АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОГО

Первый день месяца мухаррама ¹ был субботой. В четверг, шестого числа сего же месяца, прибыли письма из Кабула и Рея, все важные, но эмир, конечно, не обратил на них внимания. Он сказал моему наставнику: “Напиши везиру письмо и к нему приложи эти письма, чтобы он знал о них и исполнил все, что нужно по каждому вопросу — нам не до них”. Во вторник, за пять дней до конца месяца мухаррама ², эмир дошел до Джелама и расположился на берегу реки, близ Динар Гуна. У него случилась какая-то болезнь, и он хворал четырнадцать дней, так что приемов не было; и он зарекся пить вино. Все вина, кои держали в винном запасе, он велел вылить в реку Джелам, а орудия увеселения разбили. Никто уже не решался пить вино открыто, ибо [эмир] назначил джанбашиев и мухтасибов и строго наказывал за это дело. По важному делу он послал Бу Са'ида, мушрифа, к индийцу Джаки в его крепость. Об этом никто не знал. Мы еще были у Джелама, когда пришло известие о великом радже и о состоянии раджи Кашмира и еще пребывали на этом же месте, как доставили извещение, что кашмирский раджа скончался.

В субботу, четырнадцатого числа месяца сафара ³, эмиру стало лучше; он открыл прием и во вторник, семнадцатого числа сего же месяца, он перешел через Джелам и в среду, в девятый день месяца раби ал-эввель ⁴, достиг крепости Ханси. У подножия крепости раскинули войсковой стан, и крепость обложили. Каждый день беспрестанно происходили бои, сильней коих не бывает, ибо сидевшие в крепости дрались отменно и охулки на руку не брали. Победоносное войско, особливо дворцовые гулямы /534/ напрягали [все] силы, а крепость все стояла словно девственная невеста. В конце концов сделали подкопы в пяти местах, обрушили стены и взяли крепость мечом в субботу, за десять дней до конца месяца раби ал-эввель ⁵. Брахманов с прочим военным людом перебили, а женщин и детей их обратили в рабство. Богатства, кои там имелись, попали в руки войска; сей крепости хиндустанской название было “кал'ат ал'азра”, то есть девственница, [474] потому что ни в какие времена никто ее взять не мог. Оттуда повернули назад в субботу, за четыре дня до конца сего месяца, и прибыли в Газну в воскресенье, в третий день месяца джумада-л-ула ⁶.

[Эмир] шел долиной Секавенда, в поле оказалось столь много снега, что никто меры не знал. Заранее было отправлено письмо к Бу Али, кутвалу, чтобы он выставил хашар очистить дорогу. Они [это] сделали, ибо ежели бы [снег с пути] не убрали, то никто не смог бы пройти. Просто было похоже на улицу от рабата Мухаммеда-султана до города. В те три дня, покуда мы приближались к городу, беспрестанно шел снег. Эмир Са'ид, кутвал, рейс и другие выехали для встречи на [расстояние] двух переходов [от города]. Эмир остановился в старом махмудовом кушке и пробыл [в нем] неделю, покуда в новом кушке расстилали ковры и вешали украшения. Затем [эмир] переехал туда. Прибыли обозы, любимые и царевичи, пребывавшие в крепостях Сабиха. Сколько я служил сей великой державе, неприятности от зимней стужи я испытал [только] в том году в Газне. Ныне я даже поизмучился, ибо уже двадцать лет, как здесь ⁷. Но быть может, благодаря сиянию державы великого султана Ибрахима, сына Поборника за веру в Аллаха, да сохранит Аллах навеки его царство, я снова вернусь ⁸ к первоначальному положению! Во вторник, за четыре дня до конца месяца джумада-л-ула ⁹, эмир сел отпраздновать новруз. Младшие отдали должное сему дню через подношение даров, эмир же отдал [должное] соблюдением установленного обычая, и услаждение вином произошло весьма достаточное, ибо с джеламского зарока до сего дня он не пил. Во вторник, в третий день месяца джумада-л-ухра ¹⁰, прибыли письма из Хорасана и Рея, очень важные. Во время отсутствия [государя] в начале зимы пришли туркмены и разграбили Талькан ¹¹ и Фарьяб ¹². Несчастье постигло и другие места, потому что победоносным войскам не было возможности передвигаться в такую пору. От похода /535/ султана на Ханси случилось множество неизмеримых бед, и Рей даже осадили. Эмир, да будет им доволен Аллах, раскаялся в походе в Хиндустан, но пользы не было. Приговор господень никто пересилить не может. Эмир соизволил дать ответы, что не нужно, дескать, падать духом, ибо как только погода установится хорошая, высочайшее знамя тронется в путь. В субботу, в половине сего же месяца ¹³, из Балха в Газну приехали эмир Мавдуд и сипахсалар Али [Дая], а везир, согласно повелению, остался на месте, потому что было много неотложных занятий. В среду, двадцать третьего числа месяца раджаба ¹⁴, эмир Абдарреззак надел на себя халат эмирства над областью Пуршаур и исполнил обряд поклонения [государю]. Двух его гулямов одели в черное на должность хаджибов, кедхудаем [к нему] приставили Сахля Абдал-мелика, и он [тоже] получил халат. Сахль был человек весьма способный из числа урожденных слуг Ахмеда Микала, долгое время он был [475] помощником Бу Сахля Хамдеви. Во вторник, в девятый день сего же месяца ¹⁵, этот эмир отправился в Пуршаур хорошо снаряженный и было с ним человек двести гулямов.

На другой день прибыло письмо из Нишабура, что сюда-де приехал Бу Сахль Хамдеви, потому что в Рее он оставаться не мог, поскольку Ташферраша убили и стольких важных особ захватили [в плен]. Продолжительное время он отсиживался в осаде, однако туркмены брали верх — об этих обстоятельствах я расскажу в отдельной главе, о которой я говорил, что она будет о Рее и Джибале, со множеством примечательного и удивительного, — покуда он улучил удобный случай бежать. В то время, когда Бу Сахль прибыл в Нишабур, там находился старший хаджиб Субаши, а туркмены были в Мерве, и обе стороны готовились к битве и были начеку. Эмир считал, что хаджиб весьма небрежет делом, и с уст его постоянно срывалось: “Он с этим делом не справится, ему больше по душе эмирствовать в Хорасане. Отозвать его надобно и послать другого салара, который дал бы решительное сражение”. Это он говорил оттого, что от Са'ида Серрафа, войскового кедхудая и осведомителя, беспрестанно получали письма, в коих он писал, что хаджиб, дескать, не пивший вина, теперь уже с год, как пристрастился и пьет не переставая, валяется с луноликими турецкими невольницами и уединяется. Все время он заставляет войско бродить по таким местам, где семь менов пшеницы бывают по дирему. На тысячу с лишним верблюдов, кои у него имеются, он нагружает зерновой хлеб, а войско ведет в такую местность, где мен хлеба стоит дирем. Я, говорит, откладываю про запас, а сам продает зерно войску и получает большущий доход ¹⁶, /536/ так что войсковые средства под таким предлогом поступают к нему. Эмир от этого, конечно, пришел в уныние. Оказалось не так, как говорили, будто Субаши принимал меры предосторожности, так что туркмены его прозвали Субаши-колдун. Когда замечания за медлительность и поправки эмира вышли из границ, хаджиб, как я расскажу, был принужден дать сражение. Но господь бог, велик он и всемогущ, никому не дает дара предвидения. Поскольку он вынес приговор, что Хорасан уйдет из наших рук, а дело сего народа достигнет такой степени, как достигло, то неминуемо все мероприятия оказывались ошибкой. Приговор пересилить нельзя.

Итак, в среду двенадцатого числа месяца раджаба ¹⁷, Бу Сахль, доверенный пердедар хаджиба Субаши, дорогой через Гур в пятнадцать, дней приехал в Газну. Мой наставник сразу же взял от него письмо, понес [к султану] и доложил. [Субаши] писал: “Сердце государя удручено мной от многой нелепицы, которую пишут. Слуга [твой] до сих пор повинуется выговору. Как известно людям, достойным доверия, в то время, когда с хейльташем прибыло повеление дать решительный бой, слуга [твой] хотел было из Нишабура отправиться в Серахс, чтобы [476] cразиться, однако слуги [твои] Бу Сахль Хамдеви и сахиб-диван Сури сказали, что это, мол, нехорошо, основное достояние надобно беречь, а выгоды добиваться, ибо когда дело дойдет до меча, то поплатиться можно в один день, ведь нельзя знать, как будет. Казий Са'ид и нишабурские старцы полагают то же самое. Слуга [твой] убоялся порицания и потребовал от них письменного подтверждения [их совета]. Все поставили свои подписи и слуга [твой] послал [его], дабы высочайшее мнение с ним ознакомилось. Слуга [государя] дожидается ответа, окончательного ответа, нужно ли дать решительное сражение или нет, чтобы поступить согласно ему. Сего верного своего человека, Бу Сахля, слуга послал по этому важному делу и наказал ему доехать до Газны дорогой через Гур в пятнадцать дней, пробыть [там] три дня и в пятнадцать дней вернуться обратно в Нишабур. Когда он возвратится, и слугу [государя] оставят при деле, он поступит согласно повелению, *ежели будет угодно Аллаху, велик он и всемогущ*”.

Письмо это эмир прочитал и ознакомился с совместным заявлением. Он призвал Бу Сахля, и имел с ним негласное собеседование с позднего утра до пополуденной молитвы. [Эмир также] позвал моего наставника и расспросил Бу Сахля об обстоятельствах. [Тот] рассказал о повадках /537/ туркмен-сельджуковцев, что они-де разбиваются на двадцать-тридцать ватаг и пустыня им — отец с матерью, все равно, что для нас города. Слуга [твой] Субаши щупал их до сих пор и делал разведку и хорошо разузнал их состояние и дела. Главные силы [свои] он до сего времени сберегал, дабы туркмены не могли осесть ни в одном городе Хорасана. Сбор [податей] производится, и амили государевы действуют. Происшествия в Фарьябе и Талькане, то есть убийства и грабеж, одно летом, другое зимой, случились внезапно, потому что Субаши наблюдал их главные силы, а они пустили один отряд, [который] пошел и нежданно учинил дело. Покуда слуга [твой] получил известие, дело уже было проиграно. Да и невозможно, чтобы сие войско ходило только выручать, есть ведь дела и с другими мятежниками.

[А что касается] Бу Сахля Хамдеви, Сури и прочих, кто подписался под заявлением, то верно и точно, что они говорят, нехорошо, мол, вступать в решительный бой; однако правильно государево мнение. Слуга [его] дожидается ответа и готов [отъехать]. Ежели надобно нанести удар и дать решительный бой, то следовало бы написать письмо рукой Бу Насра Мишкана с царской печатью, а внизу письма в несколько строк высочайшей рукой повеление, что такое сражение дать должно. Как только такого рода письмо будет получено, слуга [государя] и дня не пробудет в Нишабуре, тотчас же отправится в Серахс и Мерв, и сражение будет дано, ибо нет никаких отговорок, войско в [477] хорошем виде, полностью вооружено и жалованье получило чистоганом.

Эмир обратился [к Бу Насру]: “Твое мнение какое?” “Это не дело слуги [твоего], — ответил тот, — он ни в коем случае не станет говорить о войне. Здесь находится сипахсалар, обменяться с ним мнениями будет весьма хорошо, а ежели еще написать ходже, то и это будет неплохо”. Эмир возразил: “Задерживать здесь Бу Сахля нельзя, покуда письмо дойдет до Балха и вернется обратно. С сипахсаларом мы переговорим завтра, а сегодня днем и вечером мы об этом подумаем”. “Вот так и следует сделать”, — промолвил Бу Наср и удалился. Он пришел домой и очень озабоченный сказал мне: “Вопрос попался очень важный и щекотливый. Не знаю, каков-то будет конец этому делу. Ведь вот Арслан Джазиб умен был и ловок, каких не помнят, со столь обильным снаряжением, припасами и войском, и враг был не такой сильный и могучий, как эти туркмены, но и то известно и очевидно, сколь трудна и продолжительна была война и открытая вражда между /538/ ними. До тех пор, покуда эмир Махмуд [сам] не пошел в Пушенг и не отправил хаджиба Гази с хорошо снаряженной ратью, цели так и не [могли] достигнуть. А с этим народом дело иное, они султана за нос водят. Мы уже однажды опозорились в событии с Бектугды из-за неимоверного самовластья, кое было проявлено. Ежели, упаси боже, и с этим хаджибом случится беда, то другого не останется — придется государю отправиться самому, и величие сразу пропадет. Я-то знаю, что на сей счет надобно сделать, да не решаюсь сказать; посмотрим, каково желание господа бега, да славится поминание его. Дела в Рее и Джибале вон какие стали — рать, столь оснащенная, в полном расстройстве. Положение в Хорасане такое же, беда со всех сторон, а повелитель мира любит потеху и тщеславен; везир заподозрен и робеет, а прочие важные салары все пропали задаром. Заместитель нынешнего ариза сбережениями развалил войско, а государь принимает его надувательства за чистую монету. Не знаю я, чем кончится это дело. Сердце мое обливается кровью, хоть бы не жить мне, не могу я видеть эту разруху” ¹⁸.

Потом, в субботу двадцать первого числа месяца раджаба ¹⁹, когда Бу Сахль [уже] приехал и отдохнул, на следующий день по окончании приема, эмир имел тайное совещание с сипахсаларом и моим наставником ²⁰. Совещались они насчет этого до позднего утра и было решено, чтобы Субаши непременно дал это сражение. Сипахсалар удалился, а Бу Наср спросил чернил и бумаги и [тут же] у эмира написал это письмо. Эмир, да будет им доволен Аллах, [тоже] потребовал чернила и калам, поставил свою печать, а под письмом начертал несколько слов: “Пусть превосходительный хаджиб доверяет тому, что написал Бу Наср по повелению нашему в нашем собрании, и вступит в решительное [478] cражение с врагами, дабы было содеяно то, что предопределил господь бог, да славится поминание его. Мы уповаем на помощь божию, да славится поминание его. Уассалам!” ²¹ Эмир призвал пред лицо свое Бу Сахля, ему вручили письмо и [государь] промолвил: “Скажи хаджибу, что исполнить надобно все, к чему обязывает осмотрительность, и быть благоразумным”. Бу Сахль облобызал землю и вышел. В награду он получил пять тысяч диремов, пять штук ткани и гурского коня и поехал дорогой через Гур. Насчет сего эмир соизволил отправить /539/ везиру письмо со спешной почтой. Через две недели прибыл ответ, дескать, то, что усматривает высочайшее мнение — правильно и хорошо. К моему наставнику он своей рукой написал записку и высказал весьма откровенно то, что совсем не обязательно было высказывать, мол, не нужно было браться за это важное дело, ведь нельзя знать, что получится; дело нужно было делать согласно его наблюдениям, но стрела из лука вылетела, даст бог, все обойдется благополучно. Это письмо мой наставник представил эмиру. В понедельник, за два дня до конца месяца раджаба ²², эмир отправился в Баг-и Махмуди с тем, чтобы пробыть там некоторое время. Обозы отвели туда же.

В понедельник, в шестой день месяца ша'бана ²³, отошел [в вечность] Бу-л-Хасан Ираки, дебир, да будет над ним милость Аллаха. Говорили так, будто жены дали ему зелья, за то что он женился на [одной] женщине, мутрибе из Мерва. Человек он был злонравный и щепетильный. Не знаю, каково было положение, но на той неделе, когда он помер, я ходил его проведать и нашел его похудевшим как волосок, однако в здравом рассудке. Он завещал, чтобы гроб его отвезли к месту погребения Али, сына Мусы ар-Ризы, да будет над ним благоволение Аллаха, в Туе и там похоронили, ибо средства ²⁴ на это дело он дал еще при жизни; пересохший кариз святого места снова пустил в ход, построил [там] караван-сарай и на содержание караван-сарая и кариза отказал доходную деревню с льготным хараджем ²⁵. В тридцать первом году ²⁶, когда я ходил в Туе с победоносным знаменем, еще до того, как случилось поражение под Денданеканом, я был в Нукане ²⁷, посетил гробницу Ризы, да будет им доволен Аллах, и видел в тамошней мечети, которая является местом мученической кончины [имама], могилу Ираки в одной из ниш — от пола до ниши пять гязов — я посетил и ее и изумлялся превратности сего мира соблазнов: в восемь-девять лет он возвысил человека, тот поднялся до небес славы, но помер столь скоро и превратился в ничто.

В ту пору эмир все копался в делах и сообщениях Субаши, постоянно говорил о них и всем сердцем уповал на милость господню. Он велел поставить на гурской дороге череду конных гонцов для доставления известий, потому-де что это самое важное. Кончили строить золотой престол, ковер и сидения ²⁸, которые эмир повелел [смастерить]; [479] над ними работали три года, даже дольше. Доложили эмиру и он приказал поставить их в большой суффе нового серая. Поставили и кушк украсили. Каждый, кто в тот день видел убранство, тому впоследствии все, что он видел, /540/ казалось ничтожно. Так, по крайней мере, мне, не знаю, как другим. Престол весь был из червонного золота, от него подымались вверх узорочья наподобие древесных ветвей, со множеством вставленных в них самоцветов. Поставлены были перила, сплошь украшенные драгоценными каменьями, престол был накрыт шадурваном из румского узорочного шелка и на нем четыре подушки, шитые золотом и шелком, молитвенный коврик, валик за спинку, четыре подушки, две с этой стороны и две с той стороны. С потолка помещения суффы свисала золоченая цепь почти до венечной суффы и престола, к ней прикрепили венец; сделали четырех бронзовых истуканов по образу людей и водрузили [их] на поставленных на престоле балясинах, так что они, с занесенной для удара рукой, [как бы] охраняли венец. Голове от венца беспокойства не было, потому что цепочки и балясины прочно его придерживали, и он приходился над ²⁹ шапкой падишаха ³⁰.

Эту суффу убрали коврами, румскими узорочными шелками с золотом и букаламуном ³¹ с золотом и поставили [в ней] триста восемьдесят сидений золотых ³², каждое длиной в один гяз и шириной чуть поменьше гяза; на них были положены лепешечки из камфоры, куски алоэ и амбры, а перед высочайшим престолом — пятнадцать яхонтов руманских ³³ и бадахшанских, изумрудов, жемчужин и бирюзы. В беседке ³⁴ приготовили стол и посередине стола — кушк из халвы до потолка и на нем много... ³⁵

Из Баг-и Махмуди эмир приехал в этот новый кушк и в большой суффе воссел на золотой престол во вторник, двадцать первого числа месяца ша'бана ³⁶. Венец держался у него на шапке, кафтан он надел на себя из алого шелка с золотом, так что ткани почти не видно было. Кругом перил стояли гулямы-телохранители в одеждах из скарлатного сукна багдадского и исфаганского, в двурогих шапках, золотых поясах с подвесками, в руках золотые булавы. В глубине суффы по правую и левую руку от престола стояли десять гулямов в шапках о четырех перах, в дорогих поясах, выложенных самоцветами, с мечами на перевязи, [тоже] украшенных; посередине серая были два ряда гулямов, oдин ряд стоял вдоль стены в четырехперых шапках, со стрелой в руках, с мечом, колчаном и налучником; другой ряд поставили посередине серая в двурогих шапках, в дорогих поясах серебряных с подвесками, с серебряными булавами в руках. Все гулямы этих двух рядов были в кафтанах из шуштарского шелка. Десять лошадей в сбруе, /541/ украшенной драгоценными каменьями, и двадцать — чистым золотом, и пятьдесят щитов золотых держали дейлемцы. Стояли мертебедары. [480]

С внешней стороны сераперде стояло множество дворцовой челяди и хашара, все вооруженные.

Открыли прием. Столпы державы, родичи из свиты предстали пред лицо государя и осыпали его без меры монетами. Служилую знать, владетелей областей и вельмож посадили в той большой суффе. Эмир сидел до позднего утра, покуда явились недимы. Они поклонились [ему] и осыпали монетами. Затем государь поднялся, сел верхом и отправился в сад; он переменил одежду, снова вернулся верхом и сел за стол в беседке. Вельмож и столпов державы пригласили к столу. Другие скатерти постелили снаружи дома по эту сторону серая, за этот стол усадили серхенгов, хейльташей и разного рода воинство и приступили к обеду. Заиграли мутрибы, вино пошло в круговую, словно вода в ручье, так что из-за стола разошлись опьяневшие. Эмир встал из-за стола довольный, сел верхом и приехал в сад. Там точно так же устроили весьма пышное собрание, явились недимы и почти до часа предзакатной молитвы пили вино, затем удалились.

Между тем эмир был весьма озабочен и внимательно следил за делами Субаши и войска, ибо прибыли письма из Нишабура, что когда-де Бу Сахль, пердедар, оттуда ³⁷ приехал, хаджиб созвал совещание, и Бу Сахль Хамдеви, Сури и несколько человек других, бывших там, с ним тайно заседали. Он [им] представил султанское письмо, сказав: “Пришло такого рода повеление и разговор кончен. Что бы ни было, я завтра выступлю, дабы совершить дело, как предопределил господь бог, да славится поминание его. Вам здесь надлежит принять меры предосторожности и схоронить в надежном месте все, что доставлено из Рея: наличные деньги и ткани, ибо нельзя знать, как повернутся обстоятельства. Осторожность и предусмотрительное сокрытие в сохранном месте совсем не повредят”. “Слушаемся, — ответили они, — этот твой поход нам совсем не по душе, но раз пришел эдакий приказ, никакого небрежения быть не может”. На другой день хаджиб Субаши со значительной ратью и множеством снаряжения и припасов двинулся по нишабурской дороге на Серахс.

После его ухода Сури все наличные средства нишабурской доставки ³⁸и свои собственные собрал вместе /542/ и сказал Бу Сахлю Хамдеви: “Ты тоже сложи то, что привез для отправления, в крепость Микали в волости Пушт ³⁹, дабы в случае, ежели дела и обстоятельства, не дай бог, переменятся, эти средства не попали в чужие руки”. — “Очень ты хорошо придумал, — ответил тот, — только это решение надо сохранить в тайне”. Оба завьючили то, что у них было и приставили к тому сокровищу пятьдесят расторопных конников, так что никто [о нем] не догадался. В полночь [их] отправили; благополучно добравшись до крепости, они сдали [сокровище] кутвалу крепости Микали. Надежные люди сих двух [вельмож] остались в крепости. Тяжелую кладь из [481] Нишабура, как-то: ткани и ковры шадьяхские, оружие и другие вещи кои нельзя было переправить в крепость Микали, Сури распорядился cложить в казнохранилище и выжидать, что станется с этими двумя вельможами. На серахской дороге поставили череду конных гонцов, дабы они быстро доставляли, какие случатся известия.

Я слышал от моего наставника, он рассказывал: “Когда прибыли, эти письма, я представил их эмиру, [то есть письма], которые доставим ли от Бу Сахля [Хамдеви] и Сури. [Государь] сказал мне: “Мы поторопились, [еще] мы не знаем, как повернется битва хаджиба и войска с противниками”. Я ответил: “Даст бог, ничего, кроме добра и благополучия, не будет”. Эмир вина не пил. В последний день месяца ша'бана ⁴⁰, когда у него было тревожно на сердце, пришли записки из Серахса и Мерва, что противники, мол, услышав, что хаджиб из Нишабура намеревается идти, на них, очень встревожились и говорили, вон, дескать, какое дело случилось, — и отправили обозы вглубь мервской пустыни со всадниками, самыми непригодными к делу, а [сами] начали готовить войско, так чтобы продвинуться к серахскому Тальхабу и там сразиться. Ежели [их] разобьют, то они поспешно отойдут, захватят с собой обозы и потянутся в Рей, ибо коль скоро Хорасан им станет недоступен, то кроме Рея и той области, кои самые слабые, им больше деться некуда”.

В четверг ⁴¹ эмир, да будет им доволен Аллах, начал поститься, а пищу в сем месяце рамазане он ел с недимами и близкими людьми. Прием он открывал ежедневно два раза и просиживал долго, по обычаю отца, покойного эмира, /543/ да будет им доволен Аллах, ибо на сердце у него было тревожно, и было от чего. Но раз нагрянула судьба, размышлять и обдумывать совершенно бесполезно. В среду, в четвертый день сего месяца ⁴², эмир почти до часа пополуденной молитвы сидел в большой суффе нового кушка и занимался разными делами, потом он встал и вышел на хазру. Мой наставник уже собирался было удалиться из дивана, как приспел один конный из числа тех всадников, кои были поставлены на гурской дороге; при нем имелась спешная почта с наброшенным кольцом и запечатанная, [надписанная] рукой Бу-л-Фатха Хатими, заместителя начальника почты в Герате. Мой наставник принял ее и вскрыл. В ней оказался свиток, тоже запечатанный. Прочитав несколько строк, он обомлел; затем свернул письмо и сказал, чтобы завернули в обертку и поставили печать спешной почты. Он позвал Бу Мансура, диванбана, и послал его с устным сообщением [кумиру]; тот отправился.

Наставник мой был сильно удручен и задумчив, так что всем дебирам стало ясно, что произошло очень большое событие. Диванбан Бу Мансур возвратился обратно без письма и сказал: “Он зовет”. Наставник мой пошел и оставался у эмира до часа предзакатной молитвы. [482] Потом он пришел в диван, передал мне ту записку Бу-л-Фатха Хатими и сказал: “Запечатай и спрячь в хранилище для важных деловых бумаг”. Он ушел и дебиры тоже. После я прочитал записку, Бу-л-Фатх Хатими писал: “Сего дня Субаши приехал в Герат и с ним двадцать гулямов. Амиль Бу Тальха Шейбани отвел ему хорошее помещение, послал множество яств и в час предзакатной молитвы отправился к нему вместе со слугой [государя] и гератскими вельможами. Субашп был совсем сокрушен сердцем, и все его ободряли, говорили что с тех пор, как мир стоит, такое бывает. У великого султана, долгие лета ему, войска, снаряжения и припасов много. Эдакую беду поправить можно. Слава богу, что хаджиб остался жив. Он плакал и говорил: “Не знаю, как буду смотреть в лицо государю. У меня завязался бой с противниками, как сильнее не бывает, [он продолжался] от зари до часа предзакатной молитвы; вот-вот была бы победа, [но] презренные товарищи мои бросили меня, я был ранен и поневоле пришлось уйти в таком состоянии, как вы видите”. Народ разошелся.

/544/ [Субаши] задержал Бу Тальху и меня, уединился с нами и сказал: “Государя обманывали осведомители касательно врагов — они представляли их государю ничтожными, а я хотел терпеливо довести их до того, чтобы они убрались [сами]. И опять-таки осведомители стали морочить государя, чтобы расхолодить ко мне его сердце, покуда он не приказал окончательно дать решительное сражение. Когда я дошел до врага, он был налегке ⁴³, готов к бою и спокоен за обозы. Начался бой, сильней коего не бывает; он длился до часа пополуденной ⁴⁴ молитвы. Народ наш старался, и победа была уже близка, [однако] на людей напала слабость, каждый цеплялся за шею какого-нибудь осла или за женщину; сто тысяч раз я кричал: не ведите с собой женщин! — они не слушались, покуда враг, увидев такое положение, не стал наседать смелее. Я приказал посередине поля боя натянуть намет и там остановился для того, чтобы последовали моему примеру и продолжали драться и [дабы] не случилось беды. Но они не обратили на меня внимания, пошли своей дорогой и покинули меня одного. Вельможи и предводители — свидетели, что я не провинился. Ежели будет спрошено, они покажут, как случилась беда. В меня попала стрела, мне поневоле пришлась повернуть назад и я о двуконь и человек двадцать гулямов приехали сюда. Все, что было у меня и у тех презренных [товарищей], все попало в руки врага, как я слышал от тех, у кого кони были добрые, кто приезжал вслед за нами. Здесь я пробуду несколько дней, покуда подойдут люди, которые направляются сюда, а потом через Гур поеду ко двору и доложу самолично [государю] обстоятельства. То, что вы слышали, вам надлежит сообщить от моего имени [государю]” ⁴⁵.

Сегодня эмир в час предзакатной молитвы приема не открывал и разговляться не выходил. Говорили, он разговелся шербетом, но пищи [483] не принимал, ибо стряслось событие немалое. Я видел моего наставника, что и он ничего не ел, за столом мы были вместе. На другой день эмир открыл прием, а после приема тайно совещался с сипахсаларом, аризом, Бу Насром и хаджибами Бектугды и Бу-н-Насром. Он представил им положение, а записку помощника ⁴⁶ начальника почты в Герате им показал мой наставник. “Да будет долгой жизнь государя — сказали эти люди, — с той поры, как мир стоит, такие случаи бывали, это поправится. [Но] не лучше ли послать кого-нибудь из верных людей к хаджибу, чтобы приободрить его и войско, так чтобы это подействовало словно пластырь, приложенный к сердцу?” “Я так и сделаю, — промолвил эмир, — покамест он далеко. То, что надлежит приказать, будет приказано. Но что скажете вы по этому поводу, что надобно сделать?” Они ответили: “Покуда хаджиб не приедет, ничего сказать нельзя. Ежели высочайшее усмотрение /545/ признает возможным, пусть напишут великому ходже, что произошел такой случай — хотя весть о нем, вероятно, до него уже дошла — дабы он в ответ поведал, что ему представляется по сему поводу”. “Хорошо”, — согласился [эмир] и дал распоряжение моему наставнику написать.

Люди утешали эмира, каждый высказывался [на свой] лад, изъявлял готовность служить, предлагал достояние ⁴⁷ [свое] и жизнь и удалялся. Везиру об этом происшествии было написано весьма обстоятельно и запрошено его мнение. Раньше касательно туркмен в собрании эмира говорили только о их бессилии и ничтожестве, запрета не было, а после этого события никто уже не решался произносить неуместных слов. На одного-двух человек эмир прикрикнул и [их] одернул, очень он был удручен.

В оставшиеся дни месяца рамазана ежедневно и даже ежечасно приходили жуткие вести, покамест не прибыло письмо от начальника почты в Нишабуре Бу-л-Музаффара Джумахи, тот писал: “Слуга [государя] спрятался и пребывал в подземелье. Когда в Нишабур пришло известие, что со старшим хаджибом и победоносным войском случилось такое событие, Сури тотчас же пересмотрел тюрьму. Нескольким человекам посекли головы, а прочих отпустили на волю. Сури с Бу Сахлем Хамдеви спешно поехали в волость Пушт, и каждый из нашего войска, кто находился в городе, примкнул к ним и отправился вместе. Пока неизвестно, куда они намерены податься. Слуге [государя] нельзя было уйти с ними, потому что Сури алчет слуги [государева] крови; слуга испугался за свою жизнь и схоронился здесь, в месте надежном и тайном. Он назначил всюду людей для доставления вестей: что-то будет после сего и какое положение устоится. Поскольку будет удаваться, он будет посылать нарочных и сообщать сведения. Самое важное он будет посылать тайнописью везиру, дабы тот докладывал на высочайшее усмотрение”. [484]

Прочитав это письмо, эмир впал в уныние. “Что ты скажешь, как будет с Бу Сахлем и Сури и что станется с теми ценностями” ⁴⁸, — спрашивал [эмир] моего наставника. “Государь знает, что Бу Сахль — человек умный и сообразительный, а Сури необуздан и смел, — отвечал [Бу Наср], — они, должно быть, уже придумали для себя образ действий или придумывают, так что рука никого из противников до них не достанет. Ежели будет возможно, они пустятся [в путь] ко двору через пустыню обоих Теббесов ⁴⁹, /546/ через Пушт, они ведь направились в волость Пушт. А буде случится [у них] какая-нибудь необходимость, то нельзя знать, куда они пойдут. Однако ни в коем случае они не отдадутся в руки этого народа ⁵⁰, ибо знают, что их постигнет”. “Во всяком случае они никак не могут пойти в Рей, потому что там Сын Каку, туркмены и много войска, — продолжал эмир, — в Гурган они тоже не подадутся, ибо Бакалиджар для нас потерян. Ума не приложу, что с ними будет. Жаль сих двух мужей и столь много средств и добра, ежели они попадут в руки противников”.

Бу Наср возразил: “Ничья рука к этим ценностям не дотянется, поскольку они в крепости Микали; невозможно, чтобы кто-нибудь взял эту крепость. Кутвал, который там есть, — человек разумный и давнишний слуга государя, он сохранит крепость и средства, потому что она обеспечена продовольствием и водой. Бу Сахль и Сури на серахской дороге до Нишабура расставили череду конных гонцов. Весть об этом событии, наверное, дошла до них в три дня, и оба они быстро уехали, а враг, когда неожиданно для него произошло такое дело, сразу, вероятно; не пошел на Нишабур — ему ведь неделю стоять на месте, дабы покончить с боевыми действиями, затем разработать мероприятия, рассыпаться. Покуда враг дойдет до Нишабура, эти двое положат между [ним и собой] расстояние в целый мир”.

Эмир промолвил: “К ним надобно написать письмо с нарочным, как ты посчитаешь лучше”. — “Бесполезно посылать гонца вслепую до тех пор, покуда не станет известно, где они остановились, — ответил Бу Наср. — Когда они попадут в какое-нибудь место и сядут в безопасности, то они тотчас же пришлют гонцов, сообщат [о своем] положении и осведомят высочайшее мнение. Но наша обязанность двух-трех нарочных с записками за государевой печатью отправить в крепость Микили, чтобы ободрить кутвал, несомненно, что и от него прибудет гонец с письмом”. “Надобно написать сейчас же, — сказал эмир, — это одно из неотложных дел”.

Мой наставник пришел в диван и написал записку; ее украсили, царской печатью, и два спешных гонца отправились. Кутвалу было сказано: “Сейчас послано письмо, а вот после михрегана мы [сами] двинемся в Хорасан и пробудем там два года, до тех пор, пока эти [485] беспорядки, не будут устранены. Крепость надлежит хорошо оберегать, принимать меры предосторожности и быть бдительным”.

В пятницу был праздник разговения. Эмир ни стихов не слушал, ни вином себя не услаждал из-за кручины, /547/ что была на сердце, ибо ежечасно как громом поражало какое-нибудь известие, приходившие из Хорасана. В воскресенье Бу Сахль Хамадани, дебир, по повелению эмира был назначен поехать навстречу хаджибу [Субаши] и войску, утешить их в случившемся несчастьи, и подать добрую надежду от лица султанского собрания, так чтобы стыд и печаль у них исчезли. На сей счет мой наставник составил черновик распоряжения, его переписали [набело] и скрепили султанской печатью, и в тот же день, в час предзакатной молитвы, дебир отбыл. На следующий день пришло письмо от везира, очень встревоженное и печальное из-за большого события, кое произошло. Он писал: “Хотя и приключилась эдакая беда, но с помощью преуспеяния и счастья государя все можно поправить, надобно предпринять дела иного рода”. Он прислал и письмо, которое к нему написал Бу Исхак, сын покойного илека Ибрахима ⁵¹, из Узгенда ⁵², и сообщил: “Следует осведомить высочайшее мнение об этом и исканию этого человека сблизиться, хотя он и сын врага, пойти навстречу, потоку что он настоящий мужчина, умен, вырвался с отрядом вооруженных всадников от сыновей Али-тегина и слава у него большая, дабы не поднялась смута в другом краю”.

Моему наставнику везир написал очень длинное письмо и высказал все, что было на сердце: “После приговора господа бога, да славится поминание его, эти несчастья вышли от двукратного похода: раз в Хиндустан и раз в Табаристан. Минувшего не воротишь и не восстановишь. Ныне противники достигли столь больших успехов, что никакие салары тут не помогут, ибо двух именитых саларов с эдакими громадными ратями они разбили и забрали много добра. Они осмелели. Дело не пойдет иначе, как в присутствии государя. Государю надобно приняться за дело по-другому и оставить забавы и развлечения, самому сделать смотр воинству, никому [другому] не предоставлять, а разговоры о сбережениях бросить. Сие письмо следует показать [государю] и сказать то, что нужно сообщить раньше, чем состоится свидание, когда в этом смысле будет сказано пространней”.

Это письмо мой наставник представил и сказал, что надлежало. Эмир ответил: “То, что говорит ходжа — верно и его наставления я послушаюсь и поступлю согласно ему. Надобно отписать ему ответ в таком роде, и ты ему отпиши от себя, что следует, в этом же смысле. Что касается Бури-тегина ⁵³, сына покойного илека, то он муж родовитый и подобные /548/ ему люди ныне [нам] пригодятся. Пусть ходжа напишет ему письмо и сообщит, что о его положении доложено в нашем собрании, дом наш — его дом, пусть присылает посла и напишет [486] письмо в наше присутствие, дабы нам узнать его притязания. То, что наше усмотрение признает нужным, мы соизволим повелеть”. Письмо это было написано и отправлено спешной почтой.

В воскресенье, в десятый день месяца шавваля ⁵⁴, хаджиб Субаши прибыл в Газну. [Прямо] с дороги он явился ко двору и склонил голову перед султаном. Эмир обласкал и утешил его, а также несколько человек предводителей, кои прибыли с ним. Они удалились и разошлись по домам, а вслед за ними стали приходить люди и их утешать. Эмир по прибытии хаджиба, через неделю, уединился с ним; совещание продлилось очень долго, и все обстоятельства были установлены. Эмир призывал каждого в отдельности и расспрашивал о положении в Хорасане, о противниках, о хаджибе и о том, как протекало сражение, покуда ему не стало ясно, как солнце, все, что произошло. Поскольку время было такое, что не позволяло кого бы то ни было порицать, то, само собой, он разговаривал только вежливо и любезно. О всем, что было, написали везиру.

В последний день месяца шавваля ⁵⁵ от него пришло письмо по поводу Бури-тегина, он говорил: “К Бури-тегину надобно написать от Высокого собрания, ибо то, что писал [государь] к Ахмеду ⁵⁶, нами уяснено: и что дом наш — его, и мы-де после михрегана намереваемся пойти в Балх и пусть, мол, теперь пришлет посла и расскажет обстоятельства прихода в Хорасан и какие имеются притязания, дабы о них осведомиться; дескать, то, что окажется ему на благо и будет приличествовать ему, на то и будет соизволение”. Эмир сказал Бу Насру: “Надобно написать на сей счет, что разумно. Обращаться к нему так, чтобы в случае это письмо дойдет до сыновей Али-тегина, то не было бы ущерба”. Мой наставник сочинил письмо, как он умел сочинять, подобающее в подобных случаях. Обращение было “превосходительный эмир”, и называл он его эмиром; письмо это отправили, приложив к письму везира.

В среду, в третий день месяца зу-л-ка'да ⁵⁷, доставили записки oт Бу Сахля Хамдеви и от сахиб-дивана Сури со спешными гонцами из Гургана. Они писали: “Когда с хаджибом [Субаши] и ратью случилось столь горестное происшествие, и весть [о нем] быстро долетела до слуг [государя], ибо расставили череду конных [гонцов] на серахской дороге /549/ для доставления извещений, они тотчас же выехали из Нишабура по дороге в Пушт, к эмирской крепости ⁵⁸, чтобы там в крепости засесть. Затем они это решение не признали разумным. Позвали кутвала и своих надежных людей, кои находились у подножия крепости при ценностях ⁵⁹, и сказали им, что требовалось сказать, дабы они были очень осмотрительны в сохранности крепости, и выдали, кутвалу и пехотинцам годовое жалование ⁶⁰. Покончив с самым главным, раскинули [умом], по какой дороге отправиться ко двору. Все [487] были готовы стрекануть далеко ⁶¹: противник надвигался все ближе, да и было опасно.

Когда [слуги государя] добирались сюда, они захватили с собой добрых проводников. Ночь передохнули и по исфераинскому бездорожью отправились в Гурган. Бакалиджар находился в Астрабаде. Его оповестили. Он тотчас же приехал и заявил, что он-де слуга султана и вы, мол, хорошо сделали, что явились в эти края. Покуда у него душа в теле, он-де [рабов твоих] будет беречь, так что ни один противник до них не достанет. Сказал он еще, что в Гургане безвластие и оставаться здесь негоже, надо идти в Астрабад и пребывать там, дабы ежели, упаси бог, противники покусятся на сей край, то я, дескать, займусь их отражением, а вы ступайте в Астрабад, потому что в те труднодоступные места они придти не могут, и ничья рука вас [там] не достанет. Слуги [государя] отправились в Астрабад, а Бакалиджар с войском остался стоять в Гургане, [посмотреть], дескать, что объявится.

Мы, слуги, находимся в Астрабаде с военными разного рода, не считая домочадцев, и Бакалиджар для них приготовил продовольствие и ничем для людей не скупится. Ежели высочайшее усмотрение позволит, то его следовало бы утешить по всем статьям вплоть до денег за откупа ⁶², что они-де будут ему пожалованы [обратно], поскольку он понес столь много трудов разных, особливо теперь, когда слуги и рабы государева двора нашли у него приют и их надобно оберегать. Да пусть будет сказано, что вслед [за письмом] двинется сам государь — [это] не пустое слово, ибо Хорасан нельзя оставлять эдакому народу — дабы сей человек окреп духом, потому что когда Хорасан будет очищен, Рей, Джибаль и области сии опять будут добыты. О слугах [государя] и отряде войска пусть позаботятся, так как мы далеко оторвались от государева двора, дабы не случилось недостатка”.

Прочитав это письмо, эмир очень обрадовался, ибо на душе у него было весьма неспокойно за этих двух слуг и за огромные средства ⁶³, кои при них находились. Их гонцов привели пред лицо государя /550/ и обо всем расспросили. Они отвечали, что туркмены предусмотрительно преградили все дороги и что им пришлось применить немало ухищрений, покуда удалось прибыть по бездорожью. Посольский пристав посадил их в некоем месте, не назвав, кто они такие, ради того, чтобы никто с ними не виделся. В ответ эмир приказал [отписать] письма: “Будьте очень осторожны. Ежели туркмены вознамерятся пойти на Астрабад, уходите в Сари, а ежели нападут на Сари, уходите в Табаристан, ибо невозможно, чтобы в тех труднопроходимых местах они смогли до вас добраться. Пусть не переставая пишут письма и непрерывно посылают гонцов, чтобы и отсюда было точно так же. Да знали бы, что после михрегана мы двинемся в Тохаристан и Балх с [488] ратью, какой в никакие времена никто не водил, так что мы ни шагу не ступим из Хорасана, покамест не будет потушен пожар этой смуты. Не надобно падать духом, потому что эдакие неудачи в мире бывали часто, [все] поправится. Бакалиджару написали, что требовалось, и отослали, да будет им о том ведомо; потом пусть доложат”. К Бакалиджару на сей счет было письмо крайне любезное, [в нем] говорилось: “Все средства, кои он отпустит, считаются за нами, и то, что сделают ради наших верных слуг, не пропадет даром. Мы вот идем и когда прибудем в Хорасан и уладим беспорядки, то за верную службу его возведут на такую ступень, о которой ему и не мечталось”. Это письмо [государь] украсил своей печатью, и нарочные гонцы [его] повезли. Вслед за ними было послано еще несколько гонцов с важными письмами по этим делам.

В четверг, в седьмой день месяца зу-л-ка'да ⁶⁴, пришла записка от Бу-л-Музаффара Джумахи, начальника почты в Нишабуре, что, дескать, слуга [государя] написал сие из сохранного места и со многими ухищрениями сумел отправить сего нарочного. [Слуга] сообщает, что по прибытии известия о происшествии с хаджибом Субаши, через двенадцать дней, к окраине Нишабура подошел Ибрахим, сын Йинала, и с ним человек двести. Через посланца он устно известил, что он — передовой полк Тогрула, Дауда и Ябгу. Дескать, ежели хотят драться, то он повернет обратно и известит [об этом], а коли нет, то он войдет в город и переменит хутбу ⁶⁵, ибо вслед за ним идет великое войско. Посланца приняли, и в городе началась сумятица.

Вся знать направилась к дому Казн Са'ида и обратилась к нему: ты, мол, наш предстоятель и предводитель, что скажешь о полученном устном: сообщении? Тот ответил: “А как вы думаете, каково ваше намерение?” Они сказали: “Положение города от тебя не скрыто: укреплений нет и [у него] словно песок в /551/ глазах ⁶⁶, да и жители его не вояки. Эдакую превеликую рать, что была у хаджиба Субаши, и то разбили, чего нам соваться?” “Вы правильно рассудили, — промолвил Казн Са'ид, — негоже раиятам подымать руку на войско. У вас есть такой могущественный государь как эмир Мас'уд, коль скоро это владение для него не без пользы, то он несомненно придет или кого-нибудь пришлет и приберет к рукам. Ныне большой пожар разгорелся, и некая братия омыла руки в крови и грабеже. Остается лишь покориться”.

Муваффак, предстоятель знатоков хадисов и все именитые горожане подтвердили: “Только так и правильно, ибо ежели будет сделано иначе, город сразу разграбят, а султан от нас далеко. За это можно попросить извинения, и он согласится”. Казн сказал: “В ту пору, когда из Бухары пришли войска илека с Субаши-тегином, жители Балха бились с ними до тех пор, покуда он не учинил резню и погром; а нишабурцы [тогда] сделали то же самое, что и сейчас делается ⁶⁷. Когда [489] эмир Махмуд, да будет над ним милость Аллаха, возвратился из Мультана в Газну, пробыл там некоторое, время и уладил дела, он направился в Хорасан. Прибыв в Балх и увидев сожженный базар Ашикан, который построили по его повелению, он стал порицать балхцев и сказал, дескать, какое дело раиятам до войны? Вот ваш город и разрушили и столь большое доходное предприятие ⁶⁸, принадлежащее мне, сожгли. За это с вас должно быть взыскано, но мы прощаем. Смотрите, чтобы вы впредь такого не делали, ибо всякому падишаху, который сильней и требует с вас харадж и вас охраняет, надобно платить харадж и себя соблюдать. Почему, дескать, вы не поглядели на жителей Нишабура и других городов, кои вышли с покорностью? То было правильно, чтобы не случилось грабежа. Почему не посмотрели на другие города, с которых не потребовали хараджа больше, чем его насчитывают? “Каемся,— отвечали они, — больше эдакой ошибки не допустим!” Сегодня вопрос тот же, что и тогда был”.

“Так точно”,— сказали все. Потом позвали посланца Ибрахима и передали ответ: мы-де раияты и у нас есть государь — раияты не воюют; пусть эмиры приедут — город их. А ежели султану область нужна, он за ней придет [сам] или кого-нибудь пришлет. Однако надобно знать, что жители из-за вас напуганы, [то есть] от грабежей, истязаний, убийств и сечения голов. Надо вам завести другой обычай, /552/ ибо кроме мира сего, есть мир другой. Нишабурцы таких, как вы, видели много. У жителей этой местности оружие — молитва на рассвете. Коль султан наш далеко, зато близок господь бог, велик он и всемогущ, и слуга его — ангел смерти.

Посланец поехал обратно. Ибрахим, сын Йинала, осведомился об ответе и с того места, где находился, подошел к городу на расстояние одного фарсанга. Он еще раз прислал посланца и на словах передал, дескать, вы решили прекрасно и говорили словами мудрецов; я тотчас же написал Тогрулу и доложил о положении, потому что наш набольший — он, дабы Дауда и Ябгу он спровадил в Серахс и Мерв, других именитых предводителей, коих много, в другие места, а [сам] Тогрул, государь справедливый, приехал бы сюда с ближними людьми; вы-де не унывайте: то, что ныне происходило — грабежи и бесчинства со [стороны] мелкого люда, — то была необходимость, ибо они вели войну. Теперь, мол, дело другое, область стала нашей и никто не осмелится шевельнуться. Я-де завтра войду в город и остановлюсь, дабы ведали, в саду Хуррамек.

Услышав эти слова, нишабурская знать успокоилась. По базарам прошел глашатай и разъяснил положение, чтобы простой народ утих. В саду Хуррамек постлали ковры, припасли угощение и приготовились к встрече. Бузганский ⁶⁹ салар Бу-л-Касим, человек способный и лукавый, битый и поротый Сури и решившийся что есть силы служить [490] делу туркмен, Муваффак, предстоятель знатоков хадисов, и другие именитые лица города собрались вместе и вышли навстречу Ибра-химу, сыну Йинала. Не пошли только Казн Са'ид и сейид Зейд, [здешний] глава потомков Али. В полуфарсанге от города показался Ибрахим с двумя-тремя сотнями всадников, со значком, с парой заводных коней, в порванном, потертом убранстве. Когда люди подошли к нему, он придержал лошадь. Он молод, пригож лицом и говорит складно. Склонив к себе всe сердца, он поехал дальше. Бесчисленное множество народу вышло поглазеть. Более древние старики поглядывали украдкой, ибо не видывали [иных], кроме махмудовцев и мас'удовцев, и посмеивались над убранством и свитой [Ибрахима].

Ибрахим остановился в саду Хуррамек, и ему подали множество приготовленных яств и закусок. Каждый день к нему ходили на поклон. В пятницу Ибрахим явился в соборную мечеть, он уже был наряжен лучше. Еще раньше бузганский салар привел [с собой] тысячи три-четыре вооруженных людей, потому что он действовал /553/ заодно и вел переписку с тем народом, и вследствие насилий Сури все с ним сдружились, ибо поистине Хорасан пропал из-за Сури. Много повозились с хатибом Исмаилом Сабуни, чтобы он тишком прочитал хутбу. Когда хутбу прочитали на имя Тогрула, в народе поднялся ужасный рев, и возникла опасность, что [начнутся] беспорядки, покамест [людей] не успокоили. Сотворили молитву и разошлись. Потом в течение семи дней приезжали конные, имея при себе письма Тогрула к салару Бузгана и Муваффаку. Ибрахиму, сыну Йинала, он писал, что городская знать сделала то, что подобает ее разуму и она, конечно, узрит, сколь много добра будет оказано ей и всем раиятам. Брату Дауду, дяде Ябгу со всеми предводителями мы-де назначили [по] городу с войском. За передовым полком теперь пришли и мы со своими телохранителями, дабы жителям области, поскольку они покорились и себя соблюли, не наносили обиды. Благодаря этим письмам жители успокоились.

В хасанековом саду в Шадьяхе постлали ковры и через три дня после этого в город прибыл Тогрул. Все вельможи вышли навстречу, кроме Казн Са'ида. С Тогрулом было тысячи три конных, большей частью в кольчугах, а у него был лук с нацепленной тетивой, перекинутый через руку, три стрелы за поясом и на себе полное вооружение. Надеты на нем были кафтан из мульхама, тузская чалма и войлочные сапоги с голенищами. Он остановился в саду Шадьях и с ним расположилось сколько там вместилось войска, остальные [стали] вокруг сада Шадьях. Туда отнесли множество приготовленных яств и закусок. Всему войску выдали довольствие. В пути Тогрул все время разговаривал с Муваффаком и саларом Бузгана, и салар исполнял все дела. На другой день, после того как с ним долгое время говорили с вечера, к Тогрулу на поклон отправился Казн Са'ид с сыновьями, [491] внуками, учениками и с большим поездом сопровождающих. Глава алийцев тоже явился со всеми сейидами. Приемный шатер [хана] был без всякого блеска, горстка бродяг [сидела] вперемежку, никакого порядка не было; всякий, кто хотел, совершал вольность и заговаривал с Тогрулом, а он сидел на престоле государя султана в пишгахе суффы. Ради Казн Са'ида он встал. Внизу престола положили подушку и Казн сел. Он сказал: “Да будет долгой жизнь господина! Это престол султана Мас'уда, на коем ты восседаешь; в божественном промысле подобное бывает /554/ и нельзя знать, что еще станется. Будь благоразумен и бойся бога, да славится поминание его, твори правосудие и прислушивайся к словам угнетенных и несчастных, не допускай, чтобы войско чинило насилие, ибо несправедливость предрекает беду. Я этим приходом [своим] воздал тебе должное и больше не приду, ибо предаюсь изучению богословия и ничем другим не занимаюсь. Ежели ты обратишься к разуму, то наставление, кое я дал, достаточно”.

Тогрул ответил: “Я больше не хочу затруднять Казн приходом; все, что нужно, будет передаваться через устные сообщения. Я согласен поступать так, как ты сказал. Мы люди новые и чужие, с обычаями тазиков не знакомы, пусть Казн не откажет подавать нам советы, сообщая их устно”. — “Я буду так делать”, — промолвил Кази и удалился, и именитые люди, пришедшие вместе с ним, [тоже] все удалились. На следующий день [Тогрул] дал область бузганскому салару, и тот надел на себя халат, джуббу и дурра'у, которые сам справил, и золотые седельные украшения на турецкий пошиб. Он возвратился домой и принялся за дело. И в дурра'е телохранители узрели то весьма ужасное, что причинит [ему] его повелитель за Тогрула. Слуга [государя] находится у сейида Зейда, главы алийцев. Он большой друг, единственный. Впредь от слуги [государя] будут отправляться нарочные гонцы. Эту службу слуга [государя] сумеет исполнять благодаря силе сего алийца”.

Эмир ознакомился с этой запиской, тихо встал и сразу ничего не сказал. На другой день он наедине обратился к моему наставнику: “Видишь, куда зашло дело этих туркмен?” Тот ответил: “Да будет долгой жизнь государя! С тех пор, как мир стоит, такое бывало. Правда всегда будет правдой, а ложь — ложью. Будем надеяться, что с выступлением в поход высочайшего стремени все желания сбудутся”. “Ответ на записку Джумахи надобно написать с большой сердечной лаской и большой похвалой, — промолвил [эмир], — а [также] записку к главе потомков Али, чтобы он хорошенько заботился о деле Бу-л-Музаффара Джумахи, [дабы] ничья рука до него не достала. Надобно написать записки и к Кази Са'иду и другим вельможам, кроме Муваффака, и ясно сказать: вот, дескать, мы выступаем в поход с пятидесятью [492] тысячами конных и пеших [воинов] и тремястами слонов, что мы-де не возвратимся в Газиу до тех пор, покуда Хорасан не будет очищен [от врагов], дабы они воспряли духом и сердца [свои] не отдавали целиком тому народу”. — “Слушаюсь”, — произнес [Бу Наср]. Он пришел, удалил посторонних, сел, составил письма, а я /555/ написал краткие записки. Эмир поставил [царскую] печать. Гонцу дали весьма значительное вознаграждение, и он поехал.

Я сообщаю об этом столь обстоятельно потому, что в ту пору я был доверенным человеком. Об этих обстоятельствах никто из дебиров не был осведомлен, письма составлял только мой наставник Бу Наср, да смилуется над ним Аллах, а записки писал я. С письмами к окрестным князьям, к халифу, да продлит Аллах его существование, к туркестанским ханам и со всем, что было важного в диване, происходило точно так же, покуда Бу Наср был жив. И это не хвастовство с моей стороны и не тщеславие, а оправдательные доводы, на основании коих я хочу размышлять над сей “Историей”. Да не представится читателям [так], будто я пишу отсебятину — справедливым свидетелем того, что я сказал, являются дневники лет ⁷⁰, кои у меня имеются, упоминающие об этих обстоятельствах. Каждый кто не верит, пусть явится в собрание судилища разума, дабы дневники предстали пред судьей и дали показания; сомнение для глаз лучших людей рассеялось бы. Вот и все.

В четверг, восьмого числа месяца зу-л-ка'да ⁷¹, пришло письмо от везира с запросом высочайшего мнения, пребывать ли ему в Балхе и Тохаристане или приехать в столицу, ибо у него тревожно на сердце и хочется быть при государе, дабы сказать [свое] слово по поводу важных событий и забот недавно случившихся. Эмир соизволил ответить: “[Час] нашего отбытия близок, наступит он после михрегана. Ходже надлежит приехать в Вальвалидж и там дожидаться и распорядиться, дабы там заготовили продовольствия на месяц, а в Перване, Беругане и Баглане — на двадцать дней, так чтобы ни в коем случае нужды не было. Да пусть оставит в Балхе надежного человека, чтобы он позаботился об остальном довольствии, дабы во время прибытия [туда] нашего знамени, мы ни в чем бы не нуждались”. Это было написано и отправлено спешной почтой.

В среду, в девятый день месяца зу-л-хиджжа ⁷², [эмир] сел отпраздновать михреган. Принесли множество даров. Был канун дня жертвоприношения ⁷³. Никто не смел ни тайно, ни явно предаваться удовольствиям. На следующий день справили праздник жертвоприношения. Эмир устроил все с большим благолепием и по части угощения и по поводу войска, ибо встретились две рати ⁷⁴. Уже некоторое время эмир не пил вина. После /556/ молитвы и жертвоприношения он сел за стол. Ввели столпов державы и свиту и усадили за столы. Стихотворцы [493] читали стихи, потому что в праздник разговения эмир стихов не слушал, а вслед за ними начали играть и петь мутрибы, и полилось вино. Разошлись опьяневшие. Стихотворцам [государь] пожаловал награды, а мутрибам не пожаловал. Он встал из-за стола, выпив семь [чаш] вина, и ушел в серай; людей всех удалили.

После этого он целую неделю пил вино большей частью с недимами. Мутрибам он соизволил дать пятьдесят тысяч диремов и сказал: “Покажите-ка ваше умение, а то уйдем и в Хорасане будет не до вина, чтобы противникам не снились сновидения”. Мухаммед Башнуди, барбетчик, — отличный мастер, державший себя с эмиром вольно, — ответил: “Когда на долю государя выпадут победы, он сядет с недимами, начнут читать дубейты и придут мутрибы, чтобы играть в собрании на рудах и барбетах, к чему тогда вино?” Эти слова эмиру пришлись по душе, и он пожаловал ему отдельно тысячу динаров. Затем на целую неделю он засел от зари до предзакатной молитвы, покамест не сделал поверку всему воинству. Потом составили расчет средств ⁷⁵ для него не в рассрочку ⁷⁶. Во вторник хаджибу Субаши дали халат очень дорогой и нескольким предводителям, кои прибыли с ним из Хорасана. На другой день эмир верхом приехал на поле Шабехар и сел на дуккане. Рать в порядке прошла мимо него, преогромная рать; говорили будто было пятьдесят с чем-то тысяч конных и пеших воинов, все снаряженные, на добрых лошадях, в полном вооружении, а любители точности говорили, что было сорок тысяч. Времени заняло от одной до другой молитвы, покуда прошла вся рать.

Комментарии

1. 14 октября 1037 г.

2. 9 ноября.

3. 26 ноября 1037 г.

4. 20 декабря.

5. 31 декабря.

6. 11 января 1038 г.

7. Т. е. пока автор находился на службе, он зимнее время проводил вместе с двором либо в Балхе, либо в ином месте, а с тех пор, как находится в отставке, живет безвыездно в Газне.

8. Так ВМ; ГФ: 3 л. ед. ч.

9. 7 марта 1038 г.

10. 13 марта.

11. Талькан — город в восточной части бассейна Мургаба, в 3 днях пути от Мер-варруда и на таком же расстоянии от Фарьяба. Бартольд, Обзор, 25.

12. Фарьяб — один из самых значительных городов Гузганана, ныне не сущест-вующий. Он находился, вероятно, на месте нынешнего г. Даулетабада или несколько южнее, где расположено селение Хайрабад. Бартольд, там же, 25; Lе Strange, 425.

13. 25 марта 1038 г.

14. Принимая во внимание следующие ниже даты, здесь, повидимому, описка: вместо 23 следует читать 3 раджаба — 11 апреля.

15. 17 апреля.

16. ***

17. 20 апреля 1038 г.

18. На этом, по-видимому, кончался том VIII. Далее следует приводимый ниже отрывок текста, представляющий собой, вероятно, позднейшую интерполяцию, которой в Тегеранской литографии нет: “Так сказал ходжа Бу-л-Фазл, дебир, сочинитель сей книги: В продолжении того времени, когда султан Мас'уд, сын Махмуда, да будет над ним милость Аллаха, прибыл из Хиндустана в Газну и [уже] пробыл там несколько дней, ко двору приехал конный [посланец] салара [Субаши], Бу Сахль, и самолично доложил [государю], что происходило. Султан полностью об этом был осведомлен и соизволил дать повеления о решительном сражении”.

19. 9 апреля 1038 г.

20. От начала абзаца до сноски текст оригинала, по-видимому, испорчен.

21. *** — привет. Слово ставилось в конце письма, аналогично латинскому vale.

22. 7 мая 1038 г.

23. 14 мая.

24. ***

25. ***

26. 1039—1040 г.

27. Нукан — город в округе Тус. Бартольд, Обзор, 70; Xудуд ал-Алем, л. 19б.

28. ***

29. Вместо слова *** в оригинале — читаю ***

30. Этот царский венец из золота и драгоценных камней весил 70 менов. Zainu'I Akhbar, 103. В переводе на метрический вес это составляет 47,6 кг.

31. *** — хамелеон, а также род шелковой ткани, отливающей разными цветами.

32. ***

33. ***

34. ***

35. Сомнительное слово *** — барашек?

36. 29 мая 1038 г.

37. Т. е. из Газны от эмира.

38. *** т.е. деньги чеканной монетой, подлежащие доставке из Ни-шабура в государственное казначейство в Газну.

39. В тексте здесь и ниже *** Пушт — округ (***) к югу отНишапура. В. Бартольд, Обзор..., 76.

40. 6 июня 1038 г.

41. Т. е. 1 рамазана—7 июня.

42. 10 июня 1038 г., суббота.

43. Т. е. обозы, женщины, дети и скот были отведены вглубь пустыни.

44. Выше — до часа предзакатной молитвы.

45. Ибн Фундук передает любопытный для характеристики Субаши, как военачальника, рассказ своего деда Эмирека Бейхаки, что дед однажды в Нишапуре отправился в Шадьях к Субаши, в распоряжении которого находилось войско в 100000 конных воинов и 200 слонов. В это время сообщили, что в таком-то округе заметили 10 тюркских всадников. Субаши по тревоге поднял войско, начал читать Коран и молиться и попросил также Эмирека Бейхаки усердно помолиться за благополучное его возвращение. Эмирек как мог утешил его, и, выйдя от него, сказал людям: “Солнце этой державы приблизилось к закату”, *** л. 119б.

46. Выше было сказано, самого начальника почты. Таких мелких неточностей в тексте “Истории” много.

47. ***

48. ***

49. Таббасайн — так арабские географы именовали два города в области Кухистан. Для различия один назывался Теббес Финиковый — Таббас ат-тамр — а другой Теббес Ююбовый — Таббас ал-уннаб. Первый из них в X—XI вв. был большим цветущим городом в оазисе среди песчаной пустыни, окруженный многочисленными рощами финиковых пальм и садами, с развитой системой оросительных каналов. Часто название Таббасайн прилагалось к этому городу. Le Strange, 358 ff..

50. Т. е. туркмен.

51. Имя, вероятно, искажено: илека Ибрахима не существовало. Под “покойным илеком” ниже подразумевается Наср Арслан-илек. Ваrthоld, Turkestan... 300.

52. ГФ ошибочно Ургендж, хотя в использованной ими АП правильно: Узгенд.

53. Бури-тегин (в тексте всюду Пур-Тегин) Абу Исхак Ибрахим, сын Насра Арслан-илека, правителя Ферганы. Бежал из плена у сыновей Али-тегина и впоследствии сделался правителем Мавераннахра с титулом Тамгач-хан. Ваrthоld, Turkestan... 300, 311—314.

54. 16 июля 1038 г.

55. 4 августа 1038 г.

56. Т. е. к везиру Ахмеду, сыну Абдассамада.

57. 7 августа 1038 г., понедельник.

58. *** названная выше ***

59. ***

60. ***

61. ***

62. ***, т.е. откупа за право сбора податей и налогов.

63. ***

64. 11 августа 1038 г.

65. Т. е. хутба будет читаться уже не на имя султана Мас'уда, а на имя нового владетеля.

66. Т. е. город беспомощен как человек, которому песок запорошил глаза.

67. Ваrthоld, Turkestan... 272—273.

68. ***

69. Бузган или Бужган — селение в Нишапурском округе. Xудуд ал-Алем, л. 196.

70. ***

71. 12 августа 1038 г., суббота.

72. 12 сентября 1038 г.

73. *** — этот день обязательно отмечают паломники, находящиеся в Мекке, проводя его на горе Арафат в окрестности города. Отмечать этот день в других местах не является религиозной обязанностью.

74. *** — смысл несколько не ясен.

75. ***

76. ***

Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962