АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ТРИДЦАТЬ ПЕРВОГО

В четыреста тридцать первом году первым его днем был вторник. Эмир обязал себя каждый день до открытия приема тайно совещаться до позднего утра с везиром, столпами державы и военачальниками. Беседовали о важных делах предстоящих и удалялись, а эмир садился и по сему же поводу до вечера работал. Никогда не видали, чтобы он столько трудился. Со всех сторон приходили письма, что враги тоже налаживают свои дела, что они поддержали Бури-тегина людьми, так что тот [мог] несколько раз крепко сразиться с сыновьями Али-тегина и их побил. Уже близко [к тому], что он отнимет у них область Мавераннахр. Сын Алтунташа Хендан тоже завязал дружбу с тем народом, и на Джейхуне повсюду открыли заставы. Люди начали приходить, жаждя пограбить в Хорасане. В одном письме я даже читал, что в Амуе видели старуху однорукую, одноглазую и одноногую с топором в руках. “Зачем пришла?” — спросили ее. “Я, — говорит, — слышала, что сокровища недр хорасанских будут выкапывать из-под земли, вот и пришла унести немного”. Эмир над этими вестями смеялся, но людям, понимавшим подоплеку дела, это было весьма тягостно.

Качали доставлять то, что было затребовано из Газны, прибывали добавочные войска. Бу-л-Хасан Абдалджалиль тайно совещался с эмиром, да будет им доволен Аллах, и сказал: “У нас, у тазиков, лошадей и верблюдов добавочных /595/ много. Эмир пришел с ратью и нуждается в пополнении, а мы все сделали по милости и благодаря могуществу его. Следовало бы составить список и против имени каждого что-нибудь написать”. Целью его при этом была не услуга, по злонравию и мерзости он просто хотел против имени моего наставника Бу Насра кое-что проставить. Он знал, что тот не согласится, будет возражать, и эмир к нему почувствует неприязнь. Эта речь эмиру не показалась неподходящей и Бу-л-Хасан собственной рукой составил список и внес в него всех вельмож. Каждый из них произнес “слушаюсь” и представил [требуемое], а что у них в сердце делалось, ведал один господь бог, велик он и всемогущ. [527]

Бу Наср разбушевался ¹: [все] до одной лошади и верблюды [у меня], дескать, в работе! Он возмущался и говорил: что коль скоро дело Бу Насра дошло до того, что по слову этакого человека как Бу-л-Хасан на него пишут столько скота, то для него краше тюрьма, унижение, нищета и смерть. Он попросил лекаря Бу-л-Ала передать устно, дескать, слуга [государя] уже состарился и то немногое достояние, что у него есть, получено за службу, ежели в нем есть нужда, то надлежит государю повелеть. Какую крепость соизволит указать государь, чтобы слуге [его] туда отправиться и сесть? Бу-л-Ала спросил: “Известно ли хорошо ходже, что я его старинный друг?” “Да”, — ответил Бу Наср. “Это сообщение неладное, потому что султан не тот, что был раньше, он придирается ко всем. Не нужно, чтобы произошла беда. Да простится мне, но я не могу слушать непотребные слова на твой счет”. Мой наставник написал записку очень резкую и подробно перечислил в ней все, что у него было немого и говорящего. Устное сообщение, которое он просил передать Бу-л-Ала, было изложено еще обстоятельней. Он пришел в висак Агаджи — такого легкомысленного шага юн никогда в жизни не совершал, — тот начал лебезить и ухаживать. Бу Наср вручил ему записку и Агаджи заверил, что найдет подходящее время передать записку [эмиру]. Наставник мой возвратился в диван и стал через других лиц торопить Агаджи, покуда тот вынужденно подал [ее] в то время, когда эмир был разгневан прибывшими неприятными известиями.

Выйдя от султана, Агаджи позвал меня и сказал: “Сообщи ходже-начальнику, что я [записку] передал, государь сказал “прощаю” и сказал по-хорошему, пусть ходжа не тревожится”. Он вернул мне записку обратно и сказал потихоньку: “Не говори твоему наставнику, не то он опечалится; эмир отшвырнул записку, очень рассердился и сказал: /596/ “Виноват не Бу Наср, а мы, что оставили [ему] триста тысяч динаров, которые предлагали отобрать [от него]” ². Я возвратился в диван, положил перед ним записку и передал ему первые слова [Агаджи]. Он поклонился, несколько времени молчал, [потом] ушел и позвал меня. Когда мы покушали, он уединился со мной и промолвил: “Я знаю, то были не слова эмира. Ежели Агаджи сообщил иное и убедил тебя мне этого не говорить во имя дружбы и хлеба-соли, которую мы уже давно разделяем с тобой, [ты все же] скажи, дабы я разобрался в деле”. Я pacсказал слова Агаджи. “Я так и знал и ждал этого, — промолвил он, — горе тому презренному, кто служит царям, ибо нет в них верности слову, чести и милосердия! Во всякой беде я сохранял стойкость духа и по слову каких-то бу-л-хасанов не дам ничего”. Я ушел, а он потом оставался печальным и задумчивым.

Эмир, да будет им доволен Аллах, [все же] соблюдал его достоинство; однажды он поднес ему вина и оказал много ласки. Бу Наср [528] возвратился домой радостный, воспрянув духом. Он позвал Бу Мансура Тейфура, лекаря, присутствовал я, пришли и другие мутрибы. Явился также Бу Са'ид Баглани, он был помощником моего наставника в должности начальника почты в Герате. Между прочим Бу Са'ид сказал; “Мой садик красиво расположен в полуфарсанге от города, господин доставит [мне] удовольствие, ежели завтра пожалует туда”. “Прекрасно”, — ответил Бу Наср. Бу Са'ид удалился, чтобы устроить, дело, и мы тоже ушли. На другой день я был дежурный и пришел в диван. Мой наставник отправился в сад и велел Бу-л-Хасану Дилыиаду приехать туда же; приехали Бу Наср Тейфур и еще несколько человек. В час вечерней молитвы наставник мой возвратился обратно, потому что был вечер пятницы ³.

На следующий день он явился во дворец и после приема пошел в диван. День был очень холодный. Он сел в уголку в суффе сада Аднани. Дул сильный ветер. Потом он пошел к эмиру и представил ему пять-шесть писем, снова вернулся в суффу, написал ответы и [вдруг] поник. В одночасье у него приключились паралич лица, паралич тела и сакта ⁴. Был день пятницы. Уведомили эмира. “Нечего Бу Насру представляться недужным, чтобы не пойти со мной в поход”, — заметил эмир. “Не такой человек Бу Наср, чтобы так поступить”, — сказали Бу-л-Касим Кесир и Бу Сахль Завзани. Эмир велел Бу-л-Ала сходить туда и принести сведения. Бу-л-Ала пришел, человек лежал пластом. Что нужно было посмотреть, [лекарь] посмотрел и, оставив надежду, вернулся к эмиру и сказал: “Да будет /597/ долгой жизнь государя! Кончился Бу Наср, надо поискать другого Бу Насра”. “Что ты говоришь?!” — о болью вскричал эмир. “Да то, что слуга [твой] сказал. В один день у него сразу случились три тяжких болезни, из которых даже от одной избавиться нельзя. Жизнь — в хранилище у господа бога всевышнего; ежели он даже останется жив, полтела действовать не будет”. “Жаль Бу Насра”, — промолвил эмир и встал.

Ходжи явились к изголовью Бу Насра, много плакали и сокрушались. Его положили в слоновые носилки, пять-шесть носильщиков подняли его и отнесли домой. В тот день он оставался жив и в ту ночь, а на другой день отправился [в последний путь] ⁵, да смилуется над ним Аллах! Говорили, будто ему дали слишком много тыквенного вина с небизом в тот день, когда он был в саду, в гостях у помощника — эмир взял пять тысяч динаров с того помощника — и много всяких рассказов передавали о смерти Бу Насра. Мне нет дела до них, знать [истину] может господь бог, велик он и всемогущ, ибо все померли. Только одно мне ясно — не хочу собственности на земле ⁶. Что достанется плоти после больших мучений с нею связанных? Ясно ведь, что унесет с собой человек, когда помрет, хотя бы он имел много богатства и высокий сан. Чего только не было у этого вельможи: и сила, и богатство, и [529] счастье, и высокое положение, и мудрость и ясный ум, и знание. Тридцать лет он трудился, не видав ни одного радостного дня. Его деяния, сообщения и обстоятельства жизни таковы, как упомянуто в “Макамах” и в сей “Истории”. Однако надобно знать достоверно, что *закончились на нем дарование, красноречие и здравый смысл*; он более достоин того, что говорится о дебире Бу-л-Касиме Искафи, да будет над ним милость Аллаха, стихи:

*Скорбь охватила посольский диван, бездействуют
Перья и книги по причине утраты его*.

Поскольку он мной дорожил, и я девятнадцать лет был ему дороже его сыновей, видел от него много ласки и приобрел благодаря ему имущество ⁷, высокое положение и славу, то счел обязательным показать и рассказать о некоторых его добродетелях и выдающихся деяниях, кои для меня стали ясны. Я сумел показать только из двух одно, исполнить лишь один долг из многих, кои лежат на мне. Когда я закончил хутбу, срок жизни сего вельможи истек; как [теперь] будет проходить остаток “Истории”, когда даже имя Бу Насра не будет писаться. В своем сочинении я заставлю /598/ перо немного поплакать по нем и приведу [отрывки] из поэзии и прозы знаменитых [мастеров], кои соответствуют подобным [ему] людям и подобным скорбным событиям, дабы мне и читателям сказать [ему] последнее прости. Затем я снова вернусь к изложению истории, ежели захочет Аллах всевышний.

ВСТАВКА

После его смерти не бывало никогда, чтобы я не задумывался над теми его глубокого смысла словами, кои он высказывал. Похоже на то, что я вспомнил стихи, которые Бу-л-Музаффар Каини ⁸, дебир, сочинил на смерть Мутанабби, да будет над ним милость Аллаха, вот они, стихи:

*Ныне паству свою не уважил Аллах,
Вверг в несчастье, лишив нас мастера слова,
Второго не видит народ Мутанабби,
А если увидит другого, то кто ж он?
Величием души своей он знаменит,
Великолепием похож он на царя,
В речах своих он был пророк, но только
Объявлялись чудеса его в их смысле*.

И не бывало ни разу, чтобы я, проходя мимо двери его серая, не произносил двух бейтов, кои Бу-л-Аббас Забби ⁹ сочинил однажды, шествуя мимо двери серая Сахиба после его кончины, да будет над ним милость Аллаха, вот они, стихи: [530]

*О дверь, почему над тобою печаль?
Где ж завеса твоя, где привратник?
Где он, к кому прибегали во люди?
В прах во прахе он превратился теперь*.

И Бу Нувас, да смилуется над ним Аллах, сказал прекрасно стихи:

*Немало лиц прекрасных под землей,
Красы немало нежной под землей, /599/
Умов немало смелых под землей,
И стройных тел немало под землей.
В ком жизнь есть и сын живого — смертны,
И родовитый искони — умрет!*

А Рудаки говорит:

О ты, кто скорбит не попусту
И втайне роняешь слезу
По тому, кого я поминаю!
Боюсь, тебе тяжко от злодейки-судьбы —
Ушел тот, кто ушел, что свершилось — свершилось.
Что было, то было; напрасно зачем горевать?
От мира ты ждешь постоянства?
Но это же мир, где быть ему постоянным!
Нe кричи в исступлении, он крика не слышит,
Не взывай громко, он воплей не слышит,
Стенай хоть до дня воскресения из мертвых,
Где же вернешь стенанием ушедшего!
Много обид ты потерпишь от неба,
Коль печалиться будешь по каждому случаю.
Кажется, будто беда от него предназначена
Всем, кому сердце ты отдаешь;
Не видно ни облака и мглы никакой,
Вдруг месяц закрылся, и мир весь во мраке.
Дашь ли приказ иль не дашь, я боюсь,
Ты себе не добьешься победы ни разу
Покуда ты в сердце не сломишь рать скорби.
Принеси-ка ты лучше и выпей вина!
В жестоком несчастье ведь познаются
Мудрость, величье души и главенство.

Кончину сего большого человека сочли безвременной и было даже так, что говорили: “*Он прижигал раскаленным железом мозг и сердце [людей] и разрывал их на куски, ранил души и внутренности и сжигал их, наполнял печалью груди и поражал их, устрашением вызывал слезы из глаз и вселял в груди ужас, наделял умы разными мыслями, оставляя после себя расцарапанные щеки, пролитые слезы и прегражденные пути; но удивительно, как превозносили его, утратив, как почитали, когда он сошел в могилу! Пришла пора плакать /600/ над ним, оплакивать дарование его, сожалеть вместе с сияющими звездами, лишиться его вместе с достоинствами и прекрасными свойствами [его] и сказать похвальное слово за труды и памятные деяния его. Ежели [531] бы взамен смерти могло бы быть пожертвовано имущество, все, что помогает жить, даже слух и зрение, то люди благородные принесли бы жертвы за этого выдающегося человека ради того, чтобы спасти ему жизнь. Так-то. Но нет несчастья с верой и нет печали с Кораном и достаточно утешающего писания божьего при смерти неизбежной. Подлинно Аллах, да славится поминание его, облегчает тягость невзгод и дает утешение в несчастье напоминанием о повелении божием главе посланников [его] и печати пророков, да будут благословения божий над ним и всеми ими и да будет он доволен тем преславным, совершенным садром, и да соделает рай прибежищем и местом его пребывания, да простит ему прегрешения и облегчит ему отчет [на страшном суде]. И да пробудит нас [Аллах] от сна равнодушных. Аминь, аминь, о владыка миров!*”.

Эмир, да будет им доволен Аллах, послал Бу-л-Касима Кесира и Бу Сахля Завзани, чтобы они сели и совершили обряд оплакивания. Они пришли и просидели целый день, покамест не исполнили все должное. Гроб его отнесли в степь, и множество народу молилось за него. В тот день явились сипахсалар и старший хаджиб со многими вельможами. Удивительно было и примечательно: близ тех двух могил, которые Бу Наср видел и сказал: “О если, бы я был с ними третьим”, — находился рабат, и могилу для него сделали в этом рабате. Он оставался там дней двадцать, потом отвезли в Газну и похоронили в рабате, который он построил в Ляшкери, в его саду.

Хороших, годных гулямов, кои были невольниками, отвели в серай султана, а на лошадях, верблюдах и мулах поставили султанское тавро. Те несколько голов из них, которые от него требовали, а он возмущался, теперь с такой легкостью он бросил и ушел. По повелению [эмира] явился мушриф Бу Са'ид, чтобы описать казну [Бу Нас-ра]. Все, чем человек владел, было точно [указано] в той записке, которую он отнес эмиру. Перечень вышел такой, что не обнаружили ни на волосок больше того, что [он сам] написал. Эмир изумился честности сего человека при жизни и по смерти и очень его хвалил. Всякий раз когда о нем заходила речь, [государь] скорбел и сожалел, а Бу-л-Хасана Абдалджалиля поносил и называл неблагодарным.

На тайном совещании эмир отдал главенство в посольском диване ходже Бу Сахлю Завзани с тем, чтобы я состоял при нем помощником. На негласном совещании он говорил: “Не будь Бу-л-Фазл столь молод ¹⁰, /601/ я эту должность отдал бы ему, потому что Бу Наср еще до кончины своей, на последнем пиру, тишком сказал мне: “Я, мол, стал [532] стар, дело пришло к концу. Ежели помру, то Бу-л-Фазла надобно сохранить”. И везир тоже говорил [о нем] хорошие слова”. В час предзакатной молитвы я пошел к везиру — он был во дворце — и поблагодарил его. “Не меня благодари, а наставника благодари своего, ибо перед кончиной он сказал то-то и то-то, а эмир сегодня на тайном совещании [это] повторил”. Я помолился и за живых и за мертвого.

Работа не ладилась. Бу Сахль приходил и садился в этому саду в сторонке, покамест не надел на себя халат, драгоценный халат. В халате он отправился домой и ему славно воздали должное, ибо власть он имел значительную. В диване он сел в халате же в среду, одиннадцатого числа месяца сафара, и начал вершить дела. Был он весьма неприязнен. В работе я сколько мог старался ради его знатности и высокого сана, но когда я несколько времени терпел его злобность и коварство и понял, что он действует во всех отношениях наперекор Бу Насру Мишкану, я написал записку эмиру, да будет им доволен Аллах, как полагается писать в случаях просьбы об отставке от должности дебира. Я говорил: “Бу Наср, дескать, для [меня], слуги, [государя], был силой, но когда он приказал долго жить Высокому собранию, обстоятельства переменились; у [меня], слуги [государя], сила, что была в сердце, исчезла, но есть у слуги [твоего] старинные заслуги, и не должно, чтобы наставник мой со мной не соглашался в мнениях, потому что он человек злонравный. У государя есть еще должности, ежели высочайшее усмотрение сочтет возможным, я займусь другой, службой”.

Эту записку я вручил Агаджи, он ее представил и принес обратно с надписью эмира на обороте ее: “Хотя Бу Наср помер, но мы живы и знаем тебя достоверно, зачем такое отчаяние?” Сей царственный ответ государя поднял во мне дух. Великодушие этого падишаха и его милость столь снизошли к слуге, что в негласной беседе с везиром он сказал Бу Сахлю: “Бу-л-Фазл тебе не подручный, он был дебир моего отца и доверенный человек его, обходись с ним по-хорошему. Ежели он будет жаловаться, я заодно с тобой не буду”. “Слушаюсь”, — ответил тот. Потом [государь] сказал везиру: “Бу-л-Фазла я препоручаю тебе, заботься о его деле”. Везир мне об этом сообщил тайком и меня ободрил. Дело мое [было] в порядке. Этот мой наставник меня очень полюбил и соблюдал ко мне уважение, покуда падишах оставался в. живых. Но после него дело переменилось, потому что переменился человек. Отчасти вина лежала на мне, и наступила суровая полоса жизни: я еще в молодые годы попал в клетку, /602/ были совершены ошибки; я то поднимался, то падал и испытал много мягкого и жесткого. Прошло двадцать лет, и я все еще наказан за то, а все прошло. [533]

Большой человек был этот мой наставник, я не скажу негладкого слова. Но как мне было не упомянуть об этих обстоятельствах в “Истории”? Ежели я рассказываю о друзьях и вельможах, то поведал и о себе, а потом снова вернулся к делу; пусть не говорят, что Бу-л-Фазл, уподобившись Сули ¹¹, начал сам себя прославлять, — Сули о халифах из рода Аббасова, да будет ими доволен Аллах, написал сочинение, название коему положил “Аврак”; он потратил много труда, потому что был человек ученый и единственный в свою пору [знаток] словесности, грамматики и составления словаря, подобных ему в столетие появляется мало — так он стал расхваливать себя и свои стихи. Стихов он сочинил много, люди даже заголосили “помогите!” и отнесли это к его неумеренности. Между прочим, он под каждой касыдой подписывал: “Когда я ее прочитал Абу-л-Хасану Али, сыну Фурат ал-Везира ¹², то сказал, ежели бы везир заказал у стихотворца Бухтури касыду в таком же роде и размере и с такой же рифмой, то везир от нее убежал бы”. Везир рассмеялся и промолвил: “Верно!” Люди долгое время потешались над этим, читатели и теперь посмеялись бы, но поскольку я, Бу-л-Фазл, осведомлен об этом случае, то не пойду по пути Сули и восхвалять себя [не стану]. Это я написал, чтобы старики махмудовцы и мас'удовцы, узнав про сие, не упрекнули бы меня. *Да удержит нас Аллах от ошибок и ложных шагов по необъятной милости его превосходства!*

ПОВЕСТВОВАНИЕ О БИТВЕ СУЛТАНА МАС'УДА С ПОТОМКАМИ СЕЛЬДЖУКА ПОД МЕРВОМ

В среду, восемнадцатого числа месяца сафара эмир, да будет им доволен Аллах, выступил из Герата в Пушенг с очень большой снаряженной ратью, с боевыми слонами, со множеством пехоты и легчайшим обозом. В Пушенге он приказал построиться в боевой порядок: султан— в большом полку, сипахсалар Али — в полку правой руки, стархпий хаджиб Субаши — в полку левой руки. Пири /603/ Ахур, салар, Бай-тегин Айдусонкор и хаджиб Бу Бекр со всеми курдами и арабами и пятьюстами хейльташей — в передовом полку. Ар-тегину, дворцовому хаджибу, [государь] пожаловал драгоценный халат, а салару [Пири] Ахуру дал двурогую шапку и пояс и сделал его заместителем хаджиба Бектугды, дабы он приказывал дворцовым гулямам то, что нужно приказать по распоряжению хаджиба. Было и множество индийцев как конных, даги ¹³, так и пеших с именитыми начальниками, распределенных по полкам большому, правой и левой руки и сторожевому. Точно так же и дворцовая пехота, большей частью на верблюдах-скороходах. Было в этой рати и пятьдесят слонов из самых отборных. Все признавались, что этакой рати еще не видывали. Переполох поднялся на свете от движения сей огромной рати. [534]

Тогрул находился в Нишабуре. Когда эмир дошел до Серай Сенджад ¹⁴ на распутье дорог в Нишабур и Туе, решение его остановилось на том, чтобы пойти на Туе, дабы Тогрул, не слишком беспокоясь, оставался [на месте] и выступил бы из Нишабура поздней, а эмир тем временем бросится через Нук в Устуву и преградит пути, так чтобы он не мог уйти в Нису. Поскольку он не сможет пойти по той дороге, то его можно будет поймать, ежели он двинется по дороге на Герат и Серахс. С таким намерением эмир направился в Таберан Тусский и пробыл там два дня в Са'дабаде, покуда подтянулась вся рать. Потом он двинулся к Чешме и Ширхан. [Там] он принял слабительное, выждал действие лекарства, слегка соснул и в час предзакатной молитвы потребовал привести слониху, сел и дал распоряжение везиру, чтобы в час молитвы на сон он выступил [и чтобы] с везиром была пехота, обоз, барабан, знамя, хаджиб Бектугды и дворцовые гулямы, а рать [шла бы] за ним следом. Сказав это, он поспешно погнал слона, как бывает в набегах. При нем находилась тысяча дворцовых гулямов, две тысячи конников разного рода и две тысячи пехоты /604/ в полном вооружении на верблюдах-скороходах. После его ухода неназначенные войска [тоже] начали уходить; везир, сколько ни бился, остановить их не мог, тогда он тоже дал приказ выступать. В час вечерней молитвы снялись с места и пошли.

Тогрул на дороге держал всадников на добрых конях. Услышав, что эмир направился в Туе, он решил, что преградит ему пути и быстро потянулся в Ун. По удивительному совпадению — видно Тогрулу не суждено было попасть в плен — султан принял немного терьяка, но не выспался и после часа молитвы уснул на слоне. Слоноводы, узнав об этом, не осмелились шибко гнать слона и вели его медленно, шагом. Султан спал почти до зари, и удобный случай был упущен. Ежели бы он не спал, то на рассвете нагрянул бы на Тогрула. Я находился при нем. Когда рассвело, мы погнали быстро, так что рано утром были в Нуке. Там [государь] остановился и сотворил утреннюю молитву. Пробили в медную литавру, находившуюся на верблюдах-скороходах. Эмир погнал слона еще шибче. Хаджиб Бедр с отрядом курдов и арабов и хаджиб Ар-тегин с пятью сотнями дворцовых гулямов отправились для весьма сильного нападения. Когда они прибыли в Худжан, в селение Устуву, Тогрул уже рано утром оттуда убрался, ибо [до него] долетел звук литавры, и он убежал через горный перевал, так что в спешке побросал много тяжелой поклажи.

Эмир поспевал за ним вплотную. Это было в воскресенье, в пятый день месяца раби ал-эввель ¹⁵. Он остановился очень рассерженный из-за упущенного удобного случая, клял себя и людей и ругался непристойно, так что я никогда не видел его в таком гневе. Он сейчас же отправил Тегина Джелами, боевого отважного наездника, и он имел... ¹⁶ с пятью сотнями хейльташей в погоню за беглецами. И [535] другого народа пошло много с сильной жаждой что-либо добыть. В час вечерней молитвы они вернулись обратно, доставив много всякого добра ¹⁷, и сообщили: “Тогрул здорово торопился, по дороге он держал свежих лошадей, так что его и не видали. Однако до одного отряда мы добрались, говорили, что во главе его были Сулейман, /605/ сын Арслана Джазиба и хаджиб Кадыр. Ущелье было тесное, они знали дорогу и ушли в горы, готовые к бою. Еще мы нашли одну шайку, но оказалось, что то были не туркмены”.

Здесь эмир на два дня сбросил вьюки, чтобы дать роздых войскам. Сюда же к нам приехали Бу Сахль Хамдеви и Сури с хаджибом-джамедаром, Говхара'ином Хазинедаром и другими предводителями и человек пятьсот всадников. Эмир им приказал: “Надобно, мол, отправиться в Нишабур и город прибрать к рукам, потому что пришло письмо от Бу-л-Музаффара Джумахи, начальника почты, что он-де вышел из потайного места, и потомки Али с ним единодушны, а знать бунтует и крамольничает, покамест город не приберут к рукам. Надобно заготовить продовольствия, сколько окажется возможным, ибо остаток зимы мы-де простоим там”. Они поехали. Эмир пошел наступать дальше и поспешил в Баверд. Везир приказал войскам, кои были назначены для этого наступления, следовать за эмиром. Эмир наступал с конницей налегке и на добрых лошадях. Заняли долину Бирахи ¹⁸.

Когда Тогрул достиг Баверда, он застал там Дауда и йиналовцев со всеми туркменскими войсками. Всем обозам было сказано уходить поспешно в пустыню, дескать, мы немного погодим, постреляем, потому что падишах пришел в другом виде. Когда они собрались это сделать, дозорные, стоявшие на горах, поскакали друг к другу и передавали: султан прибыл! Весть доставили Тогрулу, Дауду и прочему люду. Обозы погнали. Покуда мы по холмам добирались до Бавердской степи, они уже удалились на некоторое расстояние, так что [эмир даже] получил просьбу: не пойдет ли он быстрей. Но случилось так — без желания господа бога, да славится поминание его, ни одно дело не подвинется, — что поймали одного сына вольноотпущенника. Хаджиб привел его к эмиру, и от него были спрошены сведения о туркменах. Он показал: “Уже несколько дней, как Али и Микал отвели обозы в пески Нисы и Феравы, а вельможи и предводители с многочисленным войском стоят наготове на краю пустыни, отсюда далеко, в десяти фарсан-гах. У меня конь захромал, и я отстал”.

/606/ Эмир прекратил преследование. Подъехало несколько всадников из числа предводителей дозоров и доложили эмиру: “Сын вольноопущенника врет, обозы угнали поздним утром, мы видели пыль”. Сипахсалар Али и другие возразили: “То была пыль от войска, ибо они не столь беспечны, чтобы держать обозы близко от себя”. Эмира [536] разуверили. Он много ездил, день стоял теплый, и он остановился на окраине Баверда. А ежели бы он все так же быстро поспешал или послал войско, то все было бы захвачено, потому что ночью прибыли наши лазутчики и рассказали, что у туркмен руки-ноги отнялись [от страха], и они отчаялись остаться в живых, и обозы от них весьма близко. Ежели бы [государь] подошел, важная цель была бы достигнута. Так как они испугались, то спешно погнали обозы, дабы уйти в Нису: их обуял великий страх и ужас. Коль султан двинется на Фераву, то не обязательно, чтобы они оказали сопротивление, потому что весьма нуждаются в продовольствии. Они говорят, дескать, сколько бы нас ни преследовали, мы пойдем дальше, покуда не наступит зима, а им ¹⁹-де станет страшно и они повернут обратно; мы же весной вернемся воевать без обоза.

Услышав эти известия, эмир остался в Баверде. Он призвал вельмож и совещался [с ними] на сей счет. Бу Сахль, начальник дивана..., ²⁰ сообщил свои соображения и то, что разведали лазутчики. Разное было сказано. “Мнение государя превыше всего, — произнес везир, — отсюда дорога не дальняя и мне кажется, нам лучше всего пойти в Нису, пробыть там несколько дней и расходовать тамошнее продовольствие, потому что страх и ужас врагов в том месте возрастет, и они убегут еще дальше. Дойдет слух и до Хорезма, а это полезно: ближним и дальним станет ясно, что султан пришел в Хорасан с тем, чтобы не уходить до тех пор, покуда беспорядки полностью не будут устранены”. — “Лучше и быть не может”, — промолвил эмир. На следующий день [государь] выступил и направился в Нису. В тех краях поднялась сумятица, и враги из Феравы потянулись в пустыню, а обозы отвели в Балхан-кух. Ежели бы попытались напасть на них, то исполнилось бы много желаний. Через долгое время было установлено, что положение врагов было таково, что Тогрул несколько дней не снимал с себя сапог и кольчуги, а когда ложился спать, клал под голову щит. Коль скоро предводитель народа пребывал в таком состоянии, то можно понять, каково оно было у прочих.

/607/ Эмир простоял в Нисе несколько дней и пил вино, ибо местность была прелестная. Султанское войско из Хорезма прислало тайную записку и заискивало. Мы написали на нее ответы, записки с царской печатью. Везир сказал мне: “Все это обман, ибо они знают, что мы на них не можем посягнуть, во-первых, потому, что в этих краях голод, и рать здесь долго пребывать не может, чтобы потянуться в Хорезм и, во-вторых, потому, что в Хорасане, столь близко от нас, находятся враги, из-за которых мы пришли. Нас усыпляют пустой бутылью. Надобно дать добрый ответ хорезмцам, дабы они повесили головы и замолчали, ежели у них на сердце крамола”. Когда неприятель удалился в разные стороны пустыни, и продовольствие в тех местах [537] нельзя было достать, дело стало крайне трудным, и среди воинства поднялся крик и шум. Эмир, да будет им доволен Аллах, вышел из Нисы и опять через Баверд и Устуву потянулся в Нишабур.

Казии, улемы и факихи и сыновья Казн Са'ида, кроме самого Казн Са'ида, который не мог по причине слабости, вышли навстречу до селения Устувы, называемого Худжан, в четверг, в половине месяца раби ал-ахир ²¹. Эмир прибыл в Нишабур двадцать седьмого числа ²² и расположился в Баг-и Шадьяхе. Сури уже распорядился престол Мас'уда, на коем сидел Тогрул, и ковры с суффы все разбить на куски и раздать беднякам, построил новый и многое починил, а конюшни, кои соорудили, срыл. Эмиру это весьма понравилось и он его похвалил. Сури потратил много усилий, чтобы заготовить двадцатидневный запас продовольствия. Нишабур на сей раз был не таким, каким я его видел раньше: все пришло в упадок и благоустройства осталось совсем мало. Мен хлеба стоил три дирема. Хозяева срывали кровлю домов, продавали, но все же умирали с голоду с женами и детьми. Имения обесценились ²³, дирем шел за данак ²⁴. Имам Муваффак, знаток хадисов, ушел с Тогрулом.

Через неделю эмир послал хаджиба Бедра в округу Пушт, хаджиба Алтунташа — в округу Бейхак, старшего хаджиба — в Хаф, Бахарз ²⁵ и Исфанд, сипахсалара — в Туе и все окрестности /608/ набил войсками, а [сам] предался вину и удовольствиям. Погода стояла очень холодная, и положение было крайне тяжелое. Этакого голода в Нишабуре не помнили. Множество народу померло, воинства и раиятов. В это время я видел кое-какие примечательные вещи, их надо обязательно рассказать, ибо каждая из них содержит в себе предостережение, дабы люди умные лучше познали сей мир.

В Нишабуре было селение, называлось оно Мухаммедабад и примыкало к Шадьяху. Место превосходное, и один джуфтвар простой земли — в Нищабуре, Исфагане и Кермане это называется джериб — там покупали за тысячу диремов, а ежели на ней были деревья и она возделывалась, то за три тысячи диремов. У моего наставника Бу Насра там был серай, очень хорошо построенный, с садом на три стороны ²⁶. В том году, когда мы возвращались из Табаристана, остановиться случилось в Нишабуре, и Бу Наср захотел прикупить еще земли, дабы от серая был сад на четыре стороны ²⁷. Он сторговался с тремя кедхудаями за десять тысяч диремов, написали купчую ²⁸, засвидетельствовали, но когда хотели заплатить — я при этом присутствовал — наставник мой сказал, дескать, часть нужно будет взять серебром, а другую — золотом. Продавцы заупрямились. “Надобно [уплатить] все золотом”. Бу Наср немного подумал, потом взял купчую, разорвал и сказал: “Не надобна земля!” Владельцы земли одумались и извинились. “Нет, совсем не хочу”, — сказал мой наставник, и люди ушли. [538]

А мне он сказал: “И что за страсть у меня была в голове к покупке земли. Ежели положение на свете такое, как я вижу, то всякий, кто останется жив, увидит, что здесь будет так, что землю станут продавать по десяти диремов за джуфтвар”. Я ушел и подумал про себя: “Все это от перегоревшей черной желчи ²⁹ у этого вельможи”.

В том же году мы приехали в Нишабур, и Бу Сахль Завзани расположился в этом же серае моего наставника. Однажды я пришел к нему и застал у него несколько дихкан, они продавали тридцать джуфтваров земли близ этого дома, чтобы на его имя сделать там сад и серай. За джуфтвар они просили двести диремов, он упирался, но в конце концов купил. Стоимость уплатили. Я улыбнулся, и он заметил — очень он был подозрительный человек, не было ничего, что в душе он с чем-либо не связывал бы. Когда люди удалились, он сказал мне: “Ну и потрудиться же мне пришлось, покамест сделка не состоялась”. Я уже собрался было уйти, какой спросил: “Ты улыбался, когда платили за землю, по какой причине?” Я рассказал ему случай с моим наставником Бу Насром и землей, которую он хотел купить. /609/ Бу Сахль долго думал, потом произнес: “Жаль, что Бу Наср помер! Мудрый он был человек и дальновидный. Ежели бы ты мне это рассказал раньше, я бы ни за что не купил, но теперь раз уже куплено и уплачено золотом, отказаться от покупки было бы некрасиво”. Впоследствии, когда у Денданекана с нами случилось то событие, я получил сообщение, что положение в Мухаммедабаде стало такое, что джуфтвар земли продавался за один мен пшеницы, и никто не покупал.

Вернемся [ко времени] до события этого года — джуфтвар земли покупают по тысяче диремов, потом продают по двести диремов, потом за мен пшеницы, и никто не покупает ни одного шебанруза! Этакие вещи надо брать себе в назидание. Или, например, стеклянные багдадские стаканы, простые и конические, их, багдадских, покупали по динару, а продавали [потом] по три дирема. После нашего возвращения в Нишабур мен хлеба дошел до тринадцати диремов, и большая часть жителей города и округов погибла. Положение с продовольствием сделалось такое, что однажды я видел — я был дежурный и находился в диване — как сидели эмир, везир, начальник посольского дивана и времени ушло [у них] до пополуденной молитвы, покамест они справили пятидневный запас продовольствия, [ибо] у гулямов не было хлеба и мяса, а у лошадей — сена и ячменя.

После пополуденной молитвы мы покончили с продовольственным делом, и эмир, смеясь, говорил об этом случае. Странно и удивительно, что в это самое время прибыла спешная почта из Газны, [кто-то] ³⁰ ее принес. Было письмо от газнийского кутвала Бу Али. [Эмир] прочитал и, обратившись к недимам, сказал: “Кутвал пишет и спрашивает: в кандуях сложили двадцать с лишним тысяч кафизов зерна, продавать ли [539] или хранить? В Газне у нас столько зерна, а здесь этакая нужда!” Недимы изумились.

Потом до дня кончины сего падишаха, да будет им доволен Аллах, произошло много достопримечательного; в своем месте я расскажу наиболее достойное упоминание, дабы читателям был ясно, что переменчивый мир сей не стоит ни полушки ³¹. Положение с продовольствием дошло до того, что верблюдов водили до Дамгана, и жизненные припасы возили оттуда. Конечно туркмены вокруг нас не крутились — они были заняты собой, ибо голод и нужда были повсюду.

/610/ Эмир был недоволен Бу Сахлем Хамдеви, и тот из-за этого печалился и не знал, что делать. Везир скрыто притворствовал и в посредники пригласил Бу Сахля Мас'уда Лейса. Несколько дней приносили и уносили устные сообщения, покамест не порешили на том, что Бу Сахль Хамдеви окажет государю услугу в пятьдесят тысяч динаров. Бу Сахль Хамдеви письменно признал правильность требования ³² и сейчас же прислал деньги ³³ в казнохранилище. Эмир велел дать ему дорогой халат. Он стал приходить в эмирские собрания и сидеть в недимах. Через несколько дней после этого [государь] приказал ему поехать в Газну, оставив нишабурскую должность, спустить вниз, что было спрятано в крепости Микали, и через волость Пушт потянуться в Систан, оттуда направиться в Буст. Газнийский кутвал подготовил его дело ³⁴. Был назначен… ³⁵ с двумя сотнями конников сопровождать его ³⁶. Выехали из Нишабура и к хаджибу Бедру пошло письмо, чтобы он проводил их на пути и довел до границы. Тот исполнил. Они благополучно добрались до Газны со всем, что при них было, и той беды, которую испытали мы, они не испытали.

Должность рейса Нишабура эмир дал Бу-л-Хасану Абдалджалилю с такой же [царской] грамотой и с таким же богатым одеянием, как эмир Махмуд дал Хасанеку: он пожаловал ему драгоценный халат, тайласан и дурра'у. Тот предстал пред лицо [государя], отвесил поклоны и удалился. Выкликнули коня “великого ходжи, рейса Нишабура”. Бу-л-Хасан Абдалджалиль вернулся домой и ему прекрасно воздали должное. Знатные люди и предводители нишабурские явились к нему, а он перед ними чванился: я, мол, такой же, как Хасанек. Но они не очень-то его слушали — как нынешнее время может походить на пору Хасанека? Тогда же пришли письма от халифа, да продлит Аллах его существование, чрезвычайно милостивые. Султану было распоряжение не уходить из Хорасана до тех пор, покуда пожар мятежа, вспыхнувший по причине туркмен, не будет погашен. Когда с этим будет покончено, надобно-де потянуться в Рей и Джибаль, дабы и те края очистить от насильников. Ответ был такой: “Высочайший указ выслушан покорно. Намерение слуги [повелителя верующих] было именно таково. Ныне, когда указ прибыл, он как раз прилагает большое [к тому] старание”. [540]

Багдадский эмир тоже написал, искал сближения и опасался действий сего падишаха. Ему также был послан добрый ответ. Бакалиджару, правителю Гургана и Табаристана, эмир тоже послал с послом весьма прекрасный халат /611/ и любезное и милостивое письмо за добрые услуги в то время, когда Бу Сахль Хамдеви и Сури находились там. Бу-л-Ха-сану Кархи, который был казначеем Ирака и вернулся обратно с этими людьми, эмир пожаловал звание недима. Он постарел и приехал уже не тем Бу-л-Хасаном, которого я видел. Время переменилось, и люди и все вещи.

В четверг, восемнадцатого числа месяца джумада-л-ухра ³⁷, эмир сел отпраздновать новруз. Принесли много даров, и было много благолепия. Он слушал стихи стихотворцев, потому что был весел в эту зимнюю пору и радостен: никакой смуты не было. [Стихотворцам] он пожаловал награды, пожаловал и мутрибам. Походатайствовали за стихотворца Мас'уда. Эмир в награду подарил ему триста динаров через письмо ³⁸ и [назначил] ежемесячное содержание в тысячу динаров ³⁹ [из доходов] от торговых сделок ⁴⁰ в Джеламе, однако сказал, что оставаться [ему] следует там. После новруза он начал готовиться к походу. Завершили остававшееся еще недоделанным. Сахиб-дивану Сури [государь] сказал: “Приготовься пойти с нами, так чтобы совсем не оставаться в Нишабуре, пусть здесь в Нишабуре заместителем будет твой брат”. “Слушаюсь, — ответил Сури, — я сам имел такое намерение, чтобы ни на мгновение не отлучаться от государева стремени из-за того, что со мной случилось в последнее время”.

Он поставил своим заместителем брата и приготовился. А еще эмир говорил: “Сури придется взять с собой; ежели Хорасан будет очищен [от врагов], его можно будет отослать [обратно], а ежели случится по-другому, то [надо], чтобы он не достался противникам, не то он возмутит против меня весь мир”. Говорили еще, что это Бу Сахль Хамдеви снаушничал эмиру. Бу-л-Музаффару Джумахи эмир пожаловал халат и утвердил его в должности начальника почты. [Государь] дал халаты потомкам Али и их главе и Бу-л-Музаффара препоручил ему. За это время Казн Са'ид виделся с эмиром только один раз, но сыновья его постоянно являлись на поклон. В последние дни Казн Са'ид пришел проститься, пожелал [государю] добра и дал много наставлений и советов. Обоих его сыновей эмир подарил халатами и отослал домой в Газну.

Эмир выступил из Нишабура в Туе в субботу, за два дня до конца месяца джумада-л-ухра, на десятый день новруза. Через Дере-и Сурх он вышел в степь на дороги в Серахс, Нису, Баверд, Устуву и Нишабур и послал во все стороны готовые к бою войска с бдительными предводителями, /612/ с именитыми саларами, дабы они несли разведывательную и дозорную службу. Неприятель тоже зашевелился и [541] придвинулся к Серахсу с многочисленным народом. Он выслал дозоры навстречу нашей рати, и обе стороны были настороже. Происходили стычки. Эмир раскинул шатер на холме, стал в боевом порядке и попивал вино. Сам он с главными силами рати не ходил на неприятеля, выжидая, когда созреют хлеба. В это время цены выросли настолько, что мен хлеба стоил тринадцать диремов и достать его было невозможно, а ячменя и в глаза не видали. Туе и его округу опустошили. У каждого, кто имел хоть мен зерна, [его] отбирали; Сури разорил эту область. Люди и животные гибли от бескормицы, было ясно, сколько они могли прожить без корма. Дело дошло до того, что рать от отсутствия продовольствия стала бунтовать, и начался развал.

Эмира уведомили и обстоятельно рассказали, что наступает разруха, надобно уходить, ибо ежели это не сделать, то произойдет нечто такое, что трудно будет поправить. Эмир двинулся оттуда в сторону Серахса в субботу, девятнадцатого числа месяца ша'бана ⁴¹. Покамест мы шли до Серахса, пало столько животных, что счета не было. Люди от неимения съестного припаса и голода были изнурены и уныли. Мы прибыли туда за день до конца месяца ша'бана. Город был разрушен и без воды, не было ни колоска злаков, все жители разбежались, степь и горы словно выжжены — травы никакой. Люди не знали, что делать, уходили и издалека привозили гнилое сено, которое добрые люди сваливали в степи. Его мочили водой и бросали животным. Одно-два мгновения они [его] жрали, потом отворачивались и тупо смотрели, покуда не издыхали от голода. Положение пехотинцев было ещё хуже этого. Вследствие этих обстоятельств эмир находился в полном замешательстве. Он созвал заседание с везиром, Бу Сахлем, столпами державы и войсковой старшиной. Говорили о том, как помочь делу. Ежели, мол, так будет продолжаться, то не останется ни людей, ни животных. Эмир сказал: “Хотя неприятель собрался вместе, я знаю, что и у них такая же нужда”. Ему отвечали: “Да будет долгой жизнь государя! Положение в Мерве иное [в смысле] обилия продовольствия. Самое для неприятеля благоприятное, что там, вероятно, сейчас уже поспели хлеба и он находится возле них. Покуда мы туда доберемся, животные у них отдохнут, наберутся сил и посвежеют, мы же на пути туда ничего не найдем. Кажется, лучше государю пойти в Герат, /613/ потому что там, в Бадгисе и тех областях, есть продовольствие; нам бы пробыть там немного дней, а потом, оправившись, двинуться на врага”. Эмир возразил: “То, что вы говорите — нелепо. Я пойду только в Мерв, что бы ни было, ибо неприятель идет туда; я не могу ежедневно возвращаться к этому делу”. “Воля государя, мы повинуемся, куда бы он ни пошел”, — ответили они.

Они удалились от него, оставив надежду, устроили тайное совещание и через Бу-л-Хасана Абдалджалиля и Мас'уда Лейса передали ему [542] устное заявление, дескать, идти в Мерв неблагоразумно, потому что стоит засуха и на пути, говорят, воды нет и продовольствия найти нельзя; людям в дороге станет страшно. Упаси боже, случится беда, которую трудно будет поправить. Те пошли и заявление передали. Эмир впал в сильную ярость, осадил обоих, изругал и сказал: “Все вы, сводники, сговорились твердить одно и то же и не желаете, чтобы дело вышло, дабы я пребывал в затруднении, а вы бы занимались воровством. Я вас доведу до того, что все вы полетите в колодец и издохнете, дабы я избавился от вас и ваших обманов, да и вы бы от меня избавились. В другой раз чтобы никто мне не передавал этаких заявлений, не то прикажу рубить головы!” Ошеломленные, оба вернулись обратно к пославшим и молча сели. “Что он ответил?”, — спрашивали вельможи. Бу-л-Фатх Лейс ⁴² начал было рассказывать, приукрашивая слова [эмира]. Бу-л-Хасан оборвал его: “Не слушайте, не так говорил эмир. Недопустимо, чтобы вас, начальников, вводили в заблуждение, особливо в такую пору, при этом ужасе. Эмир ответил нам так-то и так-то”. Везир посмотрел на сипахсалара. Старший хаджиб обратился к сипахсалару: “Тут разговаривать нечего, воля государя. Мы — слуги и для нас лучше то, что нам желает государь”. [Все] встали и ушли. Об этом сообщили эмиру. С сипахсаларом уже произошло несколько случаев, а также с Али Дая, за кои эмир затаил большую обиду. Один заключался в том, что когда мы стояли в Тусе, пришло донесение от хаджиба Алтунташа, дескать, в той стороне, где я нахожусь, [неприятель] напирает, есть нужда в поддержке. Ему был послан ответ: держись, мы-де приказали сипахсалару присоединиться к тебе. А сипахсалару написали: выручай, мол, Алтунташа. “Что я подчиняться должен Алтунташу?! — сказал сипахсалар. — К чему тогда литавра, барабан и дабдаба?” ⁴³ И он приказал их изломать и сжечь. Эмира известили [об этом]. /614/ Потребовалось послать Мас'уда Лейса к сипахсалару, чтобы его задобрить. Тот отправился, однако дело не шло на лад, покамест эмир не позвал сипахсалара и не успокоил в личной беседе.

Подобных случаев было [много], наступало охлаждение, расположение эмира к вельможам пропадало, и они тоже, потеряв надежду, ходили оскорбленные до той поры, когда стряслось великое несчастье. Придя в серай и сев без посторонних в хергахе, эмир стал жаловаться слугам на везира и на войскового старшину и говорил: “Нет у них никакого желания покончить с этим делом, дабы я мог успокоиться от сего страдания и горя. И нынче такое же произошло. Как бы ни было, я завтра двинусь в Мерв”. Слуги отвечали, что государю-де не должно их спрашивать, действовать надобно по своему разумению, как сам рассудил. Об этом известили везира, он сказал Бу Сахлю Завзани: “Ах, коль скоро измышление порядка действий перешло к слугам, то что же [543] делать [нам]?” Среди слуг был некий Икбаль Зарриндест, притязавший на сообразительность, и я не сказал бы, что он сам по себе был человек несмышленный, неизворотливый и немногознающий, но в подобного рода важных делах откуда у него мог быть кругозор. “Хотя это и так, — ответил Бу Сахль, — все же пусть ходжа печется о благе, не сдается окончательно и скажет еще раз”. — “Я тоже так думаю”, — промолвил везир, пошел в свой шатер и послал кого-то позвать Алтунташа.

Тот пришел, везир остался с ним наедине и сказал: “Из среды всех военных предводителей я потому позвал тебя, что ты человек не двуличный и разбираешься верно и точно в пользе дел. Я и сипахсалар и старший хаджиб — мы бессильны перед государем султаном; что бы мы ни сказали и честно ни посоветовали, он не слушает и нас подозревает. Теперь случилось такое несчастье: он хочет пойти в Мерв, а нам это представляется неразумным. Всех ексуваров я вижу страдающими от голода и безлошадья. А дворцовые гулямы — народ более строптивый, хаджиб Бектугды жалобно кричит: гулямы, дескать, не хотят дела делать, говорят, что, мол, им привалило, что приходится голодать; долго они искали пшеницу и ячмень и ничего не достали, мол, ни с одним падишахом они эдак не ходили [в поход]. Ясно, сколько у них есть еще силы терпеть. Оставшиеся индийцы — пешие и голодают. Что скажешь, к чему клонится дело?”

[Алтунташ] ответил: “Да будет долгой жизнь великого ходжи! /615/ Я турок неотесанный, говорю напрямик и без стеснения. Эта рать, сколько я вижу, воевать не будет и нас предаст, ибо она бессильна и голодна. Боюсь, что когда явится неприятель, произойдет беда, которую не поправишь”. “Ты смог бы это сказать государю?”, — спросил везир. “Отчего же не сказать? Я был накибом хейльташей эмира Махмуда, в Рее он меня оставил с этим государем. Там я получил звание старшего хаджиба, и [государь] пожаловал мне много добра и высокое место; ныне я на степени саларов, зачем же мне воздерживаться от совета?” — “Тогда после молитвы попроси негласного приема, — промолвил везир, — и расскажи это. Коль скоро он послушает, то ты окажешь большое одолжение сей державе и нам, слугам, дабы ты знал; а ежели он тебя не послушает, то ты этим снимешь с себя ответственность и исполнишь долг признательности”. — “Сделаю так”, — сказал Алтунташ и удалился.

Везир позвал меня, Бу-л-Фазла, и передал через меня устное сообщение Бу Сахлю, дескать, произошло то-то и то-то; это последний способ, посмотрим, что получится. Не будь турок столь простодушен и честен, он бы согласия не дал. Я пошел и передал Бу Сахлю. Этот сказал: “То, что лежало на сем чистосердечном советнике, он сделал, поглядим, что выйдет”. Везир послал своих доверенных людей к сипахсалару и старшему хаджибу и сообщил им, что прибегнул к такому-то [544] средству; за это его все поблагодарили. В час между двумя молитвами все явились во дворец, но каждый робел. Эмир находился в хергахе. Алтунташа подзадоривали, покуда он не пошел к слугам с просьбой о приеме, сказав, что у него-де неотложное и важное дело. Его приняли, он вошел и все доложил грубовато, по-турецки. “Тебя подучили сказать мне подобные слова по простоте [твоей] душевной — сказал эмир, — а ежели нет, то как ты осмелился на это? Ступай, прощаю тебя, потому что ты человек честный и невежда, но смотри, чтобы ты этакой дерзости больше не повторял!” Алтунташ удалился и втихомолку рассказал вельможам, что произошло. “Ты сделал то, что надлежало, — сказали они, — происшествие это храни в тайне”.

Везир ушел. Бу Сахлю не терпелось узнать, чем кончилось дело, он послал меня к везиру спросить. Я пошел и сказал: “Бу Сахль спрашивает, что вышло?” “Скажи Бу Сахлю, — ответил везир, — что Алтунташ получил такой-то ответ. Тут произойдет великое дело — судьбу предотвратить нельзя. Это тот самый случай с Амром, сыном Лейса, когда его везир сказал ему: “Иди из Нишабура в Балх, /616/ будь в запасе и посылай войска, ибо все, что разбивают и разбивается можно поправить, доколе ты жив будешь. А коль скоро ты пойдешь и будешь разбит, то нога [твоя] уже больше не ступит твердо на землю”. Амр ответил: “О ходжа, верное и разумное мнение как раз то, что составил, и высказал ты и действовать надлежало бы в согласии с ним, но на сей раз просто похоже на то, что судьба, привалив, накинула [мне] крепко на шею веревку и тащит”. Последствие было такое, как ты читал. То же самое происходит с этим государем, [доказывать ему] бесполезно. Мы приготовились терпеть любое бедствие, приготовься и ты, тоже быть, для нас это будет лучше, чем размышлять”. Я возвратился обратно и передал [сказанное]. Бу Сахль перестал работать, ибо он был человек малодушный. Эмир постился. Приема в час предзакатной молитвы он не открыл. На словах передали: “Расходитесь мол, и готовьтесь, завтра мы отправимся в Мерв”. Отчаявшийся народ удалился и стал справлять дела.

На следующий день, в пятницу второго числа месяца рамазана ⁴⁴, пробили в литавры; эмир сел верхом и пустился в путь на Мерв. Шли, однако, нерешительно, с поникшим духом. Совсем было похоже на то, будто их ведут, отступая назад: страшная жара, скудное питание, бескормица, отощавшие животные и люди, блюдящие пост. В дороге эмир обогнал несколько человек, тащивших [за собой] лошадей и плачущих. Сердце у него защемило и он промолвил: “Сильно ухудшилось состояние этой рати”. Он приказал раздать им тысячи диремов ⁴⁵ и все ухватились за надежду, не повернет ли он обратно. Но судьба оказалась сильней, ибо в час предзакатной молитвы он сам заговорил об этом случае и затем сказал: “Все эти мучения и тяготы [545] [только] до Мерва”. На другой день он снялся с того места ⁴⁶. Хуже всего, что и воды не было на этом пути. Никто не запомнил такой недостачи воды: даже когда мы подходили к большим протокам, они оказывались сухими. Положение стало такое, что на третий день после выступления из Серахса пришла нужда рыть колодцы, дабы достать воды. [Колодцев] вырыли много, вода набегала и пресная и горькая. Подожгли заросли камыша. Дувший ветер относил дым, погнал его на полотняные наметы людей и закоптил. Подобных вещей на этом походе было немало.

В среду, седьмого числа месяца рамазана ⁴⁷, когда мы снялись с места, поздним утром, появились с тысячу человек туркмен. Говорили, это йиналовцы и человек пятьсот наших беглых конников. Говорили [также], что начальником у них был Бури-тегин. /617/ Подошли с четырех сторон, и произошла жаркая схватка. Они угнали много верблюдов и дрались отлично. Наши люди вышли им навстречу и потрепали, так что они отошли подальше, но все так же нападали на нас до самого привала. В этот день эмир немного отрезвел, увидев отвагу неприятеля; всем стало ясно, что он раскаялся. В час предзакатной молитвы, когда он открыл прием, явились везир, сипахсалар и служилая знать. Эмир заговорил об этом происшествии и произнес: “Так вот и будет [повторяться], будут показываться менее двух тысяч всадников, похищать верблюдов и нас позорить, а столь великая рать, идущая в боевом порядке, не будет давать достойного отпора”. “Да будет долгой жизнь государя, — отвечали сипахсалар и старший хаджиб, — неприятель сегодня появился внезапно, а ежели он завтра появится, то увидит бой иного рода”. Сказав это, они поднялись. Эмир пригласил их обратно и вместе с везиром и Бу Сахлем Завзани устроил тайное совещание. Переговорили о многом почти до вечера, затем разошлись.

Бу Сахль позвал меня, остался [со мной] наедине и сказал: “Хорошо Бу Наору Мишкану, что отошел [в иной мир] в славе, не видит сегодняшнего дня и не слышит этих пересудов. Сколько ни толковали падишаху, пользы не было. Сегодня он стал благоразумней, после того, как ему дали отведать немного, да что толку в раскаянии, [попав] в тенета. Вельможи и предводители на этом тайном совещании в час предзакатной молитвы откровенно рассказали ему положение и сообщили, что ексувары дерутся неохотно, потому что измучены, потеряли надежду [и] голодны. Положить жизнь за милость государя остается саларам да предводителям, но ведь ясно, сколько их числом — без ексуваров ничего не выйдет; средство, как поправить дело, так и осталось скрыто.

Эмир сколько ни говорил им еще, их речи были все те же, покуда эмиру стало не по себе и он спросил, что же делать. “Государю лучше знать”, — ответили они. “Во всяком случае, возвращатася [546] назад нельзя, — сказал везир, — ибо это будет бегство. Сражения не было и поражение врагу не нанесли, чтобы можно было говорить [с ним] сообразно времени и положению. Слуге [государя] представляется разумным продолжить боевые действия, ибо расстояние уже близкое.Когда мы дойдем до Мерва, город и хлеба /618/ попадут в наши руки, неприятель подастся на края пустыни, [и] дело будет сделано. Два перехода, кои остаются, необходимо совершить с большой осторожностью”. Все одобрили это мнение и поднялись, чтобы исполнить нужное для предотвращения разных бед. Великий ходжа дал прекрасный совет, но в сердцах у наших большое опасение, как бы, не дай бог, не случилось несчастья от нашей же рати, ибо хаджиб Бектугды тишком сообщил эмиру, что сегодня гулямы говорили: мы-де на верблюдах, ясно, сколько нас может быть; завтра, ежели будет бой, мы отберем коней от тазиков, потому что на верблюдах сражаться нельзя. Эмир ничего не ответил, однако очень вышел из себя”.

Как раз, когда мы об этом говорили, подоспел вестник и привез записки от осведомителей, дескать, по прибытии известия о султане, о том, что он выступил из Серахса, на сей народ напал великий страх и ужас. Тогрул собрал вокруг себя вельмож и пошел большой, всякого рода разговор. В конце концов они сказали Тогрулу: “Ты-де наш набольший, как признаешь за благо, так мы и будем действовать”. Тогрул ответил: “Нам кажется правильно пустить обозы вперед и отправиться в Дихистан и Гурган и захватить те области, ибо тазики маломощны и безоружны. Ежели мы там не сумеем остаться, то пойдем в Рей, ибо Рей, Джибаль и Исфаган — для нас. Падишах ни в коем случае за нами не двинется, когда мы уйдем из его владений, ибо cей падишах велик, у него есть рать, оружие, снаряжение и множество владений. Он узнал наш военный обычай и преследовать нас не станет. И мы знаем, какие мучения претерпели в эту зиму, лучше добровольно уйдем от столь могучего государя”. “Это самое приемлемое мнение, — сказали все, — в согласии с ним и надобно действовать”.

Дауд не проронил ни слова. “Что ты скажешь?” — спросили его. “То, что вы сказали и решили — ничего не стоит. С самого начала не следовало бы так поступать и не следовало бы задевать этакого падишаха. А ныне, [раз] мы его задели, и он на нас в обиде, происходили сражения и мы опустошили несколько его областей, то придется биться на жизнь и смерть. Ежели мы его побьем, то весь мир приберем к рукам, а ежели он нас побьет, то мы не устанем бежать, ибо ясно, сколько за нами будут гнаться. Что касается обозов, то их надобно [держать] очень далеко от нас, где бы мы ни находились, дабы у конника налегке /619/ душа была спокойна. Знайте, ежели мы уйдем, не пошевельнув рукой, то сей падишах подумает, что мы испугались и убежали. Он начнет нас преследовать и с помощью писем поднимать против [547] нас всех правителей областей ⁴⁸. Конечно, друзья нам станут врагами. Голод, который у нас был, да и сегодня еще есть, был точно так же и у них и до сих пор еще есть, как нам стало ведомо по достоверным известиям. Мы, по крайней мере, уже давно стоим возле кормов, и кони и люди наши отдохнули. А они идут через пустыню, значит, бессильны”. “Это мнение самое верное”, — сказали Ябгу, Тогрул, йиналовцы и все предводители. Обозы отправили вместе с двумя тысячами всадников наиболее юных и на худших лошадях. Прочему войску сделали смотр, оказалось шестнадцать тысяч всадников. Из этого числа они хотят послать передовой полк с йиналовцами и Бури-тегином. Надобно быть очень настороже, потому что положение поистине таково, как сообщается.

Бу Сахль тотчас же сел верхом и отправился в царскую ставку. Я поехал с ним. Эмир, прочитав записки, стал немного потише и сказал Бу Сахлю: “Беспокойное дело у нас впереди. Нам казалось лучше пойти в Герат и заключить с тем народом мир. Теперь это прошло, посмотрим, что предопределил господь бог, да славится поминание его, ведь бедствие большое; шестнадцать тысяч хороших конников против ленивого озлобленного народа, который у нас имеется”. “Да не случится иного, кроме блага, — ответил Бу Сахль— надобно приложить усилия к тому, чтобы добраться до Мерва, там дело можно поправить либо войной, либо миром”. “Да, это так”, — промолвил [эмир]. Люди вышли. Позвали везира, сипахсалара, старшего хаджиба и служилую знать и прочитали им эти записки. Они воспряли духом и сказали: “Неприятель здорово испугался”. “Это, видно, дело Дауда, — промолвил везир, — задача в том, что час предзакатной молитвы уже прошел и надобно постараться дойти до Мерва так, чтобы не случилось беды. Там это дело как-нибудь можно уладить, ежели состояние неприятеля такое, как пишут осведомители”. — “Верно”, — заключили все и удалились.

Всю ночь готовились к бою. Военачальники давали наставления и внушали надежду ексуварам. Эмир позвал хаджиба Ар-тегина, который был заместителем Бектугды, вместе с дворцовыми серхенгами и самыми отважными гулямами и сказал [им] то, что надлежало сказать, /620/ дабы они были благоразумны. Что [эмир] не позвал Бектугды, тоже было не к добру, потому что Бектугды обиделся, он был вроде как бы эмиром гулямов и все, что он говорил, те исполняли. А все, что происходило, было неблагоприятно, ибо судьба захотела сделать свое дело. *Когда Аллах захочет что-либо, он готовит повод к тому*.

На другой день, в четверг восьмого числа месяца рамазана ⁴⁹, эмир выступил в полном боевом порядке и двинулся вперед. Не прошли мы и одного фарсанга, как появился неприятель в очень большом числе, слева и справа, с боков ⁵⁰ и завязался бой. Дело было нешуточное, [548] потому что в то время как [туркмены] нападали со всех сторон, с нашей стороны отпор оказывали вяло, и бой шел поневоле. Неприятель делался все смелей, но мы все так же продолжали идти, отбиваясь от нападений. Несколько раз я видел, как султанские гулямы сходились с перебежчиками, и [те] дружились с султанскими гулямами, сидевшими, верхом на верблюдах, и разговаривали. Хаджиб Бектугды сидел в балдахине на слоне и ехал вместе со своими гулямами; он и не мог иначе, как быть на слоне: глаза, руки и ноги у него отказались служить. Что бы у него ни спросили насчет гулямов в этот день, что, дескать, делать или надобно, мол, послать отряд гулямов туда-то, он отвечал: “Ар-тегин знает, султан поручил распоряжаться ему и серхенгам, а ж ничего не вижу и выбыл из строя; что вы от меня хотите?” И гулямы действовали вяло, а ексувары оставались зрителями.

Враг час от часу становился отважней, а наш народ — ленивей. [Войсковая] старшина и предводители сильно старались вместе с эмиром. Эмир, да будет им доволен Аллах, совершал мощные наскоки, но стало ясно, как солнце, что ему не поддадутся. Удивительно, что в этот день не произошла беда, ибо было уже совсем близко к тому. Неприятель отбил много верблюдов и добра. Схватки продолжались до часа молитвы, покуда не закончился переход, так что от того места, откуда мы вышли, до берега реки было три фарсанга. Расположились мы на берегу реки в беспорядке, словно растерянные. Все люди утратили надежду; было несомненно, что произойдет большое несчастье. Начали скрытно готовить верблюдов-скороходов, подбирать заводных лошадей из числа сильных и крепких животных, заботиться о вещах и наличных, деньгах; прощались друг с другом, точно и впрямь произойдет светопреставление.

/621/ Эмир в сильном отчаянии выбивался из сил. В час предзакатной молитвы он открыл прием, созвал вельмож и устроил тайное совещание. Речей было много. Говорили: “До Мерва осталось два перехода, надобно, мол, принять меры предосторожности так же, как происходило сегодня, потому что, когда, дескать, мы доберемся до Мерва, все цели будут достигнуты. Ексувары сегодня ничего не делали, а индийцы, мол, [сами] ничего не делают да еще и в других войсках убивают бодрость. Где бы десять человек туркмен ни напали на наших пятьсот, эти разбегаются. Непонятно нам, что с ними случилось, чего они убегали, ведь вели же они войну в Хорезме. А дворцовым гулямам надобно постараться — они же большой полк и ничего сегодня не делали”. Эмир спросил у Бектугды: “По какой причине гулямы не напрягают сил?” Тот ответил: “У большей [их] части нет лошадей, а те, что есть слабосильны от неимения ячменя. Тем не менее они сегодня не провинились. Слуга [твой] задал им головомойку, дабы они завтра постарались изо всех сил”. Произнесли еще несколько таких красных слов и разошлись. [549]

Эмир остался наедине с Бу Сахлем Завзани и везиром и сказал: “Дело выходит из границ, как быть?” “Не нужно было идти в поход, [ведь] говорили же, и слуга [твой] кричал, вот Бу Сахль мой свидетель. А теперь отступать никак невозможно — мы подошли к Мерву. Надобно позвать Бектугды, потому что Бу-л-Хасан Абдалджалиль в Герате с ним грубо поспорил, так что он расплакался, это тоже не исправлено, и, в-третьих, история с Ар-тегином, от его присутствия Бектугды с ума сходит. Он турок важный, хоть и бездействует, но ежели, например, скажет “нужно умереть”, — они умрут. Когда он утешится, гулямы будут драться, враг не столь опасен. А начальнику индийцев тоже надобно нарвать уши”. Кто-то пошел и позвал Бектугды одного. Эмир обошелся с ним очень ласково и сказал: “Ты нам заместо дяди. То, что произошло с твоими людьми ⁵¹ в Газне, с помощью письма не понравилось, оно будет улажено в нашем присутствии, когда мы туда прибудем; ты увидишь, что будет приказано. Бу-л-Хасана Абдалджалиля опасаться нечего и жаловаться на него не следует, ибо он по заслугам своим /622/ получил и получает, а об Ар-тегине хаджиб сам просил и одобрил, чтобы он был его помощником. Ежели он не достоин, то его уберут”.

Бектугды облобызал землю и произнес: “Зачем же ставить слугу [государя] в такое положение, что приходится говорить ему такие слова. До сих пор от государя была одна только ласка. Кутвал — газнийский эмир, он кроме себя никого не может видеть. То, что следовало за нарушение чужого права, кое тот учинил, государь приказал, да и слуга [его] тоже не бессилен, чтобы с помощью могущества государя не суметь заставить относиться к себе справедливо. Кто такой дебир Бу-л-Хасан? Не будь [у меня] уважения к собранию государя, он бы получил по заслугам. Позор бы пал на слугу [твоего], коль стал бы он жаловаться на него. А Ар-тегин весьма умен и годен для дела, и лучшего не надо. Бездействуют гулямы от безлошадья. Ежели государь найдет возможным, то пусть даст коней двести арабских и отборных из числа крепких, дабы дело пошло хорошо”. “Прекрасно, — ответил эмир, — сегодня же вечером нужно дать”. Индийцев тоже позвали и задали головомойку. Предводители их говорили: “Нам стыдно сказать государю, что люди наши голодны, а лошади бессильны, ибо уже четыре дня, как никто из нас не получал ни муки, ни ячменя. Однако, хотя это так, мы будем драться покуда живы и никакой провинности не допустим. Сегодня же вечером мы скажем всем, что нужно”. И они удалились.

По прошествии части ночи меня позвал Бу Сахль. Он был в большом замешательстве и весьма удручен, рассказал мне о всех обстоятельствах, позвал гулямов и сказал: “Нужно, чтобы вы сегодня же ночью навьючили на верблюдов что есть в наличности и постельные [550] принадлежности. Ничего такого [пока] не случилось, но предосторожность не мешает”. В его присутствии все навьючили на верблюдов; покончив с этим, он сказал: “Очень я боюсь этого положения”. “Даст бог, все обойдется благополучно”, — ответил я и тоже пошел в свой шатер и принял такие же меры предосторожности. Эмир, да будет им доволен Аллах, большую часть ночи бодрствовал, готовился, раздавал гулямам лошадей и отдавал распоряжения насчет казны и всяких мер предосторожности. Салары и предводители действовали таким же образом.

На рассвете сотворили утреннюю молитву, пробили в литавры и двинулись вперед. Вокруг эмира я видел пятьдесят-шестьдесят заводных верблюдов-скороходов, человек триста гулямов, утопавших в оружии, двенадцать слонов в доспехах /623/ и весьма изрядное количество боевых припасов. В этот день мы прошли каких-нибудь полфарсанга,как поднялся крик неприятеля, с четырех сторон набросилось множество людей, и начался бой, жестокий бой. Знамен Тогрула, Ябгу и Дау-да нигде не было видно. Говорили, они находятся в сторожевом полку, выдвинули вперед всех самых отборных вояк, а сами стоят наготове, дабы ежели что-либо случится, уйти вслед за обозом. Вследствие больших трудностей, кои были в этот день, [неприятель] не сумел преградить путь нашим людям, и они бились хорошо.

Отбиваясь, мы поздним утром добрались до ограды Денданекана ⁵². Там эмир остановился на одном холме и потребовал воды. Прочие тоже остановились, и враг оправился и остановился. [Все] устали. На стену ограды ⁵³ вышло много людей и спускали вниз кувшины с водой. Бойцы задерживались и пили, ибо мучились от жажды и утомились, а большие протоки все пересохли и [в них] не было ни капли воды. Эмир приказал: “Спросите о водоеме для животных”. Они ответили: “В замке пять колодцев, и они дадут воду войску, а вне замка есть еще четыре колодца, в которые неприятель набросал падали и устья крепко забил, через час мы это исправим. А до того водоема, о коем говорили государю, отсюда пять фарсангов, и нигде [по дороге] воды нет”. Эмиру докладывали, что нужно остановиться здесь, потому-де что сегодня дело шло чисто, и мы одержали победу. Он отвечал: “О чем тут разговаривать? Как могут семь-восемь колодцев напоить столь, великую рать! Пойдем сразу к водоему”. Да и как нам было стать здесь, раз должно было свершиться великое событие? [Нам] суждено было пойти, а беде случиться, потому что когда [государь] оттуда тронулся, порядок расстроился: дворцовые гулямы слезли с верблюдов и начали отнимать лошадей от тазиков и от всех, кто был послабее, под тем предлогом, что мы-де хотим воевать.

Забрали множество коней и, обзаведясь ими, — брали, хотя была ночь, лошадей арабских и хутталанских ⁵⁴, — сговорились, и триста [551] семьдесят гулямов с львиными значками ⁵⁵ вдруг примкнули к туркменам, а гулямы, кои сбежали от нас в пору Бури-тегина, прискакали [к ним; они] обнялись друг с другом, закричали: “Друзья! Друзья!” — и сделали сильное нападение. Никто ради другого не задерживался, /624/ по всем сторонам порядок распался, и наши люди все обратились в бегство. Эмир остался и с ним ходжа Абдарреззак, сын Ахмеда, сына Хасана, Бу Сахль, Бу-н-Наср и Бу-л-Хасан со своими гулямами. Я и Бу-л-Хасан Дильшад удивительным образом тоже очутились там и увидели светопреставление еще при жизни. Бектугды и гулямы помчались на верблюдах на край пустыни, индийцы ударились бежать в другую сторону, курды и арабы исчезли, хейльташи подались в третью сторону. Строй в полках правой и левой руки смешался, каждый вопил: “Спасайся! Спасайся!” ⁵⁶. А неприятель налетел на обоз, грабил и наносил сильные удары.

Эмир стоял на месте, тогда напали на него; он ответил сильным ударом. При нем было смазанное ядом копье, кого бы он ни поражал, ни коня, ни бойца не оставалось. Несколько раз вражеские воины добирались совсем близко к эмиру, подымали клич, но все подряд получали удары и отбегали. Ежели бы в тот день падишаха поддержала тысяча хороших, дружных всадников, он справился бы с делом, но поддержки не было. Я видел эмира Мавдуда, да будет им доволен Аллах, пригнувшись к луке седла, с обнаженным мечом в руке он мчался на коне и кричал воинам: “Негодяи! Несколько конных за мной!” Само собой, ни один всадник не последовал [за ним], покуда он, потеряв надежду, не присоединился к отцу. Гулямы-тазики стойко стояли с эмиром и бились крепко изо всех сил, особливо один хаджиб Абдарреззака, гулям высокого роста с мужественным обликом. Подскочил туркмен, ткнул его копьем в горло и повалил. Подскочили еще другие, схватили его коня и оружие, и гулям отдал душу, а прочие пали духом.

Комментарии

1. ***

2. См. выше стр. 89.

3. У мусульман сутки начинаются с заходом солнца, следовательно, вечер пятницы — вечер четверга.

4. О сакте см. Ибн Сина “Канон врачебной науки”. III—I, стр. 165 и сл. Все три названных заболевания и их симптомы позволяют думать о случившемся апоплексическом инсульте.

5. Дата смерти Бу Насра Мишкана, принимая во внимание все указанные выше даты,—21 мухаррама 431 г. х.— 13 октября 1039 г.

6. ***

7. ***

8. ГФ указывают, что в *** автором этих стихов назван Абу-л-Касим ал-Музаффар б. Али ат-Т.

9. В списках ***. В ГФ нисба переправлена на ***, со ссылкой на ***. (III, 117), где эти стихи приписываются Абу-л-Аббасу Забби.

10. “Молодому” Бу-л-Фазлу Бейхаки в ту пору было 45 лет.

11. Абу Бекр Мухаммед б. Яхья ас-Сули (ум. 946 г.) — арабский историк, филолог и поэт.

12. В других привлеченных ГФ списках, кроме АП: Али Рагш ал-Везир (?).

13. *** — значение этого слова в данном контексте неясно.

14. По сведениям ГФ, в округе Мешхеда ныне существует селение Рабат-и Сен-джад, которое, возможно, тождественно селению Серай Сенджад. Что касается селений, упоминаемых ниже, то по их же сведениям, Нук и поныне существует на старой дороге из Туса в Кучан и относится к районам последнего. Существуют сейчас также Таберан Тусский и Са'дабад, второй — в Мешхедском районе Дарзаб.

15. 25 ноября 1039 г.

16. Неясное слово ***. В АП этой фразы нет.

17. ***

18. Текст этого предложения испорчен и неясен. В некоторых списках оно совсем опущено. Сказуемое в plusquamperfect'e указывает, что “захватили” ранее чего-то другого, но чero?

19. Т. е. войскам Мас'уда.

20. Неясное слово ***

21. 4 января 1040 г.

22. 16 января.

23. ***

24. ***

25. Хаф и Бахара — два округа в Хорасане к западу и северо-западу от Герата.

26. ***

27. ***

28. ***

29. Т. е. от меланхолии.

30. Подлежащее в оригинале отсутствует.

31. ***

32. ***

33. ***

34. Фраза о газнийском кутвале как будто не на месте и попала сюда при переписке случайно.

35. Неясное слово ***

36. Т. е. Бу Сахля Хамдеви.

37. 6 марта 1040 г.

38. Т. е. через письменный приказ властям по месту ссылки Мас'уда заплатить ему указанную сумму.

39. Очевидно описка и следует читать диремов.

40. ***

41. 3 мая 1040 г.

42. Здесь названа кунья того же Мас'уда Лейса.

43. Т. е. знаки власти главнокомандующего.

44. 17 мая 1040 г.

45. ***

46. Откуда не сказано.

47. 22 мая 1040 г.

48. ***

49. 23 мая 1040 г.

50. *** — флангов; можно понимать и “с краев, от берегов”, но в таком случае с каких краев и от каких берегов?

51. Об этом инциденте в сохранившейся части “Истории Мас'уда” ничего не рассказывается.

52. ***. По словам Истахри и Мукаддаси, Денданекан находился в однодневном переходе от Мерва по дороге в Серахс. Это был небольшой город, укрепленный, с одними воротами. Бани и караульни (караван-сараи, рабаты) были расположены вне его. Развалины этого города в 33 км на юго-запад от современного г. Мары и в 65 км от Старого Мерва ныне известны под названием Таш-Рабат. В. Жуковский, Развалины старого Мерва, 21, 25; С. А. Ершов, Данденакан" КСИИМК, XV, 1947, 126; Г. А. Пугаченкова, Пути развития... 256 сл.

53. ***

54. Т. е. верховых лошадей хороших пород.

55. Т. е. со значками, на которых было изображение льва.

56. ***

Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962