АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО

Когда дело утвердилось в таком виде, *приспела большая беда*. В час предзакатной молитвы того дня, когда эмир прибыл в Гурган, он веселился по случаю события в Хорезме и падения забытого богом Харуна и услаждал себя вином, ибо казалось, что [теперь] великое бедствие избегнуто. Все его люди из ставки удалились. Хотя погода была жаркая, все же решили две недели простоять в Гургане. После часа пополуденной молитвы меня позвал ходжа Бу Наср, и мы стали обедать. Примчались два всадника о двуконь из числа принадлежавших Бу-л-Фазлу Сури, из феравинских девсуваров. Подойдя, они поклонились. “Что случилось?” — спросил их Бу Наср. “Мы приехали из Нишабура в два с половиной дня. Всю дорогу мы брали свежих лошадей и мчались вскачь, так что ни днем, ни ночью не знали покоя, разве только когда что-нибудь ели, ибо таков был приказ сахиб-дивана. Причины и обстоятельства нам неведомы”. Ходжа перестал есть, посадил за еду их и взял письма. Он вскрыл обертку и начал читать, [затем] тихо поднялся и покачал головой. Я, Бу-л-Фазл, понял, что что-то произошло. Потом он приказал седлать верховых животных, умыл руки и велел подать одежду. Мы встали. “Следуй за мной в ставку”, — сказал он мне. /470/ Всадников разместили на покой, и я направился в ставку. Ставка [оказалась] пуста: эмир до позднего утра пил вино, а после пиршества лег почивать.

Бу Наср — он был один — рассказал мне: “Туркмены-сельджуковды в большом числе переправились через реку ⁹⁸, прошли через степь Нух Гумбедан в сторону Мерва и двинулись в Нису. Однако они сделали сахиб-дивана своим ходатаем, дабы он посредничал в предоставлений им Нисы, за то один из трех их предводителей прибудет ко двору и отдастся служению, туркмены же будут войском и станут нести любую службу, какую им укажут. Пропал Хорасан, Бу-л-Фазл! Ступай к великому ходже и сообщи ему это обстоятельство”. Я пошел и застал его вставшим после сна, он читал книгу. Увидев меня, он спросил: “Добрые вести?” “Может быть”, — ответил я. “Да знаю я, — возразил он, — потомки Сельджука вступили в Хорасан!” “Так точно”, — промолвил я, сел и рассказал о случившемся. “*Нет могущества и силы, кроме как у всевышнего, всевеликого бога!* — воскликнул [ходжа]. Вот последствие похода в Амуль и мероприятий Ираки. Седлайте животных!” Я вышел наружу, а он [стал собираться] к выезду. [416]

Из своего дивана к нему явился Бу Наср. [Ходжа] отослал посторонних, никто другой, кроме меня, не остался. [Бу Наср] подал ему письмо от Сури: “Потомки Сельджука и Йинала ⁹⁹, около десяти тысяч конных, пришли из Мерва в Нису. Находившихся там туркмен и толпу прочих хорезмийцев потомки Сельджука держат перед собой стоя, не сажают, считая сие неуместным. Письмо же, кое они написали к слуге [государя], он приложил к сему, дабы высочайшее мнение с ним ознакомилось”. Письмо было такого рода: “Превосходительному славному шейх арреису, сейиду мавлана Абу-л-Фазлу Сури от Убейда Ябгу” Тогрула и Дауда ¹⁰⁰, рабов повелителя верующих.

Нам, слугам, нет больше возможности пребывать в Мавераннахре, в Бухаре, потому что, покуда был жив Али-тегин, между нами была приязнь, дружба и свойство. Ныне же, когда он умер, и дело [его] попало в руки двух его сыновей, неопытных юнцов, и Тунуш, который был сипахсаларом Али-тегина, взял над ними власть и над царством и войском, у нас с ним установилась открытая вражда, так что мы там оставаться не могли. В Хорезме великое смятение из-за убийства Харуна, и нам нельзя было податься туда. Мы пришли под защиту владыки мира, великого султана благодетеля, дабы ходжа порадел [нам] /471/ и написал великому ходже [Ахмеду], сыну Абдассамада, и сделал его [нашим] заступником, ибо мы с ним знакомы. Хорезмшах Алтунташ, да смилуется над ним Аллах, каждую зиму, до весенней поры, давал в своем владении место нам, нашему народу и нашим животным, и ходатаем бывал великий ходжа. Не примет ли нас высочайшее усмотрение на службу, так чтобы один из нас служил при высочайшем дворе, а другие подымались бы на любую службу, которую повелит государь, и мы успокоились бы под широкой сенью его. И не пожалуют ли нам области Нисы и Феравы, кои являются окраиной пустыни, дабы мы расположили там наши обозы, обрели душевный покой и не допускали проникнуть через Балханкух и Дихистан, из пределов Хорезма и через Джейхун ни одного злодея, а иракских и хорезмских туркмен мы будем преследовать. Ежели же, не дай бог, государь к нашей просьбе не снизойдет, то мы не знаем, каково будет положение, ибо у нас нет и не осталось никакой земли. Грозность Высокого собрания — велика, и мы не осмелились написать что-нибудь Высокому собранию, а написали ходже, дабы он осуществил это дело с помощью своего достоинства господина, ежели будет угодно Аллаху, велик он и всемогущ!”.

Прочитав это письмо, везир сказал Бу Насру: “О, ходжа, до сих пор мы имели дело с пастухами, поглядим [теперь], сколь возрастут неприятности, ибо нам еще предстоят испытания, теперь пришли завоеватели. Много я плакался, не надобно, мол, идти в Табаристан и Гурган, государь не послушался. Человечишка вроде Ираки, не умеющий отличить свою правую руку от левой, протянул горсть [417] пустой приманки, из которой ничего не вышло, потому что была она нелепой и ложной. Такие умиротворенные владения как Гурган и Табаристан взволновались и пошли на ветер, покорные и послушные жители восстали, кои и с Бакалиджаром не ладили, а в Хорасане стряслась величайшая беда. Да поправит счастливо господь всевышний последствие этого дела! Теперь, несмотря на все это, [опять] не допускают принять правильное решение и раздражают этих потомков Сельджука, ведь можно понять, что впоследствии получится”. Затем он сказал: “Это важней того, что можно на час отставить, надобно оповестить эмира”. Бу Наср возразил: “Он всю ночь пил вино до позднего утра и [теперь] спит”. “Какой тут может быть сон! — ответил везир, — нужно оповестить и сказать, что случилось важное дело, дабы его разбудили”.

/472/ Меня, Бу-л-Фазла, послали к Агаджи, денщику [государя]. Я переговорил с ним, он вошел в сераперде, остановился и кашлянул. Я услышал голос эмира, спросивший, что случилось. Денщик ответил: “Явился Бу-л-Фазл и говорит, что великий ходжа и Бу Наср пришли в нимтерг, им надобно видеть государя, потому что случилось важное дело”. “Ладно”, — ответил эмир и встал. Я пожелал ему добра. Эмир, да будет им доволен Аллах, потребовал таз и воды, умылся. Он вошел из сераперде в шатер, позвал их и [с ними] уединился. Я присутствовал, стоя. Прочитали письма. [Эмир] вскочил с места и крепко выругал Ираки. Великий ходжа сказал: “Божественное предопределение делает свое дело. Ираки и прочие, кроме него, все они только исполнители его. Государю в начале всякого дела, кое он предпринимает, надобно лучше [его] обдумывать. Теперь, когда событие совершилось, нужно постараться, чтобы оно не тянулось долго”. “Что же делать?”— спросил эмир. Везир ответил: “Ежели позволит высочайшее мнение, то следует позвать хаджибов Бектугды и Бу-н-Насра, потому что сипахсалара здесь нет. Хаджиб Субаши, который самый дальновидный, пусть тоже явится вместе с людьми, коих сочтет нужными государь, из числа воинства и тазиков, дабы на сей счет поговорить и посоветоваться”. “Согласен”, — промолвил эмир. Они вышли [из ставки], люди отправились и позвали предводителей. Народ, как положено, начал сходиться. В час предзакатной молитвы [эмир] открыл прием. [Государь] оставил великого ходжу Ахмеда, сына Абдассамада, ариза Бу-л-Фатха Рази, начальника посольского дивана Бу Насра Мишкана и хаджибов Бектугды, Бу-н-Насра и Субаши. Из числа недимов позвали Бу Сахля Завзани, которого [эмир] время от времени призывал и сажал в подобного рода негласных совещаниях.

По этому вопросу говорились всякого рода речи и обсуждались мероприятия. Эмир, да будет им доволен Аллах, сказал: “Это не пустячное событие — пришли десять тысяч турецких всадников со [418] многими предводителями, уселись посередине нашего владения и говорят, у нас-де нигде пристанища не осталось, будто впрямь наша сторона самая слабая. Мы им не позволим утвердиться на [нашей] земле и опериться. Посмотрите на туркмен, которых привел мой отец, переправил через реку и разместил в Хорасане. Они были скотоводы, [а] сколько бед от них причинилось. Им [потомкам Сельджука], о которых ходжа говорит, будто они ищут над собой опеки, нельзя позволить /473/ дохнуть. Лучше всего, нам из Гургана же двинуться лично с дворцовыми гулямами и самой отборной ратью по семенганской дороге, которая выходит между Исфераином и Устувой, и совершить нападение на Нису, как можно сильнее, и истребить их”.

“Так лучше всего, как усматривает высочайшее мнение”, — заметил везир Ариз, начальник посольского дивана и Бу Сахль Завзани повторили то же самое. “Что скажете вы?” — спросил везир хаджибов. “Мы существуем ради войны, — ответили те, — действуем по приказу, который получаем, и разим мечом, дабы враги не достигли цели. Разработать мероприятия — дело ходжи”. — “Во всяком случае, нужно разузнать о состоянии дороги, в каком она виде”, — сказал везир. Тотчас привели несколько человек, кои были знакомы с той дорогой. Они описали три пути: один [через] пустыню со стороны Дихистана, очень трудный, без воды и кормов, а два — по большей части очень неровные и пересеченные. Везир заявил: “То, что слуга [государя] знает, он скажет, как совет, приказывать же будет государь. Животные ексуваров и принадлежащие дворцовым гулямам большей частью долгое время в Амуле ели рисовую солому, а с тех пор как мы пришли [сюда], едят траву. Отсюда до Нисы [пути] таковы, как описали — неровные и трудные. Ежели государь двинется сам своей особой и будет спешить, животные устанут, и рать, которая дойдет до поля битвы, будет неспособна и утомлена, а враги, отдохнувши, готовы [к сражению] и животные [их] в силе. Надобно подумать, как бы не случилось беды, и нам себя не опозорить, ибо выступление государя лично драгоценной своей особой — дело немалое.

Во-вторых, туркмены спокойны и никаких злодеяний от них не обнаруживается; в таком роде они и писали Сури и выразили рабскую покорность. Слуге [государя] кажется лучше всего отписать Сури добрый ответ и сказать, что надобно-де передать дехканам ¹⁰¹, чтобы они не тревожились, потому что пришли к себе домой и находятся под нашей опекой и защитой. У нас, мол, давно было намерение пойти в Рей, когда мы туда прибудем, то все, что наше усмотрение найдет нужным и будет им на благо, мы прикажем. Покуда это письмо пойдет [к ним], и государь отсюда счастливо будет совершать переход в Нишабур, животные отдохнут и наберутся сил, и намерения этих пришельцев тоже лучше /474/ проявятся. Тогда, ежели понадобится, и [419] мнение государя признает за лучшее изгнать их из Хорасана, пусть отправится, приготовив отряд сильного войска с опытным и благоразумным саларом и прикончит с успехом их дело, дабы показать [нашу] силу. [Но] ежели государь сам своей особой пойдет на них, особливо ежели наступление поведут отсюда, то слуга [государя] высказал все, что у него было на уме — приказывать надлежит государю”. Присутствовавшие согласились, что это мнение — правильное и порешили на том, чтобы через три дня выступить в Нишабур.

Эмир велел позвать на это собрание Бу-л-Хасана Абдалджалиля. Он явился и получил распоряжение пойти в город Гурган с пятью предводителями из серхенгов, с одним хаджибом и тысячью конных и быть кедхудаем [этого] войска — [посмотрим, мол], что станет с заверением Бакалиджара, которое он дал о присылке откупных денег ¹⁰². Тогда то, что найдет нужным [государево] усмотрение, будет повелено. По этому вопросу несколько времени продолжались прения. [Затем] Бу-л-Хасана Абдалджалиля отвели в вещевую палату и надели на него халат. Он предстал пред лицо [государя] с предводителями и хаджибом; им тоже дали по халату. Они удалились, проследовали в полной готовности мимо ставки и выступили из города.

В среду, в десятый день месяца раджаба ¹⁰³, прибыли спешные гонцы ¹⁰⁴ из Хорезма и привезли известие об убийстве Абдалджаббара, сына великого ходжи, и его родичей и приверженцев. Абдалджаббар поторопился: когда убили Харуна, он тотчас же вышел из потайного убежища, сел на слона и поехал на площадь Серай-и Имарат. Другой сын хорезмшаха, которого звали Хендан, с Шукр-Хадимом и гулямами бежал. По несчастливой случайности Шукр-Хадим с несколькими гулямами за каким-то делом пришел на площадь Серай-и Имарат. Он встретился с Абдалджаббаром, и Абдалджаббар стал его поносить. “Дайте ему!” — приказал Шукр гулямам. Те схватились за стрелы и бердыши и убили Абдалджаббара вместе с двумя его сыновьями, двоюродным братом со стороны отца и сорока с лишним его приверженцами. Они снова возвратили обратно Хендана и посадили его эмиром. Обстоятельное описание этих событий будет дано в главе о Хорезме.

Везир приступил к исполнению обряда оплакивания. Вся служилая знать и вельможи направились к нему. Я видел, какую он проявил твердость духа: ни одна слезинка не пролилась из его глаз. Во всех смыслах величия сей муж был единственным [в свое время] и в этом случае его тоже видели преисполненным смирения и похвалили [за это]. Впрямь было похоже на то, словно стихотворец вот этим бейтом имел в виду его, стихи: [420]

*По нас скорбели, мы не оплакивали никого,
Сердца верблюдов к нам сурово речь держали* ¹⁰⁵.

Эмир прислал к нему факиха Абдалмелика Туей, недима, с уведомлением о соболезновании. /475/ Сей факих был красноречив и умен. Когда он передал устное сообщение, ходжа встал, облобызал землю, сел и сказал: “Слуга [государя], сыновья [его] и все, кто у него есть, да падут жертвой за один волосок государя, ибо счастье слуг в том, чтобы прожить жизнь в благоволении господина. Люди созданы по одному образцу — никто не приобретает славы по ошибке”. Сие воздержание от плача и стенаний совсем походило на то, как поступил Амр, сын Лейса„ и я расскажу, что на сей счет читал, дабы было известно. *А Аллах знает лучше!*.

РАССКАЗ ОБ АМРЕ, СЫНЕ ЛЕЙСА, ЭМИРЕ ХОРАСАНА, О ТВЕРДОСТИ ДУХА ВО ВРЕМЯ ОБЪЯВЛЕНИЯ ЕМУ О СМЕРТИ СЫНА

Амр, сын Лейса, в каком-то году вернулся из Кермана в Систан. Его сын Мухаммед, коего называли почетным прозвищем Фата ал-аскар ¹⁰⁶, вырос очень красивым юношей и способным. По воле судьбы в Керманской пустыне этого сына поразила болезнь кулендж ¹⁰⁷, в пяти фарсангах от города Систана ¹⁰⁸, но Амру не представилась возможность задержаться в том месте. Он оставил сына там с лекарями и надежными людьми, с одним дебиром и сотней всадников на верблюдах-скороходах. Их за'иму он сказал: “Надо, чтобы всадники прибывали [ко мне] один за другим и чтобы дебир писал, как чувствует себя больной, что ест, что говорит; спит ли или не спит, дабы Амр знал о всех переменах, кои предопределил господь бог, да славится поминание его!”.

Амр доехал до города, расположился в личном своем серае и сел в уединении на ковре неустанной молитвы, так что пребывал там и днем и ночью, там же спал на полу без подушки под головой. Всадники на верблюдах непрерывно приезжали, раза двадцать три в сутки. То, что писал дебир, ему прочитывали, а он стенал и плакал и раздавал богатую милостыню. Семь суток прошло на такой лад: день в посте, ночью разрешая себя хлеб сухой, не подкрепляя себя каким-нибудь нанхваришем ¹⁰⁹, в плаче и стенании.

На восьмой день перед рассветом приехал старшой всадников без письма, потому что сын отошел [в иной мир], а дебир не осмелился написать извещение о смерти. Он послал старшого, не сумеет ли тот рассказать о случившемся событии. Войдя к Амру, [старшой] облобызал землю, но письма при нем не было. Амр спросил: “Мальчик получил повеление?” За'им всадников ответил: /476/ “Долгие лета жизнь государю!” “Хвала Аллаху, слава господу, велик он и всемогущ, который содеял то, что хотел, и содеет то, что захочет! Ступай, храни, [421] в тайне это событие”. А сам встал и пошел в баню. Ему распустили волосы, вымыли. Он пришел успокоенный и лег отдохнуть.

После молитвы он приказал позвать правителя двора. Тот пришел. Амр распорядился: “Пойди, приготовь на завтра большое угощение, три тысячи барашков и то, что к ним полагается, вино и принадлежности к нему и приведи мутрибов”. Правитель двора удалился и все приготовил. Хаджибу Амр сказал: “Завтра будет всеобщий прием, оповести воинство и раиятов, знатных и простых”.

На другой день рано утром он сел и открыл прием. Расставили много столов, после приема к ним протянули руки; принесли вино, мутрибы начали свое дело. Когда уже кончали, Амр обратился к знатным вельможам, родичам и свите и произнес: “Знайте, что смерть — правда. Мы семь суток страдали за сына [нашего] Мухаммеда. Мы отказались от сна, от пищи, от покоя, — лишь бы он не умер. [Однако] приговор господа бога, велик он и всемогущ, был таков, чтобы сын скончался. Ежели бы его продали обратно, мы бы купили [его] за самое [для нас] драгоценное, но сей путь для человека закрыт, поскольку от отошел [в иной мир], и известно — мертвый не возвращается. Стенание и плач — безумие и дело женщин. Возвращайтесь по домам, будьте как всегда, живите радостно, ибо царям печалиться — нелепо”. Присутствовавшие пожелали ему добра и разошлись. От подобных рассказов у людей крепнет решимость, а людям презренным они воздают соответственно их сущности.

Эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, выступил из Гургана в четверг, одиннадцатого числа месяца раджаба ¹¹⁰, и прибыл в Нишабур в понедельник за восемь дней до конца сего же месяца ¹¹¹ и расположился в саду Шадьях. В воскресенье, за два дня до конца сего же месяца, в Нишабуре помер Ахмед Али Нуш-тегин, да смилуется над ним Аллах! *Каждый смертный час предначертан*! Со смертью его, можно сказать, забросили наездничество, човган, лапту и прочие предметы адаба ¹¹².

Когда эмир приехал в город, он с жаром принялся устраивать дела войска, дабы послать его в Нису. Туркмены держали себя спокойно, выжидая, что произойдет [дальше]. Письма осведомителей из Баверда и Нисы были таковы: “С тех пор как мы выступили из Гургана и до остановки в Нишабуре, с их стороны никакого воровства и преступлений не было. /477/ Обозы их большей частью ограбил и увел Шахмелик, и они весьма несчастны. То, что у них осталось, они держат при себе, отвели в пустыню и зорко стерегут днем и ночью; [422] готовы они на войну и на мир. С ответом, который ими получен от Сури, они немного успокоились. Однако потомки Сельджука находятся в большом страхе и каждый день они и йиналовцы с рассвета до позднего утра верхом на конях, остановившись на каком-нибудь холме, совещаются, что делать, ибо слышали, что высочайшее знамя двинулось на Нишабур. Они сильно боятся”. Эти письма доложил ходжа Бу Наср, и эмир прекратил пить вино, крепко призадумался и раскаялся в походе, от коего в Табаристане не осталось ничего, кроме дурной славы, а в Хорасане установилось эдакое положение. У Ираки уже больше не хватало смелости говорить с эмиром о мероприятиях по управлению государством. Но хуже всего было то, что [у эмира] на великого ходжу Ахмеда, сына Абдассамада, возникли подозрения, несмотря на добрые услуги, кои он оказал, и на правильный расчет, как убить забытого богом Харуна. [Эмир] счел мятеж Харуна делом рук Абдалджаббара, сына великого ходжи. Кроме того, [ему] представили так, будто у ходжи с врагами есть общий язык и что приход потомков Сельджука в Хорасан ему желателен. От ходжи Бу Насра, да смилуется над ним Аллах, в негласной беседе, которая у него была с Абу Мансуром Тейфуром и со мной, я слышал, он говорил:

“Господь, велик он и всемогущ, знает, что сей везир — человек честный и добросовестный и находится вне подобного рода подозрений. Однако бывает, что у царей разыгрывается воображение и [тогда! никто не может как следует постичь их убеждения и сердце и понять их образ действий. Я, Бу Наср, в силу того, что с юности и до наших дней соприкасаюсь с ними, более осведомлен в их образе жизни. То судьба захотела, что государь наш держит везира в подозрении до [того], что противодействует всякому правильному мероприятию, которое тот придумывает по любому вопросу. *Когда приходит судьба, слепнет зрение*.

Несколько раз [государь] испытывал этого вельможу, и тот оказывал важные услуги; он назначал его с громадной ратью в Балх, Тохаристан и Хутталан, приставляя к нему скрытно приставом какого-нибудь значительного салара. Ходжа все это знал и переносил и ничуть не переставал [давать] советы. Ныне, когда приключилось событие с потомками Сельджука, и эмир по этой причине удручен, ветревожен и готовится /478/ послать в Нису рать, он по сему поводу созвал негласное совещание. Произносили всякого рода речи. На все, что ни говорил везир, эмир отвечал оскорбительно.

Когда мы вернулись обратно, ходжа уединился со мной и сказал: “Видишь, что мне препятствует!? Слава Аллаху великому! Такого сына моего как Абдалджаббар убили со множеством людей из приверженцев [его]! Погибли они Хорезма ради и при всем этом государь кое-что знал [о том], что я в хорезмских событиях не повинен. На всякий раз [423] когда у него зародится подозрение, и он [что-нибудь] вообразит, у меня же сына и стольких людей не найдется, чтобы им зря пропасть, а ему бы понять или не понять, что я невиновен. Но еще удивительней с этими туркменами. Уж не говоря ни о чем другом, с какой стати я бы питал к ним склонность? Что они дадут мне должность везира, когда наберутся мощи после столь многих земных поклонов передо мной и лобызаний руки? Во всяком случае, теперь везир такого государя как Мас'уд, сын Махмуда, — я так понимаю — поважнее, чем будь я везиром какой-то кучки людей, которые мне долго служили. Ну а коль скоро положение таково, как оно есть, где во мне остаться сердцу? Как работать рукам и ногам моим, как действовать рассудку и соображению?”.

Я ответил: “Да будет долгой жизнь господина! Все это не так, не нужно заводить сердце в такие места, ибо ежели быть столь мнительным и недоверчивым тогда, когда впереди столь много важных дел, то [ничего] не получится”. “Ты что меня улещаешь, ходжа, — возразил везир, — я ведь не маленькое дитя. Разве ты не видел, сколько слов сегодня было сказано с оскорблением. Давно уже я это на себе чувствую, но пропускал мимо, а теперь оно выходит из границ”. “Ходжа позволит, ежели я об этом обстоятельстве доложу Высокому собранию?” — спросил я. “Будет бесполезно, — ответил он, — ибо сердце государя испортили. Ежели когда-нибудь зайдет разговор об этом, и ежели ты [тогда] дашь честный совет, достойный тебя, и расскажешь по правде, что обо мне знаешь, то позволяю”. “Прекрасно”, — заключил я.

Случайно эмир созвал негласное совещание, где речь шла о Балхе, о сыновьях Али-тегина, о Хорезме и потомках Сельджука. Я сказал: “Да будет долгой жизнь государя! Нельзя откладывать важные дела, чтобы образовался склад. Эту тревогу на сердце принесло пренебрежительное отношение к делам. Надобно малость воздержаться от удовольствий и отдаться делу, посоветоваться с везиром”. — “Что ты говоришь! — возразил эмир, — все это исходит от него, ведь он с нами не прямодушен”. Эмир стоял [на своем] /479/ и начал жаловаться на великого ходжу, что в Хорезме произошло то-то и то-то, а сын его учинил так-то, и вот теперь он привел потомков Сельджука. “Да будет долгой жизнь государя! — сказал я в ответ, — у нас с ходжой на сей счет вчера была долгая беседа, много слов было сказано, и он выказал не в меру много отчаяния. Я спросил его, дозволено ли будет эти слова доложить Высокому собранию. Он ответил, что коль скоро придется к слову, то дозволяется, ежели ты, мол, расскажешь от себя. Теперь, коль будет повеление, я расскажу?” — “Ладно”, — промолвил [эмир]. [424]

Я воспользовался случаем и рассказал полностью все, что говорил везир. Эмир на несколько времени крепко призадумался, потом сказал: “Верно, он говорит правду, что его достояние, сын и люди погибли за Хорезм. Для того, чтобы пал тот гордец, он принимал меры правильные, от [чистого] сердца”. — “Раз государь знает, что это так, — продолжал я, — а этот человек — везир, оказавший немало добрых услуг, кои от него были потребованы, жертвовавший своей жизнью и достоянием, то какая польза быть о нем дурного мнения и его подозревать, ведь вред от этого падет на государевы дела, ибо, как сумеет правильно рассудить заподозренный везир, ведь все, что он придумает и захочет доложить, будет, по его убеждению, понято совсем иначе. [Везир] говорит только то, что требуется [в данное] время, а правота и полезность [совета] пропадают”.

Эмир, да будет им доволен Аллах, ответил: “Да, это так, как ты сказал, до сих пор для нас от этого человека не обнаружилось никакого обмана, но нам о нем прожужжали уши и еще продолжают жужжать”. — “У государя нынче появилось много важных дел, — возразил я, — ежели высочайшее усмотрение позволит, то сердце сего человека следует заполучить [обратно]. Коль скоро после сего о нем будут что-либо говорить понапрасну, то [государь] прикрикнул бы на того человека, дабы у человека раскрылись разум и сердце, и дела государевы не запутывались, а шли бы прекрасно”. — “Что же надобно сделать на сей счет?” — спросил эмир. Я ответил: “Ежели государь найдет возможным, то пусть позовет его и наедине согреет его сердце”. “Нам совестно”, — промолвил [эмир]. Да простит господь всемогущий великого государя! Позволительно сказать, что не может быть государя более великодушного и мягкосердого, чем он.

“Как же полагает государь?” — спросил я. “Тебе следует пойти к нему около часа предзакатной молитвы с устным сообщением от нас и сказать ему все, что ты сочтешь за благо /480/ и что принесет успокоение его сердцу; завтра и мы ему скажем лично то же, так что у него не останется никаких сомнений. Когда ты сходишь к нему, тебе нужно будет повидать меня и рассказать все, как было”. — “Ежели высочайшее мнение позволит, то пусть со мной пойдет Абдус или кто-нибудь другой из ближних людей государя по его благоусмотрению, [все же] двое — не один” — “Я понимаю, что ты думаешь, — возразил эмир, — [но] от нас к тебе не приставлен соглядатай, и твое сочувствие и честность очень хорошо известны”, — и он сказал [мне] много хорошего, так что я смутился, отвесил поклон и удалился.

В час предзакатной молитвы я отправился к ходже и все, что было, передал ему, а [также] устное сообщение [от эмира], полное ласки и сердечной теплоты. Когда я кончил, ходжа поднялся, облобызал землю, сел и прослезился. Он сказал: “Я никогда не забуду права [425] владыки, принадлежащие государю, несмотря на ту высокую степень, в коей он меня утвердил. Покуда я жив, я нисколько не останусь в долгу по части служения, подачи совета и сочувствия. Но я прошу нижайше не слушать слов моих завистников и врагов обо мне. Ежели с моей стороны произойдет ошибка, пусть меня одернут и накажут, но не скрывают у себя на сердце и за нее не берут [меня] под подозрение. От страха у меня мысли и руки перестанут работать и ущерб от этого отразится на государственных делах. Как можно будет [тогда] вести речь о важных вопросах?” Я ответил: “Пусть господин великий ходжа ободрит и успокоит [свое] сердце, ибо ежели после этого будет проявлено какое-либо лицемерие, то за него надобно будет схватить Бу Насра”. Я поднял его настроение, ушел и доложил полностью эмиру о том, что происходило, сказав: “Ежели высочайшее усмотрение найдет возможным, пусть завтра в негласной беседе великому ходже будет сказано доброе слово, ибо то, что он услышит из высочайших уст, будет не то, [что из моих]”. — “Сделаю”, — промолвил эмир.

На другой день после приема [эмир] уединился с ходжой, а приближенные удалились. [Эмир] позвал и меня и сказал везиру несколько слов весьма любезных, так что у везира никаких сомнений не осталось. Слова эти были совершенно необходимы, дабы [везир], возможно, распутал бы дела, потому что без везира [ничего] не вышло бы” ¹¹³. “Да, это так”, — заметили мы и пожелали ему добра за то, что он столь блюдет благополучие [государства].

/481/ Поскольку эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, принял твердое решение послать сильную рать с властным саларом в Нису, он созвал негласное совещание с везиром, аризом, начальником посольского дивана и Бу Сахлем Завзани, недимом, с хаджибами Бектугды, Бу-н-Насром и Субаши. Кто-то пошел и позвал вельмож, серхенгов, хаджибов и правителей областей, как-то: хаджиба Нуш-тегина Валь-валиджи ¹¹⁴, салара Пири Ахура и других. Когда они явились, эмир сказал: “Несколько дней [мы] простояли на месте, войско освежилось, животные отдохнули. Хотя письма осведомителей из Нисы и Баверда приходят такого рода, что потомки Сельджука спокойны, боятся и раиятов не обижают, нам все же, сколько мы ни думаем, кажется некстати, что десять тысяч турецких конников находятся среди нас. Как с ними быть?” Все поглядели друг на друга. “Говорите, — промолвил везир, — ведь государь вас спрашивает и позвал вас ради этого важного дела. Положение таково, как изволит видеть высочайшее усмотрение. От этих людей надобно либо очистить Хорасан и всех их отбросить на ту сторону реки, либо они должны покорно прийти на служение государю отдельными отрядами, и предводители их [должны] прислать заложников к высочайшему двору”. [426]

Заговорил Бектугды: “Хорошо известно, что покойный эмир по воле своей привел в Хорасан полчище туркмен, [известно], какое зло они причинили и все еще причиняют, а у этих, других [туркмен], загорелось желание прийти в Хорасан [через] тех. Враг никогда не сделается другом, — меч на них надобен, ведь это говорил еще Арслан Джазиб, но его не послушали, покуда не стало так, как есть”. Прочие вельможи сказали то же самое, и было положено, чтобы в Нису двинулась рать с опытным саларом. “Кого пошлем?” — спросил эмир. [Ему] ответили: “Коль позволит усмотрение, мы, слуги, с везиром сядем снаружи, и дело решится путем устных передач”. “Ладно”, — согласился эмир. Они удалились.

Бу Наср Мишкан приходил и уходил. Много слов было сказано, покуда не остановились на десяти саларах, предводителях [из] свиты, так чтобы главой их был хаджиб Бектугды, а кедхудаем ходжа Хусейн, сын Али Микала; [постановили] также снарядить пятнадцать тысяч всадников разного рода и две тысячи дворцовых гулямов. Бектугды сказал: “Я, слуга, повинуюсь приказу, однако говорят, у семи поваров ¹¹⁵ котел не кипит: назначили в эту рать несколько человек /482/ именитых саларов, частью махмудовцев и кое-кого из возвышенных государем, молодежь неопытную, а ведь приказ должен быть един и дает [его] глава саларов. Я уже человек постаревший, глазами и телом слабый, и не могу [за всем] усмотреть. А в саларстве никакое противление не должно быть терпимо, от этого [может] стрястись большая беда. Государь-то знает от меня”. Эмир, да будет им доволен Аллах, ответил: “Никто из этих саларов не осмелится выйти из повиновения тебе”. Кое-кому пришлось не по душе, что начальником пойдет Бектугды. Стали говорить: “Старик сей рассуждает правильно, не годится, чтобы дело пошло вкривь”. — “Бектугды все равно придется пойти, ибо выбор пал на него”, — промолвил эмир. Народ удалился, чтобы тем, кому должно было отправиться, справить дела”.

Великий ходжа по секрету сказал Бу Насру: “Уж очень мне нежелателен этот военный поход, но я не решаюсь слова сказать, ибо все перевернут иначе”. — “По какой же причине?” — спросил [Бу Наср]. “Сочетание светил очень дурное”, — ответил [ходжа], а он прекрасно знал науку о звездах. Бу Наср возразил: “И мне [поход] противен. Науки о звездах я не знаю, но знаю только, что толпище чужих людей, пришедших в эти края и изъявляющих рабскую покорность, принять [к себе] лучше, чем нагнать на них страх и вызвать в них недоверие. Однако, поскольку государь и салары решили так, то не остается ничего другого, как молчать. [Посмотрим], что предопределил господь бог, велик он и всемогущ”. “Я обязательно доложу, — сказал ходжа, — ежели и не будет услышано, то я хоть не понесу [427] ответственность”. Он доложил, но без пользы, ибо приспела судьба, а приспевшую судьбу одолеть нельзя.

На другой день эмир выехал верхом и остановился на поле, кое находится перед садом Шадьях. Войско пересчитали концом кнута ¹¹⁶, так что все признались, что его достаточно на весь Туркестан, да еще две тысячи дворцовых гулямов — этого хватило бы на целый мир. Начальнику гулямов хаджибу Бектугды эмир выразил много любезности и обласкал [его], а всем вельможам и предводителям сказал: “Сей человек — ваш салар и мой наместник. Все вы слушайтесь его указаний, ибо его распоряжения равны нашим повелениям”. Все облобызали землю /483/ и промолвили: “Слушаемся и повинуемся”. Эмир вернулся обратно. Расставили столы и усадили вельмож, предводителей, родичей и свиту за обед. Когда покончили [с обедом], Бектугды и другим предводителям, назначенным на эту войну, дали халаты. Они предстали [пред лицо эмира], поклонились [ему] и удалились. На другой день, в четверг девятого числа месяца ша'бана ¹¹⁷, эта рать отправилась в Нису с очень значительным запасом продовольствия, снаряжения и оружия, и с ней ходжа Хусейн, сын Али Микала, а при нем много одежды и золота, чтобы по степени заслуг раздавать по своему усмотрению награды людям, кои в день битвы будут хорошо сражаться. Назначили с ними и слонов, дабы когда салар поедет на слоне, Хусейн тоже садился бы на слона в день битвы и видел, что происходит.

В пятницу, десятого числа сего же месяца, эмир соизволил передать должность хатиба в Нишабуре устаду Абу Усману Исмаилу, сыну Абдаррахмана Сабуни, да смилуется над ним Аллах! Сей человек во всех видах мастерства был единственным в [свое] время, особливо в обряде прославления свойств божиих и красноречии, и высокое его превосходство видели в том, что все мастера красноречия перед ним побросали щиты ¹¹⁸. В сей день он произнес весьма прекрасную хутбу. Казий Абу-л-Ала Са'ид, да покроет его Аллах своим милосердием, обиделся на это назначение и передал устные сообщения [эмиру], что переворачивать, дескать, установленные правила — непохвально. Было отвечено: “Так пришлось, пусть не сердится”.

В час предзакатной молитвы во вторник, двадцать первого числа месяца ша'бана ¹¹⁹, пришла записка от осведомителя, состоявшего при войске, что туркмен разбили с первого раза, когда до них дошел передовой полк, так что не оказалось нужды в большом полке и полках правой и левой руки. Около семисот-восьмисот голов тут же посекли, множество народа захватили в плен и заполучили большую добычу. Как только пришло это известие, ферраши ради оповещения пошли по домам знатных людей с этой вестью и много чего [за то] получили. По прибытии вестников [эмир] приказал трубить в рога и бить в [428] барабаны и потребовал недимов и мутрибов. Они явились и принялись за дело. Всю ночь до утра [эмир] пил, и шло большое веселье, ибо он не пил вина уже несколько дней, а близок был месяц рамазан. Так же как он веселились по своим домам и все [прочие].

На рассвете пришло сообщение, что султанской рати /484/ нанесли страшное поражение и все, что у ней было драгоценного и принадлежностей, попало в руки противника. Салара Бектугды гулямы сняли со слона, посадили на коня и поспешно увезли, а ходжу Хусейна, сына Али Микала, взяли в плен, потому что он был на слоне, лошадь до него не дошла. Рать, отступая, двинулась несколькими путями. Как только прибыло это сообщение, дежурный дебир оповестил ходжу Бу Насра. У Бу Насра дом был в Мухаммедабаде, близко от Шадьяха. Он тотчас же явился во дворец. Прочитав письмо — оно было очень краткое — он до крайности растерялся и приуныл. Спросил, что делает эмир; ответили, что он перед рассветом лег почивать и невозможно, чтобы он проснулся ранее позднего утра. Бу Наср написал записку везиру, упомянув происшествие. Везир явился. По обыкновению начали сходиться родичи, свитские и вельможи.

Придя во дворец, я, Бу-л-Фазл, застал везира, ариза, начальника посольского дивана, Бу Сахля Завзани, Сури, хорасанского сахиб-дивана, Субаши и хаджиба Бу-н-Насра, сидящих без посторонних у ворот сада. Ворота были заперты и сад пустой. Они горевали по поводу события и разговаривали, но сути того, что случилось, они не знали. Поздно утром написали записку эмиру, что произошло такое-то горестное событие, приложили [к ней] записку осведомителя и завернули в обертку. Слуга ее взял, передал и принес ответ: “Всем не расходиться, с часу на час придет другое известие, потому что конные [гонцы] беспрерывно в пути; после молитвы будет прием, чтобы на сей счет переговорить”. Других людей отпустили, а эти вельможи остались во дворце.

Около часа пополуденной молитвы прибыли два феравинских всадника из девсуваров, принадлежащих Сури, с лошадьми и снаряжением; отправились они с поля сражения, люди боевые и ехали очень быстро. Их вызвали и расспросили о положении: по какой причине в первом письме говорилось, что туркмен перебили и нанесли [им] поражение, а во втором письме — что враг победил. Они ответили: “Это божье дело, ни у кого и в мыслях не было, что враги, трусливые и безоружные, несчастные бродяги, ни с того, ни с сего разгромят столь великую рать. Но нужно знать правду. Ежели бы приказы салара Бектугды исполняли, /485/ то этой беды не стряслось бы. Но ведь не исполняли. Всяк действовал по своему желанию, потому что саларов было много. Когда выступили отсюда, осмотрительность и осторожность соблюдали, и на каждом переходе движение совершали в [429] порядке: большой полк, полки правой и левой руки, оба крыла, запас, сторожевой полк и передовой полк шли правильно. Подойдя к становищу, увидели несколько горстей пустых шатров и животных и несколько пастухов. Салар приказал: “Будьте благоразумны, соблюдайте порядок, ибо враг находится по краю пустыни и устроил засады. Не случилось бы беды, пусть пойдет наш головной отряд и хорошенько разведает положение”. Приказа не послушались. Произошло так: головной отряд двинулся с места и набросился на те шатры, на домашний скарб, на отощавший скот и перебил много разного рода народа. Вот это и было первое сообщение, что туркмены разбиты.

Когда салар увидел такое положение, дело беспорядочное, он по необходимости двинул вперед большой полк, [полки] перемешались, и боевой порядок нарушился, особенно когда подошли к той деревне, где у противника имелись засады, и он подготовился к бою. Начали сраженье. Ходжа Хусейн сидел на слоне. Бой разгорелся, как сильнее не бывает, потому что враг старался затянуть дело и дрался хорошо. Вышло не так, как полагали, что при первом наскоке враг побежит. День выдался очень жаркий, песок раскалился, войска и животные изнемогали от жажды. В тылу у них был арык. Несколько неопытных саларов стали говорить, что нужно-де спокойно повернуть войско назад, налетая [на врага] и откатываясь, пока оно не дойдет до воды. Того не понимали эти салары, что поворот вспять бывает равносилен поражению, а мелкий люд [сам] не может додуматься, что это значит. Без ведома салара [Бектугды] повернули обратно. Враг, увидев это движение, счел его за отступление, ринулся из засад и насел с большой силой. Салар Бектугды растерялся. Слабый телом, беспомощный, верхом на слонихе, где ему было поправить положение — войско [продолжало] идти своей дорогой, а враг сильно наступал и одолевал. Когда враг стал окружать слона, гулямы сняли с него Бектугды, пересадили на коня и, отбиваясь, увезли. Будь оно не так, то и он тоже попал бы в плен. Тут уж было не до воды и остановки там! Никто не выручал друг друга, каждый думал только о своей /486/ жизни, и [все] огромное имущество ¹²⁰, богатое убранство и снаряжение попали в руки противника, потому что все наши люди ушли, каждый отряд по другой дороге.

Мы двое держались вместе, покуда туркмены не бросили преследовать наших и мы не оказались в безопасности. Потом мы мчались целую ночь и вот прибыли. Раньше нас никто не приехал. То, что мы рассказали — правда, потому что нас и восемь наших товарищей назначил к этой рати сахиб-диван для доставления известий. До сих пор мы не знаем, что случилось с нашими товарищами, куда они пропали. Ежели кто-нибудь скажет, что было наоборот, то слушать не нужно, ибо у нас только и была эта должность в войске — узнавать [430] происшествия и сообщать. Жалко, что такое громадное снаряженное войско пошло на ветер из-за ослушания предводителей. Но такая уж была судьба!”.

Когда вельможи и предводители услышали эти слова, они очень огорчились, что столь великая, хорошо снаряженная рать пропала задаром. То, что слышал, ходжа Бу Наср продиктовал мне, и оно было записано. После молитвы эмир открыл прием, а потом устроили негласное совещание. Заседали эти же вельможи, и совещание продлилось до часа вечерней молитвы. Эмир прочитал список. Речь шла обо всем. Везир утешал эмира и говорил: “Такова была судьба. Так бывало с тех пор, как мир стоит, с большими ратями так случалось много раз. Да будет государю долгая жизнь, ибо покуда существует государь и его держава, все беды можно поправить”. “Помимо приговора господа бога, велик он и всемогущ, — сказал ариз, — это поражение произошло потому, что войсковые предводители не поддержали [салара Бектугды]”. Все говорили в таком же роде, кто помягче, кто порезче.

Когда они удалились, везир обратился к Бу Насру: “Ты все молчал, не говорил, а когда заговорил, то [словно] камень из камнемета пустил в стеклянный дом”. “Что же делать, — ответил Бу Наср, — я грубиян и с желчью своей не справляюсь. Однако от меня наш государь того не слышал, что от тебя. Событие случилось такое ужасное, что покуда жив буду, горечь его у меня во рту не пройдет. Не привык я к подобным событиям в сей великой державе. Первому скажу господину великому ходже, потом другим: ради того, чтобы расположить [к себе] султана, дабы греха на грехе не было, его воодушевляли, и я тоже кивал головой и поддакивал, потому что выхода /487/ не было. Внутри меня раздался [голос]: “Бу Наср, что ты говоришь?” [Голос] повторял, настаивал. Что же мне было делать, как не сказать правду, не дать хороший совет; быть может, он [после них] откажется от самовластья, станет прислушиваться к более верным делам?” “Да вознаградит тебя Аллах добром! Ты говорил и говоришь прекрасно”, — сказали все и разошлись.

Потом я спросил у ходжи Бу Насра: “Что за речь была сказана, столь напугавшая людей?” Он рассказал: “Все говорили лицемерные слова и случившееся важное событие считали пустяком, как водится. Я не проронил ни слова и от злобы меня корежило. А эмир [и впрямь] не придавал [событию] значения ¹²¹. “Да будет долгой жизнь государя”, — сказал я, — хотя разговор о войне не мое ремесло, и я ничего не сказал ни тогда, когда рать отправляли, ни ныне, когда случилось важное событие, [но] сейчас, когда государь настаивает, было бы неприлично ничего не сказать. Сердце слуги [государя] обливается кровью, и я хотел бы быть мертвецом, чтобы не видеть сей день. Эмир [431] возразил: “Говорить следует без стеснения, ибо у нас нет никаких подозрений к твоим словам”. Я сказал: “Да будет долгой жизнь государя! Надобно немного воздержаться от веселья и удовольствий, самому сделать смотр войскам и те сбережения, коими ходжа ариз полагает, что оказывает услугу, пустить в расход, привлечь [к себе] сердца воинства и поберечь ратных людей, ведь покойный эмир большие средства ¹²² тратил на смелых воинов. Ежели не беречь воинов, то они явятся и, не дай бог, расхитят средства и [нужно будет] страшиться любой опасности. Я, слуга, знаю, что государю эти слова придутся не по душе, слова правды и наставления — горьки, но другого способа нет. Сочувствующие слуги никогда не молчат”. — “Да, это так, как ты говоришь, — заметил эмир, — искренность твоя и сочувствие — известны”. Речь пошла обо всем. Решили отправить посла. Раньше нужно было бы послать, покуда еще не было этого позора! Я никоим образом в сие дело вникать не буду и каков будет конец не знаю. *Аллах оказывает помощь по милости своей*”.

В субботу, за шесть дней до конца месяца ша'бана ¹²³, пришло письмо из Газны о кончине /488/ Бу-л-Касима Али Новки, да будет над ним милосердие Аллаха, отца ходжи Бу Насра, который ныне, в счастливую пору великого султана Абу-л-Музаффара Ибрахима, сына Поборника веры в Аллаха Мас'уда, да будет ими доволен Аллах, состоит в должности мушрифа государства, а должность начальника почты, которую исправлял Бу-л-Касим, эмир, да будет им доволен Аллах, в последние два года отдавал Хусейну, сыну дебира Абдаллаха, должность же газнийского мушрифа взамен этого была передана Бу-л-Касиму не потому, что обнаружился какой-нибудь обман, а [сам] Хусейн просил должность начальника почты. Он был сыном начальника посольского дивана эмира Махмуда, да будет им доволен Аллах, и в пору отца был в Герате везиром этого государя ¹²⁴. Государь посовестился отказать и должность начальника почты отдал ему, а должность мушрифа, более важную, — Бу-л-Касиму. Я нарочно изъясняю эти вот обстоятельства, чтобы отдать должное вельможам и старцам этого славного семейства и принести благодарность за хлеб-соль, которую вожу с ними.

После этого стали появляться беглецы. Они шли по разным дорогам и прибывали упавшие духом, пристыженные. Эмир велел их ободрить, и то, что случилось, приписали судьбе. С предводителями эмир поговорил лицом к лицу, строго их попрекнул за ослушание еалару, а они оправдывались. О хаджибе Нуш-тегине Вальвалиджи я слышал, будто он у ходжи Бу Насра говаривал, что у него одного получился излишек в дважды тысячу тысяч диремов ¹²⁵. Салар Бектугды тоже прибыл, доложил о случившемся прямо самому эмиру и сказал: “Ежели бы предводители не противились приказам, я бы весь Туркестан [432] мог победить с этой ратью”. — “Нам [теперь] стало хорошо известно это событие, — промолвил эмир, — да будет тобой доволен Аллах, — и служба и искренность твоя — явны”. Прибрели и дворцовые гулямы, разбитые и притихшие, однако по большей части все верхом на лошадях.

Это был первый сильный удар, нанесенный сему государю, потом последовали удар за ударом до [его] конца, когда он пал жертвой и ушел из обманчивого мира сего с болью и с печалью по минувшему, как я все обстоятельно опишу на своем месте, ежели будет угодно Аллаху, велик он и всемогущ! Как можно было отразить приспевшую судьбу, когда божественный промысл был таков, что в эти края придут потомки Сельджука. *Аллах делает, что хочет и судит, как желает*. Счастье и могущество — благоприятная случайность. Надобна почитать книги, рассказы, предания, ибо много есть удивительного я примечательного, и часто бывало именно в таком роде, дабы не торопились языки развязываться насчет сего могущественного падишаха и ему не приписывалось бы бессилие. Хотя /489/ в нем было сильное самовластье и в мероприятиях он совершал ошибки, но все это следует признать [за исходившее] от господа бога, да славится поминание его. Надобно знать, что ни один раб [божий] не желает себе зла. После того, как произошла эта битва, он только о ней и говорил, изливал свое горе аризу Бу-л-Фатху Рази, обращался милостиво с ратью и разбирал дела тех воинов, кои ходили на войну, ибо большая часть их потеряла снаряжение и животных.

Подошел месяц рамазан, начали поститься. От осведомителей, кои тайно пребывали в Нисе, пришли изустные сообщения, что в руки туркмен попало столько всякой утвари, добра и животных, золота и серебра, одежды, оружия и ценных вещей, что они совсем ошеломлены от этого и как будто даже не верят, что произошло такое событие. Когда туркмены почувствовали себя в безопасности, они собрали совет. Вельможи, предводители и старики сели в одном большом шатре, стали совещаться и сказали: “Эдакое событие случилось нежданно-негаданно и было бы нелепо приписывать его своим силам. Эту большую рать не мы разбили, а случилось оно скорей потому, что мы себя сберегали, из-за беспорядка у них и [оттого, что] господь бог, да славится поминание его, хотел, чтобы так произошло, дабы нас одним махом не уничтожили. Непредвиденно нам досталось столь много добра и снаряжения. Были мы нищие и стали богаты. Султан Мас'уд — великий государь, подобного ему в исламе нет. С его ратью приключилось такое происшествие от неурядицы и безначалия. Саларов и войска у него много, нам от того, что случилось, зазнаваться не следует. Надобно послать посла, повести речь покорно и попросить извинения, ибо наши слова все те же, что были раньше. Нам не оставалось [433] ничего другого, как биться, когда посягнули на наши жилища и места. Посмотрим, какой придет ответ, может быть, мы своего достигнем” ¹²⁶.

Узнав об этих письмах, эмир немного успокоился и переговорил с везиром негласно. “Это не мероприятие для того, чтобы [его] выполнить, ибо ни в коем случае недопустимо разговаривать с ними иначе, как с помощью меча. Неправильно было посылать войско, на сей счет /490/ Бу Наср — мой свидетель, потому что я ему [это] говорил. Но поскольку государь [меня] сдерживал, и всякий произносил необдуманные слова, оставалось только молчать и [выжидать], что после этого произойдет нового”.

Вслед за записками осведомителей приехал ко двору посланец oт тех туркмен сельджуковцев, человек старый, бухарец, ученый и речистый. С ним было письмо к великому ходже, написанное весьма смиренно. Было сказано: “Мы совершили ошибку, избрав посредником, ходатаем и пособником Сури, ибо он безрассуден и не сумел обеспечить [нам] благополучие и добрый исход [прошения]. Несомненно он толкнул султана на то, чтобы послать [на нас] рать. Упаси боже, чтобы у нас оказалась смелость обнажить меч на победоносное войско. Однако, когда [на нас] напали как волки на стадо — а мы ведь были подзащитными — и покусились на наши жилища, на жен и детей, что нам оставалось делать, как не защищаться, ведь жизнь мила? Ныне мы стоим, все на том же, что говорили сначала. А это роковое несчастье приключилось без нашего желания. Ежели великий ходжа найдет возможным в силу того, что он в Хорезме оказывал нам покровительство в пору хорезмшаха Алтунташа и водил [с нами] хлеб-соль, то взялся бы за посредничество, пособил и расположил бы [к нам] сердце государя султана, дабы наши извинения были приняты; да сего человека нашего отпустили бы обратно с ответным письмом с основой, на коей сердца наши успокоились бы, и попреки прекратились. Ежели пришлет великий ходжа с нашим [посланцем] какого-нибудь своего [доверенного] человека, — будет еще лучше: он выслушает наши слова, и станет достоверно, что мы покорные слуги и ищем только благополучия”.

Великий ходжа прочитал это послание, выслушал речь посланца, согласную с письмом, только поподробней, распорядился, где поместить посланца и полностью доложил обстоятельства эмиру в негласной беседе. Явились и вельможи. Эмиру это искание сблизиться не было неприятно, и решили вместе с ученым бухарцем послать казия Бу Насра Сини, дабы он поехал и выслушал слова туркменских вельмож. Ежели лицемерия нет и то, что они говорят, не противоречит разуму, то пусть попросит, чтобы с ним отправили послов и те бы откровенно высказались, [дабы] была положена основа и сердца [434] успокоились бы. На этом вельможи от эмира ушли. Везир и начальник посольского дивана сели для негласной беседы и сделали так, что с большим трудом /491/ смягчили сердце государя к принятию извинения; сей посланец, дескать, из доверенных людей того двора, отпустить его надобно обработав, дабы снова поправить испорченные дела.

Чтобы соблюсти условия бытописания я, само собой, расскажу обстоятельства жизни этого Сини. Он был человек проницательный, большого образования ¹²⁷, сметливый, к тому же хитрец и лицедей. Его отец учил эмира Махмуда, да будет им доволен Аллах, когда тот был мальчиком, читать Коран. Справедливый эмир ¹²⁸, да смилуется над ним Аллах, был предстоятелем на молитве ¹²⁹. В то время он по злонравию [своему] рассердился, ушел в Туркестан и там обосновался в Узгенде у покойного илека ¹³⁰. Эмир Махмуд тайно сделал его осведомителем, и от него была получена большая польза. По этим двум причинам у Бу Насра Сини было прочное положение. В конце поры эмира Махмуда ему была пожалована должность мушрифа [султанского] двора. Этой должности Сини положил твердое основание.

Эмир Мас'уд в начале царствования эту должность сохранял за ним, но за развязность и вольное обращение он охладел к нему и передал должность Бу Са'иду, мушрифу, а Сини приказал быть за'имом в Талькане и Мерве. Сини послал туда заместителем своего сына, а [сам] вертелся около нас во всех походах. Конец дела его был таков: в пору [эмира] Мавдуда Бу Сахль Завзани в силу того, что был с ним плох, бросил его в одну из крепостей в Хиндустане по ложному доносу, который он [сам] предложил на него написать. Там он и помер. О смерти его говорили всякое: и о браге и о вине, и о жарком, и о яйцах, но истину может знать только господь бог, да славится поминание его! Из этих людей уже никого не осталось. Наступит день воскресения из мертвых и отчет нелицеприятный, и суд праведный и мудрый. И много гнусности [тогда] востанет из-под земли. Господь бог, пусть славится поминание его, да пожалует нам благонравие ради Мухаммеда и всего семейства его!

Казию Сини добрую награду соизволил дать эмир. Он позвал его к себе и в присутствии везира и начальника посольского дивана передал ему [для туркмен] устное заявление по этому делу. Тот пошел и дело уладил. Старику бухарцу тоже дали награду, а везир его позвал и то, что нужно было сказать в ответ на устные заявления, ему сообщил. Они выехали из Нишабура в четверг, второго числа месяца рамазана ¹³¹. Сини оставался там некоторое время. С ним отправили гонцов, /492/ они приезжали и привозили письма для обмена мнений по разным вопросам, о которых шла [речь]. Посылались ответы, чтобы на чем-либо порешить. [435]

Сини приехал в Нишабур в среду, за десять дней до конца месяца шавваля ¹³², и с ним три посланца от туркмен: один от Ябгу, один от Тогрула и один от Дауда и с ними ученый бухарец. На другой день их отослали в диван везира. Было много разговора, и время ушло до часа предзакатной молитвы. С эмиром переговоры происходили путем передачи устных сообщений. В конце концов порешили на том, чтобы области Нисы, Феравы и Дихистан отдать этим трем предводителям и послать им халаты, жалованные грамоты и стяги, а Сини чтобы поехал, доставил им халаты и привел их к присяге, что они будут покорны и послушны султану и будут довольны этими тремя областями. А когда султан прибудет в Балх, и они будут находиться в безопасности, то чтобы один из сих трех предводителей приехал ко двору и нес службу.

Посольский пристав хорошо поместил посланцев, а наставник мой написал черновики жалованных грамот. Переписал [их набело] я — Дихистан на имя Дауда, Нису на имя Тогрула, Фераву на имя Ябгу — и эмир украсил их своей подписью. Письма написали от султана и этих предводителей титуловали дехканами. Приготовили три халата, какие полагается дарить правителям ¹³³ [областей], двурогие шапки, стяги, шитые одежды, какие приняты у нас, коней, седельные украшения, пояса с золотом на турецкий пошиб и некроенных тканей всякого рода по тридцать штук. На другой день посланцев позвали, дали им халаты и награды и в пятницу после молитвы, за восемь дней до конца месяца шавваля ¹³⁴, Сини и эти посланцы выехали из Нишабура в Нису. Эмир стал немножко спокойней и [снова] потянулся к удовольствиям и вину, ибо долгое время, как он не пил.

На этой же неделе пришло письмо от сипахсалара Али Абдаллаха и от начальника почты в Балхе Бу-л-Касима Хатимека, что сыновья Али-тегина, услышав, что салар Бектугды и наша рать ушли из Нисы не по своей воле, снова покусились было на Чаганьян и Термез и уже сделали два-три перехода от Самарканда. До них дошло известие, что правитель Чаганьяна эмир Бу-л-Касим собрал множество народа из Кеменджа и кумиджиев ¹³⁵ и [что] сипахсалар Али прибыл в Балх с сильной ратью и намеревается перейти через реку Джейхун. /493/ [Тогда] они повернули обратно и отказались от этой затеи. [На письма] было отвечено, что дело с туркменами-сельджуковцами, находившимися в Нисе, разрешилось — они покорились и поняли, что происшедшее отступление хаджиба Бектугды случилось не в силу их доблести и что халаты на владение они получили по нашей доброй воле. Они успокоились и ко двору явится один из трех предводителей. В Нишабуре мы-де остаемся, покуда не вернется обратно наш посол. Близок михреган, после михрегана мы через Герат прибудем в Балх, дабы зиму пробыть там и ответить на сию дерзость ¹³⁶. [436]

В пятницу, в шестнадцатый день месяца зу-л-ка'да ¹³⁷, был михреган. Эмир, да будет им доволен Аллах, рано утром сел за праздничный стол, но вина не пил. Совершили обряд осыпания монетами и поднесли дары весьма прекрасные, по всем правилам. Вернулся от туркмен Сини и в тайной беседе с везиром и начальником посольского дивана сказал: “Было бы нелепо лгать перед лицом султана. Когда я уезжал, то видел тех людей в превеликой спеси, как будто их околдовали. Хотя они и заключили договор, [но] у меня, Сини, к ним нет никакого доверия. Слышал я, что они на негласных встречах выказывали пренебрежение и двурогие шапки топтали ногами. Султану не следует столь усиленно готовиться уйти в Герат, потому что случится беда; я за нее не в ответе”.

“Ты говоришь невозможные вещи, — возразил везир, — сераперде уже вывезли, а завтра он [сам] выступит. Но [наша] священная обязанность высказать ему это соображение. Ежели он [все же] уедет, то, по крайней мере, устроит сильное войско здесь, и оно будет стоять [тут]”. Он передал ходже Бу Насру устное сообщение для эмира на сей счет, и тот пошел и доложил. Эмир ответил: “Не обязательно, чтобы туркмены нарушили [договор], а ежели нарушат, то по ихнему делу непременно будут приняты меры. Но здесь больше оставаться нельзя, потому что положение с кормами очень стало тяжелое. Хаджибу Кадыру с хейлями и тысячью конных из разных отрядов ¹³⁸ следует остаться с сахиб-диваном Сури — у него тоже много народу, и в Серахсе есть войско, а также в: Каине; в Герате мы тоже оставили сильный отряд. Всем сказать, чтобы слушались указаний сахиб-дивана. /494/ Ежели случится нужда и он их позовет, то чтобы быстро присоединились к нему. В соответствии с тем, что мы прочитаем в письмах осведомителей о действиях этих людей, мы из Балха укажем другие мероприятия, расстояние ведь недалекое. Нужно сказать ходже, чтобы он сегодня же исполнил то, что мы приказали, ибо как бы ни было, мы двинемся завтра”. Бу Наср пришел и передал везиру.

Все исполнили, и эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, на другой день, в воскресенье девятнадцатого числа месяца зу-л-ка'да ¹³⁹, отбыл из Нишабура и в последний день сего же месяца прибыл в Герат. В воскресенье, шестой день месяца зу-л-хиджжа ¹⁴⁰, он двинулся из Герата через Бевен ¹⁴¹, Баг ¹⁴² и Бадгис. В пути он был очень весел и предавался удовольствию пить вино и охоте. В Мерварруде предстал пред лицо era салар Тилак и поклонился [ему]. Он с победой и славой возвратился с войны с Ахмедом йинал-тегином, тщеславным мятежником. С ним было войско, очень хорошо снаряженное, и множество предводителей со значками, зонтами и индийскими тимаками. Это был уже совсем другой Тилак. Эмир весьма милостиво с ним обошелся, сказал [ему] много любезных слов и подал ему надежду, то же и индийским предводителям. [437] Ямип остановился на высоком месте, чтобы пропустить мимо себя индийское войско, конное и пешее. Оно медленно прошло мимо него; прекрасное был войско. Провели и слонов, пятьдесят пять голов, коих взяли в Мекране в счет хараджа. Эмиру очень понравилось это войско. В области Гузганан [эмир] сказал ходже Бу Насру: “Мас'уд, сын Мухаммеда Пейса стал стоящим молодым человеком, оказал похвальные услуги в Рее и что бы мы ему ни приказывали, мы находили в нем надежного человека. Его надобно ввести в посольский диван”. “Слушаюсь, - ответил Бу Наср - от действительно достоин этой милости”. И его приняли в диван.

Комментарии

98. Т. е. через Аму-Дарью.

99. *** — туркмены, по всей вероятности, связанные с Ибрахимом Йиналом, сводным братом Тогрул-бека. МИТТ, 246, прим. 1.

100. О них примеч. 94 к летописям 424 и 425 гг. Ябгу в тексте всюду***

101. Как видно, князья Сельджукиды, предводители туркмен носили звание дихкан еще до того, как они получали от султана Мас'уда жалованные грамоты на управление Дихистана, Нисы и Феравы. См. ниже, стр. 435. Ср. также Ваrthоld, Turkestan... 307.

102. ***

103. 21 мая 1035 г.

104. ***

105. Т. е. к нему направлялись целые караваны. Говорится о почтенном мудреце или знаменитом своим великодушием и щедростью человеке, являющемся целью путешествия.

106. Т. е. Рыцарь воинства. Фата также могло значить “борец за веру”.

107. *** — острое кишечное заболевание. Ибн Сина, Канон врачебной науки, III —2, стр. 202 и сл.

108. Шахр-и Систан или Мадина Систан; под этим названием в средние века был известен Зерендж, главный город Систана. Развалины его находятся вокруг нынешних селений Захидан и Шахристан, по руслу одного из главных, в настоящее время пересохшего, протоков Гильменда. Le Strange, 355 ff.

109. *** — придающая силу пища.

110. 22 мая 1035 г.

111. 3 июня.

112. Комплекс знаний из области средневековых наук, обязательных для того, чтобы слыть образованным человеком, сверх указанных в тексте предметов физической культуры.

113. Конец рассказа Бу Насра Мишкана, начатого на стр. 422.

114. См. выше, примеч. 52.

115. Дословно: “у многих участников”,

116. *** — т.е. с поверкой, указывая концом кнута на каждого бойца.

117. 9 июня 1035 г.

118. Т. е. сдались, отступили на задний план.

119. 1 июля 1035 г.

120. ***

121. В АП дальше следуют слова: “и не отставал от меня: ты, дескать, тоже скажи что-нибудь”.

122. ***

123. 4 июля 1035 г.

124. Т. е. Мас'уда.

125. Эта фраза как будто в данном контексте не на месте. Очевидно ей предшествовали какие-то другие слова, позднее утраченные. Не имеет ли она отношение к бесчинству Вальвалиджи (см. стр. 403).

126. Здесь во всех списках, по-видимому, лакуна, потому что ниже идет речь о каком-то мероприятии против туркмен, которое везир в беседе с эмиром отвергает.

127. Так в АП и ВМ. В других привлеченных списках: “небольшого образования”.

128. Т. е. Себук-тегин.

129. ***

130. Имеется в виду Наср, сын Али, Арслан-илек, правитель Мавераннахра (ум. ок. 404/1012—1013г.).

131. 11 июля 1035 г.

132. 28 августа 1035 г.

133. ***

134. 30 августа 1035 г.

135. в тексте ***; неясно, есть ли это испорченное написание названия народа кенджинэ (см. прим. 5 к летописи 430 г.) или названия области (Кумед (см. примечание 104 к летописям 424 и 425 гг.).

136. Т. е. на покушение алитегиновцев.

137. 22 сентября 1035 г. Этот день приходился на вторник.

138. ***

139. 25 сентября 1035 г., в пятницу.

140. 12 октября.

141. См. примеч. 114 к летописи 421 г.

142. Согласно примечанию на поле АП Баг то же, что Багшур, т. е. город на р. Кушке, притоке Мургаба, близ нынешнего селения Кала-и Маур. Через него вели пути из Герата в Мерварруд и на запад з Бадгис. Бартольд, Обзор, 33-34.

Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962