АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ. ИСТОРИЯ МАС'УДА. 1030-1041. DrevLit.Ru - библиотека древних и средневековых рукописей

АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО

Первый день лета четыреста двадцать шестого ¹ был суббота. Эмир, да будет им доволен Аллах, прибыл в Серахс. /437/ Четвертого числа месяца мухаррама ² на краю большого арыка разбили сераперде и большой шатер. В войсковом стане было очень много войска.

В воскресенье, в девятый день сего месяца ³, пришло письмо от начальника почты в Рее о кончине Бу-л-Хасана Сейяри, да будет над ним милость Аллаха. Он исправлял должность сахиб-дивана и был человек: весьма способный и достойный. Эмир велел [написать] письмо в Систан — там находился Азиз Бу Шихне для выколачивания налогов ⁴, — чтобы он отправился в Рей и приступил к исправлению должности сахиб-дивана. Пошло письмо и к ходже Бу Сахлю Хамдеви, начальнику Ирака, с упоминанием этого обстоятельства.

В эти два-три дня прибыли тайные записки из Хорезма, что Харуи старательно готовится пойти на Мерв. [Эмир] переслал эти записки великому ходже Ахмеду, сыну Абдассамада. Прибыло письмо и oт великого ходжи. Я тайно его вскрыл; ходжа писал: «Хотя слуга твой занимался Хутталаном и Тохаристаном, но вопросы о забытом богом Харуне и Хорезме, кои суть самые обязательные и важные вопросы, не забывал. Дело в большей части налажено к благополучию высочайшей державы, но денег ушло много. Оно доведено до того, что в день, когда незадачливый Харун выступит из Хорезма, чтобы направиться в Мерв, десять гулямов, давших присягу, вместе с доверенными людьми слуги [твоего], затеяв заносчивый спор, его убьют, а когда он будет убит, предприятие [его] рухнет, и намерение пропадет. Сын слуги [государя], Абдалджаббар, выйдет из потайного места снаряженный и возьмет город в свои руки, а воинство успокоит мечом и динарами, потому что большая часть войска — махмудовцы и алтунташевцы — тоже присягнула слуге [государя]. Все, что в силах человеческих, слуга [твой] сделал, [не знаю], как выйдет и что предопределил господь, да славится поминание его. Сии десять гулямов самые близкие к Харуну. Они уже несколько раз старались совершить это дело, но возможности не было, [389] ибо Харун сидит в кушке, а кругом много стражи. Он совсем не выезжает на прогулку, на охоту и на игру в човган, постоянно занят подготовкой похода на Мерв. Коль захочет Аллах, сей вожак, не знающий своего места, не достигнет цели и злополучие мятежа уничтожит его». Разобрав тайнопись, я написал [перевод письма] ясно. Бу Наср прочитал eго, очень обрадовался и пошел на поклон ко двору.

Когда прием кончился, а я стоял [тут же], зашла речь о происшествии с Ахмедом Йинал-тегином /438/ и каждый что-нибудь говорил [по этому поводу]. Начали говорить и о делах Харуна и Хорезма. Хаджиб Бу-н-Наср сказал, что на случай с Харуном надобно смотреть так же, как на случай с Ахмедом: с часу на час придет известие. «Предсказание правдивое, — заметил [эмир], — ежели захочет Аллах, так и будет». Бу Наср отдал перевод тайнописи турку, хранителю чернильного прибора. Эмир прочитал [перевод]; его переписали и отдали обратно Бу Насру. Поговорили еще с часок, эмир сделал знак, люди удалились. Ходжа Бу Наср возвратился обратно, но его снова позвали. Они сидели наедине до часа вечерней молитвы. Затем он пришел обратно в шатер, позвал меня и сказал: «Эмир очень рад прибывшей тайнописи, мы, говорит, полагали пойти в Мерв, но ежели дело Харуна прикончат, то нужно будет пойти в Нишабур, дабы в Рее и Джибале устранить беспорядки, а гурганцы прислали бы деньги» ⁵. Я ответил: «Да будет долгой жизнь государя! Ежели с делом Харуна покончат, коль захочет Аллах, то покончат очень скоро, ибо признаки уже видны, а ежели это займет подольше времени, то слуге [твоему] думается, что лучше государю пойти в Мерв, потому что туркмены разбрелись по всему пространству этого владения, больше всего напирая в сторону Балха и Тохаристана, чтобы поразить их и чтобы пресечь оказание им помощи из Мавераннахра, потому что бухарские и самаркандские осведомители пишут, что еще другие злодеи собираются переправиться через Джейхун. Когда высочайшее знамя будет близко от Балха и Джейхуна, в Мерве, который является жемчужиной Хорасана, все эти беспорядки исчезнут». — «Это так, — промолвил эмир, — теперь, по крайней мере, мы на несколько дней останемся в Серахсе, посмотрим, как повернутся обстоятельства». Бу Наср в подобных делах был самым дальновидным среди живущих на свете. *Да смилуется господь бог, велик он и всемогущ, над всеми отошедшими [в вечность], по доброте, превосходству и всеобъемлющей милости своей!*

В воскресенье, в половине месяца мухаррама ⁶, в войсковой стан прибыл сипахсалар Али Абдаллах, предстал пред лицо эмира и доложил о всех делах, кои он совершил. Для этого он и уезжал.

В среду, двадцать шестого числа сего же месяца ⁷, пришло письмо из Балха об убиении хаджиба Бек-тегина, сипахсалара, исправлявшего должность кутвала в Термезе. Он оказал большие услуги в пору жизни [390] эмира Махмуда: в нишабурской округе он схватил сипахсалара шаханшахов и доставил в Газну, а в пору ныне [царствующего] /439/ государя он сослужил добрую службу в Тегинабаде, в событии с эмиром Мухамемедом, братом султана Мас'уда, как я упоминал выше. Теперь же по воле судьбы случилось так, что сильный отряд туркмен вторгся в пределы Термеза. Они произвели много злодеяний в Кубадьяне и грабежей и угнали скот. Хаджиб Бек-тегин, собравшись со значительным числом людей, бросился за ними. Уходя от него, они вступили в Андхуд ⁸. Бек-тегин гнался с пылом и настиг их в пределах Шапургана, Завязался бой от позднего утра до времени между двумя молитвами. Дело шло весьма ожесточенно, и множество народу было перебито, большей частью туркмен.

В конце концов забытые богом враги потерпели поражение и пустились в степь. Бек-тегин пошел вслед [за ними]. Ближние его люди говорили, что враг-де бежит пораженный и разбитый и идти вслед [за ним] — ошибка, [но] Бек-тегин не послушался, ибо приспел [его] смертный час. Он нагнал несколько человек неприятельских рубак, и снова загорелся сильный бой, потому что беглецы дрались за жизнь. Бек-тегин настиг одного из их всадников и хотел его сразить. Он приподнялся на седле и [у него] из-под кольчуги обнажился лобок. Один туркмен вдруг пустил стрелу, и она пришлась в это место. Бек-тегин остановился, мучаясь от боли. С трудом и усилием он вытащил стрелу [из раны] и никому не показал вида, покуда не стало тяжело. Он повернул обратно. Когда он добрался до стоянки, чтобы остановиться на полдороге до Сандаса ⁹, его освободили от подручной лошади, сняли с коня и уложили. Он помер. Войско пришло в Шапурган, и его похоронили.

Когда туркмены через три дня услышали весть об этом происшествии, они снова пришли. Эмир, да будет им доволен Аллах, узнав об этом, опечалился, потому что Бек-тегин был хороший салар. Тотчас же он позвал сипахсалара Али Абдаллаха и рассказал ему об этом случае. «Да будут души всех слуг жертвой служения, — сказал Али, — хотя великий ходжа и находится там, [все же] Тохаристан и Гузганан до берега реки ¹⁰ остались без салара. Обязательно [туда] нужен салар с сильной ратью». — «Придется отправиться [туда] сипахсалару, — сказал эмир, — и с помощью войска затруднить переправу для зловредных скотоводов, потрепать их и отправиться в Балх». «Слушаюсь,— ответил сипахсалар, — когда нужно будет выступить?» «Послезавтра, — приказал эмир, — известие пришло очень важное, /440/ надобна пойти поскорей». — «Исполню в точности», — промолвил Али, облобызал землю и удалился. Люди, которые к нему были назначены и пришли на этой неделе, снова были предоставлены ему. В пятницу, двадцать восьмого числа месяца мухаррама ¹¹, он явился на поклон, повидал [391] эмира и отправился в Гузганан. Ходжа Бу Наср по высочайшему повелению назначил дебира Бу Сахля Хамадани на должность начальника войсковой почты, и он отправился с сипахсаларом. Али отлично исполнил эту службу, ибо был человек осмотрительный и водил полки прекрасно. Скотоводов он привел к повиновению, заключил с ними условия, а затем потянулся в Балх. Была явлена большая сила.

На другой день, в субботу, прибыло письмо из Мерва от Нуш-тегина, личного слуги, с двумя конными вестниками. Он писал: «Сюда пришел со стороны Серахса отряд туркмен, уходящий от победоносной рати. Когда слуга [государя об этом] получил известие, он со своими гулямами и войском поспешил выступить и добрался до них. Произошел жестокий бой, так что длился он от часа пополуденной молитвы до вечера. В конце концов их разбили и они ушли в степь Нух Гумбедан. Было неразумно пускаться в степь ночью. На другой день, когда пришло известие, что туркмены удалились на доброе расстояние, слуга [государя] возвратился назад, хорошенько показав силу. Головы убитых, около двухсот штук, вздели на жерди для острастки, а двести четыре человека из их бойцов, захваченных в сражении, отосланы, дабы о них было приказано, что найдет нужным [высочайшее] усмотрение». Эмир пил вино, когда прибыла сия радостная весть. Он велел выдать халаты и награду вестникам, и их отправили обратно; пробили в барабаны и протрубили в рога. В час предзакатной молитвы [эмир] приказал бросить пленников под ноги слонов перед большим шатром. Это был ужасный день, и весть о нем разошлась по ближним и дальним местам.

Во вторник, в восьмой день месяца сафара ¹², приехал великий ходжа Ахмед, сын Абдассамада с победой и славой, ибо его рукой было сделано большое дело в пределах Хутталана и Тохаристана, и он внес в эти области успокоение; явлена была большая сила. По высочайшему повелению ходжа препоручил эти области старшему хаджибу Бильга-тегину, который прибыл и уехал. Ему оказали достойную встречу. Когда ходжа предстал перед эмиром, тот его при людях очень милостиво принял и тотчас же с ним уединился. Начальник посольского дивана тоже был там. От него я слышал, что эмир сказал везиру: «Дела Хутталана и Тохаристана приведены в порядок трудами и старанием ходжи. С делом Харуна тоже, даст бог, скоро покончат. Туркмены испугались и ушли. Главные силы их /441/ от Баверда и Нисы бросились к Фераве. За ними следом отправилась сильная рать с саларом Пири Ахуром и несколькими весьма славными хаджибами и предводителями. Кедхудай и мудаббир ¹³ этой рати — Абдус. Сури по [моему] приказу, снарядившись, из Нишабура по дороге через Устуву, тоже примкнет к этой рати с хаджибом Кадыром и шихне Нишабура и Туса, и они не перестанут преследовать врагов до тех пор, покуда те не спасутся бегством в Балханские горы. Корм животным, снаряжение для пустыни [392] и все, что на сей счет требуется, Сури везет с собой. Решение наше остановилось на том, чтобы пойти в Мерв и провести там нынешнюю зиму, покуда дела не придут в порядок окончательно. «Что по этому поводу скажет ходжа?» Ахмед ответил: «Иного правильного решения нет, ибо благодаря этому решению и мероприятию Хорезм снова будет обретен, а туркмены уберутся из Хорасана и больше не осмелятся перейти через Джейхун». — «Ступайте, — заключил эмир, — я еще получше обдумаю эти вопросы, потому что мы еще пробудем здесь несколько дней». Они удалились. Ходжа отправился в свой шатер, а вельможи, служилая знать и свитские пошли к нему с поклоном и приветствием.

В воскресенье, четырнадцатого числа месяца сафара ¹⁴, дебира Тахира с несколькими людьми и Бу-л-Музаффара Хабаши, начальника почты, привезли из Рея хейльташи, без оков, и остановили их у большого шатра сераперде на верховых животных в [сбруе] из пеньки ¹⁵и известили эмира. [Эмир] велел их содержать в караульном шатре. Всех задержали. В час предзакатной молитвы эмир открыл прием, а после приема дебир Ираки носил между ними устные сообщения. В конце концов Бу-л-Музаффару дали тысячу ударов кнута на дыбе. Это был человек весьма деловой, благородный и очень близкий друг начальника посольского дивана; однако начальник дивана и дохнуть не посмел, ибо эмир был сильно разгневан. После него высекли еще четверых из работников Тахира и его людей, также по тысяче ударов. Насчет Тахира эмир тоже изволил сказать: «Придется высечь». Однако [за него] вступились и просили /442/ разные люди, покуда [эмир] не отменил сечение, Тахира отвезли в Хиндустан и посадили в крепости Гири ¹⁶. Прочих отвезли в Серахс и содержали в тюрьме. Бу Наср позаботился, чтобы Бу-л-Музаффара содержали хорошо. Целый год он оставался в заключении. Потом нашли удобный повод и попросили отпустить его на волю. Тахир же попал в опалу, и слава его померкла, так что он тоже никакой должности не исправлял и скончался, будучи не удел, *Спаси Аллах от переворота в обстоятельствах жизни!*

В среду, семнадцатого числа месяца сафара ¹⁷, после приема у эмира было негласное собеседование с везиром, начальником посольского дивана, родичами и свитскими. Там же был ходжа Хасан Микал. Совещались о [том, куда] двинутся. Решили податься в Мерв и на этом разошлись. Ходжа Хусейн, правитель царского двора ¹⁸, собрал все необходимое. В двадцатый день сего месяца отбыл Сури, чтобы распорядиться о заготовке значительного количества продовольствия, так чтобы не случилось никакой нужды, когда прибудет туда победоносное знамя. После его отъезда, дня через три, эмир приказал раскинуть сераперде на дороге в Мерв, в трех фарсангах от войскового стана. [393]

Была близка сада ¹⁹. Султанских мулов и принадлежавших войску погнали в степь и начали свозить гребенщик, чтобы справить саду, а после нее выступить в поход. Навезли гребенщика. В поле, где был большой арык, навалили огромную груду снега, так что она подымалась выше стен какой-нибудь крепости. Соорудили деревянные палатки ²⁰, очень высокие, и набили их гребенщиком и еще собрали гребенщика, так что было его очень много и он превышал вершину высокого холма. Добыли орлов ²¹ множество и голубей и всего, что положено из украшений в эту ночь.

От ходжи Бу Насра я слышал: «Великий ходжа спросил меня: «Может ли быть, что решение отправиться в Мерв — правда?» Я ответил: «Покуда [эмир] не двинется [туда] придется пребывать в сомнении». — «В чем же сомнение, ведь походную сераперде ²² поставили, и правитель двора уже поехал?» — «И походную сераперде можно привезти обратно, — ответил я, — и правитель двора может вернуться; во всяком случае, покуда [государь] не сделает одного-двух переходов по дороге в Мерв, в это дело поверить нельзя». Наступила сада. Сначала эмир сел на том берегу арыка, где натянули навес. Явились недимы и мутрибы, /443/ подожгли дрова. Впоследствии я слышал, что зарево огня видели на [расстоянии] около десяти фарсангов. Пустили голубей, обмазанных нефтью, начали бегать подожженные хищные звери, осыпанные снегом ²³, и была такая сада, что я другой такой не видывал. Кончилась она приятно.

На другой день у эмира приема не было. На третий день, после приема, эмир вел негласную беседу с везиром, служилой знатью и столпами государства. Он сказал: «Наше намерение было таково, чтобы пойти в Мерв. Теперь я надумал: там находится Нуш-тегин, [наш] личный слуга, со значительной ратью, он разбил полчище туркмен, и они бежали от него. Мы отправили другой конный отряд, чтобы он примкнул к нему и усилил его людьми. В Нису отправилось сильное войско с Сури и Абдусом, сипахсалар Али пошел в Гузганан и Балх, а старший хаджиб находится в Тохаристане с войском. Эти войска стоят близко друг от друга. Несомненно, Али-тегин, заключивший договор, и прочие не осмелятся совершить нападение. Верное решение я вижу в том, чтобы пойти в Нишабур и быть поближе к Рею, дабы показать силу, и запутанные дела распутались, а гурганцы испугались бы и прислали откупные деньги за два года». — «Правильно то, что видит высочайшее усмотрение», — заметил ходжа. Бу Наср не проронил ни слова. Хаджибы Бектугды, Субаши ²⁴, Бу-н-Наср не решались высказываться о подобных делах, особливо потому, что везир выразился в таком роде. И эмир велел написать письмо правителю двора Хусейну, чтобы он возвращался назад, а походную сераперде привезли обратно. «Слушаемся»,— сказали [присутствовавшие] и удалились. Были назначены два [394] хейльташа и написано письмо. Они поспешно сели верхом и поехали. Бу Наср обратился к везиру: «Видел великий ходжа, как не позволили осуществиться правильному мероприятию?» «Видел, — ответил ходжа, — и все это сделал дебир Ираки, я об этом узнал. Сегодня, во всяком случае, разговаривать больше нечего. Словом, мы пойдем до Нишабура, там [эмир] остановится. Потом, ежели Ираки будет его уговаривать, что надобно отправиться в Гурган и Сари ²⁵ ради своей личной корысти, чтобы люди той области видели его убранства, принадлежности и близость к эмиру, и [эмир] вознамерится пойти, то я без стеснения открою порочность этого похода и сниму с себя ответственность, ибо Ираки — сумасброд, говорит все, что ему взбредет на ум, а наш государь слушает и представляет Ираки так, будто нет ни одного советника лучше него. Из-за него Хорасан и Ирак и впрямь пропадут, как я вижу».

/444/ Ферраши доставили обратно походную сераперде и ее повезли в Нишабур. В воскресенье, когда оставалось два дня месяца сафара ²⁶, эмир, да будет им доволен Аллах, выехал из Серахса и прибыл в Нишабур в субботу, четырнадцатого числа месяца раби ал-эввель ²⁷, и расположился в Шадьяхе. В этом году зима стояла сухая. Дошло до того, что миновало уже двадцать дней месяца бахмана ²⁸, а в Нишабуре снег выпал только один раз на четыре пальца. Все люди изумлялись такому? положению. Потом объявились последствия засухи, как я расскажу, [упоминая] о достопримечательных и необычайных событиях.

На третий день по прибытии в Нишабур [эмир] созвал негласное совещание с везиром и вельможами государства. Бу-л-Хасан Ираки стоял около престола. Говорили о разном. Эмир сказал: «Я пробуду здесь не более недели, потому что Хорасан успокоился, туркмены убрались в преисподнюю, а рать преследует их, а [также] для того, чтобы корма в Нишабуре остались на лето, когда мы вернемся сюда обратно. Скоро сюда возвратится Сури и займется другими делами. В Дихи-стане, говорят, десять менов пшеницы стоят один дирем и пятнадцать менов ячменя — дирем. Пойдем туда, кормясь задаром, войску будет вольготно и оно отдохнет от мучений [зимней] стужи. Мы будем находиться близко к Хорезму и Балханским горам, Абдус и рать получат от нас известие из Дихистана и окрепнут духом. Что мы из Нишабура двинулись в те края, придет весть в Рей и Джибаль, и Бу Сахль [Хам-деви], Таш и состоящие при них лица, которые там находятся, [тоже] приободрятся, а Сын Каку и другие враги принесут головы на копьях ²⁹ Таш пройдет до Хамадана, потому что там нет ни одного противника. То, что в Рее собрали золота и одежды, привезут ко двору, а Бакалиджар пришлет обусловленные соглашением деньги ³⁰ за два года вместе с дарами, да [сам] явится на поклон. А ежели [дело] не пойдет просто, то мы разок сходим до Астрабада, а нужно будет, то и до Сари и Амуля ³¹, расстояние ведь близкое. Говорят, в Амуле тысяча тысяч [395] народу, ежели с каждого человека возьмут по одному динару, то это уже составит тысячу тысяч динаров. Одежды и золота тоже добудем, и все это сделается в три-четыре месяца. После новруза через некоторое время, когда мы возвратимся в Нишабур, коль скоро будет желание, лето можно будет провести там. Сури и раияты приготовят, что необходимо из продовольствия и кормов, полностью. Наше мнение остановилось на этом, и мы обязательно отправимся. /445/ Как вы на это смотрите, что скажете?»

Великий ходжа Ахмед, сын Абдассамада, взглянул на собравшихся и произнес: «Вы — войсковая старшина, слово за вами». «Мы — слуги, — ответили те, — нас водят на войну разить мечом и приумножать владения. Все, что государь султан повелит, мы исполним и пожертвуем собой, а нужно ли, не нужно ли или можно ли, нельзя ли — это дело ходжи, ибо он везир. Мы этого не касаемся». Ходжа сказал: «Хотя Ахмед Йинал-тегин пал, Хиндустан взбудоражен. Отсюда до Газны расстояние долгое и поворачиваться спиной к Газне и Хиндустану — неразумно. С другой стороны, прошел непроверенный слух, что Али-тегин помер и приказал долго жить. Но я этому верю, так как слышал о болезни, которая на него напала. Человек он был смышленный, изворотливый и бывалый, понимал, как обходиться с любой стороной. Туркмены и потомки Сельджука были у него в запасе, и он их сберегал [для себя] словом и серебром, ибо понимал, что ежели они от него отпадут, то он потеряет силу. Раз он помер, управление владением попадет [в руки] двух мальчиков слабосильных ³². Как я слышал, потомки Сельджука, эти два сына и Кунуш, сипахсалар Али-тегина, плохи друг с другом. Надобно эту неприязнь раздуть, [тогда] потомки Сельджука, там не смогут пребывать, а податься в Хорезм им пути нет, ибо, как решено и я устроил, Харун, вероятно, уже выступил, его убили, область в смятении, и туда пришел Шахмелик ³³, а он большой враг потомков Сельджука. Им не останется иного места, кроме Хорасана. Боюсь, что они обязательно придут в Хорасан, потому что, должно быть, слышали, как здесь обстоит дело с отрядами Буки, Ягмара, Кокташа и прочих, которые являются их слугами. Тогда, ежели не дай бог, случится так, а государь будет в отсутствии, дело весьма затянется. Правильное мероприятие было то, которое раньше государь придумал — пойти в Мерв, [но] высочайшее мнение от него отказалось. Слуга [государя] высказал все, что знал в меру своего ума, повелевать надлежит государю».

Эмир ответил: «Нуш-тегин, [наш] слуга, со значительной ратью в Мерве, два сильных салара с войсками в Балхе и Тохаристане, как же возможно туркменам Рудбара ³⁴ покуситься на Мерв и пройти через пустыню? Алтунташевцы заняты собой /446/, стоящим перед ними делом. Для него нет более правильного решения, как пойти в Дихистан и [396] наблюдать, как потекут события в Хорезме». — «В добрый час», — промолвил ходжа. Эмир сказал хаджибу Субаши: «Надобно сообщить конюхам, чтобы они не гнали дальше верховых животных, потому что дней через пять мы выступим, Здесь мы оставим одного хаджиба с товарищами Сури, дабы когда Сури приедет, он действовал бы с ними заодно и они заготовили бы продовольствие и корма к нашему возвращению. А прочее войско пусть идет с нашим знаменем». «Слушаюсь», — ответил тот.

Бу Насру Мишкану он велел написать письма в Мерв и Балх, чтобы [там] были осторожны и осмотрительны и бдительно охраняли бы границы пустынь и переправы через Джейхун, потому-де, что мы намереваемся двинуться в Дихистан и оттуда наблюдать за Хорезмом, Нисой и Балханскими горами и полностью изгнать туркмен из Хорасана, дабы не оставалось тревоги на сердце. Начальнику дворцовых гулямов, хаджибу Бектугды, [эмир] приказал: «Справь дела дворцовых гулямов; больных чтобы оставили здесь в кухандизе, а прочие в снаряжении отправились бы вместе с нашим знаменем. Точно так же и лошади подручные». [После этого] встали и разошлись.

Я слышал от ходжи Бу Насра Мишкана, он говорил: «Когда я вернулся [к себе], эмир позвал меня одного, уединился со мной и сказал: «Ты по этим вопросам не сказал ни слова». Я ответил: «Да будет долгой жизнь государя! Собрание было длительное, каждый говорил, что знал. У слуги [государя] ремесло дебира и сверх его он ничего не говорит». — «А на самом деле, — возразил эмир, — ты уже давно занимаешься государственными делами, и от меня не скрыто, что мой отец совещался с тобой обо всем, что делал. После того, как все высказались и удалились он обменивался с тобой мнениями, ибо взгляды твои ясны, сочувствие твое иное, а цель твоя — лишь благо государства». Я сказал: «Да будет долгой жизнь государя! Ежели то, что говорилось государю о положении в Дихистане, Гургане и Табаристане по части продовольствия и кормов, золота и одежды исполнится и в Хорасане не случится беды, то это — весьма доброе дело и польза [от него] будет великая. Но ежели, не дай бог, стрясется беда, и эти вещи добыты не будут, то на сей счет надобно подумать получше и поглубже. Больше этого слуга [государя] ничего не скажет, потому что [государь] вообразит, что слуга [его] поддерживает Бакалиджара и гурганцев, ведь в высочайшем собрании представили [так], будто я поверенный тех людей, а я, ей богу, не являюсь им, никогда им не был и никогда не искал ничего, кроме мира. /447/ С помощью послов и увещевания дело с гурганцами поправится, ежели только нет иной цели».— «Есть другие цели, заметил эмир, — как ты слышал на нескольких заседаниях, — непременно нужно отправиться [в Дихистан]». — «Да [397] сопутствуют счастье и благополучие сему походу по [воле] господней, велик он и всемогущ», — промолвил я и удалился.

Везир поджидал [меня], его известили, что я один уединился [с эмиром]. Когда я туда пришел, везир заговорил со мной: «Ты долго оставался». Я рассказал, что происходило. «Свои намерения этот Ираки крепко вбил в голову сего человека, — произнес [везир], — в Серахсе он их закрепил, а здесь в Нишабуре каждый день развивает и подслащивает. Вот погляди, что отсюда расцветет и что мы увидим. Хотя это так, я все же хочу написать записку и высказаться пооткровенней, а докладывать ее следует никому другому, как тебе». — «Слушаюсь, — ответил я, — но думаю, это бесполезно». — «То, что лежит на мне, — возразил ходжа, — я сделаю, дабы завтра он этот поход отменил, и он, ей богу, отменит; ему это дело втемяшилось, чтобы [только] настоять на своем и проявить самовластье. Он не сможет сказать, что никого, дескать, не было, кто бы нам растолковал порочность и ошибочность этого похода. Я оттого хочу передать записку через тебя, дабы ты был моим свидетелем. Знаю, [она] ему придется очень не по душе. Он ко мне относится с подозрением и станет подозревать еще сильней и ругать. Но я снесу и ни в коем случае не перестану советовать». — «Господин говорит очень хорошо, — заметил я, — ибо в этом заключается вера, убеждение и благодарность». Я пошел в диван. Письма, [которые эмир] приказал написать в Мерв, Балх и другие места, были составлены и посланы».

На другой день, когда [эмир] кончил прием, и ходжа ³⁵ возвратился обратно, эмир сказал: «Я все же стою на том, чтобы мы послезавтра выступили». Ходжа ответил: «В добрый час! Все желания исполнятся. Слуга [государя] написал об этом деле записку и передал устное заявление Бу Насру. Ежели высочайшее мнение дозволит, он представит». — «Ладно», — промолвил эмир. Разошлись. [Ходжа] вручил записку Бу Насру. Он написал ее очень обстоятельно, дал решительные советы, но ясно добавил, что слугам не подобает говорить государям, дескать, такое-то дело исполнить необходимо, ибо великие государи делают все, что хотят и повелевают, но есть такой обычай и [такое] установление, что слуга, который получает степень доверия подобную моей, не перестает давать советы по всем вопросам. Вчера вечером шел разговор о походе в Дихистан, и высочайшее усмотрение решило, что идти [туда] нужно обязательно. Обладатели /448/ меча в государственном собрании заявили, что они повинуются всему, что повелит [эмир]. Это есть долг их службы. Однако, когда все вышли, они мне потихоньку сказали, что идти [в сей поход] — неразумно, и ответственность с себя сняли. То, что усматривает высочайшее мнение, только оно бывает правильно, благоразумно и хорошо. Следовательно, ежели, не дай бог, стрясется беда, пусть государь не говорит, мол, среди слуг не нашлось [398] ни одного, который бы указал нам на ошибочность этого похода. Повелевать надлежит государю. Что бы он ни приказал, слугам остается только повиноваться.

«Эта записка очень остра, — заметил Бу Наср, — и обстоятельна. А каково устное сообщение?» Ходжа сказал: «Оно [будет зависеть от того], что услышишь; в ответ надобно сказать, что устное сообщение соответствует написанному». Бу Наср пошел и записку подал. Эмир прочел ее два раза в раздумье, затем спросил: «Что в устном сообщении?» Бу Наср ответил: «Ходжа говорит, дескать, слуга [государя] соблюдает границы приличия в этой вольной речи, но нет иного средства: покуда он у дел, он в меру своего знания [должен] говорить, что знает. В записке он написал о разных вещах. Последнее соображение такое: слуга [государя] говорит, что неразумно идти в ту сторону и оставлять Хорасан со множеством смутьянов, мятежников и искателей удобного повода. Повелевать же остается государю». — «То, что хочет ходжа — пустое, — возразил государь, — Хорасан и переправы полны войск. Иракские туркмены бежали, их прогнали до Балханских гор, и войско следует за ними по пятам. Ясно, каково расстояние до Дихистана и Гургана. Как только явится желание, в Нишабур можно вернуться в две недели». — «Так точно, — сказал Бу Наср, — воля государя султана. Слугам остается исполнять то, что им говорят, особливо ходже». — «Да», — закончил эмир.

Эмир, да будет им доволен Аллах, из Нишабура выступил по исфераинской дороге, чтобы идти на Гурган, в воскресенье, двенадцатого числа месяца раби ал-эввель ³⁶. В пути была сильнейшая стужа и ветер, особенно до начала долины Динарсари. Этот поход происходил в месяце исфандор-музе ³⁷, и на мне, Бу-л-Фазле, в начале этой долины были надеты... ³⁸ из цапель, /449 / каба на красной лисице, дождевой плащ и другие подходящие на сей случай вещи и [все-таки] мне верхом на лошади было так, точно я на себя ничего не надел. Когда же мы добрались до долины Динарсари и втянулись в нее, — а длина всей долины была два фарсанга, — все эти одежды сделались мне в тягость. Я выехал из долины, и повсюду в степи оказалось рассыпанным безмерное множество нарциссов, фиалок, разнообразных пахучих трав, зелени и деревьев. Можно сказать, нет края цветущей, чем Гурган и Табаристан. Однако он преисполнен заразы, так что Бу-л-Фазл Беди ³⁹ сказал; «*Джурджан, а знаешь ли ты, что такое Джурджан? Поел инжиру и тут же смерть! А столяр, как только завидит хорасанца, так сразу и сколотит ему гроб по росту*».

Эмир, да будет им доволен Аллах, прибыл в Гурган в воскресенье, двадцать шестого дня месяца раби ал-эввель ⁴⁰, проехал мимо гробницы Кабуса ⁴¹, находившейся у дороги, и расположился в той стороне города, которую называют Мухаммедабад, на берегу большой реки. Когда он [399] ехал с этой стороны города, чтобы расположиться на другой, один сын вольноотпущенника стянул овцу. Жалобщик явился к эмиру и стал плакаться. Эмир придержал коня и обратился к накибам: «Хочу, что-бы вы сейчас же представили этого сына вольноотпущенника!» Те помчались. По воле судьбы и потому что приспел его смертный час, они сына вольноотпущенника привели — он оказался состоящим на жаловании— вместе с овцой, которую он утащил. «Жалованье получаешь?» — спросил его эмир. «Получаю столько-то и столько-то». — «Зачем ты отнял овцу у людей области, которая является нашим владением? Коли ты нуждался в мясе, почему не купил за деньги? Ведь ты получаешь жалованье и нужды не терпишь». — «Я виноват, согрешил», — ответил тот. «Все равно потерпишь наказание преступников!» Он велел повесить его на гурганских воротах, а коня его и сбрую отдать хозяину овцы. Объявили через глашатаев: «Всякому, кто учинит насилие над раиятами этой области, наказание будет такое же!» По этой причине был наведен большой страх. Пастырь может уберечь паству таким и подобными ему [способами], а когда государь не обращает внимания и не творит суда-расправы тут же на месте, все дела рушатся и гибнут. *А Аллах знает лучше!*.

/450/ РАССКАЗ О СУДЕ-РАСПРАВЕ СПРАВЕДЛИВОГО ЭМИРА СЕБУК-ТЕГИНА, ДА СМИЛУЕТСЯ НАД НИМ АЛЛАХ!

От ходжи Бу Насра я слышал, да помилует его Аллах, он говорил: «Однажды хорезмшах Алтунташ рассказывал. Шла речь о жизни царей, об их обычаях, о суде-расправе, которую они творят вовремя, а ежели не творят, то как ничего не получается [хорошего]. Он рассказал: «Я никогда не видывал человека подобного справедливому эмиру Себук-тегину по [части] суда-расправы, прощения, хозяйской власти и знания всех законов царствования» — и поведал: «В пору, когда эмир Себук-тегин пошел на Буст, хитростью и коварством свалил байтузовцев, и то владение очистилось для него, он однажды в Бустской степи, в знойные часы дня, находился в сераперде, в хергахе. Я и девять моих товарищей были гулямы, которые ночь и день ни на час не отлучались с его глаз и по очереди по двое стояли [на часах].

К сераперде подошел какой-то жалобщик и поднял плач. Была моя очередь, и я стоял снаружи хергаха со своим товарищем, со щитом, мечом, луком и бердышом. Эмир кликнул меня, я подошел. Он сказал: «Приведи жалобщика, который вопит». Я привел. Эмир спросил его: «Чего ты плачешься?» Тот ответил: «Я бедный человек и у меня есть немного финиковых пальм. Около моих пальм держат слона, погонщик слона все мои финики обирает задаром. Аллах! Аллах! Помоги мне [400] государь!» Эмир, да будет им доволен Аллах, тотчас же сел верхом, и мы двое гулямов поехали с ним, а жалобщик [шел] впереди. По удивительной случайности, мы, подъехав к финиковым пальмам, застали [там] погонщика слона. Привязав под пальмой слона, он обирал финики, не замечая, что эмир остановился неподалеку. По душу погонщика явился ангел смерти. Эмир сказал мне по-турецки: «Отцепи тетиву лука, ступай к слону, оттуда к дереву и повесь погонщика на тетиве». Я пошел, а человечишка весь отдался хищению фиников. Услышав мое приближение, он бросил взгляд на [меня], но не успел пошевельнуться, как я подоспел и, схватив его, начал набрасывать ему на шею тетиву и, душить. [Борясь] за жизнь, он вцепился в меня и чуть было не повалил. Эмир увидел, подскакал и гаркнул на негодяя. Когда тот услышал голос эмира, он потерял рассудок и смяк. Я прикончил /451/ его. Эмир велел принести веревку, и погонщика слона крепко привязали к пальме. Жалобщику эмир дал еще тысячу диремов и купил у него финиковую пальму. Страх был наведен превеликий, так что во всю пору его эмирства я не видел и не слышал, чтобы кто-нибудь осмелился где-либо взять силой хоть яблоко. В Буст мы ездили несколько раз, а погонщик слона все висел на дереве. Наконец, веревку перерезали, и человек оттуда свалился на землю. Это — такого рода расправа, с помощью, коей можно держать в руках целый мир».

* * *

Бакалиджар и все гурганцы побросали дома и богатое добро, вооружились и ушли в Сари, захватив с собой Ануширвана, сына Мину-чихра, и вельмож-предводителей, как-то: Шахрагима, Мердавиза и других могущественных мужей, в которых Бакалиджар отчаялся. На другой день приехали эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, и все арабские предводители со всеми хейлями. Говорили, [их] было четыре тысячи всадников. Они явились ко двору, и эмир обошелся с ними ласково и пожаловал предводителям халаты. Эти арабы были всей силой гурганцев; они остались при дворе и теперь еще остатки их находятся здесь. Говорили, будто Бакилиджар счел это за благо для себя, ибо они не оправдали его чаяний из-за самоуправства и нежданных претензий.

Должность сахиб-дивана Гургана отдали Са'иду Серрафу, состоявшему кедхудаем при сипахсаларе Гази. Он надел на себя халат, отправился в город и начал изымать ценности ⁴². Обыскивали сераи, старались отыскать ценности бежавших и то, что находили, забирали, [но] в казну мало что попало, потому что, как водится и бывает в таких случаях, [собранное] расхищали. Приехал посланец от сына Минучихра и от Бакалиджара и сообщил устное заявление, что владыка мира [401] дескать, вступил в свое владение и они, слуги, повинуются [ему]. Причина неявки ⁴³ [их] заключалась в том, что они не могли достойно угостить и поклониться [государю] и устыдились. Они, мол, поселились в Сари и ожидают высочайшего повеления, дабы покорностью своей услужить тем, что будет приказано. [Эмир] ответил, что выступление решено, мы-де пойдем в Астрабад и там остановимся, потому что погода там благоприятней. Оттуда будет повелено, что надлежит повелеть. На этом посланец был отослан обратно.

Когда прошло дней десять, — мы в это время беспрестанно пили /452/ вино, —эмир созвал негласное совещание с везиром и вельможами державы. Постановили эмиру Мавдуду стоять в сем войсковом стане с четырьмя тысячами всадников из разных отрядов со своими предводителями, а хаджибу Алтунташу быть предводителем этого полка и всем слушаться царевича; двум тысячам этих ⁴⁴ арабских всадников предосторожности ради пойти в Дихистан к салару Пири Ахуру, а трем тысячам султанских конников, наполовину турок, наполовину индийцев, тоже слушаться приказа эмира Мавдуда. Негласное совещание кончилось, войско отправилось в Дихистан, и распоряжения, кои султану надобно было сделать сыну, он сделал.

В понедельник, двенадцатого числа месяца раби ал-ахир ⁴⁵ [эмир] выступил из Гургана, отсюда до Астрабада было два перехода. По дороге, которую называют Хештадпуль, несметное множество лесов и проточных речек. Небо в том году совсем не являло готовности пролить дождь, но ежели бы дожди прошли, эмиру пришлось бы поневоле повернуть назад, ибо земля в том краю очень топкая, дороги же узкие, а ручьев и оврагов без числа, так что пойди дождь в течение недели, то потребовалось бы несколько дней, покуда смогло бы пройти небольшое число войск; где же бы было пройти столь великой рати, как была у государя. Однако, как и должно было быть по воле судьбы, чтобы в Хорасане стряслась большая беда, предопределение господне было таково, что в стране, где постоянно льет дождь, [его] совсем не выпадало до тех пор, покуда наш государь с этакой большой ратью без труда проследовал по этим дорогам и дошел до Амуля, как я расскажу.

В тринадцатый день месяца раби ал-ахир он прибыл в Астрабад. Большой шатер разбили на высоком месте города в той стороне, где дорога на Сари. Этот участок был весьма просторен и высок, и вся сельская округа Сари [расстилалась] под ним; место очень здоровое. Сераперде и все диваны раскинули ниже этого участка. Буки — войсковой караульщик и скоморох ⁴⁶, человек приятный — сказал ходже Бу Насру — был он очень приятный человек, эмир и войсковые начальники его любили, он же играл на тамбуре: — «В ту пору, когда Таш, сипахсалар дома Самани, разбитый Бу-л-Хасаном Симджуром, пришел в Гурган, и семейство Буйе и Сахиб Исмаил Аббад эту область отдали [402] ему, он [тоже] разбил большой шатер на этой высоте. Я, Буки, был [тогда] молодой войсковой караульщик. Он помер, Симджурии померли и султан Махмуд тоже помер. Боюсь, что /453/ и мне пришло время помирать». Бедняга предсказал верно, потому что на другой день он захворал. И вечером отошел [в иной мир]. Его там же похоронили. Похоже, что он прошел тысячу тысяч фарсангов, большей частью с эмиром Махмудом в Хиндустане. В боях за крепости я видел, как он бросался вперед, получал ранения от камней и разного другого, подвергал себя опасностям, но достигал цели. В конце концов, он дожил до девяноста трех лет и скончался здесь на постели. *И не знает Душа, в какой земле помрет* ⁴⁷. Прекрасно сказал Бу Исхак стихи:

*Бывает, что ко сну безмятежно отходят,
А поутру, не болевши, сходят в могилу.
О бездыханный, лежащий в могиле своей!
К тебе обращалась могила, ты не понял*.

Через три дня эмир с раннего утра услаждал себя вином на этой высоте. Была пора цитронов и померанцев. В садах этой страны их было превеликое множество, с этой высоты их было видно. [Эмир] велел нарвать с деревьев цитронов и померанцев ⁴⁸ и ветвей с плодами. [Их] принесли, разбросали вокруг шатра на той высоте и украсили меcто словно рай. [Эмир] позвал недимов, явились и мутрибы и стали попивать вино. Поистине, то был день весьма приятный и радостный. К наставнику моему пришло повеление принести письма, которые прибыли, приготовив краткое изложение содержания писем. Когда [эмир] кончил чтение, он удержал Бу Насра выпить вина.

Между прочим эмир сказал ему, что помер Буки. Мой наставник ответил: «Да будет вечная жизнь государю и да насладится он царством и молодостью, дабы все слуги его [могли] умереть на службе ему и пользуясь его благоволением, ибо в этом их благо. Однако пусть будет государю известно, что Буки помер, а я не знаю преемника ему во всем войске, который мог бы стать на его место». Эмир ничего не ответил. Казалось, тем [своим] словом он уже позвал других слуг, а ведь каждый, кто помирает, не оставляет [после себя] себе подобного ⁴⁹. В самом деле, Бу Наср сказал верно, другой, подобный Буки, не появится, и после него, можно сказать, что ежели бы искали войскового караульщика, подобного Буки, во всем мире, то не нашли бы. Однако дело в том, чтобы искать и найти. Но коль скоро считать сие пустяком, то пустяк и получится. В сем сочинении я рассказал, каким образом султан Махмуд, да смилуется /454/ над ним Аллах, велик он и всемогущ, воспитывал людей, так что нет нужды в повторении. Люди всегда находили в нем поддержку в смысле пастыря. Эти несколько мыслей я высказал оттого, что они пригодятся. [403]

Сюда прибыл еще посланец от Бакалиджара и прочих и они передали на словах, что они послушные слуги; дороги, дескать, узки — не стоит высочайшему стремени следовать дальше. На всякое желание, какое есть, будет сказано, чтобы его исполнили послушно и покорно. Им ответили, что у нас-де появилось желание проехать до Сари, дабы посмотреть на ту местность, а когда мы туда придем, будет указано то, что надлежит указать. Посланцы вернулись обратно.

Новруз был за восемь дней до конца месяца раби ал-ахир ⁵⁰. Эмир выехал из Астрабада и приехал в Сари в четверг, за три дня до истечения сего месяца ⁵¹. На другой день, в пятницу, хаджиба Нуш-тегина Вальвалиджи ⁵² с отрядом войска послали в одну деревню с крепостью, где сидел некий старец из числа гурганских вельмож, чтобы эту кpeпость занять, а дебира Бу-л-Хасана Дильшада назначили к нему начальником войсковой почты. Это было первое дело, приказанное Бу-л-Хасану. Крепость находилась очень близко от Сари. Отправились. В крепости не имелось боевых орудий, укрепление взяли в один день приступом и быстро вернулись обратно. Как рассказывал Бу-л-Хасан ходже Бу Насру, там происходил большой грабеж, и совершалось беззаконие. Работа Бу-л-Хасана еще не успела войти в силу, и в казну не много чего попало. Все, что происходило, он выявил для себя тайком, так что мог доложить Высокому собранию. Это вышло [для него] удачно — решили, что он благоразумен и ловок. А старика доставили ко двору со старухой и тремя дочерьми, ограбленных, несчастных. Эмир раскаялся, обошелся со стариком ласково, попросил извинения и отправил обратно. Мне нельзя не рассказать о таких происшествиях потому что от сего возрастает бдительность, и изложение истории идет правильным путем, /455/ ибо в бытописании не дозволяется искажение переиначивание, недомолвка и [словесное] расточительство. Ежели Нуш-тегин Вальвалиджи поступил скверно, то он и сам потерпел ⁵³ без меры

В воскресенье, в первый день месяца джумада-л-ула ⁵⁴, эмир выступил из Сари, чтобы пойти в Амуль. Дороги, по которым мы передвигались, и другие были очень узки, так что нельзя было ехать больше чем двум-трем всадникам [в ряд]. Слева и справа всюду, до гор, был сплошной лес и текучие воды, так что слону проходу не было. На этой дороге встретился большой деревянный мост и большая река, очень удивительная и примечательная, вся в излучинах ⁵⁵. Много пришлось помучиться войску, чтобы перейти через этот мост. Вода в реке [была] не столь большая, но почва возле нее была такова, что каждое животное, которое на нее ступало, увязало по шею — вот какова твердость этой почвы. Здесь остановились, потому что у дороги был город и пастбище большое, площадь [коего] была велика, так что расположиться могла большая рать. От Насира Али, предводителей Амуля и раиятов прибыли три посланца и рассказали, что сын Минучихра, Бакалиджар, [404] Шахрагим и прочие, услышав весть о приближении султана к Амулю, поспешно ушли в Натиль ⁵⁶, Каджур и Руян ⁵⁷, с тем чтобы в Натиле, где находятся труднопроходимые места, схватиться с победоносной ратью. Ежели они не смогут там удержаться, то перейдут через перевал Келар ⁵⁸, ибо они — налегке, и убегут в Гилян; а раб Насир, прочие предводители и раияты — [мы]-де слуги султана. [Посланцы] задержались, чтобы услышать, каков будет приказ. [Эмир] ответил, что харадж с Амуля прощается, раиятам надлежит оставаться на месте, ибо к ним дела нет, цель — поимка беглецов. С этим посланцы возвратились обратно.

Эмир поспешно двинулся дальше и прибыл в Амуль в пятницу, шестого числа месяца джумада-л-ула ⁵⁹. [Навстречу] за город вышло более пяти-шестисот тысяч /456/ человек, народ красивый, статный. Ни одного я не видал без тайласана из шатри или тури, или ситри, или рисмани ⁶⁰, или ручной работы, то есть фута. Говорили, это у них в обычае. Эмир, да будет им доволен Аллах, проехал через городскую молитвенную плoщадь с отрядом личных своих гулямов и вдоль окраины города. По другую сторону его на расстоянии полуфарсанга разбили шатер, [там] эмир остановился. Салар Бектугды с дворцовыми гулямами и другим войском построился в полном порядке и вступил в город, а оттуда [прошел] в войсковой стан. Назначили джанбашиев, так что ни одному человеку не был нанесен ущерб даже на дирем, и раияты возносили молитвы с добрыми пожеланиями, ибо видели рать и снаряжение, подобных которым еще никогда не видывали. Я, Бу-л-Фазл, отправился в город еще до того, как вступило в него войско, и увидел город весьма прекрасный. Все лавки были открыты, и народ радостен. После я расскажу, как изменилось положение, что наделали наустители и подстрекатели и как амульский рай превратился в ад.

На другой день эмир открыл прием, а после приема имел негласное совещание с везиром и вельможами державы. Он сказал: “Я сам своей особой хочу домчаться до Натиля”. Везир возразил: “Из-за гурганцев не стоит подвергать себя опасности, преследуя их по пятам. У нас, слава Аллаху, есть славные салары”. Вельможи тоже сказали: “Мы-то для чего же пришли? Ведь не ради того, чтобы государю приходилось подвергать свою особу тягостям”. Эмир ответил: “Надлежит сделать так: ходжа пусть останется здесь с обозами и обдумывает [дела], Бу Наср будет при нем, чтобы писать ответы на письма, хаджиб [Бектугды] тоже будет пребывать здесь, дабы осуществлять всякого рода предохранительные меры, кои потребуются. Сильный отряд гулямов тысячи в полторы пойдет со мной и конников восемь тысяч самых отборных, [взятых] из разных отрядов ⁶¹, десять слонов, осадные орудия ⁶², да сотен пять вьючных животных с боевым припасом. Разойдитесь, сядьте в нимтерге и справьте все эти дела, потому что завтра [405] вечером я выступлю во что бы то ни стало. Дебир Ираки пойдет с нами, а недимы и все прочие останутся на месте”. Присутствовавшие удалились и сделали все, что было приказано.

В воскресенье, восьмого числа месяца джумада-л-ула ⁶³, в полночь эмир сел верхом и отправился в передовой полк. /457/ Пробили в литавры, и полк дворцовых гулямов тронулся, а следом за ним остальное войско отряд за отрядом, снаряженное и готовое [к бою]. На другой день, в час пополуденной молитвы, они достигли Натиля. Сделав еще перевод, натолкнулись на гурганцев, ставших для обороны и собравшихся биться. Гурганцы не знали, что султан явился сам. Произошел жестокий бой, как я объясню ниже. Во вторник, поздним утром, когда прошло десять дней месяца джумада-л-ула ⁶⁴, приехали три дворцовых гуляма с вестью о победе и в знак ее привезли перстень эмира, который он послал с поля битвы. Как только одержали победу, эмир отправил их вскачь о двуконь. Гулямы вручили перстень начальнику дворцовых гулямов, хаджибу Бектугды. Тот взял и поцеловал, поднялся и облобызал землю. [Затем] приказал бить в барабаны и трубить в рога. Из войскового стана раздались [радостные] клики. Дворцовых гулямов отправили обратно. Присутствовавшие вельможи: везир, хаджиб Бу-н-Наср и другие в точности исполнили, что полагается [в подобных случаях]. В час предзакатной молитвы они сели и отписали к эмиру благодарственные письма за победу от везира, хаджиба и придворных. Начальник посольского дивана Бу Наср Мишкан [тоже] написал письмо такое, что везир признался, что подобного по поводу перстня еще не видывал. В письме он поместил сей бейт, сочиненный Мутанабби, стихи:

*Есть над тобой божья тайна; скорей же
Вражьи слова — сумасбродные peчи*.

У меня имелся список с этого письма, написанный рукой ходжи, но он пропал, как я уже говорил об этом обстоятельстве в нескольких местах сей книги. Салар Бектугды назначил двух дворцовых гулямов, чтобы они отвезли это письмо.

В час вечерней молитвы пришло письмо о победе, написанное рукой Ираки, эмир [ему] продиктовал: “Когда мы двинулись из Амуля, то шли всю ночь. Заросли срезали, ибо в них с трудом могла ползти даже змея. На другой день, в час пополуденной молитвы, мы добрались до Натиля. Гнали мы с большой скоростью, так что когда остановились, то войска продолжали подходить весь вечер. К полуночи подошли все люди, потому что за один раз сделали два перехода. На другой день, в понедельник, явились лазутчики и сообщили, что гурганцы провели обозы и сына Минучихра через город, и по ту сторону города устроили войсковой стан, и разбили шатры, а тяжелую кладь и непригодных к делу людей с обозами бросили. Бакалиджар, Шахрагим и множество [406] самой отборной и боевой конницы и пехоты с предводителями и храбрыми вояками вышли на эту сторону города. Есть мост один очень узкий, /458/ кроме него переправ нет; отгородив его от весьма узкого поля, они ⁶⁵ хотят на том мосту драться, потому что дорога — одна, а кругом лес, реки, болота, ручьи. Они сказали и постановили, что ежели им случится потерпеть поражение, то конница из этих теснин уйдет, а пешие бойцы гелов ⁶⁶ и дейлемцев, человек пятьдесят самых отборных, будут оборонять мост, усердно биться и держаться столько [времени], покуда не узнают, что [их войска] ушли из стана и удалились на [некое] расстояние, ибо дебри по ту сторону страшные, и их там достать нельзя. Когда нам это обстоятельство стало твердо известно, мы приняли необходимые противные меры, приказали, что надлежало приказать, надели на себя латы и сели на слониху. Оружие положили перед нами в балдахине, и мы повелели бить в боевые литавры. Гулямы — отряд конницы и отряд пехоты побольше — стали вокруг нашего слона, а [еще] отряд двинулся вперед и повел с собой большого слона, самого сильного, знаменитого и боевого. Мы тронулись, а следом за нами бесчисленная конница и пехота. Когда мы дошли до того поля и моста, гурганцы вышли навстречу, множество конных и пеших, и завязался бой, бой очень сильный. Трудно было оттого, что войску не хватало места [развернуться]. Там было все равно, что сто тысяч конницы и пехоты, что пятьсот тысяч, ибо будь оно не так, у них не достало бы смелости противоборствовать, и менее чем через час один отряд нашего войска их бы убрал.

Несколько их всадников со многими пешими с силой напали [на нас]. Предводителем у них был какой-то всадник с закрытым лицом, хорошо знавший правила бoевой схватки, и случилось так, что в балдахин нашего слона попал дротик. Дворцовые гулямы их потрепали. Мы, самолично напрягли силы, и нападавшие напрягли силы. Принадлежавшего нам слона-самца, который был вожаком, ранили и испугали стрелами и дротиками, так что он от боли повернул назад, побежал на нас, давя всех, кого попало из наших людей, а противник наступал следом [за ним] и издавал крик. Ежели бы такой слон-самец набежал на нас, он, конечно, сбил бы нашего слона, и произошла бы большая беда, /459/ которую нельзя было бы поправить, ибо всякий слон-самец, который в бою, получив ранения, поворачивает назад подобным образом, ничего не оставляя в целости. По счастливой случайности, [слон] в своем бегстве в тыл подался в левую сторону, на край поля. Сбоку был ручей с неглубокой водой в нем. Слоновод был ловок и опытен, он направил; слона туда, и по милости господней, да славится поминание его, предотвратил от нас и от войска несчастье от слона в том тесном месте.

Все ринулись на [вражье] войско: храбрые конные гулямы, хейльташи и пехотинцы напрягли силы против него. Из предводителей [407] гурганцев один напал на нас, мы крикнули на него со слона и нанесли [ему] удар булавой по голове и шее, так что он от этого ужаса свалился с лошади. Подбежали гулямы, чтобы его прикончить. Он позвал нас, попросил заступиться и сказал, что он Шахрагим. Мы велели его взять с коня ⁶⁷. Гурганцы, увидев его плененным, стали отступать, покуда не дошли до моста. Храбрецы дворцовые гулямы многих из них перебили и многих забрали [в плен]. Бесчисленное множество их разбежалось в тех местах направо и налево или было убито и утонуло. Там, где стоял мост, поднялась превеликая давка, и [начался] жестокий бой. Схватились друг с другом, и с обеих сторон было перебито немало народу; подобного боя мы в жизни своей не видали. [Вражеские] пехотинцы на мосту держались почти до часа предзакатной молитвы и дрались прекрасно. К ним ни с одной стороны не было подступа. Наконец, на них вышли самые отборные наши пехотинцы со щитами и луками, в полном вооружении. Началась такая стрельба, что солнце закрылось. Напрягали [все] силы, покуда не взяли мост и не сумели через него переправиться, потому что пять-шесть ихних пеших воинов в чине серхенга попросили пощады; их помиловали, и они предстали перед нами. Когда мост освободили, [по нему] спешно промчался наш передовой полк; тронулись и мы. Несколько всадников подъехало к нам. Доложили, что с того часа, как Шахрагим был взят в плен, все гурганцы начали отступать и бросили нам войсковой стан, шатры и все, что у них было, так что находили [даже] котлы с готовым варевом. Мы расположились там, потому что не было иного места /460/ для привала. Отдохнувшие конники пустились вслед за бежавшими, и большое множество всякого рода пеших было взято в плен. Но вельможи, предводители и конные успели отойти на доброе расстояние, дорога же была тесная. [Наши] вернулись назад и все, что происходило, было доложено, дабы положение стало ясно в подробности. Отсюда мы возвратимся в Амуль, так что скоро туда приедем, *ежели будет угодно Аллаху, велик он и всемогущ!*”.

Двенадцатого числа месяца раби ал-эввель ⁶⁸ эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, возвратился обратно в Амуль здрав и невредим, с победой и славой, и остановился на другом месте. Он велел разбить на том месте сераперде и большой шатер и в счастливый час [там] расположился. Начальнику посольского дивана он сказал: “Надобно разослать письма о победе по государству через вестников”. [Письма] написали, и хейльташи и дворцовые гулямы поехали. В пятницу [эмир] открыл прием великолепный и торжественный. Потомок Али и городские вельможи все явились на поклон. Эмир сказал везиру: “Сядь в нимтерге и усади [там] алийца с городскими вельможами, потому что у нас есть кое-что им сообщить”. Ходжа отправился в нимтерг и усадил тех людей. Эмир [захотел] усладить себя вином; приступили к делу, [408] явились недимы и мутрибы. Бу Наср удалился, поскольку много потрудился, рассылая письма и вестников.

Я был дежурный и находился в посольском диване. Явился ферраш и позвал меня с чернилами и бумагой. Я пошел и предстал перед престолом. [Эмир] указал мне сесть, я сел. “Пиши, — сказал он, — то, что надобно получить с Амуля и Табаристана, Бу Сахль Исмаил это соберет: золота нишабурского — тысяча тысяч динаров, одежды ⁶⁹ румской и других сортов — тысячу штук, ковров махфури и кали — тысячу штук, киш ⁷⁰ — пять тысяч штук”. Я записал и встал. Он промолвил: “Сей список отнеси к ходже и передай ему от меня, чтобы он сообщил тем людям, дескать, нужно принять меры, дабы то, что требуется, поскорее справили и не было бы нужды посылать выколачивателей и писать бераты на войско, чтобы отбирать силой”. Я отнес письмо к везиру, незаметно представил ему и передал слова эмира. Он усмехнулся и сказал мне: “Погляди, как разорят и сожгут ⁷¹ эти места. Много получится позора, а не соберут и трех тысяч диремов. /461/ Вот тебе и прибыль! Ежели даже весь Хорасан перевернут, все равно не найдут такого [количества] золота и одежды. Султан ведь пьет вино и сказал эти слова, воображая свое богатство, деньги и сокровища”.

Однако он обратился к этому потомку Али и к вельможам и сказал: “Знайте, за то, что гурганцы обнажили мечи на своего господина, восстали и [начали] бесчинствовать, на сию область не смотрят благосклонно. Сюда прибудет такой же властный правитель, как поехал в Хорезм, дабы прибрать эту область к рукам, и вы отдохнете от невзгод”. Амульцы очень поблагодарили. [Ходжа] продолжил: “Знайте, государь султан израсходовал огромные деньги ⁷², чтобы привести сюда рать и нагнать страх на насильников. Надобно, чтобы с этой области ему принесли достойные пожертвования”. — “Слушаемся, — ответили они, — то, что нам будет по силам, [пожертвуем], ведь область сия скудная, народ бедный и пожертвование наше с Амуля и Табаристана, как повелось исстари, бывало тысяч сто диремов и соответственно сему сколько-то штук ковров махфури и кали, а ежели потребуют больше сего, то раиятам будет много мучения. Что же теперь прикажет великий ходжа?” Ходжа ответил, что султан-де изволил приказать вот, этот список и передал через Бу-л-Фазла такое-то и такое-то сообщение. И он представил [им] список, передал слова эмира и добавил: “Я походатайствую, чтобы то, что написали в списке, взяли бы с Гургана, Табаристана, Сари и всех [прочих] мест, дабы вам пришлось не слишком трудно”. У амульцев, когда они услышали это сообщение, отнялись руки и ноги, они растерялись и сказали: “Мы-де на это сообщение сразу ничего ответить не можем, никто такого богатства не имеет. Ежели будет дозволено, мы удалимся и переговорим со всем народом”. Везир обратился ко мне: “Скажи султану то, что слышал”. Я пошел и сказал. [Змир] [409] ответил: “Ладно, пусть идут, а завтра явятся с разумным ответом, потому что нам нужно собрать эту дань ⁷³ очень быстро, мы здесь недолго останемся”. Я пришел и передал. Амульцы удалились очень печальные, везир тоже ушел. На другой день эмир открыл прием. После приема он уединился и спросил везира: “Что нужно сегодня постановить насчет дани?” Ходжа ответил: “Да будет долгой жизнь государя! Я был бы весьма рад, ежели бы откуда-нибудь явилось пополнение в государственную казну ⁷⁴, но эта дань — велика, и амульцы вчера дали очень неутешительный ответ. Что прикажет [государь]?” — “То, что значится в списке, взыскивается с одного только Амуля. Ежели они список примут с покорностью, тем лучше, а ежели /462/ не примут, Бу Сахля Исмаила нужно послать в город: пусть силой выбьет из жителей больше [указанного] количества”, — приказал эмир.

Везир снова пришел в нимтерг, обратился к амульцам — их пришло много меньше — и передал им то, что сказал султан. Алиец и казий ответили: “Вчера мы созвали собрание и рассказали положение. Поднялся очень большой шум и, конечно, [народ] ни на что согласия не дал и разошелся. Как стало известно, вчера ночью множество людей бежало из города, а нам нельзя было бежать, ибо мы никакого преступления не совершили и покорны. Теперь приказывать надлежит султану и великому ходже, пусть он прикажет в соответствии с этим положением”. Везир понимал, что все так, как они сообщают, однако разговаривать было ни к чему, он позвал Бу Сахля Исмаила, препоручил ему этих вельмож и отправил в город. Бу Сахль объявил ливанский побор ⁷⁵и взялся за народ. Те жители, кои попадались в его руки, выдавали беглецов, так что не было места в городе, где бы не раздавались вопли и стенания ⁷⁶. Конные и пешие воины рыскали по городу, хватали и приводили людей. Наемному войску Бу Сахль Исмаил выдавал бераты на взимание [с населения причитающегося ему] жалованья. Город подожгли, делали, что хотели, хватали, кого хотели. На светопреставление походил побор ⁷⁷ [Бу Сахля Исмаила], а султану об этом известно не было, и никто не решался уведомить и рассказать правду.

В течение четырех дней войску досталось сто шестьдесят тысяч динаров и в два раза больше было забрано сверх всякой меры, да [еще] продовольствие. Позор получился превеликий. Через семь-восемь месяцев выяснилось, что жалобщики из этого города ходили в Багдад и у двора халифа просили о помощи. Говорили, что они ходили и в Мекку, да сохранит ее Аллах, потому что жители Амуля [хоть] и немощны, однако на язык бойки и настойчивы, да и было у них, о чем говорить. Все совершенные преступления и злодеяния пали [на голову] Бу-л-Ха-сана Ираки и других, но и эмиру, да будет им доволен Аллах, тоже следовало бы поступать рассудительно в подобных делах. Очень мне тяжело, что с пера моего сходят такие слова, но что же делать, в [410] бытописании нельзя считаться с лицами. Те, кто с нами был в Амуле, когда прочтут эти строки, коль захотят быть справедливы, скажут, что написанное мною — правда.

/463/ Эмир, да будет им доволен Аллах, все время здесь предавался питью вина. В пятницу, за два дня до конца месяца джумада-л-ула ⁷⁸, он с войском пошел к берегу Абескунского моря ⁷⁹. [Там] раскинули палатки и наметы, пили вино и ловили рыбу. Видели суда урусов ⁸⁰, кои появлялись со всех сторон и проходили мимо. И никому не было возможно до них достать, ибо известно, к какой пристани держало путь каждое судно ⁸¹. Сей Алхум ⁸² — город, который мал, я не видел, однака Бу-л-Хасан Дилыпад, ходивший [туда], мне поведал эти рассказы. В понедельник, второго числа месяца джумада-л-ухра ⁸³, эмир, да будет им доволен Аллах, возвратился обратно в амульский войсковой стан.

Жители Амуля по большей части бежали и скрывались в лесах. В это время браговар хаджиба Бектугды отправился раздобыть немного льду и снега. На краю леса находилась деревня. Он поймал одну непорочную девицу с целью ее обесчестить. Ее отец и братья не допустили. Зашел спор, началась ссора с этим браговаром и его товарищами. В браговара запустили дротиком. Он прибежал и рассказал, [об этом] салару Бектугды да приврал, а тот на другой день без [государева] приказа сел на слона и с отрядом конных султанских гулямов. отправился в ту деревню и в леса. Произошло много грабежа и убийства. Так, рассказывали, что несколько подвижников и благочестивых людей сидели на молитвенном ковре с Кораном в руках — их убили. Каждый, кто об этом слышал, возмущался. Весть дошла до эмира, он очень огорчился и сильно побранил Бектугды, потому что во всем, что произошло в этом краю, эмир раскаялся и все время говорил грозные речи Бу-л-Хасану, дебиру. *Но ягодки оказались впереди*, ибо, когда: мы вернулись назад, произошли игры посерьезней.

На этой неделе пришли важные известия из Дихистана, Нисы и Феравы, что полчище туркмен снова /464/ появилось из пустыни и намеревается вторгнуться в Дихистан, чтобы кое-что ограбить. Эмир Мавдуд писал, я, мол, послал разъезды на все четыре стороны, конных в большом числе, и распорядился, чтобы мулов и лошадей, [кои] в песках, пригнали поближе к Гургану и каждому всаднику с животным добавил еще по два-три. Послали ответ, чтобы они хорошенько были настороже и что за письмом следует высочайшее знамя.

Во вторник, в третий день месяца джумада-л-ухра ⁸⁴, приехал посол; от Бакалиджара; с послом он отправил и своего сына. Бакалиджар извинялся за возникшую войну, просил прощения и говорил: “Один сын слуги [твоего] занят службой при дворе государя в Газне, далеко or слуги [твоего], он не [может] приехать просить за меня. Явился на поклон его брат. Стоило бы из внимания и родственного чувства [411] государя смилостивиться, дабы древний род наш не поглотили враги”. Посла и сына представили пред лицо государя, оказали им ласку и отвели [помещение]. Эмир запросил мнение везира и вельмож державы. Везир промолвил: “Слуге [государя] кажется правильней подарить этого сына халатом и вместе с послом поздорову отпустить обратно, ибо у нас впереди важные дела. Посмотрим, как сложатся обстоятельства, а потом в силу того, что увидим, примем меры [насчет] этой области. Словом, этот человек сразу [от нас] не уйдет”. Эта речь эмиру пришлась весьма по душе. В ответ отписали благожелательные письма, сыну пожаловали прекрасный халат и послу тоже халат и по-хорошему их отпустили обратно.

Шестой день месяца джумада-л-ухра ⁸⁵ был пятницей, когда прибыло письмо из Балха о кончине Али-тегина и что царство в том краю утвердилось за его старшим сыном. По этой причине эмиру на сердце пала тревога, ибо дело попало [в руки] юнцов неопытных ⁸⁶. Он сообразил, что нельзя допускать никакой дерзости [со стороны сыновей Али-тегина] и приказал [написать] на сей счет письма сипахсалару Али Дая, чтобы он шел в Балх, преградил дороги и принял все меры предосторожности, дабы не случилось беды. Точно так же [написали] в Термез кутвалу крепости и серхенгам Бу Насру и Бу-л-Хасану, а кутвал крепости в то время был Кутлуг, отцовский [служака], человек, мягковатый, но осторожный. Были наряжены двое стремянных /465/ с письмами в Бухару к сыну Али-тегина с соболезнованием и поздравлением, как полагается в подобных случаях, да [велено было], чтобы ехали они быстро и привезли обратно верные сведения. Коль скоро сей юнец захочет учинить что-либо недоброе, то благодаря этому письму, он, быть может, постесняется. Титуловали его ал-амиру-л-фадилу-л-валад ⁸⁷.

Хотя это письмо пошло, однако сей змееныш воспользовался смертью отца и отдаленностью султана от Хорасана. Он слышал, сколь беспокойно [там], и сговаривался с забытым богом мятежником Харуном, чтобы тот пришел в Мерв с большой ратью для захвата Хорасана. Оба молодца поладили между собой и постановили на том, чтобы Харуну идти в Мерв, а сыновья Али-тегина разграбят Чаганьян и Термез, а оттуда через Кубадьян пойдут в Андхуд и соединятся с Харуном. Сыновья Али-тегина разграбили Чаганьян. Правитель Чаганьяна Бу-л-Касим, зять [эмира Мас'уда], бежал от них и направился к кумиджиям. Опустошив Чаганьян, [алитегиновцы] через Дарзенги ⁸⁸ подошли к Термезу. С крепости к ним донесся смех. Под крепость послали Авгара со знаменем и сотни три конных, полагая, что лишь только Авгар там покажется, крепость тотчас же перейдет в их руки, и они на крыше: крепости водрузят знамя доблести.

Но *предположение оказалось ошибочно и принесло несчастье*. Они не ведали, что там — львы. Было так. Когда алитегиновцы [412] подступили к крепости, отважные львы отворили ворота крепости и крикнули: “С богом! Коли хватит у вас смелости, выходите, окружайте крепость!” Алитегиновцы мнили, что пришли скушать полуды ⁸⁹, что дело пустяковое, однако случилось так: они двинулись было вперед, а конные и пешие воины из крепости налетели на них и в какой-нибудь час захватили целую толпу их и увели в плен. Алитегиновцы отступили назад до самого сына Али-тегина. Авгара упрекали, а он отвечал: “Сваренное в горшке яство стоит на месте, мы его немножко отведали; всякий, кто желает, пусть [сам] подойдет”. Авгара поносили и назвали двуполым.

Протрубили в рога, и Тунуш ⁹⁰, сипахсалар, /466/ пошел с передовым полком, а прочие вслед за ним. Вся рать обложила крепость кругом и остановилась на месте. От устада Абдаррахмана, каввала, я слышал — он от грабежа в Чаганьяне подался в Термез — [как] он рассказывал: “Алитегиновцы несколько раз вступали в бой с защитниками крепости и во всех сражениях терпели неудачу и выдохлись. Они выходили из себя [от ярости] из-за безобразных ругательств, коими [их] осыпали жены сегзийцев ⁹¹. Однажды Авгар, который обладал хейлем в тысячу всадников и имел большое значение, захотел потягаться с крепостью. Он выступил вперед с широким щитом, пеший. Бу Наср и Бу-л-Хасан обратились к камнеметчику: “Мы дадим тебе пятьдесят динаров и два набора одежды, ежели ты перекувырнешь Авгара”. Тот приготовил камней пяти-шести менов [весом], несколько времени приглядывался и соображал; затем канаты камнемета натянули, камень полетел и угодил Авгару в поясницу. Авгар тотчас же отдал душу. В ту пору, ежели в кого-нибудь попадал пятименовый камень из камнемета, тот человек уже больше не разговаривал. Когда Авгар упал, среди вражеского войска поднялся сильный крик и шум, потому что он был весьма большой человек. Его люди оттащили [тело] и унесли. Хребет алитегинцев был перебит и гурец камнеметчик получил золото и одежды.

До сыновей Али-тегина дошло известие, что забытого богом Харуна убили, а сипахсалар вступил в Балх, и они, обманувшись в надеждах и проиграв, от Термеза повернули обратно и через Дере-и Ахенин пошли в Самарканд.

После гонца прибыла записка от начальника почты в Рее Бу Нас-ра Бейхаки, брата Эмирека Бейхаки, что Бу-л-Музаффар Хабаши отставлен от должности начальника почты, и дело [это] передали Бу Насру. Сей благородный муж в пору эмира Махмуда, да будет им доволен Аллах, был правителем двора того государя, да смилуется над ним Аллах, подвергал себя многим опасностям и оказывал добрые услуги. Он — доблестный человек и мой старинный приятель. После того как мы потеряли Рей, над головой сего ходжи прошли добрые дни и невзгоды, как о том будет упомянуто ниже в настоящем сочинении. [413]

Ныне, в лето четыреста пятьдесят первое ⁹², он живет здесь в Газне под сенью владыки мира, великого султана Абу-л-Музаффара Ибрахима, сына Поборника веры в Аллаха, да продлит Аллах его существование. В записке он писал, что сипахсалара Ташферраша потрепал передовой полк Сына Каку. Был послан ответ, что в делах, мол, нужно лучше соблюдать осторожность. Мы-де покончили с вопросами Гургана и Табаристана и теперь из Амуля через /467/ Демавенд идем в Рей, ибо в Хорасане нет ничего, что тревожило бы сердце. Сие мы написали устрашения ради, дабы противники в той стране боялись. В Хорасане у нас было столько важных дел, что о Рее и Сыне Каку мы не вспоминали. О положении в Рее и в Хорезме я оттого говорю частично и понемногу, что [ниже] будут две главы очень обстоятельные о положении в этих двух странах, как я уже упоминал раньше. А для сохраняющего в памяти летопись по месяцам и годам этого достаточно.

В воскресенье, двадцать второго числа месяца джумада-л-ухра ⁹³, эмир, да будет им доволен Аллах, выступил из Амуля. Пребывание здесь длилось сорок шесть дней. Следуя в пути, он увидел пеших дворцовых воинов, которые вели в оковах нескольких амульцев. Эмир спросил, кто они. “Амульцы, которые не уплатили налога”, — ответили [ему]. “Отпустите [их], — приказал он, — и да будь проклят тот человек, который придумал пойти сюда”. Он велел одному хаджибу смотреть за этим делом, чтобы ни с кого ничего не взимали и всех отпустили. Так и сделали. Пошли непрерывные дожди, и людям и животным досталось много мученья. В среду, третьего числа месяца раджаба ⁹⁴, пришло письмо, что Харуна, сына хорезмшаха Алтунташа, убили и что войско, кое намеревалось пойти на Мерв, возвратилось обратно в Хорезм. Получив это известие, эмир очень обрадовался и высказал много любезных слов великому ходже Ахмеду, сыну Абдассамада, который сумел провести Харуна, как я выше рассказывал, покуда неблагодарный не пал. Прекрасно сказал балхский стихотворец Ма'руфи ⁹⁵, он говорит:

Неблагодарный ровня отрицателю веры, —
Тщись и старайся убить нечестивца!

Да приберет господь бог, славно поминание его, всех неблагодарных и непризнающих благодеяний ради Мухаммеда и семейства его! Сказал пророк, привет ему: “*Бойся зла от того, кому оказал благодеяние*”, — а слова [мужа], умудренного божественным законом, — истина, ибо ни один благородный человек не забывает своего доброжелателя и благодетеля. Произошло так: когда Харун выступил из Хорезма, /468/ двенадцать гулямов, которые подготовили убийство, в четырех фарсангах от города, где он собирался остановиться, пустили в ход мечи, бердыши и искрошили сего неблагодарного пса, а войско возмутилось и [414] повернуло назад. Толки об этом — необычны, и я приведу их в отдельной главе, как обещал; здесь же достаточно столько.

В субботу, шестого числа месяца раджаба ⁹⁶, пришло известие о кончине старшего хаджиба Бильга-тегина, да смилуется над ним Аллах. Когда сипахсалар Али Дая прибыл в Балх, старший хаджиб согласно повелению перешел в Нишабур и из Нишабура в Гурган. Большую часть арабов, охранявших Гурган, препоручили ему, чтобы он отвел их в Нишабур. В самое прибытие туда он получил повеление отойти [в иной мир]. *Не знает душа, в какой земле помрет*.

В понедельник, восьмого числа месяца раджаба, эмир приехал в Гурган. Погода стояла очень жаркая, особливо в местах гермсир. Животные ослабели, потому что в Амуле и в пути ели рисовую солому. От ходжи Бу Насра Мишкана, да смилуется над ним Аллах, я слышал, он говорил: “Эмир очень раскаялся в походе на Амуль, ибо теперь видел, что получится. Он позвал меня, и мы в уединении остались вдвоем. “Что это мы наделали? — спросил он, — будь проклят богом этот Иракиишка! Пользы не получилось, войску ничего не досталось, да еще я слышал, что раиятов этой области разорили”. “Да будет долгой жизнь государя, — ответил я, — ходжа и другие слуги ведь говорили, но нельзя было больше возражать высочайшему мнению, ибо государь вообразил бы нечто иное. С высочайших уст сошли слова “что пользы было идти в эту страну?” Ежели ее не оказалось для государя, то для кого-то она оказалась; говорить об этом было бы дурно, дабы государь не подумал, что речь эта говорится из злорадства”. “Слова твои имеют вес, — промолвил [эмир], — все они — не злорадство и не шутка, а ты блюдешь нашу пользу. Заклинаю тебя душой и головой нашей, говори без стеснения”.

Я сказал: “Да будет долгой жизнь государя! Большая польза получилась для Бакалиджара, потому что он был человек незначительный, войско и раияты не очень-то его слушались; а государь схватил непокорных, кои были ему в тягость, и [их] ведут в оковах; предводители арабов с хейлями, причинявшие ему одну только головную боль, которым приходилось платить много денег ⁹⁷, [ныне] отстали от этой области, /469/ и он от них избавился. От разнообразных насилий, что чинил Бу Сахль Исмаил, кое-какой [доход] достался и Бакалиджару. Но все это пустяки, да будет долгой жизнь государя, ибо при небольшом внимании [дело] поправится. Бакалиджар ведь человек умный и слуга честный. С помощью письма и посла он снова войдет в границы покорности. Слуга [государя] надеется, что по милости господней, велик он и всемогущ, в Хорасане не случится никакой беды в отсутствии [султана]”. “Да, это так”, — заключил эмир, и я удалился”.

И все же не допустили снова заполучить Бакалиджара после столь сильного отчуждения. Говорили, сюда-де надобно назначить амиля и [415] шихне, и не понимали того, что когда грозная сила высочайшего знамени удалится из этой страны, Бакалиджар снова возвратится обратно, и угнетенные раияты примкнут к нему. Абу-л-Хасана Абдалджалиля, да смилуется над ним Аллах, назначили на должность сахиб-дивана и кедхудая войска и [придали ему] сильный военный отряд, чтобы он оставался там, когда высочайшее знамя покинет Нишабур.

19. *** — праздник зороастрийского культа Ахура Мазды, продолжавший существовать как пережиток среди мусульманского населения восточного Ирана еще в XI в, “Это абанруз месяца бахмана, то есть десятый день,— пишет Абу Рейхан Бируни, — в ночь сады, то есть между вечером десятого и днем одиннадцатого [бахмана] зажигают огни из ореха и миндаля и вокруг них пьют вино, развлекаются и веселятся... название сада потому такое, что от нее до новруза пятьдесят дней и пятьдесят ночей”. Праздник был связан с легендой об исчадии зла Биверасипе или драконе Аши Дахака. ***, перс. вар. изд. Джелал Хумайи, 257. См. также статью Е. Э. Бертельса, Праздник джашн-и сада в таджикской поэзии, где, между прочим утверждается, что этот праздник был запрещен Махмудом Газ-шийским и при Мас'уде двор не праздновал его; сб. статей по истории и филологии народов Средней Азии, посвященный 80-летию А. А. Семенова, 1953, 33—42.

20. ***

21. ***

22. *** ниже ***

23. *** .... "и одна толпа их (т. е. участников празднества) уходит, чтобы жечь животных" ...[***]. Биpуни, там же.

24. *** (тюрк, сюбаши) — так назывались высшие начальники племен и племенных объединений, позднее должностные лица, стоявшие во главе областей и командующие войсками. В. А. Гордлевский, Государство Сельджукидов в Малой Азии, 63, 144, 153. В уцелевшей части “Истории” Бейхаки мусульманское имя лица, называемого Субаши, не упоминается.

25. Сари — древняя столица Табаристана на реке Теджене, в 3 фарсангах от моря. Бартольд, Обзор, 158.

26. 11января 1035 г.

27. 27 января.

28. Бахман — 11-ый месяц старого иранского календаря — 21 января — 20 февраля. См. примеч. 47 к летописи 421 г.

29. Т. е. смирятся и изъявят покорность.

30. ***

31. Амуль — главный город Табаристана. См. примеч. 50 к летописи года 421.

32. Т. е. к Нур-тегину и Ала ад-довле. В. В. Бартольд, Очерк истории туркменского народа, 25.

33. Шахмелик — владетель Дженда в первой половине XI в. Ваrthоld, Turkestan... 178—179.

34. Имеется в виду местность в округе Туса, ныне называемая Кухпайа, известная как летнее становище кочевников. Через нее проходила старая дорога на Ниша-пур. ***

35. Т. е. везир Ахмед, сын Абдассамада.

36. 25 января 1035 г., в субботу.

37. Исфандормуз — 12-й месяц старого иранского календаря — 20 февраля — 20 марта. См. также примеч. 47 к летописи 421 г.

38. Неразобранное слово*** — по-видимому, искажение. Должно быть, род одежды или обуви из пуха (?) цапель.

39. Абу-л-Фазл Беди-и Хамадани, прозванный Беди-и земан, ум. 1007, г. в Герате, создатель типической формы макамы, выдающийся мастер слова.

40. 8 февраля 1035 г.

41. Гробница Кабуса б. Вушмагира Зиярида, была построена в 1006—1007 г. В. В. Бартольд, Башня Кабуса как древнейший датированный памятник мусульманской персидской архитектуры.

42. ***

43. *** — точнее “причина ухода все дальше вперед”, лучше была бы ***

44. Т. е. перешедших на сторону эмира Мас'уда.

45. 24 февраля 1035 г.

46. ***

47. Кор. 31₃₄.

48.***

49. Персидский текст фразы не вполне ясен, перевод нужно считать условным. Возможно, текст не в порядке.

50. 6 марта 1035 г.

51. 11 марта.

52. Здесь два раза нисба ***

53. См. предыдущее примеч. Сказуемое к имени Нуштегин во множ. числе. Вероятно, искаженная нисба принята переписчиком за отдельное лицо.

. 14 марта 1035 г.

55. ***

56. Натиль — небольшой город в западной части Табаристана. Худуд ал-Алем, л. З0а.

57. Руян или Руяндж — область, первоначально входившая в состав Дейлема, затем, во второй половине VIII в., присоединенная к Табаристану. Бартольд. Обзор, 155.

58. Келар — селение и горный перевал в западной части Табаристана, на границе с Дейлемом. Бартольд, там же. стр. 156; Xудуд ал-Алем, л. 30 а.

59. 19 марта 1035 г.

60. Названия различных сортов ткани.

61. ***

62. ***

63. 21 марта 1035 г., в пятницу.

64. 23 марта, в воскресенье.

65. Т. е. противник.

66. Гелы — древнее население Гиляна, от которого область получила свое название.

67. **

68. Ошибка. Это могло быть только в месяце джумада 1, т. е. 25 марта 1035 г., как явствует из предыдущей даты на стр. 405 и последующей на стр. 410.

69. Это могла быть и нешитая ткань.

70. См. примеч. 3 к летописи 423 г.

71. Т. е. опустошат.

72. ***

73. ***

74. ***

75. *** — юридическое значение термина осталось неясно.

76. В виду неясности фразы в ГФ, перевод ее сделан по АП.

77. ***

78. 10 апреля 1035 г.

79. Абескунское море — Каспийское море, названное так по гавани Абескун, которая по-видимому, находилась в устье реки Гурген. В. Бартольд, Обзор..., 81;

80. В АП этого слова нет; в ВМ вместо ***

81. Смысл последней фразы не ясен. Возможно, текст оригинала искажен.

82.*** порт города Амуля. В АП упоминания о нем нет. В Xудуд ал-Алем на л. З0а он упомянут как торговый приморский город и стоянка корабельщиков. Арабы называли его ***. Якут пишет ***. Le Strange, 370; H'A Min. 386, 14.

83. 14 апреля 1035 г.

84. 15 апреля 1035 г.

85. 18 апреля.

86. См. выше, примеч. 32.

87. Т. е. превосходительный эмир, сын.

88. Многолюдное промышленное селение в южной частя долины реки Cypxaн дарьи, ныне не существующее. Ваrthоld, Turkestan... 73.

89. Род халвы.

90. Выше (стр. 395) он был назван Кунуш.

91. Т. е. систанцев; очевидно, гарнизон крепости состоял из уроженцев Систана.

92. 1059—1060 г.

93. 4 мая 1035. г.

94. 14 мая 1035 г.

95. Абу Абдаллах Мухаммед б. Хасан Ма'руфи. Балхи, таджикский поэт X в., связанный с придворным кругом Саманидов.

96. 17 мая 1035 г.

97. ***

Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962

АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО

Комментарии