БУЗУРГ ИБН ШАХРИЯР

КНИГА О ЧУДЕСАХ ИНДИИ

Мухаммад ибн Бабишад сказал мне, будто путешественники, проезжавшие в этих местах с караванами, рассказывали ему о своих встречах с отрядами обезьян. Звери эти мешали им продвигаться, нападали на них со всех сторон, дрались, разрывали на них платья и раздирали меха. Все это происходило в безводных пустынях. Когда люди наконец давали что-нибудь обезьянам, те оставляли их в покое, но не пропускали к воде. Большинство путешественников умирало от жажды, и только немногим удавалось добраться до другого источника.

Мухаммад передал мне следующий рассказ со слов одного из своих матросов.

В триста девятом году ⁸⁴ этот матрос поступил на корабль какого-то капитана и отплыл в Каколу. Благополучно прибыв туда, моряки выгрузили товары на сушу и часть из них понесли в город, отстоявший от моря приблизительно в семи днях пути. Перед своим уходом они вытащили корабль на берег маленькой бухты, в трех-четырех фарсахах от Каколы, устроили перед ним плотину для защиты от моря, накрыли его кусками дерева и подперли со всех сторон.

«Меня, — продолжал рассказчик, — снабдили достаточным количеством провизии и оставили на судне, а сами все ушли в город и остались там торговать. После их ухода на берегу появилась толпа обезьян. Обезьяны бродили вокруг судна и пытались проникнуть на него, а я отгонял их камнями. Но одна крупная обезьяна все-таки взобралась на корабль; я прогнал ее, но она не отстала от меня, а притаилась где-то [57] поблизости от судна. Немного погодя, она снова влезла ко мне. В это время я как раз ел. Я бросил обезьяне кусок хлеба; она сожрала его и пробыла со мной около часа, а потом спустилась на землю, скрылась и не показывалась до самого вечера. Вечером она снова явилась, неся в зубах небольшую ветку, на которой было штук двадцать бананов. Обезьяна крикнула, я выглянул на ее крик, и она, вскарабкавшись на судно, положила бананы к моим ногам; я принялся их есть. После этого обезьяна поселилась у меня; только иногда она уходила, чтобы принести бананов и других плодов, произраставших в этой, долине. Она спала со мной по ночам, и, почувствовав к ней влечение, я сошелся с ней. Но не прошло и трех месяцев, как обезьяна забеременела. Она с трудом двигалась и все показывала на свой живот, давая понять, что понесла от меня. Это подействовало на меня удручающе; я боялся позора, когда товарищи вернутся, и увидят, что я наделал. Мучимый стыдом, я взял лодку, поставил мачту с парусом и привязал якорь; я снес туда также запас провизии и мех воды, одежду и все свое имущество. Затем я выждал время, когда обезьяны не было, спустился в лодку и с большой опасностью дЛя жизни выехал в открытое море, оставив корабль без людей. Проехав двадцать с лишком замов ⁸⁵ и чуть не погибнув в пути от всяких тягостей, я пристал к одному из островов Арманана ⁸⁶, где и прожил несколько дней. Здесь я запасся плодами и бананами, наполнил свой мех пресной водой, отдохнул и несколько оправился. Но на этом острове я совсем не видел людей, кроме рыбаков, спускавшихся по реке между деревьями на своих челноках. Потом я опять отправился, в море и, проплыв наугад около семидесяти замов, оказался у острова, называющегося Бедфаркала ⁸⁷. Немного побыв там, я перебрался в Калу ⁸⁸, а оттуда вернулся на родину. Некоторое время спустя я встретил своего судовладельца и людей, плававших со мной на его корабле. В ответ на мои расспросы они рассказали, что нашли на судне обезьяну, родившую не то одного, не то двух детенышей. Лица у них были совсем человеческие, грудь без волос и хвосты короче, чем у обыкновенных обезьян. По этому поводу делались разные предположения. [58]

Одни, заметив, что с корабля ничего не пропало, кроме лодки и ее снаряжения, догадывались, что обезьяна забеременела от оставшегося на судне матроса и что он потом уехал в лодке; другие думали, что обезьяна убила матроса, а лодку украл прохожий или какой-нибудь рыбак. А обезьяну и ее детенышей моряки выкинули».

«Матрос, рассказывавший мне это, — прибавил Мухаммад, — имел очень слабое зрение. Когда я спросил его о причине недуга, он ответил мне: “Глаза мои начали портиться, когда я жил с обезьяной; долгое морское плаванье испортило их еще больше”».

Один моряк рассказывал мне, будто какой-то корабль, который шел из Омана в Сенф, потерпел крушение. Около десяти человек спаслось на лодке, и ветер забросил их на какой-то остров, совершенно им незнакомый. Путешественники бросились на землю и весь остаток дня пролежали без движения: так измучили их все ужасы и бедствия, испытанные на море. Потом они встали, притянули лодку к берегу и провели в ней ночь. Наутро мореплаватели отправились в глубь острова. Они нашли там много пресной воды, богатую растительность и деревья с густой листвой, а также различные плоды, много бананов и сахарного тростника, но людей не видели. Путешественники напились воды, вдоволь наелись плодов, а затем вернулись к лодке, вытащили ее на сушу и подперли кусками дерева. Из листьев банана и других деревьев они соорудили над лодкой прочный навес и тут же устроили убежище для себя. Через пять или шесть дней приближается к ним вдруг толпа обезьян во главе с большой и толстой обезьяной. Стадо остановилось у самой лодки, куда люди со страху попрятались; но животные продолжали стоять, не причиняя им никакого вреда. Сперва главная обезьяна разослала остальных направо и налево, точно начальник своих подчиненных, затем они снова вернулись и стали делать друг другу знаки, словно о чем-то беседуя. С наступлением вечера обезьяны ушли, а путешественники очень боялись, что обезьяны их убьют. Сначала они подумали удрать ночью, но положение их было самое отчаянное: провизии они не имели, дороги не знали, словом, положение было безвыходное. На следующее [59] утро к ним опять подошла обезьяна и стала кружить около лодки. Потом она ушла и вернулась с другой обезьяной, которая показывала ей что-то знаками. Вот что один из мореплавателей рассказал впоследствии моему собеседнику:

«Я последовал за обезьянами до леса. Дальше я идти побоялся и вернулся назад, когда уже прошла часть дня; спутники расспрашивали меня о том, что я видел, и я им все рассказал. На следующий день обезьяны пришли опять точно так же, как и в первый раз. Начальник их по обыкновению сидел около лодки и рассылал подчиненных по своим надобностям. Через час появились две обезьяны. Каждая из них несла по куску самого лучшего золота, которое они бросили на землю перед своим начальником. Потом вернулись другие обезьяны, побеседовали знаками и ушли восвояси. Мы опустились на землю и подобрали золото; оно оказалось превосходного качества, а видом напоминало толстые корни. Мы так обрадовались этой находке, что наполовину забыли о своем несчастье. Наутро снова пришла обезьяна, покрутилась около нас и ушла. Я последовал за ней; пробился сквозь чащу и вышел на равнину, покрытую черным песком. Обезьяна стала разрывать передо мной землю и вдруг остановилась; я присел и, порывшись в песке, нашел спутанные золотые корни. Я выворачивал их без устали, пока все мои пальцы не покрылись кровью; затем я собрал все, что вырыл, и унес с собой. Деревья в лесной чаще росли так густо, что, возвращаясь, я заблудился. Я влез на дерево и провел там ночь. Наутро явились обезьяны; они по обыкновению шли на берег. Я издали последовал за ними и шел все дальше и дальше, пока не увидел море. Тогда я взобрался на дерево и просидел на нем до самой ночи, а после ухода обезьян вернулся к товарищам. Те встретили меня со слезами: “Мы не сомневались, что ты погиб”, — говорили они. Я рассказал им обо всем случившемся и бросил золото на землю перед ними; но это только усилило нашу печаль и заботу: теперь мы разбогатели, но у нас не было никакой возможности увезти это богатство, потому что не на чем было его везти. Лодка была слишком мала и могла [60] затонуть, если бы мы ее нагрузили, да и пути мы не знали. Мы все решили пойти на эту равнину, нарыть золота и снести его к лодке, а в остальном положиться на Аллаха всемогущего и великого. По утрам, если обезьяны не приходили, мы откапывали золото, тащили его к берегу и прятали в яме, которую вырыли около лодки. Так мы откапывали и носили золото целый год; и набралось у нас громадное количество золота неизмеримой ценности. Обезьяны между тем приходили через день; а мы жили, питаясь водой и плодами этого острова.

Вот какова была наша жизнь, когда вдруг приплыл к нам какой-то корабль. Он плыл в Оман или в Сираф, но по дороге его застиг сильный ветер и залило волнами. Путешественники бросили в воду все, что имели с собой, и большинство из них потонуло или задохлось в свирепых волнах, заливавших судно. Увидев остров, они захотели к нему пристать, но, не имея сил двинуться с места, остались в отдалении. Всмотревшись внимательнее, они заметили на берегу нас и нашу лодку. Двое из них обвязали себя канатом и всеми силами старались доплыть до нас. Увидев это, мы взяли веревки, бросились к ним вплавь, встретились с ними и, связав их веревки с нашими, укрепили их на суше. А потом двое из моих товарищей отправились на судно. Там они нашли капитана с матросами и несколько купцов; несчастные были едва живы от пережитого страха и совершенно обессилели — так долго им приходилось черпать воду во время плавания в открытом море. “Притяните корабль на сушу, — взмолились они, — и возьмите все товары, все имущество, которое осталось у нас!” — “Братья, — говорил капитан, — притяните нас к берегу и возьмите себе корабль в полную собственность!” Но товарищи мои ответили: “Мы ни за что не сделаем этого, но, когда мы притянем вас к берегу, вы предоставите нам половину судна в собственность”. “С великою радостью”, — ответили потерпевшие. На этом обе стороны заключили договор и засвидетельствовали его друг перед другом. “Еще одно условие!” — сказали наши. — “В чем оно?” — “Половину судна мы нагрузим своим имуществом; никто не будет нашим совладельцем, и никто не должен препятствовать нам”. — [61] “Согласны”. — “Само собой, — продолжали мои спутники, — что мы нагрузим его обычным грузом, который не испортит судна и не потопит его”. — “Ничто не сравнится с тем, что мы уже испытали, — ответили новоприбывшие, — мы до сих пор не можем оправиться; но, умоляем вас, ради Аллаха, не дайте нам погибнуть окончательно в этом ужасе”. Товарищи наши вернулись вплавь, а тут как раз подошли обезьяны. Видя, что мы тянем канат от корабля, они стали тянуть его вместе с нами, и судно в одно мгновение очутилось у берега.

Приехавшие бросились на сушу, точно влюбившись в нее после всего испытанного. Утром мы показали им то место, где росли плоды; они наелись, напились и наконец пришли в себя. На следующий день обезьяны по обыкновению принесли золото, и мы предпочли отдать его приехавшим, так как сами набрали достаточно. Затем мы нагрузили своим золотом половину судна, а капитан нагрузил золотом другую половину для себя и для своих купцов. Мы запаслись плодами этого острова и, выехав с попутным ветром, прибыли в Индию. Здесь каждый из нас снес свою долю в определенное место, и на каждого человека пришлось по миллиону сто сорок четыре тысячи мискалей ⁸⁹. С тех пор мы перестали плавать по морям». Это один из самых удивительных рассказов, которые я слышал про обезьян.

Некто рассказывал мне, будто в доме одного купца в каком-то поселке... ⁹⁰ он видел обезьяну, исполнявшую обязанности слуги. Она подметала в доме полы, открывала посетителям дверь и закрывала ее за ними, зажигала и раздувала огонь под котлом, подкладывала в него дрова, отгоняла мух от стола и обмахивала хозяина опахалом.

Говорили мне, будто в йеменском городе Зафаре жил один кузнец; и была у него обезьяна, которая весь день раздувала мехи. Так она прожила целых пять лет; я несколько раз заезжал в этот город и видел ее там.

Рассказывали мне также про другую обезьяну (она принадлежала жителю какого-то йеменского города). Однажды ее хозяин достал кусок мяса, принес его домой и знаком приказал обезьяне стеречь говядину. Но вдруг налетел коршун и унес этот кусок, оставив [62] обезьяну в полной растерянности. На дворе этого дома росло дерево. Обезьяна влезла на его вершину, голову опустила вниз, а зад подняла к небу и приставила к нему обе лапы. Коршун принял зад обезьяны за остаток мяса, которое он похитил, налетел на нее и клюнул. Но обезьяна вцепилась в птицу обеими лапами, схватила ее и отнесла в дом; там она положила коршуна под миску и накрыла сверху чем-то тяжелым. Вернулся хозяин и, не найдя мяса, уже собрался было побить обезьяну, но та сейчас же бросилась к миске и вынула оттуда коршуна. Увидев коршуна, хозяин догадался обо всем, что случилось. Он выщипал коршуну перья и пригвоздил его к дереву.

Про обезьян рассказывают остроумные вещи; между прочим, передают следующее. Какой-то исфаханский ⁹¹ шейх, много путешествовавший на своем веку, отправился однажды в Багдад. Он ехал туда с большим караваном, в котором среди других был один юноша, пылкий и сильный, точно мул. Исфаханский шейх по ночам сторожил свои вещи и спал только днем, когда ехал верхом на своем верблюде. И вот однажды ночью, бодрствуя по обыкновению, он увидел, что юноша подошел к одному из погонщиков и уселся сзади него, чтобы соединиться с ним. Погонщик проснулся, набросился на него и намял ему бока, как кожевник мнет кожу. Юноша вернулся, шатаясь, как пьяный, от тумаков и пощечин погонщика; но, едва он пришел в себя, как пошел к нему опять. Задремавший погонщик яростно вскочил и избил его пуще прежнего. Вернувшись на место, молодой человек не мог пошевелиться, но потом он снова собрался с силами и подошел к погонщику в третий раз. Погонщик снова, уже в третий раз, поколотил юношу. Тот ушел от него ползком, мотаясь по земле направо и налево, а погонщик кричал ему вслед: «Если ты сунешься в четвертый раз, я, ей-богу, проткну тебе брюхо!»

«Я наблюдал за этими неоднократными покушениями и слышал слова погонщика. В душе я оправдывал этого человека, однако мне было бы жаль, если бы убили такого юношу. Когда молодой человек очнулся от побоев, я подозвал его и сказал: “Дитя мое, что [63] побудило тебя вести себя так сегодня ночью? Сегодня ты ушел целым из рук этого погонщика, но берегись, как бы он в другой раз не убил тебя и лучше потерпи”. — “Клянусь тебе, дядя! — воскликнул юноша. — У меня теперь бывают ночи, когда огонь похоти не дает мне сомкнуть глаз. Когда я испытываю это волнение, все остальное, чему бы я ни подвергался, ничего для меня не значит”. — “Дитя мое, — ответил я, — между нами и Городом Мира осталось всего два дня езды; в Багдаде мы найдем, чем успокоить твою страсть”. И всю остальную дорогу я из жалости не переставал уговаривать его. Но, когда мы подъехали к Багдаду, меня охватил сильный страх. Я говорил себе: “Это чужестранец, молодой, никогда до сих пор не бывавший в Багдаде. Быть может, он увидит кого-нибудь из свиты халифа или везиров, набросится на него, как набросился на погонщика, и наверняка погибнет”. Поэтому я не оставил своего молодого спутника, а увел его в помещение, где остановился сам.

Спрятав наши вещи, я первым делом отправился с ним к своднице, чтобы приискать женщину, которая бы помогла его горю. Но, когда мы проходили по какой-то улице, приятель мой остановился и сказал: “Дядя! Я только что видел в этом окне женщину с лицом, подобным солнцу. Я хочу ее во что бы то ни стало”. Я начал его отговаривать, но юноша сел на землю и объявил, что тут же умрет. Тогда я сказал себе: “В пустыне я сберег этого молодца. Неужели я брошу его здесь, в Багдаде, в этом городе искушений?” Ничего от него не добившись, я стал оглядывать улицу и заметил лачугу, которая видом своим ясно показывала, что владельцы ее — нищие. Когда я постучался в дверь, оттуда вышла старуха; и я расспросил ее про дом, в окне которого мой спутник видел женщину. “Это дом везира такого-то, — ответила старуха. — Женщина, которую юноша видел, — супруга везира”. — “Сын мой, — обратился я тогда к молодому человеку, — откажись от этой мысли. Пойдем со мной, я покажу тебе обитательниц Багдада. Ты, наверное, найдешь среди них женщину прекраснее этой”. — “Клянусь Аллахом, — ответил мой друг, — я не сойду с места, пока не добьюсь ее или [64] сам не погибну”. — “А если я соединю тебя с ней. — вмешалась старуха, — что ты дашь мне за это, юноша?” Мой молодой приятель поспешно развязал кошель, висевший у него на поясе, и отсчитал старухе десять динаров. Обрадовалась сводница, быстро оделась и пошла стучаться к везиру. Евнух впустил ее в дом; она вошла и, возвратившись оттуда, оказала юноше: “Твое желание будет исполнено, но с условием” — “С каким?” — опросил тот. — “Ты уплатишь пятьдесят мискалей ей самой, пять мискалей за угощение и пять мискалей евнуху”. Получив шестьдесят мискалей, старуха снова вошла в дом, потом вернулась и сказала: “Пойди в баню и перемени платье, а между молитвой заката и вечерней молитвой стой наготове у моей двери и жди, пока тебя не позовут”».

Молодой человек так и сделал, сходил в баню, привел себя в порядок и в назначенное время стал у дверей старой сводницы. Явился евнух, подал знак и провел его в приемную, обставленную подобающим образом. Подали прекрасное кушанье, потом вино; юноша ел и пил. Покончив с питьем, он вместе с женщиной направился к постели. Но едва они сняли с себя одежду, как из-под занавеса вышла обезьяна, исцарапала гостя когтями и изранила ему в кровь ляжки и половые части. Молодой, человек оделся, но, отяжелев от вина, тут же заснул. На рассвете евнух разбудил его со словами: “Встань, уйди, пока еще нельзя различать лиц”. И юноша ушел, полный печали.

Когда наступило утро, старый исфаханец сказал себе: “Пойду к тому молодцу, узнаю, как обстоит его дело: достиг ли он, чего желал, хорошо ли кончилось его предприятие”. Но шейх нашел своего друга у дверей старой сводницы; он сидел неподвижно, опустив голову на ворот платья. Расспросив его о случившемся, шейх позвал старуху и обо всем ей рассказал. Та поспешила к женщине, справилась о причине и вернулась с ответом: “Знай, что мы забыли про подарок хозяйской обезьяне: ей полагается сверток сладостей весом в ратль. Но, если юноша пожелает вернуться, мы возьмем с него за эту ночь вдвое меньше, чем за прошлую”. Молодой человек тут же уплатил тридцать динаров, и [65] старуха сказала ему: “Когда-ты придешь сегодня ночью, в известное тебе время, принеси в бумаге ратль сладостей для хозяйской обезьяны”.

Юноша приготовил несколько свертков, и его впустили в дом везира; он ел и пил там то, что ему подали, Едва он обратился к женщине, как к нему подскочила обезьяна, но, получив сверток сладостей, она возвратилась на свое место. Удовлетворив свою нужду, юноша думал начать сызнова; как только явилась обезьяна, он швырнул ей новый сверток. Так он отгонял ее несколько раз; но когда он утомился и отяжелел от питья, обезьяна разбудила его и стала тащить к женщине, засовывая палец одной своей руки в другую, сомкнутую руку.

Смысл рассказа тот, что, подладившись к слугам, можно достигнуть цели вопреки желанию господ. Обезьяна этим знаком приглашала юношу действовать дальше. До утра она возбуждала его и не давала ему уснуть; а утром он вышел из этого дома и отправился своей дорогой.

Среди других рассказов о моряках и капитанах, вот что передают о капитане Абхаре. Родом он был из Кермана ⁹² и сначала пас там овец на полях. Потом он сделался рыбаком, потом поступил матросом на корабль, совершавший плавания в Индию; затем перешел на китайский корабль и наконец стал капитаном. Он изъездил моря вдоль и поперек и совершил семь плаваний в Китай. Люди отправлялись туда и до него, но только те, что готовы были рисковать жизнью. Неслыханно было, чтобы кто-нибудь благополучно добрался туда и вернулся оттуда. Если удавалось туда доплыть, это считалось чудом; но на обратном пути никто не оставался живым; и я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь, кроме Абхары, благополучно прибыл туда и вернулся обратно.

Однажды он сел в лодку, взял с собой мех воды и пробыл на море несколько дней. Вот что рассказывает об этом капитан Шахрияри, один из мореходов Китая.

«Однажды, по дороге из Сирафа в Китай, я проходил между Китаем и Сенфом, мимо Сендал-Фулата ⁹³ у входа в Санджийское море, называемое также Китайским ⁹⁴. Ветер внезапно спал, и наступило полное [66] затишье; море успокоилось. Мы бросили якорь и в течение двух дней не трогались с места. На третий день мы издали заметили в море какой-то предмет. Я велел спустить лодку и сказал четырем матросам: “Поезжайте и посмотрите, что там такое чернеется”. Вернувшись, матросы на наш вопрос: “Что это такое?” — ответили: “Это капитан Абхара сидит в лодке с мехом воды”. — “Так почему же вы ие привезли его?” — воскликнул я. — “Мы старались его уговорить, — ответили посланные, — но он говорит: “Я перейду к вам только с тем условием, чтобы стать на место капитана и управлять судном, и за это я возьму плату в тысячу динаров товарами по сирафскому курсу; а иначе ни за что не пойду”. Эти слова задели нас. Я спустился и подъехал к Абхаре с частью моих людей. Он преспокойно сидел в лодке, подымаясь и опускаясь вместе с волнами. Мы приветствовали его и умоляли перебраться к нам, но Абхара ответил: “Ваше положение хуже моего; я скорее, чем вы, могу рассчитывать на спасение. Однако если вы дадите мне тысячу динаров товарами по сирафскому курсу и предоставите мне управлять судном, — я к вам поднимусь”. И мы сказали себе: “На этом корабле много товаров и всяких богатств и множество людей. Нам не мешает воспользоваться советами Абхары, даже ценою тысячи динаров”.

Итак, Абхара, захватив свою лодку и мех, поднялся к нам на судно. Едва он очутился на борту, как сказал: “Дайте мне товаров на тысячу динаров”. Мы вручили ему их». Спрятав свое имущество, он обратился к капитану: “Сядь в сторонку!” — и тот покорно удалился со своего места. «“Нужно приниматься за дело, пока есть у вас время!” — сказал тогда Абхара. — “Что же нам делать?” — спросили мы. — “Бросьте а море все тяжелое!” Мы послушно кинули в воду около половины нашего груза или еще больше. “Теперь срубите главную мачту”. Мачту срубили и сбросили с судна. Наутро Абхара приказал: “Поднимите якорь и оставьте корабль плыть по течению”. Мм и это исполнили. “Перерубите канат главного якоря!” — приказал Абхара. Мы перерубили его, и якорь упал в море. “Теперь сбросьте такой-то якорь”, — и он продолжал так распоряжаться, пока [67] мы не выбросили в море шесть якорей. На третий день поднялась туча, подобная маяку. Скоро она рассеялась в море, и началась такая ужасная буря, что, если бы мы не выкинули груза и не срубили мачты, судно утонуло бы с первой волной. Непогода продолжалась трое суток; корабль взлетал и нырял без якоря и без паруса, и мы не знали, куда нас несет. На четвертый день ветер стал слабеть, а к концу дня совсем стих, и море окончательно успокоилось. На пятое утро повеял ветер, и море благоприятствовало плаванию. Мы смастерили мачту, подняли парус и с божьей помощью благополучно прибыли в Китай, где на время остались торговать. Затем мы исправили судно, приладили новую мачту вместо той, которую бросили в море, и выехали обратно из Китая в Сираф.

Приблизившись к тому месту, где впервые увидели Абхару, мы обнаружили остров с горами. По приказанию Абхары мы бросили здесь якорь, и пятнадцать человек спустились в лодку. А Абхара указал нам на одну из этих гор и сказал: “Плывите туда и возьмите такой-то якорь”. Мы удивились этому, но не стали противоречить; люди отправились и, действительно, возвратились с якорем. Тогда Абхара указал нам на другую гору, и матросы опять привезли оттуда якорь. Затем он велел поднять паруса, и мы. поплыли дальше. “Как же ты узнал про эти якоря?” — спросили мы нашего гостя. Абхара ответил: “Ведь я встретил вас здесь в первый день лунного месяца. В это время вода прибывает, а теперь она уже успела порядочно убыть. Вы находились между островом и подводными горами. Когда вы по моему приказанию сбросили тяжелые товары, мне пришло в голову, что в Китае мы можем обойтись и без якоря; между тем остальные товары весили не больше якорей, а ценность имели вдвое большую. Было необходимо облегчить судно, поэтому я приказал сбросить якоря. Три якоря очутились на горе, когда остров показался из воды, а три остальных попали под воду — “Но как ты узнал про бурю и про убыль воды?” — “Ведь это море, — ответил Абхара, — было исследовано еще до меня, да и я сам испытал его. В начале каждых тридцати дней вода так сильно убывает, что [68] открываются эти горы. Во время этого отлива с морского дна подымается сильная буря. Корабль, на котором я плыл, разбился о вершину одной из этих скал, а так как была ночь, отлив застиг меня врасплох. Я спасся на своей лодке, но ваше судно находилось как раз над этим островом; и если бы вы еще хоть час оставались на этом месте, оно непременно разбилось бы о скалу”».

Этот Абхара изъездил моря, про его морские приключения ходит много рассказов, а этот — один из самых удивительных.

Мухаммад ибн Бабишад рассказывал мне, будто однажды он ехал на своем корабле из Фансура в Оман. Пройдя море Херкенда ⁹⁵, он вошел в Индийский океан и направился к странам Запада. «К которой именно из западных гаваней ты думаешь пристать?» — опросил его капитан судна. — «Я пристану к Рейсуту ⁹⁶, — ответил Мухаммад, — быть может, фарсахом ниже или выше». А капитан сказал: «Мы пристанем к такой-то гавани на пятьдесят фарсахов ниже Рейсута». И они побились об заклад, что проигравший раздаст двадцать динаров в виде милостыни бедным. А между Рейсутом и местом, где они тогда находились, было по меньшей мере четыреста фарсахов. После пятнадцати дней пути они подумали, что уже приблизились к западным горам, и проговорили до ночи о своем споре. На утро следующего дня вахтенному приказали подняться на мачту; но он ничего не увидел, и ему разрешили слезть. После вечерней молитвы Мухаммад ибн Бабишад вдруг заявил: «Вот показались очертания гор!» — «Мы ничего не видим», — сказали остальные. Капитан приказал вахтенному подняться на мачту. И едва матрос взобрался на верхушку мачты, как тотчас же крикнул: «Пусть помилует бог того, кто возгласит: Аллах велик!» И все закричали: «Аллах велик!» — и ликовали и плакали от радости и великого счастья. Так они шли всю ночь до приближения зари, а перед рассветом Мухаммад ибн Бабишад приказал бросить якорь. Когда якорь был брошен и парус спущен, он обратился к капитану: «Где мы теперь находимся?» Капитан ответил: «В таком-то месте», — и назвал гавань, отстоявшую от Рейсута на сорок фарсахов. — «Мы у самого Рейсута, —  [69] сказал Мухаммад ибн Бабишад, — или против него, или выше его на выстрел из лука». Наутро судно оказалось у самого Рейсута, и Мухаммад ибн Бабишад сказал: «Если ты, будучи в море, пожелаешь узнать, нет ли вблизи земли, посмотри во время заката в сторону заходящего солнца: если там гора или остров, ты увидишь их совершенно ясно».

Один моряк рассказывал мне, будто между Ханфу ⁹⁷, столицей Малого Китая, и Хумданом ⁹⁸, столицей Большого Китая ⁹⁹ (это из обоих Китаев более могущественный, и там живет великий багбур ¹⁰⁰), будто в этих местах протекает река с пресной водой и стремительным течением. Она шире, чем Тигр около Басры; на берегах ее попадаются магнитные горы. По этой реке невозможно проплыть, если на кораблях есть железо, потому что эти горы обладают такой силой, что притянут такое судно к себе ¹⁰¹. Всадники проезжают по этим горам на неподкованных лошадях и берут седла, в которых нет железных частей, деревянные стремена и удила.

Один из капитанов, по имени Имран Хромой, рассказал мне, что в триста двадцать пятом году ¹⁰² он с несколькими кораблями отправился из Омана в Джидду.

«Дорогой налетел сильный ветер, так что часть груза пришлось выкинуть; одни из судов отстали, другие тут же погибли. Мы поплыли дальше. Между Камраном ¹⁰³ и... ¹⁰⁴ нас застигла сильная буря с ужасным переменчивым ветром. Якоря оборвались; корабли не могли удержаться на месте и стали носиться по воле ветра. С нами было несколько судов из Адена, Галафики и Асра ¹⁰⁵, между прочим, и одна галафикская барка, новая и красивая. Смотрю, а волны и ветер уже бросили ее на подводную скалу; волны перекатились через нее, и барка опрокинулась. Я и теперь помню, как люди и вещи падали в море друг за другом с вершины этой скалы. Все потонули, и никто из них не спасся».

Всюду известен тот удивительный рассказ, который я слышал от Исмаилуйи про капитана Мерденшаха. Этот Мерденшах ездил в Страны Перца ¹⁰⁶ и в другие земли. До семидесяти лет он был бездетен; наконец у [70] него родился сын, которого он назвал Мерзебаном. Мерденшах сильно привязался к мальчику и не мог на него нарадоваться; он всюду возил его вместе с матерью на своем корабле. Однажды Мерденшах плыл в Кулам ¹⁰⁷ через Барнанское море ¹⁰⁸. В дороге он попросил передать ему Мерзебана. Мать, сидевшая в каюте, передала ребенка отцу, и Мерденшах до самого заката целовал своего сына и подбрасывал его на руках. К вечеру подул сильный ветер, так что на судне раскололась мачта. Перепуганный капитан хотел передать ребенка матери и не заметил, как тот упал из его рук в море. А ветер все крепчал; и Мерденшах до самой утренней молитвы был занят судном. На рассвете море успокоилось, и на судне водворился порядок. Тогда капитан присел и сказал жене: «Подай-ка мне Мерзебана!» — «Он у тебя с самого начала ночи», — ответила мать, Мерденшах при этих словах начал рвать на себе бороду и биться головой о доски: весь корабль пришел в смятение. «Послушай, — сказал рулевой, — с самого начала ночи руль отяжелел под моей рукой; пусть его осмотрят». Моряки посмотрели и увидели какой-то неподвижный, точно пригвожденный к концу руля предмет. Один из них спустился туда и поднял Мерзебана наверх целым и невредимым. Ребенка передали матери, и она принялась кормить его молоком. Мальчику было в это время всего пятнадцать месяцев от роду. «Я видел этого Мерзебана, — прибавил Исмаилуйя, — когда ему было больше семидесяти лет. В течение одного дня он тринадцать раз являлся к оманскому кади ¹⁰⁹, чтобы приносить людям присягу по денежным делам, и все эти клятвы оказались ложными. Многие говорили мне, что не было среди морских капитанов более бесчестного человека, чем Мерзебан; с купцами на своем корабле он поступал как настоящий стряпчий».

Матросы рассказывали мне о Бедном Саиде из Адена и о том, как разбогатели его дети. Все они единогласно подтверждают то, что я сейчас расскажу. Говорят, что Бедный Саид был одним из благочестивых жителей Адена. Он плел корзины и различные другие изделия из пальмовых листьев, усердно посещал мечеть, где читал все молитвы; и было у него три сына, [71] которые вели почти такой же образ жизни. Какой-то моряк, приятель Саида, снарядил как-то корабль, чтобы отправиться в Калу. Перед отъездом он просил своего друга дать ему какое-нибудь поручение. Саид купил на даник ¹¹⁰ крупной соли, всыпал ее в зеленый кувшин, который приобрел за полдирхема, затем заткнул отверстие кувшина, передал его приятелю и сказал: «Вот это мой товар!» — «Но что мне купить тебе?» — спросил тот. «Купи мне благословение ¹¹¹, как говорят люди». Корабль отчалил и своевременно прибыл в Калу; там его разгрузили и продали все товары, но хозяин судна совершенно забыл про кувшин. Однажды, когда день отъезда был уже близок и корабль нагружен, он проходил по рынку Калы и вдруг увидел человека, который тащил на веревке рыбу и выкрикивал: «Кто купит бараку?» При этих словах судовладелец вспомнил о кувшине Бедного Саида. Он подозвал продавца и спросил его, что это за рыба. Тот ответил, что это особая порода, которую рыбаки называют «благословением». «Быть может, Саид имел в виду как раз эту рыбу», — подумал моряк, и он купил ее за две оккийя ¹¹² соли. Пригласив торговца присесть, он послал на судно одного из своих людей, и тот принес кувшин совершенно нетронутым. Судовладелец дал продавцу соли согласно уговору и приказал отнести покупку в жилище, где он остановился. Когда рыбу начали чистить, чтобы засолить ее оставшейся после продажи солью, и извлекли из нее потроха, в них нашли несколько раковин; их раскололи и в одной нашли жемчужину. «Это дар, который бог посылает Саиду», — сказал владелец судна. Затем он засолил рыбу и спрятал жемчужину. Благополучно возвратившись из Калы в Аден, он преподнес жемчужину Саиду. Вскоре после этого Саид скончался. Младший из его сыновей взял жемчужину и отправился в Сурра Ман Раа ¹¹³ к халифу, а халифом был тогда аль-Мутамид ¹¹⁴. Он купил жемчужину за сто тысяч дирхемов; на самом деле она стоила вдвое дороже.

Говорят, что один из индийских царей велел написать изображение Мухаммада ибн Бабишада, так как это великий капитан, чье имя облетело моря. У них в обычае заказывать портреты всех людей, пользующихся [72] почетом и славой, к какому бы сословию эти люди ни принадлежали.

... ¹¹⁵ Один сирафец, плававший на многих кораблях, рассказал ему, как он однажды плыл из Сирафа в Калу. В океане корабль потерпел крушение, но наш путешественник спасся на куске дерева. Больше двадцати дней его носило по морю и наконец прибило к острову, на котором было много банановых деревьев и плодов. Сирафец выбрался на берег и некоторое время прожил на острове, питаясь плодами и пресной водой. Потом он почувствовал стеснение в груди и пошел куда глаза глядят. Через несколько дней он увидел поле, засеянное рисом, дуррой и другими злаками. Заметив хижину, путешественник вошел в нее и прилег отдохнуть возле пустого сосуда. Проснувшись, он увидел погонщика с двумя быками, нагруженными двенадцатью мехами воды. Погонщик наполнил сосуд водой и сам присел отдохнуть возле него, а сирафец подошел напиться и при этом осмотрел сосуд. Он увидел гладкую, прекрасно отполированную поверхность, не похожую ни на горшечную глину, ни на стекло. На его расспросы туземец ответил, что это ствол птичьего пера. Сначала сирафец не поверил, но когда он протер сосуд снаружи и изнутри, на прозрачных стенках показались следы бородок пера. Погонщик рассказал ему, что бывают птичьи перья еще большей величины.

Все до единого моряки во всех подробностях подтверждают то, что я сейчас расскажу. Один корабль, плывший в Китай, погиб в открытом море. Спаслось только шесть-семь человек на рее. Несколько дней они провели в море; потом наконец попали на остров, где и прожили несколько месяцев, чуть не умерев там от тоски. Однажды люди эти беседовали, сидя на берегу, и вдруг видят, что к ним спускается птица величиной с быка или около того. «Жизнь опротивела нам, — сказали путешественники, — нападем сообща на эту птицу, опрокинем ее, зарежем, изжарим и съедим. Либо она убьет нас своим клювом и когтями, либо мы одолеем ее и наедимся мяса». Они вскочили: одни уцепились за лапы птицы, другие за ее шею, третьи били ее палками по голеням; в конце концов общими усилиями ее [73] удалось опрокинуть. Тогда путешественники взяли несколько камней, обломали их один о другой и сделали себе ножи. Птицу зарезали, ощипали и бросили в большой костер, который тут же развели; там ее переворачивали с боку на бок, пока она не поджарилась, а потом эти люди сели, наелись досыта да еще и на ужин оставили. На утро третьего дня путешественники вышли к морю, чтобы совершить омовения. Но стоило им прикоснуться к какой-нибудь части своего тела, как там выпадали волосы. Скоро у них на всем теле не осталось ни одного волоса, и оказались они безбородыми и лишенными всякой растительности. Среди них были три старика, которых это обстоятельство очень беспокоило. «Мясо было отравлено, — решили они. — Вот у нас уже выпали волосы, сегодня же мы все погибнем и наконец найдем покой». Но проходят сутки, а они по-прежнему живы и здоровы. По прошествии пяти дней у них начал пробиваться пух, а через месяц отросли черные блестящие волосы, которые с тех пор так и не поседели. Прошло еще около месяца, и у острова появился корабль. Путешественники подозвали его сигналами; корабль подошел к острову и забрал их. Они благополучно вернулись каждый в свою страну; там они рассказали о своем приключении. Одного из них, старика, люди отказывались признать, пока он не доказал свою личность особыми приметами. А волосы их так на всю жизнь и остались черными.

Один капитан рассказывал мне, будто в великом Самаркандском море — это море примыкает к Херкенду, говорят, оно потому называется Самаркандским, что в него впадает река Самарканд, — будто в этом море он видел много фалей ¹¹⁶. Это самая крупная из морских рыб. Однажды мой собеседник видел такого фаля, который, казалось, имел двести локтей в длину и сто локтей в толщину. Пока моряки не поровнялись с этой рыбой, они принимали ее поднятые плавники за корабельные паруса. На спине животного в течение многих лет накопилась земля и мусор; и все это окаменело, как мельничный жернов; и кору эту невозможно было пробить ни железом, ни чем-либо другим. А вокруг фаля на целые фарсахи, справа и слева, сзади и спереди, плавали, [74] не отставая, другие рыбы. Говорят, что у этих фалей самец и самка несут яйца, которые растут у них в брюхе, только из яиц самца ничего не выходит, а из яиц самки вылупливаются детеныши.

Из других морских чудес я расскажу про птицу, живущую в стране Маит ¹¹⁷ — это остров в море около Сенфа и Сериры ¹¹⁸. Говорят, что эта птица вьет гнездо на поверхности воды в одной из бухт этого острова. Там она несется, а потом сорок дней высиживает яйца. По истечении этого срока птица бросает яйца на воду и двадцать дней сидит неотлучно на противоположном берегу, питаясь одной рыбой. На двадцать первый день птенцы выходят из яиц и присоединяются к родителям, которые кормят их и прикрывают своими перьями. А когда птенцы оперяются и начинают двигаться и есть самостоятельно, родители бросают их. У этой птицы никогда не бывает больше трех птенцов. Жители Маита... этот остров, как было упомянуто... ¹¹⁹. Корабли никогда не прибывают туда целыми; они приходят к острову в определенное время года, которое совпадает с периодом сильных бурь. Увидев берег, путешественники бросаются в море, держась за куски дерева и другие плавучие предметы; волны швыряют их из стороны в сторону и наконец выбрасывают на берег. Что до корабля, то имей он хоть сто якорей, буря все равно сорвет его с места и выкинет на сушу; судно при этом разбивается, и товары рассыпаются по берегу. Тогда путешественники берут свое имущество, а для возвращения строят новый корабль. Все, что привозится в эту страну, обвертывается в кожи и крепко зашивается, чтобы товары не попортились от воды, когда судно разобьется. На этом острове имеется золото, хлопок и мед.

Аль-Хасан ибн Амр рассказывал мне, будто он видел в Мансуре жителей Нижнего Кашмира. Между Мансурой и ях страной семьдесят дней караванного пути, но во время половодья они спускаются из Кашмира по Михрану ¹²⁰ — эта река течет по тому же направлению, как Тигр и Евфрат — на тюках, набитых костом ¹²¹. Мне говорили, что каждый такой тюк весит семьсот-восемьсот мин; его заворачивают в промасленные кожи, [75] так что ни вода, ни что-либо другое не может проникнуть внутрь. Потом тюки разминают и связывают между собой; кашмирцы садятся на них, спускаются по Михрану и в сорок дней доплывают до мансурской гавани, и при этом вода нисколько не смачивает коста.

Один человек, побывавший в Индии, рассказывал мне об индусских волшебниках.

Выходит такой волшебник в поле и видит, что по воздуху носятся птицы. Если он очертит на земле круг, птицы принимаются кружить над чертой, наконец опускаются в круг и больше уже не могут из него выйти. Тогда волшебник входит за черту, берет себе птиц, сколько ему вздумается, а остальных отпускает на волю. Если же они пасутся на поле, волшебник обводит их чертой, которую птицы не могут переступить; тогда он подходит к ним и берет их себе столько, сколько понадобится.

Некий путешественник рассказывал мне про одного такого волшебника, которого он видел в Синдабуре ¹²². Человек этот притащил к берегу бухты кусок дерева, пошептал над ним и бросил в воду. Бревно сначала поплыло, а потом остановилось. Тогда он сел в лодку, подъехал к бревну, извлек из воды крокодила и тут же его убил.

Вообще в синдабурской бухте огромное число крокодилов. Говорят, они ни на кого не нападают на улицах, но если человек, выйдя из дому, подойдет к воде и сунет в воду хотя бы один палец — его немедленно хватают крокодилы. Жители Сериры утверждают, что у них есть талисман против этих чудовищ.

Я знаю со слов очевидца, что в Индии множество людей занимается предсказаниями. Вот что сообщил моему собеседнику один сирафский купец.

Однажды, собираясь пройти сушей из Сеймура в Субару ¹²³, он попросил сеймурского правителя дать ему провожатого, который охранял бы его в пути; правитель отрядил одного из своих батраков, или пехотинцев.

«Мы вышли из Сеймура, — говорил купец, — и присели отдохнуть возле таладжа и джерама (это значит по-индийски пруд и сад). Между прочим, мы ели рис. Вдруг поблизости каркнул ворон. “Знаешь ли [76] ты, — спросил индус у меня, — что сказал этот ворон?” — “Нет”, — ответил я. — “Он сказал: непременно буду есть тот же рис, который вы сейчас ели”. Эти слова удивили меня, — продолжал купец, — потому что весь рис был съеден нами без остатка. Закусив, мы отправились дальше своей дорогой. Не успели мы пройти и двух фарсахов, как встретили небольшой отряд из пяти-шести индусов. При виде их мой спутник весь затрясся от волнения и воскликнул: “Я непременно буду драться с этими людьми!” — “Зачем?” — спрашиваю я. — “Между нами старая вражда”. Но, пока мой товарищ говорил мне о своих намерениях, встречные индусы выхватили свои кинжалы, бросились на него все сразу и распороли ему живот, так что все внутренности вывалились наружу. При виде этого я так испугался, что не мог идти дальше и упал на землю, почти лишившись сознания. “Не бойся, — сказали мне убийцы, — с этим человеком у нас была вражда, но тебе мы ничего дурного не сделаем”. Затем индусы ушли своей дорогой; И не успели они удалиться, как на убитого опустился ворон — я не сомневаюсь, что это был тот самый, — и начал клевать рис, который выпал из его внутренностей».

В числе удивительных рассказов о купцах-мореходах и о людях, обогатившихся на море, вот что передают об Исхаке ибн аль-Яхуди ¹²⁴.

Сначала этот человек вел дела с оманскими маклерами, но, поссорившись с каким-то евреем, бежал из Омана в Индию, не имея с собой ничего, кроме каких-нибудь двухсот динаров. Около тридцати лет на родине не было о нем никаких известий, но в трехсотом году ¹²⁵ он снова вернулся в Оман. Многие братья наши, моряки, рассказывали мне, будто приехал он туда из Китая на собственном корабле и владел всем, что было на этом судне. Чтобы избежать проверки и не платить десятинной пошлины, он дал оманскому правителю Ахмаду ибн Хилалю больше миллиона дирхемов. Ахмаду ибн Мервану он продал за один раз на сто тысяч динаров великолепного мускуса, и ибн Мерван вообразил, что купил у него весь этот товар. В другой раз Исхак продал ему на сорок тысяч динаров тканей, а другому покупателю [77] продал товаров на двадцать тысяч динаров. По просьбе Ахмада ибн Мервана, он уступил ему дирхем на каждый мискаль, и эта ничтожная уступка составила сто тысяч дирхемов. У него были самые редкостные вещи, какие только попадаются у купцов.

Имя Исхака облетело весь город, и многие ему завидовали. Один дурной человек, которому он отказал в какой-то просьбе, пошел в Багдад и попытался опорочить еврея перед везиром Абу-ль-Хасан Али ибн Мухаммад ибн аль-Фуратом ¹²⁶. Но везир не обратил внимания на его слова. Тогда доносчик втерся в доверие к одному бесчестному вельможе из приближенных аль-Муктадира-биллаха и, выдавая себя за друга еврея, рассказал ему, что один человек уехал из Омана ни с чем, а вернулся на судне, на котором одного мускуса было на сто тысяч динаров да на столько же динаров шелковых одежд и фарфора, да еще на столько же драгоценностей и дорогих камней, а всяким изумительным китайским диковинкам у него и счету нет. Доносчик прибавил, что еврей — бездетный старик и что Ахмад ибн Хилаль взял у него товаров на пятьсот тысяч динаров. Об этом рассказе сообщили аль-Муктадиру. Пораженный халиф тотчас же послал в Оман одного из своих слуг, чернокожего по имени аль-Фульфуль, с тридцатью помощниками. При этом он написал Ахмаду ибн Хилалю письмо, в котором приказывал ему передать еврея аль-Фульфулю и со своей стороны отправить посланца в Багдад.

Когда гонец прибыл в Оман, Ахмад ибн Хилаль прочитал это письмо и велел взять еврея под стражу, а сам за большие деньги пообещал ему все уладить. Затем он тайно предостерег купцов, сказав, что арест еврея приведет к дурным последствиям для всех торговых людей — и чужестранцев и местных жителей без различия; он говорил о беззастенчивом вмешательстве властей, о жадности бедняков и злонамеренных лиц. Рынки закрылись; иноземные и оманские купцы написали особые заявления, в которых утверждали, что, как только еврея увезут, торговые корабли перестанут заходить в Оман, купцы разбегутся из города, мало того, люди станут предупреждать друг друга, что [78] опасно причаливать к берегам Ирака ¹²⁷, потому что там никто не может быть спокоен за свое имущество. А ведь Оман — город торговый, в нем много именитых и богатых купцов из самых различных стран. Избрали они себе это местожительство из-за справедливости повелителя верующих ¹²⁸ и его наместника, которые оказывают купцам покровительство и защиту против всяческих завистников и притеснителей. Купцы так яростно спорили и кричали против Ахмада ибн Хилаля, что аль-Фульфуль и его приспешники решили покинуть Оман, думая о своем собственном спасении. А наместник в подробном послании описал халифу все случившееся: как восстали купцы, как чужестранцы подвели к берегу свои суда, а теперь их нагружают снова, чтоб увезти свои товары обратно, и как местные купцы, негодуя, говорят: «Если мы останемся здесь, то окажемся без всяких средств к существованию, потому что корабли перестанут заходить в нашу гавань, а ведь все население этого города живет исключительно морем. Если так обращаются с незначительными купцами, значит крупных ожидают еще худшие притеснения. Правители — словно огонь: в какую сторону ни кинутся — все пожирают. Мы бессильны против этого произвола, а потому нам лучше всего уйти отсюда».

Итак, слуги халифа уехали, взяв предварительно у Исхака около двух тысяч динаров; рассерженный еврей начал усиленно закупать товары, собрал свое имущество, построил корабль и выехал в Китай, не оставив в Омане ни одного дирхема. Когда он прибыл в Сериру, местный правитель потребовал от него взятку в двадцать тысяч динаров, иначе он грозил задержать еврея и не пропустить его в Китай. Купец отказался. Тогда правитель ночью подослал к нему тайного убийцу, а корабль и все его имущество забрал себе.

Этот Исхак три года прожил в Омане. Я слышал от очевидца, что однажды, в день Махраджана ¹²⁹, он подарил Ахмаду ибн Хилалю сосуд из черного фарфора с крышкой из блестящего золота. «Что в этом сосуде?» — спросил правитель. — «Там секбадж ¹³⁰, который я приготовил для тебя в Китае». — «Секбадж, сваренный в Китае! — воскликнул эмир с изумлением. — Да [79] еще два года тому назад! Как же он сохранился?» С этими словами Ахмад открыл сосуд и увидел хам рыбу из золота с яхонтовыми глазами; она была обложена превосходным мускусом. Содержимое этого сосуда стоило не меньше пятидесяти тысяч динаров.

Вот один из рассказов этого еврея:

«Я прибыл в китайскую страну, называемую Лубином ¹³¹. Дорога туда лежит меж высоких гор, и товары перевозят на козах, ибо никто, кроме коз, не может пробраться по этим высотам, уступчатым, как лестница. В этом городе я видел великого царя, высокого саном, могущественного и славного. Меня ввели к нему, когда он сидел на золотом престоле с яхонтовыми инкрустациями, покрытый украшениями, точно женщина, а супруга его, сидевшая тут же, была убрана еще богаче. На шее у царя висели неоценимые ожерелья из золота и хризолита — ни у кого из владык Востока и Запада не найти подобных. А вокруг царя стояло пятьсот невольниц разного цвета кожи, одетых в дорогие уборы и всевозможные шелка. “О араб! — сказал царь, выслушав мое приветствие. — Видал ли ты что-нибудь прекраснее этого?” И он указал на одно из своих ожерелий, украшенное инкрустациями. “Да, видал”, — ответил я. — “Что же это?” — спросил царь. — “Я привез с собой единственную в мире жемчужину, которую приобрел за большие деньги специально для тебя”. И царица сказала своему супругу: “Ты остался мне кое-что должен, а вот теперь ты получил эту единственную в мире жемчужину. Отдай ее мне!” — “Поспеши и принеси нам эту жемчужину сейчас же”, — приказали они. — “Принесу ее сегодня же ночью, — ответил я, — ведь ради этого я и пришел”. — “Нет! — воскликнул царь. — Непременно сейчас же, в сей же миг”. И радовался он чрезвычайно. У меня же было десять жемчужин. Я поспешил в дом, где остановился, взял камень, растер девять жемчужин в порошок и закопал его в землю. А “единственную в мире” я дважды обернул в платок, положил в шкатулку, старательно запер ее и отнес царю. Я долго открывал шкатулку и разворачивал жемчужину; царь подошел ко мне, и супруга его стояла рядом, торопя меня. Наконец я вынул свое [80] сокровище; царь тотчас же поклонился жемчужине до земли, царица также пала ниц, и они мне дали в уплату за жемчужину большие деньги».

Все моряки говорят, что Берберское море ¹³² — оно тянется на семьсот фарсахов и лежит на пути в Страну Зиндж — одно из самых опасных морей; зинджам принадлежат большие острова у одного из берегов этого моря; корабли проезжают его в шесть или семь дней, ибо течение там, как говорят, очень быстрое. Когда в Берберу ¹³³ попадает какое-нибудь судно, туземцы захватывают путешественников и оскопляют их. Купцы, отправляясь в Берберу, берут с собой охрану, каждый соответственно своему богатству и положению, чтобы их не схватили и не оскопили. Туземцы собирают яйца людей, которых они оскопили, и показывают их, чтобы возбуждать зависть, когда хвалятся своими подвигами, ибо оскопление иностранца считается у них признаком храбрости.

Море Серендибских заливов ¹³⁴ — это одно из самых коварных, недоступных и бурных морей — одно из тех морей, в котором редко кому удается спастись. Оно простирается на триста фарсахов. В этом море множество крокодилов, а по берегам его живут тигры. По этому морю плавают морские разбойники, которые, овладев судном, пожирают находящихся на нем. Это злейшие из людей, и нигде на свете нет пиратов, подобных им. Путешественники, проплывая по этому морю, подвергаются тройной опасности: их съедят, если судно попадет к пиратам; если корабль потонет, не пройдет и часа, как их пожрут крокодилы; а если судно разобьется около берега и людям удастся выбраться на сушу, — все равно их в одно мгновение разорвут тигры.

Аль-Хасан ибн Амр со слов одного сведущего в индийских делах шейха привел мне следующий пример диковинных обычаев Индии.

«Какой-то великий индусский царь сидел однажды за столом; против него в клетке висел попугай. “Иди поешь со мной”, — сказал царь. “Я боюсь кошки”, — ответила птица. Тогда царь сказал: “Я буду твоим балауджером”. Слово «балауджер» по-индусски значит: [81] “добровольно подвергнусь всему, что бы с тобой ни случилось”.

Я сейчас объясню смысл этого выражения. К каждому индийскому царю, сообразно с его могуществом и положением, является известное число людей, которые говорят ему: “Мы твои балауджеры”. Царь собственноручно кормит их рисом и своей рукой дает им бетель ¹³⁵, а каждый из этих людей отрезает себе мизинец и кладет его перед царем. После этого обряда, балауджеры сопровождают царя в путешествиях, едят и пьют то же, что и он, наблюдают за приготовлением пищи и заботятся обо всем, что его касается. К царю не может попасть ни наложница, ни рабыня, ни слуга без того, чтобы эти приближенные не осмотрели их. Стелится царю постель — они ее также осматривают; подается ему пища или питье — они говорят принесшему: “Сначала отведай сам!” И так при всех обстоятельствах, представляющих для царя какую-нибудь опасность. Если он умирает, — они убивают себя; если сжигает себя, — они делают то же; если заболевает, — подвергают себя истязаниям. На войне — нападает ли царь, защищается ли — эти балауджеры всюду с ним. Эту должность занимают исключительно люди из высшей местной знати, смелые и отважные, видные и красивые. Вот что значит “быть балауджером”.

Сказав попугаю: “Я твой балауджер”, — царь съел у него немного рису. Птица при виде этого вылетела из клетки и села на стол есть; но тут появилась кошка и откусила ей голову. Царь положил тело попугая в фарфоровый сосуд, накрыл его камфарой, обложил кардамоном, бетелем, смолой и ареком. Потом он приказал бить в барабан и с сосудом в руках стал объезжать страну и ряды своего войска. Так он делал каждый день в течение двух лет. Но когда дело затянулось, к царю собрались балауджеры и другие знатные люди царства и сказали ему: “То, что ты делаешь, гадко и продолжается слишком долго. До каких пор ты будешь еще откладывать? Нужно исполнить свой долг во что бы то ни стало, а не хочешь, так скажи; мы тогда сместим тебя и изберем другого”. Ибо кто назвал себя балауджером, а потом уклоняется от своих [82] обязательств или затягивает их исполнение, тот по законам Индии становится бахиндом. А бахиндом называется у иих человек настолько ничтожный, презренный и низкий, что на него и закон не распространяется: это, например, певцы и флейтисты и всякие подобные им люди. И цари и их приближенные оказываются в одинаковом положении, если только они не исполняют своих обязательств.

Тогда царь приказал вырыть яму, наполнил ее сандаловым деревом, маслом и алоэ, поджег все это, бросился в яму и тут же сгорел; так же сожгли себя его балауджеры и балауджеры балауджеров, т. е. свита его свиты. В этот день сгорело с ним около двух тысяч душ, и причиной этого были слова царя попугаю: “Я буду твоим балауджером”».

Говорят, что цари Серендиба и люди, подражающие ям, передвигаются в хундулах (род паланкина), которые их слуги несут на плечах. Служитель несет золотое блюдо с листьями бетеля и разными необходимыми вещами; царя сопровождают прислужники и свита. Так он ездит по городу или отправляется по своим делам, жуя бетель и сплевывая в плевательницу. Если ему по дороге придет охота помочиться, он слезает с паланкина и мочится где случится: на дороге, на площади; и делает это не останавливаясь, на ходу. Кончив, он вкладывает все обратно я даже не утирается.

Рассказчик сообщил мне также следующий случай, свидетелем которого он был в Сендане ¹³⁶:

Один индус проходил мимо какого-то дома; вдруг оттуда вылили на него мочу, обдав все его платье. Индус остановился и крикнул: «Что, этой жидкостью мыли руки или полоскали рот?» (Такая вода у них считается самым грязным, что только может быть.) Ему ответили: «Это моча ребенка, который только что помочился». — «Канна», — ответил индус (это значит: прекрасно!) и пошел дальше. Моча у них считается чище воды, которой мыли руки или полоскали рот.

Когда индус кончает испражняться, он погружается в таладж — это пруд, наполненный водой, которая в пору дождей и потоков стекает с равнин и гор. Умывшись и очистившись, он полощет рот этой водой, а выйдя [83] из таладжа, выплевывает ее на землю. Согласно его понятиям выплюнуть воду в водоем значило бы загрязнить его.

Аль-Хасан рассказывал также со слов путешественника, побывавшего в Серенднбе и встречавшегося с местными жителями, что иа берегу этого острова находится дозорный пункт, где налагают пошлины на товары. Это один из торговых обычаев серендибского властителя.

Один моряк рассказывал мне поразительные вещи о змеях в Кулам-Мели. Между прочим, он упомянул а змее под названием «нагеран». Это пятнистая змея; на голове у нее знак вроде зеленого креста. Она поднимается от земли на высоту одного-двух локтей, смотря по своему росту. При этом у нее распухают виски и голова так раздувается, что делается похожей на голову собаки. Когда нагеран спешит, его невозможно догнать, но сам он всегда настигает свою жертву. Укус его смертелен.

В Кулам-Мели живет один мусульманин, которого индусы называют «бенджи» ¹³⁷, что значит «начальник молитвы». Он заговаривает укус нагерана. Впрочем, если яд от укуса успел распространиться по всему телу, искусство мусульманина бессильно; но в большинстве случаев он спасает жизнь людей, которых укусил нагеран или какая-нибудь другая змея. В этой стране многие индусы занимаются ворожбой, но заговоры мусульманина почти всегда удаются.

«Однажды, — говорил рассказчик, — я был у этого бенджи и видел, как к нему привели человека, которого укусил нагеран. Тут же присутствовал один индус, известный своим искусством в заклинаниях; он стал ворожить, пытаясь вылечить больного. А мусульманин стал колдовать, чтобы укушенный умер; так оно и случилось». Рассказчик видел не раз, как этот бенджи своими заклинаниями спасал людей, укушенных нагераном и другими змеями, и те оставались невредимыми. Есть особая порода змей, встречающаяся исключительно в Кулам-Мели; это небольшая змейка с двумя головами, причем одна из этих голов значительно меньше другой. Называется такая змея батаром. Когда она открывает свою меньшую пасть, кажется, будто видишь [84] клюв маленькой птички. Укус любого из ее жал убивает мгновенно.

Абу-ль-Хасан передал мне следующий рассказ Мухаммада ибн Бабишада:

«В Серендибских заливах я видел много забавного и удивительного по части змей и их заклинателей. Вот что мне случилось наблюдать в одной местности недалеко от... ¹³⁸. Если кого-нибудь укусит змея или ехидна, заклинатели лечат его ворожбой. Если это средство помогает, больной выздоравливает, если же нет, его кладут на деревянную постель, которую опускают в реку во время отлива. Река эта впадает в море, а дома у большинства жителей расположены вдоль этой реки. Люди знают, что на такую постель кладут только укушенных змеей, поэтому кто из них искусен в ворожбе, тот берет пострадавшего и творит над ним свои заклинания. Помогает заговор — больной встает и возвращается к себе в дом пешком, а нет — его снова отпускают в реку. Так он проплывает через весь город; люди, искусные в заклинаниях, один за другим берут его и лечат своим колдовством. Если помогает заклинание, ужаленный встает, если нет, его пускают дальше. Так больной спускается вниз по течению до самой окраины города. Если заговоры не помогают, его уносит все дальше по волнам и наконец выбрасывает в море, где он тонет, если еще до того не погиб от яда; по их обычаям укушенного на суше не оставляют и родственники не берут его к себе в надежде вылечить. Если он выздоравливает, то возвращается сам, если же заклинания не помогают, он уходит навсегда».

Мухаммад ибн Бабишад говорил мне еще:

«В Серендибских заливах я видел одну реку, впадающую в море; и прилив и отлив оказывают большое влияние на ее течение. Однажды я проходил вдоль этой реки, когда уровень ее значительно спал и берега были обнажены. Смотрю, а у самой воды, на песке, сидит, скрестив ноги, старуха. “Что ты здесь сидишь?” — спросил я ее. Она же ответила: “Я дряхлая старуха, прожила уже долгий срок и съела свою долю в этом мире. Чтобы спастись, мне нужно теперь приблизиться к моему создателю”. — “Но почему же ты здесь сидишь?” —   [85] допытывался я. — “Я жду, — ответила старуха, — чтобы меня унесла вода” И старуха не сдвинулась с места, пока ее не смыл прилив».

В этом сборнике я не раз приводил рассказы о том, как индусы лишают себя жизни различным образом, и говорил я об этом достаточно.

Я слышал от очевидца, побывавшего в Индии, будто жители Канбаята ¹³⁹ приходят один за другим топиться в бухте. Людей, которые топят их, они нанимают за плату, боясь раздумать в последний момент от страха или от волнения. Тот, кто получает плату, кладет свою руку на затылок самоубийцы и держит его под водой, пока он не умрет. Как бы самоубийца ни кричал и ни молил о пощаде, как бы ни просил его отпустить, наемник не слушает его.

Рассказал мне путешественник, побывавший в Сахале ¹⁴⁰, будто видел он на острове Бакар ¹⁴¹ — этот Бакар лежит между Серендибом и Мандурином ¹⁴² и принадлежит к островам, окружающим Сехилан ¹⁴³, — будто видел он там огромного индусского кумира. Индусы говорят, что этот идол сначала находился на острове Сехилане, а потом через море перешел в Бакар; говорят, будто он на каждом острове остается тысячу лет, а потом переходит на другой.

Рассказал мне Мухаммад ибн Бабишад:

«У одной серирской жительницы я видел человекоподобного зверя, только лицо у него было черное, как у зинджа, да и руки и ноги длиннее человеческих; кроме того, у него был длинный хвост и шерсть, как у обезьяны. Животное прижималось к женщине, сидя у нее на коленях. “Что это такое?” — спросил я ее. А она в ответ: “Житель рощ и лесов!” Зверек по временам испускал слабый крик на непонятном языке. Он был вроде обезьяны с человеческим лицом, и тело его было похоже на человеческое».

Мухаммад говорил еще, будто на побережье Ламери живут зарафы ¹⁴⁴ неописуемой величины. Путешественники, которые, потерпев крушение на море, принуждены были идти сушей из Фансура в Ламери, говорят, что по ночам они не могли продолжать путь из страха перед зарафами; днем же эти чудовища не показываются. С [86] наступлением ночи путешественники со страха влезали на большое дерево: всю ночь они слышали, как зарафы бродят вокруг, а утром видели их следы на песке. Кроме того, на этом острове тьма муравьев, особенно на побережье Ламери; и муравьи там огромные.

Мухаммад рассказал мне также со слов какого-то моряка, будто в Лулу-Биленке ¹⁴⁵ — это морской залив — живут хвостатые людоеды. Живут они в области, которая находится между Ламери и Фансуром.

Кончена первая часть книги; во второй последует рассказ об острове ан-Неяне ¹⁴⁶, если угодно Аллаху всевышнему.

Комментарии

84 309 г. хиджры соответствует 921 — 922 г. н. э.

85 Зам —  1/8 часть суток или три часа морского пути. В разных арабских источниках величина зама колеблется в значительных пределах.

86 Арманан — по-видимому, искаженное Андаман. Речь идет об одном из Андаманских островов.

87 Бедфаркала — неизвестный остров.

88 Кала — важная торговая гавань на западном берегу Малаккского полуострова. Точное местоположение ее неизвестно.

89 Мискаль — мера веса, равная 24 каратам, или 4,48 г,

90 В тексте пропуск.

91 Исфахан — большой город в Западном Иране.

92 Керман — область в Западном Иране.

93 Сендал-Фулат — остров Пуло-Кондор, лежащий к югу от Индокитая.

94 Санджийское, или Китайское, море — Южно-Китайское море.

95 Херкенд — Бенгальский залив.

96 Рейсут — гавань на южном берегу Аравийского полуострова.

97 Ханфу — город у устья реки Янцзы, около современного Ханчжоу.

98 Хумдан — персидское название древней столицы Китая (современный Синаньфу). Слово «Хумдан» сближают с китайским гунь-дянь (столица).

99 Неизвестно, что называет автор Большим и Малым Китаем.

100 Багбур, или фагфур, — персидское наименование китайского императора, неточный перевод китайского тянь-цзы — «сын неба».

101 Вероятно, река Янцзы. Она течет среди гор; по берегам есть железные рудники.

102 325 г. хиджры соответствует 936 — 937 г. н. э.

103 Камран — остров на Красном море у берегов Йемена.

104 В тексте пропуск.

105 Галафика и Аср — порты в Йемене.

106 Страны Перца — Малабарский, западный берег Индии, откуда вывозился перец.

107 Кулам, или Кулам-Мели, — город на юге Малабарского побережья.

108 Барнанское море — вероятно, то же, что Ларское море, — часть Аравийского моря у западного побережья Индии.

109 Кади — судья.

110 Даник — мера веса равная 1/6 дирхема; также мелкая монета.

111 Игра слов. Слово барака по-арабски означает благословение, благодать. Как видно из дальнейшего текста, так же называется порода рыб.

112 Оккийя — мера веса, 37,44 г.

113 Сурра Mан Раа — Самарра, город на Тигре, к северу от Багдада, основанный халифом аль-Мутасимом (839 — 842 гг.), перенесшим в него свою резиденцию.

114 Аль-Мутамид — халиф династии Аббасидов, царствовал с 870 по 892 г.

115 В тексте пропуск.

116 Фаль, или валь, — кит.

117 Маит — один из островов к востоку от Суматры.

118 Серира, или Сарбуза, — остров Суматра или также область в восточной Суматре около современного Палембанга.

119 В тексте пропуски; неизвестно, относится ли последующее описание к Маиту.

120 Река Михран — Инд.

121 Кост — корень неизвестного растения, служивший предметом торговли.

122 Синдабура — город на западном побережье Индии на месте современного Гоа.

123 Сеймур — большой портовый город на западном побережье Индии на месте современного Чаула. Субара — Сопара, город на западном побережье Индии близ современного Бомбея. Сеймур и Субара имели значительное мусульманское население.

124 Ибн аль-Яхуди — сын еврея.

125 300 г. хиджры соответствует 912 — 913 г. н. э.

126 Абу-ль-Хасан Али ибн Мухаммад ибн аль-Фурат, везир калифа аль-Муктадира, пользовался большим влиянием и властью.

127 Ирак — подразумевается Ирак аль-Араб — Месопотамия.

128 Повелитель верующих (эмир аль-муминин) — титул халифа.

129 Махраджан (правильно Мехреган) — праздник осеннего равноденствия у персов.

130 Секбадж — винегрет из рубленого мяса, приправленного медом.

131 Лубин — возможно, княжество Бутан в Гималаях.

132 Берберское море — см. прим. 50.

133 Бербера — Сомали.

134 Море серендибских заливов — подразумеваются, видимо, Полкский пролив и Манарский залив между Цейлоном и Индией.

135 Бетель — растение из семейства перечных, распространенное в тропических районах Азии. Смесь пряных и острых на вкус листьев бетеля с кусочками семян арековой пальмы и небольшим количеством извести употребляется для жевания, причем бетелем обычно называют всю смесь.

136 Сендан — город на западном побережье Индии.

137 Бенджи — искаженное слово. Значение неясно.

138 В рукописи название географического пункта написано неразборчиво.

139 Канбаят — Камбей, город на западном побережье Индии.

140 Сахаль, или страна Сахаль, — одно из названий Цейлона и прилегающих к нему мелких островов.

141 Остров Бакар — быть может, Балаик — маленький остров к северу от Цейлона.

142 Мандурин — Мадура, область на юге Индостана.

143 Сехилан, как и Серендиб, — название Цейлона.

144 Зарафа — животное, упоминаемое многими арабскими географами, видимо, носорог.

145 Лулу-Биленк — залив на западном берегу острова Суматра.

146 Ан-Неян — вероятно, остров, Ниас, к западу от Суматры.