ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМ БЕРХГОЛЬЦ

ДНЕВНИК

1721-1725

Россия и Северная Европа первой четверти XVIII века в зеркале немецких источников

Вторая половина царствования Петра Великого ознаменовалась грандиозными военными и внешнеполитическими успехами России. Полтавская победа 27 июня 1709 г. стала переломным моментом не только Северной войны, но и всей европейской политики, она знаменовала собой начало превращения России в великую державу. Овладение берегами Балтики не было самоцелью для Петра I. Он стремился к усилению роли своей страны в системе европейских государств, к расширению ее политических, культурных и экономических связей с Европой. Выход к морю был средством для решения этих задач.

После Полтавской победы Россия становится лидером антишведской коалиции, она помогает союзникам отвоевать территории в Северной Германии, которые ранее были захвачены Швецией. К тому же времени относится начало сближения России с герцогствами, расположенными вблизи Балтийского побережья. Этого требовали политические и торговые интересы молодой державы, стремящейся упрочить свое положение на море. Но была и другая причина повышенного внимания Петра I к маленьким немецким государствам: он стремился путем политических и матримониальных комбинаций получить статус члена Священной Римской империи германской нации. По замыслу царя это должно было придать международному положению России наибольшую устойчивость и обеспечить ей постоянную поддержку со стороны Австрии и других германских государств на случай шведского реванша или турецкого нападения.

Одним из средств для достижения этих целей должны были стать династические браки. В 1710 г. Петр выдал свою племянницу Анну Иоанновну за герцога Курляндского, в 1711 г. женил сына Алексея на принцессе Брауншвейг-Вольфенбюттельской, свояченице германского императора, в 1716 г. выдал другую племянницу, Екатерину, за герцога Мекленбург-Шверинского. Впереди был еще один брачный союз, надолго привязавший Россию к интересам крошечного германского государства Гольштейн. Для правильного понимания всех обстоятельств этого эпизода государственно-политической истории России необходимо вкратце обрисовать взаимоотношения между странами Северной Европы.

Гольштейн когда-то был немецким графством в южной части Ютландии. Между ним и Данией находилось герцогство Шлезвиг с коренным датским населением. В 1386 г. Гольштейн и Шлезвиг объединились под властью гольштейнского графа Герхарда VI. В 1460 г. его династия пресеклась, и тогда датский король Кристиан I Ольденбург добился своего избрания на шлезвиг-гольштейнский престол, сохранив личный характер унии Дании со Шлезвиг-Гольштейном. Специфика ситуации заключалась в том, что Шлезвиг считался ленным владением королей Дании, а Гольштейн (получивший в 1467 г. статус герцогства) продолжал оставаться леном германских императоров. [438]

При внуках Кристиана I Гольштейн окончательно отделился от Дании. В герцогстве водворилась младшая ветвь датского королевского дома в лице принца Адольфа Ольденбургского. Он и его потомки стали именоваться герцогами Гольштейн-Готторпскими по названию своей резиденции в замке Готторп. С того времени Шлезвиг на несколько столетий стал “яблоком раздора” между Данией и Гольштейном. Маленькое герцогство в этой борьбе обеспечило себе длительный успех благодаря союзу с могущественной Швецией, подкрепляемому династическими браками.

В 1698 г. герцог Фридрих IV женился на старшей сестре шведского короля Карла XII Гедвиге-Софии. От этого брака родился Карл-Фридрих Гольштейн-Готторпский, которому суждено было вступить в брак с дочерью Петра I и по существу стать основателем новой российской династии Романовых-Гольштейн-Готторпов. Но на рубеже XVII и XVIII веков ничто не предвещало русско-гольштейнского сближения. Напротив, в конце 1699 — начале 1700 г. сложился Северный союз России, Дании и Саксонии, направленный против Швеции и ее сателлита Гольштейна.

В марте 1700 г. датские войска вторглись в Гольштейн. На помощь герцогу Фридриху IV выступили шведы, и началась Северная война. Но действия Дании были неудачны, а шведы, предприняв морской десант, молниеносно продвинулись к Копенгагену и осадили его. В августе 1700 г. Дания была вынуждена заключить мир с Гольштейном, признав суверенные права Фридриха IV на Шлезвиг. Но герцогу недолго довелось пользоваться плодами этой победы: 19 июля 1702 г. он погиб под Клиссовом (между Варшавой и Краковом), сражаясь на стороне шведов против польско-саксонских войск. Его наследнику Карлу-Фридриху тогда исполнилось лишь два года. Управление герцогством временно перешло к его дяде Христиану-Августу, епископу Любекскому (он, кстати, тоже оказался у истоков династии “немецких” Романовых, поскольку Екатерина II приходилась ему родной внучкой).

Потеря союзника в лице Дании и сокрушительное поражение русской армии под Нарвой 17 ноября 1700 г. не сломили волю Петра I, который стал целеустремленно готовиться к предстоящим сражениям с сильным и хорошо обученным противником. С конца 1701 г. начались крупные успехи русских войск: к маю 1703 г. они овладели побережьем Невы, в 1704 г. взяли Дерпт и Нарву. Тем временем Карл XII занял Варшаву, лишил саксонского курфюрста Августа II польского престола и вознамерился продолжать борьбу с ним до полного разгрома Саксонии. Петр I решил помочь союзнику и направил армию в Речь Посполитую. Но шведский король в марте 1706 г. вынудил русские войска отступить из Гродно на Украину, а затем довершил поражение Августа II. 19 августа 1706 г. между Швецией и Саксонией был подписан мирный договор, крайне унизительный для второй стороны.

Россия осталась один на один со Швецией, которая летом 1708 г. начала вторжение в Беларусь. В июле русские войска потерпели поражение под Головчино, но это была последняя военная удача Карла XII. После трех проигранных битв в августе — сентябре 1708 г. король увел свои поредевшие войска на Украину и в апреле следующего года осадил Полтаву. Здесь три месяца спустя его ожидал разгром, предопределивший исход войны. Дания и Саксония вновь примкнули к России, и теперь окончательное поражение Швеции было лишь делом времени.

В то время Карлу-Фридриху Голынтейн-Готторпскому исполнилось 9 лет. Он только что потерял мать и был теперь круглым сиротой. Мальчик от рождения жил в Стокгольме, воспитывался в духе шведского патриотизма и [439] преклонялся перед своим дядей Карлом XII. Год Полтавской битвы оказался знаменательным в судьбе герцога. Именно тогда гольштейнский министр Георг-Генрих фон Герц разработал план сближения с Петром I посредством установления матримониальных связей. Он “предполагал женитьбу юного герцога на одной из великих княжон” (Возгрин В. Е. Россия и европейские страны в годы Северной войны: История дипломатических отношений в 1697—1710 гг. Л.: Наука, 1986. С. 261.), то есть на какой-либо из трех племянниц царя или на его дочери Анне Петровне (в конце того же года родилась и другая дочь — Елизавета, к которой Карл-Фридрих впоследствии испытывал наибольшее расположение). Впрочем, племянницы Петра I были старше герцога, поэтому наиболее вероятной кандидатурой невесты оказалась Анна Петровна, в то время полуторагодовалая. Хитроумный план Герца имел целью разорвать союз России и Дании. Но какие же выгоды сулил Петру I министр карликового государства? Этот принципиальный вопрос требует особого пояснения.

Выход из Балтийского моря в Северное осуществляется через Зундский пролив между берегами Дании и Швеции. Начиная с XV века датские короли взимали за проход кораблей высокую “зундскую пошлину”. Она являлась весьма тяжелым бременем для российской торговли, находившейся в стадии становления. А Швеция — основной конкурент России на Балтике — от “зундской пошлины” была освобождена. Между тем существовала возможность прокладки другого морского пути. Шлезвиг-Гольштейн, расположенный в южной части Ютландского полуострова, разделял Северное и Балтийское моря полосой суши шириной в 14 старых немецких миль, то есть менее 100 верст. Гольштейн-готторпские владетели давно уже задумали прорыть канал, но не имели необходимых средств. Герц решил привлечь к этому мероприятию Россию, предполагая, естественно, обеспечить ей все преимущества мореплавания. Но Петр I имел здесь и другой интерес: Карл XII не был женат и не имел детей, поэтому его единственными наследниками являлись младшая сестра Ульрика-Элеонора и племянник Карл-Фридрих Гольштейн-Готторпский. С юридической точки зрения преимущество было у мальчика. Породнившись с ним, Петр I мог бы обеспечить за собой завоеванные в Прибалтике владения: Ингерманландию, Лифляндию, Эстляндию и Карелию. В середине Северной войны царь еще не был уверен в том, что ему удастся удержать все эти земли. Матримониальные планы в отношении наследника шведского престола могли способствовать более выгодному миру с Швецией.

Тем временем угроза войны нависла над шведскими провинциями на северо-германском побережье: Бременом, Верденом, Висмаром и Померанией. Весной 1710 г. в Гааге Австрия, Голландия, Англия, Пруссия и Ганновер подписали Акт о нейтралитете, к которому присоединились Россия и Саксония. Согласно этому договору, никто не смел нападать на немецкие владения Швеции, но и она лишалась права вести с этих территорий наступательные действия. Однако Карл XII отказался признать Акт о нейтралитете, желая сохранить за собой возможность наступления на Польшу из Померании (Уредссон С. Карл XII // Царь Петр и король Карл: Два правителя и их народы. М.: Текст, 1999. С. 57.). Это неразумное решение короля позволило русско-саксонской армии войти в Померанию, а датчанам — в Бремен и Верден. Но шведский генерал Магнус Стенбок, перебросив свою армию морем из Сконе, разгромил датчан и саксонцев в Мекленбурге, а затем двинулся к границам Гольштейна. Подоспевший Петр I вступил в командование объединенными русско-датско-саксонскими силами и 31 января 1713 г. [440] разбил армию Стенбока при Фридрихштадте. Основная часть шведских войск сумела укрыться в гольштейнской крепости Теннинген. Впустив их, Герц дал повод датчанам оккупировать Шлезвиг и Гольштейн. Вскоре Стенбок капитулировал, но тем не менее юный Карл-Фридрих лишился своих владений.

В сентябре 1713 г. А.Д.Меншиков взял померанский город Штеттин. Возник вопрос о том, кому передать эту добычу, на которую претендовали Дания, Саксония, Пруссия, а также Гольштейн, представленный небольшим контингентом войск и правительством в Гамбурге, то есть в изгнании. Меншиков, недовольный союзниками, решил дело в пользу Пруссии и Гольштейна, вызвав бурю негодования со стороны Дании и Саксонии. Петр I признал, что трактат, заключенный Меншиковым с Пруссией, “суть отчасти противен нашему общему интересу” (Павленко Н. И. Меншиков: Полудержавный властелин. М.: Молодая гвардия, 1999. С. 154.). Он дезавуировал пункты договора, нарушающие интересы Дании в пользу Гольштейна. Тем не менее решение Меншикова оказалось правильным, поскольку позволило привлечь нейтральную до того времени Пруссию к антишведскому альянсу. В июне 1714 г. был заключен русско-прусский договор о союзе и гарантиях. Россия гарантировала Пруссии владение Штеттином, а та, в свою очередь, обязалась поддерживать все балтийские завоевания Петра I.

Непреклонность царя в вопросе о датско-гольштейнском конфликте заставила готторпскую дипломатию в 1714 г. активизировать усилия по заключению союза с Россией, подкрепленного династическим браком. Но Петр I по-прежнему не желал жертвовать отношениями с Данией ради сомнительных выгод, предлагаемых ловкими политиками. “Обязательство, — отвечал он, — надлежит хранить, понеже кто кредит потеряет, все потеряет”. Русский государь высказывал убежденность в необходимости оберегать честь данного слова: “Лучше можем видеть, что мы от союзников отставлены будем, неже мы их оставим, ибо гонор пароля дражее всего есть”.

Отвергнув предложения гольштейнцев, Петр сосредоточил свое внимание на герцогстве Мекленбург, через территорию которого можно было проложить водный путь посредством соединения рек и озер от балтийского берега до Эльбы, впадающей в Северное море. В апреле 1716 г. был заключен русско-мекленбургский политико-династический союз. Царь передал мужу своей племянницы десять полков русской пехоты для обуздания внутренней оппозиции. Он обещал также помочь ему в возвращении Висмара, отошедшего от Мекленбурга к Швеции в 1648 г. Со своей стороны герцог Карл-Леопольд предоставил свои земли в полное распоряжение русскому командованию в качестве военно-морского плацдарма для борьбы со Швецией. По существу это был договор о переходе герцогства под протекторат России.

Присутствие русских войск в Мекленбурге обеспокоило Данию и особенно Ганновер, примкнувший к антишведской коалиции в 1715 г. Датский король Фредерик IV оказался под влиянием англо-ганноверской дипломатии (английский король Георг I являлся ганноверским курфюрстом). В феврале 1715 г. Дания уступила Ганноверу Бремен и Верден. То же самое произошло и с капитулировавшим в апреле 1716 г. Висмаром, причем датско-ганноверское командование отказалось пропустить в город русский корпус. Отношения России с союзниками заметно ухудшились. В том же году из-за колебаний Дании не состоялась крупномасштабная десантная атака войск коалиции в направлении Сконе и Стокгольма, которая могла бы одним ударом завершить войну. Петр I вынужден был до поры мириться с нарастающей недоброжелательностью Дании, поскольку без помощи ее сильного флота не видел возможности [441] принудить Швецию к миру. Но интенсивное строительство военных кораблей на верфях Петербурга с каждым годом уменьшало заинтересованность России в недобросовестном союзнике.

В мае 1718 г. на острове Сундшере Аландского архипелага начались переговоры между Россией и Швецией о мире. Шведской делегацией руководил Герц, ставший к тому времени первым министром и фаворитом Карла XII, хотя и числился еще на гольштейнской службе. На переговорах, в частности, затрагивался вопрос о восстановлении прав Карла-Фридриха на Гольштейн и Шлезвиг.

Дальнейший ход событий зависел от нелепой случайности: 30 ноября 1718 г. шальная пуля оборвала жизнь Карла XII. На шведский престол вступила Ульрика-Элеонора. Вскоре Герц был казнен по обвинению в растрате и государственной измене, а вслед за тем Аландские переговоры были прерваны шведской стороной.

Отстраненный от престолонаследия Карл-Фридрих покинул Стокгольм и поселился в Гамбурге. Он был объявлен совершеннолетним и мог вступить в управление своими землями, но Дания не собиралась их возвращать. Теперь ему оставалось только надеяться на поддержку Петра I, который после гибели Карла XII начал проявлять интерес к особе молодого герцога — претендента на шведский престол. В июне 1721 г. Карл-Фридрих по приглашению Петра приехал в Петербург в качестве жениха одной из царских дочерей (какой именно, государь еще не решил). Пребывание отпрыска шведских королей в России отчасти ускорило заключение мира, подписанного 30 августа 1721 г. в Ништадте. Накануне состоялся мирный договор Швеции с Данией, которая вернула Карлу-Фридриху Гольштейн, но удержала за собой Шлезвиг. А герцог остался при петербургском дворе и был использован в качестве козыря российской дипломатии при обсуждении условий союза России и Швеции, заключенного 22 февраля 1724 г. В ноябре того же года наконец состоялось обручение Карла-Фридриха с цесаревной Анной Петровной, а в мае 1725 г., уже после кончины Петра I, был оформлен брачный союз.

С этого времени шлезвиг-гольштейнская проблема серьезно осложнила внешнюю политику России. При Екатерине I русско-датские отношения оказались на грани войны. А Петр III, сын Карла-Фридриха и Анны Петровны, чуть было не развязал военные действия против Дании и был остановлен только дворцовым переворотом. Лишь в 1767 г. Екатерина II избавилась от шлезвиг-гольштейнской обузы, подписав от имени своего несовершеннолетнего сына договор с Данией об обмене Гольштейна на графства Ольденбург и Дельменхорст. В 1772 г. достигший совершеннолетия великий князь Павел Петрович — последний герцог Гольштейн-Готторпский — подтвердил акт обмена и окончательно избавил Россию от проблемы, зародившейся в год Полтавской победы.

Мемуарные источники, публикуемые на страницах этой книги, возвращают нас к истокам русско-гольштейнского династического союза. Оба мемуариста состояли на службе у Карла-Фридриха и вместе с ним находились в России. Естественно, фигура герцога занимает в их повествовании весьма важное место — так же, как гольштейн-готторпский двор и его маленькие заботы. Пусть читатель отнесется к этим деталям с пониманием, поскольку они, как было показано выше, имели определенное значение в истории нашей страны.

Дневник гольштейнского камер юнкера Фридриха Вильгельма фон Берхгольца охватывает период времени с апреля 1721 г. по сентябрь 1725 г. Первая половина этого замечательного источника опубликована нами в книге “Неистовый реформатор”. В настоящем издании представлен дневник за 1723—1725 годы Берхгольц тщательно фиксировал все сколько-нибудь [442] значительные события российской государственной и придворной жизни, обращал внимание на быт и нравы жителей Петербурга и Москвы, приводил краткие, но емкие, динамичные зарисовки характеров, поведения и взаимоотношений членов царской семьи, вельмож и придворных. Подробные записи добросовестного, бесхитростного и доброжелательного наблюдателя содержат бесценные сведения для изучения исторической психологии и истории повседневности России первой четверти XVIII века.

Автор дневника родился в 1699 г в Гольштейне (Более подробные биографические данные о Ф.-В. Берхгольце и общую характеристику его дневника см.: Неистовый реформатор/Иоганн Фоккеродт. Фридрих Берхгольц. М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. С. 508—511.). В 1709—1714 годах он жил в России вместе с отцом, состоявшим на русской службе в чине генерал-лейтенанта. В июне 1721 г гольштейнский гоф-юнкер Берхгольц вторично приехал в Россию в свите герцога Карла-Фридриха 1 сентября 1722 г он был произведен в камер-юнкеры, а 25 ноября 1724 г стал камергером В июле 1727 г он вместе с герцогом вернулся в Гольштейн.

После кончины Карла-Фридриха в 1739 г. Берхгольц был назначен воспитателем его осиротевшего сына Карла-Петра-Ульриха, вместе с которым в третий раз приехал в Россию в 1742 г в чине его обер-камергера. В Петербурге он ввязался в политические интриги, чем вызвал вражду вице-канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, и в 1746 г получил отставку от имени своего юного государя, назначенного наследником русского престола. Уезжая из России, Берхгольц увез с собой замечательную коллекцию чертежей петербургских зданий, хранящуюся ныне в Национальном музее в Стокгольме (См.: Барышникова Е. Санкт Петербург XVIII века в чертежах из коллекции Берхгольца//Шведы на берегах Невы. Сборник статей. Стокгольм: Шведский институт, 1998. С. 139—146.).

Остаток жизни бывший гольштейнский придворный провел в Висмаре, который по окончании Северной войны вновь стал шведским владением Необходимо отметить, что в “Русском биографическом словаре” (т. 2 СПб., 1900. С. 755) и в последующей отечественной литературе и справочных изданиях дата смерти Берхгольца указана неверно 1765 г. Шведский искусствовед и художник Б. X. Хальстрем на основании документов городского архива Висмара установил, что в действительности он умер в 1771 г. (Hallstrom В. Н. Russian architectural drawings in the Nationalmuseum. Stockholm, 1963. P. 5, 14.).

Дневник Берхгольца впервые издан в 1785—1788 годах немецким историком А.-Ф. Бюшингом в 4-х томах журнала “Magazin fuer die neue Historic und Geographic”. На русском языке дневник публиковался трижды. Два первых издания были осуществлены почти одновременно в 1857—1860 и 1858—1862 годах, а третье появилось в 1902—1903 годах. В данной книге текст дневника публикуется на основе второго издания, поскольку в третьем были обнаружены пропуски нескольких абзацев и даже целой страницы.

Дневник Берхгольца за 1723 г. начат в Москве, где пребывали тогда русский и гольштейнский дворы накануне своего возвращения в Петербург. Мемуарист приводит ряд интересных зарисовок повседневной жизни двора вдовствующей царицы Прасковьи Федоровны, которая жила в Измайлово со своими дочерьми Екатериной и Прасковьей. Герцогиня Екатерина Иоанновна Мекленбург-Шверинская уехала из Германии в Россию в мае 1722 г., оставив супруга, который своим деспотизмом навлек на себя бедствия (русские войска в 1719 г. вынуждены были уйти из Мекленбурга, а герцог Карл-Леопольд потерял свои владения). Герцогиня привезла в Россию свою трехлетнюю дочь [443] Елизавету-Екатерину Христину, ставшую впоследствии российской правительницей Анной Леопольдовной и матерью императора Иоанна VI Антоновича Берхгольц, по-видимому любивший детей, обращал на маленькую принцессу Мекленбургскую особое внимание (Наиболее интересные подробности жизни двора Прасковьи Федоровны приведены в дневнике Берхгольца за 1722 г. (См.: Неистовый реформатор. М., 2000. С. 464, 468—469, 476—477 и др.)).

В Москве состоялось решение Петра I и Вышнего суда по делу вице-канцлера П. П. Шафирова, обвиненного в хищениях, злоупотреблении властью и “не пристойных бранях” в Сенате. Берхгольц оставил яркое описание несостоявшейся казни бывшего вельможи 15 февраля 1723 г. Помилование было объявлено лишь после того, как палач ударил топором по плахе возле головы Шафирова. Интересно заключительное замечание мемуариста по этому поводу: “Многие, в особенности наш двор и все иностранные министры, искренно сожалеют об нем, потому что он очень честный человек”. Видимо, нечистый на руку вице-канцлер тем не менее вел дипломатические дела без лукавства и лицемерия. “На его слово можно было вполне положиться, а это уж много для государственного министра”, — утверждает Берхгольц. Впрочем, отношения Шафирова с гольштейнским двором были особенно благоприятны, что, возможно, определило точку зрения автора дневника. По его словам, герцог Карл-Фридрих был очень огорчен падением вице-канцлера, потому что “терял в Шафирове искреннего и преданного друга”.

Весьма интересны страницы дневника за март 1723 г., содержащие описание переезда герцогской свиты из Москвы в Петербург с множеством бытовых деталей. Близ Вышнего Волочка Берхгольца ожидала ужасающая картина: “Перед городом всюду виднелись повешенные за ребра и навязанные на колеса”. Это были казненные разбойники. Впрочем, на мемуариста подобное зрелище, вероятно, не оказало особого эмоционального воздействия, поскольку он упомянул о нем мимоходом. Двумя месяцами ранее он столь же бесстрастно поведал о том, как фальшивомонетчикам заливали в горло расплавленный свинец. В то время жестокость была в порядке вещей, а люди не отличались впечатлительностью или во всяком случае не считали возможным ее проявлять.

В Петербурге жизнь гольштейн-готторпского двора проходила в соответствии с уже установившимся порядком. Герцог ожидал руки царской дочери, не зная еще, какой из двух, а потому расточал знаки внимания обеим. В то же время он напряженно следил за ситуацией в Швеции, от которой зависело его благополучие. Обласканные им пленные шведские офицеры вернулись на родину и создавали там общественное мнение в пользу “потомка конунгов”. Карл Фридрих между тем продолжал покровительствовать воинам Карла XII и другим шведам и остзейцам, находившимся еще в Петербурге. Из дневника Берхгольца видно, что обеды и аудиенции для них устраивались почти еженедельно.

Мемуарист зафиксировал постепенное усиление позиций Карла-Фридриха в Швеции: утверждение за ним титула королевского высочества, назначение ему ежегодной пенсии, получение известий о предстоящем признании его прав на наследование шведского престола. Последняя новость, впрочем, была весьма сомнительна. Королева Ульрика-Элеонора в 1720 г. передала престол своему супругу Фридриху I Гессенскому, который еще надеялся закрепить трон за своими потомками (надеждам этим не суждено было сбыться королевская чета осталась бездетной). Была и другая причина, по которой права герцога Гольштейн-Готторпского на шведскую корону не могли иметь прочного основания. 47-летний Фридрих I отличался отменным здоровьем, чего никак нельзя [444] было сказать о 23-летнем Карле-Фридрихе. Берхгольц постоянно отмечает его сильные головные боли и общее недомогание. Сторонники герцога могли предполагать, что король его переживет, как впоследствии и оказалось.

Особую ценность имеют для нас содержащиеся в дневнике упоминания о Петре I. Запись от 26 марта 1723 г. наиболее насыщена информацией. В этот день государь ужинал у герцога Гольштейн-Готторпского. “Его величество, — отмечает Берхгольц, — не вставал с места почти три часа и говорил о многих предметах, в особенности о разных морских и сухопутных сражениях”. Речь шла о том, что Петр предпочитает пехоту кавалерии и не очень высоко ценит войска саксонцев и других бывших союзников. Затем разговор перешел на морские темы. Император рассказал собеседникам о девяти кораблях, строившихся в то время в Петербурге. “Его величество, — добавляет Берхгольц, — не пропускает ни одного дня, не побывавши в Адмиралтействе в 4 или 5 часов утра”. Далее заговорили о том, что государь переменил свой флагманский корабль “Ингерманландия”. Петр объяснил, что хочет “сохранить его для вечного воспоминания”, поскольку командовал на нем четырьмя флотами: русским, датским, английским и голландским, что произошло в августе 1716 г. в Балтийском море. Русские совместно с датчанами готовились к высадке войск на южном берегу Швеции, а английские и голландские корабли подошли к Копенгагену для защиты большой флотилии своих торговых судов от шведских каперов. Ни один из адмиралов не желал признавать первенство других. Тогда решено было избрать верховным командиром всех четырех флотов Петра I как единственного находившегося там монарха. 5 августа соединенный флот вышел из Копенгагена и через три дня прибыл к острову Борнгольму. Под командованием русского царя находилось свыше 70 линейных кораблей и фрегатов и несколько сот транспортных судов (Тарле Е.В. Русский флот и внешняя политика Петра I. СПб., 1994. С. 87—89.).

Беседа за ужином у герцога Карла-Фридриха закончилась обсуждением планов постройки новой дороги от Петербурга до Москвы и рассказом императора о персидской провинции Гилян, недавно занятой русскими войсками. Из записей Берхгольца видно, что Петр I говорил с немцами по-голландски (этот язык он знал хорошо).

У Петра было два основных увлечения: флот и медицина. Второе весьма ярко отображено в дневнике. Мемуарист поведал о том, как император осматривал и ощупывал тело покойного гольштейнского советника Геспена, оперировал купца Тамсена и купчиху Борсте, вырывал больные зубы “по всем правилам и своими собственными инструментами”. По словам Берхгольца, Петр считал себя “хорошим зубным врачом” и “великим хирургом”. Екатерина Иоанновна боялась, что он “примется за ее больную ногу”, а сам автор дневника едва избежал услуг коронованного дантиста.

Если увлечение медициной могло рассматриваться как чудачество монарха, то его страстная любовь к флоту имела большое государственное значение. Спуски на воду новых кораблей, неоднократно описанные Берхгольцем, носили характер праздников. В марте 1723 г. мемуарист отметил, что император “заложил еще один большой корабль”, причем сделал “план и все размеры, которые показывал герцогу”; “его величество... хочет один выстроить и отделать его, чтобы в качестве ученого корабельщика иметь возможность представить образец своей работы”.

В мае того же года Берхгольц описал торжества по случаю прибытия в Петербург ботика Петра I — “родоначальника всего русского флота”. [445] Праздник окончился фейерверком и “девизом из голубого огня” с надписью о том, что от малых причин могут быть большие следствия. “Этим намекалось на умножение здешнего флота”, — поясняет мемуарист.

Дневниковые записи за июль 1723 г. рассказывают о маневрах русского флота близ Ревеля, в которых Петр I участвовал, будучи в звании адмирала. Верный субординации, он неукоснительно подчинялся командованию генерал-адмирала Ф.М.Апраксина. Важным моментом этого морского похода стала закладка новой гавани в Рогервике 14 июля. “По совершении молитв, — пишет Берхгольц, — всякий, от императора до последнего из присутствующих, обязан был донести до конца берега от 4 до 5 камней и бросить их в воду”. Мемуарист полагал, что со временем сможет гордиться своим участием в закладке гавани, которая “будет одною из важнейших в мире”. К сожалению, эти надежды не оправдались. Рогервик в последующие 40 лет оставался местом наиболее тяжелых каторжных работ, но гавань при жизни Берхгольца так и не была построена, поскольку зимние штормы разрушали сделанное летом.

По какой-то причине мемуарист не отметил основное назначение балтийских маневров. В то время в Швеции проходили заседания риксдага (парламента). Морская вооруженная демонстрация на Балтике сделала шведов сговорчивыми в отношении русских требований и предложений. Шведский король признал императорский титул Петра I, согласился утвердить Ништадтский мир и урегулировать вопрос о пограничном размежевании с Россией в Финляндии. Риксдаг принял решение заключить русско-шведский оборонительный союз и вынес указанные выше постановления о правах Карла-Фридриха на титул, пенсию и “определение на сукцессию”, то есть престолонаследие (Некрасов Г.А. Русско-шведские отношения и политика великих держав в 1721 —1726 гг. М.: Наука, 1964. С. 117—122.).

Дневник Берхгольца содержит множество уникальных сведений о быте и нравах петровской эпохи. Например, оказывается, что последний день апреля в России того времени играл такую же роль, как и первый, то есть был предназначен для шуток и розыгрышей. По случаю “последнего апреля” 1723 г. Петр I устроил мнимый пожар, переполошив население Петербурга. В дневнике описаны многодневные маскарады, весьма любимые преобразователем, но нередко тягостные для всех остальных. В феврале 1724 г. сенаторы на своих заседаниях “имели приказание не снимать там масок”, и все члены Коллегий были также “обязаны по утрам являться на службу в масках”. Берхгольц не без основания считал это неприличным. Весьма интересны описания петровских ассамблей, на которые должны были являться “все дамы старее 10 лет”, если не хотели “подвергнуться тяжкому наказанию”. Но, по-видимому, эта обязанность не была им неприятна. “Танцы — преобладающая страсть здешних дам”, — замечает мемуарист.

Берхгольц подробно описывает торжество коронации императрицы Екатерины Алексеевны 7 мая 1724 г. и пришедшиеся на тот же год казни обер-фискала А.Я.Нестерова и камергера В.И.Монса. Нередкое на страницах дневника чередование рассказов о праздниках и увеселениях с упоминаниями о казнях и пытках передает своеобразную атмосферу противоречивой петровской эпохи.

Обстоятельства кончины Петра I и воцарения Екатерины I изложены Берхгольцем в общих словах, поскольку он, видимо, был не в курсе напряженных политических событий этих дней. Их отражением явилось лишь замечание о реакции иностранных дипломатов: “Все они не могли надивиться, что все кончилось так благополучно и без малейшего беспорядка”. Первые месяцы [446] правления новой императрицы, судя по дневнику, были малопримечательны. Берхгольц выделяет такие события, как первое присутствие государыни в Сенате, прощение П. П. Шафирова и амнистия ссыльных, не пожелавших признать акт Петра I от 5 февраля 1722 г о праве монарха назначать себе наследника. 1 апреля 1725 г Екатерина, по примеру покойного супруга, приказала ударить в набат, чтобы напугать петербуржцев мнимым пожаром. “Я не хвалю такие шутки”, — заявляет Берхгольц. Заметим, что при Петре I он воздерживался от порицания самодержавного апрельского юмора.

Бракосочетание Карла-Фридриха и Анны Петровны 21 мая 1725 г описано, разумеется, со всеми подробностями. По такому торжественному случаю мемуарист даже о себе говорит в третьем лице. Значение этого события для Берхгольца трудно переоценить. Если для России оно явилось очередным и не самым удачным актом сближения с Европой, то гольштейн-готторпский двор достиг наконец цели последних пятнадцати лет…

Текст воспроизведен по изданию: Неистовый реформатор. М. Фонд Сергея Дубова. 2000