КОНРАД БУССОВ

МОСКОВСКАЯ ХРОНИКА

1584-1613

CHRONICON MOSCOVITICUM AB A. 1584 AD ANN. 1612

Что учинили московиты с царицей и ее отцом

После того как мятеж утих, изменническая шайка князей и бояр собралась перед царицыными покоями и велела сказать ей, что хоть они и хорошо знают, что она дочь знатного человека, но она лучше знает, кто и кем был тот обманщик и вор (Worr), который выдавал себя за Димитрия и наследника царства русского, ибо она зналась с ним еще в Польше. Если она хочет, чтобы ее отпустили и отправили к отцу, то пусть она отдаст все, что вор украл из казны и послал в Польшу или же дал ей здесь.

Она отдала им не только свои платья и украшения, драгоценные камни и все, что у нее было, но даже сняла с себя платье, оставив на себе только спальный халат, и попросила, чтобы они все это взяли, а ее с миром отпустили к отцу, она оплатит также и все, что она проела со своими людьми. Русские ответили, что они говорят не о том, что она проела, а о том, чтобы она вернула 40000 и 15000 рублей деньгами (Denninge), которые вор послал ей вместе с другими ценными вещами и украшениями, и только после этого, а не иначе, ей разрешат уйти к отцу.

Царица сказала, что все это — и еще столько же своих денег — она, из уважения ко всем московитам и к их государю, истратила на путешествие, а то, что у нее еще оставалось в ее покоях, они ведь забрали и получили обратно. Она попросила еще, чтобы к ней был допущен один из слуг ее отца, и тогда они с отцом доставят все, что будет в их силах, а остальное будет прислано из Польши после того, как ее отпустят из России. Тогда одному из слуг ее отца было дозволено входить и выходить и передавать вести.

Отец попросил, чтобы вельможи пришли к нему, обратился к ним и сказал: “Господа! Вы не хотите отпустить ко мне мою дочь, если она не выложит вам 55 000 рублей, которые Димитрий, ваш царь, послал ей, чтобы она могла достойно его и всего государства снарядиться в путь; да еще столько же стоило снаряжение моей дочери и мне самому. Ведь все это вы уже взяли обратно, поубивали людей и ограбили их, да еще смеете опять требовать от нас денег. Вот у меня есть, — сказал он, — при себе еще деньги на расходы. Я по-честному взял их из моей собственной казны и привез из Польши, вот они — 60000 рейхсталеров и 20 000 польских серебряных монет в 3 гроша каждая; если [125] вы отпустите за это меня, мою дочь и всех наших остальных людей, то все это я отдам вам, а остальное пришлю потом”.

Русские ответили: “Отпускать тебя с твоими людьми еще слишком рано, если же ты хочешь, чтобы твоя дочь была с тобою, то отдай нам 80000 талеров в нашу казну, и тогда мы тебе ее доставим”. Бедняга сказал: “Что ж поделаешь! Я свою дочь не покину, а в остальном пусть будет со мной, что господу богу угодно. Вот деньги, приведите ко мне мою дочь с ее гофмейстериной и дамами”.

После этого царица и гофмейстерина были доставлены к воротам отцовского двора, но внутрь их не пустили, прежде чем отец не выслал за ворота 80000 талеров. ⁶⁵ Отец царицы разговаривает с московитами. Они забрали деньги и впустили царицу к ее отцу, а он сказал московитам с горькими слезами и тяжкими сетованиями: “Вы поступили с нами не так, как поступают честные люди; вы говорите, что мой покойный зять не был Димитрием, сыном Ивана Васильевича, и все же вы приняли его год тому назад, когда он с немногими людьми пришел в вашу землю из Польши. Вас много тысяч отпало от вашего Бориса, перешло к нему, приняло и признало его своим истинным царевичем и государем, благодаря чему и мы, поляки, имели основания верить, что он истинный наследный государь. Ради него вы лишили жизни Бориса Федоровича Годунова и искоренили весь род Годуновых. Вы короновали его своим государем и даже благодарили нас через посла вашей державы, что мы его так добросовестно сохранили, хорошо воспитали и помогли ему встать на ноги. Документ, в котором вы все приложением руки и печати удостоверяете, что он законный наследный государь Московской земли, и просите, чтобы мы согласились дать ему в жены и отпустили к нему нашу возлюбленную дочь, находится у нас в Польше, и всего этого вы никак не можете отрицать. Мы не навязывали нашу дочь вашему государю, он же через вас, князей и бояр, весьма настойчиво добивался ее и сватался к ней. Мы не хотели давать своего согласия, не получив прежде согласия всего вашего государства, а также свидетельства, что он истинный наследник престола. Вы доставили таковое нам в Польшу, и оно в полной сохранности лежит и по сей день у его королевского величества. То же самое засвидетельствовали также и ваши послы перед нашим королем в Польше. Как же вы теперь смеете говорить, что он им не был? Как вам не совестно жаловаться на нас, поляков, что будто бы мы вас обманули? Мы, будучи честными людьми, слишком положились на ваши слова, грамоты и печати, да и на ваши клятвы и целования креста; вы нас, а не мы вас обманули. Мы приехали к вам как друзья, а вы поступили с нами как злейшие враги. Мы жили среди вас без лукавства, чему свидетельством то, что мы поселились не все вместе, а жили врозь, кто здесь, кто там, один тут, на этой улице, другой там, на другой улице и т. д., чего мы, конечно, не сделали бы, если бы таили какой-либо злой умысел против вас, русских. Вы же подстерегали нас, как коварные убийцы, устами нас приветствовали, а в душе проклинали, что теперь, помилуй господи, воочию видно и что во всем Польском государстве сотни покинутых вдов и сирот, опечаленных родителей и родственников, которых вы создали этими убийствами, будут оплакивать, непрестанно вздыхая и денно и нощно воссылая свои жалобы к господу богу на небесах. Как оправдаетесь вы перед вечностью в таком злом деянии, в столь ужасных убийствах? А если мой покойный зять и не был законным государем и наследником престола, а мы можем на основании ваших посланий и грамот утверждать обратное, то чем же провинились сто человек невинных музыкантов? Чем погрешили против вас ювелиры и купцы, которые у вас ничего не отняли, а [126] привезли вам хорошие товары? Какой вред причинили вам другие безвинные люди, среди них женщины и девицы, с которыми вы так дурно поступили? Если бы мы питали к вам вражду, мы приехали бы к вам, которых 1 100 000, не с тремя или четырьмя тысячами человек, а могли бы взять с собой в вашу страну значительное войско. Мы с дружескими чувствами приехали к вам на свадьбу, а у вас нашим пришлось обожраться смертью, выблевать душу, да еще отдать все грабителям. Неужели вы думаете, что господь на небесах не накажет вас и всех ваших за это убийство? О нет, нет, невинная кровь будет взывать к богу. Плач удрученных вдов, сирот и родных прекратится не раньше, чем господь увидит, рассудит и покарает, можете этому смело поверить. Если вы хотите нас полностью пожрать и поглотить, то вы вольны это сделать, бог нас рассудит. Мы с чистой совестью уповаем на бога, ибо ни единой злой мысли против вас мы не таили”.

Ответ московских князей и бояр: “Ты, господин воевода (Woywod), не виноват, мы, бояре и князья, тоже не виноваты, а виноваты твои своевольные поляки, которые позорили русских женщин и детей, насильничали на улицах, били, ругали и грозились убить русских и этим возмутили всех жителей города. Кто может противостоять сотням тысяч, раз уж они пришли в движение, — это во-первых. Во-вторых, и твой убитый зять сам подал много поводов, послуживших к его гибели. Он пренебрегал нашими нравами, обычаями, богослужениями и даже нами самими. Он предпочитал нам любого иноземца, вопреки своим обещаниям и присяге. Ведь земля Московская — это наша земля, мы ее ему вверили, он должен был быть благодарен и понимать, до какого почета и какого величия мы его вознесли. Он должен был держаться больше нашего народа, чем чужеземцев, тогда бы весь свет несомненно почитал бы его за Димитрия, несмотря на то, что он им не был. Он же сам хорошо знал, что он не Димитрий, а то, что мы его приняли, произошло потому, что мы хотели свергнуть Бориса, мы полагали, что с его помощью улучшим свои дела, но жестоко обманулись и даже, напротив, сделали себе много хуже. Он жрал телятину, держал себя как язычник и, в конце концов, заставил бы нас делать то, что нам совсем не по нраву. Поэтому мы предупредили все это, и если бы он не был убит, мы его все равно уничтожили бы. Что касается безвинных музыкантов и других людей, которые при этом тоже лишились жизни, то нам хотелось бы, чтобы они были живы, но ничего не поделаешь. Это произошло во время мятежа ожесточенного народа, и при таком возмущении невозможно было противостоять сотням тысяч человек, ни тем более противоречить им. Горничные твоей дочери не пропали, они у наших жен и дочерей, им даже лучше, чем твоей дочери. Но если ты хочешь, их могут привести к тебе в любой день. Если ты дашь нам клятву, что ни ты, ни все твои близкие, ни кто-либо от вашего имени не станет ни сам, ни через других мстить нам и нашему государству за эти обиды, — это во-первых; во-вторых, что ты добьешься, чтобы твой король не поссорился с нами из-за убийства его людей во время мятежа; в-третьих, что ты вернешь деньги, которых недостает до 55 000 руб., и все то, что, как тебе известно, Димитрий послал твоей дочери; мы этого сейчас не нашли в ее казне, — если ты дашь нам эту клятву, то тогда ты будешь отпущен, если же нет, то у нас есть так много тюрем, что даже если бы вас было еще столько же, мы все же вполне смогли бы посадить вас под замок. Решай по сему”.

Возражение воеводы: “То, что возлюбленной моей дочери как своей милой невесте послал в подарок мой покойный любезный зять, все это она привезла сюда, и все это вместе со всем, что мы дали ей в приданое, [127] теперь разграблено, а она приведена ко мне в одном спальном халате. Вам всем лучше, чем нам, известно, куда во время беспорядков (когда вы, князья и бояре, похитили у нее ее девушек) все подевалось и куда пропало, поэтому нас немало удивляют ваши безбожные притязания, поскольку вы все разграбили и от нас же, ограбленных, смеете требовать еще чего-то. Из 80000 талеров, которые мы, скорбя о нашей дочери, вынуждены были дать вам, вы ни на копейку не имеете права, это наше в поте лица и честно приобретенное имущество, а из вашей казны там нет ни полушки (ein Polluschen), большим мы не располагаем. За безбожное насилие и неслыханные обиды, которым вы подвергли нас и наших, мы поклянемся не мстить и клятву сдержим, мы не дадим мстить нашим, а предоставим это тому, кто сказал: “Mihi vindicta, et ego retribuam” (Мне отмщение и аз воздам.). Пусть он рассудит и отомстит. За его величество короля польского и пр., моего милостивейшего государя и короля, я давать обещаний не могу, не зная, сумею ли сдержать их. Большинство убитых были подданными его королевского величества, их смерть он примет близко к сердцу, когда узнает, что с ними поступили так бесчеловечно. Его королевское величество — мой ленный государь, так что мне не приличествует брать на себя здесь от его имени обязательства, поэтому не требуйте от меня невозможного”.

Ответ московитов: “Так как ты не хочешь или не можешь этого выполнить, придется тебе со всеми поляками оставаться у нас под стражей до тех пор, пока мы не увидим, как у нас пойдут дела с вашим королем, и пока ты нам не возместишь того, чего не достает в нашей казне, а также и того, что было израсходовано за все время войны с твоим зятем, если же нет, то все вы останетесь здесь в нашей власти”.

Воевода сказал: “На что будет воля господня, то пусть со мной и произойдет, все, и мой крест и мое счастье, исходит только от него, я терпеливо снесу все, что он мне определит. Предел, до которого вы можете мне вредить, уже поставлен. Делайте все, что бог мне предназначил и что он дозволит вам сделать, большего вы ни мне, ни моим близким причинить не сможете”.

После этого, в конце мая, все они были высланы из Москвы, за исключением королевского посла. Некоторые из них были заточены в тюрьму в Ярославле, а господин воевода (Woywoda) и царица вместе с братом и родственниками были там же, в Ярославле, заточены в одном дворе и так охранялись днем и ночью, что никто не мог и не смел входить к ним или выходить от них, разве что позволят московиты. Часть поляков препроводили в Ростов, часть в Галич, некоторых в Кострому, Белоозеро, Каргополь и Вологду. Было дано распоряжение содержать их там на воде и на хлебе. Польские вельможи вынуждены были продавать за полцены серебряные украшения и то, что еще уцелело у них во время мятежа. Этим они продержались, пока господь бог не пожелал, чтобы Димитрий второй чудесным образом освободил их. ⁶⁶

Выше было рассказано, как господин Басманов был заколот и сброшен вниз с крыльца. Затем — как русские в течение 6 часов во все колокола били тревогу и неистовствовали, сколько они убили поляков [128] и т. д. Далее повествуется о том, как поступили с мертвыми телами. Тела поляков целых два дня и две ночи валялись нагими на тех улицах, куда их всех сволокли, под конец собаки пообъели их, а знахари стали вырезать у них жир. Тогда вельможи и бояре приказали прислать возчиков, собрать трупы со всех улиц, отвезти и бросить их в божий дом (Bosedum). Конец этих людей совсем не соответствовал началу; начало было слишком блестящим, а конец слишком печальным, бедственным, жалким.

Тела Димитрия и его верного рыцаря Басманова были признаны недостойными лежать в Кремле до вечерни, и вскоре после окончания мятежа их раздели донага, к [.. .], а также к ногам привязали мочалу, подобным же образом и к обеим ногам Басманова привязали веревку из мочалы, вытащили обоих из Кремля через Иерусалимские ворога и оставили их лежать посреди базара около лавок. Затем туда были принесены стол и скамья, царя положили на стол, а Басманова поперек на скамью перед столом, так что ноги царя лежали на груди Басманова.

Из Кремля приехал боярин с маской и волынкой, маску он положил царю на живот juxta pudendum (У стыдного места.), а дуду от волынки воткнули ему в рот, положив ему меха на грудь, и сказал: “Ты, сукин сын и обманщик земли нашей, достаточно долго заставлял нас свистеть для тебя, посвисти же разок теперь и ты для нас”. Другие бояре и купцы, которые пришли посмотреть на него, били по трупу кнутами и говорили: “Как ты опорожнил и истощил нашу казну!”. Московитские женщины, большей частью из простого народа, тоже протолкались к нему и столь непристойно выражались о его pudendo (Стыдном месте.) и о его царице, что писать об этом не подобает.

Хоронят Басманова. Князь Иван Голицын, сводный брат господина Басманова, добился от других князей и бояр такой милости, что ему разрешили увезти и похоронить брата, который и был погребен 18 мая у церкви своего брата, близ Английского подворья. Димитрий, царь, валялся на вышеназванном месте три дня и три ночи и подвергался ужасному поруганию со стороны всех русских.

О чудесных знамениях, которые происходили у тела Димитрия

I чудо. На третью ночь по обеим сторонам стола появились из земли огни. Когда сторожа подходили туда, они исчезали, а когда сторожа удалялись, огни снова загорались, что привело сторожей в ужас, и они донесли об этом знатным вельможам, которые сами пошли туда, подождали там и тоже увидели это и поэтому распорядились рано утром увезти тело в божий дом (Bosedum) за Серпуховские ворота (die Bulwanische Pforte) и там бросить.

II. Когда тело увозили, поднялась ужасная буря, но не во всем городе, а только в тех местах, где везли покойника, и она сорвала на Кулишке крышу с башни ворот, едва мертвеца через них провезли.

III. Серпуховские ворота (die Bulwanische Pforte), — а это последние ворота во внешней стене с тремя башнями, средняя из которых чуть выше, чем боковые, — ветер сорвал вместе с деревянной стеной до фундамента и отбросил к самым Яузским воротам.

IV. Четвертое чудо произошло в божьем доме (bosedum), куда Димитрия бросили к другим мертвецам. На другое утро он лежал там перед воротами, которые ведь были заперты, а у тела сидели два голубя. [129] Когда кто-либо пытался подойти к ним, они улетали, когда от тела отходили, они прилетали снова. И хотя по распоряжению вельмож тело было снова брошено в яму, которую даже засыпали землей, оно все же пролежало там не дольше чем до 27 мая.

В этот день, 27 мая, тело его оказалось на другом кладбище, расположенном далеко от божьего дома. Весь город немало перепугался, и высшие и низшие сословия, и все очень дивились, что с мертвым телом происходили такие странные вещи. Некоторые говорили: “Он, должно быть, на самом деле не был обыкновенным человеком, раз его тело не остается в земле”. Кто-то другой говорил, что это сам дьявол, поэтому он и напускает свои наваждения на христиан. Третий говорил, что он чернокнижник и научился этому искусству у диких лапландцев (Lappen), ибо те, дав умертвить себя, могут действительно снова ожить, и этому же дьявольскому искусству он тоже, верно, хорошо научился и т. п.; надо бросить поэтому тело в огонь и сжечь его в прах. Это и было сделано 28 мая, а пепел был развеян по ветру, так что ничего не осталось. И хотя поляки в первый же день мятежа распространили слух, что убитый был не царь Димитрий, а один похожий на него немец, но это все только сказки и выдумки для того, чтобы при помощи их поднести русским снова что-либо новенькое, как это потом будет рассказано о Димитрии втором.

Я его очень хорошо знал, когда он еще был жив, видел его после того, как он был убит. Это, конечно, был тот же, который сидел на троне, царствовал, женился, справил свадьбу и т. д. Его убили, и он мертв, сожжен в пепел и прах, и на этом свете его не увидят. И сколько бы других Димитриев после него ни объявлялось, они все будут мошенники и обманщики и не достигнут такого величия, каким обладал убитый.

В этом покойном государе был героический, мужественный дух и проявлялись многие хорошие, достойные похвалы добродетели, но у него были также и пороки, а именно: беспечность и тщеславие, из-за чего, без сомнения, благой бог и наложил на него эту кару. Беспечность. Беспечность приняла у него такие размеры, что он даже гневался на тех, кто говорил об измене московитов и о том, что они намереваются убить его вместе с поляками. Пышность. Тщеславие ежедневно возрастало и у него, и у его царицы, оно проявлялось не только в том, что во всякой роскоши и пышности они превзошли всех других бывших царей, но он приказал даже именовать себя “царем всех царей”.

Его копейщики и алебардники, приветствуя его и его царицу, когда они проходили мимо, должны были уже не только делать поясной поклон и сгибать колени, а обязаны были вставать на одно колено, что даже для всеблагого бога (которому единственно надлежит воздавать такую почесть) не так уже часто делается людьми. Поэтому тот, кто, глаголет в книге пророка Исайи, 45: “Gloriosos terrae humiliabo” (Надменных земли унижу.),— низвергнул его и уничтожил.

Эту неподобающую надменность часто вспоминала потом в заключении его овдовевшая царица и тяжко скорбела о том, что никогда всем сердцем не была благодарна господу богу за такую милость, что он ее, всего только дочь воеводы, возвысил до такого брака и удостоил стать царицей в столь могущественной монархии. Она говорила, что они с покойным супругом слишком возгордились своим саном и тем тяжко согрешили против господа бога, почему на нее и на ее супруга столь быстро и незамедлительно обрушилась такая страшная кара, и что она [130] дала обет, если бог снова поможет ей в этой беде, никогда больше не проявлять высокомерия. Господь праведный да свершит это и да смилуется над ней и избавит ее во имя спасителя от всех ее горестей и несчастий, в которых я оставил ее позже, в 1611 году, в городе Калуге, направляясь в лагерь к его королевскому величеству королю польскому и пр. под Смоленск. Аминь, Аминь, Аминь. ⁶⁷

В это трагическое зерцало должны по справедливости хорошенько поглядеться все властители и государи, если что-либо подобное начинается и у них, то вовремя прекратить это, дабы не давать благому богу повода тоже обрушить на них свой гнев, ибо сказано: “Quod uni accidet, pluribus accidere potest. Similis causae, similes producunt effectus” (Что случилось с одним, может случиться с многими. Одинаковые причины порождают одинаковые следствия.).

Нравственные принципы для правителей. Во-первых, все большие начальники и властители должны хорошо запомнить, что их сословие ненавистно дьяволу и все, что ему самому не удается сотворить с ними, он препоручает сделать и совершить своим орудиям — изменникам и мятежникам. Поэтому они не должны жить так распущенно и беспечно и проводить время неподобающе (что, увы, наблюдается у очень многих), как будто бы на свете нет больше ни дьявола, ни злодеев. Ах, нет, нет! Дьяволы сейчас все на свободе и стараются вовсю, особенно потому, что они знают, как мало у них осталось времени. Они пытаются всякими способами расшатать и опрокинуть установленный богом порядок в государственном управлении, в церковных делах и в хозяйстве. Надежных людей теперь тоже немного найдешь, “не стало праведников” и т. д., глаголет пророк; поэтому всем правителям следует устремлять свои взоры к небесам и ревностно молиться, чтобы бог со своими Рафаилом и Михаилом, Гавриилом и др. не покидал их на всех путях и перепутьях, не допускал бы до них мерзкого дьявола и его орудий, охранял их от всякого несчастья и даровал им счастье и благословение в их царствовании.

Во-вторых, хотя бог благой и дозволяет большим властителям, как своим посланникам и наместникам, держаться перед другими властно и величественно, они все же должны умерять себя в этом и избегать неподобающей надменности, не принимать почестей, которые подобают одному только господу богу, и не заставлять своих подданных воздавать их царю. Бог не может и не станет терпеть этого. Свои почести он не уступит никому и не замедлит унизить подобных честолюбцев. Как говорит один поэт: “Sunt demissa Deo curae sublimia tutus” (Все высокое спокойно препоручается божественному попечению).

Какое множество примеров подтверждают это: Навуходоносора, Павсания, Красса, Помпея, Денисия, Ирода, Агриппы и т. д., а затем также и этого храброго героя Димитрия русского, с которым господь сыграл свое суровое deposuit superbos de sede (Сверг надменных с их престола.) Ибо сказано: “Summisque negatum est stare dium” (И высокопоставленным отказано в прочности положения.) Кто превознесется, тот вскоре будет унижен, и еще сказано у сына Сирахова, гл. 10: “Начало греха — гордость, и обладаемый ею изрыгает мерзости”. Господь всегда посрамляет гордых и, в конце концов, низвергает их. Поэтому для властителей, а также для других высокопоставленных особ нет ничего более превосходного и похвального, чем воспитывать в себе смирение и постоянно помнить о словах, которые мудрый Симонид сказал Павсанию: “Memento te esse Hominem” (Помни, что ты человек.). Тогда неподобающее тщеславие не вселится в них. [131]

В-третьих, властители и вельможи не должны оказывать неуместную милость и милосердие явным и уличенным преступникам, дабы этим не дать повода к еще большему несчастью и вреду и не сделаться соучастниками чужих грехов.

Бог повелел им не смотреть сквозь пальцы на преступников, а вывести злых из Израиля. Их глаза не должны щадить зло, и тогда они будут благоденствовать. Они — слуги и мстители господни, которым поручено карать того, кто творит зло, поэтому они не должны носить меч праздно или от скуки, тем паче не должны носить вместо него мягкую метелку и легонько проводить ею по преступникам, такой нерадивостью раскрывая двери и окна злодеям, чтобы они умножали свои греховные деяния, ибо этим они так прогневят господа бога, что он возьмет у них меч и отдаст его другому, опустив его сперва на них, а затем и на других для вящего наказания за их нерадивость, как это по справедливости действительно испытал на себе, к сожалению, и этот храбрый герой Димитрий. Он подарил жизнь предавшему его Василию Шуйскому, который уже лежал на плахе и должен был быть казнен и который был истинным предводителем, зачинщиком и подстрекателем всей этой шайки изменников, а тот отнюдь не исправился от этой неуместной милости, а стал еще хуже, возбудил и поднял весь народ на столь страшное возмущение и убийство (как рассказано выше), что царь, который незадолго до этого подарил ему жизнь, теперь вместе с тысячами людей лишился жизни и всего, что он имел. Поистине это называется: “Redemptorem, patibulo suspendere” (Своего спасителя повесить на перекладине.).

Если бы Димитрий применил меч против изменника и мятежника Шуйского и без милосердия дал волю своему справедливому гневу, как поступил царь Давид с мятежником Савеем, то не произошло бы этого ужасающего убийства, горя и несчастья с ним и со всеми его близкими, как это, к несчастью, случилось и последовало за столь неуместной милостью, и длится посейчас, и один бог знает, когда этому будет конец.

Я уж не буду говорить, как же Димитрий оправдается перед богом в тот великий день, когда с него спросится за его собственную жизнь и за жизнь других убитых, загубленных его попустительством и нерадивостью в наказании. Если бы Клаус Дурак дожил до этих московских событий, то он вынес бы такой же приговор, какой уже выносил и раньше: с Димитрия в тот день спросится не только за его жизнь, но и за жизнь всех, кто был убит вместе с ним во время мятежа, а также и за тех, кого и теперь убивают в России, поскольку причиной этого кровопролития и последовавшей за тем войны была только его беспечность и то, что он не отрубил голову предателю Шуйскому.

Поэтому пусть все могущественные властители и начальники увидят в прискорбной кончине этого Димитрия предостережение себе и повинуются велению господню “вывести злых из Израиля” по примеру Давида, который говорит в 101 псалме: “In matutino interficio pescatores (Поутру поражаю грешников.) “с раннего утра буду истреблять всех нечестивцев земли, дабы искоренить из града господня всех, делающих беззаконие”, — а также примеру Стефана Батория, короля польского, который и слушать не хотел, когда его упрашивали помиловать изобличенного предателя, а говорил: “Canis mortuus nоn mordet” (Мертвый пес не кусает.) — и еще: Fiat Justitia et pereat mundus”(Да свершится правосудие, да погибнет мир.) — и всегда приказывал казнить их. Ведь обычно бывает так, [132] что если кто-либо один раз учинит пакость, то на этом не остановится, а совершит после этого что-либо еще более тяжкое и дурное. Поэтому государи должны заранее остерегаться, тогда у них будет покой и чистая совесть, и им не придется быть соучастниками чужих грехов. ⁶⁸

Так как о Димитрии всегда думали по-разному, часть считала, что он прирожденный русский царевич, большинство же говорило, что он чужеземец, то я потратил много труда, чтобы выяснить подлинную и действительную правду.

1. Господина Басманова, который был преданнейшим слугой Димитрия и отдал за него свою жизнь (о чем уже говорилось выше), я однажды, когда он, будучи очень благосклонным и расположенным ко мне, пригласил меня в гости, всячески, но в большой тайне просил и уговаривал открыть мне доверительно правду о нашем милостивом государе: прирожденный ли он наследник или нет? Тогда он доверительно сказал мне следующее: “Вы, немцы, имеете в нем отца и брата. Он вас любит и возвысил вас более чем кто-либо из прежних царей, и я знаю, что вы верны ему. Молитесь за него, чтобы бог его сохранил, я тоже это буду делать вместе с вами. Хотя он и не сын царя Ивана Васильевича, все же теперь он наш государь. Мы его приняли и ему присягнули, и лучшего государя на Руси мы никогда не найдем”.

2. Так же доверительно один аптекарь, который в течение 40 лет подряд служил сначала старому тирану, потом его сыну Федору Ивановичу, следом за ним Борису Годунову, а теперь этому Димитрию и ежедневно видел в Кремле и хорошо знал царевича Димитрия в юности, сообщил мне и клятвенно утверждал, что этот Димитрий не истинный, ибо истинный был очень похож на свою мать Марию Федоровну Нагую.

3. Подобные же сообщения я получил от одной дворянки, которая за несколько лет до того была из Лифляндии привезена в плен в Россию, а в 1611 г. освобождена и, слава богу, вернулась к своим. Она была повитухой при матери Димитрия и должна была in partus et educatione caesarei infantis (При рождении и воспитании царского младенца.) днем и ночью оказывать услуги во дворце.

4. После этого убийства я ехал вместе с одним немецким купцом (по имени Бернд Хопер, родом из города Риги) из Москвы в Углич, и немного не доезжая Углича, мы встретили одного московита, которому было 105 лет и который был в угличском дворце сторожем (ein Starost) при молодом Димитрии. Разговорились с ним об убитом Димитрии и после долгой беседы попросили его совершенно доверительно открыть нам, что он думает об убитом государе, сын ли он старого царя или нет, и сказали еще, что мы ни одному человеку не передадим. Он встал, трижды перекрестился на своего Николая и сказал: “Этот убитый государь был отважный герой, он в один год навел страх на всех соседних врагов, и наши московиты плохо сделали, что его убили, ибо они его приняли, посадили на престол и присягнули ему. Если он и поступал в чем-то против наших нравов и обычаев, то подобало изменить это иными способами. Он был разумным государем, но сыном Грозного он не был, ибо тот действительно убит 17 лет тому назад и давно истлел. [133] Я видел его, лежащего мертвым на месте для игр. Прости боже нашим князьям и боярам, которые погубили Бориса Федоровича Годунова и возвели этого на его место. Теперь они пожрали обоих, а как это для них и для нас всех во всей земле нашей обернется — покажет время”.

5. Многие знатные люди сообщали, что он будто был незаконным сыном покойного короля Польши, Стефана Батория. Полководец под Троице-Сергиевским монастырем (Troitz) Иван-Петр-Павел-Сапега, сидя однажды со своими офицерами за столом, превозносил храбрость поляков, quod Romanis nоn essent minores, imo majores (Что они не ниже, а даже выше римлян.) и среди многого другого сказал он также и следующее: “Мы, поляки, три года тому назад посадили на московский трон государя, который должен был называться Димитрием, сыном тирана, несмотря на то, что он им не был. Теперь мы второй раз привели сюда государя и завоевали почти половину страны, и он должен и будет называться Димитрием, даже если русские от этого сойдут с ума: Nostris viribus, nostraque armata manu id facimus (Нашими силами и нашей вооруженной рукой мы сделаем это.). Это я слышал собственными ушами.

К молодому Димитрию в Угличе ни один из знатных князей и бояр не относился хорошо из-за его жестокого нрава, который проявлялся в нем уже с детских лет. А делом простых людей тайное похищение юного государя быть не могло. Московиты, особенно знатные люди, скорее дали бы своим детям умереть какой угодно смертью, чем добровольно отпустили бы их из своей земли в чужие земли, разве только их принудил бы к этому царь. Они считают одну только свою страну христианской, а остальные страны под солнцем считают языческими, где, по их мнению, люди не крещены, бога не имеют, не умеют как следует ни молиться, ни служить богу, и поэтому они полагают, что их дети навеки погибнут, если умрут на чужой стороне. Если же они умрут на родной земле, то обязательно попадут на небо.

А ведь если бы московиты не побоялись уйти к чужим народам, они с женами и детьми могли бы в этой продолжительной войне спасти и сохранить свою жизнь и свое имущество, но они этого не сделали, а претерпели все, что им определил их бог (Buch) Николай. Следовательно, этот Димитрий был не сыном старого Грозного, а чужеземцем и московиты приняли его лишь по той причине, что они хотели: свергнуть Бориса Федоровича (которого иначе из-за его большой осторожности не могли одолеть), ради чего они тысячами отпадали от него и переходили к этому Димитрию, при котором они надеялись улучшить свое положение. ⁶⁹

В том же 1606 г., 24 мая, — это был 8-й день после измены и убийства, — князь Василий Шуйский (тот, что прошлой осенью побывал в руках палача, был раздет его подручными и уже положил голову на плаху, ибо ему на месте публичных казней должны были топором запретить заниматься изменами) без ведома и согласия Земского собора (ohne Wissen und Bewilligung saеmtlicher Land-Staеnde), одною только [134] волею жителей Москвы, столь же почтенных его сообщников в убийствах и предательствах, всех этих купцов, пирожников (Piroschnicken) и сапожников (Saposchnicken) и немногих находившихся там князей и бояр, был повенчан на царство патриархом, епископами и попами, и присягнул ему весь город, местные жители и иноземцы. ⁷⁰ Сразу после этого некоторые из находившихся в Москве вельмож и дьяков (Canzlern) были отправлены по стране, чтобы привести к клятве и присяге весь простой народ и все дворянство (Land und Ritterschaft), все города и общины. ⁷¹ Став царем, Шуйский первым делом отправил посольство к польскому королю и обвинил его величество в том, что не было соблюдено заключенное в свое время перемирие, и присовокупил к этому просьбу прекратить нападения на рубежи и придерживаться добрососедских отношений. При этом он послал королю всевозможные великолепные подарки и подношения и, заметая за собой следы, сообщил его королевскому величеству, как его подданные, люди воеводы Сандомирского издевались над жителями Москвы и тем вызвали мятеж, во время которого было убито столько поляков, но королевскому послу не было причинено никакого зла, ибо он, Шуйский, сам лично его охранял и в будущем отпустит обратно в полном здравии.

Ответ короля. Король Сигизмунд III тоже послал новому царю Шуйскому привет и отозвал своего посла, который был отправлен к Димитрию. Касательно убитых его величество отвечал, что поляки свободные люди, они могут ездить и служить, где и кому им вздумается, что они по собственной воле поехали с воеводой Сандомирским и его дочерью на свадьбу, и если они там что-то натворили и за это им в свою очередь досталось, то до этого его королевскому величеству дела нет и потому он этим заниматься не станет, а что будут делать родственники убитых, то тут его величество ничего поделать не может. Они, польские вельможи, — вольные люди, если они захотят отомстить, то его величество не может им запретить этого. Присланных подарков его величеству было не надобно, и он отослал их все обратно, требуя только возвращения своего посла, который вскоре после этого и был туда отпущен. ⁷²

Всех других поляков Шуйский посадил в тюрьмы в разных концах страны и так очистил христианский город Москву от нехристей (как они называют всех иноземцев), что там остались только истинные христиане и благочестивые люди (scilicet — как же!).

23 июня он выгнал из Москвы четырех докторов медицины, с которыми много общались поляки Димитрия и люди воеводы Сандомирского, потому что он им уже не доверял. Пятого доктора, Давида Фасмара из Любека, который всегда жил уединенно и тихо и с теми поляками никаких особых дел не имел, он оставил своим лекарем. Так как в это время широко распространилась выдумка о спасении Димитрия, московиты были сильно сбиты с толку таким странным известием и скоро перестали уже понимать, во что и кому им верить.

Шуйский, которому это было важнее, чем кому-либо иному, решил вывести русских из заблуждения и поэтому послал 30 июня в Углич вырыть труп настоящего Димитрия, убитого там в детстве, пролежавшего в земле 17 лет и давно истлевшего, перевезти его в Москву и похоронить в той же церкви, где лежат прежние цари. Сделано это было лишь для того и с той целью, чтобы простонародье узнало и увидело, как дерзко оно было обмануто Димитрием, а теперь снова может дать себя обмануть второму появившемуся Димитрию. Махинация Шуйского. А чтобы эта дурацкая затея выглядела как можно лучше, Шуйский приказал сделать новый гроб. Он приказал также убить одного девятилетнего поповича, надеть на него дорогие погребальные одежды, положить в этот гроб [135] и отвезти в Москву. Сам же он вместе со своими князьями, боярами, монахами и попами выехал с крестами и хоругвями встретить тело царя, которое он велел пышной процессией внести в церковь усопших царей. По его повелению было всенародно объявлено, что князь Димитрий, невинно убиенный в юности, — большой святой у бога, он, мол, пролежал в земле 17 лет, а его тело так же нетленно, как если бы он только вчера умер. И орехи, которые были у него в руке на площадке для игр, когда его убили, еще тоже не сгнили и не протухли, точно так же и гроб не попорчен землей и сохранился, как новый. Кто желает его видеть, пусть сходит в царскую церковь (nach der Kayser Kirche), где он поставлен; церковь всегда будет отперта, чтобы каждый мог туда пойти и поглядеть на него. Шуйский подкупил нескольких здоровых людей, которые должны были прикинуться больными. Одному велели на четвереньках ползти к телу св. Димитрия, другого повели туда под видом слепца, хотя у него были здоровые глаза и хорошее зрение. Они должны были молить Димитрия об исцелении. Оба, конечно, выздоровели, параличный встал и пошел, слепой прозрел, и они сказали, что им помог св. Димитрий.

Этому поверило глупое простонародье, и такое неслыханное и страшное идолопоклонство началось перед телом, что господь бог разгневался и одного человека, представившегося слепым и хотевшего, чтобы св. Димитрий снова сделал его зрячим, там же в церкви лишил зрения. Другого, прикинувшегося больным и велевшего нести себя к Димитрию, чтобы найти там помощь, бог наказал так, что в церкви он умер. Когда это кривляние привело к тому, что даже дети стали замечать, что это только чистый обман и подлог, Шуйский приказал закрыть церковь и никого больше в нее не пускать, объявив, что слишком много людей беспокоило св. Димитрия. Они его рассердили, нужно оставить его на некоторое время в покое и до той поры ему не досаждать, пока он не придет в хорошее расположение духа. ⁷³

ГЛАВА XI ⁷⁴

Золотая печать. Один именитый князь, по имени Григорий Шаховской, во время мятежа, когда был убит царь Димитрий, похитил золотую государственную печать и бежал по направлению к пограничной крепости Путивль, взяв с собой из Москвы еще двух поляков в русском платье. Под Серпуховым он переправился через реку Оку, дал перевозившему его лодочнику шесть польских гульденов на чай и спросил его, знает ли он их, и известно ли ему, кто они такие. Лодочник ответил: “Нет, господин, я вас не знаю”. Князь сказал: “Молчи, мужичок, и никому не рассказывай, ты перевез сейчас царя всея Руси Димитрия”. Указал простодушному мужичку на одного из двух поляков и сказал: “Смотри, вот юный герой, которого наши московиты хотели убить, он от них, слава и благодарение богу, ушел, мы направляемся в Польшу и приведем оттуда войско; он сделает тебя большим человеком, если бог поможет нам снова прийти сюда. Пока же довольствуйся этой малостью”.

Подобную же выдумку рассказал князь и в городе Серпухове одной немецкой вдове, где они обедали. Он дал ей полную пригоршню золота и сказал: “Ты, немка (Nimka), довольствуйся этим, приготовь хороший [136] мед и водку, мы, бог даст, скоро вернемся с большой ратной силой, но вам, немцам, от этого вреда не будет”. Женщина спросила: “Господин, что вы за люди? Вы говорите странные вещи”. Князь ответил: “Я князь из Москвы, и говорю тебе, что сейчас у тебя ел и пил царь Димитрий, которого московиты во время своего мятежа хотели лишить жизни, но он с божьей помощью тайно ушел от них и оставил вместо себя другого, того они схватили и убили. Мы скоро снова будем у вас”. После этого они во всю прыть скакали от одного города к другому до самого Путивля, оставляя после себя на всех постоялых дворах это известие, а именно, что Димитрий не убит, а спасся, вследствие чего вся страна от Москвы до польского рубежа поверила, что царь Димитрий и вправду спасся и еще жив. Слух об этом дошел до Москвы, и в простонародье в связи с этим возникли дикие и нелепые мысли.

В Путивле те двое поляков отделились от князя Григория Шаховского, поехали прямо в Польшу, к жене воеводы Сандомирского, принесли ей весть об ужасном побоище, которое произошло в Москве, и рассказали, как один московитский князь по имени Григорий Шаховской тайком вывел их из Москвы и доставил через всю страну в Путивль и что этот князь намеревается и клянется так отомстить за смерть царя Димитрия, что, пока существует Россия, его соотечественники будут об этом говорить.

Он собирается также написать сюда, в Польшу, сделав вид, что Димитрий, его государь, добрался до Польши и здесь живет, а они напишут ему отсюда в Путивль, как будто ему отвечает Димитрий. ⁷⁵ Князь Шаховской собрал в Путивле всех горожан (Buеrgerschaft und Gemeinde), рассказал им, что московиты хотели расправиться с царем Димитрием, что он тайно сбежал, а его поляков всех убили, что он пробрался в Польшу, к матери своей супруги польки, воеводше Сандомирской, и хочет собрать новую военную силу, чтобы с ней как можно скорее опять пойти в Россию и отомстить своим клятвопреступным московитам. Он повелел ему, Шаховскому, всячески убеждать их, обещая им царскую милость, чтобы они хранили верность Димитрию и помогли ему отомстить московитам за такой позор. Он так отплатит неверным псам, чтобы об этом передавали из поколения в поколение. ⁷⁶

Путивляне тотчас же послали в Дикое поле и спешно набрали несколько тысяч полевых казаков, вызвали также всех князей и бояр, живущих в Путивльской области, их тоже было несколько тысяч. Когда эти последние соединились с казаками, над ними был поставлен воевода по имени Истома Пашков. Во имя Димитрия они должны были двигаться дальше, чтобы снова покорить и взять крепости и города, которые отпали от Димитрия во время московского бунта. Но те, узнав, что царь Димитрий не убит, а тайно ушел, жив еще и снарядил это войско, без всякого сопротивления все до самой Москвы добровольно сдались, снова присягнули Димитрию и были очень недовольны теми, кто был виновен в плачевных событиях и ужасных убийствах в Москве. ⁷⁷

Новый царь, цареубийца Шуйский, очень испугался при этой вести, спешно призвал всю землю к войне. А чтобы все как можно раньше, скорее и не мешкая явились в стан, он придумал ложь и сказал, что будто крымские татары с войском в 50 000 человек вторглись в страну, уже взяли в плен много тысяч московитов, отвезли их в Татарию и сильно свирепствуют в стране, а поэтому всем надо, не глядя, день или ночь, спешить в Москву, чтобы оказать сопротивление татарам. ⁷⁸ [137]

В августе этого года войска царя Шуйского подошли к Ельцу, но обнаружили, что там вовсе не татары, а их собственные соотечественники — князья, бояре и казаки, которые сражаются за Димитрия, и те так побили и потеснили их, что им пришлось уйти обратно в Москву. С теми же из них, которые попали в плен, путивляне обращались очень плохо, им пришлось проглотить множество злых насмешек, им говорили: “Вы, сукины дети, москвичи, с вашим Шубником (Subenick) (так они называли цареубийцу Шуйского) хотите убить государя, перебить его людей и напиться царской крови; пейте, мерзавцы, воду и жрите блины (Blynen), как привыкли. Наш царь сумеет отомстить вам как следует за это убийство, когда он прибудет из Польши со своим вновь набранным войском”.

Некоторых пленников, сильно избив их и до полусмерти исполосовав кнутом, они отпустили и отослали обратно в Москву, где они тоже были плохо приняты своими собственными собратьями, а за вести, которые пришлись не по вкусу Шуйскому и его приверженцам, их бросили в тюрьму, где они умерли и сгнили. Шуйский приказал объявить всем жителям Москвы, какое великое зло причинили России поляки и их поддельный Димитрий, как истощилась казна, сколько пролито христианской крови и как по милости Димитрия столь жалостно погиб бедный государь Борис Федорович Годунов с сыном и женой, как предатели страны снова распространяют слух, что Димитрий будто бежал, а не был убит, но даже если бы было и так (чего на самом деле вовсе нет), то все равно ведь это не Димитрий, сын царя Ивана Васильевича, а обманщик, которого они не хотели принять, чтобы он не ввел в стране поганую веру. ⁷⁹ А для того чтобы вызвать в народе христианское сострадание, он, Шуйский, приказал три мертвых тела — Бориса, его сына и жены (которые были погребены в бедном монастыре) — снова вынести оттуда, увезти в Троицкий монастырь и там похоронить по царскому чину. Тело Бориса несли 20 монахов, его сына Федора Борисовича — 20 бояр, жены Бориса — также 20 бояр, а за этими тремя телами шли пешком до самых Троицких ворот все монахи, монашки, попы, князья и бояре, здесь они сели на коней, тела приказали положить на сани и сопровождали их в Троицкий монастырь, расположенный в 12 милях от города Москвы. Этот монастырь необычайно могуществен. Ни один знатный вельможа во всей стране не умирает, не отказав туда в своем завещании крупный вклад. Этот монастырь, когда в стране немирно, должен выставлять для царя 20000 вооруженных всадников.

Дочь Бориса взывает отомстить Димитрию. Дочь Бориса Федоровича, одна только и оставшаяся в живых, которую должен был получить в жены господин брат его величества короля Дании и пр., герцог Иоганн, высокочтимой и блаженной памяти (как говорилось выше), ехала следом за этими тремя телами в санях с пологом, причитала и голосила: “О горе мне, бедной покинутой сироте! Самозванец, который называл себя Димитрием, а на самом деле был только обманщиком, погубил любезного моего батюшку, мою любезную матушку и любезного единственного братца и весь наш род, теперь его самого тоже погубили, и как при жизни, так и в смерти своей он принес много горя всей нашей земле. Осуди его, господи, прокляни его, господи!”. Теперь многие стали сильно оплакивать и жалеть Бориса, говоря, что лучше было бы, если бы он жил еще и царствовал, а эти безбожные люди умышленно и преступно погубили и извели его вместе со всем его родом ради Димитрия. Как говорится: “Не отказывайся от старого друга прежде, чем хорошо не испытаешь нового”. ⁸⁰ [138]

Упоминавшийся выше воевода путивльского войска Истома Пашков продвинулся в августе этого года с имевшимися у него силами ближе к Москве, дошел до Коломенского и снова привел к присяге и к подчинению Димитрию второму многие крепости, города и местечки без всякого с их стороны сопротивления. К Михайлову дню он подошел ближе к Москве и встал лагерем в Котлах, примерно в миле с четвертью от Москвы. От имени своего государя Димитрия он потребовал сдачи города, а также выдачи трех братьев Шуйских, как изменников царю и зачинщиков имевшего место мятежа и страшного убийства. В это время многие из жителей Москвы, как местные, так и иноземцы, считая уже потерянным, стали тайно уходить из города к врагу. ⁸¹

Комментарии

65. Сообщение Буссова о разговоре бояр с Мариной, о том, как требовали у нее денег и отобрали ее имущество в день восстания, противоречит показаниям Диаментовского, который сообщает, что бояре, выставив стражу у покоев царицы (“чтоб никто не оскорбил камерфрейлин”), “все вещи их (камерфрейлин и царицы) спрятали в кладовые за печатью; царицу же со всеми дамами отвели в другую комнату и старались уверить в безопасности” (A. Hirschberg, стр. 52). Сведения Диаментовского о положении царицы более достоверны, так как в день восстания (во 2-й его половине) Юрий Мнишек был допущен во дворец и беседовал с дочерью и, конечно, мог сообщить полякам по возвращении в свой двор более точные сведения (A. Hirschberg, стр. 60). В другом месте Диаментовский, говоря о переходе Марины в дом своего отца (2 июня нового стиля), сообщает, что она покинула при этом “во дворце все, что было подарено царем ей и дамам ее. Утром 3 июня прислали ей пустые сундуки, шкатулки и несколько платьев, уборы же драгоценные, нарядные одежды, жемчуг, лошади, повозки задержаны” (A. Hirschberg, стр. 62). Следовательно, вещи у Марины были отобраны при выезде ее из царского дворца. Вряд ли достоверен факт, сообщенный Буссовым, что воевода заплатил за выдачу ему дочери 80 тысяч талеров. Диаментовский об этом молчит.

66. Разговор бояр с воеводой Юрием Мнишком, приводимый Буссовым, имел место, вероятно, 9 июня (по новому стилю), когда воевода был вызван во дворец. “Они, — пишет Диаментовский, — долго спорили и жаловались друг на друга. Бояре весь мятеж и кровопролитие приписывали воеводе, как главному виновнику пришествия в Моем Димитрия, вероломного, по их словам, обманщика: пан же воевода оправдывал себя доказывал свою невинность” (A. Hirschberg, стр. 52). Допрос боярами Ю. Мнишка опубликован: СГГД, т II, № 139. — Поляки, задержанные в Москве, при Василии Шуйском были разосланы по северным городам. 26 августа (нового стиля) из Москвы в Ярославль был отправлен воевода Сандомирский вместе с Мариной в сопровождении 375 человек поляков и под охраной 300 стрельцов. Князь Вишневецкий был отправлен в Кострому, Стадницкие — в Ростов, а потом в Вологду и Белоозеро, Тарлы — в Тверь, Казановские — в Устюг (Д. Иловайский. Смутное время Московского государств стр. 81)

67. В главе VII Буссов сообщает о погребении поляков, убитых 17 мая. Рассказ Буссова о глумлении толпы над трупом Лжедимитрия I подтверждается другими источниками, как русскими, так и иностранными, см.: И. Масса, стр. 145; Н. Устрялов, ч. I, стр. 196 (Паэрле), стр. 303 (Маржерет); РИБ, т. XIII, стлб. 59 (Иное сказание), стлб. 656 — 657 (Катырев-Ростовский) и др.

В согласии с другими источниками Буссов пишет, что прах Лжедимитрия I был развеян по воздуху, однако Буссов ничего не говорит о пушечном выстреле, о котором сообщается в записках Паэрле (Н. Устрялов, ч. I, стр. 197). Слухи о неких чудесах, происходивших якобы от убитого Лжедимитрия I, видимо, имели широкое распространение среди суеверного населения. Их записывает не только Буссов, но и Диаментовский (A. Hirschberg, стр. 61).

Составитель “Повести 1606 года” уверяет, что многие люди слышали “в полуночное время” “над окаяным трупом его великий плищ и бубны и свирели и прочая бесовская игралища” (РИБ, т. XIII, стлб. 59).

Представляет интерес сообщение Буссова о том, что в день восстания, т. е. 17 мая, распространился слух о спасении Лжедимитрия I и об убийстве вместо него некоего немца. Буссов как очевидец, знавший лично Лжедимитрия I и видевший убитого на площади, с полной определенностью опровергает этот слух. Буссов говорит о самоуверенности и беспечности Лжедимитрия I как о причине его гибели. Те же качества характера отмечает Буссов и у Марины. Интересно сообщение автобиографического характера, включенное Буссовым в VII главу, а именно — переход его из Калуги (от Марины) в 1611 г. под Смоленск к польскому королю (см. стр. 130). — Серпуховские вор называвшиеся также Болвановскими (так как они находились близ местности Болвановки), были воротами Деревянного города в Замоскворечье. За Серпуховскими воротами был расположен один из московских Убогих (“божьих”, по терминологии Бyccова) домов, где погребали бездомных покойников (История Москвы, т. I, стр. 154, 193, 2

68. Рассуждение Буссова о том, какие уроки могут извлечь “властители и государи” из судьбы Лжедимитрия I, показывает, что Буссов считал причиной гибели этого самозванца распутство и непристойность его жизни, надменность нрава и неразумную склонность оказывать милости. Последнее качество, по мнению Буссова, было особенно пагубно для Лжедимитрия. Помилованный им враг — Василий Шуйский — стал главой заговора, покончившего с ним. Как видно, Буссов склонен объяснять причину гибели самозванца его личными качествами. Однако в действительности основной причиной низвержения и убийства Лжедимитрия I является то, что он, как орудие панской Польши и Римской курии, вызвал всеобщую ненависть русского народа. “Рассуждение” дает представление о Буссове как писателе, а именно о его начитанности в истории и литературе. Некоторые выражения, употребленные Буссовым в “Рассуждении”, показывают, что оно было написано еще до окончания интервенции в России.

69. В главе VIII Буссов приводит ряд доказательств, что Лжедимитрий I не являлся сыном Ивана Грозного. Среди доказательств — сведения, полученные от лиц, знавших в свое время царевича Димитрия (от аптекаря, акушерки, старика-сторожа). Особую ценность имеют приводимые Буссовым высказывания о Лжедимитрий I таких близко стоявших к нему людей, как Петр Басманов и польский командующий войсками под Троице-Сергиевским монастырем Сапега. Тот и другой не скрывали, что человек, взявший на себя имя Димитрия, не был сыном Ивана Грозного, а был самозванцем.

70. Дата венчания на царство Василия Шуйского указана Буссовым не точно. В действительности Шуйский был избран на царство кучкой бояр-заговорщиков 19 мая, а венчался 1 июня. Впечатление Буссова, что Шуйского избрало население Москвы -купцы, пирожники, сапожники и т. д., — объясняется необычайностью той формы, какую придали царскому избранию бояре-заговорщики. В “Новом летописце” говорится, что по убиении Лжедимитрия I “начаша бояре думати, как бы сослатца со всею землею, чтобы приехали из городов к Москве всякие люди, как бы по совету выбрати на Московское государство государя” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 69), т. е. речь шла о созыве Земского собора. Однако в планы В. Шуйского совсем не входило ждать созыва Земского собора. Он не хотел упускать выгодную для него политическую ситуацию, создавшуюся после 17 мая. В те дни в глазах жителей столицы Шуйский являлся инициатором и руководителем борьбы против польских захватчиков, а поэтому мог казаться им законным претендентом на освободившийся престол. Бояре-заговорщики и воспользовались этим настроением Московского посада. 19 мая на Красной площади, вероятно, не без содействия агентов Шуйского, собралась большая толпа народа; здесь, как пишет Буссов, были и торговцы, и пирожники, и сапожники, и многие другие. Вышедшие к толпе бояре (среди которых был и Шуйский) и духовенство повели было речь о необходимости созыва Земской думы для избрания царя, а до того времени предлагали избрать нового патриарха. В толпе закричали, что надо выбрать сначала царя, а потом уже говорить о патриархе. Тут-то сторонники Василия Шуйского и выкрикнули его имя в качестве кандидата на русский престол. Имя Шуйского заранее подготовленная толпа встретила одобрительными криками. Враждебно настроенные к Шуйскому бояре вынуждены были здесь же, на Лобном месте, принести ему лицемерные поздравления с царским избранием. Прямо с площади, в сопровождении толпы, Шуйский прошел в Успенский собор, где и принял присягу от бояр и служилых людей. Таким образом, воспользовавшись восстанием 17 мая, к власти пробралась кучка бояр-заговорщиков, ставленником которой и был царь Василий Шуйский. Авраамий Палицын, говоря об избрании Шуйского, пишет: “...малыми некими от царских палат излюблен бысть царем князь Василий Иванович Шуйский и возведен бысть в царский дом, и никим же от вельможи не пререкован, ни от прочего народа умолен” (А. Палицын, стр. 115 — 116).

71. Посылка бояр и дьяков (“канцлеров” у Буссова) по городам для принятия присяги новому царю, о которой пишет Буссов, если и имела место, то лишь как исключение. Обычно ответственность за принятие присяги возлагалась на воевод, которым присылалась соответствующая грамота и образец подкрестной записи (см.: ААЭ, т. II, № 44 — грамота в Пермь Великую; СГГД, т. II, №№ 144, 145 — окружная грамота ко всем воеводам городов о присяге Василию Шуйскому). Говоря о присяге бояр в Москве Шуйскому, Буссов совсем не упоминает о присяге (“крестоцеловальной записи”), которую, вопреки всем московским обычаям, дал Шуйский в Успенском соборе в день избрания. В “крестоцеловальной записи” Шуйского (разосланной также по городам, см.: ААЭ, т. II, стр. 102; СПД, т. II, стр. 299, 304) говорилось, что царь обязуется “всякого человека”, в том числе гостя, торгового и черного человека, “не осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати и вотчин и дворов и животов у братии их и у жен и у детей не отъимати, будет которые с ними в мысли не были” (ААЭ, т. II, стр. 102). Ряд историков считал “крестоцеловальную запись” Шуйского юридическим актом, ограничивающим самодержавие в пользу боярства (С. М. Соловьев, т. VIII, стр. 146 — 147; В. О. Ключевский. Боярская дума древней Руси. Изд. 5-е, Пб., 1919, стр. 362). Другая точка зрения высказана С. Ф. Платоновым. Он считает, что в “крестоцеловальной записи” “трудно найти действительное ограничение царского полновластия”, в ней “нет ни слова об ограничении власти”. По его мнению, “крестоцеловальная запись” есть не договор царя с боярами, а торжественный манифест нового правительства, скрепленный публичною присягою его главы и представителя”, в котором верховная власть отрекалась от политики прежних “опричных” правительств Ивана Грозного и Бориса Годунова, ущемлявших родовитую знать и княжат (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 300 — 303). Однако точка зрения Платонова не может быть принята, так как значение крестоцеловальной записи не сводилось лишь к осуждению “опричных” правительств и к провозглашению “старого порядка”. Давая крестоцеловальную запись и отступая в чем-то от традиционного полновластия, В. Шуйский стремился укрепить свое положение и несколько расширить свою социальную базу (Очерки истории СССР. Конец XV в. — начало XVII в., стр. 503). Неупоминание Буссовым в его записках факта присяги нового царя можно объяснить тем, что Буссов рассматривал ее как часть торжественного ритуала избрания царя. Патриарх не мог принимать участия в венчании царя, так как патриарх Игнатий — ставленник Лжедимитрия I — был лишен сана Василием Шуйским и заключен в Чудов монастырь, прежний патриарх Иов был еще жив, но совсем ослеп, а новый патриарх Гермоген, избранный собором епископов 25 мая, еще не прибыл в Москву. За отсутствием патриарха церемонию венчания совершил митрополит новгородский Исидор.

72. Посольство от Василия Шуйского к польскому королю Сигизмунду III было отправлено 29 мая 1606 г. Послы князь Г. К. Волконский и дьяк Андрей Иванов прибыли в Краков 16 декабря, 24 декабря они были приняты королем, а 26 и 29 декабря вели переговоры с панами радными, 31 декабря король дал прощальную аудиенцию.. Как видно из статейного списка посольства Г. К. Волконского и А. И. Иванова, Буссов довольно точно передает ход переговоров. Задача послов официально определялась следующим образом: “...приговорил государь з бояры послати посланников государство свое обестити, и о неправдах его королевских и панов-рад, которые починилися с их стороны в перемирные лета через крестное целование, выговорити” (Сб. РИО, г. 137, стр. 197). Послы Г. К. Волконский и А. Иванов “выговаривали” о “неправдах” во время приема у короля и в переговорах с панами рады. Они обвиняли короля и панов рады в том, что те помогали Лжедимитрию I, послав с ним людей, и тем “мирное постановление порушили” (там же, стр. 322, 323, 328 и др.). В ответ польская сторона отвечала, что Лжедимитрий был принят самими русскими как истинный Димитрий, а что касается людей, то король их не посылал, они сами пошли на службу к Лжедимитрию. “А людем в государя нашего государстве есть повольность из давных лет, хто кому захочет служить. И видя, что московские люди к тому Димитрию пристали и прямым его великого князя Ивановым сыном называют, к нему учали приставать служилые люди, а воевода Сандомирский такоже.., пристал не со многими людми, а король его не посылал...” (там же, стр. 328). Польские паны настаивали на том, что король не может отвечать за последствия, вытекающие из факта добровольного участия его подданных в деле Лжедимитрия I. Точен Буссов и в сообщении о том, что король Сигизмунд III не принял даров от русских послов. Во время аудиенции 23 декабря послы “являли” королю дары (там же, стр. 216). Однако 3 января они были возвращены послам обратно. Пристав Петр Волович говорил: “…у короля в обычае ведетца так, что у послов и у посланников на посольстве поминки принять велит, а после того отсылает назад” (там же, стр. 258). Задержанные Шуйским польские послы были отпущены не так уж скоро (как пишет Буссов), а лишь в 1608 г.

73. Буссов правильно объясняет причины, побудившие царя Василия Шуйского предпринять открытие мощей Димитрия Угличского Слухи о спасении Димитрия, бежавшего якобы из Москвы, были особенно опасны для правительства тем, что они воспринимались широкими народными массами как знамя борьбы против феодального гнета и крепостнического государства. Открытие мощей в Угличе, перенесение их в Москву и торжественные церковные церемонии по этому случаю — все это преследовало цель идеологического воздействия на народные массы, которые с именем нового Димитрия связывали идею “хорошего царя” и подымались на антифеодальную борьбу Слух об убийстве некоего мальчика, который был положен вместо сгнившего Димитрия, сообщается и другими источниками (об этом говорят в один голос иностранцы), но вряд ли справедлив. Трюки церковников, устраивавших видимость чудес, происходивших якобы у гроба царевича, описаны Буссовым правдиво. Записи Буссова, таким образом, содержат материал, разоблачающий ханжество царя Шуйского, прибегавшего ради политических выгод к подобному фарсу. Специально сказание о перенесении мощей исследуется в статье: А. А. Рудаков. Развитие легенды о смерти царевича Димитрия в Угличе. Истор. зап., т. 12, стр. 279 — 283.

74. Главы XI, XII и XIII Хроники Буссова содержат богатый материал, характеризующий обостренную классовую борьбу в Русском государстве в 1606 — 1607 гг. Борьба народных масс, начавшаяся восстаниями южных “украинных” городов против царя Шуйского, вылилась в крупнейшую крестьянскую войну начала XVII в. под руководством Ивана Болотникова. Для истории восстания Болотникова записки Буссова представляют собой чрезвычайно ценный источник, так как в важнейшие периоды восстания — во время осады правительственными войсками Калуги и Тулы — Буссов находился среди осажденных повстанцев. Так, большими подробностями отличаются сведения Буссова о самом Болотникове, полученные им несомненно из ближайшего окружения вождя восстания. Точно так же сообщения Буссова о военных действиях между армией восставших и правительственными войсками, вероятно, восходят к рассказам очевидцев, а частично являются результатом личных наблюдений автора.

75. Рассказ Буссова о бегстве Г. П. Шаховского из Москвы после убийства Лжедимитрия I не соответствует действительности. Из разрядных записей можно заключить, что князь Г. П. Шаховской и после переворота оставался в Москве и был назначен царем Шуйским воеводой в Путивль вместо князя А. И. Бахтеярова-Ростовского. Версия Буссова о бегстве Шаховского возникла на почве широко распространившихся после событий 17 мая слухов о бегстве якобы спасшегося Лжедимитрия I в сопровождении нескольких лиц. И. И. Смирнов полагает, что реальной основой этих слухов (как о бегстве Шаховского, так и о бегстве Лжедимитрия I) было бегство из Москвы М. Молчанова, действительно имевшее место после убийства Лжедимитрия I (И. И. Смирнов Восстание Болотникова 1606 — 1607 гг. М., 1951, стр. 102; в дальнейшем: И. И. Смирнов). С. М. Соловьев указывает, что “Молчанов в самую минуту убийства Лжедимитрия уже помышлял о его воскрешении” и “выдал себя за Димитрия” “прежде всех” (С. М. Соловьев, т. VIII, стр. 811 — 812). Политический авантюрист М. Молчанов, как один из наиболее доверенных и приближенных лиц Лжедимитрия I, должен был бежать из Москвы после убийства своего покровителя. М. Молчанов, намереваясь играть роль Лжедимитрия 1, бежал в Польшу и нашел приют в Самборе у жены воеводы Мнишка. Посол царя Василия Шуйского к Сигизмунду III, князь Г. Волконский, в ответ на утверждение польских представителей, что Димитрий “жив и теперь в Сандомире у воеводины жены”, отвечал, что это вероятнее всего Михайлко Молчанов, который “збежал в то время как того Вора [т. е. Лжедимитрия I] убили” (Сб. РИО, т. 137, стр. 301, 302).

76. Известие Буссова о том, что инициатором восстания в Путивле против царя Василия Шуйского был князь Шаховской, подтверждается данными “Нового летописца”. “Первое же зачало крови християнские, — говорится в “Новом летописце”, — в Путимле городе князь Григорей Шеховской измени царю Василью со всем Путимлем и сказа Путимцам что царь Дмитрий жив есть, а живет в прикрытие: боитца изменников убивства” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 70). Подымая массы против Шуйского, Шаховской преследовал, конечно, свои авантюристские планы борьбы за власть. Он стремился ограничить движение масс рамками борьбы за “царя Димитрия”. С этой целью Шаховской поддерживал также связь с теми польскими кругами, на которые опирался первый самозванец. Однако, вопреки планам Шаховского, восстание с самого начала приняло характер социального движения, в ходе которого лозунг “царя Димитрия” стал идеологическим прикрытием борьбы крестьян и холопов против крепостного гнета. Понятно, что Шаховской был оттеснен на задний план и играл второстепенную роль в восстании.

77. Сообщение Буссова о присоединении к восстанию казаков “Дикого Поля” (“полевые казаки”) и части служилых людей приграничных городов (“бояр и князей”, по терминологии Буссова) свидетельствует о сложном социальном составе восставших на первом этапе восстания. Термином “Поле” в исторических источниках XVI и XVII вв. обозначается обширный район южных степей, который простирался от Путивля и Чернигова, т. е. от левых притоков Днепра и верхней Оки на восток до Дона и да нее до нижней Волги. Это громадное пространство к исходу XVI в. было включено в состав Русского государства; здесь строится целый ряд городов-крепостей, а по границам на многие сотни километров прокладываются оборонительные валы и засечные линии, имевшие целью предотвратить нападения с юга. Хотя “Поле” и было включено в состав Русского государства, однако власть Московского крепостнического правительства здесь была лишь номинальной. Служилые люди, присланные царем и размещенные гарнизонами по городам и на оборонительных приграничных рубежах, не могли контролировать всю территорию “Поля”. Феодальное землевладение здесь отсутствовало. Крепостничество, бурно развивавшееся в центральных районах страны во второй половине XVI в., еще не захватило новые степные районы юга. Поэтому южная окраина Русского государства — “Поле” — стало местом устремления беглых крестьян и холопов. Стремясь избавиться от крепостнической эксплуатации, крепостные крестьяне и холопы из центральных уездов бежали на необжитые окраины государства и становились здесь вольными людьми — казаками. О массовом характере побегов можно судить по сообщению А. Палицына о скоплении на окраинах государства более 20 тысяч холопов, принявших впоследствии участие в восстании Болотникова (А. Палицын, стр. 108). Свободные от всякого надзора, неуловимые на огромных просторах “Дикого Поля”, беглые крестьяне и холопы объединялись в военные товарищества с вожаками во главе и добывали себе пропитание охотой, рыболовством и бортничеством, а иногда в безопасных местах заводили земледельческое хозяйство. Существенное значение имела также военная добыча, получаемая в результате военных набегов на соседние земли, а также захват торговых караванов и т. д. Во второй половине XVI в. образовалось казачество на Дону (с центром в г. Раздорах), на Волге, на Яике. Однако казачьи отряды были и в других районах “Поля”, в частности и в районах, примыкавших к Путивлю, где разгоралось антифеодальное восстание. Эти казачьи отряды и присоединились, согласно Хронике Буссова, к восстанию. Известие о присоединении к восстанию части служилых людей окраинных городов Буссов сопровождает сообщением об избрании Истомы Пашкова воеводой армии, создавшейся таким образом в Путивле. Записки Буссова являются единственным источником, утверждающим со всей определенностью участие Истомы Пашкова в восстании в качестве одного из предводителей с самого его начала. И. И. Смирнов, обстоятельно исследуя показания Буссова, приходит к заключению о достоверности этого сообщения (И. И. Смирнов, стр. 168). Истома Пашков, один из предводителей восстания, впоследствии изменивший восставшим, командовал той армией повстанцев, которая двигалась к Москве через Елец, Тулу и Коломну. По своему социальному положению Пашков был помещиком. Его поместье состояло из двух сел в Веневском (село Воркуша, “Воскресенское тож”) и Серпуховском (село Грецкое) уездах. Он дослужился до сотничества и в 1606 г. был сотником у мелкопоместных детей боярских епифанцев (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 248).

78. Ложный слух о нападении татар, пущенный правительством Шуйского, имел целью не только ускорить мобилизацию служилых людей в армию, но и скрыть от населения факт восстания, принявшего грозный характер Сообщение Буссова относительно ложного слуха о нападении татар подтверждает также Станислав Немоевский в своих записках (А. А. Титов. Рукописи славянские и русские, принадлежащие И. А. Вахрамееву, вып. 6. 1907, стр. 120). Правительство, видимо, пыталось убедить население, что сформированная армия двинута против татар. Так, в одной разрядной книге имеется запись, согласно которой войско Ф. И. Мстиславского и В. В. Голицына и других воевод отправлено не на подавление восстания, а “для недруга своего Крымского царя приходу” (С. Белокуров, стр. 178). Цель похода скрывалась и от войск, которые, по сообщению Буссова, лишь столкнувшись с врагом, увидели, что это ничуть не татары, а восставшие соотечественники.

79. Генеральное сражение под Ельцом произошло в августе 1606 г. В этом сражении восставшие нанесли жестокое поражение правительственным войскам под командованием князя И. М. Воротынского. Сообщение Буссова об этом сражении содержит такие подробности, которые он мог выведать лишь у очевидцев, скорей всего у пленных, возвратившихся в Москву. Так, только от очевидцев он мог узнать, что восставшие, насмехаясь над побежденными, называли их царя Шуйского унизительным прозвищем “Шубник”. Это насмешливое прозвище, данное в народе князю В. И. Шуйскому произошло от шубного промысла, который был развит в старых вотчинах его рода — Шуйском уезде (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 222). Запись Буссова о сражении под Ельцом представляет большую ценность, так как русские источники, вышедшие из среды господствующих классов, стремятся скрыть факт поражения правительственных войск под Ельцом. Так, “Новый летописец” говорит лишь об “отходе” от Ельца Воротынского, узнавшего о разгроме И. Болотниковым войск князя Ю. Н. Трубецкого под Кромами (ПСРЛ, т. XIV, стр. 71). Умалчивают о разгроме Воротынского под Ельцом и разрядные книги, хотя и не скрывают факт полного разложения его армии, отступившей к Туле, что могло случиться лишь с армией, потерпевшей поражен” (С. Белокуров, стр. 156).

Характеристика Буссовым сражения под Ельцом как разгрома правительственны: войск находит подтверждение в одной записи приходо-расходных книг Иосифо-Волоколамского монастыря от 2 сентября 1606 г. В этой записи говорится о расходе денег на отпуск “запасу под Елец” и о том, “что убытка учинилось в разгром, рухляди монастырской потеряли...” (А. А. Зимин. К истории восстания Болотникова. Истор. зап. т. 24, 1947, л. 102 об.). Подтверждают сообщения Буссова о битве под Ельцом иностранцы Исаак Масса и В. Диаментовский. Первый говорит о разгроме “впpax” правительственных войск и называет царского воеводу И. М. Воротынского (Буссов его не называет), второй в записи от 17 сентября (по новому стилю) указывает и размерь катастрофы: “Пришла весть [в Ярославль, где находился тогда Диаментовский вместе с Ю. Мнишком] к пану воеводе, что 5000 войска Шуйского разбиты на голову под Ельцом” (A. Hirschberg, cтp. 81). И. И. Смирнов, анализируя запись Буссова о Елецком сражении, вносит один корректив в его рассказ: он считает ошибочной тенденцию Буссова “сблизить во времени приход к Ельцу войск Шуйского и генеральное сражение между ними и Болотниковым”. С помощью привлечения разрядных книг И. И. Смирнов доказывает, что решительному сражению предшествовала довольно длительная осада Ельца правительственными войсками (И. И. Смирнов, стр. 154 148 — 150). В исторической литературе высказано — без достаточных оснований, на наш взгляд, — сомнение в достоверности сообщения Буссова, что в Елецком сражении армией восставших командовал И. Пашков. Р. В. Овчинников отрицает положение И. И. Смирнова, что под Ельцом Пашков нанес первый удар воеводам Василия Шуйского и от Ельца начал поход на Москву. Он относит появление Пашкова в лагере восставших к более позднему времени — ко времени движения дворянства против правительств, Шуйского в Тульско-Рязанском крае. По мнению Р. В. Овчинникова, Пашков присоединился к армии Болотникова в Коломне во главе отряда тульско-рязанских служилых людей (Р. В. Овчинников. О начальном периоде восстания И. И. Болотникова Вопросы истории, 1955, № 1, стр. 117).

80. В момент резкого обострения классовых противоречий, когда на юге страны развернулась широкая борьба крестьянства против крепостничества, идущая под лозунгом “царя Димитрия”, правительство Шуйского проводит ряд мероприятий для дискредитации лозунга восставших. Во-первых, правительство разослало по городам грамоты (“объявило народу”, как пишет Буссов), что свергнутый царь Димитрий — это мнимый Димитрий, так как настоящий Димитрий убит по проискам Бориса Годунова в Угличе в 1591 г. Чтобы придать еще большую убедительность своим доводам, правительство прибегает к такой мере идеологического воздействия на массы, как провозглашение “святым” царевича Димитрия. Останки Димитрия 3 июня 1606 г. были торжественно доставлены в Москву. Используя имя нового “святого”, церковники развернули бешеную агитацию против восставших крестьян, трактуя лозунг восставших “за царя Димитрия” как грех, как святотатство. Во-вторых, как сообщает Буссов (что подтверждается и дошедшими грамотами), правительство Шуйского в летние месяцы 1606 г. проводит ряд мероприятий, имеющих целью разоблачение антинациональной политики ложного Димитрия. Так, например, июньская грамота Шуйского была настоящим обвинительным актом против самозванца. К этой грамоте были приложены целиком изобличающие Лжедимитрия I документы: “распросные речи” Бучинских, одно из письменных обязательств Лжедимитрия I и сокращенное изложение переписки Лжедимитрия с поляками и католическим духовенством (СГГД, т. III, №№ 140, 147 76; ААЭ, т II, № 48). Из этих документов видно, что Лжедимитрий I расхищал государственную казну, обещал уступить полякам часть государственной территории намеревался заменить православную веру католической и т. д. Разоблачение антинациональной сущности политики Лжедимитрия I в момент, когда крестьяне и холопы открыто выступили против крепостнического государства под лозунгом “за царя Димитрия”, имело политическое значение — оторвать массы от восстания. В-третьих правительство Шуйского устроило демонстративно пышные похороны Бориса Годунов, и его семьи. В агитационных целях устраивается церемония переноса останков царя Бориса, его жены и сына в Троице-Сергиевский монастырь. Как известно, убитые царица Мария и царь Федор, были похоронены “бесчестным” образом в бедном Варсонофьевском монастыре на Сретенке. Тогда же сюда было перенесено тело Бориса, похороненного ранее в Архангельском соборе (С. М. Соловьев, т. VIII, стр. 770). Рассказ Буссова об этом акте раскрывает политические цели, которые преследовал при этом Шуйский Единственным виновником гибели и бесчестия семьи Годуновых изображался самозванец. Таким образом смазывалась действительная роль в свержении Годуновых тех боярских кругов, во главе которых стоял Василий Шуйский.

81. В заключительной части главы XI Буссов говорит о приходе армии И. Пашкова под Москву: сначала к Коломенскому, а затем еще ближе к Москве — в Котлы. Приход войск И. Пашкова под Москву И. И. Смирнов датирует 7 октября 1606 г. Лишь через три недели, 28 октября, под Москву пришла армия под командованием И. Болотникова (И. И. Смирнов, стр. 187). Цитируя заключительную часть главы XI, И. И. Смирнов переводит “Colominska” не как Коломенское, а как Коломна. Однако против такого перевода возможны возражения: 1) указание Буссова на то, что восставшие, перейдя в Котлы, стали “еще ближе к Москве”, показывает, что и до этого они находились близко к ней, т. е. в Коломенском, а не в сравнительно далекой Коломне (Коломенское находилось в 13 километрах от Москвы, а Котлы примерно на полпути между Коломенским и Москвой); 2) сама транскрипция слова у Буссова Colominska несомненно ближе к названию Коломенское, чем к названию Коломна. Обращает на себя внимание неупоминание в главе XI записок Буссова имени И. Болотникова. Это объясняется тем, что в главе XI Буссов излагает те события восстания, которые связаны с движением армии И. Пашкова к Москве (через Елец, Новосиль, Тулу, Коломну). Требование восставших к москвичам сдать город и выдать трех братьев Шуйских (А. И., Д. И. и И. И. Шуйских) характеризует политическую программу восстания, которая заключалась в расправе с боярами — виновниками изгнания их “царя Димитрия” (с точки зрения восставших Димитрий не был убит, и они выступали за восстановление его на престоле). Сообщение Буссова о том, что часть московских жителей переходила к восставшим в начальный период осады Москвы, показывает обостренную борьбу внутри городского населения и неуверенное положение правительства царя Шуйского.

Текст воспроизведен по изданию: Конрад Буссов. Московская хроника. 1584-1613. М-Л. АН СССР. 1961