О ПОСЫЛКЕ СЧАСТЛИВЫМ ГОСУДАРЕМ ПИСЬМА С МУМИН БЕКОМ, ХРАНИТЕЛЕМ ПЕЧАТИ, К СЛАВНЫМ ЭМИРАМ И О РАСПОРЯЖЕНИИ ВЫСОКОРОДОВИТОГО МОНАРХА, ЧТОБЫ ПРЕДСТАВИЛИСЬ АТАЛЫКУ НИ'МАТУЛЛА ДАДХА И ДРУГИЕ ЭМИРЫ

Когда Ма'сум аталык и молодцы-военные вступили в Карши, Ибрагим мирахур направился в Шахрисябз с целью привести войска [племен] правой и левой стороны; в ожидании его эмиры все дни пересчитали. В это время Мумин бек, хранитель печати ²⁸⁸, привез драгоценное государево письмо, адресованное на имя аталыка. Когда аталык ознакомился с содержанием написанного, он нахмурился и голова его затряслась. Абдулла кушбеги обратился к аталыку с просьбой, чтобы он ознакомил его с содержанием написанного, несмотря на то, что письмо было на имя аталыка. В письме же было написано так: “та служба, которую принял на себя сей соучастник счастья, несмотря на /174а/ сопутствующее ему бесчисленное войско [племен] правой и левой стороны и других, привлекла желающих принять в ней участие — ополченцев из найман и кунгратов. Короче говоря, Ни'матулла чувствует стыд перед опорою эмиров [аталыком], тайное же [нашего] светоносного сердца заключается в том, чтобы аталык, проявив миру свое величие и старшинство, устроил сборный пункт для войск в определенном месте, свиделся бы с Ни'матуллой дадха и удалил налет пыли, образовавшийся на их отношениях, отнесясь к дадхе как снисходительный отец, а после сего все вместе [195] отправятся совершить [порученное им] важное дело”.

Ма'сум аталык, ознакомившись с содержанием [сего], погрузился в пучину изумления и в море размышления. Он думал о том, что могло у государя скрываться за этим, какую цель он преследовал? Этой недоговоренной тайной аталык поделился со своими друзьями. Его товарищи и друзья, думая-гадая, решили так: “Очевидно, случившееся в Самарканде оставило в благоуханной мысли государя [такой неизгладимый /174б/ отпечаток], как резьба на камне; возможно, что он этим выражает известное извинение перед [своими] близкими слугами. Ни'матулла же, отправившийся из раеподобной Бухары в адову страну, Термез, [теперь там] жестоко страдает. Ныне шайка разного безнравственного сброда из племен найман и кунграт, не думающих ни о [своем] бесстыдстве, ни о жестокости, возможно, ставши препоною [порядка], зажжет огонь войны. Если наши люди осмелятся выступить против этой банды, то группировка, стремящаяся к смуте и мятежу, найдет предлог к осуждению опоры эмиров [Ма'сум аталыка]; так что, чего доброго, на чистый подол [его платья] насядет пыль бесчестья, а это увеличит недовольство [им] государя и устранить уж это никоим образом не удастся. Людям дальновидным и разумным ясно, что когда из-за завесы предопределения осуществляется какое-либо действие, то причины сего, несомненно, следует искать во вращении двуличного колеса судьбы и в возникновении их из искусного лона земли. Весьма развита распорядительность /175б/ и предупредительность у дальновидных людей, а пока дойдет это до осмысления недальновидных людей, оно не произведет [на них] впечатления, леность же и тяжелодумье служат причиною порицания. К чему теперь опоре эмиров выступать в поход, который ему предложили:

Почему умный делает такое дело, которое заставляет его раскаиваться?”

И другие неприятные речи слышались [по этому поводу] от некоторых искренне расположенных людей, но мы приводить их не признаем удобным.

Ма'сум аталык выслушал от друзей подобные речи, смешанные с грубостью, и решил отложить поход на Балх; погрузившись во всяческие думы, он говорил про себя: “посмотрим, что покажется из-за завесы неизвестного!”. [196]

О ПРИМИРЕНИИ МУХАММЕД СА'ИД ХОДЖИ НАКИБА С МАХМУД [БИЙ АТАЛЫКОМ], О ПРОЯВЛЕНИИ ПРОКЛЯТЫМ МАХМУДОМ СЛАБОСТИ И БЕСПОМОЩНОСТИ, О ПОСЫЛКЕ ИМ ПИСЬМА К УПОМЯНУТОМУ ХОДЖЕ И О ХИТРЫХ И КОВАРНЫХ ЗАМЫСЛАХ СЕГО НЕПОХВАЛЬНОГО ЛЖЕЦА

Изложение этого события благоухающее амброю перо изображает в таких чертах. Замысел Махмуда в отношении Гури получил широкую /175б/ огласку. Эмиры и сановники Балха [хорошо] знали, что область Гури является ключом к крепости Балх, и когда Гури попадет в руки врагов, то из Балха нужно уходить. Они собрались в доме Мухаммед Са'ид ходжи и стали совещаться по поводу сего положения. Порешили на том, чтобы отправить к подножию престола его величества, государя, просьбу в том смысле, чтобы его величество, монарх, являющийся господином государства, не считая врага незначительным и ничтожным, соизволили лично прибыть в эту область. Мухаммед Са'ид ходжа, подняв голову, сказал: “Конечно, то, что эмиры признали соответственным сделать, хорошо, но ведь это же позор, что Махмуд в конце концов вами терпится. Он самолично кружит своего скакуна смелости на арене войны, а с вами, о люди, что сталось такое, что вы не можете одолеть одного себе подобного [человека]? Страну Балха называют матерью стран и какие войска не топтали копытами коней это государство! Куда /176а/ мы денемся от этого позора? Куда подошел враг, что мы проявляем такую трусость, так легко даем понять бухарцам, насколько мы слабы и при малейшем затруднении требуем помощи? Что и где взято Махмудом, что мы надоедаем государю и готовимся причинить смятение населению нашей области прибытием [бухарских] войск? Наиболее правильное решение такое: вооружить наилучшим образом все балхские войска и всех узбеков и таджиков этой страны, ибо отражение злобного бунтовщика [Махмуда] необходимо всем, постараемся сами одолеть этого заблудившегося!

Или от горя произойдет наводнение, или сразу [все] станет кровью”.

Военные Балха приняли в соображение смелость и отвагу ходжи; он же энергично и движимый чувством чести, [что называется] схватил то собрание за шиворот и потащил вперед, почему немедленно все похвалили [ходжу] и подняли кверху руки с молитвенным обращением об [197] исполнении того самого намерения [на которое их призывал ходжа]. Ходжа, бодро ставши во главе всех войск, выступил походом из города. /176б/ Адил аталык, волей-неволей проявивши активность, предоставил ходже жребий командования войском. Тем же временем Адил аталык, высказывая то, что у него лежало на сердце, говорил: “Махмуд, окончательно растерявшись и бежав, как лиса, у которой отрубили хвост, из окрестностей крепости Гури, пожалуй, чего доброго, вернется [сюда], а мы в такое время куда беспричинно отправляем войска? Ходжа в настоящее время, допустим, выступил бы в поход с целью нападения [на Махмуда] и направился бы на Гури с теми войсками, что у него, но, возможно, что также и у нас возникнет нужда в войске, [что тогда делать]? Войска [балхские] готовы к походу туда, [на Махмуда], ходжа смел и гордится своею отвагою”. Это мнение аталыка соответствовало его настроению: он желал, чтобы осуществление сего важного дела было связано с его именем.

Если мне приличествует умереть с добрым именем,
То мне подобает слава, ибо лишь [мое] тело умирает.

Когда выявилось [общее] согласие [по сему вопросу], выступивший в поход ходжа, по совершении [части] пути, расположился в местности Урта Хаузан; в это время пришло известие, что безмозглая голова Махмуда, опьяневшего от напитка гордости, стала, как тыква пустою и он /177а/ [в данное время] направился в Ташрабат ²⁸⁹. Упомянутый ходжа при этой вести взял поводья своего коня, [тоже выступил в Ташрабат] и разбил там шатер своего пребывания. Махмуд обрадовался прибытию ходжи и написал ему письмо, полное выражений искренней дружбы. Сущность его содержания сводилась к следующему: “Я уклонился с правильного пути и, попав в долины растерянности, скитаюсь среди них при наличии обмана и дьявольской злобы [против меня] у людей Балха. Теперь, когда мое дело пропало, они отступились [от меня] и сделали меня в этой враждебной стране какою-то несчастною, [всеми травимою] совою. Ввиду сего к вам, достопочтенному узбекскому вождю, проявившему свое величие, у меня имеется такая просьба; окажите мне заступничество [198] перед владыкою людей [Убайдуллой ханом], чтобы он простил прегрешения сего виновного, дабы я до конца своей жизни, будучи готов вновь служить государю, не отвратил своей головы от повелений того, кому должно повиноваться”.

/177б/ Когда ты хочешь кого-либо по-хорошему привлечь к себе,
Ты приводишь его дела в благоприличный вид и устраиваешь [их, сообразно его желаниям].

Мухаммед Са'ид ходжа, считая просьбу Махмуда базою [общего] благополучия, написал письмо, исполненное любезного отношения к Махмуду и заключавшее просьбу о договоре и убеждения [дружественного] соглашения. Махмуд, больше прежнего связав себя обязательством служить [государю], явился с выражением покорности [к Мухаммед Са'ид ходже]. Ходжа, считая это большим успехом, написал [об этом] письмо к балхским эмирам. Поскольку эмиры неоднократно пробовали на оселке испытания незаслуживающую доверия пробу [искренности] Махмуда и знали, какой вес имеет медь целиком фальшивого его бытия, то [его настоящим] заявлениям они не придали серьезного значения. Некоторые же из них, вроде Шахим бия, одобрили решение [Мухаммед Са'ид] ходжи и вообще проявили [по этому поводу] радость. Некоторые же, кроме возгласов: “ого!” “вот как!”, ничего не говорили. Мухаммед Са'ид ходжа, видя в этом хороший признак, в такой мере стал удовлетворен примирением [с Махмудом], что вернулся в Балх. Собравшиеся на /178а/ совещание балхские эмиры и сановники признали целесообразным, чтобы ходжа сам послал в высочайшую резиденцию донесение [о примирении с Махмуд бий аталыком]. Мухаммед Са'ид ходжа сказал: “Мы пошлем сначала эти сведения бухарским эмирам, которые [в настоящее время] находятся в Карши выжидающими и колеблющимися. Не дай бог, если та хитрая лиса [Махмуд] отступится от своих слов и не будет соблюдать заключенного [с ним] договора, — в этом случае наше сообщение государю [об успешном исполнении] трудного дела окажется конфузным.[199]

О ты, с кем договор есть договор друзей подле моста?
Из твоего расположения рождается злоба, а из твоего величия унижение.
Полный занятости (внешне), а в средине пуст, как барабан,
Ты, которого хватает на одну лишь ночь, подобно однодневной свече, подобно (преходящей) розе. —

Так как восторжествовало мнение, чтобы написать о примирении с Махмудом бухарским эмирам и, между прочим, попутно упомянуть в письме о неуместности прибытия в Балх из Бухары войск, ибо это явится причиною беспорядков среди местного населения, то [это было выполнено и] бухарские эмиры получили это извещение в Карши. Ознакомившись с его содержанием так же, как и с отвиливанием от того, /178б/ чтобы было направлено в Балх [бухарское войско, бухарские эмиры] сколько не обсуждали письма балхских эмиров, оно [все же] послужило поводом для споров между ними. [В конце концов] написали в резиденцию государя, представив на высочайшее воззрение доклад [о происшедшем], и стали ожидать повеления того, кому повинуется весь мир, что он намерен по сему приказать. Тем временем случилось происшествие с Ходжей Мухаммед Амином раисом, которое вызвало выступление [бухарских] эмиров на Балх. Говоря подробнее, дело сводилось к следующему. Ходжа Мухаммед Амин, гордый своим назначением в г. Балх, прибыл туда. Там он получил известие, что его дом [в Бухаре] разграблен его зятем, Абулфейзом, библиотекарем, и потому направился в г. Бухару, к высочайшему двору. Он воспользовался событиями в Балхе и заключением мирного соглашения с Махмудом, чтобы сделать их предлогом для снискания благоволения к себе государя, [поэтому], когда он удостоился целованья [высочайшего] порога, то ему удалось вызвать у государя мира милостивое отношение к виновным [его] /179а/ слугам. Поэтому пыль, насевшая вследствие упомянутой причины на поверхность сердца Ходжи Мухаммед Амина, была удалена шлифовкою [высочайшей милости и внимания]: ему была пожалована взамен [за утраченный в Бухаре дом] хорошая его деревня, которую раньше отобрали в казну, чехарбаг Бибийи-Балхи, находившийся в самом Балхе. Гордый доставшимся ему чехарбагом, [названный ходжа] как можно скорее поспешил в Балх. После его прибытия туда обманщица-судьба произвела такое надувательство, которое ходжа и представить себе не мог. Короче говоря, дело было так. Государь предоставил большинство должностей по Балху бухарцам, [и вот] шутливая и дерзкая молодежь, [200] ищущая [повода для] смятения, прибавила несчастному Ходже Мухаммед Амину волнение и расстройство. Они взяли вернувшегося счастливого ходжу в ставку Адила аталыка, который [тогда] привел в [боевой] порядок все балхские войска, расседлали его коня, [сняв с него все], /179б/ разбили его приседельный барабан и стали над ним всячески глумиться. Они говорили ему: “Эй, нищенское отродье с сумою на плечах, каким ты нас искусством порадуешь, сколько ты должностей занимаешь? Ты посягаешь на власть и превосходство над нами? Вероятно, государь изгладил нас, рабов, из своих мыслей, совершенно забыв о нас!” Несчастный ходжа от такого огорчения совершенно стал невменяемым в своем деле. Когда известие об этом дошло в Бухару в докладе царским слугам, [а те доложили хану], то его величество, божественная тень, сильно возмутился. И [в Карши] было послано драгоценное [государево] письмо на имя Мухаммед Ма'сума аталыка и прочих эмиров. [В нем говорилось], что “благожелательные эмиры, считая [до сего времени] положение в Балхе и его районах безопасным, докладывали [по этому] о замедлении выступления труда. [Между тем] случившееся с Ходжой Мухаммед Амином воочию убеждает, что хотя Махмуд и втянул голову в пазуху покорности и повиновения, [однако] некоторые люди в Балхе, из тех, что являются защитниками мятежа, подняли голову неповиновения. И [потому нами признано] соответственным чтобы “опора эмиров”, являющийся благожелателем государства [нашего] и доброхотом [высочайшего] порога, выступив из Карши, прибыл в балхскую провинцию и /180а/ наказал, совместно с эмирами и сановниками той области, ту шайку негодяев, которая осмелилась и дерзнула проявить непозволительное молодечество; наказал так, чтобы это послужило уроком для других и чтобы другим ничего подобного не приходило в голову”.

Ма'сум аталык и другие эмиры, [мечтавшие уже о возвращении из похода домой], узнавши о случае в Балхе и познакомившись с содержанием благословенного письма [его величества], предпочли поход возвращению [в Бухару] и поневоле, забив в барабан выступления на Балх, направились туда. Пересекая пространства, они переходили остановку за остановкой. В местности *Чилбир-и Ибрагим мирахур ²⁹⁰ они соединились с бесчисленными, как муравьи или саранча, войсками [племен] левой и [201] правой стороны. Бухарское войско, до сего раздумывавшее о своей малочисленности и о приходе Ни'матуллы дадхи, [теперь], с приходом многочисленного войска [племен] правой и левой стороны, сразу обрело новый дух. Быстро пройдя [через урочище] Казканаты ²⁹¹, войска расположились в местности Юрак-тепе ²⁹² и занялись там [наилучшим] устройством [разных] неотложных дел, а равно [соображениями], каким порядком осуществить способы [победоносной] встречи с [противной] стороной. До /180б/ берега Аму-Дарьи шли [отсюда], совершенно нигде не отдыхая; когда достигли крепости Келиф ²⁹³, то [у всех] исчез страх перед [неприятельскою] стороною, который до того ощущался в сердцах бухарцев.

О ПРИБЫТИИ ИЗ ТЕРМЕЗА НИ'МАТУЛЛЫ ДАДХИ ВО ИСПОЛНЕНИЕ ПОВЕЛЕНИЯ ГОСУДАРЯ, О СВИДАНИИ ЕГО С МА'СУМОМ АТАЛЫКОМ И О ВЫЯСНЕНИИ НЕЗНАЧИТЕЛЬНЫХ ОБОСТРЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ МЕЖДУ ЭТИМИ ДВУМЯ ЭМИРАМИ ВО ВРЕМЯ (ИХ) СВИДАНИЯ, А В ОБЩЕМ ОБ УСТАНОВЛЕНИИ (МЕЖДУ НИМИ) НЕИСКРЕННЕГО МИРА.

Летучие страницы случайностей времени, иначе — перья летописца на поверхности, украшенной словами, так повествуют. Ни'матулла, по неопытности свернувший с своей большой дороги, попал в Термез, как это было раньше упомянуто. Будучи исполнен надежды на такие же [лучшие] дни, [какие у него были до сего], стремясь в Бухару, он проводил дни в винопитии и тому подобном. В этой стадии он считал для себя великим спасением встречу с аталыком. Взявши войско, [составленное] из кунгратов и мангытов, он дорогою через Киз Кичик камыш подошел /181а/ к Келифу со стороны степи Кух-и лаля. Племена кунграт и найман, одетые в металл [кольчуг], сверкая под лучами солнца разными цветами, появились в это время перед [другою] стороною, ожидая встречи.

Ма'сум аталык и все бухарское войско, узнавши о приходе с такою злобою Ни'матуллы, сели на коней и выстроились против войска [другой] стороны. Оба войска, исходя из ложного представления, что что-то случится, одинаково держали в сердцах страх и опасения друг друга. Абдулла кушбеги, бывший одним из испытанных государственных людей, принял на себя миссию доброхота за государственные интересы. Он явился к аталыку и заявил о необходимости свидания представителей обеих сторон. Общее мнение [по этому предложению] было таково, что трое лиц: Абдулла кушбеги, Мухаммед Рахим парваначи и михтар Шафи' [202] мехтар-и калан, назначенный государем ведать монетным двором в Балхе /181б/ и считавший себя сородичем племени найман, должны отправиться [к войску Ни'матуллы дадхи] и рассеять у него всякие страхи и опасения. Вся эта тройка отправилась к дадхе и ласковыми словами обнадежила милостивое к нему отношение опоры эмиров, [Ма'сума аталыка]. Дело закончилось тем, что аталык и дадха должны были свидеться и, договорившись до того, что та ржавчина неприятности, которая если и была на поверхности их мыслей в отношении друг друга, была бы [отныне] удалена полировкою милостивого и любезного обхождения и заключения [дружественного] союза и то, что соответствовало бы интересам государя и благополучию юрта, о том им следует стараться [совместно]. Однако племя найман не сдалось на такого рода увещание и стало чинить препоны к отъезду одного [Ни'матуллы] дадхи [в лагерь аталыка]. Дадха, успокаивая свое племя и улус, сказал: “В этом предприятии никто не будет у меня товарищем, кроме Фархада калмыка”, и отважно пустился в путь. Когда он достиг условленного места, аталык еще не садился на коня. [Вдруг] около трехсот человек из племен правой и левой стороны вынеслись на конях из-за рабата Келиф с шашками и копьями в руках и направились на дадху. Тот, испугавшись этой, столь неожиданной /182а/ напасти, поспешил к своим людям. [Узбеки из племени] правой и левой стороны, не достигнув своей цели, вернулись обманутыми в своих расчетах. Племена кунграт и найман, узнавши про этот случай, подобно морю пришли в волнение и кипение. Провозглашая слова “день — вам и день — нам” ²⁹⁴, захотели все вместе атаковать противную сторону. Дадха же, проявив выдержку, постарался удержать их от этого. Ради благополучия его величества [государя] дадха захотел, чтобы в его государстве [расстройство] не случилось нигде, кроме как в локонах красавиц, а волнения не произошли бы ни в каком месте, кроме буклей возлюбленных. Оба войска в волнении стали на своих местах. Ма'сум аталык, узнавши об [обычной] привычке вероломной судьбы и о дерзости людей правой и левой стороны, проявленной [ими] в этом нетерпимом поступке, подобно поднявшейся волне, набросился с упреками за глупость на Ибрагима мирахура, бывшего начальником этого буйного народа; аталык говорил “В нашем государстве по твоей милости, слепой осел, я, /182б/ одевшись в платье бесславия, при старости лет так опозорился! Что это за смятение, которое произошло благодаря тебе и теперь царит в обоих [203] лагерях?”. Аталык, сказавши эти слова с выражением [крайней] резкости [выхватил шашку] и поранил для острастки несколько человек, принимавших участие в этой истории. Ибрагим, погрузившись в водоворот стыда, захотел загладить происшедшее. Этот смелый эмир, как будто он был сыном Рустема, стал просить [разрешения] самолично отправиться к дадхе и, поймав испуганную птичку его сердца зернами дружественного договора, устроить свидание тех двух эмиров, [аталыка и дадхи]. Высшие военные чины одобрили эту мысль и мирахур, как блестящий метеор, появился среди войска кунгратов и найманов. Принесши извинения [Ни'матулле] дадхе за случившееся, мирахур обнялся с ним; после взаимных, [вежливости ради], расспросов [о здоровье и проч.] и /183а/ обмена ласковыми выражениями, было постановлено, что Ибрагим мирахур останется среди войска кунгратов и найманов, а Ни'матулла отправится в лагерь бухарцев. Когда такая договоренность окончательно была установлена, дадха вторично поехал к [бухарскому] войску. [В это время] Ма'сум аталык наверху рабата производил осмотр войскам и заметил, что дадха, проявляя смелость, едет к рабату в совершенном одиночестве. Абдулла кушбеги, сойдя вниз, к подножью рабата, предложил аталыку повидаться с Ни'матулла дадхой. Аталык спустился сверху рабата и сказал: “Свидание нужно устроить в специальной приемной”. Согласно такому желанию аталыка дадха пришпорил своего гнедого, с черной гривой коня и подъехал к указанному месту. В приемной комнате он заявил аталыку о защите его [от оскорблений или от более худшего]. Аталык, проявляя свое старшинство, заключил дадху в /183б/ объятия и стал отечески расспрашивать его, выражая ему любовь и ласку. Результатом встречи этих двух эмиров был крик радости, поднявшийся из среды обоих войск, и проявление [полного] удовольствия. Эти два эмира, [аталык и дадха], после обмена официальными формулами вежливости, повели беседу о переправе через Аму-Дарью. Дадха, извиняясь, сказал [аталыку]: “Переправа двух войск в одном месте может стать источником сумятицы и задержки; если вы разрешите, то ваш преданный слуга переправит [войско] найманов и кунгратов через Термезскую переправу”. Аталык согласился на эту просьбу дадхи, находя ее основательною. В конце концов аталык, переправившись со всем бухарским войском у Келифа [на другой берег реки], вступил в пределы Балха. Аталык расположился во внешнем городе, в квартале Шершер, прочие эмиры — поблизости от него. Абдулла кушбеги избрал себе [204] местопребывание во внутреннем городе. Ни'матулла дадха, соблюдая осторожность, под предлогом многочисленности своего племени и улуса /184а/ перешел [Аму-Дарью] у Термеза и расположился лагерем в окрестностях Муминабада, ожидая распоряжений аталыка [на свой запрос]: “Если аталык желает, чтобы я вошел в город, то пусть он известит меня об этом письменно”. Аталык, прочитав подобное письмо, написал ответ такого рода: “В данный момент мы не приступили [еще] к выполнению [возложенного на нас] трудного дела, так что вам [пока] нечего беспокоиться о приходе сюда. Город Балх, как вы знаете, *не может вынести такого количества войск ²⁹⁵, так что изберите окрестности Муминабада местом своей лагерной остановки и останьтесь там на несколько дней. Во всяком случае, как только встретится необходимость в войсках найманов и кунгратов, я вас извещу”. Дадха понял, какие [иногда] маневры проявляет коварная судьба и по необходимости, кроме повиновения, ничего другого не мог предпринять, [поэтому] он удвлетворился песчаною землею [Муминабада в ожидании], пока что-либо появится из окошка потустороннего мира.

О ПРИБЫТИИ В ОБЛАСТЬ БАЛХА ХОШХАЛЯ ДИВАНБЕГИ МИНГА ИЗ /184б/ РАЙОНОВ ЧИЧЕКТУ И МЕИМЕНА, О РАССТРОЙСТВЕ В ЕГО СОСТОЯНИИ И ОБ УБИЙСТВЕ СЕГО НЕСЧАСТНОГО

Изложение сего события таково. Последовавшее высочайшее повеление гласило: “Хошхалю диванбеги надлежит прибыть из Меймена и, действуя сообща с бухарскими эмирами, которые получили от нас [надлежащие] приказания, постараться устранить врагов и не потерять [нашего] благожелательного отношения к себе”. Хошхал, во исполнение сего распоряжения, направился с отрядом мингов в Балх и достиг [этого] города. Адил аталык, воображая, что Абдулла кушбеги, привезший из столицы [ханскую] печать, хочет Хошхаля возвести на престол [205] аталычества и посадить его в Балхе, высказал это предположение Ма'суму аталыку. Потворствуя друг другу, [оба аталыка], приложивши руки к грабежу палаток и юрт Хошхаля, его верблюдов и мулов, навьюченных сундуками [с разными вещами и тюками] дорогих тканей, предали на всеобщее разграбление. Хошхал, будучи окружен [враждебными бухарцами], целый день до утра скрывался в походной юрте Мухаммед Сайд ходжи, не имея возможности выйти наружу. Хошхал по отношению /185а/ к Адил аталыку был подобен гире-довеску и позволял себе лишнее в беседах с ним, но бухарское войско было причиной чрезмерного [своеволия] Адиля; Ма'сум аталык же и бухарские эмиры не находили возможным допустить в эти дни смуту и признали целесообразным, чтобы Хошхал вернулся в свою область, дабы эта неурядица легко была прекращена. Помолившись богу, Хошхал выехал из города; направляясь в Меймене он избрал дорогу левым флангом. Дальнейшее заключается в том, что вследствие аналогии, существовавшей между положением Хошхаля и Ни'матуллы [дадхи], Хошхал, считая Ни'матуллу для себя величайшей находкой, отправился на Муминабад. Ни'матулла тоже обрадовался приезду Хошхаля, он не знал, что это прибавит ему огорчения. Ма'сум аталык и Адил аталык, дышавшие чувствами взаимной дружбы, услышав о соединении [Ни'матуллы дадхи и Хошхаля], укрепили [еще больше] эту дружбу.

/185б/ Несколько дней прошли в неопределенном и неясном положении; ложные слухи, [шедшие] из Бухары в Балх и из районов Балха в Бухару, вместе с разными такими словами, которые ученые люди не допустили бы принять, получили [широкое] распространение и породили в умах смятение и возбуждение.

ОБ ОТПРАВЛЕНИИ К МАХМУД [БИЙ АТАЛЫКУ] ЭВАЗА ИШИКАКАБАШИ, КЕРАИТА, О ПИСЬМЕ ГОСУДАРЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ЭТОГО ПО ПРОСЬБЕ ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНЫХ ЭМИРОВ И ПОДРОБНОСТИ ТОГО, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ПО ВОЛЕ ЖИВОГО И ЛЮБВЕОБИЛЬНОГО (АЛЛАХА)

Когда просьба Махмуда дошла в [известное] время до подножья высокого престола и он заявил [в ней] о своей слабости и беспомощности, а настойчивые ходатайства эмиров [перед государем] о прощении сего заблудшего достигли крайних пределов, всеобъемлющее милосердие государя лишь искало предлога для прощения проступков [своих] мятежных рабов. Неотступные просьбы эмиров лишь усилили это желание [206] монарха. Признав за благо оказать внимание эмирам, он согласился на их просьбы. Мысль государя, подобная солнцу, утвердилась на том, чтобы послать Эваза ишикакабаши к эмирам, находящимся в Балхе, и что /186а/ порешат эмиры по этому вопросу, Эваз ишикакабаши представит [на высочайшее благовоззрение]. Вместе с тем было приказано личному секретарю изготовить письмо на имя Махмуда. И мулла Захид [] написал такое письмо. Когда государь просмотрел его, то сказал: “Мы этому проклятому столько сделали послаблений, что если пошлем ему письмо с такими выражениями, то его беспокойство еще больше увеличится”. Пришлось несколько раз переписать письмо, показывая его проект светоносным очам [государя], и все оно ему не нравилось. Составитель черновика с целью обмана отдал листы черновика письма Туракули кушбеги. Кушбеги представил их хакану и в результате [государь] качнул головой в знак согласия. Содержание посланного письма было такое:

“Да будет известно убежищу власти и сопутнику счастья Махмуду /186б/ аталыку, что внимание и милости наши по отношению к нему за его прежние заслуги были велики, но сам он, проявляя нерадение к повиновению, возглашаемому коранским стихом: *Повинуйтесь аллаху, повинуйтесь посланнику [его] и тем из вас, которые имеют власть ²⁹⁶ — свернул с большой дороги рабского служения нам; влекомый обманом бесовской корыстной гордости и внушением дьявольской страсти и вожделения, уклонился от правого пути и всегдашнего [нам] повиновения и, предпочтя неблагодарность, осмелился совершить такой проступок, который является причиною греха против религии и влечет наказание в будущей жизни. В данное время, когда молния вечного руководительства сделалась путеводителем в его жизни, он удостоился счастья быть споспешествующим помощью того, кто есть аллах помогающий и споспешествующий, он продел голову рабского служения в ярмо покорности [нам]. Восстановляя добрые отношения, он прислал [нам] просьбу такого содержания: “Вы — государь, а я раб, кающийся в своих проступках, что станется [со мною], стыдящимся своих неприличных выходок? Даруйте благостыню, смойте водою прощения и милости записанное в тетради прегрешений и в сборнике преступлений сего странника по путям заблуждения и помрачения”. [207]

/187а/ [Бросив милостивый] взор на [эту] просьбу и мольбу ²⁹⁷ $$$ она привлекала и возможно совершеннейшую посылала в комнату Джа'фара. И таким образом, известно, что Атабэ каждое утро в пятницу посылала по новой рабыне к сыну. В ту ночь вместо такой рабыни в спальню Джа'фара вошла Аббаса. а он под влиянием [сильного] опьянения вином не почувствовал к ней похотливого влечения, [тем не менее] дело, составляющее потребность человеческой природы, между двумя сторонами [все же] состоялось. Аббаса сказала Джа'фару [по-арабски]: “Как ты нашел обман царевны?” Джа'фар ответил: “Что такое обман и кто царевна?” — “Я вот тебя обманула и я — царевна Аббаса”, — сказала Аббаса. Услышав эти полные соблазна и злобы слова, взволнованный Джа'фар отправился к своей матери Атабэ и сказал ей: “Матушка, ты меня [очень] дешево продала! Подожди сколь велика будет опасность при таком положении!” — “Успокойся — отвечала Атабэ, — эта тайна останется между [нами] тремя!” Джа'фар сказал: — “Разве ты не слышала категорически выраженного хадиса: всякая тайна, что /187б/ произошла между двумя людьми, становится известной?” Так как судьба уже совершила свое дело, то упреки Джа'фара к Атабэ были бесполезны.

С судьбой нельзя воевать;
Невозможно пенять на рок!

Аббаса забеременела от Джа'фара. По истечении положенного периода беременности у нее родился сын, прекрасный, как луна. Из боязни Харуна мальчика препоручили одному служителю, по имени Бурра [пшеничное зерно], и послали [его с ним] в Мекку. Тем временем между Зобейдой, женой Харун [-аррашида], и Ях'ей бармекидом, отцом Джа'фара, поднялась пыль вражды, потому что Ях'я имел отношение к управлению вратами гарема дворца халифа и по его распоряжению все ходы туда запирались после молитвы, совершаемой в средине промежутка между полуднем и закатом солнца и [вследствие этого] некоторым из гаремной прислуги и евнухов воспрещалось неуместным [208] образом входить в гарем и выходить из него. Зобейда явилась к Харуну с жалобою на Ях'ю; халиф сказал: — “То, что касается чести нашего дома и нашего благополучия, осуществляется Ях'ею и в этом отношении никогда еще не было совершено им такого действия, которое вызвало бы жалобу и нарекания”. Зобейда на это заметила: — “Раз дело обстоит так, то почему же он не удерживает своего сына от той дерзости, /188а/ которую он совершил и совершает?” Харун стал расспрашивать, в чем дело. Зобейда тотчас представила ему картину интимных отношений между Джа'фаром и Аббасой так, как она знала ее. Харун, весьма удивившись, сказал: “Какие же достоверные доказательства этого?” — “Нет более ясного доказательства, как ребенок”, — ответила Зобейда. — “Где же этот мальчик?”, — спросил Харун. — “Теперь он — в Мекке”, — сказала Зобейда. — “Кроме тебя никто не знает этой тайны?” — спросил халиф. — “Она известна всем рабыням гарема”, — заметила Зобейда. Харун тяжело вздохнул и заявил о своем намерении совершить паломничество в Мекку. Аббаса, [узнав об этом] послала быстрого, как ветер, гонца в священный город, чтобы увезти оттуда своего сына в Йемен ²⁹⁸. По прибытии в Мекку Харун занялся расследованием этого случая и убедился, что слова Зобейды соответствуют действительности. Тут же у /188б/ него созрела мысль об истреблении семейства бармекидов и Джа'фара. Совершив хаджж, халиф вернулся в Багдад, а оттуда переехал в свою резиденцию Анбар. Говорят, что в месяце сафаре 187 года ²⁹⁹ халиф” устроил столь пышное собрание [своих приближенных и знати], что ничье око не видело ничего подобного. Там он был исключительно внимателен и милостив к Джа'фару. В послеполуденную молитву Харун разрешил. Джа'фару отправиться домой. Необычайно радостный Джа'фар привел к себе в дом музыкантов и занялся пьянством. [Тем временем] Харун, оставив прочих слуг, потребовал одного из них, по имени Ясир, и сказал: “Я приказываю тебе выполнить одно дело. Нужно немедленно это сделать, иначе мой гнев обратится на тебя!” Ясир сказал: “Владыка праведных, то, что ты прикажешь, я выполню!”. — “Иди, — сказал халиф, — и принеси голову Джа'фара бармекида”. Ясир, услышав эти слова, задрожал и опустил вниз голову. Харун вторично обратился к нему, сказав [угрожающим тоном]: “Если ты так не сделаешь, то моя ярость погубит тебя!” /189а/ Тогда Ясир отправился в дом Джа'фара и вошел без разрешения в собрание [гостей Джа'фара]. Джа'фар при виде такой дерзости, испугался [209] и спросил Ясира о причине [его появления]. Ясир передал ему приказ халифа. Джа'фар сказал: “Вероятно, приказание халифа вызвано сильным опьянением. Ты теперь вернись и доложи ему, что я-де убил Джа'фара. Если ты найдешь его раскаивающимся [в этом приказании], то ты скажешь про меня: “вот он!” А в противном случае — ты выполнишь то, что тебе приказано”. Ясир не мог отказать Джа'фару в этой просьбе, и они оба вместе отправились к покоям халифа. Джа'фар сказал Ясиру: “Войди вторично к владыке правоверных, авось он раскается в отданном им повелении”. Ясир вошел к халифу. Харун спросил: “Что ты сделал?” — “Принес голову Джа'фара и оставил ее во дворе”. Харун сказал: — “Принеси [ее сюда] поскорее, иначе я прикажу отрубить тебе голову!” Поневоле Ясир вернулся к Джа'фару, отделил от тела голову этого /189б/ примечательного человека среди людей таланта и искусства, принес ее Харуну и бросил к егo ногам. После халиф сказал Ясиру: “Представь мне такого-то и такого-то человека!” Когда эти люди явились к халифу, он им сказал: “Отрубите голову Ясиру, так как я не могу переносить убийцы Джа'фара!”. И эти люди поступили так, как им было приказано. Мунзир-и Багдади, принадлежавший к *людям пера ³⁰⁰, говорит: “Однажды на мои глаза попалась книга расходов Харун-ар-Рашида и я увидел [в ней] один лист с перечнем подарков Харуна Джа'фару: за один раз было [выдано] 30 миллионов золотых динаров, что касается драгоценных тканей, китайского мускуса, индийской амбры, акбарабадских духов, луноликих рабынь из Гуджерата и периликих турецких мальчиков-рабов, — то всему этому и счета не было. На другом месте я видел цену нефти, для той рогожи, в которой сожгли тело Джа'фара — четыре дирхема и половина данга ³⁰¹.

О дитя века, если ты из груди жадности
Будешь когда-либо сосать два молока, благополучие и счастье,
То в колыбели времени не гордись своим превосходством,
Вспомни об эпохе великих бармекидов!

Событий и достопамятностей, связанных с фамилией бармекидов, /190а/ много. Пишущий эти строки, изложив настоящее вкратце, говорит: когда у Джа'фара родился от матери [?] сын, то поэты того времени составили в похвалу младенца оды и получили за это разные милости; я тоже [210] возымел желание последовать их примеру и, написав два-три двустишия, понес их Джа'фару. Джа'фар, как отец мальчика, столько пожаловал мне золота, что и сосчитать было невозможно. Если бы семь моих поколений его расходовали, то и тогда бы оно не кончилось. [Прошло много лет]. Однажды мне пришла охота пойти в баню. Там я сказал банщику: — “Пошли ко мне массажиста, чтобы он занялся мною”. Банщик приказал одному из подростков послужить мне. Когда он меня мыл, я в тот момент вспомнил и продекламировал тот стих, который я составил по /190б/ случаю рождения сына Джа'фара. Едва его услышал мой массажист, как задрожал и упал в обморок. Я взволновался и по глупости попрекнул банщика: “Я искал у тебя массажиста, который бы надлежащим образом выполнил поручаемое ему дело, а ты мне прислал какого-то идиота”. Банщик сказал: “Он никогда не был идиотом; повидимому, какая-то причина вызвала такое его поведение”. Когда подростка спросили, почему он впал в такое состояние, он сказал: “Я тот самый младенец, в похвалу которого были составлены стихи, [которые я услышал]” При этих его словах я не мог удержаться от крика и сказал: “Дитя, из всего того состояния, которым твой отец в свое время вознаградил меня, я отдам тебе половину”. Он же мне на это ответил: “Я не из того племени, которое берет назад то, что оно когда-либо подарило какому-нибудь человеку”. Присутствующие не могли удержаться от слез при виде такого величия души мальчика. Увы! какие превратности ниспосылает вероломная и непостоянная судьба! Впрочем, лишь аллах всевышний лучше всех осведомлен об истинном положении вещей ³⁰².

О ВОЗВЫШЕНИИ ЗНАМЕНИ СЧАСТЬЯ ТУРАКУЛИ КУШБЕГИ ИНАКА, О ДОСТИЖЕНИИ ИМ ПОЛНОГО БЛАГОПОЛУЧИЯ И ОБ ОЦЕНКЕ ЕГО ЗАСЛУГ О ПОВЫШЕНИИ ЕГО В ДОЛЖНОСТЬ ВЕРХОВНОГО КУШБЕГИ ПО ВОЛЕ /191а/ АБСОЛЮТНОГО ГОСУДАРЯ В ЭТИХ СТРАНАХ МИРА

Так как прещедрые благоуханные помыслы и обильное милостями светозарное сердце монарха всей земной поверхности имели неослабное попечение о штандарте счастья Туракули кушбеги инака в смысле увеличения его власти, то сей государь желал почтить его [еще большею] [211] милостью так, чтобы само время при виде сего закусило бы палец одобрения зубами похвалы и сказало бы: “прекрасно!”

Какой бы ничтожной пылинки не коснулась даже на одно мгновение твоя милость,
Та незаметная пылинка станет лучше, чем тысяча солнц.

Государь мира запросил о счастливом часе астролога ³⁰³ Абулфазла муллу Я'куба, который особенно выделялся из среды астрологов, и своим блестящим языком сказал: “Мне пришло в голову возвысить одного из своих достойных слуг, украшенного одеждами [блестящих] способностей, предоставлением ему нужной должности. Определи, какой должен быть счастливый час!” — Астролог в исполнении сего прибег к /191б/ рамлю ³⁰⁴ и, определив положение знака зодиака, доложил, что при наличии сосредоточия всего живущего [Убайдуллы хана], все часы счастливы, особенно сегодняшний день, суббота, который находится под знаком Солнца; в действительности, первый день лунного месяца принадлежит к счастливым дням, открывая с самого раннего утра перспективы осуществления всяких надежд и упований. Солнце же, восшедшее в знаке Овна, благоприятствует исполнению всего задуманного. Государь обрадовался и в упомянутый день, который по счету являлся 7 числом месяца сафара, запечатленного благом и победою, и был одним из первых дней весны, когда день бывает равен ночи ³⁰⁵,

[Когда] зефиры украсили землю зеленью
И мир стал образом цветущих лугов рая,

— победоносный монарх в благополучии и счастии сел на коня и направился в чахарбаг Ханабад, который являлся одним из сооружений [212] сего государя, где и изволил расположиться. Он приказал вызвать к себе эмиров и сановников государства. Ответственные лица государства, /192а/ особенно Мухаммед Ма'сум аталык сарай, этот рассудительный эмир, знали о стремлении благородного высочайшего разума к увеличению почестей Туракули и притом в такой мере, что и высказать это невозможно, и о том, что прибытие государя в этот день в упомянутый чарбаг и вызов эмиров сделаны специально для награждения должностью верховного кушбеги Туракули бия. Поэтому, когда этот эмир, обладающий чудесным дыханьем Иисуса ³⁰⁶, войдя в собрание, опустился перед государем на колени, как челобитчик, и государь мира, смеясь и расточая по его адресу жемчуг слов, пожаловал Туракули бию упомянутую должность, немедленно со всех сторон раздались громкие возгласы: “поздравляем, поздравляем!” [Вновь произведенный в звание] верховного кушбеги расцвел, как роза, и направился в свой дом. А тот дом принадлежал покойному Миру, Бек Мухаммед бию парваначи; после его смерти, /192б/ несмотря на то, что у него был сын, в отношении его была проявлена странная прихоть государя. Ввиду того, что этот дом находился поблизости высокого арка, он был взят у наследника, которому взамен его был отдан дом Ходжи Дилавера сарайи и Ник Кадама повара. Там уже постелили красивые паласы на [обширной] террасе и на целую неделю и даже больше натаскали запасы кандалята ³⁰⁷, и бедняки, нуждавшиеся в куске ячменного хлеба, теперь пользовались сластями.

В тот же день, когда Туракули кушбеги удостоился получить упомянутое высокое звание, его величество подумал также и об Абдулле ходжи, во внимание к его прежним заслугам, и приказал прежде всего предоставить ему несколько должностей. На этом основании ответственное дело мирабства и [должность] кушбеги в Балхе с добавлением к этому управления Андхудом, — на что очень метил Али Са'ид диванбеги, — государь изволил пожаловать Абдулле кушбеги. Тот несчастный эмир [213] волей-неволей совершил [за это] надлежащие чествования государя ³⁰⁸.

Если ты умен, то пренебреги общением с царями,
Дабы ты мог оказаться вне моря волн (всяких) несчастий.
В одну ночь после того, как ты был осыпан золотом подобно созвездию Девы,
/193а/ Ты, возвеличенный милостями, падаешь вниз головою.

Увы, людям нашего времени следует иметь в виду, что те, кои съели мозг души и поглотили свет очей Абдуллы ходжи, [потом] хвастались полнейшею обособленностью от него. Больше того, они [в свое время] давали понять [всем], что если он и в ад пойдет, то они, сопутствуя ему, не покинут его, [а потом] они так от него открещивались, что говорили, что они его никогда не видели. Первый [из них был] Ходжи Шаттах, т. е. тот жулик без роду без племени, что был воспитан Ходжи Дилавером диванбеги; [когда] он стал у эмира кушбеги распорядителем всего имущества, то молва о его бесстыдстве столь широко распространилась, что он стал хорошо известен и в городе и в степи. Ослабление благополучия кушбеги единственно заключалось в том, что помрачение того Ходжи Шаттаха оставило след на репутации кушбеги, и последний признал недопустимою его службу [при себе]. [Вообще] правитель-кушбеги видел ли от кого-либо из людей то, что он испытал от этого презренного человека?

Люди не следуют образу жизни своих отцов,
/193б/ Но все идут в ногу с [своим] временем.
Друзья — у тех, кого приласкала судьба,
А враги у тех, кого она низвергла.

Таков обычай вероломного рока и *потому возьмите это в назидание себе, одаренные зоркостью ума ³⁰⁹.

Эта фальшь друзей, которую ты видишь,
[Не напоминает ли тебе] мух, кружащихся подле сладкого?
Пока существует [у тебя для них] стол, они кушают [214]
И, как пчелы, жужжат перед тобою.
Но наступает время, когда [твое] благополучие разрушается
[И твой] кошелек становится [пуст], как корпус рабаба ³¹⁰;
Друзья перестают общаться [с тобою] и утешать [тебя],
И дружбы нет и в помине.

В конечном результате положение Туракули кушбеги по милости государя достигло такой степени, что эмиры и сановники ловили каждый его взгляд. Государь же неоднократно ему жаловал на дню по четыре дорогих халата; просил ли [Туракули] то или другое количество серебра и золота, государь [ничего] не жалел [для него]; он [даже] препоручил ему пожалование чинами и должностями. Современники его, посвоему обычаю [подхалимства], повиновались его письменным распоряжениям, касающимся важных государственных дел, без всякого /194а/ ханского ярлыка. Что же касается государя, то он настолько вверился ему, что даровал ему право ухода от него, без особого каждый раз разрешения ³¹¹, так же как во всякое время, когда бы он не пожелал, он без отказа мог присутствовать на высочайших аудиенциях [или приемах] и никто ни в каком месте не мог ему чинить препятствий.

Если твое благоволение кинет взор в сторону человеческого общества,
То [простая] ива заиграет, как гитара, и атом проявит [известные] достоинства ³¹²,
Существо милости есть великий [жизненный] элексир,
Ибо счастье даже землю превращает в золото.

Расположение монарха к Туракули бию кушбеги [было таково, что] он стал интимным царским другом, наиболее правоверным в государевом царстве, убежищем всех его затей и дел и зрачком очей дальновидных людей. Этот человек, по характеру суфий, в конце концов стал таким, что среди эмиров оказался наивысшим. [215]

Чье утро [займется] с хорошим предзнаменованием в какой-либо день,
Оно развернет знамя, озаряющее мир.
У государя что ни день, то базар,
А у этого времени, как и у него, есть свой покупатель.

К числу прекрасных душевных качеств Туракули бия кушбеги относились его скромность и большое уважение к ученым и талантливым /194б/ людям. Он делал для них все то, чего они были достойны, в такой мере, что один из близких к нему людей даже попрекнул его. — “Вас государь так почтил и возвеличил, — сказал он, — что вы прошли на место великих людей [государства] и потому нет никакой нужды так скромничать перед каждым человеком; нужно и необходимо держать себя так, как подобает эмиру; приличествует никогда не поступаться своим положением”.

Туракули кушбеги в ответ на это заметил: “В данное время, когда моими друзьями стали дни могущества и величия, я считаю для себя необходимым не только не унижать своих друзей, но даже возвышать их, сообразно их достоинству, чтобы их расположение ко мне увеличилось. Вы сами хорошо знаете, чем я был, а теперь по милости всевышнего бога я, бывший в бездне ничтожества, возвысился и достиг столь великого благополучия. И в таком возвышении я меньше всего думаю о себе, ибо необходимо стараться, чтобы что-нибудь получили мои друзья и единомышленники. Если вы — мой искренний благожелатель, то вы не станете упрекать меня за мою скромность, которая в моем характере почтенна, и не будете мешать мне проявлять ее. Очевидно, вы не слышали, что

Скромность в высокопоставленных лицах похвальна.
/195а/ Если нищий скромничает, то это — в его характере.
Невоспитанный человек не только себе причиняет зло,
Но даже весь мир может спалить огнем.

[Положение]: он — живой, [аллах] — о нем сказано: “нет божества, кроме него, у которого повеление и к которому все возвращаются” ³¹³, ясно доказано умами мудрых людей в бесконечных стадиях падений и возвышений при разных случайностях времени и в опасностях дней и [216] ночей, ибо этот мир является местом всяких случайностей и превратностей судьбы, и умные люди никогда не обращали внимания на ложный блеск его фальши; предпочитая вечные блага этому преходящему миру, они поняли сущность того, что тленность всякого существа относится к категории обязательных явлений, а постоянное существование всякой твари есть вещь невозможная”.

Короче говоря, за несколько дней из чертога, [вечно] надзирающего бесподобного [аллаха], — да возвеличится его достоинство и власть! — сейиду Убайдулле Мухаммед бахадур хану был пожалован рескрипт: * ты возвеличиваешь, кого хочешь, скрепленный печатью [с надписью]: * ты даешь царство, кому хочешь, в руке твоей благо ³¹⁴ и был дан сему /195б/ справедливому государю в распоряжение отряд рабов всевышнего господа. Он же, сообразно [своему] могуществу и возможной силе, старался радеть о возвышении знамен веры, о подтверждении непреложного божественного закона и о повиновении повелениям святейшего князя пророков, — да почиет на нем до дня страшного суда благословение аллаха и его приветствие! Искренне, ради аллаха, он сосредоточивал свое неослабное внимание на устойчивом положении своих подданных и подчиненных. С помощью божественной милости и бесконечной благости, — как было предопределено ему, — он свою жизнь целиком посвятил людям, так что по причине расстилания им ковра справедливости и вследствие его благодеяний и щедрости молва о его правосудии подчинила большую часть мира его велениям в отношении всего дозволенного и воспрещенного, разрешаемого и связуемого. Благодаря за божественные благости и дары милосердия [творца], он давал своим подданным места и территории спокойствия на неприкосновенной арене безопасности. Девять лет он провел в пышности и счастьи. Пишущий это говорит, что вступление к сему было таково. В 1122 году ³¹⁵ я направил на ристалище слов свое двигавшееся перо и при помоши eгo, благоуханного /196а/ и ароматного, украшал листы бумаги, подобно продавцам жемчуга на базаре красноречия и подобно тому, как нанизывают жемчуг на нитку, записывал события, касающиеся походов и мирной жизни его величества, божественной тени, как совершенно внезапно в это неспокойное время возник мятеж, и мир, до сего времени бывший в колыбели покоя, теперь пришел в расстройство, Дело было так. Когда период царствования [217] государя мира подошел к концу и время его жизни достигло крайнего предела, до него донесся из чертога величия зефир, принесший приглашение: *аллах призывает в обитель мира ³¹⁶. Сообразно коранскому стиху *в действиях аллаха ты не найдешь изменения ³¹⁷, — в дверь его сердца постучали кольцом требования [явиться туда]. Неблагодарное войско и бесчестные эмиры, запорошив глаза землею бессовестности, разбили /195б/ камнем возмущения счастливую чашу, показывающую мир ³¹⁸, и предали смерти искреннего и милосердного государя. Да проклянет аллах убийцу Убайдуллы [хана], его врагов и пособников до конца времен!

Комментарии

288 мухрдар — хранитель ханской или эмирской печати, прикладывавший ее к разным актам, исходившим от хана. Без печати эти документы считались недействительными.

289 Ташрабат — повидимому, современный Таш-Курган, лежащий на пути из Балха в Гури, на пересечении путей с запада на восток и с севера на юг.

290 В переводе означает: “Длинный повод Ибрагима мирахура”.

291 Т. е. “Гусиное крыло”.

292 Т. е. “Холм-сердце”.

293 Лежала на левом берегу Аму у Келифской переправы на каменной скале естественного происхождения.

294 Арабское выражение, не из Корана.

*295 бардашт-и инкадар лашкарха надарад. В это время, (как, впрочем, раньше и позже), при передвижениях войск в Бухаре интендантской части в нашем смысле не существовало, и все довольствие воинских частей ложилось на население; при этом очень часто массы войск в местах временных стоянок и при движениях походным порядком вели себя так, как будто они были в неприятельской стране, чиня грабежи, насилия и убийства.

*296 Коран, 4₆₂.

297 В одной лишь рукописи за инв. № 1532 имеется указание, что с этого места несколько листов утрачено (азинджа чанд варак уфтада аст); во всех прочих списках текст писан подряд. Таким образом, письмо Убайдуллы хана остается неоконченным, и последующий текст начинается с глагола, оканчивающего предложение. Пропуск отсутствующего текста мы обозначили точками.

298 Йемен — юго-западная часть Аравии.

299 январь — февраль 803 г. н. э.

300 ахл-и калам. Здесь разумеются не писатели, а чиновники правительственных канцелярий, главным образом центрального аппарата. Этот термин, — в этом именно смысле, — употреблялся и в средневековой Бухаре.

301 Данг равен 1/6 дирхема.

302 Трудно сказать, вставлен ли этот эпизод о судьбе бармекидов в качестве пояснения или нравоучения к какому-либо эпизоду, утраченному в рукописи настоящего события, или же он взят переписчиком просто для того, чтобы чем-нибудь заполнить в этом месте утерянные листы или пробел в данном труде.

303 мунаджим.

304 Собственно, гаданье на песке; для получения ответа на заданный вопрос на песке ставят несколько рядов точек, потом точки каждого ряда соединяют прямыми линиями; при четном количестве точек все они окажутся соединенными, при нечетном остается одна точка вне соединения. Результат каждого ряда, черта или точка, записывается и получающаяся комбинация черточек и точек и соответствующее ей предсказание отыскивается в особой гадательной книге, служащей ключом ко всем этим действиям, под рубрикой заданного вопроса.

305 Т. е., очевидно, дело было 7-го числа месяца сафара 1121 года, что соответствует 18 апреля 1709 г.

306 Этот, популярный у восточных авторов, эпитет в смысле “оживитель”, “воскреситель”, отнесен к любимцу Убайдуллы хана, Туракули бию.

307 кандалят — род твердой халвы, делающейся из смеси сахара, муки и зерен миндаля, абрикоса и проч.

308 То есть, должен был послать за это богатые подарки и, возможно, устроить в честь хана пышное празднество (той).

*309 Коран, 9₂.

310 Широко распространенный по всему Востоку струнный щипковый музыкальный инструмент с отвисшим продолговато-круглым корпусом; в одних случаях рабаб имеет 4 струны, в других — 5 (четыре шелковых и одна серебряная). См. Семенов А. А., Среднеазиатский трактат по музыке Дервиша Али (XVII в.), Ташкент, 1946, стр. 10, п. 19.

Текст воспроизведен по изданию: Мир Мухаммед Амин-и Бухари. Убайдалла-наме. Ташкент. АН УзССР. 1957.