КОНРАД БУССОВ

МОСКОВСКАЯ ХРОНИКА

1584-1613

CHRONICON MOSCOVITICUM AB A. 1584 AD ANN. 1612

Большие опасения в Москве. Так как Жолкевскому, о чем сообщалось выше, посчастливилось одержать победу под Клушином, прогнать московитов с поля битвы, одолеть всех немцев Понтуса, которые не были освобождены от осады, переманить под Царевом-Займищем и Валуева к королю и осадить город Москву со стороны Можайска, и так как в Москву, кроме того, пришла весть, что Димитрий второй со своими полками, выступив от Угры, снова двинулся в поход, захватил силой Пафнутиевский монастырь, убил всех монахов, попов, князей, бояр и 500 стрельцов (посланных туда из Москвы), а монастырь разграбил и сжег и т. п., то московиты были в большом страхе, что их снова будут осаждать, да еще два врага сразу, а они ведь только-только освободились от прошлой длительной осады. ¹⁶⁷

Бояре выступают против Шуйского. Поэтому три знатных боярина, которые уже давно были заодно с Жолкевским и совсем ополячились, а именно - Захарий Ляпунов, Михаил Молчанов и Иван Ржевский, решили поднять бунт против Шуйского. Они взошли 14 июля на Лобное место (на котором обычно обсуждаются все важные дела) и. созвав весь народ, стали с сокрушением говорить о бедственном и тяжком положении Московской земли, о том, что ее опустошают (как волки овчарню) и бедных христиан столь ужасающе уничтожают, и никого нет, кто бы мог или хотел защитить землю. Все, мол, знают, что Шуйскому вот уже третий год нет ни счастья, ни удачи в правлении за то, что он такими ухищрениями добился престола. Столько, мол, сотен тысяч людей из-за него погибло, и этому кровопролитию не будет конца, пока он сидит на царском престоле, а кроме того, как только он, или его братья встречаются с врагом, чтобы вступить с ним в бой, они всегда терпят поражение, покидают поле сражения и устремляются в Москву, отчего страна разоряется и приходит в упадок, люди гибнут, а конца войне не видно. Если их слова могут иметь хоть какой-либо вес, то они советуют православным свергнуть Шуйского и с единодушного одобрения всех сословий избрать другого царя, который был бы предназначен для этого и дан богом.

Простонародью это очень понравилось, они сказали: "Совет хорош, и нужно привести его в исполнение". Затем эти три боярина, услышав, что чернь склонна к этому, велели всем жителям идти в Кремль, потребовать к народу главных бояр (Senatoren) Шуйского и открыть им свое намерение, что тотчас же и произошло, но многим важным персонам и купцам не слишком понравилось. "Господин Omnis" побежал с тремя вышеназванными боярами к царю Шуйскому в палаты; у него взяли царскую корону и скипетр, отложили их в сторону, а его самого увели из государевых палат и совсем из Кремля на его прежний двор, выстригли ему гуменце, надели на него клобук и скуфью и сделали его против его воли и желания монахом.

Московиты советуются о том, кто должен стать царем. На следующий день они все собрались в открытом поле за городом на той стороне, где не было осады, чтобы всеми сословиями держать совет, кого из знатных вельмож избрать новым царем. Пока один подавал голос за одного, другой - за другого и так далее, из толпы вышли несколько человек и сказали: в самом высоком сословии князей (откуда по справедливости должен быть избран царь) нет никого, кто мог бы похвалиться и сказать, что он выше и знатнее, чем кто-либо другой. Если мы сейчас выберем одного из них царем земли нашей, другие [175] тотчас же начнут его ненавидеть и тайно преследовать, ибо никому не охота кланяться и подчиняться себе равному, в чем мы сами наглядно убедились на примере Бориса Федоровича Годунова. Если бы его не считали недостойным такой чести и оставили его при короне и скипетре без преследования, то нынешние несчастья и бедствия не постигли бы нашу землю.

Поэтому мы полагаем, что разумнее будет избрать совсем чужого вельможу, который был бы прирожденным государем по отцу и по матери и не имел бы себе равного в нашей земле. Ему должны будут по справедливости покоряться и повиноваться как вельможи нашей земли, так и мы, остальные. Что касается теперешнего Димитрия, то всякому хорошо известно, что он вор (Woor), обманщик и прельститель, что он был в Белоруссии школьным учителем и слугой у попа и что ему больше приличествуют вместо короны и скипетра виселица и колесо. Если теперь все вельможи в христианском собрании намерены согласиться на это, тогда нам нужно будет подумать об условиях, при которых мы проведем эти выборы, и на что обратить особое внимание, для того чтобы мы остались при своих правах, обычаях и нравах, при своем богослужении и т. д. и нам не навязали бы никаких новшеств, а также - на что еще нужно и желательно обратить внимание для блага нашей земли и всех нас. Пусть вельможи незамедлительно объявят нам, что они, по их лучшему разумению, думают об этом. ¹⁶⁸

Московиты сообщают королю, что они избрали царем его сына. Тогда все сословия закричали, что такое мнение и решение хороши, и разумно будет последовать им, после чего все вернулись в согласии и радости в город, заключили перемирие с Жолкевским, полководцем короля, известили его о своем намерении и отправили своих послов под Смоленск к королю сообщить его величеству, что они решили избрать своим царем его сына Владислава и усерднейше просят его величество, чтобы он милостивейше дал свое согласие и одобрение и помог бы им способствовать и содействовать всему, что необходимо для полного завершения и благополучного окончания всего этого дела, дабы они как можно скорее опять получили постоянного государя, и тем самым от междоусобицы, кровавой войны и разорения страны вернулись, наконец, снова к благодетельному миру и спокойному состоянию.

Король дал послам благоприятный ответ, очень благосклонно отнесся к этому делу, послал своего доверенного к полководцу Жолкевскому под Москву и дал последнему все полномочия и права вести переговоры с московитами, как он найдет это лучшим и как будет удобнее и приличнее всего. Его величество присовокупил к этому обязательство одобрить и безоговорочно выполнить все то, о чем Жолкевский условится с московитами и в чем он им поклянется. Только два пункта должны быть оговорены и соблюдены, а именно - что сына его величества ни в коем случае не перекрестят, не обратят в московитскую веру, что при его дворе будут и поляки, ибо одним русским его королевское величество не может доверить своего сына. В свою очередь, русским оставят и сохранят в неприкосновенности их религию, нравы, обычаи, законы и суд, и при сыне его величества они будут преуспевать и благоденствовать, а не слабеть и хиреть.

Условия принимаются и закрепляются клятвой. Этими условиями московиты были очень довольны и удовлетворены, затем обе стороны поклялись: московиты - в том, что они примут и признают господина Владислава своим государем и будут почитать его и соблюдать ему верность, если он будет соблюдать условия договора, а Жолкевский поклялся за королевского сына, господина Владислава, что упомянутые статьи тоже будут нерушимо соблюдаться, а Владислав прибудет скоро сам, примет царство и станет управлять. ¹⁶⁹ [176]

После того как это было завершено, Жолкевского с его слугами и военными чинами отвели в царский дворец в Москве, отменно угостили и почтили богатыми дарами, а после этого его и прислугу поместили в особые палаты, чтобы он в Кремле представлял царя, остальные же вернулись снова в лагерь к своим. Затем наступил добрый мир между поляками и московитами, последние ходили в лагерь к полякам, а поляки в город, они вели друг с другом всякие дела, и было между ними большое согласие и единение. ¹⁷⁰

До этого избрания и примирения к Димитрию второму из Москвы перебежали несколько бояр и казаков и сообщили ему приятные вести, а именно, что меньшие московские люди (die kleine Gemeinde) тоже на его стороне и если он снова подойдет к городу, то они вызовут в городе несогласие с большими людьми (die grosse Gemeinde), и когда это начнется, он поведет дело в соответствии с этим и ему легко будет действовать в городе и т. д. ¹⁷¹ Димитрий двинулся со своими поляками, немцами, казаками, русскими и татарами от Пафнутьева монастыря и встал лагерем между Москвой и Коломенским монастырем в твердой надежде, что таким образом в Москве начнется такой мятеж, как ему донесли, и меньшие люди перейдут на его сторону, а он придет им на помощь и благодаря этому достигнет победы над всем городом.

Но его надежды оказались тщетными, ему пришлось ловить рыбу на суше. Московиты ежедневно делали большие вылазки, храбро схватывались с его людьми и держались крепко, из чего он ясно понял, что дело не пойдет так, как ему представлялось. Поэтому он приказал, чтобы, когда московиты на следующий день опять выйдут, его ратники окружили их со всех сторон и с силой ударили на них, что и произошло, когда московиты снова вышли; их так отколотили, что они едва помнили, как вернулись в город, и с этого дня не отваживались выходить иначе, как с несколькими конными сотнями польских копейщиков из лагеря Жолкевского. Вместе с ними они общими силами нападали на лагерь Димитрия.

Димитрий бежит. Когда Димитрий увидел таких гостей и это множество сотен польских копейщиков у московитов, а вскоре смекнул и понял, как оборачивается дело и что он напрасно надеялся и в особенности, что его поляки уже не так смело и отважно идут в бой, он еще раз дал тягу и в день св. Варфоломея пришел назад в Калугу с большим позором и срамом, но с малым войском - лишь в несколько сотен казаков и романовских татар. ¹⁷²

Поляки же, после того как они таким образом помогли московитам прогнать их врага Димитрия, воспользовались этим обстоятельством, чтобы совсем незаметно, день за днем, постепенно, чем далее, тем большими отрядами прокрадываться в Москву, пока там не оказалось около 5000 поляков и 800 иноземных солдат. Последние были размещены в Кремле, в стольницкой (Stulnitzkl) (самой лучшей крепости в Москве, называемой "Jmperatoria sedes"), и в их власти был порох и пули и все военные припасы. Эти 5000 поляков расположилось в посаде внутри стены, где, собственно, и есть самый город, не желали квартировать ни в каком другом месте и не давали убедить или принудить себя вернуться в лагерь, как этого ни желали и ни добивались московиты, ибо здесь было теплее и лучше, чем в поле, они получали для себя, для слуг ч для лошадей корм и муку, а кроме того, ежемесячно полное жалование из московской казны, отчего казна еще больше истощалась и опустошалась, чем во времена Шуйского. ¹⁷³

Димитрию был очень тягостен его позор, а именно то, что поляки вторично ему изменили, а его земляки, русские, ему налгали. Не ожидая [177] больше ничего хорошего ни от тех, ни от других, он сказал себе: "Я должен набрать турок и татар, которые помогут мне вернуть себе мои наследные владения, иначе я ничего не добьюсь, а уж если я и тогда не получу эти владения, то так разорю и разрушу их, что они немногого будут стоить, и пока я жив, я Россию в покое не оставлю".

После этого он послал одного из еще оставшихся у него поляков, пана Кернозитского (он был более предан Димитрию, чем полякам), в Татарское царство (так называют его московиты, а оно только королевство) Астрахань, расположенное в 500 милях от Москвы. Этот Иоанн, предтеча Димитрия, должен был проложить ему дорогу в Астрахань через широкие невозделанные степи, передать от него привет и большую милость астраханцам и сказать им, что он со своей царицей приедет к ним и будет держать свой двор у них по той причине, что Московитская и Северская земли слишком опоганены нехристями.

Если бы этот переезд состоялся, России пришлось бы еще хуже, но бог не захотел этого и чудесным образом отвратил беду, ¹⁷⁴ лишив Димитрия разума и сделав так, что он начал свирепствовать и среди тех немногих татар и казаков, которые были его самыми верными и любимыми воинами, состояли при нем день и ночь, охраняли его, ездили с ним на охоту и на другие потехи, так что ни один немец или поляк не был к нему так близок. Утоплен Касимовский – татарский царь. Он приказал тайком бросить в реку Оку и утопить татарского царя Касимовского по той причине, что родной сын этого царя из ненависти ложно донес на него Димитрию, будто бы он намеревается отпасть и уехать в Москву.

Когда об этом жестоком убийстве узнал татарский князь Петр Урусов, он сильно рассердился на Димитрия и на сына утопленного татарского царя, который был источником предательства против собственного отца и не мог отрицать, что явился причиною его смерти. Этот Урусов решил подкараулить его ночью в Калуге и убить, когда он выйдет от царя и поедет домой. Но ему повстречался другой знатный татарин, по платью и по внешности очень похожий на того, и он снес ему своей саблей голову. Димитрий, которому донесли об этом и подали жалобу на князя Петра Урусова, велел бросить его в тюрьму, несмотря на то, что очень его любил (за то, что он очень хорошо знал дороги на Астрахань). Приказал он посадить за приставов еще и 50 других татар и сильно помучить их несколько дней.

Но затем он снова вернул им свою милость, восстановил всех в прежней службе и снова стал доверять им точно так же, как прежде, - брать их с собой на охоту, посылать их в разведку, не только для того, чтобы добывать сведения о королевском войске, но и для того, чтобы всех, какие только попадутся, поляков и польских купцов на больших дорогах, а также польских холопов и слуг во владениях, принадлежавших их господам, хватать и доставлять к нему в Калугу со всем, что у них было.

Службу эту татары несли послушно и старательно (невзирая на то, что они за учиненный им срам и позор таили в сердце сильную ненависть к Димитрию, которую они, однако, искусно скрывали почти два месяца, а потом страшно отомстили ему, о чем будет сказано ниже). Тирания Димитрия. Они часто приводили по 10, 11, 12 поляков, которых хватали в ночное время из постелей в поместьях и также многих купцов с дорогим товаром и всяким добром, которых они встречали на больших дорогах. Некоторых из этих поляков по приказанию Димитрия лишали жизни тяжким и жестоким способом. Почти каждое утро находили посреди рынка 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12 мертвых поляков, убитых ночью, безжалостно израненных и изрубленных и таким образом замученных до смерти. Они [178] валялись под открытым небом до тех пор, пока их наполовину не пожирали собаки, тогда только их увозили, бросали в яму и зарывали. Это были большею частью благородные дворяне и значительные люди. Многих из таких захваченных поляков и польских купцов, как только их привозили в Калугу, отводили к реке Оке и сразу бросали живьем в воду и топили.

Поскольку татары показали себя такими преданными при захвате поляков и проявляли усердие на всякой службе и Димитрий поэтому думал, что все они забыли про тюрьму и позор, он стал доверять им еще больше и, едучи на охоту или на прогулку, брал с собой только своего шута Петра Кошелева, отъявленного злодея и кровопийцу, и двоих или троих из своей дворни, но ни одного немца, поляка или русского боярина, а вместо них 20 или 30 татар. Им он доверял свою особу, забыв, что говорится: "Доверься, так и конь твой убежит". Татары эти много раз уезжали и приезжали с ним, были очень старательны и услужливы, пока не дождались удобного времени и случая.

Тогда они дали указание всему своему татарскому войску, чтобы те были в любое время наготове со всем, что у них есть, и как только царь в следующий раз опять поедет на охоту, как можно незаметнее вывели своих близких из Калуги, сами ушли так, чтобы никто из них там не остался, держали путь на Пельну и там дожидались, пока князь Петр Урусов приедет к ним с царской охоты и уведет их из России опять на родину в Татарию.

11 декабря было особенно злополучным и несчастливым днем, особенно для Димитрия. В это утро он поехал в санях на прогулку, взял с собой, по своему прежнему обыкновению, только шута Петра Кошелева, двух слуг и еще татарского князя с 20 другими татарами. Когда остальные татары узнали об этом, они поспешно вышли, одни в одни ворота, другие в другие, вместе со своими женами и детьми, взяв с собой все, что они могли, и собрались в Пельне; было их там свыше 1000 человек, не считая женщин и детей.

Когда же Димитрий отъехал в поле на расстояние примерно четверти путевой мили от города, открылся тайник, в котором долго была заключена и сокрыта злоба татар на Димитрия. Татарский князь Петр Урусов зарядил свое ружье двумя пулями, подъехал как только мог ближе к саням Димитрия, стал льстить ему и так смиренно говорить с ним, что Димитрий не мог заподозрить ничего дурного. Убивают в санях Димитрия второго. Князь же, очень ловко приготовившись к нападению, выстрелил в сидевшего в санях Димитрия, да еще, выхватив саблю, снес ему голову и сказал: "Я научу тебя, как топить в реке татарских царей и бросать в тюрьму татарских князей, ты ведь только ничтожный, дрянной московит - обманщик и плут, а выдавал себя за истинного наследника страны, и мы преданно служили тебе, вот теперь я и возложил на тебя ту самую наследную корону, которая тебе подобает".

Шут Петр Кошелев и двое слуг не захотели дольше смотреть на эту трагическую коронацию, ускакали, примчались в Калугу и рассказали, какая у них была плохая необычная охота и забава и как царя Димитрия короновал татарский князь. Татары отправляются снова на свою родину. После того как князь Петр Урусов так ловко надел на Димитрия подобающую ему наследную корону, он отправился с находящимися при нем татарами из России опять в Татарию, свое отечество. Дорогой они грабили и брали все, что им попадалось. ¹⁷⁵ Развязка. В Калуге стали выстрелами из пушек давать условный знак, чтобы все солдаты, находившиеся снаружи, поняли, что что-то произошло и им нужно спешно собраться в городе. Но когда они сошлись, татары были уже так далеко, что невозможно было догнать их и захватить. [179]

Однако небольшое число татар осталось все же в Калуге, скорее всего потому, что им об этом заговоре не было известно, или же у них не было лошадей, на которых можно было бы проделать столь долгий путь. Бедных людей, как зайцев в поле, гоняли из одной улицы в другую, а когда они уже не в силах были больше бежать, рассекали или забивали насмерть саблями или дубинами и бросали, как собак, в одну кучу. Им пришлось расхлебывать то, что заварили другие, хотя они, надо думать, ни слова не знали об этом деле, ибо если бы знали, то подобно другим, наверное, убрались бы куда-нибудь. ¹⁷⁶

Доставляются останки Димитрия. После этой травли татарских зайцев князья, бояре, казаки и местные жители отправились за город, осмотрели место охоты, нашли своего царя, разрубленного надвое и лежащего в одной только рубашке, положили его обратно в сани и отвезли в кремль к царице. Там его чистенько вымыли, отнесли в зал, приложили голову снова к туловищу, и каждый, кто хотел, мог прийти и посмотреть на него. Димитрия предают земле. Через несколько дней он был похоронен по московитскому обряду в кремлевской церкви в Калуге. Там он лежит и по сей день. Пока мир стоит, потомки в Московитском государстве будут вспоминать его и вечно благодарить татарского князя за то, что он так замечательно надел на него корону и тем положил конец его свирепствованию, ибо из-за него во всей России было много бед, сильных опустошений, убийств и смертей.

Каким печальным и грустным днем этот день 11 декабря был для благочестивой царицы Марины Юрьевны, легко себе представить, так как оба ее супруга на протяжении всего только нескольких лет один за другим так плачевно были умерщвлены: Димитрий I-17 мая 1606 г. в Москве, а Димитрий II-здесь в Калуге 11 декабря 1610 г., когда она была на последних месяцах беременности. Вскоре после этого она родила сына, которого русские вельможи с ее дозволения и согласия взяли у нее и обещали воспитать его в тайне, чтобы он не был убит преследователями, а если бог дарует ему жизнь, стал бы в будущем государем на Руси. Ее же, царицу, в то время содержали и почитали по-царски. ¹⁷⁷

Сколько новых волнений и тревог причинит России ее сын в будущем, когда он вырастет, если бог сохранит ему жизнь, будут знать те, кто будут в живых через 20 лет, если только за это время его, по московитскому обыкновению, не уничтожат, ведь именно поэтому он будет подвергаться большой опасности. ¹⁷⁸ Таким образом и Димитрий второй тоже погиб ужасной смертью, и он не достиг королевства, к которому он так долго стремился, из-за которого боролся с Шуйским и пролил столько крови. Димитрий потерял жизнь, а Шуйский - корону и скипетр и из монарха против воли превратился в монаха. Царем же всея Руси был избран польский королевич, и регалии, из-за которых те двое боролись, были переданы ему по добру, но и в его власти они оставались недолго, как будет сказано в дальнейшем.

Шуйского приводят к королю. Вскоре после того, как Шуйского лишили царского, сана, московиты отвели его и его двух братьев, Димитрия и Ивана Ивановичей Шуйских, вместе со знатнейшими князьями из рода Голицыных в плен к польскому королю под Смоленск. Тот отослал их дальше в Польшу, где их тоже содержали как пленников. ¹⁷⁹ Достойные доверия люди, которые в то время были посланы из Лифляндского города Риги на сейм и сами видели и слышали это, заверяют, что на недавнем сейме в Варшаве, в Польше, состоявшемся в 1611 г., в день св. Мартина, от турецкого султана был посол, которого, как говорят, его величество король польский однажды повелел особо угостить и оказать ему большие почести. И вот, когда этот посол очень захотел увидеть русского царя и [180] стал просить и добиваться, к этой его просьбе снизошли, привели Шуйского, прекрасно одетого в московитские одежды, и посадили против него за посольский стол. Турецкий посол долго смотрел и глядел на царя Шуйского и начал, наконец, славить счастье польского короля, а именно - что король несколько лет держал в плену Максимилиана, а теперь держит в своей власти также и могущественного русского монарха.

Турецкий посол и Шуйский. Шуйский, который принял эти речи очень близко к сердцу, ответил будто послу такими словами: “Не удивляйся, что я, бывший властитель, теперь сижу здесь, это дело непостоянного счастья, а если польский король овладеет моей Россией, он будет таким могущественным государем в мире, что сможет посадить и твоего государя на то же место, где сижу сейчас я. Ведь говорится: "сегодня я, а завтра ты"”. Турецкий посол будто бы на это не ответил ни слова, но в следующем, 1612 г., турецкий султан прислал польскому королю ужасающее послание с объявлением вражды. Как из него явствует и как полагают, оно было вызвано отчасти и вышеприведенным ответом пленного московского царя. Далее следует объявление вражды турецкого султана польскому королю:

"Султан Ахмет Хан, пресветлый сын великого императора, сын верховного бога, властелин всех турок, греков, вавилонян, македонян, сарматов, король Большого и Малого Египта, Александрии, Индии, а также государь и монарх всех народов и обитателей земли, государь и сиятельный сын Магомета, защитник и охранитель города Псеразира и земного рая, защитник и охранитель святого гроба бога небесного, король королей, царь царей, князь князей, повелитель всех индийских богов, которых никогда не видали на земле, властелин древа жизни и святого града божия, а также всех стран Красного моря, государь и наследник всех наследников, шлет тебе, польский король, привет.

"Хотя ты и держал большой совет с твоими ничтожными королями и князьями, был против нас, могущественного и непобедимого царя, которого еще никогда никто не побеждал, и слушал необдуманные, безрассудные наущения на дурное, и не боялся с этими ничтожными королями, князьями и вельможами никакой неправды, несмотря на то, что ты до сих пор помышлял о дружбе, мире и единении с нами, почему ты и обращался к нам и отвратил войну с нами, я все-таки, раз ты не хочешь соблюдать мир, вторгнусь в твою страну и надеюсь победить тебя, нападавшего вместе со своими на наши владения, грабившего, расхищавшего, убивавшего, сжигавшего и опустошавшего, сколько тебе было угодно. Почуешь могущество, которым я обладаю в своих владениях, обладал от начала мира и буду обладать до его конца. Этим могуществом я подчиню моей власти вас, ничтожных королей, и на твоих глазах установлю свой престол в Кракове, что ты увидишь воочию. И не рассчитывай поэтому жить с нами в мире, ибо я не боюсь твоих подданных и оставлю в твоем королевстве память о себе, которую я завещаю тебе.

"А на вечную память об этом я посылаю тебе обагренный кровью меч, обагренную кровью стрелу и обагренное кровью ядро. Я истопчу твою землю моими конями и верблюдами так, чтобы это стало известно и ведомо всему свету и всем народам вселенной. Как бог мстил и гневался на тех, кто приносил ему обеты и вероломно нарушал их, так и я, бог земной и сподвижник божий, покараю таких и тем испытаю твою веру и сделаю это раньше, чем напишу тебе еще раз. Все это ты можешь рассудить и понять по своему благоусмотрению. Если же не поймешь, то почувствуешь.

"Султан Ахмет Хан, всепресветлый царь". ¹⁸⁰ [181]

Замки и города, находившиеся во власти Димитрия, объединяются против Москвы. После смерти Димитрия второго все города и крепости, которые были под его властью и помогали ему против Москвы, написали жителям Москвы следующее: что их “попутал грех” (как они обычно говорят — proverbialiter) (В виде поговорки.), а Димитрий, выдававший себя за истинного царевича, был бичом для них и для всей Московской земли и т. п. Они снова помирятся с москвичами и будут жить в согласии с ними, если те снова выгонят из города поганое польское войско, этих нехристей, чтобы через то бедная Россия снова успокоилась и не проливалось бы в ней больше столько христианской крови. Жителям Москвы это очень понравилось, они поблагодарили их за то, что они опомнились и хотят исправиться, убеждали их тоже не отказываться принести присягу господину Владиславу, которому они сами уже присягнули, чтобы благодаря этому земля Русская снова стала бы единой.

Вместе с этим письмом жители Москвы послали тайком еще и другие письма следующего содержания: пусть они не отказываются принести при всем народе присягу королевичу, ибо благодаря этому утихнет внутреннее междоусобие, разъединяющее их, и земля Русская опять станет единой. Тем не менее пусть они поразмыслят, как им потихоньку из-под руки уничтожить поляков, которые имеют в их местностях усадьбы или же живут у них в городах, и тем самым поуменьшить число неверных на Руси. Сами они, москвичи, не слабее тех поляков, которые живут у них в Москве, и когда придет время, те тоже хорошо поплатятся; хоть они и одеты в латы и шлемы, все же их забьют насмерть дубинами.

Города Димитрия присягают господину Владиславу. После этого, 2 января 1611 г., города и крепости принесли клятву и присягнули избранному царю, господину Владиславу, и тем сильно пустили дым в глаза полякам. Однако пословица “Malum consilium consultori pessimum” (Злой приносит наибольшее зло советчику), в конце концов, оправдалась на клятвопреступных московитах, как вскоре будет сказано. ¹⁸¹

25 января, в День обращения апостола Павла, в Москве собрался народ, стали жаловаться, что польские солдаты всячески притесняют их, насильничают, глумятся над их богослужением, бесчестят их святых, стреляя в них из ружей, бьют их соотечественников и сильно бесчинствуют в их домах, кроме того, расточается царская казна, народ обирают, каждый месяц уходят большие деньги на 6000 солдат, а избранный царь Владислав все равно не приезжает.

Русские замышляют нечто другое. Говорили еще, что надо подумать, как это изменить, поскольку видно, что король собирается опустошать, а не укреплять их землю, а это достаточно ясно можно понять из того, что он, вопреки своей клятве, не пускает сюда своего сына. Тут же они дерзко заявили королевскому наместнику, господину Гонсевскому, и всем его ротмистрам и капитанам, чтобы те в кратчайший срок добились приезда избранного царя, если же нет, то сами подобру-поздорову убрались туда, откуда пришли, иначе их выгонят, а московиты для такой завидной невесты скоро найдут другого жениха. [182]

Ответ королевского наместника. Господин Гонсевский ответил им спокойно и попросил их одуматься и не подавать повода к беде, а также не беспокоиться, ибо у короля много дела в своем королевстве, а он хочет снарядить в путь своего сына так, чтобы это послужило к чести и славе как польского королевства, так и русского царства, и кроме того, он хочет сначала завоевать и занять Смоленск, поскольку этот город издавна принадлежит польской короне и для того, чтобы не иметь впоследствии спора из-за него с собственным сыном. Он, Гонсевский, обещает написать его величеству и попросить, чтобы молодой государь был направлен сюда как можно скорее, а тем временем он будет именем своего государя творить суд над поляками, которые учинили что-либо. Пусть московиты подают жалобы, им будет оказана справедливость. Тотчас же после этого некоторые стали жаловаться на одного польского дворянина, который у Сретенских ворот в пьяном виде трижды стрелял в образ св. Марии, и просили, чтобы его наказали, а тогда они на этот раз о других обидах и насилиях промолчат. Наместник приказал тотчас же его арестовать, а затем осудить на смерть. Сжигают одного поляка. Его привели к вышеупомянутым воротам, отрубили ему сначала на плахе обе руки и прибили их к стене под образом св. Марии, потом провели его через эти же ворота и сожгли в пепел на площади, а господин Гонсевский приказал прочесть народу письмо о том, что его величество, избранный царь господин Владислав, скоро прибудет в Москву, пусть они ревностно молятся за него. Его величество повелел творить строгий суд, пресекать бесчинства, защищать московитов, не допускать, чтобы им мешали в их религии, и т. д., что и было выполнено сейчас, когда на их глазах бесчинствующим полякам был дан такой урок, что уж, наверное, они теперь поостерегутся. Московитам следует успокоиться, ибо впредь все будет хорошо, и т. д. ¹⁸²

Хотя это как будто утихомирило московитов, все же поляки были настороже, поскольку часть из них уже знала, что московитам не слишком можно доверять. У поляков бдительная стража. Поэтому они выставили у ворот на круглые сутки сильную и бдительную охрану в полном вооружении и запретили русским носить какое-либо оружие, стали обыскивать все въезжающие телеги и сани, не скрыто ли там какое-нибудь оружие, а когда московиты этому удивлялись, отвечали: “Нас только горсточка против вашего народа, поэтому правильно, что мы опасаемся и держимся настороже. Мы-то ничего дурного против вас не замышляем, а у вас, московитов, дурное на уме. Мы не собираемся начинать никаких раздоров и не получали от нашего государя подобного приказания, только держите себя спокойно и сами тоже не начинайте никакого мятежа, а нас вам бояться нечего, и т. п.”. Но у московитов душа болела из-за того, что поляки отняли у них все преимущества, они повесили головы и стали говорить: “Вот каково нам уже приходится, а что же будет, когда наедет еще больше телячьих голов? По их поведению ясно видно, что они хотят подчинить нас и властвовать над нами, это нужно вовремя предотвратить. Мы действительно избрали польского государя, но не для того, чтобы каждый простой поляк был господином над нами и нам, московитам, пришлось бы пропадать, а для того, чтобы каждый у себя оставался хозяином. Русские бранят короля старой собакой, а молодого господина щенком. Пусть король, старая собака (der stara sabacca), подождет со своим щенком-сыном (Tachanock). Если он уж до сих пор не приехал, так пусть и вовсе не является. Не хотим мы иметь его своим государем, а если эти 6000 глаголей (Glagolen) не захотят убраться прочь подобру-поздорову, то мы их всех перебьем, как собак, хоть они и имеют большие преимущества. Наших жителей 700000 человек, ¹⁸³ если они не на шутку примутся за что-либо, так уж кое-чего добьются”. Московиты смеялись полякам прямо в лицо, когда [183] проходили через охрану или расхаживали по улицам в торговых рядах и покупали, что им было надобно. “Эй, вы, косматые, — говорили московиты, — теперь уже недолго, все собаки будут скоро таскать ваши космы и телячьи головы, не быть по-иному, если вы добром не очистите снова наш город”. Что бы поляк ни покупал, он должен был платить вдвое больше, чем московиты, или уходить не купивши. Отсюда можно заключать, как поляков ненавидели. Некоторые разумные поляки убеждали их добром, говоря: “Смейтесь, смейтесь, мы готовы многое претерпеть от вас и без большой нужды не станем затевать кровопролития между вами и нами, но если вы что-нибудь учините, то глядите, как бы вам потом не раскаяться”, и уходили, осыпаемые насмешками и издевательствами.

13 февраля несколько польских дворян поручили своим пахоликам (Pagolken) купить овса на хлебном рынке, который расположен на том берегу московской речки, называемой Москва. Один из этих слуг проследил, сколько дают русские за кадку, велел ему также отмерить полную кадку и отсчитал за нее польский флорин, ровно столько же, сколько платили русские. Когда же московский барышник не захотел удовольствоваться одним гульденом и пожелал получить два гульдена за бочку, слуга сказал: “Эй ты, курвин сын, москаль (Scurbosin), так тебя растак, почему ты так дерешь с нас, поляков? Разве мы не одного и того же государя люди?”. Московит ответил: “Если ты не хочешь платить по два флорина за кадку, забирай свои деньги и оставь мне мой овес для лучшего покупателя. Ни один поляк у меня его не получит, пошел ты к черту” и т.д.

Убивают 3 поляков. Когда же рассерженный этим польский слуга выхватил саблю и хотел нанести удар барышнику, прибежали около 40 или 50 московитов с оглоблями от саней, убили трех польских слуг и собрали такую большую толпу, что польской конной страже, стоявшей у Водяных ворот на наплавном мосту, приказано было поехать узнать, что там происходит. Когда остальные слуги увидели это, они побежали навстречу польской страже, преследуемые множеством московитов с оглоблями и дубинами, призвали эту стражу на помощь и сказали, что троих из них уже убили без всякого повода, только за то, что они спросили, почему поляки должны давать за кадку овса 2 флорина, если русские платят за нее только один флорин. Расстреливают 15 московитов. Тогда 12 польских наемников врезались на рынке в многосотенную толпу московитов, убили 15 человек и прогнали весь народ с рынка.

Когда же это стало известно в той части города, которая примыкает к Кремлю, и за Белой окружной стеной, то со всех улиц сбежалось несметное множество народу, сильно разъяренного на поляков за то, что они застрелили столько их собратьев. В этот день вскоре началась бы потеха во имя дьявола, если бы этому не воспрепятствовала и не помешала рассудительность наместника. Королевский наместник обращается к народу с речью. Он произнес перед всем народом трогательную речь и честно предостерег их от беды. “Вы, московиты, — сказал он, — считаете себя лучшими христианами на свете. Почему же вы не боитесь бога так жаждете пролить кровь и стать изменниками и клятвопреступниками? Неужели вы думаете, что бог вас за это не покарает? Воистину он сделает это, вы испытаете на себе его бич. Вы убили стольких ваших государей, избрали своим государем сына нашего короля, присягнули и поклялись ему, а теперь только за то, что он не смог приехать сюда так скоро, как вам хотелось бы, вы поносите его и его отца, вы обзываете его щенком, а его отца старой собакой. Господь на небесах велит, чтобы вы воздавали им почести как его наместникам на земле, а вы честите их хуже, чем [184] если бы они были вашими свинопасами. Теперь вы не хотите хранить свою присягу, не хотите иметь его своим государем, а ведь вы сами, по своей доброй воле выбрали его, даже усердно просили короля, чтоб он дал свое согласие на это и дозволил своему сыну стать вашим царем, почему вы и приняли нас в вашу крепость. Вы убиваете его людей и не думаете о том, что мы спасли вас от вашего врага, Димитрия второго. То, что вы содеете вашему и нашему государю Владиславу, вы содеете не человеку, а самому господу, он ведь не позволит насмехаться над собой. Не полагайтесь, любезные государи, на свою мощь и силу и на свою многочисленность, на то, что нас 6000, а вас 700000. Победа зависит не от большого множества людей, а от заступничества и помощи господа бога. Он может помочь при малых силах так же, как и при больших, что достаточно ясно видно из многих примеров, а в последнее время вы даже и сами часто испытывали это на себе, когда вас, такое множество тысяч, не раз на поле побивали незначительные войска. Подумайте, господа, из-за чего вы бунтуете? Кому служим мы, тому и вы слуги и подданные, ваш государь и наш государь. Если вы теперь приметесь за убийства и кровопролития, поистине бог не даст вам в этом удачи, а заступится за нас, как за свое малое воинство, ибо наше дело правое, и в бой мы пойдем за государя нашего”.

Московиты намерены закидать поляков шапками. Тут кое-кто из черни перебил его и сказал: “Ну, все вы вместе нам только на закуску, нам не к чему брать в руки ни оружия, ни дубин, сразу закидаем вас насмерть колпаками (mit Kolpacken)”. Наместник ответил: “Любезные государи, войлочной шляпой не убьешь и девку, а не то что по-настоящему вооруженных героев и испытанных воинов. Устанете кидать и бросать в 6000 девок, а что же будет, если вы натолкнетесь на храбрость 6000 вооруженных воинов. Прошу вас, умоляю и искреннейше предостерегаю, не устраивайте кровавой бойни”.

На это они сказали: “Так убирайтесь отсюда и освободите Кремль и город”. Он опять ответил: “Нам этого не позволяет наша присяга, и не для того мы здесь поставлены нашим государем, чтобы убежать, когда это будет вам или нам угодно, а для того, чтобы оставаться, пока он сам сюда не прибудет”. Они сказали: “Ну, тогда в ближайшие дни никто из вас не останется в живых”. Он ответил: “Это в воле Божией, а не в вашей. Если вы начнете что-либо и не сможете закончить так, как вам этого хочется, то да сжалится бог тогда над вами и вашими детьми. Я достаточно предостерег вас. Мы предоставим вам действовать, а сами будем настороже. Если бог за нас, то вы на нас не наживетесь”. С этими словами он уехал от них назад в Кремль, а люди разошлись все с той же закоренелостью в душе и с тем же ожесточением в сердце. ¹⁸⁴

После того как прошло несколько недель, а о приезде Владислава все-таки ничего не было слышно и, напротив, пошла тайная молва, что его величество не желает доверять своего сына вероломным людям, они стали еще неистовее и безумнее, особенно же после того, как наместник: и военные начальники в четвертое воскресенье поста потребовали съестных припасов и денег для ратных людей. Тут московиты не захотели кормить их ничем, кроме пороха и свинца, и потребовали, чтобы они ехали к своему государю и от него получали свое жалованье. Они изругали постыдным образом также и московитских вельмож, стоявших за короля, а именно — Михаила Глебовича Салтыкова, Федора Андронова, Ивана Тарасовича Грамотина и еще некоторых других, и потребовали, чтобы им выдали всех их, будто бы предавших Россию и своей хитростью добившихся, что ее предложили королевскому сыну. [185]

В ответ на это господин Борковский, главный начальник немцев и иноземцев, приказал немедля начать бить в барабаны и поставить мушкетеров под ружье. Это испугало московитов, около 3000 которых столпилось в Кремле, собираясь бунтовать, и они живо убрались из Кремля. Солдаты уже хотели закрыть ворота Кремля и напасть на клятвопреступных русских, они охотно вцепились бы в них, но начальник не допустил до этого, а сказал: “Стойте и ждите, пока они сами начнут и пойдут на нас. Тогда мы продолжим. Пусть их бранятся, от бранных слов никто не погибал. Если же они будут искать крови, то пусть все идет своим чередом”. ¹⁸⁵

Шествие в Вербное воскресенье. Так через четверть часа в Кремле больше не было ни одного русского, однако было достаточно ясно, что в ближайшее время московиты учинят возмущение по той причине, что военачальник и полковники не хотели разрешить московитам празднование Вербного воскресенья (которое после Николина дня является у них самым большим праздником в году) во избежание мятежа и бунта, поскольку по их обычаю в этот день царь идет из Кремля пешком в церковь (которую они называют Иерусалимом), а патриарх едет, восседая на осле, и этого осла царь должен вести под уздцы. Впереди идет клир в священническом облачении и поет по своему обычаю Осанну. Двадцать или больше боярских детей в красных одеждах идут перед царем и расстилают свою одежду на пути, по которому идут царь и осел с сидящим на нем патриархом; когда царь проходит, они поднимают с земли свою одежду, забегают вперед и снова расстилают ее на дороге, и это продолжается до тех пор, пока он не доходит до Иерусалимской церкви. На санях устанавливается высокое дерево, и его везут вслед за патриархом. На этих же санях стоят три или четыре мальчика и тоже поют Осанну; на ветвях дерева навешаны разные яблоки. За деревом следуют в процессии все князья, бояре и купцы.

Для участия в этом празднестве стекаются бесчисленные тысячи людей. Все, что только может ходить, отправляется туда, и там происходит такое скопление народа, что слабым, малосильным людям нельзя находиться там, если они хотят сохранить здоровье. Осла должен вести Андрей Гундоров. Поскольку, однако, из-за запрещения этого праздника народ еще больше озлобился и получил повод говорить, что лучше умереть всем, чем отказаться от празднования этого дня, то им разрешили праздновать его, только вместо царя пришлось одному из знатных московитских вельмож, Андрею Гундорову, вести под уздцы осла (патриарха, сидящего на осле) до Иерусалимской церкви. Но немецкий и иноземный полк и все поляки были в полном вооружении и начеку. Начальникам все же удалось разведать, что московиты задумали обман и что-то собираются затеять и что сам патриарх — зачинщик всего мятежа и подстрекает народ к тому, чтобы, раз в Вербное воскресенье мятеж не состоялся, поднять его на Страстной неделе.

Узнали они также, что все князья и бояре держат на своих дворах множество саней, нагруженных дровами, чтобы, как только начнется смута, вывезти их на улицы и поставить поперек, так что ни один всадник не сможет проехать по улицам, и поляки не смогут выручить друг друга, так как они рассеяны в разных местах по городу.

Поэтому наместник господин Гонсевский и полковник иноземцев Борковский дали распоряжение, чтобы ни один немец, или иноземец, или поляк под страхом смерти не оставался за третьей или четвертой окружной стеной, а тотчас же направился в Кремль и под Кремль, для того чтобы быть вместе на случай, если начнутся беспорядки, а не так, [186] как это было со свадебными гостями Димитрия первого, разбросанными и рассеянными повсюду. ¹⁸⁶

Увидев, что в понедельник немцы со всем, что у них было, направляются в Кремль, так же как и иноземные солдаты, московиты поняли, что наверное их замысел открыт. Так начинается мятеж. Они просовещались день и ночь, как помешать тому, чтобы все воинские люди собрались в Кремле и перед Кремлем, и затем во вторник, утром 19 марта, московиты начали свою игру, побили насмерть многих поляков (которые эту ночь проводили еще на своих квартирах), сделали больверки и шанцы на улицах и собрались во множестве тысяч.

Наместник послал к ним несколько отрядов конных копейщиков, которые должны были помешать подобным их намерениям, но московиты на них не обратили никакого внимания. Московитские стрельцы (это аркебузники) так в них палили, что много и людей и коней полегло на месте. Если бы не было в крепости набранного из немцев и других народностей полка мушкетеров, а также и поляков, то в тот день едва ли остался бы в живых хотя бы один из этих 5000 конных копейщиков, ибо московиты уже сильно взыграли духом, увидав, как много поляков сбито с коней и какое множество отрядов отступило. Они так ужасно кричали и вопили, что в воздухе стоял гул; к тому же в тысячи колоколов били тревогу.

400 мушкетеров выполняют свой долг. Когда поляков столь бесславно проводили пулями и стрелами снова до ворот Кремля и на них напал великий страх, капитан иноземных ратников господин Яков Маржерет в восемь часов по нашему времени выслал из Кремля на Никитскую улицу три роты мушкетеров, в совокупности всего только 400 человек. Эта улица, длиною в четверть путевой мили, имела много переулков, в которых за шанцами и больверками укрылось 7000 московитов, нанесших большой урон полякам. 400 мушкетеров напали in nomine Domini (Во имя господа.) на николаитов (die Nicolaiten) за первым больверком и так успешно стреляли, что те по многу человек сразу, как воробьи, в которых стреляют дробью, падали на землю. Поэтому с добрый час был слышен ужасающий гул от московитского боевого клича, от гудения сотен колоколов, а также от грохота и треска мушкетов, от шума и завывания небывалой бури, так что поистине слышать и видеть это было очень страшно и жутко. Солдаты тем не менее так стремительно нападали по всей улице, что тут уж московитам стало не до крику и они, как зайцы, бросились врассыпную. Солдаты кололи их рапирами, как собак, и так как больше не слышно было мушкетных выстрелов, то в Кремле другие немцы и поляки подумали, что эти три роты совсем уничтожены, и сильный страх напал на них. Но те вернулись, похожие на мясников: рапиры, руки, одежда были в крови, и весь вид у них был устрашающий. Они уложили много московитов, а из своих потеряли только восемь человек.

С того берега Неглинной (это маленькая речушка в городе) снова послышался сильный крик московитов, которые сделали и там на улицах шанцы и сильно били в набат. Тогда эти три роты отважились пойти и туда тоже, и бог помог им одержать там победу. В течение двух часов они бились с московитами на одном и том же месте, пока не одолели их. Но затем снова собралась толпа на Покровской улице. И так как через некоторое время 400 солдатам стало невмоготу так долго и так далеко бегать с тяжелыми мушкетами в руках и столько часов биться с врагом, стрелять, рубить и колоть, то полковник Борковский выпустил несколько отрядов конных копейщиков, которые [187] должны были прийти им на помощь. Московиты вынуждены оставить город. Поскольку они не могли добраться до московитов на конях по разрытым улицам, полковник приказал поджечь на всех улицах угловые дома, а дул такой ветер, что через полчаса Москва от Арбата до Кулижек была вся охвачена огнем, благодаря чему наши и победили, ибо русским было не под силу обороняться от врага, тушить огонь и спасать оттуда своих, и им пришлось поэтому обратиться в бегство и уйти с женами и детьми из своих домов и дворов, оставив там все, что они имели. Так оправдалась старая военная латынь, которая была поговоркой в древности в Риме и стоит в девятой эклоге из “Буколик” Вергилия: “Ut possessor agelli diceret: haec mea sunt, veteres migrate coloni” (Чтобы хозяин участка сказал: “Это мое, выселяйтесь, прежние обитатели”.). В этот день выгорела третья часть Москвы, и много тысяч людей погибло от пуль, мечей и от охватившего их огня.

Улицы, где стояли ювелирные и оружейные лавки, были до того завалены мертвыми телами, что ноги проходивших там в некоторых местах едва касались земли. Большие трофеи. Воинские люди захватили в этот вечер в ювелирных и других лавках огромную и превосходную добычу золотом, серебром, драгоценными каменьями, жемчугом, дорогими украшениями, парчой, бархатом, шелком и т. п.

На следующую ночь остальные русские укрепились у самого Кремля, в Чертолье, где накануне пожара не было. Точно так же и живущие по ту сторону Москвы-реки тоже построили шанцы напротив Кремля, водрузили на укреплениях свои знамена и стали расхаживать от одного шанца к другому. Треугольник. Те, что были в Чертолье, занимали треугольник, образуемый большой Белой стеной, и находилось там около тысячи стрельцов. Они подобным же образом сделали шанцы на улицах, по обе стороны от стен, полагая, что наши станут штурмовать с лобовой стороны. Замосквореченские сделали шанцы у наплавного моста против Водяных ворот, поставили туда пушки и упорно стреляли по нашим. Они тоже, как и другие, предполагали, что наши придут с лобовой стороны.

Московиты со своими “преимуществами”. То, что произошло 20 марта. Но капитан Яков Маржерет применил замечательную военную хитрость. Он предоставил им укрепляться и сторожить, а сам, поскольку лед на Москве-реке был еще крепкий, вывел своих мушкетеров через кремлевские Водяные ворота на реку и, оказавшись таким образом между врагами и их укреплениями, мог нападать направо и налево, как ему вздумается. Помимо того, на льду стояли двенадцать польских конных рот, наблюдавших, не подойдет ли кто-либо слева на смену чертольцам, но те оставались в своих шанцах. Капитан Яков Маржерет прошел с солдатами по льду вдоль Белой стены до пяти башен, затем обогнул город и вошел через городские ворота, находившиеся в тылу врага, который не ждал отсюда опасности и держал эти ворота открытыми для своих друзей, находящихся в других больверках или шанцах. Благодаря этому русские и проиграли, ибо они охраняли больше передние шанцы, чем ворота в тылу. Наши неожиданно для них в один миг напали на шанцы, быстро на них взошли, всех побили насмерть, подожгли шанцы и все Чертолье.

Пан Струсь с 1000 всадников. Когда это увидели те, которые были на других шанцах по ту сторону реки, они пали духом, и, надо думать, совсем в ужас их привело то, что как раз in punkto (В то мгновение.), когда наши поляки стали выбираться на берег, чтобы иметь больше простора, пришел из Можайска пан Струсь с 1000 отборных конников, которые стали рыскать по городу, где им вздумается, [188] жечь, убивать и грабить все, что им попадалось. Солдаты держались храбро. Сравняв с землей Чертолье, наши солдаты отправились и на ту сторону реки Москвы, тоже подожгли шанцы и все дома, до которых они могли добраться, и тут уж московитам не помогли ни крик, ни набат. Нашим воинам помогал и ветер и огонь, и куда бы московиты не отступали, за ними гнались ветер и пламя, и ясно было, что господь бог хочет покарать их за кровавые убийства, клятвопреступления, лихоимство и эпикурейское содомитство.

Тут можно было видеть, как люди толпами бежали за город в ближайшие монастыри. К полудню уже не было ни малейшего сопротивления, и не видать было московитских воинов. Так в течение двух дней великая Metropolis (столица) Russiae (имевшая в окружности более 4-х немецких миль) обратилась в грязь и пепел, и не осталось от нее ничего, кроме Кремля с пред кремлевской частью, занятых королевскими людьми, и нескольких каменных церквей. Большинство же прочих церквей внутри и снаружи Белой стены были построены, как и все другие строения во всей России, в виде блокгауза из одного только дерева; все, что тоже было построено из дерева, — самая внешняя, четвертая окружная стена, которая шла вокруг всей Москвы, со всеми домами и дворами, стоявшими внутри, равно как и усадьбы князей, бояр и богатых купцов у Белой стены, — все было превращено в пепел. ¹⁸⁷

Так незначительный отряд, а именно — 800 немцев и солдат из других народов и 6000 поляков, прогнали прочь со дворов и домов, со всего, что они там имели, 700000 человек, способных действовать и саблями, и ружьями, и луками со стрелами, а вместе с этими людьми и их жен и детей, и всем им пришлось смотреть, как пылали место пребывания их царей и весь город, обливаться своим собственным жиром, убивать самих себя порохом и свинцом и отдавать чужеземцам на расхищение свою богатую казну (которая неисчислима, а для многих — невероятна). Из нее оплатили все королевское воинство до 1612 г. Семь корон, 3 скипетра. Семь царских корон и три скипетра, из них один — из цельного рога единорога, очень богато украшенный рубинами и алмазами, а также несказанно много редкостных драгоценных изделий должны были познать, как ite in orbem universum (Идти по всему миру.) — кочевать по чужим землям .

Поляки после смуты сместили патриарха, который был dux und author omnis seditionis (Вождем и зачинщиком всех беспорядков.), и велели, чтобы 30 стрелков стерегли его в Кирилловском монастыре до прибытия господина Владислава, в ожидании возмездия, которое он заслужил подстреканием к такому бунту и мятежу, из-за которого плачевно погибло столько людей, вся Москва подверглась разрушению и был причинен непоправимый вред огнем и грабежом. Иными словами: “Не по вкусу тебе мир — будешь сыт по горло войной, не хочешь благословения — получай проклятие”.

Последнее московиты и навлекли на себя в тот день, как рубашку, согласно тому, что написано в книге Премудрости: чем кто согрешит, тем и наказывается. Несколькими годами раньше они достаточно проявили свою ужасающую жестокость на немцах в Лифляндии грабежом, убийствами, пожарами, разгулом и опозориванием или обольщением женщин и девушек. Теперь им за это воздано и отплачено сторицею. Если они вывезли из Лифляндии ценностей на 100000 гульденов, то у них забрано больше чем 100 бочек золота. Немногие немецкие пленные женщины и девушки, которым они причинили зло и увели их из Лифляндии в Москву, не могут идти в сравнение с громадным числом [189] стольких тысяч их женщин и девушек, опозоренных и обольщенных поляками.

Вред, причиненный России пожарами, так велик, что на опустошенных местах можно вполне поместить 4 или 5 Лифляндий. В этой семилетней войне убито больше 600 000 московитов, состоявших в их списках в то время, когда я еще был там, не считая тех, которые в разных местах были тайно умерщвлены и спущены под лед или брошены в воду, а скольким им еще придется заснуть на сырой земле раньше и прежде, чем они снова обретут прочный мир!

Так как в течение четырнадцати дней не видно было, чтобы московиты возвращались, воинские люди только и делали, что искали добычу. Большие трофеи. Одежду, полотно, олово, латунь, медь, утварь, которые были выкопаны из погребов и ям и могли быть проданы за большие деньги, они ни во что не ставили. Это они оставляли, а брали только бархат, шелк, парчу, золото, серебро, драгоценные каменья и жемчуг. В церквах они снимали со святых позолоченные серебряные ризы, ожерелья и вороты, пышно украшенные драгоценными каменьями и жемчугом. Многим польским солдатам досталось по 10, 15, 25 фунтов серебра, содранного с идолов, и тот, кто ушел в окровавленном, грязном платье, возвращался в Кремль в дорогих одеждах; на пиво и мед на этот раз и не смотрели, а отдавали предпочтение вину, которого несказанно много было в московитских погребах — французского, венгерского и мальвазии.

Кто хотел брать — брал. Ляпунов. От этого начался столь чудовищный разгул, блуд и столь богопротивное житье, что их не могли прекратить никакие виселицы, и только потом Ляпунов положил этому конец при помощи своих казаков. Столь постыдно воинские люди использовали во зло эту большую победу, а господу богу никакого благодарения не воздали! Солдаты стреляют по врагу жемчугом. Из спеси солдаты заряжали свои мушкеты жемчужинами величиною с горошину и с боб и стреляли ими в русских, проигрывали в карты детей знатных бояр и богатых купцов, а затем силою навсегда отнимали их от отцов и отсылали к их врагам, своим родителям и родственникам.

Тогда никто или мало кто из солдат думал о таком прекрасном провианте, как шпик, масло, сыр, всякие рыбные припасы, рожь, солод, хмель, мед и т. п. Все это, имевшееся в изобилии, было умышленно сожжено и уничтожено поляками, тогда как все войско несколько лет могло бы этим кормиться с избытком. Забывают о провианте. Верно польские солдаты полагали, что если только они будут носить шелковые одежды и пышности ради наденут на себя золото, драгоценные камни и жемчуг, то голод не коснется их. Хотя золото и драгоценные камни имеют замечательные свойства, когда их обрабатывают chimica arte (Химически.), но все-таки они не могут насытить голодный желудок.

Через два или три месяца нельзя было получить за деньги ни хлеба, ни пива. Мера пива стоила 1/2 польского гульдена, т. е. 15 м. грошей, плохая корова — 50 флоринов (за такую раньше платили 2 флорина), а караваи хлеба стали совсем маленькие. ¹⁸⁸ До сожженных погребов и дворов, где было достаточно провианта, да еще много было закопано, они уже не могли добраться, ибо Ляпунов (о котором упоминалось выше) вернул обратно бежавших московитов, и на третьей неделе после мятежа, во второе воскресенье после Пасхи, они снова взяли Белый город, потому что нашим с таким небольшим количеством людей невозможно было его занимать и удерживать. Благодаря этому [190] московитские казаки забрали из сожженных погребов весь оставшийся провиант, а нашим пришлось облизываться. Если же они тоже хотели чем-нибудь поживиться, то должны были доставать это с опасностью для жизни, да и то иногда не могли ничего найти. Как говорится: “Post haec occasio calva”. He следует упускать удобного случая, а также “Cudendum dum ignitum ferrum”. Надо ковать пока железо еще горячо.

Так обстояло дело, когда во второе воскресенье после Пасхи сего 1611 г. королевские воины в Москве снова были осаждены московитами и ежедневно стали происходить такие большие стычки, что священникам и цирюльникам дела хватало. От всего полка немцев и воинов других национальностей осталось только 60 солдат. Кремль уж давно сдался бы сам из-за голода, если бы господин Иван-Петр-Павел Сапега в день св. Иакова этого же года не выручил его, с ловкостью пройдя Белый город, занятый московитами, и доставив в Кремль, кроме прочего провианта, 2000 караваев хлеба. Новодевичий монастырь. В отсутствие господина Сапеги, отправившегося в загон, московиты осадили и взяли Девичий монастырь (das Divitza monastir), расположенный в полумиле от Кремля и занятый нашими, и этим отняли у наших все ворота, которыми еще можно было пользоваться, так что ни войти к ним, ни выйти от них не могла даже собака или кошка, отчего им пришлось очень страдать.

Когда же господин Сапега занемог тяжкой болезнью, от которой он и умер, их снова выручил в день св. Варфоломея военачальник польской короны в Лифляндии господин Карл Хоткевич (посланный его величеством королем польским и пр. в Москву с несколькими тысячами испытанных воинов), который доставил полякам на этот раз столько провианта, что они были в состоянии продержаться довольно долго. Те же московиты силой берут снова Москву. Но так как потом Ходкевич уже не смог больше ничего доставить им и не смог снова отбить и отогнать московитов, чтобы вызволить поляков в крепости, ибо русских чем дальше, тем становилось больше и они усилили осаду Москвы, не жалея ни старания, ни усердия, ни труда, ни крови, чтобы вернуть ее себе со всем, что к ней относилось, польское же войско с каждым днем уменьшалось и слабело, то московиты в конце концов многократными, длительными и ужасающими штурмами отвоевали и снова захватили московский Кремль — местопребывание царей, ужасным образом уничтожили и умертвили всех, оставив в живых лишь нескольких знатных поляков, чтобы потом в обмен на них освободить своих, находившихся в плену в Польше. ¹⁸⁹ После того как они получили обратно московский Кремль, местопребывание царей, они избрали царем своего соотечественника, знатного вельможу Михаила Федоровича из рода Никитичей, и короновали его. Его отца зовут князь Федор Никитич, этого Федора Никитича (как выше упоминалось) Димитрий второй сделал патриархом, а впоследствии он вместе с Шуйским и его братьями был уведен в плен в Польшу. ¹⁹⁰ Если этот новый царь удержит свою державу, значит ему очень везет, ибо хотя московиты и его величество король шведский (брата которого они прежде тоже избрали царем, а потом не захотели принять) заключили соглашение, по которому московиты уплатили большие деньги и отдали королю в потомственное владение, отказавшись от них навечно, следующие шесть мощных крепостей: Кексгольм, Нотебург, Копорье, Гдов, Ямгород, Ивангород (называемый русской Нарвой и расположенный точно и прямо против немецкой Нарвы в Лифляндии по ту сторону реки, именуемой Нарвой, течение которой в этой местности на протяжении нескольких миль является границей между Россией и Лифляндией) — и Корелу со всем относящимся к ней великим княжеством, а за это получили обратно большой торговый [192] город Новгород с огромным относящимся к нему великим княжеством Новгородским и, таким образом, заключили вечный мир со Швецией, ¹⁹¹ все же мало вероятно, чтобы его величество король польский (во власти которого все еще находится крепость и все великое княжество Смоленское, простирающееся до Путивля на 100 миль, которое ему, однако, очень дорого обходится), как и сын его королевского величества принц Владислав, оставили неотомщенным причиненное им великое бесчестье, почему следует опасаться, что если с этой стороны будет предпринято что-либо решительное, то с новым царем будет быстро покончено, поскольку русские уже и теперь не слишком довольны им, так как, говорят, он не печется о правлении сам, а, против их обычая, все предоставляет делать маршалу (Marschall) и другим вельможам, усердствуя только в пьянстве. К тому же есть более знатные вельможи, которые, судя по слухам, держат сторону короля и принца Владислава и упорно стремятся склонить его величество к тому, чтобы он снова выступил в поход и опять попытал счастья, и тогда, как только это произойдет, к королю несомненно перейдут много тысяч московитов и помогут по старой привычке свергнуть своего нового царя. ¹⁹²

Боже праведный, коему все подвластно, положи в милости своей конец этим долгим кровавым войнам и окажи такую милость, чтобы эти закоренелые египтяне отступились от своего идолопоклонства и обратились к истинной, праведной вере Христовой, признали и осознали свою вину и греховность, покаялись перед господом богом, утихомирились и успокоились и служили своему государю вернее и покорнее, чем прежде.

Да сбудется и свершится это всемогущею волею божией во славу и хвалу его пречестного имени, на распространение его святого слова божия, на умножение и благо всего христианства, особенно же на утешение всем живущим в этой стране, еще уцелевшим в столь тяжких войнах бедным христианам (среди которых, увы, и мой старший сын, по имени Конрад Буссов, и некоторые другие близкие родственники, которые, как упоминалось выше, приехали из Лифляндии в правление Бориса Федоровича), ради возлюбленного сына твоего, истинного князя миролюбия, Иисуса Христа. Аминь! Аминь! Аминь!

Комментарии

167. Лжедимитрий II и Сапега 30 июня 1610 г. покинули берега Угры и направились к городу Боровску (Калужской губ.), который осаждали царские воеводы — князь М. Волконский, Яков Змиев, Аф. Челищев — с отрядом войск до 10000 человек. Осаждающие при приближении войск Лжедимитрия II сняли осаду и укрепились в Пафнутьевом монастыре в 3 верстах от Боровска. 5 июля Лжедимитрий II подошел к монастырю и захватил его, жестоко расправившись с осажденными. Погибло до 4000 человек с обеих сторон, из 50 монахов в живых оказалось только 10 (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 186 — 188). 16 июля Лжедимитрий II с войском пришел под Москву (РИБ, т. I, стлб. 201).

168. Рассказ Буссова о свержении Василия Шуйского не вполне соответствует действительному ходу событий. Клушинское поражение сделало положение Шуйского отчаянным. Москва была окружена врагами: с одной стороны двигались поляки, с другой — Лжедимитрий II, а у правительства не было войска, чтобы остановить их. В самой Москве было неспокойно. Против Шуйского были все слои населения. Непосредственным поводом к свержению Василия Шуйского явилось то обстоятельство, что представители из лагеря Лжедимитрия II вошли в прямые сношения с московскими жителями и договорились с ними о том, что москвичи свергнут своего царя, а тушинцы — Лжедимитрия и изберут “сопча государя” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 99). 17 июля 1610 г. дворяне и посадский люд под руководством Захара Ляпунова свергли Шуйского с престола. Кроме Захара Ляпунова, источники в числе руководителей называют какого-то Феодора Хомутова и И. Н. Салтыкова. Лица, названные Буссовым помимо Захара Ляпунова, — М. Молчанов и И. Ржевский — в других источниках не упоминаются в качестве руководителей. Собрав сначала народ на Красной площади, Ляпунов, Хомутов и Салтыков перешли за Арбатские ворота (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 339), где решили просить царя об отказе от престола. Помимо “заводчиков”, которые руководили толпой, к царю был послан его свояк князь И. М. Воротынский. Шуйский не согласился на добровольный отказ от престола, тогда его вывезли на старый боярский двор Шуйских, а братьев его арестовали. Затем Шуйский был пострижен в монахи и заточен в Чудов монастырь. При свержении Шуйского с престола, по мнению Платонова, боролись две группировки, обе они были дворянскими, — это Ляпуновы, с одной стороны, и М. Г. Салтыков, за спиной которого стоял тушинский “патриарх” Филарет, — с другой. Захар Ляпунов на московском “вече” со своими рязанцами предлагал “на господарстве поставити” князя Василия Голицына. Группа, в которую входил митрополит Филарет, напротив, придерживалась договора от 4 февраля 1610 г. об избрании на русский престол королевича Владислава. Последняя точка зрения отвечала интересам боярско-княжеской верхушки, которая не желала престол передавать никому из себе равных по происхождению. Боярско-княжеская верхушка была представлена такими именами, как князья Ф. И Мстиславский, И. М. Воротынский, А. В. Трубецкой, А. В. Голицын, И. Н. Романов, Ф. И. Шереметев и Б. М. Лыков Именно они, по мнению Платонова, были те “седьмочисленные” бояре московские, которые “всю власть Русские земли предаша в руце литовских воевод” (А. Попов. Изборник, стр. 200). Во главе этой боярской думы стоял Ф. И. Мстиславский. 17 июля на “вече” было высказано мнение “...никого из Московского господарства на господарство не избирати” (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 333).

169. Сведения Буссова об отправке послов из Москвы к Сигизмунду II и о заключении договора нуждаются в исправлении. Будучи под угрозой захвата Москвы войсками Лжедимитрия II и боясь восстания народных масс, правительство “седмочисленных бояр” стало на путь предательства национальных интересов и обратилось за помощью к польским интервентам. Оно решило отдать Москву гетману Жолкевскому, который в начале августа был уже под Москвой. Переговоры с Жолкевским закончились подписанием 17 августа договора (СГГД, ч. II, № 199, стр. 391 и 399; сб. РИО, т 142, стр. 93 — 109), в основу которого был положен договор 4 февраля 1610 г. Однако, в отличие от февральского договора, отражавшего интересы дворян и служилых людей, настоящий договор был боярский. Из него были убраны статьи о повышении служилых людей “по заслугам” и было добавлено обязательство короля “московских княженецких и боярских родов приезжим иноземцам в отечестве и в чести не теснится и не понижаити”, — т. е. статьи, отвечавшие интересам бояр (Очерки истории СССР, конец XV в. — начало XVII в., стр. 548 — 549). Буссов прав, что отдельные вопросы в переговорах с Жолкевским остались неразрешенными: так, хотя русские на этом настаивали, Жолкевский без согласия короля не решался утвердить статью о принятии Владиславом православия, о вступлении его в брак с особой русского происхождения, о возвращении Московскому государству городов, захваченных Сигизмундом, об обмене пленными без выкупа и о прекращении осады Смоленска. После подписания этого договора жители Москвы и других городов начали присягать Владиславу. В сентябре 1610 г. под Смоленск к Сигизмунду для обсуждения договора было отправлено посольство, состоявшее из 1200 человек, во главе с князем В. В. Голицыным и митрополитом Филаретом. С отъездом посольства из Москвы были удалены все наиболее видные политические деятели, в чем были заинтересованы поляки, только что занявшие Москву. Результаты переговоров под Смоленском Буссов изложил неточно. В действительности из этих переговоров стало ясно, что Сигизмунд сам желает занять московский престол и что под предлогом молодости королевича Владислава он не хочет отпускать его в Москву Поляки требовали от членов посольства сдачи Смоленска, от чего послы категорически отказались. Переговоры закончились безрезультатно, а самих послов, вопреки праву неприкосновенности их, отправили в Польшу и заключили в Мариенбургскую крепость.

170. Опасаясь народного возмущения, изменники-бояре в ущерб национальным интересам искали сближения с поляками. Маскевич в своем дневнике подробно описывает “дружбу и согласие” между боярами и поляками в Москве (Н. Устрялов, ч. II, стр. 45 — 46).

171. Из москвитян, перебежавших в лагерь Лжедимитрия в то время, о котором пишет Буссов, Бутурлин приводит фамилии двух “известнейших”. Это были Михайло Бучаров и Федор Чулков. Сообщение Буссова о том, что из московских жителей, в особенности из низших слоев, многие предпочитали русского самозванца польскому королевичу Владиславу, не чуждо истине. Из городов Суздаля, Владимира-Юрьева, Галича и Ростова к Лжедимитрию II присылали гонцов с заявлением о готовности передаться ему (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 224).

172. Летом 1610 г. Лжедимитрий II, находясь под Москвой, отверг предложение Сигизмунда III отказаться от дальнейших притязаний на московский престол и удовлетвориться городом Самбор или Гродно по своему выбору. В этом плане интересно сообщение Буссова о надеждах Лжедимитрия II на восстание в Москве. Возможно, что эти надежды на восстание в его пользу в Москве явились одной из основных причин отказа Лжедимитрия II от предложения польского короля. Сведения Буссова о военных событиях под Москвой в конце августа можно дополнить. Чтобы прекратить набеги самозванца на окрестности Москвы, гетман Жолкевский в ночь с 25 на 26 августа выступил из Москвы с польским войском и, соединившись с 15000 русским войском под начальством князя Мстиславского, предстал неожиданно перед войсками Сапеги. Избегая кровопролития между своими соотечественниками, оба польских гетмана сумели мирно и быстро договориться о прекращении борьбы. После этого гетман Жолкевский вернулся в свой лагерь, а Мстиславский — в Москву. Однако, узнав, что Лжедимитрий, несмотря на увещания Сапеги, никоим образом не соглашается на сделанное ему Сигизмундом предложение, Жолкевский решил напасть на него внезапно. С этой целью Жолкевский со своим войском прошел через московский Кремль к Коломенской заставе, где в поле ожидало его 30-тысячное московское войско. Оба войска направились к Угрешинскому монастырю, куда 18 августа Лжедимитрий, испугавшись, что будет выдан войсками Сапеги гетману Жолкевскому, бежал к Марине. Предупрежденный о приближении войска Жолкевского, Лжедимитрий II вместе с Мариной поспешно вернулся в Калугу в сопровождении нескольких сотен донских казаков под начальством Заруцкого. Пафнутьевский монастырь, упоминаемый Буссовым, находится в Калужской губернии; что касается Коломенского монастыря, то, по-видимому, Буссов имел в виду церковь в селе Коломенском.

173. На основании договора от 17 августа, заключенного боярами с Жолкевским, войска гетмана должны были отойти к Можайску. Однако поляки и русские бояре, опасаясь возмущения народных масс, недовольных избранием на царский престол польского королевича, договорились о введении в Москву польского войска. 16 сентября Гонсевский и Струе были посланы в Москву, для того чтобы расписать квартиры для польского войска, но один из монахов ударил в набат — собралась на Красной площади огромная толпа, — и полякам пришлось удалиться. Тогда они решили войти в город незаметно — ночью. В ночь с 20 на 21 сентября в Москву вошло 800 пеших иноземцев и 3500 поляков (у Буссова — 5000). Жолкевский и Гонсевский с пехотой расположились в Кремле, где сам Жолкевский занял бывший дом Бориса Годунова. Полк Зборовского поместился в Китай-городе, в соседстве с Кремлем, на Посольском дворе, а полк Казановского — в Белом городе, на дворах князей Димитрия и Ивана Шуйских (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 259). О том, как дорого обходилось русским содержание польского войска в Москве, пишет Маскевич: “...октября 14 (4 октября, — М, К.), с согласия бояр, назначены войску города для кормления в расположении ста миль и более от столицы; на мою роту достались два города: Суздаль и Кострома, в 70 милях от Москвы. Мы немедленно послали туда товарищей с пахоликами, для собрания съестных припасов. Но наши, ни в чем не зная меры, не довольствовались миролюбием москвитян и самовольно брали у них все, что кому нравилось, силою отнимая жен и дочерей у знатнейших бояр. Москвитяне очень негодовали и имели полное к тому право. Для устранения подобных беспорядков, по нашему совету, они согласились платить нам деньги по 30 злотых на коня, собирая их с городов сами чрез своих чиновников” (Н. Устрялов, ч. II, стр. 46).

174. Выбор Лжедимитрием II Астрахани для продолжения авантюры, как пишет об этом Буссов, не случаен. Благодаря скоплению в этом городе казацкой вольницы и бежавших от феодального гнета крепостных, в Астрахани находил приют не один самозванец. “Невеле откуды имахуся такие воры”, — замечает летописец (ПСРЛ, т. XIV, стр. 89). Упоминаемый Буссовым поляк Кернозитцкий (Корнезитский у Буссова) был одним из начальников русского отряда у самозванца (РИБ, т. I, стлб. 809).

175. Об убийстве Лжедимитрия Буссов рассказывает весьма подробно, сообщаемые им факты подтверждаются другими источниками: Новым летописцем, Будила, Петреем и т. д. Количество татар, отправившихся с Петром Урусовым в Татарию, у Петрея определяется в 2000 человек (П. Петрей, стр. 293). В других источниках количество татар вовсе не указано, поэтому сказать, верно ли это сведение Буссова, невозможно. Например, в “Карамзинском хронографе” говорится лишь, что Петр Урусов “с татары своими отъехал в Крым” (А. Попов. Изборник, стр. 349). Пельна — может быть, Пчельна — река и, возможно, населенный пункт недалеко от Калуги.

176. По поводу избиения калужанами татар за убийство Лжедимитрия II в “Новом летописце” говорится: “В Калуге ж уведаша то, что князь Петр Урусов убил Вора, взволновашася градом всем и татар побиша всех, кои в Калуге были” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 105). Костомаров на основании польских источников говорит, что Марина ночью после убийства мужа, схватив факел, бегала в отчаянии среди толпы, рвала на себе одежду, волосы и, заметив, что калужане не очень сочувствуют ее горю, обратилась к донским казакам, умоляя их о мщении. Начальствовал над этими казаками И. Заруцкий, неравнодушный к Марине. Он воодушевил своих казаков, которые напали на татар в Калуге и до 200 человек убили (Н. И. Костомаров, стр. 511).

177. В “Новом летописце” о рождении у Марины сына говорится: “Ево же вора взяша и погребоша честно в соборной церкве у Троицы, а Сердомирсково дочь Маринка, которая была у Вора, родила сына Ивашка. Калужские ж люди все тому обрадовашесь и называху ево царевичем и крестиша его честно” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 105).

178. Сын Марины Мнишек был действительно повешен, когда были захвачены Заруцкий и Марина, причем по сведениям Ал. Гиршберга — в возрасте 3 (А. Гиршберг. Марина Мнишек, М., 1908, стр. 353), по сведениям Костомарова — в возрасте 4 лет (Н. И. Костомаров, стр. 635). См. также: В. Н. Вернадский. Конец Заруцкого. Уч. зап. Лен. гос. пед. инст. им Герцена, т. 19, 1939, стр. 128

179. Царь Василий Шуйский со своими братьями был отправлен в Польшу и первоначально находился при посольстве под Смоленском (с 10 октября 1610 г. по апрель 1611 г.). В апреле 1611 г. Сигизмунд, прекратив переговоры, под вооруженным конвоем отправил все посольство, в том числе и царя Шуйского, в Польшу. Там, в плену, Василий Шуйский и умер.

180. Рассказ Буссова о разговоре турецкого посла с Василием Шуйским в других источниках не встречается. Что касается послания турецкого султана польскому королю, то подобные легендарные послания приведены также в записках Исаака Массы и в сборниках XVII в. (см. статьи: М. Д. Каган. 1) Легендарная переписка Ивана IV с турецким султаном, как литературный памятник первой четверти XVII в. ТОДРЛ, т. XIII, стр. 249; 2) Легендарный цикл грамот турецкого султана европейским государям — публицистическое произведение второй половины XVII в. ТОДРЛУ т. XV, стр. 225 — 250).

181. К концу 1610 — началу 1611 г. в стране сложились предпосылки для начала широкой национально-освободительной борьбы. После смерти самозванца у польского короля не было предлога стоять под Смоленском и двигаться вглубь страны. Между тем продолжение Сигизмундом осады Смоленска разоблачало перед русским народом истинные цели польского короля. Те, кто признал Владислава из-за страха перед Лжедимитрием II, могли свободно действовать против поляков, так как теперь это был единственный враг. Начавшаяся между городами переписка, о которой сообщает Буссов, была первым моментом в организации патриотических сил для борьбы с поляками Первыми написали грамоту ко всем городам Московского государства жители смоленских волостей. Обращаясь прежде всего к москвичам, они писали: “Для бога, положите о том крепкий совет меж собя: пошлите в Новгород, и на Вологду, и в Нижней нашу грамотку, списав, и свой совет к ним отпишите, чтоб всем было ведомо, всею землею обще стати за православную кристьянскую веру, покаместа еще свободны, а не в работе и в плен не розведены” (ААЭ, т. II, № 176, стр. 300). Сведения Буссова о содержании московских грамот не совсем точны. Буссов говорит о двух грамотах разного содержания. Из других источников известно, что в это время в Москве была переписана смоленская грамота, выдержки из которой нами приведены выше. Грамота эта была разослана по городам, а к ней была приложена Московская грамота, составленная при участии патриарха Гермогена. В этой грамоте говорилось о первенстве Москвы среди других городов, которые и призывались к освобождению Москвы из беды. Сообщение Буссова о том, что москвичи в одной грамоте требовали от других городов признания королевича Владислава, а в другой тайком предлагали убивать поляков, является вымыслом. В своем рассказе Буссов, по всей вероятности, объединил два разнозначимых и разновременных акта: грамоты от князя Ф. И. Мстиславского от августа 1610 г., в которых действительно правительство “седьмочисленных бояр” призывало население других городов к присяге Владиславу, и грамоты от московского населения в начале 1611 г, призывавшие к борьбе с поляками (ААЭ, т. II, №№ 164, 165 — 176). К концу 1610 — началу 1611 г. относится также появление на улицах Москвы подметного письма, которое призывало всех русских людей объединиться для борьбы с врагами. По своей агитационной направленности и по содержанию оно было близко к грамотам восставших против интервентов русских городов (А. А. Назаревский. Очерки из области русской исторической повести начала XVII столетия. Киев, 1958). В литературе в дальнейшем это письмо получило название “Новой повести” (РИБ, т. XIII, стлб. 213-214). Точная дата присяги городов Владиславу указана лишь у Буссова. Н. И. Костомаров пишет, что вслед за Москвой присягнули города Владимир, Ярославль, Нижний Новгород, Ростов, Устюг, Вологда, Белоозеро, затем Новгород, Коломна, Серпухов и Тула (Н. И. Костомаров, стр. 492), и отмечает также, что не все города присягнули Владиславу одновременно.

182. Рассказ Буссова правильно отражает напряженность положения в Москве в начале 1611 г. Высокомерие поляков, оскорбление ими религиозных и национальных чувств русского народа, экономические трудности, связанные с содержанием в Москве иностранного войска, вызывали ненависть русского населения к оккупантам, грозившую вылиться в открытое возмущение. Не было сомнения в том, что Сигизмунд не собирается отправлять своего сына в Москву согласно договору, заключенному с Жолкевским. Польский король стремился не к прекращению кровопролития, а к лишению независимости Русского государства, к полному подчинению его Польше, а поэтому до захвата Смоленска он отказывался приехать в Москву. О расправе по приказу Гонсевского с поляком, который в пьяном виде выстрелил в образ св. Марии, пишет и Маскевич. Он называет этого поляка “некто Блинский” (Н. Устрялов, ч. II, стр. 47).

183. Маскевич об этом времени в Москве пишет: “Несколько недель мы провели с москвитянами во взаимной недоверчивости, с дружбою на словах, с камнем за пазухой, по русской пословице „угощали друг друга пирами, а мыслили иное"” (Н. Устрялов, т. II, стр. 47). Оскорбительная кличка, которою, по словам Буссова, русские наделяли поляков, — “глаголи” — означает “висельники”, т. е. достойные за свои поступки виселицы. Русские называли поляков “телячьими головами” потому, что поляки употребляли в пищу телятину, запрещенную в то время для русских церковью (см. стр. 244, 255). Сведения о количестве населения в Московском государстве, приводимые Буссовым, весьма сомнительны. По данным А. И. Копанева, в конце XVI в. в Московском государстве население составляло 9 — 10 миллионов человек. (См. А. И. Копанев. Население Русского государства в XVI в. Ист. зап., т. 64, 1959, стр. 245).

184. О событиях, которые имели место 13 февраля 1611 г. в Москве, рассказывается только у Буссова. В “Очерках по истории СССР” это сообщение приводится в качестве основного источника. О выступлении Гонсевского перед москвичами после событий 13 февраля говорит в своем дневнике также Стадницкий. Однако, по сообщению Стадницкого, Гонсевский выступал не перед всем народом, как пишет Буссов, а перед особым собранием думных бояр, дьяков и самого патриарха. В изложении Стадницкого речь Гонсевского более резка по отношению к москвичам, чем у Буссова, и наполнена всевозможными угрозами в случае, если бояре не смогут обуздать народ (Русский архив, 1906, № 6, стр. 204 — 205).

185. Все упомянутые Буссовым бояре — Салтыков, Андронов и дьяк Грамотин — еще в Тушине были сторонниками приглашения на русский престол польского королевича Владислава. Федор Андронов из королевского лагеря под Смоленском был послан к Жолкевскому с королевским предписанием привести к присяге русский народ не королевичу Владиславу, а самому королю (Очерки истории СССР. Конец XV в. — начало XVII в., стр. 550). Получив от поляков вознаграждение в виде поместьев и крестьян, эти бояре пошли по пути измены и предательства интересов своей родины и народа. Так, Маскевич пишет, что по “совету доброжелательных нам бояр” Гонсевский разослал по городам 18000 стрельцов “для нашей собственной безопасности”. Салтыкову принадлежат слова, характеризующие степень предательства этого изменника. После того как поляки не решились стрелять в собравшийся в Кремле народ и требовали выдачи изменников, как пишет Буссов, Салтыков сказал Гонсевскому: “Вот вам! Москва сама дала повод — вы их не били, смотрите же: они вас станут бить во вторник; а я не буду ждать, возьму жену и убегу к королю” (Н. И. Костомаров, стр. 532).

186. Вербное воскресенье, в которое обычно совершалось торжественное шествие патриарха на осле, красочно описанное Буссовым, в 1611 г. было 17 марта. Маскевич, так же как и Буссов, подчеркивает опасения поляков, что в этот день вспыхнет народное возмущение. “Наступает вербное воскресение, когда со всех сторон стекается народ в Москву, — пишет он. — У нас бодрствует не стража, а вся рать, не расседлывая коней ни днем, ни ночью”. (Н. Устрялов, ч. II, стр. 60). О том, что праздник был сначала запрещен и что должность царя во время этого праздника исполнял боярин Гундоров, говорится лишь в записках Буссова. Гермогена действительно считали “зачинщиком всего мятежа”, к нему приставили воинскую стражу и “не пускали к нему ни мирян, ни духовенства; обходились с ним то жестоко и бесчинно, то с уважением, опасаясь народа” (М. Н. Карамзин, т. XII, стлб. 169).

187. Описание Буссовым событий 19 марта дает яркую картину отдельных эпизодов восстания. Однако рассказ Буссова лишен какого-либо анализа социальных сил, принимавших участие в борьбе с интервентами. Буссов описывает события как очевидец либо как слышавший от очевидцев то, что непосредственно запомнилось. Его сведения о ходе восстания в некоторых случаях подтверждаются и дополняются другими источниками, иногда им противоречат. Так, в отличие от Буссова, который утверждает, что “московиты” или “николаиты” (см. примеч. 2) “начали игру” первыми 19 марта, Маскевич пишет: “По совести не умею сказать, кто начал ссору, мы ли, они ли? Кажется, однако, наши подали первый повод к волнению, поспешая очистить московские домы до прихода других: верно кто-нибудь был увлечен оскорблением, и пошла потеха” (Н. Устрялов, ч II, стр. 61). Сообщение о том, что по распоряжению Гонсевского и Борковского иностранцы должны были заранее, т. е. 18 марта, укрыться в Кремле, имеется только у Буссова Стадницкий в своем дневнике указывает, что в эти дни Гонсевский укрепил Кремль-город и Китай-город “как можно лучше и снабдил орудиями для защиты от внезапной атаки мятежников” (Русский архив, 1906, № 6, стр. 205). Противореча Буссову, из записок которого можно заключить, что князья и бояре действовали совместно с народными массами и чуть ли не первые дали повод к восстанию, архиепископ Елассонский Арсений, бывший в это время в Москве, пишет, что восстание в Москве было поднято московскими черными людьми “без всякого совета или боярского согласия русских или поляков” (Д. Дмитриевский. Архиепископ Елассонский Арсений. Киев, 1899, стр. 147). Авторы “Очерков по истории СССР” предполагают существование какого-то единого центра, подготовившего выступление москвичей, и говорят о связи этого центра с руководителем первого ополчения П. Ляпуновым. Для того чтобы воспрепятствовать объединению московских патриотов с силами Земского ополчения, шедшего на помощь Москве, польские власти решили спровоцировать преждевременное выступление в Москве русских до подхода рати Ляпунова. Это выступление 19 марта, как сообщает и Буссов, привело к страшному кровопролитию. Восстание было стихийным взрывом народного возмущения против иноземных захватчиков. Из других источников известно, что непосредственным поводом к началу событий послужил следующий эпизод: готовясь к борьбе с русскими, поляки, как уже говорилось выше, начали укреплять пушками стены Кремля и заставили московских извозчиков помогать им в этом. Между поляками и русскими произошел спор, перешедший в драку и, наконец, в вооруженное выступление москвичей против польских захватчиков (Очерки истории СССР. Конец XV в. — начало XVII в, стр. 557). В городе развернулись ожесточенные бои, восставшие захватили пушки, которые находились на крепостных стенах, сооружали на улицах баррикады. Среди организаторов сопротивления полякам на улицах Москвы 19 и 20 марта 1611 г. были князь Д. М. Пожарский, И. М. Бутурлин и дворянин И. Колтовский, о которых Буссов не упоминает. Интересы Буссова были связаны с иноземцами, поэтому особенно подробно описаны у него боевые успехи немецких мушкетеров Якова Маржерета (см. примечание 195), который уехал из Москвы после смерти Лжедимитрия I и затем вернулся в Москву ее врагом. Его записки за 1601 — 1606 гг. опубликованы Устряловым (ч. I).

188. Сведения о числе жителей Москвы Буссовым весьма преувеличены. В Москве в первой половине XVI в. насчитывалось немногим более 100 тысяч человек (Очерки истории СССР. Конец XV в — начало XVII в., стр. 12). Что касается разграбленных драгоценностей, то потери государственной казны в период польской интервенции были действительно велики. Были похищены: короны Бориса Годунова и Лжедимитрия I, царский посох, две царские шапки, золотой скипетр, украшенное драгоценными камнями яблоко (держава) и т. д. (История Москвы, т. I. M., 1952, стр. 344). О случаях, когда поляки из кичливости стреляли в русских жемчужинами, рассказывается и в дневнике Стадницкого, который пишет, что пехоте уже “надоел и опротивел жемчуг” и она “набивала самыми крупными жемчужинами мушкеты и стреляла ими в воздух”. (Русский архив, 1906, № 6, стр. 207). Буссов прав, что огромный ущерб, нанесенный польско-шведскими интервентами Русскому государству, не может идти в сравнение с потерями немцев во время Ливонской войны, в ходе которой народы Прибалтики оказывали всяческую помощь русским войскам. (История Эстонской ССР, Таллин, 1958, стр. 110 — 118).

189. Сведения Буссова, который в это время находился у польского короля Сигизмунда под Смоленском (см. стр. 130), о приходе в Москву народного ополчения и освобождении Москвы от интервентов очень скупы. По данным Будила, Ляпунов и Трубецкой с войсками подошли к Москве 25 марта 1611 г. (у Буссова сказано, что в день воскресения господня, т. е. 24 марта). До них за день пришел и Заруцкий (РИБ, т. I, стлб. 232). 9 апреля 1611 г. ополчение заняло половину стен Белого города, оставив свободный выезд в сторону Можайска (РИБ, т. I, стлб. 233). Среди ополчения не было единства. Между дворянством и демократической частью ополчения в июне — июле 1611 г. вспыхнул острый социальный конфликт, приведший к убийству Ляпунова (см : И. С. Шепелев Вопросы государственного устройства и классовые противоречия в первом земском ополчении. Сб. научных трудов Пятигорск гос. пед. инст., вып. II, 1948, стр. 132 — 133) казаками Заруцкого. Уже после гибели Ляпунова Заруцкий, оказавшийся наряду с Трубецким во главе подмосковных войск (об этом подробнее см.: Н. П. Долинин. Административная и социально-политическая деятельность подмосковных полков “казачьих таборов” в 1611 — 1612 гг. Научн. зап. Днепропетр. гос. унив., т. 56, 1956, вып. IV), организовал удачное нападение на Новодевичий монастырь и, как верно сообщает Буссов, его захватил. Сапега, о котором пишет Буссов, прибыл под Москву 4 июня. В течение месяца Сапега, находясь с войском под Москвой, был, по утверждению Костомарова, в нерешительности — выступать ли ему на стороне поляков или русского ополчения. По предложению Гонсевского, 1 июля Сапега отправился с войском из 5000 человек к Переяславлю за продовольствием, в котором осажденные поляки терпели большую нужду. 14 августа Сапега вернулся с провиантом и сумел доставить его полякам, осажденным в Кремле. Умер Сапега в ночь с 14 на 15 сентября (Н. И. Костомаров, стр. 579). Прибытие Ходкевича с 2000 воинов к Москве Маскевич датирует 6 октября (Н. Устрялов, ч. II, стр. 80). Первое ополчение, ослабленное классовыми противоречиями, не смогло осуществить полную блокаду Москвы и изгнать интервентов. Осенью 1611 г. с новой силой по всей стране поднялось всенародное движение за освобождение Москвы. Патриотические силы собирались в Нижнем Новгороде, который стал центром этого движения. Вожди ополчения, Кузьма Минин и Димитрий Пожарский, объединили под своим руководством поволжское и заволжское крестьянство, посадское население, служилое казачество и рядовое дворянство. 24 августа 1612 г. в результате сражения у Климентовского острожка под Москвой между ополчением и войсками Ходкевича поляки были разбиты. Подробности об этом решительном бое за Москву см.: Г. Н. Бибиков. Бои русского народного ополчения с польскими интервентами 22 — 24 августа 1612 г. под Москвой. Истор, зап., т. 32, 1950, стр. 173. Ходкевич вынужден был отойти от Москвы, после чего русское ополчение осадило Кремль и Китай-город. Осажденные терпели страшный голод, а русские ополченцы, как верно пишет Буссов, действовали все активнее и активнее. 22 октября они штурмом взяли Китай-город. Поляки заперлись в Кремле, но не надолго. 26 октября был подписан договор о капитуляции, по которой осажденным гарантировалась жизнь. 1 ноября ополчение вступило в Москву. Пленных поляков ждала жестокая участь. Остаток полка Струся был отдан казакам. Войска Будила попали к Пожарскому. Казаки, озлобленные против интервентов, не вытерпели и действительно, как пишет Буссов, перебили почти всех поляков. Те же пленные, которые оказались в руках воевод ополчения, были отправлены в заключение.

190. Освобождение Москвы от интервентов сразу же поставило вопрос об организации власти и создании центрального правительства. Из Москвы от имени временного правительства уже в начале ноября были разосланы грамоты с призывом прислать в Москву по 10 выборных от посадов и уездов “для великого земского дела”. 21 февраля на Земском соборе был избран царем Михаил Федорович Романов (СГГД, т. III, № 1).

191. Буссов имеет в виду Столбовский мир, заключенный 23 февраля 1617 г. между Русским государством и Швецией. По этому договору русские, чтобы возвратить Новгород, захваченный шведами, согласились уступить Швеции Ижорскую землю, Корелу а Корельский уезд, которые находились во владении Швеции до Петра I. Указание Буссова о том, что Новгород по договору отошел к Швеции и что вся захваченная шведами территория была возвращена русским после уплаты больших денег, ошибочны. Известие Буссова о намерении избрать на русский престол брата шведского короля Густава Адольфа Карла Филиппа справедливо. Именно решение руководителей первого ополчения от 23 июня 1611 г. избрать на русский престол Карла Филиппа было одной из причин распада этого ополчения. В 1612 г. под нажимом шведов, занявших Новгород, местное боярство и купечество выдвинуло кандидатуру шведского принца на русский престол. Во избежание военных осложнений со Швецией правительство Пожарского вынуждено было дать согласие на избрание Карла Филиппа, но с условием, чтобы он приехал в Новгород и принял православие. Пока шведский принц медлил, в Москве был избран царем М. Ф. Романов (см.: Г. А. Замятин. К вопросу об избрании Карла Филиппа на русский престол 1611 — 1616 гг. Юрьев, 1913).

192. Предположение Буссова, что польский король Сигизмунд, оскорбленный нанесенным ему “бесчестием” и “убытком”, начнет новую авантюру, оказалось правильным. Владислав, не желая отказываться от притязаний на Московский престол, в 1617 г., добившись средств от Варшавского сейма на продолжение войны с Россией, вторгся с войсками гетмана Ходкевича в пределы России. В сентябре 1618 г. интервенты были вновь под Москвой. Однако далекие загадывания Буссова и реальные намерения поляков не оправдались. Мощный подъем народного патриотизма сорвал замыслы врагов, польские войска вынуждены были уйти из России. В декабре 1618 г. в деревне Деулине между Россией и Польшей был подписан договор о перемирии на 14 1/2 лет. Своей решительной и самоотверженной борьбой с иностранными поработителями русский народ сумел отстоять свою независимость.

Текст воспроизведен по изданию: Конрад Буссов. Московская хроника. 1584-1613. М-Л. АН СССР. 1961