КОНРАД БУССОВ

МОСКОВСКАЯ ХРОНИКА

1584-1613

CHRONICON MOSCOVITICUM AB A. 1584 AD ANN. 1612

В этом году беды с еще большей силой обрушились на все четыре конца России, так что отсюда легко было понять, что господь бог гневается на эту землю и сурово взыскивает с ее жителей. Всюду шли большие кровопролитные войны. Димитрий второй упорно осаждал Москву и Троицу. Где только можно было причинить ущерб московитам, там его десять тысяч ратников не ленились, жгли, убивали, грабили всюду, куда им только удавалось попасть.

Они завалили лагерь всяким провиантом: маслом, мукой, медом, питьевыми медами, солодом, вином, всевозможным скотом в таком изобилии, что можно было удивляться. Головы, ноги, печень, легкие и другие внутренности животных выбрасывались, и их так много лежало всюду на проходах в лагере, что собаки не могли всего сожрать, и из-за этого в лагере распространилось такое зловоние, что даже стали опасаться мора. Ежедневно самые маленькие люди в лагере варили и жарили что только есть отменного, пили больше медов, чем пива, в таком изобилии был найден сотовый мед у крестьян и в монастырях. ¹²³

Польский король Сигизмунд III тоже пришел в этом году с 20 000 ратников под Смоленск, требуя, чтобы город и крепость сдались ему добровольно, ибо они издревле принадлежали польскому королевству. Смольняне же в ответ ему не послали ничего, кроме пороха и пуль. Он стоял там полтора года до 13 июня 1611 г., потерял во время штурмов много храбрых немецких воинов, так что от всего полка едва осталось 400 человек. Смольняне в крепости испытывали недостаток в соли и уксусе, отчего у них началась повальная болезнь, от которой они умирали один за другим, так что при взятии города там находилось едва 300 или 400 совсем здоровых людей, которые никак не могли отстоять город, осажденный на столь большом протяжении, иначе королю пришлось бы подольше повозиться с крепостью, прежде чем он овладел ею. Много тысяч московитов приходило из крепости в это время к королю и присягало его величеству на верность, но большинство изменяло клятве и уехало в Москву или куда они имели возможность.

Ширина стен вокруг города — 23 фута и они так высоки, что штурмовые лестницы в 35 перекладин не могли бы достать доверху, если бы брустверы не были сбиты. ¹²⁴ Осажденные подвезли много тысяч возов камней и подняли их на стены, так что если бы там осталось хоть столько здоровых людей, чтобы у каждой бойницы стоял один единственный человек, то они хорошо продержались бы, хотя у них не было ни пороха, ни ружей, и копии, ни сабель. Тяжелыми орудиями стенам не было причинено никакого особого вреда.

Если король и взял крепость, то лишь благодаря тому, что со стороны Днепра стена была взорвана миной на 10 саженей и через пролом устремилась пехота с развернутыми знаменами, а это привело смольнян в такой ужас, что многие побросали оружие дали себя убить. Те же, которые ушли из города в Кремль, взорвали себя вместе с женами и всем, что они с собой взяли, и так сами лишили себя жизни. Воевода с сыном были взяты в плен уведены в Польшу, Ну, а какой вред за столь долгое время причинило в разных местах земли войско в 20 000 человек, легко можно догадаться. ¹²⁵

За год до взятия этого города Шуйский отправил королю под Смоленск гонца с посланиями и предложил передать его королевскому [157] величеству русскую монархию, если его величество придет со своим войском в Москву и поможет прогнать Димитрия второго. Через два дня после прибытия этого гонца польскими воинами был схвачен в поле московитский лазутчик, направленный Шуйским к смоленскому воеводе с письмами, а в них было сказано, чтобы он держался, а Шуйский убедит короля добрыми словами оказать ему помощь в усмирении Димитрия второго, а после того, как это произойдет, поступит с королем и его людьми так, что немногие из них вернутся из России в Польшу. Когда это было прочтено королю, его величество подивился московитской хитрости и лукавым козням, приказал поэтому убить обоих посланных и сказал: “Ни одному московиту доверять нельзя. До мерзавца Шуйского я и вправду доберусь, когда будет на то воля господня и время, но так, что он меня уже не обманет”. ¹²⁶

В этом 1609 г. князь Михаил Скопин вернулся из Швеции и привел с собой Понтуса Делагарди с 3000 немцев и с воинами из других народов. Когда он пришел в Новгород Великий, он собрал и всех местных князей и бояр к себе, намереваясь освободить с ними Москву, как об этом дальше будет сказано. ¹²⁷ Иноземные воины, которых он привел с собой, тоже не оставили на месте ничего, кроме слишком горячего или слишком тяжелого.

С третьей стороны в это лето 1609 г. в Россию вторглись также и татары с 40 000 человек и за три раза увели за рубеж бесчисленное множество захваченных людей и скота, не считая того, сколько они поубивали и побросали старых и малых, не имевших сил идти с ними, да и скота тоже. А об ужасном вреде, который они причинили стране поджогами, и говорить не приходится. В это время раздавались горестные стенания жителей, потерявших не только скот, но и людей, ибо многие жены лишились мужей, мужья — жен и детей, так что даже камень — и тот разжалобился бы. ¹²⁸

В том же году возмутился один польский боярин, по имени Ляпунов, переманил на свою сторону несколько принадлежавших Москве городов и повел войну против Димитрия, против Шуйского, а также против его величества короля польского. Он называл себя белым царем (Belo Zayr), хотел бороться, как говорил, за христианскую московитскую веру; где проходили его воины, там после них даже трава не росла. ¹²⁹ На четвертом конце земли Русской в феврале, марте и апреле указанного года снова отпали от Димитрия второго некоторые присягавшие ему города, а именно: Вологда, Галич, Кострома, Романов, Ярославль, Суздаль, Молога, Рыбинск и Углич. Во всех углах толпами собирались тысячи крестьян. С теми немцами и поляками, которых они заставали в загоне (auf der Sagon), т. е. в поисках провианта или в разведке, они поступали во много раз грубее и беспощаднее, чем поступали с ними прежде поляки. Если крестьяне приходят в ярость, они обычно ведут себя, как обезумевшие, помешанные, и, как дикие свиньи, не щадят ничего, разрывают и раздирают, что только могут, и, ударив раз, продолжают бить по тому же месту. Сохрани бог попасть в их руки какому-нибудь честному воину.

Единственной причиной их отпадения от Димитрия были несправедливости и большие бесчинства поляков, которые не могли отказаться от грабежей и насилия, пока их не стали спускать под лед, перерезать им горло или даже вздергивать на виселицу. Они отнимали силою у бедняков, невзирая на то, что те присягнули Димитрию, все, что у них было, как если бы это были злейшие враги, а ведь эти бедные люди много отдавали в лагерь на содержание войска. Из-за этого им приходилось все прятать и закапывать в землю от грабителей поляков, [158] что слишком тяжко было постоянно терпеть этим людям и дало им повод (еще до того, как они узнали о приходе Скопина и Понтуса) взбунтоваться против грабителей-солдат Димитрия и отпасть от него. Некоторых поляков они убили, некоторых спустили живыми под лед, приговаривая: “Вы, глаголи (glagolen), вконец разорили нашу местность и сожрали почти всех коров и телят, отправляйтесь теперь к рыбам в Волгу и нажирайтесь там до смерти”. ¹³⁰ Для того чтобы обуздать отпавших крестьян, из лагеря были посланы в Романов Самуил Тышкевич, а в Суздаль и потом в Ярославль — пан Лисовский. Но крестьяне в своих лагерях так окопались и укрепились частоколами или тынами, что поляки ничего не смогли с ними поделать и должны были оставить их в покое.

Иоахим Шмидт, о котором упоминалось выше, был воеводой в отпавшем городе Ярославле, а во время отпадения бежал оттуда вместе с бывшими там у него поляками. Этого самого Шмидта поляки послали назад к городу для переговоров, чтобы убедить жителей одуматься и не давать больше повода к кровопролитию, а всяким притеснениям будет положен конец, и царь Димитрий посадит в город воеводой знатного вельможу, которого польские солдаты будут бояться. Шмидта заманили хитрыми речами поближе к городским воротам, и не успел он опомниться, как его окружили и насильно утащили беднягу в город. Там они разыграли с ним ужасающее действо о муках страстных: вскипятив большой котел меду, они сняли со Шмидта одежды, бросили его в мед и варили до тех пор, пока не осталось совсем мяса на костях.

Неслыханную жестокость в отношении доброго, честного человека, равно как отпадение и возмущение этого города, подстроил не кто иной, как клятвопреступный, лукавый перекрещенец, солевар Даниель Эйлоф, который однажды уже, как упоминалось выше, отпадал от Димитрия и поэтому был взят в плен со своими тремя дочерьми, но был спасен этим же честным Иоахимом Шмидтом, внесшим за него 600 талеров, благодаря чему его дочери сберегли свою честь. Теперь этот Эйлоф выказал ему людскую ago gratias (приношу благодарность), не только насмеялся над своим верным другом в его несчастье, но даже стал побуждать русских поживее прикончить его.

Когда Шмидт достаточно долго поварился, они вынули скелет из котла и выбросили его на городской вал — так, чтобы свиньи и собаки порастаскали его, и даже не разрешили его вдове и друзьям собрать и похоронить кости. Бедной, тяжко скорбящей вдове и родственникам пришлось от эдакого друга, вероломного перекрещенца, и от его сообщников вынести в десять раз больше издевательств и насмешек, чем от самих русских. ¹³¹

За ужасную смерть этого честного человека впоследствии хорошо отомстил пан Лисовский. Он превратил в пепел весь Ярославский посад, потом пошел дальше в глубь страны, убивая и истребляя все, что попадалось на пути: мужчин, женщин, детей, дворян, горожан и крестьян. Он сжег дотла большие селения, Кинешму и Юрьевец Польский и возвратился в лагерь под Троицу с большой добычей. Какой значительный вред был нанесен в этом году убийствами, грабежом и пожарами этим отпавшим городам как внутри их стен, так и снаружи, — выразить невозможно. Я часто удивлялся, как эта земля так долго могла выдерживать все это. ¹³²

У меня самого были прекрасные владения в России. Одно из них, Федоровское, с восемью деревнями, находилось в 14 милях от Смоленска. Его опустошили и превратили в ничто воины его королевского величества короля польского. Второе называлось Рогожна, оно [159] принадлежало двум владельцам, и каждый имел там свою усадьбу. Это было большое владение, к нему относились большие прибыльные рощи и леса, тянувшиеся на целых шесть миль пути; оно было расположено всего в семи милях от главного города — Москвы. Самое маленькое — третье, с тремя деревнями — называлось Крапивна и находилось в тридцати шести милях от Москвы. Два последних владения, Рогожна и Крапивна, были в этом году настолько выжжены татарами, и столько людей было убито или уведено, что в обоих осталось едва десять домов или крестьянских дворов, не пострадавших от пожаров, и не более сорока человек. ¹³³

Когда в январе 1609 г. Скопин с Понтусом и с приведенными иноземными ратниками пришли в Новгород, Димитрий второй послал попытать счастья в бою с ними одного польского ротмистра, пана Кернозицкого, с 4000 конных копейщиков. Тот так налетел на них, когда они внезапно столкнулись, что им пришлось отступить в город Новгород. Там Кернозицкий осаждал их всю зиму до весны. ¹³⁴

Обрадовавшись этому, Димитрий возомнил, что он уже одержал полную победу, сочетался, хотя и тайно, с супругой Димитрия первого, которая, как упоминалось, была в его лагере под Москвой, несмотря на то, что дал клятву ее отцу, воеводе Сандомирскому, что не разделит с ней ложа, прежде чем не сядет на царский трон. Он и вообще очень возгордился, стал именовать себя единственным христианским царем под солнцем и т. д., что видно из следующего его титула:

“Мы, Димитрий Иванович, царь всея Руси, Московской державы, самодержец великого княжества Российского, богом данный, богом избранный, богом хранимый, богом чтимый, богом помазанный, богом возвышенный над всеми прочими государями, подобно второму Израилю руководимый и охраняемый силою божией, единый христианский царь под солнцем и многих княжеств государь и повелитель”. ¹³⁵

Незадолго до Троицына дня иноземные войска вышли ночью из Новгорода через болота на другую сторону, напали на поляков в лагере и нанесли им большой урон, так что пан Кернозицкий с оставшимися у него людьми принужден был отступить назад к Димитрию в большой лагерь под Москвой. Когда Димитрий второй узнал, что этот ущерб причинили ему иноземцы, он возненавидел всех немцев и стал их врагом. Поэтому он и своих собственных, находящихся при нем немцев, тоже стал ненавидеть и поносить, несмотря на то, что они были совсем неповинны в этом. ¹³⁶ Одержав эту победу, Скопин и Понтус с их иноземцами и боярами пошли дальше и пришли в Тверь в верховьях Волги.

Навстречу им Димитрий выслал после Троицына дня пана Зборовского с 5000 конных копейщиков. Эти копейщики причинили им в первый день столько хлопот, что они вынуждены были, коль скоро не хотели быть убитыми, перейти большую и глубокую реку Волгу, что тоже нанесло им немалый урон. На другой день Понтус, перейдя ту же самую реку в другом месте, пошел назад на поляков, храбро ударил на них и задал им такого жару, что они обратились в бегство и присуждены были с большим уроном и позором снова отступить в большой лагерь [160] Димитрия. Это крайне рассердило Димитрия второго и еще больше восстановило его против немцев. ¹³⁷

В день Петра и Павла Скопин и Понтус пришли в Калязинский монастырь. Скопин и его бояре остановились в монастыре, а Понтус со своими людьми в поле под монастырем и хорошо подготовились. Димитрий второй послал вторично против Скопина и Понтуса того же пана Зборовского, а также стоявшего под Троицей полководца Сапегу с 12000 конных копейщиков, чтобы искупить свой позор. Они несколько раз нападали на Скопина и Понтуса, но каждый раз терпели постыдное поражение. Так и стояли друг против друга до сентября, а в сентябре Скопин и Понтус всем войском напали на поляков, отбили у них несколько сот людей и так потешились над ними, что поляки бежали с поля боя без оглядки, пока не оказались в лагере под Троицей. ¹³⁸

В это самое время господин Лисовский решил предпринять одну военную хитрость в отношении отпавшего города Ярославля. Он без остановок пошел туда и остановился в трех милях от этого города. Он хотел выдать себя за Скопина и Понтуса и попытаться таким образом захватить город врасплох. Но он получил срочное донесение, что Скопин и Понтус уже взяли Ярославль, мимо которого он должен был пройти, чтобы снова попасть в свой лагерь.

Это не только помешало его намерению относительно города, но когда он в ту же ночь собрался снова вернуться в свой лагерь, то обнаружил, что люди Понтуса после взятия крепости выступили уже против него в поле. Таким образом, дорога назад к Троице была отрезана для него, и если бы он не получил в плен одного боярина, от которого он узнал, что большинство немцев Понтуса еще позади и только через несколько часов подойдет с Давыдом Жеребцовым, ему пришлось бы очень плохо. Он не захотел дождаться их прибытия, свернул в сторону к Суздалю и укрепился там частоколами как только мог лучше. Там он действовал всю зиму, временами выезжал, нападал на соседние города и монастыри и привозил хорошую добычу. ¹³⁹ Когда же он получил сообщение, что правление его государя Димитрия второго кончилось, а все его войско перешло к польскому королю, он снова выступил весной 1610 г., пошел далеко в обход по стране и вышел, наконец, к Пскову. Там псковичи не только очень хорошо приняли его, но даже просили и убеждали остаться у них на некоторое время и оказать им помощь против немцев, которые из Нарвы (она принадлежит Шведскому королевству и расположена на лифляндском рубеже) ежедневно нападали и налетали на них. Он охотно так и поступил и не только очистил псковский рубеж от нарвского войска, но тайными хитростями и переговорами добился того, что 500 англичан и 300 ирландцев откололись от них и примкнули к нему, после чего нарвское войско оставило псковичей в полном покое.

Оказав псковичам эту услугу, Лисовский перешел на сторону польского короля и эту зиму провел в Воронечье. Но заметив, что казаки [161] и русские, которые были под его началом, собираются ему изменить, он покинул их и отправился один с 800 иноземцев на Красное, взял его летом 1611 г., уволил иноземцев, набрал 300 поляков, с каковыми он остался в той же крепости и сохранял ее для его величества короля польского. Такое счастье выпало Лисовскому по той причине, что люди Понтуса преградили ему тогда путь и ему пришлось, как хитрой лисе, дальним обходом найти другую лазейку из России и тем избежать гнева русских. ¹⁴⁰

Скопин и Понтус снова привели Ярославль к присяге Шуйскому и пошли со всем войском в Александровскую слободу (Schlabota), сделали там новое укрепление из досок или деревянные шанцы, укрылись в них и стояли там осенним лагерем до тех пор, пока не подмерзло и не установился санный путь. Поляки же хотя и навещали их, но славы на немцах не нажили, ибо всякий раз их заставляли убраться восвояси. В день св. Мартина немцы хотели незванно наведаться в гости к полякам в Троице и помочь им съесть мартинова гуся. Поляки к этому отлично приготовились, с музыкой бежали перед немцами до города Дмитрова и, укрепив его, некоторое время отсиживались там от них. ¹⁴¹

Рождественским постом 1609 г. Сигизмунд III, король польский и пр., отправил посольство в лагерь Димитрия под Москву, но не к нему, а к его главному полководцу князю Роману Рожинскому и к польскому рыцарству. Легатами и послами были: господин Стадницкий, господин Зборовский, господин Людвиг Вейгер и пан Мартцын, ротмистр. Королевское обращение к войску было таково: пусть они вспомнят, что в прежние годы своим бунтом в Польше они совершили Crimen laesae Majestatis (Преступление оскорбления величества.). Все это будет прощено им и забыто и все, что было отнято у них в Польше, будет возвращено им, если они схватят и привезут под Смоленск к его величеству того самозванца, которому они присягнули и служат и который называет себя Димитрием, но на самом деле не Димитрий и т. д. Однако это сохранялось в тайне весь рождественский пост.

Димитрий удивлялся, что послы не являются к нему и не просят аудиенции. Ему и в голову не приходило, что посольство направлено на погибель ему. Но так как время шло, а послы не просили никакой аудиенции, то Димитрий затревожился и на четвертый день нашего рождества позвал к себе своего полководца Романа Рожинского и спросил его, в чем там дело с королевскими послами, что они столько недель живут в лагере и не просят разрешения прийти к нему и получить аудиенцию.

Рожинский, который уже побеседовал со старшими военачальниками и дворянами, решил, как и они, выполнить желание короля, но сейчас был сильно пьян, разразился грубыми ругательствами и угрозами и с криком: “Эй, ты, московитский сукин сын”, — замахнулся на него булавой. “Зачем тебе знать, какое у послов до меня дело! Черт тебя знает, кто ты такой. Мы, поляки, так долго проливали за тебя кровь, а еще ни разу не получали вознаграждения и того, что нам положено еще”. ¹⁴²

Димитрий вырвался от него, пришел к своей супруге, упал к ее ногам, пожелал ей со слезами и рыданиями доброй ночи и сказал: “Польский король вошел в опасный для меня сговор с моим полководцем, [162] который так меня сейчас разделал, что я буду недостоин появляться тебе на глаза, если стерплю это. Или ему смерть, или мне погибель, у него и у поляков ничего хорошего на уме нет. Да сохрани господь меня на том пути, в который я собираюсь отправиться, сохрани господь от лукавого и тебя, остающуюся здесь”.

Переодевшись в крестьянское платье, он и его шут, Петр Козлов, сели в навозные сани и уехали 29 декабря 1609 г. из лагеря в Калугу, и никто не знал, куда девался или куда запропастился царь, убили ли его, или он убежал. Большинство считало, что он убит и тайком выброшен. ¹⁴³ Димитрий же поехал не прямо в Калугу, а сначала мимо Калуги в ближайший монастырь, послал несколько монахов к калужанам, велел сообщить им, что поганый польский король не раз требовал от него, чтобы он уступил ему Северские земли, которые в прежние времена принадлежали Польше, но он ему отказывал ради того, чтобы поганая вера не укоренилась в этих землях, а теперь король подговаривает его военачальника Романа Рожинского и поляков, которые так долго ему служили, чтобы они схватили его и привели к королю под Смоленск, а он, Димитрий, узнав об этом, скрылся и спрашивает теперь народ, что они собираются делать и решить в его деле. Если они останутся ему верны, то он приедет к ним, с помощью Николая (Угодника) и всех присягнувших ему городов отомстит не только Шуйскому, но и своим клятвопреступным полякам так, чтобы они это хорошенько почувствовали. Он готов умереть вместе с народом за христианскую московитскую веру и все остальные поганые веры искоренит, польскому же королю ни села, ни деревеньки, ни деревца, ни тем более города или княжества не уступит.

Это очень понравилось русским в Калуге, они сами пришли к нему в монастырь, поднесли ему хлеб и соль и повели его с собой в калужский острог, в палаты воеводы Скотницкого, подарили ему одежду, лошадей и сани, позаботились о его кухне и погребе. А произошло это 17 января нового 1610 г. ¹⁴⁴

После этого Димитрий написал князю Григорию Шаховскому, который с несколькими тысячами казаков выступил против польского короля и стоял лагерем у Царева Займища недалеко от Вязьмы, чтобы он повернул назад и быстро шел опять в Калугу. Тот пришел на пятый день после Дня поклонения волхвов в Калугу, и там был основан новый царский двор. ¹⁴⁵ Димитрий написал во все города, остававшиеся на его стороне, чтобы всех поляков, которые были в их местах или придут туда, убивали, а все их имущество доставляли ему в Калугу. Если купцы или воины владели имуществом на селе или в городе, то все это следовало у них забрать и никого из них в живых не оставлять.

Боже милостивый, сколько благородных поляков при этом непредвиденном обороте дела плачевно лишилось жизни, было притащено к реке и брошено на съедение рыбам! Сотни купцов, которые направлялись в Путивль и Смоленск и везли в лагерь бархат, шелк, ружья, вооружение, вино и пряности, были захвачены казаками и приведены в Калугу. Димитрий отнял у них все и не оставил им ничего, чем они могли бы поддержать свою жизнь, так что тот, кто раньше был богат и имел тысячи, теперь был вынужден побираться в Калуге, а у многих отняли и жизнь. Одному богу и тем немцам, которые в то время жили [163] в Калуге, Перемышле и Козельске до конца известно, сколько страха, бедствий и ужаса им не раз приходилось испытывать вместе с поляками.

Сначала Димитрий очень благоволил немцам, но когда Понтус со своими ратниками, главным образом немцами, нанес ему так много вреда, он стал злейшим врагом немцев, и более всего потому, что из-за происков польского короля он был вынужден тайно покинуть свой лагерь и свое войско и бежать. Сначала он отнял у немцев все их поместья, потом он забрал у них дома и дворы со всем, что у них там было, и все это отдал русским по той единственной причине, что их недоброжелатели — русские — ложно донесли ему на них, будто бы они больше хотели быть у поляков, чем у русских, и тайно ведут переговоры с польским королем, воины которого из королевского лагеря под Смоленском часто наезжали в те места, где был Димитрий. Поэтому немцы должны были ежечасно ожидать смерти. Он запретил нам даже наше богослужение, и мы, бедные люди, пребывали в это время в немалой скорби и тревоге, особенно наш проповедник и духовный пастырь, господин Мартин Бер, на жизнь и имущество которого там, в Козельске, зарились 25 попов, но господь бог чудесным образом защитил его от них и сохранил. ¹⁴⁶

На другой день после того, как Димитрий второй убежал из лагеря, поляки и московитские князья и бояре вместе с патриархом Федором Никитичем, который был у них в лагере, созвали собор и совет о том, что теперь делать, когда Димитрий сбежал. Они все поклялись быть в дружбе друг с другом, а также не переходить ни к польскому королю, ни к Шуйскому, а если явится кто-либо, кто будет выдавать себя за Димитрия, не верить ему и не признавать его, а тем более не принимать обратно его самого. ¹⁴⁷ Они стали поносить и царицу Марину Юрьевну, да так, что писать об этом не приличествует, и это побудило ее тайно скрыться из лагеря в Димитров к господину Сапеге. ¹⁴⁸

3 января 1610 г. Димитрий второй послал одного боярина, по имени Иван Плещеев, из Калуги в лагерь разведать, какого о нем мнения рядовые поляки, и что они говорят, думают ли они, что лучше было бы, если бы он остался и был с ними, или нет. Если тот заметит, что они с охотой примут его обратно, то пусть скажет им, что царь Димитрий повелел сообщить им следующее: он потому отсутствует, что хочет набрать денег, и с этими деньгами как можно скорее приедет к вам и заплатит вам за несколько кварталов, если вы живым или мертвым доставите в Калугу его воеводу Романа Рожинского, этого клятвопреступного изменника. Поляки очень легко согласились бы на это, если бы вышеупомянутая клятва, которую они дали после бегства Димитрия, не послужила им помехой и не удержала бы их. ¹⁴⁹ Ничего не добившись этими происками, Плещеев взялся за Ивана Мартыновича Заруцкого, который был полковником над 20 000 казаков, попробовал, не удастся ли ему подбить его и его казаков на то, чтобы они покинули лагерь и поляков и перешли в Калугу к Димитрию, но и в этом не преуспел. Полковник Заруцкий отправился с большинством казаков из лагеря под Смоленск к польскому королю. Многие казаки, которым до смерти надоела эта диковинная война, ушли снова в Дикое поле, а в Калугу к господину Димитрию направились только 500 казаков, за которыми погнались поляки из лагеря, и в пути многих из них затоптали конями или убили. ¹⁵⁰

Вскоре после этого Димитрий послал в лагерь к полякам еще и калужского воеводу пана Казимира, настоящего Вертумна. Этот с поляками был истым поляком, а с русскими — истым русским. Когда он заметил, что ничего не может добиться у поляков, он так долго ластился [164] к господину Рожинскому, что ему, наконец, разрешили снова уехать в Калугу, чтобы забрать оттуда и тайно переправить в лагерь все его оставшееся там добро, но обязали его, после того как это будет сделано, тоже тайком удрать и вернуться в лагерь к полякам. Этому Казимиру Рожинский дал записку для господина Скотницкого, который долго воеводил там, но потом впал у Димитрия в немилость и был смещен, ибо отказался идти против польского короля. В записке этой было написано, чтобы Скотницкий сплотил вокруг себя всех поляков, которые были на заставах в Калужском крае (auf den praestaven), и они схватили бы Димитрия и привезли его в лагерь.

Записку придворный льстец Казимир отдал самому Димитрию, сказав, чтобы он почитал, что пишет его вероломный полководец Рожинский воеводе Скотницкому. Как только Димитрий, читая записку, узнал, что он столь коварно должен быть схвачен Скотницким, он разъярился и тотчас же, не расследовав дела и не учинив допроса, приказал палачу и его подручным взять ночью Скотницкого, отвести его к реке Оке, протекающей у Калуги, и спустить его под лед.

Когда же бедняга спросил, почему с ним так поступают, что он такого сделал, в чем его преступление, почему с ним, не выслушав его и не допросив, так обращаются в этой темени, подручные палача ответили, что царь Димитрий приказал им не спорить с ним, а стащить его в реку. Они накинули ему на шею веревку и поспешили с ним к реке, словно они тащили дохлую собаку. Последние его слова были: “Если такова награда за то, что я в течение 2 лет так преданно служил и выдержал такую тяжкую осаду, то да сжалится надо мной господь!”. У его жены и детей было отнято все, что они имели, и отдано пану Казимиру за совершенное им предательство. При этом Димитрий в ярости поклялся, что если бог поможет ему сесть на свой престол, он не оставит в живых ни одного иноземца, даже младенца в утробе матери. ¹⁵¹

13 января упомянутого года приехал в Калугу самый преданный каморник царицы Юрген Кребсберг, родом из Померании, переодетый в крестьянское платье. Царица послала его из Димитрова с устным поручением к своему супругу Димитрию. Его приняли с радостью, богато одарили и отправили спешно обратно также с устным ответом, в котором было сказано, чтобы царица приложила все усилия и старания, чтобы тайно как можно скорее выбраться оттуда в Калугу к Димитрию, а не дала бы полякам увезти себя оттуда к королю под Смоленск, о каковом намерении поляков Димитрию доставлены достоверные сведения и т. п.

В это же время Скопин и Понтус, наконец, собрались идти на Димитров, под которым в постоянном страхе стоял господин Сапега, почему он и посоветовал царице, если она не желает ехать в Польшу к своему отцу и матери и не хочет попасть во власть Скопина и Понтуса, тайно выйти и отправиться в Калугу к своему супругу. Царица ответила: “Чем мне, русской царице, с таким позором возвращаться к моим родным в Польшу, лучше уж погибнуть в России. Я разделю с моим супругом все, что бог нам предопределил”. И она тотчас же приказала сделать себе из красного бархата мужской костюм польского покроя, надела его, вооружилась ружьем и саблей, а также надела сапоги и шпоры и выбрала хорошего быстрого коня. Сапега дал ей в провожатые московитских немцев, которые были у него в Димитрове, и 50 казаков; с ними она не хуже любого воина проехала 45 немецких миль и ночью после Сретенья прибыла в Калугу. ¹⁵²

В Калуге перед воротами она сказала страже, что она доверенный каморник Димитрия со спешным и очень важным к нему донесением, [165] о котором никто, кроме него самого, не должен знать. Царь сразу сообразил, в чем дело, приказал казакам хорошенько охранять ворота, а каморника впустить. Тот сейчас же поехал к кремлю, к царскому крыльцу, спрыгнул там с коня, предстал пред очи своего государя и тем доставил ему большую радость. А так как привезенная царицей из Польши женская свита уехала с царицыным отцом назад в Польшу, то она взяла себе новую свиту из немецких девушек, родители которых жили в этих местах. Гофмейстериной над ними назначила тоже немку и все время очень благожелательно и благосклонно относилась к немцам, что она и доказала на деле (как вскоре будет рассказано), когда спасла нас от крайней опасности и смерти и сохранила нам жизнь.

Вскоре после этого, едва царица уехала, Скопин захватил острог (die Astroga) под крепостью Дмитров. Сапега со служившими у него поляками оставил крепость Дмитров, прошел мимо большого лагеря Димитрия под Москвою к монастырю св. Иосифа, поставил там несколько сот казаков, а сам направился в Смоленск к королю. Остальное его войско разбило зимний лагерь на реке Угре в очень плодородной и обильной скотом местности, которую все это время еще ни разу не посещали войска, но в эту зиму и весну ей сильно досталось. ¹⁵³ Упомянутый переход господина Сапеги послужил причиной тому, что поляки и казаки тоже не захотели оставаться в большом лагере.

Несколько московитских вельмож, как например Иван Тарасович и Михаил Глебович Салтыков, явились со многими другими князьями и боярами под Смоленск к королю и — как хитрые, лукавые умы — посоветовали королю, раз в России сейчас больше нет прирожденного наследного государя, который мог бы быть царем в такой монархии, отправиться и попытать счастья, поскольку к тому же благодаря Димитрию второму к Москве перекинут превосходный мост, да и вся страна до Москвы тоже обессилена и усмирена и т. п. Такого благоприятного случая ему, пока стоит город, не видать, если он пропустит его сейчас. Они же сами постараются среди своих соотечественников в Москве и поспособствуют тому, чтобы Шуйский был свергнут, а его величество или его сына избрали и приняли. ¹⁵⁴

Оставленные Димитрием поляки также отправили своих послов под Смоленск к королю, вызвались прийти к его величеству и пойти против московитов, если им выплатят все, что им остался должен Димитрий второй. В этом его величество отказал им и ответил, что если они хотят служить его величеству, то жалование они, наравне с другими его воинами, будут получать со времени поступления на службу.

Но поляки были недовольны таким решением, одни стали ругать полководца Рожинского за то, что он изгнал их государя Димитрия ради короля, и себя за то, что они нечестно поступили с Димитрием, нарушив принесенную ему присягу, в силу которой они так долго служили ему. Очень немногие пренебрегли не полученным у Димитрия жалованием и поехали к королю. Большинство отправилось на Угру к войску Сапеги и стало там ждать, какие окончательные сведения относительно жалования привезет Сапега, возвратившись от короля. Тем временем они на всем протяжении грабили этот сытый край, делали на него набеги, разоряя и опустошая все. ¹⁵⁵

Скопин и Понтус со своими иноземцами дошли до Москвы, не встретив больше сопротивления. Вся эта сторона от Лифляндии и Шведского государства до Москвы в один год была настолько очищена от войска Димитрия, что не видать было больше ни одного поляка или казака из 100000 человек, которые почти два года стояли под Москвой [166] и под Троицей и вовсю хозяйничали там, ибо всех их принудил отступить небольшой отрядец немцев и солдат других народностей под начальством Понтуса. ¹⁵⁶

Понтусу и всем пришедшим с ним войскам московский царь Шуйский был очень рад, часто посылал им отменное угощение из своих царских кухонь и погребов, почтил всех офицеров по случаю прибытия золотой и серебряной посудой из своей казны, заплатил сполна всему войску все, что им причиталось, золотом, серебром и соболями. Но когда Понтус и кум Вейт набили мошну, они обнаглели и стали учинять в городе одно безобразие за другим, поэтому они сильно надоели московитам, и те дождаться не могли, чтобы бог поскорее послал хорошую погоду и сошел бы снег, вскрылись реки, установился хороший путь и можно было бы этих храбрых вояк послать в поле на врага и избавиться от них в городе. ¹⁵⁷

Бедному отважному герою Скопину за то, что он был в Шведском государстве и на благо своего царя и отечества привел иноземное войско, да еще вместе с ним целый год не один раз не жалел своей жизни и крепко держался против врага, было воздано такое Deo gratias (Благодарение богу.), что Шуйский приказал поднести ему яд и отравить его. Причиной этого было не что иное, как то, что немцы и другие народности, а также и множество самих московитов уважали его за мудрость и храбрость больше, чем Шуйского. О его смерти скорбела вся Москва. ¹⁵⁸

Ответ короля по поводу жалования. В Пасху господин Сапега вернулся от короля к своему и Рожинского войску на Угре с таким окончательным ответом: король не желает ничего платить за службу, которую они несли у Димитрия, а то, что они выслужат у его величества, будет полностью выплачиваться им по кварталам. После получения этого ответа все рыцарство из войска Сапеги и Рожинского отправило посольство в Калугу к своему государю Димитрию сказать ему, что они не виновны в кознях, которые строил против него Рожинский, ибо ни разу в жизни у них и в мыслях не было изменять ему, почему они и не поехали к королю, как другие, а остались в лагере. Рожинскому же бог воздал по заслугам, он теперь уже умер, его сообщников тоже уже нет с ними в лагере, они отделились и отправились к королю.

Если Димитрий заплатит им за три квартала, то остальное они подождут, будут служить ему дальше и второй раз попытают с ним счастья под Москвой. Ответ Димитрия. Так как Димитрию это предложение понравилось, он приказал послать полякам благоприятный ответ, — он, мол, уже распорядился относительно денег и ждет их с часу на час и, как только деньги будут доставлены, он как можно скорее направится к ним. Для сбора этих денег он наложил на страну (ueber die ganze Veranica) ocoбый и очень большой налог и получил много тысяч рублей. Димитрий снова договаривается с поляками и уплачивает жалование за 3 квартала. Он собрался со своими вновь набранными русскими, казаками, татарами и поляками на Угру, столковался с ними, выплатил им за три квартала, снова привел их к присяге и дал распоряжение все дела повести так, чтобы сразу после Троицына дня можно было бы снова пограбить под Москвой. ¹⁵⁹ Примерно в это же время Шуйский послал из Москвы свое иноземное войско вместе с русскими очистить дороги на Смоленск, а также [167] наведаться к королю там, под Смоленском, и при этом дал Понтусу столько денег, чтобы тот мог, когда придет срок, заплатить людям. Понтус со своими людьми, так же как и главное войско московитов, остался в Можайске, а Григорий Валуев с небольшим отрядом был послан разведать, встретят ли они в поле сопротивление со стороны королевского войска.

Когда Валуев дошел до Царева-Займища и получил там подробные сведения о том, что господин Станислав Жолкевский находится неподалеку оттуда с превосходно вооруженными силами, он наскоро разбил лагерь прямо в поле, укрепился как только мог лучше и послал спешное донесение об этом в Можайск. Валуев осажден. Узнав об этом, Жолкевский спешно отправился туда и осадил там Валуева. Получив известие, что Жолкевский так близко, те, что были в Можайске, поспешили выступить, чтобы освободить Валуева от осады. Это было 23 июня.

Жолкевский, получив сведения, что главное войско тоже приближается, устроил ложный лагерь под валуевскими шанцами, велел повтыкать вокруг своего лагеря множество хмелевых жердин и приказал, чтобы только несколько сотен легких конников показывались валуевским людям. Когда на рассвете оба лагеря усердно наблюдали друг за другом, а те, которые стояли на часах, стали переговариваться друг с другом, поляки решились предложить валуевцам, чтобы те сдались королю добром. ¹⁶⁰ Бой между поляками и русскими. Тем временем Жолкевский дошел до московитов и до Понтуса, и в день Иоанна Крестителя, 24 июня, они сошлись в шести милях от Можайска и вступили в битву на поле под Клушином. Русские обращаются в бегство. Как только бой начался, от Понтуса отпали два полка французских конников, перешли к Жолкевскому и вместе с поляками стали стрелять в людей Понтуса и в московитов, отчего московиты впали в такое уныние, что повернули врагам спины и убежали в Москву, а немецкий пеший отряд бросили на произвол судьбы. Все же те храбро оборонялись некоторое время от поляков и убили нескольких знатных поляков, надеясь, что московиты вернутся и их выручат. Немцы ведут переговоры с поляками о сдаче. Но так как о возвращении московитов что-то не слышно было, а держаться против поляков им постепенно становилось невмоготу, они вступили в переговоры с поляками и обязались сдаться, если поляки клятвенно обещаю г, что им будет сохранена жизнь, если же этого не произойдет, то они будут держаться и защищаться до последнего человека, от чего и полякам несладко придется.

Поляки немного отошли, посоветовались и согласились на том, чтобы обещать немцам принять их на милость. Они послали к ним пана Зборовского, который поклялся, что им не причинят никакого вреда. Но так как среди немецких солдат были такие, которым было хорошо известно, как поляки сдержали свою клятву в Лифляндии под Дюнамюнде, когда солдаты отдали свои мушкеты, а потом были перебиты поляками, как собаки, то они напомнили полякам об этом вероломстве и возразили, что положиться на клятву одного-единственного человека они не могут. Тогда к ним явились самые знатные вельможи и все поклялись, что с немцами поступят честно, а кроме того дозволят всем оставить у себя верхнее и нижнее оружие, так что не нужно бояться никакого обмана. Немецкие солдаты сдаются. После этого немцы сдались, и все, что им было обещано, было честно выполнено. Тот, кто хотел служить королю, приносил клятву, кто же не хотел оставаться, а хотел уехать из страны, тому тоже это разрешалось. ¹⁶¹

Одержав эту победу, прогнав московитов с поля и разграбив их лагерь со всеми боевыми припасами и со всем, что у них там было, в том числе забрав и деньги, которые Шуйский дал с собой Понтусу для оплаты воинских людей, Жолкевский вернулся с радостью и великим [168] торжеством в Царево-Займище и привел с собой много пленных бояр. ¹⁶² Этих бояр он поставил перед укреплениями Валуева для того, чтобы тот услышал от них, что вся московитская сила разбита и бежала в Москву, а Жолкевскому достался в добычу весь лагерь со всем, что там было; они рассказали ему также, что сдались и присягнули королю и немцы, каковых он, Валуев, видит теперь воочию, ибо они пришли дружески увещевать его одуматься и не сопротивляться дольше Жолкевскому и имеющимся у него воинским силам его королевского величества, а избрать то, что послужит к сохранению жизни и имущества как его самого, так и подначальных ему людей. Если он послушает их совета, то ни ему, ни всем им не будет причинено никакого вреда. После этого Валуев объявил, что раз бог даровал такую победу королевским войскам, а он достаточно ясно видит это сейчас, то он не станет дольше противиться его королевскому величеству и его силе и сдается добром со всеми имеющимися у него людьми. ¹⁶³ Когда это произошло, господин Жолкевский со всеми поляками, немцами, французами и русскими одним общим войском пошел назад к Москве в лагерь, где стоял Димитрий второй, с той же стороны осадил город и частенько славно забавлялся, когда московиты делали вылазки.

Лавиль и Эбергард фон Горн. В это время пришли из Погорелова, тоже в России, мосье Лавиль и ротмистр Эбергард фон Горн со своими полками, немецкими и французскими. Королевские ратники взяли Иосифов монастырь, где находились еще воины Димитрия, которых там оставил Сапега, когда он все свое войско отправил на Угру, а сам уехал к королю под Смоленск. Все они были перебиты упомянутыми немцами и французами, ни один не был оставлен в живых. ¹⁶⁴

Димитрий сильно угрожает немцам. Димитрий из-за этого так разъярился, что чуть не приказал всех бывших у него немцев тотчас же бросить в реку, и очень гневно сказал: “Теперь я вижу, что немцы совсем не преданы мне, они перешли к этому нехристю, польскому королю, а у меня, единственного под солнцем христианского царя, они побивают людей. Вот буду я на троне, тогда все немцы в России поплатятся за это”. Этот сатанинский обет пришелся весьма по душе князьям и боярам, и поэтому они бесстыдно порочили немцев, живших в местах, захваченных Димитрием, возводя всяческую ложь на них, особенно же на тех, кто жил в Козельске.

Ложные доносы на немцев делали советники Димитрия, а именно: князья Григорий Шаховской, Трубецкой, Рындин, Петр Алексеевич, Михаил Константинович Юшков, Третьяков, Никифорович и еще некоторые другие. Все они получили и заняли те превосходные поместья, которые в свое время Димитрий дал немцам за верную службу. Поэтому они опасались, что если немцы останутся в милости, то эти поместья могут быть у них отняты и снова отданы немцам. По этой причине они день и ночь обдумывали, как бы изгнать нас навсегда, лишить нас жизни и удержать наши поместья (и это — невзирая на то, что мы три полных года верою служили Димитрию, проливали за него свою кровь, потеряли здоровье и многих родных). Поскольку эти безбожные люди неоднократно слышали, что Димитрий поклялся, будучи в гневном расположении духа, не оставить в живых ни одного немца из-за того вреда, какой причинили ему королевские немцы (о чем говорилось выше), они предстали пред ним и сказали, что козельские немцы писали польскому королю и предлагали сдать ему город, и король тоже прислал им ответное письмо. Кроме того, эти лица говорили еще, что, когда люди Димитрия терпят какую-либо неудачу в поле или же на укреплениях, немцы будто этому радуются, день и ночь поют и пляшут в крепости и веселятся, в то время как его московиты грустят и плачут. [169]

Димитрий повелевает перевести немцев из Козельска в Калугу, где их должны были утопить. По этой причине Димитрий еще больше разъярился на немцев, тотчас же послал в Козельск нарочного с приказом живущих там немцев, 52 человека, мужчин и юношей, вести, не глядя, день или ночь, на расправу в Калугу, чтобы всех их без всякого дознания сбросить в реку Оку, а вместе с ними также и тех немцев, которые жили в Калуге, что и случилось бы, если бы этому не помешал пастор и духовный отец козельских немцев, господин Мартин Бер из Нейштадта (которого вместе с ними погнали из Козельска, чтобы и ему досталось со всеми вместе).

Этот пастор дорогой допросил всех, от капитана до последнего рядового, строго призвал каждого in specie (Особо.), если они писали польскому королю под Смоленск, или получали оттуда какие-либо письма, или знали о каком-либо ином предательстве по отношению к царю Димитрию, сказать как на присяге об этом и ничего не утаить, чтобы можно было так подготовиться к дознанию, чтобы оно прошло без опасности и без вреда и никто ни на кого не указал бы.

Пастор утешает их. После того, как они все вкупе поклялись под открытым небом, что не знают за собой вины перед своим царем, пастор в свою очередь сказал: “Я тоже клянусь, что мне не известно ни о какой измене царю, — и добавил: — Господь всемогущий слышит и видит все это, он знает, что все мы невинны. Так пойдем же без страха вперед. Господь хорошо знает своих детей, и никто не вырвет их из его десницы. В руках его сердце царя, и он так направит его, что не допустит причинить нам какое-либо зло. Лукавый ум всех наших недоброжелателей он превратит в глупость, и все их злоумышления не приведут ни к чему (если на то будет воля господня), как бы хитро они ни поступали. Господь идет иными путями, и все в деснице его”.

Хотя этими словами пастору очень хотелось вдохнуть в немцев неустрашимое мужество, большинство все же продолжало пребывать в грусти и печали, придумывали самые диковинные способы избежать смерти, — ведь жизнь естественна и приятна, а смерть ужасна и отвратительна, — пока они, наконец, не приехали к реке Оке, которая протекает у Калуги, где Димитрий держал двор.

Пастор проникает на женскую половину. Тут пастор приказал задать здесь на лугу корму лошадям и ожидать, пока он их не позовет, сам же собрался идти на ту сторону реки, чтобы узнать у своих духовных дочерей в царицыной женской половине, что могло быть причиной столь великой немилости. Он взял с собой туда ротмистра Давида Гильбертса, прапорщика Томаса Морица и двух дворян из Лифляндии, Иоганна фон Рейнина и Рейнгольда Энгельгардта. Они переправились через реку и незаметно прокрались на женскую половину, что привело в великий ужас гофмейстерину и девиц, которые стали спрашивать пастора, чего ради он путешествует с придворными, почему он не сидит дома со своими и т. п., и начали плакать из-за царского гнева против немцев, жаловаться, что ничьи просьбы у царя не помогают, и сказали, что все приведенные должны сегодня умереть.

Пастор ответил: “Да поможет нам тогда господь. Он знает, что мы невинны. Если нам суждено умереть, мы утешимся тем, что поистине пострадаем не как преступники, а как христиане, которых много раз преследовали клеветой и убивали, но они тем не менее остались слугами господа бога, который в свое время все дела рассудит и за все отомстит”. “Русские, — сказал он, — меня тоже схватили, хотя я служу не царю, а богу и моей маленькой общине, ни в чем не погрешил против царя, а все время с моей маленькой общиной ревностно за него молился, [170] чтобы господь ему помог. Вот он теперь и вознаграждает нас так, как мир всегда вознаграждал христиан. Среди нас нет ни одного, кто в чем-нибудь погрешил бы против царя, в этом каждый поклялся мне по дороге под страхом потери царствия небесного. Поэтому мы спокойно пошли дальше, вручив пути свои богу всеблагому, дабы он поступил с нами, как угодно будет ему. Если бы среди нас были такие, у кого совесть нечиста, то они нашли бы совсем другие пути и дороги”.

После этого пастор попросил гофмейстерину и немецких девиц, чтобы они пали смиренно в ноги милостивой царице и жалостными мольбами и слезами побудили бы ее обратиться к царю с ходатайством за немцев, но не о том, чтобы он пощадил изменников и тех, кто действовал против него, а о том, чтобы он не дал без допроса уничтожить вместе с виновными и невиновных. Пусть они скажут еще, что среди приведенных много невинных отроков, а также их духовный отец, немецкий пастор, и что многие их кровные родственники, оставшиеся еще в живых в этой трехлетней войне, тогда как все остальные погибли на поле брани за его величество, будут самыми несчастными людьми во всей России, если уж и эти теперь будут утоплены. Пусть милостивая царица уж постарается склонить его величество усерднейшими просьбами к тому, чтобы он отделил виновных и наказал их в гневе своем так, чтобы это послужило уроком другим, а невинных во имя божие помиловал. Об этом бедные, тяжко скорбящие немцы нижайше и верноподданнейше и даже еще смиренней позволяют себе во имя божие умолять и царя и царицу.

С этим поручением все женщины отправились к царице в слезах и печали, так что ни старые, ни молодые не могли говорить, отчего сама царица едва не заплакала, тотчас же поняла их намерение, приказала им встать и спросила: “Что, немцы пришли из Козельска?”. А когда они, рыдая, ответили: “Да, русские пригнали всех мужчин и юношей, даже нашего духовного отца” — и тут прежалостно изложили все, что им было поручено, царица сказала: “Дети мои, перестаньте плакать. Правда, государь мой сильно разгневан на них, а также и на тех, которые живут здесь в Калуге, и поклялся не допустить ни одного из них пред свои очи, а также приказал, как только они приедут, отвести всех к Оке и утопить, но я все же попытаюсь, ради ваших воплей и стенаний, не смогу ли я на этот раз выпросить им прощение”.

Поэтому она послала одного из своих каморников к кровожадному князю Григорию Шаховскому (ему было приказано привести в исполнение приговор царского гнева над немцами, когда они приедут) и приказала сказать ему, чтобы он под страхом потери жизни и имущества воздержался от выполнения полученного приказания впредь до дальнейшего распоряжения от нее. Гневный ответ Димитрия. Второго каморника она послала к царю, приказав просить его величество снизойти к ее просьбе и прийти к ней на одно слово, но царь отказал в этом и сказал: “Я отлично знаю, что она будет просить за своих поганых немцев, я не пойду. Они сегодня же умрут, не будь я Димитрий, а если она будет слишком досаждать мне из-за них, я прикажу и ее тоже бросить в воду вместе с немцами”.

Этот гневный и немилостивый ответ очень смутил благочестивую царицу, а женщин и девушек еще больше. Царица сказала: “Бог знает, какое зло содеяли эти люди”. Одна девушка побежала с воплями и плачем к пастору и сообщила ему, что царица на свою просьбу получила немилостивый ответ и ни на какое помилование надеяться не приходится, ибо царь сказал, что они все умрут, не будь он Димитрий.

Нужда учит молиться. Пастор ответил: “Ну, что же. Да свершится воля господня во веки веков”, — после чего послал одного из дворян, по имени Рейнгольд [171] Энгельгардт, туда, за Оку, и велел всем остальным переправиться на этот берег и захватить с собой церковную утварь, чтобы сначала всем вместе причаститься, а потом во имя божие взять на себя крест и последовать за господом Иисусом Христом. Пока они не прибыли, пастор молился и пел молитвы и псалмы, которые он сам сочинил в этой беде и которые можно найти в конце этой книги.

Между тем царица вместе со своими женщинами собралась и сама пошла к своему супругу. Бьет челом и говорит весьма взволнованно. Вместе с женщинами и девушками она бросилась на колени перед ним и стала с плачем и слезами смиреннейше просить, чтобы он не миловал мерзавцев, воров и изменников, но и в гневе необдуманно не пролил бы невинной крови, дабы не пришлось ему потом раскаиваться так же, как он раскаивался в казни воеводы Скотницкого, когда обнаружилась его невиновность.

Пусть он подумает только: из Козельска пришло 52 души, да еще все те, кто живет в Калуге. Среди них есть пастор, невинные юноши, есть и женатые люди, жены и дети которых останутся в бедственном положении и тотчас же начнут кричать и вопить, жалуясь на него. Не должно ему по злобе без причины увеличивать число вдов и сирот и взваливать на себя их слезы, вздохи, сетования и укоры. Если ему известны предатели, пусть он выделит виновных и накажет их по заслугам.

Хотя сначала царь держал себя неприступно и строго, в конце концов он все же был растроган и смягчен столь взволнованными словами царицы, встал, подошел к ней, сам взял ее за руки и поднял, велел подняться и женщинам, спросил своего каморника, как далеко отстоит Козельск от Калуги, и когда тот ответил, что двенадцать миль, он сказал: “Если это так далеко, а они уже с вечера здесь, а я ведь только вчера послал туда приказ привести их сюда, значит мои князья и бояре из ненависти наговорили на немцев больше, чем может быть в действительности, я удивлен их быстрым прибытием”. Немцы помилованы. Обратившись к царице, он сказал: “Ну, так и быть. Это твои люди они помилованы, бери их и делай с ними что хочешь”.

Каморник передает немцам радостное известие. И вот, когда немцы в глубокой печали собрались у меня дома и каждый готовился к исповеди, отпущению грехов и причастию, пришел старший каморник царицы с радостной вестью и сказал, чтобы мы больше не грустили, а радовались, ибо царский гнев утих, царица добилась для нас помилования, а поэтому нам следует от всего сердца благодарить господа бога и царицу, а также молиться за нее и за царя и за их всяческое благополучие. Ведь царица для немцев не только царица, а и добрая мать, и всем нам, немцам, следует все наши помыслы направить на то, чтобы нас считали верными, покорными и хорошими детьми и т. п.

Пастор ответил за всех нас: “Да сохранит господь нашу праведную и добрую царицу и любезного ее супруга, нашего всемилостивейшего царя и государя, на долголетнее, благоденственное житие! Мы смиреннейше и от всего сердца благодарим нашу добрую достохвальную царицу за большие труды и за приложенные благие старания. Мы будем неотступно взывать к господу праведному и просить, чтобы во всемогуществе своем он даровал нашему всемилостивейшему царю и нашей всемилостивейшей царице постоянное благополучие и преодоление всех их врагов, чтобы он отечески оградил и сохранил их от всякой напасти. Мы обещаем также быть готовыми в любое время без колебаний предоставить себя и свою жизнь для любой службы, требующей преданности, впредь, как и раньше, днем и ночью, по мере надобности. С божьей помощью мы везде будем так себя держать, что у его величества не явится никакого повода для справедливой немилости”. [172]

Когда каморник ушел, пастор сказал: “Дорогие друзья! Это уже третий раз, что мы так постыдно оклеветаны и оговорены перед царем. Нас могут опять оговорить и оклеветать в такое время, когда у нас не будет возможности обратиться к царице, и тогда с нами будет покончено, а кто мертв, тот и останется мертвым. Совет пастора. Женщины же и дети немного выиграют от того, что мы умрем невинными. Давайте подадим прошение царице и усерднейше и смиреннейше поблагодарим ее за неизменное усердное заступничество (благодаря которому она добилась, что царский гнев не поразил нас и мы, ни в чем неповинные, не были брошены в воду); и будем умолять царицу (поскольку ни о какой измене царю нам не известно), чтобы она просьбами убедила его величество призвать тех, которые нас оговорили, вместе с нами на суд в присутствии всех. Если письмами или как-либо иначе будет установлена доказана какая-либо наша неверность или измена, то тогда пусть мы все, невиновные и виновные, понесем наказание за это и умрем.

Так как этот совет всем нам очень понравился, то такое прошение тотчас же было изготовлено и переправлено к царице, она его прочла про себя и тотчас же передала царю. Царь склоняется проявить справедливость. Когда царь тоже прочел прошение, он улыбнулся и сказал: “Это правда, я никогда не замечал, чтобы мои немцы были мне неверны, вот уже три года, как они несли у меня трудную и тяжкую службу. Завтра утром под открытым небом перед всем народом я по их просьбе буду судить их”, — что действительно и произошло.

Когда он на следующее утро собрался ехать в церковь на молитву и заметил немцев, которых он тотчас же узнал, он назвал некоторых по имени и сказал: “Вы, немцы из Козельска и из Калуги, очень долго служили мне, и я вас хорошо наградил, пожаловал вам владения князей и бояр и так обеспечил, что никто из вас не знал никакой нужды, а стали все богатыми людьми, что вы и сами должны признать и вашим соседями известно. Ныне я отнял у вас эти владения и поделил их между моими князьями и боярами, потому что вы изменили мне, предали меня, крепость мою Козельск, в которой вы живете, предложили поганому польскому королю и хотели перейти к нему. Поэтому я вытребовал вас сюда и намеревался утонить вас”.

Ответ немцев. Мы сделали царю надлежащий поклон и сказали: “Дай бог тебе, нашему царю, доброго здравия. Мы невиновны, мы проливали за тебя свою кровь, служили тебе верою и не знаем ни о каком предательстве. Мы никогда и в мыслях не имели того, что на нас наговорили твоему величеству. Мы не просим милости, если мы виновны, то вот мы стоим здесь и просим бога ради суда. Кто из нас виновен, тому воздай по заслугам, но вели нашим обвинителям сказать свое слово раньше нас, чтобы мы могли слышать, что они донесли твоему величеству, и могли бы на это дать ответ”. Царь указывает немцам на их врагов. Царь со своими вельможами спустился с крыльца и сказал немцам: “Здесь некоторые из них у вас перед глазами”, — и, указав пальцем на князей и бояр, прибавил еще: “Мне сообщили это ваш козельский воевода и некоторые попы, бояре, горожане и крестьяне”. Мы ответили: “Твоему величеству подвластны как князья, бояре, воеводы, попы, горожане и крестьяне, так и мы, иноземцы, заставь их загладить ошибку или поставь их на наше место”.

Димитрий требует от русских доказать то, чего они наговорили на немцев. Царь между тем вскочил на своего коня, повернулся к своим вельможам и сказал: “Я вижу невиновность моих иноземцев, и сдается мне, что вы возводите на них напраслину. Слышите, что они говорят? Если у вас есть письма или вы что-нибудь о них знаете, то покажите их сейчас” и т. п. А так как у них ничего не было и они не могли [173] ничего предъявить, то они обругали нас пришлыми и сказали: “... латыши (Lattuschi). Мы здешние жители, они жрут с нами, а не мы с ними”.

Тогда царь ласково сказал нам: “Я вижу, что с вами поступили несправедливо и что мои вельможи вам враждебны и ненавидят вас. То, что я у вас отнял, будет возвращено вам сполна”. Русским он тогда же сказал: “Вы, князья и бояре, верните им их поместья, ради которых вы этих честных людей подвергли такой опасности, что если бы бог не судил иначе, то вы уже радовались бы их гибели. Вы же, немцы, будьте и впредь мне так же верны, как были до сих пор, я пожалую вас еще и другими поместьями, а кроме того, вам не нужно больше жить в Козельске среди ваших врагов; живите здесь, у меня в Калуге, чтобы вы были у меня на глазах, и мои князья и бояре оставили бы вас в покое”. Так это зло послужило к добру и великой чести для праведных, а для важных персон к посрамлению.

Уходя, по дороге, господин пастор сказал своим козельским прихожанам: “Любезные друзья мои, не презрим возможностью избавиться от несчастий. Мы достаточно ясно слышали от царя о том, что вокруг нас живут наши враги, для которых наши дома и дворы и все, что в них есть, — как бельмо в глазу. Я откажусь от ненадежного поместья и первый перевезу сюда жену и детей, а потом, при случае, вывезу и другое. Кто со мной согласен, пусть будет к утру готов. Не будем искушать бога, мы достаточно натерпелись. Кто любит опасность, тот от нее и погибнет. Бог, конечно, не оставит ненаказанными этих злодеев, откуда бы ни взялся бич”.

Некоторые поехали тогда с пастором, перевезли оттуда своих жен и детей и стали жить спокойно в городе Калуге у царя. Те же, которые не вняли добросердечному увещанию и предостережению словом божиим, а, помышляя более о корысти, полагали, что в Калуге слишком велики будут расходы на пропитание, тогда как в поместьях оно ничего не стоит, предпочли остаться там, в Козельске, среди богохульников и христопродавцев, вскоре подпали под бич божий вместе с безбожными варварскими народами. ¹⁶⁵

Войско короля захватывает Козельск и сжигает его дотла. Из королевского лагеря пришли 4000 “вольных людей” (Wolnaludi), служивших под Смоленском королю польскому с намерением порыскать по местности и пограбить. В первый день сентября они быстро и внезапно, совершенно неожиданно появились под Козельском, в котором в то время совсем не было войска. Когда они это заметили, они так лихо налетели, что за два часа захватили и город и крепость, убив при этом 7000 человек и старых, и молодых и обратив в пепел город и кремль. Князья и бояре вместе с воеводою и немцами (теми, которые пренебрегли достойным доверия искренним предостережением своего пастыря и остались там, в Козельске) были уведены в плен вместе с женами и детьми, многие из них были очень тяжело ранены, и им пришлось бросить все свое добро на произвол судьбы.

Что случилось с женщинами и девушками, когда они попали в панибратовы руки (Panni Bratschi Haеnde), увы, легко себе представить. Всего этого с ними не произошло бы, если бы они последовали совету своего пастора и перешли жить вместе с ним и другими немцами в Калугу. Таким образом, по удивительному предначертанию божию, преследователи и враги немцев столь быстро погибли, и те, которые перед тем намеревались лишить жизни невиновных, сами погибли и вместе с близкими были посрамлены и уничтожены, за что да будет вечная хвала всеблагому господу богу. ¹⁶⁶

Комментарии

123. Как очевидец Буссов рисует потрясающую в своих деталях картину лагеря интервентов в Тушине. Этот лагерь напоминал стан разбойников, набитый награбленным добром. Как отмечено выше, военные походы тушинцев сопровождались не только ограблением, но и уничтожением населения.

124. Поход Сигизмунда III на Смоленск означал открытую интервенцию польских панов против России.

Говоря о принадлежности Смоленска “в прежнее время” Польскому королевству, Буссов имеет в виду обладание Польши Смоленском в течение 110 лет — с 1404 по 1514 г. Осада Смоленска Сигизмундом III, начавшаяся 16 сентября 1609 г., продолжалась 20 месяцев, в течение которых осажденные мужественно защищались. 3 июня 1611 г. Смоленск был захвачен поляками. Буссов указывает цифру 20000 воинов, с которыми Сигизмунд вступил в пределы Русского государства. Маскевич в своем дневнике о войске, осаждавшем Смоленск, пишет: “...всего считалось 12000, кроме пехоты, татар литовских и казаков запорожских”. Далее Маскевич говорит, что казаков было 10000 (Н. Устрялов, ч .II, стр. 23, 26). Немецкий полк, о котором упоминает Буссов, по сообщению Маскевича, состоял из 2000 человек под начальством Людвига Вайера и прибыл из Пруссии (Устрялов, ч. II, стр. 24). О том, что во время осады Смоленска в 1609 — 1610 гг. была распространена эпидемия, унесшая много жертв, говорит на основании записок о смерти “тюремных сидельцев” в смоленских тюрьмах В. П. Мальцев (Исторический архив, № 5, 1960). В “Новом летописце” по поводу эпидемии говорится, что это была “болезнь великая цынга, что не бяше у них соли в Смоленску помроша мнози, а осташася немногие люди”. (ПСРЛ, т. XIV, стр. 111). Ссылаясь на Хронику Конрада Буссова, В. П. Мальцев в другом своем исследовании “Борьба за Смоленск. (XVI — XVIII вв.)” (Смолгиз, 1940, стр. 338) отмечает, что автор дает “довольно близкую к истинному положению вещей оценку причин падения Смоленска”. Описание лестниц, с помощью которых поляки штурмовали крепость, может быть дополнено сведениями из дневника Маскевича: “... велено приготовить до 80 лестниц такой ширины, чтобы пять и шесть человек могли всходить рядом, а длиною, как самые высокие в лесу деревья. Устроены были подвижные подъемы, наподобие виселиц, которыми войско, шедши на приступ, катило лестницы пред собою, укрепив их срединою к перекладине подъема. Посредством сих-то лестниц наконец взят был Смоленск” (Н. Устрялов, ч. II, стр. 28).

125. Буссов весьма бегло описывает героическую оборону Смоленска, которая сыграла большую роль в борьбе русского народа против польской интервенции. Под руководством опытного и храброго военачальника воеводы М. Б. Шеина Смоленск в течение двух лет сопротивлялся полякам, оттягивая на себя главные силы интервентов и тем самым препятствуя осуществлению завоевательных планов польского короля в Русском государстве. Ни захват поляками Москвы, ни всевозможные лишения и болезни не могли сломить мужественного сопротивления осажденных. Воевода М. Б. Шеин отказывался сдавать город и защищался до последней возможности, пока в гарнизоне Смоленска не осталось менее 200 человек, способных носить оружие. После того как польской артиллерии удалось сделать проломы в крепостной стене, город был взят штурмом. Оставшиеся в живых смоляне, как пишет и Буссов, не желая сдаваться врагу, собрались в соборе, подожгли в подвале порох и погибли под развалинами храма. (Очерки истории СССР. Конец XV в. — начало XVII в., стр. 553).

126. Факт предложения Василием Шуйским престола Сигизмунду весьма сомнителен и другими источниками, кроме Петрея, не подтверждается (см.: П. Петрей, стр. 273).

127. Буссов сообщает о 3000 немцев, которые пришли в Россию под начальством Якова Делагарди (см. выше, примеч. 119). Карамзин пишет, что всего под начальством Якова Делагарди было 5000 “разноземцев”: шведов, французов, англичан, шотландцев, немцев и нидерландцев (Н. М. Карамзин, т. XII, стлб. 91).

128. По поводу сообщения Буссова о нашествии татар летом 1609 г. А. А. Новосельский в своем исследовании “Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII века” (стр. 69) говорит, что Буссов “неверно представлял ход татарской войны”. В Москве о движении татар стало известно уже в конце апреля. Татары разорили Тарусу, заходили за реку Оку, в район Серпухова, Боровского, Коломны и ближе к Москве. “Это не был набег, а настоящая война, длившаяся все лето и захватившая огромную территорию, почти до самой Москвы” (стр. 70).

129. Имеется в виду рязанский дворянин Прокопий Петрович Ляпунов, возглавлявший в 1611 г. первое ополчение, которое двинулось на освобождение Москвы от польских и шведских интервентов.

130. Народно-освободительное движение против Лжедимитрия II и интервентов, которое Буссов называет “бунтом” в северо-восточных пределах России, началось с осени 1608 г. выступлением Галича. Галич лишь в начале ноября, по времени последним, признал Лжедимитрия II и первым сумел организовать ратные силы для борьбы с оккупантами. Жители Галича собрали по 100 человек с сохи, кроме добровольцев — не только из своего уезда, но и из соседних районов. Восстание в Галиче началось в 20-х числах ноября. Вслед за Галичем отказались признавать самозванца Тотьма, Кострома, Вологда и другие близлежащие города. Независимо от Галича восстание вспыхнуло в городе Луха, затем Шуе, Гороховце и Ярополческой волости. К весне 1609 г., т. е. к тому времени, о котором пишет Буссов, “край, где тогда происходило восстание, обнимал пространство по обеим сторонам верхней части течения Волги до Нижнего и по ее притокам на Север до Белоозера и на юг до Оки и составлял середину или ядро Московского государства и его великорусской народности” (Н. Костомаров, стр. 354). Сопротивление народных масс началось стихийно, малыми группами, в нескольких городах. Сообщение Буссова о том, что активную роль в освободительном движении играли “толпы” крестьян, подтверждается другими источниками. Начало освободительного движения показало, что самой активной и способной силой для борьбы и освобождения от иноземных захватчиков были крестьяне и посадские люди. Буссов ярко рисует насилия и грабительские действия поляков, побудившие русский народ взяться за оружие и отомстить врагам. По определению В. И. Шункова, движение народных масс в этот момент приобретает партизанские черты (В. И. Шунков. Народная борьба против польских и шведских оккупантов в начале XVII века. Истор. журнал, 1945, №№ 1 — 2, стр. 8).

131. Исчерпывающую картину разгрома повстанцами польских интервентов под Романовым дают две грамоты Лжедимитрия II к Сапеге от марта 1609 г. (АИ, т. II, №№ 164 и 171). В них говорится, что 3 марта 1609 г. в сражении под Романовым повстанческие ратники “были не в силу” войскам Лжедимитрия II под начальством мурзы Юсупова и Петра Головича, последние после поражения вынуждены были отойти под Ростов. Город Романов стал сосредоточием повстанческих сил, и именно отсюда 14 марта народно-освободительная рать двинулась к Ярославлю. На пути повстанцы встретили Самуила Тышкевича, о котором упоминает Буссов, и разбили его 7 апреля. 8 апреля повстанцы заняли Ярославль. О Шмите см. примеч. 121, из которого явствует, что смерть воеводы Шмита отнюдь не была бессмысленным актом жестокости со стороны ярославцев, как пытается изобразить дело Буссов, а справедливой расправой с предателем.

132. Сведения Буссова о жестоком разгроме Лисовским Ярославского посада и других поволжских городов вполне достоверны. Однако, как отмечает Н Л. Рубинштейн в своем исследовании “Возникновение народного ополчения в России в начале XVII в.” (Военно-истор. сборник, М., 1948, вып. XX, стр. 52 — 54), успехи поляков были “непрочны и недолговременны. Повстанцы следуют по пятам за польскими отрядами. Стоит Лисовскому со своим отрядом перейти на новое место, как прежнее место уже переходит в руки восставших”. В феврале были освобождены Кострома, Галич, а 8 апреля, как было указано выше, Ярославль.

133. О земельных владениях К. Буссова в России см. стр. 158 — 159. О нашествии татар см. примеч. 128.

134. Сообщение Буссова о посылке Лжедимитрием II войск под начальством пана Кернозицкого против шведов в январе 1609 г. подтверждается следующей записью “Нового летописца”: “Прииде к Нову городу полковник Кернозитцкой со многими людьми и ста у Спаса на Хутыне и многу пакость делаше Великому Нову городу и уезду, и многие дворяне отъезжаху в Литовские полки” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 85). Однако сведения Буссова о том, что осада Новгорода продолжалась целую зиму, до весны, ошибочны. 11 января Кернозицкий вынужден был уйти из-под Новгорода, ибо на помощь Новгороду были присланы два отряда: один из Тихвина, в 1000 человек, под руководством Степана Горихвостова, а другой из Заонежских погостов во главе с Евсеем Резановым (И. С. Шепелев, стр. 324).

135. Буссов ошибается, говоря, что Лжедимитрий II тайно женился на Марине в 1609 г. Венчание Лжедимитрия II с Мариной, как указывалось выше, происходило 5 сентября 1608 г. в лагере Сапеги. В письме отцу от 23 марта Марина жаловалась на свою судьбу: “О делах моих не знаю, что писать кроме того, что только отлагательство со дня на день, нет ни в чем исполнения, со мною поступают так же, как и при Вас, не так, как было обещано при отъезде Вашем родительском...” (СГТД, т. II, стр. 360). Буссов приводит факты, свидетельствующие о мелком тщеславии и самонадеянности самозванца; подобные черты характера Лжедимитрия II подчеркиваются и в других источниках.

136. Буссов имеет в виду бой между русско-шведскими войсками и тушинцами, который произошел 15 мая у села Каменки. Село Каменка недалеко от г. Торопца, и бой там был вскоре после того, как тушинцы потерпели поражение в районе Старой Руссы. Бой у села Каменки окончился также поражением тушинцев, в результате которого они были вынуждены покинуть город Торопец и его заняли русско-шведские войска. Иностранными войсками из Новгорода, напавшими на поляков, были войска Делагарди.

137. Ход сражения под Тверью и поражение тушинцев описаны Буссовым весьма красочно. Другие источники, например Будила, также различают два этапа в этом бою: 1) успех войск Лжедимитрия II в первый день сражения 11 июля и 2) разгром рати под начальством пана Зборовского 13 июля (РИБ, т. I, стлб. 158). Буссов считает, что у Зборовского было 5000 конных копейщиков, по другим источникам И. С. Шепелев называет цифру не более 6 — 7 тысяч воинов; русско-шведских войск было 18 тысяч (И. С. Шепелев, стр. 461). Битва под Тверью, окончившаяся победой русско-шведских войск, имела большое значение для дальнейшего хода борьбы. Она внесла растерянность в ряды интервентов и подняла дух у русских, сражавшихся за освобождение своей родины.

138. Рассказ Буссова о сражении русско-шведских войск с тушинцами под Калязиным монастырем искажает действительный ход событий. Буссов ошибается, упоминая об участии в этом бою немцев под начальством Делагарди. Со Скопиным пошел всего лишь небольшой отряд шведов во главе с Христиерном Зомме. Делагарди до конца августа 1609 г. бездействовал, мотивируя в письме к Шуйскому отказ шведов участвовать в этом сражении усталостью и потерями войск, ожиданием нового подкрепления, неполучением жалования за службу от царя и неутверждением царем договора, подписанного Скопиным, о передаче Швеции Корелы с уездом. Под Калягиным бой произошел 18 — 19 августа 1609 г. Буссов указывает количество войска, которое привел под Калязин Сапега, — 12 тысяч копейщиков (в других источниках не приводится). Сам Сапега говорит о пяти полках, которые с ним пришли: полк гетмана, полк запорожских казаков во главе с Костенецким, полк Зборовского, полк Лянскоронского и полк донских казаков во главе с Лисовским. Кроме того, недалеко от Калягина, в Борисоглебском монастыре, стоял полк Микулинского (И. С. Шепелев, стр. 469). Однако Буссов преувеличивает успехи русско-шведских войск в этом сражении. В “Новом летописце” говорится: “Под Калягиным монастырем бывшу бою великому и отойдоша на обе стороны ничего не зделаху” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 91). По словам самого Скопина, “с того бою литовские люди пошли в отход” (А. М. Гневушев, Акты времени правления царя Василия Шуйского, М., 1914, № 67). И. С. Шепелев считает, что поляки под Калягиным потерпели поражение, но не были разбиты (И. С. Шепелев, стр. 473). Значение этого боя для русских было велико. Было сорвано намерение интервентов помешать продвижению Скопина в замосковные города. Вместе с тем благоприятный исход боя для русских войск, сражавшихся своими силами, без помощи шведов, способствовал укреплению их морального духа и боеспособности.

139. Буссов описывает разбойничьи действия Лисовского под Переяславлем, ошибочно называя город Ярославлем. В дневнике Сапеги говорится, что осенью 1609 г. Лисовский, находясь в 20 верстах от Переяславля, жег села и деревни. Переяславль был освобожден войсками Скопина 10 сентября (С. Белокуров, стр. 53, и другие источники). Делагарди упомянут Буссовым ошибочно, он не участвовал в освобождении Переяславля, так же как и в бою под Калягиным монастырем. В составе войск Скопина находился лишь отряд шведов под начальством Христиерна Зомме. Сам Скопин с войсками прибыл в Переяславль 6 октября (И. С. Шепелев, стр. 484).

140. Псковская летопись в основном подтверждает рассказ Буссова о дальнейших действиях Лисовского. “Во 118-м году. Пришол Олисовскои пан с литовскими людьми и с черкасы да воевода Андрей Просовецкой с казаками на Великие Луки, и по челобитью псковскому во Псков и под Иваньгород, на Яму. И шли на Немцы — и Немец отогнали пошли за море” (Псковские летописи, вып. II, под ред. А. Н. Насонова, М, 1955, стр. 275). Однако псковичи, пригласившие Лисовского для борьбы с немцами, вскоре убедились, что казаки и поляки Лисовского не лучше немцев. Лисовский “воевал” Псковскую волость почти четыре года и “тако же многие пакости творил”, как волк “искрадом хватая и поядая” (там же, стр. 277). Он продолжал свою авантюру и в 1613 г., пользуясь возможностью пограбить на русской территории, был вновь в суздальских местах в районе городов Ярославля, Костромы, Переяславля-Рязанского, между Тулой и Серпуховым, дошел до Алексина (С. М. Соловьев, т. IX, стр. 38). Села Воронечь и Красное, в которых, по указанию Буссова, был в 1610 — 1611 гг. Лисовский, находились в Витебской губернии Лепельского уезда.

141. Александровская слобода, находившаяся на подступах к Троицкому монастырю, была освобождена, по предположению И. С. Шепелева, 9 октября 1609 г. После ее освобождения русским войскам был открыт путь к Троицкому монастырю и нависла угроза непосредственно над Тушиным. Буссов пишет, что поляки иногда нападали на русских в Александровской слободе, но, “ничего не выиграв, спешили убраться восвояси”. Русские и шведские источники дополняют это сообщение Буссова описанием боя 28 октября 1609 г., который окончился поражением польско-литовских войск. Буссов ошибается, говоря, что Скопин и Делагарди (последний вовсе отсутствовал под Троицким монастырем) совершили вылазку и нападение на поляков в день св. Мартина, т. е. 11 ноября 1609 г. Вероятно, этот факт следует отнести к январским действиям русских войск. По утверждению А. Палицына, 9 января 1610 г. отряд ратных людей под начальством Григория Валуева, посланный Скопиным из Александровской слободы, пробрался в 4 часа ночи в Троицкую Лавру. Вылазка была успешной, и в результате “литовских людей многих побили и языки поймали” (РИБ, т. XIII, стлб. 1156). После разведки Валуева Скопин двинул свои войска к монастырю. Интервенты, видя численное превосходство русских, отступили к Дмитрову и держались там до конца февраля не против немцев, как пишет Буссов, а против войск Скопина.

142. Прибытие 4 декабря 1609 г. посольства от Сигизмунда III в Тушино, но не к Лжедимитрию II, а к Роману Рожинскому, явилось началом распада тушинского лагеря. Польский король неофициально поддерживал авантюру самозванца, пока его имя привлекало к нему недовольных политикой Шуйского, а его войска одерживали победы над войсками царя. Однако с начала осады Сигизмундом III Смоленска, т. е. с начала открытой войны Польши против России, дальнейшее самостоятельное существование польских тушинцев вредило интересам короля, так как разъединяло польские силы, действующие в России. Поэтому король, отправляя посольство к Рожинскому, стремился привлечь на свою сторону поляков, находившихся в Тушине, и русских, разочаровавшихся в Лжедимитрии. В состав королевского посольства, помимо лиц, указанных Буссовым, входили: Януш Скумин Тишкевич, писарь литовский. Станислав Доморацкий, Ян Ловчевский-Добека, Мартын Казановский (И. С. Шепелев, стр. 499), названный у Буссова по имени Мартын. Что касается цели посольства в Тушино, то в изложении Буссова она выражена слишком тенденциозно. Во всяком случае ни в состав гласной инструкции послам, ни в состав негласного наказа пункт о захвате Лжедимитрия официально включен не был. Полякам, как и русским, предлагалось лишь перейти на службу к королю за “обыкновенное жалование” (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 29 — 30). Однако среди русских бояр, впоследствии переметнувшихся в лагерь Сигизмунда, уже тогда, по-видимому, была мысль о выдаче самозванца польскому королю. “Новый летописец” пишет: “Московские же бояре, Михаиле Салтыков с товарищи, в Тушине, видя свое неизможение, что Московскому государству ничево не зделали, а князь Михайлова приходу Васильевича к Москве чаючи вскоре, и начаша умышляти с Ружинским, чтоб того Вора поймать и отвести б под Смоленеск к королю, а бити челом на Московское государство о королевиче Владиславе” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 94).

143. Как справедливо отмечает Буссов, на Лжедимитрия приезд королевских послов, которые отказались вести с ним переговоры и даже не удостоили его визитом, произвел удручающее впечатление. Понимая шаткость своего положения среди тушинцев и находясь в полной зависимости от гетмана Рожинского, который его оскорблял, Лжедимитрии II решил бежать в Калугу. Калуга была избрана не случайно. Во время восстания Болотникова Калуга была одним из центров антифеодального движения. Кроме того, в Калугу тушинцы заранее отправляли “для бережения” жен и детей своих (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 315) и тем самым сумели создать доброжелательное отношение к себе среди калужского населения. По утверждению Будила, Лжедимитрии II бежал из Тушина не 29 декабря, как пишет Буссов, а 27 декабря (РИБ, т. I, стлб. 163). Возникновение слуха об убийстве Лжедимитрия II после его побега из Тушина не было случайностью; в других источниках, в частности в “Новом летописце”, встречается версия о намерении сторонников короля Сигизмунда покончить с самозванцем еще в Тушине (ПСРЛ, т. XIV, стр. 94).

144. Рассказ Буссова о том, что по дороге в Калугу Лжедимитрий II останавливался в близлежащем монастыре, откуда посылал монахов к калужскому населению с сообщением о своем прибытии, весьма правдоподобен. Попытки самозванца воздействовать на национальные и религиозные чувства русского народа в своих личных целях характерны для действий Лжедимитрия II, не один раз в своей политике прибегавшего к демагогии.

145. Сведения Буссова о прибытии в Калугу Григория Шаховского с несколькими тысячами казаков можно дополнить данными Будила и других источников вообще о пополнении войска самозванца. Из поляков служить Лжедимитрию II ушли паны Хруслинский и Янковский с “несколькими” ротами “пятигорцев”, позже со своими полками отправились Тышкевич и Будила, Каменский и Быховец (РИБ, т. I, стлб. 186, 189), а за ними гетман Сапега, съездивший предварительно на поклон к королю. (Н. И. Костомаров, стр. 428). Новый состав “придворного штата”, о котором пишет Буссов, не известен, но, по-видимому, в него вошли как раз названные выше начальники польских отрядов. В Тушине правительство Лжедимитрия II состояло из боярской думы, в которую входили: стольник князь Д. Т. Трубецкой, князь Д. М. Черкасский, князь А. Ю. Сицкий, М. М. Бутурлин, князь П. М. Шаховской и другие. Однако в политике самозванца решающую роль играла комиссия из десяти человек польской шляхты — “децемвиры”, облеченные диктаторскими полномочиями. Решения “децемвиров” были обязательны для самого Лжедимитрия II (Очерки истории СССР, конец XV в. — начало XVII в., стр. 531). Поляками, служившими самозванцу, Сапега был избран гетманом. Что касается состава войска Лжедимитрия II, то помимо перечисленных выше отрядов польских военачальников из распадающегося тушинского лагеря к самозванцу пришла часть донского казачества, а также мелкие служилые люди южных уездов, крестьяне и холопы, примкнувшие к Лжедимитрию II еще в 1607 — 1608 гг. (И. С. Шепелев, стр. 502).

146. Грамоты, в которых Лжедимитрий II призывал бы русских к избиению поляков, не известны. Ограбления и убийства поляков, о которых пишет Буссов, в городах, присягнувших Лжедимитрию II, были результатом стихийных выступлений русского населения против интервентов. Сам самозванец, слишком зависимый от польских сил, вряд ли решился бы поддерживать подобные антипольские погромы. Что касается немцев, положение которых Буссов рисует столь мрачно, то, поскольку они служили Лжедимитрию II, они рассматривались русскими как интервенты. Пастор Мартин Бер, видимо, имел немало имущества, если оно было предметом вожделений 25 попов Козельска.

147. Рассказ Буссова о сговоре между “патриархом” Филаретом Никитичем Романовым, поляками и московской знатью подтверждается другими источниками. Выше уже говорилось, что митрополит Филарет был привезен в Тушино после захвата войсками самозванца в Ростове и наречен “патриархом”. В период жизни в Тушине он не уклонялся от официальных обязанностей, возложенных на патриарха по его сану, но и не сближался особо с Лжедимитрием II и его правительством. После побега Лжедимитрия в Калугу Филарет примкнул к группе московских бояр и дворян, вставших на путь национальной измены и решивших удержаться у власти с помощью польских войск. В эту группу входили представители высшего боярства — Салтыковы, Трубецкие, Ярославские, Годунов с “братьями”, — а также представители менее знатных фамилий, “самых худых людей, торговых мужиков, молодых детишек боярских”: М. Молчанов, И. Грамотин, Н. Вельяминов, князь Ф. Мещерский, И. Чичерин и др. (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 321). Они решили обратиться к польскому королю Сигизмунду с просьбой прислать в русские цари королевича Владислава.

148. После бегства Лжедимитрия II в Калугу Марина Мнишек, как свидетельствуют другие источники, подкупом и лестью пыталась склонить на сторону самозванца старшин и казаков (“Русский архив”, т. V — VI, стр. 189). Боясь быть выданной польскому королю, Марина в ночь с 13 на 14 февраля, несмотря на сильный мороз, переодетая в гусарское платье, в сопровождении казака Бурбы и двух служанок отправилась в путь с намерением пробраться в Калугу, но сбилась с дороги (по другим известиям, наперед условилась с Сапегою: Н. И. Костомаров, стр. 424) и 16 числа прибыла в Дмитров к Сапеге (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 105).

149. Посылка Лжедимитрием II в Тушино боярина Ивана Плещеева с целью узнать, что говорят о нем поляки, по всей вероятности, имела место. Несмотря на распад тушинского лагеря, Лжедимитрий II, как будет видно из дальнейшего изложения, не оставлял мысли о воцарении на московском престоле и для достижения своих авантюристических целей нуждался в польском войске. Утверждение, что поляки согласились бы выдать Рожинского на предложенных Лжедимитрием II условиях, если бы не данная ранее клятва, основывается, по-видимому, на последующих событиях — недовольстве Рожинским, в особенности после побега Марины, когда “множество рыцарства восстало на князя Рожинского...” (Поход его королевского величества в Москву 1609 года. РИБ. т. I, стлб. 548). После побега Лжедимитрия в Тушине царил разброд, а посыльные от него с обещаниями денег вносили еще больше разногласий.

150. Заруцкий с грунт и донских казаков оставался на службе у короля до конца сентября 1610 г. Когда поляки во главе с Жолкевским были в Москве, Заруцкий бежал через Серпухов в Калугу. Верна ли цифра количества казаков, приводимая Буссовым, проверить невозможно. 3000 казаков под начальством князей Трубецкого и Засекина из войска Заруцкого отказались подчиниться последнему и отправились в Калугу. На пути их встретили сам Заруцкий и подоспевший ему на помощь Рожинский. В результате боя желающих попасть в Калугу, как пишет Буссов, осталось около 500 человек, но и из них многие погибли в сражении с ратниками Млоцкого, который хотел беглецов вернуть в Тушино (Д. Бутурлин, ч. III, Приложения, стр. 177).

151. Рассказ Буссова о посылке воеводы Казимира в Тушино подтверждается сведениями из Дневника осады Смоленска. В Дневнике говорится, что Казимирский (Казимир) привез в Тушино письмо Марине Мнишек и другим, в которых Лжедимитрий II писал, что уехал на охоту и согласен возвратиться, если поляки обяжутся новою присягою, а изменившие русские будут казнены. Казимирскому была обещана смертная казнь, если он и впредь посмеет мутить войско (Д. Бутурлин, ч. III, Приложения, стр. 171). События, приведшие к гибели Скотницкого, которому Рожинский предлагал якобы собрать поляков и захватить Лжедимитрия II, в других источниках не упоминаются.

152. Факт посылки Мариной Мнишек своего камер-юнкера Юргена Кребсберга из Дмитрова, по-видимому, ошибочен. Как уже выше указывалось, в Дмитров Марина прибыла не в январе, как пишет Буссов, а 16 февраля. По сведениям дневника Сапеги, на другой день по прибытии Марины Сапега получил донесение о приближении войск Шуйского к Дмитрову и убеждал Марину ввиду опасности уехать либо в Польшу к родителям, либо в Калугу (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 105). Вероятнее всего, что если и был посланный от Марины к Лжедимитрию II в Калугу, то не из Дмитрова,, а значительно раньше из Тушина, тем более, что во время пребывания польских послов в Тушине они вели с Мариной частные беседы о возвращении ее в Польшу, что могло стать известным Лжедимитрию. Марина Мнишек прибыла в Калугу в 20-х числах февраля 1610 г.

153. Укрепление Острог, о котором пишет Буссов, было построено в местечке Шапилове войсками Скопина в 8 верстах от Троицкой лавры, куда Скопин прибыл 7 февраля (28 января) 1610 г. Сапега пытался помешать строительству Острога и 15 февраля подступил под Шапилово с 1000 человек польской конницы, но поляки отказались от нападения, и Сапега вернулся в Дмитров (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 104). Буссов умалчивает о сражении между войсками Куракина и Сапеги за Дмитров, имевшем место 20 февраля. Сражение окончилось поражением поляков и показало Сапеге бессмысленность дальнейшей борьбы за Дмитров теми силами, которые были в его распоряжении. 27 февраля он поджег крепость, уничтожил тяжелые пушки, которые не мог с собой увезти, и ушел из Дмитрова по направлению к Смоленску, по дороге захватив Иосифов монастырь (юго-западнее Дмитрова), где оставил часть своего войска. Река Угра, в районе которой, по словам Буссова, разбило свой лагерь войско Сапеги, — приток Оки.

154. Захват Дмитрова войсками Скопина усилил разногласия и разброд в Тушинском, лагере. Тушинцы сразу же после побега Лжедимитрия разбились на несколько групп. Выше говорилось о группе русских бояр и дворян, которые решили пригласить на русский престол королевича Владислава и тем самым стали на путь национальной измены. 31 января 1610 г. посольство от русских тушинцев прибыло под Смоленск. Посольство во главе с М. Г. Салтыковым состояло из 42 особ, кроме 212 человек прислуги (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 80 — 81). Буссов называет одного члена посольства, Ивана Тарасовича, не указывая фамилии. Это был дьяк Грамотин. Посольство изъявило свое желание иметь царем королевича Владислава, ставя основным условием сохранение православной веры и обрядов, и выражало надежду на расширение “прав и вольностей” русского народа. Согласно договору, заключенному тушинским посольством 4 февраля 1610 г. с польским королем, “права и вольности” русского народа должны были: состоять в том, что важные государственные должности могли занимать представители русского боярства и дворянства. Власть царя ограничивалась Боярской думой. Управление и суд в Русском государстве должны были совершаться в прежнем порядке. Владислав был ограничен в своей воле в случаях понижения лиц “великих станов” и повышения “меньших”. Положение крестьян и холопов оставалось прежним. Таким образом, договор 4 февраля 1610 г. отражал интересы прежде всего средних и низших слоев тушинского дворянства, которое, порвав с самозванцем, сознательно шло на измену родине. Основное значение договора сводилось к тому, что он давал законный повод королю Сигизмунду для продолжения польской интервенции в России и завоевания русских земель. Это тем более очевидно, что Сигизмунд в договоре не выразил определенного согласия на воцарение его сына в Москве и, как будет видно из дальнейших событий, намеревался сам занять русский престол. В этом плане интересно, сообщение Буссова, из которого явствует, что современники рассматривали поездку тушинского посольства под Смоленск как приглашение иностранного царя на русский престол, безразлично — самого короля или его сына, иначе — как факт национальной измены родине.

155. Послы к Сигизмунду от тушинских поляков были приняты в тот же день, что и русское посольство, т. е. 31 января. От имени польских тушинцев короля приветствовал Хруслинский, от имени поляков, служивших в войсках Сапеги, — Страбовский. Требования поляков были более неумеренными, чем русских. Они желали не более и не менее как выдачи королем жалования и наград, обещанных Лжедимитрием II, и того, чтобы плата эта была обеспечена московской казною и теми таможенными сборами, которые могут поступить в казну после занятия престола Сигизмундом или его сыном, королевичем Владиславом. Кроме того, они требовали немедленной выдачи одной четверти жалования не в зачет для снаряжения себя всем необходимым к продолжению похода. Послы не забыли и о своих бывших повелителях: Лжедимитрии II и Марине Мнишек. Они желали, чтобы Марине было уделено несколько городов и волостей, обещанных ей подвенечной записью, а сам Лжедимитрии II был бы награжден особым княжеством, и т. д. Хотя Сигизмунд на требования польских послов, чтобы не раздражать поляков, и не ответил отказом, но ограничился лишь обещаниями, объявив, что “по причине скудости казны своей, испещренной многими войнами”, не может “излить щедроты свои на заслуженных подданных” (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 94 — 95). Как справедливо пишет Буссов, поляки не были довольны таким ответом короля и начали упрекать Рожинского в том, что он смутил их напрасно. Нападкам на Рожинского со стороны поляков в Тушине способствовало также письмо Марины Мнишек, оставленное ею после отъезда в Калугу. В письме Марина писала, что, опасаясь быть выданной королю, едет к мужу, и просила польское шляхетство не нарушать своей присяги, а ждать награды только от нее. Прибывший 20 марта в Смоленск Саноцкий староста, брат Марины Мнишек, доносил, что “войско (в Тушине, — М. К.) в великом разъединении и несогласии, что во время смятения несколько раз стреляли в Рожинского и что он насилу мог уйти от их ярости и скрыться”. Однако на все просьбы Рожинского к Сигизмунду о присылке денег, с тем чтобы раздачей их успокоить поляков, король отвечал отказом. К тому же времени Будила относит получение письма Лжедимитрия к тушинцам, о котором не упоминает Буссов и которое способствовало распаду тушинского лагеря. В этом письме самозванец обещал тем, кто пожелает продолжать у него службу и придет в Калугу, выдать по 30 злотых, а в дальнейшем уплатить все “выслуженные деньги, согласно прежним записям и обеспечениям” (РИБ, т. I, стлб. 180). Среди тушинцев одни хотели идти к королю, другие — к Лжедимитрию. Поражение Сапеги под Дмитровом и опасность быть отрезанными в Тушине заставила бывших приверженцев самозванца поторопиться с решением. До Волоколамска договорились идти всем вместе, а затем — кто куда хочет. 6 марта 1610 г. тушинское войско покинуло свой лагерь Буссов прав в том, что к Сигизмунду отправились лишь немногие, все прочие либо отправились в Калугу, либо “пойдоша по городам, а иные к Москве” (ПСРЛ, т XIV, стр. 96).

156. После распада Тушина, которое 6 марта было сожжено отступающими войсками интервентов, войско Скопина 12 марта 1610 г. беспрепятственно вступило в Москву. Действительно, как пишет Буссов, в течение года было завершено освобождение почти всех северо-западных, северных поволжских и замосковских уездов. Тушинцы держались лишь в нескольких пунктах: Суздале, Касимове, Шацке и в Ипатьевском монастыре (И. С. Шепелев, стр. 516). Однако с оценкой Буссовым роли иностранных войск в разгроме тушинцев согласиться нельзя. Буссов принижает значение русских повстанцев в освободительной борьбе и ту решающую роль, которую сыграли опытность и инициативность военного руководителя Скопина, сумевшего в короткий срок завоевать доверие и вовлечь в борьбу против интервентов широкие слои населения. Что касается иностранных войск под начальством Понтуса Делагарди, которые, по мнению Буссова, “принудили всех их отступить”, то они являлись лишь вспомогательной силой и после сражения под Тверью решающей роли не играли (И. С. Шепелев, стр. 519).

157. Буссов односторонне изображает торжественную встречу освободителей Москвы. Вся Москва и царь приветствовали главным образом не Делагарди, а Скопина и его рать. Скопина в толпе приветствовавших называли освободителем и избавителем земли (Н. И. Костомаров, стр. 428). В Москве Скопин намеревался отдохнуть до весны, пока не просохнут дороги, а там идти со всем войском против польского короля.

158. По наиболее вероятным сведениям, Скопин умер 23 апреля (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 334). Смерть его была неожиданной, и по Москве распространились слухи, что он был отравлен женой царского брата, Димитрия Шуйского, Екатериной Шуйской, которая в этот вечер на крестинах угощала Скопина медом. Благодаря своим военным заслугам, Скопин пользовался авторитетом и уважением в дворянских кругах, недовольных правлением непопулярного боярского царя Василия Шуйского. В этих кругах возник проект о замене Василия Шуйского более подходящим кандидатом, каким мог быть Скопин. Поэтому в глазах самого царя Скопин являлся опасным претендентом на русский престол. Опасения Василия Шуйского усилились особенно тогда, когда царю стало известно, что Прокопий Ляпунов присылал к Скопину представителей от рязанского дворянства с предложением дать согласие на избрание его в цари. Скопин хотя и отверг сделанное ему предложение, но не наказал посыльных и не сообщил об этом царю. Все это настораживало царя по отношению к Скопину, а его смерть означала для Шуйского устранение возможного соперника (Н И. Костомаров, стр. 429; С. Ф. Платонов, Очерки смуты, стр. 336).

159. Рассказ Буссова о дальнейшей судьбе тушинского войска можно дополнить сведениями Будила. 25 марта в Иосифове монастыре (в дневнике Сапеги — 29 марта в Волоколамском монастыре: Д. Бутурлин, ч. III, стр. 120) умер Рожинский. Большая часть войска Рожинского и Сапеги пошла к Лжедимитрию II, так как из полученной от него грамоты было известно, что он нанимает ратников. Грамота была адресована войску, находящемуся в Прудках (на Угре), и в ней говорилось: “...мы надеемся, что вы, господа, согласно договору, заключенному с нами вашими послами, без малейшего замедления явитесь в назначенное место и время для получения денег и для продолжения войны” (РИБ, т. I, стлб. 188). 6 мая все тушинское войско, оставшееся служить у Лжедимитрия II, стянулось к Хлопину, недалеко от Клушина. Но так как деньги, обещанные Лжедимитрием, присланы не были, то 16 мая в Калугу было отправлено новое посольство за деньгами, а 1 и 24 июня Лжедимитрий сам дважды приезжал к войску и просил его удовольствоваться уже данными деньгами — по 6 злотых на конного. Из этих сведений Будила явствует, что Лжедимитрию далеко не легко было собирать налог с Украины, о чем пишет Буссов. 10 июня Лжедимитрий двинулся с Угры к Москве со следующими полками: 1) полк Хруслинского — 200 казаков, 600 пятигорцев, 200 гусар; 2) полк Тышкевича — 100 казаков, 600 пятигорцев, 200 гусар; 3) полк гетмана — 300 казаков, 6000 пятигорцев, 1000 гусар; 4) полк Будила — 400 казаков, 600 пятигорцев, 200 гусар (РИБ, т. I, стлб. 198).

160. В рассказе Буссова о событиях, предшествовавших битве под Клушином, допущены фактические неточности. В действительности русское войско в количестве 30 тысяч человек под начальством Димитрия Шуйского, бездарного, не пользовавшегося авторитетом в войсках, вышло в середине мая из Москвы на помощь осажденным в Смоленске и остановилось в Можайске. В это время Делагарди со своим войском, в ожидании обещанного царем жалования, находился на половине дороги от Москвы к Можайску. Московская казна была пуста, а Делагарди отказался двигаться дальше, пока его отряду не будет выдано заслуженное жалование. У Димитрия Шуйского и без отряда Делагарди было больше войска, чем у двигавшегося ему навстречу гетмана Жолкевского. Для разведки дороги Димитрием Шуйским были высланы вперед 8000 пехоты и конницы под начальством князя Елецкого и Григория Валуева. 12 июня поляки под начальством гетмана Жолкевского прибыли в Шуйское, где к ним присоединились отряды бывших тушинцев Зборовского, Казановского, Дуниковского, а также полки Пясковского и Ивашина. Впрочем, до получения обещанного от короля жалования тушинцы отказались помогать Жолкевскому. Жолкевский с 1000 всадников направился к Цареву-Займищу (лежащему на левом берегу реки Сежи). Здесь 14 июня произошла битва между Валуевым и поляками из отряда Жолкевского. Русские были разбиты и вынуждены отступить в построенные ими укрепления. На другой день, увидев, что Жолкевский побеждает, к нему присоединились тушинцы под начальством Зборовского. В результате у гетмана Жолкевского собралось до 11 тысяч человек, которые окружили отряд Валуева. Узнав об осаде Валуева, Д. И. Шуйский вышел ему на помощь. Под большим нажимом со стороны Делагарди выступили и иноземные войска, из которых лишь часть получила жалование (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 158 — 162).

161. В описании боя под Клушином Буссов акцентирует внимание на поведении и судьбе немцев и, стараясь оправдать их измену, искажает действительный ход событий. Стремясь предотвратить соединение русских войск, Жолкевский выступил с главными силами против Д. И. Шуйского. Для осады Валуева был оставлен незначительный отряд. Оба войска встретились под Клушином 24 июня 1610 г. Несмотря на значительное превосходство сил у русских, уже в первый момент сражения победа осталась за поляками Иностранцы, сражавшиеся за чуждые им интересы, готовы были в любой момент переметнуться на сторону противника. Неохотно сражались за непопулярного царя Василия Шуйского и русские войска. Помимо измены французов, о которой пишет Буссов, паническое отступление главных начальников Делагарди и Горна способствовало дезорганизации всего иноземного войска. Вслед за французами побежали и немцы. Маскевич, участник боя, пишет, что Жолкевский “желал довершить поражение неприятеля нападением с тыла на немецкий лагерь, более доступный, нежели московский. Между тем, немцы начали по два, по три перебегать в наш лагерь, извещая, что и все иноземцы их намерены поручить себя милости гетманской; вскоре прибежало их несколько десятков с тем же известием. Гетман решился испытать, нельзя ли заключить с ними условие, в надежде одолеть врагов скорее словами, нежели саблею, и велел трубачу дать сигнал о желании своем вступить в переговоры. Немцы очень охотно согласились на то, и не малое число их явилось в наш лагерь с уведомлением, что один только Понтус препятствует заключению мира” (Н. Устрялов, ч. II, стр. 41). Даже если учесть, что Маскевич в своем рассказе ошибочно всех перебежчиков называл немцами, то все равно другие источники свидетельствуют, что именно немецкие ротмистры Конрад Линк и Вильгельм Таубе начали переговоры с гетманом Жолкевским. На основании заключенного с поляками договора отряды Линка и Таубе получили право свободного выхода на родину, а всем желавшим вступить в польскую службу было дано обещание личной безопасности и сохранения всего имущества (Д. Бутурлин, ч. III, стр. 176). Делагарди, не сумевший предотвратить измену, остался в изоляции и сам вступил в личные переговоры с Жолкевским. К заключенному с Линке договору Делагарди были добавлены лишь следующие условия: иностранцам, не желавшим поступить на польскую службу, было разрешено идти к шведской границе с развернутыми знаменами, а также требовать от царского правительства невыданную часть жалования. Однако основная часть находившегося под начальством Делагарди войска, не желая отказаться от представлявшейся возможности еще пограбить в Русском государстве, поддалась на увещания Линка и пошла вслед за Жолкевским в Царево-Займище. Делагарди и Горн отступили к шведской границе лишь с горсткой людей.

162. После измены иноземного войска, как справедливо пишет Буссов, Д. И. Шуйский не решился оказать сопротивление полякам и сам отступил к Можайску, оставив и разбросав по дороге много ценных товаров: соболи, серебро, драгоценные вещи, которые предназначались ранее для оплаты войск. Разбрасывая эти драгоценности, отступающие русские войска думали отвлечь внимание неприятеля от преследования. Поляки набросились на добычу, а также захватили оружие и припасы русской армии. Так бесславно закончилась для русских войск битва под Клушином, явившаяся настоящей катастрофой для правительства Шуйского: поражение русских войск под Клушином привело к тому, что оно лишилось союзников в лице наемных войск, а также к ликвидации русского войска, разбредшегося по домам, и к падению самого правительства (Очерки истории СССР. Конец XV в. — начало XVII в., стр. 546).

163. Рассказ Буссова о переходе на сторону поляков кн. Елецкого и Валуева с отрядом соответствует действительности. Валуев, не поверив сначала в поражение русских войск под Клушином, пытался оказать полякам сопротивление и 26 июня сделал еще одну неудачную вылазку, но 29 июня был принужден Жолкевским присягнуть Владиславу. За ним последовали князь Елецкий и весь отряд. Около 5000 человек из валуевского отряда присоединилось вместе с воеводами к полякам, остальные разбрелись по домам.

164. После победы под Клушином гетман Жолкевский пошел к Москве чрез Можайск, который сдался ему без сопротивления. 23 июля поляки пришли под Москву и расположились в миле от нее, против местечка Нехорошева (РИБ, т. I, стлб. 202). Вслед за Можайском полякам сдались города Волоколамск, Ржев, Погорелое Городище и Иосифов монастырь (Н. И. Костомаров, стр. 445). Буссов ошибается, говоря, что из Погорелого Городища (Погорелова) пришли под Москву Лавиль и Едвард Горн. После поражения под Клушином и заключения договора с поляками Делагарди и Горн с небольшим количеством шведов и финнов ушли в Погорелое с намерением взять с собой больного Делявилля и перейти в Нидерланды, но в дальнейшем “задержались”, чтобы пограбить северные районы страны (П. Петрей, стр. 290 — 291). Из Погорелого же Городища 27 июля пришли к Жолкевскому некоторые из воинов иноземного войска с объявлением, что сдают ему Погорелое Городище.

165. Рассказ Буссова о намерении Лжедимитрия II расправиться с немцами — это рассказ очевидца. Правда, когда речь идет о немцах, Буссов всегда сгущает краски, тем не менее приводимые им сведения любопытны для характеристики неуверенной политики Лжедимитрия в последние дни его жизни.

166. По поводу разграбления Козельска в Дневнике осады Смоленска под 26 сентября 1610 г. сказано: “Запорожские казаки, вышедшие было на поиски из королевского войска, разграбили Козельск и Мещерск, которыми овладели изгоном, и изрубив всех жителей, никому не давая пощады, возвратились в королевский лагерь с полоном и большою добычею” (РИБ, т. I, стлб. 672).

Текст воспроизведен по изданию: Конрад Буссов. Московская хроника. 1584-1613. М-Л. АН СССР. 1961