КОНРАД БУССОВ

МОСКОВСКАЯ ХРОНИКА

1584-1613

CHRONICON MOSCOVITICUM AB A. 1584 AD ANN. 1612

О Федоре Борисовиче, сыне Бориса Федоровича

16 апреля военачальник князь Мстиславский был отозван из стана в Москву помочь молодому царю решать и вершить дела правления, а на его место военачальником был назначен и послан к войскам господин Петр Федорович Басманов, которого (как было сказано выше) царь Борис незадолго до того сделал рыцарем и очень щедро одарил землей, крестьянами, золотом, серебром и др. [105]

Лагерь присягает молодому царю. Басманов приказал, чтобы все в лагере — немцы, московиты, поляки, шведы, татары, казаки и пр. — принесли положенные клятвы и присягнули молодому царю. Басманов нарушает клятву. Но эту клятву соблюдали ровно столько времени, сколько голодная собака соблюдает пост, ибо через 3 недели упомянутый Басманов сам нарушил клятву, отпал от молодого царя вместе со многими другими воеводами и многими тысячами московитов, почти со всем лагерем, и все пошли в Путивль к Димитрию, за исключением немцев. Те в суматохе отделились от них с несколькими тысячами московитов и вернулись в Москву к своему государю, молодому царю, которому очень по душе пришлось их постоянство, и он щедро пожаловал и одарил их, да еще приказал объявить их всенародно самыми верными и постоянными. ⁴⁶ Димитрий обрадован. Димитрий был немало обрадован этим бесчестным делом, оно открыло и отворило ему все пути и дороги, двери и окна к счастью. Со своим вновь набранным войском из поляков, казаков и отпавших хитрых московитов, он снова выступил в поход, взял направление из Путивля на Кромы и дальше.

Димитрий много пишет, предостерегает и угрожает. Он отправлял в Москву к жителям города многих посланцев с письмами, всячески убеждая их вовремя одуматься и предотвратить свое несчастье и гибель, уничтожить его врагов, Годуновых, и без дальнейшего противодействия признать его прирожденным государем. Он заверял их, что, если это произойдет, он будет милостив к ним, и кончал угрозой, что если они этого не сделают, а будут и дальше держать сторону его врагов, незаконных владетелей престола, и поддерживать их, — хотя они ведь знают, что почти все войско признало и приняло его, как истинного наследного государя, благодаря чему он овладел многими крепостями и городами и уже не встречает больше ратного сопротивления, — значит, они своим неразумием и упорством вынудят его идти с войском на Москву, а тогда конец всякому милосердию. Пощады не будет даже дитяти во чреве матери, поскольку ему, Димитрию, придется силой заставить их подчиниться и покориться ему. Родственники молодого царя, Годуновы, дали приказ всех этих посланцев, кто бы ни попадал в их руки, сажать в тюрьму, пытать без всякой пощады и предавать мучительной смерти.

Наконец, Димитрий 3 июня послал одного знатного боярина с подобным же письмом в большое селение Красное село, называемое иногда также Царским селом (Kayserdorf), расположенное у самой Москвы, где жили богатые купцы и золотых дел мастера, имевшие в Москве друзей и родственников. В этом письме он сообщал им, сколько писем и посланцев одного за другим он направлял к ним и к жителям Москвы и как ни один из них к нему не вернулся, ибо всех их убили, а он, не зная, народ ли в этом повинен, или это сделали господа Годуновы тайком и без ведома народа, хочет узнать это через боярина, а этот боярин будет последним посланцем, которого он направляет к ним в Красное село, где никто из Годуновых не живет; если этот тоже вернется с недобрыми вестями, то даже дети во чреве матери поплатятся за это. Если же он приедет назад в добром здравии и с их повинной (Powina), то он всемилостивейше воздаст им за это. Жители этого села со всем уважением встретили и приняли боярина и послание с призывом Димитрия; спешно собралось несколько тысяч человек, проводили боярина с письмом через всю Москву до главной церкви, называемой Иерусалимом, что у самых кремлевских ворот, возвели его там на Лобное место, созвали жителей Москвы, огласили письмо Димитрия и выслушали устное обращение боярина. После того как это было сделано, они посовещались друг с другом, обменялись мнениями и, наконец, решили следующее: раз вся страна, все князья и бояре перешли к Димитрию, а он [106] с большим войском стоит так близко у ворот, - ему не оказывается больше никакого сопротивления в поле, да к тому же их город Москва не обеспечен и не располагает воинскими людьми, а все люди перешли к Димитрию, чего не могло бы произойти, если бы он не был законным наследником, то неразумно защищать дольше себя и город от Димитрия и ради Годуновых (этих незаконных, похитивших престол властителей, которые к тому же ведь и не могут защищать или оборонять их), ввергать себя с женами и детьми в пучину величайшего бедствия и гибели. Намерения московитов подчиниться Димитрию. А наиболее краткий и правильный путь, если они хотят спасти себя, своих и весь город, — это послать Димитрию с боярином повинную грамоту (Powina Grammat) от себя и своих и просить помилования и сдаться, А чтобы их тем вернее приняли на милость, то не худо было бы Годуновых, которые изгнали царевича Димитрия в его юности и тем причинили вред всему государству, лишить власти и взять под стражу. Между тем из Кремля пришло несколько знатных вельмож князей и бояр, оставшихся еще на стороне молодого государя, Борисова сына, и его родственников Годуновых, и позвали принесшего письмо в Кремль. Но народ его не пустил, а стал требовать, чтобы князья и бояре сказали и сообщили, куда девались посланцы и письма, о которых теперь требуются сведения и отчет. С этими словами “господин Omnis” начал бунтовать, желать удачи приближающемуся к городу Димитрию, громко восклицая: “Дай боже, чтобы истинное солнце снова взошло бы над Русью. До сих пор мы сидели во мраке, теперь снова забрезжил истинный свет”. Превознося Димитрия и ругая Годуновых, они в неистовстве кинулись в Кремль и так безудержно и злобно поносили и порочили покойного царя Бориса, его сына и его родственников, ut nihil supra (что дальше некуда). Среди многих тысяч людей ни один не вспомнил о том, что все же Борис сделал очень много добра всей земле, что за восемь лет своего правления он ввел столько больших улучшений. Все это и то, что он содержал этих подлецов во время дороговизны, было начисто забыто, как будто он ровно ничего достойного похвалы не сделал. Кара божья не минует. Его сына, молодого царя, которому они только что присягали, его мать, царскую вдову, его сестру и всех, кто был из рода Годуновых, схватили, дворы их разграбили и опустошили, их самих, их жен и детей раздели донага, заковали в железо, бросили на навозные телеги и повезли без подушек и одеял, не разбирая дороги, в дождь и непогоду из Москвы на заточение в другие крепости за много миль от Москвы. Некоторые из них умерли в дороге, остальные умерли с голоду и погибли в тюрьмах. Истинно глаголет пророк: “Знатные будут низвергнуты, взращенные в неге и холе будут изнемогать и терпеть нужду”. Молодой царь Федор Борисович, его мать и сестра на этот раз еще остались (однако лишенные своего величия) в Москве на собственном дворе Бориса, их как пленников усиленно охраняли и стерегли.

После того как 1 июня грубый “господин Omnis” столь безжалостно охладил свой пыл на Годуновых, так что из них ни одного правителя в Кремле не осталось, ему вздумалось потребовать еще и выпивки из царского погреба, и он обратился с этим к одному старому боярину, Богдану Бельскому, о котором выше уже было сказано, что Борис Годунов за мятеж подверг его опале. После смерти Бориса он появился снова, был в большой чести у простого народа, и ему, поскольку он больше всех других преследовал Годуновых, поручили управление в Кремле от имени Димитрия (за крестного отца которого он себя выдавал).

Он очень ласковыми словами отказал “господину Omnis”, оказав, что царские погреба трогать нельзя, чтобы они не оказались пустыми, [107] когда придет царь Дмитрий. А так как он питал большую злобу и вражду ко всем докторам из-за одного шотландского капитана, который до прибытия этих докторов за неимением лучшего был назначен лейб-медиком Бориса и по Борисову приказу (как упоминалось выше) вырвал этому самому Бельскому всю бороду, хотя этот капитан, доктор Габриэль, уже давно умер, другим докторам все же пришлось поплатиться за него, ибо Богдан Бельский надоумил подлую чернь, сказав что Борисовы доктора разбогатели и с ними и надлежит говорить о выпивке, так как в подвалах у них есть всякие напитки да к тому же они были духовниками и советниками (Duch- und Rathgeber) Бориса, к ним-то и следует наведаться и выпить все их напитки, а последствия он, Бельский, берет на себя. Ограбление докторов. После этого они бросились к докторским дворам, и раз им позволили взять себе аршин, они захватили много саженей, не только выпили у бедных докторов все вино, но позарились также и на их имущество и достояние, растащили все что попалось им на глаза, так что некоторые из докторов в этот день потерпели убытку на 2 или 3000 талеров. При этом также и многие другие честные люди, из тех, кто жил за городом в незащищенных поселениях и ввиду приближения войска перенесли все свое добро в докторские дома, без всякой вины и причины были ограблены. Так, при этом и я, и мои близкие тоже потерпели немалый убыток, потеряв свое имущество подобным образом. Так из-за чужой вины, о которой сказано выше, пострадали многие безвинные люди. ⁴⁷

3-го июня московские жители написали Димитрию повинную грамоту (Powina Grammat), умоляя о прощении и милости, и обещая сдаться. Они писали, чтоб он с богом шел к ним, все его враги уничтожены, кроме молодого Федора Борисовича, его матери к сестры, которые еще живы, но содержатся под такими замками, что ему нечего их опасаться. Димитрий был еще в Серпухове, в 18 милях от Москвы, и оттуда ответил им, что не приедет прежде, чем будут уничтожены те, кто его предал, все до единого, и раз уж большинство из них уничтожено, то пусть уберут с дороги также и молодого Федора Борисовича с матерью, тогда только он приедет и будет им милостивым государем.

Убивают Федора Борисовича и его мать. Сожительница. Это письмо было получено в Москве 10 июня. Тогда же оно было оглашено, и вскоре молодой царь Федор и его мать были убиты в своих покоях. Дочь, которую достохвальный государь герцог Иоганн Датский получил бы в жены (если бы бог сохранил ему жизнь), была отправлена в Новодевичий монастырь, а затем отдана Димитрию в наложницы. Было сделано два гроба, в один положили сына, в другой — мать. Отца, погребенного несколько недель тому назад подле прежних царей, снова взяли оттуда, и всех троих увезли из Кремля на Сретенку в бедный монастырь, где зарыли на кладбище без всяких почестей и без совершения каких бы то ни было церемоний, хотя обычно мертвых у них хоронят очень торжественно. Такой жалкий конец выпал на долю Царя Бориса Годунова и всего его рода (который поднялся и вознесся выше, чем какой-либо род с тех пор, как существует Русская монархия), Борис сам был principalis causa (первопричиной) нынешней войны на Руси из-за того, что он приказал убить малолетнего Димитрия, сына старого тирана, и достиг царства хитростью и происками. Поистине про него можно сказать, как говорилось про Бонифация VII, папу римского: “Intravit ut vulpes, regnavit ut leo mortuus est ut canis”. (Пришел как лисица, царствовал как лев, умер как собака.). Его сын, Федор Борисович, царствовал после смерти отца только 2 месяца без 4 дней и не был коронован. ⁴⁸ [108]

О Димитрии I и его царствовании ⁴⁹

Как только Димитрию были доставлены достоверные сведения, что с его врагами покончено вчистую, он двинулся 16 июня 1605 г. из Серпухова со всем войском и встал лагерем на лугу в одной миле пути от Москвы. Там он стоял три дня, испытывая московское население, прежде чем вступить в город, и после того, как он убедился, что оно благонамеренно, — раз они покорились ему, радовались его благополучному прибытию и поднесли ему множество ценных подарков из золота, серебра, драгоценных каменьев и жемчуга, а кроме того, поднесли, помимо хлеба и соли, и всякие напитки, (что по русскому обычаю является важнейшим и высочайшим знаком уважения, — то он решил довериться им, согласился забыть и никогда не вспоминать все, что было прежде содеяно против него, а также быть им не государем, а отцом, и всегда хотеть и искать лучшего для любезных своих подданных.

20 июня московские бояре (die Reichs-Senatoren) принесли своему новому царю красивые, пышные и дорогие одежды из парчи, бархата и шелка, вышитые драгоценными каменьями и жемчугом, и попросили, чтобы он вступил в город, принял с божьего благословения отцовское наследие (вернуть которое милосердный бог помог ему столь быстрым и чудесным образом) и счастливо, мирно и благополучно царствовал. Ведь все хорошо улажено и устроено, и ему нечего больше опасаться, а также нет причин печалиться, так пусть он веселится и радуется, ибо всех тех, кто хотел его пожрать, уже нет, и они не смогут загрызть его.

В этот день пришли к нему все немцы, подали ему на лугу челобитную с просьбой не гневаться на них, если они причинили какое-либо зло его величеству и его войску под Добрыничами. В то время этого требовала их присяга и честь, ибо они были людьми подневольными, служили своему тогдашнему государю господину Борису, клялись ему великой клятвой преданно стоять за него и не могли поступить против этого, не замарав своей совести. Но как они верою и правдою служили Борису, так они будут служить и ему.

Димитрий восхваляет постоянство немцев. Димитрий позвал к себе их начальников (большинство которых думало, что он очень будет на них гневаться), был с ними очень приветлив, хвалил за стойкость и преданность, и за то, что они под Добрыничами основательно потеснили его и обратили в бегство, причем почти все его люди полегли на снегу, и за то, что и под Кромами они точно так же не сдались ему, как это сделали тысячи московитов, а остались верны Борису, своему тогдашнему государю и т. д.; и сказал он им также, что если они будут служить ему даже и не лучше, чем они служили его врагу, то и тогда он им будет больше доверять, чем своим московитам, спросил, кто из них был знаменосцем, а когда тот к нему подошел, он погладил его по голове и сказал: “Ты немало напугал меня своим знаменем. Вы, немцы, подошли ко мне так близко, что царский конь (который приведен сюда, но еще не выздоровел) был очень тяжко ранен подо мной, но все же вынес меня из сражения. Если бы вы меня захватили, вы убили бы меня”. Они ответили с почтительным поклоном: “Лучше, что ваше величество остались, слава богу, живы. Да будет благословен бог за это, и да сохранит он ваше величество и впредь от всякого несчастья”.

Димитрий вступает в Москву. Все было готово для въезда. Димитрий приказал знатнейшим князьям и боярам ехать справа и слева от себя, перед ним и за ним ехало на конях около 40 человек, и каждый из них был одет с [109] такой же пышностью, как и сам царь. Своих фурьеров он выслал со всеми русскими вперед проследить, все ли в порядке и нет ли какой тайной пакости и т. п. Беспрестанно туда и сюда отправлял гонцов.

Перед царем ехало на конях множество польских ратников в полном вооружении, в каждом звене по 20 человек, с трубами и литаврами. За царем и боярами (Reichs-Senatorn) тоже ехало столько же отрядов польских всадников, в том же боевом порядке и с такой же веселой музыкой, как и передние. Весь день, пока длился въезд, в Кремле звонили во все колокола, и во всем было такое великолепие, что на их лад лучше быть и не могло.

В тот день можно было видеть тысячи людей, многих отважных героев, большую пышность и роскошь. Длинные широкие улицы были так полны народу, что ни клочка земли не видать было. Крыши домов, а также колоколен и торговых рядов были так полны людьми, что издали казалось, что это роятся пчелы. Без числа было людей, вышедших поглазеть, на всех улицах и переулках, по которым проезжал Димитрий. Московиты желают счастья Димитрию. Московиты падали перед ним ниц и говорили: “Da Aspodi, thy Aspodar Sdroby” — “Дай господи, государь, тебе здоровья! Тот, кто сохранил тебя чудесным образом, да сохранит тебя и далее на всех твоих путях!”. “Thy brabda Solniska” — “Ты — правда солнышко, воссиявшее на Руси”. Ответ Димитрия. Димитрий отвечал: “Дай бог здоровья также и моему народу, встаньте и молите за меня господа”.

Как только Димитрий въехал по наплавному мосту, проложенному через Москву-реку, в Водяные ворота, поднялся сильный вихрь и, хотя в остальном стояла хорошая, ясная погода, ветер так сильно погнал песок и пыль на народ, что невозможно было открыть глаза. Русские очень испугались, стали по их обычаю осенять лицо и грудь крестом, восклицая: “Pomiley nas buch, Pomiley nas buch!” — “Боже, спаси нас от несчастья!”. ⁵⁰

Богдан Бельский появляется перед народом. Когда въезд закончился, каждый был водворен на свое место и все сделано, как положено, вышел из Кремля господин Богдан Бельский с несколькими князьями, боярами и дьяками (Canzlern) на Лобное место, около которого собрались все жители города, а также дворяне и недворяне из сельских местностей. Он призвал всех собравшихся возблагодарить бога за этого государя и служить ему верою, так как он прирожденный наследник и сын Ивана Васильевича, затем вытащил из-за пазухи свой литой крест с изображением Николая, приложился к нему и поклялся, что Димитрий прирожденный наследник и сын Ивана Васильевича; он, Бельский, укрывал его на своей груди до сего дня, а теперь снова возвращает им, и пусть они любят его, почитают и уважают. И весь народ ответил: “Сохрани, господи, нашего царя! Дай бог ему здоровья! Сокруши, господи, всех его врагов!”. Это пожелание исполнилось впоследствии, после смерти Димитрия, обернувшись ужасным образом против них самих. ⁵¹

Димитрия коронуют. 29 июня, в субботу, Димитрий короновался в церкви св. Марии согласно русским обычаям и церемониям, о каковых можно прочесть выше, где говорится о коронации Бориса. ⁵²

После Дня посещения девы Марии Димитрий приказал привезти с большими почестями с несколькими тысячами конных провожатых свою мать обратно в Москву из Троице-Сергиевского монастыря (куда царь Борис сослал ее, приказав постричь в монахини). Димитрий повелевает привезти из монастыря свою мать. Димитрий сам выехал на свидание с ней, и они встретили друг друга очень приветливо и радостно. Старая царица сумела отлично приладиться к этой комедии, хотя в душе ей было хорошо — и лучше, чем тысячам других людей, — известно совсем иное, ведь благодаря этому сыну она вновь [110] возвращалась к прежнему высокому положению и царскому сану. Соскочив с коня, царь довольно долго шел пешком рядом с ее каретой, и это зрелище исторгло слезы из глаз многих людей из простой черни, плакавших оттого, что столь чудесны дела господни среди людей. Затем царь снова вскочил на коня, поехал со своими князьями и боярами вперед и сам распорядился обо всем в монастыре, где собиралась поселиться его мать. В Кремле у Иерусалимских ворот, против Кирилловского монастыря, он приказал выстроить новые красивые палаты и назвал их монастырем своей матери. Он содержал ее так, что между его и ее столом не было никакой разницы. Посещал он ее ежедневно и столько выказывал ласки и почтения, что, говорят, тысячи людей клятвенно заверяли, что он действительно ее родной сын. ⁵³

Димитрий с боярами в Думе. Он заседал ежедневно со своими боярами (Senatoren) в Думе, требовал обсуждения многих государственных дел, внимательно следил за каждым высказыванием, а после того, как все длинно и подробно изложат свое мнение, начинал, улыбаясь, говорить: Столько часов вы совещались и ломали себе над этим головы, а все равно правильного решения еще не нашли. Вот так и так это должно быть.

In promptu (Экспромтом.) он мог найти лучшее решение, чем все его советники за столько часов, чему многие удивлялись. Будучи хорошим оратором, он вводил иногда в свои речи тонкие comparationes similes (Удачные сравнения.) и достопамятные истории об имевших место у всевозможных народов событиях, которые он пережил или видел сам на чужбине, так что его слушали с охотой и удивлением. Исправлял грубые манеры московитов. Часто он укорял (однако весьма учтиво) своих знатных вельмож в невежестве, в том, что они необразованные, несведущие люди, которые ничего не видели, ничего не знают и ничему не учились помимо того, что казалось им, с их точки зрения, хорошим и правильным. Соглашается разрешить московитам выезжать учиться за границу. Он предложил дозволить им поехать в чужие земли, испытать себя кому где захочется, научиться кое-чему, с тем чтобы они могли стать благопристойными, учтивыми и сведущими людьми. Согласен давать аудиенцию 2 раза в неделю. Он велел всенародно объявить, что будет два раза в неделю, по средам и субботам, лично давать аудиенцию своим подданным на крыльце (auf der Creliz), т. е. на балконе перед его палатами, чтобы людям не приходилось так долго, как это имело место прежде, мучиться и выбиваться из сил в поисках справедливости. Он повелел также очень строго по всем приказам, судам и писцам, чтобы приказные, а также и судьи, без посулов (Bossul) (это значит взяток) решали дела, творили правосудие и каждому без промедления помогали найти справедливость. Позволил каждому кормиться так, как он может. И русским и чужеземцам он дал свободу кормиться своим делом, как кто умел и мог, благодаря чему все в стране стало заметно расцветать, а дороговизна пошла на убыль. За трапезами у него было весело; его музыкантам, вокалистам и инструменталистам приходилось вовсю стараться. Он отменил многие нескладные московитские обычаи и церемонии за столом, также и то, что царь беспрестанно должен был осенять себя крестом и его должны были опрыскивать святой водой и т. д., а это сразу же поразило верных своим обычаям московитов и послужило причиной больших подозрений и сомнений относительно их нового царя. Они повесили головы, словно у них за ушами были вши. Он не отдыхал после обеда, как это делали прежние цари и как это вообще принято у русских, а отправлялся гулять по Кремлю, заходил в казну, в аптеку и к ювелирам, иногда один, а то вдвоем или втроем, или уходил [111] по-тихоньку из своих покоев, так что его Sultzen, это значит личные слуги, (Cammer-Diener) часто не знали, где он, и подолгу искали его в Кремле, пока не найдут, чего тоже не бывало с прежними царями. Московитская важность. Те из своей московитской важности не могли сами переходить из одного покоя в другой, а множество князей должны были вести их, держать, прямо чуть ли не нести.

Когда он отправлялся на богомолье, он обычно никогда не ехал в карете, а скакал верхом. Он приказывал привести ему не самого смирного, а самого резвого коня и не допускал, чтобы, как это было принято при других царях, двое бояр подставляли ему скамью, когда он на него садился, а сам брал лошадь под уздцы, и стоило ему коснуться рукою седла, как он вмиг уже сидел в нем. Он так умело объезжал своих аргамаков (Arimachen) и таким отважным витязем сидел на коне, что ни среди его берейторов, ни среди остальных вельмож и воинов не было никого, кто мог бы сравниться с ним. Он любил охоту, прогулки и состязания, у него должны были быть самые прекрасные соколы, а также лучшие собаки для травли и выслеживания, кроме того, большие английские псы, чтобы ходить на медведей. Димитрий убивает медведя. Однажды под Тайнинским в открытом поле, он отважился один пойти на огромного медведя, приказал, невзирая на возражения князей и бояр, выпустить медведя, верхом на коне напал на него и убил. ⁵⁴

Он велел отлить большое количество мортир и пушек, хотя в Москве уже имелось такое большое количество крупных орудий и такие великолепные большие красивые пушки, что тому, кто их не видел, трудно поверить этому. Зимой он отправил тяжелую артиллерию в Елец, который расположен у татарского рубежа, намереваясь со всем этим навестить следующим летом тамошних татар и турок. Димитрий намеревается выступить против татар и турок. Но как только слух об его намерении дошел до татарского рубежа и об этом узнал татарский царь Kayser (как их там называют), он покинул свой главный город Азов и ушел в степи. Для себя и для своей царицы Димитрий выстроил в Кремле новые великолепные покои. ⁵⁵

По его глазам, ушам, рукам и ногам было видно, а по словам и поступкам чувствовалось, что был он multo alius Hector (Совсем иной Гектор.), чем прежние, и что он получил хорошее воспитание, много видел и много знал. В сентябре 1605 г. он вспомнил о любви, верности и дружбе, которую выказал ему в Польше воевода Сандомирский, а также о своем обещании его дочери Марине Юрьевне. Димитрий повелевает сватать невесту. Поэтому он послал к Сандомирскому воеводе своего думного дьяка (Reichs Canzler) Афанасия Ивановича Власьева с большими подарками — золотыми цепями, кольцами, золотом и деньгами более чем на 200 000 гульденов, приказав поднести это своей невесте, поклониться ее отцу и ей и просить ее руки. Ее и сговорил, помолвил и обручил с Димитрием его величество король польский, господин Сигизмунд III и пр., с согласия, ведома и одобрения всех сословий. Русским это совсем не понравилось. Они замечали из многого, что одурачены и постыдно обмануты, и это мнение еще более укрепилось в них из-за того, что он пренебрег дочерьми вельмож своей национальности и женится на иноверке, как они называют другие народы, и даже дошло до того, что они, в конце концов, решили, что он верно совсем не русский, а поляк. ⁵⁶ Три брата из рода Шуйских вошли в тайный сговор с монахами и попами со всей земли и принялись строить невероятнейшие козни, чтобы снова избавиться от этого [112] государя. Когда недоверие русских стало заметно, Димитрий решил не полагаться на них больше, как это было прежде, а взял себе личную охрану из одних только живших в России немцев.

Год 1606

Яков Маржерет, телохранители. В январе он назначил трех капитанов. Первый — француз, чисто говоривший по-немецки, — был благочестивым и рассудительным человеком, звали его Яков Маржерет, и у него под началом было 100 копейщиков. Они должны были носить бердыши, на которых был вычеканен золотой царский герб. Древки были обтянуты красным бархатом, окованы серебряными, позолоченными гвоздями, обвиты серебряной проволокой, и с них свисали разные кисти из шелковых нитей и из серебряной или золотой проволоки. Эти копейщики каждые три месяца получали такое жалование, что большинство могло заказывать себе бархатные плащи с золотыми позументами и очень дорогое платье.

Матвей Кнутсон, алебардники. Второго капитана, лифляндца из Курляндии, звали Матвей Кнутсон, ему были вверены 100 алебардников. На их алебардах с двух сторон был вытравлен тоже царский герб. Кафтаны у них были темно-фиолетовые с обшивкой из красных бархатных шнуров, а рукава, штаны и камзолы — из красной камки.

Пан Скотницкий. Третий капитан был шотландец, по имени Альберт Вандтман, но его обычно звали паном Скотницким, так как он долго жил в Польше. У него также было 100 алебардников, алебарды которых были так же отделаны, как и у других сотен. Но они отличались тем, что должны были шить себе штаны и камзол из зеленого бархата и носить рукава из зеленой камки. Одна половина этой стражи должна была оберегать царя одни сутки, а другая половина — следующие сутки. ⁵⁷ Русских обуревают недобрые предчувствия. Это вызвало большое недовольство, особенно среди московских вельмож, говоривших между собою: “Смотрите, наш государь уже теперь показывает этой стражей, что он и сейчас не хочет на нас смотреть, а что еще будет, когда приедет польская панна со столькими поляками, немцами и казаками”. Periculum est in mora (В промедлении опасность.), думалось князю Василию Ивановичу Шуйскому, старшему из трех братьев Шуйских, особенно когда царь Димитрий повелел сделать ревизию монастырей, подсчитать их доходы и немного урезать корма этим terrae inutilibus ponderibus et otiosis monachis (Бесполезному бремени земли - праздным монахам.), а лишек взять в казну на содержание войска против врагов христианства, турок и татар, а также и тогда, когда попам, жившим близко от Кремля на Чертолье и на Арбате, пришлось уйти из своих домов и передать их немцам (чтобы те в случае нужды днем или ночью могли быстрее оказаться у царя). ⁵⁸

Вместе со всеми жителями Москвы Шуйский стал строить всяческие козни, чтобы извести и убить Димитрия со всеми его близкими раньше, чем прибудут иноземцы. Происки Шуйского. Когда, однако, этот дьявольский замысел по воле божией был раскрыт, многие попы и стрельцы были схвачены и подвергнуты пытке, и все они показали, что князь Василий Шуйский замыслил измену. Попам пришлось претерпеть пытку, а виновных стрельцов Димитрий отдал их товарищам, чтобы те убили их каким угодно способом и объявил, что того из них, кто первый наложит руку на этих предателей, он будет считать непричастным к этому заговору. Тогда стрельцы, как собаки, набросились на виновных, чтобы показать свою невиновность, и так растерзали их зубами, что нельзя было разобрать, [113] где какой кусок находился. Собираются казнить Шуйского. Корифея этой измены, князя Василия Шуйского, он тоже повелел заключить в тюрьму и сначала отдать палачу, чтобы тот на дыбе хорошенько угостил его плетьми, а потом приговорить к смерти. Но когда его привели на место казни между Кремлем и каменными торговыми лавками, где ему должны были отрубить голову, объявили о его преступлении и о приговоре, и палач, раздев его, уложил его голову на плаху, чтобы отрубить ее топором, прискакал от царя из Кремля немец Мартин Сибельский, некрещеный мамелюк родом из Пруссии, в руках у него была царская шапка, он махал ею и кричал, чтобы палач остановился, ибо царь многим изменникам даровал жизнь и пожелал также помиловать и этого, поскольку он из столь знатного рода, да к тому же и мать царя за него просила и т. д.

К какому великому несчастью привело это неуместное милосердие, будет сказано дальше в надлежащем месте. А Димитрий сделал бы лучше, если бы казнил обличенного мошенника и предателя, вместо того, чтобы помиловать его, и не дал бы заржаветь мечу, которым он должен был пресекать зло, и тем самым не дал бы повода к еще большему вреду и несчастью, горю и бедствию. Димитрий полагал, что теперь он выказал достаточно строгости в отношении этого князя и примерно наказал его, что заставит остальных предателей остерегаться и не идти больше на какое-либо подобное злое дело. Поэтому он впал в благодушное спокойствие и жил без всякой опаски. ⁵⁹

Вероломные князья и бояре держались некоторое время скромно и покорно, точно они примирились со своим поражением, для того чтобы Димитрий окончательно успокоился и не опасался никакого зла с их стороны. Они ездили с ним в поле, на охоту и на другие развлечения, прикидывались веселыми и довольными, тогда как в душе таили только хитрость, выжидая случая. В шести милях от Москвы расположен большой монастырь, называемый Вязёма. Игра у с. Вязёма, при которой могло произойти несчастье. Там Димитрий велел на масленицу сделать снежный вал, чтобы учить своих князей и бояр, как они должны оборонять, осаждать, штурмовать и брать крепости. Он взял с собой свою немецкую стражу, два отряда польских конников и всех бывших при дворе князей и бояр. Конников он поставил в поле, неподалеку от монастыря.

Князей и бояр он поставил в снежную крепость, назначив одного из них начальником и воеводой, чтобы он вместе с ними защищал крепость. Сам же он хотел со своими немцами нападать и штурмовать. Оружием с обеих сторон должны были быть только снежки. Русские должны были обороняться снежками, а он хотел с таким же оружием идти в наступление и на штурм и попытать счастья, удастся ли ему взять у них крепость, или же они сумеют его отогнать. Воспользовавшись удобным случаем, немцы примешали к снегу другие твердые вещества и насажали русским синяков под глазами.

Царь сам бросился вперед, захватил со своими немцами укрепление и взял в плен князей и бояр, сам одолел посаженного им воеводу, связал его и сказал: “Дай бог, чтобы я так же завоевал когда-нибудь Азов в Татарии и так же взял в плен татарского хана, как сейчас тебя”. Он приказал еще раз начать эту забаву, распорядился принести тем временем вина, медов и пива, чтобы всем выпить за здоровье друг друга. Тут подошел к нему один боярин, предостерег его и сказал, чтобы он эту игру прекратил, ибо многие бояре и князья очень злы на немцев из-за твердых снежков, которыми те насажали им синяков и чтобы он помнил о том, что среди них много изменников, и что у каждого князя и боярина есть длинный острый нож, тогда как он и его немцы сняли с себя и верхнее и нижнее оружие и нападают только [114] со снежками, ведь легко может случиться большое несчастье. От предостережение царь принял близко к сердцу, прекратил игру и вернулся в Москву, где он вскоре узнал, что бояре затевали там предательство и намеревались убить сразу и его и всех его немцев, как только они вторично пойдут на штурм, решив оправдать это дело тем, что Димитрий и бывшие с ним немцы и поляки будто бы действительно имели намерение перебить и уничтожить в поле всех князей и бояр, тогда как отважный герой никогда и в мыслях не имел такого злодейства. ⁶⁰

В это время Димитрий получил приятное известие, что его невеста находится в пути из Польши в Россию. Поэтому он послал ей за рубеж 15000 рублей на расходы, а также написал смоленскому дворянству (Ritterschaft), поскольку Смоленск—первая крепость от польской границы, чтобы они приготовились подобающим образом принять его невесту со всеми, кто едет с ней, угостили их по-царски и проводили в Дорогобуж. Дорогобужцам надлежит сделать то же самое, точно так же как и жителям Вязьмы, Царево-Займища и Можайска. И все должны следить, чтобы ни у кого ни в чем не было недостатка, и каждого из этих гостей принимать с таким же почтением и уважением, как если бы приехал он сам собственной персоной. От границы до Смоленска и до московского Кремля починили все дороги и пути, через самые малые канавы перекинули мостки, а улицы подметали до такой чистоты, какую не во всяком доме и дворе найдешь.

Невеста праздновала свою Пасху с отцом, братьями, другими бывшими с ней родственниками и со всей свитой в замке Можайск, в 18 милях от Москвы. Димитрий ночью тайно уехал из Москвы с немногими людьми и появился среди своих милых гостей раньше, чем они его заметили. Он пробыл у них целых два дня, потом вернулся обратно и подготовил все, что было нужно для въезда.

На четвертый день после нашей светлой Пасхи, — а это было 24 апреля, — в Москву заранее приехал отец невесты, господин воевода Сандомирский, с небольшим сопровождением и был торжественно встречен князьями и боярами, а также стрельцами.

На восьмой день после этого, в день св. Филиппа и Якова, 1 мая, прибыла царская невеста, Марина Юрьевна. Царь послал ей навстречу всех своих придворных, князей, бояр, немцев, поляков, казаков, татар и стрельцов—около 100000 человек, великолепно одетых и разукрашенных. А сам, переодетый, в сопровождении еще двух всадников скакал на коне взад и вперед, расставляя народ направо и налево по своему усмотрению, а потом вернулся в Кремль. Он выслал невесте 12 верховых коней в дорогих попонах, а также седла, покрытые шкурами рысей и леопардов, с серебряными позолоченными стременами и оголовье с золотыми мундштуками. К каждой лошади был приставлен нарядно одетый московит, который должен был ее вести. Была выслана вперед и большая московская карета, обитая внутри красным бархатом. Подушки в ней были из золотой парчи, вышитой жемчугом. В карету были впряжены 12 белоснежных лошадей, а 12 верховых коней вели перед каретой. Князю Мстиславскому было велено в поле от имени царя произнести приветствие и принять невесту с ее братьями, зятем и всей свитой (comitat), и он с усердием выполнил поручение царя, после чего он приказал подвести к невесте упомянутые 12 верховых коней и карету с 12 белыми лошадьми и обратился к ней с просьбой не отвергать подарка, посланного любезным ее женихом, всемилостивейшим царем и государем, и соблаговолить пересесть из своей кареты в присланную и поданную ей карету любезного ее [115] жениха. Когда она встала для этого, знатнейшие вельможи подняли ее с большим почтением на руки и перенесли в царскую карету.

Впереди шли 300 гайдуков, которых она привела с собой из Польши, со своими дудами и барабанами. За ними следовали в полном вооружении старые польские конники Димитрия, служившие ему раньше в походах, в каждом ряду по 10 человек с барабанами и литаврами, за ними 12 верховых коней, высланных невесте, после них ехала царская невеста, по обеим сторонам кареты ехала конная сотня копейщиков, а 200 немецких алебардников шли пешком рядом с ее каретой.

За каретой ехали на конях московские знатные вельможи с братьями и с зятьями невесты. Затем следовали приведенные невестой из Польши верховые лошади, украшенные с большой пышностью, которых вели по двое верховых, затем карета невесты, в которой она приехала из Польши в Россию. В нее были запряжены восемь серых в яблоках лошадей с выкрашенными в красный цвет гривами и хвостами. За этой каретой ехала гофмейстерина, госпожа Казановская, в своем собственном возке, запряженном 6 красивыми рыжими конями. После нее везли всех женщин в 13 каретах. Затем следовала прибывшая из Польши конница в полном вооружении с трубами, литаврами и дудами, за ними русская конница со своими набатами (Nabathen) больших размеров, чем другие барабаны или литавры, а за ними польские полковые фуры, повозки и весь обоз. У передних, а также у средних и у 3-х городских ворот стояли московские музыканты, которые своими трубами и барабанами производили много неблагозвучного шума.

Буря и ветер. Между Никитскими воротами и воротами у Львиного моста при въезде царской невесты поднялся такой же ужасный вихрь, как и при въезде Димитрия (о чем можно прочесть выше), что многими было истолковано как malum omen (Дурное предзнаменование.).

В тот день многие московиты были опечалены тем, что у них появилось столько иноземных гостей, дивились закованным в латы конникам и спрашивали живших у них в стране немцев, есть ли в их стране такой обычай приезжать на свадьбу в полном вооружении и в латах. Они начали подозревать в этом опасность, особенно когда увидели, как из польских полковых фур вместе с другими вещами выносят по 5, по 6 и больше ружей. ⁶¹

Старый Шуйский и многие другие бояре уже давно распускали слух, что этот Димитрий не истинный Димитрий. А когда “господин Omnis” увидел еще и то, что Димитрий собирается породниться с поляками, что он жалует немцев и отдает им предпочтение и что поляки приехали так прекрасно вооруженные, у многих еще более усилились подозрения, посеянные Шуйским. Они стали жаловаться друг другу на свое положение, на то, как неудачна оказалась для них эта смена правителя, на то, что раньше они имели такого доброго государя и при нем такой прочный мир и т. д., а теперь, при этом правителе, все внушает опасения и кажется странным, и еще на то, что этот польский царь со своими поляками и немцами перебьет все московитские войска, и этого не миновать.

Вторичное предательство Шуйского. Когда эти горькие жалобы русских дошли до старого Шуйского (того самого, которого Димитрий прошлой осенью за его предательство клал на плаху, чтобы казнить, но на свою собственную погибель помиловал), он созвал тайно к себе на свой двор сотников и [116] пятидесятников города, а также некоторых бояр и купцов и сказал им тут, что они ясно видят, как всей Москве угрожает великая опасность от царя и от иноземцев (уж слишком много впущено их), и то, чего он уже давно боялся, теперь стало явным, а ведь когда он хотел воспротивиться этому, то едва не лишился головы, а московиты молчали при этом и никак за него не вступились.

Теперь-то они, конечно, хорошо понимают, чего следует ожидать и что произойдет, а именно, что все русские должны будут исчезнуть и стать подданными Польши, ибо это не истинный Димитрий, а поляк, а то, что они приняли его в страну царем, произошло потому, что они хотели свергнуть Бориса, чего нельзя было добиться никакой другой хитростью, а они питали надежду, что этот юный герой будет держаться их бога, их веры и их, самих московитов. Вышло, однако, все наоборот: иноземцев он жалует больше, чем своих русских, пренебрегает их богами, даже оскверняет их церкви, позволяет нечистым полякам входить в них со своими собаками, и в церковь Николы и в церковь Пречистой. У священников он отнимает дома и отдает их латышам (den Lattuschen) (они подразумевали под этим немцев, обычно же латышами именуют не немцев); он женится на поганой польке и, конечно, совершит вскоре какое-нибудь злодейство, если русские вовремя не предотвратят этого. Во имя православной веры он, Шуйский, готов еще раз отважиться на кое-что, если они преданно помогут ему и делом поддержат его. Пусть каждый сотник и пятидесятник тайно сообщит своим подначальным, что этот Димитрий не истинный наследный государь, а кроме того, что он и поляки злоумышляют против русских, а потому им следует быть начеку, и соседям следует посовещаться друг с другом, как вовремя предупредить это зло, ведь московское население доходит уже до 100000, а у Димитрия и его поляков только 5000 человек, и к тому же они живут не в одном месте, а рассеяны по разным местам, так что если положение станет угрожающим, то нужно будет назначить день и рано утром захватить их во сне прежде, чем они смогут оказать сопротивление, и царя вместе с его поляками прикончить и уничтожить. Господин Omnis участвует в предательстве Шуйского. Пусть все собравшиеся доверительно и втайне известят его, Шуйского, каково будет их решение, и если “господин Omnis” склонен к этому делу, то нужно не мешкая выполнить его.

Чернь, которая и без того легко склоняется к возмущению, сразу согласилась и объявила, что для того, чтобы очистить православный город Москву и московский Кремль от неверных, они поддержат Шуйского и его приверженцев в день, когда им будет угодно совершить это дело. Пароль. Был придуман и сообщен им условный знак, по которому, услышав утром набат, все должны были бежать из своего дома в Кремль с криком: “Поляки хотят убить нашего царя Димитрия”, проникнуть к царю под видом того, что они хотят помочь ему и спасти его от поляков, и в возникшей суматохе самим схватить его, убить и прикончить, а после того, как это будет сделано, спешно покинуть Кремль и перебить поляков в их домах, на воротах которых будет стоять сделанная ночью помета русскими буквами, чтобы московиты действовали сообразно с этим. Местных немцев должно было пока щадить, ибо они всегда были верны государству.

Так пробил час Димитрия и поляков (и он, и они жили в полной беспечности), и хотя Димитрию многие сообщали об этом, он не обращал на это никакого внимания, полагая, что у него достаточно сил, чтобы справиться с русскими, и те ни на что не осмелятся. Не подумал он о том, как далеко от Кремля и друг от друга рассеяны в разных [117] местах поляки. Потом-то, когда мятеж уже вспыхнул, он хорошо все понял, погибая столь плачевно, да ничего уже тогда изменить не мог.

Брак царя. 8 мая состоялось бракосочетание царя Димитрия и польской панны Марины Юрьевны, и сразу после этого на нее был возложен венец царицы всея Руси. Споры об одежде. На этой свадьбе и коронации произошел немалый спор между царем и московитскими вельможами из-за одежды. Царь и польские вельможи хотели, чтобы невеста, когда ее поведут в церковь, была в польской одежде, к которой она привыкла с юности, тогда как в чужой она не умела держаться. Московиты требовали, чтобы при венчании она была, согласно обычаям страны, одета, так же как и царь, по-русски. После долгого спора царь сказал: “Хорошо, я не стану отменять обычай моей страны, уступлю моим боярам (Senatorn), чтобы они не имели повода жаловаться, будто я хочу ввести много изменений и новшеств. Дело идет об одном дне”, — и попросил свою невесту, чтобы она надела русскую одежду, на что та, в конце концов, и согласилась. Тогда на невесту надели очень дорогие царские одежды, в которых ее отвели в церковь св. Марии и обвенчали с Димитрием. На следующий день, 9 мая, Димитрий приказал принести своей царице новые польские платья с просьбой, чтобы она надела и носила их из уважения к нему, поскольку вчера был день русских вельмож, и он хотел угодить всей стране, а сегодняшний и последующие дни теперь будут принадлежать ему. Он будет царствовать и поступать, как ему будет угодно, а не так, как хотят его московиты. С того дня царица одевалась по-польски.

Эти свадебные дни были проведены в роскоши и веселье, в пирах и трапезах с пением и плясками. Тут были не только всякие музыкальные инструменты, какие только можно придумать, но также и самый прекрасный хор из 32 голосов, какого только может пожелать властитель. Димитрий выписал его из Польши. Поляки на радостях так перепились, что при разъезде, направляясь на свои квартиры, сильно бесчинствовали. Они порубили и поранили саблями московитов, встретившихся им на улице. Жен знатных князей и бояр они повытаскивали насильно из карет и вдоволь поиздевались над ними, что русские молча запоминали, думая свою думу.

В субботу 10 мая, на третий день свадьбы, царь приказал приготовить в кухне все по-польски и среди других кушаний — вареную и жареную телятину. Когда русские повара увидели это и рассказали всем, в царе стали сильно сомневаться, и русские стали говорить, что он, верно, поляк, а не московит, ибо телятина считается у них нечистой и ее не едят. Они это молча стерпели, выжидая удобного случая.

10 мая того же года в московском Кремле с дозволения царя Димитрия впервые была произнесена евангелическая лютеранская проповедь господином Мартином Бером из Нейштадта по той причине, что господам докторам, капитанам и другим немцам, которым надлежало быть при царе, было слишком далеко до церкви в Немецкой слободе.

12 мая в народе стали открыто говорить, что царь — поганый (ein Pagan), он не ходит больше в церковь так часто, как раньше, живет, во всем придерживаясь чужеземных церемоний и обычаев, жрет нечистую пищу, в церковь ходит не помывшись, не кладет поклонов перед святым Николаем, и хотя с первого дня свадьбы до сегодняшнего дня каждое утро приготовляется баня, он со своей языческой царицей еще не мылся. Должно быть, он не московит, et per consequens non verus Demetrius (А следовательно, и не истинный Дмитрий.). Чем это кончится, еще неизвестно. Так они открыто [118] говорили на рынке, и несколько алебардников услыхали это, схватили одного такого негодяя и, отведя его в Кремль к царю, рассказали, что они слышали всюду на рынке.

Хотя царь велел созвать всю свою охрану, чтобы нести службу день и ночь, а также приказал допросить и пытать захваченного болтуна, предатели бояре, потакая негодяю, сказали царю, что малый напился и был пьян, теперь он ничего не может сказать, да и без этого не слишком умен, даже когда трезв, пусть царь не обращает внимания на подобные пустые речи и не верит всякому наушнику. Он теперь достаточно силен, чтобы справиться со всеми своими врагами и изменниками, если они что-либо предпримут. Все обстоит не так, как ему наговаривают немцы и т. д.

Все это вселило в царя такую уверенность, что он не стал обращать внимания ни на какие предостережения, и хотя 13, 14, 15 и 16 мая открыто и совсем явно говорили и слушали об измене, и это было сообщено ему его капитанами, он не придал этому особого значения, взял донесения и сказал, что никакой беды тут нет, страже из 50 человек следует по-прежнему указу день и ночь нести охрану, а остальным оставаться дома до своей очереди.

Но, как гласит пословица: “Citius venit periculum cum spernitur: item, accidet in puncto, quod non speratur in anno etc.” (Опасность приходит быстрее, когда ею пренебрегают, и случается сразу то, чего не ждут и через год.) и как говорит св. Павел в первом послании к фессалоникийцам: “Ибо когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба”. ⁶²

Так случилось и с этим беспечным Димитрием. Изменники захватили его, когда он меньше всего этого ожидал, ибо он не обращал внимания ни на чудесные знамения, ни на правдивые сообщения. 16 мая в ночь случился столь ужасающий снегопад и столь неслыханный мороз, что все хлеба в полях померзли, а это к Добру привести не могло.

Раскрывается ларец предателей. 17 мая хитрые русские привели в исполнение свой дьявольский замысел, который они вынашивали целый год. В третьем часу утра, когда царь и польские вельможи были еще в постели и отсыпались с похмелья, их грубо разбудили. Разом во всех церквях (каковых в Москве около 3000, и на каждой колокольне по крайней мере 5 или 6, а, смотря по церкви, и 10 или 12 колоколов) ударили в набат, и тогда из всех углов побежали толпами сотни тысяч человек, кто с дубинами, кто с ружьями, многие с обнаженными саблями, с копьями, или с тем, что попалось под руку: Furor arma ministrabat (Ярость давала в руки оружие.). Все они бежали к Кремлю и кричали: “Кто убивает царя?”. Князья и бояре отвечали: “Поляки”. Когда Димитрий в постели услышал этот страшный набат и невероятный шум, он сильно испугался и послал своего верного рыцаря Петра Федоровича Басманова выяснить, что там происходит, а князья и бояре, которые несли службу в передних покоях, ответили, что они ничего не знают, верно где-либо горит. К набату прибавились нечеловеческие крики на всех улицах, так что слышно было даже в царских покоях. Тогда царь во второй раз послал господина Басманова узнать, что там творится, не горит ли, и где именно, сам тоже встал и оделся. Господин Басманов, увидев перед дворцом в Кремле снаружи на всех крыльцах и лестницах бесчисленное количество русских с копьями и кольями, сильно испугался и спросил, что они там делают, что им нужно и что означает набат. “Господин Omnis” ответил, чтобы он [119] убирался, а им вызвал бы сюда самозванного царя, они с ним поговорят.

Тут господин Басманов понял, что означает набат и какое совершилось предательство, схватившись за голову, он приказал немецким копейщикам держать оружие наготове и не впускать ни одного человека. Печальный пришел он назад к царю и сказал: “Achthy mney, thy, Aspodar moia, sam Winewacht!” — “Ахти мне, ты, государь мой, сам виноват! Совершилось большое предательство, там собрался весь народ и требует, чтобы ты вышел. Ты же до сих пор никогда не хотел верить тому, что тебе почти ежедневно сообщали твои верные немцы”.

Пока Басманов говорил так с царем, один боярин, который пробрался через телохранителей, пришел в спальню к царю и сказал ему дерзко, как отъявленный изменник и злодей: “Что? Еще не выспался недоношенный царь. Почему ты не выходишь и не даешь отчета народу?”. Верный Басманов схватил царский палаш и тут же в спальне отрубил вероломному боярину голову.

Царь вышел в передний покой, взял у одного из дворян, Вильгельма Шварцкопфа, курляндца родом из Лифляндии, из рук бердыш, прошел в другой покой к копейщикам, показал бердыш народу и сказал: “Ja tebe ne Boris budu” — “Я тебе не Борис буду”. Тогда несколько человек выстрелили в него и его телохранителей, так что ему снова пришлось уйти.

Господин Басманов вышел на крыльцо, где стояло большинство бояр, и стал очень усердно просить, чтобы они хорошенько подумали о том, что они замышляют, отказались от подобных злых намерений и поступили так, как надлежит. Закалывают Петра Басманова. Татищев, знатный вельможа, ответил ему руганью и со словами: “Что ты, сукин сын, говоришь! Так тебя растак, и твоего царя тоже” — выхватил длинный нож (каковой русские обычно носят под длинной одеждой) и всадил его в сердце Басманову так, что тот на месте упал и умер. Другие бояре взяли его и сбросили с крыльца высотою в 10 сажень вниз на землю.

Так пришлось ради своего царя расстаться с жизнью отважному рыцарю, который был верным другом всех немцев. Когда “господин Omnis” увидел, что убит тот, мужества и осмотрительности которого почти все боялись, кровожадные собаки осмелели, дикой толпой ринулись в сени на телохранителей, требуя выдачи вора, т. е. царя. Тот вышел с палашом в руках и хотел броситься на них, но с пылающей печью шутки плохи. Они выломали в сенях доски из стены, накинулись на 50 алебардников и отняли у них силой оружие. Царь все же скрылся от них в своих внутренних покоях с 15 немцами, которые заперлись и стали у дверей с оружием в руках. Сильно перепуганный Димитрий швырнул в комнату свой палаш, стал рвать на себе волосы и, ничего не сказав, ушел от немцев в свою спальню.

Русские сразу начали стрелять сквозь дверь по немцам, так что тем пришлось отойти в сторону. В конце концов русские разрубили дверь пополам топорами, и тут каждый немец предпочел бы иметь вместо своих алебард или бердышей хороший топор или мушкет. Один говорил другому: “Ах, если бы мы все, 300 человек наших, были здесь вместе и у нас были бы хорошие мушкеты, мы могли бы с божьей помощью сегодня заслужить славу и почет, спасти нашего царя и нас самих. Теперь же мы с ним пропали, это оружие годится только напоказ, а не для дела. О горе! Наших бедных жен, детей и добрых друзей, наверное, уже всех нет в живых, о горе, горе, что царь никогда не верил нашим сообщениям. Теперь и он погибнет, и мы все, и все немцы”. [120]

Тут они бросились в другую палату и заперлись, но царя они там не обнаружили. Он ушел из своей спальни потайным ходом, пробежал мимо царицыных покоев в каменный зал, где он со страху выпрыгнул в окно, с высоты 15 сажен, на пригорок и спасся бы, если бы не вывихнул себе ногу.

Русские прошли через царские покои, отобрали у телохранителей их оружие, приставили к ним стражу, не пустили их дальше сеней, допытывались, куда девался царь, разгромили царские палаты и похитили великолепные ценности из его покоев. Князья и бояре силой вломились в комнату к царице и к ее дамам, уже полумертвым от страха и ужаса.

Царица, будучи маленького роста, спряталась под юбку гофмейстерины (которая была высокого роста). Грубые князья и бояре (а вернее было бы назвать их мужланами и грубыми мужиками) спросили гофмейстерину и девиц: “Где царь и где его царица?”. Они ответили: “Это вы должны знать, где вы оставили царя, мы не приставлены его охранять”. Тогда русские сказали: “Ах, вы, бесстыдные потаскухи, куда вы девали эту польскую... вашу царицу?”. Гофмейстерина спросила, что они от нее хотят? Они ответили непотребно на грубом московитском языке... Совратили и соблазнили всех девиц. Один князь приказывал отвести к себе домой одну, другой — другую, так обращались они с дочерьми польских вельмож. Гофмейстерина, под юбкой которой спряталась царица, была старой толстой матроной, она сохранила свою честь вместе с царицей, но ее обругали такой-сякой и заставляли сказать, где царица. Она ответила: “Сегодня утром в первом часу мы проводили ее к отцу, Сандомирскому воеводе, она еще там”.

Тем временем стрельцы (Strelitzen), охранявшие Чертольские ворота, увидели, что свернувший себе ногу царь лежит на пригорке, услышали, как он стонет и вскрикивает. Они подошли к нему, помогли ему встать и хотели отвести его опять в его покои. Но как только “господин Omnis” это увидел и сообщил об этом боярам, которые были перед женской половиной и внутри нее, те бросили гофмейстерину с царицей и быстро сбежали с лестницы.

Стрельцы решили было защищать царя, так как он им многое пообещал, если они его спасут, и поэтому даже застрелили одного или двух бояр, но их скоро осилили, так что они ничего больше не могли поделать. Множество князей и бояр схватили больного, разбитого падением и страдающего царя и так с ним обращались, что он вполне мог бы сказать вместе с пленниками из комедии Плавта “Captivi” (“Пленники”): “Magna haec est injuria, trahi et trudi simul” (Велика обида, когда и волочат и толкают.). Князья и бояре отнесли его назад в его покои, столь богатые и великолепные прежде, а теперь безобразно разрушенные и разгромленные. Там, в сенях стояли некоторые из его телохранителей (охраняемые стражей и без оружия) и очень горевали. Он так на них взглянул, что слезы потекли у него по щекам, протянул одному из них руку, но не смог вымолвить ни слова. О чем он при этом думал, знает только всеблагий бог, которому ведомы все сердца, но вполне можно предположить, что он подумал о многократных предостережениях немцев и о том, как часто они добросовестно предостерегали его через капитанов.

Вильгельма Фюрстенберга прокалывают копьем. Один из дворян, копейщик Вильгельм Фюрстенберг из Лифляндии, проскользнул вместе с русскими в покой, чтобы взглянуть, что же будет с царем, но когда он встал рядом с царем, его заколол копьем один из бояр. Тут русские сказали: “Вот какие верные собаки эти немцы; они все еще не хотят покинуть своего царя, давайте уничтожим [121] их всех”. Но некоторые им возразили, да и знатные князья и бояре никак не хотели допустить или дозволить это.

В этом покое они разыграли с бедным Димитрием действо о муках страстных нисколько не хуже, чем евреи с Иисусом Христом. Московиты издеваются над царем. Один дергал и щипал его сзади, другой — спереди, содрали с него царское платье и надели на него грязный кафтан пирожника (eines Pirossnicken), один говорил другому: “Eto zayr pfse Russi” — “Смотрите, каков царь всея Руси”, другой говорил: “Такой царь есть у меня дома на конюшне”, третий говорил: “Я могу царю…”, четвертый ударил его по лицу и спросил: “Эй, ты, сукин сын, кто ты такой? Кто твой отец? Откуда ты родом?”. Он ответил: “Всем вам известно, что я ваш венчанный царь, сын Ивана Васильевича, спросите мою мать в монастыре, или отведите меня на Лобное место и дайте мне говорить”. Тут выскочил со своим ружьем один купец по прозвищу Мюльник и сказал: “Нечего давать оправдываться еретикам, вот я благословлю (Plaslabith) этого польского свистуна”, — и с этими словами он выстрелил и ранил его.

Старый изменник Шуйский разъезжал по Кремлю и без стеснения кричал черни, чтобы они потешились над вором (mit dem Worn). Тогда каждому захотелось проникнуть в покои, чтобы поглумиться над раненым Димитрием. Но там места больше не было, поэтому они столпились снаружи и спрашивали: “Что хорошего сказал польский скоморох (scammaroth)?”. А те отвечали: “Признался, что он не истинный Димитрий” (чего он, однако, не делал, а говорил, что он сын Ивана Васильевича).

Тогда они завопили во все горло свое “Crucifige” (Распните его.): Бей его! Не оставляйте его в живых и т. п. Князья и бояре выхватили свои сабли и ножи, один ударил его по голове спереди, другой, наоборот, сзади опять по тому же месту, так что у него выпал из головы кусок шириною в три пальца и остался висеть на одной только коже, третий рубанул ему по руке, четвертый по ноге, пятый проткнул ему насквозь живот. Другие вытащили его за ноги из палат на то же крыльцо, на котором был заколот и сброшен вниз его верный рыцарь Петр Басманов (как рассказывалось выше), а отсюда они сбросили его вниз, приговаривая: “Вы были дружными братьями в жизни, так не отличайтесь друг от друга и в смерти”.

Так внизу в грязи валялся гордый и отважный герой, который еще вчера восседал в большом почете и своею храбростью прославился во всем свете. Так свадебное ликование на девятый день после бракосочетания превратилось для жениха, для невесты и для всех свадебных гостей в великое горе. Поэтому всякому следует остерегаться ездить на такие свадьбы, как московская и парижская. Этот Димитрий царствовал без трех дней 11 месяцев. ⁶³

Как поступили с Сандомирским воеводой и с поляками после убийства Царя

Двор, где остановился господин воевода Сандомирский со своими слугами и гайдуками, находившийся в Кремле, поблизости от царских палат и от патриаршего дома, окружили со всех сторон много сотен московитов. К воротам подвезли даже несколько пушек, и все так охранялось, что ни одна собака, не говоря уже о человеке, и то не смогла бы [122] оттуда выйти, пока длился мятеж. Воевода не мог вызволить своего зятя, царя, но был готов защищаться, если бы московиты вздумали напасть на него.

Убивают 100 музыкантов. Все музыканты, певцы и инструменталисты, мальчики, юноши и взрослые мужчины, помещенные на монастырском дворе в Кремле, были убиты первыми вслед за царем и Басмановым, сто безвинных, искусных и честных душ. После них пришел черед пострадать полякам в Китай-городе и в Белом городе. Некоторые из них залезли и заползли на чердаки, другие — в развалины и в погреба, часть зарылась в солому, другая — в навоз. Как в одних рубахах повыскакивали из постелей, так и попрятались, но все-таки их нашли, одних забили насмерть дубинами, другим саблями перерубили шеи. Женщин и девиц забрали.

Брат царицы, пан староста, со своими людьми и находившимися близ него польскими дворянами крепко держался в Валашском доме, против Литейного двора, храбро оборонялся, и многим московитам пришлось у этого двора вылететь из седла и протянуть ноги на земле. В это же время хорошо оборонялись царицын зять и польские послы, жившие в доме, где умер блаженной памяти его княжеское высочество герцог Иоганн, брат его королевского величества короля датского и пр. Всего там было 700 человек, и они угрожали, что станут метать огонь в город, подожгут свой дом, сядут на коней и будут защищаться до последнего человека, если русские клятвенно не обещают оставить их в живых. Подобным же образом поступили старые польские конники Димитрия на своем дворе. Они держались так крепко, что ни один московит не смог к ним прорваться. Московиты подтащили к дому пушки и стали угрожать разнести дом до основания, если они не сдадутся добром, и дали два выстрела по двору брата царицы.

Тогда поляки запросили мира при условии, что московиты поклянутся не посягать на их жизнь и имущество. Московиты поклялись своим Николаем и распятием. Но поляки не поверили им, потребовали к себе знатных вельмож. Тогда пришел старый предатель Шуйский со своими приспешниками, и они поклялись, что не причинят полякам никакой обиды, пусть только несколько дней спокойно посидят дома и не выходят на люди, так как жители очень озлоблены против поляков из-за своевольства и насилия, учиненного ими над московитскими женами и детьми. Такая же милость выпала и другим полякам, сплотившимся на больших дворах. Те же, которые находились на маленьких дворах примерно по 8, 10 или 12 человек, все были перебиты, как собаки, без всякой жалости.

Несколько поляков успели вскочить на коней и уехать из Москвы в надежде найти прибежище в Немецкой слободе у тамошних немцев. Но по дороге они попали к дурным, бессовестным немцам, которые, заслужив виселицу и четвертование в Лифляндии и Германии, тут, в России, переменили веру, стали мамелюками и христопродавцами и поэтому были скорее русскими, чем немцами, отчего Димитрий и не счел их достойными служить в его охране. Он говорил, что раз они не остались верны господу богу, который дал им тело и душу, так уж тем более они не будут верны ему. Поэтому они ненавидели Димитрия и его поляков и еще более злобились на них, чем сами исконные московиты. Бедняги поляки ушли от медведей и попали в пасть ко львам. Эти архиплуты отняли у них коней, сняли одежду, убили их и бросили в речку Яузу.

Убивают 2135 поляков. Эта дьявольская охота с душегубством и убийством длилась с 3 часов дня до 10-ти, были убиты и зарублены 2135 поляков, среди них много достойных студентов, немецких ювелиров и купцов из Аугсбурга, [123] имевших при себе много добра и золота. Всех раздевали донага, выбрасывали, как падаль, на улицу, так что их пожирали собаки, а русские знахари вырезали жир из их трупов. Так они лежали под открытым небом, пока на третий день убийца Шуйский не приказал увезти их и похоронить в божьем доме (Bossdum).

Этот день, 17 мая, будут помнить, пока существует мир. Это был горестный и страшный день, в который иноземцы испытали такой страх и ужас, что всего в точности даже и рассказать невозможно, а уж тем более вряд ли поверит тот, кто про это прочтет или услышит. Шесть часов подряд ничего иного слышно не было, кроме набата, стрельбы, ударов, топота, стука копыт. Московиты кричали и вопили: секи, секи их, таких-сяких (Secci, Secci, В....). Милосердия к полякам безжалостные русские не знали, не помогали ни просьбы, ни мольбы, ни обещания, ни уговоры.

Один благородный, достойный дворянин как выскочил в рубашке из постели, так и зарылся в погребе в песок, взяв с собой в кошельке 100 дукатов. Русские его нашли, когда искали, не зарыли ли чего поляки. Он добровольно отдал им 100 дукатов, просил сохранить ему жизнь и взять его в плен, говорил, что он ни перед кем не грешен, ни перед царем, ни перед кем из вельмож, а если они его и кормили, то у него в Польше достаточно имущества, чтобы оплатить это, пусть его отведут в Кремль к вельможам, и там он оправдается. Как этот бедняга сокрушался, какой у него был несчастный вид, как тяжко он вздыхал, увидев, что все его слуги, зверски порубленные, валяются перед воротами, когда его повели по их телам, я сам видел собственными глазами.

Какой-то московит зашел с другой улицы на эту и, увидев, что ведут связанного польского дворянина, закричал: “Руби, руби его, сукина сына”. Тот склонился чуть не до земли перед убийцей и стал молить его так, что даже камень в земле смягчился бы, бога ради сохранить ему жизнь. Так как это не помогло, он стал просить Христа ради, потом ради Николая и пречистой девы Марии, но мольбы его все равно не были услышаны.

Убийца замахнулся на него. Он вырвался от тех, кто его вел, отскочил назад, низко склонился перед ними и сказал: “Ах! вы, московиты, именуете себя христианами, где же ваше христианское сострадание и милосердие? Пощадите же меня ради вашей христианской веры и ради моей жены и детей, покинутых в Польше”. Но его просьбы и мольбы были тщетны. Убийца рассек ему надплечье, так что из раны длиною в пядь со всех сторон полилась кровь. Несчастный все же побежал еще дальше, думая спасти свою жизнь. Но на этот новый шум в ту улицу прибежали еще и другие убийцы, они так обласкали его саблями, что он упал на землю и жалостным образом испустил дух. Тогда негодяи стали ссориться из-за окровавленной рубашки и портков (Portken).

Так этот бедный дворянин лишился не только своего добра и одежды, золота и серебра, слуг, лошадей, ружей и пищалей, но и жизни, что, конечно, было прискорбно для его близких в Польше, точно так же, как и для многих сотен других жен и детей, братьев, родных и друзей, которые потеряли своих близких. Этот день был для всех иноземцев несчастливым, злополучным и печальным.

Иноземцы теряли, а коренные жители приобретали. Какой-нибудь голодранец тащил в свой дом доставшиеся ему в добычу бархатные и шелковые платья, собольи и лисьи меха, золотые цепи, кольца, ковры, золото и серебро, чего ни он, ни его предки никогда не имели. В этот [124] день слышно было неимоверно много хвастовства и похвальбы. Говорили между собою: “Наш московитский народ очень могуч, весь мир его не одолеет. Не счесть у нас народу. Все должны перед нами склоняться”. Да, любимые московиты, когда вас сто против одного безоружного, то вы отважные герои, да когда вы к тому же нападаете на спящих, а не то, пожалуй, плохо обстояло бы с вашим могуществом, сколько бы сот тысяч вас ни было.

После 10 часов трагедия была окончена, и с оставшимися еще в живых поляками был заключен мир. Во всей Москве стало тихо, и иноземцы немного вздохнули. Подобно этому, когда рев и завывание бури и огромные морские волны утихают и наступает совсем тихая, ясная погода, моряки становятся веселее и радостнее, чем они были во время бури, потому что они остались целы. Такая же радость была и у нас, когда мы узнали, что со злодействами и убийствами покончено, а мы остались живы в бунте и мятеже столь многих сотен тысяч людей. ⁶⁴

Комментарии

46. Измена П. Ф. Басманова и переход войска под Кромами на сторону Лжедимитрия I произошли 7 мая 1605 г. “Новый летописец” указывает, что в “совете” с Басмановым были воеводы князья Василий и Иван Васильевичи Голицыны — давнишние соперники Годуновых, М. Салтыков, а также служилые люди Рязани, Тулы, Каширы и Алексина (ПСРЛ, т. XIV, стр. 64). Одной из причин измены Басманова Платонов считает расстройство в войске, которое вследствие длительной осады было утомлено, мало боеспособно, ослаблено дезертирством и т. д. Убедившись через шпионов, что большинство рати на стороне Лжедимитрия, а не Годуновых, Басманов стал искать средств передаться самозванцу без кровопролития (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 210 — 211). Платонов не видит мотивов, по которым дети боярские “своровали под Кромами”, но считает, что рязанцы были увлечены Ляпуновыми, которые были озлоблены на Годуновых, а за рязанцами потянулись и служилые люди других городов. “Состояние умов в войске было так смутно, настроение так неопределенно, — пишет Платонов, — что достаточно было одного решительного толчка, и вся масса готова была поддаться по данному направлению. Этот толчок и дали Голицын, Басманов и Ляпуновы” (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 211 — 212). Буссов сообщает, что лишь немцы остались верны новому царю Федору. В действительности часть русского войска, узнав об измене, также бежала из-под Кром к Москве, в том числе воеводы М. П. Катырев и А. А. Телятевский (ПСРЛ, т. XIV, стр. 64).

47. Посланными Лжедимитрия I в Красное село были Н. Плещеев и Г. Пушкин. Изложение у Буссова последующих событий — т. е. шествия толпы из Красного села на Красную площадь, чтения грамоты Лжедимитрия I с Лобного места (опубликована; ААЭ, т. II, № 34), расправы московского люда с Годуновыми — вполне соответствует изложению “Нового летописца”. В последнем указывается лишь, что вместе с Году, новыми были взяты их родственники Вельяминовы и Сабуровы (ПСРЛ, т. XIV, стр. 65). В разрядных записях содержится сообщение, что после чтения грамоты с Лобного места говорил Богдан Бельский, призывая москвичей признать “спасенного им” Димитрия и расправиться с Годуновыми (С. Белокуров, стр. 5). В записках Буссова акцентируется внимание на ущербе, который понесли немцы. Однако русские источники подчеркивают, что гнев черного московского люда обрушился не только на бояр — сторонников Годуновых или на немцев, но и вообще на богатеев. В выступлении народных масс нашло яркое выражение обострение классовых противоречий в стране, — это было по существу восстание черного люда Москвы. “Зловещий призрак социального междоусобия вставал над Москвою в эти дни политической безурядицы”, — пишет Платонов, Он указывает, что служилое и торговое население Москвы “чрезвычайно боялось бедной разоренной черни, сильно желавшей грабить московских купцов; всех господ и некоторых богатых людей... Внутренний враг, толпившийся на московских улицах, площадях и рынках, для общественных верхов казался даже горше наступавшего на Москву неведомого победителя” (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 216) Названная Буссовым церковь Иерусалим находилась, по данным Олеария, “вне Кремля, в Китай-Городе, направо от больших кремлевских ворот”, т. е. может быть отождествлена с церковью Василия Блаженного (А. Оlеаrius. Reisebeschreibung. 1656, стр. 148). В другом месте Хроники Буссов эти большие ворота Кремля называет Иерусалимскими (см. стр. 110, 128).

48. Повинную грамоту от Москвы к Лжедимитрию, о которой сообщает Буссов, повезли князь И. М. Воротынский и А. А. Телятевский (ПСРЛ, т. XIV, стр. 65). Убийство Федора Борисовича и его матери было совершено 10 июня 1605 г. по прямому указанию Лжедимитрия I, хотя Буссов и передает приказ его об этом в неопределенных выражениях. По сообщению “Нового летописца”, убийцами были князь Василий Голицын, князь Василий Мосальский, Михаил Молчанов и Андрей Шерефединов (ПСРЛ, т. XIV, стр. 66; РИБ, т. XIII, стр. 50). Убийцы объявили народу, что бывшие царь и царица покончили жизнь самоубийством — “испили зелья”. Об этом сообщают большинство иностранцев, а также сам Лжедимитрий в письме к Мнишку (Н. Н. Костомаров. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия, 1604 — 1613. Собрание сочинений, т. IV, СПб., 1903, стр. 132; в дальнейшем:. Н. Костомаров). Убитых Федора и его мать похоронили как самоубийц без церковного отпевания в бедном московском монастыре. Сюда же были перенесены из Архангельского собора останки царя Бориса. Годуновы перепохоронены были при Василии Шуйском (см. примеч. 80). Относительно судьбы дочери Бориса, Ксении, Буссов прав. В одном письме Ю. Мнишек (имея в виду приезд своей дочери Марины в Москву) предлагал Лжедимитрию I удалить от себя Ксению (СГГД, ч II, № 112, стр. 243). По некоторым сведениям, Ксения была пострижена в монахини под именем Ольги сразу же после убийства ее брата и матери.

49. В записках Буссова описание событий царствования Лжедимитрия I носит внешний характер. Буссов с большими подробностями передает церемонию прибытия в Москву Лжедимитрия I, встречу его с “матерью”, приезд в Москву Марины Мнишек, свадебные празднества в мае 1606 г. и восстание жителей Москвы против поляков 17 мая 1606 г. Есть в записках Буссова сведения о жизни московского двора при Лжедимитрий I (этикет, развлечения и т. д.), а также некоторые данные о деятельности центрального государственного аппарата. Личность Лжедимитрия I — польского ставленника — вызывает у Буссова симпатию. Он изображает его ловким, смелым и умудренным в государственных делах человеком. Авантюрист-самозванец, совершивший головокружительную карьеру, импонировал авантюристу Буссову. Рисуя самозванца “гордым и отважным героем”, Буссов тем не менее уверен, что это не настоящий Димитрий, а Лжедимитрий. Буссов ясно сознавал зависимость Лжедимитрия I от польских панов, поддерживавших его, и видел всю опасность для авантюры Лжедимитрия разгула польской шляхты, нахлынувшей в Москву. Не без осуждения Буссов сообщает об опрометчивых поступках самого Лжедимитрия, оскорблявших национальные и религиозные чувства русских, — приближение поляков, отступление от предписаний церкви и народных обычаев, женитьба на иноверке, третирование русских бояр и т. д.

50. Вступление Лжедимитрия I в Москву Буссов датирует 20 июня по старому стилю. Маржерет и Паэрле ту же дату указывают по новому стилю — 30 июля (Н. Устрялов, ч. I, стр. 174, 298). Встреча Лжедимитрия I в Москве описывается Буссовым примерно так же, как описывает ее И. Масса (стр. 111 — 112). О сильном вихре, разразившемся при проезде Лжедимитрия I по мосту через р. Москву, пишет только Буссов. В “Новом летописце” есть указания на необычные явления природы во время вступления Лжедимитрия в Москву, а именно — средь бела дня “над Москвою, над градом и над посадом, стояше тьма, окроме ж града нигде не видяху” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 66). Сообщение о разговоре Лжедимитрия I с иностранцами, участниками битвы при Добрыничах, имеется только у Буссова. Известия об этом разговоре не находим и в записках Маржерета, хотя он был активным участником Добрынической битвы и был принят одним из первых на службу к Лжедимитрию, став начальником его личной охраны.

51. Богдан Бельский занимал видное положение при дворе Лжедимитрия I. За оказанные им услуги Лжедимитрий возвел Бельского уже в июне в звание оружейничего великого, а позднее и в звание боярина. Сообщение Буссова о кресте с изображением св. Николая вряд ли соответствует действительности, так как на православных крестах изображается обычно распятие. Кресты с изображением святых известны, но это кресты-энкольпионы — особого рода нательные кресты, пустые внутри, предназначенные для ношения мощей (В. С. Голышенко. К вопросу об изображении князя в чудовской рукописи XII — XIII вв. Проблемы источниковедения, сб. VII, стр. 405 — 406). Однако сомнительно, чтобы Бельский показывал такой крест толпе, вероятнее предположить, что это был обычный крест. (О культе св. Николая см. примеч. 2).

52. День коронации Лжедимитрия, по Буссову, — 29 июня. И. Масса указывает другую дату коронации — 20 июля (И. Масса, стр. 113). Правильность датировки И. Массы подтверждается показаниями Маржерета и Паэрле, которые относят коронацию на 31 июля нового стиля (Н. Устрялов, ч. I, стр. 174, 298).

53. Инокиня Марфа Нагая была привезена из небольшого Белозерского монастыря в Москву 18 июля (Буссов ошибочно указывает как место заточения Марфы Троице-Сергиевский монастырь) и признала публично Лжедимитрия I своим сыном. В грамотах Марфы, отправленных по городам после убийства самозванца, это признание изображалось как вынужденный акт — “устрашил смертью” (СГГД, т. II, № 146), “а коли он с нею говорил, и он ее заклял и под смертью приказал, чтоб она того никому не сказывала” (СГГД, т. II, № 147). Однако уже автор “Нового летописца” недвусмысленно намекнул на то, что действия инокини Марфы, признавшей Лжедимитрия I сыном, могут быть объяснены не только “страхом”, но и “своим хотением” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 67). Последнее вполне вероятно — признание самозванца истинным Димитрием обеспечивало самое высокое положение при московском дворе самой Марфы и ее родни как ближайших родственников царя. И источники (в том числе и Буссов) показывают, что Марфа исполняла принятую на себя роль матери с большим усердием.

54. Несоблюдение Лжедимитрием I пышного и торжественного царского чина, определявшего все общественные выступления царя и весь царский быт, отмечают многие наблюдатели. По установившейся веками традиции царь появлялся обычно всегда в сопровождении блестящей и раболепной толпы бояр, он не ходил, а шествовал, не сидел, а восседал, не ел, а вкушал, не говорил, а изрекал, должен был показывать пример набожности, благочестия и т. д. С точки зрения этих традиционных представлений о царе такие поступки Лжедимитрия I, как одинокие прогулки по Москве, запальчивые споры в Думе, непосредственное участие в травле зверей во время царских охот и т. д. и т. п., воспринимались как оскорбление царского достоинства. А так как пренебрежение к “царскому чину” у Лжедимитрия I сочеталось с явным предпочтением к обычаям и образу жизни польских панов, то оно воспринималось как оскорбление национальное.

55. Ряд фактов внутренней политики Лжедимитрия I, сообщенных Буссовым, не находит подтверждения в других источниках. Так, о личном приеме самозванцем жалоб от населения по средам и субботам, о запрещении приказам брать посулы и об облегчении занятиями ремеслом читаем только у Буссова (см. стр. 110). Однако многие сообщения Буссова могут быть проверены по другим источникам. Дворец, о строительстве которого в Кремле пишет Буссов, с большими подробностями описан И. Массой (стр. 116, 117; см. также: И. Забелин. Домашний быт русских царей в XVI и XVII ст., ч. I, M., 1872, стр. 53). Точно так же подтверждается другими источниками и сообщение Буссова о намерении Лжедимитрия I превратить Елец в главную военную базу для подготовлявшегося похода на Крым. И. Масса сообщает, что Лжедимитрий I, “намереваясь напасть на Татарию, отправил в Елец много припасов и амуниции на триста тысяч человек” (И. Масса, стр. 153). “Новый летописец” сообщает также об отправке Лжедимитрием I “наряда”, т. е. артиллерии, в Елец (ПСРЛ, т. XIV, стр. 68). То же сообщение читаем в Сказании А. Палицына (стр. 114). О воинственных планах Лжедимитрия I в отношении Крыма и Турции см.: А. А Новосельский. Борьба московского государства с татарами в первой половине XVII в. М — Л, 1948, стр. 48 и сл.

56. Посольство Афанасия Власьева, отправленное в Польшу в сентябре 1605 т., должно было: 1) официально вести переговоры с воеводой Сандомирским Юрием Мнишком о браке Лжедимитрия I с его дочерью Мариной, 2) испросить на этот брак согласие короля Сигизмунда III, 3) склонить польского короля к войне с Турцией. Если последняя задача не была осуществлена, то согласие на брак было получено. 10 ноября (22 ноября нового стиля) в Кракове в присутствии короля было совершено обручение Марины Мнишек с Лжедимитрием I. Во время церемонии Лжедимитрия представлял Афанасий Власьев. Сохранившиеся документы показывают, что, кроме ценных подарков, отправленных с Власьевым Юрию Мнишку, было отправлено с секретарем Яном Бучинским 200 тысяч злотых (СГГД, ч. II, стр. 241).

57. Отряд телохранителей из иностранцев, по сообщению Буссова, создан был тогда, когда “недоверие русских (к Лжедимитрию I) стало заметно”. Точнее, Буссов относит сформирование отряда к январю 1606 г. Однако более вероятно предположить, что отряд телохранителей создан был раньше, так как “недоверие русских” к Лжедимитрию I со всей наглядностью проявилось еще летом 1605 г., в заговоре Шуйского. Сам Лжедимитрий I явно не доверял русским войскам уже во время победоносного продвижения к Москве, распуская отряды служилых людей по домам и окружая себя польской шляхтой. Поэтому вполне вероятно, что немцы, служившие некогда Борису, составили сразу же вооруженную охрану и Лжедимитрия. И. Масса по поводу отряда телохранителей пишет примерно то же, что и Буссов (И. Масса, стр. 118).

58. Известие о переселении духовенства из центральных районов города, по-видимому, справедливо, так как некоторые участки церковной земли в самой Москве при Лжедимитрий I были отобраны в казну (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 221). Сообщение Буссова об общем учете доходов монастырей и намерениях секуляризации церковных земель не имеют подтверждения в других источниках. Имеются лишь данные о денежных поборах, наложенных Лжедимитрием I на монастыри. Так, с Иосифо-Волоколамского монастыря было затребовано 3000 рублей, а с Троице-Сергиевского взято даже 30 000 рублей (Очерки истории СССР. Конец XV в. — начало XVII в., стр. 500). Подобные факты рассматривались духовенством как ущемление прав церкви. К тому же поведение самого царя, допускавшего нарушения в сфере обряда и внешнего культа, и прямое неуважительное отношение к церковной “святыне” его иноверческого окружения возбуждали у церковников большие опасения за чистоту православия в государстве. Не были, разумеется, для русского духовенства тайной и оживленные сношения Лжедимитрия I с римским папой, о чем Буссов не пишет. Эти сношения самозванца с главой католической церкви и высшими сановниками ее, установившиеся еще во время его пребывания в Польше, продолжались и тогда, когда Лжедимитрий I стал царем. От папы шли поздравления Лжедимитрию по случаю его восшествия на “трон предков” и увещевания неизменно сохранять свое католическое исповедание, принятое Лжедимитрием еще в апреле 1604 г. Ответные письма самозванца к папе полны учтивости и смиренной покорности (СГГД, ч. II, №№ 107, 114). В своих посланиях к Лжедимитрию I папский нунций в Кракове К. Рангони был еще более настойчив — он прямо требовал от самозванца выполнения обещания о соединении греческой веры с римской (СГГД, ч. II, №№ 98, 101, 124, 126). В декабре 1605 г. в Рим был направлен посол Лжедимитрия I Андрей Лавицкий, а в феврале 1606 г. в Москву прибыл посол от папы А. Рангони. Хотя содержание переговоров и не становилось достоянием публики, тем не менее эти сношения русского царя с католиками не без основания рассматривались как угроза православию. Большое число грамот римского папы и других сановников католической церкви к Лжедимитрию I с поздравлениями и всевозможными наставлениями, просьбами, а также с требованиями к нему быть верным римско-католическому вероисповеданию и идее введения России в римско-католическую веру напечатано в томе II “Актов исторических, относящихся к России, извлеченных из иностранных архивов и библиотек” (СПб., 1842, стр. 57 — 97; см. также: История Польши, т. I, стр. 225).

59. Тайный заговор против Лжедимитрия I, руководимый Шуйскими, возник еще в июне 1605 г. Московская знать, расправившись с Годуновыми с помощью самозванца, стремилась теперь избавиться и от последнего, с тем чтобы посадить на московский престол своего представителя. Наиболее вероятными претендентами на царское звание были Шуйские. Вот почему Шуйские, по словам Платонова, “очертя голову бросились в агитацию, возбуждая московское население против нового царя, еще не успевшего приехать в свою столицу” (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 218). Заговор, по-видимому, был раскрыт в первые дни после прибытия Лжедимитрия I в Москву, так как уже 30 июня должна была состояться отмененная в последнюю минуту казнь В. И. Шуйского, а в июле Шуйские были сосланы в галицкие пригороды (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 218). Помилование Шуйского Буссов считает “неуместным милосердием” со стороны Лжедимитрия I, имевшим трагические последствия для самого самозванца. Опала на Шуйских повлекла за собою и другие расправы и казни. “Новый летописец” сообщает о тайных пытках и казнях людей и среди казненных называет Петра Тургенева (ПСРЛ, т. XIV, стр. 67). Казнь стрельцов, отданных якобы Лжедимитрием I на расправу их товарищам, “Новый летописец” относит к другому времени — к весне 1606 г., причем, согласно “Новому летописцу”, инициатором этой расправы был Петр Басманов (ПСРЛ, т. XIV, стр. 68). Эпизод с казнью стрельцов подробно описан И. Массой и отнесен также к весне 1606 г. (И. Масса, стр. 122 — 124). Платонов указывает, что волнение стрельцов случилось во время великого поста, который в 1606 г. начался 3 марта (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 222).

60. Военная игра, которой, по словам Буссова, хотели воспользоваться заговорщики для расправы с Лжедимитрием I и его окружением, происходила, вероятно, в марте 1606 г. Буссов, закончив рассказ об этой игре, сообщает, что в это время Димитрий получил известие о выезде его невесты. Сообщение же о выезде Марины Мнишек в Россию дошло до Москвы в середине марта (см. грамоту Лжедимитрия I к Ю. Мнишку от 18 марта 1606 г.: СГГД, т. II, № 132). Сообщение Буссова о некоем “большом монастыре” Вяземе, находившемся в 6 милях от Москвы, ошибочно. В действительности в 6 милях от Москвы находилось село Вязема, принадлежавшее Борису Годунову. Там он построил дворец, обнесенный палисадником и окопанный рвом, и каменную церковь замечательной архитектуры. Вокруг церкви была воздвигнута деревянная ограда с острыми башнями, что делало ее похожей на крепость. Буссов принял ее за монастырь, так как монастыри обносились обычно крепостными стенами (Н. Устрялов, ч. II, стр. 205; История Москвы, т. I, 1952, стр. 178).

61. Приготовления к встрече нареченной невесты Лжедимитрия I начались еще в ноябре 1605 г. Наказ Яну Бучинскому, отправленному в ноябре 1605 года к воеводе Сандомирскому, определял порядок встречи Марины Мнишек на границе (СГГД, т. II, № 106). 23 января 1606 г. на границу для встречи Марины были направлены бояре: Михаил Нагой, князь В. Мосальский и А. Воейков (СГГД, т. II, № 118). Однако приезд Марины затягивался, несмотря на нетерпеливые послания Лжедимитрия I к Юрию Мнишку и понуждения со стороны его послов (СГГД, т. II, №№ 109, 110, 113, 116, 117, 119, 123, 127, 129 и т. д.). Почти четырехмесячная задержка выезда Марины в Россию мотивировалась то нездоровьем отца невесты, то недостатком денег, то ожиданием лучшей дороги, и т. д. В действительности причиной задержки была неуверенность Ю. Мнишка в прочности положения Лжедимитрия I в Москве. Мнишек не мог не знать, что в Москве существует заговор бояр против Лжедимитрия, которые еще осенью 1605 г. через Ивана Безобразова (гонца Лжедимитрия) тайно сообщали королю Сигизмунду III о намерении свергнуть Самозванца и возвести на престол сына короля Владислава. Знал Мнишек и о все возрастающей ненависти широких слоев русского народа к польскому ставленнику. Стремясь выгадать время, Мнишек оттягивал отъезд своей дочери всю осень и зиму, и лишь весной, после настойчивых требований Самозванца, Марина Мнишек выехала из Кракова. 2 мая (а не 1 мая, как пишет Буссов) Марина Мнишек прибыла в Москву. Описание Буссовым торжественного въезда царской невесты в столицу в общем совпадает с описанием его другими очевидцами (И. Масса, Паэрле и. др.). Многочисленная польская свита Марины (около 2000 человек), огромный обоз, в котором, по сообщению Буссова, везли, между прочим, и оружие, вооруженные отряды шляхты, сопровождавшие польских панов, ближних и дальних родственников будущей царицы (ее отца — Юрия Мнишка, ее брата — воеводы Саноцкого, ее дяди — воеводы Красноставского, Константина Вишневецкого, Стадницкого, Тарлы и др.) — все это произвело отрицательное впечатление на московское население. Москвичи, сообщает Буссов, удивлялись странному обычаю шляхты и панов являться на свадьбу во всеоружии. Наплыв в Москву, под предлогом царской свадьбы, большого количества вооруженных поляков, слишком развязное и наглое их поведение дали новые поводы для усиленной агитации против Лжедимитрия I.

62. Подготовка восстания против Лжедимитрия I началась с осени 1605 г. Руководителями готовящегося восстания выступили бояре во главе с В. И. Шуйским. В борьбе с Лжедимитрием I московская знать стремилась использовать растущее недовольство народных масс — крестьянства и низов городского населения — крепостнической политикой Лжедимитрия I. Надежда на “хорошего царя”, жившая в народных массах и немало способствовавшая самозванцу в борьбе его за власть, не осуществилась. Внутренняя политика Лжедимитрия I носила ярко выраженный крепостнический характер и была логическим продолжением политики его предшественников на русском престоле. Крепостническими были законы Лжедимитрия I: 7 января 1606 г. — о холопах и 1 февраля 1606 г. — о беглых крестьянах. И. И. Смирнов устанавливает “прямую и непосредственную” связь закона Лжедимитрия I от 7 января 1606 г. о холопах с законом 1597 г. о кабальных людях. Закон 1597 г., как известно, лишил права кабальных людей прекращать свою зависимость от господина путем уплаты долга и установил продолжительность зависимости кабального человека до смерти господина. Закон от 7 января 1606 г. подтверждает и укрепляет эту норму закона 1597 г., так как пресекает одно из распространенных, видимо, нарушений его, состоящее в том, что кабалы писались на имя “отца с сыном”, в результате чего кабальный человек после смерти господина-отца переходил во владение его сына. Закон 7 января 1606 г. объявляет такие кабалы недействительными, запрещает удовлетворять по ним иски и объявляет свободными кабальных людей, на которых они составлены. Таким образом, закон Лжедимитрия I о холопах, подтверждая нормы крепостнического закона 1597 г., укрепляет институт кабального холопства, который являлся формой вовлечения в сферу крепостничества еще не закрепощенных элементов. Отсюда ясно, что закон Лжедимитрия I о холопах отражал интересы крепостников-феодалов. Столь же ясно выступает крепостническая сущность закона Лжедимитрия I о беглых крестьянах от 1 февраля 1606 г. По этому закону к прежним помещикам должны быть возвращены все крестьяне, бежавшие от них в голодные годы, если будет установлено, что они могли прожить во время голода у старого помещика. Подлежат возврату также и те крестьяне, которые бежали за год до голодных лет (закон вводит 5-летний срок сыска беглых, т. е. подтверждает норму закона 1597 г.), а также в период после голодных лет. Новые помещики имели право на беглого крестьянина лишь в том случае, если они действительно прокормили его в голодные годы, т. е. спасли его от смерти. Аналогичным образом решался вопрос и о крестьянах, перешедших в кабальное холопство, — если крестьянин становился кабальным человеком в голодные годы “от бедности”, он оставался в этом состоянии, если же будет установлено, что крестьянин мог прожить (не умереть с голоду), будучи у своего помещика, то он возвращался к старому господину (И. И Смирно в. К характеристике внутренней политики Лжедимитрия I. Уч. зап. ЛГУ, № 19, серия истор. наук, вып. 1, Л., 1938, стр. 186 — 200). В 1958 г., полемизируя с А. А. Зиминым о характере законодательства Лжедимитрия I (А. А. Зимин считал, что по приговору 7 января освобождалось от зависимости значительное число кабальных холопов, а по приговору 1 февраля не подлежали возврату к господам большие группы крестьян), И. И. Смирнов обратил внимание на соотношение указов Лжедимитрия I с указами 1601 и 1602 гг. То, что законы 1606 г. восстанавливали нормы закона 1597 г., действенность которого “была сильно подорвана, если не ликвидирована вообще” указами 1601 и 1602 гг., с особой очевидностью показывает крепостнический характер законодательства Лжедимитрия I (И. И. Смирнов. О некоторых вопросах истории борьбы классов в Русском государстве начала XVII века. Вопросы истории, 1958, № 12 стр. 119; см. также статью: А. А. Зимин. Некоторые вопросы крестьянской войн в России в начале XVII века. Вопросы истории, 1958, № 3). Крепостнические цели преследовали также и мероприятия по устранению из армии беглых крестьян и холопов. И. И. Смирнов отмечает активный характер политики Лжедимитрия I в отношении армии. Желая укрепить свои позиции в стране, Лжедимитрий I предпринимает генеральное верстание служилых людей во всем Московском государстве. Сохранившие десятни (списки служилых людей по тому или иному городу с указанием их окладов и службы) показывают, что верстание имело результатом массовую раздачу земель служилым людям и исключение из их состава опасных в социальном отношении элементов, прежде всего крестьян и холопов. Так, во введении к епифанской десятне запрещается верстать в службу “всяких неслужилых отцов и детей, и братью, и племянников, и посадских людей, и пашенных крестьян, и холопей боярских”, аналогичное указание имеется и в муромской десятне (И. И. Смирнов. К характеристике внутренней политики Лжедимитрия I, стр. 200 — 207). Очищение армии от недворянских элементов преследовало цель подавления антифеодального движения в стране. Антифеодальная борьба народных масс, которой воспользовался Лжедимитрий I для низвержения Годуновых, поднималась теперь со всей силой против его правительства. В стране назревало восстание крестьян и холопов. Бояре-заговорщики, организуя восстание против Лжедимитрия I, стремились острие антифеодальной борьбы народных масс направить по линии борьбы против опасности национального порабощения. В развернувшейся агитации, как показывают записки Буссова, население столицы пытались убедить в том что Лжедимитрий I — польский ставленник, самозванец, иноверец, нарушающий русские нравы и обычаи. Свадебные торжества, во время которых нарушались вековые русские традиции, особенно вызывали народное негодование. Бесчинства пьяной польской шляхты, оскорбительные для русских (осквернение церквей, насилия, драки, грабежи) переполнили чашу народного терпения. С 12 мая народ начал волноваться всей массой. Эти волнения приняли сразу же столь угрожающий характер для поляков, что польские послы в ночь с 15 на 16 мая держали усиленные караулы на Посольском дворе. Степень опасности для поляков всенародного восстания очевидна из приводимых Буссовым цифр: количество населения столицы — 100 тысяч человек, а число поляков, находившихся в столице, — 5 тысяч человек. Указывает также Буссов и на неудачное в военном отношении размещение поляков по городу — не единым гарнизоном, а разрозненно. Интересны данные Буссова о ходе подготовки выступления 17 мая — созыв Шуйским представителей посадского самоуправления (сотников и пятидесятников), установление условного сигнала восстания, пароля и т. д.

63. Восстание в Москве 17 мая Буссов описывает как очевидец или по рассказам очевидцев. Так, вероятно, сведения о событиях во дворце, связанных с убийством Лжедимитрия I, Буссов получил от немецкой охраны дворца, уцелевшей во время переворота. Буссов даже называет фамилии двух охранников-лифляндцев: у одного Лжедимитрий взял алебарду, другой был убит в том покое, в котором происходил последний разговор Лжедимитрия I с боярами. Об убийстве этого лифляндца (Фюрстенберга) сообщает также и И. Масса (стр. 139). Сцена бесчинств в комнатах царицы не подтверждается другими источниками. Например. Паэрле сообщает, что бояре оградили от вторжения толпы женскую половину дворца (Н. Устрялов, ч. I, стр. 192). Поведение стрельцов, вознамерившихся защищать Лжедимитрия I, описанное Буссовым. аналогичным образом изображается в “Новом летописце” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 69) и в записках Паэрле (Н. Устрялов, ч. I, стр. 191). Буссов преувеличивает количество восставших, определяя его в “несколько сот тысяч человек”, так как общая цифра населения столицы не превышала 100 тысяч. На самом деле утром 17 мая в Кремль сначала ворвался отряд численностью до 200 бояр, дворян и детей боярских — участников заговора. После этого по набатному колоколу с церкви Ильи подле Гостиных рядов, подхваченному всеми церквами Москвы, на восстание было поднято все население столицы (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 223). “Парижская свадьба”, о которой говорит Буссов, известна также под названием Варфоломеевской ночи. В Париже в ночь на 25 августа 1572 г. было убито около 2 тысяч гугенотов, собравшихся на свадьбу Генриха Наваррского с Маргаритой Валуа. Согласно “Дневнику” польских послов в Лжедимитрия стрелял сын боярский Г. Валуев (Н. Устрялов, ч. II, стр. 238).

64. Описание Буссовым событий 17 мая показывает, что в восстании приняли участие широкие массы городского населения столицы. Благодаря этому, события 17 мая оказались не просто дворцовым переворотом, а переросли в вооруженное восстание против интервентов. Буссов сообщает, что бояре-заговорщики, удовлетворенные низвержением и убийством Лжедимитрия I и опасаясь возможности перерастания народного движения против интервентов в антифеодальное движение городских низов, всеми способами старались свести восстание на нет и даже спасли знатных польских панов. Так, бояре взяли под защиту дома, в которых жили Ю. Мнишек, его сын, Константин Вишневецкий и др. Были приняты меры к тому, чтобы посольский двор и все люди, связанные с польско-литовским посольством, остались неприкосновенными (Очерки истории СССР. Конец XV — начало XVII в., стр. 502). Число убитых поляков, сообщаемое Буссовым, — 2135 человек, — значительно больше, чем в показаниях других авторов. Так, И. Масса сообщает, что было убито 1500 поляков (И. Масса, стр. 142), в дневнике польских послов указывается 1000 убитых (Н. Устрялов, ч. II, стр. 249), в дневнике Диаментовского — 1500 человек (A. Hirschberg. Polska a Moskwa w piermszej polowie wieku XVII, we Lwowie, 1901, стр. 59; в дальнейшем: A. Hirschberg). При описании справедливой расправы восставших жителей Москвы с польскими панами и шляхтой Буссов стремится очернить русских и вызвать у читателя жалость к иноземцам. На эту черту Хроники Буссова указал еще в свое время Устрялов, отметив, что Буссов всегда говорит “с каким-то сердечным умилением о немцах и поляках, превозносит их до небес за малейшее доброе дело и слегка укоряет за мрачные преступления” (Н. Устрялов, ч. I, стр. 5). Необъективность Буссова в этом отношении характерна для всей его Хроники.

Текст воспроизведен по изданию: Конрад Буссов. Московская хроника. 1584-1613. М-Л. АН СССР. 1961