ИБН БАССАМ

Из книги

СОКРОВИЩНИЦА ДОСТОИНСТВ ЖИТЕЛЕЙ АНДАЛУЗИИ

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

(Перевод сделан по изданию: Ибн Бассам . Аз-Захира фи фадаиль ахль аль-Джазира (Сокровищница достоинств жителей Андалусии). Дамаск, 1978)

Говорит Абу-ль-Хасан Али ибн Бассам из Сантарена, что в Андалусии, да помилует его Аллах: «После восхваления Аллаха, кому подобает похвала и кто достоин ее, и после приветствия господину нашему Мухаммеду, последнему из пророков и лучшему из них, мы начнем. Поистине, самый высокий плод образованности и искусства речи — послание, в котором слова рассыпаны свободно, или стихи, что нанизаны в прекрасном порядке. Строки посланий подобны нитям дождя, изливающегося на лепестки цветов среди душистых лугов, а стихи — сходны с ожерельем, чьи бусинки нанизаны и крепко связаны друг с другом, переливаясь на груди красавицы.

В краях Андалусии вплоть до нашего времени не перевелись еще знаменитые мастера обоих видов искусства слова, доблестные рыцари и достойные имамы, (Имам. Здесь автор имеет в виду выдающихся мастеров слова.) чье мастерство прекрасно и благоуханно, словно мускус, и сверкает ярче самоцветов. Они умело начинают свою речь и красноречиво кончают ее, владея всеми видами слов [279] подобно тому, как мрак овладевает веками того, кто истомлен бессонницей. Они будто выковали в горниле звезд жемчужины слов, диковинки прозы и стихов, так что смутили ночные светила своими блестящими посланиями и светоносными касыдами.

Если бы их творения узнал Бади аз-Заман, то забыл бы свое имя, а если бы Ибн Хилялъ ас-Сули прочел их послания, то отдал бы им предпочтение. Если бы Кусайир услышал их стихи, то перестал бы восхвалять правителей и воспевать женщин, а если бы Джарвалъ аль-Хутайя познал их, то у него недостало бы сил, чтобы выть и лаять, произнося свои злые стихи.

Люди наших краев упорно стараются следовать во всем жителям Востока — они вновь и вновь повторяющих старые истории, желая заслужить одобрение и награду, словно законоведы, ссылающиеся в своих хадисах на праведного Катаду. Дело дошло до того, что если в землях Востока каркнет ворона или в пустынях Сирии и болотах Ирака прожужжит муха, то в Андалусии эти звуки станут столь сладостными для слуха, что мои земляки падают ниц в умилении, словно преклоняясь перед идолом и моля его о спасении. Они сразу запоминают это каркание и жужжание и будут повторять его, читая нараспев, как священную книгу, хотя дивные истории и всем известные стихи жителей восточных стран в наше время не более чем падение стрелы, пролетевшей мимо цели, или привал выбившейся из сил верблюдицы. Они уже не тешат ни душу, ни разум и не дают простора пи языку, ни руке.

И возмущенный такой несправедливостью, решил я не потворствовать заблуждениям и собрать все сокровища и диковинки речи поэтов и катибов своего времени, которые мне удастся найти, ревнуя о чести своей родины и не желая, чтобы ее сверкающие ночные светила представали бы в виде бледных полумесяцев, а прекрасные моря казались бы лужами с загнившей водой. Ведь в Андалусии столько видных ученых и поэтов были забыты, и их знания и мастерство не были оценены по достоинству, так что ложно сказать, что они умерли раньше своей смерти. О, если бы знать, кто это придумал, будто знания могут существовать только в определенное время, о, если бы ведать, кто первым отдал предпочтение жителям Востока над мусульманами Запада?! [280]

Я включил в этот сборник, который назвал «Сокровищница достоинств жителей Андалусии», диковинки прозы и стихов, что звучат слаще клятв влюбленных при свидании, и слушать их приятнее, чем звуки лютни во время пиршества, когда подносишь к губам благовонный напиток. Ведь андалусцы искони были прославленными ораторами, искусными катибами и вдохновенными поэтами. Стихи их переливались, искрясь, и моря почитали их своими друзьями, они восходили на небосклоне, состязаясь в блеске с солнцем и луной. Их речи были нежными, словно дуновение ветерка, и крепкими, как гранитная скала. Абд аль-Джалиль ибн Вахбун, один из наших славных поэтов, сказал, описывая свои стихи;

Вершины горные чаруя и плодородные долины,
Мой стих воркует, словно голубь, но у него полет орлиный.

И красноречию жителей Андалусии не преграда то обстоятельство, что они постоянно отражают натиск врагов, и то, что их родима — последняя из стран, завоеванных мусульманами, где арабы совершали свои славные подвиги. И впереди нас, и позади нас — только океан, румы и готы. Для тех, кто находится в подобном положении, и камешек кажется горой Сабир, (Сабир — гора на Аравийском полуострове, ставшая в средневековой арабской литературе символом высоты и недоступности.) и лужа грозит разлиться безбрежным морем.

Рассказывал Абу Али аль-Багдади аль-Кали, который посетил Андалусию во время правления рода Марванидов: «Когда я приехал в Кайруан, то мне показалось, что чем дальше еду я, тем меньше понимают меня люди в тех странах и городах, мимо которых я проезжал, тем они глупее и невежественнее. И я сказал себе: «Если жители Андалусии окажутся еще более дикими и косноязычными, то мне понадобится толмач». Но нам-то известно, как восхвалял Абу Али моих земляков после того, как познакомился с ними и узнал их ум и проницательность в долгих диспутах и беседах...

Аллаху всевышнему ведомо, что составил я эту книгу, когда сердце мое было истомлено бедами, а мысли смешались, когда судьба стала переменчивой, меняясь, как изменяются цвета хамелеона, когда я был разлучен со своей родиной — Сантареном, что лежит в дальней западной стороне и был сломлен врагом, как ломается копье на войне. Душа моя полна страха после того, как пропало все, что [281] я унаследовал, и все нажитое мною пошло прахом. Погибло великое и малое, тайное и явное под пятой врагов, хлынувших с западных берегов в наши родные края, где доселе благосклонная судьба хранила нас от всякого зла, ибо готовность и осторожность, которую мы держали наготове, спасала нас от поражения и горестных скитаний.

Но теперь румы рассеяли нас, после того как мы были едины, словно нанизанное ожерелье, и о нас можно сказать, как говорится в пословице: «Если куропатку оставить хоть ночью в покое, она бы уснула». Когда же бедствия и страх усилились, я и мои спутники принялись плутать по бесчисленным дорогам в бесплодных пустынях, где очи видят не то, что слышит ухо, где встречаются лишь мучения и горькие испытания:

Пустыни, где волка душа покидает в блужданье бесцельном,
Где ворону крылья не служат в полете, смертельном.

Наконец избавился я от скитаний, и мне повезло, как везет луне в конце месяца или игроку, когда выпадают пустые кости, и я попал в славный город Севилью, прозванный Химсом, (Андалусцы называли Севилью Химсом потому, что в середине VIII в. в Севилье поселились арабы — выходцы из сирийского города Химс, которым Севилья и ее окрестности были отданы в надел омайядским эмиром Андалусии.) полумертвый от страха и болезней, с разбитой и ослабевшей душой. Но и там я плутал долгое время, прикрываясь вместо крыши тенью от облака, но, не имея силы покинуть город, словно голубка, привязанная к своему гнезду. Моим другом было одиночество, а моей пищей — остатки с чужого стола,— ведь образованности и ее ценителей в Севилье меньше, чем верности, а образованный человек - там пропадет, словно месяц среди зимних дождевых туч. Человека там ценят не по уму, а по деньгам, и примером для всех горожан служат богатые невежды. Там достаточно сохранить в целости и неприкосновенности достаток, честь же пускай будет с ущербом. Хоть и зол и нечестив богатый, но добром здесь почитают лишь серебро и злато...

Когда же меня попросили составить эту книгу, и я убедился в том, что люди охотно прибегают к ее свету, радуясь даже искрам ее огня, то захотелось мне, чтобы мое сочинение стало странствовать по свету, прославив имя мое и того, для которого эта книга была составлена. Ибо это товар, который продадут на любом рынке, и дай бог, чтобы за него дали достойную цену...»

(пер. Б. Шидфар и В. Микушевича)
Текст воспроизведен по изданию: Средневековая андалузская проза. М. Художественная литература. 1985