ШАРАФ-ХАН ИБН ШАМСАДДИН БИДЛИСИ

ШАРАФ-НАМЕ

РАЗДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ

О правителях Бидлиса, что являются предками автора этих строк

[Раздел] состоит из введения, четырех частей и послесловия

ПОДРАЗДЕЛ ТРЕТИЙ

О том, как эмир Шараф отобрал у кызылбашей Бидлисскую крепость

Миродержец, что существует благодаря счастливой судьбе,
Останется вечно утвержденным во властвовании, [454]

Неизменно его стремени будет сопутствовать победа,
А слава войдет в его победоносный кортеж.

Любая страна, куда ни прошествует он, веселый и радостный,
Будет его прибытием облагодетельствована.

Поскольку эмиру Шарафу не удалось в несколько дней завоевать Бидлисский вилайет и изгнать [оттуда] кызылбашей и ему стало известно о тайном замысле покорителя вселенной султана Салим-хана покорить области Ирана, он, следуя советам блистательного наездника ристалища истины, предводителя [всех] тех, кто следует путем преуспеяния, учредителя податных росписей, основных и добавленных [позднее], составителя трактатов философских и исторических, наставника пресвятого медресе, квинтэссенции мудрецов Бидлиса — Хакима Идриса и самого выдающегося и прославленного приверженца и сторонника достойного рода и семьи Зийа'аддина — Мухаммад-аги Калхуки, засвидетельствовал пред монаршим османским порогом преданность и[полное] упование. Заручившись в этом деле /416/ поддержкою двадцати эмиров и правителей Курдистана, он отправил к прибежищу счастья — султанскому порогу через Мавлана [Хаким] Идриса и Мухаммад-агу послание с изъявлением рабской покорности. Милостивый к друзьям и беспощадный с врагами государь, внемля мольбе эмиров Курдистана, направился в Армению и Азербайджан с намерением завоевать страну персов. В Чалдыранской долине он имел сражение с шахом Исма'илом и вышел победителем. При [одержании] той победы эмир Шараф с несколькими эмирами Курдистана находился при сопутствуемом успехом монаршем стремени.

Поскольку вали Диарбекира Хан Мухаммад испил в том сражении напиток смерти, диваном шаха его вилайет был передан его брату Кара-хану, управление Бидлисом [перешло ко второму] его брату 'Иваз-беку и Джезире — [к третьему] брату Улаш-беку. Когда знаменосный султанский кортеж повернул из пределов Тебриза в Рум, Хаким Идрис удостоился чести доложить султану: “Эмиры Курдистана взывают к милости и доброте владыки мира, дабы пожаловал он им их [455] наследственные области и назначил среди них кого-нибудь старшим и беглербегом. [Тогда] все вместе они пойдут на Кара-хана и прогонят его из Диарбекира”. Покоритель вселенной — государь пожаловал [им такой ответ]: “Будет назначен среди них любой из эмиров и правителей Курдистана, достойных [звания] эмира эмиров, с тем чтобы остальные курдские эмиры, явив ему послушание и покорность, принялись за истребление и искоренение кызылбашей” — “Им от природы, — заявил Хаким Идрис, — в большой мере присуще своенравие, и ни один из них перед другим не склонит головы. /417/ Сколь помыслы [ваши] обращены на раскол и разобщение рядов кызылбашей, следует это важное дело поручить одному из служителей двора — прибежища мира. Они подчинятся ему, и эта задача будет решена без промедления”.

Следуя [совету, султан] назначил эмиром эмиров Диарбекира и начальником войск Курдистана Мухаммад-агу чауш-баши, известного под именем Бийикли-Мухаммад, и послал [его] на завоевание тех районов. Подобно грозовым тучам, выстроились друг против друга в Коч-Хисаре ⁶⁴⁰ в окрестностях Нисибина ⁶⁴¹ две армии, два войска, напоминающие вздымающееся море. Первыми разожгли огонь битвы и побоища [люди] племени рузаки, а именно Тадж-Ахмад, Касим Андаки, мир Шах Хусайн Кисани, мир Сайфаддин и 'Умар Джандар — герои [своего] времени и богатыри [своей] эпохи, испившие в тот день напиток смерти. Большинство знати [аширата] рузаки, проявившей в том кровавом сражении чудеса храбрости и отваги, было ранено, как то: мир Мухаммад Насираддини, Кара Йадгар, Саййид Салманан кавалиси и другие. Кара-хан был убит, и поражение потерпели войска кызылбашей. Много народу было захвачено в плен. Стихотворение:

Принятые под сень счастливой судьбы государя,
Отобрали они владения свои у врагов,

Обнажили они мечи мести против врага,
Опрокинули основание заблуждения ⁶⁴².

Когда каждый из курдских эмиров отправился на завоевание своей области, эмир Шараф тоже пошел на Бидлис и [456] приступил к осаде. Ему помогали Мухаммад-бек Хазуи, мир Давуд Хизани, мир Шах Мухаммад /418/ ширави и эмиры Мокса и Асбайирда. После нескольких дней осады осажденные были доведены до крайности. Кызылбапш согласились на то, чтобы Мухаммад-бек 'Азизани и мир Шах Мухаммад поручились за их жизнь, имущество и состояние, что им никто не причинит вреда, — [тогда] они сдадут крепость эмиру Шарафу. Упомянутые эмиры выступили посредниками, крепость и вилайет были переданы их законному наследнику охотно [и без промедления]. Эмир Шараф людей кызылбашей поручил эмирам, дабы, препроводив до границы Арджиша и Вана, они отправили их на родину. И в течение долгого времени [сначала] султанским диваном, а впоследствии султаном Сулайман-ханом охрана и оберегание [тех] рубежей и границ были возложены на эмира Шарафа. Тот достойно исполнял эту обязанность и снискал покровительство обеих сторон (Т. е. правительств Турции и Ирана.), пока во времена шаха Тахмасба эмиром эмиров Азербайджана не стал Улама такалу. Большею частью он проживал в Ване и Востане и являл усердие в наблюдении за границей.

[В то время] ведение дел государства пребывало в могущественной деснице Чуха-султана такалу. Когда Хусайн-хан шамлу в сговоре с другими кызылбашскими племенами убил Чуха-султана на летних становищах Исфаханского Гендумана ⁶⁴³, эмиры текелу разошлись по разным сторонам. Улама в Тебризе поднял знамя бунтарства, завладел казною и сокровищницами шаха Тахмасба, конфисковал [имущества] богачей Тебриза и награбил много добра. Он отправился в Ван и изъявил рабскую покорность порогу султана Сулайман-хана и послал в султанский дворец через своего мулазима прошение с разного рода обязательствами.

/419/ Когда эти известия достигли славного монаршего слуха, вышел непререкаемый, как судьба, указ, дабы эмир Шараф отправлялся в Ван и доставил к государеву порогу Улама-султана с семьей и приверженцами. Повинуясь повелению, эмир Шараф собрал свое войско и кошун ⁶⁴⁴ и отбыл в Ван, [457] Улама тоже выступил ему навстречу вплоть до местечка Харкум в сопровождении около двухсот человек из начальников и знати [племени] текелу. Встретились они у реки Харкум.

Улама пригласил его (эмира Шарафа) в крепость Вана, мол, “несколько дней он побудет там, а затем, отдав должное законам гостеприимства и по соблюдении предписаний учтивости, мы отправимся в Бидлис”. В это время несколько жителей Вана и Востана обратили внимание эмира Шарафа на следующее: “Улама свою жену, которая является кормилицей шаха Тахмасба, направил вместе со своим братом ко двору шаха Тахмасба для установления между ними основания мира и согласия. Поскольку Улама человек коварный, то, не дай бог, он заманит вас в крепость, вместе со [своими] ага замыслит недоброе, придумает хитрость, и ему удастся изыскать средство для сближения и повод, чтобы прибегнуть к нашей помощи и встретиться [c нами]”.

Эти тревожные сообщения напугали и привели эмира Шарафа в замешательство, и сколько Улама ни настаивал на отъезде в Ван, он находил извиняющие предлоги и предпочитал не торопиться. Под конец порешили на том, что Улама-султан и эмир Шараф остановятся в селении Харкум и отправят в Ван Амира-бека махмуди с несколькими надежными людьми из знати Уламы, дабы /420/ те доставили из Ванской крепости семью, приверженцев и знать, и [потом] они все вместе направятся в Бидлис.

Когда Амира-бек и знатные ночью прибыли в Ван, брат Уламы, ступив с несколькими своими ага на путь мятежа и бунтарства, укрепил ворота крепости и не позволил ни Амира-беку и начальникам Уламы войти в крепость, ни семье и сторонникам выйти оттуда. Когда эта весть дошла до эмира Шарафа, он понял, что идти на крепость и осаждать ее не имеет смысла. Кроме того, собравшиеся [со всех] сторон кызылбашские эмиры тоже помогут Уламе ускользнуть из его рук. [Эмир Шараф] был вынужден, захватив Уламу и около двухсот знатных, которые вместе с ним прибыли на встречу, направиться в Бидлис. То сборище, побросав имущества и пожитки, отчаявшись увидеться с семьями, [оставшись] лишь [458] с тем, что на них было, на непокрытых конях, с глазами, полными слез, и истерзанным сердцем в осеннюю пору следовало за ним.

Мухаммад Шахниман кавалиси, питавший к сочинителю этих строк привязанность опекуна (Лала — “дядька”.), поведал [нам]: “Когда Улама и эмир Шараф остановились в районе Карджигана, я, несчастный, и несколько человек из ночной стражи охраняли эмира Шарафа. Наступила полночь, и в шатер вошел посланец Уламы с двумя-тремя надежными ага, умоляя о встрече с эмиром Шарафом, мол, “Улама-султан послал [нас] с несколькими важными сообщениями, дабы мы их доложили”. Эмиру Шарафу сообщили об этом, и он разрешил их пропустить. Когда их спросили, с чем они пришли, те доложили: /421/ “Улама-султан приветствует вас и говорит; “Поскольку братья и люди [наши] ныне избрали в отношении [меня], несчастного, путь предательства и мятежа, завладели нашими семьями, добром и имуществами, не подобает ни нашему положению, ни вашему сану, чтобы верные [ваши] слуги отправлялись к государеву двору в подобном виде. Либо сносите мне и [моим] друзьям головы и посылайте ко двору повелителя, либо соизвольте разрешить нам уехать, дабы возвратиться в Ван и наказать то сборище смутьянов, которые с нами так обошлись. Затем мы заберем свои семьи и имущества и уверенно направимся к государеву порогу. И это послужит укреплению доверия и умножению благоволения монаршего в отношении наших сторонников — малых и великих”.

Эмир Шараф после долгих раздумий и размышлений решился заявить в ответ: “Следуя указанию достойнейшего из творений — да пребудут над ним самые возвышенные моления! — и святому стиху [Корана]: “Советуйся с ними о делах” (Коран, сура 3, стих 153), мы также, посовещавшись с эмирами и знатью по этому вопросу, предоставим на государево усмотрение решение, приличествующее обстоятельствам и способствующее благоприятному исходу дел”. [459]

Знатные возвратились, а эмир Шараф в ту же ночь призвал [к себе] некоторых своих верных сановников, и каждый из них высказывал свое мнение по этому вопросу. Под конец эмир Шараф сказал: “По сути дела отправить этого человека в подобном виде и положении ко двору султана — значит вызвать к себе неприязнь и вражду. Разумнее выставить в пути авангард примерно из трехсот сильных храбрецов и опытных молодцов, а потом разрешить Уламе уехать. Как только он минует небольшое расстояние, мы подымем крик, что Улама бежал, /422/ и пошлем в погоню несколько человек убить Уламу и некоторых видных [его сторонников]. Голову его с объяснением [этих] обстоятельств мы отправим к высокому султанскому порогу и очистим мир от зла, [порождаемого] этими смутьянами. В противном случае, если мы отправим Уламу ко двору государя в таком виде, это не даст хороших результатов и не приведет ни к чему, кроме раскаяния и сожаления”.

Некоторые одобрили это мнение и согласились [с ним], другие возразили, говоря: “Среди нашего войска есть люди посторонние из эмиров и стражи двора. Не дай бог, эта тайна будет разглашена, начнется строгое дознание, и язык смирения будет не в силах произнести [слова] оправдания”.

В результате не были приведены в исполнение ни пожелание Уламы, “и замысел эмира Шарафа. Уламу в том же жалком состоянии доставили в Бидлис, подготовили все для [его] путешествия и со всеми почестями и знаками внимания отправили ко двору султана Гази. Стоило Уламе миновать Бидлисский туннель, как стал он походить на дракона, вышедшего из пещеры, или дива, вырвавшегося из бутылки. Словом, на эмира Шарафа затаил он в душе злобу, и в первый же день, когда он удостоился счастья лобызать государев порог, [Улама] начал на него жаловаться и наговаривать, мол: “В угоду кызылбашам он ненавидел вашего слугу и даже решил убить его, чтобы выслужиться перед шахом Тахмасбом. Я взываю к безграничной государевой милости и беспредельному монаршему милосердию, дабы сместил он эмира Шарафа, а вилайет его передал [своему] слуге на правах правителя. И с божьей помощью страна персов и территория [460] Азербайджана будут в наилучшем виде завоеваны и перейдут в могучую десницу наместников рода 'Усмана. Со стороны же [вашего покорного] слуги в этом важном деле будет оказано подобающее содействие”. /423/ И еще добавил: “Если позвать эмира Шарафа к государеву порогу, то он едва ли явится”.

Случилось так, что там был некий 'Али Саййидан из аширата кавалиеи, сопровождавший Уламу к [монаршему] порогу. Его привели в высокий диван и спросили: “Если вашего эмира вызовут к султанскому порогу, он приедет или нет?” Тот простодушный и чистосердечный курд сказал в ответ: “При подобных обстоятельствах их прибытие к высокому двору весьма затруднительно”. Везиры и столпы державы приняли его слова за подтверждение речей Уламы и с помощью разных подлостей внушили [это] высокодостойному султану, изобразив его слова проявлением бунта и непослушания, мол, “он нас предпочитает кызылбашам”.

На этом основании в тот же день управление Бидлисом [султан] пожаловал Уламе, а на завоевание Бидлиса определил большой отряд из янычар и нового пополнения гулямов. Сардаром он назначил эмира эмиров Диарбекира Фил-Йа'куб-пашу и во главе около тридцати тысяч человек из Диарбекира, Мараша, Алеппо и [всего] Курдистана послал против эмира Шарафа, дабы они явили твердость и радение при покорении вилайета Бидлиеского. Эмир Шараф, услышав такие известия, обеспокоился. Но, сколько ни посылал он к высокому двору даров и приношений, [сколько ни] заявлял о своей преданности и единодушии, извинения его не принимались, а на слова его не обращали внимания, так как везир [того] времени [был недоволен им] из-за коня, попавшего к эмиру Шарафу во время разгрома племени пазуки. Великий везир несколько раз просил у него этого коня, но тот приводил всякого рода отговорки и извинения, а [коня] не отдавал.

[Тогда эмир Шараф], /424/ отчаявшись, был вынужден заняться, укреплением крепостей Бидлисского вилайета и поручил их заботам отважных молодцов и храбрых мужей. Он привел а [461] готовность орудия и средства крепостной обороны и [заготовил] необходимые запасы и провиант на время [осады]. Охрану и защиту крепости Бидлиса он возложил на Ибрахим-агу билбаси и мир Мухаммада Насираддини и вместе с ними поставил на оборону около трехсот именитых [людей] племени рузаки. Своего сына Шамсаддина вместе с семьей [эмир Шараф] отправил в крепость Ахтамар. Крепости Муш, Ахлат, Кефандур, Амурек, Калхок, Фируз, Салам ⁶⁴⁵, Калхор, Татиг и Суп, которые в те времена были заселены и процветали, он поручил наиболее родовитым представителям знати рузаки и, следуя словам лекарей: “Последнее средство — прижигание”, обратился в сопровождении нескольких избранных за покровительством к порогу шаха Тахмасба, который в то время пребывал в Тебризе. У него испросил [эмир Шараф] помощи и содействия. Шах Тахмасб оказал ему милости и почести и в [том] не оставил без внимания ни единой мелочи.

В 938 (1531-32) году под крепостью Бидлиса разбили шатры Фил-Йа'куб и Улама с многочисленным войском. Вскоре началась осада, и языки пламени войны и сражения поднялись выше небесной сферы. Ежедневно, когда повелитель звездной рати, желая завоевать четвертую [небесную] твердыню ⁶⁴⁶, забрасывал золоченый аркан на зубцы этой лазурной цитадели, мужественные герои и храбрые витязи разжигали пожар сражения. И снова, когда странствующая по [всему] свету луна появлялась через западную дверцу, чтобы охранять вершины небесной тверди, рвущиеся в бой храбрецы и богатыри с нравом леопардов /425/ отводили руки от битвы и сражения и укрывали ноги полою бдительности и осторожности.

Таким образом прошло около трех месяцев. Башни и укрепления крепости под ударами пушек, сотрясавших цитадель, и баллист, взмывавших в небеса, сровнялись с прахом. Дело дошло до того, что крепость вот-вот должна была сдаться, когда, вняв мольбам эмира Шарафа, шах Тахмасб направился из стольного города Тебриза в Бидлис. Как только весть о выступлении шаха распространилась в Ахлате и Адилджевазе, Фил-Иа'куб и Улама прекратили осаду и обратились в бегство. Они пришли в такое смятение, что бежали, [462] побросав большую часть шатров и палаток и две пушки большого размера, под ударами которых стены крепости сровнялись с землей, — они были установлены с восточной стороны, напротив Дворцового талисмана (См. Перевод, стр. 386.), и там разбиты на части.

И рассказывают, радостную весть о снятии осады (Букв, “об уходе войска”.) до приближенных государева двора в Ахлате донес спустившийся с крепости на коне Кара Йадгар, позднее получивший прозвание Дураг (“Двужильный”.).

Монаршими милостями и государевыми щедротами был отмечен и вознесен [эмир Шараф] среди равных. В дар шаху и столпам державы передал он податные обложения на скот и пастбища с неверных и мусульман, с улусов и племен области Бидлиса и прилегающих районов и поручил их взимание суровым и свирепым сборщикам. За три дня они собрали большие богатства. В Ахлате он устроил пиршество, [достойное] государя, дабы славное имя [его] услышали обитатели верхнего мира, /426/ а слух о нем дошел до окраин населенной части света.

Луна, блуждающая и путешествующая от стоянки к стоянке по небесному пути, в честь этого торжества на весь небесный свод ударила в барабан радостной вести. Познавший все науки и постигший законы звезд Меркурий [заранее] вычислил с точностью до градуса и минуты высоту солнца [во время] пиршества и составил гороскоп момента, отмеченного восходом благоденствия и удачи. Венера, музыкантша небес, донесла напевы чанга до созвездия Рака и от [полноты] счастья тронула струны лютни. Озаряющее мир солнце, уподобившись рассыпающим драгоценные камни вешним облакам и рассеивающим дирхемы ветвям осенью, насобирало горы рубинов и [полный] подол яхонтов и стало сыпать лалы из гранитных [глыб] и жемчуг из морских [глубин]. Марс, этот полководец звезд и владыка пятого царства, подобно чаушам, приготовился для служения и построил их (звезды) в ряд справа и слева. Великий Юпитер с высоты шестиступенчатой кафедры, дабы [463] охранить [пирующих] от дурного глаза ⁶⁴⁷, донес до внимательного слуха обитателей небесного царства [такие слова]: “И были готовы...”. Сатурн, проницательный старец и келейный сиделец небесной крепости, возложил на курильницу солнца кумарское алоэ ⁶⁴⁸ и запечатлел на челе луны знак удачи.

Шатры на сто и восемьдесят человек, палатки из тонкого шерстяного сукна, балдахины с шелковыми веревками вознеслись вершинами до звезды Капеллы. Прекрасные золотые и серебряные сиденья были инкрустированы и украшены рубинами и жемчугом. От воскурений алоэ и амбры ковер пиршества распространял благоухание. Среброногие кравчие с челом Венеры взяли в хрустальные ладони золотые кубки и сахарными рубинами [уст] повсюду призвали к пиршеству и веселию. Сладкогласые певцы донесли до лазурного небесного свода мелодии руда и звуки песен. Музыканты /427/ с талантом Венеры низкими и высокими звуками лютни и арфы лишали сердце и рассудок мудрости и благоразумия. Стихотворение:

Что за пир, что за царственное празднество,
Где можно обрести тысячу утех и услад!

Разноцветными напитками, чистыми,
Как отраженный луч, рассекающий тьму,

До краев наполнили хрустальные бокалы,
Смешав с благоуханной розовой водой.

От золотых столов с яствами земля там излучала свет солнца,
Из серебряных чаш образовалось созвездие, усеянное звездами.

Там были любые яства, какие ни пожелаешь,
Приготовленные [из всего], начиная от рыбы и кончая птицей,

Сладости там заимствовали у красавиц
Сахар [их] губ и миндаль [их] зубов.

Один за другим [следовали] столы с разноцветными сластями,
Основание прекрасного замка его — [и то] было исполнено сладости.

Двор его был вымощен
Тысячью плиток чистейшего сахара. [464]

От нежных плодов, свежих и диковинных,
Корзины садовников наполнились соком:

Ни один наблюдатель чудесного не представлял себе,
Что подобным образом можно до краев наполнить корзину соком.

Когда таким образом прошло три дня, и стан каждого счастливца украсился великолепными халатами всякого рода желаний и устремлений, эмир Шараф, следуя обычаям подношения и дарения, предложил вниманию [государя] несколько вещей, подобных которым на протяжении веков не созерцало око времени, и ухо судьбы не слышало, чтобы говорили о подобной красе. Там были охотничьи птицы — соколы обыкновенные и царские белые, кони арабской породы с седлами из золота, двуцветный мех живота лисицы, парча, шитые золотом семицветные ткани и европейский бархат. [Эмир Шараф в свою очередь] стал объектом монарших милостей и безграничных государевых щедрот. Он был отмечен поясом с саблей, инкрустированной драгоценными камнями, и расшитым золотом кафтаном чаркаб ⁶⁴⁹. [Государь] переименовал его /428/ в Шараф-хана и пожаловал высокие титулы таваджи-баши-гири ⁶⁵⁰ войска и эмира эмиров Курдистана, даровав ему на то всемилостивейший указ, содержание которого приводится [ниже].

Содержание указа:

“Основная цель и насущное желание высокодостойных султанов при славном вознесении на вершины величия и могущественных хаканов при достойном восшествии на высоты самодержавия — лелеять и оберегать определенную группу людей, которые решительностью [своих] стараний и усилий похитили у [себе] подобных и равных мяч первенства на ристалищах преданности и упования, превосходством служения опередили представителей своего сословия (Букв, “своих единоутробных братьев”.) и, подняв знамя [верной] службы и самоотвержения,, отдали всю свою жизнь и достояние в распоряжение небесноподобного двора — прибежища мира (Букв, “осыпали монетами своего существования небесноподобный дворец и вверили достояние двору — прибежищу мира”.). Ныне, ведомый беспредельным доверием и [465] упованием, к дружбе нашего дома — прибежища страны — воззвал Шараф-хан — оплот власти, опора могущества, достигнувший куполов величия, поборник справедливости, величайший из славных эмиров, достойнейший из высокочтимых правителей по совершенству в правлении, власти, счастье, мире и вере. В поисках спасения от врагов припал он к полам нашего великодушия и милости.

В подобных случаях говорится — стихотворение:

Вошли мы в эту дверь не за почестями и славой,
Пришли мы сюда [в надежде найти] приют от беды.

Удостоился он чести присутствия “а [этом] высоком собрании, а посему [всенепременно] ему будет сопутствовать и споспешествовать безграничное благоволение и милость государя, согласно исполненным красноречия строкам — стихотворение:

Кто бы ни был тот, кто, опасаясь за жизнь и честь [свою],
Прибегнет к покровительству этого дома,

Я не позволю нанести ему обиды и оскорбления,
Даже если это мне будет стоить головы.

Мы даровали тому оплоту власти место под этой благодатной сенью, /429/ вознесли его до степени хана, нарекли его именем Шараф-хана и, препоручив ему руководство таваджиями высочайшего дивана, включили в число достойных ханов и эмиров августейшего двора. Мы пожаловали тому прибежищу власти звание эмира эмиров и старшинство “ад всеми эмирами Курдистана, управление Бидлисом, Ахлатом, Мушем и Хнусом вместе с относящимися к ним районами и остальными областями, что до настоящего времени пребывали во владении у вышеупомянутого эмира, и признали его одним из августейших наместников нашей богом хранимой державы. Мы передали в его могучую десницу бразды управления теми районами, дабы с неизменным почтением он помнил (Букв, “созерцал почтительным оком”.) скрытый [466] [в этих словах смысл]: “Человек — раб благодеяний, [ему оказанных]”. Пусть он, неуклонно следуя путем служения и душевной преданности и не отступая от кафедры признательности и приверженности, явит такое рвение в упрочении устоев единодушия и верности, что станет примером для окрестных правителей и вали, и изо дня в день будет возрастать его влияние. Достойным эмирам, городским старшинам и правителям Курдистана надлежит признать упомянутого эмира своим эмиром эмиров и, засвидетельствовав послушание и единомыслие, не опускать ничтожнейшей из мелочей в повиновении вышеупомянутому. Пусть явятся они по [первому] слову и зову его и почтут первым долгом засвидетельствовать необходимую покорность изо дня в день возрастающей мощи его. Городские и сельские старшины, квартальные, крестьяне, оседлые жители, все население упомянутого вилайета и главы улусов и кочевых племен тех районов должны признать вышеупомянутого — прибежище власти — [своим] правителем и владетелем тиула на те земли, /430/ быть послушными и покорными его повелениям и не уклоняться от слова и совета его. Упомянутый же правитель обязан так обходиться с местными раийятами и жителями, чтобы сильный не чинил несправедливостей слабому и [не имел к нему] никаких притязаний. И повсюду пусть поступают так. Когда [грамота] украсится благородною, драгоценною, достойнейшею и высочайшею печатью, пусть ей верят. Писано в двадцатый [день] месяца сафара — да будет он отмечен преуспеянием и удачей! — 939 (21 сентября 1532) года согласно высокому повелению — да возвеличит его великий Аллах и да сохранит вечным в отношении него повиновение, подчинение и покорность!”

Осыпанный монаршими милостями и щедротами (Букв, “после дождя милостей и потока щедрот”.), Шараф-хан привез из крепости Ахтамар своего любимого сына эмира Шамсаддина и определил его на служение при стремени государя. Знамена государева кортежа обратились в сторону Азербайджана и утвердились над монаршей резиденцией.

В это время до царственного слуха дошло известие о [467] захвате Хорасана 'Убайд-ханом узбеком и о том, что Бахрам-мирза [уже] около года осажден в городе Герате ⁶⁵¹. По рассказам, недостаток провианта довел осажденных до того, что люди Бахрам-мирзы провели несколько дней, [питаясь] вареной кожей. По услышании этого тревожного известия шах Тахмасб разрешил эмиру Шамсаддину уехать, составив [на имя] Шараф-хана грамоты, исполненные благоволения, [согласно которым Шараф-хану] препоручалось ведение [всех] важных дел в Азербайджане. Его помощниками и опорой он поставил нескольких кызылбашских эмиров, как то: Халхал-султана арабгирлу, Увайс-султана пазуки, Аджал-султана каджара, Амира-бека махмуди и правителя Тебриза Муса-султана, дабы в любое время, когда ему понадобится содействие и поддержка, /431/ он призывал на помощь упомянутых эмиров и они являлись бы [на его зов] незамедлительно.

Сам же [государь] собственною персоною устремился в Хорасан, [вознамерившись] изгнать 'Убайд-хана. [Сему] бедняку довелось слышать от своего родителя, тот рассказывал: “Когда получил я от шаха Тахмасба позволение ехать в Бидлис, он изволил сказать: “Передай своему отцу, чтобы до нашего возвращения из Хорасана он во что бы то ни стало следовал в отношении османцев путем учтивости и дружбы, сколь Улама стал его врагом, а в населенной четверти [мира] не найдется подобного ему злодея и подстрекателя. Я уверен, что он не даст покоя османцам и станет побуждать их ко многим враждебным действиям”.

Шараф-хан не последовал совету шаха и решил [прежде всего] расправиться с теми курдскими эмирами, что были его соседями и во время осады крепости Бидлиса выступали заодно с Фил-Иа'куб-пашой и Уламой. Первым делом он двинул войска на мир Давуда Хизани и часть его вилайета предал грабежу и разрушению. Трое суток держал он в осаде мир Давуда в крепости Хизан. Когда с обеих сторон несколько человек было убито и ранено, распространился слух о прибытии Уламы в Бидлис. Шараф-хан прекратил осаду крепости и возвратился обратно. Воспользовавшись этим, вероломные эмиры разом изменили Юараф-хану и перешли на сторону [468] Уламы. Таким образом, будучи обиженными на Шараф-хана, к Уламе примкнули из аширата рузаки сын Шайх Амира Ибрахим-ага билбаои, мир Будак Кисани, сын Мухаммад-аги Калхуки Каландар-ага и Дарвиш Махмуд Каладжири.

Словом, /432/ осенью 940 (1533-34) года [во главе] около десяти тысяч пеших и конных, копьеносцев, мушкетеров и лучников, поддерживаемый Фил-Иа'куб-пашою, Улама, уступая настояниям знати, во второй раз направился через Хизан в район Татига. Под знаменем Шараф-хана было не более пяти тысяч человек. В связи с этим пришел ему на память совет шаха Тахмасба, и он решил направиться в Алатаг и Алашкерт, послать в Тебриз за Муса-султаном и эмирами, вызвать войска и дать Уламе сражение. Но знать [племени] рузаки не поддержала то мнение, в особенности Саййиди 'Али-ага Партафи, который в то время был полномочным векилем Шараф-хана (Букв, “векилем и средоточием власти Шараф-хана”.), а также предводителем и старейшиной [людей племени] рузаки. От избытка недомыслия и глупости он заявил в помещении дивана и в присутствии Шараф-хана: “Коль проявит ашират рузаки в сражении с Уламой беспечность и нерадение, я соберу неверных и армян Бидлисского вилайета и выступлю против “его”. Шараф-хан, имея полную осведомленность в искусстве гадания по песку и звездам, заявил: “В соответствии с линиями на песке звезда Уламы на этот раз в зените, а наша звезда переживает падение. В такое время никоим образом не следует и недопустимо вступать в битву”.

Но из-за лишенных смысла речей и глупой болтовни курдов он не смог найти правильного решения вопроса и с тем небольшим отрядом принял сражение с многочисленным войском Уламы. Когда Улама подошел к границе области Татиг, которая относится к Бидлису, он выступил ему навстречу. Встреча враждующих сторон произошла несколько южнее крепости Татиг. Улама обратил тыл своей армии к горам. /433/ Засеянное просом поле, куда выходил его авангард, он превратил в огромную трясину, запрудив ночью воду, и сам занялся укреплением своих рядов. В центре и на флангах своего [469] войска он поставил несколько рядов из лучников и янычар. Шараф-хан тоже выстроил свои ряды перед противником. [Люди] аширата рузаки по [своей] самонадеянности и безрассудству совершенно не приняли во внимание многочисленность врага и неподходящее для битвы место и начали военные действия.

Доблестные молодцы и ратники с нравом тигров, подобно разъяренным львам и свирепым леопардам, сцепились друг с другом, и пыль, [поднятая] смутой сражения, и пламя огня битвы поднялись к небесам. Стихотворение:

Разом с обеих сторон на всем скаку
Курды сцеплялись друг с другом.

Копытами [своих] коней они выбивали пламя,
Перемешав с кровью прах на поле брани.

[Казалось], у тех свирепых разъяренных львов, [вооруженных] мечом и щитом,
На голове полумесяц, а в руках солнце.

Напоминающая ужасного дракона кривая сабля
Лишила землю покоя, а вселенную — рассудка.

Все скрылось в тумане (Букв, “воздух наполнился туманом”.) ружейного дыма,
[Лишь] сверкали мечи в сияющих облаках его,

В тех облаках дыма, подобных бушующему морю,
Рассыпали во все стороны град пуль [горящие], как солнце, ружья.

Между тем, когда пламя битвы и сражения достигло Капеллы, Амира-бек махмуди, на обязанности которого лежало оказание помощи войску Шараф-хана, со своими мулазимами прикрепил к челу бесстыдства повязку предательства. Стихотворение:

О сердце! Не ищи у сыновей [этого] мира преданности (Букв, “преданного ока”.),
Ибо природе этих попутчиков чуждо человеколюбие. [470]

[Итак, он] изменил [Шараф-хану] и присоединился к Уламе. По воле случая в это время пуля пробила левое плечо хана и вышла через спину наружу. Он выпустил из властительной десницы бразды управления конем. /434/ Видя такое дело, [его] воины обратились в бегство; около семисот молодцов, искусно владеющих мечом, и удальцов — охотников на врага, погибло в тот день. Среди них пятьсот человек принадлежали к сыновьям эмиров я знати племени рузаки, они были убиты вместе с векилем Саййиди 'Али-агою. Его сын Сакар-бек и некоторые другие были захвачены в плен. После этого события Улама повернул оттуда поводья возвращения в сторону Вана и Востана, не ступив [на территорию] Бидлисского вилайета. Великие и малые [племени] рузаки после случившегося несчастья предали его проклятиям и хуле — это и послужило причиною того, что с ним прекратился род его — не осталось никого из сыновей, приверженцев и двоюродных братьев его. Достойный возраст почившего смертью мученика [Шараф-хана] превышал сорок лет и приближался к пятидесяти, когда [его] постигла эта беда. Правление его продолжалось более тридцати лет, и правил он независимо. У него был только один сын эмир Шамсаддин, матерью которого являлась дочь 'Али-бека Сасуни. Для своего сына [Шараф-хан] испросил в жены дочь Мухаммад-бека Хазуи и [по этому случаю] устроил великое пиршество, [длившееся] семь суток. Он повелел собрать на Гёк-Мейдане предметы запрещенных [игр] и развлечений, как то кости для игры в нард, с поверхности [всей] вселенной, устроил [согласно предписаниям] благородного закона пиршество и, следуя уложениям веры пророка и указаниям славного шариата, соединил своего любимого сына узами брака с [тем] оплотом целомудрия.

И такой он устроил пир, что огибающий мир небесный свод раскрыл тысячи удивленных глаз, чтобы полюбоваться им и, следуя обычаю дарения и рассыпания золота, выставил на показ украшения и драгоценности из звезд, что годами хранились в карманах и подоле. /435/ Сколь торжественное пиршество в палатках и шатрах было украшено всевозможными развлечениями и забавами, высокодостойные эмиры Курдистана, [471] как то: Саййид Мухаммад Хаккари, Шах 'Али-бек Бухти, малик Халил Айуби, Хасан-бек Палухи, присутствовавшие на том радостном празднестве, воздали должное удовольствиями наслаждению жизнью. Тем временем молодые курды играли в поло, бросали тыквы и рассыпали золото. По соблюдении обычаев празднества и угощения великим эмирам и достойным правителям поднесли подобающие [их сану] дары и почетные облачения и пожаловали разрешение на отъезд. [Шараф-хан], не тая желания в сердце, решил наказать всякого из племен, кто допустил в отношении его великих отцов и дедов предательство и неблагодарность. В их число входил ашират пазуки. С того времени, когда шах Исма'ил, следуя божественному предопределению, поставил эмиром эмиров Курдистана Чулак-Халида, а тот, завладев округом Авхакан, относящимся к Мушу, включил [его] в Хнусскую область, передал своему брату Рустам-беку, и [тот] стал владетелем тех районов, он причинил аширату рузаки много неприятностей. Зиму он обычно проводил в Авхакане.

В середине зимы 922 (1516) года, когда в Мушской области от сильного мороза и холодов воздух напоминал вздымающийся океан и губительную пучину, [так что] в открытых местах там птицы не могли летать, а травоядные — передвигаться, Шараф-хан с [отрядом численностью] около полутора тысяч молодцов [племени] рузаки надели лыжи ⁶⁵² и внезапно напали на Рустам-бека. [Рустам-бек] был убит вместе с двумя своими сыновьями и четырьмястами отборными молодцами /436/ 436 [племени] пазуки. Безжалостный меч настиг их мужчин и женщин, великих и малых [того племени]. Некоторые из них бежали с поля битвы и укрылись в пещере близ крепости Авхакан. Их дома были преданы сожжению. Автору этих строк довелось слышать от людей в высшей степени достойных, что одна старуха натянула на голову козью шкуру и [так] спаслась от той беды, которая воскрешала в памяти ураган, [истребивший племя] ад. В живых не осталось ни одного. Покарав их за недостойные деяния, они забрали в плен их жен и детей и с добычей благополучно возвратились обратно. [472]

В 939 (1532-33) году [Шараф-хан] отправился на завоевание крепости Ахтамар, что находится между Ванским озером и Арджишем ⁶⁵³. Она с древних времен входила в вилайет [племени] рузаки и позднее перешла во владение правителей Шамбо. [Шараф-хан] построил несколько кораблей и силою завладел [той] крепостью. Правитель крепости, каковым являлся Руетам-бек, сын Малик-бека Хаккари, в той схватке был убит из ружья. [Шараф-хан] отобрал район Сиирта, которым насильственно завладел правитель [племени] бохти, и снова передал во владение правителю Хасанкейфа малику Халилу, как сообщается и рассказывается выше. От малика Халила он забрал район Арзана и передал Мухаммад-беку Сасуни, Шайх Амира билбаси послал на помощь 'Иззаддин Ширу Хаккари и положил конец захватническим действиям (Букв, “укоротил захватнические руки”.) племени махмуди, которое при поддержке кызылбашей посягнуло на их вилайет. Силою и принуждением [Шараф-хан] добился освобождения 'Иваз-бека махмуди, которого Уркмаз-султан кызылбаш заточил в Ваяскую крепость, /437/ как уже упоминалось выше.

К числу его благих дел относится построение в самом Бидлисе славной соборной мечети, названной Шарафийе, высокого медресе и благородного странноприимного дома.

[Шараф-хан] основал базар ⁶⁵⁴ и караван-сарай в два этажа, пожертвовав им прекрасные деревни и селения, лавки и водяную мельницу — благоустроенные и доходные. Попечителями всех вакфов и поместий он поставил своих потомков, мужского пола — из поколения в поколение, пока не прекратится род [его]. Южнее соборной мечети он приготовил для себя усыпальницу. Дочь Али-бека Сасуни Шахбики-хатун, что была его женою, воздвигла над его могилою купол, закончив [все работы по его сооружению]. На содержание хафизов она определила несколько вакфов, дабы утром и вечером читали они Коран возле его достойной гробницы. [473]

ПОДРАЗДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ

Мудрым и проницательным, познавшим механику сотворения, представляется ясным, как свет озаряющего мир солнца, как блеск чистой утренней заря, что стоит всемогущему властителю [нашему] — да прославится величие его! — возжелать какого-то счастливца утвердить в обители власти на вершинах могущества и сана, вознести его достигающую звезд главу до венца и короны правителя, с первыми [лучами] утра его власти, с начала дней его великолепия [господь] следит за ним любовным и заботливым оком, пока тот счастливец не станет искушенным в красоте и величии, успехе и падении, благодеянии и каре, благосклонности и гонении, любви и ненависти, стремительности и спокойствии. На горизонте этой мысли сияет озаряющее мир светило [высказывания]: “За сорок утр замесил я глину, [из которой был сотворен] Адам”. Но за музыкою [слов]: “Мы послали тебя не иначе, как милость мирам...” (Коран, сура 21, стих 107.), следует [изречение, привносящее] беспокойство: “В этом деле нет ничего в твоей власти” (Коран, сура 3, стих 123.); /438/ полной луне, вознесшейся над миром у Бедра ⁶⁵⁵, соответствует испепеляющее сердце несчастье возле Охода ⁶⁵⁶.

Пусть трон правления и престол великолепия благодаря неколебимым основам [своим] обретет незыблемость и прославится [своей] пышностью,— [он тоже] бессилен пред удивительными смутами и необыкновенными переменами.

Достоверным доказательством и неопровержимым доводом в пользу истинности этих слов и положений являются обстоятельства [жизни] Шамсаддин-хана, как он сначала вместо отца утвердился на троне правителя Бидлиса, а под конец, утратив благорасположение султана Гази [Сулайман-хана], не сопутствуемый и не споспешествуемый удачей, предпочел оставить родные места. Поясним сказанное. [474]

Когда эмир Шараф в Татиге испил напиток мученической смерти, [люди] аширата рузаки привезли [Шамсаддина] из крепости Ахтамар и поставили правителем Бидлиса, добровольно подчинившись ему. Разбор [всех] важных дел в княжестве они предоставили достойной деснице Хаджжи Шарафа, сына Мухаммад-аги Калхуки. Спустя полтора года его власти в конце 941 (1534-35) года султан Сулайман-хан по наущению Уламы назначил великого везира Ибрахим-пашу начальником победоносного войска и отправил в Азербайджан. Когда триумфальные стяги благословенного войска устремили лучи милосердия на окрестности Диарбекира, Шамсаддин-бек с роскошными дарами и приношениями вышел навстречу упомянутому паше.

По прибытии [Шамсаддина в лагерь] победоносного войска везир Ибрахим-паша явил ему ласку и благоволение, пожаловав на правах государева наместника грамоту на управление Бидлисом. Вместе с победоносным войском [Ибрахим-паша] направился в Тебриз.

Услышав подобные вести, шах Тахмасб /439/ оставил дела в Хорасане и отправился в Азербайджан. Когда везир Ибрахим-паша узнал в Тебризе о выступлении шахского кортежа из Хорасана, не теряя времени, со стремительностью северного и восточного ветра, он отправил к порогу султана — прибежища власти — гонца с извещением о том, что шах Тахмасб направился в Азербайджан, и с просьбою прислать (Букв, “с просьбою о прибытии:) в страну персов шатры, [чьи вершины] возносятся до небес

Султан Гази приготовился к походу и отбыл из хранимого богом стольного города Константинополя в Тебриз с войском, при исчислении которого количество небесных светил представилось бы ничтожным, с армией, при пересчете которой, пораженный, собьется проницательный ум. В Азербайджан войска обоих государей прибыли через месяц. Следуя закону и обычаям османским, султан Гази вознес за орбиту небесного свода клич о выступлении на Ирак и донес до славного слуха великих и малых глас саза битвы и крики сражения. [475] Согласно совету великих эмиров он поставил в авангарде войска — прибежища господней милости — тех, кто не раз на поле брани проявил мужество и доблесть, дабы силою могучей десницы и ударом молниеподобного меча они сокрушили противников. Подобию плотине Искандера, укрепил он центр и фланги войска и таким образом направился в Ирак.

Шах Тахмасб со своей стороны шел ему навстречу до Султанийе, но, поскольку в то время вражда и соперничество внутри кызылбашского войска дошли до предела, а под знаменем его было не более восьми тысяч всадников, [шах Тахмасб], находя невозможным /440/ сопротивление [многочисленным], как капли в море, войскам Сулаймана, двинулся в направлении Дарджазина ⁶⁵⁷ и Хамадана.

Хотя [созвездие] Весов переместилось [всего] на шестнадцать градусов, на землю с воздуха опустилось мятежное воинство снега и мороза для завоевания провинций Ирака. Оно так свирепствовало, что путь следования победоносного войска оказался закрытым. Много людей Рума, коней и верблюдов, ослов и [всякого рода] четвероногих из августейшего султанского обоза погибло от сильных холодов, большого количества снега и недостатка провианта. Это и послужило причиною бедствия, постигшего войско ислама.

[Султан] оставил Уламу вместе с лагерем и [корпусом] янычар в Тебризе и отбыл в направлении стольного города Багдада. Мухаммад-хан Шарафаддин-оглы такалу, которому было препоручено управление Багдадом, [прослышав] о выступлении сулайманова войска, пришел в смятение, подобно слабому и немощному муравью, поместил свою семью на корабли и бежал в направлении Шуштера и Дизфуля. Победа над Багдадом досталась султану Гази без битвы и кровопролития ⁶⁵⁸. Там он провел зиму.

Шамсаддин в том походе находился при победоносном султанском стремени. В Багдаде он получил разрешение на отъезд и отбыл в Бидлис. В начале весны султан Гази через Алтун-Кёпри ⁶⁵⁹ направился в Азербайджан, распространив по [всему] разноцветному своду весть о возвращении к оплоту [своего] величия. [476]

Когда показался Ахлат, [султан] разбил шатер, устоями которому служат небеса, и палатки, возносящиеся до небес, до вершин апогея солнца и луны. По наущению злосчастного Уламы он вызвал в диван с великолепием [дивана] Сулаймана Шамсаддин-бека и великих везиров. /441/ [Ему] сказали: “Государь просит вас [отказаться] от Бидлисского вилайета и взамен дарует вам вилайет Малатии и Марата “а правах собственности”. Шамсаддин поспешил ответить: “И голова, и имущество, и имения наши — все в распоряжении государя”.

В диване присутствовал Махмуд 'Имадан, один из лучших и достойных [представителей] знати [племени] рузаки. Од: обратился к Шамсаддину по-курдски со словами: “Если потеряем мы наследственный вилайет и оджак, на что нужна будет и наша жизнь? Только прикажи — и я проткну кинжалом великого везира Ибрахим-пашу. Сегодня в диване присутствует около ста пятидесяти человек из аширата рузаки, и все мы: готовы погибнуть за [свой] оджак, оставив [по себе] славную память на страницах эпохи”. — “Мы не утратили благосклонности государя и везира, — изволил ответить Шамсаддин, — это все наущения Уламы, ибо сказано — стихотворение:

Восход счастья врага — это бедствие,
Иначе разве не [достиг бы счастья], разрушитель гор (Фархад), [который] совершил подвиг?”.

Начальник гулямов Амида — Бакр-бек Рузбахани, которому в те времена был препоручен санджак Адилджеваза, узнал о намерениях [племени] рузаки. Он сказал по-курдски [Шамсаддину]: “Берегись, не следуй советам глупых курдов. Если и уйдет из твоих рук на несколько дней Бидлисский вилайет, то ты сохранишь голову, а оджак снова вернется, к тебе”.

Когда государю доложили о словах Шамсаддин-бека, [ore пожаловал его] шахским халатом и конем с седлом, уздечкой, цепью и бахромой из золота, и была издана грамота на: управление Малатией. Грамоту на управление Бидлисом пожаловали Уламе. Шамсаддин-бек /442/ оставил крепость и [477] вилайет Бидлиса и передал наместникам султана. На взятие Малатии было направлено около пятнадцати человек из знати [племени] рузаки.

После выступления августейшего султанского кортежа Шамсаддин-бек, намереваясь ехать в Малатию, отправился туда через Сасун вместе с семьей. В то время правителем Сасуна был Сулайман-бек 'Азизани. Встретившись с ним, он не посоветовал ему ехать в Малатию и сказал: “Не считая тебя, в вашей семье не осталась никого, кто бы стал владетелем наследственного оджака. Турки — народ крайне ненадежный. Если они погубят тебя, прекратится и род правителей”. Это повергло [Шамсаддина] в страх, и он не решился ехать в Малатию.

Случайно тем временем шах Тахмасб остановился в Арджише. 'Абдаллах-хану, Бадр-хану устаджлу и Манташа-султану он препоручил разграбить и разорить округа Ахлата и Муша. Опасаясь, что кызылбашское войско причинит [людям] аширатов и племен рузаки вред, [Шамсаддин] был вынужден отказаться от поездки в Малатию, повернул поводья [своего] гнедого в сторону кызылбашей, засвидетельствовал [им свою] преданность и вместе с семьей и домочадцами направился в Тебриз. Честь сопровождать его выпала [на долю] шести [представителей] знати [племени] рузаки.

Напуганный Улама оставил Бидлие и вслед за султаном Гази отбыл в Диарбекир, так что в продолжение нескольких дней крепость Бидлиса оставалась без хозяина и хранителя. После этого четыре округа: Амурек, Хойт, Пугнад и Керендж были отделены от Бидлисского княжества и по просьбе Уламы на правах санджака /443/ пожалованы сыну Шайх Амира билбаси Ибрахим-беку. Ибрахим-бек завладел крепостями Амурек, Калхок и Пугнад, но не оказал Каландар-аге уважения, на которое тот рассчитывал. [Ибрахим-бек], Дада-бек кавалиси, эмир Мухаммад Насираддини и около четырехсот видных [людей племени] рузаки восстали против мирлива Бидлиса. Он предпочел оставить родину и вместе с семьей отправился в Азербайджан.

По их прибытии шах Тахмасб явил Шамсаддину [478] благоволение, нарек его ханом, ввел в число великих эмиров и даровал область Сораба ⁶⁶⁰ с несколькими другими районами. Ему бывали жалованы то округ Мераги с относящимися к ней местностями, то область Демавенда ⁶⁶¹ и Даралмарза ⁶⁶², то Карахруд ⁶⁶³, Джахруд ⁶⁶⁴ и Фарахан Иракский ⁶⁶⁵.

Большую часть времени он проводил на летних и зимних становищах при государевом стремени. Из видных [представителей племени] рузаки около ста пятидесяти человек были причислены к великим курчиям и достойной свите. В том числе Шайх Амир билбаси и Дада-бек кавалиси удостоились высокой должности юзбашигири (Сотника.).

После того как Дада-бек, мир Мухаммад и Каландар-ага оставили родину, эмиром эмиров Вана Хусрав-пашой овладели опасения в отношении Ибрахим-бека. Он послал за ним с требованием прибыть в Диарбекир. Ибрахим-бек тоже заподозрил недоброе, укрепил свои крепости и не спешил с отъездом. Когда про истинное положение дел доложили у подножия трона — прибежища благополучия, вышел непреложный указ эмирам Курдистана — всем вместе пойти на Ибрахим-бека /444/ и схватить его.

Упомянутые эмиры поспешили исполнить приказание, окружили Ибрахим-бека в крепости Калхок, и дела осажденных пришли в стеснение. Ибрахим-бек постучал в дверь перемирия и направил своего брата Касим-агу к Хусрав-паше, дабы тот простил ему его проступки. Паша согласился простить Ибрахим-бека при условии, если приедет он лично, но Ибрахим-бек, питая подозрения, не решился ехать. К эмирам, что держали его в осаде, он послал своего второго брата Шайх Амира с просьбой представить Шайх Амира паше и испросить для него отсрочку с тем, что несколько дней спустя, когда эмиры прекратят осаду крепости, он сам явится к паше и испросит извинения за свои проступки.

Когда эмиры доложили об этом паше, тот без лишних разговоров убил его брата Касим-агу, подвергнув самым суровым пыткам. Эмирам он отправил приказ убить его брата [479] поимени Шайх Амир тоже и упорно продолжать осаду крепости. Об этом решении сообщили Шайх Амиру несколько друзей, и во время вечернего намаза, якобы намереваясь совершить омовение, он оставил эмиров и бежал, скрываясь в лесах. [Затем] он укрылся среди аширата хаккари и направился к кызылбашам. Когда Ибрахим-бек узнал об убийстве своего брата Касим-аги и о бегстве [второго] брата Шайх Амира, он со всею поспешностью уехал в крепость Амурек, но там тоже не задержался и бежал к кызылбашам. Осажденные в крепости запросили пощады. Благодаря посредничеству правителя Хазо Баха'аддин-бека эмиры простили осажденным их проступки, целыми и невредимыми вывели их из крепости и все три цитадели разрушили.

/445/ Ибрахим-бек не снискал благоволения шаха Тахмасба и Шамсаддин-хана и два года спустя вновь возвратился в Турцию. Возложив на шею меч и саван, отправился он к высокому порогу второго Сулаймана, каковым является султан Гази. Под благодатными лучами монаршей милости грехи его [удостоились] прощения. В вилайете Румелии ему был пожалован санджак, где он прожил до конца дней своих и [где] в конце концов был убит своими рабами — мамлюками.

Сначала Шайх Амир снискал к себе благорасположение и щедроты государя, и, как отмечалось выше, ему была передана должность юзбашигири. [Но] позднее из-за чрезмерного употребления опиума он утратил то высокое положение. Он пал во мнении государя и войска и вызвал неприязнь [всего] народа, пока не умер в 965 (1557-58) году, будучи назначен векилем [этого] несчастного в Ширване.

Дада-бек был тоже смещен с должности юзбашигири курчиев Техрана и [во главе] сорока курчиев [из племени] рузаки назначен векилем [нашего] властительного родителя. В 956 (1549) году он испил напиток мученической смерти.

Шамсаддин, вдруг явив отвращение к службе, избрал угол уединения и затворничества. Из податных обложений с города Исфахана двести тысяч османских акче было назначено ему на содержание. [Ему] пожаловали грамоту, [480] [дарующую] освобождение от налогов, дабы он проживал в упомянутом городе, не принимая участия ни в каких походах.

Когда таким образом прошло десять лет, шах Исма'ил второй вышел из крепости Кахкахе /446/ и восшествовал на монарший престол в Казвине. Он послал за [нашим] властительным родителем и доставил его в Казвин. Поскольку на [своем] жизненном пути [Шамсаддин] миновал [к тому времени] уже шестьдесят семь стоянок (Т. е. ему было уже шестьдесят семь лет.) и большая часть достойной жизни его проходила в заботах и страданиях, в горести и печали, к тому же чрезмерное употребление спиртных напитков и опиума иссушило его ум, он не интересовался службою хаканам, не был склонен общаться с кем-либо и привык к одиночеству. Стихотворение:

Избравшие уединение ради тебя других [имен] не поминают,
В сердце, где находишься ты, остальные преданы забвению.

За это время разлука с детьми обоего пола и со всем аширатом рузаки оказала на него тягостное воздействие. По воле случая, когда он пожаловал в Казвин, там находились все [его] дети, близкие и знать [племени] рузаки. Радость и волнение при свидании с ними тотчас помутили достойный ум его. Терзаемый болезнью, с готовностью услышал он призыв: “Возвратись ко господу своему, будучи удовлетворенною и удовлетворившею” (Коран, сура 89, стих 28.) и глас: “Для такого будет отрадная жизнь в высшем райском саде” (Коран, сура 69, стих 21, 22.) — и в Казвине был принят под сень всепрощения господнего. Стихотворение:

Ушел он через этот проходной двор,
Да и кто гот, который минует этой дороги?

Этот путь — небытие,
От губящего меча которого не спасется ничто сущее.

Да пребудет рай вечным местом пребывания его,
Да обретет он место в обители божества! [481]

После него осталось два сына: Шараф — автор этих строк, и Халаф. Халаф-бек некоторое время пребывал в рядах курчиев шаха Тахмасба, несколько лет занимая должность юзбашигири. Позднее, во времена шаха Султан Мухаммада, [Халаф] достиг степени эмира и был принят в ближайшее окружение Хамза-мирзы. После убийства мирзы /447/ он выразил покорность высокому порогу покойного государя султана Мурад-хана и удостоился степени санджак[бея] Алашкерта и Мелазгерда.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Стихотворение:

Я подобен мячу, который на необъятном ристалище месяцев и лет
Швыряет из стороны в сторону клюшка судьбы.

Вначале несколько раз я падал на спину,
Как это присуще природе детей.

Не совершил никаких грехов, а как преступник,
Оказался связанным ремнями в колыбели воспитания.

У меня были хромые ноги для ходьбы и немощные руки, чтобы хватать,
Для еды — сомкнутый рот и для разговора — немой язык.

С кончика каждой ресницы стекала кровь сердца,
Не попадало в рот молоко чистое, как ключевая вода.

И не успел после этого ум мой окрепнуть настолько,
Чтобы смог я отличить правую руку от левой,

Как от милосердной материнской груди [я] был оторван
Заботами [своего] нежного, преисполненного добродетелей, родителя,

Препоручил он меня искусным рукам наставника,
И тот стреножил мою натуру путами разума. [482]

Радея о душе моей, с помощью знаков алфавита он засеял ниву моих способностей:
Семенами наук, талантов и духовных совершенств.

В узорах их начертания
Раскрыл он глазам путь к созерцанию невест с черными крыльями и опереньем (Т. е. “букв” — “научил меня читать”.):

В самом их звучании с предельною ясностью
Показал он красоту речи.

От буквы к букве, заставляя читать по складам, вел он меня.
Как путника, которому навесили на ноги оковы.

Когда благодаря тем урокам язык мой освободился от [связывающих его] пут,
Скорыми шагами направился я к желанной цели.

Следуя таким путем и придерживаясь такого правила, прошел я с его помощью (Букв, “он провел меня”.)
От [начального] “б” в “би исм-и ал-лахи” до последнего “с” в “нас” (Т. е. прочел Коран, который начинается со слов *** и кончается словом ***.).

Потом начал я изучать науки
/448/ И оставил позади искателей знаний.

От грамматиков узнал я нормы спряжения,
От языковедов услышал я о правилах стлала.

Изучая науку фикха и его основы, я полностью постиг,
Что согласно закону запретно и [что] дозволено.

Из рассказов о Мухаммаде и его деяниях
Стал мне ясен путь пророка, обычаи сподвижников [его] и образ жизни племени [его]

Сколь от одной науки не достиг я желаемого,
То решил претворить те знания в жизнь. [483]

Утром и вечером поминал я Аллаха,
День и ночь проводил в размышлениях.

Восхваляя Аллаха и помышляя о нем, достиг я такого прозрения,
Что спали [для меня] материальные покровы с чела действительности.

Увидел я единственное бытие и всеобщую истину,
Узрел внешнюю сторону света и мрака.

Многообразие внешнего рядом с единством сокровенного
Походило на искру огня от полыхающего пламени.

Как уже известно обладателям таланта и совершенства, владыкам премудрости и знаний, целью написания этих строк является объяснение обстоятельств [сего] несчастного с разбитым сердцем и описание безотрадной жизни его со дня рождения до настоящего времени. [Рассказ этот] такого рода. После того как согласно божественному предопределению благородный родитель [сего] бедняка надолго разлучился с родиной, был вынужден оставить славный очаг [свой] и укрыться в Иране, он сочетался узами брака с дочерью Амир-хана Мусилу, которая и стала моей любящей матерью (Букв, “женился на моей любящей матери, которая была дочерью-Амир-хана Мусилу”,).

Амир-хан приходится сыном Гулаби-беку, сыну Амир-бека, известного [под именем] Тукмак Байандур, который в правление Хасан-бека Байандури стоял во главе эмиров и правителей ⁶⁶⁶. Он проявил мужество и героизм в сражении Хасан-бека с султаном Абу Са'ид Гурганом в Карабаге и а в битве с султаном Мухаммад-ханом Гази в долине Байбурт ⁶⁶⁷. /449/ Ему принадлежало управление Арзинджаном ⁶⁶⁸ и теми пределами. И ныне в Арзинджане есть свидетели его благотворительности — мечети и медресе.

Словом, семь лет спустя после их переезда в ту страну, двадцатого [дня] месяца зу-л-ка'да 949 (25 февраля 1543) года, что соответствует году Мыши, в крепости Карахруд, из подчиненных Куму районов Ирака, у дочери Амир-хана народился сей жалкий бедняк, недостойный доверия. Родным [484] кровом [сего] бедняка стали жилища кази Карахруда, чей славный род восходит к Кази Шурайху Куфи, который известен среди ученых и совершенных [своим] высоким достоинством и положением. Так случилось, что со времени их переезда из Куфы ⁶⁶⁹ в ту страну неизменно в том роду были люди, отмеченные добродетелями и знанием. Благодаря ревностным молитвам того высокого рода с детства и по сей день, когда [число] лет жизни, минуя пятьдесят, приблизилось к шестидесяти, я проводил время в беседах со знающими людьми и в обществе преисполненных мудрости ученых и ни на секунду не покидал служение тому высокому роду. Стихотворение:

Джами! Очисти себя от мирской скверны,
Будь прахом под ногами добродетельных.

Быть может, из того праха ты обратишься в пыль,
Уничтожишь пыль и станешь человеком.

Покойный государь шах Тахмасб имел обыкновение сыновей своих эмиров и знати в младенческом возрасте брать в свой благородный гарем, включать в число достойных отпрысков царского рода и славных слуг [своих]. Вскармливая и воспитывая их, он не оставлял без внимания ни [единой] мелочи. Он побуждал их к изучению Корана и уложений шариата, /450/ [поощрял в них] богопочитание и чистоту, внушал им любовь к обществу благочестивых, что исповедуют религию правоверных, и неустанно охранял от общения с людьми испорченными и безнравственными, сластолюбцами и развратниками, побуждая их к служению ученым и совершенным. По достижении ими зрелости и рассудительности он обучал их военным наукам, стрельбе из лука, игре в поло, верховой езде, владению оружием, основам учтивости и человеколюбия и говорил: “Когда-нибудь еще займитесь живописью, ибо она исправляет вкус”. Стихотворение:

Всякий, кто изведал хоть крупицу счастья,
Обязан им благосклонному взгляду. [485]

Когда осуществятся помыслы благочестивых,
Розы освободятся от терниев.

Следуя утвердившемуся обычаю, в 958 (1551) году, когда [сему] бедняку минуло девять лет, [государь] взял его в свой благородный гарем и свое ближайшее окружение. Три года провел [он] в семье того благочестивого монарха в числе слуг того добродетельного государя, пока в 961 (1554-55) году властительный родитель [наш] не оставил службу государю и не избрал угол затворничества. Племя рузаки единодушно просило шаха Тахмасба пожаловать управление [сему] несчастному, и во исполнение их желания [государь] возвысил [сего] бедняка в возрасте двенадцати лет до звания эмира и пожаловал [ему] области Сальян и Махмудабад ⁶⁷⁰, относящиеся к Ширвану.

После трех лет управления, когда умер Шайх Амир билбаси — его (Т. е. автора этих строк.) наставник и векиль, земли Сальяна были переданы другому, а [сей] несчастный на летних пастбищах Харракана ⁶⁷¹ /451/ удостоился свидания с государем. [Этого] бедняка поручили дяде с материнской стороны — правителю Хамадана Мухаммади-беку, который [и] заменил ему отца. Тот благородный принял безумца как сына и выдал замуж за несчастного свою дочь. Шах Тахмасб определил средства на содержание [этого] бедняка и на нужды племени рузаки с окрестностей Хамадана, и последующие три года тот прожил в Хамадане.

После мятежа Султан Байазида, который прибыл на службу к шаху и был арестован, [после] обмена послами с Турцией [шах] вновь, являя внимание и ласку, доставил покойного родителя в Казвин, передал ему должность эмира [племени] рузаки и пожаловал район Карахруда, относящийся к Куму, направив его туда. Несколько лет спустя покойный родитель вновь оказался не в состоянии переносить заботы, [486] связанные с управлением, которые не соответствовали его образу мышления, и государь, чье место в раю, вторично звание эмира [племени] рузаки передал ничтожному бедняку и назначил из податей мал-у-джихат с Исфахана жалованья и кормовые [его] мулазимам ⁶⁷². [Сей] несчастный занялся службою [при дворе] в Казвине :и в течение последующих двух лет не оставлял ее.

Затем божественное предопределение повелело схватить Хан Ахмада Гилани ⁶⁷³, наместника Бийе пиша, и намерение покойного шаха покорить его вилайет окрепло. Он назначил [сего] бедняка вместе с несколькими кызылбашскими эмирами на охрану и защиту тех земель. Другие кызылбашекие эмиры не только не выполняли своих обязанностей в соответствии с желаниями покойного государя, но, наоборот, они положили начало тирании и несправедливостям, чиня в отношении раийятов насилия и притеснения, чего нельзя сказать (Букв, “за исключением”.) об [этом] несчастном, сколь основною своею целью он почитал довольство творений и творца. Стихотворение:

Великодушные да будут друзьями государей
И любезными /452/ сердцу прибежищ вселенной.

В самую печень пусть жалят они притеснителей
И служат пластырем на ранах взывающих о справедливости.

Желая снискать государево расположение, он оказывал раийятам разного рода милости и покровительство и так обходился [с ними], что удостоился похвал [со стороны шаха]. Государь несколько раз посылал ему отмеченные милостью послания такого рода содержания: “Совершенство справедливости и отеческого отношения к подданным [нашим], ваша замечательная смелость и мужество явны и очевидны пред блестящей мыслью [нашего] августейшего величества. Будешь ты почитаем в обоих мирах!”

Словом, благодаря настояниям того падишаха — творца правосудия — дело дошло до того, что [сему] несчастному с [487] четырьмястами пятьюдесятью конными и пешими пришлось выдержать сражение с неким Султан Хашимом, который, будучи населением Гиляна как один из потомков здешних владетелей поставлен на правление, возглавил восемнадцать тысяч пеших и конных и пошел войною на [этого] бедняка. По воле всемогущего бога, поражение выпало на долю того презренного, и около тысячи восьмисот гилянцев погибло в той битве — из их голов было построено три минарета. Кроме этой там были одержаны и другие предначертанные богом победы, и божественное покровительство сообщило еще больший блеск и великолепие счастливой судьбе этого жалкого неудачника.

Сколь природе его внушал отвращение гнилостный воздух Гиляна и многочисленные болезни, которым подверглось большинство здоровых (Букв, “пригодных к делу”.) [людей] рузаки, сей бедняк возымел желание оставить Гилян и сообщил об истинном положении своих дел его величеству государю. После семи лет, проведенных в тех краях, он получил разрешение уехать и явиться в Казвин /453/ ко двору шаха. [Государь] выразил желание, чтобы бедняк остался при августейшем стремени. Но поскольку дела кызылбашей пришли в расстроенное состояние и приняли другой оборот — кызылбашские племена и аймаки разделились на два лагеря, а шах Тахмасб по [своей] старческой слабости был не в состоянии управлять ими, ожидалось, вот-вот они набросятся друг на друга и начнется всеобщая резня, — [сей] несчастный счел неразумным там оставаться и испросил его направить в любую из сторон богом хранимой державы.

Шах Тахмасб пожаловал [сему] несчастному часть земель Ширвана, определил аширату рузаки содержание из податей с государевых доменов в Ширване, куда входили Таракамат, Араш ⁶⁷⁴, Акдаш ⁶⁷⁵, Кабала ⁶⁷⁶, Баку и морское побережье, и отправил его в Ширван. Когда он пробыл там восемь месяцев, стало известно о смерти шаха [Тахмасба], о смутах в Казвине, убийстве Султан Хайдар-мирзы, о том, что Исма'ил-мирза [488] вышел из крепости и направляется к стольному городу Казвину.

Тем временем [Исма'ил-мирза] на имя [сего] бедняка послал благородный указ, повелевавший приехать из Ширвана к нему на службу, и удостоил высокого звания эмира эмиров Курдистана. Он постановил, дабы [тот] постоянно пребывал у сопутствуемого удачей стремени, и чтобы всякий раз, когда у эмиров и правителей Курдистана, Луристана, гурана и других курдских племен будет какое-нибудь важное дело к государеву двору, они обращались к [сему] бедняку — все дела их будут разрешаться по усмотрению этого несчастного. В милостях и щедротах этому презренному явил он такие излишества, что тот стал предметом зависти ближних и вызвал ревность даже у кызылбашских вельмож.

Под конец завистники тайно донесли [государю], что якобы [сей] несчастный в сговоре с несколькими кызылбашскими эмирами /454/ желает посадить на трон его племянника Султан Хусайн-мирзу. [Исма'ил-мирза] под конец [своего пребывания] в крепости от употребления опиума вдруг обнаружил [такую] раздражительность, что не мог ужиться ни с кем и одного месяца. Лживые речи поборников злобы и зависти в отношении [сего] бедняка запали ему в сердце — некоторых из них он казнил, других сместил и посадил в тюрьму. Несчастного [же] он удалил из города, пообещав управление Нахчеваном.

Пожаловав ему (Букв, “возложив на него”.) хавале ⁶⁷⁷, он отправил его в Азербайджан. Само по себе это было для меня добрым знаком, указанием, [исходившим от] божественного порога, проявлением господней милости, или возможностью возвратиться в [свои] исконные земли к славному [своему] очагу. После того как [этот бедняк] правил год и четыре месяца в Нахчеване, от двора покойного государя с величием Фаридуна, справедливостью Хусрава, могуществом султана Джама и неустрашимостью Искандера — султана Мурад-хана — да пребудет над ним милосердие и всепрощение [господне]! — через эмира эмиров Вана Хусрав-пашу, правителя Хаккари [489] Зайнал-бека и Хасан-бека махмуди пришло радостное известие о [пожаловании ему] грамоты на управление Бидлисом: “Из безграничной государевой милости и неисчерпаемого монаршего милосердия вам дарован наследственный оджак. Уверенно, заручившись спокойствием и надеждою, возвращайтесь в свои исконные владения”.

Следуя словам: “Любая вещь возвращается к своему истоку”, третьего дня месяца шаввала 986 (3 декабря 1578) года [автор этих строк] оставил Нахчеван в сопровождении около четырехсот мулазимов, из которых двести человек принадлежали к племени рузаки. Три дня спустя благодаря содействию /455/ ванского войска и курдских эмиров он остановился лагерем возле Вана и имел встречу с покойным Хусрав-пашой. [Тот] принял сего безумца с почестями и уважением, препроводил в город и изъяснил истинное положение дел [его] у подножия высокого султанского трона. Благодаря посредничеству Мустафы чауша и письменным прошениям великих везиров, в частности великого везира Мухаммад-паши, удостоилась вторичного обнародования грамота на управление, сопровождаемая монаршим халатом и золотым кинжалом, который попал в несметную государеву сокровищницу из казны наместника Египта султана Кудван черкеса. Отдельно доставлен был почетный халат и золотая сабля от сардара победоносных войск Мустафа-паши.

Отмеченный и вознесенный среди равных, [сей] презренный удостоился счастья вернуться в обитель могущества великих отцов и дедов, достигнув предмета своих надежд и упований. Стихотворение:

Благодарение богу, во всем, о чем молил я всевышнего,
Достиг я предела своих желаний.

С того времени, когда государь с достоинством Джама поставил хранимые [богом] многочисленные, как звезды, войска [свои] на завоевание областей Ширвана, Грузии и Азербайджана, на протяжении десяти лет неизменно, подобно удаче и преуспеянию, был я неразлучен с победоносным войском и в большинстве битв и сражений не оставил без внимания [490] ни одной мелочи, [дабы засвидетельствовать] верную службу и душевную преданность [государю]. И четыре раза государь, которому уготовано место в раю и прибежище на небесах, рассыпающим драгоценные камни и жемчуг пером начертал [сему] несчастному послание августейшею [своею] десницею. Именуя меня: “Возлюбленный и верный друг мой, Шараф-хан”, они писали: “Совершенство преданности и искренности, единодушия и [верной] вашей службы /456/ очевидны нашему сиятельному августейшему разуму, [излучающему] блеск солнца, — вы вознесли до апогея государеву милость и расположение к себе”.

В 991 (1583) году, когда сардар Фархад-паша завоевал Ереван и заложил там крепость, [сего] безумца вместе с эмиром эмиров Сирии Хасан-пашой направили в Тифлис — в Грузию доставить казну и провиант. В том походе [сей] бедняк [тоже] оказал некоторые услуги, и к Бидлисскому княжеству был присоединен Мушский округ с 200 тысяч акче [дохода] и благоустроенные деревни. Собственные имения этого несчастного стали [определяться] в 410 тысяч османских акче [дохода]. За время правления султанов рода 'Усмана и высокодостойных хаканов из их племени никому из славных правителей и эмиров подобная милость и расположение не оказывались.

И ныне — в последний день месяца зу-л-хиджжа 1005 (3 августа 1597) года под могущественною десницею высокодостойного хакана Абу Музаффар-султана Мухаммад-хана — да хранит его всевышний Аллах от всех несчастий! — наследственное княжество принадлежит [сему] безумцу, хотя, повинуясь [своей] природе, он и отстранился от этого важного дела, возложив те обязанности на самого мужественного и достойного из сыновей Абу-л-Ма'али Шамсаддин-бека — да продлит всевышний господь ему жизнь и да приумножит блеск мощи его за [его] прекрасные качества!

Побуждаемый отцовской любовью, следуя обычаю [других] авторов, в назидание сыну здесь записал я несколько бейтов из Хирад-наме Мавлана Джами ⁶⁷⁸ — да пребудет над ним милосердие [господне]! Стихотворение: [491]

Приблизься, о любимый сын мой,
Приложи уши к драгоценным камням моих советов,

Подобно жемчужине в раковине, молча сядь рядом.
Внимай, когда я буду рассыпать алмазы [назиданий].

/457/ Прислушайся к наставлениям и возлюби знание,
Когда же обретешь знания, примени их к делу.

Великие, что научили вере,
Передали [нам], ничтожным, такой завет:

О ты, чей разум ясен, как солнце,
Подобно заре, у чистоты заимствуй истинную правдивость,

В каждом деле сердце свое держи открытым для господа,
Ибо [лишь] правдивостью ты обретешь спасение.

Коль дела свои ты вверишь ему,
Не встретится тебе никаких трудностей.

Деяний твоих устрашится враг,
Во всем тебе будет сопутствовать удача.

Если в делах своих ты будешь полагаться на кого-нибудь другого.
То станешь мишенью для стрел несчастья.

Когда же разумом твоим завладеет злой нрав,
Не будет для него лекарства иного, чем нрав добрый.

Камнем смирения разбей стекло гнева,
Водою знания отмой мрак невежества.

Не топчи ногами свое счастье,
Каждые сутки раздели на три части:

Одну посвяти приобретению знаний,
Ибо незнание ведет лишь к порокам и заблуждению,

Претворяй во второй знания в жизнь,
В третью следуй за мудрыми.

Читай книги старые и новые,
Наблюдай, как во всех странах государи [492]

Выгоняли скакуна на ристалище царствования,
Как играли они на той доске шахматами [своих] вожделений.

Уклоняйся от дружбы со всяким злонравным,
Ибо и твоя природа может позаимствовать у него дурные качества:

Ты преисполнишься злобы, а добро будет чуждо тебе,
От этого не будет у тебя и крупицы знания.

Сколь верно оказал неискушенный поселянин:
“От винограда берет свой цвет виноград”.

Не гонись за дружбой первого встречного,
Не ищи света у всякого просвещенного,

Вред, который причинит тебе этот мир,
Редко бывает не от друзей,

Все несправедливости при вращении [жерновов] этой мельницы (Этого мира.)
Исходят от друзей и направлены на друзей.

/458/ Меж двумя, живущими под одной крышей, непременно возникнут споры,
Которых никогда не будет у двух людей посторонних.

Когда в день Суда предстанешь ты пред всеми,
Не смотри на недостойных —

Не дай бог, с такой радости грубиян
Допустит дерзость в разговоре с тобою.

Когда на нити дел твоих завяжется узелок,
Терпение лучше беспорядочных усилий —

Любое дело можно распутать терпением,
А не торопливостью.

Не оказывай покровительства неблагороднорожденному,
Не давай вина похотливому индусу.

Дурной, возгордясь своим высоким положением, станет еще хуже,
Змея, [окрепнув], обратится в дракона. [493]

Не вяжи узлов в делах подданных,
Отдай им все, что господь дал тебе.

Сколько сможешь, высказывайся мягко,
И собеседник [твой] будет искать миролюбия.

Вежливая речь — признак мудрости,
Проявление грубости — удел безумия.

Смирись пред тем, кто мудр,
Ибо благодаря знаниям сила его превыше твоей.

Будь всегда чист сердцем и ясен помыслами,
Справедлив к рабам господним.

Притупился язык у пера от [написания] этих слов,
Листы почернели от знаков письма.

Сколь хорошо сказал мудрец: “Когда в доме кто-нибудь есть,
Достаточно одного произнесенного слова”.

Лучше кончить [на этом] речь, [внушенную] сердцем,
И с этими словами замолчать.

Сколь преисполненное правдивости перо, ведомое другом господней милости, расставило в ряды описания жемчужины удивительных известий об эмирах и правителях Курдистана вплоть до вашего счастливого времени, [теперь] весьма уместно, как было указано в предисловии книги, повернуть поводья быстроногого с плавною поступью васитского пера и бразды красноречивого повествования к изъяснению событий дней близкого к вечности правления султанов рода 'Усмана и государей /459/ Ирана и Турана. Стихотворение:

Благодарение господу, что во исполнение [моих] желаний
Обмакнул он перо [мое] в чернила мудрости.

Закончен рассказ о правителях Курдистана,
Больше сказать мне о них нечего — аминь!

Комментарии

640 Коч-Хисар (Данайсир) — городок к югу от Мардина (Le Strange, J he lands, p. 96).

641 Нисибин — город в 60 км к северо-западу от Мардина.

642 Автор имеет в виду шиитскую принадлежность кызылбашей.

643 Селение между Исфаханом и Хунсаром в Иране. Е. И. Чириков называет его Гендумином (Чириков, стр. 688).

644 Кошун, хошун — термин монгольского происхождения. В XIII—XVI вв. кошун — ополчение кочевого племени или его ответвления, составляющее особую военную часть (Петрушевский, Очерки, стр. 101—102).

645 Салам (Шалам) — в Нузхат ал-кулуб упоминается как небольшой городок в районе Вана, в Джихан-нума именуется местечком Ванского вилайета (Hamd'allah Qazwini, Nuzhat at-Qulub, p. 101; Charmoy, t. I, pt. 1, p. 171).

646 Согласно представлениям того времени небо состояло из семи сфер, в четвертой сфере находилось солнце.

647 Выражение 'айн ал-камал, означающее в буквальном переводе “сущность совершенства”, имеет значение “дурной глаз”, “сглаз” (Низамал-Мульк, стр. 314, прим. 16).

648 Алоэ с о-ва Кумар, упоминаемого в сочинении арабского географа начала XIV в. Абу-л-Фида. По его словам, этот остров располагался близ Китайских островов в Восточном море и славился замечательным алоэ (Aboulfeda, p. 127). Автор перевода сочинения Абу-л-Фида на французский язык С. Гийяр полагает, что здесь имеется в виду Камбоджа (Кхмер). Это предположение вполне правдоподобно, ибо средневековые арабские географы называли островами полуострова и даже государства, расположенные на берегу моря.

649 Чаркаб — особо почетная, расшитая золотом одежда (Эвлия Челеби, стр. 293).

650 Таваджи-баши-гири — главный инспектор, назначавшийся для набора и ревизии рекрутов.

651 Брат шаха Тахмасба Бахрам-мирза в 1529-30 г. был назначен правителем Герата и в 1531-32 г. осажден 'Убайд-ханом узбеком. Осада продолжалась полтора года и была прекращена прибытием шаха в 1532-33 г. (Hasan-i-Rumlu, vol. II, pp. 108—111).

652 Ликан (lekan) — курд, “лыжи” (Курдоев, Словарь, стр. 494).

653 Описка автора или переписчика, ибо Ахтамар — крепость на острове того же наименования на оз. Ван.

654 Кайсарийе — базар, крытый рынок (Ibn Batoutah, p. 151).

655 Имеется в виду одержанная в 623-24 г. Мухаммедом победа над ткекканцами при Бедре (название источника и рыночного пункта, расположенного в том месте, где дорога в Медину соединялась с главным караванным путем) (см. Массэ, стр. 33).

656 Поражение Мухаммеда у горы Оход к северу от Медины. Сражение имело место в 625-26 г. (там же, стр. 12, 33).

657 Даргузин, упоминаемый Хамдаллахом Казвини как значительный город, центр района Алам, расположен к северу от Хамадана (Le Strange, The lands, p. 196).

658 В действительности Багдад был завоеван великим везиром Сулаймана I Ибрахимом в ноябре 1534 г., а в конце того месяца в город прибыл сам султан (EI, t. IV, р. 544).

659 Алтун-Кёпри, или Ал-Кантара, — укрепленное селение, расположенное между двумя рукавами Малого Заба, в 56 км к югу от Эрбиля и в 40 км к северо-западу от Киркука (Cuineft, t. II, p. 855).

660 Сораб (Сераб, Серав) — название района и города к востоку от Тебриза, на пути из Тебриза в Ардебиль. В настоящее время Сораб относится к Иранскому Азербайджану (“Географический словарь Ирана”, (т. IV, стр. 263—264; Le Strange, The lands, p. 163).

661 Обширный плодородный район в Табаристане (северный Иран). В центре его расположена знаменитая гора Демавенд (Le Strange, The lands, p. 371).

662 Это название носила область, включавшая районы Джорджан, Мазандеран, Гилян, Дайлам, Рустемдар (Barbier de Meynard, p. 222).

663 Район г. Карахруда ныне относится не к Куму, а к округу Саре-банд шахристана Арак (“Географический словарь Ирана”, т. II, стр. 244).

664 Джахруд (Джаруд, Иджаруд) — район в окрестностях Соджаса, небольшого городка близ Султанийе (Le Strange, The lands, p. 223).

665 Фарахан — название одного из районов в Ираке Персидском, южнее г. Арака. В настоящее время он относится к округу Фармахин шахристана Арак (“Географический словарь Ирана”, т. II, стр. 198—199).

666 Амир-бек, по прозванию Тукмак Байандур, был верным сторонником Узун Хасана Ак-Койунлу. История его сына Гулаби менее известна, сын же последнего Амир-хан (дед Шараф-хана Бидлиси по матери) в. 1507 г. перешел на службу к шаху Исма'илу и был назначен держателем государственной печати (Hasan-i-Rumlu, vol. II, р. 41; Minorsky, Persia in A. D. 1478—1490, p. 24).

667 Город и долина Байбурт расположены к западу от Эрзерума, на р. Джорок (Торок-еу), впадающей в Черное море (Cuinet, t. I, pp. 223—224).

668 Гор. Арзинджан расположен в центре равнины, орошаемой Евфратом, в 176 км к западу от г. Эрзерума (ibid., p. 211).

669 Ныне древний город Куфа представляет собой груду развалин в районе Багдада.

670 Сальян (Сальяны) и Махмудабад — в настоящее время находятся в Азербайджанской ССР.

671 Видимо, имеется в виду район Харракан (Харракайн) в Ираке Персидском, к северу от Даргузина и Хамадана (Le Strange, The lands,. P, 191).

672 Упоминание Шараф-хана о выплате “жалований” (маваджиб) и “кормовых”, “фуража” ('улуфе) из сборов мал-у-джихат еще раз свидетельствует о том, что мал-у-джихат одновременно был и денежной податью, и натуральным сбором (см. Петрушевский, Земледелие, стр. 374—375).

673 Хан Ахмад Гилани правил в 1536—1568 и 1578—1592 гг.

674 Араш — округ в Шекинском ханстве (Петрушевский, Очерки, стр. 139, 310).

675 Акдаш (Ак-Таш) — местность на левом берегу Куры в ее нижнем течении; в настоящее время город на севере Азербайджанской ССР.

676 Кабала — некогда первопрестольная столица Албании (Аррана). В XIV в. была разрушена и исчезла с лица земли. По поводу ее место нахождения существуют различные мнения. Несомненно одно — округ Кабалы находился в восточном Ширване, по течению р. Куры, за округом Шеки (см. Крымский, стр. 291—305).

677 Хавале (бариты) выписывались на местные казначейства и подлежали оплате жителями деньгами или натурой (Петрушевский, Земледелие, стр. 351—352).

678 Шараф-хан ссылается на поэму Джами Хирад-наме-йи Сикандари.

Текст воспроизведен по изданию: Шараф-хан ибн Шамсаддин Бидлиси. Шараф-наме. Т. 1. М. Наука. 1967