хафиса к себе позвать и сам об Астрахани подробно разспрашивал и, по своем мнении присуждая за удобного к помянутой посылке, велел оного яко посла отправить, и, понеже человек не великого роду, ниже чину, султаном дербенским титуловать хотели, а он ныне токмо ихтиматдевлета придворным познавается.

Приказано также оному Хафисбею определение учинить против прежнего персицкого посла, которой паки при хане был туфенкчиагасою, при премене старого ихтиматдевлета (как по вышеописанному усмотреть мочно) арестован, а ныне освобожден и сослан в Испаган. Однако ж все то на словах определено, а характер его посольства именован, а не подтвержден, и, понеже помянутая посылка столь долго тянется, сомневаюсь, дабы не весьма уничтожена была, а ежели сбудется, не чаю, чтоб сего году могла быть, разве какие-нибудь со стороны турецкой недобрые [59] вести получат. После отъезду шахова сказано, будто куриер один прибежал из Богдата с ведомостию, что султан турецкой преставился, чего ради двор зело радостен был. С другой стороны, слышно, что Хасан Паше Богдатскому велено ехать немедленно к Константинополю и будто оной ехать не хочет и султану противиться готов.

Вышепомянутому Хафисбею приказано было в Шемахе русские торговые дела управить. Но, понеже оной не совершенно послом определен и надлежит ему для резолюции шаха к Испагану последовать, принудил оного Хафисбея брата своего в Ширван отправить и тамошние русские дела окончить.

Сего дня прибыл сюда из Бухар посланный от хана с листом к шахову величеству куриер один, и оной из больших придворных ханских офицеров, которой также ко мне лист принес от ханского лица, в котором зело благим себя являет, обнадеживает своею милостию и желает, чтоб скоро к нему ехал, то же приказывает своему послу, которому чрез сего куриера халат прислал, сиречь честную одежду.

Помянутый куриер, понеже имеет лист до шаха, намерен в Испаган ехать, сказывая мне, что в оном письме содержится одна выговорка об нашем здесь долгом задержании и чтоб немедленно нас отправили, также о том, говорит, резолюцию требовать от хана оному куриеру наказано.

В письме, посланном ко мне от хана, написано, будто письмо, которое я к нему писал чрез нарочного посланного, получил и по оному письму рад был во всем меня удовольствовать, а именно изъявляет про ясырей, которых для той регард (из уважения к Беневени. — В. В.) велел сыскать и до моего приезду хотел у себя удержать. А я к оному хану никакого письма не писывал, но такое письмо фальшификовано на мое имя. А именно: задержаны были в Мешете из ясырей 18 человек казаков, которые из разных мест уходом спаслись. При них же был немчин один, именем Александр Гендрих Шуленгур, а сказывался прапорщиком; сыскав одного армянина, едущего из Шемахи, [он] научил оного дабы себя куриером объявить бухарскому хану и, написав на мое имя письмо к хану мешетскому, объявлял оному, что я в скорых числах к Мешету прибуду и чтоб помянутых казаков наших также и оного прапорщика, который себя там майором называл, немедленно отпустил. И помянутой хан, увидя такое мое письмо, опасаясь, чтоб я не пожаловался шаху, велел всех отправить, дав им по нескольку на харч в дорогу. Также оному фальшивому куриеру армянину на харч дано, и, понеже оной сказался моим куриером и письмо показал до хана бухарского (а то письмо помянутой прапорщик Александр своею рукой написал), дано также ему несколько денег на проезд до границы. Как оной прапорщик вместе с казаками прибыл сюда, в Тихран, не ведал я такой за ним недоброй поступок, удержал его у себя для экспедиции, а казаков всех отправил наперед. Но поздно я стал доведываться, и [60] то необстоятельно, а до того и при мне здесь [Шуленгур] своей лихой натуры знак показать не оставил, ибо между иным чуть меня в один инпегн (момент. — В. В.) с кизылбашами не увел. Однако ж я ему никакой противной вид не показал, дабы что-нибудь и пуще не сотворил. Но при отъезде моем удовольствовал оного деньгами на проезд, на наши суда в Гилян отправил, как о том астраханскому губернатору писать не оставил.

Хивинской хан заподлинно драку с бухарцами чинить хотел и уж приготовление чинил. Но услышав, что большие беги (беки. — В. В.) весьма противны такому его намерению и ищут, как бы переменить его, а се доведавшися, что прежнего Муса хана сын в пятнадцать годов при бухарском хане тихим образом содержан и уж секретные к нему присылки были от больших хивинских господ, которые желают его ханом учинить, немедленно двух из ближних своих министров к бухарскому хану отправил, от которого с великою покорностию в начале экскузацию, а потом прежнюю добрую дружбу и союз просит, обещая также впредь добрым и верным другом себя оказывать.

Ежели помянутый Хафисбей отправлен будет послом или иной кто-нибудь, комиссия того, слышал, будто содержаться будет в том, чтоб просить Вашего Величества о вспоможении против хивинцев с астраханской стороны сухим путем, а персиане со стороны мешетской оных атаковать намерены. Тут же прошение учинить до Вашего Величества об лезгинцах, черкесах, чтоб также и в их стороне терской оных укротить спомогли, дабы впредь такие своевольства чинить не могли.

Флори Беневени.

Получено в Москве в 15-й день генваря 1722-го г.

1. В текстах документов во многом сохранена старая орфография, хотя, например, осовременено написание следующих типов слов «стараца» изменено на «стараться»; «ево», «какова» — на «его», «какого» и т. п.; также поставлен дефис в предлогах («из-за», «из-под») и перед частицами («что-нибудь», «кое-как» и т. п.). Следует оговорить, что мы не стали унифицировать встречающиеся в текстах разночтения одного и того же слова, например: аудиенция — аудиэнция — авдиенция, действительно — девствительно, турецкой — турской, именно — имянно, комиссар — камисар, реляция — релация, резолюция — ресолюция — ресолуция, генерально — дженерально — женерозно, ныне — ноне, грек — гречанин — греченин, серебряный — серебреный и т. д.

2. От Москвы до Астрахани посла провожали девять солдат Московского гарнизона [3, 1718 г., д. 1, л. 39].

3. Архиатер (архиятер) — высший управляющий медицинскими делами в России в 1716-1763 гг.

4. Род морского судна.

5. Немногим позже пошлина была ему все-таки возвращена [3, 1719 г. д. 1, л. 1-10].

6. Чюлфяне, или джульфяне, джульфинцы. Здесь: армяне и, Джульфы.

7. Недружественные отношения Персии и Бухары явились в определенной мере причиной задержки бухарского посла в Шемахе (а также Ф. Беневени ведь они следовали вместе).

8. Имеретия (Имерети) — историческая область в Западной Грузии (с XV в. — Имеретинское царство) со столицей в Кутаиси. С середины XVI в находилась в вассальной зависимости от Османской империи. Определенную роль в политической жизни Имеретии играло шахское правительство Персии.

9. Шамхал (шавкал) — титул правителей кумыков в Дагестане с XIV в. до 1867 г. Резиденция шамхала находилась в разное время в селениях Тарки, Буйнак и Кази-Кумыхе.

10. Эта часть фразы написана цифирью.

11. Назир(ь) — дворецкий, управляющий шахскими имениями.

12. Ихтимат-девлет (ихтиматдевлет, эхтемадевлет) — искаж. перс, «э'темад од-доуле» — «канцлер» или «первый министр шаха» (со всей полнотой власти).

13. Кулар-агасы (куларагасы) — один из придворных чинов; согласно А. П. Волынскому, генерал и управитель шахскими слугами и невольниками.

14. Имеется в виду Дмитрий Петричис — грек, бывший толмач посольства А. П. Волынского, отправленный в Персию в июне 1719 г. с грамотами Петра I и канцлера Г. И. Головкина к персидскому шаху — ответами на грамоты шаха, присланные с А. П Волынским. В Низовую он прибыл 31 октября, затем, так же как и Ф. Беневени, 20 дней ожидал подвод для дальнейшего проезда до Шемахи. Там его продержали еще пять месяцев (в это время он и повстречался с Ф. Беневени). Лишь по прибытии в апреле 1720 г. в Шемаху нового хана Дмитрий Петричис получил разрешение на выезд к шаху. 24 мая шах принял его как гонца. 2 декабря 1720 г., исполнив порученную миссию, он возвратился в Петербург [см. 13, с. 241-243].

15. Здесь и далее заглавия, отмеченные звездочкой, приводятся в документе.

16. Ески-кагасы (ескикасы) — придворный чин, начальник или хранитель шахских архивов.

16а. Аюка (ум. 1724) — хан волжских калмыков, которые кочевали вверх по Волге (от Астрахани до Саратова) и находились в российском подданстве.

17. Имеется в виду А. П. Волынский.

18. Т. е. поступок Д. Петричиса не должен быть оставлен без внимания, тем более что он был официальным лицом. Спустя некоторое время после возвращения Д. Петричиса в Россию по жалобе Ф. Беневени его судили и наказали.

19. Кизилбаш (кизылбаш) — дословно «красноголовый». Так называли персов, потому что они красили головы и бороды хной.

20. Эта копия не сохранилась.

21. Даруга — один из административных чинов: староста, старшина.

22. Тюфянчи (тюфякчи) — стрелок из тюфяка — маленькой пушечки или пищали.

23. Муханский (муганский), т. е. из Мугани, области степных равнин в Восточном Закавказье.

23а. Луты (лути, лоты от перс, «лут» — «голый», «нагой») — босяк, бродяга, т. е. деклассированная часть беднейшего городского населения.

24. Курчи-баши (курчибаши) — придворный чин, начальник личной шахской гвардии, корпуса стрелков; согласно А. П. Волынскому, вторая персона после ихтимат-девлета.

25. Туфенкчи-агасы (туфенкчиагасы) — придворный чин; начальник, глава всех оружейников.

26. Испасалар — искаж. «сипахсалар» — «главнокомандующий».

27. Ясырь — невольник, раб; добыча в виде невольников.

28. Дивитар (от «дафтар» — «запись») — придворный писарь.

29. Тефтердар (от «дафтар») — чиновник, ведавший записью и сбором недоимок и налогов.

30. «...После взятия Морей от венециянов... [и] после для приключившейся беды турецкой с немецкой стороны...» — Имеются в виду войны Османской империи: с Венецианской республикой в 1715-1718 гг., в ходе которой туркам-османам удалось захватить часть Пелопоннесского полуострова (Мореи) и ряд островов в Эгейском море, и с Австрией в 1716-1718 гг., принесшая Османской империи ряд территориальных потерь на Балканах.

31. Вероятно, имеется в виду, что они — сунниты.

32. «...Я рассказывал [про] полученную прошедшей кампании викторию над шведами, также показывал присланные ко мне фигурные листы...» — Вероятно, Ф. Беневени имел в виду победу русского флота у о-ва Гренгам 27 июля (7 августа) 1720 г., о которой ему было сообщено скорее всего в одном из посланий Коллегии иностранных дел (оно не сохранилось), с ним же были присланы и фигурные листы — какие-либо гравюры или рисунки (чаще они назывались «фряжские листы»), изображавшие это сражение. Заранее предполагалось, наверное, что посол будет показывать их за границей и вид больших боевых кораблей, пушек, флагов и т. п. произведет впечатление как на друзей, так и на недругов России.