АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ТРИДЦАТОГО

Первый день месяца мухаррама был в среду ¹. В четверг, во второй день мухаррама, вывезли сераперде и разбили у дуккана за садом Фирузи. Эмир повелел в этот день дать эмиру Са'иду халат, дабы он остался эмирствовать в Газне, и к халату были приданы разные предметы из принадлежностей повелителя. Его хаджибам, дебирам и недимам, /557/ кутвалу Бу Али, сахиб-дивану Бу Са'иду Сахлю и начальнику почты Хасану Абдаллаху ² тоже дали драгоценные халаты и [соответствующие] принадлежности. Прочих царевичей с гаремом в час молитвы на сон отвезли в крепости Най-и Мас'уди и Дири, как велел и распорядился [государь]. Эмир, да будет им доволен Аллах, выступил из Газны в четвертый день мухаррама ³ и остановился в сераперде, которое разбили у сада Фирузи; там он провел два дня, покуда не выступили все войска и люди, затем он снялся и погнал, поспешая.

В Ситахе ⁴ прибыло письмо от везира, он писал: “Слуга [государя] согласно высочайшему повелению приказал заготовить в Балхе продовольствие в изобилии. При выезде в Вальвалидж он оставил своим заместителем в Балхе Бу-л-Хасана Хариве, дабы тот справил все оставшиеся дела; именитых людей области он убедил, чтобы они хорошенько старались, потому что прибытие высочайшего знамени состоится весьма скоро. По приезде в Хульм доставили письмо от [начальника] почты в Вахше, что Бури-тегин хочет пойти в Перке через [область] кумиджиев и толпа их и турок кенджинэ ⁵ примкнула к нему по приказу и благодаря наградам, кои он раздал начальникам кумиджиев. Они намереваются пойти в Хульбук. С ним находятся, как предполагают, три тысячи конников на добрых [лошадях]. Много бесчинств произвело здесь это войско, хотя Бури-тегин и говорит, что идет служить султану. Положение таково, как представлено. [Слуга государя] в силу того, что прочитал, остался здесь на три дня. Пришли и другие письма из пределов Хутталана, извещающие о Бури-тегине и войске, которое с ним, что куда бы они ни прибыли — грабят. [495]

Слуга [государя] не счел разумным идти в Перке, изменил путь следования и двинулся в Пирузонахджир, дабы отправиться /558/ в Баглан, а оттуда через Хашамгирд в Вальвалидж. Ежели Бури-тегин поторопится войти в Хутталан, перейдет реку Пяндж и на уме у него [будет] глупость, слуга [государя] подастся в Дере-и Шенкуй и поспешит на служение к высочайшему стремени, так как не стоит идти в Тохаристан, ибо из-за события, кое случилось со старшим хаджибом под Серахсом, [теперь] всякий подлец стал зазнаваться. В Вальвалидже продовольствие заготовлено и [туда] написано письмо, чтобы были настороже. В той стороне есть и амили и шихне. При всем этом [слуга государя] написал к Бури-тегину письмо, послал посланца и указал [ему] на мерзость происшествий в Вахше и Хутталане и ясно заявил, что султан-де выступил из Газны, коль ты идешь изъявить покорность, то признаков покорности нет. Слуга [государя] ожидает ответ вскорости, чтобы поступить согласно повелению, *ежели захочет Аллах всевышний*”.

Над этим письмом эмир призадумался. Он соизволил ответить: “Вот мы двинулись и идем по дороге на перевал Гужек. Ходже надлежит пойти в Баглан, а оттуда в Андераб и присоединиться к нам на стоянке Чавкани”. Письмо это отправили со спешными хейльташами, а эмир стал передвигаться еще скорей. В Перване он на день остановился и миновал перевал Гужек. Дойдя до Човгани, простояли на месте три дня, покамест подтянулись обозы, арсенал, слоны и войско. Явился везир и повидал эмира. Негласная беседа была весьма долгая, разговор шел насчет этих дел. Эмир ему сказал: “Надо сперва взяться за Бури-тегина, ибо он враг м детище врага. Поскольку для него у брата своего Айн-ад-довле места не оказалось и у него не хватило смелости, из страха перед сыном Али-тегина, пройти через его владения, а также из [страха перед] правителем Чаганьяна, он пришел в наши края, как будто наша сторона самая слабая, и всякий беглец, коему не находится места, должен придти сюда”. Везир ответил: “Пусть государь [сначала] пойдет в Вальвалидж, там выяснится, что следует сделать”.

На другой день эмир выступил в путь, гнал шибко и прибыл в Вальвалидж в понедельник, за десять дней до конца месяца мухаррама ⁶. Там он немного задержался и перешел в Перван. Он придумал порядок действий, как прогнать Бури-тегина, и сказал: я-де сам пойду в наступление, и приготовился к тому, чтобы пойти на Бури-тегина. А Бури-тегин, услышав весть /559/ о султане, повернул назад за реку Пяндж и остановился на том берегу. Он написал к эмиру, что идет служить [ему] и что происшедшее в Вахше и пределах Хульбука было без его ведома. Везир сказал султану: “Может быть, будет лучше, ежели государь этого наступления не сделает и останется здесь в Перване, покамест приедет посланец Бури-тегина, выслушаем его слова. Ежели он скажет что-нибудь путное, мы Бури-тегина позовем, его обласкают, и все решения и [496] письменные обязательства будут сделаны, ибо он человек ловкий, дельный, храбрый и у него сильный отряд войска. Нам бы его со значительной ратью и с каким-нибудь саларом отправить на туркмен, он лучше знает их военные повадки. А государь сел бы в Балхе и оставался в запасе ⁷; сипахсалар со снаряженным войском пусть пошел бы в Мерв, а старший хаджиб с другой ратью потянулся бы в Герат и Нишабур. Они ударили бы на врагов и постарались их разбить; враги потерпели бы поражение, их бы перебили, захватили [в плен] и [остальные] убежали бы, и берега Джейхуна были бы заняты. Слуга [государя] пошел бы в Хорезм и снова прибрал бы к рукам тот край, ибо люди свиты султана, находящиеся там, и алтунташевцы, услышав о прибытии эмира в Балх и о моем выступлении отсюда в Хорезм, отпадут от сыновей Алтунташа и вернутся к повиновению [государю], и та область будет очищена [от врагов]”.

“Все это неладно, что говорит ходжа, — возразил эмир, — эти дела я предприму сам, ради сего я и пришел, потому что, ежели я [только] скажу, то войска дела не сделают, а при мне они будут жертвовать жизнью, хотят ли [тогo] или нет. Бури-тегин хуже туркмен, ибо он улучил подходящее время, совершил нападение и разграбил большую часть Хутталана. Ежели бы мы прибыли позднее, он опустошил бы всю область. Я сперва примусь за него и когда с ним покончу, обращусь к другим”. — “Все обстоятельства дел, как их представляют себе слуги [государя], должны быть доложены, — промолвил везир, — однако высочайшее мнение самое верное”. Сипахсалар, старший хаджиб и салары, кои были на тайном совещании, сказали: “Бури-тегин занимается воровством, зачем государю ради него подвергать себя опасности, лично совершая на него нападение, на что же мы годимся?” “Они говорят правильно”, — заметил везир. “Пошлем сына [моего] Мавдуда”, — сказал эмир. “Тоже нехорошо”, — возразил везир. В конце концов порешили на том, что пойдет сипахсалар и на том же собрании записали десять тысяч всадников. [Присутствовавшие] удалились, и дело справили. На другой день, в четверг за шесть дней /560/ до конца месяца мухар-рама, войска выступили в Хутталан. От моего наставника Бу Насра я слышал, он говорил: “Когда мы кончили это тайное совещание, везир обратился ко мне: “Видишь ли эту самонадеянность и неправильные мероприятия, кои совершает государь? Боюсь, что Хорасан ускользнет из наших рук, я не вижу никаких признаков успеха”. Я ответил: “Ходжа уже долгое время не был с нами, сей государь уже не тот, которого он видел, он совершенно не может слушать [чьих-либо] слов. У господа бога, дa славится поминание его, в этих делах есть промысл, который человек познать не может; остается лишь молчать и быть терпеливым, однако из признательности [все же] надобно сообщать то, что нам известно, все равно будет ли оно услышано или нет”. Когда сипахсалар пошел [на Бури-тегина], эмир потянулся в пределы Гузганана. [497]

ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ЖИЗНИ КУХАНДИЗИ И ЕГО ПЛЕНЕНИЕ

В той области был человек, которого звали Али Кухандизи. Он жил там уже некоторое время и занимался воровством и грабежами. Несколько негодяев, люди ловкие, пошли к нему в товарищи и они [вместе] шарпали караваны и грабили деревни. Весть об этом еще раньше доходила до эмира, но сколько он ни посылал [туда] шихне, злодейств его прекратить не могли. Когда [эмир] прибыл в те края, сей Али Кухандизи прибрал к рукам одно место, которое называл Кухандиз, — окруженную прочной стеной жерловину на вершине горы, которую никак нельзя было взять с бою. Удалившись туда, он посадил там многочисленных воров и бродяг ⁸. За время смут, кои случились в Хорасане, они причинили много зла: разбойничали и убивали людей и [тем] прославились.

Когда Али услышал весть о высочайшем знамени, что оно дошло до Первана, он укрылся в эту жерловину и приготовился отбиваться, ибо у него было весьма много продовольствия, проточная вода и луг на той горе, а проход был один, и Али был спокоен, что его никак нельзя взять с бою. Эмир, да будет им доволен Аллах, по пути расположился на берегу речки. До той жерловины было полфарсанга. Войско собрало много кормов, нужды не было, ибо травы было на целый мир. Нет ей меры в пределах Гузганана, потому что он — луг цветущий, и прекрасный. Нуш-тегин Новбати в силу того, что был правителем Гузганана, попросился [пойти] в бой, хотя был еще безбородым и находился в серае [государя]. Эмир согласился, и он с пятидесятью безбородыми /561/ своими гулямами отправился к той жерловине. С ними пошли человек пятьсот дворцовых гулямов, а также тысячи три-четыре народу из разных отрядов ⁹, кто подраться, кто поглазеть. Нуш-тегин находился впереди. Завязали бой, но сидевшим за стеной беспокойства было не много; они скатывали [вниз] камни.

Гулям моего наставника Бай-тегин тоже пошел помогать... ¹⁰. Бай-тегин этот еще жив, человек он ловкий и дельный, наездник, мастер владеть всяким оружием и нет у него также соперников в игре в мяч. Ныне в лето четыреста пятьдесят первое, когда я довел историю до сего места, он несет службу государю великому султану Абу Музаффару Ибрахиму, да осветит Аллах его доказательство, службу самую особую и служба та — човган, владение оружием, [метание] копья, стрельба из лука и другие телесные упражнения. К тому же сила, значение и благоволение моего наставника помогли ему, и он достиг высоких чинов.

Бай-тегин бросился к Нуш-тегину Новбати. “Куда ты лезешь? — сказал ему Нуш-тегин, — там камни катятся, ударит камнем — и нет тебя; а случись с тобой беда, никто от ходжи-начальника Бу Насра не отделается”. — “Я еще чуток продвинусь вперед, а там погляжу” ¹¹. Бай-тегин пошел, покатились камни, он увертывался, потом крикнул: [498] “Я иду посланцем, не бросайтесь!” [Сбрасывать камни] перестали. Бай-тегин добрался до самой жерловины. Вниз опустили веревку и подтянули его вверх. Он очутился на месте высоком и неприступном и подумал про себя: “Попался в силок!” Его повели к Али Кухандизи и он проходил мимо множества людей в полном вооружении. “Зачем пришел? — спросил его Али, — ежели ты хоть один день видел Бу Насра, то было бы нелепо подвергать себя этой опасности, это решение — не решение Бу Насра. И кто этот мальчик, с которым ты шел?” “Это мальчик, который захотел с тобой сразиться; он эмир Гузганана, гулям из числа шести тысяч гулямов, кои имеются у султана, — ответил Бай-тегин. — Он послал меня к тебе с устным сообщением: было бы жалко, коль такой человек как ты, раияты и владение пропали бы даром. Выходи, я отведу тебя к государю и получу [для тебя] халат и чин серхенга”. — “Надобно [прежде] помиловать [меня] и дружественно заверить”, — возразил Али. У Бай-тегина был перстень с яшмой, он его снял и сказал: “Это перстень государя султана, он его дал эмиру Нуш-тегину и сказал, что посылает тебе”.

Тому /562/ дурню пришел смертный час, его соблазнили эти слова и он встал, чтобы спуститься вниз. Его братия вцепилась в него и стала стращать изменой. Тот не слушал и дошел до выхода, но потом передумал и вернулся обратно. Бай-тегин начал заговаривать ему зубы. Смертный час приспел, а отвага в крови прикрыла ему очи разума, он решился спуститься вниз. Покамест он собирался это сделать, бесчисленное множество султанских людей подошло к подножию [гребня] жерловины. Проход открыли и Бай-тегин, взяв Али за рукав, направился вниз. Состоялся спуск и взятие крепости, ибо все вояки [Али Кухандизи] были схвачены. Весть дошла до эмира. Нуш-тегин заявил, что совершил это он, и слава и достоинство его возросли, а сотворил это [на самом деле] Бай-тегин.

В ту пору он еще был очень молод, а сумел учинить этакое [дело]. Ныне, когда столь великий падишах, да продлит Аллах его владычество, его возвысил и приблизил к себе и он приобретает все больше одобрения и милости, то можно представить, что он умеет делать. [Так] я воздал должное и питомцу моего наставника, который мне как брат. Я исполнил условие бытописания, [упомянув] о взятии сей крепости. Эмир приказал посадить под стражу этого проклятого злодея, причинившего столько вреда с прочими злодеями, его товарищами. В среду этого Али со ста семидесятые человеками повесили. Чур нас! Виселицы стояли в два ряда от прохода в жерловину до места, куда хватило. Жерловину сравняли и разрушили, дабы ни один злодей из нее не сделал убежища. Эмир снялся оттуда и потянулся в Балх. В пути пришло письмо от сипахсалара Али: Бури-тегин, дескать, бежал и ушел к кумиджиям, какое будет повеление рабу [государеву]? Следовать ли за ним из [499] Хутталана или оставаться там? Пошел ответ: “Надлежит идти в Балх и выработать порядок действий против него”. Эмир прибыл в Балх в четверг, четырнадцатого числа месяца сафара ¹², [и] расположился в саду. После нас через одиннадцать дней подошел и сипахсалар Али и сказал эмиру: “Правильней было идти вслед за этим врагом, ибо в голове у него одни козни”, — и он рассказал, как жители Хутталана потерпели обиды от него и его войска и как те хвастались и говорили: “Коль скоро потомкам Сельджука повадно взять Хорасан, то Бури-тегину это еще более к лицу, ибо он царского рода”.

Эмир на другой день созвал тайное совещание с везиром и вельможами и сказал: “Священная обязанность /563/ сначала взяться за дело Бури-тегина и покончить с ним этой зимой, а когда наступит весна, пойти на туркмен”. Везир не произнес ничего. “Скажите же что-нибудь”, — промолвил эмир. Везир сказал: “Война — дело тонкое, на этот счет нужно говорить людям военным, а слуга [государя], доколе можно, по этим вопросам ничего не скажет, ибо что бы он ни предложил, государю тo понравится”. Наставник мой произнес: “Великому ходже следует говорить и доброе и дурное, потому что султан хотя и будет настаивать на чем-либо, однако поразмыслив, в конце концов послушается слов советников и сочувствующих”.

Везир заговорил: “Я ни в коем случае не [могу] одобрить вести [в поход] войско в такую пору, когда льют воду, чтобы превратить в лед, потому что войска водят в две поры [года]: либо в новруз, когда появляется зелень, либо во время созревания злаков. Перед нами более важное дело, и занимать войско Бури-тегином — совсем неправильно. По-моему, надо написать письма как владетелю Чаганьяна, так и сыновьям Али-тегина, которые заключили договор и обязались преследовать этого человека и нападать на его приверженцев, дабы и дело вышло и, ежели случится беда, то тяжесть [ее] пала бы на одного из них, а не на наше войско”. Все согласились, что это правильное мнение. “Я покамест на сей счет хорошенько подумаю”, — заключил эмир. [Все] удалились. Потом эмир объявил, что правильней пойти в поход на Бури-тегина.

Восьмого числа месяца раби-ал-эввель ¹³ Бек-тегину, Махмудову човтандару ¹⁴, было повелено навести мост через Джейхун, потому что движение высочайшего знамени начнется очень скоро. Должность кутвала Термеза после себуктегинова эмира Кутлуга [государь] отдал сему Бек-тегину, а он был человек воинственный и отважный, много начальствовал, как я рассказывал в нескольких местах этого сочинения. Пришел ответ: “Мост наведен в двух местах, а посередине остров; мост очень прочный и крепкий, ибо принадлежности и суда все налицо еще с того времени, как повелел эмир Махмуд ¹⁵. Слуга [государев] назначил к [500] наведенному мосту людей и с этой и с той стороны охранять [его] ночью и днем, дабы враг не ухитрился привести его в негодность”.

По получении этого ответа эмир начал готовиться к походу, чтобы выступить самому. Никто не осмеливался что-либо сказать по этому поводу, потому что эмир был очень раздосадован из-за множества приходивших разных вестей, каждый день о какой-нибудь новой беде. Дела все снова и снова делались необдуманно /564/ уже девять лет ¹⁶ и теперь объявились последствия. Всего удивительней было то, что эмир не оставлял самонадеянности; да и как было оставить, когда за ней крылся промысл создателя, да возвеличится слава его. Несколько раз везир говорил моему наставнику: “Видишь, что он хочет делать? Перейти реку в такую пору ради устрашения Бури-тегина за то, что он пришел в Хут-талан, перейдя Пянджаб? Это [такое] дело, что бог знает, чем оно кончится. Воображение и размышление бессильны”. Бу Наср ответил: “Остается только молчать, ибо совет, который превращают в подозрительное [намерение], неисполним”. Все свитские понимали и обо всем вне дворца ¹⁷ кое-что говорили друг другу. Бу Са'ида, мушрифа, побудили написать, но пользы не было. Когда же являлись в присутствие эмира, то вели речи в согласии с ним, потому что он сердился.

В пятницу, тринадцатого числа месяца раби ал-эввель ¹⁸, отошел [в иной мир] Бу-л-Касим, дебир, исправлявший должность начальника почты в Балхе. Обстоятельства жизни этого Бу-л-Касима я [уже] поведал в сей истории и нет нужды говорить еще раз. На следующий день должность начальника почты [государь] отдал Эмиреку Бейхаки. Везир ¹⁹ и мой наставник хорошо поддержали его на сей счет и [взаимная] обида между ним и везиром прошла, так что дело было поправлено. Эмиреку Бейхаки дали прекрасный халат.

В субботу, в половине сего месяца ²⁰, прибыло письмо из Газны о кончине эмира Са'ида, да будет над ним милость Аллаха. Эмир был в серае и пил вино. Передать ему такое известие во время питья вина не решились. На другой день, когда он сел на престол, до того, как открыть прием, подстроили так, что один служитель отнес это письмо, подал и вернулся назад. Прочитав письмо, эмир сошел с престола и застонал так, что голос слышали во [всем] серае. Он приказал служителям спустить пишривак, который уже подняли. Послышался голос: “Сегодня приема нет!” Гулямов удалили и /565/ везир, родичи и свитские пошли в терем и сидели [там] до предполуденного часа [в ожидании], не начнет ли эмир обряд оплакивания. Пришло устное извещение, дескать, расходитесь по домам, обряда не будет. Люди удалились.

Кончина сего замечательного юноши — целая история, я обязательно ее расскажу, ибо эмир его любил больше всех сыновей и сделал его наследником престола. Но господь бог, велик он и всемогущ, назначил преемником отца эмира Мавдуда, что мог сделать отец? Еще до того, [501] как прибыло извещение о смерти, приходили письма, что у [царевича] оспа. Эмир, да будет им доволен Аллах, тревожился и говорил: “У этого сына уже раз была оспа, очень странно, что она во второй раз”. Это была не оспа, — на юношу неопытного напала некая болезнь и для него закрылся путь мужской силы, так что он не мог быть с женщинами и общаться [с ними]. Ни одному лекарю об этом не сказали, дабы он мог искусно вылечить, ибо [царевич] не был бессилен — такая болезнь случается у молодых людей. А женщины, как они ухитряются придумать в своей лавочке, говорили: “Этого царевича околдовали”. Некая старуха из Гардиза растворила какого-то ядовитого зелья, нацедила той жидкости, в нее что-то бросила и дала тому дорогому, славному [юноше]. Он выпил, все тело его разбил паралич ²¹. Одиннадцать дней он пролежал и помер.

Эмир, да будет им доволен Аллах, много стенал и плакал по этому сыну во дворце. Сия неожиданная смерть еще более усилила несчастное стечение обстоятельств: никто уже больше не осмеливался доложить, что переход через реку является ошибкой, ибо он никого не принимал. Внезапно он сел верхом и направился к Термезу. Потом через два дня везиру доставили устное извещение: “Я-де обязательно пойду [в поход], тебе с сыном [моим] Мавдудом надлежит оставаться в Балхе с войском, которое я здесь назначил из дворцовых гулямов и других разрядов. Хаджиб Субаши пусть пойдет в Дерегез — тот уже держал там, в той области, лошадей и дворцовых гулямов при оружии — и с ним две тысячи конных турок и индийцев, кроме гулямов и хейля его. Бектугды пусть остается там во главе гулямов. Сипахсалар чтобы шел с нами ²² и военные люди, предводители, серхенги и хаджибы, [имена] коих написаны. Все это надлежит исполнить”. Везир ответил: /566/ “Слушаюсь!” — и почти до часа вечерней молитвы оставался во дворце, покуда все дела были справлены.

Эмир из Балха отправился в Термез в понедельник, девятнадцатого числа сего месяца ²³. Он перешел через мост и расположился на поле перед крепостью Термеза. В этом походе мой наставник состоял при эмире, а я поехал с ним. Стужа стояла такая, какой никто за всю жизнь свою не запомнил. Эмир снялся из Термеза в четверг, за восемь дней до конца сего месяца ²⁴, и прибыл в Чаганьян в воскресенье, в последний день этого же месяца ²⁵. Оттуда он выступил в среду, в третий день месяца раби ал-ахир ²⁶, и двинулся по дороге в Шуман ²⁷, где указывали на следы Бури-тегина. Там стужа была иного рода. Непрестанно шел снег, и ни в одном походе войску не доставалось столько мучений, сколько в этом походе. Во вторник, девятого числа сего же месяца ²⁸, со всадниками, расставленными чередой по прямой дороге, прибыло письмо от везира. [Эмир] вскрыл [письмо], везир писал: “Пришли вести, что Дауд из Серахса с сильной ратью идет в Гузганан, чтобы через Андхуд выйти к [502] берегу Джейхуна. Очевидно, он намерен разрушить мост, захватить берег реки и вызвать большое расстройство. Слуга [государя] донес об этом, дабы были приняты меры, ибо неприятность велика. Ежели, не дай бог, мост разрушат, будет позорно”.

Эмир весьма встревожился. Бури-тегин, уйдя из Шумана, занял одну долину, потому что был хорошо знаком с той местностью и имел прекрасных проводников. Не сделав дела, эмир оттуда повернул назад в пятницу, двенадцатого числа ²⁹ сего месяца, и гнал поспешно, покуда не прибыл в Термез. Бури-тегин воспользовался удобным случаем и ограбил часть обоза; несколько верблюдов и лошадей угнали. Была бесславие и тревога на сердце ³⁰. В Термез эмир прибыл в пятницу, двадцать шестого числа месяца раби ал-ахир ³¹. Кутвал Бек-тегин, човгандар, в этот поход ходил вместе с эмиром и оказал похвальные услуги, а его помощники и серхенги крепости приняли здесь все меры предосторожности. [Государь] похвалил их и пожаловал им халаты. Следующий день он пробыл в Термезе, затем переправился через мост в воскресенье, за два дня до конца сего месяца ³². В Балх он вступил в среду, во второй день месяца джумада-л-ухра ³³. В понедельник, в седьмой день сего же месяца, доставили письмо из Нишабура, что Дауд приезжал в Нишабур повидаться /567/ с братом и оставался там сорок дней, тоже в Шадьяхе, в том кушке. Пятьсот тысяч диремов дал ему в награду Тогрул. Эти деньги и другие деньги, в коих была нужда, все приготовил бузгананский салар. Потом Дауд уехал из Нишабура в Серахс с тем, чтобы направиться в Гузганан.

Эмир сел праздновать новруз в среду, в восьмой день месяца джумада-л-ухра ³⁴. В пятницу, десятого числа сего же месяца, сообщили, что Дауд пришел в Талькан с сильной снаряженной ратью, а в четверг, шестнадцатого числа сего же месяца ³⁵, доставили еще известие, что он прибыл в Фарьяб и хочет оттуда спешно перейти в Шабурган. Всюду, куда он заходит — грабежи и убийства. В субботу, восемнадцатого числа сего же месяца, десять туркменских наездников забрались ради воровства почти до султанского сада и убили четырех индийских пехотинцев. Оттуда повернули к самому кухандизу — там держали слонов, — высмотрели одного слона, пригляделись — на загривке слона оказался спящий мальчик. Туркмены подкрались а начали погонять слона, а мальчик все спал. Отойдя с фарсанг от города, туркмены разбудили мальчика и говорят: “Погоняй шибче! Ежели не погонишь — убьем!” Тот ответил “слушаюсь” и погнал, а всадники следовали в хвосте, понукали и покалывали [слона] копьями. Днем они удалились уже на очень далекое расстояние и доставили слона в Шабурган. Дауд наградил наездников и сказал, чтобы слона отвели в Нишабур. Из-за этого пошла дурная слава, говорили, эти люди, дескать, столь беспечны, что противник даже слона может угнать. [503]

На другой день эмир об этом узнал, очень огорчился и крепко разругал слоноводов. Он приказал взять с них сто тысяч диремов, стоимость слона и несколько человек из индийских слоноводов высекли. В понедельник, в двадцатый день сего же месяца ³⁶, туркмен Альти, хаджиб Дауда, с двумя тысячами конных подошел под самый Балх и остановился в местности, которую называют Бенд-и Кафиран. Деревни две ограбили. Когда он подошел к городу, эмир был очень огорчен, что лошади находились в Дерегезе, и старший хаджиб с войском около них. Он потребовал оружие, чтобы надеть [на себя] и выехать верхом с собственными гулямами, у которых были кони. Во дворце поднялся переполох. Явились везир и сипахсалар и сказали: “Да будет долгой жизнь государя! Что случилось, что государь каждый раз требует оружие? Он ведь пришел сюда не как какой-нибудь предводитель ³⁷, послать надобно человека [в чине] вроде этого, а ежели понадобится [кто] посильнее, /568/ то пойдет сипахсалар”. “Как мне быть, — ответил [эмир], — эти трусливые вояки дела не делают, а только воду рубят!” — это было сильнейшее ругательство сего падишаха. Наконец решили, что пойдет один салар с несколькими конными хейльташами и других разрядов [воинами], а сипахсалар, переодетый, без литавры и значка, отправится вслед за ними.

В час предзакатной молитвы сцепились и произошла сильная схватка. Несколько человек с обеих сторон было убито и ранено. Ночью Альти отошел и подступил к Алиабаду. Говорили, ту ночь он простоял и сообщил Дауду о том, что произошло. Тот из Шабургана [тоже] подошел к Алиабаду. [Об этом] стало известно в четверг, за семь дней до конца месяца ³⁸. В Алиабаде раздался трубный глас, и началось светопреставление. Эмир отдал приказ войску из Дерегеза явиться и привести лошадей. Хаджиб Субаши с войском возвратился обратно. В четверг, в первый день месяца раджаба ³⁹, эмир, да будет им доволен Аллах, выступил из Балха и остановился у Пул-и Карван. Подошли войска. Эмир построил [их] в боевой порядок — я тоже ходил [с ним] — и двинулся оттуда с готовой к бою ратью и тридцатью слонами, большей частью разъяренными. В понедельник, девятого числа [сего] месяца ⁴⁰, в Алиабадской степи, со стороны пустыни, показался противник. Султан остановился на холме — он сидел на слонихе, — и войско начало сражение. “Вон он какой дерзкий и отважный, — говорил каждый [о Дауде] — без брата, без своих людей и без вельмож предстал пред столь могучим падишахом”.

Загорелось сражение. На поле битвы ратовали менее пятисот всадников, прочее войско смотрело. Когда один отряд уставал, другой; свежий, вступал в дело. Таким образом продолжалось почти до часа пополуденной молитвы. Эмир рассердился, потребовал коня и, надев на себя оружие, пересел со слона на коня. Он отправил кого-то к [504] Бектугды, чтобы тот прислал тысячу боевых гулямов в кольчугах и на добрых лошадях, кои были выделены. Собралось и много [воинов] из разных отрядов ⁴¹. Эмир, да будет им доволен Аллах, сам своей особой бросился на поле [боя], затем остановился. Гулямы сделали натиск, и неприятель обратился в бегство, так что никто ради другого не задерживался. Несколько неприятельских воинов было убито, человек двадцать захвачено в плен, а прочие рассеялись и направились в пустыню.

Султанское /569/ войско хотело было пуститься вслед за ними, однако эмир послал накибов, чтобы никому не дозволяли преследовать беглецов. Он говорил: “[Здесь] пустыня и нелепо подвергать себя опасности. [Наша] цель — сокрушить всю совокупность [неприятеля], а эти, что пришли, уже испытали наше превосходство”. А ежели бы он стал преследовать, то никто из противников не спасся бы, ибо через месяц обстоятельства выяснились. Как показали наши лазутчики и осведомители, враги говорили: “Никто-де не может устоять против этого падишаха; ежели кто-нибудь пошел бы вслед за нами, отступавшими, нам пришлось бы худо”. Привели пленных и расспросили их о положении. Они отвечали, что Дауд, мол, пришел без согласия и повеления Тогрула в эти края. “Я, — говорит, — попробую и погляжу”. Эмир велел им выдать пропитание и освободить. На один день он остановился в Алиабаде, затем повернул обратно и прибыл в Балх в субботу, семнадцатого числа месяца раджаба ⁴², и оставался там до тех пор, покуда не подоспело подкрепление, кое он просил из Газны.

Пришло письмо от Бури-тегина с посланцем. Он просил извинения, и эмир соизволил дать добрый ответ, потому что этот человек, поскольку владетель Чаганьяна помер молодым и сына от него не осталось, пошел и с поддержкой кумиджиев захватил Чаганьян ⁴³, и между ним и сыновьями Али-тегина поднялась очень сильная открытая вражда. Так как эмиру предстояло [трудное] дело, то в настоящее время он не видел иного [способа], как натравливать их друг на друга, словно *собак на быка*, дабы они занимались друг другом и владения [эмира] во время его отсутствия не терпели ущерба от обеих этих сторон. Но в конце концов вышло не так, и я упомяну, дабы было ясно, что скрывалось за завесой неизвестности, ибо это удивительно и достойно внимания. Воображение и умственные силы для сего недостаточны. Во вторник, в половине месяца ша'бана ⁴⁴, эмир, да будет им доволен Аллах, выступил из Балха с тем, чтобы двинуться в Серахс с ратью и весьма значительным снаряжением. Все утверждали, что появись [хоть] весь Туркестан, [его] можно было бы разбить. В пути бывали остановки, чтобы [дать] подтянуться войскам из других мест, как приказал эмир. В воскресенье, в первый день [месяца] рамазана ⁴⁵, [государь] дошел до Талькана и пробыл там два дня. Затем он пошел [505] [дальше], построив [войска] в боевой порядок. Прибыли нарочные гонцы и лазутчики: /570/ что Тогрул-де пришел из Нишабура в Серахс, что Дауд уже находится там и что Ябгу [тоже] пришел туда из Мерва и, говорят, их тысяч двадцать конных. Решение он принял такое, что двинутся на бой, [посмотрят], что выйдет, а сражаться будут у Таль-хаба и Дих-и Базарган.

Тогрул и йиналовцы говорили: “Рей, Джибаль и Гурган перед нами и там горстка насильников, дейлемцев и курдов. Лучше отойти в сторонку и зажить в довольстве, ибо Дербенд-и Рум без врагов. Хорасан и эти места оставим султану столь великому и могущественному, у коего так много войска и раиятов”. Дауд отвечал: “Вы жестоко ошибаетесь. Ежели вы шагнете за пределы Хорасана, то нигде на земле [вам] покоя не будет от посягательств этого падишаха и сильных врагов, коих он натравит на нас. Я видел бой под Алиабадом, [у них] сколько хочешь людей и припасов, но обоз — тяжел, и им невозможно его удалить от себя, потому что они не могут без него прожить и потому колеблются, себя ли суметь уберечь или обоз. А мы налегке. То, что случилось с Бектугды и Субаши, случилось от тяжести обоза. Наш обоз у нас в тылу в тридцати фарсангах, и мы готовы [к бою]. Пойдем мужественно на дело, посмотрим, что предопределил господь бог, да славится поминание его”. Все одобрили такой порядок действия и на нем порешили.

Больше всех настаивал на сражении Бури-тегин ⁴⁶ и наши перебежчики, принадлежавшие эмиру Юсуфу, хаджибу Али Карибу, Гази, Арьяруку и другим. Тогрул и Ябгу говорили: “Как бы эти люди где-нибудь не причинили беспорядка; не дай бог, их соблазнили [с помощью] писем”. Дауд отвечал: “Держать их в тылу — неразумно. Они [слуги] казненных господ и пришли сюда по необходимости и прочие, которые начальники, как-то: Сулейман, сын Арслана Джазиба, хаджиб Кадыр и другие, всех, кто есть, надобно послать вперед, дабы быть в безопасности; [посмотрим], что выйдет. Ежели замыслили предательство, то часть из них уйдет и примкнет к своему государю, а коли будут драться — [для нас] еще лучше”. [Все] ответили: “И это еще верней”. Перебежчикам сказали: “Пришел султан, и мы слышали, что вас соблазнили и вы посреди битвы уйдете. Коль скоро это так, то уходите [сейчас], ибо /571/ ежели уходить будете во время боя, [вам], быть может, воспрепятствуют и вас постигнет беда, право гостеприимства будет недействительно”. Они все ответили: “Наших господ убили, и мы пришли к вам из страха и по необходимости. Мы будем биться насмерть и в доказательство хотим, чтобы вы нас послали в свой передовой полк головным отрядом, дабы видно было, что мы сделаем, и какой подвиг совершим”. “Ладно, на все согласны”, — сказали им. Бури-тегина назначили и он отправился в передовой полк с тысячью всадников, большей [506] частью султанских, кои ушли из нашего войскового стана и нашли прибежище у них. Вслед за ним двинулся Сулейман, сын Арслана Джазиба, тоже с таким же числом людей. 

БИТВА С ПОТОМКАМИ СЕЛЬДЖУКА В СЕРАХСКОЙ ПУСТЫНЕ И ИХ ПОРАЖЕНИЕ

Так, как об этих обстоятельствах был осведомлен эмир, дело представлялось в ином свете. Он понимал так, что как только появится его знамя, все те гулямы вернутся обратно. Однако то продавали гнилой товар, а мы покупали. В среду, восемнадцатого числа месяца рамазана ⁴⁷, поздним утром около Тальхаба показался головной отряд противников, человек триста, а мы близились к месту привала, и позади шел обоз. Эмир задержался — он был на слоне — покамест разобьют шатры. Головной отряд неприятеля помчался [на нас], и с нашей стороны помчались люди [навстречу]; произошла сильная стычка. Приспели [еще] их люди, и с нашей стороны отправились бойцы. Разбили шатры, и эмир с войском расположился [в них]. Неприятель ушел. В ту ночь в войсковом стане приняли все меры предосторожности, чтобы не случилось беды.

Утром пробили в литавры, рать в полной готовности села верхом и в боевом порядке выступила. Когда прошли два фарсанга, показалось большое вражеское войско. Головные отряды обеих сторон завязали бой, и воины обеих сторон хорошо дрались, покуда не показалась близко деревня Дих-и Базарган. Здесь была река и много ручьев, а в степи [вокруг деревни] много песку и гальки. Эмир находился в большом полку на слонихе. Он продвигался вперед, покуда не дошел до возвышенного мoста вроде холма, не очень высокого. Он приказал разбить там большой [царский] шатер, дабы войско расположилось на берегу реки. Неприятель начал подходить с четырех сторон, и возник жестокий бой. Войску безмерно много труда /572/ стоило, покуда оно смогло остановиться и разбить палатки. Было сильное опасение, что стрясется большая беда, однако вельможи и войсковые предводители весьма поусердствовали, пока не овладели положением. И все же противники угнали много верблюдов и убили и ранили несколько человек.

Больше всех старались в схватках наши перебежчики, ибо хотели показать туркменам, что их подозрение не верно и что они честны, дабы те уверились. И они уверились, ибо ни один из перебежчиков не перешел [обратно] на нашу сторону. Лазутчики наши в минувшее время на сей счет много врали, получая деньги, и сегодня обнаружилось, что все было обманом. Когда рать в боевом порядке расположилась на месте, султан стал в большом полку, сипахсалар Али [507] держал полк правой руки, старший хаджиб Субаши — полк левой руки, а сторожевым полком [повелевал] Ар-тегин. Неприятель же отошел, раскинул стан близко от нас, на краю луга, и [там] остановился, так что звук барабанов, в которые били обе рати, долетал друг к другу. С нами было много пехоты, она в тот день окружила войсковой стан рвами и соблюла все меры предосторожности, кои были возможны, ибо эмир, да будет им доволен Аллах, был дока водить полки и исполнял все, что было в человеческих силах. Однако [счастливая] звезда его бездействовала. Господь всевышний хотел иное, и стало так, как он хотел. Во всем нашем войске верблюда нельзя было отвести ни на шаг, и каждый держал верблюда у своей палатки.

В час предзакатной молитвы подошел сильный неприятельский отряд и не допускал наше войско брать воду из реки. Эмир послал хаджиба Бедра и Ар-тегина с пятьюстами гулямов уничтожить противников и показать им крепкие зубы. Когда подошла ночь, во все стороны отправились сильные сторожевые дозоры. На другой день неприятель показался в большем числе, и завязался бой с трех сторон и даже со всех четырех сторон. По причине, что был конец месяца рамазана, эмир сам лично на бой не выезжал и предпочел биться после праздника, чтобы в такое время кровь не проливалась. Ежедневно происходили жаркие схватки в нескольких сторонах. Много усилий нужно было прилагать, чтобы верблюды получали траву, доставлять корм можно было [только] с помощью двух-трех тысяч конных, ибо противники /573/ нападали слева и справа с наивозможной стремительностью. Насчет кормов стало туго. Эмир сильно призадумался и несколько раз созывал тайные совещания с везиром и вельможами и говорил: “Я не знал, что мощь этого народа на такой высоте. Меня насчет них надували и не говорили правды, как следовало бы, чтобы с самого начала выработать соответственный порядок действий. После праздника нужно будет дать решительное сражение, а потом придется предпринять против них меры иного рода”.

Такое положение продолжалось до конца месяца рамазана, и продолжались схватки. Когда месяц рамазан пришел к концу, эмир приступил к празднованию, а неприятель подошел, около четырех-пяти тысяч, и стал сильно стрелять из луков в то время как мы возносили молитвы. После молитвы наше войско задало противнику добрую трепку: человек двести убили и удовлетворили [свое] душевное желание, ибо заставили их отведать крепкую пробу. Предводителей, которые сражались на берегу реки, эмир обласкал и пожаловал им награды. Всю ночь готовились. На заре пробили в литавры. Эмир сел на слониху, а вокруг нее находилось десятков пять заводных лошадей. Явились предводители из полков правой и левой руки, из обоих крыл из запасного полка, из передового полка и сторожевого. [508]

Эмир окликнул сипахсалара и сказал: “Поезжай на свое место, будь благоразумен и бейся, что есть мочи; сегодня мы хотим совершить это дело с помощью господа бога, да славится поминание его”. Старшему хаджибу он приказал: “Ты поезжай в полк левой руки и будь очень внимателен, слушай приказы и [следи] за нашим движением. Когда мы ударим на [неприятеля], ты не спеша направляйся на его полк правой руки, а сипахсалар двинется на его полк левой руки, я же буду наблюдать и посылать вам подмогу с крыл, [смотря по тому], как пойдет дело”. “Слушаемся”, — ответили они, и сипахсалар с Субаши помчались. Ар-тегина [государь] назначил в сторожевой полк с пятьюстами султанских конников, самых сильных, и пятьюстами индийских конников и сказал ему: “Будь внимателен, чтобы обозу не причинили вреда и охраняй хорошенько дорогу. Ежели увидишь, что кто-нибудь из нашей рати повернул назад, тут же на месте руби пополам”. “Сделаю так”, — ответил Ар-тегин и поскакал. Покончив с этими делами, эмир погнал слона, и вся рать тронулась с места. Весь мир будто зашевелился и потемнело небо от крика людей и боя литавр, от рева труб и барабанов. Пройдя фарсанг, завидели очень сильную вражескую рать, хорошо вооруженную и готовую к бою. Она была построена в боевой порядок по обычаю царей ⁴⁸. На всех подступах начался жестокий бой. Я и подобные мне тазики, мы сами /574/ не понимали, где в мире находимся и что происходит. В час пополуденной молитвы поднялся ветер с песком и пылью, так, что никто не мог разглядеть друг друга. Боевой порядок расстроился. Я отделился от тыла слонов большого полка, находившийся при нас мелкий люд из гулямов и слуг от нас отстал. Мы сильно струсили, [но вдруг] увидели себя на другом холме. [Тут] я нашел Бу-л-Фатха Бусти [и] пять-шесть его гулямов, снявших его [с лошади]. Он жалобно причитал и не мог сидеть на коне от ломоты в костях. Увидев меня, он спросил, каково положение. “Не тревожься, — ответил я, — все благополучно; эдакий ветер поднялся и произвел некоторое замешательство”.

Как раз, когда мы об этом разговаривали, показался зонт султана. Государь пересел со слона на коня и ехал скрытно с пятью сотнями гулямов из телохранителей, все в кольчугах. При нем везли короткое копье. Черное знамя он оставил в большом полку. “Эмир явился, ничего не случилось”, — сказал я Бу-л-Фатху. Тот обрадовался и приказал гулямам посадить его верхом. Я подхлестнул лошадь и догнал эмира. Он остановился. Халаф, доверенный Ма'руфа Раби, кедхудая старшего хаджиба Субаши и Эмирек Катли, доверенный сипахсалара, примчались к нему и доложили: “Пусть государь не беспокоится, боевой порядок в таком виде, как [ему] надлежит быть. Неприятель подавлен и не достигнет цели. Однако все три предводителя: Тогрул, Дауд и [509] Ябгу с самыми отборными своими воинами направились на большой полк, а против нас йиналовцы и другие предводители. Пусть государь позаботится о большом полке, дабы не случилось беды”.

Эмир ответил им: “Я потому и отошел от большого полка, что эти трое [на него] направились. Будет устроена засада, дабы кое-что произошло. Скажите, чтобы все были внимательны и начеку: сейчас с помощью бога, велик он и всемогущ, это дело будет совершено”. Они ускакали. Эмир помчал накибов в большой полк: дескать, будьте внимательны, на вас идут главные силы вражеской рати. Я устраиваю засаду. Слушайте все меня. Обходите врага слева, как только он схватится с вами, а я выйду [на него] с тыла”. Бектугды он приказал: “Пришли ко мне тысячу самых храбрых гулямов в кольчугах”. Тотчас пришел ответ: “Пусть государь не тревожится, весь свет не сможет сдвинуть [с места] наш большой полк”. Неприятель подошел и опешил: /575/ наши полки правой и левой руки стояли на своих местах. Подоспели гулямы, а еще раньше подошли тысячи две конных воинов и две тысячи пехоты сегзийской, газнийской, гурской и балхской. Эмир, да будет им доволен Аллах, взял копье и двинулся вперед с этой большой, готовой к бою ратью. Он перешел на другой холм и остановился. Я находился при нем, далеко отделившись от своих людей.

Издали я видел три черных знамени, которые держали на песчаном холме; я пришелся напротив него. Все три туркменских предводителя были [там]. Они получили донесение, что эмир из большого полка направляется на них. Между обоими холмами было большое поле. Эмир послал вперед пехотинцев с длинными копьями и широкими щитами, а вслед за ними человек триста конных. Неприятель с обеих сторон двинул с тысячу всадников. Когда они достигли поля, наши пехотинцы задержали этот народ копьями, а конные наскочили [на них] из-за пехоты. Завязался очень жаркий бой, так что одно черное знамя с холма тронулось — говорили, то был Дауд — и пустилось в поле. Эмир погнал очень быстро и крикнул: “Вперед сыны!” Гулямы помчались. Под холмом эмир остановился. Гулямы и остальное засадное войско ринулись на врага и окружили. Я с одним мирным всадником ⁴⁹ не совался вперед с того места и пристально наблюдал за зонтом эмира. Большой полк эмира двинулся вперед. Мир преисполнился шумом и криками, поднялся стук, словно колотили тысяча тысяч молотков; сквозь пыль я видел сверкание копий и мечей. Господь даровал победу: все три [туркменских предводителя] отступили, отошли и другие, так что из неприятелей никто не остался. Эмир сел на слона в балдахин и полфарсанга гнался за отступавшими.

Мы с тем всадником быстро поехали, покамест не добрались до эмира. Туда же подъехали старший хаджиб и предводители; они лобызали землю и поздравляли с победой. “Что делать?” -- спросил эмир. [510]

“Шатер раскинут на берегу такой-то реки, по левую сторону, — отвечали ему, — надобно пойти и в счастливый час остановиться, ибо неприятель отступил, получив хорошую трепку. Пусть кто-нибудь из саларов, коего назначит государь, преследует отступающих”. Бу-л-Хасан Абдалджалиль сказал: “Даже в такую жару государю следовало бы фарсанга два продвинуться вперед, преследуя врагов и потрудиться еще немного, дабы сразу [от них] отделаться, и привал сделать там”. Салар на него прикрикнул — они были плохи друг с другом: “Ты и в бою разговариваешь? Отчего не говоришь, как подобает?” Предводители сказали то же самое, эмиру это не пришлось не по душе, /576/ и Бу-л-Хасан замолк. А после стало ясно, что правильно было мнение, высказанное тем беднягой. Ежели бы [эмир] стал преследовать туркмен, из них никто бы не спасся. Однако тот, кто сотворен, не может превзойти создателя; коль скоро делу сего народа положено было достигнуть такой высоты, то как же мероприятия [против него] могли оказаться верными.

Оттуда послали салара Пири Ахура с несколькими предводителями вслед за отступавшими. Они отправились, уставшие, вместе с всадниками, находившимися в таком же состоянии, и стали просевать прах и соль ⁵⁰, где-то отдохнули и к часу вечерней молитвы возвратились обратно в войсковой стан, сказав, что ходили далеко, но никого не нашли и повернули назад, потому что неприятель убрался в пески и пустыню, а при них принадлежностей, [нужных в] пустыне не было; мы-де побоялись, как бы не случилось беды. С этой отговоркой согласились и то, что произошло после, я расскажу. Ежели бы [государь] не остановился и пустился бы преследовать противников, то все войско пошло бы за ним. Но я сказал, что господь бог не хотел [этого], и таков был приговор; *нет убежища от приговора его!*

Между тем [государь] окликнул меня: “Где Бу Наср Мишкан?” Я ответил: “Да будет долгой жизнь государя! Он с Бу Сахлем Завзани был вместе около слонов. Я, слуга, находился с ними, а когда поднялись ветер и пыль, я очутился один, разлученный [с ними], и добрался сюда. Они, должно быть, [где-нибудь] остановились”. [Государь] сказал: “Ступай и скажи Бу Насру, чтобы он составил письмо о победе”. “Слушаюсь”, — промолвил я и удалился. Эмир приказал двум накибам: “Поезжайте вместе с Бу-л-Фазлом в стан”. Накибы отправились со мной. Я ехал довольно долго, покуда доехал до стана. [Там] я нашел моего наставника, сидящего вместе с Бу Сахлем Завзани, в кафтанах и высоких сапогах, при оседланных лошадях, уже получивших извещение о победе. Они встали. Я сел и передал устное поручение. “Отлично”, — произнес Бу Наср и стал расспрашивать о положении. Я обрисовал все положение. “Правильное мнение выразил Бу-л-Хасан Абдалджалиль, но не хотят допустить нашего [511] государя /577/ поступить как должно”, — сказал мой наставник Бу Сахлю.

Оба сели верхом и поехали встретить эмира. Они удостоились чести приветствовать [государя] и поздравить с победой, обменялись мнениями по разным вопросам, [затем] откланялись и уехали. Когда мой наставник возвратился обратно, он сочинил весьма прекрасное письмо об этой победе, а я переписал его набело. В час предзакатной молитвы [Бу Наср] представил [его государю]. Эмир прочитал, одобрил и сказал: “Нужно сохранить. Завтра мы пойдем в Серахс и, когда остановимся, там тоже будет написано письмо, и вестники пусть отправятся”. На другой день, третьего числа месяца шавваля ⁵¹, расположились по ту сторону речки, похожей на озеро ⁵². Там показались неприятельские разъезды. В бой они не вступали, а помаячили на виду и ушли. Город Серахс мы застали разрушенным и без воды, а когда-то видели его цветущим и благоустроенным. Эмир забеспокоился, что здесь появились вражеские разъезды и сказал вельможам: “Может ли быть более дерзкий народ, чем этот. Мы полагали, что от той трепки, которая им досталась, они не натянут поводья ⁵³ до самого Джейхуна и Балхан-куха. Эдак бывает отступление царей и князей. Когда ханские войска отступали перед покойным султаном, [тогда] тоже никто не видел ни одного из тех людей. А этот народ — горсть разбойников. Ежели они хотят вернуться, то им достанется больше того, чем досталось”.

В час предзакатной молитвы пришло известие, что неприятель возвратился обратно на расстояние двух фарсангов, привел хашар, отводит в сторону воду этого источника и снова хочет биться. Эмир был весьма удручен. Ночью прибыли лазутчики и нарочные гонцы, доставившие записки осведомителей. Они писали: “Эта братия села выработать порядок действий и говорит, что неблагоразумно вступать в решительный бой с этим падишахом, будем блюсти свой обычай и не тревожиться за обозы и тяжелую поклажу. Эдакая сила пришла на нас, однако мы не разбежимся, покуда ему не станет страшно. Хочет ли он или нет, а повернет обратно. [Месяц] дей ⁵⁴ миновал, наступил таммуз ⁵⁵, но мы, жители пустыни, к зною и стуже привычные, можем вытерпеть, а он и его рать — не могут. Сколько бы ни мучились, они уйдут”. Затем мой наставник представил эти записки эмиру. Эмир пришел в отчаяние и замешательство.

На следующий день, после приема, он созвал тайное совещание с везиром и служилой знатью, рассказал об этом известии и прочитал им записки. /578/ “Что делать?” — спросил эмир. “Сделаем все, что прикажет государь”, — отвечали [присутствовавшие]. “Я думаю, что останусь здесь, — сказал эмир, — приготовлю снаряжение для пустыни и дам еще одно решительное сражение, когда [туркмены] будут разбиты, я не перестану их преследовать до самого берега реки” ⁵⁶. “Надобно придумать что-нибудь получше, — возразил везир, — время плохое и [512] подвергать себя опасности — нелепо”. Как раз, когда они об этом вели беседу, вода в источнике перестала течь. Сообщили эмиру. Было позднее утро. Прискакал наш дозор: неприятель подступил к войсковому стану с четырех сторон! Шатры разбили так тесно и в беспорядке, что между расположением полков правой и левой руки и большого полка, было совсем малое расстояние, как я никогда не видывал.

Обратившись к вельможам, эмир произнес: “С богом, пойдемте, сядем на коней!” Все ответили: “Государю остаться бы на месте — их предводители, говорят, не явились. Мы, слуги, пойдем и что надо, сделаем. Ежели будет нужда в поддержке, сообщим”. Они удалились и, приготовясь, пошли на неприятеля. Везир и мой наставник некоторое время сидели и утешали эмира и распоряжение отправить письма [о победе] и вестников приостановили, не объявится ли еще что. Ушли и они. Проточная вода уже далеко не доходила до нас. Мы накинулись на колодезную воду. Здесь, где мы находились, в небольшом расстоянии от города Серахса, колодцев было много. Оставшийся лед нельзя было доставить из-за нападений и преград врагов. Сильный бой продолжался до часа предзакатной молитвы. Много народа с обеих сторон было ранено и убито. Наши люди возвращались назад удрученные и подавленные, и победа большей частью оставалась за противником. Слабость и немощь овладели нашей ратью, словно она выбилась из сил. Тайные осведомители, кои находились в войсках, сообщали об этом эмиру. Вельможи и предводители тоже тайно посылали донесения к везиру через своих доверенных людей и жаловались на бездействие воинов, что они не дерутся, ропщут на нехватку кормов и нужду и говорят: “Ариз-де нас убивает ради больших сбережений, кои он делает. Мы боимся, что здесь стрясется большая беда”. Когда рать пустилась в разговоры, а неприятель одолевает, это дело нельзя оставлять [без внимания]. В час вечерней молитвы везир сел верхом, приехал [к эмиру] и попросил тайного приема. Он оставался [у государя] до часа молитвы на сон и вместе с моим наставником рассказал эмиру об этих обстоятельствах. [Затем] они удалились. По дороге они [еще] беседовали друг с другом об этом и разошлись по шатрам.

/579/ На другой день неприятель подошел более сильный, более смелый, более многочисленный и более деятельный. Бой завязался со всех сторон. Положение стало тяжелое. В войсковом стане поднялся крик и смятение. Эмир сел верхом, скрытно, неузнанный отъехал в сторону и воочию увидел то, о чем говорили начальники. В час пополуденной молитвы он возвратился обратно и послал везиру устное сообщение, сказав: “То, что докладывал ходжа, мы наблюдали своими глазами”. В час предзакатной молитвы он позвал вельмож и сказал: “Дело идет весьма вяло, по какой причине?” Те отвечали: “Да будет долгой жизнь государя! Погода стоит очень жаркая, кормов не найти, и животные гибнут. [513] Надобно принять более решительные меры в войне с этим народом”. И [еще] они сказали: “Мы-де к великому ходже посылали устные донесения и представляли свое оправдание; он, несомненно, [о них] докладывал, да у государя тоже есть осведомители в войске, они, должно быть, извещали”.

Везир сказал: “Я на сей счет совещался с государем султаном и всю вчерашнюю ночь об этом думал. Пришло мне на ум одно мероприятие, [о коем] я с государем не говорил, скажу наедине”. Вельможи все купно удалились. Остались эмир, везир и мой наставник. Везир сказал: “Да будет долгой жизнь государя и да свершатся все дела согласно его желанию! Ежели наша рать изнемогла, то туркмены изнемогли не менее, только они более стойки. Они лишены всего и бьются, за жизнь. Слуге [государя] кажется правильно послать от себя посланца, дать этим людям совет, ибо они весьма напуганы тем подзатыльником который съели, и сказать: “Ежели, мол, вы еще раз повяжете пояса на битву, то ни одного человека от вас не останется. Лучше попросите извинения и смиритесь, дабы я уговорил государя султана принять ваше искание сблизиться и сказал бы, что они-де сопротивляются из боязни за жизнь, и упросил бы [государя] отойти в Герат, а они бы остались в этих пределах. Пусть, мол, ездят туда и обратно посланцы, покамест не будет положено основание, так чтобы исчезла открытая вражда и установилось благоприятное положение”.

“С виду это неплохо, — возразил эмир, — однако поймут, и друг и враг, что [это] бессилие”. “Так, — ответил везир, — но оно лучше, и безопасней, и в этом случае мы возвратимся назад невредимы. Государь видел, как они ведут войну и понял их способ действовать. Коль [государь] пожелает, то пусть после михрегана пойдет на этот народ из Герата, приготовясь и все предусмотрев полностью. Ежели они согласно нашему решению пойдут по прямому пути, а это наша цель, то дело будет сделано, а ежели, спаси бог, произойдет наоборот, то бесславия не избегнуть, ибо может случиться беда непоправимая. Когда государь рассмотрит, /580/ хорошенько обдумает и взвесит в благословенном уме своем, то на чем высочайшее разумение остановится, то и будет сделано”. Они удалились. Придя в шатер, мой наставник позвал меня и сказал: “Видишь, куда зашло дело? Ах, ежели бы нас уже не было в живых и мы не видели этого позора!” Он разговорился, рассказал о всем, что происходило, о мнении везира, [на коем] остановились, [и промолвил]: “Эмир говорит совершенно верно — это явное бессилие, но оно неизбежно”. Мне он сказал: “Бу-л-Фазл, везир придумал все правильно, только выйдет ли этот замысел так, чтобы уйти в Герат, сохранив добрую славу; не дай бог случится беда и появится забота, как нам это бессилие поправить. Дай бог всего доброго, велик он и всемогущ!”. [514]

Во время нашего разговора пришел султанский ферраш и сказал: “Эмир зовет”. Мой наставник встал и отправился, а я вернулся в свой шатер очень удрученный. Было уже поздно вечером, когда мой наставник пришел обратно. Бу Наср позвал меня, и я пошел к нему. Он удалил посторонних и сказал: “Когда я явился к эмиру, он находился в хергахе, усадил одного меня и удалил всех, кто присутствовал, и сказал: “Дело усложнилось и затянулось, как ты видишь. Враг был разбит, но столь дерзко пришел снова. Теперь мне стало ясно и я убедился воочию, что Бектугды и Субаши вступать с ним в бой было неразумно и [нельзя было] их посылать на него, но что случилось, то случилось. На этих врагов надобны люди налегке, как они сами, с припасом, но без обоза, дабы их разбить. С кем бы мы ни заговаривали об этом, настоящего ответа мы не получаем, ибо два могучих салара побиты и поколочены этим народом и они потворствуют тому, чтобы трудное положение сохранялось, дабы мы оправдывали их [поражение]. Другого рода человек — ходжа, которого я не могу понять. Он отсылает к сипахсалару, тот к нему. Разум наш в замешательстве. Ты человек, который говорит только правду, и нехорошего не посоветуешь. Что в этом деле видишь ты? Сказывай, не стесняйся, ибо из всех слуг сердце [наше] остановилось на тебе, дабы поговорил с нами ты, рассеял бы наше недоумение и показал, в чем заключается благо”.

Я, Бу Наср, ответил: “Да будет долгой жизнь государя! Пусть государь откровенно скажет слуге [своему], что он надумал, на чем остановилось высочайшее мнение, дабы [слуга его] в меру своего знания доложил, что правильно и /581/ благоразумно. Но не будучи осведомлен, он никак не [сможет] ответить на желание государя”. Эмир сказал: “Одобрено то, что предложил сегодня в час предзакатной молитвы ходжа, что он отправит посланца к этому народу заключить волчий мир, и мы пойдем в Герат и нынешнее лето проведем там, покамест рать не отдохнет. Мы потребуем из Газны лошадей, верблюдов, еще оружия и наладим дела иначе. Теперь, когда мы поняли повадки этого народа, мы с наступлением михрегана пойдем на Пушенг, Туе и Нишабур. Ежели туркмены выйдут навстречу и окажут сопротивление, мы будем налегке, потому что коль скоро будет сделано так, большой опасности от них нет. Ежели же они сопротивления не окажут и уйдут, то мы отправимся вслед за ними до Баверда и Нисы. Эту зиму мы будем готовиться, дабы с помощью бога, да славится поминание его, Хорасан был очищен от них”.

Я возразил: “Предусмотрено прекрасно, но никто, ни везир, ни военачальники не указывают государю, что война идет, а приходится [вдруг] отступать, не разбив неприятеля; это потому, что они боятся — завтра, прибыв в Герат, государь скажет: “Вы-де проявили [515] нерадивость, чтобы мне поневоле пришлось отступить”. И я, слуга [твой], тоже такого указания не сделаю, так как это не мое дело. Однако возникает трудный вопрос и задать его обязательно нужно”. “Что ж такое?” — спросил эмир. Я сказал: “Всюду, где каменистые пустыни или заросли колючек, там наш войсковой стан, а тот народ располагается среди несжатых пашен и хлебов, на превосходных местах; они находят лед и проточную воду, а нам приходится пить воду из колодцев, проточной воды и льда мы не получаем. Их верблюды могут выходить на пастбище, и туркмены могут доставлять корм издалека, а нам приходится держать верблюдов в стане у самых палаток, потому что вокруг стана [их] пасти нельзя”.

Эмир ответил: “Причина в том, что у них нет тяжелого обоза, a с нами тяжелый обоз, ради охраны которого нельзя заниматься другими делами. Вот почему я и говорю, что нам надобно освободиться от обозов, потому что от туркмен большой опасности нет, с их делом можно покончить”. “Есть еще вопрос, — продолжал я, — но без везира, без сипахсалара и старшего хаджиба и без военачальников не обойтись. Ежели высочайшее мнение сочтет возможным, то пусть завтра состоится собрание, дабы обсудить его, взяться за хорошо продуманное дело и завершить”. “Ладно”, — промолвил эмир. “Еще есть одно соображение, — сказал я, — да будет долгой жизнь государя, /582/ которое слуга [твой] стесняется вымолвить”. “Сказывай, рассказать нужно, ибо выслушано будет благосклонно”, — произнес эмир. “Да будет долгой жизнь государя!— сказал я. — Известно, что на то, что ныне в Хорасане творит сей народ: злодейства, убийства и истязание людей, на то, что считает дозволенными запретных жен мусульман, — в последние сто лет не указывали, [этого] не бывало и в летописях не упоминается, но тем не менее победа все же на их стороне. Скверные мы люди, что господь бог, да славится поминание его, сделал подобный народ нашим победителем и оказывает [ему] помощь. Дела в мире зависят от царей и божественного закона. Держава и мусульманская община — два брата, кои идут вместе и неразлучны. Ежели господь бог, велик он и всемогущ, оставляет без попечения своего какого-нибудь царя, так что этакий народ его осиливает, то это доказывает, что бог всевышний гневается на него. Пусть подумает государь о том, каковы дела у него с всевеликим царем небесным”.

“Я не знаю [за собой] такого обхождения с кем-либо или [такого] поступка, которых не одобрил бы всевышний господь”, — ответил эмир. “Слава богу! — произнес я. — То что я спросил и говорю — неучтиво, но я говорю это из сочувствия. Пусть государь взглянет получше на свое отношение к господу богу, велик он и всемогущ, и ежели нужно будет, попросит прощения и сделает это сегодня же вечером, [пусть] обратится к создателю со слезной мольбой, падет ниц, даст обеты и [516] покается [в грехах], ежели они были у него перед богом, велик он и всемогущ, дабы с завтрашнего же дня увидеть появление следов того, что молитве царей, коль скоро она [исходит] от чистого сердца, с твердой верой, никакой преграды нет. Не нужно с [меня], слуги, взыскивать, потому что [государь] сам дал позволение”. Когда я высказался, [эмир], промолвил: “Я согласен так поступить и тебя прощаю, ты говорил по моему повелению и исполнил долг благодарности мне и отцу моему. Ступай и всегда, когда захочешь, говори именно так и давай советы, ибо к тебе нет недоверия”. Я поклонился и вышел. Надеюсь господь-бог, велик он и всемогущ, воздаст мне за то, что я сказал. Не знаю, понравилось ли или нет; по крайней мере, я снял с себя ответственность”. Я, Бу-л-Фазл, сказал: “Да будет долгой жизнь господина! Чтo лежало на тебе и долг признательности ты исполнил”, — и я ушел.

Когда наступил следующий день, созвали собрание и пошла беседа о разном. Совещались и вспоминали речи, кои /583/ вели враги, и дело ими учиненное. Порешили на том, чтобы везир послал посланца и посоветовал им разойтись, чтобы они вступили в переговоры и вернулись к первоначальной основе ⁵⁷, покамест дело не разрешится мирным путем и не исчезнет война и открытая вражда. Когда ушли от эмира, везир позвал хакима Бу Насра Мутауви'и-и Завзани — это был человек смышленный и речистый, прослуживший долгое время Мухаммеду Аляви, столь важному салару, знавший обычаи, как вести дела; после [салара] его оценил сей государь за споcoбность и опытность и возложил на него попечение об арабах, стоящие они или нестоящие,— рассказал ему о чем шла речь, дал распоряжения и сказал: “Что султан об этом осведомлен, говорить, разумеется, не нужно. Поскольку я везир и должен размышлять о пользе для мусульман, друзей и врагов, то я говорю, конечно, об этих делах, дабы мечи были вложены в ножны; не пробивалась бы невинная кровь, и раияты пребывали в безопасности. [Скажи], что вы, мол, терпите мучения, вас колотят, бьют и убивают. Нашего столь могущественного падишаха вы сделали совсем врагом; завтра он не остановится преследовать вас, покуда не повергнет [в прах]. Хотя у вас время от времени бывает дело в сей пустыне, но за то никакого возмездия быть не может, ежели вы изъявите полную покорность и изволите сообщить, чтобы я на сей счет походатайствовал в присутствии нашего падишаха и доложил бы ему, что они-де эту войну и распрю, несчастье и разруху терпят из боязни за жизнь свою и жен и детей своих, ибо нет у них места на свете, где бы они могли поселиться. Ежели царское милосердие и благосклонность снизойдут к ним и будут им пожалованы пастбища и какая-нибудь область, то пусть выразят рабское послушание, дабы рабы [государевы] обрели покой от набегов и войны. Я устрою так, что им будет определена какая-нибудь местность, а до тех пор пусть они остаются [517] спокойны и живут тихо и мирно”. Таких и подобных слов, мудрых и лажных, теплых и холодных, везир высказал много, много увещевал и предостерегал и, наконец, отпустил его.

Хаким Мутауви'и отправился к тем юнцам и обстоятельно передал устное сообщение великого ходжи, объяснил все, что шло им на пользу. Он присягнул, что великий султан, Поборник веры [в Аллаха], ничего об этом не знает, а везир, дескать, ради блага вашего дела и других мусульман прислал меня. Они оказали ему почести, поместили где-то и принесли много угощений. /584/ Потом все главари собрались вместе и совещались по этому поводу, мол, какого рода ответ нам послать везиру? Говорили и думали по-разному. В конце концов мнения сошлись на том, что с этим делом [надо] покончить на такой лад, как посоветовал везир, потому что падишах велик и войска, казны и владений у него без меры. Ежели-де нам и удались несколько дел мы разбили несколько его ратей и захватили область, то от одного удара, который он нанес своей особой, мы потерпели сильный разгром. Двинься он немедля за нами, никто из нас, жен и детей, не спасся бы. Но на наше счастье он остановился на месте и нас не преследовали. Благо в том, что сказал везир.

Когда они на этом порешили, то на следующий день позвали хажима Мутауви'и, изъявили покорность, оказали честь и сказали: “Положение таково, как его видит великий ходжа. Теперь надобно явить великодушие, удостоить нас поддержки и походатайствовать [за нас], дабы из сердца великого султана исчезла обида, и он пожаловал бы нам какую-нибудь область, пустыню и пастбище, дабы мы там поселились, пребывали под державой сего государя и служили бы ему, а жители Хорасана не терпели ущерба от грабежей и набегов”. Они назначили с хакимом Мутауви'и своих доверенных людей и [поручили] мне передать пространное устное сообщение в таком же смысле, прилично воздали должное Мутауви'и и отправили его обратно вместе со своим посланцем. Когда они прибыли в войсковой стан, хаким явился заранее, был принят великим ходжой и обстоятельно и полностью доложил, как обстоят дела, сказав [при этом]: “Хотя это племя и передало такого рода устное сообщение и ищет благосклонности, однако прямодушия от них ни в коем случае не увидишь, и царское высокомерие, кое засело у них в голове, не скоро выскочит, тем не менее положение смягчится, но из-за них [люди] спокойны не будут. То, что стало известно, слуга [твой] доложил на усмотрение великого ходжи, Лабы он поступил, как рассудит за благо”.

Ознакомившись с положением, везир велел позвать посланца новоявленников. Его привели. [Везир] одобрил [его приезд], посланец, как требовалось, отвесил поклон, изъявил рабскую покорность и передал словесное поручение. Его отвели обратно, поставили в [518] помещении для послов и поднесли обильное угощение. Везир отправился к султану. Созвали тайное совещание, [на котором] присутствовал ходжа Бу Наср. Все, что везир слышал о положении вещей от Мутауви'и, я также устное сообщение, /585/ кое доставил посланец, он снова повторил и все истолковал для высочайшего разумения. [Государь] соблаговолил сказать: “Хотя это дело доказывает [наше] бессилие, но раз великий ходжа признает его за благо и своевременным, то пусть его завершает, как требуется”. Везир удалился.

На другой день он позвал посланца — ходжа Бу Наср Мишкан сидел у везира — и все, что нужно было сказать и совершить, сказали и совершили в том смысле, как говорил везир, что я-де насчет вас походатайствовал и склонил государя к тому, чтобы вы оставались в той области, где находитесь, мы, дескать, отойдем и направимся в Герат ⁵⁸. Нису, Баверд и Фераву — эти пустыни и края он соблаговолил отдать вам с условием, что вы не будете нападать на мусульман, трогать пожитки раиятов и производить поборы и сборы по соглашению ⁵⁹, удалитесь из сих трех мест, какие есть, и отправитесь в те области, кои вам назначены, дабы нам отойти в Герат, а вам туда. Пришлите раза два посланцев и выполните условия служения, чтобы нам приступить к составлению договора и какого-нибудь решения, от которого не было бы отступления, так чтобы раияты и владения успокоились, и вы бы избавились от бегства и нападения, битв, распри и возмущения. В таком смысле везир поручил сделать устное сообщение. Посланцу новоявленников воздали должное по части почестей и достойного вознаграждения, и он довольный уехал. По этому важному делу назначили опять-таки хакима Мутауви'и и он отбыл вместе с посланцем. Он приехал к новоявленникам, и их посланец много благодарил и желал добра. Хакима Мутауви'и приняли негласно и он тоже передал словесное сообщение везира. Они поклонились и высказали о нем много любезного. Положение смягчилось, хотя они никак не успокаивались, потому что в голове у них засело высокомерие падишахов, [желание] развязывать и связывать, приказывать и запрещать и захватывать владения. Наружно они соблюдали дружественные отношения, угождали хакиму Мутауви'и, безмерно извинялись и говорили: “Мы покоряемся приказу везира, однако с нами надобно поступать честно и ни с какой стороны вероломства и коварства не чинить, дабы мы были спокойны, и открытая вражда не возникла бы неизбежно. Пусть не отступают от того, что сказали и пожаловали, а придерживаются его, чтобы раияты и войска обеих сторон вздохнули свободно, и не лилась невинная кровь” ⁶⁰.

Согласно сему решению они снялись с места и отправились в те области, кои им были названы. Когда они снялись с места и ушли, хаким Мутауви'и поехал обратно и прибыл /586/ в богохранимый [519] войсковой стан. Он негласно побывал у везира, рассказал, что видел и слышал о положении новоявленников, об их поступках и глумливых речах, кои они вели, и добавил: “Им отнюдь нельзя доверять. Устроение наших дел и уничтожение их или изгнание из [наших] владений надобно почитать наиважнейшей задачей. Полагаться на их льстивые и тщеславные слова нельзя, ибо они никогда не пойдут по праведному пути. Желание властвовать и издавать обязательные для исполнения приказы не уйдет у них из головы иначе, как с помощью острого меча. Сейчас они заключили это подобие мира и ушли, потому что потерпели сильный разгром от одного того удара, который им нанес государь своей особой. Однако все, что им будет удаваться: обман, измена, переманивание гулямов, захват областей, увеличение войска, призывание людей из Мавераннахра к себе в товарищи, чтобы стать многочисленней — [все это] они не оставят и никогда прямодушия блюсти не будут. Друг с другом они ведут крайне вольные речи.

Мне стало известно, что они уверены, будто сей государь бессилен и [говорят], что его везир-де по способности своей нас примирил и смуту потушил настолько, чтобы их войска [могли] отдохнуть и приготовиться; они, мол, нас будут преследовать и не успокоятся, покуда не отбросят нас или не изгонят из сих областей. По этой причине они установили мир и внешне дружественные отношения; а мы тоже согласились немного отдохнуть от набегов и уладить свои дела. Мы соберем войско, снарядимся, не допустим беззаботности, приготовимся и приспособим себя к войне и открытой вражде, дабы, когда на нас внезапно нападут, выйти им навстречу, ответить и драться за жизнь свою. Или мы одолеем, или пропадем, ибо весьма могуч государь, коего мы ухватили за пояс”. Этаких речей они произносили много и ушли бодрые и веселые.Сказали [еще], что когда мы отправимся в Герат, они пришлют именитых посланцев и предъявят свои права. За службу и покорность попросят еще областей, потому что нас, мол, стало много и то, что вы нам дали, недостаточно. Коль скоро нам не хватит хараджа и доходов ⁶¹, поневоле придется нам совершать поборы, сборы по соглашению ⁶² и набеги. Нужно будет отдавать и захватывать области, пусть [нас] не корят, ибо [это] поневоле. Сверх того, хаким Мутауви'и, чтобы услужить, рассказал великому ходже все, что было выяснено.

Везир сказал: “Я осведомился, понял и знаю, что нужно делать. Ежели падишах послушается моих слов и поступит /587/ по-моему, то с течением времени я устрою так, что не пущу их и шага ступить, покуда они все вкупе не падут или не уйдут из Земли Хорасанской бродить [по свету], переправясь через реку, и для нас с их смутой будет покончено навсегда с помощью правильных мероприятий и твердой решимости. Но я знаю, падишаха до этого не допустят, против моего разумения будут возражать; мало того, пошлют войска и налаженное [520] дело испортят: туркмен взбудоражат и пробудят в них опасение. С каждым днем дело будет становиться все трудней, а тот народ делаться сильней, многочисленней и больше. Хорасан и Ирак мы потеряeм совсем. Мы испытаем и другие неудачи, [посмотрим], каков приговор божий, велик он и всемогущ. Даст бог, все будет хорошо. Слова, которые ты сказал мне и слышал от меня, никому не передавай, [поглядим], что будет”.

Везир отпустил его и отправился к Высокому собранию. Пришел Бу Наср Мишкан, и они повели тайную беседу до позднего вечера. Везир обстоятельно и пространно доложил на высочайшее усмотрение все, что слышал от хакима Мутауви'и и [о чем его расспросил] и разъяснил, что имелось доброго и дурного; наступило спокойствие. На этом же заседании постановили сняться с места на другой день и двинуться в Герат и тамошние места, дабы рать избавилась от нужды и голода, пришла в себя и кони окрепли и [чтобы] вытребовать из столицы Газны и разных областей, войска, припасы, снаряжение, казну и оружие и приготовиться. Когда же все полностью будет готово, войска отдохнут и приспеют еще другие, то потом посмотрят, что делают эти мятежники. Ежели они сидят смирно и соблюдают внешне добрые отношения, то пусть так и останется на некоторое время и раздражать [их] не будут. Но когда готовность будет достигнута, сбор войск завершится и прибудут вспомогательные отряды ⁶³, тогда начнут действовать сообразно наблюдаемой обстановке. Высокое собрание выразило везиру много любезных слов, ободрило и соизволило сказать: “Благодаря твоему умению сейчас положение смягчилось. Теперь ты и впредь соблюдай то, что идет на пользу царству и державе, ибо у нас нет никаких возражений на твои мнения, дабы ты [мог] поправить беду своей способностью, опытом и твердой решимостью”. Везир поклонился и смиренно изъявил готовность служить. На этом разошлись.

На другой день царский поезд и войска тронулись в путь и потянулись в сторону Герата ⁶⁴. Шли очень медленно, покамест не вышли из пустыни и не попали в степь. [Там] отдохнули и пошли потихоньку, покуда не достигли Герата. В Герате остановились. *А Аллах знает лучше, он тот, к которому обращаются и к которому возвращаются*. [521]

/588/ О ПРИБЫТИИ В ГОРОД ГЕРАТ СУЛТАНА ШИХАБ АД-ДОВЛЕ И КУТБ АЛ-МИЛЛЕ АБУ СА'ИДА МАС'УДА, СЫНА ЯМИН АД-ДОВЛЕ, ДА БУДЕТ ИМИ ДОВОЛЕН АЛЛАХ ВСЕВЫШНИЙ, И О ПРЕБЫВАНИИ ЕГО ТАМ И РАССКАЗ О СОБЫТИЯХ, КОИ СЛУЧИЛИСЬ В ТОМ МЕСТЕ ДО ТОГО ВРЕМЕНИ, КОГДА ОН ПОШЕЛ В ПОХОД НА ТУРКМЕН, И О ХОДЕ ТЕХ СОБЫТИИ

В месяце зу-л-ка'да лета четыреста тридцатого ⁶⁵ султан Шихаб ад-довле и Кугб ал-милле, да будет им доволен Аллах, прибыл в средоточие славы, в Герат, и там расположился. Несколько дней он и рать отдыхали, потом он распорядился отправить войска в разные стороны и нарядить разведывательные дозоры и отряды, дабы [Гератскую] область набить ратными людьми, да и войска получили продовольствие, а животные сено и ячмень и отдохнули. Сначала эмир послал старшего хаджиба в Пушенг с сильным войском и дал распоряжение двинуть оттуда разведывательные дозоры до Ходжи ⁶⁶, — а это сельская округа Нишабура. Хаджиба Бедра эмир с сильным войском отправил в Бадгис, а также разослал сильные отряды по разным округам. Они пошли и все округа прибрали к рукам. Амили приступили к работе и стали взимать налоги ⁶⁷. А эмир предался удовольствиям и вину, так что совсем не отдыхал, а также открывал приемы и налаживал дела. Пошло письмо в Газну к кутвалу Бу Али; от него затребовали кое-что из военного снаряжения для пустыни, лошадей, верблюдов, золота и одежды, чтобы [все] было прислано вскорости. На Герат, с его округами, на Бадгис и Гянджруста, докуда можно было достать, выписали бераты войску на тысячу тысяч динаров, и взимали насильно под предлогом: почему-де ладили с туркменами.

Однако дела переменились — этому падишаху жизнь пришла к концу. С самого начала никто не осмеливался с ним говорить и давать советы. Гератские вельможи Бу-л-Хасан и Аляви и другие бежали, посоветовав амилю Бу Тальха Шейбани, что нужно, мол, скрыться, но тот не скрылся. Эмир внезапно велел схватить и задержать Бу Тальху. Все, что у него имелось, начисто забрали. Потом с него содрали кожу, Фудто бритва брадобрея прошлась по ней. Он помер, да будет над ним милость Аллаха! Я его видел брошенным на навозную кучу по соседству с кушком Аднани, который /589/ называют Сенгин, и приставом при нем был Тегин Саклаби ⁶⁸. Этот Бу Тальха, когда туркмены разбили хаджиба Субаши и двигались в Герат, вышел им навстречу и устроил угощение; это и было причиной, что его казнили. Бу-л-Фатха Хатими, помощника начальника почты в Герате, бывшего заместителя моего наставника Бу Насра, тоже схватили; он также ходил к той братии. Мой наставник решительно ничего не сказал, ибо не стоило [говорить] в то время. Его посадили вместе с Бу Али Шаданом Туей, [522] хорасанского шихне, и затем увезли в крепость Беркеж в области Пур-шаур и держали там [в заключении].

Прибыли письма, что Тогрул пошел обратно в Нишабур, Дауд остановился в Серахсе, а йиналовцы отправились в Нису и Баверд. “Как ты находишь положение? — спросил везир моего наставника. — Ведь государь уже забыл то, что происходило, [снова] протянул руку к удовольствиям, а дело [насчет] посла, противников и заключения соглашения не движется. Мне это сильно не по душе, потому что вопрос остается в прежнем состоянии, даже более тяжелом”. Мой наставник ответил: “Положение зашло даже дальше того, что можно поправить, и лучше не тратить слов, кои придутся не по нраву. Государю, нынче наши, стариков, речи не угодны. Всего этого желают люди молодые, неопытные, потому-то они и представляют нас в дурном свете. Остается только молчать”. “Это так, — промолвил везир, — коли [государь] спросит что-нибудь по этому делу, будем молчать”.

В субботу, в первый день месяца зу-л-хиджжа ⁶⁹, эмир назначил пять хейльташей отправиться в Гурган. Он велел написать Бу Сахлк Хамдеви, Сури и Бакалиджару письма такого содержания: “Под опекой божьего воспомоществования и счастья мы прибыли в Герат. Здесь мы пробудем некоторое время, покуда из Газны подоспеет затребованное: добавочные верблюды, денежные средства ⁷⁰, лошади, боевой припас ⁷¹ и снаряжение для пустыни ⁷². Затем, приготовясь, мы двинемся в Туе и Нишабур, ибо теперь мы знакомы со всеми привычками и уловками врагов и постигли их способы ведения войны. Так же, как и они, мы пошлем на них людей без обозов, а сами будем в запасе ⁷³, дабы очистить от них мир. Бакалиджар оказал нам весьма добрую* услугу и совершил подвиг. Награда за них от собрания нашего будет такого рода, /590/ какой до сей поры никому из подвластных сей державе не было. Эти письма мы соизволили написать, дабы вы воспряли духом и, когда царский поезд наш прибудет в Нишабур, явились бы ко двору с бодрым сердцем. Хейльташей держите при себе, покуда они приедут вместе с вами.

Эмир поставил царскую печать на эти письма и приказал хейль-ташам ехать так, чтобы любым путем доставить их в пределы Гургана. Они отправились. Наступил праздник жертвоприношения. Эмир велел устроить все с неимоверным великолепием. Герат — город, где столько оружия, как ни в одном городе. В день праздника на майдан вышло столько конных и пеших в полном вооружении, что по признанию достойных стариков, ни в какие времена подобного в памяти не было. Праздник справили, поставили столы, подали вино. После праздника эмир сделал смотр войскам на поле Хадахан и всякий, кто в тот день ходил полюбоваться, утверждал, что этакого войска совсем неприпомнит. [523]

Приблизился смертный час моего наставника. В эту пору с уст его сходили слова, которых мудрые люди не одобряли. Например, в день смотра он проезжал мимо кладбища, я был вместе с ним. В одном месте он остановился и глубоко задумался, потом поехал [дальше]. Близ города к нему пристал Бу Сахль Завзани, и оба поехали вместе. Дом Бу Сахля был по пути. Он пригласил моего наставника к себе в гости, но тот ответил: “Не хочется мне вина, ибо тоска на сердце”. Это было бесполезно, хозяин настойчиво упрашивал, и тот в конце концов вошел [в дом], вошел туда же и я. Бу Сахль распорядился приготовить яства и позвать недимов и мутрибов. Покамест приготавливали, мой наставник оставался все так же задумчив. “Что ты так невесел, не случилось ли чего?”— спросил Бу Сахль. “Я думаю о настоящем положении, в коем мы находимся, не нахожу выхода и никак не могу отвязаться от этой мысли. Я словно вижу, что мы в пустыне потерпим такое поражение, что друг друга не найдем; останемся мы там без гулямов и без товарищей и жить станет незачем. Да, придется увидеть, чего мы никогда не видывали. Сегодня, когда я возвращался со смотра и проезжал мимо кладбища, я заметил две красивые могилы лепной работы, остановился на миг и от души пожелал, о ежели бы я был как те [покойники] во славе, дабы не пришлось испытать унижение!” Бу Сахль, смеясь, сказал: “Это в тебе черная желчь горит ⁷⁴, пей, веселись и пользуйся благами мира!” Подали прекрасные яства /591/ и прекрасные вина. Пришли мутрибы и недимы; мы поели и приступили к делу. День прошел очень приятно, потому что много беседовали об изящной словесности, о музыке, сочиняли тут же ненароком стихи и разошлись навеселе. А дней через сорок наставник мой отошел [в иной мир], да будет им доволен Аллах! Я ниже расскажу.

Мы выступили из Герата и спустя семь месяцев у Денданекана Мервского произошло то поражение и великое событие; мы потерпели столько неудач. В пути Бу Сахль несколько раз говорил мне: “Слава Аллаху всевышнему! Какого ясного ума человек был Бу Наср Мишкан! Словно он видел день, который мы ныне переживаем”. То, что сорвалось из уст Бу Насра в том собрании, постарались дойнести до эмира и говорили: “Коль скоро этакие слова, сказанные начальником посольского дивана, доведут до противников, а он ведь мудрейший из столпов державы, то произойдет большая беда, и у противников прибавится смелости”. Эмир по этой причине страшно рассердился, но гнев свой сдерживал, покамест Бу Наср не скончался.

Я говорил в своем повествовании, что в собрании того дня шла беседа об изящной словесности. Хотя сия “История” становится [похожей] на “Сборник Суфьяна” ⁷⁵ от приданной [ей] пространности, я все же внес в нее несколько бейтов из беседы в собрании того дня — повествование будет полней. Этих бейтов у меня не было и я расскажу, [524] как они попали в мои руки. В Герате жил человек, которого звали Кази Мансур, да будет над ним милость Аллаха. Он был весьма умел в отвлеченных рассуждениях и науках, в искусстве письмоводства, стихосложения и сочинения посланий, муж многодаровитый. Он понимал, что значит *бери хлеб насущный, простись с легкомыслием* и откажись от мирских соблазнов, но пошел по другому пути: жил весело, вкусно ел и был общим любимцем в среде известных людей, так что всякое собрание, где он не присутствовал, ни во что не ставили.

У него были какие-то дела с Бу Сахлем Завзани и в силу связи по части словесности они постоянно бывали вместе и попивали вино. В тот день Кази Мансур вышел рано утром, отдался удовольствиям и порядочно выпил вина. Бу Сахль послал ему кыт'у в стихах, и тот сейчас же на обороте написал ответ тоже в стихах. Бу Сахль написал еще, и тот тоже написал, но [все же] не явился, и день прошел. Я страстно желал иметь у себя эти кыт'ы, /592/ покамест их не раздобыл. Получил я их случайно таким образом. Был некий ученый муж по имени Мас'уд, происходивший из рода Мансура, однако он расходился в мнениях с этим Кази. Все, что сочинялось в таком роде, он сберегал. Когда в Герате поднялось восстание, сей благородный законовед покинул свою родину и, странствуя, добрался до Арслан-хана, сына Кадыр-хана, который был властителем Туркестана. Там он пробыл много лет, окруженный большим вниманием и уважением, потому что был человек выдающийся в науках и умении говорить поучительные речи ⁷⁶. Когда он увидел, что дело того царства близится к распаду из-за нетерпимости и раздвоения между братьями и родичами — *разумный чует* — он попросил позволения отправиться сюда, получил [его] и приехал в четыреста тридцать восьмом году. Приятностью речи он полонил сердца знатных и простых людей этого города, был принят, приближен и снискал любовь царского собрания. По этой причине он сделался именитым и видным человеком и ныне, в лето четыреста пятьдесят первое, он сделался еще знатней, благодаря расположению к нему великого султана Абу Музаффара Ибрахима, да продлит Аллах его владычество. На этом его дело не остановится, ибо он человек молодой, доблестный и превосходный. Поскольку он мне друг полезный и надежный и поскольку я водил с ним хлеб-соль и мне приводилось участвовать [с ним] в собеседованиях, то я помянул его в сей “Истории” и соблюл условие дружбы.

Стихи, кои написал шейх Абу Сахль Завзани

*О сердце собраний, пред славой которого сгибаются шеи!
Коль призыв наш ты примешь, собутыльников скуку развеешь.
Сокруши же тоску по питью, но вино пусть ее не изгонит!
Сделай милость, явись, в собравшихся жажда свиданья горит.
Отбрось отговорки, о чистый душою, и с нами сомкнись, [525]
Разлука с тобою — горька, а нрав твой — нам сладок.
Приди, в самом деле, тогда песнь, вино и юность придут.
Великодушие твое — настоящее море, а даровитость твоя — дождящая туча.
Взаправду, мир — темен, а твои превосходства — светило*.

Немедленный ответ Кази ⁷⁷

*О душа собрания, счастливый, почтенный, разумом чистый!
Твой лик — сияющий образ, ум твой — верная мысль. /593/
Весь мир у тебя, и прийти бы к тебе надлежало,
Но держит пьянство меня, я не в силах на любезность ответить,
У того я остался, кто объемлет все лучшие вещи,
Если б смог разделить я себя пополам, то было б прекрасно,
Однако не в силах я это свершить, и сердце пламя сжигает.
В строках писания сего, извинение свое начертал я*.

Ответ Бу Сахля

*О сердце собраний!
Хоть ты от меня отвернулся, но я от тебя не уйду.
Все, что есть у тебя, для меня великая честь, все, чего нет у тебя, — убыток.
Лицо твое — полный месяц, выглянувший из-за туч,
Близость твоя — сад прелестный, отказ твой — лес неприятный.
Посещенья твои для меня навеки приятны:
Ты словно даешь нам юности воду,
Иль дождь низвергаешь на орошенья просящую землю,
Даже мертвого, в прахе лежащего, будто снова к жизни приводишь*.

*После того, как его обуяло опьянение, Мансур написал:

Ноги отнялись мои, когда я мост перешел.
Ежели хочешь, прими мое извинение.
Странная вещь — сей кубок вина,
Кто меры не знает ему, того он пьянит*.

Вот какие были замечательные люди. Все трое они померли, да смилуется над ними господь; придется и нам уйти. Да будет благополучно окончание дел, *ежели будет угодно Аллаху; велик он и всемогущ!*

Эмир, да будет им доволен Аллах, сел праздновать михреган двадцать седьмого числа месяца зу-л-хиджжа ⁷⁸. Доставили много даров и /594/ обильно осыпали монетами. Стихотворцам [государь] ничего не пожаловал, а на Мас'уда Рази разгневался и приказал отослать его в Хиндустан, потому что говорили, будто он сочинил касыду и в ней давал султану советы. В той касыде были эти два бейта:

Враги твои были муравьи и стали змеями,
Скорей уничтожь муравьев, ставших змеями!
На нас не указывай боле и время не трать [понапрасну],
Ибо драконом станет змея, коль ей время дадут.

Бедняга подал прекрасный совет, хотя и сунулся не в свое дело. Стихотворцам сие не к лицу. Мутрибов [эмир] тоже не наградил, потому что в ту пору изливающая злато туча иссякла и дождила скудно. Начались споры. Жизнь пришла к концу, — такова на свете судьба людей и держав. Миновали и кончились дни михрегана.

Комментарии

1. 3 октября 1038 г.

2. ВМ: Убайдаллах.

3. 6 октября 1038 г.

4. В Худуд а л-Алем — Истах — упоминается вместе с укрепленным городком Секавендом в Газнийском округе, как местожительство турок халаджей.

5. В тексте *** — народ, обитавший в долине между Хутталаном и Чаганьяном, его связывают с эфталитами; Н'А Min, 361-362; МИТТ, 255, пр. 3.

6. 23 октября 1038 г.

7. ***

8. *** — этим словом назывались деклассированные элементы города и деревни, главным образом разоренные произволом помещиков и феодальной администрации крестьяне, бежавшие из родных деревень и скитавшиеся по стране. Нередко они приставали к шайке воров и грабителей.

9. ***

10. *** — неясное в данном контексте слово.

11. *** — дословно: немножко вперед пройду и на руке взвешу, т е. попробую, попытаю.

12. 24 ноября 1038 г.

13. 8 декабря 1038 г.

14. *** — хранитель принадлежностей для игры в човган, придворная должность.

15. Султан Махмуд в 1025 г. переправился здесь через Аму-Дарью по понтонному мосту из судов, связанных между собой цепями. Бартольд. Туркестан..., 14—17; Barthold, Turkestan... 282, 301.

16. Т. е. с начала правления Мас'уда.

17. ***

18. 13 декабря 1038 г.

19. В оригинале, вероятно, по ошибке — эмир.

20. 15 декабря; по другим источникам правильней — во вторник.

21. ***

22. Перевод сделан с учетом предположения ГФ.

23. 19 декабря 1038 г.

24. 23 декабря.

25. 30 декабря.

26. 2 января 1039 г.

27. Шуман — область в восточной части равнины, соединяющей долины Сурхан-дарьи и Кафирнигана. Barthold, Turkestan... 74.

28. 8 января 1039 г.

29. 11 января.

30. Гардизи в немногих словах сообщает об этом походе деталь, о которой Бей-хаки умалчивает: “Оповестили павшего жертвой эмира [Мас'уда], что в Мавверанахре поднялось восстание по причине Бури-тегина и его войска, ибо от них доставалось мучение раиятам. Павший жертвой эмир вознамерился это поправить, потому что великий хан Кадыр-хан помер и к Бури-тегину раияты питали отвращение. Он [эмир Мас'уд] подумал, не сумеет ли он, воспользовавшись этим случаем, присвоить себе Мавераннахр. Посему он повелел навести мост на Джейхуне, войско переправилось по мосту и пошло в Мавераннахр”. Zainu'l Akhbar, 104—105.

31. 25 января.

32. 27 января 1039 г,

33. 1 марта, четверг.

34. 7 марта, вторник.

35. 16 марта.

36. 19 марта.

37. *** — т. е. вроде просто офицера.

38. 16 марта 1039 г.

39. 29 марта.

40. 6 апреля, пятница.

41. ***

42. 14 апреля 1039 г.

43. *** — смысл фразы не совсем ясен.

44. 12 мая.

45. 27 мая 1039 г.

46. Как явствует из дальнейшего, этот Бури-тегин не илек, ранее упоминавшийся, а, вероятно, один из перебежавших на сторону туркмен гулямов.

47. 13 июня 1039 г.

48. Т. е. по правилам военного искусства, обычным для того времени в войсках правителей государств, а не по обычаю кочевников.

49. ***

50. Поговорка, т. е. делать только вид, что исполняют задание.

51. 28 июня 1039 г.

52. ***

53. Т. е. не остановятся.

54. Дей — месяц старого иранского календаря, соответствующий времени 23 декабря — 21 января. См. примеч. 47 к летописи 421 г. Наиболее холодная пора зимы.

55. Таммуз — месяц сирийского календаря, соответствует июлю. Наиболее жаркая пора лета.

56. Т. е. до берега Аму-Дарьи.

57. Т. е. ad statu quo ante.

58. ***

59. ***

60. Возможно, что отрывок текста, начиная со слов “Положение смягчилось” до сноски, с повторением уже сказанного выше, не в порядке или попал сюда из какого-то другого места.

61. ***

62. ***

63. ***

64. ***

65. Июль-август 1039 г.

66. *** — чтение сомнительно.

67. ***

68. Т. е. Тегин Славянин.

69. 24 августа 1039 г.

70. ***

71. ***

72. ***

73. ***

74. Т. е. на тебя меланхолия напала.

75. *** хотя в привлеченных списках — ***. По поводу исправления см. ГФ, 591, примеч. 1, и комментарий, стр. 705. Абу Абдаллах Суфйан ас-Саври (ок. 714—778) — составитель обширного труда по мусульманскому праву (фикх), который по обилию заключавшегося в нем разнообразного материала в шутку сравнивали с Ноевым ковчегом.

76. ***

77. На ту же рифму, что и стихи Бу Сахля, с окончанием — ***

78. 16 сентября 1039 г.

Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962